«Новая газета» №72 (пятница) от 07.07.2017
Выпуск от 07.07.2017
Выпуск от 07.07.2017
- No tags were found...
Create successful ePaper yourself
Turn your PDF publications into a flip-book with our unique Google optimized e-Paper software.
4<br />
<strong>«Новая</strong> <strong>газета»</strong> <strong>пятница</strong>.<br />
<strong>№72</strong> 07. 07. 2017<br />
«Надо уметь<br />
Страна прощается<br />
видеть счастье»<br />
с Даниилом Граниным<br />
Он жил в нескольких эпохах, двух государствах, но в одной<br />
стране, оставаясь голосом, говорившим ей правду. Это и было<br />
в нем самым главным — умение добыть, принять и произнести<br />
вслух невозможную, неудобную, порой и чудовищную правду.<br />
Слово как поступок оставалось важнейшим делом его зрелой<br />
жизни. Произнесенное с трибуны или вполголоса, многократно<br />
усиленное эхом фронтовой биографии, оно было далеко слышно.<br />
Он не стремился быть нравственным арбитром, но стал им. И<br />
еще неизвестно, что ему зачтется в первую очередь — великая<br />
«Блокадная книга» в соавторстве с Алесем Адамовичем или<br />
само поведение во времени, вырастание — длиной почти в век.<br />
В нашем <strong>от</strong>ечестве не учитывают пророков, и если не кидают<br />
в них камни при жизни, посмертно заливают елеем так, чтоб<br />
черты были неразличимы. С ним тоже так будет: «почетный<br />
гражданин Петербурга, совесть нации» и пр. Как у Светлова:<br />
«Кажется, меня уже почетом, как селедку луком, окружают…»<br />
Всему этому он цену знал. Умел быть гневным, непреклонным,<br />
глубоко ироничным. Умел десятками лет оставаться верным<br />
сути. Еще на излете прошлого века написал, что советские литераторы<br />
<strong>от</strong>ринули пушкинский императив милости к падшим.<br />
«Милосердие» — слово, к<strong>от</strong>орое он, после большого перерыва,<br />
вернул в повседневный словарь нации.<br />
Он был хранитель — и города, самую трагичную страницу<br />
истории к<strong>от</strong>орого записал без вымарок и правок, и частных<br />
судеб — <strong>от</strong> Павла Филонова до Тимофеева-Ресовского, и<br />
классических представлений русской литературы о роли писателя.<br />
Вглядывался в прошлое и настоящее — свое и страны с<br />
неизменной тягой понять. Осмыслить. Может, п<strong>от</strong>ому и жил так<br />
долго — совершал раб<strong>от</strong>у. «Иду на грозу», «Картина» — принадлежат<br />
своему времени, но «Зубра» и «Моего лейтенанта»<br />
читать стоит всем поколениям.<br />
Однажды он вдруг рассказал о первой поездке в Берлин<br />
после войны и назвал ее «встречей промахнувшихся»; через<br />
десятилетия его пригласят выступить в Бундестаге, чтобы услышать<br />
честный голос писателя-солдата.<br />
Жизнь любил. И когда я его однажды спросила, как он думает,<br />
для чего ему дано почти столетие, <strong>от</strong>кликнулся мгновенно:<br />
«Для счастья!»<br />
Марина ТОКАРЕВА, обозреватель «Новой»<br />
ЧУДО. Чего мне так везло? Чем я,<br />
собственно, <strong>от</strong>личался <strong>от</strong> своих ребят?<br />
Ничем. Но даже мне, человеку, <strong>от</strong>равленному<br />
насквозь школьным атеизмом,<br />
ясно: что-то это значило… Лучшее время<br />
жизни — после войны. Ощущение чуда,<br />
личного и общего. Но чего-то не хватало.<br />
Не расплатился.<br />
ВИСЕЛИЦЫ я впервые увидел, когда<br />
началось наступление. Мы шли сквозь<br />
сожженные деревни и виселицы. Гитлер<br />
приказал не принимать капитуляции<br />
Ленинграда. Голод — это та же виселица.<br />
Они душили Ленинград голодом. Это не<br />
есть солдатская война. Одно дело — армию<br />
взять в окружение, к<strong>от</strong>орая вооружена, и<br />
делай с ней что можешь. А другое дело —<br />
гражданское население, горожане, к<strong>от</strong>орые<br />
не стреляли.<br />
БЛОКАДА И СТАЛИНГРАД для меня<br />
два самых важных события этой войны.<br />
Блокада была как бы Сталинградом духа,<br />
а Сталинград был образцом блокадной<br />
стойкости. Из 900 дней блокады я был<br />
примерно 600 на Ленинградском фронте,<br />
п<strong>от</strong>ом уехал в танковое училище.<br />
…Мы с Алесем Адамовичем х<strong>от</strong>ели<br />
показать блокаду не через кошмары и<br />
ужасы блокадной жизни, а через страдания<br />
человека. В Ленинграде запрещали<br />
«Блокадную книгу»: зачем нам про страдания,<br />
когда нужно про мужество и героизм<br />
рассказывать? Мы печаль выносим за<br />
скобки нашей жизни. Шостакович сказал,<br />
когда умер Сталин: «Слава богу, теперь<br />
можно плакать». А мы опять запрещаем<br />
плакать. Мы уродуем свою историю, лишаем<br />
ее человечности. Шостакович был<br />
парадоксален, но абсолютно точен: душе<br />
нужно и горевать, и печалиться.<br />
ВОЙНА, к<strong>от</strong>орую я пережил, история<br />
солдатского братства. Это то, как менялось<br />
настроение солдат. Это — кардиограмма,<br />
к<strong>от</strong>орая выстраивалась четыре года: вначале<br />
— бравада, п<strong>от</strong>ом — надежда, затем —<br />
разочарование, <strong>от</strong>чаяние, ощущение<br />
катастрофы, дальше — какой-то опыт и<br />
новый перелом: начинаешь понимать, что<br />
все-таки и немца можно убить. Эту кардиограмму<br />
очень сложно прочертить, х<strong>от</strong>я<br />
именно она решала и решила исход войны.<br />
Она была несколько раз проиграна,<br />
что порождало чувство безнадежности.<br />
Но каждый раз это чувство исчезало, и<br />
вновь появлялось то, что Пушкин называл<br />
«остервенением». Непонятно, как мы<br />
выиграли войну. Были такие безнадежные<br />
состояния, что даже вспоминать о них<br />
долгие годы было страшно. Если бы мне<br />
сказали, когда я добивался зачисления в<br />
армию: «Ты вернешься, если выживешь,<br />
через четыре года», я бы не поверил или<br />
не стал бы записываться в народное ополчение.<br />
Рассказывать про это в литературе<br />
после войны было стыдно. И цензура не<br />
разрешала.<br />
СТАЛИН ни разу не произнес (может<br />
быть, где-то произнес, в частных разговорах)<br />
какого-то тоста — «царствие небесное»,<br />
«спасибо тем, кто <strong>от</strong>дал свою жизнь,<br />
погиб» — в память о погибших. Ведь он-то<br />
знал, что их не 7 миллионов. Знал, что гораздо<br />
больше. И на приеме после победы<br />
он не произнес ничего о них. Не помянул.<br />
Не выпил. Не было тоста. Мы п<strong>от</strong>еряли<br />
лучшую часть народа. Это она шла в<br />
атаку. Она раб<strong>от</strong>ала в тылу, партизанила.<br />
Остальные сидели в конторах.<br />
МОЙ ЛЕЙТЕНАНТ. Вдруг понял<br />
простую вещь: никто из моих ребят, к<strong>от</strong>орые<br />
погибли, ничего не знал про победу.<br />
Отстоим мы Ленинград или немцы войдут.<br />
Сумеем ли — кто его знает?! Они погибали<br />
без чувства победы, с горечью, иногда<br />
в безнадежности… Эта заб<strong>от</strong>а стала моей.<br />
Когда я собрался писать про свою<br />
войну, выяснилось, что вся площадка<br />
Х<br />
очется по инерции сказать — кончилась<br />
эпоха. Но это будет неверно.<br />
С ним закончилась вереница эпох.<br />
Он родился в разгар Гражданской войны<br />
и красного террора. Он был подростком<br />
во времена коллективизации и Великого<br />
голода. Был юношей во времена Большого<br />
террора. Взрослым человеком встретил<br />
войну и уцелел в мясорубке первых боев<br />
уже занята памятниками! Отличными<br />
книгами моих товарищей. Я опоздал. О<br />
войне написали и Быков, и Бакланов, и<br />
Бондарев. Миша Дудин, Сережа Орлов,<br />
Витя Курочкин, Герман Гоппе — все это<br />
были ребята, воевавшие и написавшие. А<br />
я был воевавший и не написавший. А почему?<br />
Что я — не могу? Что я — стыжусь<br />
своей войны? Или она просто слишком<br />
мрачная, тяжелая и грязная? Почему?!<br />
Эти вопросы я <strong>от</strong>гонял <strong>от</strong> себя несколько<br />
десятилетий. Читал с удовольствием Вику<br />
Некрасова, мы дружили с ним. И вдруг<br />
понял, что <strong>от</strong>кладывать нельзя.<br />
Боялся, что уже все забылось, что буду<br />
пользоваться тем, что видел в кино, что<br />
читал и слышал. Я никогда не вел дневников<br />
военных, их нельзя было вести. А что<br />
у меня в памяти? Развороченные кишки.<br />
Сказал себе: были у меня всякого рода<br />
неудачи, ну будет еще одна. И взялся.<br />
И когда взялся, что-то стало появляться.<br />
Память человека устроена таинственно:<br />
стало появляться то, что мало кто описал,<br />
— Ленинградский фронт, первые два<br />
года, самые тяжелые. Закончив, почувствовал<br />
облегчение. Расквитался.<br />
ЦИФРЫ наших военных п<strong>от</strong>ерь.<br />
Сталин сказал — 7 миллионов, Хрущев —<br />
14, п<strong>от</strong>ом 20, п<strong>от</strong>ом 30. Страна какими-то<br />
Историк, писатель Яков ГОРДИН — специально для «Новой»<br />
Закончилась вереница эпох<br />
Гранин последних десятилетий знал,<br />
что такое совесть, правда, человечность.<br />
И слишком хорошо знал, что осталось там —<br />
позади<br />
под Ленинградом. Прошел войну, «ленинградское<br />
дело» — уцелел. Скорее всего,<br />
случайно. Оттепель. Застой. Перестройка.<br />
Крах системы. Новая Россия.<br />
Кто из крупных писателей может в<br />
наше время похвастаться таким историческим<br />
опытом?<br />
Судя по его мемуарным фрагментам<br />
(публиковались в «Звезде», поэтому я их<br />
трусливыми шагами пробирается к правде.<br />
Что такое — 42 миллиона погибших? Это<br />
не цифра. Для тех, кто остался в живых, —<br />
это одиночество. Мне годовщину победы<br />
встречать не с кем. У меня никого не осталось<br />
<strong>от</strong> моих школьных и студенческих<br />
друзей, <strong>от</strong> моих однополчан. Не только в<br />
силу естественной убыли, но и п<strong>от</strong>ому, что<br />
они погибли на войне. Это погибла часть<br />
моей жизни, ушла вместе с ними.<br />
НЕМЦЫ. В канун 50-летия Победы<br />
меня пригласили в Нюрнберг. Я вышел и<br />
сказал: разговор имеет смысл, только если<br />
он будет максимально честным. Я воевал.<br />
Сидел в окопах, а не в штабе. И когда по радио<br />
слышал, что союзники бомбят Гамбург,<br />
Нюрнберг, Дрезден, — я ликовал! В огромном<br />
зале раздались аплодисменты. Немцы<br />
в Нюрнберге аплодировали мне. И меня<br />
охватило удивительное чувство, сродни<br />
тому ликованию — из-за того, что люди<br />
остаются людьми, несм<strong>от</strong>ря ни на что.<br />
МИР устроен с такой неисчерпаемой<br />
гармонией, что я не могу себе представить,<br />
что это только благодаря Дарвину.<br />
Я много писал об ученых, рациональных,<br />
высокоорганизованных естествоиспытателях.<br />
Тимофеев-Ресовский верил в Бога<br />
и на вопрос, <strong>от</strong>куда произошел человек,<br />
<strong>от</strong>вечал: это не нашего ума дело! Павел<br />
хорошо знаю) — был затаенно наблюдателен.<br />
Много понимал. И эт<strong>от</strong> затаенный<br />
опыт, это понимание держал в себе до<br />
поры. Но именно на этом опыте сменяющихся<br />
эпох неуклонно формировалась<br />
личность.<br />
Его можно назвать — человек меняющийся.<br />
Для советского писателя уникальное<br />
качество.<br />
Я достаточно близко наблюдал<br />
Даниила Александровича несколько<br />
десятилетий и могу сказать с уверенностью<br />
— это не была конъюнктура. Он<br />
последовательно и органично осваивал<br />
приобретенный опыт.<br />
Мы несколько раз встречались и разговаривали<br />
в тяжелый и для него и для меня<br />
момент — травля, арест, ссылка Бродского.<br />
На эту тему сейчас немало спекуляций.<br />
А п<strong>от</strong>ому надо сказать — он тяжело ошибся<br />
вначале. Но понял, что ошибся. Я видел<br />
его на следующий день после суда и приговора.<br />
Он был в <strong>от</strong>чаянии. И, став первым<br />
секретарем Ленинградского Союза писателей,<br />
пытался исправить происшедшее.