В Ы П У С К № 1 7 6
Н Е Б О выжившим и павшим? И каким образом воздает, чем? Такое впечатление, что единственное достойное воздаяние — молчаливое ожидание: «Но ведь и они, наверное, рано или поздно уйдут, как ”те”, или забудут…» Нет, уйдут еще не скоро. И точно — не забудут… …И мне, поздравляя в День Победы не только тех, кто побеждал врага более полустолетия тому назад, но и всех, кто побеждал в боях за Родину когда-либо, хотелось бы сказать хотя бы немного о том, что при слове «война» бьется и болит в моем собственном сердце. Мне не довелось по милости Божией воевать, но бывать на войне, видеть ее изнутри, слышать, чувствовать, переживать ее – приходилось. В частности, пришлось оказаться как журналисту в Чечне с самого первого дня первой чеченской. Наблюдать, как через Ингушетию втягивается в эту республику нескончаемая змея бронетехники. Как вспарывают вечереющее небо и тишину трассера. Как падает на землю «град», от которого она дрожит под ногами. Как погибают первые, случайно оказавшиеся на пути у войны люди. И вот то главное ощущение, которое возникает на войне, которое не всегда удается сразу осмыслить и которым так важно поделиться с теми, кто там не был: ощущение внезапно охватившего всех безумия. Люди, которые никогда прежде не встречались и не могли иметь личной вражды, стреляют друг в друга, артиллерия бьет прямой наводкой по домам мирных жителей, а немирные жители захватывают в плен наших солдат и режут им горло… Что это, как не безумие? …Моя память снова и снова переносит меня в те дни. Приемная Джохара Дудаева, в которой я ожидаю своей очереди, крупные бородатые люди с сумрачными лицами, увешанные оружием, словно новогодняя елка игрушками. И среди них молодой, красивый чеченец с удивительно печальными глазами. Он подсаживается ко мне. — Я Магомед… Ты знаешь, я служил в СОБРе в Питере. А когда началось тут все, то я прекрасно понял, как оно будет. У меня тут мама, родные… Я уволился, приехал сюда, перевез семью в горы. Теперь я здесь, в президентском дворце — что ж мне еще делать. Но вот, чего я не пойму: сюда придут мои ребята, собры… И что же, мы будем друг в друга стрелять? Магомед замолкает, но тут же сам отвечает на свой вопрос: — Конечно, будем… И вслед за тем снова спрашивает — с болью и страданием. Спрашивает так, что и не поймешь — себя или меня: — Да кому же все это надо?! Какая разница, в сущности, кому… Надо тем, кто может позволить себе эту роскошь за чужой счет. Но почему она становится возможной в принципе — не всегда, не «вдруг», а в какой-то особый момент, период? Потому что за беззакония многих иссякает любовь многих (см.: Мф 24: 12). И мы не замечаем ужаса чужого страдания, чужой боли, чужой смерти. И смиряемся с тем, что жизнь тысяч, а подчас и миллионов превращается в разменную монету, в жетон, который бросают в прорезь автомата те, кто играет в свою игру. Не замечаем чужого горя, и тогда Господь 7