Полное собрание сочинений Н. С. Лескова

ПОЛНОЕ СОБРАН1Е 

С О Ч Ш ГЕ Ы Т Й 

Н. С. ЛЕСКОВА. 

ИЗДАН1Е ТРЕТЬЕ 

съ критико-бюграфическнмъ очеркомъ Р И. Семсптконскаго 

и съ приложешемъ портрета Лескова, гравироваинаго 

на стали Ф. А. Брокгаузомъ вь ЛейпцигЛ. 

т о м ъ т м 

т 1 И..«-:,г=- 

— (. ф v 

П ри ло ж б н1 е н ъ ж ур на лу „ Н и н " « а 1 Ш г . 

С .- П Е Г Г Е Р Б У Р Г Ъ . 

i S 

UsAttuio А. Ф. М АРКСА. 

. . V » 

1 ш

Типография ft. Ф. М аркса, ИзмаЕл. пр., № 29.

ЗАПЕЧАТЛЁННЫЙ АНГЕЛЪ. 

1*

ГЛАВА ПЕРВАЯ. 

Д’Ьло было о святкахъ, накануне Васильева вечера. Погода 

разгулялась самая немилостивая. Жесточайшая поземная 

пурга, изъ гЬхъ, какими бываютъ славны зимы на 

стенномъ заволжьи, загнала множество людей въ одинокий 

постоялый дворъ, стояний бобылемь среди гладкой и необозримой 

степи. Тутъ очутились въ одной куче дворяне, 

купцы и крестьяне, русские, и мордва, и чуваши. Соблюдать 

чины и ранги на такомъ ночлегЬ было невозможно: 

куда ни повернись, везде теснота, одни сушатся, другие 

греются, третьи ищутъ хотя маленькаго местечка, гд4 бы 

нр1ютиться; по томной, низкой, переполненной народомъ 

изб*, стоить духота и густой ларъ отъ мокраго платья. 

Свободнаго м'Ьста нигде не видно: на полатяхъ, на печке, 

на лавкахъ н даже на грязномъ земляномъ иолу, везде лежать 

люди. Хозяинъ, суровый мужикъ, но радъ былъ ни 

гостямъ, ни нажив'Ь. Сердито захлоинувъ ворота за последними, 

добившимися на дворъ санями, на которыхъ npiйхали 

два купца, онъ заверь дворъ на замокъ и, noist»- 

сивъ ключъ подъ божницею, твердо молвилъ: 

— Ну, теперь кто хочешь, хоть головой въ ворота бейся, 

не отворю. 

Но едва онъ услгЬлъ это выговорить и, сяявъ съ себя 

обширный овчинный тулунъ, перекрестился древнимъ большимъ 

крестомъ и приготовился лезть на жаркую печку, 

какъ кто-то робкою рукой застучалъ въ стекло. 

Кто тамъ?—окликнулъ громкимъ и цодовольнымт. голосомъ 

хозяинъ.

— G — 

— Мы,— ответили глухо изъ-за окпа. 

— Ну-у, а чего еще падо? 

— Пусти, Христа ради, сбились... обмерзли. 

— А много ли васъ? 

— Не много, не много, восемнаддатеро всего, восемпадцатеро,—говорилъ 

за окномъ, заикаясь и щелкая зубами, 

очевидно, совсЬмъ нерозябшШ человека. 

— Некуда мн Ь васъ пустить, вся изба и такъ народоыъ 

укладепа. 

— Пусти хоть малость обогреться! 

— А кто же вы xaide? 

— Извозчики. 

— Порожнемъ или съ возами? 

— Съ возами, родной, шкурье веземъ. 

— Шкурье! шкурье везете, да въ избу ночевать проситесь. 

Ну, люди на Руси пастають! Пошли прочь! 

— А что же имъ делать?—спросилъ проЬзжШ, лежавши! 

подъ медвЬжьею шубой на верхней лавке. 

— Валить шкурье, да спать подъ нимъ, вотъ что имъ - 

дйлать, — отвечали хозяипъ и, ругпувъ еще хорошенько 

извозчиковъ, легь неподвижно на печь. 

ПроЬзяай изъ-нодъ медвежьей шубы въ тоне весьма 

энергическаго протеста выговаривала хозяину на жестокость, 

но тоть не удостоила его замЬчашя ни малейшимъ 

ответомъ. Зато вмёсто его откликнулся изъ дальняго угла 

небольшой рыжевькШ неловечекъ, съ острою, клиномъ, бородкой. 

— Не осуждайте, милостивый государь, хозяина,—заговорила 

она:—онъ это съ практики берета и впушаетъ правильно,— 

со шкурьсмъ безопасно. 

— Да?—отозвался вопросительно проЬзжШ изъ-подъ медвежьей 

шубы. 

— Совершенно безопаспо - съ, и для нихъ ото лучше, 

что онъ ихъ не пускаетъ. 

— Это почему? 

— А потому, что они теперь изъ этого иолозпую практику 

для себя получили, а между гймъ, если еще кто бозиомощпый 

добьется сюда, ему мёстечко будетъ. 

— А кого теперь еще ионесетъ чортъ?— молвила шуба. 

— А ты слушай,—отозвался хозяина:—ты но болтай нустыхъ 

слова. РазвЬ супостата можетъ сюда кого-нибудь

— 7 — 

прислать, гд'Ь этакая святыня? Разве ты не видишь, что 

тутъ и Снасова икона, и Богородичный ликъ. 

— Это в1'.рно,— поддержадъ рыжеиькШ челов’Ькъ. — Всякаго 

спасеннаго человека не Еошпъ ведетъ, а ангелъ руководствуетъ. 

— А вотъ я этогЪ не видалъ, и какъ мнЬ зд-Ьсь очень 

скверно, то и не хочу вйрить, что меня сюда завелъ мой 

ангелъ,— отвечала словоохотливая шуба. 

Хозяинъ только сердито енлюнулъ, а рыжачовъ добродушпо 

молвилъ, что ангельскШ путь не всякому зримъ и объ 

этомъ только настоянцй практика. можетъ получить ношше. 

— Вы объ этомъ говорите такъ, какъ будто сами вы 

имЬли такую практику,—проговорила шуба. 

— Да-съ, ее и нм'Ьлъ. 

— Что же это: вы видели, что ли, ангела, и от» васъ 

водилъ? 

— Да-съ, я его и видЬлъ, и онъ меня руководствовалъ. 

— Что вы шутите или смеетесь? 

— Боже мена сохрани такимъ дЬломт» пгутпть? 

— Такъ что же вы такое именно видели: какъ ваш» 

ангелъ являлся? 

— Это, милостйвый государь, дЬлая большая ncTopin. 

— А знаете ли, что тутъ уснуть решительно невозмояшо, 

и вы бы отлично сдЬлали, если бы теперь разсказали 

намъ эту иcropiio. 

— Извольте-съ. 

— Такъ разсказывайте, пожалуйста: мы васъ слушаемы 

По только что же ваш» тамъ на колйняхъ стоять, вы идите 

сюда къ намъ, авось какъ-нибудь потеснимся и усядемся 

B M 'berfe. 

— НЬтъ-съ, на этомъ благодарго-сь! ЗачЬмъ васъ сгЬспять, 

да и къ тому же повесть, которую я нредъ вами 

поведу, пристойнее па колепяхъ стоя сказывать, потому 

что это дёло весьма свящепноо и даже страшное. 

— Ну, какъ хотите, только скорЬе сказывайте, какъ вы 

могли видеть ангела и что онъ вамъ сдЬладъ. 

— Изволм’е-съ, я начинаю. 

ГЛАВА ВТОРАЯ. 

— Я, какъ несомненно можете но мне видЬть, человекъ 

совсемъ незначительный, я более ничего какъ мужика», и 

л

Еоспитате свое получидъ по состоят», самое деревенское. 

Я не здТшшй, а дальтй, рукомесломъ я каменщикъ, а 

рожденъ въ старой русской B'bpl;. По сиротству моему 

я сызмальства пошелъ со своими земляками въ отходныя 

работы и работалъ въ разныхъ мЬстахъ, но все при 

■одной артели, у нашего же крестьянина, Луки Кирилова. 

Этотъ Лука Кириловъ живъ но сш дни: онъ у насъ самый 

первый рядчикъ. Хозяйство у него было стародавнее, еще 

■отъ отцовъ заведено, и онъ его не расточилъ, а преумножит, 

и создалъ себй житницу велику и обильну, но 

■былъ и есть человйкъ прекрасный и не ббидчикъ. И ужъ 

зато куда - куда мы съ нимъ ни ходили? Кажется, всю 

Россйо изошли, и нигдЬ я лучше и .степеннЬе его, хозяина, 

не видалъ. И жили мы при немъ въ самой тихой 

iiaTpiapxin, онъ у насъ былъ и рядчикъ, и по промыслу и 

по в*р* наставникъ. Путь свой на работать мы проходили 

■съ нимъ точно iy.p'H въ своихъ стран спняхъ нустынныхъ 

■съ Моисеемъ, даже скишю свою при себ4 имФли и никогда 

съ нею не разставались: то-есть имФли при себФ 

свое «Бож1б благословеше». Лука Кириловъ страстно любилъ 

иконописную святыню, н были у цего, милостивые, государи, 

иконы все самый пречудныя, письма самаго искуспаго, 

древняго, либо настоящаго греческаго, либо первыхъ 

новгородскихъ или строгановскихъ изографовъ. Икона иротивъ 

иконы лучше сияли не столько окладами, какъ остротою 

и плавностью предивнаго художества. Такой возвышенности 

я уже посхЬ нигдЬ не видТлъ! 

И что были за во-пмя разный и Деисусы, и Нерукотворонный 

Спасъ съ омоченными власы, и преподобные, и мученики, 

н апостолы, а всего дишгЬе многоличныя иконы съ 

.дйшшгмщ каковыя, напримФръ, Индиктъ: праздники, Страшный 

Судъ, Святцы, Соборы, Отечество, Шестодневъ, Цйлебникъ, 

Седьмица съ предстоящими; Троица съ Авраамдшмъ 

покдонешемъ у дуба МамврШскаго, и, однимъ словомъ, всего 

итого благолТгпя не изрещи, и такихъ иконъ нынче ужо 

ннгдТ не нанишутъ, ни вт, МосквЬ, ни въ ПетербургЬ, ни 

въ ПалиховТ; а о Грецш и говорить нечего, такъ какъ 

тамъ эта наука давно затеряна. Любили мы вей эту свою 

святыню страстною любовыо и сообща предъ нею святой 

■елей теплили, и па артельный счетъ лошадь содержали и 

•особую повозку, на которой везли это Ijoiide благословеше

- 9 — 

in, двухъ больпшх'ь коробьяхъ всюду, куда сами шли. Особенно 

лее были при насъ двЪ иконы, одна съ греческихъ 

нереводовъ старыхъ московскихъ царскихъ мастеровъ: Пресвятая 

Владычица въ саду молится, а передъ Ней всЬ древеса 

кипарисы и олинфы до земли преклоняются; а другая 

Ангелъ Хранитель* Строганова д'Ьла. Изрещи нельзя, что это 

было за искусство въ сихъ об’Ьнх'ь святыняхъ! Глянешь на 

Владычицу, какъ предъ ея чистотою бездушныя древеса 

преклонились, сердце таетъ и трепещетъ; глянешь на Ангела... 

радость! Сей Ангелъ воистину былъ что-то неописуемое. 

Ликъ у него, какъ сейчасъ вижу, самый св'Ьтлобожественный 

и этакий скоропомощный: взоръ умиленъ; ушки 

съ тороцами, въ знакъ повсеместна го отвеюду слышан in; 

одеянье торить, рясны златыми преиспещрено; досп’Ьхъ 

иернатъ, рамена препоясаны; на персяхъ младенческий ликъ 

Эмануилевъ; въ правой рук!; крестъ, въ лг1;вой огнеиалящШ 

мечъ. Дивно! дивно!.. Власы на головк'Ь кудреваты‘и русы, 

съ ушей повились и проведены волосокъ къ волоску иголочкой. 

Крылья же пространны и б4лы какъ сн!>тъ, а исподъ 

лазурь св'Ьглая, неро къ перу, и въ каждой бороды!; 

пера усикъ къ усику. Глянешь- на эти крылья, и гдЬ твой 

весь страхъ д'Ьйется; молишься; «осЬни», и сейчасъ весь 

отпишешь, и въ дупгЬ станетъ миръ. Вотъ эта была какая 

икона! И были-съ эти два образа для насъ все равно, что 

для жидовъ ихъ Святая Святыхъ, чуднымъ Весел!ила художествомъ 

изукрашенная. ВсЬ г!; иконы, о которыхъ я виередъ 

сказалъ, мы въ особой коробь1; на конЬ возили, а эти 

дв’Ь даже и на возъ не поставляли, а носили: Владычицу 

завсегда при себ'Ь Луки Кирилова хвзяйка Михайлица, а 

Ангелово изображеше самъ Лука на своей груди сохрашигь. 

Былъ у него такой для сей иконы сдГланъ парчовой кошель 

на темной пестряди и съ- пуговицей, а на передней 

сторон!; алый крестъ изъ настоящаго штофу, а вверху пришить 

толстый зеленый шелковый шнуръ, чтобы вокруг ь 

шеи обвесть. И такъ икона въ семь содоржаши у Луки на 

груди всюду, куда мы шли, впереди наст, иредходила, точно 

самъ Ангелъ намъ предшествовал-!,. Идемъ, бывало, ст, места 

на мГсто, на новую работу степями, Лука Кирилова, 

впереди вс!;хъ нар'Ьзнымъ сажнемт, вм'Ьсто палочки номахиваотъ, 

за нимъ на позу Михайлица ст. Богородичною иконой, 

а за ними мы нсЬ артелью выстунаемъ, а тутъ въ

_ 10 — 

пол'Ь травы, цвйты по лугамъ, индЬ стада пасутся и еви- 

Р’Ьцъ на свирЬли играетъ... то-есть просто сердцу и уму 

восхищеше! Все шло намъ прекрасно и дивная была намъ 

въ каждомъ дйлй удача: работы всегда находились хороийя; 

промежду собою у насъ было согласи:; огь домашни хъ приходили 

все вйсти спокойный: и за все это благословляли 

ыы предход:пцаго намъ Ангела, н съ пречудною его иконою, 

кажется, труднйе бы чймъ съ жизнпо своею не могли разсхаться. 

Да н можно ли было думать, что мы какъ-нибудь, по 

какому ни есть случаю, сей нашей драгоцйннМшей самой 

святыни лишимся? А между гЬмъ, такое горе насъ ожидало 

и устроялось памъ, какъ мы нослй только уразумйли, не * 

людскимъ коварством!., а самого опаго Путеводителя нашего 

смогрйшемъ. Самъ онъ возжелалъ себ'Ь оскорблешя, 

дабы дать намъ свято постичь скорбь и тою указать намъ 

истииный путь, предъ которымъ вей до сего часа исхоженпые 

нами пути были, что дебрь темная и безслйдная. Но 

позвольте узнать, занятна ли моя новйсть и не напрасно ли 

я ею ваше внимаше утруждаю? 

— Нйтъ: какъ лее, какъ лее: сдйлайте милость продолжайте! 

— воскликнули мы. заинтересованные этимъ разсказомъ. 

— Извольте - съ, послушествую вамъ и, какъ сумйю, 

патшу излагать бывипя съ пами дивный дивеса огъ Ангела. 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. 

Пришли мы для болыиихъ рабогь подъ большой городъ, 

па большой текучей водй, на Днйпрй рйкй, чтобы тугь 

большой и нынй весьма славный каменный мостъ строить. 

Городъ стоить на правомъ крутомъ берегу, а мы стали па 

лйвомъ, на луговомъ, на отложистомъ, и объявился предъ 

нами весь чудный пейзажъ: древше храмы, монастыри святые 

со многими святыхъ мощами: сады густые и дерева 

таковыя какъ по старыми книгами въ заставкахъ пишутся, 

то-есть островерх1е тополи. Глядишь иа все это, а самого 

за сердце словно кто щипать станетъ, такъ прекрасно! 

Знаете, конечно, мы люди простые, но иреизящество богозданной 

природы все же ощущаемъ. 

И вотъ-съ это мйсто намъ такъ жестоко полюбилось, что 

мы въ тотъ же самый въ первый день начали тутъ по-

— 11 — 

стройку ссбЬ временного жилища, сначала забили высокеныпя 

сваечки, потому что м'Ьсто туть было низменное» 

позл!: самой воды, нотомъ на гЬхъ снаяхъ стали собирать 

горницу и при ней чуланъ. Въ горннц'Ь поставили всю свою 

святыню, какъ падо, но отеческому закону: въ протяженность 

одпой ctI.hu складной иконоетасъ раскинули въ три 

пояса, первый поклонный для болыпихъ иконъ, а выше два 

тябла для меиыпенькпхъ, и такъ возвели какъ должно лестницу 

до самаго раснях1я, а Ангола па аналоии положили, 

на которомъ Лука Кирплогл. Ilncauie читали. Самъ же Лука 

Кирилова, съ Михайлицей стали въ чуланчик!: жить, а мы 

ссбЬ рядомъ казаромку огородили. На насъ глядючи, то же 

самое начали cool: строить и друпе, которые пришли надолго 

работать, и вотъ сталь у насъ противъ великаго основательиаго. 

города свой легкий городокъ на сваяхъ. Занялись 

мы работой, п пошло все какъ надо! деньги за расчетъ 

у англячанъ въ контор!: в1;рныя; здоровье Богъ носылалъ 

такое, что во все л1;то пн одиого больного не было, 

а Лукина Михайлпца даже стала жаловаться, что сама, говорить, 

я не рада, какая у меня но всЬмъ частями, полнота 

пошла. Особенно же намъ, староверами, тутъ нравилось, 

что мы въ тогдашнее время повсюду за свой обрядъ гонеniro 

подвергались, а тутъ намъ была льгота: нЬ’ть здЬсь ни 

городского начальства, пн уЬзднаго, ни нона; никого но 

зримъ, и никто нашей релнпи не касается. н не, нренятстнуетъ... 

Вволю молились: огработаемъ своп часы и соберемся 

въ горницу, а тутъ уже вся святыня оть ыногнхъ 

ламнадъ таки, счястъ, что даже сердце разгорается. Лука 

Кириловъ положить Гл тословящШ началь; а мы вс!: иодхватнмъ, 

да такъ и сл; в шъ, что даже иной разъ при тихой 

погод!’, далеко за слободою слышно. И никому наша вЬ[>а 

не мйшала, а даже какъ будто еще мпогнмъ но обычаю приходила 

и правилась ве только однимъ простыми людямъ, 

которые къ богочтительсгву но русскому образцу склонны, 

но н инов’Ьрамъ. Много изъ церковпмхъ, которые бдагочестиваго 

нрава, а въ церковь за рйку ’Водить некогда, бывало 

етануть у насъ иодъ окнами и слушають и молиться 

начнутъ. Мы имъ этого снаружи не возбраняли: вс’Ьхъ отогнать 

нельзя, потому даже и иностранцы, которые старыми 

русскими обрядомъ интересовались, не разъ приходили наше 

lrliuie слушать ц одобряли. Главный строитель изъ англи-

— 12 - 

чанъ, Явовъ Яковлевичъ, тотъ, бывало, даже съ бумажкой 

нодъ окномъ стоять нрихбдилъ и все норовилъ, чтобы на 

ноту наше гласоваше замечать и потомъ, бывало, ходитъ 

но работамъ, а самъ все про себя въ нагаемъ родЬ гудетъ: 

«Бо-Господь и явися намъ», но только все это у него, разумеется, 

выходило на другой штыль, потому что этого иЬшя, 

расположен наго по крюкамъ, новою западною нотою въ совершенств'Ь 

уловить невозможно. Англичане, чести *имъ приписать, 

сами люди обстоятельные и набожные, и они насъ 

очень любили и за хорошихъ людей почитали и хвалили. 

Однимъ словомъ, п,ривелъ насъ Господень Ангелъ въ доброе 

место и открыли намъ всг1; сердца людей и весь пейзажи 

природы. 

И сему-то подобными мирствеинымъ духомъ, какъ я вамъ 

представили, жили мы безъ малаго яко три года. Спорилося 

нами все, изливались на насъ всГ успГхи точно изъ Амалфеева 

рога, какъ вдругъ узрГли мы, что есть посреди насъ 

два сосуда избрашя Божа я къ нашему наказание. Одинъ 

изъ таковыхъ былъ ковачъ Марой, а другой— счетчики Ппмент. 

Ивановъ. Марон былъ совс’Ьмъ простецъ, даже неграмотный, 

что по старообрядчеству даже рЬдкость, но онъ 

былъ челов’Ькъ особенный: видомъ неуклюжъ, па подобно 

верблюда, и нЬдристъ какъ кабанъ — одна пазуха въ полтора 

обхвата, а лобъ весь зароспяй крутою космой и точно 

мраволевъ старый, а середь головы на маковкЬ гуменцо простригали 

Р'Ьчь онъ им-Ьлъ тупую и невразумительную, все 

шавкалъ губами, и умъ у него былъ тугой и для всего столь 

нескладный, что онъ даже заучить на намять молитвъ не 

ум’Ьлъ, а только все, бывало, одно какое-нибудь слово, твердисловитъ, 

но былъ на предбудущее ирозорливъ и имЬлъ 

даръ вГщевать и могь сбывчивые намеки подавать. Пнменъ 

же, наиротивъ того, былъ челов’Ькъ щаповатый: любилъ 

держать 'себя очень форсисто и говорилъ съ такнмъ 

Лтрымъ извитаемъ словъ, что удивляться надо было его 

рЬчи; но зато характеръ нмйлъ легкий и увлекательный. 

Марой былъ пожилой челов’Ькъ, за семьдесятъ .тЬтъ, а Пименъ 

средов'Ькъ н изящонъ: им’Ьлъ волосы курчавые, но- 

■средин'Ь проборъ; брови кохловатыя, лицо съ нодрумяночкой, 

словомъ, вел1аръ. Вотъ въ сихъ двухъ сосудахъ п 

забродила вдругъ оцетность терпкаго питая, которое надлежало 

намъ испить.

— 13 — 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. 

Мостъ, который мы строили на восьми гранитныхъ быкахъ, 

уже высоко надъ водой возросъ, и въ лЬто четвертаго 

года мы стали на т!, столбы железный ц’Ьпи закладывать. 

Только тутъ было вышла маленькая задержка: стали 

мы разбирать эти звенья и пригонять но мЬркамъ къ каждой 

лунке стальные заклепы. какъ оказалось, чти мнопе 

болты длинны, и отс'Ькать ихъ надо, а каждый тотъ болтъ,— 

но-аглицки штанга стальная, и деланы онн всЬ въ Англш,— 

отлить изъ крепчайшей стали и толщины въ руку рослаго 

человека. Нагревать втихъ болтовъ было нельзя, потому 

что тймъ сталь отпускается, а пилить ее никакой инструмснтъ 

не бралъ: но на все на это нашъ Марой ковачъ 

рзым'Ьлъ вдругъ такое средство, что облепить это мгЬсто, 

гдЬ надо отсечь, густою колоникой изъ тележнаго колеса съ 

несковымъ жвиромъ. да и сунетъ всю эту штуку въ агЬгъ, 

и еще вокругъ солью осыпитъ, и вертитъ и крутить; а потомъ 

оттуда ее сразу выхватить, да на горячее ковало, п 

какъ треснетъ балдой, такъ кйкъ восковую свечу будто ножницами 

и отстрижетъ. Англичане все и’ немцы приходили 

на это хитрое Мароево умудренье смотрели, и глядатъ, глядятъ, 

да вдругъ разсмеются -и заговорягь сначала промежъ 

себя по-своему, а потомъ на нашемъ языке скажутъ: 

— Такъ, руссъ! Твой молодецъ; твой корошъ физикъ 

понимай! 

А какой тамъ «физикъ» могь понимать Марой: онъ о 

науке никакого и понятая не имЬлъ, а произвелъ просто 

какъ его Господь умудрилъ. А нашъ Пнменъ Ивановъ и 

ношелъ объ этомъ бахвалить. Значить и пошло въ обе 

стороны худо: одни все причитали къ науке, о которой 

тотъ нангь Марой и помыслу не знать, а друпе заговорили, 

что надъ нами-де видимая Божш благодать творить дивеса, 

какихъ мы никогда и не зр’Кли. И эта последняя вещь была 

для насъ горше иервыя. Я вамъ докладывать, что Пименъ 

Ивановъ быль слабый человйкъ и любосдастецъ, а теперь 

объясню, зачЬыъ мы его, однако, въ своей артели содержали; 

онъ у насъ ездилъ въ городъ за нровп.ясй, закупать 

кащя надо покупки; мы его посылали на почту наспорты и 

деньги ко дворамъ отправлять и назадъ новые наспорты. онъ 

отбиралъ. Вообще, вотъ всю этакую справу чинилъ и, по

— 14 — 

правд!', сказать, былъ оиъ йамъ чслов4къ въ этомъ род!', 

нулсный и даже очень полезный. Настояний степенный старонЬръ, 

разумеется, всегда подобной суоты чуждается и отъ 

общошя съ чиновниками бЬжнтъ, ибо оп> нихъ мы, крон!, 

досаждетя, ничего не видки!, но Пименъ радъ суетЬ, и у 

него на тбмъ берегу въ город!, завелось самое изобильное 

знакомство: и торговцы, и господа, до которыхъ ему по 

артельным’!. дЬламъ бывали касательства, вс!> его знали и 

почитали его за перваго у пасъ человЬка. Мы этому случаю, 

разумеется, посмеивались, а онъ страсть какъ былъ 

охочь съ господами чаи пить да велер’Ьчйть: тЬ его нашим !. 

cTiipiiiiiiioio величаюгь, а онъ только улыбается, да по нутру 

свою бороду разстилаетъ. Одннмъ слбвомъ сказать, нустоша! 

И занесло этого нашего Пимена къ одному немаловажному 

лицу, у котораго была жена изъ нашихъ мЬсгь родомъ, 

такая была тоже словесница, и начиталась она про насъ 

каг.нхъ - то нопыхъ книгъ, въ которыхъ неизвестно намъ, 

что про насъ писано, и вдругь не знаю, ст. чего-то ей пришло 

на умъ, что она очень старов’Ьровъ любить.- Вотъ ведь 

удивительное дЬло: къ чему она избралась сосудомъ! Ну, 

любить иасъ и любить, и всегда, какъ нагаъ Инмепъ зач!.мъ 

къ ея мужу придет., она его сейчасъ непрем-Ьнно сажаотъ 

чай пить, а тотъ тому и радъ, и разовьстъ иродъ 

ней свои евпткп. 

Та своимъ бабьямт. языкомъ су ер!,чип., что вы-до, старов’!,рцы, 

и Taitie - то и вотъ эташе-то, святые, праведные, 

присноблажснпые, а нашъ ве.паръ очи разоцЬ раскосит!., 

головушку иа-бокъ, бороду маслить, а голосомъ сластит,: 

— К а т . же, государыня. Мы - до отечески! законъ бдюдемъ, 

мы и так-in-то, мы и вот. этап ы -то правила содержнмъ 

н другъ друга за чистотою обычая смотриыъ, и словомт,, 

говорить ей все такое, что совс1.мъ къ разговору съ 

MipcKoio женщиной пе принадлежащее. А межъ тЬмь та, 

представьте, интересуется. 

• 

— Я слыхала, говорить, что кт. вамъ Бояао благослово- 

Hio видимо, говорить, проявляется. 

А тотъ сейчасъ и подхватывает,: 

— Какъ же, отвЬчасп., матушка, проявляется; весьма 

зримо проявляется. 

— Видимо? 

— Видимо, говорить, государыня, видимо. Вотъ ещо

— 15 — 

на сихъ дняхъ пашъ одинъ человЬкъ могучую сталь какъ 

паутину щнпалъ. 

Барынька такъ и всплеснула ручонками. 

— Ахъ, говорить,—какъ ипторесно! ахъ, я ужасно люблю 

чудеса и вЬрю въ нихъ! Знаете, говорить, прикажите вы, 

пожалуйста, свонмъ старовЪрамъ, чтобъ они помолились, 

чтобы мнЬ Богь дочь далъ. У меня есть два сына, но мнЬ 

непремЬнно хочется одну дочь. Можпо ото? 

Можно-съ,—отвЬчаетъ Пименъ;—отчего же-съ; очень 

можно! Только, говорить, въ таковыхъ случаяхъ надо всегда, 

чтобъ on. васъ жертвенный елей теплился. 

Та съ великимъ свонмъ удоволъспйемъ даеп. ему на масло 

десять рублей, а онъ деньги въ кармапъ и говорить; 

— Хорошо-съ, будьте благонадежны, я поволю. 

Намъ объ этомъ Пименъ, разумЬется, ничего не сказываетъ, 

а у барыни родится дочь. 

Фу! та такъ и загаумЬла, еще послЪ родовъ обмогнуться 

не успЬла, какъ зовстъ нашего иустошу и чествуетъ его, 

словно бы онъ самъ былъ топ. чудотворецъ, а онъ и это 

щлемлетъ. Вотъ вЬдь до чего осуетится человЬкъ и омрачнЬетъ 

умт. его, и оледенЬюп. чувства. Черезъ годъ у госпожи 

опять до нашего Бога просьба, чтобы мужъ ей дачу на 

лЬто напяль, — и опять все ей, но ея желанно, дЬлается, 

а Пимену все на свЬщи да па елей жертвы, а онъ эти 

жертвы куда ndfto, на нашъ бокъ не переплавляя, прнстранваеп.. 

И днвсса, дЬйствнтольно, дЬялись непонятныя: 

былъ у этой госпожи старшШ сынъ въ учнлищЬ и былъ 

онъ первый нотаскунъ и лЬнивый нстягь, и ничему но учился, 

но какъ пришло дЬло in. экзамену, она шлеп, за Пнмономъ 

и даетъ ему закал, помолиться, чтобъ ея сына въ другой 

классъ перевели. Пименъ говорить: 

— ДЬло трудпое; надо мнЬ будетъ всЬхъ своихъ па всю 

ночь на молитву согнать и до утра со свЬщамн вошять. 

А та пи за что но стоить; тридцать рублей ему вручила, 

только молитесь! И что же вы думаете? Выходить такое 

счасНе этому ея блудягЬ сыну, что переводить его въ 

высшШ классъ. Барыня мало отъ радости съ ума но сошла, 

что за ласки та Kin нашъ Богь ей дЬлаетъ! Заказъ за заказомъ 

стала давать Пимену, и онъ ей уже выхлопоталъ 

у Бога и здоровья, и наследство, и мужу чинъ большой, 

и ордеиовъ столько, что всЬ на груди не вмЬщалнсь, такт.

— 1 G — 

одинъ онъ въ карман'Ь, говорять, носилъ. Диво да и только, 

а мы все ничего не знаемъ. Но насталъ часъ всему этому 

облачиться и премЬпиться однимъ девисамъ на друпя. 

ГЛАВА ПЯТАЯ. 

Замутилось что-то въ одномт. жндовскомъ город'Ь той 

губерши по торговой части у жидовъ. Не скажу вамъ наверное, 

деньги ли они неправильныя имели, или какой 

безпошлинный торп. производили, но только надо было 

это начальству раскрыть, а тутъ паграда предвиделась 

]!Слемощная. Вотъ барынька и тлеть за наишмъ Пиыеномъ 

и говорить: 

Пименъ Ивановичъ, вотъ вамъ двадцать рублей иа 

с эй ч и н на масло; велите своимъ какъ можно усерднее 

молиться, чтобы въ эту командировку моего мужа посла!и. 

Тому какое горе! Онъ уже разохотился эту елейную 

нодать-то собирать, и отвЬчаетъ: 

— Хорошо, государыня, я повелю. 

— Да, чтобъ они хорошенько, говорить, молились, потому 

мн’Ь это очень нужно! 

СмЬютъ ли же они, . государыня, у меня плохо молиться, 

когда я приказываю, — заспокоилъ ее Пименъ: — я 

ихъ голодомъ запощу, пока не вымолютъ, — взялъ деньги 

да н былъ таковъ, а барину въ ту же ночь желанное его 

супругою назначешс сделано. 

Ну, уже туп. ей такъ отъ этой благодати въ лобъ вступило, 

что она недовольна сделалась нашей молитвой, а возжелала 

непременно сама нашей святынЬ пославословить. 

Говорить она объ этомъ Пимену, а онъ струсили, потому 

знать, что наши ее до своей святыни не донустятъ; но 

барыня не отстаеть. 

—- Я, говорить, какъ вы хотите, сегодня же предъ вечеромч. 

возьму лодку и къ вамъ съ сыномъ иргЬду. 

Пименъ ее уговаривали, что лучше, говорить, мы сами 

помолитвимъ; у насъ есть такой Ангелъ-Хранитель, вы ему 

на елей пожертвуйте, а мы ему супруга вашего и дов1.- 

римъ сохранять. 

— Ахъ, прекрасно, — отвГ.чаетъ: — прекрасно; я очень 

рада, что есть такой Ангелъ; вотъ ему на масло, и зажгите 

предъ ними непременно три лампады, а я пргЬду 

посмотрйть. 

•

— 17 — 

Пимену плохо пристигло, онъ и пришелъ, да и ну намъ 

виноватиться, что такъ-де н такъ, я, говорить,—ей, еллинкЬ 

гадостной, не перечилъ, когда она желала, потому какъ 

мужъ ея намъ человЬкъ нужный, и насказалъ намъ съ три 

короба, а всего, что онъ дЬлалъ, все-таки не высловилъ. 

Ну, сколь намъ было это ни непр1ятно, но дЬлать было 

нечего; мы поскорЬе свои иконы со стЬиъ поснимали, да 

попрятали въ коробьи, а изъ коробей кое-кашя замЬнныя 

заставки, что содержали страха ради чиновничьяго нашеств1я, 

въ тяблы поставили и ждемъ гостейку. Она и npi- 

Ьхала; такая-то разфуфыренная, что страхъ; широкими да 

долгими своими ометами такъ и мететъ н все на тЬ наши 

замЬниые образа въ лорнетку смотритъ и сирашиваетъ: 

«скажите, пожалуйста, который же тутъ чудотворный Ангелъ?» 

Мы уже не знаемъ, какъ ее и отбить оть такого 

разговора: 

— У насъ, говоримь, такового Ангела нЬтъ. 

II какъ она ни добивалась, и Пимену выговаривала, но 

мы ей Ангела не показали, и скорЬе ее часмъ повели поить 

и какими нмЬли закусками угощать. 

Страшно она намъ не понравилась, и Богь знаеть почему: 

видь у нея быль какой-то бттолкновенный, даромъ, что 

она будто красивою почиталась. Высокая, знаете, этакая 

цыбастая, тоненькая, какъ сойга, и бровеносная. 

— Вамъ этакая красота не нравится? — перебила разсказчика 

медвЬжья шуба. 

— Помилуйте, да что же вт*зм!евидности можетъ нравиться?—отвЬчалъ 

онъ. 

— У васъ что же почитается красотою, чтобы женщина 

на кочку была похожа? 

— Кочку!—повторнлъ, улыбнувшись н не обижаясь, разсказчикъ. 

— Для чего же вы такъ нолагаете? У насъ въ 

русскомъ настоящемъ понятш нас четь женскаго сложешя 

соблюдается свой типъ, который но нашему гораздо нынЬшняго 

легкомысля соотвЬтственнЬе, а совсЬмъ не то,, 

что кочка. Мы длннныхъ цыбовч. точно не уважаемъ, а 

любимъ. чтобы женщина стоила не на долгпхъ ножкахъ, 

да на крЬпонькнхъ, чтобъ она щ>путалас|; а какъ шарокъ 

всюду каталась и иосиЬвала, а ^> 1баст('иЬкая ,доб1житъ да 

спотыкнется. Зм1евидная тоинна.-у щц:ъ толке не уважается, 

а требуется, чтобы женщина была йзъ-сёбя йонЬлРиегфе 

С очинеш я Н. С. Л Ь скова. Т. III.

— 18 — 

и съ пазушкой, потому оно хотя это и не такъ фигурно, 

да зато материнство въ ней обозначается, лобочки въ нашей 

настоящей чисто-русской женской пород!, хоть пот!льн!е, 

помясист'Ье, а зато въ этомъ мягкомъ лобочк! веселости и 

привЬта больше. То же и насчетъ носика: у нашихъ носики 

не горбылемъ, а все будто пипочкой, но этакая пипочка, 

она, какъ вамъ угодно, въ семейномъ быту гораздо благоув!тлив!е, 

ч!мъ сухой гордый носъ. А особливо бровь; 

бровь въ лиц! видъ открываетъ, и потому надо, чтобы 

бровочки у женщины не супились, а были иооткрытн’Ье, 

дужкою, ибо къ таковой женщин! и заговорить челов!ку 

повадливЬе и совс!мъ она иное на всякаго, къ дому располагающее 

впечатл!ше им'Ьетъ. Но нынЬшшй вкусъ, разум!ется, 

отъ этого добраго типа отсталъ и одобряетъ въ 

женскомъ пол! воздушную эфемерность, но только это совершенно 

напрасно. Однако, позвольте, я вижу, мы уже не 

про то заговорили. Я лучше продолжать буду: • 

Нашъ Пименъ, какъ суетившийся человЬкъ, видитъ, что 

мы, нроводивъ гостью, стали на нее критику произносить, 

и говоритъ: 

— Чего вы? она добрая. 

А мы отвЬчаемъ: какая, молъ, она добрая? когда у нся 

добра въ обличьи н!тъ, но Богъ тамъ съ нею: какая она 

есть, такая и будь, мы уже рады были, что ее выпроводили 

и взялись скор!й ладаномъ курить, чтобъ ея и духомъ у 

насъ не пахло. 

Поел! сего мы вымели «отъ гостюшкиныхъ слГ.дковъ горенку; 

замЬнные образа опять на ихъ м!сто за перегородку 

въ коробья уклали, а оттуда достали свои настоящгя иконы; 

разм!стили ихъ но тябламъ, какъ было по старому, покропили 

ихъ святой водой; положили началъ и пошли каждый 

куда ему сл!довало на ночной покой, но только Богъ в!сть, 

отчего и зач!мъ вс!мъ что-то въ ту ночь не спалось л 

было какъ будто жутко и неспокойно. 

ГЛАВА ШЕСТАЯ. 

Утромъ пошли мы вс! на работу и д!лаемъ свое д!ло, 

а Луки Кирилова н!тъ. Это, судя по его аккуратности, 

было удивительно, но еще уднвительн!е ми! показалось, 

что приходить онъ часу въ восьмомъ весь бл!дный и разстроенный.

— 19 — 

Зная, что онъ человйкъ съ обладатель и пустьшъ скорбями 

не любилъ поддаваться, я и обратилъ на это выплат 

е и спрашиваю: «Что такое съ тобою, Лука Кириловъ?» 

А онъ говорить: «ПослК скажу». 

Но я тогда, по молодости моей, страсть какъ былъ любопытенъ 

и къ тому же у меня вдругъ откуда-то взялось 

предчувсгш е, что это что-нибудь недоброе по в-fepb; а я 

в'Ьру чтилъ и невйромъ никогда не былъ. 

А потому не могъ я этого долго терпЪть и подъ какимъ 

ни есть предлогомъ покинулъ работу и побйжалъ домой; 

думаю: пока никого дома нКтъ, распытаю я что-нибудь у 

Михайдицы. Хоша ей Лука Кириловъ и не открывался, но 

она его, при всей своей простогЬ, все-гаки какъ-то проницала, 

а таиться отъ меня она не станетъ, потому что я 

былъ съ дЬтства сиротою и у нихъ вместо сына возросъ, 

и она мнЬ была все ццрно какъ второродительница. 

Вотъ-съ я ударяюсь къ ней, а она, гляжу, сидитъ на 

крылечк'Ь въ старомъ шушунЬ на опашку, а сама вся какъ 

больная, печальная и этакая зеленоватая. 

— Что вы, говорю, второродительница, на такомъ м’ЬсгЬ 

усЬвшись? 

А она отвЬчаегь: 

— А гдЬ же мнЬ, Ларочка, притулиться? 

Меня зовутъ Маркъ Александрович но она, по своимъ 

материнскими чувствами ко мнЬ, Марочкой меня звала. 

— Что это, думаю себй, она за пустяки тате мий говорить, 

что ей негдЬ притулиться? 

— А зачймъ же, говорю, вы въ чуланчнкЬ у себя не 

ляжете? 

— Нельзя, говорить, Марочка, тамъ въ большой горницЬ 

дЬдъ Марой молится. 

«Ага! вотъ, думаю, такъ и есть, что что-нибудь по 

nl.pt сталось», а тетка Михайлица и начинаетъ: 

Ты вЬдь, Марочка, небось ничего, дитя, не знаешь, 

что у насъ тутъ въ ночи сталось? 

— Н'Ьтъ, молъ, второродптельница, не знаю. 

— Ахъ, страсти! 

— Разскажите же скорЬе, второродптельница. 

— Ахъ, не знаю какъ, можно ли это разсказать? 

— Отчего же, говорю, не скажете: ралвй я вамъ какой 

чужой, а не вместо сына? 

2*

- 20 — 

— Знаю, родной мой,— отвЬчаетъ:—что ты мнЬ вмъсто 

сына, ну, только я на себя не надЬюсь, чтобъ я могла 

теoii это какъ надо высловить, потому что глупа я и безталанна, 

а вогь погоди—дядя nocat шабаша придетъ, онъ 

теб1; небось все разскажетъ. 

Но я никакъ не могъ, чтобы дождаться, и присталъ къ ней: 

«скажи да скажи мн4 сейчасъ, въ чемъ все происшесгае». 

А она, гляжу, все моргаегь, моргаетъ глазами и всЬ у 

нея глаза дЬлаются полны слезъ и она ихъ вдругъ груднымъ 

платкомъ обмахнула и тихо мнй шепчетъ: 

— У насъ, дитя, сею ночью Ангелъ-Хранитель сошелъ. 

Меня огь всего этого открьшя^въ трепетъ бросило. 

— Говорите, прошу, скорее: какъ это диво сталося и 

кто были онаго днвозрители? 

А она отвечаетъ: 

— Дивеса, дитя, были непостижным, а дивозрнтелей никого, 

кромй меня, не было, потому что случилось все это 

въ самый глухой полунощный часъ, и одна я не спала. 

И разсказада она мнй, милостивые государи, такую повЬсть: 

— Уснувъ, говоритъ, помолившись, не помню я сколько 

спала, но только вдругъ вижу во снЬ пожарь, большой пожарь: 

будто у насъ все ногорйло, и ptica золу несетъ, да 

въ завертахъ около быковъ крутить п въ глубь глотаетъ, 

сосетъ. А самой насчетъ себя МихайлидЬ кажется, будто 

она, выскочивъ въ одной ветхой срачнцй, вся въ дырьяхъ, 

и стоить у самой воды, а противъ нея, на томъ берегу 

стремить высокШ 1;расный столбъ, а на томъ стодбй небольшой 

б'Ьлый п'Ьтухъ и все крыльями магаетъ. Михайлида 

будто и говорить: «Кто ты такой?» потому что чувствиями 

ей далося знать, что эта птица что-то предвозвЬщаетъ. А 

нйтелокъ этотъ вдругъ будто человйческимъ голосомъ возгласплъ: 

«Аминь», и сникъ, п его уже нйть, а стала вокругъ 

Мнхайлпцы тишь, п такое въ воздух!; тощеше, что 

Михайлицй страшно дйлалось п продохнуть нечймъ, и она 

проснулась и лежнгь, а сама слышитъ, что подъ дверями 

у нихъ барашекъ заблеялъ. II слышно ей но голосу, что 

это самый молодой барашекъ, съ котораго еще родимое 

руно не тронуто. Нрозвен’Ьлт, онъ чистымъ серебрянымъ 

голосочкомъ сбя-я-я», и вдругъ уже чуеть Михайлида, что 

онъ по молебной горниц!; ходить, копытками-то этакъ по

— 21 — 

половицамъ чокъ-чокъ-чокъ частенько перебираетъ и все 

будто кого ищетъ. Михайлица и разсуждаетъ: «Господи 

Йсусе Христе! что это такое: овецъ у насъ во всей нашей 

пришлой слободЬ н'Ьтъ и ягниться нечему, а откуда же 

это молозиво къ намъ забЬжало?» И въ ту пору стренулася: 

«Да и какъ, моль, онъ въ избу попалъ? В1;дь это, 

значить, мы во вчерашней суетй забыли со двора двери 

запереть: слава Богу, думаетъ, что это еще агнецъ вскочилъ, 

а не песъ со двора къ святыне забрался». Да и ну 

съ этимъ Луку будить; «Кирилычъ, кличетъ, Кирилычъ! 

Прокинься, голубчикы скорее, у насъ дверь отворена и 

какое-съ молозиво втг избу вскочило», а Лука Кириловы 

какъ на сей грЬхъ, мертвымъ сномъ объять снитъ. Какъ 

его Михайлица ни будйтъ, никакъ не добудится: мычитъ 

онъ, а ничего не высловнтъ. Что Михайлица еще жоще 

трясетъ и двизаетъ, то онъ только громче мычитъ. Михайлица 

его и стала просить, что «ты, молъ, имя-то Исусово 

вспомяни», но только-что она сама это имя выговорила, 

какъ въ горницЬ кто-то завизжитъ, а Лука въ ту же минуту 

сорвался съ кроватки и бросился-было впередъ, но 

ого вдругъ посреди горницы какъ будто м-Ьдяна сгЬна отшибла. 

«Дуй, баба, огонь! Дуй скорее огонь!» — кричитъ 

"in. МихайлищЬ, а самъ ни съ мгЬста. Та запалила свЪчечку 

и выб4гаетъ, а онъ блЬднолпцъ, какъ осужденный 

насмертникъ, и дрожитъ такъ, что .не только гапликъ на 

met ходить, а даже остегны на ногахъ трясутся. Баба 

опять до него: «Кормилецъ. говорить, что это съ тобой?» 

Л онъ ей только показываетъ перстомъ, что тамъ, гдФ> 

Ангелъ былъ, пустое мГсто, а самъ Ангелъ у Луки вскрай 

поп. на полу лежитъ. 

Лука Кириловъ сейчасъ къ д4ду Марою и говорить: 

такъ и такъ. вотъ что моя баба видЬла и что у насъ сделалось, 

поди посмотри. Марой пришелъ и сталъ на ко.тЬмнчт. 

нередъ лежащимъ на поду Ангеломъ и долго стоялъ 

н I п. нимъ недвижимо, какъ пзмрамранъ нагробникъ, а погомт., 

лоднявъ руку, почесалъ остриженное гуменцо на маковк(. 

и тихо молвилъ: 

— Принесите сюда двенадцать чнстыхъ плинфъ новаго 

обоиыкеннаго кирпича. 

Лука Кириловъ сейчасъ это принесъ, а Марий осмотр'!,лъ 

цдинфы и видитъ, что всЬ они чисты, прямо изъ огненнаго

горна, и ве.гкгь Лук'Ь класть ихъ одна на другую, и возвели 

они такими способомъ столби, накрыли его чистою 

ширинкой, вознесли на него икону, и потоми Марой, положивъ 

земной поклонъ, возгласили: 

— Ангелъ Господень, да пролпотся стопы твоя аможе 

хощеши! 

И только что онъ эти слова проговорили, какъ вдругъ 

въ двери стукъ-стукъ-стукъ и незнакомый голоси зоветъ: 

— Эй вы, раскольники: кто у васъ тутъ наболытй? 

Лука Кириловъ отворяетъ дверь и видитъ стоить солдатъ 

съ медалью. 

Лука спрашиваетъ: какого ему надо наболынаго? А онъ 

отвйчаетъ: 

— Того самаго, говорить, что къ барыне ходили, .котораго 

Пименомъ звать. 

Ну, Лука сейчасъ бабу за Пименомъ послали, а самъ 

спрашиваетъ: что такое за д'Ьло? на чтб его въ ночи по 

Пимена послали? 

Солдата говорить: 

— Доподлинно не знаю, а слышно что-то тамъ съ бариномъ 

жиды неловкое дЬло устроили. 

А что такое именно, разсказать не можетъ. 

— Слыхали-де, говорить, какъ будто баринъ ихъ запечатали, 

а они его запечатлели. 

Но какъ это они другъ друга запечатали — ничего вразумительно 

разсказать не можетъ. 

ТЬмъ временемъ подошелъ и Пименъ, и самъ, какъ жидъ, 

то туда, то сюда вертитъ глазами: видно самъ не знаетъ, 

что сказать. А Лука говорить: 

— Что же ты, шпилманъ ты этакШ, стали, ступай теперь 

производи свое шпилманство въ окончите! 

О н и вдвоемъ съ солдатомъ сйли въ лодку и поЬхали. 

Черезъ часъ' ворочается нашъ Пименъ и ботвитъ будто 

бодри, а видно, что ему жесточе не по себе. 

Лука его и допрашиваетъ: 

— Говори, говорить,— говори лучше, ветр огонь, все по 

откровенности, что ты тамъ такое наделали? 

А онъ говорить: 

— Ничего. 

Ну, такъ и осталось будто ничего; а совсемъ было 

не ничего.

- 23 — 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. 

Съ бариномъ, за котораго нашъ Пименъ молнтвовалъ, 

преудивительная штука совершилась. Онъ, какъ я вамъ 

докдадывалъ, иойхалъ въ жидовскШ городъ и пргЬхалъ туда 

поздно ночью, когда никто о немъ не думалъ, да прямо 

вс’Ь до одной лавки и^опечаталъ, и датъ знать полищи, 

что завтра утромъ съ ревшйей пойдетъ. Жиды это, разумЬется, 

сейчасъ узнали и сейчасъ же ночью къ нему, 

просить его, чтобы на сделку, знать того незаконнаго товара 

у нихъ пропасть было. Пришли они и еуютъ этому 

барину сразу десять тысячъ рублей. Онъ говорить: я не 

могу, я большой чиновннкъ, AoiitpieMb облеченъ. и взятокъ 

не беру; а жиды промежъ себя гыръ-гыръ-гыръ, да ему 

пятнадцать. Онъ опять «не могу»; они двадцать. Онъ, что 

же вы, говорить, не понимаете, что ли, что я не могу, я 

уже полицш далъ знать, чтобы завтра вмЬстЪ идти ревизовать. 

А они опять гыръ-гыръ, да и говорятъ: 

— Ази-язи, васе шятельство, то зи ничего зи, что вы 

дали знать въ полпщю, мы вамъ вотъ даемъ зи двадцать 

пять тысячъ, а вы зи только дайте намъ до утра вашу 

печатку и дозитесь себ'Ь спокойно иоцивать: намъ ничего 

больше не нужно. 

Баринъ подумалъ - подумалъ: хотя онъ и болыпимъ лицомъ 

себя иочиталъ, а видно и у болыпихъ лицъ сердце 

не камень, взялъ двадцать пять тысячъ, а имъ далъ свою 

печать, которою печатовалъ, и самъ легъ спать. Жидки, 

разумеется, ночью все что надо было изъ своихъ склеповъ 

повытаскали и опять ихъ тою же самою печатью запечатали, 

и баринъ еще спить, а они уже у него въ передней 

горгочатъ. Ну, онъ ихъ впустилъ; они благодарить и говорятъ: 

— А зи теперь зи, васе высокоблагородое, пожалуйте съ 

р е ш ш е й . 

Ну, а онъ этого какъ будто не слылштъ, а говорить: 

— Давайте же скорйе мою печать. 

А жиды говорятъ: 

— А давайте зи наши деньги. 

Баринъ: «что? какъ?» A гЬ на своемъ стали: 

— Мы зи, говорятъ, деньги нодъ залогъ оставляли. 

Тотъ опять:

— 24 — 

— Какъ подъ залогь? 

— А какъ зи, говорятъ, мы подъ залогъ. 

— Врете, говоритъ, вы подлецы эташе, христопродавцы, 

вы мн4 совсемъ Т'Ь деньги отдали. 

А они другъ друга поталкиваютъ и смеются. 

— Гбршъ-ту, гово])ятъ, с.ташь, мы будто совсемъ дали... 

Гм, гм! Ай вай: рази мы моземъ быть такте глупые и совсемъ 

какъ мужики безъ политику, чтобы такому большому 

лицу хабара давать'? («Хабаръ» по-нхпему взятка). 

Ну-съ, чего лучше этой исторш можете себе вообразить? 

Господину бы этому, разумеется, отдать деньги, да п дйло 

съ концомъ, а онъ еще покапризничалъ, потому что жаль 

разстаться. Наступило утро; вся торговля въ городе заперта; 

люди ходятъ, дивуются; по лиги я требуетъ печати, 

а жидки орутъ: «Ай вай, ну, что это такое за государственное 

правдете! Это высокое начальство насъ разорить 

желаютъ». Гвалтъ ужасный! Барпнъ запершись сидитъ и 

до обЬда чуть ума не решился, а къ вечеру зоветъ тйхъ 

хитрыхъ жидковъ и говоритъ: «Ну, берите, проклятые, 

свои деньги, только отдайте мне мою печать!» А те уже 

не хотятъ, говорятъ: «А зи какъ же это можно! Мы весь 

городъ целый день не торговали: теперь намъ съ вашего 

благородья надо пятьдесятъ тысячъ». Видите, что пошло! 

А жидки грозятъ: «Если нынче, говорятъ, пятьдесятъ тысячъ 

не дадите, завтра еще двадцатью пятью тысячами 

больше будетъ стоить!» Баринъ всю ночь не спалъ, а къ 

утру опять тлеть за жидами, и всЬ имъ деньги, которыя 

съ нихъ взялъ, назадъ имъ отдалъ и еще на двадцать 

пять тысячъ вексель написалъ, и прошелъ кое-какъ съ 

pcBiraefi: ничего, разумеется, не нашелъ, да поскорЬе назадъ, 

да къ жене и предъ нею и рветъ и мечетъ: где 

двадцать пять тысячъ взять, чтобъ у жидовъ вексель выкупить? 

«Нужно, говоритъ, твою приданую деревнишку 

продать», а та говоритъ: «Ни за что на свете: я къ ней 

привязана». Онъ говоритъ: «это ты виновата, ты мне эту 

посылку съ какими-то раскольниками вымолила и уверяла, 

что ихъ Ангелъ мнЬ поможете, а онъ между темъ вотъ 

какъ мне славно помогъ.». А она отвечаете: «что ты, говоритъ, 

самъ виновате, зачемъ былъ глупъ и техъ жидовт. 

не арестов ал ъ, да не объявилъ, что они у тебя печать 

украли, а между ирочимъ, говорите, это ничего: ты только

— 25 — 

локоряйся мнй, а ужъ я дйло поправлю, и за твою неразсудительность 

друпе заплатить.» И вдругъ, на кого тамъ 

случилось, крикнула-гаркнула: «сейчасъ, живо, говоритъ, 

съйзднть за Днйпръ и прнвезть мнй раскольницкаго старосту.» 

Пу. посолъ, разумеется, пошелъ и привезъ нашего 

Пимена, а барыня ему прямо безъ обинячки: «Послушайте, 

говорить, я знаю, что вы умный человйкъ и поймете, 

что мнй нужно: съ моимъ мужемъ случилась маленькая непр1ятность, 

ого одшг мерзавцы ограбили... жиды... понимаете, 

н намъ теперь непременно на сихъ же дняхъ надо 

пмйть двадцать пять тысячъ и мнй ихъ такъ скоро достать 

ровно бы негдй; но я пригласила васъ и спокойна, 

потому что старовйры люди умные и богатые, и вамъ, какъ « 

я сама увйрилась, во всемъ самъ Богъ помогаетъ, то вы 

мнй, пожалуйста, дайте двадцать пять тысячъ, а я съ 

своей стороны зато всймъ дамамъ буду говорить о вапшхъ 

чудотворныхъ иконахъ, и вы увидите, сколько вы 

станете получать на воскъ и масло». Безъ труда, чай, 

можете себй, милостивые государи, представить, что нашъ 

ишилманъ при этакомъ оборотй восчувствовать? Не знаю 

ужъ какими словами, но только, вйрю я ему, онъ начать 

горячо ротитися п клятися, завйряя наше протнвъ такой 

суммы убожество, но она, эта обновленная Ирод1ада, и 

знать того не хотйла. «Нйтъ, да мнй, говорить, хорошо 

извйстно, что раскольники богачи, л для васъ двадцать 

пять тысячъ это вздоръ. Моему отцу, когда онъ въ Москвй 

служить, старовйры не одинъ разъ и не такчя одолж 

етя дйлали; а двадцать пять тысячъ это пустяки». Пнменъ, 

разумйется. и тутъ попытался ей разъяснить, что 

то, молъ, MOCKOBCide старовйры, люди капитальные, а мы 

простые нивари-чернорабоч1е, гдй же намъ протнвъ москвичей 

отмогуществовать. Но она имйла въ себй вйрно 

хорошее московское научешв и вдругъ его осаждила: «Что 

вы, что вы, говоритъ, мнй это разсказываете! Развй я не 

знаю, сколько у васъ чудотворныхъ иконъ, и вы же мнй 

сами вйдь говорили, сколько вамъ со всей Poccin на 

воскъ и на масло присылаютъ? Нйтъ, я и слышать не 

хочу; чтобы сейчасъ мнй были деньги, а то мой мужъ 

нынче же къ губернатору пойдетъ и все разскажетъ, какъ 

вы молитесь и соблазняете, и вамъ скверно будетъ». Бйдный 

Ппменъ какъ съ крыльца не свалился; прншелъ до-

— 26 — 

мой, какъ я вамъ докладывалъ, и только одно слово твердить: 

«ничего», а самъ весь красный точно изъ бани и 

все по угламъ ходилъ, носъ сморкалъ. Ну, Лука Кириловъ 

его, наконецъ, малое д1;ло немножечко допросился, 

только, разумеется, не все онъ ему открылъ, а самую лишь 

ничтожность сущности обнаружилъ, какъ-то говорить: «Съ 

меня эта барыня требуетъ, чтобъ я у васъ ей пять тысячъ 

взаймы досталъ». Ну, Лука, разумеется, и за это на него 

расходился: «Ахъ, ты шпилманъ этакШ, говорить, гапилманъ; 

нужно было тебе съ ними знаться, да еще сюда ихъ 

водить! Что мы богачи, что ли, каше, чтобъ у насъ ташя 

деньги могли въ сборе быть? Да и за что мы должны ихъ 

{Ь дать? Да и где онЬ?... Какъ это заделывалъ, такъ и разделывайся, 

а намъ пять тысячъ взять негде». Съ этимъ Лука 

Кириловъ пошелъ въ свою сторону на работу и пришелъ, 

какъ я вамъ доложилъ, бледный, въ роде осужденнаго насмертника, 

потому что онъ, ночнымъ собьтемъ искушенный, 

предвкушалъ, что это повлтяетъ на насъ непр1ятностью; а 

Пименъ себё пошелъ въ другую сторону. Всё мы видели, 

какъ онъ изъ камышей въ лодочке выплылъ и на ту сторону 

въ городъ переправился, и теперь, когда Михайлица 

все это мне по порядку рассказала, какъ онъ о пяти тысячахъ 

кучился, я и домекнулъ такъ, что верно онъ ударился 

ту барыню умилостивлять. Въ такомъ размышленш я стою 

возле Михайлицы да думаю, не можетъ ли для насъ изъ 

этого чего вреднаго воспоследовать и не надо ли противъ 

сего могущаго произойти зла кашя - либо меры принять, 

какъ вдругъ вижу, что все это предпр1япе уже поздно, 

потому что къ берегу привалила большая ладья и я за 

самыми плечами у себя услыхалъ шумъ многихъ голосовъ 

и, обернувшись, увидалъ несколько человЬкъ разныхъ чиновниковъ, 

примундиренныхъ всякимъ подоб1емъ, и съ ними 

не малое число жандармовъ и солдатъ. И не успели мы съ 

Михайлицей, милостивые государи, глазомъ моргнуть, какъ 

вей они мимо насъ прямо въ Лукину горницу повалили, а 

у двери двухъ часовыхъ поставили съ обнагощенными саблями. 

Михайлица стала на тЬхъ часовыхъ метаться, не 

столько для того, чтобъ ее пропустили, а чтобы постраждовать; 

они ее, разумеется, стали отталкивать, а она еще 

ярЬе кидается, и дошло у нихъ сражение до того, что одинъ 

жандармъ ее, наконецъ, больно зашибъ, такъ что она съ

крыльца кубаремъ скатилась. А я ударился-было за Лукою 

на моста, но гляжу, самъ Лука уже навстречу мн1; б^жита, 

а за нимъ вся наша артель, всЬ вркрамолилнсь и кто съ 

ч'Ьмъ на рабогЬ былъ, кто съ ломомъ, кто съ мотыкою, 

всЬ бЬгутъ свою святыню оберегать... Кои не всЬ въ лодку 

попали и не на чемъ имъ до бережка достигнуть, во всемъ 

платье, какъ стояли на работЬ, прямо съ мосту въ воду • 

побросалпсь и другъ за дружкой въ холодной волнЬ плывутъ... 

Даже, не повЬрите, ужасно стало чЬмъ это кончится. 

Стражбы .той пргЬхало двадцать человЬкъ, и хотя всЬ они 

въ разныхъ храбрыхъ уборахъ, но на нашихъ болЬе полусотъ 

и всЬ выспреннею горячею вЬрой одушевленные, и 

всЬ они плывутъ по водЬ какъ тюленьки, и хоть ихъ ко-».;, 

лотушкой по башкамъ бей, а они на берета къ своей святынЬ 

достигаютъ, и вдругъ какъ' были всЬ мокреныпе и 

пошли впередъ, что твое камеше ясиво и несокрушимое. 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. 

Теперь лее вы извольте вспомнить, что когда мы съ Михайлицей 

на крыльцЬ разговаривали, въ горницЬ находился 

на молитв!) дЬдъ Alapott и господа чиновники со сбирою 

своей тамъ его застали. Онъ послЬ и разсказывалъ, что 

какъ они вошли, сейчасъ дверь на захлопну и прямо кинулись 

къ образамъ. Одни лампады гасятъ, а друпе со 

стЬнъ рвутъ иконы да на полу накладываютъ, а на него 

кричать: «Ты попъ?» Онъ говоритъ: «НЬтъ, не попъ». Они: 

«Кто же у васъ попъ?» А онъ отвЬчаетъ: «У насъ нЬтъ 

попа». А они: «Какъ нЬтъ попа! Какъ ты смЬешь это говорить, 

что нЬтъ попа!» Тутъ Марой сталъ имъ былр объяснять, 

что мы попа не имЬемъ, да какъ онъ говорилъ-то 

скверно, шавкавилъ, такъ они, не разобравши въ чемъ 

дЬло, да «связать, говорятъ, его, подъ арестъ!» Марой 

дался себя связать: хоша то ему ничего не стоило, что десятскШ 

солдата ему обрывочномъ руки опуталъ, но онъ 

стоить и, все это за вЬру npieM.ni, смотрита, что далЬе будетъ. 

А чиновники тЬмъ временемъ зажгли свЬчи и ну иконы 

печатать: одинъ печати накладываете, друпе въ описи пишутъ, 

а- третьи буравами дыры сверлятъ, да на железный 

прута иконы какъ котелки нанизываютъ, Марой на все на 

это святотатственное безчише смотритт. и плещами не тряхнете, 

потому что разеуждаетъ, что такъ, вЬроятно, это

— 28 — 

Богу изволися попустить такую дикость. Но въ это-то время 

слышитъ дядя Марой: одинъ жандармъ вскрикнулъ, и за 

нимъ другой; дверь разлетйлася и тюленьки-то наши какъ 

вылезли изъ воды мокрые, такъ и прутъ въ горницу. Да 

по счастш ихъ впереди ихъ очутился Лука Кириловъ. Онъ 

сразу крикнулъ: 

— Стой, Христовъ народушко, не дерзничайте!— а самъ 

къ чиновникамъ и, указывая на эти пронзенныя прутомъ 

иконы, молвить:—Для чего же это вы, господа начальство, 

такъ святыню повреждаете? Если вы право имйете ее у 

насъ отобрать, то мы власти не соиротивники—отбирайте; 

но для чего же рйдкое отеческое художество повреждать? 

А этой Пименовой знакомой барыньки мужъ, онъ тутъ 

главнйе всйхъ былъ, какъ крикнетъ на дядю Луку: 

— Цыть, мерзавецъ! еще разсуждать смйешь! 

А Лука хоть и гордый былъ мужнкъ, но смиридъ себя 

и тихо отвйчаетъ: 

— Позвольте, ваше высокоблагород1е, мы этотъ порядокъ 

знаемъ, у насъ здйсь въ горницй есть полтораста 

иконъ, извольте вамъ по три рубля отъ иконы, и берите 

ихъ, только предковскаго художества не повреждайте. 

Баринъ окомъ сверкнулъ и громко крикнулъ: 

— Прочь!—а гаопотомъ шепнулъ:—Давай по сту рублей 

со штуки, иначе вей выпеку. 

Лука этакой силы денегъ дать и сообразить не могъ и 

говоритъ: 

— Богъ съ вами, если такъ: губите все какъ хотите, а 

у насъ такихъ денегъ нйтъ. 

А баринъ какъ завошетъ излйха: 

— Ахъ ты козелъ бородатый, да какъ ты смйлъ при 

насъ о деньгахъ говорить?— и тутъ вдругъ заметался, и все, 

что видйлъ изъ божественныхъ изображенШ.—въ скибы собралъ, 

и на концы прутьевъ гайки навернули и припечатывали, 

чтобы, значить, ни снять, ни обмйнить было невозможно. 

И все уже это было собрано и готово, они стали 

совсймъ выходить: солдаты взяли набранныя на болты скибы 

икоиъ на плечи и понесли къ лодкамъ, а Михайлица, которая 

тоже за народомъ въ горницу пробралась, тймъ часоыъ 

тихонько скрала съ аналопя ангельскую икону и тащитъ 

ее подъ платкомъ въ чуланъ, да какъ руки-то у нея 

дрожать, она ее и выронила. Батюшки мои, какъ баринъ

— 29 — 

расходился и звалъ насъ л ворами-то, и мошенниками н 

говорить: 

— Ага! вы, мошенники, хотели ее скрасгь, чтобъ она 

на болтъ не попала; ну, такъ она же на него не попадетъ, 

а я ее вотъ какъ!—да, накоптивши сургучную палку, прямо 

какъ ткнетъ кипящею смолой съ огнемъ въ самый ангельокШ 

ликъ! 

Милостивые государи, вы на меня не посетуйте, что я 

н пробовать не могу описать вамъ, чтб тутъ произошло, 

когда баринъ излидъ кипящую смоляную струю на ликъ 

Ангела и еще, жестокШ челов1>къ, поднялъ икону, чтобы 

похвастать какъ нашелъ досадить намъ. Помню только, что 

пресв'Ьтлый ликъ этотъ божественный былъ красенъ и запечатл’йнъ, 

а изъ-подъ печати олифа, которая подъ огневою 

смолой самую малость сверху растаяла, струила внизъ двумя 

потеками, какъ кровь, въ слезе растворенная... 

Вс'Ь мы ахнули и, закрывъ руками глаза своп, пали 

ницъ н застонали какъ на пытке. II такъ мы развопились, 

что и темная ночь застала насъ воющихъ и голосящихъ 

по своемъ започат.гЬнномъ Ангеле, и тутъ-то въ сей тьмЬ 

н тишине на разрушенной отчей святыне пришла намъ 

мысль: уследить, куда нашего хранителя дЬнутъ, п поклялись 

мы скрасть его, хотя бы съ опасностью жизни, и разпечатл’Ьть, 

а къ исполнешю сей решимости избрали меня, 

да молодого паренька Лево шля. Этотг. ЛевонтШ годами былъ 

еще сущш отрокъ, не бо.тЬе какъ семнадцати лЬтъ, но великогЬлесенъ, 

добръ сердцемъ, богочтитель съ детства своего 

н послушливъ и благонравенъ, что твой ретивъ бЬлъ 

конь среброузденъ. 

Лучшаго сомудренника и сод'Ьятеля и желать нельзя 

было на такое опасное дело, какъ проследить и исхнтить 

запечатлЬниаго Ангела, ослепленное видете котораго намъ 

до немощи было непереносно. 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. 

Не стану утруждать васъ подробностями какъ мы съ 

mi>нmi, сомудренникомъ и содействителемъ, сквозь иглины 

уши л изучи, во все вникали, а буду прямо разсказывать о 

горести, которая овладела нами, когда мы узнали, что пробуравленныя 

чиновниками иконы наши, какъ онй были скибами 

на болты нанизаны, такъ ихъ въ консисторпо въ под-

— 30 — 

валъ и свалили, это уже дйло пропащее и какъ въ гробъ 

погребенное, о нихъ н думать было нечего. Пр1ятно, однако, 

было то, что говорили, будто самъ apxiepeft такой дикости 

сообразовашя не одобрилъ, а, напротивъ, сказалъ: «Къ чему 

это?» и даже за старое художество заступился и сказалъ: 

«Это древнее,' это. надо беречь!» Но вотъ что худо было, 

что не прошла бйда отъ непочтешя, какъ новая, еще большая 

отъ сего почитателя возросла: самъ этотъ apxiepefi, 

надо полагать, съ нехудымъ, а именно съ добрымъ внимашемъ 

взялъ нашего запечатлйннаго Ангела и долго его разсматривадъ, 

а потомъ отвелъ въ сторону взглядъ и говорить^ 

«Смятенный видъ! Какъ ужасно его изнеявствнли! 

Не кладите, говоритъ, сей иконы въ подвалъ, а поставьте 

ее у меня въ алтарй на окнй за жертвенпикомъ». Такъ 

слуги apxiepeeBH, по его приказанш, и исполнили, и я долженъ 

вамъ сказать, что такое вннмаше со стороны церковнаго 

iepapxa намъ было, съ одной стороны, очень прпптш, 

но съ другой—мы видйли, что всякое намйреше наше выкрасть 

своего Ангела стало невозможно. Оставалось другое 

средство: подкупить слугъ арх1ереевыхъ и съ ихъ помощда 

подмйнить икону инымъ въ соотвйтсгше сей хитро написаннымъ 

подоб1емъ. Въ этомъ тоже наши староверы не разъ 

успевали, но для сего прежде всего нуженъ искусный и 

опытной руки изографъ, который бы могъ сдйлать на подмйнъ 

икону въ точности, а такового изографа мы въ тйхъ 

мйстахъ не нредвидйлн. И напала на насъ на всйхъ съ 

этихъ норъ сугубая тоска, и пошла она по насъ какъ водный 

. трудъ по закожью: въ горницй, гдй одни словослшйя 

слышались, стали раздаваться одни воплешн, и въ недолгомъ 

же времени вей мы развоплились даже до. немощи и 

земли подъ собой отъ полныхт. слезами очей не видимъ, 

а чрезъ то или не черезъ это, только пошла у насъ болйзнь 

глазъ и стала она весь народъ перебирать. Просто чего 

никогда не было, то теперь сдйлалось: нйтъ мйры что 

больныхъ! Во всемъ рабочемъ народй пошелъ толкъ, что 

все это не спроста, а за старовйрскаго Ангела: «его, баютъ, 

запечатлйшемъ ослйпили, а теперь вей мы слйпнемъ», и 

такимъ толковашемъ не мы одни, а вей и церковные люди 

вскрамолились, и сколько хозяева-англичане ни привозили 

докторовъ, никто къ нимъ не идетъ и лйкарства не беретъ, 

а вопятъ одно:

— 31 — 

— Принесите намъ сюда запечатлЬннаго Ангела, мы ему 

молебствовать хотимъ, и одинъ онъ насъ исцЪлитъ. 

Англичанннъ Яковъ Яковлевичъ, въ это дЬло вникнувъ, 

самъ поЬхалъ къ apxiepero и говорит'!,: 

— Такъ и такъ, ваше преосвященство, вЬра дЬло великое, 

и кто какъ вЬритъ, тому такъ ио вЬрЬ дается: отпустите 

къ намъ на тотъ берсгъ запечатл'Ьннаго Ангела. 

Но владыко сего не послушалъ и сказалъ: 

— Сему не должно потворствовать. 

Тогда намъ это слово казалось быть жестокое, и мы архипастыря 

много суесловно осуждали, но впослЬдствш открылось 

намъ, что все это велося не жестокостью, а Божшмъ 

смотрЬшемъ. 

Между тЬмъ знаметя какъ бы не прекращались, и 

нерстъ наказуюнцй взыскалъ на томъ берегу самаго главнаго 

всему этому дЬлу виновника, самого Пимена, который 

послЬ этой напасти отъ насъ сбЬжалъ и вцерковился. Встречаю 

я его тамъ одинъ разъ въ городЬ, онъ мнЬ и кланяется, 

ну, и я ему поклонился. А онъ и говоритъ: 

— СогрЬшилъ я, братъ Маркъ, придя съ вами въ разно- 

6brrie по в'ЬрЬ. 

А я отвЬчаю: 

— Кому въ какой вЬрЬ быть — это дЬло Божче, а что 

ты бЬднаго за сапоги продалъ, это, разумеется, нехорошо 

и, прости меня, а я тебя въ томъ, какъ Аммосъ пророкъ 

велитъ, братски обличаю. 

Онъ при имени пророка такъ и задрожалъ. 

— Не говори, говоритъ, мнЬ про иророковъ: я самъ 

помню • Писаше и чувствую, что «пророки мучатъ живущихъ 

на землЬ» и даже въ томъ знамеше нмЬю,—и жалуется 

мнЬ, что на-дняхъ онъ выкупался въ рЬкЬ и у него 

послЬ того но всему тЬлу нЬгота пошла, и разстегнулъ грудь 

да показываетъ, а на немъ точно пЬасинныя пятна какъ на 

пЬгомъ конЬ, съ груди вверхъ на шею лЬзутъ. 

ГрЬшный человЬкъ, было у меня на умЬ сказать ему, 

что «Богъ шельму мЬтитъ», но только сдавилъ я это слово 

въ устахъ и молвилъ: 

— Чтб же, молись, говорю, и радуйся, что еще на сей землЬ 

такъ отитлованъ, авось на другомъ предстоящи чистъ будешь. 

Онъ мнЬ сталъ плакаться, сколь этнмъ несчастенъ и 

чего лишается, если пЬгота на лицо нойдетъ, потому что

— 32 — 

самъ губернатора видя Пимена, когда его къ церкви присоединяли, 

будто много на его красоту радовался и сказалъ 

городскому голов!;, чтобы когда будутъ черезъ городъ 

важный особы пройзжать, то чтобы Пимена непременно 

впередъ всЬхъ съ серебрянымъ блюдомъ выставлять. Ну, а 

пЬгаго ужъ куда же выставить? Но, однако, чтб мнЬ было 

эту его вел1арскую суету и пустошество слушать, я завернулся 

да н ушелъ. 

И съ тймъ мы съ нимъ разстались. На немъ его титла 

все яснйе обозначались, а у насъ не умолкали друпя знамешя, 

въ заключеше коихъ, по осени, только что сталъ 

ледъ, какъ вдругъ сделалась оттепель, весь этотъ ледъ разметало 

и пошло наши постройки коверкать, и до того шли 

вреда за вредами, что вдругъ одинъ гранитный быкъ подмыло, 

и пучина поглотила все возведете многихъ лйтъ, 

стоившее многихъ тысячъ... 

Поразило эго самнхъ нашихъ хозяевъ ангдичанъ, п было 

тутъ къ ихъ старшему Якову Яковлевичу огь кого-то слово, 

что дабы ото всего этого избавиться, надо насъ, старовйровъ, 

прогнать, но какъ онъ былъ человйкъ благой души, 

то онъ этого слова не послушалъ, а, наиротнвъ, призвали 

меня и Луку Кирилова и говорить: 

— Дайте мнй, ребята, сами совйтъ: не могу ли я чймънибудь 

вамъ помочь и васъ утйшить? 

Но мы отвечали, что доколй священный для насъ ликъ 

Ангела, вездй намъ иредходившаго, находится въ огнесмодьномъ 

запечатдЬнш, мы ничЬмъ не можемъ угйшиться и 

истаеваемъ отъ жалости. 

— Чтб же,—говорить:—вы думаете дЬлать? 

— Думаемъ, молъ, его современемъ подменить и распечаглйть 

его чистый ликъ, безбожною чиновническою рукой 

опаленный. 

— Да чймъ,—говорить:— онъ вамъ такъ дорогъ, и . неужели 

другого такого же нельзя достать? 

— Дорогъ онъ,—отвечаемы—намъ потому, что онъ насъ 

хранидъ, а другого достать нельзя, потому что онъ писанъ 

въ твердыя времена благочестивою рукой и освященъ древнимъ 

iepeeM b по полному требнику Петра Могилы, а нынй 

у насъ ни iepeeBb, ни того требника нйть. 

— А какъ,—говорить:—вы его распечатлйете, когда у 

него все лицо сургучомъ выжжено?

— Ну, ужъ на этогъ счетъ,—отвЬчаемъ:— ваша милость 

не безпокойтесь: намъ только бы ого въ свои руки достичь, 

а то онъ, нашъ хранитель, за себя постоитъ: онъ не торговыхъ 

мастеровъ, а настоящаго Строганова дйла, а что 

строгановская, что костромская олифа такъ варепы, что и 

огневого клейма не боятся и до пйжныхъ вапъ смолы но 

доиустятъ. / 

— Вы въ этомъ увйрены? 

— Увйрены-съ: эта олифа крйнка какъ сама старая русская 

вйра. 

Онъ тутъ ругнулъ кого зналъ, что этакого художества 

беречь но умйюгь, и руки памъ подать и еще разъ сказалъ: 

— Ну, такъ не горюйте же: я вашъ помощникъ, н мы 

вашего Ангела достанешь. Надолго ли онъ вамъ нуженъ? 

— Нйтъ, говоримъ,—на небольшое время. 

— Ну, такъ я скажу, что хочу на вашего занечатлйннаго 

Ангела богатую золотую ризу сдйлать, и какъ мнй 

его дадутъ, мы его тутъ и нодмйнимъ. Я завтра же за это 

возьмусь. 

Мы благодаримъ, но говоримъ: 

— Только ни завтра, ни послйзавтра за это, сударь, не 

беритесь. 

Онъ говоритъ: 

— Это почему такъ? 

А мы отвЬчаемъ; 

— Потому, моль, сударь, что намъ прежде всего надо 

нмйть на подмйнъ икону такую, чтобъ она какъ двй капли 

воды на настоящую походила, а таковыхъ мастеровъ здйсь 

нйтъ, да н нигдй вблизи не отыщется. 

— Пустяки,—говоритъ:—я самъ изъ города художника 

привезу; онъ не только Koniii, а и портреты великолйнно 

иншетъ. 

— Нйтъ-съ,—отвйчаемъ:—вы этого не извольте дйлать, 

потому что, во-первыхъ, черезь этого свйгскаго художника 

можетъ ненадлежащая молва пойти, а во-вторыхъ, живописей,!. 

такого дйда исполнить не можетъ. 

Англичанинъ не вйритъ, а я выступнлъ и разъясняю ему 

всю разницу: что нонй, моль, у свйтскнхъ художинковъ 

не то искусство: у ннхъ краски масляный, а тамъ валы 

на яйцй растворенный и нйжныя, въ живописи письмо 

С очнвеЫ я Н. С Л-Ьскова. Т. III. 

о

— 34 — 

мазаное, чтобы только на даль натурально показывало, а 

тутъ письмо плавкое, и на самую близь явственно; да и 

свйтскому художнику, говорю, и въ переводй* самаго рисунка 

не потрафить, потому что они изучены представлять 

то, чтб въ тйлй земного, животолюбиваго человека содержится, 

а въ священной русской иконописи изображается 

типъ лица небожительный, насчетъ коего материальный чедовйкъ 

даже истоваго воображешя имйть но можетъ. 

Онъ этимъ заинтересовался и спрашнваетъ: 

— А гдй нее,—говоритъ,—есть такте мастера, что еще этотъ 

особенный типъ понимаютъ?, 

— Очень, докладываю, — они нынче рйдкп (да и въ то 

время они совсймъ жили подъ строгимъ Сокрьтемъ). Есть, 

говорю, — въ слободй Мстерй одинъ масТеръ Хохловъ,' да 

уже онъ человйкъ очень древнихъ лйтъ, его въ дальнШ 

путь везти нельзя: а въ Палнховй есть два человека, такъ 

тй тоже врядъ ли нойдутъ, да тг къ тому же, говорю,— 

намъ нп ыстерсие, ни палиховеще мастера и не годятся. 

— Это опять почему?—нытаетъ. 

— А потому, отвйтствую,— что у нихъ пошибъ не тотъ: 

у мстерскихъ рпсуночекъ головастенекъ и письмо мутно, а 

у палиховскихъ тбнъ бирюзистъ, все голубинкой отдастъ. 

— Такъ какъ же,—говоритъ,—быть? 

— Самъ, говорю,—не знаю. Наслышанъ я, что есть еще 

въ Москвй xopoiuitt мастеръ Снлачевъ: и онъ по всей Poccin 

ые:кду нашими иыенитъ, но онъ больше къ новгородскнмъ 

и къ царскнмъ московскимъ письмамъ потрафляетъ, а наша 

икона строгановскаго рнсуйка, самыхъ свйтлыхъ и рясяыхъ 

вапъ, такъ намъ потрафить можетъ одинъ мастеръ Севастьяпъ, 

съ понизовья, но онъ страстный странствователь: 

по всей Poccin ходить, старовйрамъ починку работаетъ, и 

гдй его искать—веизвйстно. 

Англичанннъ съ удовольств1емъ вей эти мои доклады выслушалъ 

н улыбнулся, а потомъ отвйчаетъ: 

— Довольно дивные,— говоритъ: — вы люди, а какъ послушаешь 

васъ, такъ далее npiarHO дйляется, какъ 'вы это 

все, что до вашей части касается, хорошо знаете и даже 

искусства можете постигать. 

— Отчего же, говорю,—сударь, искусства не постигать: 

это дйло художество божественное, и у насъ есть таковые 

любители изъ самыхъ ироетыхъ мужичковъ, что не только

n et школы, въ чемъ, напримйръ, одна огь другой отличаются 

въ письмахъ: устюжскля или новгородский, московская или 

вологодсшя, сибирская, лцбо строгановская, а даже въ одной 

и той же школй извйстныхъ старыхъ мастеровъ русскихъ 

рукомесло одно ^отъ другого безъ ошибки отдичаютъ. 

— Можетъ ли, говорить,—это быть? 

— Все равно, отвйчаю,— какъ вы одного человйка отъ 

другого письменный почеркъ пера распознаете, такъ и они: 

сейчасъ взглянуть и видятъ, кто изображалъ: Кузьма, Андрей 

или ПрокофШ. 

— По какимъ нримйтамъ? 

— А есть, говорю, — разница въ щпемй какъ перевода 

рисунка, такъ и въ плави, въ пробйлахъ, лицевыхъ двизккахъ 

и въ оживкй. 

Онъ все слушаетт,; а я ему рассказываю, чтб зналъ про 

ушаковское nncai-iio и про рублевское, н про древнййшаго 

русскаго художника Параишина, коего рукомесла иконы 

наши благочестивые цари и князья въ благословеше дйтямъ 

царствовали и въ духовныхъ своихъ наказывали имъ 

тй иконы блюсти паче зйницы ока. 

Англнчанинъ сейчасъ выхватилъ свою записную книжку 

н спрашиваетъ: повторить какъ худозкника имя, и гдй его 

работы мозкно видйть? А я отвйчаю: 

— Напрасно, сударь, станете отыскивать: нигдй ихъ памяти 

не осталось. 

— Гдй зке они дйдись? 

А не знаю, говорю: ■— на чубуки лн повергЬли или 

нймцамъ на табакъ промйняли. 

— Это, говорить,— быть не можетъ, 

— Напротивъ, отвйчаю, — виолнй статочыо и нримйры 

тому есть: въ Рнмй у паны въ Ватиканй створы стоятъ, 

что наши pyccicie изографы, Андрей, Сергйй да Никита, въ 

грияадцатомъ вйкй писали. Многолнчная мишатюра cia, 

моль, столь удивительна, что даже, говорятъ, величайшие 

иностранные художники, глядя на нее, въ восторгъ приходили 

оть чуднаго дйла. 

— А какъ она въ Риыъ попала? 

— Нетръ Первый иностранному монаху подарнлъ, а тотъ 

нродалъ. 

Англнчанннъ улыбнулся и задумался, н потомъ тихо молвить, 

что у нихъ будто въ Англш всякая картинка изъ рода

— 36 — 

въ родъ сохраняется и гкмъ сама явствуетъ, кто отъ какого 

родосдовгя происходить. 

— Ну, а у насъ, говорю,—верно другое образоваше, и 

съ предковскими предашями связь разсыпана, дабы все 

казалось обновленнЬе, какъ будто и весь родъ русскШ только 

вчера наседка подъ крапивой вывела. 

— А если таковая, говоритъ,—ваша образованная невежественность, 

такъ отчего же, въ которыхъ любовь къ родному 

сохранилась, не позаботитесь поддержать своего природнаго 

художества? 

— НекЬмъ, отвечаю, — намъ его, милостивый государь, 

поддерживать, потому что въ новыхъ школахъ художества 

повсеместное растаете чувства развито и суетё умъ повинуется. 

Высокаго вдохновешя типъ утраченъ, а все съ 

земного вземлется и земною страстно дышитъ. Наши ноneftmie 

художники начали съ того, что архистратига Михаила 

съ князя Потемкина Таврическаго стали изображать, 

а теперь уже того достигаютъ, что Христа Спаса жидовиномъ 

нишутъ. Чего же еще отъ такнхъ людей ожидать? 

Ихъ необрфзанныя сердца, можетъ-быть, еще и не то изобразить 

н велятъ за божество почитать: въ Египте же и 

быка и лукъ красноперый богомъ чтили; но только уже мы 

богамъ чуждымъ не поклонимся и жидово лицо за Спасовъ 

ликъ не примемъ, а даже изображетя эти, сколь бы онп 

ни были искусны, за студодейное невЬжество почитаемъ 

и отвращаемся отъ него, поелику есть отчее предаше, «что 

развлечете очесъ разоряет, чистоту разума, mio водомета, 

поврежденный погубляетъ воду». 

Я симъ кончнлъ п замолча.ть, а англичанинъ говорить: 

— Продолжай: мне нравится,' какъ ты разеуждаешь. 

Я отвечаю: 

Я уже все кончнлъ; а онъ говорить: 

— Нетъ, ты разскажн мне еще, что вы но своему понятно 

за вдохновенное изображете понимаете? 

Вопросъ, милостивые государи, для простого человека 

довольно затруднительный, но я, нечего делать, началъ и 

разсказалъ какъ писано въ Новгороде Звездное Небо, а 

потомъ сталъ излагать про киевское изображете въ СофШскомъ 

храме, где по сторонамъ Бога Саваоеа стоять седмь 

крылатыхъ архистратиговъ, на Потемкина, разумеется, непохожихъ; 

а на порогахъ сени пророки и праотцы; ниже

— 37 — 

ступенью Моисей со скрижалью; еще ниже Ааронъ въ митрЬ 

и съ жезломъ прозябпшмъ; на другихъ Ьтупеняхъ царь 

Давпдъ въ венце, IIcaiH иророкъ съ харпей, Тезейиль съ 

затворенными вратами, Даншлъ съ камнемъ, и вокругъ 

сихъ предстоятелей, указующихъ путь на небо, изображены 

даровашя, коими сего славнаго пути челов'Ькъ достигать 

можетъ, какъ-то: книга съ срмью печатями— даръ премудрости; 

седьмисвЬщньтй подсв’Ьчникъ — даръ разума; седмь 

очесъ — даръ совета; седмь трубныхъ роговъ — даръ крепости; 

десная рука посреди седьми звЪздъ—даръ видешя; 

седмь курильницъ — даръ благочестгя; седмь мо.твпй—даря, 

страха Бойля. — Вотъ, говорю, — таковое нзпбражеше гореносно! 

А англичанннъ отв4чаетъ: 

— Прости меня, любезный: я тебя не понимаю, почему 

ты это почитаешь гореноснымъ? 

— А потому, молъ, что таковое изображеше явственно 

душе говоритъ, чего христианину надлежитъ молить и жаждать, 

дабы оть земли къ неизреченной славе Бога вознестись. 

v 

— Да ведь это же, говорить. — всякШ изъ П и сатя и 

изъ молитвъ можетъ уразуметь. 

— Ну, нпкакъ нетъ, ответствую: — П ш ате не всякому 

дано разуметь, а неразумевающему и въ молитве бываетъ 

затмеше: иной слышитъ глашеше о «ведшая и богатьш 

милости» и сейчасъ полагаетъ, что это о деньгахъ, и съ 

алчностью кланяется. А когда онъ зритъ предт. собою изображенную 

небесную славу, то онъ поыышляетъ выпппй 

проспектъ жизненности и понимаетъ, какъ надо этой цели 

достигать, потому что тутъ оно все просто и вразумительно: 

вымоли человекъ первёе всего душе своей даръ страха 

Бож|'я, она сейчасъ и пойдетъ облегченпая со ступени на 

ступень, съ каждымъ шагомъ усвояя себе преизбытки вышли 

хъ даровъ, и въ т1, поры человеку и деньги, и вся 

слава земная при молитве кажутся не иначе какъ мерзость 

предъ Господомъ. 

Тутъ англичанннъ встаетъ съ места и весело говоритъ: 

— А вы же, чудаки, чего себе молите? 

— Мы, отвечаю,—молимъ хриспансшя кончины живота 

и добраго ответа на страшномъ судилище. 

Онъ улыбнулся и вдругъ дернулъ за золотистый шнурокъ

— 38 — 

зеленую занавйсь, а за тою занавйсью у него сидитъ въ 

креей его жена англичанка и предъ свйчою на ддинныхъ 

спицахъ вязанье дктаетъ. Она была прекрасная барыня, 

благоувйтливая, и ' хотя не много по-нашему говорила, но 

все понимала и вйрпо хотЬлось ей нашъ разговоръ съ ея 

мужемъ о релнгш слышать. 

II что же вы думаете? Какъ отдернулась эта занав’Ьса, 

что ее скрывала, она сейчасъ встаетъ, будто содрогаясь, и 

ндетъ, милушка, ко мнГ. съ Лукою, обГ, ручки намъ, мужиками, 

протягпваетъ, а въ глазахъ у нея блещутъ слезки, н 

жметъ намъ рукп, а сама говорить: 

— Добри люди, добри русски люди! 

Мы съ Лукою за это ея доброе слово у нея обй ручки 

поцеловали, а она къ нашимъ мужичьимъ головамъ свои 

губки приложила. 

Разсказчикъ остановился и, закрывъ рукавомъ глаза, тихонько 

отеръ ихъ и молвидъ шопотомъ: «Трогательная женщина!» 

и затЬмъ, оправясь, иродолжалъ снова: 

— По такимъ свопмъ ласковымъ поступкамъ и начала 

она, эта англичанка, говорить что-то такое своему мужу, 

по-нхнему, намъ непонятно, но только слышно по голосу, 

что вЬрно за насъ просить. II англичанинъ— знать пр1ятна 

ему эта доброта въ женЬ—глядитъ на нее ажно весь гор- 

"доетш ciHCTb и все жену по головкЬ гладить, да этакъ 

какъ голубь гурчитъ по-своему: «гутъ, гутъ», или какъ 

тамъ по-ихнему иначе говорится, но только видно, что 

онъ ее хвалить и въ чемъ-то утверждаетъ и потомъ подошелъ 

къ бюру, вынулъ двй сотенныхъ бумажки и говорить: 

— Вотъ тебй. Лука, деньги: ступай и щ и г д й знаешь 

какого вамъ нужно по вашей части искуснаго изографа, 

пусть онъ и вамъ что нужно с;Л> шетъ. и женй моей въ 

вашемъ родй напишетъ, — она : оч >тъ такую икону сыну 

дать, а на вей хлопоты и расходы вотъ это вамъ моя жена 

деньги даетъ. 

А она сквозь слезы улыбается и частить: 

— Ни, ни, ни: это онъ, а я особая, да съ этимъ словомъ 

порхъ за дверь и несетъ оттуда въ рукахъ третью 

сотенную. 

— Мужъ, говорить,— мнй на платье дарнлч., а я платья 

не хочу, а вамъ жертвую.

Мы, разумеется, стали отказываться, но она о томъ и 

слышать не хочетъ, и сама1убежала, а онъ и говорить: 

— Нетъ, говоритъ,—по смейте ей отказывать и берите, 

чтб она даетъ, и самъ отвернулся и говорить:—и ступайте, 

чудаки, вонь! 

Но мы этимъ изгнашемъ, разумеется, нимало не обиделись, 

потому что хоть онъ, этотъ англичанинъ, отъ насъ 

отвернулся, но видели мы, что онъ это сделалъ ради того, 

дабы скрыть, что онъ самъ растрогался. 

Такъ^то насъ, милостивые государи, свои притоманные 

люди обезеуднли, а аглицкая нацюнальность утешила и 

дала въ душу рвеше, какъ бы точно мы баню паки бытгя 

воспр1ялн1 

Теперь далее отсюда, милостивые государи, зачинается 

иреполовеше моей повести, и я вамъ вкратце изложу: какъ 

я, взявъ своего среброуздаго Левонтая, пошелъ по изографа, 

и какая мы мЬста исходили, какихъ людей видели, какая 

новыя дпвеса намъ объявились, н чтб, наконсцъ, мы нашли, 

и чтб потеряли, и съ чЬмъ возвратилися. 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. 

Въ путь шествующему человеку первое дЬло сопутннкъ, 

съ умнымъ и добрымъ товарищемъ и холодъ, и голодъ легче, 

а мне это благо было даровано въ томъ чудномъ отроке 

Левонтш. Мы съ нимъ отправились пешкомъ, имея при 

себЬ котомочки и достаточную сумму, а для охраны оной 

п своей жизни имели при себе старую короткую саблю съ 

широкимъ обушкомъ, коя у насъ всегда береглась для 

опаснаго случая. Совершали мы путь свой въ роде торговыхъ 

людей, гдф какъ попало вымышляя надобности, 

для конхт. будто бы елфдуемъ, а сами все, разумеется, высматривали 

свое дЬло. Съ самаго первоначала мы побывали 

въ КлинцаХъ п въ ЗлынкЬ, потомъ наведались кое къ кому 

изъ своихъ въ Орле, но полезного результата себе никакого 

не получили: нигде хорошихъ изографовъ не находили, 

и такъ достигли Москвы. Но что скажу: олс тебе, 

Москва! оле тебЬ, древляго русскаго общества преславная 

царица! не были мы, старые верители, и тобою утешены. 

Не охота бы говорить, а нельзя промолчать, не тотъ мы 

духъ па Москве встретили, котораго жаждали. Обрели мы, 

что старина тутъ стоить уже не на добротолюбш и бла-

— 10 — 

Гочестш. а па единомъ упрямств!;, п съ каждыми днемъ, 

въ семь вес бо.г!,е и более убеждаясь, начали мы съ Левонт!емъ 

другъ друга стыдиться, ибо видели оба то, что 

мирному последователю веры видеть оскорбительно; но, 

однако, сами себя стыдяся, мы о всемъ томъ другъ другу 

молчали. 

Изографы, разумеется, въ Москве отыскались и весьма 

искусные, но чтб въ томъ пользы, когда все это люди истого 

духа, о каковомъ отеческ!я преданья повествуютъ? 

Встарь благочестивые художники, принимаясь за евященпое 

художество, постились и молились и производили одинаково, 

что за болышя Деньги, что за малый, какъ того честь возвышеннаго 

дЬла требуетъ. А эти каждый одному пшпетъ 

рефтью. а другому нефтью, на краткое время, а не въ 

долготу дней, грунт;'; кладутъ мЬловые, слабые, а не лебастровые. 

и плавь лЬностно сразу наводятъ, не какъ встарь 

наводили до четырехъ и даже до пяти плавей жидкой 

какъ вода краскою, отчего получалась та дивная нежность, 

ныне недостижимая. II помимо неаккуратности въ художеств!;, 

вей они сами разелабевши, всё другъ предъ другомъ 

величаются, а другого чтобъ унизить ни во что вменяют!.; 

или еще того хуже, шайками совокупись, сообща 

хитрЬйппе обманы делаютъ, собираются по трактирамъ и 

туп. вино пыотъ и свое художество хвалить съ кичливою 

надменностно, а другого рукомесло богохульно называютъ 

«адописнымъ», а вокругъ ихъ всегда какъ воробьи за совами 

старьевщики, что разную иконописную старину изъ 

рук ь вт. руки перепутаю т. Мшяютъ, подменнваютъ, подделывают. 

доски, въ трубахъ коитятъ, утллзну въ нихъ 

делаютъ и червоточину: изъ м1.ди разные створы по старому 

чеканному образду отливаютъ, амаль въ ветхозаветном;. 

род!, наводятъ; купели изъ тазовъ куютъ и на нихъ 

старинные щипаные орлы, каше за Грознаго времена были, 

яыставляютъ и продают неопыгнымъ вГ.рите.тямъ за на- 

(тоящую грозновскую купель, хотя техъ купелей не счесть 

сколько но Руси ходить, и все это обыанъ и ложь бёзеоиестные. 

Словомъ сказать, все эти люди, какъ черные цыгане 

лошадьми другъ друга обманывают., такъ и они святынею, 

и все это при такомъ съ оною обращено!, что становится 

за нихъ стыдно и видишь во всемъ этомъ одинъ 

трехъ да соблазнъ и верЬ ноношеше. Кто привычку къ

, — 41 - 

сему безстыдству усвоилъ, тому еще ничего, и изъ московскахъ 

охотниковъ мнопе этою нечестною мЬною даже интересуются 

и хвалятся: что-де тотъ-то того-то такъ вотъ Денсусомъ 

надулъ, а этотъ этого вонъ какъ Николою огрЬлъ, 

или какнмъ подлымъ манеромъ поддельную Владычицу 

еще подсунулъ: и все это пмъ заростно, и другъ предъ 

другимъ одинъ противъ другого лучше нарохтятся какъ 

Божьимъ благословотомъ пеопытныхъ вЬрителей морочить, 

но намъ съ Левой, какъ мы были простые деревенские богочтители, 

все это въ той степени непереносно показалось, 

что мы оба даже заскучали и напалъ на насъ страхъ: 

«Неужто же, думаемъ, такова она къ этому времени 

стала наша злосчастная старая вЬра?» Но и я это думаю, 

и онъ, вижу, то же самое въ скорбномъ сердцЬ содержитъ, 

а другъ другу того не открываемъ, а только замечаю я, 

что мой отрокъ все шцетъ уединеннаго мЬста. 

Вотъ я разъ гляжу на него, а самъ думаю: какъ бы онъ 

в'], смущеши чего недолжнаго не надумать? да и говорю: 

— Что ты, ЛевонтШ, будто чЬмъ закручинился? 

А онъ отвЬчаетъ: 

— НЬтъ,— говорить,—дядя, ничего; это я такъ. 

— Пойдемъ же, молъ, на Боженинову улицу въ Эривансйй 

трактиръ изографовъ подговаривать. НонЬ туда два 

обЬщадн придти и древнихъ иконъ принести. Я уже одну 

вымЬнялъ, хочу нонЬ еще одну достать. 

А ЛевонтШ отв'Ьчаетъ: 

ц 

— НЬтъ, сходи ты, дядюшка, одинъ, а я не пойду* 

— Отчего же, говорю,—ты не пойдешь? 

— А такъ, отвЬчаетъ:—мнЬ нонЬ что-то не но себЬ. 

Ну, я его разъ не нужу и два не нужу, а на трети! 

опять зову: 

— Пойдемъ, Левонтыошка, пойдемъ, молодчикъ. 

А онъ умильно кланяется и просить: 

— НЬту, дядюшка, голубчикъ бЬлый: позволь мнЬ дома 

остаться. 

— Да что же, молъ, Лева, пошелъ ты мнЬ въ содЬятели, 

а все дома да дома сидишь. Этакъ не велика мнЬ, голубчикъ, 

отГ) тебя помощь. 

А от,: 

— Ну, родненькт, ну, батечка, ну, Маркъ Александрычъ, 

государь, не зови меня туда, гдЬ Ьдятъ да пьютъ и не-

_ 42 — 

складныя р'Ьчи о свлтынЬ говорить, а то меня соблазнъ 

обдержать можетъ. 

Это его было первое сознательное'слово о своихъ чувствахъ 

н оно меня въ самое сердце поразило, но я съ нимъ 

не сталъ спорить, а пошелъ одинъ, и нмЬлъ я въ этотъ 

вечеръ большой разговоръ съ двумя изографами и полумиль 

отъ нихъ ужасное огорчсше. Сказать страшно, чтб 

они со мною сдйлалн! Одинъ мнй икону промйнялъ за сорокъ 

рублей н ушелъ, а другой говоритъ: 

— Ты глядн, человйче, этой нконй не покланяйся. 

Я говорю: 

— Почему? 

А онъ отвйчаетъ: . 

— Потому что она адописная,—да съ .этимъ колупнулъ 

погтемъ, а съ уголка слой письма такъ и отскочнлъ и подъ 

нимъ на грунту чортикъ съ хвостомъ нарисованъ! Ойъ въ 

другомъ дгЬстй сковырнулъ письмо, а тамъ подъ иизомъ 

опять чортикъ. 

— Господи!—заплакалъ я:—да что же это такое? 

— А то,— говоритъ:— что ты не ему, а мнй закажи. 

II увидалъ уже я тутъ ясно, что они одна шайка и норовягъ 

со мною нехорошо поступить, не по чести, и, покинувъ 

имъ икону, ушелъ отъ нихъ съ полными слезъ глазами, 

славя Бога, что не вндалъ того мой ЛевонтШ, вйра 

котораго находилась въ боренш. Но только подхожу домой ' 

и вш;у въ окнахъ нашей горенки, которую мы нанимали, 

свЬ нйтъ, а между гЬмъ, оттуда тонкое нйжное пйше 

льется. Я сейчасъ узналъ, что это поетъ гцйятный Левон- 

Tiem. голосъ и поетъ съ такими, чувствомъ, что всякое 

слово будто въ слезахъ купаетъ. Пошелъ я тихонько, чтобъ 

онъ не слыхалъ. сталъ у дверей и слушаю, какъ онъ 1осифовъ 

плачъ выводить: 

«Кому повЬмъ печаль мою, 

Кого призову ко рыдашю». 

Стихъ этотъ, если его изволите знать, и безъ того столь 

жалостный, что его спокойно слушать невозможно, а ЛевонтШ 

его поетъ да самъ плачетъ п рыдаетъ, что 

сПродаша мя моп Oparin!» 

И плачетъ, и плачетъ онъ, воспйвая, какъ внднтъ гробъ 

своей матери, и зоветъ землю къ воплсшю за братский 

грйхъ!..

— 43 — 

Слова эти всегда могутъ человека взволновать, а особенно 

меня въ .ту пору, какъ я только бЬжалъ отъ братогрызцевъ, 

они меня такъ растрогали, что я н самъ захлипкалъ, 

а ЛевонтШ, услыхавъ это, смолкъ н зоветъ меня: 

— Дядя! а дядя! 

— Что,—говорю:—добрый молодецъ? 

— А знаешь ли ты,— говорнгъ:—кто это наша мать, про 

которую тутъ поется? 

— Рахиль,—отвечаю. 

— НЬтъ,— говорятъ:—это въ древности была Рахиль, а 

теперь это таинственно надо понимать. 

— Какъ же,—спрашиваю,—таинственно? 

— А такъ,—отвЬчаетъ:—что это слово съ преобраяовашемъ 

сказано. 

— Ты, — говорю: — смотри, дитя: не опасно ли ты умствуешь? 

— НЬтъ,—отвЬчаетъ:—я это въ сердцЬ моемъ чувствую, 

что крестуетъ-бо-ся Спасъ насъ ради того, что мы Его 

едиными усты н единымъ сердцемъ не ищемъ. 

Я еще пуще испугался, къ чему онъ стремится, и говорю: 

— Знаешь что, Левоитьюшко: пойдемъ-ко мы отсюда 

скорЬе изъ Москвы въ нижегородсия земли, изографа Севастьяна 

поищемъ, онъ нонЬ, я слышалъ, тамъ ходитъ. 

— Что же: пойдемъ,— отвЬчаетъ:—здЬсь на МосквЬ меня 

какой-то нужный духъ больно нудить, а тамъ лЬса, повЬцне 

чище и тамъ, говорить, я слыхалъ, есть старецъ Намва, 

анахорптъ совсЬмъ беззавистный и безгнЬвный, я бы его 

узрЬть хотЬлъ. 

— Старецъ Намва, — отвЬчаю со строгостш: — господствующей 

церкви слуга, чтб намъ на него смогрЬть? 

— А что же,—говорить:— за бЬда, я для того и хотЬлъ 

бы его видЬть, дабы внять, какова господствующей церкви 

благодать. 

Я его пощунялъ, «какая тамъ, говорю, благодать», а 

самъ чувствуй), что онъ меня правЬе, потому что онъ жаждеть 

испытывать, а я чего не вЬдаю, то отвергаю, но упорствую 

на своемъ противленш и говорю ему самые пустяки. 

— Церковные,— говорю:—и на небо смотрятъ не съ вЬрою, 

а въ Аристетилевы врата глядятъ и путь въ морЬ 

по звЬздЬ языческаго бога Ремфана опредЬляють; а ты съ 

ними въ одну точку смотрЬть захотЪлъ?

— 44 — 

Л ЛевонтШ отвечаетъ: 

— Ты, дядя, баснишь: никакого бога Ремфана не было 

и нйтъ, а вся единою ПремудросНю создано. 

Я огь этого словно еще глупее сталъ и говорю: 

— Церковные кофш пьюгь! 

— А что за бйда, — отвйчаетъ ЛевонтШ: — кофт бобъ, 

оиъ былъ Давиду дарю въ дарахъ принесенъ. 

— Откуда,— говорю:—ты это все знаешь? 

— Въ книгахъ,— говоритъ:— читалъ. 

Ну, такъ знай же, что въ книгахъ не все писано. 

— А чтб,—говоритъ:—тамъ еще не написано? 

— Что? что не написано?— А самъ вовсе уже не знаю, 

что сказать, да брякнулъ ему: 

— Церковное, — говорю: — зайцевъ йдятъ, а заяцъ поганый. 

— Не погань,— говорить:—Богомъ созданнаго, это грйхъ. 

Какъ,—-говорю:—не поганить зайца, когда онъ поганый, 

когда у пего ослШ складъ и мужеженское естество 

и онъ рождаетъ въ человйкй густую и меланхолическую 

кровь? 

Но ЛевонтШ засмйялся и говоритъ: 

— Сип, дядя, ты невйгласы глаголешь! 

Я, признаюсь вамъ, тогда еще ясно не разгадать, чтб 

такое въ душй сего благодатнаго юноши дйлалось, но самъ 

очень обрадовался, что онъ больше говорить не хочетъ, 

ибо я и самъ понималъ, что я въ сердцахъ не вйсть что 

говорю, н умолкъ я и лежу да только думаю: 

«Нйтъ; это въ немъ такое сомнйше отъ тоски стало, а 

вотъ завтра поднимемся и пойдемъ, такъ оно все въ немъ 

разсйется»; но про всякий же случай я себй на умй положилъ, 

что буду съ нпмъ нйкое время идти молча, дабы 

показать ему, что я какъ будто очень на него сержусь. 

Но только въ волевращномъ харавтерй моемъ нйп, совеймъ 

этой крйпости, чтобы притворяться сердитымъ, и 

мы скоро же опять начали съ Левотчемъ говорить, но только 

не о Божествй, потому что онъ былъ сильно протнвъ меня 

начитавшись, а объ окрестности, къ чему ежечасный предлоги 

подавали виды огромныхъ темныхъ лйсовъ, которыми 

шелъ путь нашъ. Обо всемъ этомъ своемъ московском!, 

разговорй съ ЛевонНемъ я старался позабыть и рйщилъ 

наблюдать только одну осторожность, чтобы намъ съ нимъ

какъ-нибудь не -набежать на этого старца Намну анахорита, 

которымъ ЛевонтШ прельщался и о которомъ я самъ 

слыхалъ отъ церковныхъ людей непостижимый чудеса про 

его высокую жизнь. 

«Но, думаю себЬ, чего тутъ много печалиться, ужъ если 

я отъ него бежать стану, такъ онъ же самъ насъ не 

обрететъ!» 

И идемъ мы опять мирно и благополучно, и, наконецъ, 

достигши известныхЪ пределовъ, добыли слухъ, что изографъ 

Севастьянъ точно въ здешнихъ мФстахь ходить, и 

пошли его искать изъ города въ городъ, изъ села въ село, 

и вотъ-вотъ совсемъ по его свежему следу идемъ, совсемъ 

его достигаема,, а никакъ не достигнемъ. Просто какъ сворные 

псы бежимъ, по двадцати, по тридцати нерстъ переходы 

безъ отдыха дЬлаемъ, а придемъ, говорятъ: 

— Былъ онъ здЬсь, былъ, да вотъ-вотъ всего съ часъ 

назадъ у шелъ! 

Бросимся вследъ, не настигаемо! 

II вотъ вдругъ на одномъ такомъ переходе мы съ Левонпемъ 

и заспорили: я говорю «намъ надо идти направо», 

а онъ спорить: «налЬво», и, наконецъ, чуть было меня не 

переспорило, но я на своемъ пути настояло. Но только 

шли мы, шли, и, наконецъ, вижу, не знаю куда зашли и 

нетъ дальше ни тропы, ни с.тЬду. 

Я говорю отроку: 

— Пойдемъ, Лева, назадъ! 

А онъ отвечает: 

— н е т , не могу я, дядя, больше идти, — сидъ по ихъ 

нЬтъ. 

Я всхлопотался и говорю: 

— Что тебе, дитятко? 

А онъ отвечает: 

— Разве,—говорит:—ты не видишь, меня отрясовица 

бьет? 

И вижу точно, весь онъ трясется и глаза блуждают. 

И какъ все эхо, милостивые государи, случилось вдругъ! 

Ни на что не жаловался, шелъ бодро и вдругъ С'Ьлъ въ 

леску на траву, а головку положилъ на избутЬлый пень и 

говорит: 

— Ой, голова моя, голова! ай, горитъ моя голова 

огнемъ-пламснемъ! Не могу я идти: ие могу больше шагу

— п о 

ступить!— а самъ, б'бдняга, даже къ землЬ клонится, падаетъ. 

А дЪло подъ вечеръ. 

Ужасно я испугался, а пока мы тутъ подождали, не 

облегчить ли ему недугь, стала ночь; время осеннее, темное, 

м'Ьсто незнакомое, вокругъ однЬ сосны и ели могупя, 

какъ аркефовы древеса, а отрокъ нросто помираетъ. Что 

тутъ дЬлать! Я ему со слезами говорю: 

— Левушка, батюшка, поневолься, авось до ночлежка 

дойдемъ. 

А онъ клонить головушку, какъ скошенный цв’Ьтокъ, и 

словно во сн'Ь бредить: 

— Не тронь меня, дядя Марко; не тронь и самъ не бойся. 

Я говорю: 

' — Помилуй, Лева, какъ не бояться въ такой глуши непробудной. 

А онъ говорить: 

— Не сияй и бдяй сохранить. 

Я думаю: «Господи! что это съ нимъ такое?» А самъ въ 

страХ'Ь все-таки сталъ прислушиваться, и слышу по лЪсу 

вдалек'Ь что-то словно потрескиваегъ... Владыко многомилостИВе! 

думаю, это вЬрно звЬрь, и сейчасъ онъ насъ растерзаетъ! 

II уже Лсвоштя не зову, потому что вижу, что 

онъ точно самъ изъ себя куда-то излегЬлъ и внтаетъ, а 

только молюсь: Ашюле Хрнстовъ, соблюди насъ въ сей 

страшный часъ! А трескъ-отъ ближе и ближе слышится, 

и вотъ-вогь уже совсЬмъ подходить... ЗдгЬсь я долженъ 

вамъ, госиода, признаться въ великой своей низости: такъ 

я ороб'Ьлъ, что иокинулъ больного Левонпя на томъ мЪст'Ь, 

гд'Ь- онъ лежалъ, да самъ бЬлки проворнЬе на дерево вскочилъ, 

выну.тъ сабельку и сижу на суку да гляжу, чтб будетъ, 

а зубами, какъ пуганый волкъ, такъ и ляскаю... И 

вдругъ-съ замечаю я во тьмй, къ которой глазъ мой пригляделся, 

что изъ л'Ьсу выходить что-то по началу совеЬмъ 

безвпдное,—не разобрать, звЬрь или разбойнпкъ, но стать 

приглядываться и различаю, что и не зв'Ьрь, и не разбойники, 

а очень небольшой старичокъ въ колпачкЬ, и видно 

мн’Ь даже, что въ поясу у него тоиоръ заткнутт., а на спин!; 

большая вязанка дровъ, и вышелъ онъ на поляночку; подышали, 

подышали часто воздухомъ, точно со всЪхъ сторонъ 

noBlvrpie собирали, и вдругъ сбросили на землю вя- • 

заику и, точно иочуявъ человека, ндотъ прямо къ моему

— 47 — 

товарищу. Подошелъ, нагнулся, носмотрйлъ въ лицо п взялъ 

его за руку, да и говорить: 

— Встань, брате! 

И что же вы изволите думать? вижу я, поднялъ онъ 

Левонтш it ведетъ прямо къ своей вязаночкй н взвалилъ 

ее ему па плечи и говоритъ: 

— Понеси-ко за мною! 

А ЛевонтШ н понесъ. 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. 

Можете себй, милостивые государи, представить, какъ я 

такого дива долженъ былъ испугаться!. Откуда этотъ повелительный 

тихШ старичокъ взялся и какъ это мой Лева 

сейчасъ точно смерти былъ приверженъ и головы не могь 

поднять, и опять сейчасъ уже вязанку дровъ нссетъ! 

Я скорйе соскочидъ съ дерева, сабельку на бечевй за 

спину забросилъ, а сломалъ про всякий случай здоровую 

л'Ьторосдь понадежнйе, да за ними, и скоро ихъ настигъ 

н вижу: старичокъ впереди грядетъ н какъ разъ онъ точно 

такой же какъ мнй сь перваго взгляда показался: маленький 

и горбатенькШ; а бородка но сторонамъ клочечкамн, 

какъ мыльная пйна бйлая, а за нимъ мой ЛевонтШ ндетъ, 

слйдомъ въ слйдъ его ноги бодро ионадаетъ и на меня 

смотритъ. Сколько я къ нему ни заговаривалъ и рукою его 

ни трогалъ, онъ и внимашя на меня не обратилъ, а все 

будто во снй ндетъ. 

Тогда я подбйжалъ сбоку къ старичку и говорю: 

— Доброчестный человйкъ! 

А онт, отзывается: 

— Что тебй? 

— Куда ты насъ ведешь? 

— Я,— говорить:—никого никуда не веду, вейхъ Господь 

ведетъ! 

И съ этимъ словомъ вдругъ остановился: и я вижу, что 

нредъ нами низенькая стйнка и ворота,"а въ воротахъ продЬлана 

малая дверка, и въ эту дверку старичокъ началъ 

стучаться и зоветъ: 

— Брате Мпронъ! а брате Миронъ! 

А оттуда дерзый голосъ грубо отвйчаетъ: 

— Опять ночью притащился. Ночуй въ лйсу! Не пущу! 

Но старичокъ опять давай проситься, молить ласково:

— 48 — 

— Впусти, браге! 

Тотъ дерзый вдругь отчинилъ дверь, и вижу а это человекъ 

тоже въ такомъ ;кс колпаке, какъ и старичокъ, но 

только суровый-пресуровый грубитель, и не успелъ старичокъ 

ногн перенести черезъ порогъ, какъ онъ его такъ 

толкнулъ, что тотъ мало не обрушился, и говоритъ: 

— Спаси тебя Богъ, брате мой, за твою услугу. 

«Господи! помышляю, куда это мы попали», и вдругъ 

какъ молонья меня осветила и поразила. 

«Спасе премилосердый!» взгадалъ я, «да ужъ это не 

Памва ли безгневный! Такъ лучше же бы, думаю, я въ 

дебри лЬсной погибъ или къ зверю, и л и к ъ разбойнику въ 

берлогу зашелъ, чЬмъ къ нему подъ кровь». 

И чуть онъ ввелъ насъ въ маленькую какую-то хибарочку 

н зажегъ воску желтаго свЬчу, я сейчасъ догадался, 

что мы, действительно, въ лЬсномъ ските, и, не стерпевъ 

дальше, говорю: 

- - Прости, благочестивый человекъ, спрошу я тебя: 

гбже лн намъ съ товарищемъ оставаться здЬсь, куда ты 

прнвелъ насъ? 


— Вся Господня земля и благословенны всп живуице,— 

ложись, спи! 

— НЬтъ, позволь,—говорю:—тебЬ объявиться, вЬдь мы 

по старой верЬ. 

— Все,—говоритъ:— уды единаго гЬла Христова! Онъ 

всЬхъ соберетъ! 

II съ этпмъ Подвель насъ къ уголку, гдЬ у него на полу 

сдЬлана скудная рогознна постелька, а въ возглавш древесный 

круглякъ соломкой прикрыть, и опять уже обоимъ 

намъ молвить: 

— Спите! 

II что же? ЛевонтШ мой, какъ послушеиствующШ отрокъ, 

сейчасъ и повалился, а я, свое оиасеше наблюдая, 

говорю: 

—: Прости, БожЩ человекъ, еще одно Bonpomenie... 

Онъ отвечаетъ: 

— Что вопрошать: Богь все знаеть. 

— Нетъ, скажи,— говорю:— мнЬ: какъ твое имя? 

А онъ, какъ совсЬмъ бы ему не соответствовало, бабственною 

погудкою говорить:

— 49 — 

— Зовутъ меня зовуткою, а величаютъ уткою, п съ 

этими пустыми словами поползъ было со свечечкою въ 

какой-то малый чуланъ, гЬсный какъ дощатый гробикъ, ни 

лзъ-за сгЬны на него тотъ дерзый вдругъ опять закрнчалъ: 

— Не см4й огня жечь: келью сожжешь, по книжк4 днемъ 

намолишься, а теперь впотьмахъ молись! 

— Не буду,—отв'Ьчаетъ: —брате Мнронъ, пе буду. Спаси 

тебя Богъ! 

II задулъ свЬчку. 

Я шепчу: 

— Отче! кто это на тебя такъ грубигельпо грозится? 


— Это служка мой, Миронъ... добрый человЬкъ, онъ 

блюдетъ меня. 

«Ну, шабашь! думаю, это анахоритъ Памва! Никто это 

другой, какъ онъ, н беззавистный, п бёзгнЬвный. Вотъ когда 

б'Ьда! обрящедъ онъ пасъ и теперь петлить насъ какъ гангрена 

жнръ; одно только оставалось, чтобы завтра рано на 

зарЬ восхитить отсюда Левомчя и бЬжать отсюда такъ, 

чтобъ опъ не зналъ, гдЬ мы были». Держа эхотъ планъ, я 

положилъ не спать и блюсти первый просв'Ьтъ, чтобы возбудить 

отрока и б4жать. 

А чтобы не заснуть и не проспать, лежу да твержу: 

«ВЬрую?> какъ должно по-старому, и какъ иротвержу разъ, 

сейчасъ причитаю «шя вЬра апостольская, cia вЬра каоолнческая, 

соя в4ра вселенную утверди» и опять начинаю. Не 

знаю, сколько разъ я эту «Вйрую» нрочелъ, чтобы не заснуть, 

но только много; а старнчокъ все въ своемъ гроб'Ь 

молится, и мнЬ оттуда сквозь пазы теспнъ точно свЬтъ кажстъ 

н видно какъ онъ кланяется, а потомъ вдругъ будто 

нгугалъ слышаться разговоръ, и какой... самый необъяснимый, 

будто пошелъ къ старцу ЛевонтШ, п ипн говорятъ о 

вгЬр4, но безъ словъ, а такъ смотрятъ другъ на друга и 

попимаютъ. II это долго мн4 такъ представлялось, я уже 

«В'Ьрую» нозабылъ твердить, а слушаю, какъ будто старецъ 

говорить отроку: «поди, очистись», а тотъ отв'Ьчаегь «п 

очищусь». И теперь вамъ не скажу, все это было во снЬ, 

или не во снЬ, но только я потомъ еще долго сшить и, наконецъ, 

просыпаюсь и вижу: утро, совсЬмъ свЬтдо, и оный 

старецъ, хозяипъ нашъ, анахоритъ сидитъ и свайкою лы- 

Co'iuueQi>i Н. С. Л Ьскова. Т. III. 4

— 50 — 

ковый лапбтокъ на колЬняхъ ковыряетъ. Я стадъ въ него 

всматриваться. 

Ахъ, сколь хорошъ! ахъ, сколь духовенъ! Точно ангелъ 

предо мною сидитъ н лапбтки плететъ, для нростого себя 

M ipy я в л е ш я . 

Гляжу я на него и вижу, что и онъ на меня смотритъ 

п улыбается, и говоритъ: 

— Полно, Маркъ, спать, пора дЬло дЬлать. 

Я отзываюсь: 

— Какое же, боготечный мужъ, мое дЬло? Или ты все 

знаешь? 

— Знаю,—говоритъ:—знаю. Когда же человекъ далекий 

путь безъ дЬда творигь? ВсЬ, брате, всЬ пути Господняго 

ищутъ. Помогай Господь твоему смиренно, помогай! 

— Какое же,—говорю:— святой человЬкъ, мое смиреше?— 

ты смиренъ, а мое чтб за смиреше въ суетЬ! 


— Ахъ, нЬтъ, брате, нЬтъ, я не смиренъ: я ведший 

дерзостникъ, я себЬ въ небесномъ царствЬ части желаю. 

И вдругъ, сознавъ. tie преступаете, сложилъ ручки и, 

какъ малое дитя, заплакалъ. 

— Господи!—молится,—не прогнЬвайся на меня за ciio 

волевращность: пошли меня въ преисподнЬйппй адъ и повели 

демонамъ меня мучить, какъ я того достоинъ! 

«Ну, думаю, нЬтъ: слава Богу, это не Памва прозорливый 

анахоритъ, а это просто какой-то умоповрежденный 

старецъ». Разсудилъ я такъ иитому, что кто же въ здравомъ 

умЬ небеснаго царства можетъ отрицаться и молить, дабы 

послалъ его ’ Господь на мучеше демонамъ? Я этакого хо- ’ 

" тЪшя во всю жизнь ни отъ кого не слыхалъ и, сочтя оное 

за 6e3yMie, отвратился отъ старцева плача, считая оный 

за скорбь демоноговЬйную. Но, наконецъ, разсуждаю: что 

же это я лежу, пора вставать, но только вдругъ гляжу, 

отворяется дверь и входитъ мой ЛевонПй, про котораго я 

точно совсЬмъ позабылъ. И какъ онъ вошелъ, сейчасъ 

старцу въ ноги и говоритъ: 

— Я, отче, все совершилъ: теперь благослови! 

А старецъ посмотрЬлъ на него и отвЬчаетъ: 

— Миръ ти: пом ift! 

II мой отрокъ, гляжу, опять ему въ землю поклонился 

н вышелъ, а анахоритъ опять сталъ свой лапбтокъ плесть.

— 51 — 

Тутъ я сразу вскочилъ и думаю: 

«Нйтъ: пойду скорее возьму Леву п утечемъ отсюда безъ 

оглядки!» и съ тймъ выхожу въ малыя сйнички и вижу, 

что мой отрокъ лежитъ тутъ на дощаной скамьй безъ возглавия, 

навзничь и ручки на груди сложилъ. 

Я, чтобы не подать ему виду тревоги, гласно спрашиваю: 

— Не знаешь ли ты, гдй я зачерпну себй воды, чтобы 

лицо умыть?— а шопотомъ шепчу ему:—Богомъ живымъ тебя 

заклинаю, скорйе отсюда нойдемъ! 

Но всматриваюсь въ него и вижу, что Лева не дышнтъ... 

Отйшелъ!.. Умеръ!.. 

Взвыдъ я не свопмъ голосомъ: 

— Намва! отецъ Памва, ты убилъ моего отрока! 

А Памва вышелъ потихоньку на порогъ и говоритъ съ 

радостно: 

— Улетйдъ нашъ Лева! 

Меня даже зло взяло. 

— Да,—отвечаю сквозь слезы: —онъ улетйлъ. Ты изъ него 

душу, какъ голубя изъ клйтки, выпустилъ!—и повергшись 

къ ногамъ усоншаго, стеналъ я и нлакалъ надъ нимъ даже 

до вечера, когда пришли изъ монастырька иноки, опрятали 

его ' Мощи, положили въ гробъ и понесли, такъ какъ онъ 

симъ утромъ, пока я нетягт. спалъ, къ церкви присоединился. 

Ни одного слова я болйе отцу Памвй не сказалъ, да и 

что бы я могъ ему сказать: согруби ему — онъ благословить, 

прибей его — онъ въ землю поклонится, неодолимъ 

сей человйкъ съ такимъ смиретемъ! Чего онъ устрашится, 

когда даже въ адъ самъ просится? Нйтъ; недаромъ я его 

трепеталъ и опасался, что истлитъ онъ насъ, какъ гангрена 

жиръ. Онъ и демоновъ-то вейхъ своимъ смиретемъ 

изъ ада разгонять, или къ Богу обратить! Они его станутъ 

мучить, а онъ будетъ просить: «жоще терзайте, ибо 

я того достоинъ». Нйтъ, нйтъ! Этого смирешя и сатанй 

не выдержать! онъ вей руки о него обколотить, вей когти 

обдеретъ и самъ свое бессилю постигнетъ предъ Содйтелемъ, 

такую любовь создавшимъ, и устыдится Его. 

Такъ я себй и норйшнлъ, что сей старецъ съ лапбткомъ 

аду на погибель создашь! и всю ночь по лйсу бродючи, не 

знаю отчего вдаль не иду, а все думаю: 

«Какъ же онъ молится, какимъ образомъ и но какимъ 

книгами?» 

4*

— 52 — 

II вспоминаю, что я не видалъ у него ни одного образа, 

окрозгЪ креста изъ палочекъ, лычкомъ связаннаго, да не 

видалъ п толстыхъ книгь... 

«Господи! дерзаю разсуждать: если только въ церкви два 

таше человека есть, то мы пропали, ибо сей весь любовыо 

одушевленъ». 

И все я о немъ думалъ и думалъ и вдругъ передъ 

утромъ начать жаждать хоть на минуту его предъ отходомъ 

отсюда видЬшя. 

И только что я это помыслилъ, вдругъ опять слышу, 

опять такой самый троскотъ, и отецъ Памва опять выходить 

съ топоромъ и съ вязанкою дровъ и говорить: 

— Что долго медлидъ? Поспешай Вавилонъ строить? 

МпЬ это слово показалось очень горько и я сказалъ: 

— За что же ты меня, старче, такимъ словомъ упрекаешь: 

я никакого Вавилона не строю и отъ вавилонской \ 

мерзости особлюсь. 


— Что есть Вавилонъ? столпъ кичешя; не кичись правдою, 

а то Ангелъ отступится. 

— Я говорю: отче, знаешь ли, зачймъ я хожу? II разсказалъ 

ему все наше горе. А онъ все слушать, слушалъ 

и отвЬчаетъ: 

— Ангелъ тихъ, Ангелъ кротокъ, во что ему повелитъ 

Господь, онъ въ то и одЬется; что ему укажетъ, то онъ 

сотворить. Вотъ Ангелъ! Онъ въ душЬ человЬчей живетъ, 

суемудр1еыъ запечатлЬнъ, но любовь сокрушить печать... 

И съ тЬмъ вижу онъ удаляется отъ меня, а я отвратить 

глазъ отъ него не могу и, преодолеть .себя будучи не въ 

состоянш, палъ и вслЬдъ ему въ землю поклонился, а поднимаю 

лицо н вижу, его уже нЬтъ, и л и за древа зашелъ, 

и д и . . . Господь знаетъ куда дЬлся. 

Тутъ я сталъ перебирать -въ умЬ его слова, чтб такое: • 

Ангелъ въ душЬ живетъ, но заиечатлЬнъ, а любовь освободить 

его, да вдругъ думаю: «А что если онъ самъ Ангелъ, 

н Богъ повелитъ ему въ иномъ видЬ явиться мнЬ: я умру 

какъ ЛевонтШ!» Взгадавъ это, я, самъ не помню,, на какомъ-то 

иенькЬ переплыть черезъ рЬчонку и ударился б'Ьжать: 

шестьдесятъ верстъ безъ остановки ушедъ, все въ 

страхЬ, думая не Ангела ли я это видЬлъ, и вдругъ захожу 

въ одно село и нахожу здЬсь изографа Севастьяна. Сразу

— 53 — 

мы съ нимъ обо всемъ переговорили и положили, чтобы 

завтра же 'Ъхать, но поладили мы холодно и Ъхали еще 

холоднее. А почему? Разъ потому, что изографъ Севастьянъ 

былъ челиФЬкъ задумчивый, а еще того бол'Ье потому, что 

самъ я щ} тотъ сталъ: виталъ въ душй моей анахоритъ 

Памва, и уста шептали слова пророка Hcaiir, что «духъ 

Бож|'й въ ноздрК.хъ челов’Ька сего». 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. 

Обратное подорож1е мы съ изографомъ Севастьяномъ 

отбыли скоро и, прибывъ къ се61; на постройку ночыо, 

застали здЬсь все благополучно. Повидавшись съ своими, 

мы сейчасъ же появились и англичанину Якову Яковлевичу. 

Тотъ, любопытный этакой, сейчасъ же поинтересовался 

изографа впдйть и все ему на руки его смотр'Ьлъ да 

плещьми ложималъ, потому что руки у Севастьяна были 

болынугщя какъ грабли и черныя, поелику и самъ онъ 

былъ видомъ какъ цыганъ черенъ. Яковъ Яковлевичъ и 

говоритъ: 

— Удивляюсь я, братецъ, какъ ты такими ручищами 

можешь рисовать? 

А Севастьянъ отвГчаетъ; 

— . Отчего же? Ч'Ьмъ мои руки несоответственны? 

— Да тебгЬ,—говоритъ:—что-нибудь мелкое ими не вывесть. 

Тотъ спрашпваетъ: 


— А потому, что гибкость состава поретовъ не позволить. 

А Севастьянъ говоритъ: 

— Это пустяки! Разв'Ь персты мои могутъ миГ. на чтонибудь 

позволять иди не позволять? Я имъ господинъ, а 

они мн'Ь слугп и мнЬ повинуются. 

Англичанинъ улыбается. 

— Значить ты,—говоритъ:—намъ запечатлйннаго Ангела 

подведешь? 

— (Отчего же, — отвГчаетъ:— я не изъ гЬхъ мастеровъ, 

которые дйла боятся, а меня самого дйло боится; такъ 

подведу, что и не отличите отъ настоящей. 

— Хорошо,—модВидъ Яковъ Яковлевичъ:—мы немедля 

же станемъ стараться настоящую икону достать, а ты тЬмъ

— 54 — 

часомъ, чтобъ ув’Ьрить меня, докажи мн4> свое искусство: 

напиши ты моей жен'Ь икону въ древне-русскомъ родЬ и 

такую, чтобъ ей нравилась. 

— Какое же во-имя? 

— А ужъ этого я,—говорить:— не знаю; чтб знаешь, то 

и напиши, это ей все равно, только чтобы нравилась. 

Севастьянъ подумалъ и вопрошаетъ: 

— А о чемъ ваша супруга болФе Богу молится? 

— Не знаю, — говорить: — другъ мой; не знаю о чемъ, 

но, я думаю, вйрнФе всего о дЬтяхъ, чтобъ изъ дФгей честные 

люди вышли. 

Севастьянъ опять подумалъ и отв-Ьчаетъ: 

— Хорошо-съ, я и подъ этотъ вкусъ потрафлю. 

— Какъ же ты потрафишь? 

— Такъ изображу, что будетъ созерцательно и усугубленш 

молитвеннаго духа супруги вашей благощйятно. 

Англичанинъ велФдъ ему дать вей удобства у себя на 

вышк'Ь, но только Севастьянъ не сталъ тамъ работать, а 

ейлъ у окошечка на чердачкЬ надъ Луки Кирилсва горенкой 

и началъ свою акщю. 

И что же онъ, государи мои, сдЬлалъ, чего мы и вообразить 

не могли. Какъ шло дйло о Д’Ьтяхъ, то мы думали, 

что онъ изобразить Романа чудотворца, коему молятся 

отъ неплод1я, или moienie младенцевъ въ IepycaлимЬ, 

что всегда матерямъ, потерявшими чадъ, бываетъ 

пр1ятно, ибо тамъ Рахиль съ ними плачетъ о дФтяхъ и 

не хочетъ угЬшиться; но сей мудрый изографъ, сообразивъ, 

что у англичанки дЬти есть и она льетъ молитву не о дарованш 

ихъ, а объ оправдаши ихъ нравственности, взялъ 

и совсЬмъ иное написалъ, къ цФлямъ ея еще болФе соответственное. 

Избралъ онъ для сего старенькую самую небольшую 

досточку пядницу, то-есть въ одну ручную пядь 

величины, и началъ на ней таланствовать. Прежде всего 

онъ ее, разумеется, добре вилевкасилъ крФпкимъ казанскимъ 

алебастромъ, такъ что сталъ этотъ левкасъ гладокъ 

и крФиокъ какъ слоновья кость, а потомъ разбилъ на ней 

четыре ровный мФста и въ каждомъ мФстФ обозначилъ особливую 

малую икону, да еще ихъ стФснилъ тФмъ, что промежду 

нихъ на олифф золотомъ каймы положить, и сталъ 

писать: въ первомъ мФстФ написалъ рождество Тоанна 

Предтечи, восемь фнгуръ и новорожденное дитя, и палаты;

— 55 — 

во второмъ — рождество Пресвятыя Владычицы Богородицы, 

шесть фигуръ и новорожденное дитя, и палаты; въ 

третьемъ— Спасово пречистое рождество, и хлйвъ, и ясли, 

и нредстоящш Владычица и 1осифъ, и припадппе боготечные 

волхвы, и Соломин баба, и скотъ всякимъ подоб1емъ: 

волы, овцы, козы и осли, и сухолапль птица, жндамъ запрещенная, 

коя пишется въ означеше, что идетъ tie не 

отъ жидовства, а отъ Божества, все создавшаго. А въ четвертомъ 

отдйленш рождете Николая Угодника, п опять 

тутъ и святой угодники въ младенчеств^, и палаты, и мноrie 

предстояшде. И чтб тутъ былъ за смыслъ, чтобы видйть 

предъ собою воспитателей сто.ть добрыхъ чадъ, и чтб за 

художество, вей фигурки ростомъ въ булавочку, а вся ихъ 

одушевленность видна и движете. Въ богородничномъ 

рождествй, напрнмйръ, святая Анна, какъ по греческому 

подлиннику назначено, на одрй лежитъ, предъ нею дйвицы 

тимпанницы стоять, и однй держать дары, а иныя солнечникъ, 

иныя же свйщи. Едина жена держитъ святую 

Анну подъ плещи; 1оакнмъ зритъ въ верхшя палаты; баба 

святую Богородицу омываетъ въ купели до пояса: посторонь 

дйвица льетъ изъ сосуда воду въ купель. Палаты 

вей разведены по циркулю, верхняя призелень, а нижняя 

боканъ, и въ этой'Нижней палатй сидитъ 1оакимъ и Анна 

на престолй, и Анна держитъ Пресвятую Богородицу, а 

вокругъ между палатъ столбы каменные, запоны червленные, 

а ограда бйла и вохряна...' Дивно, дивно все это Севастьянъ 

изобразили, и въ премельчайшемъ каждомъ личикй 

все богозрительство выразилъ и надписали образъ «Доброчад1е» 

и принеси англичанами. Тй глянули, стали разбирать, 

да и руки врозь: никогда, говорятъ, такой фантазш 

не ожидали и такой тонкости мелкоскопическаго письма 

не слыхивали, даже въ мелкоскопъ смотрятъ, и то никакой 

ошибки не находятъ, и дали они Севастьяну за икону двйсти 

рублей и говорятт.: 

— Можешь ли ты еще мельче выразить? 

Севастьянъ отвйчастъ: 

— Могу. \ 

— Такъ скопируй мнй,—говорить:—въ перстень женинъ 

портретъ. 

Но Севастьянъ говорить: 

— Нйтъ, вотъ ужъ этого я не могу.

— 56 — 

—• А почему? 

— А потому,— говоритъ: — что, во-яервыхъ, я этого искусства 

не лробовалъ, а повторительно, я не могу для него 

своего художества унизить, дабы отеческому осуждетю не 

подпасть. 

— Что за вздоръ такой! 

— Никакъ нЪтъ,— отвГча етъ:—это не вздоръ, а у наел, 

есть отеческое постановлеше отъ благихъ временъ, и въ 

n a T p ia p n ie fi грамотЬ подтверждается: «аще убо кто на таковое 

святое дФло, еже есть иконное воображеше, сподобится, 

то тому изряднаго жительства изографу ничего, кромй 

святыхъ иконъ, не писать!» 

Яковъ Яковлевичъ говорить: 

— А если я теб'Ь пятисотъ рублей д а т . за это? 

— Хоть и пятьсотъ тысячъ об'Ьщайте, все равно, при 

васъ онЬ останутся. 

Англичанинъ прослялъ и шутя говоритт. женФ: 

— Какъ это тебй нравится, что онъ твое лицо писать 

считаетъ для себя за унижеше? 

А самъ ей по-аглицки прнбавляетъ: «охъ, молъ, гутъ 

карахтеръ». Но только молвилъ въ конц'Ь: 

— Смотрите же, братцы, теперь мы беремся все дфло 

шабашить, а у васъ, я вижу, на все свои правила, такъ 

чтобы не было упущено или позабыто чего-нибудь такого, 

что всему пом'Ьшать можетъ. 

Мы отвЬчаемъ, что ничего такого не нредвидпмъ. 

— Ну, такъ смотрите,—говорить:—я начинаю,— и онъ по- 

'Ьхалъ ко владык!; съ просьбою, что хочетъ-де онъ поусердствовать, 

на запечатлЬнномъ АнгслЬ ризу позолотить и 

вФнецъ украсить. Владыко на это ему ни то, ни се: ни 

отказываетъ, ни приказываетъ: а Яковъ Яковлевичъ не отстает!, 

и домогаетъ; а мы уже ждемъ, что порохъ огня. 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. 

При семь позвольте вамъ, господа, напомнить, что съ 

гЬхъ поръ, какъ это дГло началось, время прошло не мало, 

и на двор'Ь стояло Спасово Рождество. Но вы не числите 

тамошнее Рождество наравнГ, со здЬшнимъ: тамъ время бываегь 

съ капрнзцемъ, и одипъ разъ справлястъ этотъ праздникъ 

по зимнему, а въ другой разъ не вГсть по какому: 

дождить, мокнетъ; одинъ день слегка морозцемъ постянетъ,

а на другой опять растворить; рФку то ледкомъ засалить, 

то вспучить и несетъ крыги какъ будто въ весеннюю половодь... 

Однпмъ словомъ, самое непостоянное время, и какъ 

но тамошнему мФсту зовется уже не погода, а просто халепа, 

такъ оно ей и пристало халепой быть. 

Въ тотъ годъ, къ коему разсказъ мой клонитъ, непостоянство 

это было самое досадительное. Пока я вернулся 

съ изографомъ, я не могу вамъ и перечислить, какое число 

разъ наши то на зимнемъ, то на лътнемъ положенш себя 

поставляли. А. время было, по работФ глядя, самое горячее, 

потому что уже у насъ всФ семь быковъ были готовы и 

съ одного берега на другой цФпи переносились. Хозяевамъ, 

разумФется, какъ можно скорФе хотФлось эти цФпи соединить, 

чтобы на нихъ къ половодью хоть какой-нибудь временной 

мостикъ подвФсить для доставки матер1аяа, но это 

не удалось: только цФпи перетянули, жамкнулъ такой морозище, 

что мостить нельзя. Такъ и осталось; цФпи однФ 

висятъ, а моста яФтъ. Зато создалъ Богъ другой мостъ: 

рФка стала, и нашъ англичанннъ поФхалъ по льду за ДнФщ1Ъ 

хлопотать о нашей пконФ и оттуда возвращается н говорить 

миф съ Лукою: 

— Завтра,— говорить:—ребята, ждите, я вамъ ваше сокровище 

привезу. 

Господи, чтб только мы вт. эту пору почувствовали! ХотФли 

было сначала таинствовать и одному изографу сказать, 

но утерпФть ли сердцу человФчу! ВмФсто соблюдешя тайносм 

, обФглп мы всФхъ своихъ, во всФ окна постучали н все 

другъ къ другу шепчемъ, да не знать чего бФгаемъ отъ 

избы къ избФ, благо ночь свФтлал, превосходная, морозь 

по снФгу самоцвФтнымъ камнемъ сыннтъ, а въ чистомъ небФ 

Есперъ звФзда горитъ. 

Проведя въ такой радостной бФготнФ ночь, день мы встрфтили 

въ томъ лее восхищенномъ ожндашн, и съ утра уже 

отъ своего изографа по отходпмъ и но знаемъ, куда за нимъ 

его сапоги понести, потому что пршнелъ часъ, когда всё 

зависитъ отъ его художества. Что только опъ скажетъ подать 

или принести, мы во всякШ едФдъ вдесятеромъ летимъ 

и такъ усердствуомъ, что одинъ другого съ ногъ валимъ. 

Даже дФдъ Чарой до той поры бФгалъ, что, зацФпнвшись, 

каблукъ оторвалъ. Одинъ только самъ изографъ спокоенъ, 

потому что ему эти дФла было уже не впервые дФлать, и

— 58 — 

потому онъ несуетно себЬ все приготовлялъ: яйцо кваскомъ 

развелъ, олифу осмотрели, приготовилъ девкасный холстикъ. 

старейшая досточки, катая подхояйя къ величий иконы, 

разложили, настроилъ острую пилку, какъ струну, въ излучинФ 

изъ крЬпкаго обода, и сидитъ подъ окошечкомъ, да 

катае предвидитъ нужными вапы пальцами въ долони перетпраетъ. 

А мы вс'Ь вымылись въ печи, йонад'Ъвали чистыя 

рубашки и стоимъ на бережку, смотримъ на градъ уб'Ьжища, 

откуда долженъ къ намъ светоносный гость пожаловать; а 

сердца такъ то затрепещутъ, то падаютъ... 

Ахъ, катая были мгновешя, и длились ойи съ ранней 

зари даже до вечера, и вдругъ видимъ мы, что по льду 

отъ города англичаниновы сани несутся п прямо къ намъ... 

По Bcf.M’b трепетъ прошелъ, шапку вс’Ь подъ ноги бросили 

и молимся. 

— Боже Отецъ духовомъ и ангедомъ: пощади рабы 

Твои! 

И съ этимъ моленьемъ упали нпцъ на снЬгъ и впередъ 

жадно руки простираем^ и вдругъ слышнмъ надъ собою 

англичаниновъ голосъ: 

— Эй, вы! СтаровЬры! Вотъ вамъ привезъ!—и подаетъ 

узедокъ въ б'Ьломъ платочкй. 

Лука приняли узелокъ и заметь: чувствуетъ, что это чтото 

малое и легковесное! Раскрыли уголокъ платочка и видитъ: 

это одна басма съ нашего Ангела сорвана, а самой 

иконы ггЬтъ. 

Кинулись мы къ англичанину и говоримъ ему съ плачемъ: 

— Обманули вашу милость, тутъ иконы нЬтъ, а одна 

басма серебряная. съ нея прислана. 

Но англичанинъ уже не тотъ, что былъ къ намъ до сего 

времени: вЬрно досадило ему это долгое дЬло, и онъ крикнули 

на насъ: 

— Да что же вы все путаете! Вы же сами мнй говорили, 

что надо ризу выпросить, я ее и выпросили: а вы, вЬрно, 

просто не знаете, чтб вамъ нужно! 

Мы ему, видя, что онъ возклокоталъ, съ осторожностью 

было начали объяснять, что намъ икона нужна, чтобы под- 

Д'Ьлокъ сдЬдать, но онъ не стали насъ бо.тйе слушать, выгнали 

вонъ н одну милость показали, что велйлъ изографа 

къ нему послать.

— 59 — 

Пошелъ къ нему изографъ Севастьянъ, а онъ точно такимъ 

же манеромъ и на него съ кдокотатемъ. 

— Твои,—говоритъ:—мужики сами не знаютъ, чего хотятъ: 

то просили ризу, говорили, что тебе только надо размеры, 

да абрисъ снять, а теперь ревутъ, что это имъ ни къ чему 

не нужно; но я болке вамъ ничего сделать не могу, потому 

что apxiepefi образа не даетъ. Подделывай скорее образъ. 

обложимъ его ризой и отдадимъ, а старый мнё секретарь 

вы к р ад ет 

Но Севастьянъ изографъ, какъ человекъ разсудительный, 

обаялъ его мягкою речью и ответствует 

— Нетъ,— говоритъ:—ваша милость; наши мужички свое 

дело знаютъ, и намъ, действительно, подлинная икона впередъ 

нужна. Это, говоритъ, — только въ обиду намъ выдумано, 

что мы будто по переводамъ, точно по трафаретамъ 

пшпемъ. А у насъ въ подлиннике, постановленъ законъ, но 

исполнеше его дано свободному художеству. По подлиннику, 

напримеръ, повелено лпсать Святого Зосиму или Герасима 

со львомъ, а не стеснена фантазгя изографа какъ при нихъ 

того льва изобразить? Святого Неофита указано съ птицею 

голубемъ писать; Конона Градаря съ цветкомъ, Тимоеея 

съ ковчежцемъ, Георп'я и Савву Стратилата съ копьями, 

вопя съ корнавкой, а Кондрата съ. облаками, ибо онъ облака 

воспитывали, но всякой изографъ воленъ это изобразить 

какъ ему фантжпя его художества позволитъ, и потому 

опять не могу я знать, какъ тотъ Ангелъ писанъ, котораго 

надо подменить. 

Анпшчанинъ все это выслушали и выгнали Севастьяна 

какъ и насъ, и нетъ отъ него никакого дальше решешя, 

и сидимъ .мы, милостивые государи, надъ рекою, яко враны 

на нырище, и не знаемъ, вполне ли отчаиваться или еще 

чего ожидать, но идти къ англичанину уже не смеемъ, а 

къ тому же, и погода стала опять единохарактерна намъ: 

спустилась ужасная оттепель и засеяли дождь, небо среди 

дня все яко дымъ коптильный, а ночи темнёюпця, даже 

Есперъ звезда, которая въ декабре съ твердп небесной не 

сходить, и та скрылась и ни разу не выгдянетъ... Тюрьма 

душевная, да и только! И таково наступило Спасово Рождество, 

а въ самый сочельники ударили громъ, полнлъ ливень, 

и льети, и льетъ безъ уставу два дни и три дни: 

снегъ весь смыло и въ рйку снесло, а на рекй ледъ начали

— 60 — 

синФть да пучиться, и вдругъ его въ иредиослФдшй день 

года всперло и понесло... Мчитъ его сверху и швыряетъ 

крыга на крыгу по мутной волн!;, у нашихъ построекъ всю 

рФку затерло: горой содитъ льдпна на льдину и прядаютъ 

он’Ь н сами звенятъ, прости Господи, точно демоны... Какъ 

стоятъ постройки и этакое несподиванное тФснеше терпятъ, 

даже удивительно. Страшные миллюны могло разрушить, но 

намъ не до того; потому что у насъ изографъ Севастьянъ, 

видя, что дЬла ему никакого нФтъ, вскромолился, — складаетъ 

пожитки и хочетъ въ иныя страны идти, и никакъ 

его удержать не можемъ. 

Да не до того было п англичанину, потому что съ нпмъ 

за эту непогодь что-то такое поделалось, что онъ мало съ 

ума не сошелъ: все, говорятъ, ходилъ да у всФхъ спрапгавалъ: 

«Куда дФться? Куда дФваться?» Й потомъ вдругъ 

преодол’Ьлъ себя какъ-то, призываетъ Луку и говорить: 

— Знаешь, чтб, мужикъ: пойдемъ вашего Ангеля красть? 

Лука отвФчаетъ: 

— Согласенъ. 

По Луки замФчашю было такъ, что англичанинъ точно 

будто жаждалъ испытать опасныхъ дФянШ и полояшлъ такъ, 

что поФдетъ онъ завтра въ монастырь къ епископу, возьметъ 

съ собою изографа подъ видомъ злотаря и попросить 

exiy икону Ангела показать, дабы онъ могъ съ ноя обстоятельный 

переводъ снять будто для ризы; а между тЬмъ 

какъ можно лучше въ нее вглядится и дома напишетъ съ 

нея поддЬлокъ. ЗатФмъ, когда у настоящаго злотаря рпза 

будетъ готова, ее нривезутъ къ намъ за рФку, а Яковт> 

Яковлевичъ поФдетъ опять въ монастырь и скажетъ. что 

хочетъ apxiepeflcKoe праздничное служеше видФть и войдетъ 

въ алтарь и станетъ въ шинели въ темномъ алтарф у жертвенника, 

гдЬ наша икона на окнФ бережется, и скрадетъ 

ее подъ полу, и, отдавъ челойФку шинель, якобы отъ жары, 

полить ее вынесть. А на дворФ за церковью иашъ человФкъ, 

чтобы сейчасъ нзъ той шинели икону взялъ и летФлъ 

съ нею сюда на сей бокъ, и здФсь изографъ долженъ въ 

иродолже-Hie времени, пока идетъ всенощная, старую икону 

со старой доски снять, а поддФлокъ вставить, ризой одФть 

и назадъ прислать, такимъ манеромъ, чтобы Яковъ Яковлевичъ 

могъ ее опять на окно поставить, какъ будто ничего 

не бывало.

— 61 — 

— Что же-съ? Мы, говоримъ, на все согласны! 

— Только смотрите же,—говорить:—помните, что я стану 

на месте вора и хочу вамъ верить, что вы .меня не выдадите. 

Лука Киридовъ отвЬчаетъ: 

— Мы, Яковъ Яковлевнчъ, не того духа люди, чтобъ 

обманывать благодетелей.—Я возьму икону н вамъ обЬ назадъ 

принесу, и настоящую, и поддЬлокъ. 

— Ну, а если тебе что-нибудь помЬшаетъ? 

— Что же такое мне можетъ помешать? 

— Ну, вдругъ ты умрешь или утонешь. 

Лука думаетъ: отчего бы, кажется, быть такому препятствию, 

а, впрочемъ, соображаетъ, что, действительно, трафляется 

иногда и кладязь копающему обретать сокровище, 

а идущему на торгъ встречать пса беснуема, и отв'кчаетъ: 

— На такой,случай я, сударь, при васъ такого своего 

человека оставлю, который, въ случае моей неустойки, всю 

вину на себя приметь и смерть нретериитъ, а не выдастъ 

васъ. 

— А кто это такой человека,, на котораго ты такъ полагаешься? 

— Ковачъ Марой,— отвечаешь Лука. 

— Это старикь? 

— Да, онъ не молодъ. 

— Но онъ, кажется, глушь? 

— Намъ, молъ, его умъ не надобенъ, но зато сей человЬкъ 

достойный духъ имеетъ. 

— Какой же,—говорить:—можетъ быть духъ у глунаго 

человека? 

— Духъ, сударь, — ответствуетъ Лука: — бываетъ не по 

разуму; духъ ндЬ же хощетъ дышитъ, и все равно, что волосъ 

растетъ у одного долгШ п роскошный, а у другого скудный. 

Англичанинъ подумать и говорить: 

— Хорошо, хорошо: это все интересным ощущешя. Ну, 

а какъ же онъ меня выручить, если я попадусь? 

— А вотъ какъ,—отвечаешь Лука:—вы будете въ церкви 

у окна стоять, а Марой станегь подъ окномъ снаружи, и 

если я къ концу службы съ иконами не явлюсь, то онъ 

стекло разобьетъ и въ окно полезетъ и всю вину на себя 

приметь. 

Это англичанину очень понравилось. 

— Любопытно,— говорить:—любопытно! А почему я дол-

— G2 — 

женъ- этому вашему глупому человеку съ духомъ верить, 

что опъеам ъ не убЬжитъ? - 

—г Ну, узкъ это, молъ, д%ло взаймовЬр1я. 

— Взаймоверш, повторяетъ...— Гм, гм, взаймовГр1я! Я за 

глупаго мужика въ каторгу, или онъ за меня подъ кнутъ? 

Гм, гм! Если онъ сдержитъ слово... нодъ кнутъ... Это интересно. 

Послали за Мароемъ и объяснили ему въ чемъ дкло, а 

онъ говоритъ: 

— Ну такъ что же? 

— А ты не убежишь?—говорить англичанинъ. 

А Марой отвйчаетъ: 

— Зачймъ? 

—• А чтобы тебя плетьми не били, да въ Сибирь не сослали. 

А Марой говоритъ: 

— Экося!—да больше и разговаривать не стадъ. 

Англичанинъ такъ и радуется: весь ожилъ. 

— Прелесть,—говоритъ:—какъ интересно. 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. 

Сейчасъ же за этимъ переговоромъ началась и акщя. 

Навеслнли мы на утро большой хозяйский баркасъ и перевезли 

англичанина на городской берегъ: онъ тамъ сЬлъ съ 

изографомъ Севастьяномъ въ коляску и покатнлъ въ монастырь, 

а черезъ часъ съ небольшимъ смотримъ, б'Ьжитъ нашъ 

изографъл въ рукахъ у него лнстокъ съ переводомъ иконы. 

Спрашиваемъ: 

— Видйлъ ли, родной нашъ, и можешь ли теперь поддфлокъ 

потрафить? 

— Впд'Ьлъ,—отв'Ьчаетъ:— н потрафлю, только разве какъбы 

малость чГмъ живЬе не сдЬлалъ, но это не беда, когда икона 

сюда придетъ, а.тогда въ одну минуту яркость цвета усмирю. 

— Батюшка,—молимъ его:—порадей! 

— Ничего,— отвйчаетъ:— порадею! 

И какъ мы его привезли, онъ сейчасъ еЬлъ за работу 

и къ сумеркамъ у него на холстике нослгЬлъ Ангедъ, две 

капли воды какъ нашъ запечатленный, только красками 

какъ будто немножко св'Ьжйе. 

Къ вечеру и злотарь новый окладъ прислалъ, потому онъ 

еще прежде былъ по басме заказанъ. 

Наступалъ самый опасный часъ нашего воровства. 

Мы, разумеется, во всемъ изготовились и предъ вече-

ромъ помолились и ждемъ должнаго мгяоветя, и только 

что на томъ берегу въ монастыре въ первый колоколъ ко 

всенощной ударили, мы с'Ьли три человека въ небольшую 

ладью: я, д'Ьдъ Марой, да дядя Лука. ДЬдъ Марой захватилъ 

съ собою топоръ, долото, ломъ и веревку, чтобы больше 

на вора походить, и поплыли прямо нодъ монастырскую ограду. 

А сумерки въ эту пору, разумеется, раншя, и ночь, несмотря 

на вселуше, стояла претемная, настоящая воровская. 

Переехавши, Марой и Лука оставили меня подъ бережкомъ 

въ лодке, а сами покрались въ монастырь. Я же весла 

въ лодку забралъ, а самъ концомъ веревки зацепился и нетерпеливо 

жду, чтобы чуть Лука ногой въ лодку ступить, 

сейчасъ плыть. Время мне ужасно долго казалось оте.томлешя, 

какъ все это выйдетъ и успеемъ ли мы все свое 

воровство покрыть, пока вечерня и всенощная пройдетъ? II 

кажется мне, что уже времени и не весть сколь много 

ушло; а темень страшная, вЬтеръ рветъ, и вместо дождя, 

мокрый снегъ повадилъ, и лодку ветромъ стало поколыхивать, 

и я, лукавый рабъ, все мало-по-малу угреваясь въ 

свитенке, началъ дремать. Только вдругъ въ лодку толкъ и 

закачало. Я встрепенулся и вижу въ ней стоить дядя Лука 

и не своимъ передавденнымъ голосомъ говорить: 

— Греби! 

Я беру весла, да никакъ со страха въ уключины нс попаду. 

Насилу справился и отвалилъ отъ берега, да и спрашиваю: 

— Добыли, дядя, Ангела? 

— Со мной онъ, греби мощней! 

— Разскажи же,—пытаю:—какъ вы его достали? 

— Неиорушно достали какъ было сказано. 

— А уигЬемъ ли назадъ взворотить? 

— Должны успеть: еще только ведшая нрокименъ вскрич 

а т . Греби! Куда ты гребешь? 

Я оглянулся: ахъ ты Господи! и точно я не туда гребу: 

все кажись какъ надлежитъ, впоцерекъ течешя держу, а 

нашей слободы нЬте,— это потому что снегъ и вЬтеръ такой 

что страхъ, п въ глаза лепить, и вокругъ реветь и качаегь, 

а сверху реки точно какъ льдомъ дышитъ. 

Ну, однако, милостью Билаею мы доставшись; соскочили 

оба съ лодки и бегомъ побежали. Изографъ уже готовь: 

действуете хладнокровно, но твердо: взялъ прежде икону 

въ руки, а какъ народъ передъ нею упалъ и поклонился,

— 64 — 

то онъ подпустилъ веЬхъ познаменоваться съ знпечат.гйннымъ 

ликомъ, а самъ смотритъ и на нее, и на свою подделку, 

н говорить: 

— Хороша! только надо ее маленько грязцой съ шафраномъ 

усмирить! А потомъ взялъ икону съ реберъ въ тиски 

и налячилъ свою пилку что приправидъ въ крутой обручт. 

и... пошла эта пилка порхать. Мы вей стоимъ и того и 

смотримъ, что повредить! Страсть-съ! Можете ceot вообразить, 

что вЬдь спиливалъ онъ ее этими своими махинными 

ручищами съ доски тониною не толще какъ листокъ самой 

тонкой пнечей бумаги... Долго ли тутъ до грЬха: то-есть 

вотъ на волосъ покриви пила, такъ лнкъ и раздеретъ и насквозь 

выскочить! Но изографъ Севастьянъ всю эту акдио 

совершалъ съ такою холодностью н шйгусствомъ, что, глядя 

на него, съ каждой минутой дЬлалось мирнМ на дупгЬ. И 

точно спилнлъ онъ изображешс на тончайшемъ самомъ 

слой, потомъ въ одну минуту этотъ спилокъ изъ краевъ 

вырйзалъ, а края опять на ту же доску наклендъ, а самъ 

взялъ свою поддЬлку скомкалъ, скомкалъ ее въ кулакЬ и ну 

ее трепать объ край стола, и терхать въ долоняхъ, какъ 

будто рвалъ и погубить ее хогЬлъ, и, наконецъ, глянула, 

сквозь холстъ на свЬтъ, а весь этотъ новеныай списочекъ 

какъ сито сдЬлался въ трещинкахъ... Тутъ Севастьянъ сейчасъ 

взялъ его и вклеилъ на старую доску въ средину 

краевъ, а на долонь набралъ какой зналъ темной красочной 

грязи, замйсн.тъ ее пальцами со старою олифою и шафраномъ 

въ родй замазки и ну все это до .опыо въ тотъ потерханный 

егшеочекъ крТ.пко-накркпко втирать... Живо онъ 

все это свершалъ и вновь писанная иконка стала совсймъ 

старая и какъ разъ такая, какъ настоящая. Тутъ этотъ 

поддЬлокъ въ минуту проолифили и трупе наши люди стали 

окладомъ ее одТвать, а изографъ виравилъ въ приготовленную 

досточку настоящШ выпилокъ и требуетъ себй скорйо 

дохмогъ старой поярковой шляпы. 

Это начиналась самая трудная акщя расцечатлЬниг. 

Подали изографу шляпу, а оиъ ее сейчасъ перервать 

нополамъ на колйнЬ и, покрывъ ею запечатленную икону, 

кричитъ: 

— Давай каленый утюгъ! 

Въ печн, по его приказу, лежалъ въ жару раскаленъ тяжелый 

нортняжШ утюгъ.

— 65 — 

Мнхайлица зацФпила его п подаетъ на ухват!,, а Севастьянъ 

обернулъ ручку тряпкою, поплевала, на утюгъ, да 

какъ дернеть имъ по шляпному обрывку!.. Отъ разу съ 

этого войлока злой «градъ повалидъ, а изографъ еще разъ, 

да еще имъ треп, и вразъ отхватываетъ. Рука у него просто 

какъ моленья летаегь и дымъ отъ поярка уже столбомъ 

валить, а Севастьянъ знай печетъ: одной рукой поярочекъ 

по-малу новорачиваетъ, а другою — утюгомъ дЬйствуетъ, и 

все разъ отъ разу неспЬшнЬе да сильнЬе налегаетъ, и 

вдругь отбросилъ н утюгъ, и поярокъ, и поднялъ къ свЬту 

икону, а печати какъ но бывало: крЬшсая строгановская 

олифа выдержала, и сургучъ весь свелся, только чуть какъ 

будто красноогненная роса осталась на лпкЬ, но зато свЬтлобожественный 

ликь весь виденъ... 

Тутъ кто молится, кто плачетъ, кто руки изографу л Ьзелъ цЬловать, 

а Лука Кириловъ своего дЬла не забываотъ и, минутою 

дорожа, нодаетъ изографу eFO ноддЬльнуш икону и говоритъ: 

— II у, кончай же скорМ! 

А тотъ отвйчаетъ: 

— Моя акщя кончена, я все сд'Ьлаль, за чтб брался. 

— А печать наложить. 

— Куда? 

— А вотъ сюда этому новому Ангелу на ликъ, какъ у 

того было. 

А Севастьянъ покачалъ головою и отвЬчаетъ: 

— Ну, н'Ьхъ, я не чиновники, чтобъ этакое Д'Ьло дерзнули 

сделать. 

— Такъ какъ же намъ теперь быть? 

— А уже я,—говоритъ:— этого не знаю. Надо было вамъ 

на это чиновника или нЬмца припасти, а упустили енхъ 

дЬятелей получить, такъ теперь сами дф лайте. 

Лука говоритъ: 

— Что ты это! да мы ни за что но дерзенмъ! 

А изографъ отвфчаетъ: 

— И я не дерзну. 

И идетъ у насъ въ эти кр й тш минуты такая сумятица, 

какъ вдругъ влетаегъ въ избу Лкова Яковлевича жена, вся 

блЬдная какъ смерть, н говоритъ: 

— Неужели вы еще не готовы? 

Говорпмъ: и готовы, и не готовы: важнейшее сдФлалн, 

но ничтожнаго не можемъ. 

Сочмпси1я Н. С. Лескова. Т. III. 5

— 66 — 

А она н'Ьмуетъ по-своему: 

— Что же вы ждете? Разв’Ь вы нс слышите, чтб на 

дворЬ? 

Мы прислушались п сами еще хуже ея побл'Ьднйли: въ 

своихъ заботахъ мы на погоду внимашя не обращали, а 

теперь слышнмъ гуль: ледъ идетъ! 

Выскочилъ я и вижу, онъ уже сплошной во всю рйку 

преть, какъ звйрье какое бешеное, крыта на крыгу скачетъ, 

другъ на дружку такъ и ирядахотъ, и шумятъ, и ломаются. 

Я, себя не помня, кинулся къ лодкамъ, ихъ ни одной нЬтъ: 

вей унесло... У меня во рту языкъ осметкомъ сталъ, такъ что 

никакъ его не сомну, н ребро за ребро опустилось, точно я 

въ землю ухожу... Стою и не двигаюсь, и голоса не даю. 

А пока мы тутъ во тьм1; мечемся, англичанка, оставшись 

тамъ въ избЬ одна съ Михайлпцей и узнавъ, въ чемъ задержка, 

схватила икону и... выскакнваетъ съ нею черезъ 

минуту на крыльцо съ фонаремъ п кричптъ: 

— Нате, готово! 

Мы глянули: у новаго Ангела на лиюЬ печать! 

Лука сейчасъ об'Ь иконы за пазуху и кричитъ: 

— Лодку! 

Я открываюсь, что нгЬтъ лодокъ, унесло. 

А ледъ, я вамъ говорю, такъ табуномъ н валить, ломится объ 

ледор’Ьзы и трясетъ мостъ такъ, что индо слышно, какъ эти цЪии. 

на что толсты, въ добрую половицу, а и то погромыхиваютъ. 

Англичанка, какъ поняла это, всплеснула руками, да какъ 

взвизгнетъ нечеловФческимъ голосомъ: «Джемсъ!» ц нала 

не живая. 

А мы стоимъ и одно чувствуема: 

*— ГдФ же наше слово? чтб теперь будетъ съ англичаннномъ? 

чтб будетъ съ дЬдомъ Мароемъ? 

А въ эго время въ монастыре на колокольнй зазвонили 

третШ знонъ. 

Дядя Лука вдругъ встрепенулся и воскликнулъ къ англичанка 

— Очнись, государыня, мужъ твой цЬлъ будетъ, а развй 

только стараго дЬда нашего Мароя ветхую кожу станетъ 

палачъ терзать и доброчестное лицо его клеймомъ обезчеститъ, 

но быть тому только развЬ посд’Ь моей смерти!—и съ 

этимъ словомъ перекрестился, выступилъ и иошелъ. 

Я вскрикнулъ: 

— Дядя Лука, куда ты? ЛевонтШ пигибъ и ты погиб-

— 07 — 

нешь!—да и кинулся за ннмъ, чтобъ удержать, но онъ ноднялъ 

нзъ-подъ ногъ весло, которое я, пргЬхавши, на-земь 

бросидъ, и, замахнувшись на меня, крикнулъ: 

—■ Прочь! или на смерть ушибу! 

Господа, довольно я предъ вами въ своемъ разсказЬ открыто 

себя малодушникомъ признавалъ, какъ въ то время, 

когда покойнаго отрока Левонття на землЬ бросилъ, а самъ 

на древо вскочилъ, но ей, право, говорю вамъ, что я бы 

тутъ не испугался весла и отъ дяди Луки бы не отступать, 

но... угодно вамъ вЬрьте, не угодно н'Ьтъ, а только 

въ ото мгновеше не уснЬлъ я имя Левонття вспомнить, 

какъ промежду имъ и мною во тьм’Ь обрисовался отрокъ 

ЛевонтШ и рукой погрозидъ. Этого страха я не выдержал и 

и возринулся назадъ, а Лука стоить уже на конце ц’Ьпи, 

и вдругъ, утвердившись на ней ногою, молвить сквозь бурю: 

— Заводи катавасда! 

Головщикъ нашъ Ареоа тутъ же стояли и сразу его послушать 

и ударилъ: «Отверзу уста», а друпе подхватили, 

и мы катаваспо кричимъ, бу]>и-вою сопротивляясь, а Лука 

смертнаго страха не боится и по мостовой Ц’Ьпи идетъ. 

Въ одну минуту онъ одинъ первый пролетъ перешелъ и на 

другой спущается... А далее? далЬе объяла его тьма, и не 

видно: идетъ онъ или уже упадъ и крыгами проклятыми его въ 

пучину, забуровило, и не знаемъ мы: молить ли о его спасенш 

или рыдать за упокой его твердой и любочестивой дунпГ 

Г. IАВА ПЯТ]IАДЦАТАЯ. 

Теперь что ж е-съ происходило на томъ берегу? Преосвященный 

владыко apxiepefi своимъ нравиломъ въ главной 

церкви всенощную совершалъ, ничего не зная, что у 

него въ эго время въ ирндЬлГ. кради; нашъ англичанину, 

Яковъ Яковлевичъ, съ его соизводешя, стоялъ въ соеЬднемъ 

прид'Ьл'Ь въ алтаре и, скравъ нашего Ангела, выслалъ 

его, какъ намеревался, нзъ церкви въ шинели, и Лука съ 

ннмъ помчался; а дЬдъ же Марой, свое слово наблюдая, 

остался подъ тЬмъ самымъ окномъ на дворЬ и ждетъ последней 

минуты, чтобы какъ Лука не возвратится, сейчасъ 

англичанннъ отступить, а Марой разобьетъ окно и полезетъ 

въ церковь съ домомъ н съ долотомъ, какъ настоящШ 

злодЬй. Англичанннъ глазъ съ него не спускаетъ и видитъ, 

что дЬд'ь Марой исяравенъ, стоить на своемъ цослушанш,

— G8 — 

п чуть заметить, что англичанинъ лицомъ къ окну прнлегаетъ, 

чтобы его видеть, онъ сейчасъ киваетъ, что здЬсь, 

моль, я — ответный воръ, здЬсь! 

И оба такнмъ образомъ другъ другу сноо благородство 

являютъ и но позволяютъ одннъ другому себя во взаймоuipin 

превозвысить, а къ зтнмъ двумъ вёрамъ треНя, ещо 

сильнейшая двизаегь, но только но знаютъ они, что та третья 

uipa творить. Но воть какъ ударили въ носледнШ звонъ 

всенощной, англичанинъ и прютворнлъ тихонько оконную 

форточку, чтобы Марой .тйзъ, а самъ уже готовь отступать, 

но вдругь вндитъ, что дЬдъ Марой отъ него отворотился и но 

смотритъ, а напряженно за рЬку глядитъ и твердисловнтъ: 

— Перенеси Богъ! переноси Богъ,перенеси Богъ!— а нотомъ 

вдругъ какъ вспрыгнетъ и самъ словно пьяный пдяшетъ, 

а самъ кричитъ:—Перенесъ Богъ, перенесъ Богъ! 

Яковъ Яковлевичъ въ величайшее отчаяuie прншелъ, 

думаеть: 

— Ну, коиецъ: глупый старикъ помешался, и я погибъ, 

анъ смотритъ, Марой съ Лукою уже обнимаются. 

Дедъ Марой шавчитъ: 

— Я тебя назирадъ, какъ ты съ фонарями но цени шелъ. 

А дядя Лука говоритъ: 

— Со мною не было фонарей. 

— Откуда же свФтеше? 

Лука отвечаетъ: 

— Я не знаю: я не вндалъ св’Ьтешя, я только б'бгомъ 

бЬжалъ п не знаю, какъ переб'Ьгъ и не упалъ... точно меня 

кто подъ обЬ руки яесъ. 

Марой говоритъ: 

— Это Ангелы, — я ихъ видЬлъ и зато я теперь не 

нреполовлю дня и умру сегодня. 

А Луке какъ некогда было много говорить, то дЬду онъ 

не отвечаетъ, а скорео англичанину въ форточку обЬ иконы 

подаетъ. Но тотъ взялъ и кажегь ихъ назадъ. 

— Что же, говоритъ, — печати нетъ? 

Лука говоритъ: 

— К а к ъ нетъ ? 

— Д а н е т ъ . 

Ну, тутъ Лука перекрестидсн и говорить: 

— Ну, кончено! Теперь некогда поправлять. Это чудо 

церковный Ангелъ совершилъ, и я знаю, къ чему оно.

— 09 — 

И сразу бросился Лука въ церковь, протеснился въ 

алтарь, где владыку разоблачали, и, павъ ему въ ноги, 

говоритт,: 

— Такъ и такъ, я святотагецъ, и вотъ что сейчасъ совершилъ: 

велите меня оковать и въ тюрьму посадить. 

А владыка въ меру чести своея все то выслушалъ и ответствует!,: 

— Это тобЬ, должно быть, внушительно теперь, гд4 вера 

действеннее: вы, говорить,—плутовствомъ съ своего Ангела 

печать свели, а иашъ самъ съ себя ее снялъ и тебя сюда привелъ. 

Дядя говоритт,: 

— Вижу, владыко, и трепещу. Повели же отдать меня 

скорее на казнь. 

A apxiepeft ответствуетъ разрешительнымъ словомъ: 

•— Властно, мне данною отъ Бога, прощаю и разрешаю тебя, 

чадо. Приготовься за утро принять пречистое тело Христово. 

Ну, а дальше, господа, я думаю, нечего вамъ и разсказывать: 

Лука Кириловъ и дедъ Марой утромъ ворочаются и говорятъ: 

— Отцы и 6paTie, мы видели славу Ангела господствующей 

церкви, и все божественное о ней смотреше въ добротолюбш 

ея iepapxa, и сами къ оной освященнымъ елеемъ примазались 

и тела, и крови Спаса сегодня за обЬднею прюбщались. 

А я какъ давно, еще съ гостинокъ у старца Намвы, 

нме.¥ь влечеше воедино одушевиться со всею Русыо, воскликнулъ 

за всехъ: 

— И мы за тобой, дядя Лук'а! да такъ всЬ вт, одно 

стадо, подъ одного пастыря, какъ ягнятки, и подобрались, 

и едва лишь тутъ только поняли, къ чему и куда всехъ 

насъ нашъ запечатленный Анге.ть велъ, npo.iiir сначала 

свои стопы и потомъ распечатлевшнсь ради любви людей 

къ людямъ, явленной въ ciro страшную ночь. 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. 

Разсказчикъ кончилъ. Слушатели еще молчали, но, наконецъ, 

одинъ изъ нихъ откашлянулся и замЬтнлъ, что ы. 

licTopin этой все объяснимо, и сны Мпхайлнцы, и видЬте, 

которое ей примерещилось въ нросонье, и надеше Ангела, 

котораго заб'Ьглая кошка или собака на полъ столкнула, и 

смерть ЛевонИя, который боле.чъ еще ранее встречи съ 

Памвою, объяснимы и все случайный совпадете словъ говорящаго 

какими-то загадками Памвы.

— Попятно п то,—добавнлъ слушатель: — что Лука по 

ц'Ьпи перешелъ съ весломъ: каменщики известные мастера 

где угодно ходить и лазить, а весло тотъ же балансиръ; 

понятно, пожалуй, и то, что Марой могъ видЬть около Луки 

свЬтешо, которое принядъ за ангедовъ. Отъ большой напряженности 

сильно перезябшему человеку мало ли что 

могло зарябить въ глазахъ? Я нашелъ бы ыонятнымъ даже 

и то, если бы, напримеръ, Марон, по своему предсказанда 

не преполовя дня умеръ... 

— Да онъ н умеръ-еъ,— отозвался Маркъ. 

— Прекрасно! И здесь ничего нетъ удивительнаго восьмпдесятилетнему 

старику умереть позлё такихъ волнешй 

и простуды; но вотъ, что для меня, действительно, совершенно 

необъяснимо: какъ могла исчезнуть печать съ новаго 

Ангела, котораго англичанка запечатала? 

— Ну, а это уже самое нростое-съ,—весело отозвался 

Маркъ и разсказалъ, что они после этого вскоре же нашли 

эту печать между образомъ и ризою. 

— Какъ же это могло случиться? 

— А такъ: англичанка тоже но дерзнула ангельсшй ликъ 

портить, а сделала печать на бумажке и подвела ее подъ 

края оклада... Оно это было очень умно и искусно ею 

устроено, но Лука какъ несъ иконы, такъ онЬ у него за 

пазухой шевелились и оттого печать и спала. 

— Ну теперь, значить, и все дело просто и естественно. 

— Да такъ и мноие располагаюсь, что все это случилось 

самымъ обыкновеннымъ манеромъ, и даже не только 

образованные господа, которымъ объ этомъ известно, но и 

наша б р а т , въ раздорЬ оставшиеся, надъ нами смеются, 

что будто насъ англичанка на бумажке подъ церковь подсунула. 

Но мы лротивъ таковыхъ до подо из, не спорпмъ: 

всякъ какъ верить, такъ п да судить, а для насъ все равно, 

какими путями Господь человека взыщетъ н изъ какого 

сосуда напоить, лишь бы взыскалъ и жажду единодунпя 

его съ отечествомъ утолилъ. А вонъ, мужички-вахлачки, уясе 

выхЬзаюгь изъ-подъ снегу. Отдохнули, видно, сердечные, и 

сейчасъ ноедутъ. Авось они и меня подвезутъ. Васильева 

ночка прошла. Утрудилъ я васъ и много кое-где съ собою 

выводилъ. Съ новымъ годомъ зато имею честь поздравить, 

и простите, Христа ради, меня невЬжу.

ПРАВЕДНИКИ.

«Безъ трехъ праведаы хъ 

h'Ixti. граду стояш я». 

При mhIi в ъ сорокъ восьмой разъ умирадъ одинъ большой 

русский писатель. Онт. и теперь живетъ, какъ жнлъ 

после сорока семи своихъ прежнихъ кончишь, наблюдавшихся 

другими людьми и при другой обстановке. 

При мне онъ лежалъ одинокъ во всю ширь необъятнаго 

дивана и приготовлялся диктовать мнЬ свое завЬщаше, но 

вместо того начать браниться. 

Я могу безъ застенчивости разсказать, какъ это было и 

къ какимъ повело посх1>дств1ямъ. 

Смерть писателю угрожала но вине театрально-литературнаго 

комитета, который въ эту пору безтрепетною рукою 

убивалъ его пьесу. Ни въ одйой аптеке не могло бить 

никакого лекарства нротивъ мучительныхъ болел, причиненныхъ 

этимъ авторскому здоровью. 

— Душа уязвлена и все кишки попутались въ утробЬ,— 

говорнлъ страдалецъ, глядя на потолокъ гостиничного номера, 

и потомъ, переводя ихъ на меня; онъ неожиданно 

прикрикну лъ: 

— Что асе ты молчишь, будто чортъ знаеть чЬмъ ротъ 

набнлъ. Гадость какая у васъ, пнтерцсвъ, на сердце: никогда 

вы человеку утЬшешя не скажете; хоть сейчасъ на 

вашихъ глазахъ. испущай духъ. 

Я былъ первый разъ при кончине этого замечательного 

человека и, не нонявъ его предсмертной истомы, сказа 

лъ ему: 

— Ч’Ьмъ мне васъ утешить? Скажу разве одно, что всЬмъ 

будетъ чрезвычайно прискорбно, если театрально-литератур

— 74 — 

ный комитета своимъ суровьшъ опредЬлешемъ прекратить 

драгоценную жизнь вашу, но... 

— Ты недурно началъ,—перебилъ писатель:— продолжай, 

пожалуйста, говорить, а я, можета-быть, усну. 

— Извольте,— отвЬчалъ я: — итакъ, увёрены ли вы, что 

вы теперь умираете? 

— Ув1;ренъ ли? Говорю тебЬ, что помираю! 

— Прекрасно, — отвечаю: — но обдумали ли вы хорошенько: 

стоить ли это огорчеше того, чтобы вы кончились? 

— Разумеется, стоить; это стбитъ тысячу рублей,—простоналъ 

умирающШ. 

— Да; къ сожал'Ьшю,—отвЬчалъ я:—пьеса едва ли принесла 

бы вамъ более тысячи рублей, и потому... 

Но умирающШ не далъ мне окончить: онъ быстро приподнялся 

съ дивана и вскричадъ: 

— Это еще чтб за гнусное разсуждеше! Подари мнЬ, 

пожалуйста, тысячу рублей и тогда разсуждай какъ знаешь. 

— Да я, говорю,—почему же обязанъ платить за чужой 

грехъ? 

— А я за что долженъ терять? 

•— За то, что вы, зная наши театральные порядки, описали 

въ своей пьесё все титулованныхъ лицъ и всЬхъ ихъ 

представили одно другого хуже и пошлее. 

— Да-а; такъ вотъ каково ваше yrbiiieHie. По-вашему, 

небось, все надо хорошихъ писать, а я брата, чтб вижу, 

то и пишу, а вижу я однЬ гадости. 

— Это у васъ бодЬзнь зрЬшя. 

— Можетъ быть,— отвЬчалъ, совсЬмъ обозлясь, умирающШ:— 

но только чтб же мнЬ делать, когда я пи въ своей, 

ни въ твоей д уш е ничего, кроме мерзости, не вижу, и за 

то суще мне Господь Богъ и поможета теперь отъ тебя 

отворотиться къ стен'Ь и заснуть съ спокойной совестью, 

а завтра уЬхать, презирая всю мою родину и твои утЬшешя. 

II молитва страдальца была услышана: онъ «суще» прекрасно 

выспался и на другой день я проводили его на станцш; 

но зато самими мною овладело отъ его словъ лютое 

безпокойство. 

«Какъ,—думали я,—неужто въ самомъ дЬ.гЬ ни въ моей, 

нн въ его и ни въ чьей иной русской душе не видать ничего, 

кроме дряни? Неужто все доброе и хорошее, чтб

когда-либо замйтилъ художественный глазъ другихъ писателей, 

— одна выдумка и вздоръ? Это не только грустно, 

это страшно. Если безъ трехъ праведныхъ, по народному 

вйрованш, не стоить ни одинъ городъ, то какъ жо устоять 

цйлой землй съ одною дряныо, которая живетъ въ моей и 

въ твоей душй, мой читатель?» 

Мнй это было и ужасно, и несносно, и пошелъ я искать 

праведныхъ, пошелъ съ обйтомъ не успокоиться, доколй не 

найду хотя то [небольшое число трехъ праведныхъ, безъ 

которыхъ «нйсть граду столшя»; но куда я ни обращался, 

кого ни спрашивалъ—вей отвечали мнй въ томъ родй, что 

праведныхъ людей не видывали, потому что вей люди грйшные, 

а такъ, кое-какнхъ хорошихъ людей и тотъ, и другой 

знавали. Я и сталь это записывать. Праведны они, думаю, 

себй, или неправедны,— все это надо собрать и потомъ разобрать: 

чтб тутъ возвышается надъ чертою простой нравственности 

и потому «свято Господу». 

II вотъ кое-что изъ моихъ записей.

ОДНОДУМ ъ. 


Въ царствование Екатерины XI, у Н'Ькоторыхъ приказнаго 

рода супруговъ, по фамилш Рыжовыхъ, родился сы т. 

по имени Алексашка. Жило ото семейство въ СолигаличЬ, 

уЬздномъ городке костромской губерн1и, расположенном’!, 

при рЬкахъ Костроме и СвЬтиц!;. 'Гамъ, по словарю кн. Гагарина, 

значится семь каменныхъ церквей, два духовныя 

и одно светское училище, семь фабрикъ и заводовъ, тридцать 

семь лавокъ, три трактира, два питейныхъ дома и 

3,6Г)Г> жителей обоего пола. Въ городе бываютъ двЬ годовыя 

ярмарки и еженедельные базары; кроме того, значится 

«довольно деятельная торговля известью и дегтемъ». Въ то 

время, когда жилъ нашъ герой, здесь были еще соляныя 

варницы. 

Все это надо знать, чтобы составить понятно 0 томъ, 

какъ могъ жить и какъ, действительно, жилъ мелкотравчатый 

герой нашего разсказа Алексашка или, впоследствии, 

Александр!. Аоанасьевичъ Рыжовъ, по уличному прозванш 

«Однодумъ». 

Родители Алексашки имели собственный домъ, — одинъ 

изъ техъ домиковъ, которые вт. здешней лесной местности 

ничего не стоять, но, однако, даютъ кровъ. Другихъ дйтей, 

кроме Алексашки, у приказиаго Рыжова не было, или, по 

крайней мере, о нихъ мне ничего не сказано. 

Приказный умеръ вскоре после рождении этого сына и 

оставнлъ жену и сына ни съ чемъ, кроме того домика, 

который, какъ сказано, «ничего не стбилъ». Новдова-при-

— 77 - 

казничиха сама дорого отбила: она была изъ т1;хъ русскихъ 

жонщинъ, которая «въ нс сроб’Ьетъ, снасетъ; коня на 

скаку остановить,—въ горящую избу взойдегь»,— простая, 

здравая, трезвомысленная русская женщина, съ силою въ 

rfe-Tb, съ отвагой въ дунгЬ и съ нЬжною способностью любить 

горячо и вЬрно. 

Когда она овдовела, въ ней еще были нрштности, пригодный 

для непрнхотливаго обихода, и къ пей кое-кто засылали 

свахъ, но она отклонила новое супружество и стала 

заниматься леченьемъ пироговъ. Пироги изготовлялись но 

скоромнымъ днямъ съ творогомъ и печенкою, а но постнымъ— 

съ кашею и горохомъ; вдова выносила ихъ въ ночвахъ на 

площадь и продавала но медному пятаку за штуку. Отъ 

прибыли своего пирожнаго производства она питала себя 

и сына, котораго отдала въ науку «мастерице»; мастерица 

научила Алексашу тому, что сама знала. Дальнейшую же, 

болЬе серьезную науку пренодалъ ему дьякъ съ косою и 

съ кожанЫмъ карманомъ, въ коемъ у него безъ всякой табакерки 

содержался нюхательный порошокъ для извЬстнаго 

употреблешя.' 

Дьякъ, «отучивъ» Алексашку, взялъ горшокъ каши за 

выучку; и съ этимъ вдовииъ сынъ иошелъ вгь люди добывать 

себЬ хлебъ-соль и вей определенный для него блага 

Mipa. 

Алексашке тогда было четырнадцать л4тъ и въ этомъ 

возрасте его можно отрекомендовать читателю. 

Молодой Рыжовъ породою удался въ мать: онъ был ь рослый, 

плечистый, — почти атдетъ, необъятной силы и несокрушимаго 

здоровья. Въ свои отрочесше годы онъ былъ 

уже первый силачъ и такъ удачно иредводительствовалъ 

стпною на кулачныхъ бояхъ, что на которой стороне былъ 

Алексашка Рыжовъ,—та считалась непобедимою, Онъ былъ 

досужъ и трудолюбивъ. Дьякова школа дала ему превосходный, 

круглый, четкШ, красивый ночеркъ, которыми онъ наиисалъ 

старухами множество заупокойныхъ помина!йй и 

темъ нодожилъ начало самопиташя. Но важнее этого были 

тЬ свойства, который дала ему его мать, сообщившая живымъ 

дрнмеромъ строгое и трезвое настроеше его здоровой 

душе, жившей въ здоровомъ и сильномъ гЬ л е . Онъ бьиъ, 

какъ мать, умЬренъ во всеми и никогда не прибегали ни 

къ чьей посторонней помощи.

— 78 — 

Въ четырнадцать хЪтъ онъ уже считать гр4хомъ 4сть 

ыатерннъ хл’Ьбъ; поминанья приносили немного и притоми 

заработокъ этотъ, зависящШ отъ случайностей, былъ непостояненъ; 

къ торговлй Рыжовъ питалъ врожденное отвраmeHie, 

а оставить Солигадичъ не хогЬдъ, чтобы не разлучаться 

съ матерью, которую очень любилъ. А потому надо 

было здЬсь же промыслить себ'Ь занятие, и онъ его промыслилъ. 

Въ то время у насъ только образовывались постоянный 

почтовый сообщентя: между ближайшими городами учреждались 

разъ въ недЬлю гонцы, которые носили суму съ пакетами. 

Это называлась пЬшая почта. Плата за эту службу 

назначалась не великая: рубля полтора въ мЬсяцъ «на своихъ 

харчахъ и при своей обуви». Но для кого и такое 

содержите было заманчиво, тЬ колебались взяться носить 

почту, потому что для чуткой христианской совести руескаго 

благочестия представлялось сомнительными: не заключается 

ли въ такой пустой затйЬ, какъ разноска бумаги, 

чего-нибудь еретическаго и противнаго истинному хриспанству? 

Всякий, кому довелось о томъ слышать,—раздумывали, 

какъ бы не истравнгь этими душу, и за мзду временную 

не потерять жизнь вЬчную. И тутъ-то вотъ общее сердо- 

6ouie устроило Рыжовкина Алексашку. 

— Онъ, говорили, сирота: ему больше Господь простить,— 

особенно по ребячеству. Ему, если его на поноскй 

дорогою медвйдь или волки задеретъ, и онъ на судъ нредстанетъ, 

одно отвечать: «не разумели, Господи», да и только. 

И въ ту пору взять съ него нечего. А если да онч, уцЬл'йетъ 

и современемъ въ лРга взойдетъ, то можетъ въ монастырь 

пойти и все преотлично отмолить, да еще не за 

своей св'Ьчой и при чужомъ ладаиЬ. Чего ему еще по сиротству 

его ожидать лучшаго? 

Самъ Алексашка, котораго это касаюсь вейки бол to, 

былъ отъ Mipa не прочь и на M ipn не челобитчики: онъ 

емйлою рукою взяли почтовую суму, взвалили ее на нлечи 

и стали таскать изъ Солигалича въ Чухлому и обратно. 

Служба въ пйшей почтй пришла ему совершенно по вкусу 

и по натурй: онъ шелъ одинъ черезъ лйса, поля и болота 

и думали про себя свои сиротсшя думы, как in слагались 

въ немъ подъ живыми впечатл’Ьшемъ всего, что встречать,

— 79 — 

чтб вид-Ьлъ н слышалъ. При такихъ усдов1яхъ изъ него 

могъ бы выйти иоэтъ въ род-t Бориса или Кольцова, но у 

Алексашкп Рыжова была другая складка,—не поэтическая, 

а философская, и изъ него вышелъ только зам-Ьчательный 

чудакъ «Однодумъ». Ни даль утомнтельнаго пути, ни зной, 

ни стужа, ни вйтры и дождь его не пугали: почтовая сума 

до такой степени была ннпочемъ его могучей спи at, что 

онъ, KpoMt этой сумы, всегда носилъ съ собою еще другую, 

сЬрую, холщовую Сумку, въ которой у него лежала толстая 

книга, тгЬвшая на него неодолимое вл!яше. 

Книга эта была «Биб.па». 


МнЬ не извЬстно, сколько лЬтъ онъ нссъ службу въ n t- 

шей почгЬ, безпрестанно таская суму и Библии, но, кажется, 

это было долго и кончилось тЬмъ, что п-Ьшая почта зам-Ьнилась 

конною, а Рыжову «вышелъ чннъ». Пос.гЬ этихъ 

двухъ важныхъ въ жизни нашего героя событШ, въ судьб'Ь 

его произошелъ большой переломъ: охочШ ходокъ съ почтою, 

онъ уже не захот-Ьлъ -Ьздить съ почтаремъ и сталъ 

искать себ-Ь другого мЬста, — опять ненремйнно тамт. же, 

въ Солигалич'Ь, чтобы не разстаться съ матерью, которая 

въ то время уже остар-Ьла и, иритупЬвъ зр'Ьшемъ, стала 

хуже печь свои пироги. 

Судя по тому, что чины на низшихъ ПОЧТОВЫХ'!, должностяхъ 

получались очень не скоро, напримФръ, лЬтъ за 

двйнадцать,— надо думать, что Рыжовъ имйлъ объ эту нору 

л-Ьтъ двадцать шесть или даже немножко бо.тЬе и во всо 

это время онъ только ходилъ взадъ и впередъ изъ Солигалича 

въ Чухлому и на-ходу, и на отдых-Ь читалъ одну 

только свою Биб.пю вт. затрапезномъ переплегЬ. Онъ начитался 

ея вволю и иршбрЬлъ въ ней больная и твердый иознащя, 

легшin въ основу всей его последующей оригинальной 

жизни, когда онъ сталъ умствовать и прилагать къ дйлу 

свои библейсын воззрЬшн. 

Конечно, во всемъ этомъ было много оригинальнаго. Рыжовъ, 

напримЬръ, зналъ наизусть вей иисанЬя многихъ 

нророковъ и особенно любилъ Ilcairo, пшрокое богоиГдЬше 

котораго отвЬчало его душевпой настроенности и составляло 

весь его катехизисъ и все ooroc.ionie. 

Старый человЬкъ, знавипй во время своей юносн восьми-

— 80 — 

десятшштилЬтняго Рыжова, когда онъ уже прославился и 

заслужили имя «Однодума», говорнлъ мнЬ, какъ этотъ старикъ 

вспоминали какой-то «дубъ на болот!;», гдЬ онъ особенно 

дюбилъ отдыхать и «кричать ветру». 

— Стану,—говорить,—бывало, и воплю встрЬчь воздуху: 

«Позна волъ стяжавшаго и оселъ ясли господина своего, 

а люд!е мои неразум'Ьша. С1;ми лукавое; сыны беззакошя! 

Что еще уязвляетесь прилагая неправды! Всякая 

глава въ болезнь,—всякое сердце въ пдачъ.—Что ми множество 

жертвъ вашнхъ: тука агнцовъ и крови юнццъ и 

козловъ не хощу. Но приходите явитися мн. И аще принесете 

ми семидалъ—всуе; кадило мерзость ми есть. НовомЬсячШ 

вашнхъ и субботъ, и дне великаго не потерплю: 

поста и праздности, и новомрсячш вашихъ, и праздниковъ 

ненавидитъ душа моя. — Егда прострете руки ваши 

ко мн1», отвращу очи мои отъ васъ, и ащо умножите молсш 

я,—не услышу васъ. Измыйтесь, отымите лукавство отъ 

душъ вашнхъ. Научитеся добро творити, и придите истяжемся, 

и аще будутъ грехи ваши яко багряное—убЬлю ихъ 

яко снЬгь. Но князи не покоряются, — общницы татемъ 

любяще дары, гоняще воздаише— сего ради глаголегь Саваооъ: 

горе крЬпкимъ, — но престанегь бо ярость моя на 

противный». 

И выкрикивали сирота-мальчуганъ это «горе, горе крепкими» 

надъ пустынными болотомъ и мнилось ему, что вЬтеръ 

возьметъ и ионесетъ слова Исаш и отнесетъ туда, 

где виденным 1езек1илемъ «cyxia кости» лежать, не шевелятся; 

не нарастаетъ на нихъ живая нлоть и не ожнваетъ 

въ груди истлевшее сердце. 

Его слушали дубъ и гады болотные, а онъ самъ делался 

иолу-мистикомъ, нолу-агитаторомь въ библейскомъ духе,— 

по его словами: «дышали любовью и дерзновешемъ». 

Бее это созрело въ немъ давно, но обнаружилось въ ту 

пору, когда они получили чинъ и сталъ искать другого 

места, не надъ болотомъ. Развитие Рыжова было уже совершенно 

закончено и наступало время деятельности, вт. 

которой онъ могъ приложить правила, созданный ими себе 

на библейскомъ грунте. 

Подъ теми же дубомъ, надъ гЬмъ же болотомъ, гдЬ Рыжовъ 

выкрикивали словами Исаш «горе крепкими», онъ 

дождался духа, давшаго ему мысль самому сделаться i.-ptu-

— 81 — 

кимъ, дабы устыдить крЬпчайшихъ. И онт> припялъ это 

посвящеше и нрояосъ его во весь почти стол1шпй путь до 

могилы, ни разу не споткнувшись, никогда не захромавъ 

ни на правое колено, ни на левое. 

Впереди насъ ожидаетъ довольно образцовъ его задбхнувшейся 

въ тЬсногЬ удивительной силы и въ конце сказашя 

неожиданный актъ дерзйовеннаго безстрапйя, ув’Ьнчавшш 

его, какъ рыцаря, рыцарскою наградою. 


Въ ту отдаленную пору, къ которой восходить передаваемый 

мною разсказъ о Рыжов!;, самое главное лицо въ 

каждомъ русскомъ городишкЬ былъ городншпй. Не разъ 

было сказано и шгкЬмъ не оспорено, что, но понятно многихъ 

русскихъ людей, каждый городншпй былъ «третье 

лицо въ государстве». Государственная власть въ народномъ 

представлсн!н отъ первоисточника своего — монарха 

разветвлялась такъ: первое лицо въ государстве—государь, 

лравяпцй всемъ государствомъ; за нимъ второе — губернаторъ,* 

который править губерщею, и нотомъ прямо за губернатором’!. 

непосредственно следуетъ третье—городншпй, 

«сидящШ на городу». Исправниковъ тогда еще не было и 

потому о нихъ въ разделен in власти суждетя не полагали. 

Такъ это оставалось, впрочемъ, и виослЪдствш: исправникъ 

былъ чсловекъ разъездной и онъ сЬкъ только сельскихъ 

людей, которые тогда еще не имЬли самостоятельнаго пош 

ш я объ iepapxin, и кто ихъ ни сЬкъ— одинаково ногами 

перебирали. 

Введете повыхъ судебныхъ. учрежденШ, ограничившее 

прежнюю теократическую полноправность сельскихъ адмннистраторовъ, 

попортило это, особенно вч. городахъ, где 

оно значительно содействовало паден!ю но только городническаго, 

а даже губернаторскаго престижа, поднять который 

на прежнюю высоту уже невозможно,— по крайней 

мерЬ, для городничихъ, высокШ урядъ которыхъ заменонъ 

новшествомъ. 

Но тогда, когда обдумывалъ и решалъ свою судьбу 

«Однодумъ», — все это было еще въ своемъ благоустроенном!. 

порядке. Губернаторы сидели въ своихъ центрахъ 

какъ царьки: достуиъ кч. нимъ был ь труденъ и предстоите 

нмч. «сопряжено со страхомь»; они всЬмч. норовили гово- 

Сочинсш я Н. С. Л Ь скова. Т. III. 

G

— 82 — 

рить «ты», всЬ имъ кланялись въ поясъ, а ппые, по усердно, 

даже земно; протопопы ихъ «срЬтали» съ крестами и 

святою водою у входа во храмы, а подрукавная знать чествовала 

ихъ выражетемъ низмен наго искательства и едва 

дерзала, въ лицй немндаихъ избранныхъ своихъ представителей, 

просить ихъ «въ Bocnpie.MiiHKU къ купели». И они, 

даже когда соглашались снизойти до такой милости, держали 

себя царственно: они не йздили крестить сами, а посылали 

вместо себя чиновниковъ особыхъ поручен it: или адыотантовъ, 

которые отвозили «ризки» и принимали почетъ «въ 

лицй пославшаго». Все тогда было величественно, степенно 

и серьезно, подъ-стать тому доброму и серьезному времени, 

часто противопоставляемому нынйшяему времени, но доброму 

и не серьезному. 

Рыжову вышла прекрасная лишя приблизиться къ началу 

градской власти и, не разставаясь съ роднымъ Солигаличемъ, 

стать на четвертую ступень въ государств^: въ 

Солигалич'Ь умеръ старый квартальный, и Рыжовъ задумалъ 

проситься на его мЬсто. 


Квартальническое мйсто, хотя и не очень высокое, несмотря 

на то, что составляло первую ступень ниже городничаго, 

было, однако, довольно выгодно, если только челов'Ькъ, 

его занимающШ, хорошо умЬлъ стащить съ каждаго 

воза пол'Ьно дровъ, пару бураковъ, или кочанъ капусты; 

но если онъ не умйлъ этого, то ему было бы плохо, такъ 

какъ казеннаго жалованья по этой четвертой въ государств!; 

должности полагалось всего десять рублей ассигнациями 

въ мЬсяцъ, т. е. около двухъ рублей восьмидесяти 

пяти копеекъ но нынешнему счету. Н а это четвертая 

особа въ государств^ должна была прилично содержать 

себ:Г- и свою семью, а какъ это невозможно, то каждый 

квартальный «донималъ» съ тйхъ, которые обращались 

къ нему за чЬмъ-нибудь «ио касающемуся дЬлу». Безъ 

этого «донимашя» невозможно было обходиться и даже 

сами 1юльте|нанцы нротивъ этого не возставали. О «неберущемт.» 

квартальномъ никто и не думалъ, и потому 

если вей квартальные браги, то долженъ былъ брать 

и Рыжовъ. Само начальство не могло желать и териЬть, 

чтобы онъ портидъ служебпую лишю. Въ этомъ не могло

— S3 — 

быть никакого сойн'Ьшя и но могло быть о тозгь никакой 

речи. 

ГородничШ, къ которому Рыжовъ обратился за квартальничьимъ 

мЬстомъ, разумеется, не задавалъ себе никакого 

вопроса о его способности къ взятке. Вероятно, онъ думалъ, 

что на этотъ счетъ Рыжовъ будетъ какъ вс’Ь друпе, 

и потому у нихъ особаго договора на этотъ счетъ не было. 

ГородничШ пришить въ соображеше только его громадный 

роста, осанистую фигуру и пользовавшуюся большою известностью 

силу и неутомимость въ ходьбе, которую Рыжовъ 

доказалъ своимъ пЬшимъ ношешемъ почты. Все это были 

качества, очень подходяпця для полицейской службы, которой 

добивался Рыжовъ,—и онъ былъ сделанъ со.шгаличскимт> 

квартальнымъ, а мать его продолжала печь и продавать 

свои пироги на томъ самомъ базаре, где сынъ ея 

долженъ былъ установить и держать добрые порядки: блюсти 

весь верный и меру полную и утрясенную. 

Городничий сделалъ ему только одно внушеше: 

— Бей безъ повреждешя и по касающему моего не захватывай. 

Рыжовъ обязался это исполнять и погаелъ действовать, 

по вскорЬ aie началъ подавать о себе странныя сомнешя, 

которыя стали тревожить третью особу въ государстве, а 

самого бывшаго Алексашку, а ныне Александра Аоанасьевича, 

доводить до весьма тягостныхъ испытанШ. 

Рыжовъ съ псрваго же дня службы оказался по должности 

ретивъ и исправенъ: придя на базаръ, онъ разместить 

тамъ возы; разсадилъ иначе бабъ съ пирогами, помести иритомъ 

свою мать не на лучшее мЬсто. Пьяныхъ мужиковъ 

частш урезонилъ, а частш 'иоучилъ рукою властною, но 

съ щнятностыо, такъ хорошо, какъ будто имъ этимъ большое 

одолжеше сделалъ и ничего не взялъ за науку. Въ 

тотъ же день онъ отвергъ и прииошеше капустныхъ бабъ, 

пришедшихъ къ нему на поклйнъ по касаюгцому, и еще 

объявилъ, что ему по касающему ни отъ кого ничего и не 

следуетъ, потому что за все ого касающес ему «царь жалуета, 

а мзду брать Богъ запрещает.». 

День провелъ Рыжовъ хорошо, а ночь провелъ еще 

лучше: обошелъ весь городъ, и кого засталъ на ходу въ 

иоздшй часъ, разснросилъ: откуда, куда и по какой надобности? 

Съ добрымъ человЬкомъ поговорилъ, самъ его даже 

С*

— 81 

нроводилъ и посов'Ьтовалъ, а одному-другому пьяному ухо 

надралъ, да будошникову жену, которая подъ коровъ колдовать 

ходила, вь кутузку заперъ, а на утро явился къ 

городничему съ докладомъ, что видитъ себе въ д’Ьл'Ь одну 

помеху въ будошннкахъ. 

Проводятъ, говоритъ, они время въ праздности и 

спросонья ходятъ безъ надобности,—людямъ но касающему 

надоЬдаютъ и сами портятся. Лучше ихъ отъ ленивой пустоты 

отрешить и послать къ вашему высокоблагородш въ 

огородъ гряды полоть, а я одинъ все управлю. 

Городничему это было не вопреки, а домовитой городничихе 

совс'Ьмъ по сердцу: однимъ будошникамъ могло не 

нравиться, да закону не соответствовало; но будошниковъ 

кто думалъ спрашивать, а законъ... городничШ судилъ о 

немъ русскими судомъ: «законъ — что конь: куда надо— 

1 7 да и вороти его». Александра, же Аоанасьевичъ вышо 

всего ставилъ законъ: «въ п о т е лица твоего ешь хлЬбъ 

твой» и по тому закону выходило, что всяKie лшпше «приставники» 

бремя ненужное, которое надо отставить и приставить 

къ какому бы то ни было другому настоящему 

делу,— «потному». 

И учредилось это дЬло, какъ указала, Рыжовъ, и было 

оно пр1ятно въ очахъ правителя и народа и обратило къ 

Рыжову сердца людей благодарныхъ. А Рыжова, самъ ходитъ 

но городу днемъ, ходитъ одинъ ночью и мало-иомалу 

везде сталъ чувствоваться его добрый хозяйскШ досмотра,, 

и опять было это npiffrao въ очахъ всЬхъ. Словомъ, 

все шло хорошо и обещало покой невозмутимый, но тута,- 

то и бед а: не сварился народа,,—не кормилъ воевода, ни 

откуда ни что не касалося и, кроме уборки огорода, по 

было правителю прибылей ни больших!,, ни среднихъ, ни 

малыхъ. 

Городншпй возмутился духомъ, вникъ въ дйло, увидала,, 

что этакъ невозможно, и воздвигъ на Рыжова Ьдкое roncHie. 

Онъ попросила, протопопа разузнать, нЬтъ ли въ безкаоатсльномъ 

Ры ж о в е какого иеправослав1я, но протопопа, 

отвечалъ, что явнаго неправослав!я въ Рыжове онъ не усматривает!,, 

а зам’Ьчастъ въ немъ некую гордыню, происходящую, 

конечно, отъ того, что его мать пироги печетъ и 

ему отделяет!,. 

— Пресечь советую оный торгъ, ей нынЬ по сыну не-

— 85 — 

подобающШ, и уничтожится тогда ему оная его непомерная 

гордыня и онъ прикоснется. 

- Прес’Ьку,—отн'Ьчадъ городничШ, и сказалъ Рыжову:— 

своей матери на торгу сидеть не годится. 

— Хорошо,—отвЬчалъ Рыжовъ и взялъ мать съ ночвами 

съ базара, а въ укоризненномъ новеденш остался иопрежнсму,— 

не прикасался. 

Тогда протопоиъ указалъ, что Рыжовъ не справлялъ себе 

форменнаго платья и въ пасхальный день, скупо похристосовавшись 

съ одними ближними, не явился съ поздравлешомъ 

ни къ кому изъ именитыхъ гражданъ, на чтб rl;, ‘ 

вирочемъ, претензш не изъявляли. 

Это находилось въ зависимости одно отъ другого. Рыжовъ 

не ходнлъ за праздничными и потому ему не на что 

было обмундироваться, но обмундировка требовалась и она 

была у прежняго квартальнаго. Все видели у него и мундиръ 

съ воротомъ, и рейтузы, и сапоги съ кисточкой, а 

этотъ какъ ходилъ съ почтою, такъ и оставался въ полосатомъ 

тиковомъ бешмете съ крючками, въ желтыхъ нанковыхъ 

штанахъ и въ простой крестьянской шапке, а на 

зиму имЬлъ овчиный нагольный тулупъ, и ничего ипого 

не заводилъ, да и не могъ завести на 2 руб. 87 коп. 

месячнаго жалованья, па которое жилъ, служа вЬрою и 

правдою. 

Къ тому же, произошелъ случай, нотребовавийй деногь: 

умерла мать Рыжова, которой нечего было делать на земле 

после того, какъ она не могла на ной продавать пироги. 

Александръ Аоанасьевичъ схорошш. ее, но общему отзыву, 

«скаредно», чемъ и доказалъ свою нелюбовь. Онъ 

заплатилъ за нее причту' по-малости, но но самой-то пирожнице 

даже пирога не спекъ и сорокоуста не заказалъ. 

Еретикъ! и это было тЬмъ достовернее, что хотя городпичШ 

ему не довЬрялъ и протопоиъ въ немъ сомневался, 

но и городничиха и протопопица за него горой стояли, - 

первая за иригонъ на ея огородъ бударей, а вторая по 

какой-то тайной причине, лежавшей въ ея «характере соиротивлешя». 

Въ этихъ особахъ Александръ Аоанасьевичъ шгЬлъ защитницъ. 

Городничиха сама ему нослача отъ урожая земного 

двЬ мЬры картофеля, но онъ, не развязывая мешковъ,

— 86 — 

нринесъ картофель назадъ па своихъ плечахъ и коротко 

сказалъ: 

— За усерд1е благодаря, а даровъ не npiesuiio. 

Тогда протопопица, дама мнительная, поднесла ему дв'Ь 

коленкоровый манишки своего древняго рукодЬлья отъ гЬхъ 

норъ, когда ехце нротопопъ былъ ставленникомъ, но чудакъ 

и этого не взялъ: 

— Нельзя, говоритъ, дары брать, да и, одЬваясь по простота, 

я никакой въ семъ щегольства пользы не нахожу. 

Туть и сказала протопопица мужу въ злости задорное слово: 

— Вотъ -бы, говорить, кому пристало у алтаря стоять, 

а не вамъ, обираламъ духовньшъ. 

Нротопопъ осердился,—велЬлъ жен1; молчать, а самъ все 

лежалъ да думалъ: 

«Это новость массонская, и если я ее усд'Ъжу и открою, 

то могу быть въ болыиомъ отличи!, и даже могу въ Петербурга 

переехать.» 

Такъ онъ этимъ забредилъ и съ бреду составилъ планъ, 

какъ обнажить совесть Рыжова до раздЬлешя души съ 

гЬломъ. 


Подходилъ Великш ностъ и нротопопъ, какъ на ладонкЬ, 

видЬлъ, какимъ образомъ онъ обнажить душу Рыжова до 

раздЬлетя, и тогда будетъ знать, какъ поступить съ нимъ 

но злобй его уклонешя отъ истинъ православия. 

Съ этою цйлью онъ прямо присовРтовалъ городничему 

прислать къ нему на духъ полосатаго квартальнаго на первой 

же недйл'!;. А на духу онъ обЬщалъ его хорошенько 

пронять и, гпЬвомъ Божймъ припугнувъ, все оть него выведать, 

чтб въ немъ есть тайнаго и сокровениаго, и за чтб 

онъ всего касающаго чуждается и даровъ но щйемлетъ. А 

затЬмъ сказалъ: увидимъ но открытому страхомъ виду его 

совести, чему онъ подлежать будетъ, и тому его и подвергнемъ, 

да спасется духъ. 

Помянувъ слова Павла, нротопопъ сталъ ждать покойно, 

зная, что въ нихъ шйждо своя отыскать можетъ. 

Городи iiaitt тоже сдЬлалъ свое д'Ьло. 

— Памъ съ тобой, Адсксандръ Аоанасьевичъ, какъ в»днымъ 

лицамъ въ городЬ,— сказалъ онъ:— надо въ народ'Ь религш 

иримЬръ показать и къ церкви сдЬлать иочтшпе.

— 87 — 

Рыжовъ отвечать, что онъ согласенъ. 

— Изволь же, братецъ, говеть и испов'Ьдаться. 

- Согласенъ,—отвечать Рыжовъ. 

— И какъ оба мы люди на виду у веЬхъ, то и на виду 

все это должны сделать, а не какъ-нибудь, прячучись. Я 

къ протоноиу на духъ хожу,— онъ всЬхъ въ духовенстве 

оиытн'Г.е,—и ты къ нему иди. 

— Пойду къ протопопу. 

Да; и иди ты на первой недЪлЬ, а я на последней 

пойду,—такъ и разделимся. 

—- И на это согласенъ. 

Протопонъ выисповедалъ Рыжова и даже похвалился, 

что на все корки его пробрать, но не нашелъ въ немъ 

гр^ха къ смерти. 

— Каялся, говоритъ, въ одномъ, другомъ, въ третьемъ,— 

во всемъ не сиять по-малости, но грЬхи все простые, человечесше, 

а нротивъ начальства особаго зла не мыслить 

и ни на васъ, ни на меня «но касающему» доносить не 

думаетъ. А что «даровъ не щнемлетъ»,—то это но одной 

вредной фантазии 

— Все же, значить, есть въ немъ вредная фанташя. А 

въ чемъ она заключается? 

— Библш начитался. 

— Ишь его, дурака, угораздило! 

— Да; начитался отъ скуки и позабыть не можетъ. 

— ЭкШ дуракъ! чтб же теперь съ нимъ сделать? 

— Ничего не сДйлаешь: онъ ужо очень далеко начитапъ. 

— Неужели до самого до «Христа» дошедъ? 

— Всю, всю нрочиталъ. 

— Ну, значить, шабашь. 

Пожалели и стали къ Рыжову милостивее. Н а Руси все 

православные знаютъ, что кто Библш нрочиталъ и «до 

Христа дочитался», съ того резонныхъ постунковъ строго 

спрашивать нельзя; но зато этакие люди, что юродивые,— 

они чудесятъ, а никому не вредны и ихъ не боятся. Впрочемъ, 

чтобы быть еще обезнеченнее насчетъ стран наго 

исправлешя Рылеева «по касающему», отецъ протопонъ 

пренодалъ городничему мудрый, но жестокШ совЬть,—чтобы 

женить Александра Аоанасьевича. 

,— Женатый человекъ,—развивалъ протопопъ: — хотя п 

«до Христа дочитается», но ему свою честность соблюсти

трудно: жена его начнетъ нажигать, и не тЬмъ, такъ другимъ 

маноромъ такъ доймстъ, что онъ ей уступить и всю 

Библно изъ головы выпустит!,, а станетъ къ дарамъ пршмчивт, 

и начальству нреданъ. 

Городничему советь пришедъ по мыслямъ, и онъ заказалъ 

Александру Аоапасьевичу, чтобы топ. какъ знасп., а 

непременно женился, потому что холостые люди на политичныхъ 

должностяхъ не надежны. 

— Какъ хочешь, говорить, брать, а ты мне въ разсужденш 

всего хорошъ, но въ разсуждеши одного не годишься. 


— Холостой. 

— Что же въ томъ за укоризна? 

— Въ томъ укоризна, что можешь что-нибудь вероломное 

сделать и сбежать въ чужую губернно. Тебе, ведь, теперь 

что?— схватплъ свою Бибель да и весь туп.. 

— Весь тутъ. 

■— Вотъ это и неблагонадежно. 

— А разве женатый благонадежнее? 

— И сравненья ней.; изъ жената го я, говорить, хоть 

веревку вей, онъ все стернить, потому что онъ птенцовъ 

заведетъ, да и бабу пожадеетъ, а холостой самъ чтб птица, 

— ему доверить нельзя. Такъ вотъ — либо уходи, либо 

женись. 

Загадочный чудакъ, выслушавъ такое разсуждеше, нимало 

не смутился и отвечалъ: 

— Что же,—и женитьба вещь добрая, она отъ Бога показана: 

если требуется—я женюсь. 

— Но только ты руби дерево по себЬ. 

— По себЬ вырублю. 

— И выбирай поскорее. 

— Да у меня уже выбрана: надо только сходить посмотреть, 

не взяли ли ее друпс. 

ГородничШ надъ нимъ посмеялся: 

— Ишь ты,, говорить, греховодникъ, — будто за нимъ и 

греха никогда не водится, а онъ себе уже и жену высмотр'Ьлъ. 

Где гре.хамъ не водиться!—отвечалъ Александръ Аеанасьевичъ: 

— нолонъ сосудъ мерзости, а только невесту я 

еще не сваталъ, но, действительно, на приметЬ имею п 

прошу нозволешя сходить на нее взглянуть.

— 89 — 

— А гд’Ь она у тебя,—не здешняя, верно,—дальняя? 

— Да, такъ, и не здешняя, и не дальняя,— у ручья при 

болотце живетъ. 

ГородничШ еще посмеялся, отпустилъ Рыжова и, заинтересованный, 

ждстъ: когда его чудакъ вернется и чтб 

скажетъ? 


Рыжовъ, действительно, срубилъ дерево по себЬ: черозъ 

нед'Ьлю онъ привелъ въ городъ жену — ражую, белую, румяную, 

съ добрыми карими глазами и съ покорностью въ 

каждомъ шагЬ и движенш. ОдЬта она была по-крестьянски, 

и шли оба супруга другт, за другомъ, неся па илечахъ 

коромысло, на которомъ висела подвязанная холщевьшъ 

концомъ расписная лубочная коробья съ приданымъ. 

Бывалые торговые люди сразу узнали въ этой особй дочь 

старой бабы Козлихи, чтб жила въ одинокой избушке у 

ручья надъ болотомъ и слыла злою колдуньею. Bet, думали, 

что Рыжовъ взялъ себе колдуньину девку въ работницы. 

Это отчасти такъ и было, но только Рыжовъ, прежде 

чЬмъ привести эту работницу домой, — перевенчался съ 

нею. Супружеская жизнь обходилась ему ничуть не дороже 

холостой; папротивъ, теперь ему стало даже выгоднее, потому 

что онъ, приведя въ домъ жену, тотчасъ ate отпустилъ 

батрачку, которой много ли, мало ли, а все-таки нлатилъ 

рубль медью въ мЬсяц'ь. Съ этихъ поръ медный рубль былъ 

у него въ кармане, а хозяйство пошло лучше; здоровыя 

руки его жены никогда но были праздны: она себе и пряла, 

и ткала, да еще оказалоей мастерицею валять чулки и 

огородничать. Словомъ, жена его была простая, досуисая 

крестьянская женщина, верная и покорная, съ которою 

библейскШ чудакъ могъ жить по-библейски, и разсказать о 

ней, кроме сказаннаго, нечего. 

Обращение- съ женою у Александра Аоанасьевнча было 

самое простое, но своеобразное: онъ ей говорилъ «ты», а 

она ему «вы»; онъ звалъ се «баба», а она его Александр!. 

Аоанасьевичъ; она ему служила, а онъ былъ ея господин!,; 

когда онъ съ нею заговаривалъ, она отвечала, — 

когда онъ молчалъ, она не смела спрашивать. За столомъ 

онъ сидЬлъ, а она подавала, но ложе у нихъ было общее 

и, вероятно, это было причиною, что у нихъ появился 

нлодъ супружества. Плодъ былъ одинъ—единственный сынъ,

котораго «баба» выкормила, а въ вослиташе его не вмешивалась. 

Любила ли «баба» своего библейского мужа, или пе любила—это 

въ ихъ отношешяхъ ничймъ не проявлялось, но 

что она была верна своему мужу — это было несомненно. 

Кроме того, она его боялась какъ лица, поставденнаго 

надъ нею закономъ Божсскимъ и имеющаго на нее божественное 

право. Мирному житно ея это не мешало. Грамоте 

она не знала и Александръ Аеанасьевичъ не желали 

пополнять этого пробйла въ ея воспитании Жили они, разумеется, 

спартански, въ самой строжайшей умеренности, 

но не считали это несчасгаемъ; этому, можетъ-быть, много 

помогало, что и мнопе друпе жили вокругъ не въ ббльшемъ 

довольстве. Чаю они не пили и не содержали его 

въ заводе, а мясо ели только по болыпимъ праздникамъ—• 

въ остальное же время питались хлебомъ и овощами, 

квасными или свежими съ своего огорода, а всего более 

грибами, которыхъ росло въ изобилш ВЪ ИХЪ лесной стороне. 

Грибы эти «баба» летнею порою сама собирала но 

лесамъ и сама готовила въ прокъ, но, къ сожалешю ея, 

заготовляла ихъ только однимъ спосббомъ сушешя. Солить 

было нечемъ. Расходъ на соль въ потребномъ количестве 

для всего запаса невходилъ въ разе четь Рыжова, а когда 

«баба» однажды насолила кадочку груздей солью, которую 

ей подарилъ въ мешечке откупщики, то Александръ Аеанасьевичъ, 

дознавшись объ этомъ, «бабу» патриархально 

побилъ и свелъ къ протопопу для наложешя на нее эпитиыш 

за ослушан ie противъ завЬтовъ мулса, а грибы ц е 

лою кадкою собственноручно прикатилъ къ откупщикову 

двору и велелъ взять «куда хотятъ», а откупщику сделали 

выговоръ. 

Таковъ былъ этотъ чудакъ, про котораго изъ долготы 

его дней тоже разсказывать много нечего; сидедъ онъ на 

своемъ мест*, делалъ свое маленькое дёло, не пользующееся 

ннчьимъ особенными сочувств1емъ и ничьего особеннаго 

сочувств1я не искали; солигаличсше верховоды считали 

его «поврежденными отъ Библш», а простецы судили о 

немъ просто, что онъ «такой-некШ-этакой». 

Довольно неясное определение это для нихъ имело знаneHie 

ясное и понятное. 

Рыжовъ нимало не заботился, чтб о немъ думаютъ: онъ

— 91 — 

честно служили всеми и особенно не угождалъ никому; въ 

мысляхъ же своихъ отчитывался Единому, въ Кого неизм'Ьнно 

и крепко верили, именуя Его учредителемъ и хозяиномъ 

всего сущаго. Удовольствие Рыжова состояло въ 

исполнены своего долга, а вышшй духовный комфорта — 

философстиоваше о высшихъ вопросахъ Mipa духоннаго и 

объ отражены законовъ того M ip a въ явлешяхъ и въ судьбахъ 

отдел ышхъ людей и цйлыхъ дарствъ и народовъ. 

Не им'Ьлъ ли Рыжовъ общей многимъ самоучкамъ слабости 

считать себя вс'Ьхъ умн1»е — это не известно: но онъ 

не былъ гордъ и своихъ в'Ьровашй и взглядовъ опъ никому 

никогда не навязывалъ и даже не сообщали, а только 

вписывали въ болышя тетради синей бумаги, который подпшвалъ 

въ одну обложку съ многозначительною надписью: 

«Однодумъ». 

Чтб было написано во всей этой громаднейшей рукописи 

полицейскаго философа— осталось сокрытымъ, потому 

что со смертью Александра Аеанасьевича его «Однодумъ» 

пропалъ, да и по памяти о немъ много никто разсказать 

но можетъ. Едва только два-три места изъ всего «Однодума» 

были показаны Рыжовыми одному важному лицу 

при одномъ необычайномъ случае его жизни, къ которому 

мы теперь приближаемся. Остальные же листы «Однодума», 

о существованья котораго зналъ почти весь Содигалнчъ, 

изведены на оклейку сгЬнъ или, можета-быть, и сожжены, 

во избежанге ненр1ятностей, такъ какъ это сочинеше заключало 

въ себе много несообразнаго бреда и релипозныхъ 

фантазШ, за которыя тогда и автора, и чтецовъ посылали 

молиться въ СоловецкШ монастырь. 

Духъ же этой рукописи сталъ известенъ съ настунающаго 

достоиамятнаго въ хроникахъ Солигалича нроисше- 

c T B i n . - 


Не могу съ точностью вспомнить и ire знаю, гдЬ справиться: 

въ которомъ именно году въ Кострому былъ назначенъ 

губернаторомъ Сергей Степановичи Ланской, вноследствш 

графъ и известный министрь внутреинихъ д1игь. 

Сановники этотъ, но меткому замечание одного его современника, 

«имели сильный умъ и надменную фигуру», и 

такая краткая характеристика верна и вполне достаточна

— 92 — 

для представлетя, какое нужно иметь о немъ нашему читателю. 

Можно, кажется, добавить только, что Ланской уважалъ 

въ людяхъ честность и справедливость и самъ былъ добръ, 

а также любилъ Pocciio н русскаго человека, но понималъ 

его барственно, какъ аристократ!., имЬвнпй на все чужеземный 

взгляда, н западную мЬрку. 

Назначеше Ланского губернаторомъ въ Кострому случилось 

во время чудаческаго служешя Александра Аоанасьевнча 

Рыжова солигаличскимъ квартальным!., и притомъ 

еще при н’Ькоторыхъ особенныхъ обстоятельствах!,. 

По вступлеши Сергея Степановича въ должность губернатора, 

онъ, по примеру многихъ деятелей, прежде всего 

«размелъ губершю», т.-е. выгналъ со службы великое множество 

нерадивыхъ и злоупотреблявших!, своею должностью 

чиновниковъ, въ числ'Ь коихъ былъ и солигаличскШ городничШ, 

при которомъ состоял!, квартальнымъ Рыяювъ. 

По изгнаши со службы негодных!, лицъ, новый губернаторъ 

не спешили замещать ихъ другими, чтобы не попасть 

на такнхъ же, а можетъ-быть еще и на худшихъ. 

Чтобы избрать людей достойныхъ, онъ хогЬлъ оглядеться 

или, какъ нынче по-русски говорятъ, «квитироваться». 

Съ этого ц’Ьлыо должности* удаленныхъ лицъ были пору- , 

чены временными заместителями изъ младшихъ чиновниковъ,— 

а губернаторъ вскорЬ лее предприняли объезди всей 

губернш, затрепетавшей странными трепетомъ отъ однихъ 

слуховъ о его «надменной фигуре». 

Александръ Аоанасьевичъ исправляли должность городничаго. 

Чтб опт, дЬлалъ на этомт, заместительстве отмйннаго 

отъ ирежнихъ «сталыхъ» порядковъ,— этого не знаю; 

но, разумеется, онъ не бралъ взяток!, на городничестве, какъ 

не бралъ ихъ на своемъ квартальничествё. Образа жизни 

своей и OTiioiueHiii къ людямъ Рыжовъ тоже не меняли,— 

даже по садился па городничеекчй стулъ нередъ зерцало, 

а подписывался «за городПичаго», сидя за своими изъеденными 

чернилами столикомъ у входной двери. Этому последнему 

упорству Рыжовъ имели объяснение, находящееся въ 

связи оъ апооеозою его жизни. У Александра Аоанасьевича 

и после многихъ лети его службы точно такъ же, какъ и 

въ первые д а й его квартальничества,—не было форменнаго 

платья, и онъ правили «за городничаго» все въ томъ жо

— 93 — 

просаленномъ и перештопанномъ бешмете. А потому на 

представлешя письмоводителя пересесть на место оиъ 

отв^чалъ: 

— Не могу: хитонъ обличастъ мя, яко нгЬсть браченъ. 

Все это такъ и было записано имъ собственною рукою 

въ его «Однодум!;», съ добавлешемъ, что письмоводитель 

иредлагалъ ему «пересесть въ бешмет!;, но снять орла на 

зерц ал!;», однако, Александра, Аоанасьевичъ «оставилъ ciio 

непристойность» и продолжалъ сидеть на прежнемъ мЬсгЬ 

т . бешмет!;. 

Д!;лу полицейской расправы въ город!; эта неформенность 

не мешала, но вопросъ становился совершенно инымъ, 

когда пришла в!;сть о пргЬзд!; «надменной фигуры». Александръ 

Аоанасьевичъ, въ качеств!; градоначальника, долженъ 

былъ встретить губернатора, принять и рапортовать 

ему о благосостоянии Солигалича, а также отвечать на всЬ 

вопросы, каше Ланской ему предложить, и репрезентовать 

ему всЬ достопримечательности города, начиная оть собора, 

до тюрьмы, пустырей, овраговъ, съ которыми никто по 

зналъ чтб д!;лать, 

Рыжовъ, действительно, имелъ задачу: какъ ему отбыть 

все это въ своемъ бешмете? Но опъ объ этомъ нимало не * 

заботился, зато много забота причиняло это вс!;мъ другимъ, 

потому что Рыжовъ своимъ безобрашемъ мота на первомъ 

же шагу прогневить «надменную фигуру». Никому и въ 

голову не приходило, что именно Александру-то Аоанасьевичу 

и предстояло удивить и даже обрадовать вейхъ пугавшую 

«надменную фигуру», и даже напророчить ему повышете. 

Вообще заботливый Александръ Аоанасьевичъ нимало по 

смущался, какъ онъ явится, и совсемъ не разделялъ общей 

чиновничьей робости, черезъ чтб подвергся осуждение и 

даже ненависти и палъ во мненш своихъ согражданъ, но 

надъ съ гЬмъ, чтобы потомъ встать всехъ выше и оставить 

по себе память героическую и почти баснословную, 


Не излишне еще pan, напомнить, что въ гЬ недавшя, 

но глубоко проваливнпяся времена, къ которымъ относится 

разсказъ о Рыжове, губернаторы были совсемъ не то, что 

въ нын!;ш1пе лукавые дни, когда велнч1е этихч. сановни-

— 91 — 

ковъ значительно пало, или, по выражение некоего духовнаго 

летописца, «жестоко подвалишася». Тогда губернаторы 

ездили «страшно», а встречали ихъ «притрепетно». Тече- 

Hie ихъ совершалось въ грандшзной суете, которой работали 

не только все младипя начальства и власти, но далее 

и чернь, и четверонопе скоты. Города къ пргЬзду губернаторовъ 

воспринимали номазаше мйломъ, сажей и охрою; 

на шлагбаумы заново наводилась национальная пестрядь 

казенной трехцветки; бударямъ и инвалидамъ внушали 

«головы и усы наваксить», — нзъ больницъ шла усиленная 

выписка вт. «оздоровку». Во всеобщемъ оживленш участвовало 

все до конецъ земли; изъ деревень на тракты сгоняли 

бабъ и мужиковъ, которые по м1;сяцамъ кочевали, чиня 

дорожныя топи, гати и мосты; на станщяхъ замедляли 

даже оглашенные курьеры и разные поручики, спешно 

'Ьдунце по безчисленнымъ казеннымъ надобностямъ. Станщонные 

смотрители въ эту пору отмепщвали неспокойному 

люду свои нестерпимыя обиды и съ непоколебимою душевною 

тг.срдос'пю заставляли плестись на какихъ попало 

клячахъ, потому что хороння лошади «выст^вались» подъ 

губернатора. Словомъ, не было никому ни проходу, ни 

проезду безъ того, чтобы онъ не осязадъ какимъ-нибудь 

изъ своихъ чувствъ, что въ природ!; всЬхъ вещей пронсходитъ 

нечто чрезвычайное. Благодаря этому, тогда безъ всякаго 

пустозвонства болтливой прессы всякъ, старт, и младъ, 

знали, что йдетъ тотъ, кого н1;тъ на всю губернда больше, 

и вей, кто какъ умйлъ, выражали по этому случаю искреннему 

своему разнообразный свои чувства. Но самая возвышенная 

деятельность происходила въ центральныхъ гвгЬздахъ 

уйздмаго властелинства—вт. судебныхъ канцслщмяхъ, 

гдй дёло начиналось съ утомительной и скучной отмЬткн 

регистровъ, а кончалось веселою операщею обметашя стенъ 

и мытья ноловъ. Поломойство — это было что-то вт. родй 

классическихъ орпй въ дни сбирашя винограда, когда все 

напряженно ликовало, им'Ья одну заботу: пожить, пока наступить 

часъ смертный. Въ канцелярш за неболыпимъ конвоемъ 

кривыхъ инвалидовъ доставляли изъ острога смертною 

скукою соскучившихся арестантокъ, которыя, ловя 

краткШ мнгь счасття, пользовались здесь пленительными 

правами своего пола—услаждать долю смертныхъ. Декольте 

и маншкуртъ, съ которыми оне приступали къ работЬ,

— 95 — 

столь возбудительно действовали на дежурившихъ при бумагахъ 

молодыхъ приказныхъ, что последсшемъ этого, 

какъ известно, въ острогахъ нередко появлялись на светъ 

такъ-называемыя «поломойныя дети», — непризнаннаго, но 

несомненно благороднаго происхожденгя. 

Въ эти же дни въ домахъ чернили парадные сапоги, 

белили рейтузы и приготовляли слежавппеся и поточенные 

молыо мундиры. Это тоже оживляло городъ. Мундиры сначала 

провпшивамi въ жаркШ день на солнышке, раскидывая 

ихъ на протянутыхъ черезъ дворъ веревкахъ, чтб 

ко-всякимъ воротамъ привлекало множество любопытныхъ; 

потомъ мундиры выбивали прутьями, растянувъ на подушке, 

или на войлочке; затемъ ихъ трясли, еще позже ихъ 

штопали, утюжили и, наконецъ, раскидывали на кресле 

въ зале или другой парадной комнате, и въ закличете 

всего—въ конце концовъ ихъ втихомолку кропили изъ священныхъ 

бутылочекъ богоявленскою водой, которая, если 

ее держать у образа въ заткнутой воскомъ посудине, не 

портится отъ одного Крещеньева дня до другого и нимало 

но утрачиваетъ чудотворной силы, сообщаемой ей въ моментъ 

погружешя креста съ ийтемь «Спаси, Господи, люди 

Твоя и благослови достояше Твое». 

Исходя въ cpf.Teiiie особъ, чиновники облекались въ окропленные 

мундиры и въ качестве нрочаго Бож1я достой и in 

бывали спасаемы. Объ этомъ есть много достоверный» сказашй, 

но при нынешнемъ всеобщемъ маловерш и особенно 

при оффенбаховскомъ насгроенш, царящемъ въ чиновномъ 

Mipe, все это уже уронено въ общемъ мн1»юи и въ числЬ 

многихъ другихъ освященныхъ временемъ вещей легкомысленно 

подвергается сомненно; отцамъ же нашимъ, имЬвшимъ 

настоящую, крепкую веру, давалось по ихъ вЬре. 

Ожидаше губернатора въ тЬ времена длилось долго и 

мучительно. Железныхъ дорогъ тогда еще не было, и поезда 

не подходили въ урочный часъ но росписанно, подвозя 

губернатора вместе со всЬми прочими смертными, а 

особо заготовлялся трактъ и затГ.мъ никто не зналъ съ 

точностью ни дня, ни часа, когда сановникъ пожалуетъ. 

Поэтому истома ожидашя была продолжительна и полна 

особенной торжественной тревожности, на самомъ зенитЬ 

которой находился очередной будочникъ, обязанный наблюдать 

трактъ съ самой высшей въ городе колокольни. Онъ

— 96 — 

долженъ былъ не задремать, охраняя городъ отъ внезапнаго 

наезда; но, конечно, случалось, что онъ дремалъ и даже 

сналъ, и тогда въ такихъ несчастныхъ случаяхъ бывали 

разныя HenpiflTHOcm Иногда нерадивый стражъ ударялъ 

въ малый колоколъ, подпустивъ губернатора уже на слишкомъ 

близкую дистанцйо, такъ что не вей чиновники успевали 

примундириться и выскочить, протопонъ облачиться 

и стать со крсстомъ на сходахъ, а иногда даже городничий 

не усп’Ьвалт. выехать, стоя въ тел'ЬгЬ, къ заставе. Во 

избежите этого, сторожа заставляли ходить вокругъ колокольни 

и у каждаго пролета делать иоклонъ въ соответственную 

сторону. 

Это служило сторожу развлечешемъ, а обществу ручательствомъ, 

что бдяндй надъ нимъ не спить и не дремлетъ. 

Но и эта предостороясность не всегда помогала; случалось, 

что сторожъ обладалъ способностью альбатроса: онъ 

сналъ, ходя и кланяясь, а спросонья билъ ложный всполохъ, 

принявъ за губернатора помещичью карету, и тогда 

въ городе поднималось напрасное смятеше, оканчивавшееся 

тЬмъ, что чиновники снова размундировались и городническая 

тройка откладывалась, а неосмотрительнаго стража 

слегка или не слегка сЬкли. 

Подобный трудности встречались часто и преодолевались 

нелегко, и притомъ всею своею тягостью главнымъ образомъ 

лежали на городничемъ, который впередъ вейхъ выносился 

вскачь навстречу, первый принималъ на себя начальственные 

взоры и взрывы и, потомъ, опять, стоя же, 

скакалъ впереди губернаторской кареты къ собору, где у 

крыльца ожидалъ протопопъ во всемъ облачеши съ крестомъ 

и кропиломъ въ чашй священной воды. Здесь городншпй 

непременно собственноручно откидывать губернаторскую 

подножку и этимъ npieMOMb, такъ сказать, собственноручно 

выпускать прибывшую высокую особу на родимую землю 

изъ иутешествсннаго ковчега. Теперь все это уже не такъ, 

все это попорчено и притомъ едва ли даже безъ участия 

самихъ губернаторовъ, въ числе коихъ были охотники 

«играть на понижете». Нынче они, можетъ-быть, и каются, 

но чтб уплыло, того не воротятъ: подножекъ имъ никто 

не откидываетъ, кроме лакеевъ и жандармовъ. 

Но исправлявшей эту обязанность презшпй городничШ 

этимъ не стеснялся и служнлъ для вейхъ первымъ проб-

нымъ камнемъ; онъ первый изв4дывалъ: лютъ или благостенъ 

нрибывипй губернаторъ. И, надо правду сказать, отъ 

городничаго многое зависело: онъ могъ испортить дело 

вначал Ь, потому что одною какою-нибудь своею неловкостью 

могъ разгневать губернатора и заставить его рвать и метать; 

а могъ также однимъ ловкимъ нрыжкомъ, оборогомъ 

или инымъ соответственным ь вывертомъ привести его превосходительство 

вь благорасположеше. 

Теперь каждый, даже нс знавиай этихъ патр1архальныхъ 

норядковъ читатель, можегь судить, какъ естественна была 

тревога солигаличской чиновной знати, которой пришлось 

имЁть своимъ представителемъ такого своеобычнаго, неуклюжаго 

и упрямаго городничаго, какъ Рыжовъ, у которого, 

вдобавокъ ко всемъ его личнымъ неудобнымъ качествамъ, 

весь уборъ состоять въ иолосатомъ тиковомъ бешмет!; 

н кошлатой мужичьей шапке. 

Вотъ чтб первое должно ’было ударить прямо въ очи 

«надменной фигурЬ», о которой ужо досунбе языки довели 

до Солнгалича самыя страшныя вёсти... Чего было ожидать 

добраго? 


Александръ Аеанасьевнчъ, действительно, могъ привести 

кого хотите въ отчаяше; онъ ни о чемъ пе безнокоился и 

въ ожидаши губернатора держалъ себя такъ, какъ будто 

предстоявшее страшное собьгпе его совсемъ нс касалось. 

Онъ но сломать ни у одного жителя ни одного забора, ничего 

не перемазать ни ыЬломъ, нн охрою и вообще не 

предпринимать никакихъ средствъ не только къ украшение 

города, но и къ изменение своего несообразнаго костюма, 

а продолжать прохаживаться въ бешмете. Па все предлагаемые 

ему прожекты 'онъ отвечалъ: 

— Но должно вводить народъ въ убытки: разве губернаторъ 

изнуритель края? онъ пусть нроЬдетъ, а заборъ 

пусть останется. Требования же насчет. мундира Рыжовъ 

отражать гЬмъ, что у него на то иЬтъ достатковъ и что, 

говорить, имею,—въ томь и являюсь: Вогу совсемъ нагишомъ 

предстану. Дйло не въ платье, a in. разеудке и въ 

совести,—но платью штрЬчають—по уму провожают!.. 

Переупрямить Рыжова никто но надеялся, а между гЬмъ 

ото было очень важно не столько для упрямца Рыжова, ко- 

C o'iim eniji Н. С. Л-Ьсковл. Т. 111. 7

— 98 — 

торому, «ОЖОГЬ-бЫТЬ, и ничего СЪ ОГО б!1блОЙСКОЙ точки 

з р ё т я , оели его irropoe лицо въ государствЬ croH im . съ 

глазъ долой иъ его бешметЬ; но это было важно для всКхъ 

другнхъ, ]готому что губернатор!., конечно, разгневается, 

увидя такую невидаль, какъ городи и чШ въ бешмеггЬ. 

Дорожа первыиъ впечат.гЬтемъ ожидаемаго гостя, солигаличсьче 

чины добивались только двухъ вещей: 1) 4Tro6i.i 

была* перокрашенъ шлагбаумъ, у котораго Александръ Аоанасьевичь 

долженъ встретить губернатора, и 2) чтобы самъ 

Александр'!. Аоанасьевичъ былч. на этотъ случай но въ полосатом!. 

бешмете, а въ приличной его чванно форм!.. По 

какъ этого достигнуть? 

МнФ.шя были различиыя и болФ.е склонялись все кътому, 

чтобы и Н1лагбаумъ перекрасить, и городничаго одеть 

нскладчину. Въ отношенш шлагбаума это было, копечно, 

удобно, но по отношение къ обмундировке Рыжова никуда 

но годилось. 

Онъ екззалъ: «это даръ, а я даровъ не щйсмлю». Тогда 

восторжествовало надъ всёми предложете, которое подал!. 

зр'Ьлый въ сужденьн отецъ протопонъ. Онъ не видать нужды 

ни ш, какой складчииЬ ни на окраску заставы, ни на форму 

градоправителя, а сказал!., что все должно лечь на того, 

кто всёхъ upoBHHirLe, а всФхъ провишгЬе, по ого Mutniro, 

былъ откунщшсъ. На него всо должно и пасть. Онъ одинъ 

обязанъ па свой собственный спеть не по неволе какой, а 

изъ усердии, окрасить заставу, за что протопонъ обфщалъ, 

ср'Ьтая губернатора, упомянуть объ атома, въ краткомъ слов!: 

и, кроме того, помолиться о жертвователе въ тайноглаголемой 

запрестольной молитве. Кроме того, отецъ иротопоиъ 

1)азсудил!., что откупщикъ долженъ дать заседателю, све])хт> 

ординарш, тройную порцио рому, французской водки и 

кизлярки, до которыхъ заседатель охочъ. И пусть заседатель 

зато отрапортуется больнымъ и пьетъ себе дома эту 

добавочную ординарно и на улицу но выходить, а свой 

мундиръ, одной съ полицойскимъ формы, отпустить Рыжову, 

— отчего сей носледнШ, вероятно, но найдетъ причины 

отказаться, и будуть тогда и овцы целы, и волки 

сыты. 

Планъ этотт. тГ.мъ бо.г);о былъ удачен!., что непременный 

заседатель ростом!.-дородствомъ несколько ноходилъна 

Рыжова и притомъ, женясь недавно на купеческой дочери,

h stL t l мундирную пару въ полномъ порядке. Следовательно, 

оставалось только упросить его, чтобы онъ для общаго 

блага къ иргЬду начальства слсгъ въ постель нодъ видомъ 

тяжкой болезни и сдалъ свою амуницно на эгочъ случай 

Рыжову, котораго отсцъ протопоиъ, падеясь на свой духовный 

авторитета, тоже взялся убедить—и убедить. Не видя 

въ этою, ни даровъ, ни мзды, справедливый Александръ 

Аоанасьевичъ, для общаго счастга, согласился надеть муиднръ. 

Произведена была примерка и пригонка форменной 

пары заседателя па Рыжова, и после некоторого выпуска 

со всЬхъ сторонъ вс.ехъ занасовъ въ мундире п въ ройтузахъ, 

дело было приведено къ удовлетворительному результату. 

Александръ Аоанасьевичъ хотя чувствовала, въ мундире 

весьма стеснительную связанность, по могъ, однако, 

двигаться и все-таки былъ теперь споен имъ представителемъ 

власти. Небольшой же белый карннзъ между мундиромъ 

и канифасовыми рейтузами положено было закрыть 

соответственною жо канифасовою надшивкою, которою этотъ 

карнизъ былъ удачно замаскированъ. Словомъ, Александра, 

Аоанасьевичъ былъ снаряжена, такъ, что губернатор!, могъ 

повернуть его на все стороны и полюбоваться имъ такъ 

к иначе. Но злому року угодно было все это осмеять и 

оставить Александру Аоанасьовнчу надлежащую представительность 

только съ одной стороны, а другую совсЬмъ 

испортить, и притомъ такимъ двусмысленнымъ образомъ, 

что могло дать новодъ кч. самымч. произвольным!, толкопашямч. 

его и безъ того загадочного нолнтическаго образа 

мыслей. 

ГЛАВА ДЕСЯТАЛ. 

Шяагбаумъ былъ окрашенъ во все цвета нацдоналыюй 

пестряди, состоящей пзч, черныхч, и бЬлыхъ полосъ съ красными 

отводами, и еще но ycirim. запылиться, какъ пронеслась 

нЬсть, что губерпато|)ъ ужо выехалч, изч. соскдинго 

города н держитъ путь прямо на Оолигаличъ. Тотчасъ же 

вездЬ были поставлены махальные солдаты, а у забора бедной 

хибары Рыжова глодала землю резвая почтовая тройка 

сч, телегою, въ которую Александръ Аоанасьевичъ должопъ 

быль исирышуть при нервомъ сигнале и скакать навстречу 

«падмепной фигуре». 

Въ яоследнемъ условш было чрезвычайно много ноудоб- 

7"

— 100 — 

ной сложности, исполнявшей все вокругъ бездокойной тревогой, 

которую очень не любилъ самообладаюпцй Рыжовъ. 

Онъ решился «быть всегда на своемъ мг1;стй»: нерсвелъ 

тройку отъ своего забора къ застав!; и самъ въ полномъ 

наряде,—въ мундире и белыхъ рейтузахъ, съ рапортомъ за 

бортом!., сЬлъ тутъ же на раскрашенную перекладину 

шлагбйума и водворился здесь, какъ столпникъ, а вокругъ 

него собрались любопытные, которыхъ онъ не ирогонядъ, 

а, нанротивъ, велъ съ ними беседу и среди этой беседы 

сподобился увидать, какъ на тракте заклубилось пыльное 

облако, изъ котораго стана вырезаться пара вьшосныхъ съ 

форейторомъ, украшенныыъ медными бляхами. Это катилъ 

губернаторъ. 

Рылсовъ быстро спрыгнулъ въ телегу и хотЬлъ скакать, 

какъ вдругъ былъ пораженъ общнмъ стономъ и вздохомъ 

толпы, крикнувшей ему: 

— Батюшка, сбрось штанцы! 

— Что такое?—нереспросилъ Рыжовъ. 

— Штанцы сбрось, батюшка, штанцы,— о твечал и люди.— 

Погляди-ка, на коемъ м1;ст'(; сидйлъ, такъ къ белому весь 

шланбовъ припечаталъ. 

Рыжовъ оглянулся черезъ плечо и увиделъ, что все невысохипя 

полосы нащональныхъ цветовъ шлагбаума, д ействительно, 

съ удивительною отчетливостью отпечатались 

на его рейтузахъ. 

Онъ поморщился, но сейчасъ же вздохнулъ и сказалъ: 

«Сюда начальству глядеть нечего» и пустилъ вскачь тройку 

навстречу «надменной особе». 

Люди только руками махнули: 

— Отчаянный! что-то ему теперь будетъ? 


Скороходы изъ этой же толпы быстро успели дать знать 

въ соборъ духовенству и набольншмъ, въ какомъ двусмысленном!. 

виде встретитъ губернатора Рыжовъ,—но теперь 

уже всемъ было самому до себя. 

Всехъ страшнее было протопопу, потому что чиновники 

притаились въ церкви, а онъ съ крестомъ въ рукахъ стоялъ 

на сходахъ. Его окружал, очепь небольшой причтъ, изъ 

коего вырезались дв!; фигуры: приземистый дьяконъ съ 

большой головой и длшшоногШ дьячокъ въ стихарФ съ

— 101 — 

священною содою въ «Шишковой» чаш!, которая ходуномъ 

ходила въ его ороб!вшихъ рукахъ. По вогъ трепетъ страха 

сменился окамен!шемъ: на площади показалась борзо скачущая 

тройкою почтовая телега, въ которой с-ь зам!чательнымъ 

достоипствомъ возвышалась гигантская фигура Рыжова. 

Онъ былъ въ шляп!, въ мундир!» съ краснымъ воротомъ 

и въ б!лыхъ рейтузахъ съ надшитымъ канифасовымъ 

карнизомъ, — что издали решительно ничего не портило. 

Напротивъ, онъ вс!мъ казался ч!мъ-то величественнымъ 

и, действительно, такимъ и долженъ былъ казаться. Твердо 

стоя на скачущей тед!г!, на облучк! которой нодпрыгивалъ 

ямщикъ, Александръ Аоанасьевичъ не колебался ни 

направо, ни налево, а илылъ точно на колесниц! какъ 

тр1умфаторъ, сложивъ на груди свои богатырская руки и 

обдавая цфлымъ облакомъ ныли следовавшую за нимъ шестерикомъ 

коляску и легкий тарантасикъ. Въ этомъ тарантас! 

!хали чиновники. Ланской пом!щался одинъ въ карет!; 

и, несмотря на отличавшую его солидную важность, 

былъ, повидимому, сильно заинтересованъ Рыжовымъ, который 

лет!лъ впереди его, стоя, въ кургузомъ мундир!, нимало не 

закрывавшею. разводы нащональныхъ цв!товъ на его б!лыхъ 

рейтузахъ. Очень Возможно, что значительная доля губернатор 

скаго вниман!я была привлечена именно этою странностио, 

значеше которой не такъ легко было понять и определить. 

Тол!га въ свое время своротила въ сторону, и Александръ 

Аоанасьевичъ въ свое время «соскочилъ и открылъ дверцу 

у губернаторской кареты. 

Ланской вышелъ, им!я, какъ всегда, неизмЬнно «надменную 

фигуру», въ которой, внрочемъ, содержалось довольно 

доброе сердце. Нротопопъ, ос!нивъ его кростомъ, сказалъ: 

«Благословенъ грядый’во имя Господне» и затГ.мъ покроиилъ 

его легонько священной водою, 

Сановникъ приложился ко кресту, отеръ батнетовымъ 

нлаткомъ понашшя ему на надменное чело капли и встулилъ 

первый въ церковь. Все это происходило на самомъ 

виду у Александра Аеанасьевича и чрезвычайно ему не понравилось,—все 

было «надменно». Небдагопрштное шгечат- 

.т1нг!е еще бол!е усилилось т!мъ, что, вступивъ въ храмъ, 

губернаторъ не положил! на себя креста и никому не поклонился,-—ни 

алтарю, ни народу, и шелъ какъ шесть, не 

сгибая головы, къ амвону.

— 102 — 

Это было нротивъ ndix'b править Рыжова по oTnonreniio 

къ богопочитан!ю и къ обяаанностямъ высшаго быть при- 

«тЬромъ для низшихъ, — и благочестивый духъ его всколебался 

н поднялся на высоту невероятную. 

Рыжовъ все шелъ следомъ за губернатором'!, и, по м'ЬрФ 

того, какъ .Ланской приближался къ солее, Рыжовъ все 

больше и больше сокращалъ разстошпе между нимъ и собою, 

и вдругъ неожиданно схватилъ его за руку и громко 

ироизнесъ: 

— Рабъ БожШ Серий! входи во храмъ Господень не надменно, 

а смиренно, представляя себя самымъ большими 

грешникомъ—вотъ какъ! 

Съ зтимъ онъ положить губернатору руку на спину и, 

степенно нагнувъ его въ полный иоклонъ, снова отпустило 

и сталъ на вытяжку. 


Очевидецт,, нередававипй эту анекдотическую нсторш о 

солигаличскомъ антшс'Ь, ничего не говорилъ: какъ принядъ 

это бывнпй въ храме народъ и начальство. Известно только, 

что никто не имелъ отваги, чтобы заступиться за нагнутаго 

губернатора и остановить безтрепетную руку Рыжова, 

но о Ланскомъ сооб1цаютч, нечто подробнее. СергЬй Сгеиановичъ 

не подалъ ни мшсМшаго повода къ продолжение 

безпорядка, а, напротивъ, «сменить свою горделивую надменность 

умнымъ саиообладцшемъ». Онъ не оборвалъ Александра 

Аеанасьевича, и далее не сказалъ ему ни слова, 

но перекрестился и, оборотясь, поклонился всему народу, а. 

затФмъ скоро вышелъ и отправился на приготовленную ему 

квартиру. 

Здесь Ланской принялъ чннонниковъ—коронныхъ и выборвыхъ, 

и тЬхъ изъ нихъ, которые ему показались доетойными 

бблынаго дов'!.])!я, разснросилъ о Рыжове: что это за 

человРкъ и какимъ образомь онъ терпится въ обществе. 

— Это нашъ квартальный Рыжова,— отвечать ему голова. 

-— Что же онъ... вероятно, въ помешательстве? 

— Никакъ нетъ: просто всегда такой. 

— Такт, вачъмъ я;е держать такого на службе? 

— Онъ но службе хорошъ. 

- Дсрзокъ. 

Самый смирный: на шею ему cxapmifl сядь,—разеу-

дитъ: «поэтому везть надо» — и новезегь, по только онъ 

много въ Библш начитавшись и черезъ то разстроенъ. 

— Вы говорите несообразное: Библш книга божественная. 

— Это точно такъ, только ее не всякому честь пристойно: 

въ иночестве отъ нея страсть мечется, а у Mi реки хъ 

людей умъ мешается. 

— ICaicie пустяки! — возразил!. Ланской и продолжали, 

разенрашивать: 

— А какъ онъ насчеп. взятокъ: умерснъ ли? 

— Помилуйте,— говоритъ голова: — оиъ совсемъ ничего 

не беретъ... 

Губернатора, еще больше не новерилъ. 

•— Этому,—говоритъ:—я ужо ни за что не поверю. 

— П е т ь ; действительно, но беретъ. 

А какъ же, говорить, оиъ какими средствами живать? 

Живетъ на жалованье. 

— Вы вздоръ мне разсказываеге: такого человека во 

всей Poccin нетъ. 

— Точно,— отвечаетъ, нетъ; но у насъ такой объявился. 

— А сколько ему жалованья положено? 

— Въ месяц,!, десять рублей. 

В6дь на это, говорить, овцу прокормить нельзя. 

— Действительно, говорить, мудрено жить — только онъ 

живетъ. 

— Отчего же такт. вс’Ьмъ нельзя, а оиъ обходится? 

— Библш начитался. 

— Хорошо,— «Библш начитался», а что же онъ есть? 

— Хлебъ да воду. 

И тутъ голова и разсказалъ о Рыжове, какова. опт, во 

всехъ д'Ьлахъ своихъ. 

^ — Такъ это совсемъ удивительный человекъ!— поскликнулъ 

Ланской и вслелъ позвать къ себе Рыжова. 

Александръ Аоанасьевичъ явился н сталъ у нрнтолки, 

иже но подчиненно. 

— Откуда вы родомъ?—сщюсилъ его Ланской. 

— З д есь , на Низшей улицё родился,—отвечали, Рыжовъ. 

— А где воспитывались? 

Не иметь воспиташя... у матери росъ, а матушка 

иироги пекла. 

— Учились где-нибудь? 

— У дьячка.

— 104 — 

— ПсновЬдаш'я какого? 

— Хриспанинъ. 

— У васъ очень странные поступки. 

— Пе замечаю: всякому то кажется странно, что самому 

несвойственно. 

Ланской нодумалъ, что это вызывавший, дерзкШ намекъ 

н, строго взглянувъ на Рыжова, резко спросилъ: 

Не держитесь ли вы какой-нибудь секты? 

— Здесь нетъ секты: я въ соборъ хожу. 

— Исповедуетесь? 

— Богу при протопопе каюсь. 

— Семья у васъ есть? 

— Есть жена съ сыномъ. 

— Жалованье малое получаете? 

Никогда не смеявшШся Рыжовъ улыбнулся. 

— Беру, говорить, въ месяцъ десять рублей, а не знаю: 

какъ это,—много или мало. 

— Это немного. 

— Доложите государю, что для лукаваго раба это мало. 

— А для вернаго? 

— Достаточно. 

— Вы, говорить, никакими статьями не пользуетесь? 

Рыжовъ посмотрели и промодчалъ. 

— Скажите но совести: быть ли это можетъ такъ? 

— А отчего же не можетъ быть? 

— Очень малый средства. 

— Если иметь великое обузданie, то и съ малыми средствами 

обойтись можно. 

— По зачемъ вы не проситесь на другую должность? 

— А кто же эту занимать станотъ? 

— Кто-нибудь другой. 

— Разве онъ лучше меня справить? 

Теперь Ланской улыбнулся: квартальный совсЬмъ заинтересовал!. 

его нечуждую теплоты душу. 

— Послушайте,— сказалъ онъ:—вы чудакъ; я васъ прошу 

сесть. 

Рыжовъ се л ъ vis-a-vis съ «надменнымъ». 

— Вы, говорить, знатокъ Библш? 

— Читаю, сколько время позволяет!,, и вамъ советую. 

— Хорошо; но... могу ли я васъ уверить, что вы можете 

со мною говорить совсемъ откровенно и по справедливости.

— 105 — 

— Ложь заповедью запрещена,—я лгать нс стану. 

— Хорошо. Уважаете ли ни власти? 

— Не уважаю. 

— За что? 

— Л'Ьнивы, алчны и предъ нрестоломъ криводушны, — 

отв!чалъ Рыжовъ. 

•— Да, вы откровенны. Благодарю. Вы тоже пророчествуете? 

— Ш тъ; а по Библш вывожу, что ясно сл!дуотъ. 

— Можете ли вы мн! показать хоть одинъ вашъ выводъ? 

Рыжовъ отв'Ьчалъ, что можетъ, — и сейчасъ же принесъ 

ц'Ьлый обертокъ бумаги съ надписью «Однодумъ». 

Что тутъ есть пророчественнаго о прошломъ и сбывшемся? 

—спроснлъ Ланской. 

Квартальный перемахнулъ знакомый страницы и нрочиталъ: 

«Государыня въ перепись'! съ Вольтеромъ назвала 

его вторымъ Златоустомъ. За cie несообразное cpaBHCHie 

жизнь нашей монархини не будетъ им!ть снокойнаго 

конца». 

На отлинеенномъ иол! нрогнвъ этого м!ста отмЬчено: 

«исполнилось при огорчнтельномъ сватовств! Павла Петровича». 

— Покажите еще что-нибудь. 

Рыжовъ опять заметалъ страницы и указали новое м!сто, 

Которое все заключалось въ слЬдующемь: «Изданъ указъ о 

иоиенномъ сбор!. Отныи! хладъ б!дныхъ хижинъ усилится. 

Надо ожидать' особенпаго наказанia». И на пол! опять отм!тка: 

«Исполнилось,— зри страницу такую-то», а на той 

страниц! запись о кончин! юной дочери императора Александра 

Псрваго съ отм!ткою: «cie посл!довало за назначеше 

налога на л!съ». 

— Но позвольте, однако,—спроснлъ Ланской:— в!дь л!са 

coci'a вляютъ собственность? 

Да; а гр!ть воздухъ вт» жиль! составляет!» потребность. 

— Вы протшп. собственности? 

— Н!тъ; я только, чтобы вс!мъ тепло было въ стужу. 

Не надо давать лйсовъ гЬмъ, кому и безъ того тепло. 

— А какъ вы судите о нодатяхь: сл!дуетъ ли облагать 

людей податью? 

— Надо наложить и еще прибавить на всякую вещь 

роскошную, чтобы богатый платйЬъ казн! за б!днаго.

— 10G — 

— Гм, гм! вы 1ш откуда это учен to не почерпаете? 

— Изъ священнаго писашя и моей совести. 

— Не руководить ли васъ къ сему иные источники яоваго 

времени? 

— lice друпе источники не чисты и полны суемудрйг. ' 

— Теперь скажите впоследнее: какъ вы не боитесь ни 

того, что пишете, ни того, что со мною въ церкви сделали? 

— Что пишу, то про себя пишу, а что въ храме сделалъ, 

то долзкев’ь былъ учинить, цареву власть оберсгаючи. 

— Почему цареву? 

— Дабы видели все его слугь къ в4рФ народной почтительными. 

— Но ведь я могь съ вами обойтись совсемъ не такъ, 

какъ обхозкусь. 

Рыжовъ носмотрелъ на него «са ешеалгьнгемь» и отве~ 

чалъ: 

— А какое зке зло можно сделать тому, кто на десять 

рублей въ ыЬсяцъ умеетъ съ семьей зкить? 

Я могь велеть васъ арестовать. 

— Въ острогЬ сытей едопъ. 

— Васъ сослали бы за эту дерзость. 

Куда меня мозкио сослать, где бы мне было хузке и 

где бы Богь мой оставить меня? Онъ везде со инок», а 

кроме Его ншеого не страшно. 

Надменная шея склонилась и левая рука Ланского простерлась 

къ Рыжову. 

— Характеръ вашъ почтененъ, — сказалъ онъ и велЬдь 

ему выйти. 

По, невидимому, онъ еще не совсемъ доверялъ этому 

библейскому социалисту и спросилт, о немъ лично самъ irfeсколько 

простолюдиновъ. 

Те, покрутя рукой въ воздухе, въ одно слово отвечали: 

— Онъ у насъ такой-некШ-этакой. 

Г)0 лее нолозкнтсльнаго изъ нихъ о нем'ь никто не знать. 

Прощаясь, Ланской сказать Рыжову.- 

— Я о васъ не забуду и советь вашъ исполню, — прочту 

Бнблйо. 

— Да только этого мало, а вы и на десять рублей въ 

ыесяцъ зкить поучитесь, — добавить Рыжовъ. 

Но этого совета Ланской узке не обещать исполнить, а 

только засмеялся, опять подать ему руку и сказать:

— 107 — 

— Чудакъ, чудакъ! 

СергЬй Степановичъ у'Ьхалъ, а Рыжовъ упесъ къ себе 

домой своего «Однодума» и нродолжалъ писать въ немъ, что 

изливали его наблюдательность и пророческое вдохновение. 


Со времени проезда Лаиского прошло довольно времени, 

и собьгпя, сопровождает in э т о т ъ проездъ черезъ Солигаличъ, 

уже значительно позабылись и затерлись ежедневною 

сутолкою, какъ вдругъ, нежданно - негаданно, на дивное-диво 

но только Солигаличу, а всей просвещенной Росcin, 

въ обревизованный городъ пришло известте совершенно 

невероятное и даже въ стройномъ порядке правлен1я новозможное: 

квартальному Рыжову былъ присланъ дарующШ 

дворянство лладшйрскШ крестъ, — первый владнм1рсшй 

крестъ, пожалованный квартальному. 

Самый орденъ пргЬхалъ вместЬ съ предписатемъ возл 

ожить его и носить но установлению. И крестъ, и грамота 

были вручены Александру Аоанасьевичу съ объявлешемъ, 

что удостоенъ онъ сея чести и сего поягаловашя но представлению 

СергЬя Степановича Ланского. 

Рыжовъ лринялъ орденъ, посмотрЬлъ на него и проговорилъ 

вслухъ: 

— Чудакъ, чудакъ! А въ «Однодуме» против-!, имени 

Ланского отметилъ: «быть ему графомъ», — что, какъ известно, 

и исполнилось. Носить лее ордена Рыжову было 

не на чела. 

Кавалеръ Рыжовъ жилъ почти девяносто лГ.ть, аккуратно 

и своеобразно отмечая все въ своемъ «Однодуме», 

который, вероятно, издержат, при какой - иибудь уездной 

реставрацш на оклейку стенъ. Умеръ онъ, иеполпивъ все 

хрисйансюя требы но уетановлешю православной церкви, 

хотя православнз его, но общимъ замечан1ямъ, было «сомнительно». 

Рыжовъ и въ вере былъ человека, такой-нЬкШэтакой, 

но при всемъ томъ, мне кажется, въ немъ можно 

видеть кое-что кроме «одной дряни», — чЬмъ и да будоп. 

оиъ помянуть/Въ самомъ началЬ розыска о «трехъ ираведникахъ».

П И Г М Е И . 

Разскажу вамъ одно истинное собьте, о которомъ недавно 

вспомнили въ однозп. скромномъ кружк!, по поводу 

нам'Ьчаемаго нынче чрезм!риаго усилешя въ нашемъ обществ! 

холоднаго н безстрастнаго эгоизма и безучаспя. Н !- 

которымъ изъ собес!дниковъ казалось, что будто прежде 

такъ не было, — имъ сдавалось, будто еще и въ недавнее 

время сердца были немножко потепл!е и души поучастлив!е, 

н одинъ изъ собес'Ьдниковъ, мой землякъ, пожилой и 

весьма почтенный чслов!къ, сказать намъ: 

— Да вотъ какъ, господа: я сейчасъ еще знаю у насъ 

въ губернш одного старичка, самаго мелкоиом!стнаго дворянина, 

настоящаго пигмея, который никогда въ жизни не 

игралъ никакой значительной роли, а между т!мъ онъ, 

живучи зд!сг, въ Петербург!, ко одному благородному побуждение, 

сд!лалъ разъ такое д!ло, что этому даже, пожалуй, 

н пов!рить трудно. И если я вамъ это разскажу, такъ 

вы увидите, что можетъ сд!лать для ближняго самый маленыай 

челов!къ, когда онъ серьезно захочешь помочь 

ему; — наше нын!шнее горе въ томъ, что никто ничего не 

хочетъ сд!лать для человЬка, если не часть отъ этого себ! 

выгоды. 

И разсказчикъ сообщнлъ намъ слЬдующее: 


Мслкопом!стный дворянинь, о котором!, я говорю, назывался 

С***, онъ еще здравствуетъ и доживает!, свой в!къ 

въ своемъ маленысомъ хуторочк! въ К. у!зд!. Прежде ч!мъ

— 109 — 

состариться, оиъ служить здесь въ Петербурге въ ведомстве 

с.-петербургской полицш и на самомъ ничтожном!» 

месте: на обязанности сто лежало распоряжаться иснолнешемъ 

публичныхъ гйлесныхъ наказанШ. Въ то сравнительно 

весьма недавнее время у насъ на святой Руси людей непривилегированнаго 

класса секли плетями и клеймили.- За 

свою долговременную службу нынешшй старичокъ С., разумеется, 

«нривелъ въ HcnoiHCHie» этихъ наказами! такое 

безчисленное мнозкество, что совершенно привыкъ къ такому 

HenpiHTHOMy занятно и распоряжался этимъ холодно 

п безтрепетно, какъ самымъ обыкновенныыъ слузкебнымъ 

деломъ. Но вотъ разъ съ нимъ случилось такое собыпе, 

что онъ самъ себе измЬннлъ и, по собственнымъ его словамъ, 

«вместо того, чтобы благоразумно долгь свой исполнить— 

наделать глупостей». 

Собыпе это произошло въ 1853 г., когда русская отношешя 

къ Францш были очень натянуты, и въ столице 

сильно уэке поговаривали о возможности решительнаго разрыва. 

Въ это время разъ чиновнику С. нередаютъ «для 

исполнешя» бумагу о наказан in плетьми, черезъ палача, 

молодого француза N, осужденнаго къ этому за самый гадклй 

ноступокъ надъ малолетней девочкой. Я не назову вамъ 

этого француза, потому что онъ живъ и довольно известенъ; 

а какъ его имя берегла отъ оглашешя скромность «пигмея», 

то н я не великанъ, чтобы его выдать. 

— Прочелъ, — говорить С.:—я эту бумагу, нометнлъ, и 

что же еще тутъ долго думать: отшлепаемъ молодца яко 

старца, да и дйло съ концомъ; и я далъ въ порядке приказъ 

подрядчику, чтобы завтра эшафотъ на площади сладить, 

а самъ веделъ привести арестанта, чтобы посмотреть 

на него: здоровъ ли онъ и мозкно ли его безопасно подвергнуть 

этой процедуре. 

Приводить человека такого тщедушнаго, дохлаго; бледный, 

илачетъ, дрожитъ и руки ломаетъ, а самъ все жалостно 

лепечетъ. 

— Ахъ ты, думаю, Господи Возке мой: надо зке было ему, 

этакому французскому поганцу, сюда заехать и этакое накостное 

дЬло здесь учинить, чтобы мы его тутъ на свой 

фасонь какъ Сидорову козу лупнли. 

И вдругь жаль мне его стало.

— 110 — 

— Что, говорю, ты это себе наделал о! Каш, ты деряиулъ 

на бедное дитя покуситься... 

А оиъ падаетъ въ ноги, ручонки въ кандалахъ къ небу 

подшгааетъ, гремитъ цепями и шгачетъ. 

— Ыусьо, мусье! Небо видитъ... 

Что, говорю: «Небо»! нечего теперь, братецъ, зомл» 

обезчестнвшн, на небо топыриться,—готовься: завтра экзекуция,—что 

заслужил!., то и примешь. 

— Я, говорить, зананрасно (онъ, три года въ острогЬ 

сидя, таки подучился лемпожко по-русски). 

— Ну, уясе это, говорю, монъ ами, врешь,— занапраспо 

бы у насъ тебя но присудили: судъ знаетъ, за что караеп.. 

— Ей-Ногу, говоритъ, занапраспо... вогь Богъ, Дье, Дьо 

меня убей... и тому подобное, и такъ горько, такъ горько 

бедный плачетъ, что всего меня встревожил!.. Много я въ 

своей жизни всякихъ слезъ передъ казнью видЬдъ, по а 

этаких!, жаркихъ, горючихъ да дробныхъ слезъ, право, но 

видалъ. Такъ вогь и видно, что ихъ напраслина жметъ... 

— Ну, а мне-то, скажите,— что же я, пигмей, могу ему 

сделать? — мое дело одно, что надо его отпороть, заклеймить, 

да сослать «во исиолнеше ренюшя», вотъ и все, и 

толковать туп, но о чемъ. И я кивнулъ часовьшъ, чтобы 

взяли его, потому что для чего же мне его держать,— и 

самому тревожиться, и его напрасно волнован, раньше времени. 

— Недитс, говорю, его назадъ въ тюрьму. 

Но онъ, какъ услыхалъ это, такъ обхватилъ мою ногу 

руками и замер!,: а слезы или лицо это у него такое горячее, 

что даже сквозь саногъ мою ногу жжотъ. 

— Тьфу, провались ты совсемъ, думаю, вотъ па горе 

свое я съ нимъ разговорился: н ннкакъ его съ ноги стряхнут!, 

не могу; а самому мне въ ухо вдругь что-то шептать 

начало: «разснроси его, расспроси, послушай, да заступись». 

— Ну, чего тутъ, помилуйте, заступаться гае, ничтожному 

исполнительному чиновнику, когда дело уголонпымъ 

судом!, решено и уже и подрядчику, и смотрителю насчстъ 

палача нриказъ дань. Кашя тута заступничества? А оно, 

это что-то незримое, знай все свое въ ухо шепчета: «разсироси, 

заступись». 

Я и соблазпился: заступаться, думаю, я хоть и не буду, 

а разспросить, пожалуй, разсирошу.

— Ill — 

—- Валяй, говорю, разсказывай по всей истин!, какъ 

д!ло было! Да только смотри— но ври. 


Онъ мн!>, сколько ему позволяли слезы и рыдашя, pasсказалъ, 

что зкилъ онъ на Морской у парикмахера; туда 

ходила къ нимъ, къ стриггачамъ, отъ прачки дйвочка, дв!- 

надцати — по то тринадцати л!тт.,— очень хорошенькая. И 

говорить, что она не то па его сестренку или, какъ тамъ 

по-ихнему, на кузинку его какую, что ли, очень похожа 

была. Пу, а онъ, это, знаете, какъ французъ... ну, разум!ется, 

со вкусомъ тоже и фантазией: нравится ому дитя, — онъ 

ой нынче бантикъ, завтра анольсинчикъ, поел! рубль, или 

полтинпичекъ, бомбошки—все бадовадъ со. Говоритт,, безъ 

всякой будто ц!ли; а мать-то ел пройдоха была: зазвала 

его къ себ! да съ д!вчоккшо ихъ и заперла, а д!вчонку 

научила ему рожу расцарапать, да кричать, будто ее страшпо 

обид!ть хот!лъ. Сб!жался народъ, актъ составили, въ 

тюрьму,—въ тюрьм! три года продержали и къ плстямъ, да 

къ ссылк! присудили. 

Выслушалъ я все это и нее мн! показалось это такъ, 

какъ онъ разсказалъ, и обратнлъ я внимаше на его рубецъ, 

что эта д!вочка ему на носу сд!дала: глубокШ рубсцъ,—Зажиль, 

но нобЬл'Ьлый шрамъ такъ и остался. Престранный 

шрамъ: точно нарочно разечитапо, па какомъ 

м!ст! его отм!тить. По большей части это никогда такъ 

не бываетъ: но большой части женщина въ такихъ случаяхъ 

прямо вт, глаза, а еще больше въ щеки цапаетъ,— 

потому она, когда ее одолЬваютъ, руками со сторонъ къ лицу 

взмахивает!,; а это какъ-то по-кошачьи, прямо въ середину, 

какъ разъ по носу и къ губ! пущено... 

Думаю: чего добраго, Богъ знаетъ, в!дь есть так in проходимки; 

въ но.тицш какъ послужишь, такъ вЬдь на какихъ 

негодяевъ но насмотришься, и говорю ему,—это вамъ даже 

см!шно должно показаться,— говорю: 

Ну, хорошо, мусьо: если все это такъ, какъ ты мнЬ 

сказалъ,—то, можетъ-быть, Богт. напраслины не допустить:— 

молись и надЬйся. 

Онъ руки у меня расц!ловалъ и забрякать ц!пями, иошолъ, 

а я остался на своею, м!ст! и думаю соб!: вотъ и 

два дурака вм!стЬ собрались. Первый онъ, что меня за

— 112 — 

пророка почелъ, а другой я, что ему напрасную надежду 

подать. 

А но лбу такт,-таки вотъ н стоить, что это напраслина 

и ужасная напраслина, и между тЬмъ вотъ мы завтра его 

бить будетъ н это его щуплое французское гйльце будетъ 

на деревянной кобыл!, ежиться, кровью обливаться и будегь 

онъ визжать, какъ живой поросенокъ на вертел!;... Ахъ, ты, 

лихо бы тебя било, да не я бы на эго смотрЬлъ! Не могу; 

просто такъ за него растревожился, что не могу самой пусто:! 

бумажонки на стол'Ь распределить. 

Подозвать младшаго чиновника и говорю: 

- Сделайте тутъ, что нужно, а у меня очень голова 

разболелась,—я домой пойду. 

Прншедъ домой, ходилъ-ходидъ, ругался-ругался со всеми, 

н съ женою, н съ прислугою — не могу успокоиться да н 

баста! Стоить у меня французъ передъ глазами н никакь 

его не выпихнешь. 

Жена уговарнваетъ, «что ты, да что съ тобою»?—потому 

что я никогда такой не былъ, а я еще хуже томлюсь. 

Подали обйдать; я с'Ьлъ, но сейчасъ же опять вскочилъ, 

не могу да и только. Жаль француза, да и конецъ. 

Не выдержать и, чтобы не видали домашше какъ я мучусь, 

схватидъ шляпу и побежать изъ дома, и вотъ съ 

этихъ-то норъ я уже словно не самъ собою управлялъ, а 

начало мною орудовать какое-то вдохновеше: я задумалъ 

измпну. 


Вышелъ я и прямо къ приставу, у котораго это проiicinecTBie 

было; спрашиваю: какъ это все тогда, три года 

назадъ, происходило и чтб за баба мать этой девочки. 

Приставь говорить: 

— Чортъ ихъ знаеть,—это дело еще но при мнЬ было, 

а баба, мать этой девочки—большая негодяйка, и она, говорить, 

съ своею дочкою еще после того не разъ этакую 

же нсторйо подводила. А впрочемъ, говорить, кто ихъ разберетъ: 

кто правь, кто пиноватъ. 

Ну, довольно, думаю, съ меня: мы съ тобою, брать, этого 

не разбереыъ, а Вогь разберетъ, да съ этимъ прямо въ 

Конюшенную, на каретную биржу: догонорнлъ себе карету 

глубокую, четверомфетную, въ какихъ больныхъ возятъ, и

— 113 — 

вел'Ьл’ь какъ можно скорее гнать въ ИзмайловскШ полкъ, 

къ одному нр1ятелю, который былъ семейный и при дЬтяхъ 

держалъ гувернера француза. Этотъ французъ давно въ 

Poccin жиль и по-русски ноннмалъ все, какъ надо. 

Прикатилъ я къ лр1ятелю и говорю: 

— Дай, говорю, голубчикъ, мне на подержан ie своего 

французишку, что у тебя служить: онъ мнЬ нужонъ. 

— ЗачЬмъ теб-Ь?—спрашиваегъ. 

-— Такъ, говорю, нуженъ онъ м н е , на самое короткое 

время,—всего часа на два. 

И говорю это, знаете, такъ, что щмятель мой легко мота 

замФтить, что я не снокоенъ, потому что задыхаюсь, тороплюсь 

и волнуюсь, н ч'Ьмъ это больше скрыть хочу, тЬмъ 

больше себя, къ досад!; своей, высказываю и ввожу его 

насчетъ себя въ сомнете, а тЬмъ у него, разумеется, еще 

больше вопросы вызываю: «что ты, да на что тебе?» 

Насилу нашелся уворпуться отъ его долгихъ разсиросовъ, 

сказавши, что будто бы встревоженъ оттого, что иолучнлъ 

извЬслте о болезни брата, и но могу удержаться, хочу 

от,ездить къ француженке гадалке на ленорманскихъ картахъ 

погадать: выздоровеетъ ли мой брать или умретъ? 

Ну, а какъ самъ я по-французски не маракую, то... и прочее, 

и прочее, и прочее. 

Не знаю: повЬрилъ ли мне пр1ятель или не поверить, 

но только расспрашивать больше ие сталъ и француза мне 

отиустилъ; а я, взявши того, сейчасъ же опять съ нимъ 

въ карету и говорю: v 

— Ну, слушай, мусье: знаешь ли ты, но какому дЬлу я 

тебя взялъ? 

А тотъ, смотрю, глядитъ на меня и бледнееть, потому, 

знаете: наша полицейская служба къ намъ вольполюбнвыхъ 

людей не раснолагаотъ. Особенно въ тогдашнее время, для 

француза я могъ быть очень неп])!ятенъ, такъ какъ, напоминаю 

вамъ, тогда наши руссшя отношешя съ Фрашцею 

сильно уже портились и у насъ по полицш часто секретный 

расноряженш были за разными людьми ихъ нацш ностроже 

присматривать. 

— Что ты это, Кажется,—говорю:—сробЬлъ? 

А уже его и лихорадка колотить. 

— Помилуйте,— отвечаетъ:- я ни въ чемъ не виновата! 

— Да, дуй тебя горою: кто тебе говорить, что ты въ 

Сочмнегйя Н. С. Лескова. Т. III. 8

— 114 — 

чемъ-нибудь виновата.! Тутъ я, братецъ, во всемт, виновата, 

потому что я из.тмникъ: я въ такое время вмешиваюсь 

вт, д!ло, куда мн! совс!мъ и носа совать не сл!- 

дуота; пу, да некуда податься, видно Богу такъ угодно, 

чтобы я сюда сунулся. И, вообразите себЬ, я, действительно, 

въ то время такъ чувствовалъ, что это Богу угодно 

совершить то, что я д!лаю. Разумеется, самомн!те. 

— Слушай зке, — говорю: — такъ и такъ, вота въ чемъ 

д!до: вота что съ однимъ твоимъ компатрютомъ случилось 

и что ему завтра неотразимо угрожает!. — плети, а я его 

ота этого пам!ренъ избавить. 

Спутникъ мой и ротъ разинулъ: онъ хоть и иностранецъ 

былъ, но давно, какъ я вамъ сказалъ, у насъ въ Poccin 

живши, им елъ о нашихъ порядкахъ понят'ю и потому, конечно, 

нсгъ разв! за сумасшесллне принять, что маленький 

иолицейскШ исполнительный чнновннкъ вызывается отменить 

судебное уголовное pimeiiie, утвержденное высшею 

властью. Но я ему говорю: 

— Я тебя прошу, любезный другъ, на меня открытымъ 

ртомъ нс з!вать и не ахать, а послужить Богу въ этомъ 

д !л е , для чего я тебя и взялъ: знаешь ли ты, куда я тебя 

теиерь везу? 

— Не знаю,— говорить. 

— Ну, такъ вотъ знай, вота сейчасъ мы остановимся 

у вашего посольства; мн! туда заходить никакъ нельзя, 

потому что я полицейский чиногннкъ и намъ закономъ запрещено 

въ посольские дома вступать, а ты войди, и какъ 

ваши послы столь просты, что своихъ соотечественников!, 

во всякое время пршшмаютъ, то добейся, чтобы тебя герцоп. 

сейчасъ прннялъ *), и все ему разскажн. А я, тЬмъ 

временем!,, зд!сь въ карет! сид!ть буду—тебя дожидаться, 

и если пссолъ скажетъ, чтобы меня позвать, ну, ты тогда 

пришли за мной, и я явлюсь, и всо подтвержу; но, можетъбыть, 

онъ и такъ пов!рнта и самъ узнает ъ, что ему надо 

сдЬлать. 

11одъ!хали мы къ посольскому дому, остановились; фрапцузъ 

мой выл!зъ и за зерка.ш;ыя двери въ подъ!здъ 

*) Бъ Петербург!. гъ ото время ([раипузскимъ посломъ и полномочиымъ 

мшшстромъ находился, кажется, терим?» дс-Гиип>, который заступилъ 

съ 10-10 (22-ю; аюуста 1Ь53 г. барона Бюриньо де-Варсяц 

бывшаго uottpeiiuaro по дБлакъ.

— 115 — 

ушелъ, а я велйлъ извозчику подальше немножко отъехать 

и забился въ уголокъ кареТы -— и жду. И тутъ вдругъ я 

сообразнлъ всю свою измену и меня начала лихорадка 

бить... 


Вдругъ, знаете, сразу мн!; все ясно представилось: за 

какое.я непосильное дйло взялся, и это... полнцейскШ-то 

я чиновяикъ, и какъ будто на свое правительство... жалуюсь... 

да еще иностранному послу, да еще французскому, 

и въ такое политическое время... Эхъ, скверно! измънникъ 

я, чистый измйнникъ! И что больше думаю, то все хуже 

выходить... Эхъ, какъ скверно! А французика моего все 

н'Г.тъ, какъ н'Ьтъ, изъ-за этихъ зеркальны хъ дверей, а мнЬ 

видно, какъ по той сторон!; улицы, по противоположному 

тротуару, все квартальный ходить... Думаю себй: недаромъ 

лее онъ тутъ прогуливается... И, вФдь поди, на мой грЬхъ, 

ыожетъ-быть, еще этакШ... изъ внимательныхъ, орденокъ, 

гляди, хочетт. выслужить и стоитъ, теперь, пожалуй, да 

соображастъ, что, молъ, это за карета къ посольскому дому 

подъйхала? нйтъ ли тутъ чего? да возьметъ, воръ, и заглянетъ 

въ окно; а я воть тутъ и есть! Узнаетъ, бездЬльникъ, 

потому что меня по пояицш вей знали, и скажетъ: 

«A-а, милостивый государь, такъ вы изменять!» да сейчасъ 

допесеть по начальству; и поминай какъ звали... И дома 

но побываешь, а прямо черезъ ТронцкШ мостъ, да въ Петропавловскую 

крйпость, а тамъ для насъ, измЬнниковъ, 

обители многя суть... Страхъ такой обнялъ, что лежу въ 

углу Карсты, какъ мокрый пост, колечкомъ свернувшись, а 

самъ такъ же, какъ песъ па холоду, и дрожу, и ужо ругательски 

себя ругаю, что заварнлъ этакую крутую кашу... 

И вес, знаете, одиимъ глазкомъ поглядываю изъ окошечка 

на квартальнаго, который насупротннъ гуляегь, а самъ все 

книзу, да книзу съ сидйнья иа полъ карсты спускаюсь, и 

норовлю, чтобы пятками дверцу оттолкнуть, да по низку 

стрекача дать, благо — я тутъ вблизи пролетный дворъ 

зналъ—и искать бы меня погдй было. 

Такъ я и устроилъ: въ карет!; на сидйньн положилъ два 

цйлковыхъ, что за экипажъ с.тЬдовало, а самъ откры.ть 

дверцу — н только задомъ-то вынолзъ н ступнлъ на мостовую, 

какъ вдругь слышу: «б-гись!» и мимо самой моей 

8*

— 116 — 

спины пролетела пара вороныхъ лошадей въ коляске п 

прямо къ подъезду, и я вижу французамй иосолъ въ мундире 

и во всЬхъ орденахъ скоро селъ и поскакадъ, а возле 

меня какъ изъ земли выросъ этотъ мой иосолъ-французъ, 

тоже очень взволнованъ, и говорить: 

— Зачемъ,— говорить:—вы вылЬзлиУ 

А я отъ нечистой совести такъ перепугался, что одурять, 

и давай врать: 

— Что такое,—говорю:—вамъ нужно? Я васъ вовсе не 

знаю в ни откуда я не вылЬзалъ. 

— А иид'Ьли вы? 

— Да что такое,— говорю: видеть? отстаньте вы огь 

меня: ничего я не видалъ. 

Герцогь-то нашъ,—говорить:—уже ноехалъ. 

— Да какое м н е 'д 'Ь л о до вашего герцога... что вы ко 

мне приклеились? 

— Какъ,— говорить:—какое дело: да вы зпаетс ли, куда 

онъ отправился? 

Ничего, ровно ничего я не знаю, и знать мне незачемъ, 

а вы если отъ меня не уйдете, такъ я сейчасъ 

нолицейскаго кликну. 

Онъ смотритъ на меня, что я такъ страненъ, должнобыть, 

ему въ своихъ речахъ показался, и шенчеть: 

—- Герцогъ въ Зимшй дворецъ ноехалъ. 

Да отойдите же, — говорю: — вы отъ меня: — я вамъ 

сказалъ, что я ничего но знаю; и съ этимъ отпихнулъ его, 

да скорее черезъ знакомый пролетный дворъ, да домой къ 

птенцамъ, чтобы, пока еще время есть, хоть разъ ихъ къ 

своему сердцу прижать. И не уснЬлъ этимъ распорядиться, 

какъ вдругь нарочный, съ запиской отъ генерала, чтобы 

завтра иаказаше такого-то француза отменить. 

Батюшки мои, думаю, какъ заиграло. 


Я только языкъ прикусилъ, да поскорЬо написалъ всемъ 

кому надо отмену церемонш и всю ночь потомъ не ложился, 

а все ходилъ въ этакомъ въ самомъ странномъ каком!,-то 

состолпш. Еще самъ себе но отдавалъ отчета: 

какъ это я сдЬлалъ и что изъ этого дальше выйдетъ? А и 

страшно, и словно благодать какая въ душЬ. Думаю, конечно, 

и о томъ: не попадусь ли я туп, самъ какимъ-нн-

— 117 — 

будь манорот. и чего буду за мою измену удостоенъ, но 

и за бЬднягу франдузишку нарадоваться но могу. И только 

насилу передъ самымъ утроит, съ этими нелегкими мыслями, 

у себя въ кабинет! д а кресл! задромялъ, какъ вдругь 

слышу въ передней возл! двери шумъ и нрерокате, жена 

кого-то упрашиваета повременить, говорить, что я только 

сейчас» заснулъ; а тотъ, чужой голосъ, настаиваетъ, чтобы 

тотчасъ разбудить и точно какъ будто имя государя мн! 

послышалось. Сейчасъ мн.! припомнилась моя изм!на, и 

сразу вся моя дрема прошла. 

Бросился я, какъ быль, въ халат! къ двери, смотрю — 

курьеръ стоить съ этакою солидною рожею, какихъ нарочно 

но осторожнымъ д!ламъ ноеылаютъ, и нодаетъ мн! молча 

иакеть. 

Я, знаете, и пакета беру, и руки-то ходенемъ ходить, 

насилу разломила, печать и вижу б!лый листа, а на немъ 

иосредин! всего одно слово выведено «благодарю*, а въ 

середин! деньги... Сосчиталъ — какъ разъ полторы тысячи 

рублей денегт.. 

В!дь не поймешь этого ничего какъ-то въ первую минуту: 

что это и ота кого, и потому не знаешь, къ кому въ 

такомъ затрудненш готовь за объяснешями обратиться. Такт, 

и я курьера-то этого хочу спросить, а его уже сл!дъ простылъ... 

Ну, тута я на пакета-то этотъ глянулъ, чьей рукою 

имя-то мое написано и «благодарю-то» это священное 

для меня выведено, it вспомнили, чей это почеркъ... да ужъ 

зато тута-то уже я ееб! и далъ волю: то-есть, этакъ, я 

вамъ говорю, я дурацки ревЬлъ, этакъ я сладко вырыдался, 

что мое вамъ почтете... Два раза во всю мою жизнь 

потомь только этакъ и плакалъ: во второй это было, какъ 

нмнераторъ Николай Павловичъ умеръ, и я ему къ его 

гробу ночыо свое «благодарю» ходили, оказывать зато, про 

что мы съ пимъ двое только изъ вс!хт. русскихъ знали: 

опт., мой царь, да я, — его изм!нникъ. И еще поел! я въ 

троий разъ такт, яге плакалъ, но иному случаю, изъ этой 

же, впрочемъ, исторш вытекшему. 


Втого французика "мы такт. совс!мъ плетями и не сЬкли, 

а вел1що было его просто выслать вонь изъ Poccin оч> подпискою, 

чтобы никогда въ пред!лы оиой возвращаться не

— и в — 

CM’Li'b. Пу, да гд-fi уже ему, дураку, было желать сюда позвращаться, 

да и нсзач’Ьмъ: — онъ дивнымъ образомъ очень 

богата сдЬлался въ Парижа. А я эти полторы тысячи-то, 

который мнЬ какъ съ неба упали, прнпряталъ coot, на лЬ- 

4eiiie н изъ нихъ въ нисколько .тЬта къ отставке моей изъ 

нолуторы двЬ или даже немножко болйо стало, я и по- 

Фхалъ въ Виши водами ота своего сидЬпья полЬчпться... 

Наполеонъ тамъ еще имиераторствовалъ, ну, и все это еще 

у нихъ тогда но-етарому было; а на обратпомъ пути, облегчаясь, 

я въ Парижъ завернулъ: посмотреть тамъ, что поинтереснЬе, 

да домой своимъ дамкамъ, знаете, какой-нибудь 

галантерейщинки и нарфюмерш прихватить. У иасъ, 

я слыхалъ, въ Петербурге все Пино, нарижскаго парфюмера, 

предпочитаютъ, и говорю своему проводнику: 

— Сведите-ка меня, батюшка, къ Пино, душковъ да помадки 

у него какic получше набрать. 

А проводншгь мнЬ возражаета: 

— ЗачФмъ же,— говорить:—ванъ къ Пино ехать? 

— Да вЬдь онъ,—говорю:—самый лучшШ. 

— Помилуйте,— отв’Ьчасть:— это Богъ знаета, какъ давно 

было, что онъ лучшимъ считался, а теперь не Пино, а другой 

парфюморъ здГ.сь всЬхъ лучше, и назвалъ мнЬ, знаете, 

фами.шо, которая такъ меня сразу ч’Ьмъ-то знакомымъ но 

уху и щелкнула. 

— Какъ,—говорю:—вы его называете? 

Тота повторилъ. 

— Ахъ, батюшки мои,—вспомнилъ я себЬ:—да ведь это 

чуть ли н мой давпишшй кростннкъ тоже такъ назывался! 

и спрашиваю: 

— Не былъ ли ототъ вашъ знаменитый парфюмеръ когданибудь 

въ Poccin! 

— Какъ же,—говорить:—былъ, только онъ въ 1853 г.— 

передъ крымскою кампашего, за поднтичесшя вмешательства 

оттуда высланъ изъ Петербурга. 

— Гмъ, знаю, моль, я эту политику. 

— Ну, а все-таки,— говорю,—мы уже батюшка лучше въ 

Пино нокупать-то пойдомь, а къ этому но пойдемъ. 

Проводннкъ мой меня отговаривать, по я, однако, па 

своемь уперся. 

— НЬтъ, п’йтъ, нФтъ,— говорю,—мне это не идета... Бота 

его еще знаета тамъ, какъ опт., хорошо ли дГ,ласта; маю ли

— 110 — 

кто у васъ туп. на короткое время въ моду входить, а 

Пнно, говорю,—это фирма старая, и онъ у васъ славится: 

такъ уже вы меня, пол;алуйста, къ Пино свезите. 

Изб1;галъ, разумеется, чтобы не встретиться, знаете... 

Ну, что хорошаго этакое скверное, что уже прошло, опять 

человеку напоминать? 

Но тутъ, долженъ вамъ сознаться въ своей маленькой 

слабости: ироводникъ мнЬ начали разсказывать, какъ этотъ 

госнодинъ очень богатъ; какая у него богатая фабрика и 

какой щегольской магазинъ а живетъ въ собственном!, 

домй,—не знаю уже, какъ эта улица у нихъ называется, а 

только, близъ самой Няндомской колонны... Я домъ-то и 

захогЬлъ посмотреть. 

— Что лее, думаю: хоть не на него, такъ, по крайней 

мере, на его имущество взгляну: отчего лее не взглянуть? 

ведь это ему ничего,—онъ и знать не будетъ. Разумеется, 

не хорошо, н этого не следовало, потому что суетно. Но, 

какъ хотите, ведь интересно, потому что хоть небольшое 

д'1.ло я ему сделалъ, а все же онъ съ моихъ рукъ лшть 

иошелъ. 

Вотт. мы и поехали: проезжаем!, мимо, нарочно тихо— 

въ колясочке, и вижу: домъ какъ дворецъ; вывЬска фабрики 

на три улицы; окна въ магазине — хоть шестерпкомъ въ 

нихъ поворачивай. 

— Быть,—говорю, не можетъ, чтобы это тотъ самый чсловекъ! 

— НЬтъ, тотъ самый, что у васъ нзъ Poccin за политику 

высланъ. 

— Да что ты, думаю, дурачокъ, толкуешь, много ты понимаешь 

меня, о чемъ я думаю? Ilo-твоему это тотъ, а номоему 

это не тотъ политикъ, про котораго я разумЬю. 

Ну, а внрочемъ, что я ему стану разсказывать, какие 

гамъ у моего крестника кондуиты: я только не верю, чтобы 

могла судьба этакъ играть человЬкомъ и дать вдругъ, после 

такого унижен in, такое большое богатство. 

— Когда бы мнЬ молено было на него какъ-ннбудь взглянуть,—говорю:—вой. 

бы это мнЬ было очень интересно! 

— Отчего лее,—говорить:— это очень можно. 

— Только я къ нему въ магазийъ не пойду, а нельзя ли 

такъ... где-нибудь въ щелочку, чтобы онъ мепя не видалъ, 

а я бы его внделъ?

— 120 — 

— Очень можно,—говорить:—да онъ самъ въ магазина, н 

рЬдко приходить, и въ дом'Ь-то этомъ теперь л'Ьтомъ не живетъ. 

— Л гдЬ же онъ живетъ? 

— У себя на даче, въ Пассн. 

— У него и дача,—говорю,—есть? 

— Не одна,— говорить,—а двФ.: одна этакая полулетияя, 

по-ихнему «демнсезонъ», тутъ недалеко надъ Трокадеро, а 

другая, настоящая, въ Пасси,—такой, говоритт., загородный 

домъ, что редко можно другой встретить, и онъ, говоритт., 

всегда въ семь часовъ у себя надъ открытымъ цвЬтникомъ, 

на веранде, кофе съ гостями ньегь, а иногда ст. женою и 

детьми вт. серсо играетъ: вотъ мы можсмъ потихоньку разъ 

или два мимо пройтись, вы его и увидите. 

— Что ясо, и отлично! 

На дворе было какъ разъ часовъ шесть, н я уже посвоему, 

но-русски, былъ пообедавши и проводники мой тоже 

накормленъ, я и говорю ему: 

— Да что, батюшка, далеко-то откладывать: велите-ка 

пзвозчику сейчасъ прямо туда ехать. Эй, ты, братецъ, говорю:—коше, 

пошелъ-ка, брать, въ Насси, да iiop'l'.oiif.e, на 

водку хорошо получишь. 

Нроводникъ перовелъ,—мы и поехали. 


Поехали, и какъ путь лежалъ чрезъ Трокадеро, то мой 

ироводникъ и домикъ мнЬ этого моего стараго знакомаго 

показали,—важный домикъ, хоть бы принцу жить не стыдно; 

ну, а въ Пасси такъ просто замокъ этакШ маленыай, стены 

каменный, высшая, все илющемъ заросли, н нодъездъ изъ 

узенькаго переулочка, а за решеткою впденъ цветникъ, а 

за цветникомт, домъ и веранда... ’И что же вы изволите 

думать: застали мы здесь все, будто но писанному, какъ 

мой проводники мне предсказали: вт. цветнике дЬтки резвится, 

на веранд!, гости сидягъ и хознинъ... Я спрятался 

за уголь стЬшси, вынули изъ кармана бинокль, навели на 

него и вижу, н е т ъ сомнения,—это от, мой крестники! Возмужали 

и постарели, да и отъелся, разумеется, хорошо въ 

благополучной жизни; а у ноеика-то бёлый рубчики всетаки 

остался. 

> — Не знаете ли, батюшка,— говорю я своему проводнику:— 

хороши! ли опт. мужи?

— 121 — 

' — Превосходный,— говорить, челов'Ькь; отлично они живугь, 

— и жена у него чудесная, и д'Ьти добрыя, и самъ 

онъ добрый, и б'Ьдныхъ людей очень помнить. 

— Ботъ за это,—говорю, молодецъ, что бедныхъ помнить. 

А въ это самое время, какъ юл, такимъ образомъ, за 

угломъ перешептываемся, онч. насъ, должно быть, заметила. 

и кричнтъ дочке: 

— Алина! 

И вдругт. решетчатая калиточка хлопнула и ко мне 

подпорхнула милая, какъ ангелокъ, девочка, въ розовомт. 

платьице, и не ушгЬлъ опомниться, какъ она мне сунула 

въ руку франкъ, проговорила: «о номъ до Жезю», или какъ 

тамъ по-ихнему въ родЬ нашего: «прими, Христа ради» и 

скрылась. 

Я это, знаете, въ пальто въ своемъ, въ русскомъ, былъ 

и шляпа на мне мягкая пуховая и, действительно, я на 

бульварного воюка былъ похожъ, ну, она мне и подала за 

отца «Христа ради». Что же такое: я этотъ франкъ ея 

нринялъ и о сю пору берегу: говорятъ, будто нищенское 

хорошо для счастия, но я не для суевер1я, а такъ... для 

памяти дорожу. 

Ну-съ, нотъ тутъ-то вотъ, я, какъ назадъ въ свой номеришка 

ехалъ, ужо самъ coot изменилъ: опять въ треттй 

разъ всю дорогу сладко-пресладко плакалъ. 11роводникъ-то, 

я думаю, какимъ дуракомъ меня считалъ, да и стоило. 

Только ведь, знаете, не удержишься, потому что, какъ въ 

старинныхъ стихахъ говорится: 

Почувствовать добра пр!ятотво 

ч» Такое есть души богатство, 

Какого Крезъ но собиралт». 

Какъ же за эти незаслуженный ощущошя Бога хоть слезою 

но поблагодарить!

КАДЕТСК1Й МОНАСТЫРЬ. 


У насъ но переводились, да и не переведутся нраводпыо. 

Ихъ только не замЬчаютъ, а если стать присматриваться 

— они есть. Я сейчасъ вспоминаю ц!лую обитель 

праведныхъ, да еще изъ такихъ временъ, въ который святое 

и доброе больше чЬгь когда-нибудь пряталось отъ свЬта. 

И заметьте, все не изъ чернородья и не изъ знати, а изъ 

людей служнлыхъ, зависимыхъ, коимг' соблюсти правоту 

труднЬе, но тогда были... Blip но и теиерь есть; только, разумеется, 

искать надо. 

Я хочу вамъ разсказать нЬчто весьма простое, но не 

лишенное занимательности—сразу о четырехъ праведныхъ 

людяхъ такъ называемой «глухой поры», хотя я увЬрснъ, 

что тогда_нодобныхъ было очень много. 


Восиоминашя мои касаются Псрваго пстербургскаго кадетскаго 

корпуса и именно одной его поры, когда я тамъ 

жилъ, учился и сразу въявь вндЬлъ всЬхъ четырехъ праведников!., 

о которыхъ буду разсказывать. Но прежде нозвольте 

мн! сказать о самомъ корпус!, какъ мн! предстсьвляется 

его заключительная ncropin. 

До воцарешя императора Павла корпусъ быль разд!- 

ленъ на возрасты, а каждый возраста, на камеры. Въ каждой 

камер! было но двадцати челов!къ и при ннхъ были 

гувернеры изъ иностранцев!., такъ называемые «аббаты»— 

французы н н!мцы. Бывали, кажется, п англичане. Еаж-

— 123 — 

дому аббату давали по пяти тысячи рублей ни годи жалованья 

л они жили вместе съ кадетами и далее вместЬ и 

спали, дежуря по две недели. Поди ихъ надзоромъ кадеты 

готовили уроки, и какой нацшиалыюстн были дежурный 

аббатъ, па томи языке должны были все говорить. Отъ 

этого зиаше ипостраиныхъ языковъ между кадетами было 

очень значительно и этими, конечно, объясняется, почему 

Первый кадетски! корнусъ далъ такъ много пословъ и высшихъ 

офицеровъ, употреблявшихся для дииломатическихъ 

ИОСЫЛОКЪ II CHOIIICHifl. 

Имиераторъ Павелъ Петровичи, какъ пргЬхалъ въ корнусъ, 

въ первый разъ по своемъ воцаренш, сейчасъ же 

приказали: «аббатовъ ирогнать, а корнусъ разделить на 

роты и назначить въ каждую роту офицеровъ, какъ обыкдовонно 

въ ротахъ полковыхъ» *). 

Съ этого времени образоваше во всЬхъ своихъ частяхъ 

нало, а языкознаше — вовсе уничтожилось. Объ этомъ въ 

корпусе жили предан in, не позабытая до той сравнительно 

поздней поры, съ которой начинаются мои личныя воспоминатя 

о здЬшнихъ людяхъ и порядкахъ. 

Я прошу верить, а лично слышащихъ меня — засвидетельствовать, 

что моя память совершеино свежа и умъ мой 

не находится въ расстройств!;, а также я понимаю слегка 

и нынЬшпее время. Я не чуждъ иаиравленШ нашей литературы: 

я читали и до сихъ иоръ читаю не только что 

инЬ нравится, но часто и то, что не нравится, и знаю, 

что люди, о которыхъ буду говорить, не въ фаворе обретаются. 

Бремя то обыкновенно называютъ «глухое», что и 

справедливо, а людей, особенно военпыхъ, любятъ представлять 

сплошь «скалозубами», что, ыожетъ-быть, нельзя 

признать вполнЬ верными. Были люди высоше, люди такого 

ума, сердца, честности и характеров!,, что лучшихъ, 

кажется, и искать незачемъ. 

Всеми теиерешнимъ взрослыми людямъ известно, какъ 

воспитывали у насъ юношество въ последующее, ыенЬе 

глухое время; видим!, теперь на глазахь у себя, какъ сейчасъ 

воспнтывають. Всякой вещи свое время иодъ солнцемъ. 

Кому что нравится. Можстъ быть хорошо и то, и 

*) Изъ краткой nffropiii Псрваго кадстскаго K o p iry ea. составленной 

Впсковатовымъ, видно, что вто произошло 18 яппарп 1797 г.

— 121 — 

другое, а я коротенько разскажу, кто наст, воспитывал!, и 

какъ восиитывалъ, т. е. какими чертами своего примера 

эти люди отразились въ нашихъ душахъ и отпечатлЬлись 

на сердце, потому что—грешный чслоггЬкъ—внЬ этого, т. е. 

безъ живого возвышающаго чувства примера никакого вос- 

1штан1я не понимаю. Да, внрочомъ, теперь и болыше ученые 

съ этпмъ согласны. 

Итакъ, воет, мои воспитатели, которыми я на старости 

:гЬт'ь задумалъ хвалиться. Иду по яумерамъ. 


А* 1. Директор*, генсралъ-мащт Перстй (изъ воспнтанниковъ 

лучшаго времени Иерваго же корпуса). Я определился 

въ корпусъ въ 1822 году вм’ЬстЬ съ моимт. старшим!. 

братом'ь. Оба мы были еще маленыпе. Отецъ прнвозъ 

насъ на своихч. дошадяхъ язь херсонской губернш, 

где у него было имЬше, жалованное «матушкою Екатериною». 

Аракчеевъ хогЬлъ отобрать у пего это нмЬше нодъ 

военное иоселеше, но нашъ старикъ поднялъ такой шумъ 

и супротивность, что на него махнули рукою и подаренное 

ему «матушкою» нмЬшо оставили нъ его владенш. 

Представляя насъ съ братоыъ генералу Перскому, который 

въ одномч. своемъ лице сосредоточивали, должности 

директора и инспектора корпуса, отецъ былъ растроган!., 

такъ какъ онъ оставлялъ насъ въ столице, где у насъ но 

было ни одной души ни родныхъ, ни знакомыхъ. Онъ сказать 

объ этомъ Перскому и проенлъ у него «внимашя и 

покровительства». 

nepciiifi выслушали, отца терпеливо и спокойно, но но 

отиечалъ ему ничего, вероятно, потому, что разговори 

шелъ при насъ, а прямо обратился къ иамъ и сказалъ: 

— Ведите себя хорошо и исполняйте то, что приказываетъ 

вамъ начальство. Главное, вы знайте только самихт. 

себя н никогда не пересказывайте начальству о какихълибо 

шалостяхъ своихъ товарищей. Въ этомъ случае паст, 

никто уже не снасетъ отъ бёды. 

На кадетскомь языкЬ того времени для занимавшихся 

такимъ недостойнымъ дЕтомь, какъ нересказъ чего-нибудь 

и вообще искательство передъ начальством!., было особенное 

выражешо «подъегозчикъ», и этого преступленья кадеты 

никогда не прощали. Съ виновным!, въ этомъ обращались

— 125 — 

презрительно, грубо и даже жестоко, и начальство этого не 

уничтожало. Такой самосудъ, можетъ-быть, былъ и хорошъ, 

и худъ, но онъ несомненно воспшывалъ въ д'Ьтяхъ ношгпя 

чести, которыми кадеты бывшнхъ временъ недаромъ славились 

и не изменяли имъ на вс!хъ ступеняхъ служешя до 

гроба. 

Михаилъ Степанович’!. ПерскШ былъ замечательная личность: 

онъ им!лъ въ высшей степени представительную, 

наружность и одевался щеголемъ. Не знаю, было ли это 

щегольство у него въ натур!, пли о т , считалъ обязанностью 

служить имъ для насъ прим!ромъ опрятности и 

военной аккуратности. Онъ до такой степени былъ постоянно 

занять нами и все, что ни д’Ьлалъ, то д!лалъ для 

насъ, что мы были въ этомъ ув!рены.и тщательно старались 

подражать ему. Онъ всегда былъ од!тъ самымъ форменнымъ, 

но самымъ изящнымъ образомъ: всегда носилъ 

тогдашнюю треугольную шляпу «по форм!», держался 

прямо и молодцовато и им!лъ важную, величавую походку, 

въ которой какъ бы выражалось настроенio его души, проникнутой 

олужебпымъ долгомъ, но не знавшей служебнаго 

ci’paxa. 

Онъ былъ съ нами въ корпус! безотлучно. Никто не 

помнил’!, такого случая, чтобы ПерскШ останилъ здаше, и 

одинъ разъ, когда его увидали съ сопровождавшим'1. его 

в’Ьстовымъ иа тротуар!,—весь корнусъ нришелъ въ движ 

ете, и on. одного кадета другому передавалось невероятное 

n3B’!cTie: «Михаилъ Степановичъ иршпелъ но улиц!!» 

Ему, впрочемъ, и некогда было разгуливать: будучи въ 

одно и то лее время директором!, и инспектором-!,, онъ по 

этой последней обязанности четыре раза въ день непремпнно 

обходилъ вс! классы. У насъ было четыре перем!ны 

уроковъ, и ПерскШ непремгьнно побывал!, на каждом?, 

урокгь. Придет!,, носидитъ или постоитъ, нослушаетъ и 

идетъ пъ другой классъ. РЬшительпо ни одинъ урокъ безъ 

него по обходился. Обходъ свой онъ д!лалъ вч. соировожденш 

в!стового, такого лее какъ онъ рослаго унтеръ-офицера, 

музыканта Ананьева. Ананьсвъ всюду его сопровождалъ 

и открывалъ нередъ нимъ двери. 

ПерскШ исключительно занимался по научной части и 

отстранилъ отъ себя фронтовую часть и наказан in за дисциплину, 

которыхъ терп!ть не могъ и не пореносилъ. Отъ

— 126 — 

него мы вндЬлн только одно наказашс: когда лйниваго или 

йерадиваго онъ, бывало, слегка коснется въ лобъ кончпкомъ 

безыменнаго пальца, какъ бы оттолкнетъ отъ себя, 

н скажетъ своими чистымъ, отчетлнвымъ голосоыъ: 

— Ду-ур-рной кадетъ! 

И это служило горькимъ н памятнымъ урокомъ, on. котораго 

заслужшшйй такое nopnnanie часто не пнлъ и ио 

'];лъ п всячески старался исправиться и тЬмъ «утешить 

Михаила Стсиаиовнча». 

Надо заметить, что ttepcidfi быль холостъ, и у иасъ существовало 

такое убежден ie, что онь и не женится тоже для 

пасг.— Говорили, что онъ боится, обязавшись семействомъ, 

уменьшить свою о насъ заботливость. И зд!,сь лее у места 

будетъ сказать, что это, кажется, совершенно справедливо. 

По крайней мйрй знавши: Михаила Степановича говорили, 

что на шуточные пли нешуточные разговоры съ инмъ о 

женитьбе онъ отвечали: 

— МиЬ Провиден!о вверило такъ много чужихъ детей, 

что некогда думать о собственпыхъ,— н это въ его правднвыхъ 

устахъ, конечно, была не фраза. 


Жилъ онъ совершенно монахомъ. Бо.тЬо строгой аскетической 

жизни въ Mipy нельзя себЬ и представить. Не говоря 

о тоыъ, что сами ПерскШ но ездили ни въ гости, нп 

въ театры, ни въ собран in,—онъ и у себя на дому никогда 

никого не принимал!.. Объясниться съ ними но делу всякому 

было очень легко и свободно, но только въ n p ieM u o ft 

комнатТ, а не въ его квартире. Тамг, никто иостороншй 

не бывали, да и, по слухами, разошедшимся, вероятно, 

отъ Ананьева, квартира его была неудобна для щнемовъ; 

комнаты Нсрскаго представляли вндъ самой крайней простоты. 

Вся прислуга директора состояла изъ одного вышеупомянутаго 

вестового, музыканта Ананьева, который не отлучался 

on. своего генерала. Онъ, какъ сказано, сопровождали 

его при ежедневных!, обходах!, классов!,, дортуаровъ, 

столовыхъ и малоле.тняго отделен in, где были дети отъ 

четырехъ-летня го возраста, за которыми наблюдали уже но 

офицеры, а приставленный къ тому дамы. Этотъ Ананьевъ 

и служили Перскому, т. е. тщательно и превосходно чп-

— 127 — 

стиль его сапоги и платье, на которомъ никогда по было 

пылинки, и ходилъ для пего съ судками за обГ.домъ, не 

куда-нибудь въ избранный ресторанъ, а на общую кадетскую 

кухню. Тамъ кадетскими же стряпунами готовился 

обГ.дъ для безсемейныхъ офнцеровъ, которыхъ въ нашемт. 

монастыре, какъ бы но прихгГ.ру начальника, завелось много, 

и ПерскШ кушалъ этотъ самый об'Ьдъ, платя за него экопому 

такую же точно скромную плату, какъ и все друпе. 

Понятно, что, находившись весь день по корпусу! особенно 

но классамъ, где онъ былъ не для формы, а, имея 

хоршшя свкденш но веЬхъ наукахъ, внимательно вникалт. 

въ преподаваше, ПерскШ приходилъ къ себЬ усталый, 

съкдалъ свой офицерскШ об'Ьдъ, отличавгаШся оть общага 

кадетскаго обеда однимъ лншаимъ блюдомъ, но не отдыхалъ, 

а тотчасъ же садился просматривать век журнальный 

отметки всЬхъ классовъ за день. Это давало ему средство 

знать всехъ учеников!, ввкреннаго ему обширнаго заведешя 

и не допускать случайной оплошалости перейти въ 

привычную лкность. ВсякШ, получившей сегодня неудовлетворительный 

балъ, мучился ожндашемъ, что завтра ПерскШ 

непременно его подзоветъ, тронетъ своимъ антнчнымъ, 

бклымъ нальцемъ въ лобь и скажетъ: 

— Дурной кадета. 

И это было такъ страшно, что казалось страшнее сГ,- 

чсшя, которое у насъ практиковалось, но но за науки, а 

только за Фарита и дисциплину, отъ завЬдыватя копии 

ПерскШ, какъ сказано, устранялся, вероятно потому, что 

нельзя было но тогдашнему обычаю обходиться безъ 'склеены 

\ъ наказанш, а они ему несомненно были противны. 

Секли ротные командиры, изъ которыхъ большой охотиикъ 

до этого дела былъ командиръ первой роты Ореусъ. 

Вечеръ свой ПерскШ проводил!, за инспекторскими работами, 

составляя н провкряя роснисанШ и соображая 

успехи учениковъ съ ненройдсниыми частями программы. 

Потомъ опт, много читалъ, находя въ этомъ большую помощь 

въ знанш языковъ. Онъ основательно зналъ Языки 

франпузскШ, нкмецкШ, airr.iiflccitt и постоянно упражнялся 

въ нихт. чтешемъ. Загкмъ онъ ложился немного понозжо 

насъ для того, чтобы завтра опять встать немного насг. 

пораньше. 

Такъ проводилъ изо дня въ день много лктъ кряду 

^

— 128 — 

это'гг, достойный чслов!къ, которого я рекомендую не исключить 

со счета при см !т! о трехъ русскихъ праведникахъ. 

Онъ и жилъ, и умеръ честнымъ челов’Ькомъ безъ 

пятна и упрека; но этого мало: это все еще идегъ нодъ 

чертою простой,—хотя, правда, весьма высокой честности,, 

которой достигают!, немнопе,— однако, все это, только 

честность. А у Перскаго была и доблесть, которую мы, 

д!ти, считали своею, т. е. нашею, кадетскою, потому что 

Михайло Степанович'!. ПерскШ былъ воспитанник’!, нашего 

кадетскаго корпуса и въ лиц! своемъ олицетворялъ для 

насъ духъ и предашя кадетства. 


По некоторому стечение обстоятельствъ мы, ребятишки, 

сделались причастны къ одному событпо декабристскаго бунта. 

Фасъ нашего корпуса, какъ изв!стно, выходилъ на Неву, 

прямо нротивъ нынЬшней Исаайевской площади. Не! роты 

были разм!щены uo яинШ, а резервная рота выходила на 

фасъ. Я былъ тогда именно въ этой резервной рот! и 

намъ, изъ нашихъ оконъ, было все видно. 

Кто знаеть графически это положеше, тотъ его ноймвтъ, 

а кто не знаеть— тому нечего разсказывать. Было такъ, 

какъ я говорю. 

Тогда съ острова прямо къ этой площади былъ мостъ, 

который такъ и назывался Исаашевскимъ мостомъ. Изъ 

оконъ фаса намъ видно было на Исаатевркой площади 

огромное стечете народа и бунтовавшихся войскъ, которая 

состояли изъ бата.’нона московекаго полка и двухъ ротъ 

экииажа-гвардш. Когда поел! шести часовъ вечера открыли 

огонь изъ шести орудШ, стоявшнхъ нротивъ адмиралтейства 

и наиравленныхъ на сенатъ, и въ числ! бунтовавшихъ 

появились раненые, то изъ нихъ н!сколько челов!къ бросились 

б!жать но льду черезъ Неву. Одни изъ нихъ ui.ni, 

а друпе ползли по льду н, иеробравшись на нашъ берегъ, 

человЬкъ шестнадцать вошли въ ворота корпуса, и тутъ, 

который гд! привалились,— кто нодъ стЬнкой, кто иа сходахъ 

къ служительским!, ном!щешямъ. 

Помнится, будто все это были солдаты бунтовавшаго баталюна 

московекаго полка. 

Кадеты, услыхавъ объ этомъ или увидавъ раненыхъ, без!, 

удержа, но и безъ уговора, никого не слушая, бросились

. к'ь нимъ, подняли нхъ на руки и уложили каждого какъ 

могли лучше. Или. собственно хотелось уложить ихъ на 

свои койки, но, не помню, почему - то это такъ не сделалось, 

хотя друпе товорятъ, что будто и такъ было. Однако, 

я объ этомъ не спорю и этого не утверждаю. Можетъ-быть, 

что кадеты разместили раненыхъ по солдатскимъ койкамъ 

въ служительской казарме и тутъ принялись около нихъ 

фельдшерить и имъ прислуживать. Не видя въ этомъ ничего 

иредосудительнаго и дурного, кадеты не скрывались 

съ своимъ постуикомъ, котораго, къ тому же, и невозможно 

было скрыть. Сейчасъ же они дали знать объ этомъ директору 

Перскому, а сами межъ тФмъ уже сделали, какъ 

умели, раненымъ перевязку. А какъ бунтовщики стояли 

целый день не евши, то кадеты распорядились также ихъ 

накормить, для чего, построившись къ ужину, сделали такъназываемую 

«передачу», т. е. по всему фронту передали 

шопотомъ слова: 

— «Пироговъ не есть,— раненымъ». «Пироговъ не есть,— 

раненымъ»... 

Эта «передача» *) была щнеыъ обыкновенный, къ которому 

мы всегда обращались, когда въ корпусе были кадеты, 

арестованные въ карцере и оставленные «на хлЬбъ 

и на воду». ( | 

Делалось это такимъ образомъ: когда мы выстраивались 

всемъ корпусомт. псредъ обедомъ или передъ ужиномъ, то 

отъ старшихъ кадегь - гренадеровъ, которые всегда больше 

знали домашшя тайны корпуса и имели авторитета на 

младшихъ, — «шло приказаше», передаваелюе отъ одного 

соседа къ другому шопотомъ и всегда въ самой короткой, 

лаконической форме. НапримФръ: 

— Есть арестанты—пироги не есть. 

Если но росписаиио въ этотъ день не было пироговъ, 

то точно такой же приказъ отдавался' насчетъ котлетъ, и 

несмотря на то, что утаить и вынесть изъ - за стола котлеты 

было гораздо труднее, чЬмъ пироги, но мы умели это 

дЬлать очень легко и незаметно. Да, впрочемъ, начальство, 

зная нашъ въ этомъ случае непреклонный ребячШ духъ и 

*) Воспитанники корпуса позднЬйшихъ выпусковъ говорятъ, что у 

них1!, не было слова «передача», но я оставляю такъ, какъ Mitt сказано 

кадетомъ-старцемъ. 

Сочппешя Н. С. ЛЬскова. Т. III. 9

— 130 — 

обычай, совскмъ къ этому не придиралось. «Не кдятъ, уно-. 

сята,— ну, и пускай уносятъ». Худа въ этомъ не полагали, 

да его, можетъ-быть, и не было. Это маленькое правонарушенie 

служило къ созиданно великаго д'Ьла: оно воспитывало 

духъ товарищества, духъ взаимопомощи и сострадашя, 

который придаетт, всякой среде теплоту и жизненность, 

съ утратой коихъ люди порестаютъ быть людьми и становятся 

холодными эгоистами, неспособными ни къ какому 

дЕлу, требующему самоотвержешя и доблости. 

Такъ было и въ этотъ, для некоторых!, изъ насъ, очень 

многоноследственный день, когда мы уложили и перевязали 

своими платками раненых!, бунтовщиков!,. Гренадеры дали 

передачу: 

— «Пироговъ не есть,—раненымъ». 

И все этотъ приказъ исполнили но всей точности , какъ 

было принято: пироговъ никто но е.ть и все они были 

отнесены раненымъ, которые всл'Ьдъ за тЬмъ были куда-то 

убраны. 

День кончился, по обыкновешю, и мы уснули, нимало 

не помышляя о томъ, какое мы сделали непозволительное 

и вредное для нашихъ товарищей дело. 

Мы могли быть т1шъ спокойнее, что ПерскШ, который 

нейхъ более отвечал!, за наши поступки, не сказалъ намъ 

ни одного слова охужденШ, а, напротивъ, простился сь 

нами такъ, какъ будто мы не сделали ничего дурного. Онъ 

даже былъ ласковъ и тЬмъ далъ намъ новодъ думать, какъ 

будто онъ одобрндъ наше ребячье сострадаше. 

Одннмъ с.ловомъ, мы считали себя ни въ чемъ невиноватыми 

и не ждали ни малейшей непр]ятностн, а она была 

на чеку и двигалась на насъ какъ будто нарочно загЬмъ, 

чтобы показать намъ Михаила Степановича въ такомъ величш 

души, ума и характера, о которыхъ мы не могли составить 

и понятая, но о которыхъ, конечно, ни одинъ изъ 

насъ не сумелъ забыта, до гроба. 


Пятнадцатаго декабря въ корпусъ неожиданно прИ’.халъ 

государь Николай Павловичъ. Онъ былъ очень гнЬвенъ. 

Перскому дали знать, и онъ тотчасъ же явился изъ своей 

квартиры и, но обыкновенно, отрапортовалъ его величеству 

о числе кадета и о состояши корпуса.

— 131 — 

Государь выслушалъ его въ суровомъ молчалш и изволил!» 

громко сказать: 

— Здесь духъ нехорошШ! 

•— Военный, ваше величество, — отвЬчадъ полными. и 

спокойнымъ голосомъ ПерскШ. 

— Отсюда Рылйевъ и Вестужевт»! — нопрежнему съ неудовольствием!» 

сказалъ император'ь. 

' — Отсюда Румянцевъ, ПрозоровскШ, КаменскШ, Кульновъ,—все 

главнокомандующие, и отсюда Толь,— съ т'Ьмъ же 

ноизм'/шнымъ спокойств1емъ возразилъ, глядя открыто въ 

лицо государя, ПерскШ. 

— Они бунтовщиковъ кормили! — сказалъ, иоказавъ на 

насъ рукою, государь. 

— Они такъ воспитаны, ваше величество, — драться съ 

нещнятелемъ, но после победы призревать раненыхъ, какъ 

своихъ. 

Негодовате, выражавшееся на лице государя, не изменилось, 

но онъ ничего бол’Ье не сказалъ и у'Ьхалъ. 

ПерскШ своими откровенными и благородными вгЬрнонодданничебкнии 

ответами отклонилъ отъ насъ беду, и 

мы продолжали жить и учиться, какъ было до сихъ порт». 

Обращение съ нами все шло мягкое, человечное, но уже 

недолго: близился крутой и жеетшй нереломъ, совершенно 

изменивший весь характеръ этого прекрасно учрезкденнаго 

заведен in. 


Говно черезъ годъ после декабрьскаго бунта, именно 

14-го декабря 1820 года, главными» дирскторомъ всехъ кадетскихъ 

корпусов!» вместо генералъ-ад'ыотанта Павла Васильевича 

Гояенищева-Еутузова былч, назначен!» генералъадъютантъ 

отъ - пнфантерш Николай Иванович!» Демидовъ, 

человек!» чрезвычайно набожный и совершенно безжалостный. 

Его и безъ того трепетали въ войскахъ, гдЬ имя его 

произносилось съ ужасомъ, а для насъ онъ получилъ особенное 

приказаше «подтянуть». 

Демидовъ велГль собрать советь и npiexatb in» корпусъ. 

Советь состоядъ изъ директора Перскаго, батал!оинаго командира, 

полковника Шмидта (человека превосходной честности) 

и ротныхъ командировъ: Ореуса (сЬкуна), Шмидта 2-го, 

Эллормана и Черкасова, который нередъ тШмъ долгое время 

9*

— 132 — 

преподавать фортификацш, такъ что пожалованный въ 

графы Толь въ 1822 году былъ его ученикомъ. 

Демидовъ началъ съ того, что сказала: 

— Я желаю знать имена кадетъ, которые дурно себя 

всдутъ. Прошу сдйлать имъ особый сиисокъ. 

— У насъ н'Ьтъ худыхъ кадетъ, — отвйчалъ ПерскШ. 

— Однакоже, конечно, непременно одни ведутъ себя 

лучше, друпе хуже. 

— Да, это такъ; но если отобрать тг1;хъ, которые хуже, 

то въ числ'Ь остальныхъ опять будутъ лучнйе и худнпе. 

— Должны быть внесены въ спнсокъ самые худнпе, и 

они, въ примйръ прочимъ, будутъ посланы въ полки унтеръофицерами. 

ПерскШ нивакъ этого не ожидалъ и, выразивъ непритворное 

удивление, возразилъ со всегдашнимъ своимъ самообладатемъ 

и шокойспйемъ: 

— Какъ въ унтеръ-офицеры!—за что? 

•— За дурное поведете. 

— Намъ ввйрили ихъ родители съ четырехлйтняго возраста, 

какъ вамъ известно. Следовательно, если они дурны, 

то въ этомъ мы виноваты, что они дурно воспитаны. Что 

же мы скажемъ родителям'!.? то, что мы довоспитали ихъ 

дйтей до того, что ихъ пришлось сдать въ полки нижними 

чинами. Не лучше ли предупредить родителей, чтобы они 

взяли ихъ, чймъ ссылать ихъ безъ вины въ унтеръ-офицеры. 

— Намъ объ этомъ не слйдуетъ разсуждать, а должно 

только исполнить. 

— А! въ такомъ случай не для чего было собирать совйтъ, 

— отвйчалъ ПерскШ: — вы бы изволили такъ сказать 

сначала, и что приказано, то должно быть исполнено. 

Результатъ былъ тотъ, что на другой день, когда мы спдйли 

за учебными занятьями, классы обходилъ адъютантъ 

Демидова Багговутъ и, держа вт. рукахъ сиисокъ, вызывала» 

по именамъ тйхъ кадетъ, у которыхъ были наихудппя отмйтки 

за поведете. 

Вызваннымъ Багговутъ приказалъ идти въ фехтовальную 

залу, которая была такъ расположена, что мы изъ классовъ 

могли видйть все тамъ происходившее. И мы видйли, что 

солдаты внесли туда кучу сйрыхъ шинелей и нашихъ товарищей 

одйли въ эти шинели. Затймъ ихъ вывели на

— 133 — 

дворъ, разсадили тамъ съ жандармами въ заготовленный 

сани н отправили но полкамъ. 

Само собою разумеется, что паника была ужасная. Намъ 

объявили, что если еще найдутся между нами кадеты, которые 

будутъ вести себя неудовлетворительно, то ташя высылки 

станутъ повторяться. Для оценки поведения была назначена 

отметка сто балловг, и сказано, что если кто 

будетъ иметь менее семидесяти пяти балдовъ, то такой будетъ 

немедленно отданъ въ унтеръ-офицеры. 

Само начальство было въ немаломъ затруднении какъ 

располагать оценку поведешя но этой новой, сто-балльной 

системе, и мы слыхали объ этомъ недоумеши переговоры, 

которые окончились ткмъ, что начальство стало насъ щадить 

и оберегать, милостиво относясь къ нашимъ ребячьимъ 

грешкамъ, за которые надъ нами была утверждена такая 

страшная кара. Мы яге такъ скоро съ этнмъ освоились, 

что чувство минутнаго панического страха вдругъ заменилось 

у насъ еще большею отвагою: скорбя за исключенныхъ 

товарищей, мы иначе не звали меягду собою Демидова, какъ 

«варваръг>, и вместо того, чтобы робеть и трястись его 

образцоваго жестокосерд1я, решились идти съ ннмъ въ открытую 

борьбу, въ которой хотя всемъ пропасть, но показать 

ему «наше презрйше къ нему и ко всЬмъ опасностямъ». 

Случай представился къ этому немедленно же, и очень 

трудно сказать, до чего бы дошло дело, если бы опять не 

подоспели намъ на помощь находчивый умъ и большой 

такта никогда не ходившаго за словомъ въ карманъ Перскаго. 


Ровно черезъ недЬлю после того, какъ отъ насъ были 

отлучены н сосланы въ унтеръ-офицеры наши товарищи, 

намъ было приказано идти въ ту яге фехтовальную залу и 

построиться тамъ въ колонны. Мы исполнили приказаше и 

ждали, что будетъ, а на дунгЬ у все.хъ жутко. Вспомнили, 

что стоимъ на гЬхъ самыхъ половицахъ, на которыхъ стояли 

наши несчастные товарищи передъ грудами приготовлениыхъ 

для нихъ солдатскихъ шинелей, и такъ вотъ варомъ 

и закшштъ на душЬ... Какъ они, сердечные, должно быть 

были изумлены и пораягены этою неожиданностью, и где-то

— 134 — 

и какъ они стали приходить,въ себя и проч., проч... Словомч. 

сказать: душевная мука, — и стоимъ мы вей, поиуривъ 

головочкн уныло, и вспоминаемъ Демидова, «варвара», 

но пи капли его не боимся. Пропадать, такъ веймъ заодно 

пропадать,—знаете, ступень такая... освоились. И въ это-то 

время вдругъ отворяются двери и является самъ Демидовъ 

вмйсгй съ Перокимъ и говорить: 

— Здравствуйте, дйточки! 

Вей молчали. Ни уговора, ни моментальной «передачи» 

при его поя влон in не было, а такъ просто отъ чувства псгодонашн 

ни у одного уста но раскрылись отвечать. Демидовъ 

повторила.: 

— Здравствуйте, дйточки! 

Мы опять молчали. Дйло переходило въ сознательное 

упорство и момента принималъ самый острый характеръ. 

Тогда ПерскШ, видя, что изъ этого произойдет, большая 

неприятность, сказала, Демидову громко такъ, что вей мы 

слышали: 

— Они не отвйчаютъ, потому что пе привыкли къ выражение 

вашему «дпяпочки». Если вы поздороваетесь съ 

ними и скажете: «здравствуйте, кадеты», они ненремйино 

вамъ отвйтята. 

Мы очень уважали Перскаго и поняли, что, говоря эти 

слова такъ громко и такъ увйреино Демидову, онъ въ то же 

время, главиымъ образомъ, адрссуегь ихъ намъ, довйряя 

себя самого нашей совйстливостн и нашему разеудку. Опять, 

безъ всякаго уговора вей сразу поняли его едиными сердцами 

и поддержали его едиными устами. Когда Демидовъ 

сказалъ: «здравствуйте, кадеты!» мы единогласно отвйтилн 

извйстнымъ возгласомъ: «здрав:к жедаемъ!» 

Но это не былъ конецъ ncTopin. 


Послй того, какъ мы прокричали свое «здравш желаемъ», 

Демидовт. спустилъ ст, себя строгость, kotoi>oio началъ- было 

набираться, когда мы по отвйчали на его противную ласку, 

но сдйлалъ нйчто еще болйе для насъ HonpiuTuoe. 

— Вотъ,— сказалъ онъ голосомъ, который хотйль сдйлать 

ласковым !, и дйлалъ только приторным !.:—вота я хочу вамъ 

сейчасъ показать, какъ мы васъ любнмъ. 

Онъ кнпнулч, вйстоиому Ананьеву, который скорыми ша

— 135 — 

гами вышелъ за двери и тотчасъ же возвратился въ сопровожден! 

и н'Ьсколькихъ солдата, несшихъ больная корзины 

сь дорогими кондитерскими конфетами въ изукрашенныхъ 

бумажкахъ. 

Демидовъ остановилъ корзины и, обратись къ намъ, 

СК-ИоОЛЪ! 

— Вота тута целые пять пудовъ конфета (кажется, пять, 

а можетъ-быть, было и болФе) — это все для насъ, берите 

и кушайте. 

Мы не трогались. 

•— Верите лее,— это для васъ. 

А мы' тоже ни съ мЬста, но ПерскШ, видя это, дал ь 

знакъ солдатам!», державшим!» демидовское угощеше, и тй 

стали носить корзины по рядамъ. 

Мы опять поняли, чего хочетъ нашъ директор!,, it но 

позволили себФ нротивъ него никакой неуместности, но 

демидовское угощеше мы все-таки есть не стали и нашли 

ему особое онредйлеше. Въ то самое мгновеше, какъ первый 

.фланговый изъ нашихъ старших!» гренадеровъ протянул» 

руку къ корзинФ и взялъ горсть конфета, онъ успйлъ 

шепнуть сосйду: 

— Конфеты не йсть—вч, яму. 

И въ одну минуту «передача» эта • пробежала но всему 

фронту съ быстротою и съ незаметностью электрической 

искры и ни одна конфета пе была съедена. Какъ только 

начальство ушло и насъ пустили порезвиться, мы вей, 

другь за другомъ, веревочкою, пришли въ известное мйсто, 

держа въ рукахъ конфстът, и вей бросили ихъ туда, куда 

было указано. 

Такъ и кончилось это демидовское угощеше. Пн одинъ 

малышъ не слукавил!» и но соблазнился конфетою: вей бросили. 

Да иначе и нельзя было: духъ дружества и товарищества 

былъ удивительный, и самый маленький повичокъ 

проникался имъ быстро и подчинялся ему съ какимъ-то 

евнщеннымъ иоеторгомь. Насъ нельзя было подкупить и 

заласкать никакими лакомствами: мы такъ были преданы 

начальству, но не за ласки и подарки, а за его справедливость 

и честность, который видели въ таких!» людахъ 

какъ Михаилъ Степанович!» ПерскШ — главный командира,, 

или, лучше сказать, игуменъ нашего кадетскаго монастыря,

— 13 Г) — 

гд'Ь онъ подъ-стать себе ум'Ьлъ подобрать такихъ же и 

старцонт.. 

Вирочемъ,— онъ ли ихъ ум'Ьлъ подбирать, или они сами 

къ нему подъ-стать подбирались, дабы жить въ отрадномъ 

согласии, — этого я но знаю, потому что мы малы были, 

чтобы вникать въ такгя вещи; но что знаю о сподвижниках!, 

Михаила Степановича, то тоже разскажу. 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. 

Второй номеръ за игуменомъ въ монастыряхъ нринадлсзкитъ 

эконому. Такъ было и у насъ, въ нашемъ монастырь. 

За Михаилом!. Степановичем!. Перскимъ, по важности значенья, 

схЬдовалъ восн'Ьтый РылЬевымъ экономь, нъ чин!, 

бригадира, Андрей Нетровичъ Бобровъ. 

Я ставлю его вторым?, только по подчиненности и потому, 

что нельзя всёхъ поставить вм'ЬстЬ въ первыхъ, но 

но достоинствамъ души, сердца и характера этотъ Андрей 

Петровичи, былъ такой же высоко-замечательный человекъ, 

какъ самъ ПерскШ, и нн въ чемъ не устуналъ ему, рази!, 

только въ одной умственной находчивости на ответы. Зато 

сердцемъ Бобровъ-былъ еще теплее. 

Онъ, разумЬется, былъ холост?,, какъ и надо по монастырскому 

уставу, и дЬтей любилъ чрезвычайно. Только 

не такъ любилъ, какъ иные любятъ,—теоретически, въ разсуждешяхъ, 

что, молъ, «это будущность Poccin», или «наша 

надежда»- и л и же еще что-нибудь подобное, вымышленное 

и пустяковое, за чЬмъ часто нЬтъ ничего, кромЬ эгоизма 

и безсердеч|'я. А у нашего бригадира эта любовь была 

простая н настоящая, которую не нужно было намъ изъяснять 

и растолковывать. Мы все знали, что онъ насъ любит!. 

и о насъ печется, и никто бы насъ въ этомъ не могъ 

разубЬдить. 

Бобровъ былъ низенькаго роста, толстый, ходило съ косицею 

и, по опрятности, составлял!, самый рЬзкШ контраст!, 

съ Перскимъ, а былъ нохожъ въ этомъ отношен in на дедушку 

Крылова. Сколько мы его знали, онъ всегда носилъ 

одинъ и тотъ же мундиръ,—засалешшй-презасаленный, и 

другого у него не было. Цветъ воротника этого мундира 

определить было невозможно, но Андрей Петрович!, нимало 

этим!, не стеснялся. Въ этомъ самомъ мундире онъ былъ 

при делЬ н нъ немъ же, когда случалось, предстоядъ передъ

— 137 — 

старшими военными лицами, великими князьями и самими 

государемъ. Говорили, будто бы императора, Николай Павловичи 

знали, куда Бобровъ дйваетъ свое жалованье и изъ 

уваженья къ нему не хотйлъ замечать его неряшество. 

У Боброва была Анна съ брильянтами на шей, которую 

онъ носили постоянно, а ужъ на какой лентй висйла эта 

Анна,—про то не спрашивайте. Лента была такъ же нераспознаваема, 

какъ цвйтъ его воротника на мундирй. 

Онъ завйдывалъ всей экономическою частью корпуса совершенно 

самостоятельно. Безлрестанно занятый научною 

частью, директоръ ПерскШ совсймъ не вмйшивался въ хозяйство, 

да это было и не нужно при такомъ экономй, какъ 

бригадирь Бобровъ. Къ тому же, оба они были друзья и 

вйриди другь другу безгранично. 

Въ вйдйнш Боброва было какъ продовольстае, такъ и 

одежда всйхъ кадета и всей прислуги безъ исключения. 

Сумма расходовъ простиралась до 600,000 руб. ежегодно, 

а за сорокъ лйтъ его экономскаго служешя у него, значить, 

обратилось до 24 миллюновъ, но къ руками ничего 

не прилипло. Наиротивъ, даже 3 т. р. ноложеннаго ему 

жалованья онъ не получалъ, а только въ немъ расписывался, 

и когда этотъ денежный человйкъ на сороковом!, 

году своего экономства умеръ, то у него не оказалось своихъ 

денегъ нп гроша н его хоронили на казенный счета. 

Я скажу въ концй, куда онъ дйвалъ свое жалованье, на 

какую проматывалъ его необходимую страстишку, о которой, 

какъ выше замйчено, будто бы и знали покойный 

пмператоръ Николай Павловичи. 


По обычаю своему, Бобровъ былъ такой лее домоейдъ, 

какъ н ПерскШ. Сорокъ къ ряду лйтъ онъ буквально не 

выходили изъ корпуса, но зато постоянно ходилъ но корпусу 

и все учреждали свое дйло, все хлопотали, «чтобы 

мошенники были сыты, теплы ц чисты». Мошенника это 

были мы, — такъ онъ называть кадета, разумеется, употребляя 

это слово какъ ласку, какъ шутку. Мы это знали. 

ВсякШ день онъ вставали въ пять часовъ утра и являлся 

къ намъ въ шесть часовъ, когда мы пили сбитень; послй 

этого мы шли въ классы, а онъ по хозяйству. Затймъ 

обйдъ и всякую другую пищу мы получали непремйнно при

— 138 — 

немъ. Онъ любилъ «кормить» и кормилъ насъ прекрасно 

и очень сытно. Нашъ ныиЬшшй государь, въ отрочества 

своемъ, не разъ кушивалъ съ нами за общнмъ кадетскимъ 

столомъ, и, вероятно, еще изволить .помнить нашего «стараго 

Бобра» *). ПорцШ, какъ это водится во вс'Ьхъ заведешяхъ, 

у насъ при Бобров!; но было, — вей йли сколько 

кто хотЬлъ. ОдЬвалъ онъ насъ всегда хорошо; б'Ьлье заставляли 

переменять три раза въ недйдю. Былъ очень жалостливъ 

и даже баловникъ, что отчасти было, вероятно, 

известно Порскому и другимь, но нс все: водились и ташя 

вещи, который Андрей Петровичъ, по добросердечно своему, 

не мои, не сдЬлать, но знать, что он!; незаконны, и онъ, 

бригадирь, скрывался съ ними какъ шкодьннкъ. Это больше 

всего касалось кадетъ, подвергнутыхъ наказашю. Тутъ онъ 

весь вн’Ь себя былъ, сдерживался, но внутренно ужасно 

болйдъ, — кипятился, какъ самоварчикъ, и, наконецъ, не 

выдерживалъ, чтобы чймъ-нибудь не «утЬшить мошенника». 

Всякаго наказанпаго онъ какъ-нибудь подзоветь, насупится, 

будто какой-то выговори хочетъ сказать, но вмЬсто того 

ног.тадитъ, что-нибудь дастъ и отиихнетъ: 

— Пошелт,, мошенники, впереди себя не доводи! 

Особенная же забота у него шла о кадетахъ-арестантахъ, 

которыхъ сажали на хлйбъ на воду, въ Tauie устроенные 

при Демидов!; особенные карцеры, куда товарищи нс могли 

доставить арестантами подаяше. Андрей Петровичъ всегда 

знали, по счету пустыхъ столовыхъ приборовъ, сколько 

арестованпыхъ, но кадеты не опускали случая съ своей 

стороны еще ему особенно объ этомъ напомнить. Бывало, 

проходя мимо его изъ столовой, поди ритмическШ топотъ 

шаговъ, какъ бы безотносительно произносят!,: 

— Пять арестантовъ, пять арестантовъ, пять арестаптовъ. 

А онъ или стоить только выпуча свои глазки, какъ будто 

ничего не слытитъ, или, если н’Ьть вблизи офнцеровт,, 

дразнится, т. е. отвйчаетъ намъ тймъ же тономъ: 

— МнЬ что за д'Ьло, мнй что за дйло, май что за дйло. 

Но когда посазкенныхъ на хлйбъ на воду выводили изъ 

арестантскихъ на ночлеги въ роту, Андрей Иетровичч, 

*) Въ «IIoTopiu I Кадетскаго Корпуса» (1832 г.) есть уномипашк 

о томъ, что государь императоръ Алексаидръ Няколаевпчъ въ отрочеств'Ь 

иосЬщал! корнусъ н тамъ кушалъ съ кадетами.

— 130 — 

додстерегалъ эту нроцесспо, отнпмалъ ихъ у провожатыхъ, 

забиралъ къ себ'Ь въ кухню и тутъ ихъ кормилъ; а по 

коридорамъ во все это время разставлядъ солдата, чтобы 

никто не подошелъ. 

Самъ имъ, бывало, кашу маслить и торопится тарелки 

подставлять, а самъ твердить: 

— СкорЬе, мошенникъ, скорЬе глотай! 

Bc'L при этомъ часто плакали,—и арестанты, и опт., ихъ 

кормилецъ, и сторожевые солдаты, участвовавиио въ продЪлкахъ 

своего добраго бригадира. 

Кадеты его любили до той надоедливости, что ему буквалыш 

нельзя было показаться въ такое время, когда мы 

были свободны. Если, бывало, случится ему, по неосторожности, 

попасть въ это время на пяацъ, то сейчасъ же 

раздавался крикъ: 

—- АидрсСг Петровичи на плацу! 

Больше ничего не нужно было, и -веЬ знали, что делать: 

всЬ бросались къ нему, ловили его, брали на руки и на 

рукахъ несли, куда ему было нужно. 

Это ему было тяжело, потому что онъ былъ тол стен ькШ 

кубикъ, ворочается, /бывало, у насъ на рукахъ, — кричитъ: 

— Мошенники! вы меня уроните, убьете... Это мне нездорово,—но 

это но помогало. 

Теперь скажу о страстишке, но милости которой Андрею 

Петровичу никогда почти но приходилось получать своого 

жалованья, а только расписываться. 


У насъ очень много было людей бЬдныхъ и когда насъ 

выпускали, то выпускали на бедное же офицерское жалованье. 

А мы ведь были младенцы, о доходных!. мЬстахъ и 

должностяхъ, о чемъ нынче грудные младенцы знаютъ, у 

насъ и мыслей не было. Разставались не съ тЬмъ, что я 

такъ-то устроюсь или разживусь— а говорили: 

4 — Следите за газетами, если только нашъ полкъ будетъ 

вт> д’Ы ;,—на приступе нерныш. я. 

Все такъ собирались, а мнопе и исполнили. Идеалисты 

были ужасные! Андрей Петрович!, оожалелъ о бе.диякахъ и 

бсзродныхъ и ХО'гЬлЪ, чтобы И ИЗ!, нихъ каждый имел!, 

что-нибудь приличное, нъ чем!, оно ему представлялось. 

Онъ давалъ всг!шъ беднымъ приданое,—серебряный ложки

— 140 — 

и белье. Каждый выпущенный прапорщики получали ста 

него по три перемйны белья, двГ. столовыя серебряныя 

ложки, но четыре чайныхъ восемьдееятъ четвертой пробы. 

Бйлье давалось для себя, а серебро—для «общежнпя». 

— Когда товарищи зайдетъ, чтобы было у тебя, чймъ 

дать щей хлебнуть, а къ чаю могугь зайти двое и трое,— 

такъ вотъ чтобы было, чймъ... 

Такъ это н соразмерялось — накормить хоть одного, а 

чайкомъ напоить до четырехъ собратовъ. Все до мелочей 

и вдаль — на всю жизнь, внушалось о товариществе, и 

диво ли, что оно было? 

Ужасно трогательный былъ человйкъ и сами растрогнвался 

сильно и глубоко. Поэтически моги вдохновлять, и 

Рыдйевъ, какъ я сказалъ, написали ему оду, которая начиналась 

словами: 

«О ты, почтенный экономь Бобровъ!» 

Вообще любили его ноистинй, можно сказать, до чрезвычайности, 

н любовь эта въ насъ не ослабевала ни съ 

летами, ни ст. переийною иолодкешя. Пока онъ жили, всЬ 

наши, когда случалось быть въ Петербурге, непременно 

щнезжали въ корнусъ «явиться Андрею Петровичу»— «старому 

Бобру». И тута происходили иногда сцены, которыхъ 

словами просто даже передать нельзя. Увидита, бывало, 

человека незнакомаго съ знаками заслуги, а иногда и въ 

болыномъ чине и встретить официально вопросом!.: «что 

вамъ угодно?» А нотомъ, какъ тотъ назовстъ себя, онъ 

сейчасъ сделаета шаги назадъ и одной рукой начнет!, 

лобъ почесывать, чтобы лучше вспоминать, а другою—отстраняетъ 

гостя: 

— Позвольте, позвольте, говорить,—позвольте! 

И если тотъ не спешили вполне открыться, то онъ ворчали: 

— У насъ былъ... мошенники... не изъ нашихъ ли?.. 

— Ваши, ваши, Андрей Петровичи! — отвечали гость, 

или жо, порываясь къ хозяину, показывали ему его «Слагословеше»—серебряную 

ложечку. 

Но тута вся сцена становилась какою-то дрожащею. Боброве 

тоиалъ ногами, кричали: «прочь, прочь, мошенники!» 

и съ этими сами быстро прятался въ уголь дивана за 

столь, закрывали оба глаза своими пухленькими кулачками

— M l — 

пли синими бумажными илаткомъ и не плакали, а рыдали, 

рыдали звонко, визгливо и неудержимо, какъ нервическая 

женщина, такъ что вся его внутренность и полная мясистая 

грудь его дрожала и лицо наливалось кровыо. 

Удержать его было невозможно, а такъ какъ это не разъ 

бывало съ ними при такихъ крайне волновавшихъ его 

встречали, то дешцикъ его это знали и сейчасъ ставить 

нередъ ними на подносшсй стаканъ воды. Болйо никто 

ничего не предпринимали. Истерика восторга кончилась, 

старики сами выпивали воду н, вставая, говорили ослабйвшимъ 

голоеомъ: 

— Ну... теперь поцйлуй, мошенники! 

И они цйловались долго - долго, причемъ мнопе, конечно, 

безъ всякаго унижешя или ласкательства цйловали 

у него руки, а онъ уже только съ блаженствомъ повторяли: 

— Вспомнили, мошенники, старика,—вспомнили!—и сейчасъ 

же усаживали гостя и сами принимался доставать изъ 

шкапа какой - то графинчики, а денщика посылали на 

кухню за куйтньемъ. 

Отказатыщ* отъ этого никто не моги. Иной, бывало, 

отпрашиваемся: 

Андрей Петровичи! я,— говорить,—званъ и обйщался 

къ такому-то, или къ такому-то, какому-нибудь важному лицу. 

Ни за что не отпустить. 

— Знать ничего не хочу,— говорить,—важный лица тебя 

не знали, когда я тебя на кухнй кормили. Пришслъ сюда, 

такъ ты мой,-—и долженъ изъ стараго корыта почавкать. 

Безъ того не выпущу. 

И нс выпустить. 

Рацей онъ никогда нс читали, а только жиль нередъ 

нами и остался жить послй того, какъ его въ концй сорокового 

года службы за недостаточное на казенный счетъ 

похоронили. 


Теперь третШ постоянный иноки нашего монастыря — 

наши корпусный докторъ ЗеленскШ . Онъ тоже былъ холости, 

тоже былъ домоейдъ. Этотъ даже превзошелъ двухъ 

первыхъ тймъ, что жили въ лазарет!;, въ послйдней комнатй. 

Ии фельдшери, ни прислуга—никто никогда не могли

— 142 — 

себя предостеречь отъ внезаппаго его ноявдешя у больныхъ: 

онъ былъ тутъ какъ днемъ, такъ и ночью. Числа 

визитащй у него не полагалось, а онъ всегда былъ при 

больныхъ. Въ день несколько разъ обоидетъ, а, кроме 

того, еще навернется иногда невзначай и ночыо. Если жо 

случался трудно-больной кадетъ, такъ ЗелонскШ и вопсо 

его не оставлялъ, — туп, и отдыхалъ возле больного на 

соседней койке. 

Этотъ докторъ, по опрятности, былъ противоположность 

Перскому и родной брать эконому Боброву. Онъ ходилъ 

въ сюртуке, редко вычшцонноыъ, часто очень изношенпомъ 

и всегда разстегнутоыъ, и цпЬтъ воротника у него былъ такой 

лее, какъ у Андрея Петровича, т. е. нераспознаваемый. 

Онъ былъ гЬломъ и душою пашъ чедовекъ, какъ и два 

первые. Изъ корпуса онъ не выходилъ. Это, можетъ-быть, 

покажется невероятнымъ, но это такъ. Никакими деньгами 

нельзя было его заставить выехать съ визитомъ на сторону. 

Былъ одшгь примерь, что онъ изменил!, своему правилу, 

когда npiexaxb въ Петербург!. великЩ князь Константин!. 

Павловичъ изъ Варшавы. Его высочество посЬтилъ 

одну статсъ-даму, которую засталъ нъ страшпомъ 

горе: у нея былъ очень боленъ маленькШ сынъ, которому 

не могли помочь тогдашше лучнне доктора столицы. Она 

посылала за Зеленскимъ, который славился отличньтмъ 

знатокомъ детскихъ болезней, въ коихъ имелъ, разумеется, 

огромный навыкъ, но онъ даль свой обыкновенный отвЬть: 

— У меня на рукахъ тысяча триста детей, за жизнь и 

здоровье которыхъ я отвЬчаю, и на стороны разбрасываться 

но могу. 

Огорченная его отказомъ, статсъ-дама сказала объ этомъ 

великому князю, и Константин!, Павлович!., будучи шефомъ 

Нерваго кадетскаго корпуса, изволилъ приказать Зеленскому 

поехать въ домъ этой дамы и вымьчгопъ ел ребенка. 

Докторъ повиновался,—по-Ьхаль и скоро вылечилъ больпое 

дитя, но платы за свой трудъ не взялъ. 

Одобряотъ ли кто или не одобряетъ этотъ его поступокъ, 

но я говорю какъ происходило. 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАД1ГДТАЯ. 

ЗсленскШ былъ докторъ отличный, и сколько я могу теперь 

понимать, вероятно, относился къ новой медицинской

школе: о т . былъ пшеннстъ и къ лекарствами п р и б е га л и 

только въ самыхъ редкихъ случаихъ. Но тогда насчетъ 

медикаыентовъ и другихъ иужныхъ врачебныхъ пособий 

былъ требователонъ и чрезвычайно настойчивъ. Чтб онъ 

назначали н потребовал!.,—это у:ке чтоб!, было, да, внрочемъ, 

н сонротивлешя-то некому было оказывать. О нище 

ужъ и говорить нечего: разумеется, какую порцш ни 

потребуй — Бобровъ не откажетъ. Онъ и. здоровыхъ «могаенннковъ» 

любили кормить дб-сыта, а про больныхъ уже 

и говорить нечего. Но я помню разъ такой случай, что 

докторъ ЗеленскШ для какого-то больного потребовали вина 

и назначили его на рецепте словами: «такой-то номеръ но 

нрейсъ-куранту англШскаго магазина». 

-Солдатъ понеси требование эконому и чрезъ несколько 

минуть пдетт. сами Андрей Петровичи. 

— Батенька, — говорить: — вы знаете ли, сколько этотт. 

номеръ вина за бутылку стоить? Онъ, ведь, стоить восемнадцать 

рублей.' 

А Зеленский ему отвечали: 

— Я и знать,— говорить:—этого не -хочу: это вино для 

ребенка нужно. 

— Ну, а если нужно, такъ и толковать не о чемъ,— 

отвечали Бобровъ, и сейчасъ же вынуди деньги и послали 

въ англШскШ магазинъ за указанными виномъ. 

Привожу это, между прочими, въ примерь, какъ они вей. 

были между собою согласны въ томъ, что нужно для нашей 

выгоды, и приписываю это именно той ихъ крепкой другъ 

въ друге уверенности, что ни у кого изъ нихъ нЬтъ более 

драгоценной цели, какъ наше благо. 

Имея на рукахъ, въ числе 1,300 человеки, двести пятьдесят!. 

малолетних!, отъ четырехъ до восьми лети, ЗеленскШ 

тщательнейше наблюдали, чтобы не допускать повал ь- 

ныхъ и за разительны хъ болезней, и заболЬвавшнхъ скарлатиною 

сейчасъ жо отделяли и лечили въ темныхъ комнатахъ, 

куда не допускали капли света. Падь этой системой 

позже смеялись, по они считали ее д1’.ломъ серьезными и 

всегда ея держался, и оттого ли, или но оттого, но результат!. 

былъ чудесный. Не было случая, чтобы у насъ но 

выздоровели мальчики, заболЬвшШ скарлатиною. ЗеленскШ 

на этотъ счетъ немножко бравировали. У него была 

поговорка:

144 — 

— Если ребенокъ умретъ отъ горячки, доктора надо повысить 

за uieio, а если отъ скарлатины—то за ноги. 

Мелкихъ чиновкыхъ лицъ у насъ въ корпус!; было очень 

мало. Напримйръ, вся канцеляр1я такого громаднаго учреждешя 

состояла изъ одного бухгалтера Наутова— человека, 

нмйвшаго феноменальную память, да трехъ писарей. Только 

и всего, и всегда все, что нужно — было сдйлано; но при 

больниц!; Зеленсьчй держали большой комплекта фольдшеровъ 

и ему въ этомъ не отказывали. Къ каждому серьезному 

больному приставлялся отдельный фельдшеръ, который 

такъ возл!; него и сидйлъ, — поправляли его, одйвалъ, 

если раскидывается, и подавали лЬкарство. Отойти онъ, 

разумеется, не смТлъ и подумать, потому что ЗеленскШ 

былъ тутъ же за дверыо и каждую минуту моги выйти; 

а тогда, по старин!;, много не говоря, сейчасъ же короткая 

расправа: зуботычина- и опять сиди на мйсгЬ. 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. 

Вйруя и постоянно говоря, что «главное дйло нс въ 

лЬченш, а въ недопущении, въ предупреждении болйзней», 

Зеленский былъ чрезвычайно строги къ прислугЬ и зуботычины 

у него летйли за малййшее неисиолншйе его rarieническихъ 

-приказаний, къ которыми, какъ известно, наши 

руссюе люди относятся какъ къ какой-то неосновательной 

прихоти. Зная это, Зеленский держался съ ними морали 

крыловской басни «Котъ и повари». Не исполнено или не 

точно исполнено его приказание, — не станетъ разеуждать, 

а сейчасъ же щелки по зубами и иошелъ мимо. 

Мнй немножко жаль сказывать объ этой привычкЬ скораго 

на руку доктора Зеленекаго, чтобы скорые на осуждеnic 

современные люди не сказали: «вотъ какой драчунъ 

или Держиморда»; но чтобы воспоминания были верны и 

полны — изъ nbcim слова не выкинешь. Скажу только, что 

онъ не былъ Держиморда, а былъ даже добряки и наисправедливййшШ 

и всликодушнМшШ человйкъ, но былъ, разумеется, 

человйкъ своего времени, а время его было такое, 

что зуботычина за великое не считалась. Тогда была другая 

м!;рка: отъ человека требовали, чтобы «ниисого не сдйлать. 

несчастными», и этого держались вс!; xopoiuie люди, 

а въ томч, числЬ и докторч> ЗеленскШ. 

Въ видахъ недопущения болгьзней, прежде ч!;мъ кадетъ

—■ 145 — 

вводили въ классы, ЗелепскШ проходили все классный 

комнаты, где въ каждой былъ термометръ. Онъ требовалъ, 

чтобы въ кдассахъ было не меньше 13° и не больше 15°. 

Истопники и сторожа должны были находиться тутъ же, и 

если температура не выдержана— сейчасъ врачебная зубочистка. 

Какъ мы садились за классный занятая, онъ точно 

такъ же обходилъ роты и тамъ опять происходило то же 

самое. 

Пищу нашу онъ зналъ хорошо, потому что самъ другой 

пищи не елъ: онъ всегда обедалъ или съ больными въ лазаретР, 

или съ здоровыми, но по за особымъ, а за общими 

кадетскимъ столомъ, и притоми не нозволялъ ставить себЬ 

избраннаго прибора, а садился гдЬ попало н елъ то самое, 

чемъ питались мы. 

Осматривалъ онъ насъ каждую баню въ предбаннике, но, 

кроме того, производить еще внезаиныя ревизш: вдругъ 

остановить кадета и прнкажетъ раздеться до-нага; осмотритъ 

все тРло, все бЬлье, даже ногти на ногахъ оглядитъ, 

выстрижены ли. \ 

Редкое и преполезное вннман1е! 

Но' теперь, оканчивая и съ нимъ, я скажу, чтб у этого 

третьяго извРстнаго мне истиннаго друга детей составляло 

его удовольствхе. 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. 

Удовольстане доктора Зеленскаго заключалось въ томъ, 

что когда назначенные изъ кадетъ къ выпуску въ офицеры 

ожидали Высочайшаго приказа о производстве, онъ выбирать 

изъ нихъ нять-шесть человРкъ, которыхъ зналъ, отличать 

за способности н любилъ. Онъ записывать ихъ больными 

и помещали въ лазарете, рядомъ съ своей комнатой, 

давали имъ читать книги хорошихъ авторовъ н нелъ 

съ ними долпя бес’Ьды о самыхъ разнообразныхъ прсдметахъ. 

Это, конечно, составляло некоторое злоунотреблеше, но 

если вникнуть нъ дело, то какъ это злоунотреблеше пока- • 

жется простительно! 

Надо только вспомнить, чтб было наделано съ корпусами 

съ тРхъ поръ, какъ они попали въ руки Демидова, 

который, какъ выше было сказано, получидъ приказашс 

нхъ «подтянуть» и, кажется, слишкомъ нереусердствовалъ 

С о ч п н етя Н. С. Л-Ьскова. Т. l i t . 

д о

— 146 — 

въ нсдолненш. Думаю такъ потому, что графы Строганойъ 

и Уваровъ, действуя въ то же время, ничего того не наделали, 

что надРлалъ Демидовъ съ корпусами. Подъ словомъ 

«подтянуть» Демидовъ понялъ остановить образовате. 

Теперь уже, разумеется, не было никакого мЬста прежней 

задаче— чтобы корнусъ могъ выпускать такихъ образованны 

й. .людей, изъ коихъ при прежнихъ порядкахъ безъ 

нужды выбирали лицъ, способныхъ ко всякой служебной 

карьере, не исключая и дипломатической. Наоборотъ, все 

дело шло о томъ, чтобы сузить нашъ умственный кругозоръ 

н всячески понизить значеше науки. Въ корпусе существовала 

богатая библютека и ыузеумъ. Библютеку приказали 

запереть, въ музеумъ не водить и наблюдать, чтобы никто 

не смелъ приносить съ собою никакой книги изъ отпуска. 

Если же откроется, что, несмотря на запрещение, кто-нибудь 

прннесъ изъ отпуска книгу, хотя бы и самую невинную, 

или, еще хуже, самъ написалъ что-либо, то за это 

велено было подвергать строгому телесному наказание розгами. 

При чемъ въ определенш меры наказашя была установлена 

оригинальная постепенность: если кадетъ изобличался 

въ нрозаическомъ авторстве (конечно, смирнаго содержашя), 

то ему давали двадцать пять ударовъ, а если 

онъ согрешили стихомъ, то вдвое. Это было за то, что 

Рыдеевъ, который писали стихи, вышелъ изъ нашего корпуса. 

Книжечка всеобщей исторш, не знаю кемъ составленная, 

была у насъ едва ли не въ двадцать страяичекъ и на 

обертке ся было обозначено: «для воиновъ н для жителей». 

Прежде она была надписана: «для воиновъ и для гражданъ»,—такъ 

надпнсалъ ее ея искусный составитель,—но 

это было кемъ-то признано за неудобное и вмЬсто «для 

гражданъ», было поставлено «для жителей». Даже географнчсше 

глобусы велено было вынести, чтобы не наводили 

на каюя-нибудь мысли, а стену, на которой въ старину были 

сделаны крупный надннсн важныхъ нсторическихъ дата,— 

закрасить... Было принято правиломъ, которое потомъ и выражено 

вт. ипструкцп!, что «никакгя учебный заведешд въ 

Европе не могута для заведенШ нашихъ служить образцомъ-—они 

«уединоображнваются» *). 

*) См. не действующее бодЪе

— 147 — 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. 

Можно представить, какъ мы при такомъ ученш выходили 

учены... А впереди стояла цЬлая жизнь. Добрый и просвЬщенный 

человЬкъ, какимъ, несомненно, былъ нашъ докторъ 

ЗеленскШ, не могъ не чувствовать, какъ это ужасно, 

и не могъ не позаботиться, если не пополнить ужасаюгцШ 

пробЬлъ въ нашихъ свЬдЬншхъ (потому что это было невозможно), 

то, по крайней мЬрЬ, хоть возбудить въ наст, 

какую-нибудь любознательность, дать хоть какое-нибудь надравлеше 

нашимъ мыслямъ. 

Правда, что это не составляетъ предмета заботливости 

врача казеннаго заведешя, но онъ же былъ челов’Ькъ, онъ 

любилъ насъ, онъ желалъ намъ счаспя и добра, а какое же 

счастье при кругломъ невЬжествЬ? Мы годились къ чемунибудь 

въ корпусЬ, но выходили въ жизнь въ полномъ 

смыслЬ ребятами, правда, съ задатками чести и хорошихъ 

правилъ, но совершенно ничего не понимая. Первый случай, 

первый хнтрецъ при новой обстановкЬ могъ насъ сбивать 

и вести по пути недоброму, котораго мы не сумЬлн 

бы ни понять, ни оцЬнить. Какъ къ этому быть равнодушнымъ! 

И вотъ ЗеленскШ забиралъ насъ къ себЬ въ лазаретъ и 

подшпиговывалъ насъ то чтешемъ, то бесЬдами. 

ИзвЬстно ли объ этомъ было Перскому — я не знаю, но 

можетъ-быть, что и было извЬстно, только онъ не любилъ 

знать о томъ, о чемъ не считалъ нужнымъ знать. Тогда 

было строго, но формалистики меньше. 

Читали мы у Зеленскаго, опять повторяю, книги самыя 

позволительный, а изъ бесЬдъ я помню только одну и то 

потому, что она имЬла анекдотическое основаше и черезъ 

то особенно прочно засЬла въ голову. Но, говорятъ, человЬкъ 

ни въ чемъ такъ легко не намЬчаетсН, какъ въ своемъ любимомъ 

анекдотЬ, а потому я его здЬсь и приведу. 

ЗеленскШ говорилъ, что въ жизнь надо виесть съ собою 

какъ можно болЬе добрыхъ чувство, способныхъ порождать 

добрыя настроенья, изъ которыхъ въ свою очередь непремЬнно 

должно вытечь доброе же поведете. А потому будуть 

дЬлесообразнЬе и всЬ поступки въ каждомъ столкно- 

BCHin и при всЬхъ случайностяхъ. Всего предвидЬть и расиредЬлить, 

гдЬ какъ поступить, — невозможно, а надо все 

10*

— 118 — 

съ добрыми настроешемъ н разсмотрЫтемь, я безъ упрямства; 

приложить одно, а если не дЫйствуетъ и раздражаетъ, 

обратиться благоразумно къ другому. Они все это изъ медицины 

брали и къ ней приравнивали и говорили, что у 

него, въ молодой порй, былъ упрямый главный докторъ. 

Подходить, говорить, къ больному ц снрашнвастъ: 

— Что у него? 

— Такъ и такъ,— отвЬчастъ ЗеленскШ:—весь аппарата 

безд'Ьйствуетъ, что-то въ родЫ miserere. 

— Oleum ricini давали? 

— Давали. 

И еще тамъ что-то спроснль: давали? 


— A oleum crotoni? 


— Сколько? 

— ДвЫ капли. 

— Дать двадцать! 

ЗеленскШ только было ротъ раскрыли, чтобы возразить, 

а тотъ остановили: 

— Дать двадцать! 

— Слушаю-съ. 

На другой день спрашнваетъ: 

— А что больной съ miserere: дали ему двадцать капель? 

— Дали. 

— Ну, ц что онъ? 

— Умерь. 

— Одпако, проняло? 

— Да, проняло. 

— То-то и есть. 

II довольный, что но его сдЫлано, старшШ докторъ начинали 

преспокойно бумаги подписывать. А что больной 

умеръ, до этого дЫда нЫтъ: лишь бы проняло. 

По сколько къ чему этотъ медицинскШ анекдота моги 

быть приложимъ,— онъ намъ нравился и казался понятенъ, 

а ужъ насколько они кого-нибудь нзъ насъ воздерживали 

ота вреднаго упрямства въ выборЫ сильпыхъ, но вредно 

действующихъ средствъ,— этого не знаю. 

ЗеленскШ служили въ корпусы тридцать лЫтъ п оставили 

нослЫ себя всего богатства пятьдесятъ рублей. 

Таковы были эти три коренные старца нашего кадет-

— 149 — 

скаго скита, но надо помянуть еще четвертаго, пришлаго 

въ нашъ монастырь съ своимъ уставомъ, но также попавшаго 

нашему духу подъ-стать и оставившаго по себЫ превосходную 

память. 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. 

Тогда былъ такой обычай, что для нрснодавашя релнгюзныхъ 

предметовъ кадетамъ высшихъ классовъ въ корпусъ 

присылался архимандрита, изъ назначавшихся къ apxiерейству. 

РазумЫется, это большею частью были люди очень 

умные и xopom ie, но особенно дорогъ и памятенъ намъ 

остался поелпдмй, который былъ у насъ на этомъ назначеши, 

н съ ннмъ оно кончилось. РЫшптельно не могу вспомнить 

его нменп, потому что мы звали ихъ просто «отецъ 

архимандрита», а справиться о его имени теперь трудно. 

Пусть этотъ будета такъ, безъ имени. Онъ былъ сердоваго 

возраста, небольшого роста, сухощавъ и брюнета, энергическШ, 

живой, съ звучными голосомъ и весьма npiHTiibiMii 

манерами, любилъ цв'Ьты и занимался для удовольстя 

acTpoHOMiefi. Изъ окна его комнаты, выходившей въ сади, 

торчала мЫдная труба телескопа, въ который онъ вечерами 

наблюдали звЫздное небо. Онъ были очень уважаемъ Перскимъ 

п всЫмъ офицерствомъ, а кадетами былъ любимъ удивительно. 

МнЫ теперь думается, да и прежде въ жизни, когда 

приходилось слышать легкомысленный отзывъ о рели пи, что 

она будто скучна и безнолезна,—я всегда думали: «вздоръ 

мелете, милашки: это вы говорите только оттого, что на 

мастера не попали, который бы васъ заинтересовали н раскрыли 

вамъ эту п оэзт вЬчной правды и не умирающей 

жизни». А сами сейчасъ думаю о томи послЫднемъ архимандрит!; 

нашего корпуса, который навЫки меня облагодетельствовали, 

образовавъ мое религюзное чувство. Да и 

для многихъ онъ былъ такими благодЫтелемъ. Онъ учили 

въ классЫ и ироповЫдыналъ въ церкви, но мы никогда не 

могли его вволю наслушаться, и онъ это видЫлъ: всякий 

день, когда насъ выпускали вЪ сади, онъ тоже приходили 

туда, чтобы съ нами разговаривать. ВеЫ игры и смЫхи 

тотчасъ прекращались и онъ ходили, окруженный цЫлою 

толпою кадетъ, которые такъ тЫснились вокругъ него со 

всЫхъ сторонъ, что ему очень трудно было подвигаться. 

Каждое слово его ловили. Право, мнЫ это напоминаетъ

— 150 — 

что-то древнее, апостольское. Мы передъ нимъ веЬ были 

открыты; выбалтывали ему всЬ наши горести, преимущественно 

заключавпияся въ докучныхъ прес.тЬдовашяхъ Демидова 

и особенно въ томъ, что онъ не позволялъ намъ 

ничего читать. 

Архимандритъ насъ выслушивалъ терпЬлнво и угЬшалъ, 

что для чтенщ впереди будетъ еще много времени въ жизни, 

но такъ же, какъ ЗеленскШ, онъ всегда внушалъ намъ, 

что наше корпусное образоваше очень недостаточно и что 

мы должны это помнить и, по выход!., стараться прюбрЬтать 

познашя. О Демидов!; онъ отъ себя ничего не говорнлъ, 

но мы по едва замЬтному движенш его губъ замечали, 

что онъ его презираетъ. Это потомъ скоро и высказалось 

въ одномъ орнгинальномъ и очень памятномъ 

событии 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. 

Я выше сказалъ, что Демидовъ былъ большой ханжа, 

онъ постоянно крестился, ставилъ свЬчи и прикладывался 

ко всЬмъ иконами, но въ религш былъ суевЬръ и невЬжда. 

Онъ считалъ за преступаете разсуждать о религш, можетъ-быть, 

потому, что не могъ разсуждать о ней. Намъ 

онъ ужасно надоЬдалъ, кстати п некстати приставая: «молитесь, 

дЬточкн, молитесь, вы ангелы, ваши молитвы БогЪ 

слышптъ». Точно ему сообщено, чьи молитвы доходить до 

Бога и чьи не доходятъ. А потомъ этихъ же «ангеловъ» 

растягивали и драли какъ сидоровыхъ козъ. Самъ же себя 

онъ, какъ большинство ханжей, считалъ полнымъ, совершеннымъ.хрисНанпномъ 

и ревнителемъ вйры. Архимандритъ 

же былъ хрисианннъ въ другомъ родЬ и, притомъ, какъ 

я сказалъ, онъ былъ уменъ и образовать. ПроповЬди его 

были не подготовленный, очень простыя, теплыя, всегда направленный 

къ подъему нашнхъ чувствъ въ христаанскомъ 

дух!;, и онъ произносилъ ихъ прекраснымъ, звучнымъ годосомъ, 

который долеталъ во вей углы церкви. Уроки же 

или лекщи его отличались необыкновенною простотою и 

гЬмъ, что мы могли его обо всемъ спрашивать и прямо, 

ничего не боясь, высказывать ему всЬ наши сомнЬшя и 

бесЬдовать. Эти уроки были нашъ бенефисъ,— нашъ праздникъ. 

Какъ образецъ, приведу одну лекщю, которую очень 

хорошо помню.

— 151 — 

«Подумаемъ, — такъ говорили архимандрита, — не лучше 

ли было бы, если бы для устранения всякаго недоумЬшя и 

сомнЬшя, которыя длятся такъ много лета, 1исусъ Христосъ 

иришелъ не скромно въ образе человеческомъ, а 

сошелъ бы съ неба въ торжественномъ величии, какъ божество, 

окруженное сонмомъ светлыхъ, служебныхъ духовъ. 

Тогда, конечно, никакого сомнешя не было, бы, что это, 

действительно, божество, въ чемъ теперь очень мнопе сомневаются. 

Какъ вы объ этомъ думаете?» 

Кадеты, разумеется, молчали. Чтб тута кто-нибудь изъ 

насъ мота бы сказать, да мы бы на такого говоруна и 

разсердплнсь, чтобы не лезъ не въ свое дело. Мы ждали 

ею разъяснен i я и ждали страстно, жадно и затаивъ дыха- 

H ie. А онъ прошелся передъ нами и , остановясь, продолжали 

такъ: 

«Когда я, сытый, чтб по моему лицу видно, и одетый 

въ шелкъ, говорю въ церкви проповедь и объясняю, что 

нужно терпеливо сносить холоди и голодъ, то я въ это 

время читаю на лицахъ слушателей: «хорошо тебе, монахи, 

разсуждать, когда ты въ шелку да сыта. А носмотрЬлн 

бы мы, какъ бы ты заговорили о терпЬши, если бы 

тебе отъ голода живота къ спине подвело, а оть стужи 

все тело посинЬло». II я думаю, что, еслп бы Господь 

наши прншелъ въ славе, то и Ему отвечали бы что-нибудь 

въ этомъ роде. Сказали бы, пожалуй: «Тамъ Тебе на 

небЬ отлично, прншелъ къ намъ на-время н учишь. Н ета, 

воть, если бы Ты промежъ насъ родился, да отъ колыбели 

до гроба претерпели, чтб намъ терпеть здёсь приходится, 

тогда бы другое дело». II это очень важно и основательно, 

и для этого Онъ н сошелъ босой и пробрели но земле 

безъ пршта». 

Демидовъ, я говорю, ничего не понимали, но чувствовали, 

что это человеки не въ его духе, чувствовали, что 

это заправскШ, настояний хриспанннъ, а такие ханжами 

хуже н противнее самаго крайняго невЬра. Но поделать 

онъ съ ними ничего не моги, потому что не смЬдъ открыто 

порицать доброе боговЬдате и разсуждеше архимандрита, 

пока этотъ не далъ па себя иного оруж1я. Архимандрита 

вышелъ пзъ TepnliHin и опять не за себя, а за пасъ, потому 

что Демидовъ съ своими нустоевятствомъ разрушали 

его работу, портивъ наше релнпозное ыастроеше и дово-

— 162 — 

. дивъ насъ до шалостей, въ которыхъ обнаруживалась обыкновенная 

противоположность ханжества, легкомысленное отношеше 

къ священными предметами. 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. 

Демидовъ былъ чрезвычайно суевЬренъ: у него были 

счастливые и несчастные дни; онъ боялся трехъ свЫчей, 

креста, встрЫчи съ духовными и имЫлъ мнопе другие глупые 

предразсудки. Мы, со свойственною дЫтямъ наблюдательностью, 

очень скоро подметили эти странности главнаго 

директора и обратили ихъ въ свою пользу. Мы отлично 

знали, что Демидовъ ни за что не пргЬдетъ ни въ понедельники, 

ни въ пятницу, ни въ другой тяжелый день или 

тринадцатаго числа; но главнее всего насъ выручали кресты... 

Одинъ разъ, замЫтивъ, что Демидовъ, гдЫ ни завидитъ 

крести, сейчасъ крестится и обходптъ, мы начали 

ему всюду подготовлять эти сюрпризы; въ гЬ дни, когда 

можно было ожидать, что онъ пргЬдетъ въ корнусъ, у насъ 

уже были приготовлены кресты изъ палочекъ, изъ цвЬтныхъ 

шерстинокъ или даже изъ соломинокъ. Они делались 

разной величины и разнаго фасона, но особенпо хорошо 

действовали кресты въ родЬ надмогильныхъ— съ нокрышочками. 

Ихъ особенно боялся Демидовъ, вероятно, им-Ьвипй 

какую-нибудь скрытую надежду на безсмерпе. Кресты эти 

мы разбрасывали на полу, а всего больше помещали ихъ 

поди карнизы лЬстничныхъ ступеней. Какъ, бывало, начальство 

за этими ни смотритъ, чтобы этого не было, а 

уже мы ухитримся — крестики подбросимъ. Бывало, всЬ 

идутъ и никто не заметить, а Демидовъ непременно увидитъ 

и сейчасъ же отпрытнетъ, закрестится, закрестится и 

вернется назадъ. Ни за что решительно онъ не моги наступить 

на ступеньку, на которой былъ брошенъ крестики. 

То же самое было, если крестнкъ оказывался на иолу посреди 

проходной комнаты, чрезъ которую лежали его путь. 

Онъ сейчасъ отскочить, закрестится и уйдетъ, и памъ въ 

этотъ разъ полегчаетъ, но потоми начнется дознан ie н 

окончится или карцеромъ для многихъ, или даже наказайемъ 

на теле для некоторыхъ. 

Архимандрита это возмущало, и хотя онъ намъ ничего 

не говорили на Демидова, по одннъ разъ, когда подобная

— .153 — 

шалость окончилась обширной раздЬлкой на тЬлЬ многихъ, 

онъ побл'ЬднЬлъ и сказалъ: 

— Я запрещаю вамъ это делать, и кто меня хоть немножко 

любитъ, тотъ послушается. 

И мы дали слово не метать больше крестиковъ, и но 

метали, а рядомъ съ тЬмъ, въ следующее же воскресенье, 

архимандритъ, по окончанш обЬдни, сказалъ въ ырисутствш 

Демидова проповедь «о предразсудкахъ и пустосвятствЬ», 

где только не называлъ Демидова по имени, а перечислялъ 

веЬ его ханжесюя глупости и даже упомянулъ о 

крестикахъ. 

Демидовъ стоялъ полотна бЬлЬе, весь трясся и вышелъ, 

не подойдя къ кресту, но архимандритъ на это не обрат 

и в никакого вниманья. Надо было, чтобы у нихъ сочинился 

особенный духовно-военный турниръ, въ которомъ я 

не знаьо, кому приписать победу. 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. 

Черезъ неделю, въ воскресенье, следовавшее за знаменитою 

проповедью «о предразсудкахъ», Демидовъ не сманкировалъ, 

а пргЬхалъ въ церковь, но, опоздавъ, вошелъ въ 

половин! обедни. Онъ до конца отстоялъ службу п проповедь, 

которая на этотъ разъ касалась вещей обыкновен- 

.ныхъ ы ничего остраго въ себе для него не заключала; 

но тутъ онъ выкынулъ удивительную штуку, на которую 

архимандритъ отвЬтилъ еще более удивительною. 

Когда архимандритъ, возгласывъ «благословеше Господне 

на васъ», закрылъ царскья двери, Демидовъ вдругь тутт, 

же въ церкви гласно съ нами поздоровался. 

Мы, разумеется, какъ привыкли отвечать, громко отвечали 

ему: 

— Здраьйя желаемъ, ваше высокопревосходительство!—ы 

хотели уже поворачиваться и выходить, какъ вдругь завеса, 

гремя колечками по рубчатой проволоке, неожиданно 

распахнулась, и въ открытыхъ царскихъ дверяхъ появился 

еще не усиевшШ разоблачиться архимандритъ. 

— ДЬти! я вамъ говорю, — воскликнулъ онъ скоро, но 

спокойно: — въ храме Божьемъ уместны только одни возгласы, 

- - возгласы въ честь и славу Живаго Бога и ника- 

Kie друпе. Здесь я имЬю право и долгъ запрещать и при-

— 154 — 

называть, и я вами запрещаю делать возгласы начальству. 

Амннь. 

Онъ повернулся и закрыли двери. Демидовъ поскакали 

жаловаться, и архимандрита отъ насъ выЬхалъ, а съ 

тЬмъ вместе было сдЕлано распоряжение, чтобы архнмандритовъ 

впредь въ корпуса вовсе не назначали. Это былъ 

послЬдтй. 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. 

Я кончили, больше мнЬ сказать объ этнхъ людяхъ нечего, 

да, кажется, ничего и не нужно. Ихъ время прошло, 

нынче действуюта друпе люди н ко всему друпя требовашя, 

особенно къ воспитанно, которое уже не «уединоображивается». 

Можетъ-быть, т4, про которыхъ я разсказалъ, 

теперь были бы недостаточно учены или, какъ говорятъ, 

«не. педагогичны» и не могли бы быть допущены къ дЬлу 

воспитан in, но позабыть ихъ не следуетъ. То время, когда 

все жалось и тряслось, мы, ц'Ьлыя тысячи русскпхъ детей, 

какъ рыбки резвились въ воде, по которой масломъ плыла 

ихъ, защищавшая насъ отъ всехъ бурь, елейность. Таше 

люди, стоя въ стороне отъ главнаго историческаго движешя, 

какъ правильно думали незабвенный СергЬй Михайловичи 

Соловьевъ, сильтье другихъ дплаютъ ucmopito. И 

если ихъ «педагогичность» даже не выдержпта критики, 

то все-таки ихъ память почтенна и души ихъ во благихъ 

водворятся. 

П р й а м е м къ разсказу о к д а ш ш ъ монастыре. 

Въ долголетнюю бытность покойнаго Андрея Петровича 

экономомъ 1-го кадетскаго корпуса, тамъ состояли «старшими 

поваромъ» н'Ьюй Кулаковъ. 

Повари этот!, умеръ скоропостижно на своемъ поварскомъ 

посту — у плиты, и смерть его была очень заметными 

собыиемъ въ корпусе. Кулаковъ—честный человеки, 

не воръ, и потому честный экономъ Бобровъ уважали Кулакова 

при жизни и скороЬлъ о его трагической кончине. 

После того, какъ.Кулаковъ умеръ, «стоя у плиты», на смену 

ему долго не было мужа съ такою же нравственною доблестш. 

Со смертью Кулакова, при всей строгости досмотра

— 155 — 

со стороны бригадира Боброва, «просЬлъ кисель» и «тертый 

картофель потерялъ свою густоту». Особенно повредился 

картофель, составлявпий важный элемента при кадетскомъ 

столЬ. Посл’Ь Кулакова картофель не ползъ меланхолически, 

сходя съ ложки на тарелки кадетъ, но лился и 

«лопоталъ». Бобровъ вид'Ьлъ это и огорчался, — даже, случалось, 

дрался съ поварами, но никакъ не могъ добиться 

секрета стирать картофель такъ, чтобы онъ былъ «какъ 

масло». Секрета этотъ, быть-можета, навсегда утраченъ 

вм'ЬстЬ съ Кулаковымъ, и потому понятно, что Кулакова въ 

корпусй сильно вспоминали и вспоминали добромъ. НаходившШся 

тогда въ числЬ кадетъ КондратШ ведоровичъ Рыл’Ьевъ 

(f 14-го ш ля 1820 г.), видя скорбь Боброва и цйнй 

утрату Кулакова для всего заведешя, написалъ но этому 

случаю комическую поэму, въ двухъ нЬсняхъ, подъ заглав1емъ 

«Кулак1ада». Поэма, исчисливъ заслуги и доблести 

Кулакова, опнсываетъ его смерть у плиты и его погребет 

е , а загЬмъ она оканчивалась сл’Ьдующимъ воззвашемъ 

къ Андрею Петровичу Боброву: 

«Я знаю то, что по достоинъ 

ВЪщать о всЬхъ д4лахъ твоихъ; 

Я не поэтъ, я лросто воинъ,— 

Въ моихъ устахъ не складенъ стихъ, 

Яо ты, о мудрый, знаменитый 

Царь кухни, мрачныхъ погребовъ, 

Тонленымъ жпромъ весь облитый, 

Единственный герой Бобровъ! 

Не осердися на поэта, 

Тебя который воспЬвалъ, 

II знай—у каждаго кадета 

Ты тЬмъ навЬкъ безсмертенъ стал 

Прочтя стихи сш, потомки, 

Бобровъ, воспомнутъ о тебв *), 

Твои дЬла воспомнутъ громкн 

II вспомнятг,, можетъ-быть, о мпЬ». 

Таковъ и есть Бобровъ на его единственном'!, карандашевомъ 

портрет.4. «царь кухни, мрачныхъ погребовъ», «топленымъ 

жиромъ весь облитый, единственный герой Бобровъ». 

И еще одннъ анекдота. 

Бобровъ ежедневно являлся къ директору корпуса Михаилу 

Степановичу Перскому рапортовать «о благоиолучш». 

B apiaun: «Воспомнутъ, мудрый, о тебЬ».

— 15G — 

Рапорты эти, разумеется, чисто формальные, писались 

всегда на листе обыкновенной бумаги и затемъ складывались 

вчетверо и клались Боброву за кокарду треуголки. 

Бригадиръ бралъ шляпу и шелъ къ Перскому, но такъ 

какъ въ корпусе все.чъ было до Боброва дело, то онъ по 

дороге часто останавливайся для какихъ-нибудь распоряженШ, 

а имея слабость горячиться и пылить, Бобровъ часто 

бросалъ свою шляпу или забывалъ ее, а потомъ снова ее 

бралъ и шелъ далЬе. 

Зная такую привычку Боброва, кадеты подшутили надъ 

своимъ «дедушкой» шутку: они переписали «Кулашаду» 

на такой самый листъ бумаги, на какомъ у Андрея Петровича 

писались рапорты по начальству, и, сложивъ листъ 

тЬмъ же форматомъ, какъ складывалъ Бобровъ свои рапорты, 

кадеты всунули рылеевское стихотворенье въ треуголку 

Боброва, а рапортъ о «благополучш» вынули и 

спрятали. 

Бобровъ не заметила, подмена и явился къ Перскому, 

который Андрея Петровича очень уважалъ, но все-такы 

былъ ему начальникъ и держала, свой тонъ. 

Михаилъ Степановичъ развернулъ листъ и, увидавъ стпхо- 

TBopeHie вместо рапорта, разсмеялся и спросилъ: 

— Что это, Андрей Петровичъ, — съ какихъ ыоръ вы 

сделались поэтомъ? 

Бобровъ не могъ понять, въ чемъ дело, но только виделъ, 

что что-то неладно. 

— Какъ, что изволите... какой поэтъ? —-спросилъ онъ 

вместо ответа у Перскаго. 

— Да какъ же: кто пшнетъ стихи, ведь гЬхъ назьтваютъ 

поэтами. Ну, такъ и вы поэта, если стали сочинять 

стихи. 

Андрей Петровичъ совсемъ сбился съ толку. 

— Что такое... стихи... 

Но оиъ взглянулъ на бумагу, которую подалъ въ сложенномъ 

виде, и увидалъ въ ней, действительно, кашя-то 

беззаконно неровныя строчки. 

— Что же это такое?! 

— Не знаю,— отвЬчалъ Нерскьй и сталт. вслухъ читать 

Андрею Петровичу его рапорта. 

Бобровъ чрезвычайно сконфузился и взволновался до

— 157 — 

слезъ, такъ что ПерскШ, окончивъ чтеше, долженъ былъего 

успокоивать. 

ПослЬ этого былъ нанденъ авторъ стихотворешя, — это 

былъ кадетъ РьыгЬевъ, на котораго добрМшШ Бобровъ тутъ 

же сгоряча излилъ все свое негодование, но скольку онъ 

былъ снособенъ къ гн’Ьву. А Бобровъ, при всемъ своемъ 

безконечномъ незлобш, былъ вспыльчивъ, и «попасть въ 

стихи» ему показалось за ужасную обиду. Онъ не столько 

сердился на Рылеева, какъ вошялъ: 

— Ш тъ, за чтб! Я только желаю знать— за чтб ты меня, 

разбойники, осрамилъ! 

Рылйевъ былъ тронутъ непредвидимою имъ горестью веЬми 

любимаго старика и просилъ у Боброва прощешя съ глубокимъ 

раскаяшемъ. Андрей Петровичъ плакадъ и всхлипывалъ, 

вздрагивая всЬмъ своимъ тучнымъ гЬломъ. Онъ 

былъ слезливъ или, по-кадетски говоря, былъ «плакса» и 

«слезомойка». Чуть бы чтб ни случилось въ немножко торжественномъ 

или въ немножко печальномъ род'Ь, бригадиръ 

сейчасъ же готовь былъ расплакаться. 

Корпусные солдаты говорили о немъ, что у него «глаза 

на мокромъ M'fecii; вставлены». 

Но какъ ни была ужасна вся нсторгя съ «Кулаиадою», 

Бобровъ, конечно, все-таки помирился съ совершившимся 

фактомъ, н простиль его, но сказалъ при томъ Рылееву 

назидательную рЬчь, что литература вещь дрянная, и что 

занятая сю никого не приводить къ счастпо. 

Собственно же для Рылеева, говорить, будто старикъ 

высказалъ это въ такой форм!;, что она имЬла соотношен1е 

съ последнего судьбою покойнаго поэта, котораго добрый 

Бобровъ ласкалъ и особенно любилъ какъ умнаго и бойкаго 

кадета. ** 

«ПосхЬдшй архимандритъ», который пе ладилъ съ генераломъ 

Муравьевымъ и однажды заставилъ его замолчать, 

былъ архимандритъ Ириней, впосл'Ьдствш еписконъ, apxiерействовавнпй 

въ Сибири и перессорившийся тамъ съ 

гражданскими властями, а потомъ скончавшШся въ помраченш 

разеудка. 

/ 

Л Л .

РУССК1И ДЕМОКРАТЪ ВЪ ПОЛЬША. 

Это—маленькая исторгйка, но я думаю, что ее тоже, пожалуй, 

можно примкнуть къ разсказамъ «о трехъ праведникахъ». 

Такъ говорилъ мнЬ почтенный старецъ, со словъ 

котораю я записалъ разсказъ объ инокахъ кадетскаго монастыря, 

а теперь въ вид!; po&t-scriptum записываю еще 

одно последнее сказание. 


Я поступилъ на службу прямо по выход! изъ корпуса 

въ канцелярто главнокомандующего действующею армьею 

генералъ-фельдмаршада князя Паскевича, Это было въ тридцать 

второмъ году, въ январЬ месяце, — значить, вскоре 

послЬ покорешя Варшавы, которая взята въ августе тридцать 

перваго года. Директоромъ этой канцеяярш. былъ действительный 

статскШ совЬтншсъ Иванъ вомичъ СамбурскШ, 

про котораго и пойдетъ моя рЬчь. Его позабыли, и истор!я 

о немъ умалчиваетъ. а онъ былъ человЬкъ замечательный 

и, по моему мнЬнио, даже нсторическШ. 

Самбурскш былъ малороссъ и имЬлъ репутацш человека 

необыкновепнаго ума и способностей, а также отличался 

честностью и непреклонностью убеждений Тогда еще на 

службе такими людьми иногда дорожили, и если не всегда, 

то хоть изрЬдка о нихъ вспоминали и думали, что безъ 

нихъ не хорошо, — что они нужны. Притомъ же Иванъ 

вомичъ былъ невообразимо деловита: буквально — не было

— 159 — 

заняпя, къ которому онъ былъ бы неспособенъ п, взявшись 

за которое, оказался бы не на своемъ мЬсгЬ. О честности 

же, разумеется, и говорить нечего — на однихъ ко-, 

миссюнерахъ и интендантахъ миллюнъ могъ нажить, а онъ 

ничего не наживадъ и для всЬхъ воровъ былъ неодолимъ. 

Всякую хитрость ировидитъ и округлить. Это было известно, 

и потому при назначены Ивана бомича въ директора 

канцелярш при Дибиче ему было положено двойное 

жалованье. 

Обязанности директора канцелярш были очень больная 

и чрезвычайно разностороншя. По взятш Варшавы, тутъ 

сосредоточивалась и военная, и гражданская переписка по 

всему Царству Польскому; онъ долженъ былъ возстановить 

русское правлеше вмЬсто револющоннаго; привести въ 

известность статьи доходовъ и образовать правильный прпходъ 

и обращеше финансовъ. Вообще, требовалось организовать 

дело, которое после военнаго разгрома представляло 

обыкновенный въ такихъ случаяхъ хаосъ. 

Это трудъ огромный и почтенный, но неблагодарный. 

Онъ требуетъ человека свыше обыкновенныхъ способностей 

и поглощаетъ его всего; а между темъ деятельность его не 

видна п остается почти незамечаемою, такъ сказать, черною 

работою, въ роде уборкц чего-то въ тылу. 

Нынче, можетъ-быть, это еще лучше, потому что теперь 

о тыле расЦолагаютъ совсемъ иначе, но тогда вся слава и 

честь почиталась быть на виду — впереди, въ опасности. 

Въ тылу тогда, бывало, остаются не иначе какъ плачучи. 

Ну, а уже чтб при такомъ взгляде могла значить канцелярская 

крыса,— -это понять не трудно. Штатсще, впрочемъ, 

тогда и повсеместно мало где и за людей были почитаемы. 

Такое время было, и за это нечего сердиться. 

У всякаго времени свои странности, а одна изъ тогдашнихъ 

странностей была—пренебрежете ко всемъ невоеннымъ заняпямъ. 

Исключете делали для одного графа Сперанскаго, 

но и то ставили это себе за нещнятную необходимость. 

Удивительно всиомшггь, какъ люди, бывало, съ особенною 

серьезностью внушали, что «Росая государство не торговое 

и ие земледельческое, а военное и нризвате его быть грозою 

света»... Хомяковъ сказалъ: «мы долго верили среди 

восточной лени и грязной суеты» и ироч.,—и действительно, 

верили. Такъ часто тогда повторялось это мудрое

— 160 — 

изречете, что, бывало, наслушаешься и начнешь верить. 

Крымъ это поисправилъ, а то мЬры но было вздорамъ. Разсказывали, 

нанримеръ, каше-то полудите анекдоты, какъ 

пришли два офицера въ трактиръ и, видя двухъ штатскихъ, 

говорятъ лакею; «подай намъ двухъ титулярныхъ советннковъ!» 

Тотъ недоумеваетъ, а они ему объясняютъ вслухъ, 

что титулярные советники—это рябчики. Въ отвЬтъ на это 

одинъ изъ штатскихъ говорить: «а намъ, братецъ, дай 

двухъ поручиковъ подъ хреиомъ». Лакей опять недоумеваетъ, 

а шгатскш изъясняетъ ему гласно, что поручики— 

это поросята. Этотъ глупый анекдотъ выражалъ настроен!е. 

Я самъ помню, какъ разъ вечеркомъ, на томъ м1>сг! 

Казанской площади, у садика, гдЬ теперь часто стоить телЬжка 

чухонца съ выборгскими кренделями, иду я домой, 

а передо мною идутъ два офицера и говорятъ: 

— Видишь штафирку? 

Другой отвЬчаетъ: вижу. 

И указываютъ другъ другу на чиновничка, который 

иокупаетъ крендельки и завязываетъ ихъ въ нлаточекъ. 

Верно, человЬкъ бедный былъ, потому что шдяпенка на 

немъ рыженькая, и самъ онъ тонцй, заморенноныпй, а на 

немъ шинелька суконная, ветхая, иодолъ иодтрепанъ и 

разрЬзъ сзади,—какъ это делалось. 

Одинъ офицеръ говорить: давай, разорвемъ его. 

Другой отвЬчаетъ: давай. 

И туть же, на моихъ глазахъ, взяли его за край шинельнаго 

разрёза, потянули въ разныя стороны и располосовали 

нополамъ до самаго воротника. Только ш.ш. изъ 

стараго суконца посыпалась, и крендельки онъ свои, бЬдиякъ, 

разронялъ. А все это совершенно ни за что, да и 

безъ злобы, а такъ, можно сказать, ш глупой манерЬ носились 

сами съ собою въ какомъ-то священномъ восторге 

и какъ зыкливые телята брыкались. Я же вамъ объ этомъ 

упоминаю, для того, чтобы показать, какой былъ духъ времени 

и какое царствовало неблагощнятное для гражданской 

деятельности настроеше — особенио въ кругу тЬснаго соирикосновен1я 

съ людьми военными. 


Самбурсьчй, съ его правнльнымъ умомъ, конечно, отлично 

понималъ свое время и потому, идучи въ директоры кай-

— 161 — 

целярш, зналъ какъ устроиться. Онъ позаботился не только 

о деньгахъ, которыхъ .у него не было и на которыя онъ 

естественно нм'Ьлъ право, принимая на себя трудъ большой 

и чрезвычайно ответственный, но онъ выговорилъ себЬ и 

такое положеше, чтобы ему не быть пушкою. Онъ не хотЬлъ. 

быть слЬпымъ исполнителемъ чьихъ-либо случайныхъ 

фантазШ, а желалъ иметь необходимую для пользы службы 

свободу выбора людей и плана действий, равно какъ и 

средствъ къ ихъ нгполненио. Съ кннземъ Иваномъ Оедоровнчемъ 

это было еще необходимее, чЬмъ съ Дибичемъ, который 

былъ очень толковый администраторъ. Съ Паскевичемъ 

было труднее,- въ виду очень многихъ свойствъ его 

характера и манеры распоряжаться: нныя изъ его распоряжешй, 

бывало, не только неудобно исполнить, но даже 

иногда нельзя и понять. 

Я не знаю, какъ понимадъ Паскевичъ въ точности огромный 

способности Самбурокаго, на мой взглядъ представляющаяся 

необычайными; но знаю, что онъ въ душе ц'Ьнилъ 

его превосходную честность. Мне известно также, что 

онъ былъ прелыценъ одннмъ анекдотомъ, который относился 

къ юношескимъ годамъ Ивана вомича и заключался въ 

следующемъ. 

СамбурскШ былъ бедный человекъ и нуждался въ работе. 

Работать онъ могь, разумеется, только поромъ, къ чему 

имЬлъ счастливый даръ прекраснаго изложения мыслей спокойно, 

плавно и вразумительно. Когда хотЬлъ тронуть или 

обличить н доказать справедливость,—былъ неподражаемъ. 

Съ этой стороны онъ сделался известенъ по поводу прош 

етя, написаннаго имъ для одной бедной мелкопоместной 

дворянки, тяжко оскорбленной богатымъ соседомъ. ПроnieHie 

это, поданное императору Александру Павловичу въ 

четверть на Страстной нед4ле, растрогало его величество 

до слезъ, и государь спросилъ: «Кто писалъ?» Вдова назвала 

Самбурвкаго. II это обратило на него вннмате многихъ. 

Ч то же касается самого предмета просьбы, то императоръ 

велЬлъ переслЬдовать неиравильно решенное дело, 

и вдова послй многихъ лЬтъ обидъ и етрадашя была возстановлена 

въ своемъ праве. Самбурсшй писалъ мастерски, 

молсетъ-быть, отчасти потому, что онъ превосходно чувствовалъ, 

вдохновенно проникалъ справедливость и любилъ постоять 

за нее безъ страха. 

С очннеш я Н. С. Л ескова. Т. III. 

Ц

— 102 — 

Все это у него шло свободно, вольно, натурагьно, съ 

какою-то поэтическою отвагою тнпичнаго хохла. Глядя на 

него, бывало, не разъ вспоминаешь чье-то верное замйчате 

о малороссахъ, что между ними очень редко встречается 

середина въ нравственности. Нигде натуры не бываютъ 

дельнее и даже отчасти прямолинейнее, какъ въ Малороеciii. 

Тамъ, если честный чоловекъ, такъ нвтймъ его не 

своротишь, и негодяи, если задаются, такъ тоже бываютъ 

ничемъ неисправимые. СамбурскШ, разумеется, былъ изъ 

хохловъ перваго сорта. 

Но я отбиваюсь отъ анекдота, который располагалъ къ 

Самбурскому Паскевича, и едва ли не бы.ть. быть-можетъ, 

главнымъ поводомъ, почему федьдмаршалъ уважалъ его. 

Былъ какой-то ученый, какой-то трудной спещадьности, 

говорили, будто астрономъ. Ему надо было написать ученое 

сочинеше на какую-то степень по этому предмету, который 

онъ хорошо зналъ, но былъ совершенно бездаренъ. Сидёлъсиделъ 

этотъ ученый, мучился, и пришелъ въ отчаяше, а 

СамбурскШ былъ къ нимъ вхожъ и въ домЬ друженъ. Видитъ 

онъ это горе, день, два, мЬсяцъ, давалъ советы, об'Ьщалъ 

помощь и, наконецъ, разсердясь, говорить: 

— Да разскажн ты мнЬ все, что тебе надо написать. 

Тотъ отвЬчаетъ: 

— Это нельзя,— это целый предмета. 

— Ну, и разсказывай цЬ.тый предмета. 

Принудить разсказать, выслушалъ, а черезъ неделю приносить 

написанную днссертащю. 

Можета-быть, тута что-нибудь раздуто и преувеличено,— 

я не знаю, но дословно такой анекдота ходилъ о Самбурскомъ, 

и мнопе передавали его даже едва ли по такъ, что 

Иванъ вомичъ не зналъ астрономии но всю ее проникъ 

одною силою своего остраго ума. 

Вообще но всему можно было видеть, что фельдмаршал!, 

считать своего директора за человека необыкновенна, котораго 

надо было уважать; но, гймъ не менЬе, это не помешало 

имъ разойтись довольно смешно и, такъ сказать, 

анекдотически. Поводомъ къ этому послужило ихъ нееоглаше 

въ оригннальномъ вопросе о самоварахъ, которым!, 

Иванъ вомичъ СамбурскШ надумалъ дать государственную 

роль въ исторш.

— 1G3 — 


.S, 

По благородной простоте характера Ивана вомнча, у 

насъ канцелярш была будто его семья. Она вся была небольшая, 

кажется, человЬкъ изъ десяти, но какъ въ ней 

составлялись бумаги самаго секретнаго содержашя, то въ 

ней люди были собраны съ большою осторожности) и по 

самымъ надежным'!, рекомендащямъ. Но разъ какъ человек!, 

былъ принять, Иванъ Оомичъ терпеть не могъ показывать, 

что онъ его остерегается или щгЬетъ къ нему не 

полное дов1;р1с. Эта дрянная, хотя весьма распространенная, 

манера душъ мелкихъ и подозрительныхъ была чужда его 

благородному и дальновидному уму. СамбурскШ зналъ, что 

единодуипе ничймъ такъ не достигается, какъ любовью, и 

имйлъ благоразум1е дорожить сердечными чувствами своим, 

младшихъ сотрудниковъ. Молодыхъ .людей онъ старался 

знать со стороны ихъ способностей и въ минуты своего 

небольшого отдыха всегда съ ними бесЬдовадъ, о чемъ 

приходило ему въ голову. Этимъ способомъ онъ всегда 

зналъ настроеше нашихъ мыслей и силу сообразительности. 

Бывало, поговоритъ-поговоритъ, да смотришь и дастъ работу; 

изъ йазначешя которой видишь, что онъ тебя ужо 

совсЬмъ н смЬридъ. Такого начальника, разумеется, мудрено 

не любить и не цйнить, и мы всЬ были къ нему очень 

привязаны. 

Правая рука его у насъ былъ начальник!, отдЬлешя 

Лахтинъ, очень образованный человйкъ, съ которымъ СамбурскШ 

любилъ посоветоваться. Но и советы совЬщалъ онъ 

не по-офищальному, а по-семейному, т. е. не наедине, «при 

закрытыхъ дверяхъ», въ насмешку надъ которыми тайны, 

за ними сказанный, очень быстро разносятся, а СамбурскШ 

говорилъ прямо при насъ, молодыхъ людяхъ, какъ бы upiynaa 

гЬмъ насъ къ скромности на всякъ часъ, безъ особыхъ 

предупрежденШ. 

Однажды, кбгда мы такимъ образомъ все были въ сборе 

за своимъ дЬломъ, СамбурскШ поднялъ голову отъ бумагъ, 

назвалъ Лахтина но имени и отечеству и снросидъ его; 

очень ли онъ занять,— что онъ хотктъ бы съ нимъ ноговорить. 

Лахтинъ отвечалъ, что у него въ эту минуту особенных!. 

занятШ нЬтъ и онъ готовь къ его услугамъ. 

11*

— 164 — 

СамбурскШ и говорить; 

— Давно я думалъ объ одномъ предмете, а нынче безеонною 

ночью, ворочая его со стороны на сторону, кажется, 

додумался до чего-то похожаго на дело. Не знаю, каковъ 

будетъ объ этомъ вашъ судъ, но мнёте ваше знать очень 

желаю. 

Дахтинъ отвечать, что онъ слушаетъ со внимашемъ. Мы 

же оставались, какъ всегда бывало, при своихъ мЬстахъ. 

Не смотря на милую доброту Ивана бомича, все мы 

держали себя съ нимъ крайне почтительно. 


I 

— Каждое царствоваше,—началъ СамбурскШ:— мы ведемъ 

здесь _побоища съ поляками, но самое огромное побоище 

было теперь; оно стбнло денегъ двести миллюновъ, а человеческнхъ 

жертвъ шестьдесятъ тысячъ. Это меня приводить 

въ ужасъ. Сколько вдовъ, сиротъ и стариковъ, которыхъ 

кормить некому после такой победы? За это надо ответь 

дать Богу, а между тЬмъ мы отъ своей роли здЬсь отказаться 

не можемъ, пока не устронмъ своихъ единоверныхъ 

въ ЛнтвЬ и въ юго-западномъ крае. Польша—Богъ съ ней; 

но своихъ мы никакъ не можемъ оставить на произволъ 

судьбы. 

СамбурскШ,— ошибался онъ или нЬтъ,— былъ того мнЬнк, 

что Польша намъ ненужна и составляет. для насъ вопросъ 

только, пока не упрочены какъ надо юго-западный 

край и Лптва. Поэтому онъ и проектировали всЬ свои мЬры 

для этой окраины и былъ увЬренъ, что если гЬ мЬры выполнить, 

т. е. если Литва, Волынь и Подол1я сделаются 

совершенно русскими, то о Польше и говорить ие стбитъ 

и беречь ее при себЬ не для чего. Тогда она лЬзть къ 

намъ подъ бокъ не можетъ чрезъ сплошное единоверное 

намъ населеше съ русскнмъ дворянствомъ и безиокоить 

насъ не будетъ. А что касается собственнаго ея значе- 

Hia для Pocciii, то СамбурскШ сводили его къ нулю и говорилъ: 

— Надо желать, чтобы она сделалась самостоятельною, 

надо ео сделать таковою и бросить. Тогда ее сейчасъ же 

сожрутъ иймцы и запаху ея не останется. 

Онъ даже думалъ, что Польша намъ вредъ и болезнь.

— 165 —j 

— Наполеонъ,—-говорить:—ошибался, называя Кавказъ 

нашимъ вечньшъ чирьемъ,—настжщШ вечный чирШ нашъ— 

Польша, и мы ее будемъ таска!/», пока не загородимся полосою 

западнаго края, а саму Долыпу бросимъ. Иначе она 

намъ нагадить, напустить вигтренняго разлада (что, кажется, 

н сбывается). Но я возвращаюсь къ прерванному 

разговору Самбурскаго съ Ла.хинымъ. 

— Непременно,— сказалъ /СдабурскШ:—надо на будущее 

время сдЬлать невозможным/.' такгя кровопролийя; а если 

вести дела такъ, какъ они ведутся, то нйтъ никакнхъ 

основан1й предполагать, что это когда-нибудь кончится. 

Усмиримъ мятежъ, подсетей» старые корни, а молодые 

побеги опять отрыгнуть, а черезъ несколько летъ снова 

готова такая же иеторйя. 

Лахтинъ качнулъ въ знакъ соглашя головою и сказалъ: 

— Это иначе и быть те можетъ. 

— Да; это очень естественно,— согласился СамбурскШ: — 

если прилагать къ нашлмъ расправамъ съ Польшей одинъ 

узкШ масштабъ воениыхъ занят1й западнаго края, то это 

не можетъ быть иначе. Пушки и ружья, по моему мнешю, 

не пмеютъ того в.т/яшя, какое нужно, чтобы разъ навсегда 

отучить поляковъ отт неуместных!» претензШ па Литву и 

на юго-западный край, населенный народомъ, который поляковъ 

не любить. Нужно еще особое оруд1е. 

— Какое же? 

А вотъ отгадайте. 

— Не могу,— отвечалъ Лахтинъ. 

СамбурскШ улыбнулся и сказалъ: 

— Это оруж1е—самоваръ. 

— Что-о такое?! 

— Самоваръ-съ, самоваръ, Николай Андреевйчъ, — простой 

русскШ самоваръ. 

Тутъ уже и мы, «молодице люди», слыша, что наши паболыше 

договорились до такихъ странностей, перестали 

работать и подняли головы съ недоуметемъ, чймъ это 

разъяснится: серьезнымъ дЬломъ или шуткою. 

— Приходило ли вамъ когда-нибудь па мысль паяожеше 

престарёлаго офицера?—продолжалъ СамбурскШ. 

— Очень много разъ приходило,— отвечалъ Лахтинъ.

— 1G6 — 

— Вогь видите! Значить, у кого есть некоторый жарь 

въ сердце и любовь къ человечеству, то ко всякому такому 

человеку этотъ воироеъ бьется. Это недаромъ: въ чье-нибудь 

сердце онъ хочетъ достучаться. Теперь посмотрите дальше, 

сколько у насъ въ армш йзъ офицеровъ людей женатыхъ, 

особенно вверхъ отъ каиитанскаго чина... Это уже настояmie 

страстотерпцы: служатй они, и на службе имъ нетъ 

никакой радости, а иодъ: старость и угла нетъ, где приклонить 

голову Хорошо, который куда-нибудь городничимъ 

попадетъ, да будетъ морковью или потрохами на базаре 

взятки брать, или у арестантовъ изъ трехкопеечнаго содержания 

половину воровать станегь, Но, ведь, очень немного 

. такихъ счастливцевъ, которымъ такая карьера выиадетъ, 

а то жаль смотреть чемъ .занимаются... 

Лахтинъ отозвался: 

— Это правда! 

— Да какъ же не правда! — щюдоджалъ Самбурскш.— 

Пока молодь да легкомысленъ, онъ и въ восторге: его зашшаетъ, 

что и шпоры звеиятъ, и эполеты блестятъ, а какъ 

съ летами въ разумъ начнетъ приходить, такъ, вЬдь,—сделайте 

вашу милость... мишура-то светить и очень горько 

станетъ. 

. — Ропщутъ.—молвилъ Лахтинъ. 

— Да; ропщутъ, но очень мало ропщутъ, — отвЬчалъ, 

продолжая матерно, Самбурскш. — Удивительные люди,.— 

праведники. Иной бы, поди, какого шума наделалъ и целый 

бы векъ все визжалъ, а нашъ съ' сердцовъ за чаркой 

зелена вина где-нибудь выругается, а жотомъ завьетъ горе 

веревочкой, да такъ всю жизнь съ обршкомъ и ходить. 

Только не дергай его за этотъ узедокъ, (потому что у него 

тутъ больное место завязано. Все, все простить ему надо, 

и даже свечку поставить. Служилъ какъ г тЬдуетъ, сколько 

разъ его могли убить и изувечить, а другой, можотъ-быть, 

и шувЬченъ, а между тЬмъ, война кончится, сйставъ войскъ 

введется на мирное пиложеше. и тысячи этихъ отставныхъ 

слугъ отечества идутъ въ заштагт.. Разумеется, это въ порядке 

вещей, да смотрТть-то на нихъ жалко въ этомъ положении 

Хорошо,*-который куда-нибудь на частную должность 

примкиетъ къ откупу, или къ какой конторе... Разумеется, 

не особенно высокоблагородно, но, но крайней

— 167 - 

мгЬр'Ь, спрятанъ отъ когтей нужды и питается; а то на выдумки 

ндутъ: янтарькд продаютъ, просьбы по постоялымъ 

дворамъ пишутъ, въ 'грактирахъ фокусы показывают!,,— 

всего и не перечтешь. 

-— И не дай Богъ,—вставилъ Лахтинъ. 

— Именно, не дай Богь, а между г!.мъ, въ такомъ печальномъ 

исходй совсемъ нетъ никакой необходимости. 

Если объ этомъ хорошенько .подумать, то есть даже средство 

не только оказать оторваннымъ отъ миряыхъ -занятШ воениымъ 

дюдямъ справедливость, но выставить прямо отечество 

благодарнымъ къ своимъ слугамъ, — и въ то же 

время за одинъ npieM b достигнуть высшаго государственнаго 

плана — пресечь возможность повторешя безпокойной 

аристократической крамолы. Вотъ въ чемъ дело: вамъ, 

какъ н мне, известно количество казенныхъ н конфискованных!, 

магнатскихъ земель на Литве и въ юго-западномъ 

крае. Казне оне не прннесутъ дохода,—все съестъ администращя. 

По-моему, выгоднее будетъ отдать ихъ въ частныя 

руки. Я сообразилъ и расчелъ, что изъ нихъ можно 

накрошить двадцать пять тысячъ неболынихъ помещичьих!, 

нмЬнШ, пзъ которыхъ каждое можетъ приносить отъ пяти 

до шести тысячъ годового дохода. 

— Я думаю, вы не ошиблись,— сказалъ Лахтинъ. 

-— Расчетъ мною сд’Ьланъ верно. Необходимо только, 

чтобы все эти земли явились въ трудолюбивыхъ рукахъ, и 

именно въ рукахъ воиновъ, поработавшихъ для. водворенш 

здесь русскаго владычества. Офицеры въ иравахъ и въ 

iicTopiH малосведущи, но они хорошо знаютъ, чего имъ 

стоило усмирить разыгравшШся здесь мятежь, и потому 

оцгЬнятъ все настоящим!, образомъ, безъ фантазш. Притомъ 

же это будет!, имъ справедливымъ вознагражден!емъ, 

за которое они будутъ благодарны правительству и усугубить 

свою преданность. А чтобы и казна своего не теряла— 

даромъ ничего давать не нужно, даровое всегда слабо ценится. 

А надо благоразумно перевести эти земли изъ непроизводитедьнаго 

казенного управлешя въ частныя руки, 

и для этого есть средства. Стоить только образовать банкъ 

или другое какое кредитное учреждеше съ спещальною 

целью помочь п pi о бретен i ю этихъ. земель русскими воинами 

на .тьготныхъ для выплаты услщйяхъ, и ц-Ьль эта будетъ 

вполне достигнута. А когда на двадцати пяти тысячахъ

— 108 — 

л к т ъ станутъ двадцать пять тысячъ русекихъ пом-Ьщичьяхъ 

домнковъ, да въ нихъ передъ окнами на балкончпкахъ задымятся 

двадцать пять тысячъ самоваровъ и по'Ьдетъ соседь 

къ сосуду съ семействоыъ на тройкахъ, заложенныхъ 

по-русски, съ валдайскиыъ колокольчикомъ подъ дугою, да 

съ бубенцами, а на козлахъ отставной денщикъ въ тверскомъ 

шлыке съ павлиньими перьями заведетъ: «Не одну 

во поле дороженьку», такъ это будетъ уже не Литва и не 

Велико-Полына, a PocciH. Единоверное намъ крестьянское 

населеше какъ заслышитъ пыхтенье нашихъ вееелыхъ 

тульскихъ толстопузиковъ и разстилающШся отъ нихъ дымъ 

отечества, — сразу пойметъ, кто здЬсь настояние хозяева, 

да и по.тякн увидятъ, что это не шутка и не «збуйство да 

здрайство», какъ они называютъ наши ныиешшя военныя 

пашеств1я и стоянки, а это тихое, хозяйственное заселенie 

на всегдашшя времена, и д'Ьдо 6ъ возсташями будетъ покончено. 

Лахтинъ вскричалъ: 

— Это великолепно! 

— Вы одобряете? 

— Великолепно, Иванъ Вомичъ, великолепно! 

А мы,—хотя насъ не спрашивали,— подъ влшшемъ проникшаго 

насъ горячаго чувства, вс'Ь встали, поклонились 

Ивану вомичу и безъ уговора сказали ему: 

— Богъ въ помощь! Богъ въ помощь! 

Онъ откланялся намъ жестомъ руки и сказалъ: 

— Отъ души благодарю, господа,—ваше сочувствие мн'Ь 

дорого и дай Богь, чтобы наше—какъ вижу—общее желаnie 

исполнилось ко благу нашей родины. А чтобы не оставаться 

долго на этотъ счетъ въ томительной нерешимости,— 

я сейчасъ отправлюсь къ фельдмаршалу и сейчасъ ate представлю 

ему мою мысль. 

Онъ всталъ, перекрестился, сказалъ: «Господи благослови!»—и 

вышедъ. 

Мы, провожая его глазами, желали ему удачи. И хотя 

все это происходило въ канцелярш, гдЬ торжествеппыхъ 

минуть сердечнаго восхищешя по штатамъ не полагается, 

но тутъ оно было. Мы чувствовали, какъ сердца наши въ 

насъ горели, при мысли, что целыя двадцать пять тысячъ 

семействъ нашихъ военныхъ трудниковъ разведутъ себЬ 

по домамъ н на полянкахъ свои самовары и станутъ но-

— 169 — 

иарнвать своимъ чайкомъ свои косточки, подъ своею же 

кровлею, которую дало имъ за ихъ кровную службу отечество. 

Конечно, можетъ-быть, теперь за это кто-нибудь п осудить, 

но надо было быть ближе къ тому времени, котораго 

это касается, и видеть во-очго мужественныхъ людей, судьбу 

которыхъ по отставке просто и трогательно намъ всиомянулъ 

Иванъ вомичъ. Тогда станегь понятно то чувство, 

какое мы испытывали, и оно было, действительно, иатрютическое 

чувство, хотя и родилось въ канцелярии 


Вечеромъ мы въ своихъ кружкахъ думали и гадали: каковы 

могутъ быть noc.rlyicTBia смелаго и, какъ намъ казалось, 

гешальнаго по своей простоте предложены Ивана 

вомича? Намъ казалось невозможнымъ, чтобы фельдмаршал, 

не внядъ его представлен! ямъ и не позводилъ изыскать 

средства къ ихъ осуществлению. 

Одинъ только, — былъ у насъ другой началышкъ отделешя, 

Ивашинъ, съ русской фамшйею, но хохолъ, онъ былъ 

грубоватъ и выражался не изысканно, — такъ онъ не то 

что сомневался, но не отрицать возможности сомнешя, и 

г1;мъ насъ огорчалъ. Онъ, лЬнпво цедя слова сквозь зубы, 

сказать: 

— Перестаньте угадывать п ждите утра: не угадаете; 

можетъ случиться и то, чего не можетъ быть. Совершенно 

невозможно на свете только одно,— козырнаго туза покрыть, 

этого уже никакой чудотворецъ не сделает,. 

ДобрейшШ Яковъ Оомичъ (такъ звали Ивашина) былъ 

и умникъ, и дЬлецъ, и характера самаго достойнаго, но 

любилъ, къ своему наследственному гадячокому или кролевецкому 

остроумно, подпустить б л а го п pi о б p ti е ш 1 аго волтеpiaHCTBa. 

Особенно онъ лихъ былъ насчетъ чудесъ, который 

имЬлъ слабость считать личною для себя обидою, и всегда 

имЬлъ при себЬ наготове этого козырнаго туза, котораго, 

по его словамъ, «никакой чудотворецъ не покроетъ». 

По ночь ирошла въ мирномъ сне, или, кому спать не 

хотелось, — въ другнхъ какихъ-либо заш тяхъ, а на утро 

приходить въ канцелярию Лахтинъ и говорить: 

— Свидаше Ивана Оомича съ фельдмарш адомъ было

— 170 — 

какъ нельзя больше благопрштно. Больше ничего вамъ сказать 

не могу, но Иванъ вомичъ самъ все разсказкетъ. 

СамбурскШ, какъ пришелъ, подписалъ заготовленния къ 

этому дню бумаги и, потомъ говорить: 

— Поздравляю всёхъ васъ, господа, съ радостною работою. 

Фельдмаршал!., выслушавъ мои соображенья, о которыхъ 

зд4сь вчера было говорено, изволилъ выразить этому 

делу свое. сочувств/е и желаетъ, чтобы были составлены 

самыя точныя и полныя сведенin съ возможно подробным!, 

:кадастровымъ описашому по которому можно было бы судить 

о достоинстве и стоимости имЬнШ. Это работа слозкная 

н трудная, потому что мало данныхъ, но тймъ более 

чести ее исполнить, и я надеюсь, что тутъ мы себя покажемъ 

достойными его дов1;р1Я и исполним!, все какъ только 

возможно и съ большою радостно. 

Действительно, работали съ радостно. Откуда только что 

возможно было выбрать — все собрали. А самъ Иванъ вомичъ 

въ это время изготовил, свой проекта, который, какъ 

все имъ писанное, былъ изложенъ мастерски и пошелъ въ 

ходъ. Прежде чемъ готовы были наши кадастры и сметы, 

иотребныя узке къ заключительному дЬлезку и разсадке 

двадцати пяти тысячъ нашихъ воиновъ, которые должны 

были поставить свои самовары н напустить здесь прйятнаго 

намъ отечественна дымку, князь былъ введенъ Самбурскнмъ 

во все его соображенья. 

Все остальное делалось скоро, мы спешили изготовить 

дело къ поездке фельдмаршала въ Петербургу и изготовили 

такъ благовременно, что онъ могъ до отъезда изучить 

и детали дЬла. Это было необходимо для обстоятельна 

объяснения на каждый могущШ возникнуть въ Петербурге 

вопрасъ. СамбурскШ былъ очень доволенъ, что князь вникаетъ 

въ дело внимательно и даже делаета себе отметки 

о земляхъ. 

Последнее было тёмъ радостнее, что Иванъ вомичъ, 

имевши/ на рукахъ кучу Д'Ьъ, не мота оставить Варшавы 

и не сопровождалъ фельдмаршала. Стало-быть очень важно 

было, чтобы онъ все зналъ и могъ все совершить, не требуя 

каких-нибудь частныхъ разъясненШ. 

СамбурскШ. не ошибся: фельдмаршалъ, действительно, 

вполне овлад'Ьлъ иредыетомъ и сочинилъ собственный плану 

какъ этимъ деломъ распорядиться.

— 171 — 


Иаскевичъ уЬхалъ, а мы въ это время въ своей канцелярий 

все. возились съ эмеритурою и вообще уравнешемъ 

русскихъ чиновпиковъ въ выгодахъ службы съ чиновниками 

изъ поляковъ, которые имели многШ преимущества. У насъ 

это дйдо поднималъ и горячо, но безуспешно разработывалъ 

Ивашпнъ, а мы все ему помогали, только безъ пользы. Это 

отсрочилось до новыхъ исторШ, когда насъ тамъ уже не 

было. При насъ, какъ ни горячился Ивашинъ, pyccivie чиновники 

военнаго министерства все получали за выслугу 

35 лЬт'ъ 150— 200 р. пенсш, а чиновники Царства Дольскаго 

изъ поляковъ йо той жо должности получали за выслугу7 

25 летъ по 0,000 злотыхъ эмеритальнаго пенсюна. 

Ивашпнъ представилъ это Паскевичу, и тотъ нашелъ это 

неправильнымъ и позволнлъ открыть переписку съ разными 

ведомствами. ВсЬмъ намъ хотелось упорядочить это такъ,— 

чтобы русскимъ не обидно было противъ поляковъ, но не 

вышло по нашему.'Сведешя о штатахъ доставлялись плохо, 

и это намъ причиняло много хлопотъ, за которыми мы и 

не заметили, какъ прошло время отъезда светлейшаго и 

онъ снова вернулся въ Варшаву. 

Передъ возвращетемъ князя ни сновъ никто не видалъ, 

нн мыши изъ норъ не выходили, ни невидимая нежить 

тяжелою ступнею по иолу не расхаживала и не трещала 

половицами, словомъ, ничто никого не выживало, а между 

ткмъ для всЬхъ насъ былъ готовъ ударъ, самый неожиданный 

н очень вредный для дела, но отчасти п нелишенный 

комизма, или, лучше сказать, горькой пронш. 

СамбурскШ виделся съ фельдмаршаломъ по его возвращенш 

не изъ первыхъ, и прптомъ не съ-глазу-на-глазъ, а 

на офищальномъ выходе. 

Иванъ вомичт, не былъ самолюбивъ въ дурномъ смысле 

этого слова, да и укола въ этомъ его самолюбш не было, 

но было другое, чего онъ имЬлъ причины не желать и опасаться. 

Было заметно, что светлейшему какъ будто неловко 

или, по крайней мЬрй, непрштно что-то сообщить своему 

директору7, котораго умомъ и соображешями онъ самъ гордился, 

а честность его уважалъ. 

Но, конечно, игры нельзя было тянуть долго: при пер-

вомъ же докладе, будетъ пли не будетъ рЬчь о томъ, что 

фельдмаршалу непрштно, — СамбурскШ съ его прозорливостью 

ирочтетъ князя; да и самому князю, который никого 

не боялся — нескладно же такъ институтски конфузиться 

лица ему подчиненнаго, какимъ былъ СамбурскШ. 

Паскевичъ, конечно, все это зналъ и не могъ поступнть 

иначе, какъ поступилъ. 


СамбурскШ возвратился съ доклада князю не скоро, но 

вошелъ въ канцелярии спешными шагами, былъ красенъ и 

разстроенъ. 

Онъ роздалъ начальиикамъ отдЬлеШя Ивашину и Лахтнпу 

принесенный съ собою бумаги и, иослабивъ иальцемъ 

галстукъ, сказалъ: 

— Господа! я съ вами прощаюсь. 

Услыхавъ это, мы все вскочили съ мЬстъ п, забывъ всякую 

дисциплину, бросилпсь къ нему и осыпали его вопросами: 

что, какъ и для чего? 

— Я подаю въ отставку. 

Все опять заговорили: 

— Для чего, Иванъ вомичъ, для чего? 

Онъ отвечалъ: представлете мое решено иначе, — князь 

имеетъ маюратъ, который долженъ приносить 200,000 злотыхъ, 

несколько другихъ лицъ получили меныше участки 

съ доходами тысячъ до 60, и т. д. Вместо многихъ маленькнхъ 

русскихъ ос1.длмхъ помещиковъ будеть только 

очень немного крупныхъ, и нритомъ такихъ, которые никогда 

въ своихъ деревняхъ не сидятъ, — самоиаровъ на 

столъ не ставятъ и за чаемъ по-русски не говорятъ. Такого 

оборота я не ожидалъ и не могъ приднид'Ьгь, но эта 

игра не стбитъ свЬчъ. Если бы я зналъ, что это случится, 

то я задушилъ бы въ себЬ эту мысль, которую столько 

времени носилъ и въ значенш которой для Poccin и для 

Полыни не сомневаюсь. Но теперь она совершенно испорчена 

и, чтобы ее поправить, надо ожидать новаго возсташя 

и новыхъ конфискацШ... Безъ этого и не обойдется, 

но одно воображеше объ этомъ меня угнетаетъ. Я этого 

снести не могу.

— 173 — 

Мы заговорили: ну, что Иванъ вомичъ, — все можетъ 

измениться: федьдмаршалъ васъ уважаетъ и любить... 

— Да; благодарю его,—перебилъ СамбурскШ:—онъ меня 

не забылъ, — мне тоже предложено выбрать себе Maioparb, 

но я этимъ не воспользуюсь, — я отъ него отказался. Передо 

мною была открыта возможность полнейшей оценки 

всехъ земель и угодШ вовсе не за темъ, чтобы я могъ выбрать 

себе лучшее. Служить каждому правительству нужно 

честно, а темъ более правление монархическому, где государь 

одинъ править, и потому кому онъ верить, тому грехъ 

н стыдъ не хранить и не беречь его дои!:р1е, а думать о 

себе. Отъ этого падаетъ уважеше ко всему правительству. 

Въ разговоре со мною было употреблено слово «демократы». 

Оно шло, очевидно, по моему адресу... Что же, — я принимаю 

и не обижаюсь; демократа — не демагогъ. Быть-демократомъ, 

между ирочимъ, значить желать счастия возможно 

большому числу людей. Я этого желаю, и, по-моему, въ 

этомъ нЬтъ ничего дурного. Аристократы желаетъ противоположнаго: 

господства своего меньшинства. «Нельзя безъ аристократы!». 

Есть такой взгляду но только я его не разделяю. 

Аристократы есть место въ Англии и тамъ я ее 

понимаю, хотя и тамъ считаю несправедливою и недолговечною; 

— роль аристократизма въ польской ncTopin вижу 

только губительную, а въ русской истории никакого мЬста 

аристократизму вовсе не нахожу, ибо строй нашей монархии 

демократическШ. Въ друпя начала я но вЬрю и служить 

имъ не могу. У меня есть хлЬбъ, — ненсюнъ, который 

я выслужилъ, а у жены моей въ Петербурге, на Воскресенской 

набережной, есть домикъ, въ которомъ мы и 

можемъ дожить нашу старость. Прощайте: служите честно, 

а меня не уговаривайте остаться.—При этомъ онъ горько 

улыбнулся и, обратясь съ шутливою ирошю къ Ивашину,— 

добавили: 

— Ваше взяло, Яковъ вомичъ, — козырнаго туза, действительно, 

ничЬмъ не покроешь, а мои самоварчики заглохли 

и съ темъ роль моя кончена. 

Такъ оно и было для него кончено. Онъ выЬхалъ изъ 

Варшавы, имЬя гЬ лее ограниченные достатки, съ какими 

нрНхалъ. Поляки, считавипе Самбурскаго чедовЬкомъ сира-

— 174 — 

Еед.швымъ и весьма его уважавпле, были,. однако, чрезвыг. 

чайно рады его паденгю. Его планъ о двадцати пяти тысячахъ 

самоваровъ сделался имъ известенъ черезъ закрытый 

двери Петербурга или Варшавы и наиугалъ ихъ хуже самыхъ 

большихъ пушекъ. Они ужаснулись этого плана, 

вредоносность котораго для всехъ ихъ затей была такт, 

очевидна но его. необыкновенной простоте и органической 

прочности. Отдача казенныхъ и конфискованныхъ земель 

большими маюратами, въ сравнены со страшнымъ планомъ 

о самоварахъ, казалась легкою и сравнительно совсемъ 

неопасною для польскаго натрштпзма,—что и оправдалось. 

СамбурскШ выФхалъ скоро; съ фельдмаршалшъ они прощались 

въ палатке, которая стояла у Паскевича въ комнате. 

Разлука, вероятно, была теплая, потому что СамбурскШ, 

выйдя, казался растроганнымъ. На виду предъ всеми 

они еще поцеловались, а когда Иванъ вомичъ возвратился 

домой, прислуга, убиравшая его плащъ, нашла въ его кармане 

и подала Самбурскому пакетикъ, въ которомъ оказалась 

записочка на польскомъ языке. Это было нЬчто въ 

роде диплома, выданнаго «действительному русскому демократу 

Самбурскому» на зваше «государствеянаго самовара» 

(samowara panstwa). 

Надъ этой польской шуткой, которую немудрено было 

устроить въ многолюдной лакейской, конечно, только и оставалось 

посмеяться. 


Вместо Самбурскаго директоромъ канцелярш былъ назначенъ 

Я—чъ, человека совсемъ другого сорта и другихъ 

правилъ. Онъ на первыхъ же порахъ столкнулся съ Ивашинымъ, 

который все еще цродолжалъ хлопотать объ эмеритуре 

для русскихъ чнновниковъ. Повздоривъ съ нача.тьникомъ 

отделены, новый дирскторъ сказалъ ему: 

— Я не могу съ вами служить. 

— II мнЬ тоже это очефь иеирштно, — отвЬчалъ Пвашинъ: 

— просите себе Перемещены или выходите въ отставку. 

Того это ужасно обидело и онъ пожаловался Паскевичу. 

— Ты ничего не понимаешь, и долженъ ценить людей, 

которыхъ тебй оставплъ СамбурскШ, — отвёчадъ Фельдма])-

4 

175 — 

шадъ.—А докучное дЬло объ уравденш сдужебныхъ выводи, 

приносившее много хлопотъ по сношетямъ, приказали 

«бросить». 

Всему этому надо было долежаться до позднМшаго времени 

и до другихъ русскнхъ деятелей, которыми удалось 

сдЬлать въ этихъ вопросахъ болйе того, что могъ сдЬлать 

СамбурскШ. Чести ихъ это, разумеется, нимало не уменьшаетъ, 

но для исторической верности и справедливой оц'Ьнки 

событ1й, можетъ - быть, не лишнее знать, что идеи князя 

Владшпра Александровича Черкасскаго гораздо прежде его 

трудовъ въ Польш’Ь и Mi ли перваго дадьнозоркаго, дЬятельнаго 

и притомъ самоотверженнаго и безкорыстнМшаго 

представителя въ лицЬ Ивана вомича Самбурскаго. Такихъ 

людей достойно. знать и въ нзв'Ьстныхъ случаяхъ жизни 

подражать имъ, если ость Сила вм4стить благородный натрштическш 

духъ, который согревали ихъ сердце, окрыляли 

слово и руководили поступками.

Оглавление 

III ТОМА. 

Запечатленный А н г е л ъ ..................................................................... . 5 

П р а в е д н и к и : 

Предпслогне.......................................................................................................73 

Однодумъ.............................................................................................................76 

Пигмей................................................................................................................108 

КадетскШ монастырь..................................................................................... 122 

Прибавлен1е in. разсказу о кадетскомъ м о н а с ты р е .......................... 154 

РусскШ демократъ въ П о л ь ш е ................................................................158 

СТР. 

/ *£/> 

Г

о

ЛИСТОК СРОКА ВОЗВРАТА 

КНИГА Д О Л Ж Н А БЫТЬ 

ВОЗВРАЩ ЕНА НЕ П О ЗЖ Е 

УКАЗАННОГО ЗД Е С Ь СРОКА 

Колич. пред. выдач 

2Ьд 

Воск. тип. Т^ЗДШ.ОМ а.АШ 4==61

Полное собрание сочинений Н. С. Лескова

Transform your PDFs into Flipbooks and boost your revenue!

Delete template?

Save as template ?