2009 №4 ИЮЛЬ - АВГУСТ

литературнохудожественный 

и общественно-политический 

журнал 

издаётся с 1947 года 

Адрес редакции: 

670000, Республика Бурятия, 

г. Улан-Удэ, 

ул. Каландаришвили, 23 

СОДЕРЖАНИЕ 

ДРАМАТУРГИЯ 

Геннадий БАШКУЕВ. 

Чукча. 

Пьеса в четырёх эпизодах. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3 

Светлана ИМИХЕЛОВА. 

Современное и вечное. 

Драматургия Геннадия Башкуева. . . . . . . . . . . . . . . . .25 

ПРОЗА 

Владимир БАРАЕВ. Гонец Чингисхана. 

Роман. Новые главы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 36 

Валентин ОСИПОВ. 

О романе «Гонец Чингисхана». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66 

Евгений САМАРИН. Звёзды над Типуками. 

Повесть. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67 

Константин СОБОЛЕВ. Рассказы . . . . . . . . . . . . . . . 85 

Пётр МАНАННИКОВ. 

Спиртовый барон. 

Криминальная история. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 114 

Татьяна ГРИГОРЬЕВА. Два рассказа . . . . . . . . . . . 148 

ПОЭЗИЯ 

Виктор БАЛДОРЖИЕВ. Трава растёт. 

Стихи . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 29 

Артём МОРС. Другими словами. Стихи. . . . . . . . . 110 

Иван БАШАНОВ. Стихи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .144 

Алексей ГЕРГЕНОВ. В краю далёком. 

Стихи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .156 

ОЧЕРК, ПУБЛИЦИСТИКА 

Владимир АНТОНОВ. 

Феномен Итигэлова, потрясший мир. . . . . . . . . . . . 160 

КРИТИКА, ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ 

Доржи АНГАРХАЕВ. 

Элементы мифологии 

в бурятской литературе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .166 

Виктория НАЙДАНОВА. 

Нямбуугийн Нямдорж. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 170 

КРАЕВЕДЕНИЕ 

Фаина КОВАЛЕНКО. 

Пребывание декабриста А.Н. Муравьева 

и его семьи в г. Верхнеудинске. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 173 

НАРОДНЫЕ СТРАНИЦЫ 

Фирс БОЛОНЕВ, Лидия МИТЫПОВА, 

Евгений АВДЕЕВ. Стихи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178 

ИСКУССТВО 

ИЮЛЬ - АВГУСТ 

e-mail: Гирлянда цветов Анатолия Цыденова. . . . . . . . . . . .186 

unen@mail.ru 

№4 

НОВЫЕ КНИГИ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 188 

© ГУП «Издательский дом 

«Буряад унэн» АВТОРЫ НОМЕРА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 191 

2009

УДК 89 

ББК 84(2Рос=Буря)я5 

Генеральный директор - главный редактор А.Л. Ангархаев 

Редактор Н.Н. Ильина 

Ответственный секретарь Б.Л. Аюшеев 

Верстка А.О. Батомункуев 

На обложке работа Анатолия Цыденова «Дети и бараны». 

Ткань, акварель. 2006 г. 

. 

Редакция знакомится с письмами читателей, не вступая в переписку. 

Рукописи не рецензируются и не возвращаются. 

За достоверность фактов несут ответственность авторы статей. 

Их мнения могут не совпадать с мнением редакции. 

Б 183 

ГУП «Издательский дом «Буряад унэн»

драматургия 

Действующие лица: 

С Л А В А Чумаков, «Чума» 

Б О Р Я Шифрин, «Шифер» 

К Л А В А 

Ч У К Ч А 

Д Е В У Ш К А 

Геннадий БАШКУЕВ 

ЧУКЧА 

пьеса в четырёх эпизодах 

Действие происходит в Москве. 

Среди настенных «граффити» и надписей в глаза бросается свастика. Она 

нарисована на двери стандартной жилой коробки, которая убогим карликом 

лепится к небоскребу. Высотное здание закрывает солнце, вот почему в 

квартирке Славы Чумакова всегда темно. И в этой темноте отчетливо видны 

в окне горящие неоном этажи небоскреба, уходящие, кажется, к самому небу... 

До убогой служебной квартирки Славы доносятся звуки и краски мегаполиса: 

миганье рекламы, беспрерывный шелест шин и гудки, ровный неумолчный 

людской гул... 

Вечер. Лето. Раскрытое окно. Горит торшер. СЛАВА, сидя в трусах на 

тахте, пьет пиво, пялится в телевизор. На предплечье синеет армейская 

1

ГЕННАДИЙ БАШКУЕВ ЧУКЧА 

наколка. На спинке стула висит милицейская форма с сержантскими погонами. 

Он бездумно нажимает на кнопки пульта, пока не попадает на «Квартирный 

вопрос». 

СЛАВА. Во, суки, чё творят, чё творят!.. Уроды!.. 

Подходит к окну и грозит кулаком небоскребу. Упал на пол – отжался раз 

десять. Звонит сотовый телефон. 

Да, Боря, ты где?.. Все едешь?.. Да, все, откинулся... Условно-досрочно, ха!.. 

Да, отпускные получил... Кто, я запыхался??.. Не, не то, чё ты думаешь, хе... 

Я тут типа евроремонта затеял, поял, да?.. Не, не боись, приползай, Шифер... 

Тут есть кому заняться... евроремонтом-то... А как же, с меня причитается!.. 

Ползи давай. Я тут свежий анекдотец в отделе раздобыл. Про чукчу. Короче, 

прикатишь – расскажу, упадешь! Да! Борюсик, пожрать там чего-нибудь 

прихвати, а то Клавка на смену ускакала... Жду. Конец связи. (Громко.) Эй 

ты, Чукча! Э! К ноге!.. 

В проеме, не спеша, появляется Ч У К Ч А – человек азиатской наружности, 

средних лет. 

Руки и брюки вымазаны, галстук упрятан под рубашку: видно, что к 

работе загодя он не готовился. В руке – мастерок. 

Ну, чё гачу мочишь? Как там плитка, не отвалится? Ты смотри мне, мля, 

ровнее клади!.. Чё молчишь? По-русски сечешь? 

ЧУКЧА. Да. 

СЛАВА. Будешь знать, как по столице без регистрации шастать! Это тебе, 

брат, не тундра. 

ЧУКЧА. Я не чукча. 

СЛАВА. Да какая разница! 

Ушел в санузел, вернулся. 

Ладно... Нормальный ход... Кладешь вроде ровно... И раствор – самое то. В 

натуре, типа строитель? 


СЛАВА. Жрать хочешь? 

ЧУКЧА. Не очень. Мне бы паспорт... 

СЛАВА (неприличный жест). А это не видел? Пока работу не сделаешь 

– хрена, поял, да! 

ЧУКЧА исчез. 

СЛАВА походил по комнате, полистал журнал, взял в руки сотовый 

телефон, попробовал поиграть в игры, отшвырнул, включил телевизор – он 

не знает, чем заняться. Снова взял в руки сотовый. 

Алле... Здорово, орлы... Вы где? На Кутузовском... Как типа служба?.. 

(Хохочет.) Чего-о? Обоссался? Из-за наручников!.. Да вы хоть тысчонкуто, 

мля, с него слупили?.. Правильно, понаехали тут... Короче, как урожай?.. 

Не хило, хотя не вечер... Уф, я-то хоть, слава богу, свое оттрубил... А как же, 

Толян, с меня причитается... Да какой отдых, да какие бабы, Толян, я вот думаю 

тут типа евроремонтом заняться... Кафель, унитаз, мля... Бригаду нанял... А 

вы парьтесь, парьтесь, не шлангуйте там, менты, и про баб забудьте... Привет 

боевому экипажу от Славы Чумы... Конец связи. (Отшвырнул сотовый.) Эй, 

Чукча! Алле, ты где? Эй!..

Появился ЧУКЧА. 

Чё молчишь, мля? Как ремонт, грю?.. Короче! 

ЧУКЧА. Стеклорез плохой. 

СЛАВА. Гонишь!.. Я сам в стройбате пахал, сечешь? Фуфло не пройдет... 

Стой, ты никак до ветру собрался? 

Пауза. 

ЧУКЧА. А можно? 

СЛАВА (хохочет). Можно! Куда ты, мля, без паспорта!.. Нет, стой... Там, в 

подъезде шпана, сплошной гитлерюгенд, в натуре... Валяй. 


СЛАВА ушел на кухню, вернулся с банкой пива и бутылкой водки. 

Задумчиво смотрит на водку, открывает банку пива. 

Звонок в дверь. СЛАВА ушел. Радостные крики в прихожей. Возвращается 

вместе с БОРЕЙ, брюнетом. Боря одет по моде, в руке у него пакет, в другой 

он вертит ключи от машины. 

БОРЯ. Хай, пипл. 

СЛАВА. Хайль. 

БОРЯ. Идиот. 

СЛАВА. Чё так долго, Борман? Я тут со скуки подыхаю, мля. 

БОРЯ. Виноват, товарищ сержант Чумаков, пробки, сами знаете... 

(Козыряет). 

СЛАВА. К пустой башке руку не прикладывают. Сразу видно, не служил, 

иудей. А у тебя, мля, башка не пустая, знаю с первого класса... 

БОРЯ. Ха! Кто тебе давал контрольные списывать? Ты мне, Славян, по гроб 

жизни обязан! 

СЛАВА (жест). А это не видел? Когда у тебя школьный завтрак отбирали, 

ты к кому бежал, забыл? 

Вынимают из пакета готовую к употреблению снедь. 

СЛАВА разливает водку. 

СЛАВА. Ну, погнали... 

БОРЯ. Погоди ты, Чума. Давай цивилизованно релакснем. За отпуск, что 

ли? 

СЛАВА. Ага. 

Шум сливного бачка. 

БОРЯ. Ого! Отпуск начался! Шерше ля дам! 

СЛАВА. Чё, очумел? Клавка придет – башку отвертит. И вообще, я решил 

с этим делом, короче, завязать... Обрыдло... Вирусы всякие... Хочу сына, можно 

дочку... А чё, нормальный ход! 

БОРЯ. Да... Клава девушка хорошая... Тут тебе повезло, брат, ничего не 

скажешь... Клава-то... 

СЛАВА. «Повезло». Уперлась, поял, да?.. Кипеш такой. Пока квартиры не 

будет – никаких детей... Вот, решил для начала ремонт сделать в ванной... На 

понт Клавку взять! Эй, Чукча! 

Появляется ЧУКЧА. 

ГЕННАДИЙ БАШКУЕВ ЧУКЧА


Во, видал? Рабсила! Чё прищурился? Поздоровайся с гостем нашей яранги. 

Скажи: «Салам алейкум!» А ты, Шифер: «Шолом алейхем!» (Хохочет.) 

ЧУКЧА. Здрасте. 

БОРЯ. Братский привет трудящимся Востока. 

СЛАВА. Свободен. 


БОРЯ. Ну, ты, Чума! Сколько раз повторять. Шолом Алейхем – это 

писатель. Хороший писатель, между прочим, тебе его ни в жисть не прочесть... 

Двоечник! 

СЛАВА. Ладно, не кипишись, брат. Давай лучше по второй... 

БОРЯ. Сколько раз повторять. У меня мать русская, а отец только 

наполовину... И фамилия от него – Шифрин. Я квартерон, понял? 

СЛАВА. Понял, квартирант. Квартирка у тебя – зашибись! 

БОРЯ. Чума!.. 

СЛАВА. Кончай кипеш... Ну, извини, Борман... Да я за тебя хошь кому 

глотку порву, поял, да!.. Мало я тебя крышевал, когда ты шмотками торговал... 

БОРЯ. Какая крыша без шифера? 

СЛАВА. Нормальный ход! Старик, мы нужны друг другу. 

БОРЯ. Лады. Гоу! 

Выпивают, закусывают. 

А скажи, Славян, на фига, пардон, тебе ремонт? Насколько мне известно, 

это служебная площадь. 

СЛАВА. А чё, понт!.. Может, Клавка подобреет... Тебе не понять. Ты-то себе 

хату в Москве сделал. 

БОРЯ. А ты спросил, какой ценой она мне досталась?.. Одна комната, и та у 

черта на куличках, за Кольцом... 

СЛАВА. Ладно, забыли. Короче! Анекдот в тему. Чукча в Москве потерял 

жену... 

БОРЯ. Вау! Интрига! 

СЛАВА. Не перебивай. Слушай сюда. Свежак. В отделе сегодня рассказали. 

Чукча в Москве потерял жену. Ну, куда деваться, пришел в ментуру. Дежурный 

его спрашивает: какие типа приметы... А тот прищурился – не сечет ни хрена. 

Чукча же! Ну, короче, капитан ему популярно: вот у меня жена, к примеру. 

Приметы – ноги от ушей, блондинка, грудь шестого размера, талия – во! Попа 

– во! Особые приметы: родинка на левой полужопице. Усек, мол? А у твоей 

бабы какие приметы? Чукча – капитану: да нету примет у ней, начальник, 

совсем нету, однако. Маленькая, черенькая, ни сисек, ни писек, ноги кривые 

– да ну ее на хрен, давай лучше твою жену искать! (Хохочет). 

БОРЯ. Неплохо. 

Выпивают. 

СЛАВА. Эй там, на драге! Алле! Эй, киль манда! (Стучит ножом по 

бутылке.) 

Неспешно появляется ЧУКЧА. 

ЧУКЧА. Ну? 

СЛАВА. Ты, чебурек! Где от манды киль, я спрашиваю? 

ЧУКЧА. Не знаю. 

СЛАВА. Ты вот мне скажи, чукча...


СЛАВА. Да какая разница! Ты мне скажи лучше. Говорят, обычай такой у 

вас есть – гостю уступать жену на ночь. Есть? А то мы в отделе поспорили... 

ЧУКЧА. Нет такого. Может, у вас тут есть, а у нас нету. 

СЛАВА. Ишь ты, освоился. Однако. 

БОРЯ. Оставь его. 

СЛАВА. Нет, пусть он скажет! Жену отдашь, если я к тебе приеду в чум? С 

подарками! 

ЧУКЧА ушел. 

Слушай, он нами брезгает. В натуре. 

БОРЯ. Оставь его, пусть работает. А то Клава придет, а ничего не сделано. 

СЛАВА. Это ты верно сказал, Шифер. Клавка порядок уважает. 

БОРЯ. И пожрать чего дай. Голодный работник – плохой работник. Немцы, 

и те кормили. Slaven sind sklaven. 

СЛАВА. Ты чё там, про меня гонишь? На еврите? 

БОРЯ. Не врите. 

СЛАВА. Ладно, дай вот бутерброд. Я тут откусил малость... 

БОРЯ делает новый бутерброд и уносит. 

СЛАВА разливает водку, пялится в телевизор. Вернулся БОРЯ. 

СЛАВА. Чё так долго, Борман? Еврейско-чукотский заговор, да? (Хохочет.) 

А чё, Абрамович деньжат подкинет, ха! Купите себе «калашей»... 

БОРЯ. Перебор, Чумаков. С нашими рожами да в «калашный» ряд? 

СЛАВА. Каждому – свое, старик. Слушай, как «Челси» сыграла против 

«Ливерпуля»? 

БОРЯ. Ты где его раздобыл, Чума? У трех вокзалов? 

СЛАВА. Чукчу-то? А чё, все по закону! Едем, видим – без регистрации. И 

бабки зажал, даже пятихатки не дал, поял, да. Ну, везем в отдел. Он брыкаться 

давай, что-то про больницу лопочет. Главно, чисто по-русски. Ну, дали по печени 

разок... Я его сразу спросил: или паришься в и-вэ-эсе, штраф еще навесят. Или 

отрабатываешь у меня дома... А чё, нормальный ход! Все по-честному, Шифер. 

У Чукчи спроси, раз не веришь. 

БОРЯ. Ты б фартук какой дал, ему в больницу потом... 

СЛАВА. Пусть раздевается догола, мля, мы его там в ванной до утра закроем. 

Пожрать дадим, воды там навалом... Все лучше, чем в «обезьяннике». Ты сядь, 

сядь, правозащитник, видали мы таких. Дашь палкой по почкам, враз умнеют 

и к маме просятся. И друг друга заложить готовы за копейку. И все – членыкорреспонденты, 

что характерно. 

БОРЯ. Ну ты и мент, Чума! 

СЛАВА. А ты чё пургу несешь, Борюсик? Вас, евреев, «калашом» в менты 

не загонишь. Все хотите в белой рубашке с галстуком, а дерьмо кто разгребать 

будет, Пушкин? Ты знаешь, сколько в Москве дерьма, Борюсик? Понаехали 

тут... черные... Здесь своей грязи хватает... В натуре. 

БОРЯ. Ты бы Пушкина не трогал, а, санитар общества! 

СЛАВА. Короче! 

БОРЯ. Фак!.. 

СЛАВА. Факт. 

БОРЯ. Анекдот. 

СЛАВА. Про чукчу? 

Выпивают. 

7 



БОРЯ. Про Абрамовича. 

СЛАВА. Валяй. 

БОРЯ. Родился в лучших домах Лондона мальчик и молчит. Два года молчит, 

десять. И вот в тринадцать лет за обедом говорит: «Фу, пересолено!» Отец 

накинулся: чего ты, мол, тринадцать лет молчал, паршивец? А он: «Раньше все 

было нормально, сэр». Хе-хе. 

Пауза. 

СЛАВА. Предупреждать надо, Боря. Где смеяться. Ты лучше слушай сюда... 

Чукча купил автомобиль, а гаража-то нету... 

БОРЯ. Короче, мы релакснем еще или нет? 

СЛАВА. В смысле? 

БОРЯ. В смысле, за второй. 

СЛАВА. А ты не взял? Вот иудей! Зажал копейку. 

БОРЯ. А кто отпускник? Пойдет кто, я спрашиваю? 

СЛАВА. Только не Чукча. 

БОРЯ. Убежит? 

СЛАВА. Куда он побежит без паспорта? Ему ж вместо водки минералку 

впарят! Увидят, что чукча, и впарят! 

БОРЯ. Ладно, давай я. 

СЛАВА (дает деньги). И пожрать чего. Ты там, Боря, в подъезде 

осторожнее, шпана, скины, мля, они черных не любят... извини, Боря, ну... 

этих... брюнетов... Я сам их не люблю, подонков. Ловят кошек и того... пытают... 

Если что, свистни, мобилу возьми. 

БОРЯ. Не пыхти, гражданин начальник. Все тут знают, что я к тебе хожу. 

СЛАВА. А! Нормальный ход. 

БОРЯ ушел. 

Эй, на Чукотке! Чё молчишь! Ау-у! (Ушел). 

Появляются через минуту в комнате оба. 

Иди, иди, не боись, сядь за стол, поговорим как белые люди. 

ЧУКЧА. Я грязный. 

СЛАВА. Правильна. Ты, однако, грязный. Ты вообще когда-нибудь по 

жизни умывался? 


СЛАВА. Надо говорить: «Да, сэр». 


СЛАВА. Что – «да»? 

ЧУКЧА (с усилием). Сэр. 

СЛАВА. Молодец. Садись... Жуй что хочешь. Чебуреков нет. Пить я тебе не 

дам, не мечтай. Пьяный работник – плохой работник. Так? 

ЧУКЧА. Так. 

СЛАВА. Не так! 

Пауза. 

ЧУКЧА. Да, сэр. 

СЛАВА. Нормальный ход. Кушай. 

ЧУКЧА. У меня руки грязные. 

СЛАВА. Сидеть! Сейчас ты увидишь, что сержант Чумаков не только белый, 

но и пушистый.

Ушел. ЧУКЧА успел схватить со стола кружок колбасы и, не жуя, 

проглотить. 

СЛАВА возвращается с тазиком воды. 

Вот, видишь, Чукча, ты там в сортире про человеческое достоинство поносишь, 

а мне не западло... Чумаков не гордый. Щас будем руки мыть... Пока тепленькая... 

Как в лучших домах Лондона, Парижа и Москвы. Мойте руки перед бедой. Сидеть! 

Над столом неудобно, мля. Грех! Давай ручки-то... Так, теперь вторую... 

Как только ЧУКЧА подал обе руки назад, СЛАВА ловко, одним движением, 

надел наручники. 

Сидеть, я сказал!.. 

Пьет пиво. 

Дурак ты, Чукча, однако. Ты вот к тюленю крадешься с подветренной стороны, 

так? 


СЛАВА. Не перебивать старших по званию! Давай поговорим... Лично я против 

тебя ничего не имею. Чукча, хоть и в чуме, хоть и грязный, но наш, расейский 

грязнуля. Мы все грязнули, поял, да? Опять же стреляет метко, а я это уважаю... 

Из вас бы киллеров понаделать, в натуре. Во, братва дала маху! И недорого. В 

смысле, черных мочить. В глаз, чтоб шкуры не портить. И ликвидировать вас потом 

не жалко... Короче, лично для меня чукча лучше хачика, сечешь? Чукча, хоть и 

тупой, но не злой. А эти злые. И евреев лучше. Те хитрые и опасные. Однозначно! 

Так, да? Так? Говори: да, сэр. 

ЧУКЧА. Да, хер. 

СЛАВА. Так вот, да? Пересолил, да? «Раньше все было нормально, сэр!» А олени 

лучше, да? Я к нему всей душой, а он ко мне с хером! Короче, будешь работать или 

будешь шланговать? На вот, жри давай. 

Сует в рот колбасу – ЧУКЧА выплевывает. 

Чукча ты неблагодарная! Я ж тебя из «обезьянника» вытащил, слышь, ты, 

обезьяна? Перед ребятами за тебя поручился, рожа ты немытая. В дом привел, 

за стол усадил, как равного... Если б не я, ты бы там загнулся... За базар отвечать 

надо. Правильно себя вести. Был базар? 

ЧУКЧА. Ну, был. 

СЛАВА. Ты кладешь плитку и сваливаешь. Было? Было. Делов-то на день, я 

тебе как бывший командир отделения стройбата говорю. А ты чего, понты гнуть? 

Ты зачем в Москву, мля, приехал? 

ЧУКЧА. Племянник в больнице. Операция у него. 

СЛАВА. Тем более, должен стараться. Чтоб поскорее, значит, поял, да? 

ЧУКЧА. Я буду стараться, товарищ сержант, если вы извинитесь... 

СЛАВА. Так, да? Ты оленей где припарковал? 

ЧУКЧА. Каких оленей? 

СЛАВА. На которых в Москву прискакал, урод! Щас, погоди, запряжем... 

Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним, ты увидишь, что напрасно 

называют Север крайним... Крайним будешь! 

Схватил целлофановый пакет со стола и надел на голову ЧУКЧЕ. 

Ну, как – бескрайний Север-то, а? Ну, чё, прищурился?! Во, делаем большие 

русские глаза... 



10 

Снял пакет. ЧУКЧА кашляет. 

Ну, будешь работать? 

ЧУКЧА. Да... (Кашляет.) 

СЛАВА. Говори, простите меня, товарищ сержант Чумаков, тупого грязного 

чукчу... 

ЧУКЧУ. Простите... чукчу... (Кашляет.) 

СЛАВА. Тупого грязного! 

ЧУКЧА. Тупого... грязного... 

СЛАВА (поет). «А чукча в чуме, чукча в чуме ждет рассвета!» Петь! 

ЧУКЧА. Я не могу... сейчас... (Поет.) «Чукча в чуме... ждет...» (Кашляет.) 

СЛАВА. Что, белый медведь на ухо наступил? Щас ты еще не то запоешь! 

Вдруг налетает БОРЯ, валит СЛАВУ на пол, срывает пакет с головы. 

А, это ты, Борух! Так и знал! 

БОРЯ. Идиот! 

СЛАВА. Суки, христопродавцы! 

БОРЯ. Дубина! Это же подсудное дело! А если он в милицию побежит? 

СЛАВА. Ха. 

БОРЯ. А если у него сердце – кирдык? А если труп? 

СЛАВА (отрезвел). Труп? Зачем труп? Огненная вода и местные трупы, 

ха... (Встал, сел к столу.) Не, мокруха нам ни к чему. Водки взял? 

БОРЯ. Учти, если что, меня здесь не было. 

СЛАВА. Чё гачу мочишь! Не ссы. Наливай давай. Короче! 

БОРЯ. Короче, я пошел домой. 

СЛАВА. Стоять! Боря, погоди... Ну, извини, малость лиху дал... Чукча, 

извини... Ну, кончай, что мы, из-за какого-то чукчи ссориться будем, да? Мы 

ж с первого класса... 

БОРЯ. Да, Славик, с первого класса ты здорово изменился... А вообще-то, 

для общего сведения, чукча тоже человек. Гражданин Эр-Фэ. Впаяют срок, 

мама не горюй. 


СЛАВА. Слыхал? Говорит. Значит, живой. Погнали дальше... Я ж тебя в 

школе защищал всегда, помнишь? Ну, чё, я должен один эту водяру хлестать? 

Я не умею... И потом, скоро Клавка придет. Она к тебе хорошо относится... 

БОРЯ. Вон с чукчей пей. 

СЛАВА. Не, ему работать еще. Он еще половины не поклал. 

БОРЯ. И не покладет. Ты для начала сними наручники. 

СЛАВА. Легко! (Отомкнул наручники, оставив один.) Стой, Чукча. Ты 

куда, в прокурору? (Надел второй наручник на свою руку.) Посиди пока 

рядом... Дай сообразить. Выпить хочешь? 

ЧУКЧА. Хочу. 

СЛАВА. Борман, изобрази. 

БОРЯ разливает водку. Пьют, закусывают. 

ЧУКЧА. Хорошо сидим, однако. 

БОРЯ. Приезжайте к нам еще, дорогие гости столицы. 

ЧУКЧА. Уж лучше вы к нам. 

Смех. Разливают по второй. 

СЛАВА. Анекдот. Чукча купил автомобиль, а гаража-то нету... 

БОРЯ. Слышали уже.

СЛАВА. Разве? 

Появляется КЛАВА, привлекательная молодая женщина. 

КЛАВА. Нда, состав классический... Привет, Боря. 

БОРЯ. Здравствуй, Клава. 

СЛАВА и ЧУКЧА поневоле встают одновременно. 

СЛАВА. Вот, Клава, отпуск, значит... Я там только две сотни потратил – в 

отделе ребятам проставился, и все – ни-ни. 

КЛАВА. У нас гости? 

СЛАВА. Э-э... познакомься. Это вот гость с далекой Чукотки... 


СЛАВА. Да какая разница! 

КЛАВА. А у гостя есть имя? 

ЧУКЧА. Да какая разница. 

КЛАВА. Ясно. Клава. 

ЧУКЧА. Очень приятно, однако. 

КЛАВА. А почему у гостя с далекой Чукотки на руке наручники? 

БОРЯ. Да здравствует русско-чукотская дружба! 

СЛАВА. Он это... того... подозреваемый... В оперативной разработке... 

КЛАВА. Вячеслав, ты уже стал пить с подозреваемыми? 

БОРЯ. Он плитку там, в ванной, кладет. И хорошо кладет. Причем, 

бесплатно. 

СЛАВА. Анекдот. Чукча купил «Тойоту», а гаража-то нету... 

КЛАВА. Сто раз слышали! 

СЛАВА. А знаете, как по-чукотски «хрен». В смысле – член. Лелёк-х! Так, 

нет? 

ЧУКЧА. Не знаю. 

КЛАВА. О, господи!.. Совсем шизанулся со своими чукчами! (Унесла 

грязную посуду.) 

БОРЯ. Да сними ты эти чертовы наручники! Народ смешить. 

СЛАВА. Не убежишь, ты, член-корреспондент? 

ЧУКЧА. Паспорт давай, гражданин начальник – убегу. 

БОРЯ. Да отдай ты, Славян, человеку паспорт! 

Возвращается КЛАВА с салатом и прибором. 

КЛАВА. А он неплохо кладет плитку. Ровненько так... И рисунок веселенький. 

Вот когда, Слава, мы заедем в новую квартиру – желательно такой же. 

СЛАВА. Сделаем. Чукчу поймаем и сделаем. 

КЛАВА. А в чем гражданин чукча подозревается? 

СЛАВА. Да ерунда, фуфло... 

БОРЯ. Он жену в Москве потерял. 

Разливает водку. 

КЛАВА. Ты же знаешь, Боря, я не пью водку. 

БОРЯ. Джаст э моумент. (Извлекает из пакета вино.) Шерше для дам! 

КЛАВА. Ой, Борька, мое любимое! (Целует Борю.) 

СЛАВА. Скажите, мля, какие нежности. 

БОРЯ наливает вино. 

11 



12 

БОРЯ. Тост. За Пэ-Зэ-Дэ! 

СЛАВА. А по рогам? 

БОРЯ. За присутствующих здесь дам! Все пьют стоя. 

СЛАВА. Ну и пейте. А я посижу. Отпуск у меня или нет? 

ЧУКЧА встает – поневоле встает и СЛАВА. 

Выпили, закусили. 

КЛАВА. Извините, салат на скорую руку... На чем мы остановились? 

Товарищ чукча потерял в Москве жену... Я не понимаю, что здесь смешного? И 

что, теперь за это сажают? 

СЛАВА. Он подозревается... того... что замочил ее, в натуре... 

КЛАВА. Ужас какой. 

БОРЯ. Да нет, Славян все перепутал спьяну. Жена гражданина чукчи 

подала на алименты. Короче, он в розыске. И приметы сходятся. 

КЛАВА. Это правда, гражданин чукча? 

ЧУКЧА. Не совсем. Это анекдот такой. 

СЛАВА. Шутка. (Отмыкает наручники.) Сделаешь – получишь паспорт, 

поял, да? 

КЛАВА. Впрочем, я не удивляюсь. Слава так часто рассказывал анекдоты 

про чукчу, что он не мог не возникнуть в этой квартире... 

СЛАВА. Посидел с белыми людьми – иди работай, Чукотка! Арбайтен. 

ЧУКЧА. Давай паспорт – буду работать. Я человек? 

Пауза. 

СЛАВА. Ну, допустим. А без паспорта западло? 


СЛАВА (жест). А этого не хотел? 

КЛАВА. Отдай паспорт человеку – пусть идет, куда хочет. Сам плитку 

докладешь не хуже. 

СЛАВА. Он пойдет туда, куда ему скажут. 

Крики в подъезде. Стук в дверь. 

Начинается... 

КЛАВА. О, господи, опять у Хохряковых... (Гостям.) Сын – пьянь, 

избивает мать... 

БОРЯ. Тут у вас не соскучишься. 

КЛАВА. Ужас, Боря. Живем, как в гетто. Алкаши, шприцы... Да еще 

бритоголовые эти... 

СЛАВА. А чё, скины – реальные пацаны. А то понаехали тут... 

КЛАВА. Ты-то сам откуда приехал? Москвич выискался! Вот Борька – 

москвич. А ведь вместе начинали. В общем, тебе не понять, Боря. Живешь в 

новой квартире... 

БОРЯ. Да какая квартира. Одна комната... 

СЛАВА. Да? А одна комната – сто квадратов... Прибедняются. Жидовская 

манера. 

БОРЯ. Восемьдесят, Слава, девяносто от силы. 

Крики. Стук в дверь. 

СЛАВА надел фуражку, вышел. 

Слышен его голос: «Ну, что у вас опять? В отпуске я!» 

ЧУКЧА. Пойду поработаю, к утру успею... (Ушел).

Пауза. 

КЛАВА. Я так рада, что ты пришел, Боря. Знаешь, он стал просто 

невозможен... 

БОРЯ. И я рад. 

КЛАВА. Знаешь, я так устала... Стоишь на ногах всю смену, народ злой, 

придешь – поговорить не с кем... 

БОРЯ. Давай выпьем. За тебя. 

КЛАВА. За тебя. 

Чокаются. 

Возвращается с початой бутылкой водки СЛАВА. Он заметно окосел. 

СЛАВА. Чё это вы вдруг? 

КЛАВА (отодвигаясь). А что это мы вдруг? 

СЛАВА. Сидите... так... 

БОРЯ. Как? 

СЛАВА. Как лежа... 

КЛАВА. Белая горячка. 

СЛАВА. Ладно, проехали... Во, хохряковская мамаша дала. Короче, я его 

зафиксировал. К батарее. 

КЛАВА. Сам пей эту гадость. 

СЛАВА. И буду. (Выпил.) И вы будете. Чистенькие... голубки. 

Разливает водку. 

БОРЯ. Послушай, Славян, это уже перебор. 

СЛАВА. Это – очко. В пользу банкующего. 

БОРЯ. Я – пас. 

СЛАВА. Я банкую, поял, да? Тяни, я сказал... И нечего ухмыляться. Думаешь, 

не вижу, зачем ты сюда ходишь? Клавдия... Шифер! А чё, нормальный ход! 

(Жест.) А вот это видел? Здесь тебе не Чукотка! Жену уступать гостю на ночь 

я не намерен. Лелёк-х!.. 

БОРЯ. Чумаков, выйдите из класса! В понедельник в школу вместе с 

родителями! 

КЛАВА. Олигофрен! 

СЛАВА. А тебе олигарх нужен? 

БОРЯ. Фак!.. 

СЛАВА. Факт. Евреи здесь ничего иметь не будут! Каждому – свое, слыхал 

такое? 

БОРЯ. Послушай, ты, рыло, ты уже достал своими намеками... С первого 

класса! Я не еврей. Я квартерон. 

СЛАВА. Во, квартирант. Прописался тут... 

КЛАВА. Не обращай внимания, Боря. 

СЛАВА. А ты - квартирантка. 

КЛАВА. А ты, Чумаков, лузер. 

СЛАВА. Еще неизвестно, кто сел в лужу! 

КЛАВА. Ты бы лучше помолчал про квартиру. Это – типа квартира? 

Живем, как изгои! Служебное жилье, блин! Если тебя застрелят бандиты, 

меня в двадцать четыре часа вытурят из Москвы! Сержант, и тот младший! 

СЛАВА. Неблагодарная... Если б не я, давно б стояла на дороге... Видали мы 

таких... в натуре... 

КЛАВА. А вот и враки. Я в университет поступала... А этот схватил паспорт 

и в загс! Прописку обещал... Дурочка была потому что. 

СЛАВА. Да я зае... заколебался людей на улицах ловить! И на бабки 

13 



разводить! И все ради чего? Иной раз поймаешь какого-нибудь негра или 

косоглазого, а у него прописка – глазам не веришь! 

КЛАВА. Значит, умеют люди устраиваться. Не чета тебе. Еще детей ему 

подавай! Нищету плодить? 

СЛАВА. Тем более. Пора в Москве порядок навести. Чукча где? Где Чукча, 

я спрашиваю?! 

БОРЯ. Донт уорри. Работает твой чукча. 

14 

СЛАВА ринулся в санузел. 

Спустя полминуты выводит ЧУКЧУ в комнату. 

СЛАВА. Во, шлангом прикинулся! Типа работает он... В отказ пошел! 

БОРЯ. В самом деле, мужик, тебе дешевле выйдет. 

ЧУКЧА. Давай паспорт – буду работать. 

СЛАВА. Ладно, не кипишитесь... Не хотите – не надо. Пусть Чукча пойдет 

выбросит мусор – и я отдам документики. 

ЧУКЧА. И все? 

СЛАВА. Слово мента. 

ЧУКЧА ушел. 

Пауза. СЛАВА хихикает. 

СЛАВА. Там... в подъезде пацаны эти торчат... наши пацаны... вот в таких 

ботинках... Они его научат не мусорить... 

БОРЯ встал. 

Сиди, Борюсик. А то они и тебя уделают под горячую руку. 

КЛАВА встала и, подумав, села. 

Пауза. 

БОРЯ. Шакал. 

СЛАВА. Ты это про кого, Борюсик? 

БОРЯ. Догадайся с трех раз, тормоз. Двоечник. 

СЛАВА. А ты умный? Умный, да? Умники. Евроремонт в стране устроили! 

Еврейский ремонт, поял, да? 

БОРЯ. Мразь. 

СЛАВА бьет Борю в лицо. Боря падает. 

КЛАВА. Я уйду от тебя, подонок! Псих! 

СЛАВА. Заткни фонтан. Хотели рога мне наставить, да? Как у чукотского 

оленя? 

БОРЯ (сплевывает кровь). Shit!.. 

СЛАВА. Щит и меч. 

БОРЯ (встал). В милицию я обращаться не буду, не надейся. Свои люди 

– сочтемся. 

СЛАВА. Хорошо сидим, однако. 

2 

На следующий день. 

Вечер. В окне тысячами огней горит небоскреб. В квартире Чумакова

темно. Звонит сотовый. Загорается торшер. На столике початая бутылка 

водки, грязная посуда. 

На тахте спят двое. 

СЛАВА встает с тахты, нашаривает телефон. 

СЛАВА (зевает). Ну?.. Чё те надо, умник?.. Спим мы... Детское время?.. 

(Поднес мобильник к свету, посмотрел время, присвистнул.) Факт!.. Короче, 

иди отсюда! А то еще один фонарь навешаю, Борюсик. Конец связи. 

С постели встает ДЕВУШКА. 

ДЕВУШКА (щурясь на свет). Ой, который час? 

СЛАВА. Время детское, крошка. Одиннадцать. 

ДЕВУШКА. Мы так рано легли? 

СЛАВА. Это была тяжелая работа, Нинок. (Шлепок по попе). 

ДЕВУШКА. Я не Нина. 

СЛАВА. Да какая разница! Спи. 

ДЕВУШКА. Сейчас. Схожу пи-пи. 

Ушла. Крик. Прибегает из санузла. 

Там... там человек... И кровь в раковине... 

СЛАВА. Тихо, человека разбудишь. 

ДЕВУШКА. Я еще успею на метро... 

СЛАВА. Не боись... Спи. А впрочем, как хочешь... 

ДЕВУШКА. А он... того... живой? 

СЛАВА ушел в санузел. 

ДЕВУШКА быстро одевается. 

СЛАВА возвращается. За ним, прихрамывая, идет ЧУКЧА. Его лицо 

разбито. 

СЛАВА. Во, живой, как видишь... Я тебе его специально привел. Познакомься. 

Это Чукча. А это... сам видишь... 

ДЕВУШКА. Как вы меня напугали, Чукча! 

ЧУКЧА. Я не Чукча (Схватился за бок, застонал). 

СЛАВА. И по-русски шпрехает. А кровь в раковине оттого, что какие-то 

хулиганы избили его в подъезде. Так, да? 

ЧУКЧА. Да, хер. 

СЛАВА хохочет. 

ДЕВУШКА. Тогда я схожу кой-куда. (Ушла). 

ЧУКЧА. Гони, чего обещал. 

Пауза. 

СЛАВА наливает водки. ЧУКЧА пьет и мычит – губы разбиты. 

СЛАВА. Водка – это первое лекарство для русского человека. И для чукчей 

тоже. Кабы не я, эта шпана тебя бы точно запинала, в натуре! Я тебя, можно 

сказать, из лап смерти вырвал, поял, да? Легко отделался... 

ЧУКЧА. Спасибо, конечно... 

СЛАВА. Свободен. Паспорт я тебе вернул... На метро, так и быть, дам. 

15 



ЧУКЧА. В больницу уже не пускают... И потом, куда я в таком виде? Ваши 

менты опять заберут. И бок болит... Кровь идет... (Кашляет). 

СЛАВА. Как хочешь... Можешь перекантоваться до утра... там, у двери... 

16 

ДЕВУШКА вернулась. Она умылась, повеселела. 

ДЕВУШКА. Какой у тебя, Славик, интересный дизайн. 

СЛАВА. Называется – бардак. Курить хоть есть? 

ДЕВУШКА. Вот, последняя... 

Курят по кругу. 

Наливает себе водки – «выжимает» бутылку до последней капли. 

СЛАВА. Однозначно! 

Стук в дверь. СЛАВА вышел. 

Кто там? 

Голос БОРИ. Это я, Борис. 

СЛАВА. Аусвайс! 

БОРЯ (из-за двери). А это не видел? 

СЛАВА. Видел. Чё надо? 

БОРЯ. Шоколада. 

СЛАВА. Шок – это по-нашему. В смысле, по рогам. Короче! Фэйсконтроль. 

Белые люди и белые бабы проходят бесплатно. Для остальных входной билет 

– пузырь. Как слышите – прием? 

БОРЯ. Да взял я водяру. 

СЛАВА распахивает дверь. 

СЛАВА. Борюсик! Что ж ты сразу-то?.. Пароль забыл? 

Объятья. 

Проходи, родной. Накрывай поляну. Со вчерашнего дня ты совсем не 

изменился! 

БОРЯ. И я узнал бы тебя из тысяч харь. (Входит в комнату). Всюду 

жизнь. 

ДЕВУШКА. Здрасте (Прихорашивается). 

БОРЯ. Братский привет трудящимся Востока. 

СЛАВА. Салам алейкум. 

БОРЯ. А товарищ с далекой Чукотки еще здесь? 

ЧУКЧА. Олени встали. Бензин – ёк. 

СЛАВА. Познакомьтесь. Мой друган Борух. В миру – Боря. С первого 

класса воюем. 

ДЕВУШКА. Оля. 

СЛАВА. Погоди... Ты же Таней была! 

ДЕВУШКА. А какая разница. Пусть будет Таня. 

БОРЯ. Шерше ля фам. Он вас, пардон, уже шерше? 

ДЕВУШКА. Мм... так себе... 

СЛАВА. Поговори мне тут еще. Шерше бля дам. 

ДЕВУШКА. Сейчас уйду. 

СЛАВА. Тогда выпьем на дорожку. 

ДЕВУШКА. Шутка.

Выпивают. ЧУКЧА выпил и схватился рукой за губы. 

БОРЯ. Славян, а где Клава-то? 

СЛАВА. Короче, уехала она. Типа к матери. В свой Мухосранск. Кипеш 

такой! 

БОРЯ. Тогда гуляем. Шоу маст гоу он. 

ДЕВУШКА. Чего? 

ЧУКЧА. Без перекуров. 

ДЕВУШКА. Какой интересный мужчина. 

БОРЯ. Засим разрешите откланяться. 

СЛАВА. Постой... Ты чего приходил-то? 

БОРЯ. Пожелать спокойной ночи. 

ДЕВУШКА. До метро не подбросите, Боря? 

БОРЯ. Но, учтите, только до метро. 

ДЕВУШКА. А что, можно и в машине. 

СЛАВА. Сидеть! Я чё, один должен эту водяру жрать? 

БОРЯ. Вон с Чукчей пей. 

СЛАВА. Да он человек, что ли? (Чукче.) Посидел с белыми людьми – иди 

спи. Там, у двери коврик... Будешь лаять, ежели кто. 

ЧУКЧА вышел. 

Ну и валите отсюда! Мне больше достанется. 

Дверной звонок. 

СЛАВА. Начинается... Алкаш снизу. Жену избил. По графику пора бы уж... 

Не, я им чё, мля, участковый? 

Шорох ключа. Появляется КЛАВА. 

КЛАВА. Нда, состав классический. Трое в лодке, не считая собаки породы 

сука. Привет, Боря. 

ДЕВУШКА. Я сейчас уйду. 

СЛАВА. Стоять! Клава, как мама? Еще живая? А я думал, ты поживешь там 

недельку, отдохнешь на свежем воздухе... (Делает знаки Боре.) 

КЛАВА. Размечтался. Я что, должна на работу два часа электричкой 

трястись? 

ДЕВУШКА. Как я вас понимаю! 

КЛАВА. А это еще что за явление? Слава, ты опять за старое? 

СЛАВА. С чего ты взяла? Эта девушка пришла вместе с Борисом. Уже 

уходите? 

БОРЯ, ДЕВУШКА (вразнобой). Да... пожалуй... уже поздно... завтра на 

работу... 

КЛАВА. Короче. Никто никуда не пойдет, пока я не разберусь, кто здесь с 

кем спит. 

СЛАВА. Всем – строиться! На первый-второй рассчитайсь! 

КЛАВА. Отставить. 

СЛАВА. А чё тут понимать, в натуре? Я сплю с Чукчей, Боря с Таней. 

ДЕВУШКА. Правда? Угарно. 

КЛАВА. А я с кем? 

СЛАВА. Кого хочешь – выбирай. Ходи моя яранга. 

КЛАВА. Единственный приличный человек здесь – и тот чукча! 

БОРЯ. Союз нерушимый. 

КЛАВА. Ну, спасибо за покупку. Боря, от тебя-то я такого не ожидала. 

2. Заказ 212 

17 



БОРЯ. Мы, пожалуй, пойдем. 

КЛАВА. Борис, если ты сейчас уйдешь с этой... то больше сюда не придешь. 

(Ушла в санузел. Крик.) Это еще что за кино! (Вышла.) Что здесь вообще 

происходит?! Чукчи, евреи, бляди, фашисты... 

БОРЯ. А олени лучше. 

СЛАВА. Без бутылки не разобраться. (Разливает водку.) 

КЛАВА. Так. Ну и долго будет Чукотка мне сниться? 

БОРЯ. Когда откроется Уральский хребет. Перевал закрыт на влажную 

уборку. 

КЛАВА. Остряк. И бабник. 

ЧУКЧА. Хозяйка, я до первого метро, можно? Боюсь, опять в милицию 

попаду. 

СЛАВА. Чукча в чуме ждет рассвета. 

КЛАВА. Ничё не понимаю! Скотобаза. Кто с кем и зачем... 

ДЕВУШКА. Да какая разница. 

КЛАВА. Короче, дело к ночи. Всем – спать. Будем решать запутанный 

половой вопрос. 

СЛАВА. Типа... как это? 

КЛАВА. Типа на полу. 

18 

Затемнение. Ночь. В окне горят огни небоскреба, неоновая реклама. 

Сереет рассвет. Гаснут огни небоскреба. 

На полу вповалку спят СЛАВА, КЛАВА, БОРЯ, ДЕВУШКА. 

У двери на коврике, накрывшись мешком, калачиком свернулся ЧУКЧА. 

Шесть часов утра. По радио звучит гимн России. 

Квартира Чумакова. Спустя месяц. СЛАВА и КЛАВА. 

Жена возится с большой спортивной сумкой. Муж расхаживает по квартире 

в камуфляжных штанах и берцах. 

КЛАВА. Да не ходи ты в доме в ботинках! 

СЛАВА. Они ж новые. Только со склада. Надо их разносить... 

КЛАВА. Я тебе шерстяные носки положила. 

СЛАВА. Еще одни? Как на Северный полюс, в натуре. 

КЛАВА. Не помешают. Вот и лето прошло... А с другой стороны, хорошо. 

По жаре по горам бегать кому хочется? 

СЛАВА. Хочется – не хочется, а надо. Обещали в очередь на квартиру 

поставить... А там и офицерское звание не за горами. Ну и бабки, конечно. 

Обрыдло по Москве бабло стричь... Как собака, с высунутым языком, в натуре! 

Западло. 

КЛАВА. Да, это единственный выход. 

СЛАВА. Нормальный ход. 

КЛАВА. Так... полотенец два... спортивный костюм... кроссовки... две смены 

белья... свитер... рейтузы... 

СЛАВА Жарко – не жарко, все одно – горячая точка. Еще не всех брали. 

Толян устроил. Они с начальником земляки. 

КЛАВА. Ой, аптечку!.. От простуды, от живота... Ой, Славик... А бинты, 

йод не надо? Не надо, да? (Всхлипывает.) 

СЛАВА (обнял). Не ссы, Клавдюха, прорвемся! Ребята говорили, только 

сопровождение грузов и проверка документов... Кипеш такой. Три месяца, 

авось, перекантуемся. Этот Новый год уж никак, мля, а следующий, глядишь, 

встретим в своей типа квартирке. Маленькой, но своей... 

3

Поцелуй. 

КЛАВА. Я буду тебя ждать. 

СЛАВА. Не боись, мать. Ребята говорят: хорошо, что командировка осенью. 

«Зеленка» с гор сойдет... Вся грязь как на ладони. 

КЛАВА. Выпьешь? Я взяла бутылочку. 

СЛАВА. Не, не надо. Спрячь до моего возвращения. Да! Ежели кто обижать 

будет, звони в отдел. Шпана эта бритоголовая или соседи-пьянь. Наши в курсе. 

Приедут – наведут шороху. 

КЛАВА. Ой, я яичек сварила! Сейчас! (Убежала на кухню). 

СЛАВА смотрит в окно на небоскреб. КЛАВА возвращается. 

Вот, я в боковой кармашек положила... И соль. 

СЛАВА. Соль в том, мля, что весь этот беспредел из-за денег... И у них, и у 

нас. Толян сказал. 

КЛАВА. Присядем на дорожку, что ли? 

СЛАВА. Сесть мы всегда успеем. Не провожай. Толян заедет, посигналит. 

Гудки. СЛАВА одевается. 

Ну, пора... Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним... 

КЛАВА. Ты там поосторожнее... героя-то не изображай... 

СЛАВА. Ты думаешь, мне охота туда ехать? Чукча в Москве потерял 

жену... 

КЛАВА. Анекдот, что ли? 

СЛАВА. Только сейчас доперло, что анекдот несмешной какой-то. 

КЛАВА. Звони! Славик, слышишь, звони! 

СЛАВА. Угу. Конец связи. 

Там же. Спустя полгода. Конец зимы. В это время года в Москве темнеет 

рано, уже часа в четыре. Горит торшер. 

В окне приветливо мигают окна небоскреба. 

В квартире Чумакова на той же тахте сидит в махровом халате БОРЯ, 

пьет чай, смотрит телевизор. 

Звонит сотовый. 

БОРЯ. Алло... Да, дорогая... Ты где?.. А чего так долго?.. Фак! Опять 

пробка!.. Уже рядом?.. Ну, релаксни малость... Как шопинг? Учти, тебе сейчас 

надо на пару размеров больше... Чем занимаюсь? Да ремонтом решил заняться... 

Нанял тут одного... Надо же, в конце концов, с этой квартиркой что-то делать... 

Нет, сегодня к себе не поедем, там же пыль столбом! Евроремонт. Езжай одна 

к маме... Да, дорогая... Посмотри в бардачке... Да, надо шипованную... Гоу! 

Осторожнее, гололед... Целую. Конец связи. 

4 

Отбросил сотовый. 

Бездумно нажимает кнопки, пока не попадает на «Квартирный вопрос». 

БОРЯ. Эй, Чукча!.. Get back! 

Появляется «Чукча». Это человек неопределенного возраста, бомжеватого 

вида, с черным узкоглазым лицом. Он чем-то сильно напуган. Одет очень плохо. 

Вдобавок, штаны вымазаны в цементном растворе. В руке мастерок. 

2* 

19 



Во, гляди, какой должен быть евроремонт. В на-ту-ре! Чё молчишь, гачу мочишь? 

Ты смотри, ровнее клади, блин, проверю! D’ you catch me? Чё молчишь, по-русски 

шпрехаешь? 

«ЧУКЧА». Да. 

БОРЯ. Будешь знать, как без регистрации по Москве шастать! Это тебе, брат, не 

тундра! 


20 

БОРЯ ушел в санузел. 

«ЧУКЧА» схватил со стола кружок колбасы и проглотил. 

Хозяин вернулся. 

БОРЯ. Кладешь вроде ровно... В самом деле, типа строитель? 

«ЧУКЧА». В стройбате служил. 

БОРЯ. Жрать хочешь? 

«ЧУКЧА». Да. В смысле, нет... Мне бы паспорт. 

БОРЯ. Пока работу не сделаешь. 

«ЧУКЧА». Да, сэр. 

БОРЯ. Ладно... (Сует бутерброд.) Держи-ка. 

«ЧУКЧА» жадно ест. 

Хватит шланговать. Иди работай. Арбайтен. 

«ЧУКЧА» исчез. 

БОРЯ походил по комнате. Попытался отжаться от пола – отжался 

раз пять и спекся. Пьет чай, отдувается. 

Появился «ЧУКЧА». 

Чего надо? 

«ЧУКЧА». На улицу можно? 

БОРЯ. Можно. Куда ты, блин, без паспорта?.. Здесь тебе не Чукотка! Нет, стой... 

Там, в подъезде шпана, сплошной гитлерюгенд, они всех нерусских не любят. А 

чукчей и подавно... 

«Чукча» исчез. 

Боря взял в руки сотовый. 

Алле!.. Хай! Шифрин calling... Да знаю, что не Коля, а Сапар-Мурад... Привет, 

короче! Как ремонт, бригадир?.. Перешли в кухню? Зер гут... Вы там учли, что 

ванна джакузи и полы с подогревом? О′кей... Слушай сюда, командир. Мы тут с 

женой пару дней на старой квартирке перекантуемся, пока вы с кухней закончите... 

Остаешься за старшего. Всех своих гони к ночи... Сам ночуй в прихожке. Заодно за 

сторожа... А как же! Бабки в пятницу. За базар отвечаю... Удачи. Если что – звони. 

Эй, киль манда! 

Отбросил сотовый. Шум сливного бачка. 

Появился испуганный «ЧУКЧА». 

Ты чё, в унитаз провалился! Где от манды киль, я спрашиваю! 

«ЧУКЧА». Не знаю. 

БОРЯ. Ты вот мне скажи, чукча, говорят, у вас такой обычай есть: гостю на ночь 

жену уступать... Есть такой? В на-ту-ре?


БОРЯ. Фак!.. Ответ неправильный. 

А, вот и она. 

Дверной звонок. 

Появляется КЛАВА, стильная ухоженная дама в норковой шубке. 

В руке – ключи от машины. 

Поцелуй. 

БОРЯ. Вау! Осторожнее, не наступи... мусор... А чего к маме не поехала? 

Тут, как видишь, тоже ремонт. 

КЛАВА. Запах... 

БОРЯ (Чукче.) Чего открыл варежку, чукча? Жену потерял? Работать. 

«ЧУКЧА» исчез в санузле. 

КЛАВА. Ты это чего тут затеял, Борис? 

БОРЯ. Сор из избы. 

КЛАВА. Ну, Боря, спасибо за покупку. Ты где нашел этого бомжа, у трех 

вокзалов? 

БОРЯ. Сам приполз. Потом расскажу... Как доехала. Гололед? 

КЛАВА. Ужас. И что толку посыпать лед солью? 

БОРЯ. Ага. Грязь разводить. 

КЛАВА. Вы тут развели не хуже. Мало тебе одного ремонта? 

БОРЯ. Полный upgrade. Халява! Расходы – только хлеб и водка. 

КЛАВА. Ты ему водки сразу не давай. 

Прошли в комнату. 

И зачем тебе ремонт? 

БОРЯ. Покупатель шарахается. А так – по барабану. 

Прикрыл дверь. 

(Понизив голос.) Короче! Клава, ты при нем лишнего ни гу-гу. Лады? 

КЛАВА. Ты о чем? Да он человек, что ли? 

БОРЯ. Потом объясню. Или сама дозреешь. Короче. Следственный 

эксперимент. 

Открыл дверь. 

Эй, Чукотка! (Стучит вилкой по стакану.) Пе-ре-кур! 

Чё прищурился? Выпить хочешь? 


БОРЯ. Ответ неправильный. 

«ЧУКЧА». Да, сэр. 

Появился «ЧУКЧА». 

БОРЯ наливает полстакана водки. 

«ЧУКЧА» жадно выпивает. 

21 



КЛАВА. Запах... 

БОРЯ. Отойди от стола... Понаехали тут... Ты вообще когда-нибудь умывался? 

«ЧУКЧА». Раньше... да... сэр. 

БОРЯ. Во, видала? Рабсила! Остарбайтер, однако! Поприветствуй хозяйку 

яранги. 

«ЧУКЧА». Здравствуй... Здрасте. 

БОРЯ. Анекдот. Чукча в Москве потерял жену... 

«ЧУКЧА» (тихо). Боря, кончай... 

БОРЯ. Милицию вызвать? Она найдет тебе жену! 

КЛАВА. Борис, прекрати. Несмешно. 

БОРЯ. Анекдот. Свежак. Чукча в Москве потерял жену, поял, да?.. Ну, куда 

деваться, пришел в ментуру. Дежурный – чукче: какие приметы? А тот прищурился, 

не сечет ни хрена, чукча же! Ну, капитан ему: вот, к примеру, моя жена... Клава, 

встань... Ноги от ушей, блондинка, бюст – во, жопа – во! В натуре! А у твоей какие 

приметы?.. 

КЛАВА. Боря, я сейчас уеду. 

БОРЯ. А чё, нормальный ход! Шоу маст гоу он. 

«ЧУКЧА». Шоу должно. 

БОРЯ. Жрать хочешь? Колбасу, а? 

«ЧУКЧА». Хочу. 

БОРЯ. Иди сядь, поговорим как белые люди. Давай цивилизованно релакснем.. 

КЛАВА. Избавь меня от этого... шоу. (Пошла к двери.) 

БОРЯ. А впрочем, можешь уходить. Ключи только отдай. От машины. И от 

квартиры заодно. 

22 

Пауза. КЛАВА возвращается на место. 

КЛАВА. Ну, допустим. Дурдом – нам не привыкать. 

БОРЯ. Сейчас запряжем... Мы поедем, мы помчимся... 

КЛАВА (тихо). Боря, я где-то его видела... 

БОРЯ. Здесь и видела. 

КЛАВА. Ну и... лицо. Избавь меня... 

БОРЯ. Легко! (Хватает со стола пакет, надевает на голову.) Теперь ты понял, 

что чувствует красная рыба на берегу!.. 

«ЧУКЧА» от неожиданности не сразу срывает пакет, кашляет. 

Оленей где припарковал? 

«ЧУКЧА». Каких... оленей? (Кашель). 

БОРЯ. На которых с войны сбежал, Иуда! 

«ЧУКЧА». Шифер, ты обещал!.. 

КЛАВА. Кто это? 

БОРЯ. Прикинулся шлангом! Рассказывай, мразь! Или мы тебя сдадим в ментуру! 

Они как узнают, еще не такое тебе устроят! Говори. 

«ЧУКЧА». Клава, помоги... 

КЛАВА. Кто это, я тебя по-русски спрашиваю! 

БОРЯ. Пусть дает показания... Говори, сволочь... Сво-лочь. Сергей-Виктор- 

Ольга-Леонид-Ольга-Чингисхан! Как слышите – прием! 

«ЧУКЧА». Это я, Клава... 

КЛАВА. Здесь темно. 

КЛАВА направляет на лицо «Чукчи» свет торшера и кричит. 

Ожоги опалили брови и веки, превратили в шелку глаза, резче обозначили скулы. 

СЛАВА и в самом деле больше похож на чукчу.

Слава?.. Ты?.. О, Боже!.. Зачем?.. Живой?.. 

БОРЯ. Если заговорит, значит живой. Говори. Или я вызываю милицию. 

СЛАВА. Выпить дай, Шифер... (Выпил. Озирается. Прокашлялся. Ест, 

давится.) Дверь закрыта?.. Обещали тридцать тысяч. Серебряных долларов, в 

натуре... А сами обманули... Как раз на квартиру не хватало... Когда и где пойдет 

штабная машина... мы ее сопровождали... Нас тоже подорвали... Все погибли, 

все... Раненых добивали... Толяна тоже, кричал страшно... Ожоги... У меня 

тоже... боль адская... ничего не видел... А сами обманули... в яме держали... как 

собаку... объедки бросали... там даже повеситься нельзя... Сказали: они герои, а 

ты предатель... и денег не дали, чехи поганые... били каждый день... Клава, они 

меня били! Я ж для семьи старался... я ради нас, Клава... страдал я... (Плачет.) 

БОРЯ. Дальше, Славян, дальше. Гоу! 

СЛАВА. Выпить дай. 

БОРЯ. Потом дам. Говори. 

СЛАВА. ...сказали: сообщили про меня в Москву... и отпустили, суки... 

бомжам везде дорога... потом жил у трех вокзалов... никто не узнавал, даже 

менты... погонялово дали: Чукча, мол... А какой я Чукча? Я для семьи старался... 

Они сказали: обо всем сообщим, кто предал... Клава, меня искали, приходили 

сюда? 

КЛАВА. Да. 

СЛАВА (истерично). Спрячьте меня! Слышите! Вы обещали! Шифер! 

Отсиделся в тылу, крыса! Прописался тут... квартирант! Учти, ты обещал мне 

паспорт сделать и за бугор сплавить. 

БОРЯ. Двоечник. Если б ты знал, что значит тридцать... серебром, ты бы 

не стал Чукчей. Чума! Ты мне все детство изуродовал, гад. (Замахнулся.) У-у, 

урод! 

СЛАВА. Врешь, Боря! Я тебя всегда защищал... Теперь твоя очередь. За 

тобой должок. Фак!.. 

БОРЯ. А по рогам? 

СЛАВА. Ах, ты... Лелёк-х!.. И ты-то хороша... Клава Шифер... 

КЛАВА. Но ведь ты умер. 

БОРЯ. Факт. 

СЛАВА. Ну, допустим... Ты хоть ждала меня? 

КЛАВА. Да. Потом сказали, что надежды никакой, все погибли... Тело 

сгорело. Засада. 

СЛАВА. Засада, да, да, засада!.. Меня здесь могут взять. Тепленького. Как 

лоха!.. Задерните шторы! 

БОРЯ. Гэйм овер, Славян. Кончай кипеш. Война кончилась. 

КЛАВА. Прекрати истерику. Тебе нечего бояться. 

БОРЯ. Слушай сюда, Чума. Иди вынеси мусор из дома. И мы квиты. Ремонт 

сделан. И ты получишь новое имя. 

СЛАВА. Мусор? Легко. (Ушел в прихожую. Возня. Стук двери.) 

БОРЯ. Поехали домой. 

Или ты остаешься? 

Пауза. 

Пауза. 

Пауза. 

КЛАВА. Я уйду с тобой при одном условии. Эта квартира останется за 

ним. 

23 



БОРЯ. Неразумно. Живые бабки. Тебе ее дали как вдове героя... Это твоя 

квартира. Законно. А он не герой, как видишь... 

КЛАВА. А я сказала, он будет жить здесь! Он свое получил. 

БОРЯ. ...и покупатели есть. 

КЛАВА. Очумел, да? 

24 

БОРЯ. О′кей. Гоу. 

Пауза. 

Уходят. 

Долгая пауза. 

Работает телевизор. Передают криминальные новости. 

С лестничной площадки доносятся шум, крики, топот. 

В квартиру вползает, мыча от боли, избитый СЛАВА. 

Крики вслед: «Убирайтесь из Москвы, чукчи, негры, хачики! Слава России!» 

В квартиру влетает мусорное ведро. 

Шатаясь, сплевывает кровь, садится в кресло. Хочет выпить водки, но не 

может. Долго сидит в кресле, смотрит в окно. 

Истошное мяуканье. 

Выпивает водки, расправляет плечи, берет молоток, выходит на 

лестничную клетку. 

Появляется, держа в руках котенка. Котенок пищит, оставшись без 

матери. Кормит котенка. 

Стук в дверь. Появляется ДЕВУШКА. 

ДЕВУШКА. Ой, а дверь открытая... Здрасте, Чукча. Вы еще здесь? А где 

Слава? 

СЛАВА. Нет его... И не будет. 

Пауза. 

Девушка исчезла. 

Долго сидит один, гладит котенка, смотрит на огни небоскреба. 

З А Н А В Е С

СОВРЕМЕННОЕ И ВЕЧНОЕ 

ДРАМАТУРГИЯ ГЕННАДИЯ БАШКУЕВА 

Талант драматурга всегда был редкостным, отбор в отряд театральных писателей 

просто жесточайший. Какой бы весомой, значительной ни была проза 

Башкуева, удостоенная разных премий и положительных критических откликов, 

более всего он интересен (и более известен) как драматург, чьи пьесы поставлены 

в более чем двадцати театрах страны, а также в Казахстане, Монголии, 

на Украине, переведены на языки народов России и СНГ. В сезоне 2008-2009 гг. 

состоялись премьеры в театрах Рязани, Братска, Перми, Чебоксар («Ракушка», 

«Чио-Чио-Саня», «Новая жена»). Еще с 90-х Г. Башкуев входит в рейтинглист 

ведущих драматургов Союза театральных деятелей РФ. 

Вот уже почти четверть века его пьесы не сходят с афиши Бурятского академического 

театра драмы им. Х. Намсараева. Именно в сотрудничестве с этим 

театром обрели сценическую жизнь практически все его пьесы: «Климат резко 

континентальный» (премьера 1985 г.), «Звездный час», «Любовь на взлетной 

полосе», «Собака моей любовницы», «Воздушный поцелуй», «Танцующий 

призрак», «На стыке веков», пьесы для детей, а спектакль «СССР, или Союз 

Солдатских Сердечных Ран» удостоен Государственной премии РБ (режиссер 

В. Кондратьев). В последнее время бурятский зритель смог увидеть новые работы 

драматурга – либретто мюзикла «Танец орла» и комедию «Новая жена», 

и выразить свое отношение в виде аншлагов. В новом сезоне уже в этом году 

состоится премьера спектакля «Стреноженный век» по мотивам прозы Хоца 

Намсараева. Инсценировку осуществил давний автор Бурдрамы. Театр, носящий 

имя основоположника бурятской литературы, позиционирует новую 

работу как эпическую драму, которая, надеемся, станет этапной для академического 

коллектива – номинанта «Золотой маски». 

И все же пьесы Башкуева, как правило, на злобу дня (так герой новой пьесы 

«Чукча» омоновец Слава совершенно другим возвращается из командировки в 

Чечню) или связаны с событиями последних двух бурных десятилетий. Часто 

с такими событиями, которых уже не вернуть, – они быстро становятся историей. 

Например, мечта россиян в связи с открытием «железного занавеса» 

съездить за границу – возможность посещения Японии оказалась очередной 

иллюзией («Сад камней», другое название «Чио-Чио-Саня»). В пьесе «Новая 

жена» уже в самом зачине перечисляется множество самых разнообразных и 

совершенно ненужных в хозяйстве предметов, полученных в виде «бартера» за 

самопальную водку-«катанку». 

Но, несмотря на эту близость сегодняшнему времени, пьесы драматурга 

ведут разговор все-таки о темах непреходящих, вечных. 

Чтобы показать судьбоносное поражение героя пьесы «Чукча», автор использует 

евангельский подтекст: решающийся на предательство Слава-Чума 

удивляется обещанной награде от боевиков в 33 тысячи долларов, не понимая, 

что за этой суммой грядет наказание Иуды... Тяготение к надвременности, 

притчевому звучанию – это качество приподнимает изображенные события, 

позволяет разглядеть в повседневности нечто значительное. (О притчевом 

фоне, как о сильной стороне пьесы, говорила и ведущий театровед страны 

Ирина Мягкова). 

Критики, знакомые с творчеством Башкуева, ставят его пьесы в одни ряд с 

драматургией собратьев по цеху А. Галина, Н. Коляды и других, подчинивших 

свое творчество поиску изначального, человечного в человеке. А это тем труднее 

сделать, что их герои – своего рода люмпены, аутсайдеры, свободные от 

всего социального. Очень часто это чуть ли не первобытный человек в грубых, 

греховных, упрощенных его проявлениях. Кажется, ничего не изменилось с 

25

СВЕТЛАНА ИМИХЕЛОВА ДРАМАТУРГИЯ ГЕННАДИЯ БАШКУЕВА 

20-х годов прошлого века, что почти за столетие так называемый человек из народа, 

открывающий для себя мир культуры, по-прежнему пребывает на уровне 

наивного героя Зощенко или Эрдмана. 

Герои башкуевских пьес тоже не всегда красивы в своих поступках и мыслях, 

отношение к ним автора таково, что неясно, сочувственно или сатирически-обличительно 

он к ним относится. Да и в речевой манере персонажи Башкуева 

мыслят штампами, для выражения своих чувств часто используют сленг, тюремную 

лексику или где-то услышанные фразы, смысл которых они понимают 

смутно (например, «сто лет одиночества» – любимая присказка героев разных 

пьес). Но Башкуев совсем не сатирик... 

Пьесы драматурга сценичны, потому что сущность подлинного театра – в 

подтексте, дающем простор для домысливания. А это значит, что слова в текстах 

пьес создают сложную и интересную для восприятия инструментовку, они 

не существуют вне диалога, вне той атмосферы, в которой они только и имеют 

смысл. (Драматурги-неофиты часто обманываются кажущейся «простотой» и 

легкостью диалогов, не понимая, что за ними – мастерство). 

Вот и в пьесе «Чукча» Боря, с детства откликающийся на прозвище Борман, 

вполне нормальный, в меру гуманный и вовсе не расист, как его дружок московский 

мент Слава Чумаков, во второй части с ненавистью и мстительной злобой 

повторяет те же шовинистические инсинуации, так характерные для друга детства 

(«понаехали тут...»), но теперь уже по отношению к самому Славе-Чуме, 

обгоревшему после Чечни и внешне превратившемуся в «чукчу». И в этом перевоплощении 

Бориса прочитывается целый букет психических состояний 

– это и злость, что муж любимой женщины не погиб, и презрение к предателю, 

продавшемуся за 33 серебренника (автор, по его словам, сознательно ушел от 

канонических 30 иудиных монет, чтобы «некруглая» и сакральная цифра «цепляла»). 

Это и месть за то, что всю жизнь Боря помнил обиду по поводу его 

древних генов... И тут зритель неожиданно открывает для себя, что Боря-либерал 

куда отвратительней Славы-шовиниста, потому что не способен меняться 

(в отличие от своего недавнего гонителя). 

Страдания как путь к просветлению – эту истину утверждает автор вслед 

за священными текстами. 

Сюжет пьесы «Чукча» далеко не так прост и прямолинеен, как может показаться, 

и в каком-то смысле драматург опережает время. Не случайно многие 

режиссеры, отмечая сценичность произведения, пока не готовы – морально, 

ментально вслед за обществом, – к его воплощению. 

Эта пьеса – без четкого определения жанра. Она выше его. Эта история 

не о ксенофобии, захлестнувшей Россию, а о том, как Бори становятся 

Борманами. 

В пьесах Башкуева всегда есть что-то, что нарушает стереотипы даже заявленного 

жанра. 

Например, легкой комедии. В пьесе «Чио-Чио-Саня» («Сад камней»), обошедшей 

в середине 90-х пол-России, за комедией положений – трагическая 

любовь японского военнопленного и русской женщины, заплатившей за нее 

сроком в Гулаге. Уморительная «Ракушка» оборачивается драмой одиночества 

и попыткой суицида. Тот же намек на самоубийство любовницы, проясняющийся 

ближе к финалу, напрочь заслонен семейными смешливыми буднями, 

которые заканчиваются вполне реальной мужской потасовкой и кровавыми 

соплями («Собака моей любовницы»). Перед нами та разновидность (и новаторство) 

комедии, в центре которой анекдотическая ситуация перерастает в 

«черный юмор» («Воздушный поцелуй»), в драму. В «исполнении» Башкуева 

она лишь внешне соответствует коллизии, открытой самым талантливым драматургом 

ХХ века Александром Вампиловым. Башкуев может даже сознательно 

прибегать к цитатам, откровенным перекличкам со своим предшественником. 

Вслед за Вампиловым Башкуев строит парадоксальную ситуацию так, 

26

что герои начинают привычно обживать эту несуразицу, обнаруживая в ней 

возможность выйти к тому, что называют нравственной нормой. Башкуевский 

герой приходит к ней стихийно, сквозь все наслоения прагматизма, эгоизма, 

культурного нигилизма. Он может даже не осознавать, что делает судьбоносный 

выбор и лишь на каком-то интуитивном уровне все верно понимает (тот 

же Слава-Чума). Парадоксальность перерастает в алогизм, отражающий хаос 

человеческого бытия и дисгармонию во внутреннем мире героя. Башкуев, конечно, 

жестче Вампилова. Это и понятно – автор жил и живет в другую, переходную 

эпоху. 

Пьеса «Чукча» тоже целиком построена на анекдотах об известном герое, 

их обыгрывании в диалогах и сюжете. Так Клава, жена Славы-Чумы, справедливо 

замечает: «Слава так часто рассказывал анекдоты про чукчу, что он не 

мог не возникнуть в этой квартире...» 

Интуитивное – это природное в людях, та сердцевина, с которой художник 

связывает большие надежды. В одной из лучших пьес «Убить время» драматург 

вывел обычных, порой черствых людей, они действительно «на лицо 

ужасные, добрые внутри». В конечном счете, их природная доброта и красота 

выглядят несомненными. Особенно в образах женщин. Вот Невеста, местная 

дурочка, над которой все смеются («От любви свихнуться – надо же...»), ее 

присутствие ощущается мужчинами как спасительная надежда на то, что в 

жизни существуют такие «невесты», которые ждут и ожиданием своим спасают 

мир от беды. 

Вместе с тем, Башкуев – блестящий комедиограф, ценящий прежде всего 

в своих героях юмор, остроумие, чувство слова. Но за смехом явственно 

кроется серьезный смысл. Как бы ни хохотал зритель на премьерном спектакле 

«Новая жена» над абсурдностью современных реалий, но заключение деда 

Сокто: «Вот буряты – дожили, называется! На конях скакать не умеют, юрту 

в глаза не видели, язык забыли, чингизы спились...» – отдает горечью и пониманием 

бесповоротных изменений в сегодняшней жизни народа. Но, как говорят 

пьесы Башкуева, ничего не изменилось в жизни, по-прежнему человек живет 

надеждой на равновесие, стабильность, верой в исконные вековечные ценности 

– юрта, семейный очаг, плач (и смех) ребенка, лад в семье... 

В башкуевских пьесах нет героя-интеллигента, рефлексия по поводу 

того, что с нами происходит, стихийно осуществляется простым человеком. 

Ближайшие родственники героям Башкуева – шукшинские чудики. И здесь 

для внимательного зрителя открывается фигура автора, интеллигента, мечтающего 

о том времени, когда все его соплеменники придут к внутренней гармонии, 

станут образованными. Читая пьесы Башкуева, понимаешь, что истинный 

интеллигент не может не возвращаться к «почве», не может не черпать душевные 

силы в нравственной красоте человека из народа. Ведь еще Достоевский 

говорил, что в человеке из простонародья «нужно уметь отвлекать красоту его 

от наносного варварства... мы должны преклониться перед народом... Но, с другой 

стороны, преклониться мы должны под одним лишь условием... чтоб народ 

и от нас принял многое из того, что мы принесли с собой». 

Пьесы Геннадия Башкуева представляют собой культурную, национальную, 

эстетическую ценность. Как же много они могут рассказать о частной 

жизни людей, о привычной их опаске перед лицом всего социального, огосударствленного! 

Но так же много они скажут и о том, чем живут люди и как 

должны жить люди. Эти пьесы выдержали испытания временем – на две «пятерки». 

Спектакли по произведениям Башкуева, собирая залы, идут в среднем 

по 4-6 лет – театралы знают, что для провинциальной сцены это много. А спектакль 

«Танцующий призрак» при аншлагах шел семь лет! 

Башкуев первым из бурятских драматургов освоил российское театральное 

пространство. Его знают и ценят ведущие московские театроведы – И. Г. 

Мягкова, О. А. Новикова, Р. П. Кречетова, В. Б. Федорова. 

27 

СВЕТЛАНА ИМИХЕЛОВА ДРАМАТУРГИЯ ГЕННАДИЯ БАШКУЕВА

ДРАМАТУРГИЯ ГЕННАДИЯ БАШКУЕВА 

К своему 55-летнему юбилею Геннадий Башкуев подходит искушенным 

профессионалом. И в то же время он очень молод по своему мировосприятию 

– художника и гражданина, да и внешне. Все написанное Г. Башкуевым за 

четверть века свидетельствует о том, что рядом с нами живет человек, профессиональные 

занятия которого помогают осмыслить множество перемен, 

нахлынувших на нас в неуютном постсоветском пространстве, в условиях неудобного 

постсоветского времени. Но главное – в его пьесах можно найти то, 

что позволяет нам судить о нас самих: какими мы пришли в новое тысячелетие 

и как встречаем его вызовы и испытания. 

P.S. На ХХII Всероссийском семинаре драматургов «Авторская сцена», 

проходившем в начале июня в Подмосковье в доме-усадьбе Чехова, пьеса 

«Чукча» получила положительные отклики. Пьеса была представлена методом 

актерской читки режиссёром Олегом Плаксиным (г. Москва) в числе пяти 

отобранных произведений. Семинар проводился Союзом театральных деятелей 

России (Председатель комиссии по драматургии Н. В. Коляда). 

28 

Светлана ИМИХЕЛОВА, 

доктор филологических наук. 

Редакция журнала «Байкал» поздравляет своего давнего автора 

Геннадия Башкуева с юбилеем! 

_________

ПОЭЗия 

СОН 

ТРАВА РАСТЁТ 

Памяти отца… 

Я вижу загорелого подростка, 

И сердце греет светлая печаль. 

Отец с малокалиберной винтовкой 

Стоит в степи и всматривается вдаль. 

Такая ширь звенела, голубея, 

Где небо слилось с далью и водой, 

И лошади стоят у Зун Торея, 

И овцы семенят на водопой… 

Такая тишь! И гуси над водою 

Скользят и тают в мареве вдали, 

Горячего струящегося зноя, 

Миражной дымки неба и земли. 

В тех миражах качаются картины, 

И вдруг всплывут виденья из глубин 

Степной души: вот кони Тэмуджина, 

За ними скачет юный Тэмуджин! 

И мы стоим и всматриваемся в дали 

Средь золотых шумящих ковылей, 

Отец и сын… Без гнева и печали 

Нас степь приемлет словно сыновей. 

Какой покой, какие расстоянья, 

И аромат задумчивой глуши! 

Я все отдам за этот состоянье 

И равновесье сердца и души… 

НА ОБОЧИНЕ 

На обочине трассы широкой 

Ребятня продает молоко. 

Виктор БАЛДОРЖИЕВ 

21. 08. 05. 

29

ВИКТОР БАЛДОРЖИЕВ ТРАВА РАСТЁТ 

30 

А машины несутся потоком 

Далеко, далеко, далеко… 

В знойный полдень и в ливни косые 

Терпеливо стоят пацаны, 

Загорелые, в цыпках, худые – 

Дети самой богатой страны! 

Остов фермы, заброшенный трактор 

И руины дворцов и домов… 

И летят иномарки по тракту, 

Вдоль высоких, густых сорняков. 

Кто узреет в бреду суеверий 

Политологов – новую жизнь? 

(Мимо дымных развалин империй 

Мародеры в повозках неслись…) 

Но смеются ребята босые 

И кричат, и играют в пыли. 

Паразитами станут другие, 

А они будут Солью Земли… 

2005 год. 

ПЕРВЫЙ… (ИЗ ЦИКЛА «СНЫ В БУДДИЙСКОМ 

МОНАСТЫРЕ») 

Вот и первый больной, за ним – первые вести, 

Вот и бесы, что в русскую въелись словесность. 

Захлебнулись там водкой, возжаждали мести! 

Затуманен и тускл взгляд безумный его… 

Пусть побудет один – в тишине и покое. 

Первый искрится снег, небо здесь голубое. 

Богородской травой окурите покои… 

И оставьте, оставьте совсем одного! 

Хорошо, что исчез он в разгаре сражений! 

Холодало… И падали длинные тени… 

Хохотал сумасшедший с трибуны на сцене, 

Хор безумных из зала ему отвечал! 

И метался в бреду он и рвался куда-то, 

Изрыгал хрипло маты, то клялся вдруг свято. 

И однажды, очнувшись, смотрел виновато 

И испуганно в окна… И долго молчал… 

Почему, думал, здесь он, что это за местность? 

Позади – дикий сон, впереди – неизвестность! 

Да, наверное, русская только словесность 

Доведет до могилы, лишив сна и сил… 

И смотрел он в снега, на березы и ели: 

Имитируя жизнь, годы зря пролетели,

Хорошо, что очнулся больным на постели, 

Хорошо, что еще никого не убил! 

Усмехнувшись, недавнее вспомнил безумье: 

Укрепляли в нем злость, озлобляли угрюмо. 

Век вчерашний – тяжелые, мрачные, думы, 

Век сегодняшний – море и крови, и слез! 

Это – весело буйствовал Васька Буслаев, 

Эхом здесь отозвался веселый Чапаев… 

Светлым ликом мелькнул и исчез Чаадаев 

Среди тонких стволов белолицых берез! 

Приближался, сгущая спокойствие, вечер, 

Принесли и зажгли ему белые свечи. 

Хорошо одному – одиночество лечит... 

Хорошо излечить себя, вспомнив, как жил! 

...Он спокойно уснул, и здесь не было чуда! 

О, как много больных к нам прибудет оттуда! 

Ему снились – Ремарк, и Уитмен, и Будда, 

И – впервые страданьем никто не смутил! 

1993 год. 

«А МЫСЛЬ ВСЕГДА БОИТСЯ ЗАКЛЮЧЕНЬЯ…» 

А мысль всегда боится заключенья, 

Боится заключенья в клетки слов. 

И потому, дождавшись сновиденья, 

Парит одна – без страха и оков! 

Луна мерцает мраморной ладьею, 

Ладья скользит по сонной глади вод. 

И мысль моя с безмолвною луною 

Счастливая, свободная, плывет! 

Все таяло вокруг! И здесь значенья 

Никто, никто себе не придавал! 

И растворялся я без облаченья. 

Стал безымянным (вновь собою стал)… 

Еще не падшим ангелом, возможно, 

Любой из нас в младенчестве парил – 

До оболочки слов, где мысли ложны, 

(И ангел в клетке не подъемлет крыл!) 

А мысль во сне дарует утешенье: 

Что став никем, от слов освобожден, 

Я, растворясь, вплыву из заключенья 

В безмолвный, безмятежный, сладкий сон! 

1993 год. 

31 

ВИКТОР БАЛДОРЖИЕВ ТРАВА РАСТЁТ


32 

СЕРЕГА 

Сегодня мне ночью приснился Серега, 

При жизни он не был таким никогда: 

В хорошем костюме, ухоженный, строгий, 

И, вроде, от прошлого нет и следа… 

Он был моим верным и преданным другом, 

Который меня понимал до конца 

В жестокое время! И каюсь – с испугом, 

Бывало, смотрел на меня, подлеца. 

(Как жить и творить в суете Вавилона, 

Под небом России, на вьюжных ветрах? 

Имеющий дом, не имеющий дома 

На разных всегда говорят языках)… 

Безумный скиталец, бродяга несчастный 

Он жить не умел, а другие смогли, 

Оставив ему все подвалы, ненастья, 

Холодное небо родимой земли. 

Бездомный, запойный, братишка мой русский, 

И в пьяном бреду сохраняющий мысль 

Далекой культуры славян и этрусков, 

Без всякой обиды смотревший на жизнь. 

Ведь в каждом из нас – станционный смотритель, 

И каждый – в шинели своей немоты. 

Но он еще – слушатель и посетитель 

И собутыльник богемной Читы… 

Продрогший насквозь и промокший до нитки, 

Он шел до меня и о чем-то мечтал. 

И знал: обязательно выручит Витька, 

Ведь Витька Серегу всегда выручал. 

О, как наши судьбы страшны и похожи: 

И вот на холодном, промозглом ветру… 

Зазвал его в дом свой случайный прохожий. 

Он выпил с ним ночью, а помер к утру… 

Мы долго искали, сличали, просили – 

Пока не нашли бугорки и тот ряд, 

То дикое кладбище дикой России, 

Где дети ее – без имен и без дат. 

Родились не вовремя, не было силы 

Убить в себе совесть и чувство вины: 

Ведь жизнь – не борьба, и нельзя до могилы 

Бороться со всем населеньем страны. 

А звезды – высоко, Серега – глубоко, 

На каждом из нас – роковая печать!

3. Заказ 212 

Я плачу, проснувшись, в ночи одиноко. 

И не с кем беседовать. Не с кем молчать… 

ТРАВА РАСТЁТ 

Трава блестит! Шумят деревья, 

Над влажной степью светлый дым. 

И я – спешу в свою деревню, 

Омытый ливнем проливным… 

А я смеюсь и вспоминаю, 

Смотря на мокрую траву, 

Тот город Глупов, где бываю, 

Насквозь знакомую главу: 

И споры шумных шарлатанов 

После вчерашнего борща, 

И думы мрачных истуканов, 

Заблудших, истину ища. 

И не прощаясь, и прощаясь, 

От них спешил я в отчий дом… 

Как будто в детство возвращаясь 

Опять иду я босиком! 

Светла отрадная прохлада, 

Над кромкой дали синева. 

Мне никого теперь не надо, 

Мне не нужны ничьи слова! 

Как пахнет влагой и землею 

И мокрым оползнем песка. 

Трава растет! И над травою 

Плывут летуче облака… 

ЛУННАЯ БОЛЕЗНЬ 

28. 08. 05. 

9 июня 1997 года. 

Неужто я болен и брежу ночами 

О мыслях несбыточных чистых времен? 

Пульсирует жизнь между явью и снами, 

Никто мне не скажет, где явь или сон! 

Сквозь черные тучи зрачки мирозданья 

Ищу я! И вещий немеет язык... 

А жизнь, может, – только души созиданье, 

А может быть, – лишь разрушительный миг? 



Так сколько продлятся нелепые будни? 

И лепым, наверное, столько же быть! 

Жалеть ли теперь мне, что жалкие люди, 

Надрывно советуя, учат, как жить? 

И дивно их много на этой планете... 

Когда им пытались о чем-то сказать, 

Звериные их, водянистого цвета, 

Бессмысленно тускло мерцали глаза. 

Ругались за окнами грязно и пьяно, 

И снилось, что вспять повернула река, 

Глухая тоска надвигалась протяжно, 

Но, хлынув, за ней открывались века! 

Дымились дождливо тяжелые пашни, 

И мгла моросила – не видно ни зги! 

Бывало порой изумительно страшно, 

Холодная радость хлестала в мозги! 

Мир зыбок! И близко от ада до рая, 

Как трудно пророку, легко палачу... 

Я все понимая, не все принимая, 

Пугливо печалясь, глубинно молчу... 

О чем говорить! Глупогордых так много, 

Надолго отмерены совесть и честь. 

Пригрезится вдруг – я из мира иного, 

А может, не грезится, может, так есть? 

Я дымкой туманной ожившей тревоги 

Витаю над сонным селеньем окрест, 

И глупо просить крест полегче у Бога, 

Но каждый по вере получит свой крест! 

Вот молятся истово, бесятся рьяно, 

И вижу сознаньем я их бытие: 

И пенится жизнь там, во тьме окаянной, 

Творя и корежа творенье свое! 

И я опускаюсь в промозглую слякоть, 

Где будет кричащее месиво днем... 

А мне бы к желанной прижаться и плакать, 

В печальном покое забыв обо всем! 

А мне бы не знать о далеком и близком, 

А мне бы не знать, где добро и где зло, 

А мне бы не знать о высоком и низком, 

А мне бы желать, чтобы мне повезло... 

Луна зеленела таинственным оком, 

И птицы тревожно шуршали в лесу, 

И плакал я скорбно в ночи, одиноко: 

Зачем в себе боль я людскую несу? 

За что эта доля, и кто меня мучит, 

И надо ли было рождаться на свет? 

Клубились лилово-прохладные тучи, 

И таяла боль – занимался рассвет...

3* 

Я болен! И брежу наивно ночами 

О мыслях несбыточных чистых времен. 

Пульсирует жизнь между явью и снами, 

Но кто мне откроет, где явь или сон? 

И что я увижу в зрачках мирозданья, 

И скажет ли вещий, забытый язык, 

Что жизнь – это только души созиданье, 

Без этого – лишь разрушительный миг? 

1991 г. 

НАНИЗЫВАЙ СТРОЧКУ ЗА СТРОЧКОЙ… 2005 ГОД. 

Нанизывай строчку за строчкой, 

И грезы твои, и мечты 

Как листья из лопнувших почек 

Появятся, после – цветы. 

А корни глубоко, в фольклоре. 

Но слышишь ты голос с небес 

И видишь такие узоры, 

Которыми вычерчен лес. 

Ты чувствуешь, как по волокнам 

Стремится живительный сок, 

И бабочка бьется о стекла, 

И рвется в огонь мотылек. 

Ты слышишь, как небо ночное 

Дождями с землей говорит, 

И сладостно влажной землею 

Строка твоя пахнет, звучит. 

Ты зреешь, и ширятся своды, 

А люди твердят – ты поэт… 

Ты мысль и частица природы, 

Которым названия нет. 

21, 08. 05. 


ПрОЗа 

Владимир БАРАЕВ 

ГОНЕЦ ЧИНГИСХАНА 

БИТВА НА КАЛКЕ 

роман 

новые главы 

Если бы киевские князья в 1223 году нашли 

общий язык с монголами, как позже сделал 

Александр Невский, всё было бы по-иному. 

Г. Вернадский. 

- Дойдя до Азовского моря, - продолжил Субэдэй, - мы хотели повернуть домой. 

Но на Дону бродники сказали, что хан Котян недавно проехал на запад. 

- Простите, - спросил Тургэн, - кто такие бродники*? 

- Это пёстрое племя - в основном оросы**. Бежав с севера, они стали вольными 

людьми, смешались с хазарами, тюрками, уграми, булгарами. Не признавая 

власти русских и половецких князей, бродники стали их врагами. Я подружился 

с атаманом Плоскиней. У него были курчавые рыжие волосы, раскосые, 

но голубые глаза, тёмное, скуластое лицо. Он походил и на русского, и на половца, 

и на черкеса. Все они принимали его за своего, тем более, что он хорошо 

говорил на разных языках. 

Он знал пути от Дона к Днепру, Волге. Мы попросили показать их, он согласился 

и со своей дружиной повёл нас в Крым, куда по слухам бежал хан Котян. 

В Бахчисарае Котяна не оказалось, мы прошли на берег моря. Крепость Судак, 

построенная купцами из Генуи и Венеции, выглядела неприступной. Нас 

туда не пустили, пришлось штурмовать её, но Котян на корабле уплыл на север. 

Забрав товары купцов, мы не стали убивать их. 

- Весной года овцы (1223) мы двинулись к Днепру, - продолжил Субэдэй, 

- Котян прибыл в Киев и сказал князю Мстиславу Романовичу, будто мы идём 

на оросов. Мстислав Киевский сообщил о набеге монголов Мстиславу Черниговскому 

и Мстиславу Удатному из Галича. 

- Почему князей зовут одинаково? - спросил Тургэн. 

- Не знаю, но в имени - месть и слава. Будешь мстить - познаешь славу. 

- Тогда это нехорошее имя, месть несёт смерть и не всегда приносит славу. 

- Я так не считаю, - Субэдэй бросил колючий взгляд, - если бы Чингисхан 

не отомстил чжурчжэням за казни наших предков, меркитам - за похищение 

Бортэ и тангутам, найманам, которые хотели уничтожить нас, он не создал бы 

империю! - Помолчав немного, он сухо спросил: 

* Донские казаки считают бродников своими предками. 

** Оросы - так монголы называли русских.

- А почему ты не записываешь? 

- Запишу после, тут ведь негде писать. 

- И не забудешь? 

- До сих пор не забывал. 

Тургэн думал, Субэдэй рассердился и не станет говорить, но он продолжил: 

- Едем из Крыма мимо Азовского моря, видим безымянную реку, текущую 

с севера. Степь похожа на долину Халхингола. Те же вербы, черёмуха, 

камыши, утки, цапли, жаворонки. А вдоль берегов - каменистые холмы. 

Кто-то сказал: «Да это же наша Халха!» Все засмеялись и стали называть 

реку Халха. Бродники переиначили её на Калку, а после и оросы стали называть 

её так. 

Узнав, что кияне хотят выйти на нас, мы направили к ним десять послов. 

Они прибыли к Варяжскому острову под Киевом и заявили: 

- Мы не хотим воевать, не тронем города и сёла ваши, предлагаем вам 

дружбу, но просим выдать хана Котяна. 

- Чем же он насолил вам? - спросил Мстислав Киевский. 

- Он изменил нам, стал воевать за шаха Мухаммеда. 

Хан Котян, сидевший рядом, услышав это, сказал: 

- О какой измене речь? Мы не подданные монголов. 

- Когда вы пригнали нам табуны коней, - сказал посланник, - Чингисхан 

был доволен и назвал вас своими конюхами. 

- Для нас монголы и половцы - на одно лицо, - сказал Мстислав. 

- Но, в отличие от нас, они не держат слово, обманывают на каждом шагу. 

И вы скоро убедитесь в этом. 

- Не верьте им! – вскричал Котян, - Мы давно дружим с оросами, я даже 

породнился с ними – моя дочь замужем за Мстиславом Удатным. Он мой 

зять! - Котян подошёл к Удатному, сидевшему перед столом, и приобнял его 

за плечи. Тот кивнул головой и тронул руку Котяна своей ладонью. 

- Ладно, обнимайтесь, - усмехнулся посланник, - но попомните, Котян 

принесёт вам не удачу, а беду. Так что, пока не поздно, отдайте его нам. 

- Выдадите меня, монголы не успокоятся, - встревожился Котян. - Ныне 

они взяли нашу землю, а завтра возьмут вашу. 

Мстислав Удатный, поддержал Котяна, так как хотел отличиться новой 

победой. Владея княжеством в Галиче, он выигрывал сражения у поляков, 

венгров, румын. Ему сопутствовала удача, и потому его называли Удатным, 

то есть Удачливым. Держа в страхе Закарпатье и Приднестровье, он вызывал 

настороженное почтение у киевлян, черниговцев, смолян, суздальцев. И 

когда Мстислав Удатный предложил убить послов, два других Мстислава 

- Киевский и Черниговский - поддержали его*. 

Натерпевшись страху от монголов, Котян отыгрался на безоружных. 

Пока казнили первых, пятеро послов вырвались и побежали к берегу, а по- 

* «Сие благоразумное миролюбие, - писал Карамзин, имея в виду предложение монголов, 

- показалось нашим князьям или робостью, или коварством: забыв правила народной 

чести, они велели умертвить послов». Как видите, великий историк осудил убийство 

послов. «Смерть во время войны всего лишь закон природы, - писал Л. Гумилёв, - а 

убийство доверившихся - оскорбление естества… Люди, причастные к предательству, 

не должны жить и производить потомков, ибо монголы признавали коллективную ответственность 

и наличие наследственных признаков». 

Русичей осудил поляк Ян Длугош: «Князья Руси, приняв недальновидное решение, 

нарушив право народов, убив Татарских послов, выступили военным походом против 

Татар». Г. Вернадский писал: «Важным принципом монгольского международного законодательства 

был прицип неприкосновенности послов. И в каждом случае, когда враг 

нарушал этот принцип, следовало суровое возмездие». (Монголы и Русь. М. 1997. с. 

109). 

37 

ВЛАДИМИР БАРАЕВ ГОНЕЦ ЧИНГИСХАНА

ВЛАДИМИР БАРАЕВ ГОНЕЦ ЧИНГИСХАНА 

ловцы порубили их. Но один спрятался и добрался до нас. Он и рассказал, 

как всё было. 

Зная, что монголы не простят убийства, Котян сослался на усталость после 

бегства и не пошёл в поход. Сказалась его подлая суть - заварил кашу, а расхлёбывать 

дал другим. 

- Убив послов, как шах Мухаммед, кияне навлекли на себя беду, - сказал 

Субэдэй, - и я решил направить к урусам Плоскиню. 

- Монголы не сделали вам зла, - заявил атаман, - а вы совершили великий 

грех! 

- Что ж ты продался нехристям? - прервал его Мстислав Киевский. 

- Я не продался, потому что не нанимался к князьям, а они гоняют нас, казаков. 

- Ну, смотри, потом пожалеешь! 

- Не пожалели бы вы! - ответил Плоскиня. 

- Не пужай! Против вас выйдут кияне, черниговцы, волынцы, половцы, а из 

Галича идёт пятьдесят тысяч воинов Мстислава Удатного! 

Плоскиня и бровью не повёл на угрозы Мстислава Киевского. 

- Хотите битвы? Да будет так! Бог един для всех - он рассудит! 

Князей поразили смелость, достоинство атамана, и они не тронули его. 

На обратном пути Плоскиня ехал вниз по Днепру. Оросы принимали казаков 

за своих. У Хортицы он увидел, что с низовья идут сотни ладей. Они 

спустились по Днестру от Карпат до Чёрного моря и поднялись по Днепру к 

Запорожью*. 

Вернувшись ко мне, Плоскиня рассказал о переговорах с киянами. На нашем 

хурале кто-то предложил не связываться с такой армией. Однако я сказал: 

- Раз оросы не хотят мира, надо проверить, чего они стоят в бою. 

Я послал в засаду пять тысяч всадников назад, к Калке, а своим отрядом в 

двадцать пять тысяч встретил оросов у Днепра, напротив Хортицы. 

Первыми нагнали нас половцы и галичане Мстислава Удатного. Он хотел 

разгромить нас, захватить наши обозы до подхода киян и черниговцев. 

- А много их было? - спросил Тургэн. 

- Подвод сто. Там была добыча после разгрома Хорезм-шаха, грузин и армян, 

подарки атабека Азербайджана, а кое-что мы взяли в Судаке. 

Отступая, мы лишь отстреливались и потеряли много воинов. Почуяв кровь, 

галичане усилили ход. Через неделю мы вернулись к Калке. Войска оросов растянулись 

змеёй. Впереди мчались половцы и галичане Мстислава Удатного. За 

ними торопились к добыче кияне и черниговцы. Но на ночлег становились отдельно. 

Оросы были настолько уверены в том, настигнут нас, что спали и ели 

досыта. Двенадцать дней отступали мы, пока не дошли до своей засады. 

Вечером 28 мая оросы, уставшие в дневном переходе, отпустили коней, 

развели костры, начали готовить пищу, но закусили нашими стрелами. Наши 

засадники ударили с двух сторон. А я повернул своё войско назад. Оросы и 

половцы бились отчаянно, но вскоре дрогнули и повернули назад, побежав к 

Днепру. 

Ночь была светлая, короткая. Отступая, они смяли черниговцев и волынцев, 

те запаниковали и не смогли толком сражаться. Впереди всех убегал Мстислав 

Удатный. На Днепре перед отплытием галичане и половцы подожгли оставшиеся 

лодки, чтобы мы не настигли их, но тем самым отрезали путь Мстиславу 

Черниговскому и Мстиславу Киевскому. Первый повёл своих на север, а второй 

завёл войско на высокий плоский холм с крутыми краями, подняться вверх 

трудно. 

* Далёкий путь флотилии показывает, какое значение русские князья придали разгрому 

войск монголов, которые шли не на русичей, а на половцев.

Меня поразило, что кияне почти спокойно наблюдали с холма, как мы добиваем 

черниговцев и волынцев, и даже не пытались помочь им. Они сделали 

завалы, поставили телеги, стреляли из-за них так, что мы потеряли много воинов, 

а наша конница не могла подняться к ним. Мы били их ядовитыми стрелами. 

Когда полегли тысячи киян, я предложил им сдаться. 

Плоскиня поднялся на холм и сказал Мстиславу Киевскому, что, если он 

сдастся, мы не прольём его крови. Тут я слукавил, - признался Субэдэй, - Плоскиня 

и кияне не знали про нашу почётную казнь без пролития крови. Разоружив 

рядовых русичей, я отпустил их без коней, а Мстиславу сказал: 

- Убив наших послов, ты нарушил закон чести - не трогать доверившихся, и 

потому тебя и девять твоих приближённых ждёт почётная казнь без пролития 

крови. 

- А кого положили под плахи? - спросил Тургэн. 

- Тех, кто присутствовали при казни наших послов, - сказал Субэдэй. - 

Мстислав мог остановить казнь, но не сделал этого. Кешиктены связали его, 

затем князей Андрея, Александра и других уложили на землю животами вниз 

и накрыли тесовыми досками. - Субэдэй начертил на песке помост, изобразил 

фигурки людей в центре. - По краям положили брёвна, чтобы настил не шатался. 

Потом расстелили ковры, поставили столики, лавки и начали пир*. 

Тургэн невольно качнул головой. Заметив это, Субэдэй сказал: 

- Что, жестоко? Но пусть кияне запомнят: не-ль-зя уби-вать пос-лов! 

- Извините, а долго были живы люди под помостом? 

- Стоны утихли к середине пира. Но в конце, когда убрали доски, Мстислав 

ещё дышал и, увидев Плоскиню, сказал: 

- Бог накажет тебя за пир на телах сородичей. 

- А тебя уже наказал, - ответил тот, - за убийство послов и нас, бродников! 

Пересчитав своих воинов, мы удивились, что потеряли почти десять тысяч, 

и у нас осталось лишь два тумэна. 

После этого Субэдэй велел телохранителям налить архи и вместе с ними и 

Тургэном помянул погибших. 

- Скажите, а есть соловьи на Калке? - неожиданно спросил Тургэн. 

- Есть. А почему ты спрашиваешь о них? - удивился Субэдэй. 

- Весной я впервые услышал их в Турфане. Они так поют, щёлкают. 

- И на Калке они вместе с жаворонками словно воспевали нашу победу. 

Закончив рассказ о битве на Калке, Субэдэй прошёл за озерцо, изображающее 

Каспий, и показал место слияния Волги и Камы. 

- Вот здесь нас ожидала беда. О ней нас предупредила хвостатая звезда. Целую 

неделю она сияла по ночам. И хвост походил на кривую саблю. Началась 

засуха. Реки пересохли. Горели не только поля, но и камыши на озёрах. Позже 

мы узнали, что Котян, послав гонцов к башкирам и булгарам, передал, будто 

мы идём на них. А в пути поджигали степь. Без травы наши лошади падали, от 

жажды и голода умирали и воины. Более тысячи! 

А самое страшное произошло на Волге. Когда мы приплыли к левому берегу, 

башкиры и булгары обрушили на нас тучи стрел. В воде мы были беззащитны. 

Не знаю, как я остался жив. Помогло то, что я был одет как все, не отличаясь от 

простых воинов. Башкиры и булгары гнали и позже. В итоге из девятнадцати 

тысяч наших воинов осталось всего четыре тысячи. 

С Чингисханом встретился в Бухтарме на Иртыше. Там он остановился на 

зимовку по пути из Туркестана. Внимательно выслушав мой рассказ о походе 

* Историк А. Астайкин пишет в статье «Первое столкновение русских с монголами»: 

«Трое пленников находят здесь бескровную - то есть гуманную и почётную, с точки 

зрения степняков, но позорную, с точки зрения русских, - смерть». (Альманах «Арабески 

истории». Русский разлив, М., 1996, т. 1, стр. 453). На самом деле казнённых под 

помостом, видимо, было десять. Монголы были точны в арифметике мести. 



и узнав о гибели Джэбэ, хан спросил, когда это произошло, я ответил, а он 

сказал: 

- В тот день у меня заныла рана от его стрелы, - Чингисхан потёр шрам на 

шее, - я вспомнил о Джэбэ и понял, что с ним что-то случилось. 

Первая стычка с оросами показала - они проиграли битву, потому что отстали 

от нас лет на двадцать. Они оказались такими, какими были мы, когда 

воевали друг с другом и с татарами, меркитами, найманами. Но после того как 

мы создали империю, разбили Мухаммеда, грузин, армян, у нас появилась великая 

армия. Оросы проиграли из-за того, что послушали Котяна, а также изза 

своего высокомерия, вражды друг с другом… 

Завершая рассказ о битве на Калке, Субэдэй сказал: 

- Я никак не могу понять, зачем оросы убили послов? - Котян ведь знал, чем 

кончилось это для Хорезмшаха. Не хочу, как русские Мстиславы, искать славу 

в мести, но мы должны покарать Котяна, который принёс столько бед и нам, и 

русским, булгарам, башкирам…* 

* Такое изображение битвы на Калке может вызвать возражения и протесты. Ужасная 

казнь русских князей ярко описана и осуждена в летописях. Монголы показаны коварными, 

жестокими дикарями. Не пытаясь оправдать и обелить их, прошу учесть, что 

эта битва впервые подаётся «с той стороны» - устами полководца Субэдэя. 

Прочитав описания битвы на Калке в Лаврентьевской и Новгородской летописях, а 

также в трудах араба Ибн ал-Асира, поляка Яна Длугоша и современных историков, я 

удивился тому, что никто, кроме Г. Вернадского, Л. Гумилёва, А. Астайкина, не объясняет 

подлинной причины первого похода монголов на Русь - погони за половцами. Вскользь 

упоминая об убийстве монгольских послов как о чём-то малозначительном, летописцы и 

некоторые нынешние историки, в отличие от Карамзина, не осуждают русичей за это. 

Позже тексты летописей переписывались, сокращались, дополнялись вставками, 

вроде воспевания подвигов Даниила Волынского. Лишь в одном из первых вариантов летописи 

сохранились полные горечи строки о битве на Калке: «Из-за грехов наших русские 

были побеждены» (Выделено мной. - В.Б.) 

Ошибаются историк, называя Джэбэ участником этой битвы, ведь он погиб зимой 

на Кавказе. Зато ярко описывается казнь киевлян под плахами. 

«Наши летописцы, - писал историк М. Каратеев, - применяли только одну - чёрную 

краску и притом очень густую. Ею же, нисколько не смягчая тонов, пользовалась в отношении 

татар и вся дальнейшая русская литература». 

Введённые в заблуждение, писатели и художники живописуют коварство монголов. 

Например, И. Глазунов красочно изобразил казнь под плахами на полотне «Тысячелетие 

Руси». А вот строки Е. Евтушенко из поэмы «Непрядва»: 

40 

На помост кладут подряд 

с костерочка, теплых, 

трех молочных жеребят, 

жаренных на копьях… 

И чем больше у сластен 

в животах конины, 

тем сильней помост под стон 

с хряском давит спины. 

Как очьми глядишь ты вниз, 

липко воровскими, 

православный крестогрыз, 

купленный Плоскиня? 

…А мурза икал в углу – 

в рот не лезла пища… 

Нас когда-то топтали 

монгольские кони - 

мохноногие чудища рабства, погони… 

В землю вслушивался князь, 

будто колос осенью…

Так на Калке началась 

битва Куликовская. 

Необходимы хотя бы краткие комментарии к этой поэме. 

- На копьях монголы не жарили ничего, так как оружием запрещалось касаться пламени, 

чтобы не потревожить душу огня. 

- Показывая дикость монголов, поэт говорит о том, что они едят конину. Это отвращение 

к обычной для кочевников еде настолько въелось в сознание европейцев, что 

Лев Толстой вложил в уста Кутузова в «Войне и мире» слова: «Мы заставим французов 

есть конину». Между тем, монголы и буряты настолько почитают её, что осенний 

забой лошадей становится праздником, когда на арбин – лучшие куски конины – приглашаются 

родичи и соседи. 

- Плоскиня с «липко воровскими очами» не был куплен монголами. Нельзя сравнивать 

его с предателями власовцами, как это сделал Евтушенко. Атаман Плоскиня боролся 

за свободу донских казаков, которых преследовали половцы и русские князья. 

- Мурзы не могло быть у монголов в 1223 г. Тогда они поклонялись лишь Вечному 

Синему Небу и духам предков. 

- После всего этого трудно увязывать битву на Калке с Куликовской битвой. 

ПОДЗЕМНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ 

От ирландского до маньчжурского побережья 

существовала только одна цивилизация. 

Марсель Гране. 

Выздоравливая, Тургэн вспомнил пещеру на Бурхан-Халдуне, где Чингисхан 

прятал хрустальный череп. Из неё легче попасть в подземное царство, и он 

решил слетать туда во сне, когда душа раздваивается на низшую душу и высшую 

- амин. Он знал об опасности раздвоения души. Хозяин подземного царства Эрлэн-хан 

мог забрать душу Тургэна и не дать амину соединиться с низшей душой, 

а это грозило смертью. Но Тургэн, уснув, направил высшую часть своей души 

к Бурхан-Халдуну и оказался на уступе, который он покорил на коне Шаргае. 

Тургэн понял, что душа амин летает очень быстро - со скоростью мысли. 

На одинокой кряжистой сосне сидел ворон, который видел Чингисхана. Ворон 

как-то учуял бесплотную душу Тургэна и, поворачивая шею, следил за её 

передвижением. «Ох, не простая это птица, - подумал он, - она явно стережёт 

могилу хана». Невольно начав искать глазами место захороненья, он заметил, 

как насторожился ворон. Взмахнув крыльями, он издал тревожный клёкот. Не 

надо испытывать судьбу, ведь не могила сейчас нужна, а подземное царство. 

Подлетев к пещере, где он шесть лет назад лишился чувств с хрустальным черепом 

в руках, Тургэн увидел, что вход снова зарос кустарником, засыпан камнями 

и снегом. Он вспомнил, с каким трудом рубил жёсткие сучья, пробивал 

и расширял проход. Но на этот раз душа амин легко проникла сквозь узкую 

щель. 

В полумраке Тургэн увидел остатки золы и кусочек обгоревшей бересты, 

которой Боорчи зажёг плошку под хрустальным черепом. Прямо над головой 

- летучие мыши. Тогда их не было, а сейчас висят гроздьями. Точно такие, как 

в пещере Есуй-хатун. Он впервые разглядел их - тонкие лапки, вцепленные в 

шероховатые камни, маленькие головки, розоватые рыльца, заиндевелые перепончатые 

крылья. И хотя в них могли переселиться души убитых на похоронах 

хана, Тургэн испытывает не страх перед промёрзшими тушками, а скорее теплоту 

и сострадание. 

Почувствовав ветер снизу, Тургэн понял, что дует из расщелины, в которую 

Чингисхан уронил железный лом. Как же спускаться вниз при встречном ветре? 

Душа, хоть и бесплотна, но подземный сквозняк может не пустить вниз. 

Выход нашёлся сам собой. Вглядываясь вниз, он увидел выступ скалы, зацепился 

за него взглядом и… тут же оказался на нём. Сила желания победи- 

41 



ла силу ветра! Однако спускаться дальше невозможно из-за полной тьмы. За 

что цепляться взглядом, не видя ничего? Слышны лишь редкие удары капель 

и далёкое журчанье. Решив зацепиться за эти капли, Тургэн тут же полетел 

вниз вместе с ними. Пролетев довольно долго, он вдруг ударился о какую-то 

преграду, которая едва не рассекла его надвое. Он коснулся её и понял, что 

это лом Чингисхана! Вот так встреча! Но как же глубоко застрял лом! 

Посидев, Тургэн продолжил путешествие и помчался вниз вместе с потоком 

воды, струившейся по сырым стенам. Только бы не попасть в преисподнюю, 

где Эрлэн-хан может увидеть или почувствовать его душу. Достигнув 

подземной реки, которая текла на запад, Тургэн отдался воле течения и попал 

в тёмное озеро. Потеряв ориентировку, он подумал, хорошо бы попасть на 

Алтай. И тут же оказался там. Он убедился в этом, выйдя вверх. Горы освещены 

луной, и он увидел вершины Табын-ула. Не поискать ли пять подвод с 

сокровищами? Но нет, сейчас надо на Кавказ. 

И снова он со скоростью мысли оказался в пещере, где не было костра, но 

её освещало непонятное сияние. Удивительно пышная, уютная обстановка. 

Оглядевшись, он увидел большое ложе, у изголовья которого спал маленький 

старичок с белой бородой. Занавесь на двери колыхнулась, и в ней появился 

слуга. 

- О, Великий Бог Ерд, к вам явились бог войны Молдза-Ерды и бог плодородия 

Мелер-Ерды. 

- И что они? 

- Как всегда спорят. 

- Пусть войдут. 

Когда слуга вышел, Великий Ерд потянулся руками вверх, начал быстро 

расти и превратился в великана. Теперь каменное ложе стало ему впору. 

Пройдя к высокому трону, он сел на него. Когда боги вошли, Верховный Бог 

оказался великаном в сравнении с ними, хотя те были обычного роста, как 

все люди. 

- О, Великий Ерд! - начал Мелер-Ерды, - Разреши наш спор. 

- В чём он? - Голос Верховного Бога прогремел как гром. 

- Пришла жатва, а Молдза-Ерды зовёт в поход. 

- Враги подходят к нам, - сказал Бог войны, - пока будем убирать хлеб, они 

захватят наши аулы вместе с людьми, скотом. И превратят нас в рабов. 

- На этот раз я поддержу Молдзу-Ерды, - сказал Великий Ерд, - пусть богатыри-нарты 

разобьют врагов и заставят пленных убрать хлеб. 

Едва бог войны и бог плодородия вышли, Великий Ерд позвонил в колокольчик, 

и в пещеру явился Везир. Великий Ерд пригласил его сесть. 

- Ты у нас знаменитый звездочёт и знахарь. Вспомнил твой рассказ о нашей 

прародине - Божественной земле Ерд. Хочу попасть туда. 

- Она далеко на Севере, за большим морем. Есть путь и по земле, но там 

непроходимые болота и озёра. 

- У нас нет кораблей, зато есть искусные строители, они возведут мосты. 

- Но викинги, жители Скандинавии, убивают пришедших к ним. 

- А разве нельзя договориться? У нас же - общие боги и предки. 

- И имена схожи, - подтвердил Везир, - и шаманят викинги, как мы и монголы, 

но сколько времени уйдёт, пока доберёшься и договоришься с ними. 

Слушая беседу, Тургэн вспомнил, что на Байкале есть гора Ердэ, названная 

в честь древней богини земли. Она же родственница богам ингушей и 

викингов! Но сначала надо в Скандинавию! 

И тут же мгновенно, всё с той же скоростью мысли, оказался в новой пещере. 

Потолок покрыт летучими мышами. Через расщелины сверху проникает 

слабый свет. Убедившись ранее, что никто не видит его, он на всякий 

случай затаился за камнями и вскоре увидел маленьких человечков, которые 

тащили в пещеру ящики с самородками. Они тяжёлые, но гномы легко несли 

42

их, держа ящики с четырёх углов. Сложив камни в тигель, они развели под ним 

огонь. 

Ожидая, когда самородки расплавятся, гномы поели, а их предводитель, седобородый 

старичок с красным колпаком на голове, зажёг в особой чаше иглы 

пихты, сучья можжевельника, пряные травы и начал молиться Верховной богине 

земли Ёрд, богу Одину и духам, покровителям кузнецов. 

Камлают как монгольские шаманы! - удивился Тургэн. 

Вылив огненные струи в разные формы, гномы подождали, когда слитки 

остынут, и начали орудовать молотками. Главарь сделал золотое кольцо богине 

земли Ёрд, другие гномы - копьё богу Одину, кинжал сыну Ёрд - Тору. А особенно 

искусные начали ковать длинные золотые нити для Сивы, жены Тора. Недавно 

она лишилась волос, и Тор приказал гномам выковать ей новые золотые 

пряди. 

Какие же гномы маленькие, но какие сильные, ловкие, дружные в работе! 

Стук молотков заполнил пещеру весёлым перезвоном. У монголов есть сказки 

о карликах-одоях, среди которых особо ловок и хитёр Эрхийн Чинээ Хуу *, но 

гномы поразили Тургэна особой слаженностью в работе. 

Решив увидеть гору Ердэ на Байкале, Тургэн подумал о ней и быстро полетел 

по подземным коридорам. Встречный ветер забивал глаза пылью веков, а в ушах 

- молитвы незнакомым Тургэну богам - Айя, Илье-пророку, Гефесту. 

Некоторые имена схожи - Перун, Перкунас, Перконс, Перкеле… Все они 

громовержцы, а их призывают волхвы и шаманы разных народов. 

Оказавшись в чреве Ердэ, он проник по трещинам наружу, мимо вездесущих 

летучих мышей и увидел, что гора рядом с Байкалом. Она совершенно круглая, 

но так мала, что почти не видна среди других гор. Тургэн не нашёл бы её без 

высших духов, которые помогают ему путешествовать. Склоны горы обложены 

шкурками белых ягнят. За что ей такие почести? 

Из молебнов местных жителей Тургэн узнал, что хозяин подземного царства 

Эрлэн-хан хотел вздуть здесь вулкан в честь богини Ердэ. Но бог-громовержец 

Айя из ревности погасил извержение, и гора перестала расти. Эрлэн-хан всё же 

подарил её богине любви и плодородия. Когда Ердэ обосновалась внутри горы, 

шаманы сразу почувствовали её присутствие и начали молиться ей. 

Узнав об этом, люди стали поклоняться богине Ердэ, принося подношения, а 

раз в год совершали празднества с песнями и танцами. Тургэну повезло - он застал 

последний день игрищ, которые шли целую неделю. Люди отходили к кострам, 

чтобы поесть, отдохнуть, и продолжали танец ёхор. Сотни людей, взявшись 

за руки, образовали кольцо вокруг горы и кружились беспрерывно, дни 

и ночи. Многие стоптали по несколько пар унтов. Сапожники чинили и шили 

новую обувь. Вокруг горы образовалась глубокая тропа, выбитая ногами танцующих. 

Празднество отмечалось не только хороводом и песнями. Борцы и лучники 

соревновались друг с другом, а всадники проводили скачки вдоль реки Анги до 

бухты Айя на Байкале. Бухта названа так в честь Бога-громовержца**. 

А потом шло чествование лучших всадников, борцов, стрелков. Главной наградой 

для них были самые голосистые певуньи и грациозные танцовщицы. Но 

и те, кто не победил, не остались без награды. Знакомясь с девицами, они то и 

дело уединялись в кустах на берегу Анги. 

Никем не замечаемый, Тургэн облетел окрестности до бухты Айя и убедился, 

что праздник духа плоти здесь ничуть не хуже, чем в Каракоруме. Любой мог 

вывести из хоровода, кого хочет. Некоторые пары ласкали другу друга почти на 

* Эрхийн Чинээ Хуу - Мальчик с пальчик. 

** На Байкале, южнее Ольхона, сохранились названия в честь этих богов - бухта Ая и 

гора Ердэ, вокруг которой проходили ердынские игрища. Ныне буряты возродили их в 

виде фольклорных праздников. 



виду у всех. Никто не стеснялся никого. И это было не прелюбодеяние, а чествование 

Ердэ, богини любви и плодородия. Тургэн ничуть не осуждал женщин 

за их безотказность и ненасытность. Ведь среди них много одиноких, томящихся 

без мужской ласки. И они хотят насытиться на год вперёд, так как в далёких 

аилах их ждут лишь беспросветные будни, тяжёлые хлопоты по хозяйству… 

…Когда душа амин вошла в тело Тургэна и соединилась с низшей душой, он 

очнулся. Голова была ясна, но тело ломило, как после полёта в облике грифа. В 

юрте было тихо, Туяа сказала, что ночью он спал плохо, бормотал о летучих 

мышах, каких-то карликах, богине Ердэ. Тургэн успокоил жену, сказав, что это 

хворь выходит из него, и начал отряхивать с себя пыль веков, прилипшую ночью. 

Вскоре пришёл Тататунга проведать Тургэна, и тот рассказал о том, как духи 

защитили его в предыдущую ночь. 

- Ты побывал у порога царства Эрлэн-хана, - сказал учитель, - но друзья не 

дали свалиться в бездну, и тебе ничто не грозит. Прямой связи того света с 

этим нет, с ханом ты увидишься лишь после своей смерти. Он любил тебя и не 

придаст значения тому, что ты увёл Туяа и приласкал Есуй-хатун. Он наверняка 

простит тебя и её. Его великодушие так же безгранично, как и посмертная 

слава. 

Тургэн был благодарен учителю за эти слова. Они прозвучали как отпущение 

грехов. Но как Тататунга догадался о его близости с Есуй-хатун? Он ведь 

не говорил об этом. Нет, Тататунга не только писарь и хранитель ханской печати, 

но и сильный ясновидец, знаток прошлого. Благодаря его списку народов и 

племён Тургэну удались страницы летописи, которые понравились вдове хана и 

её сыновьям. И он же помог нарисовать карты. 

Когда Тургэн поведал о подземном путешествии, учитель сказал: 

- Хорошо, что ты попал не в глубины царства мёртвых, а под его крышу. И 

потому Эрлэн-хан не увидел тебя. Душами людей правят не только бог-громовержец 

Айя и бог смерти Эрлэн-хан, но и богиня любви и плодородия Ердэ. Её 

почитают на Байкале, Кавказе, в Скандинавии. У неё есть такие же прекрасные, 

как она, сёстры - Афродита, Астарта, Исида, многогрудая Кибела, трёхголовая 

Диана… Они очень разные, ревнуют, строят козни друг другу. А у бога 

Айя соперников ещё больше - Зевс, Гефест, Один, Перун, Велес, Даждьбог… 

Они не ладят между собой сильнее, чем богини, и потому разделили народы, 

чтобы легче править ими. 

- Значит, Айя и Ердэ - самые могущественные боги, - сказал Тургэн, - их почитают 

народы, живущие от Байкала до Скандинавии и Ледовитого океана. 

- Но их почитателей гораздо меньше, чем китайцев, индусов, арабов. Столько, 

сколько летучих мышей в сравнении с птицами. - Тут учитель улыбнулся, 

вспомнив, как Тургэн удивлялся летучим мышам. - А летучие мыши, хоть и 

спят, но, видимо, чувствуют незваных гостей и доносят о них хозяину царства 

мёртвых. 

- Вряд ли они служат Эрлэн-хану, - возразил Тургэн. - Я думаю, в них вселились 

души простых смертных, их горести, желания. И они висят гроздьями 

застывших слёз и гнева, а весной оживают и, вылетая ночами из пещер, доносят 

свои мольбы и желания до звёзд, где живут высшие духи… 

ТАИНСТВЕННЫЙ ПИСАКА 

Грубая ошибка - думать о первобытной 

дикости монголов до Чингисхана. 

Е.Кычанов 

После поминок Тургэн узнал о другой кличке толстяка Бурбура - Таинственный 

Писака. Тургэн удивился тому, что раньше не слышал о нём. Он считал

себя единственным грамотеем среди земляков. И потому поспешил к нему. Таинственный 

Писака жил на Орхоне, выше кладбища и избушки Ганц Агнура. 

Судя по пяти юртам, семья немалая. Возле юрт бегали внуки Бурбура. Увидев 

гостя, хозяин глянул на гостя строго, даже как-то торжественно. 

- Между прочим, я тоже был гонцом, - тут Бурбур перешёл на шёпот, - но 

не у Чингисхана, а у Ван-хана. Доставлял не только устные, но и письменные 

послания. 

- Кто их писал? 

- Писал сам, - ответил Бурбур, чем удивил Тургэна. 

Видя, что разговору будут мешать внуки, которые то и дело подбегали к 

деду, Тургэн пригласил его к себе. Бурбур охотно согласился и сел в телегу, 

на которой прибыл Тургэн. Жена-старушка подошла к Тургэну и попросила, 

чтобы муж не напился как на поминках. Тот пообещал, и они поехали в Каракорум. 

Уже в пути Тургэн начал спрашивать, где Бурбур научился писать. Тот отвечал 

неохотно, хмурился, беспокойно чесал бородку. И Тургэн понял, что без 

архи не обойтись. Узнав, что дома выпивки нет, Тургэн попросил Туйа найти 

архи. Она пошла к соседям и принесла полный туесок. 

Выпив первый рог архи, Бурбур повеселел и сказал, как начал доставлять 

устные и письменные послания Ван-хана, а писал их пленный найман. Однажды 

Сукэгай, таково настоящее имя Бурбура, сидел рядом и смотрел, как писарь 

макает кисть в тушь и покрывает бумагу буквами. Увидев интерес юноши, 

найман улыбнулся и показал несколько букв. Сукэгай повторил их на бумаге. 

Найман удивился и показал остальные буквы. После семи уроков Сукэгай начал 

делать копии писем. Ван-хан требовал оставлять их. С тех пор Сукэгай и 

стал писать. Ему выдали флакон туши и стопку бумаги. Когда Ван-хан погиб, 

Сукэгай начал записывать то, что видел сам и слышал от других. Он описал 

битвы с татарами, меркитами, разгром кереитов и найманов и даже происки 

Джамухи и Теб-Тенгри. 

На вопрос Тургэна, где хранятся записи, Бурбур отвёл глаза и пожал плечами. 

- Зачем же таиться? Надо было показать Чингисхану. 

- Э, нет. Я ведь писал о нём как о враге Ван-хана. 

Бурбур пил, ел с удовольствием. Опустошая рог, он пучил глаза, обнажая 

белки. Дело закончилось тем, что он начал ловить левой рукой то, что не шло в 

горло. С клокотаньем в глотке он побеждал позывы рвоты и глотал архи. 

Когда Тургэн повёз его домой, Бурбур уснул в телеге. У избушки Ганц Агнура 

Тургэн растолкал его, чтобы тот успел придти в себя перед возвращением 

домой. Открыв глаза, тот вдруг кивнул на развалины и сказал: 

- В-во! Здесь! 

- Да, я знаю, здесь жил твой сосед Одинокий Охотник. 

- Нет, не то. Тут у меня кто-то украл архи и… - тут Бурбур вдруг умолк. 

Тургэн понял, что Таинственный Писака проговорился о своих рукописях. 

Домой подъехали в сумерках. Бурбур величественно оглядел с брички подбежавших 

внуков, жену. Смотрите, мол, всё в порядке - я совсем не пьян. Однако, 

спускаясь вниз, он оступился и рухнул на землю. Странно, но дети засмеялись, 

а жена тоже не испугалась. Видно, привыкнув к таким выходкам, 

она даже не стала поднимать его вместе с внуками. Поблагодарив Тургэна за 

доставку мужа, она пригласила его к столу, но Тургэн сказал, что сыт. 

Проезжая мимо развалившейся избушки Ганц Агнура, Тургэн вспомнил о 

бутылке, которую он использовал, призывая Есуй-хатун. А вдруг здесь лежат и 

записи Бурбура? Хотелось осмотреть юрту и погреб, но стало совсем темно, да 

и искать их без разрешения хозяина не хотелось. 

На следующий день Тургэн приехал к Бурбуру и пригласил посидеть на берегу 

Орхона. Проезжая мимо избы Ганц Агнура, Бурбур словно не заметил 



её. А Тургэн сказал, что знал Одинокого Охотника, и что Белогрудка навела 

его на бутылку архи в погребе, чтобы помянуть Ганц Агнура. 

- Так вот куда она делась! - воскликнул Бурбур, - Хорошо, что попала к 

тебе. 

- Узнав, что это твоя бутылка, я приехал вернуть долг, - засмеялся Тургэн. 

- А кто сказал о бутылке? 

- Вы, - ответил Тургэн и понял, что тот ничего не помнит о сказанном 

вчера. 

На реке они расположились у камня, на котором он призывал Ганц Агнура 

и Есуй-хатун. Разведя костёр, Тургэн налил архи в две плошки. Но Бурбур 

достал бычий рог и протянул его Тургэну. До чего же большой он! Побрызгав 

капли в огонь и бросив в него мясо, Тургэн выпил, а Бурбур вылил архи 

в своё горло и крякнул от удовольствия. После этого он словно откупорил 

бутылку откровения. 

- Ганц Агнур был моим соседом. Он, как я и Архай, - кереит. Наши деды и 

отцы служили отцу Ван-хана. А после его гибели стали служить Чингисхану. 

После второго рога Бурбур стал ещё более говорлив. Он сказал, что почти 

все кереиты были крещёными и носят кресты. Сказав так, он показал крест 

на шее. Тут Тургэн показал свой крест. 

- Ты тоже крещён? - удивился Бурбур. 

- Нет, ношу как талисман. 

Далее Тургэн услышал, что грамотных кереитов мало, но они есть. Среди 

них Бурбур назвал Ганц Агнура и его детей, которые умерли от оспы. На вопрос, 

писал ли что-то Ганц Агнур, тот неожиданно кивнул головой. 

- Писал, но мне не показывал. Ну-ка, налей ещё, - потребовал Бурбур. 

Тургэн боялся, что тот упадёт и не сможет показать тайник с записями. 

Но без архи нельзя. Вон как оно развязало язык Бурбура. После третьего 

рога его стало мутить, началась обычная борьба с поглощением того, что не 

лезло в горло. Поняв, что развязка близка, Тургэн усадил его в телегу, подвёз 

к избушке Ганц Агнура и предложил выпить за него и собаку Белогрудку. 

- За друга и Белогрудку с удовольствием! - Поев мяса, Бурбур сказал, - 

После того, как Белогрудка ушла отсюда, я перепрятал свои бумаги. Куда, не 

скажу… 

Расставаясь, они выпили на стремя, Тургэн отвёз Бурбура домой. Возвращаясь 

в Каракорум, он с удивлением думал о том, что слово Христово и грамота 

дошли до монголов ещё до появления империи Чингисхана. Вон сколько 

кереитов, найманов молились Абай-Бабаю и писали что-то. В том, что он доберётся 

до бумаг Бурбура и Архая, Тургэн не сомневался. 

ВЫСОКОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ 

Главная цель посвящения - 

передача шаману силы учителя 

и энергетики святых мест. 

Александра Дэвид-Неель. 

В конце надана Угэдэй-хан вызвал Тататунгу посоветоваться о западном 

походе. Глава канцелярии сказал, что он скажет своё слово, но прежде лучше 

послушать Верховного шамана. Хан вздохнул: 

- Братья не хотят, чтобы я шёл в поход. Хочу узнать, слушать ли их, а Усунэбугэн 

потерял голос, разжирел. А что ты думаешь о Тургэне? 

- Меня удивило его предложение отказаться от жертвоприношения новых 

невест и лошадей…

- Что ты говоришь? Ведь это пожелал мой отец! 

- Да, но он повелел так Тургэну, явившись к нему во сне. 

- А ведь верно, - согласился хан, - Поэтому надо ускорить его посвящение. 

Главный шаман встретил решение Угэдэй-хана без радости. Поняв, чем 

оно вызвано, Усун-эбугэн расстроился. Однако ослушаться хана не посмел и 

приказал приближённым готовиться к обряду посвящения. Не желая особой 

огласки, он распорядился провести посвящение не в столице, а в верховье Орхона, 

у святого места Хурхрээ, где шумел водопад. Это ущелье называли Воротами 

смерти - там есть тайный вход в подземное царство Эрлэн-хана, владыки 

загробного мира. 

Вскоре караван из двадцати всадников и нескольких подвод вышел из Каракорума. 

Впереди и сзади ехали телохранители Амурсана и Баглай, а в середине 

- Усун-эбугэн, Тататунга, которым поручили посвящение Тургэна. В начале 

пути всё было знакомо по зимней поездке с учителем, когда они отбились от 

волков. Прибрежные скалы уменьшились без глыб, отсеченных для строительства 

дворца. У горы Верблюд, возле которой они зимой свернули в гору, караван 

продолжил путь вверх по руслу Орхона. Ехать стало тяжелее. И лошади с 

трудом брели по дну ущелья, где струилась река. 

Но главной сложностью стали комары, оводы и мошкара. В тайге они крупнее 

и злее, чем в степи. Спеша перед зимой насытиться кровью, они тучами 

кружили над людьми и конями, доводя их до изнеможения. Лошади беспрестанно 

мотали головами, фыркая от мошкары, забивающей ноздри. А люди 

глубже надвигали на головы малахаи, прятали руки в рукавах халатов. Легче 

было на привалах, когда костры с хвоей и листвой густым дымом отгоняли паразитов. 

Главный шаман стал не рад посвящению в тайге. Толстый, неповоротливый, 

он хуже всех переносил путь. Закутав лицо платком от мошкары, он сопел, 

пыхтел. Капли пота текли из-под малахая ручьями. 

В урочище Хурхрээ караван прибыл через трое суток. Мощные струи водопада 

срывались с высоты десять саженей в бурлящую котловину. Прибрежные 

скалы, деревья увешаны ленточками. Ещё больше их у каменного обо, где 

приезжающие поклоняются духам предков. А рядом остатки костров, черепа 

животных, принесённых в жертву. Белые челюсти давно высохли, а трава, которую 

они жевали, продолжает зеленеть. Здесь всё навевает священный ужас, 

недаром это место называют Воротами смерти. 

Много времени ушло на подготовку к посвящению. Фигурки кукол-онгонов, 

металлические подвески пришили к плащу ещё в Каракоруме. Из девяти 

животных - соболя, белки, горностая, зайца, куницы, хорька, выдры, лисицы, 

косули, не хватало шкурки зайца. Решив добыть зайца в пути, помощники, как 

назло, не встретили ни одного зверька. Когда не надо, они так и мельтешат перед 

глазами. Кроме того, шаманский шлем надо было украсить перьями местного 

ворона. Эта вещая птица передаст Тургэну силу водопада и хребта Хангай. 

Наконец Амурсана подстрелил зайца, а Баглай - ворона. Его перья вместе 

с перьями орла украсили шлем. 

На Тургэна надели гремящий металлическими подвесками плащ, на голову 

водрузили оргой с рожками кабарги и короной чёрно-серых перьев. На шею набросили 

связку шкурок животных, повесили круглое бронзовое зеркало-толи. 

А в руки дали длинную конную трость. Шаманское облачение преобразило 

Тургэна. Под священными брызгами водопада он стал похож на вождя племени. 

Молебен начали на закате дня. Усун-эбугэн обратился к духам-хозяевам водопада 

Хурхрээ, священной реки Орхон, великого хребта Хангая и попросил 

у них прощения за вторжение в их владения, объяснил, что они пришли взять 

их силу и передать молодому Тургэну, которого возводят в более высокий ша- 

47 



манский сан. Потом Усун-эбугэн и его помощники преподнесли им дары 

- молочную водку и куски мяса только что зарезанного барана. 

Бубны гремели в долине Орхона допоздна. Ночью Тургэн плохо спал от 

усталости и молочной водки, которую пришлось пить неоднократно. Виски, 

лоб и затылок болели от железного шлема. Но надо терпеть ради столь 

важного события, как посвящение. Цель его - передача Тургэну магической 

силы и благословение духов-хозяев этого святилища и духов предков. 

Если на ручье Таг, у Бурхан-Халдуна, он получил благословение родового 

шамана, то здесь, на Орхоне, его напутствуют Главный шаман империи 

и глава канцелярии, он же хранитель ханской печати. Тататунга не имел 

особого шаманского статуса, но, зная о ревности Усун-эбугэна к Тургэну, 

вызвался помочь ученику. 

Наутро молебны продолжились. Главный шаман произносил новые 

призывания, а его помощники камлали и стучали в бубны, танцевали вокруг 

костра на поляне. Пляски затянулись, так как посвящались всем девяти 

животным. Шаманам и Тургэну пришлось изображать бег и прыжки 

каждого из них, издавать звериное рявканье, клёкот орла и ворона. Потом 

Тургэна хлестали берёзовыми ветками. Однажды Усун-эбугэн в экстазе 

ударил его по лицу так, что чуть не выбил левый глаз. В голове зазвенело, 

он подумал, что звон от удара, но, как стало ясно позже, он предупреждал 

о более серьёзной угрозе. 

Вечером, когда молебен завершался, вдруг грянули подземные толчки 

такой силы, что люди упали на землю, а лошади с испуганным храпом 

встали на дыбы и поскакали вниз по течению. Тургэн поднял на ноги Тататунгу, 

упавшего в воду, и отвёл его на правый берег реки. 

- Не бойтесь! Это добрый знак! - крикнул Усун-эбугэн, - Тенгрии услышали 

наши молитвы! 

В это время земля снова задрожала, раздался глухой гул, и наступило 

грозное затишье, которое испугало больше подземных толчков. Небо потемнело, 

из туч полетели первые капли дождя. Яркая молния ударила в 

гребень водопада, сильнейший гром оглушил всех. Падение струй внезапно 

прекратилось, словно водопад испарился от удара молнии, зато хлынул 

сильный ливень и послышался грозный гул. Вспомнив лавину в Ала-тоо, 

Тургэн понял, что сверху идёт поток камней. Он крикнул Усун-эбугэну, 

чтобы слуги отнесли его выше, а сам взял на руки Тататунгу и побежал к 

более высокому уступу скал. Учитель был суховатым, лёгким, и Тургэн, 

несмотря на своё тяжёлое облачение, быстро поднялся наверх. 

Водопад снова ожил, и в потоке мутной воды с грохотом покатились 

огромные камни. Кони и всадники, не успевшие подняться вверх, барахтались 

в лавине. Пытаясь спасти коня, Баглай схватил одного из них за 

узду и потянул вверх. Однако обезумевший от страха конь увлёк Баглая 

под камни, которые тут же поглотили их. Не в силах ничем помочь погибающим, 

Усун-эбугэн и другие молились, воздев руки к небу. Но тенгрии 

не услышали их, и всех перемолола каменная мясорубка. Пересчитав оставшихся 

в живых, Тургэн ужаснулся - погибли десять человек и все кони 

вместе с повозками. Оправдав своё название, Ворота смерти отправили в 

царство Эрлэн-хана новые жертвы. 

Земля снова задрожала под ногами. Вода, камни и грязь начали подступать 

к ногам спасшихся людей. Но, к счастью, вскоре поток утих. Промокшие 

под ливнем, напуганные люди успокоились не сразу. Высота водопада 

уменьшилась вдвое, камни завалили недавно бурлящую водой чашу и русло 

реки. Идти по ней нельзя. 

Тургэн поднялся на перевал и увидел пещеру. Зайдя внутрь, он понял, 

что здесь могут скрыться почти все оставшиеся в живых. Сняв с себя ша-

манское снаряжение, он испытал облегчение, спустился обратно и сообщил 

Усун-эбугэну о пещере. Все тут же пошли за ним. 

Подойдя к пещере, Тургэн увидел, что вход в неё снизился. Клубы пыли ещё 

курились над камнями, он понял, что скала только что осыпалась и едва не завалила 

вход. Говорить об обвале Тургэн не стал, чтобы не пугать спутников. 

Зайдя в пещеру, он развёл костёр, оглядел своды и, не увидев нависших камней, 

пригласил внутрь Усун-эбугэна и Тататунгу. 

Раздевшись, они повесили на камни мокрые дэгэлы. Увидев огромный, как 

шар, живот Усун-эбугэна, Тургэн поразился, до чего разжирел тот. Пласты 

жира покрывали не только бледное тело, но и оплывали на ноги и руки. И без 

того узкие глаза стали ещё уже от укусов мошкары и комаров. Голый он походил 

на жирную беременную бабу с висящими грудями. И всё же это - пожилой 

мужик с дряблой старческой кожей, огромной лысиной и жидкой седой 

косичкой на затылке. Прав Угэдэй-хан, выразив недоверие Усун-эбугэну. Не 

все шаманы сохраняют к старости свои магические способности и пророческую 

силу. 

Вдруг Тургэн почувствовал острую вонь, заполнившую пещеру. Ещё по 

пути сюда он чуял её, а сейчас понял, что от пережитого страха шаман наложил 

в штаны. Тургэн предложил ему снять их. Усун-эбугэн молча повиновался, 

но шёпотом попросил постирать, не показывая никому. Чтобы помощники не 

увидели Главного шамана в неприглядном виде, Тургэн велел развести второй 

костёр у входа в пещеру, чтобы помощники и кешиктены сушились отдельно. 

Спускаясь вниз, Тургэн увидел, что Амурсана пошёл за ним. 

- Почему вы один? - с упрёком спросил он, - теперь я ни на шаг от вас. 

Увидев грязные штаны шамана, Амурсана всё понял, молча взял их и начал 

стирать в мутном от грязи ручье. А Тургэн поднялся выше по течению, разгрёб 

кучу камней, выкопал яму, чтобы вода отстоялась. После пережитого страха 

и волнений все хотели пить. Но бурдюки с кумысом и молоком, как и всю еду, 

унесла лавина. Тургэн и Амурсана нарезали широкие полосы бересты, скрутили 

из них треугольные туеса с острыми концами вместо днищ, связали их снизу 

тесёмками, а швы залепили снаружи глиной. Вода в яме стала чище. Черпая 

её своим малахаем, он наполнил три туеса и послал слуг вверх, а сам сделал ещё 

один туес, заполнил его почти прозрачной водой. 

Напившись воды, все сразу уснули. А Тургэн спал плохо от сильного храпа 

Усун-эбугэна. Он прерывался лишь стонами и криками. Пережитое пугало 

шамана и во сне. А Тургэн думал, как выйти из неожиданной ловушки. Встав 

на рассвете, он увидел, что Амурсана и слуги спали как убитые. Он поправил 

брёвна у костра, чтобы он лучше грел людей. Снизу послышались непонятные 

звуки. Будто кто-то ворочает брёвна. 

Взяв с собой сайдак с луком и стрелами, а также копьё, он осторожно двинулся 

по гребню холма и вскоре услышал пыхтенье медведя: «Уф-ф, уф-ф». 

Медведь действительно ворочал брёвна и выгребал из-под них чей-то труп. 

Увлечённый делом, хозяин тайги не учуял человека - ветер дул по низине. 

Тургэн подошёл к камню, лежащему на краю осыпи, над зверем, и толкнул 

его вниз. Задев другие камни, он вызвал обвал, который обрушился на медведя. 

Услышав жуткий рёв, Тургэн понял, зверь жив, но засыпан камнями. 

Спустившись вниз, он увидел глаза, полные боли и бессильной ярости. Подняв 

передние лапы, зверь грозно зарычал и замахнулся когтями. Тургэн отпрянул 

назад, хотя был недосягаем. Жалея медведя, он не мог вонзить копьё. Одно 

дело, когда он нападает, как было на Байкале и Селенге, и совсем другое сейчас. 

Рука не поднималась добивать беззащитное существо. Однако через некоторое 

время он сказал: 

- Прости меня, Баавгай*! Но мне придётся убить тебя! 

* Баавгай - медведь. 

4. Заказ 212 



Вонзив копьё под левую лапу, Тургэн не достиг сердца, так как попал в крепкое 

ребро. Но после второго сверлящего удара зверь вывалил язык и утих. Почувствовав 

усталость и опустошение, Тургэн не стал откапывать медведя. Пройдя к 

пещере, он разбудил Амурсану, велел ему с помощниками вытащить и разделать 

добычу, а сам зашёл в пещеру и крепко уснул. 

Тургэн проснулся от запаха жареного мяса. Выйдя, он увидел, как все дружно 

едят свеженину. 

- Извини, что начали без тебя, - улыбнулся Усун-эбугэн, - но ты так крепко 

спал. Молодец! Завалил такого зверя! 

- Вот именно, завалил, - усмехнулся Тургэн, - особой заслуги нет. 

- Под медведем был конь, - сказал Тататунга, - так что поешь и конину. Она 

совсем свежая. 

Наевшись, все повеселели. Однако Главный шаман вдруг посерьёзнел и сказал, 

что надо продолжить обряд посвящения. 

- Сейчас не до того. - возразил Тургэн, - Оставаться здесь нельзя. Скоро заморозки, 

а идти отсюда без коней долго. 

- В самом деле, - сказал Тататунга, - Орхон завален, надо идти в степь. 

Тургэн с Амурсаной спустились к Орхону, осмотрели русло, но, не найдя никого, 

провели небольшой молебен в честь погибших. 

- Баглай вырос на берегах Орхона, - со слезами на глазах сказал Амурсана, - а 

он поглотил своего сына. 

- Так захотели духи предков, - вздохнул Тургэн. 

Вырезав из туш медведя и коня большие куски мяса без костей, слуги связали 

их ремнями, так как мешков не было, и пеший отряд двинулся к степи. Мухи 

кружили над мясом, откладывая в нём личинки. На пути к степи стояли горы и 

перевалы, спуски и подъёмы. Путешествие оказалось трудным для тучного Усунэбугэна 

и пожилого Тататунги. Нелегко пришлось и Тургэну с шаманским снаряжением. 

Спросив учителя, можно ли оставить его, Тургэн услышал: 

- Нельзя. Ещё надо завершить посвящение. 

Железный оргой с рожками и перьями, плащ с металлическими подвесками неимоверно 

тяжелы. Видя это, Амурсана молча взял у Тургэна бубен с колотушкой, 

бронзовое зеркало, колокольчик и связку шкурок на шее, которые удушали жаром. 

Лишь копьё и длинная шаманская трость помогали в пути, Тургэн опирался на 

них, проходя трясины, преграждающие путь. 

Слуги, нагруженные мясом, выбивались из сил на спусках и подъёмах. Привалы 

делались через считанные минуты. К концу дня все устали так, что едва хватило 

сил приготовить еду. Черпая воду ладонями, люди пили воду из ручьёв. На 

высоком холме Тургэн взобрался на вершину кедра и не увидел степи. 

50 

БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАНИЕ 

Выполняя приказ, гонец должен выжить 

без еды и питья, но выполнить волю хана. 

Бат-Мэргэн 

На третий день мясо протухло, зачервивело. Пришлось выбросить его, оставив 

лишь медвежий жир для жарки. Полупрозрачные пласты его походили на студень. 

В пути Тургэн нашёл болотце и увидел стаю черноголовых уток. Подстрелив 

пять лысух, он пошёл к костру и начал потрошить их. 

Лысухи не вызвали радости монголов - чёрные перья, клювы и лапки, как у вороны. 

Они никогда не ели их. Но все с интересом смотрели, как Тургэн толкает 

деревянный сучок в задний проход и вытаскивает кишки наружу, замазывает перья 

медвежьим жиром и глиной. Разложив тушки в яме, он засыпал их землёй и 

развёл над ними жаркий огонь. Через полчаса Тургэн разгрёб золу, палкой вытащил 

обугленные тушки из пепла. Ударом кинжала он рассёк их надвое и сказал:

- Каждому по половине! 

Видя, что Усун-эбугэн не решается приступить к еде, Тургэн отрезал ножом 

кусок и начал жевать. Хорошо пропечённая лысуха была очень вкусна. 

После него к необычной еде прикоснулся Тататунга. Усун-эбугэн смотрел, как 

тот жуёт. Потом подцепил ножом аппетитно пахнущий кусок, понюхал и осторожно 

положил в рот. Лицо шамана вытянулось от удивления, когда он разжевал 

кусок утки. 

- Очень вкусно! Где научился? 

- На Ононе готовят так, - сказал Тургэн. 

- Не хватает лишь соли, - улыбнулся Тататунга, - но и без неё вкусно. 

После этого к еде приступили остальные. 

Утром Тургэн снова встал раньше всех и пошёл на разведку. За ним последовал 

Амурсана. Увидев с холма край степи и небольшое озеро, они обрадовалсь и 

пошли туда. В камышах плескались стаи серых уток, в воде плавала рыба. Подстрелив 

десять крякв, они привязали их к палке по пять штук на каждом конце и, 

как на китайском коромысле, понесли к табору. Там Тургэн велел слугам найти и 

замесить глину, а сам начал потрошить уток. Вырыв широкую яму, он разложил 

на дне, намазал уток жиром и глиной и, завалив их землёй, развёл костёр. 

На этот раз все сразу набросились на уток, запечённых в собственном соку. 

Протыкая утку ножом, Усун-эбугэн обжёг руку горячим соком, брызнувшим из 

тушки. Тургэн тут же рассёк её надвое ударом длинного кинжала, потом сделал 

то же с уткой Тататунги. Остальные, последовав его примеру, рассекли уток 

и, обжигаясь, начали жадно рвать их зубами. Кряквы были крупнее и вкуснее 

лысух, так как не пахли тиной и рыбой. После завтрака все с благодарностью 

смотрели на Тургэна, утолившего их голод. Он предложил Усун-эбугэну послать 

гонцов в Каракорум. Главный шаман согласился и хотел отправить Амурсану. Но 

тот сказал, что не может оставить Тургэна. 

- Давайте отправим трёх кешиктенов, - предложил Тургэн, - они доложат 

хану, где мы, и сразу вернутся за нами на лошадях, а мы будем идти краем тайги. 

После отбытия гонцов отряд продолжил путь. День выдался жаркий, солнце 

пекло как летом, хотя берёзы уже пожелтели. От зноя и мошкары спасались в 

тени и дыму костров, а жажду утоляли в ключах и лужах. 

К концу дня дошли до небольшого болотца. Уток здесь не было, но в ручье, 

струящемся с гор, Тургэн увидел небольших хариусов. Пойдя вверх по ручью, 

он поднялся к болотцу. Рыба лениво плавала в чистой стоячей воде. Откуда она 

здесь? Видимо, сверху течёт ручей. Решив поймать рыб, он пошёл вдоль болота 

и чуть не увяз в трясине. Вода в ней ледяная, у него сразу заныли ноги. Он снял 

унты, вылил из них воду и босиком пошёл обратно. Рыба рыбой, но простывать 

из-за неё не стоит. Вернувшись к костру, Тургэн сказал о хариусах. Хмурый 

Усун-эбугэн ничего не ответил, зато Тататунга достал из подкладки дэгэла иголку 

и молча протянул её ученику. 

- Та-ак, крючок можно сделать, - сказал Тургэн, - а как быть с леской? 

У одного из слуг оказалась плеть из конского волоса. Но она была короткой, 

и сильно перекрученные волосы не годились для лески. И тут Тургэн вспомнил 

корчаги из ивовых прутьев. Он видел их на Ононе. 

Утром он с Амурсаной нарезал тонких прутьев и сплёл нечто похожее на корчагу. 

Жаль, не было муки, чтобы смазать тестом вход в неё. Увидев и поймав трёх 

лягушек, он сунул их внутрь и поставил корзину в болотце. 

Особой надежды на удачу не было. Чтобы не терять времени на ожидание, 

они пошли в степь, где увидели заросли сульхира*. Они собрали два снопа метёлок, 

чтобы обмолотить его у костра. Вернувшись, они не обнаружили корчагу на 

месте. 

* Сульхир - один из видов злакового ковыля. 

4* 

51 



Течения нет, куда она делась? Амурсана увидел её в пяти саженях, у устья 

ручья, текущего сверху. Прутья колышутся от ударов изнутри. Подойдя ближе, 

он увидел большую тёмную рыбу, которая пытается пробить прутья. Сняв дэгэл 

и унты, Амурсана забрёл в воду, взял корчагу и вынес её. 

- О, тенгри! Это же налим! - воскликнул Тургэн, - Ай, молодец, что залез 

сюда! 

Поддев рыбу на деревянный сук, он пошёл к костру. Там все уже проснулись. 

Их появление обрадовало всех, а рыба вызвала удивление. Многие никогда 

не ели её. Выпотрошив налима, Тургэн увидел в желудке лягушек. Они-то и завлекли 

его в корчагу! Насадив рыбу на палку, он смазал её медвежьим жиром, 

положил на уголья и начал запекать, поворачивая с боку на бок. 

- Что за веники принесли? - спросил Тататунга. 

- Это сульхир, из него выбьем зёрна, разотрём в муку, и будет хлеб. 

Усун-эбугэн недоверчиво покачал головой. А Тургэн послал слуг поискать 

дикий лук и чеснок. Узнав, что они не знают, как те выглядят, Тургэн махнул 

рукой, ладно, мол, обойдёмся. 

Разрезав рыбу, Тургэн выделил самые большие куски Усун-эбугэну и Тататунге, 

подав их на листьях лопуха. Голод не тётка, и люди, до того не евшие рыбу, 

начали осторожно жевать белые ломти. Едва распробовав её, они с сожалением 

увидели, что больше есть нечего. Рыба прямо-таки растаяла во рту. 

Семеро пешеходов медленно двинулись вдоль леса на север. Усун-эбугэн задерживал 

всех, так как быстро уставал и ложился на землю. От недоедания он 

таял на глазах. Тургэн утешал, что худоба ему на пользу, но шаман лишь качал 

головой. Более пожилой Тататунга шёл лучше, но и он уставал. 

На следующий день Тургэн не смог добыть ни уток, ни рыбы. Он повёл слуг в 

степь и вместе с ними собрал много метёлок сульхира. У костра Тургэн выщипал 

из них зёрна, похожие на крупный песок, и, не став растирать их в муку, слегка 

поджарил их на плоском камне. Всего по горсти досталось каждому, но и это 

немного поддержало людей. 

Поняв, что идти им тяжело, Тургэн предложил не торопиться, всё равно ведь 

за ними должны подъехать из Каракорума. 

52 

ЧЁРНОЕ ЗЕРКАЛО 

Гигантские горные зеркала 

отражают всадника с конём. 

И.Ефремов * 

На седьмой день пути силы покинули Усун-эбугэна. Он натёр ноги, и каждый 

шаг давался с трудом. Он стёр ноги не в унтах, а на внутренних сторонах 

бёдер. Ноги его были толсты в икрах и выше колен. Он давно не ходил пешком. 

Всегда ездил на лучших конях. Сейчас же оказался без них. А монгол без коня 

не человек - раб! И вот он, Главный шаман, вынужден идти как раб или нищий 

старец. Широко расставляя ноги, чтоб не задевать потёртые бёдра, он походил 

на обкакавшегося ребёнка. А может, он и в самом деле снова наложил в штаны? 

Чтобы облегчить его страдания и ускорить ходьбу, Тургэн велел сделать нечто 

вроде китайских носилок, и четверо слуг понесли лежащего старца, держась за 

поручни носилок. 

«Тоже мне китайский император, - подумал Тургэн, - теперь он полностью 

отвечает своему имени Эбугэн-Старик». 

Зайдя в горы, он обнаружил гладкую отвесную стену, сверкающую на закате 

тёмной синевой. Приведя учителя, он показал её, и тот сказал, что это не про- 

* В «Дороге ветров» И.Ефремов писал о зеркалах, отражающих всадников, а в «Тени 

минувшего» ему явился тиранозавр из глубины тысячелетий.

стая стена, а знаменитое Чёрное зеркало. Они появляются после землетрясений. 

- Эти зеркала используют при особо важных гаданиях, - сказал Тататунга. 

- А ведь Угэдэй-хан хочет узнать о походе, - сказал Тургэн, - вдруг мы увидим, 

что надо? 

Когда о зеркале сказали Усун-эбугэну, он попросил слуг отнести его к нему. 

Ещё на подходе к горе он воскликнул: 

- Да это же Богдо-Арца-ула! Священная Можжевеловая гора! Мы брали 

здесь ветви можжевельника для молебнов. А за ней Жодоо-Хавцал - Пихтовая 

падь! Пихта тоже нужна для молитв. Постойте, так отсюда день езды до Каракорума! 

- Трое скороходов уже должны придти в столицу, - сказал Тургэн, - Не сегодня-завтра 

вернутся на конях. 

- А вдруг они проехали мимо? - сказал Усун-эбугэн, - мы ведь уходили в 

лес. 

От этого шаман расстроился, а Тургэн решил пойти с Амурсаной на край 

леса. 

Время позднее. Вряд ли можно увидеть всадников, но надо развести костёр 

и сложить из палок стрелы, указывающие в лес, где заночевали они. К вечеру 

похолодало, подул ветер. Мошкары и комаров стало меньше, а когда в огонь 

бросили кору пихты и ветки можжевельника, густой священный дым разогнал 

насекомых. 

После этого Тургэн подвёл Усун-эбугэна к Чёрному зеркалу. При свете костра 

оно сверкало таинственными бликами, но не произвело на шамана особого 

впечатления. Впервые увидев Чёрное зеркало, он не признался в этом. Взяв в 

руки обломок скалы, он понюхал его и сказал: 

- Смолой пахнет. 

- Да, - подтвердил Тататунга, - это каменная смола, вроде мумиё. Она не 

только лечит, но и помогает в гаданиях. 

- Но сейчас гадать нельзя - вздохнул Тургэн, - нам нечего преподнести духам-хозяевам 

местности. 

- Без подношений нельзя, - согласился Усун-эбугэн. 

- Надо подождать, когда к нам подъедут, - сказал Тататунга. - Всё равно 

идти мы больше не можем. 

Главный шаман кивнул головой, и все залегли недалеко от Чёрного зеркала. 

Перед сном Тататунга сказал, что здесь, на горе Богдо-Арца-ула, владыка найманов 

Даян-хан вручил ему свою Золотую печать и велел спасаться самому. 

Именно отсюда Даян-хан увидел, как подходят «железные псы» Чингисхана. 

Тургэн проснулся на рассвете от холода. Белые иглы инея, как снегом, покрыли 

камни, траву, кустарник. Из тайги доносится рявканье гуранов, рёв 

изюбрей, у которых начались битвы за самок. Пойдя на окраину леса, он бросил 

в тлеющие угли два бревна и опавшую листву, чтобы густой дым был виден 

издалека. Здесь, на границе степи и гор, много зверей и птиц. Он увидел издалека 

головы дроф на длинных шеях, стаю дзеренов, а за ними - табун куланов. 

Заметив его, они сразу пошли в сторону. А ведь это могли быть те куланы, которые 

напугали коня Чингисхана, и тот упал, сломав ключицу и ребро. Видно, 

стаи волков загнали их сюда. 

Языки барханов, занесённых сюда песчаной бурей, наползли на край тайги. 

Неожиданно из-под ног вспорхнула стая саксаульных соек, довольно крупных 

обитательниц пустыни Гоби. Сойки вспугнули трёх крупных антилоп, каких 

Тургэн видел на берегах Хуанхэ. Можно было бы попытаться скрасть их ползком, 

но без лошади охотиться бесполезно. 

Обратно он пошёл другим путём в надежде подстрелить кого-нибудь. Подойдя 

к ручью, он попил воды и вдруг увидел на сучке дерева сморщенный кожаный 

лоскут с ремешками. Взяв его в руки, он понял, что это высохший бур- 



дюк. Тургэн положил его в воду, чтобы он размок, набрал воды и, держась за ремешки, 

пошёл к костру. В пути он увидел чёрный нарост на стволе берёзы, срезал 

куски чаги. Вспомнив, как отец однажды зимой подогрел бурдюк прямо на костре, 

он подвесил бурдюк на палку, укрепил её концы на двух кольях и поставил дно на 

огонь. К удивлению всех, кожа не загорелась и не обуглилась, а лишь чуть потемнела. 

Бросив в бурдюк куски чаги, он следил за тем, как греется вода. И когда она 

стала закипать, он отвёл конец палки в сторону и закрепил его на земле. 

- Ну, что, давайте пить чай, - предложил Тургэн. 

- Ты что, всерьёз? - удивился Усун-эбугэн. 

- Конечно, - ответил Тургэн. 

Он вырезал из бересты небольшие ковши, наполнил их с помощью черпачка. 

Видя, что спутники насторожены, Тургэн отхлебнул коричневую жидкость. Тататунга 

поддержал его и лишь после него чай попробовал Усун-эбугэн. Горьковатый 

аромат заполнил поляну у костра. Несколько дней не пив горячего, люди были 

довольны необычным чаем. 

Тургэн пошёл к Чёрному зеркалу. Отходя ближе и дальше, он смотрел на него 

под разными углами, но ничего не увидел. Когда лучи солнца попали на зеркало, 

послышался шёпот учителя. Оглянувшись, Тургэн увидел, что Тататунга зовёт его 

рукой. Он подошёл, и тот показал на нижнюю часть скалы, где появились силуэты 

всадников. А за ними в дымке виднелись более далёкие отряды. 

- Какое большое войско! Кто это? - тихо спросил Тургэн. 

- Пока не знаю, - прошептал учитель. 

- Может, враги? 

- Нет, вон показалось девятибунчужное знамя. 

- Значит, наши. Но куда они идут? 

Тургэн осторожно поднялся на ноги и, не теряя из вида изображение, двинулся 

к скале, чтобы лучше рассмотреть его. Войска шли справа налево. На карте это 

означало бы, что они идут на запад. 

- Когда это будет или уже было? - спросил Тургэн. 

- Обычно зеркала показывают прошлое, - сказал Тататунга. 

Услышав разговор, Усун-эбугэн проснулся, увидел изображение и сказал: 

- Да, это прошлое, а увидеть будущее может не каждый. 

Шаман дал понять, что не верит в силу Тургэна. А тот, не отвечая, закрыл глаза 

и попытался переключить внутренний взор на будущее. Вскоре в верхней части 

зеркала появилась серебристая птица. Она беззвучно парила на неподвижных 

крыльях, оставляя за собой длинный белый след. А ниже показались две зелёные 

стрекозы с крыльями, которые со стрекотом крутились над их спинами. Когда серебристая 

птица начала удаляться, донёсся мощный гул, а стрекот стрекоз у середины 

зеркала усилился. Поражённые невиданными птицами и неслыханными 

звуками, спутники со страхом переглядывались, а Тургэн сидел, закрыв глаза и 

пытаясь понять происходящее. Спутники умолкли, не мешая ему. Прошло много 

времени, пока он открыл глаза. 

- Я переключил взор на будущее, - сказал он, - но забрался слишком далеко, 

впервые вижу и слышу таких птиц, и объяснить, откуда они, не могу. 

- Не расстраивайся, - подбодрил Тататунга, - попробуй ещё. 

Неудача Тургэна обрадовала Усун-эбугэна, и он ехидно сказал: 

- Ты только испортил зеркало, из-за тебя оно потухло. 

- Нет, - возразил Тататунга, - зеркало показывает, когда хочет. 

- Узнай лучше, где наши скороходы, - усмехнулся Усун-эбугэн. 

Тургэн молча пошёл в глубь тайги. Гадать рядом с вредным шаманом не хотелось. 

За ним, как тень, двинулся Амурсана. Отойдя в чащу, они увидели обглоданные 

кости, а рядом – череп человека и разорванный дэгэл. Медведь не ест жертву 

сразу, а заваливает ветошью и ждёт, когда она подтухнет. Значит, волки нашли 

труп, спрятанный медведем, и съели его. А ведь он может вернуться. Завернув 

череп и кости в дэгэл, они поспешили к костру.

- Пошёл гадать, а нашли это, - Тургэн распахнул дэгэл, - Кости свежие, видимо, 

одного из наших скороходов. 

Увидев череп и кости, Усун-эбугэн велел телохранителям взять в руки копья. 

Опознать одежду и череп человека не удалось. Дэгэлы у всех одинаковые, 

а череп обглодан догола - ни ушей, ни носа и губ. Только мужская косичка осталась 

на затылке. Пройдя к месту находки, кешиктены нашли разорванные зубами 

унты, но и по ним не могли определить хозяина. 

МЕДВЕДЬ – ЖЕРТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ 

Баавгай - самый грозный зверь в тайге. 

- Ждать здесь нельзя, - сказал Тургэн, - неизвестно, живы ли двое других. 

- Но я не могу идти, - заныл Усун-эбугэн. 

- Придётся, - твёрдо сказал Тататунга, - устанешь - понесём. 

Закопав останки погибшего, они пошли дальше. На привалах слушали, нет 

ли стука копыт, голосов людей. Тургэн нашёл сухой ствол раздвоенной берёзы, 

срезал с неё бересту и сделал рогатину, заострив два верхних конца. Вручив её 

Амурсане, он сказал: 

- Когда медведь пойдёт на тебя, упри толстый конец о камень или дерево, нацель 

рогатину на грудь, и он пропорет сам себя. 

Вечером, когда все легли спать, Тургэн услышал тревожный звон в голове, такой 

же, как у водопада. Значит, снова грозит опасность. Он не стал говорить о 

предчувствии, но приказал: 

- Если нападёт медведь, не убегать, за луки не хвататься. Стрелами убить невозможно. 

И копья не метать, бить только в упор! 

Взяв рогатину себе, он подбросил дров в костёр. Может, яркий огонь отпугнёт 

зверя? Хотя медведь у Байкала не испугался и даже отбил головешку, брошенную 

в него. Усун-эбугэн лёг в самый центр круга, ближе к огню. Долго ворочался 

с боку на бок, но, в конце концов, уснул и захрапел. Храп мог помешать 

услышать зверя, если тот приблизится. Усталый Тургэн задремал. Но что-то зудящее, 

как писк комара, мешало ему, и он то и дело открывал глаза. 

И предчувствие не обмануло. Встав и подбросив дрова в огонь, он уловил с 

подветренной стороны еле слышное дыхание и кислый запах. Он не так резок, 

как у снежного человека, но обволакивает таким же страхом. Это запах дикой 

звериной силы, беспощадной мощи, отчего жертвы цепенеют и чувствуют обречённость. 

Осторожно повернув голову, Тургэн увидел сквозь листву горящие 

глаза. Всего в трёх прыжках. Как же медведь подкрался? Ни сопенья, ни шороха 

и треска сучьев! Тургэн начал медленно поднимать рогатину. Приставив её 

конец к дереву, он почувствовал себя увереннее и стал ждать, что будет делать 

медведь. Странно, звон в голове исчез, и он понял, всё будет хорошо. 

Наконец, медведь с рёвом ринулся вперёд. Тургэну стоило усилий не броситься 

навстречу и не отступить в сторону. То и другое стало бы гибельным. 

Прорвавшись сквозь листву, огромный, на голову выше человека, медведь бросился 

и наткнулся на оба конца рогатины. Один из них попал на ребро и сломался. 

Зато другой вошёл в грудь, и в рёве устрашения послышалась отчаянная боль, 

и медведь начал оседать вниз. Проснувшись от рёва, Амурсана и другие телохранители 

вскочили и начали колоть медведя копьями. Тургэн отступил в сторону и 

подумал: «Легко добивать сейчас, но не все смогли бы выдержать взгляд зверя?» 

- Ай, молодцы! - воскликнул проснувшийся Усун-эбугэн. 

- Да не они, а Тургэн убил его, - сказал Амурсана. 

Старый шаман недоверчиво глянул на него, а Тургэн, почуяв запах дрисни, 

понял, что тот снова наложил в штаны. На этот раз медвежья болезнь сразила 

не только шамана, но и двух его слуг. Им показалось, что медведь взревел прямо 

над ними. Тургэн направил их вместе с шаманом к ручью. 



«Ничего не ели, а запах дрисни - на всю поляну», - подумал он. 

Тургэн надрезал шкуру от горла до ног и, вывалив из живота кишки, начал черпать 

горячую кровь со дна брюшины. Так как собрать её не во что, Тургэн предложил 

пить из берестяного рожка: 

- Выпив кровь, вы получите медвежью силу! 

Сняв шкуру, Тургэн снова поразился, до чего медведь похож на человека. В это 

время стало светать, и он увидел, как горячие мышцы, от которых идёт пар, дёргаются, 

будто от ветра, хотя утро тихое. Какая мощь и жизненная сила - сульдэ 

таятся в медведе, если его мышцы, как живые, трепещут и после гибели! 

Пока помощники разделывали тушу, он нанизал на палки мясо вперемешку с 

печенью, почками, лёгкими и воткнул их у костра. Ничего прекраснее этого запаха 

не было для изголодавшихся людей. Необычное блюдо было вмиг уничтожено. 

Тургэн велел помощникам готовить новые порции, а сам приступил к окончательной 

разделке. Не отрезая от шкуры голову и лапы медведя, он с помощью пятерых 

слуг поднял и повесил её на бревно, укрепив голову на высоком колу. Распятый 

медведь казался живым - задние лапы с когтями свисают до земли, передние лапы 

грозят сверху когтями, огромная голова с раскрытыми глазами смотрит вперёд. 

- Вот наше жертвенное животное, - сказал он. 

- При посвящении не используют шкуру медведя! - пробурчал Усун-эбугэн. 

- Других шкур нет, - сказал Тататунга. - Пусть висит! 

Поглощая медвежатину, Усун-эбугэн жадно, как голодная собака, рвал куски 

остатками гнилых зубов и запивал чаем из чаги. Насытившись, он бегал в кусты, а 

вернувшись, снова ел и ел. Обжорство продолжалось весь день и кончилось тем, что 

Усун-эбугэн уснул с громким храпом. 

Ночью вдруг полил сильный дождь, и вскоре полетели хлопья снега. Зима прислала 

привет в виде пурги, но, к счастью, на восходе Тургэн услышал голоса людей, 

топот копыт, скрип колёс. Он побежал на шум и увидел обоз с кешиктенами и гонцами, 

посланными ими. Они рассказали, как убежали, когда медведь убил одного 

из них. 

- Добрались до Каракорума за два дня, - говорил скороход, - все думали, что мы 

погибли от землетрясения. Обратно выехали сразу, нашли стрелу из палок, увидели 

место стоянки и повернули назад. 

- Я же говорил, нельзя уходить в лес, - сказал Усун-эбугэн, глядя на Тургэна. 

- Но он охотился, - возразил Тататунга,- спас тебя и всех нас от голода. 

- Не спорьте при людях, - сказал Тургэн, - много ушей - много сплетен. 

- Хорошо, - согласился Усун-эбугэн, - давайте лучше выпьем архи, кумыса, поедим 

нормальную еду, а не медвежатину и уток. 

«Противный вонючий старец, - подумал Тургэн, - быстро забыл, как голодал». 

Выпив архи, поев баранины, саламата, сушёных пенок, все повеселели. А Тататунга 

предложил вернуться к Чёрному зеркалу, чтобы продолжить обряд. 

Усун-убэгэн недовольно нахмурился: 

- Зачем спешить? Надо сначала передохнуть в Каракоруме. 

- Нет, нельзя терять время, хан торопится в путь, - сказал Тататунга. - Лучше 

закончить посвящение и погадать о походе. 

ВСАДНИК В ОРЕОЛЕ 

Наполнив грузную утробу 

И сбросив тяжесть портупей, 

Смотрел здесь волком на Европу 

Генералиссимус степей. 

Н.Заболоцкий 

На лошадях доехали до Чёрного зеркала ещё до заката. После бессонной ночи 

Тургэн поспал в подводе, потом оседлал коня и от верховой езды окончательно

пришёл в себя. Надев шаманские доспехи, Тургэн почувствовав бодрость. Явно 

перебрав с архи и едой, Усун-эбугэн сильно икал. Чтобы избавиться от икоты, 

он выпил кумыса и опьянел, но молебен начал. Когда стало темнеть, посвящение 

продолжилось при свете костров. 

Обычно к концу молебна накал и темп камлания увеличивается, а на этот раз 

Усун-эбугэн мямлил так, что духи-хозяева местности, не говоря о духах предков, 

вряд ли слышали его призывания. Тататунга подошёл к старцу, шепнул чтото, 

и тот с облегчением завершил молебен. За ужином Усун-эбугэн выпил архи и 

рухнул на землю. Оставшись вдвоём, учитель и ученик сели у Чёрного зеркала. 

- Можно ли загадать желание зеркалу? - спросил Тургэн. 

- Это так же трудно, как заказать сон. Ты хочешь узнать о походе? 

- Конечно. 

- Есть другой путь - сядь перед зеркалом как буддист в медитации. Если оно 

воспримет твои мысли, то покажет, что надо. 

Устав после молебна пьяного шамана, Тургэн уснул. Связка шкурок девяти 

животных согревала его от ночной стужи. Утром он проснулся до зари. Было 

темно, холодно, густой иней усыпал траву, кусты и деревья. Туман влажной прохладой 

залил долину. Надев шаманское снаряжение, Тургэн развёл под Чёрным 

зеркалом костёр и, не стуча в бубен, начал тайный молебен. Угощая духов предков 

молочной водкой, бросая в огонь куски мяса, он мысленно спросил зеркало, 

нужно ли идти монголам в поход, надо ли Угэдэй-хану возглавить его? 

Не получая никаких знаков, он впал в странное состояние и как бы задремал 

с полузакрытыми глазами, но продолжал следить за зеркалом. Только бы никто 

не проснулся и не помешал общению с высшими духами, которые, он верил в 

это, помогут ему. Но действует ли зеркало во тьме? Ведь первое видение показалось 

при свете солнца. 

Вдруг пламя костра стало яснее отражаться на тёмной поверхности зеркала. 

Видны даже искры, летящие от стреляющих смолой сучьев. Вот искры выстроились 

в бордовые полосы, такие же, как от хрустального черепа на Бурхан-Халдуне. 

Огненные струи потекли по зеркалу красными потоками. 

Стоп! Да это же тумэны всадников! Им нет конца, их тьмы и тьмы. Они 

заполнили степи и уходят за горы Хангая, Алтая и другие западные хребты. И 

вдруг на правом краю скалы показался огромный всадник. Большой радужный 

ореол вокруг него накрыл скалу. Такое же сияние вокруг Чингисхана было во 

время гадания на хрустальном черепе. Конь под всадником так и танцует, норовя 

нагнать войско, но хан осаживает его и рукой показывает путь воинам на 

запад. 

Звуки какой-то знакомой мелодии заполнили пространство. О Тенгри! Это 

ведь его мелодия, явившаяся в походе на тангутов! Как по-разному она звучит! 

Родилась тонкой флейтой таёжного ключа. Стала чистой и нежной, как признание 

в любви, когда её пела Туяа. Превратилась в величественное шествие веков 

на Байкале, когда волшебный камень Эрдэни перемешал тысячелетия. А сейчас 

удары барабанов, тулумбасов, рёв огромных труб хурэ держат в узде, а затем 

подстёгивают ритм гонки. Стук копыт, ржание лошадей, крики воинов «Кхукху-кху!» 

А из грозового облака страха и отчаянья доносится растоптанный 

вой голосов женщин и детей. Но никакие мольбы и молитвы не могут остановить 

эту лавину, превращающуся в неумолимое грозное нашествие! 

Взошедшее солнце сожгло видение. Сверкая иссиня-чёрными бликами, зеркало 

ослепло от ярких лучей. Прервалось и грозное звучание мелодии. Но в 

ушах остался истошный вой, который нёсся с запада и востока. Как ни пытался 

Тургэн заглушить его, он продолжал истязать душу. И ему стало как никогда 

тяжело. 

Когда Тургэн рассказал о видении учителю, Тататунга сказал: 

- Всадник в ореоле это Угэдэй-хан. Он хочет в поход, но родичи убеждают 

его остаться: «Не ханское дело самому скакать на коне. Руководи империей из 

57 



Каракорума!» И хан решил проводить войска в поход. Понимаю, почему тебя 

расстроил плач и вой. Нашествие принесёт горе не только тем, на кого пошли 

мы. Плакать будут и монгольские матери, не дождавшись погибших отцов и 

сыновей. 

Последний молебен Усун-эбугэн провёл быстрее. И через два дня караван 

вернулся в Каракорум. Тургэн рассказал Угэдэй-хану о видении: всадник-великан 

провожает тумэны на запад. Тот выслушал, ничего не сказал, но позже 

хан огласил решение послать на запад войска во главе с Батыем и Субэдэем. 

Тататунга и Тургэн не стали расписывать проделки Главного шамана. Однако 

соглядатаи хана, которые, как и всюду, были в караване, рассказали, как вёл 

себя Усун-эбугэн, и хан официально лишил его титула Главного шамана. 

Увидев мужа, Номхон и Туяа бросились ему на шею. Они, как и все, думали, 

что он погиб во время землетрясения. От них услышал, что перед отъездом Батый 

заезжал сюда. Он знал, что Тургэн на посвящении, но велел передать, что 

хочет видеть его в своей ставке. Когда Угэдэй-хан подтвердил желание Батыя, 

Тургэн начал собираться в дальний путь в Золотую Орду. 

*** 

Прошёл год. И первые тумэны монголов двинулись на запад. На курултае 

решено отомстить половцам и их союзникам - волжским булгарам и башкирам. 

Прошло два года. И осенью года курицы (1237) монголы продолжили преследование 

половцев, для чего пошли на Русь. 

Прошло ещё три года. И в конце года мыши (1240) монголы взяли Киев, а 

затем в погоне за половецким ханом Котяном вторглись в Польшу, Венгрию, 

Чехию. 

Прошло ещё два года. И в год тигра (1242), во второй месяц весны, после 

четырёх месяцев бешеной скачки гонец Тургэн нашёл Батыя на берегу Адриатического 

моря, в Хорватии, и сообщил о смерти хана Угэдэя. Только это спасло 

Западную Европу от дальнейшего нашествия монголов. 

Приложения 

САМЫЕ-САМЫЕ 

Самым долголетним считается брат Чингисхана Бельгутай. Е. Кычанов в 

книге «Властители Азии» пишет: «Бельгутай прожил 110 лет и умер в 1255 г.» 

Получается, что он родился в 1145 году. Его брат Бэктэр, убитый Темучином, 

был старше его, но Бельгутай не мог быть старше Темучина на 10-17 лет, который 

родился от 1155 до 1162 гг. И всё же стоит принять эти цифры, так как 

иных нет. 

Долго прожил Хайду, правнук Чингисхана и внук Угэдэя. В отличие от 

отца Каши, умершего от пьянства, он не пил и правил в Средней Азии, где в 

1259 г. стал главой огромного региона. Выказав неповиновение Хубилаю, он 

стоял на стороне Ариг-Буги и три года не приезжал на курултаи в Пекин. Хайду 

умер в 1306 г. в возрасте около 90 лет. 

Джувейни писал о преемнике Чин-Тимура, старом монголе из племени кереитов 

по имени Назал. Во время назначения в 1236 г. на пост наместника Хорасана 

Назалу было более ста лет, но он был бодр, здоров. 

Продолжительность жизни самих ханов невысока, многие из них страдали 

запоями и болезнью ног. Но воины Чингисхана жили ещё меньше, в среднем 

около 25 лет, так как погибали в сражениях. 

*** 

Самый плодовитый - сын Чингисхана Джочи. По сведениям Рашид ад- 

Дина, он имел 40 детей и более 100 внуков. У вышеупомянутого Хайду было

много детей, из них - 24 сына, а по другим сведениям - более сорока. И всё же 

самым великим во всех отношениях, конечно, был Чингисхан. Кто-то подсчитал, 

будто сейчас у него 16 миллионов потомков. 

*** 

Самым тяжёлым и толстым был лама Агинского дацана по имени Доржинима 

- более 250 кг. В 1935 г. его арестовали и выслали. Он еле уместился в 

санях. Когда он вернулся после долгих странствий по ГУЛАГу, родичи не узнали 

его, так похудел он, «съев» лишний вес. Но полнота спасла его от голодной 

смерти. 

200-килограммовый тяжеловес Анатолий Михаханов из бурятского села 

Заиграево в 17 лет переехал в Японию. Став сумоистом, он выступает под 

псевдонимом Аврора Мицури. В 2007-08 годах он добился больших успехов. 

Между прочим, он дальний родственник автора этой книги. 

*** 

Самым высоким был богатырь Гонгор - 2 метра 64 см. В начале 1900-х годов 

он жил возле озера Хубсугул. Обладая необычайной силой, он ворочал, катал 

огромные камни. Один из них он весил 640 кг. 

*** 

Самым смекалистым и смелым был первый монгольский воздухоплаватель 

Геленхуу из аймака Мурэн. Он соорудил из кожи летательный аппарат, похожий 

на нынешний дельтоплан. Прыгал с высоких вершин, одна из которых достигала 

120 метров. Эти полёты проводились в 1920-х годах, когда в стране не 

было радио и электричества, никто не видел планеров и самолётов. Но уже в 

1981 году в космос поднялся первый монгольский космонавт Гуррагча. 

*** 

Самым большеголовым был министр здравоохранения БМАССР 1930-50 

гг. Н.А. Абыков - 72-й размер головного убора. Среди большеголовых были 

также директор ГИЯЛИ Г. Бельгаев, начальник Байкалрыбхоза И. Болдогоев, 

зампред Совнархоза Н. Пивоваров и многие другие. Это подтверждает данные 

учёных о том, что у бурят и монголов - самый большой объём и вес мозга. 

О том, что эти мозги - не просто большая серая масса, читатель убедился, 

узнав из этой книги о лауреатах Ленинской и Государственных премий, участвовавших 

в освоении космоса, в создании ядерного оружия и произведений 

искусства. (См. примечание в главе «Похороны хана»). Повторим их имена: 

М. Абахаев (Саратов), А. Шаракшанэ (Москва), А. Сельверов (Саров), Б. 

Чайванов (Москва), А. Вампилов (Иркутск). 

*** 

Самыми прожорливыми считались люди, съедавшие за обедом барана. Среди 

кочевников их было много. Устраивались даже соревнования, кто больше и 

быстрее ест. Когда казахский писатель Сабит Муканов, считавшийся потомком 

Чингисхана, в 1957 г. приехал в Лондон, в большеформатной газете появился 

его портрет на четверть полосы. Писатель обрадовался этому, пока ему 

не перевели подпись: «Этот человек в один присест съедает барана». 

*** 

Самым метким слыл брат Чингисхана Хасар. В ветреную погоду он на спор 

убил высоколетящего грифа, попав в его шею, как ему заказали. И в более поздние 

времена монголы и буряты славились меткостью. Этнограф М. Хангалов 

писал, что в XIX веке приангарцы на большом расстоянии попадали стрелами 

в цель, стоящую за отверстием втулки колеса телеги. 



*** 

В годы Великой Отечественной войны прославились снайперы Ц. Доржиев, 

Ж. Тулаев, уничтожившие, соответственно, 270 и 310 фашистов, артиллерист 

Владимир Борсоев, комбат Д. Жанаев, погибший под Берлином. Один из снайперов 

влёт сбил вражеский самолёт. А в боях с Японией отличились И. Баторов 

и И. Балдынов. Бывшие охотники, труженики полей, заводов и фабрик защищали 

Москву, Ленинград, сражались в Сталинграде, на Курской дуге, форсировали 

Днепр, освобождали Киев и Варшаву, дошли до Берлина. Более сотни 

наших земляков - жителей Бурятии, Иркутской и Читинской областей, стали 

Героями Советского Союза. А тысячи полегли на полях сражений! Их имена 

высечены на обелисках в Подмосковье, на Украине и на монументах в каждом 

селении по обе стороны Байкала. 

*** 

Многие буряты служили разведчиками не только на полях сражений, но и за 

линией фронта. Уникальный случай произошёл 2 сентября 1945 г. на крейсере 

«Миссури» во время подписания акта о капитуляции Японии. К члену японской 

делегации кто-то подошёл сзади и шепнул по-бурятски. Оглянувшись, 

«японец» увидел «американца», в котором узнал земляка из прибайкальского 

села Барагхан, но, не дрогнув ни единой ресницей, спокойно ответил по-английски, 

что не понимает языка, на котором к нему обратились. Тот усмехнулся 

и назвал имена его родителей. Однако «японец», даже не поклонившись, отошёл 

в сторону. Много лет спустя выяснилось, что они действительно земляки 

и, находясь по разные стороны баррикад - у японцев и американцев, служили 

советской разведке! Один из них лично знал Рихарда Зорге. Сюжет, достойный 

кинофильма или телесериала. 

*** 

В последние годы много бурят и монголов уехало в Западную Европу, 

США, Канаду, где они работают в разных сферах науки, культуры, бизнеса. 

Они есть в Канзасе, Алабаме, Флориде, Нью-Йорке и в Силиконовой долине 

Калифорнии. 

Это не первое «монгольское нашествие» на Америку. В давние времена 

наши предки по перешейку, существовавшему на месте нынешнего Берингова 

пролива, прошли в Новый Свет и освоили материк вплоть до Южной Америки. 

Это подтверждено выдающимся русским археологом А.П. Окладниковым, 

уроженцем Иркутской области. В его жилах текла и бурятская кровь. За эти и 

другие открытия он был удостоен звания Героя Социалистического Труда. 

Справедливости ради следует сказать и о другой версии - переходе людей 

не из Азии в Америку, а наоборот. Однако и те и другие ученые подтверждают 

родство монголов и индейцев Северной Америки. Это доказали этнографы, обнаружив 

удивительное сходство этих народов в одежде, предметах быта, орудиях 

производства, обрядах и в шаманских призываниях. 

*** 

Численность монголов около 8 миллионов, из них в Китае - почти 5,5 млн, а 

в самой Монголии - более 2 миллионов. В число монголоязычных народов входят 

буряты, калмыки, маньчжуры, дауры, сибоцы, даринги, хотогойты, сартулы, 

чахары, хорчины, мингаты, моголы, монгоры, баяты, дэрбэты, олёты, торгуты, 

ряд племён Тибета. Численность представителей этих этнических групп 

определить трудно. Монголы есть в Афганистане, Индии, Непале, Иране, но 

там они почти растворились среди местного населения. 

Знаменитый Тадж-Махал построил глава династии Великих моголов Шах- 

Джахан, потомок Чингисхана. Об этом знают далеко не все, ведь энциклопедии 

называют Тадж-Махал памятником индийской архитектуры. 

60

*** 

Весьма обширно языковое воздействие монголов на соседние народы. Например, 

русские считают своими слова: кремль, караул, курень, бугай… На самом 

деле эти и многие другие слова - монгольского происхождения. А сколько 

их в топонимике! Например, Сибирь от слова шибирь - труднопроходимое 

место. В Москве есть улица Арнаутская, Карачаровский завод, Кутузовский 

проспект… Не буду перечислять далее, так как таких названий великое множество, 

как и фамилий: Батуевы, Чаадаевы, Суворовы, Тургеневы… Имя моего 

героя - Тургэн, выбрано мной без всякой ассоциации с этим выдающимся 

писателем, но сейчас нет сомнения, что эта фамилия возникла от одного из 

монголов с таким именем… 

*** 

На сагаалгане-2008 (Новый год по лунному календарю) Иосиф Кобзон, 

поздравляя наших земляков, заполнивших главный зал Московского дома музыки, 

отметил, что буряты достигли самого высокого уровня в образовании, а 

по числу учёных на одну тысячу человек находятся на втором месте в России 

среди других национальностей. «А на первом месте, - пошутил он, - сами знаете 

кто». Зал встретил эти слова смехом и бурными аплодисментами. 

ХРОНОСОФИЯ 

Почти во всех книгах Л.Н. Гумилёва есть синхронистические таблицы, 

где сопоставляются события, происходившие одновременно в Азии и Европе. 

Опираясь на понятие хронософия, учёный заставляет задуматься о смысле и 

мудрости времени. Почему некоторые события происходят не только синхронно, 

но и очень сходно, хотя разделены в пространстве тысячами вёрст? Может, 

Мировой Разум заставляет задуматься о событиях, чтобы не повторять ошибок 

прошлого и не отчаиваться, когда они происходят? Недаром Н.Карамзин 

писал, что изучение истории мирит нас с несовершенством порядка вещей, утешает 

в бедствиях, доказывая, что бывало и хуже, питает нравственное чувство, 

располагает душу к справедливости… 

Лев Толстой писал о роли большого сцепления в литературе. Ещё значительнее 

роль большого сцепления в истории. Даты, события, как чётки, нанизанные 

на одну нить, рождают массу мыслей, сравнений и ассоциаций. 

Синхронистические таблицы вошли в моду. Их начали использовать многие 

историки. В 1997 г. в Санкт-Петербурге вышла книга Ф.Лурье «Российская и 

мировая история в таблицах». Академик Д. Лихачев поддержал идею: «Таблицы 

наводят на размышления, дают повод для новых обощений и концепций. 

Поэтому я безусловно поддерживаю их издание». Удивительно, но Лурье не 

упоминает труды Л. Гумилёва, который задолго до него использовал метод синхронизации. 

Ученик Платона философ Плотин писал: «Прошлое находится в настоящем, 

как и грядущее». Отталкиваясь от древних греков, аргентинский писатель 

Борхес настаивал на одновременности прошлого, настоящего и будущего. 

Называя время разбитым отражением вечности, он цитировал Святого Августина: 

«Частички прошлого и будущего имеются во всяком настоящем». Есть 

и такие, кто считает, что время течёт не только из прошлого в будущее, но и 

наоборот. Недаром испанец Мигель де Унамуно писал: «Река времени струится 

из вечного завтра». 

Мне очень хотелось вложить рассуждения о смысле времени и совпадении 

судеб в мысли Тургэна. Я даже попытался сделать это: «Что ему стоит, при егото 

возможностях? Он ведь видит прошлое и будущее, слышит голоса с неба». 

Так, Тургэн увидел далёкого героя по имени Арслан Зурх - Львиное Сердце. 

Ровесник Темучина, Ричард I возглавил 3-й Крестовый поход, захватил остров 

61 



Кипр и крепость Акру в Палестине. В 1189 году, когда Темучина избрали ханом, 

Ричард Львиное Сердце стал королём Англии. Постоянно воюя, он почти 

не жил там и, как Чингисхан, погиб в походе, но гораздо раньше - в 1199 году. 

Однако слишком вычурными оказались для Тургэна имена рыцаря Айвенго, 

доблестного Робина Гуда, врага Ричарда Львиного Сердца - Бриана де Буагильбера. 

Да, они современники Чингисхана, у каждого из них есть двойники среди 

монголов, но это - сюжет для совсем иного жанра. И я предложил читателю 

эти и другие сближения судеб в небольшой таблице, которая очень помогла мне 

в работе и поможет читателю, так как вводит события в Монголии в контекст 

мировой истории. 

Для вхождения в эпоху даты начаты до рождения Темучина. Мне кажется, 

эта таблица будет интересна и читателю. Так он узнает, как высокомерие 

и недальновидность шаха Мухаммеда, гордыня царя Грузии Георгия, вражда 

князей Древней Руси принесли много бед и горя народам своих стран. Братоубийство, 

отравление, ослепление бывших союзников, казнь послов, бесследное 

исчезновение политических противников - всё это, к сожалению, происходит 

и в наши дни. Видимо, есть некая преемственность греха, и бесы далёких 

предков сбивают с истинного пути нынешних правителей, и они повторяют 

ошибки древних князей, которые не могли, а зачастую не хотели найти общего 

языка с соседями и между собой. 

На земном шаре множество горячих точек, где напряжение не утихает с 

давних времён. Подобные места словно заражены древней враждой, которая 

то и дело вспыхивает новыми сполохами огня. Не буду говорить о волнениях в 

Африке, Испании, где бунтуют баски, о Северной Ирландии, где противостоят 

протестанты и католики. Назову лишь места, которые покоряли монголы 

- Китай, Ирак, Иран, Афганистан, Средняя Азия, Кавказ, Палестина, Россия, 

Украина, Польша, Венгрия, Чехия. Если Китай, Россия, страны Европы сумели 

стабилировать положение, то ситуация в Иране, Ираке, Афганистане, на 

Кавказе тревожит не только их жителей, но и весь мир. Не дают ли там всходы 

некие вирусы войны, посеянные ещё Александром Македонским, а также персами, 

монголами, сельджуками? 

«Почему у меня такое чувство, - думает Инджи, главная героиня романа 

Этьена ван Хердена, - будто бы события давних лет имеют какое-то особенное, 

тайное значение для меня и для всех, кто меня окружает? Может быть, призраки 

прошлого не могут оставить эти места в покое, потому что никто так и 

не разобрался до конца в том, что же на самом деле произошло?» 

Всех беспокоят провокации в Закавказье, от которых страдают абхазы, 

осетины, перестрелки, взрывы в Чечне, Ингушетии, Дагестане. Настораживают 

вспышки «межкняжеской» вражды на Украине и ксенофобия в ряде мест 

России. Может, некие вирусы войны, как споры сибирской язвы, дремлют в 

эфире и почве? А их «раскапывают» не только духи злых предков, но и нынешние 

политики. 

«Для вечной жизни не нужно питаться эфиром и искать таинственных 

афоризмов, - сказал Чань Чунь Чингисхану, - только приказ: «Не убивай!» 

покажет, как велика ваша заслуга». 

62 

_________

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ 

ПРЕЗЕНТАЦИИ В СИБИРИ 

После Москвы презентации «Гонца Чингисхана» прошли в Иркутске, 

Улан-Удэ, Новоселенгинске, Горячинске. Отражены по телевидению и во 

многих газетах. И всюду я говорил о помощи Б.Д. Цыренова и Галереи 

«Ханхалаев». В Национальной библиотеке Бурятии актовый зал был заполнен 

до отказа. Люди стояли вдоль стен и в дверях, а те, кто не попал, 

слушали трансляцию в фойе и коридоре. Учёные, писатели, краеведы, журналисты, 

которые обычно очень придирчивы, оценили роман как событие 

в литературной жизни Сибири и всей России. Виднейшие учёные Бурятии 

доктора наук Л.Л. Абаева, В.В. Башкеева, Д.И. Бураев (монголовед, филолог, 

археолог, декан факультета, заведующие кафедрами истории, археологии 

и этнографии), каждый в своей сфере, обосновали положительные 

взгляды на роман. Отмечена амбивалентность - точность автора в изложении 

исторических фактов и, вместе с тем, использование мистики, мифологии, 

шаманства в создании картин прошлого наших предков. 

Мне вручили Почётные грамоты Президента Бурятии, Народного хурала, 

книги, альбомы, а также памятный кинжал и путёвку на лечение в 

Горячинске. Президент ВАРКа Г. Манжуев вручил медаль «За заслуги перед 

бурятским народом»… 

Особо отмечу презентацию в Новоселенгинске. Там проходила Всероссийская 

экспедиция «В потомках наше племя отзовётся», посвящённая 

декабристам. В ней приняли участие отряды юных следопытов из Москвы, 

Владивостока, Новосибирска, Тайшета, Тунки, Тарбагатая, Гусиного 

озера, Новоселенгинска. Меня пригласили как первооткрывателя потомков 

Н. Бестужева от бурятки. Руководитель экспедиции учитель СШ-49 

г. Улан-Удэ В.И. Петров привёз 40 экз. «Гонца», которые были раскуплены 

делегатами. Так что «Гонец» ускакал во все вышеперечисленные места России. 

Мои родичи устроили в честь меня приём на Верхней Берёзовке. Собралось 

почти пятьдесят человек. Из Улан-Удэ, Иркутска, Закамны, Хандагая, 

Турунтаево. Зарезали барана. А всего у меня около ста родственников 

в других местах России. Есть кузина и в Хургаде. Пять бараевских родов 

было до революции, и все исчезли - расстреляны, погибли в войнах. Так 

что я и мои родичи - «последние из могикан». 

Реклама «Гонца» настолько успешна, что читатели искали книгу, но не 

могли найти её. В магазинах Улан-Удэ она шла по 200 р. В Нац. Библиотеке 

- по 300 р. В Иркутске роман продавался по 450 р. и разлетелся мгновенно. 

Дешевле через Интернет, по 300 р. 

Вместе с тем знатоки издательского дела и рядовые читатели назвали 

отсутствие автора в Копирайте грубейшим нарушением авторского права. 

Замечены многочисленные опечатки, которые я просил исправить, но они 

остались в тексте. (В частности урусы вместо оросов, Мстислав Удалой 

вместо Удатный, Хулан вместо Халун и др.) Это необходимо поправить 

во втором издании. Кроме того, нужно внести 8 новых глав, написанных 

мной позже. Они значительно усиливают впечатление, делают роман более 

ярким. Всё это относится к первой части книги. А вторую я, видимо, не 

смогу, не успею написать по состоянию здоровья… 

ДОМ ПАШКОВА – ЦЕНТР ЛИТЕРАТУРЫ 

25 ноября 2008 года в Москве прошло чествование финалистов литературной 

премии России «Большая книга». 

Когда мне позвонили из оргкомитета и пригласили на торжество, я удивился, 

нет ли ошибки, ведь я не попал в короткий список номинантов, но мне 

ответили: «Всё равно вы наш. Мы приглашаем не только финалистов, но и 

номинантов лонг-листа. Так что приходите обязательно». 



В феврале я послал в оргкомитет конкурса только что вышедший роман «Гонец 

Чингисхана». Надежды не питал, так как претендентов выдвигали крупные 

издательства и толстые журналы, а я самовыдвиженец, почти что самозванец. 

Но вскоре меня попросили прислать ещё десять экземпляров. Я понял, 

клюнуло! Длинный список номинантов определили более ста членов «Литературной 

академии» во главе с Андреем Битовым. Список опубликован в газетах, 

объявлен по телевидению. 45 книг отобрано из 370 присланных. Не попали в 

Лонг-лист Владимир Войнович с книгой о Чонкине, Виктория Токарева, автор 

новой книги и сценария фильма «Не горюй», актриса Рената Литвинова, Мария 

Арбатова, тоже представившие свои книги, и другие известные лица. Но, 

боже мой, моя фамилия - на третьем месте. Вот бы и далее так! 

В конце мая состоялся «Литературный обед», на котором объявляли финалистов. 

Обед проходил в большом зале ГУМа на третьем этаже. За окнами 

Красная площадь, Спасская башня, храм Василия Блаженного. Блюда и вина 

официанты подавали по выбору гостей. Недаром конкурс «Большая книга» 

называют самым буржуазным по вознаграждению авторов, по средствам на 

изучение произведений и на презентации. Не надеясь на попадание в шортлист, 

я всё же думал, а вдруг! В десятку финалистов не попал, но небольшая 

доза адреналина взбодрила меня. 

И вот приглашение на финальное торжество. Дом Пашкова, шедевр архитектора 

Баженова, красуется напротив Кремля. В 1950-55 годах студентом 

МГУ я ходил сюда, в юношеский зал библиотеки имени Ленина. Именно тут я 

увидел писателя Василия Яна, сотрудника библиотеки. Когда я сказал, что мне 

нравятся его «Чингисхан» и «Батый», писатель улыбнулся и сразу определил, 

что я из Бурят-Монголии. После той встречи он приветствовал меня как знакомого. 

Однажды Василий Григорьевич сказал мне, что знал кяхтинку Августу 

Дмитриевну Корнакову. Она много лет жила в Монголии, помогала путешественникам 

Потаниным, Обручеву. В её усадьбе на реке Иро останавливались 

Сухэ-Батор и кавалеристы Рокоссовского. Но после гибели мужа от хунхузов 

в 1921 г. она переехала в Москву, к дочери, актрисе МХАТа Катерине Корнаковой, 

жене актёра Алексея Дикого. Хорошо зная монгольские обычаи и язык, 

Августа Дмитриевна читала «Чингисхана» в рукописи, правила её, дала много 

ценных советов автору. Знал бы Ян и знал бы я, что через полвека возьмусь 

за Чингисхана! Но до того, благодаря ему, я описал жизнь А.Д. Корнаковой в 

книге «Древо Кандинских» и рассказал о её помощи Василию Яну. 

Долгие годы Дом Пашкова был на ремонте. И вот я спешу туда на встречу 

со своей юностью. Идёт снег, дует ветер. У ворот во двор охрана отмечает 

фамилии пришедших в списке приглашённых. Войдя в здание, слышу музыку 

живого струнного квартета. Раздевшись, поднимаюсь по мраморной лестнице, 

где можно освежиться шампанским. На втором этаже вижу много знакомых. 

Здороваюсь с Наташей Ивановой, замредактора журнала «Знамя». Вардван 

Варжапетян, учредитель издательства «Добрая книга», вручает две свежих 

книжки. Николай Александров сказал, что говорил о моём «Гонце Чингисхана» 

по каналу «Культура». Я не услышал передачи, так как до Байкала доходят 

лишь два телеканала. Обнимаюсь с Леонидом Юзефовичем, автором книги об 

Унгерне «Самодержец пустыни». Он только что вернулся из путешествия в 

литературном поезде «Москва-Владивосток». В Улан-Удэ побывал на станции 

Дивизионная, где служил. А ещё он сказал, что с удовольствием прочёл начало 

моего романа о МГУ «Альма-матер», который ему вручили в редакции журнала 

«Байкал». И добавил, что этим отрывком и журналом «Байкал» в целом восторгались 

писатель Евгений Попов и другие пассажиры литературного поезда. 

Думаю, моим землякам будет приятно услышать добрые слова о «Байкале». 

И вот - приглашение в зал, где я занимался много лет. Сейчас в нём нет столов. 

Лишь ряды стульев. На просторной сцене десять стульев для претендентов 

на премии. Перед сценой - музыканты симфонического оркестра. Сажусь 

в четвёртом ряду. Передо мной Н.Д. Солженицына и Л.И. Сараскина, автор 

книги «Солженицын» в серии ЖЗЛ. Вспышки блицев слепят их глаза. Но они 

стойко переносят отблески славы.

Оркестр начал играть полонез из «Евгения Онегина». К трибуне на сцене 

подходят ведущие Фёкла Толстая и Иван Ургант. Они говорят о том, что в 

этом зале снимался первый бал Наташи Ростовой в фильме «Война и мир». В 

прошлом году здесь впервые чествовали лауреатов «Большой книги», а сегодня 

провозгласят имена новых победителей. Так что Дом Пашкова становится одним 

из центров литературы. А в это время на экране показывают торжества на 

двух предыдущих вручениях. Затем включается телемост с Пушкинской площади, 

где мнение высказывают даже случайные прохожие. Следующий сеанс 

телемоста - со счётной комиссией, возглавляемой А. Архангельским. Он сообщает, 

что подсчёт голосов подходит к концу. 

Иван Ургант заявил, что среди претендентов на премии только два уроженца 

Москвы. Приглашая авторов на сцену, ведущие не просто представляют их, 

но и задают вопросы. Например, Владимира Маканина, выпускника мехмата 

МГУ, десять лет отдавшего высшей математике, спросили, когда он почувствовал 

свой литературный дар? Почему-то, Владимир Семёнович ушёл от ответа 

и сказал: «Не помню». Так же коротко отвечали на вопросы Маргарита Хемлин 

(«Живая очередь»), Илья Бояшов («Танкист, или «Белый тигр»), Александр 

Иличевский («Пение известняка»). Александр - самый молодой из кандидатов, 

ему 38 лет, выдвигается в номинанты «Большой книги» третий раз. Но на слова 

Фёклы Толстой «Говорят, бог любит троицу. Не считаете ли вы, что это повышает 

шансы?», отвечает: «Нет, не считаю». 

При всей «буржуазности» конкурса в нём участвуют и читатели. Для выяснения 

их мнения книги десяти претендентов выведены в Интернет, где любой 

желающий может прочесть их и проголосовать за любимую книгу. К удивлению 

многих, победителями читательских симпатий стали Рустам Рахматуллин, 

автор книги «Две Москвы, или метафизика столицы», сибиряк из Томска Владимир 

Костин («Годовые кольца») и Людмила Сараскина. Неожиданность? 

Ещё какая! Каким же будет мнение «академиков»? 

Но пока на сцену приглашают Н.Д. Солженицыну для вручения премии «За 

честь и достоинство», присуждённой её мужу. Наталья Дмитриевна говорит, 

что Александр Исаевич, наверное, испытал бы двойственное чувство. Он был 

бы рад награде, но сказал бы, что честь и достоинство всегда считались на Руси 

нормой. И если за них вручаются премии, значит, в нашем отечестве что-то 

неладно. А денежный эквивалент премии вдова передала Фонду Солженицына, 

продолжающему действовать после его смерти. 

Перед началом присуждения премий - музыкальная пауза, вальс Штрауса. 

Начали с конца. Третья премия (1 миллион рублей) присуждена Рустаму 

Рахматуллину за книгу «Две Москвы, или Метафизика столицы». Вторая 

премия (1,5 миллиона) - Людмиле Сараскиной за биографию Солженицына. 

А первую премию и приз (три миллиона) - вручили Владимиру Маканину за 

роман «Асан». Многие прочили первую премию Л. Сараскиной, но высшей награды 

удостоилась книга на злободневную тему о чеченской войне. 

Многих удивила высокая оценка книги Р. Рахматуллина, мол, «Две Москвы» 

- фактически путеводитель по столице, в котором «мало литературы», но 

на мнение жюри явно повлияли читатели, отдавшие голоса за эту книгу в Интернете. 

В конце торжества состоялся фуршет. Кое-кто шутил, что это - пир во время 

чумы. Однако никто не отказался от угощения «в эпоху разлитого кризиса». 

Многие участники торжества приехали после работы и целеустремлённо 

двинулись к столам в конце зала, заваленными разнообразными блюдами, перечислить 

которые невозможно. Там было всё! Правда, на этот раз, в отличие 

от литературного обеда в ГУМе, не было коньяка и водки, а наливали только 

сухие вина и шампанское брют, от которого у многих сводило скулы. И всё же 

были тихие «междусобойные» тосты за процветание тех или иных журналов, 

издательств, а тостов за российскую литературу что-то не слышал. Впрочем, 

провозглашать высокопарные тосты и речи нынче не модно. 

5. Заказ 212 

_________ 


О РОМАНЕ ВЛАДИМИРА БАРАЕВА 

«ГОНЕЦ ЧИНГИСХАНА» 

Дорогой Владимир Владимирович, уважаемые коллеги, к превеликому сожалению, 

ранее спланированное мероприятие в редакции «Известий» с моим 

участием не позволило мне быть среди вас и высказать автору романа и тем, 

кто собрался отметить выход книги, всё, что откровенно думаю о прочитанном 

(увы, тезисно). 

1. Знаю журналистское и литературное творчество Вл.Бараева с 1962 года. 

Оно всегда являло профессиональное достоинство и общественную значимость. 

2. Роман «Гонец Чингизхана» - новая - качественно! - ступень в творчестве 

Вл.Бараева. Он выявил себя подлинным профессионалом нелегкого литературного 

труда - в России появился еще один истинный писатель, уже без всяких 

там оговорок (документалист, публицист и пр.). 

Это я том, что его талант воссоединил главные составные того, что именуется 

романным профессионализмом: 

- и обостренное желание обогатить читателя той темой, которая была десятилетиями 

запретна, но - что важно! - не для того, чтобы рассорить два народа, 

история которых несет драматическую печать владычества Чингисхана, 

- и работа с сюжетом, психологизм героев-персонажей, язык и иные составные 

художественного творчества, 

- и отказ от модного нынче модернизма. Традиция реализма! 

Одно сказать: читается! Во благо! 

Не могу не отметить того, что писатель Вл. Бараев сполна пережил не только 

неизбежные во все времена творческие трудности. Увы, для него уже не существовало 

то, что было неким стандартом ранее: дом творчества, аванс, оплачиваемые 

командировки для изучение романного фона. Преодолел и болезнь. 

Стоически преодолел ради романа! 

И что же далее? Предполагаю, что: 

- Президент и Правительство Бурятии пригласят в свою республику писателя 

Вл. Бараева для творческого отчета (презентация романа) и финансируют 

увеличение тиража в расчете на каждую библиотеку, создав возможность 

выплатить надлежащий гонорар. Если для дополнительного тиража и достойной 

оплаты труда вдруг не окажется бюджетных средств, то, уверен, просто 

необходимо создать Попечительский совет из предпринимателей Бурятии. 

- Союз писателей выдвинет роман на соискание республиканской премии, а 

если этому помешают некие формальности, то обратится в надлежащие структуры 

с целью изыскать возможность присудить произведению иную премию, 

к примеру, Премию Торгово-Промышленной Палаты Бурятии. 

- СМИ республики посчитают своим приятным долгом всячески популяризировать 

творчество Вл. Бараева. 

Да сбудется! 

Поздравляю читателей России с рождением романа! 

Валентин ОСИПОВ, 

член Высшего Творческого Совета СП России, 

лауреат Всероссийской Шолоховской премии 

24.06.08

ПрОЗа 

ЗВЁЗДЫ НАД ТИПУКАМИ 

повесть 

Евгений САМАРИН 

Я хотел провести отпуск в Пицунде, но не сложилось – мандарины, белый 

пароход не про меня. 

– Есть путевка в Горячинск... 

– Всю жизнь мечтал... – иронизировал я напрасно: с понятной поправкой на 

комфорт, оказалось вполне прилично. Прогуляв урок лечебной физкультуры, я 

решил ознакомиться с окрестностями, имея практический интерес – снять комнатку: 

люблю, знаете, почитать на ночь, никому не мешая. 

Горячинск похож на большинство сибирских деревень – главная улица, 

центр, универмаг. Еще курорт с целебными горячими водами, врачебные и жилые 

корпуса, воздух, тайга, Байкал. Хорошо! 

Я медленно шел по светлой стороне улицы, вдоль обочины старого асфальта. 

По низу голубенького штакетника нарядно пробивалась травка. За зиму так соскучился 

по всему зеленому, что даже уловил ее тонкий медовый вкус. До хмельного 

волнения пахла нагретая полднем земля, не выметенные прошлогодние 

листья в изножье старой березы, развесившей над палисадником тонкие пружинистые 

ветви. Рука моя потянулась через ограду, и я почувствовал, как под 

прохладной белизной дерева нежным током поднимается сок, я поднял голову: 

все дерево насквозь просвечивалось чистым небесным светом, казалось, он просто 

запутался в густом беспорядке ветвей, через которые просматривался номер 

дома. Я замер: на том месте, где обычно пишут название улицы, прямо на тёмном 

от времени кругляке верхнего венца были прибиты красные фанерные звезды. 

Не звезды эти меня удивили, точно такие же я видел в деревнях под Новгородом, 

в частном секторе в центре Хабаровска, – да в нашей стране любой деревенский 

малый скажет, почему светятся эти пятиконечные звезды над оконными ставнями 

почти каждой русской избы. Сейчас меня остановило немерное, какое-то 

сакральное их число – звездочек было семь, – уж больно много для одного дома. 

Подумалось, что когда-то уходили отсюда молодые мужики защищать Родину, 

обещали вернуться, их ждали… За окном шевельнулся тюль, мне стало неловко: 

повис на заборе и пялюсь во двор почем зря. Я, как бы извиняясь, кивнул в окошко 

и медленно пошел дальше, уже с пристрастием всматриваясь в верхние венцы 

изб. Редкая из них была не отмечена этими знаками памяти, я даже попытался 

считать звездочки, но скоро сбился, отвлекаясь на разные мысли. 

Однажды спросил на почте индекс одной алтайской глубинки. Занятая девушка 

показала мне на библейской толщины справочники. Помню, забыв зачем 

я пришел, изумляясь открытию, все листал и листал я замусоленные страницы, 

представляя себе известные Петушки, Лебяжьи Угоры, Кумушки, Топольки. 

Зачарованый Садами и Чистым Ключом, дивился не поэтичной шаловливостью 

Светкиных Бугорков, а тому, что все уроки географии и самая полная энциклопедия 

не дали мне большего представления о красоте и великости моей Родины, 

чем эти пудовые канцелярские книги. Индекса я не нашел, – значит, не помес- 

5* 

67

ЕВГЕНИЙ САМАРИН ЗВЁЗДЫ НАД ТИПУКАМИ 

тились сюда многие тысячи хуторов, заимок, дальних местечек, и только почтальоны 

знают, куда донести весточку. Сейчас я вспоминал эти почтовые книги, 

умножая их бесчисленные страницы на города и деревни, поверяя арифметику, 

справедливости ради, на безадресные хутора и заимки, которые в лихую годину 

так же равно со всеми выставляли на великую битву своих сыновей. У попавшейся 

мне навстречу женщины я спросил: где можно снять комнатку. 

– Дак, здесь много которые пускают… У бабы Оли, однако, квартирант вчера 

съехал… 

Интересно, что это оказался как раз тот самый дом, у которого я стоял несколько 

минут назад. Я открыл калитку, не торопясь, прошел через двор по 

тропке среди зеленой травы-муравы, ещё не ведая, куда эта тропка меня заведет. 

Крылечко, дверь, порог – и вот тебе теплая с лежанкой печь, перегородившая 

избу на две половины. По левую сторону от входа – окно, раздвинутые занавески, 

герань, клеёночка на столе, за которым сидели женщина лет за сорок и бабушка. 

Из носика самовара звонкой струйкой наполнялась чашка. Мне не удивились 

и сразу пригласили к столу. 

– Садитесь с нами... У меня прямо душа на месте, когда дома кто-то есть, 

– сказала женщина пока я церемонился, но разулся и, с удовольствием ступая 

по вязаным половикам, прошел к столу. – Меня Татьяной зовут. А это мама моя, 

Ольга Никитишна, или баба Оля. 

– Ну, дак чо сидишь тогда? Вдруг человеку не глянется? Покажи хоромы-то, 

– подняла дочку мать. 

– Да глянется, мама, глянется... 

Справа от печной лежанки я разглядел за ситцевой шторкой проем в отдельную 

от передней комнатку: окно на улицу, такой же цветастый половичок на 

полу, кровать, блеснувшая никелем спинок, горка подушек, маленький с резными 

ножками столик, покрытый вышитой скатертью. 

– Бабушка вам не помешает, – наставляла меня Татьяна. – У неё там телевизор, 

– показала она на смежную с моей комнату. – Когда соседки-старушонки 

зайдут, посидят... Сама забегаю. 

А я глядел на бабу Олю: вся маленькая, опрятная, острый носик в редких старческих 

конопушках, голубые жилки просвечивали через тонкую, без морщинок, 

кожу, поражали не выцветшие от времени чудной синевы глаза. 

– Я вот сейчас смотрел на звездочки у вас над окном... Хотел спросить... 

– Это вам бабушка про все расскажет... Как-нибудь поговорите, если интересно. 

Все было ясно, и с этой минуты я зажил новой курортной жизнью. Свободный 

от работы по расписанию и домашних хлопот, с утреца, в обход курортных 

угодий, по лесной тропе я убегал на берег Байкала, всякий раз отмечая разочарованно, 

что он все еще томится в плену набухшего тёмного льда. Лес звенел 

птичьими голосами, внизу песчаной осыпи глаз мой наткнулся на синий букетик 

мохнатых подснежников, багульник уже дурманил голову, готов был вот-вот 

расцвести. И я быстро забыл о мандариновой Пицунде. 

С хозяевами я общался мало, затягивала курортная суета, да и бабушка хворала, 

все больше отлеживалась у себя в комнате, но иногда мы с ней сумерничали 

у самовара, разговоры говорили, и чем больше я слушал Ольгу Никитишну, 

чем ближе прикасалась она памятью к прошлому, тем все более вызывала у меня 

интерес к ней, но как-то все не получалось у нас поговорить хорошо, не складывалось 

душевной минутки. Татьяна навещала мать, готовила, стирала, копалась 

на грядках, в часы досуга от курортных забот я охотно помогал ей, заводя разговоры 

об истории их семьи. 

А деньки все летели, распустилась береза под окном, южный ветер в одночасье 

разогнал лед на Байкале, заиграл на просторе белыми гривами волн. На полянах 

в лесу, на угорах засветился багульник, и меня дико раздражало, когда курортные 

дамы, не жалея даровой красоты, охапками растаскивали его по корпусам.

Перед отьездом, как раз накануне Дня Победы, наносив воды из уличной колонки, 

я затопил сто лет не топленую баню. Бабушка сама без нашей помощи 

пришла, как она сказала, погреть костушки, и долго они там с Татьяной молодо, 

по-девичьи повизгивали, потом терпеливо дожидались меня у горячего самовара. 

В доме было хорошо, как-то особенно светло и чисто. Вкусно пахло ужином. 

Баба Оля вино пить не стала, с нами тоже долго не засиделась. Татьяна увела её в 

свою комнату, давала какие-то таблетки, травки. 

– Не приведи, господи, прямо дитя малое... – пожаловалась мне, вернувшись 

за стол. 

Я заступился за бабушку: 

– Мы с ней без тебя другой раз чаевничаем вечерами, разговариваем, что да 

как... Пережить столько, переработать, какое сердце выдюжит? 

– Это ты правду сказал... Она вот как лет пять сдала, а то ко мне придет, перестирает, 

наготовит, детей обошьёт... Нет! Бабушка у нас молодчинка... 

– Я видел её на фотографии – ей богу! – красавица! Сколько ей лет было 

тогда? Двадцать, больше? Но то, как она про рыбалку рассказывала, как они на 

гребях ходили через Байкал... Как рыбалили наравне с мужиками... Сети... Баркасы... 

Тони... Штормы... – в голове не укладывается... кто хоть маленько знает 

Байкал, все это представит не сразу... Но ведь было!.. 

– Ну, как не было? Мама с десяти лет за трудодни сети чинила. Ты ж видел, 

старушонки заходят? Вот они и есть те самые девчонки... Как садятся вместе, 

так и начинают вспоминать... Эти бабушки много чо знают... 

– Разговаривал... Бабки чудесные! Потому и дивлюсь... 

– Жизнь такая была... А война?.. Мама рассказывала, – не приведи, Господь! 

– как на фронте, может, и тяжелее... Зимой лес валили, рыбалили тоже бабы, а 

кто ещё? Ребятня помогала – как взрослые, карточки получали... Что ты... спрос 

строгий был... Ты совсем не ешь, задумался... 

– Ты сама не балякай! Корми мужика-то, а то он те опять – чо да как, а не 

исть!.. – ругалась бабушка за занавеской. Мы не очень-то и послушались, не торопясь, 

доужинали, и я вышел во двор покурить. А когда вернулся, на столе было 

убрано, на цветастой клеёночке шумел самовар. 

– Что-то не напилась я, – сказала Татьяна. Закрыла вьюшку в печи, потом 

зашла в комнату к бабушке и вынесла от неё большой, отделанный коричневым 

бархатом альбом. Альбом был переполнен, и часть фотографий вылезала за обрез 

толстых картонных листов. Татьяна долго наводила порядок в нем, часто задерживая 

взгляд на случайной фотографии, тихо вздыхала или, вдруг забывая 

нечаянную печаль, улыбалась чему-то давнему. Все это было не моей тайной, 

и я терпеливо ждал. – Ну вот! – наконец сказала она, положив альбом передо 

мной на край стола. – Это наши дедушка с бабушкой! – Фотография старая, 

аккуратно заправленная в наклеенные уголки. Жених и невеста? Муж и жена? 

Не понятно... Счастье! Полнота бытия, красивые русские лица. Трогательно и 

немного смешно под фотографией детской рукой перышком с нажимом подписано: 

«Это дедушка и бабушка». Никита Иванович и Татьяна Ивановна, как мне 

представила их Татьяна. Праздничный день, может быть, Пасха – на заднем 

плане я углядел церковный арочный свод. Картуз, вольно распахнутый длиннополый 

пиджак, косоворотка, на сапогах в легкую гармошку до сих пор сохранился 

солнечный блик, на шляпке молодой женщины красиво завернутый бант, 

светлое, широкое платье, жакет в талию – все женственно, строго. Как же иначе 

– стеснительно льнут к ногам родителей девочка и мальчик в белой рубашке, в 

коротких штанишках на лямочках, не слушая фотографа, жмурится от яркого 

дня. Шляпка с цветочком на полях прикрывает глаза девочки, платье в рюшечках 

и кружевах. 

– Барышня! – без сомнения угадав, кто эта девочка, сказал я. Татьяна неторопливо 

перебирала снимки, искала нужное. – А баба Оля молодая здесь есть? 

ЕВГЕНИЙ САМАРИН ЗВЁЗДЫ НАД ТИПУКАМИ


– А как же! Я, по правде сказать, не помню, когда сюда и заглядывала... Вот 

они девушки наши! – Татьяна долго держала фото, потом, передав его мне, продолжала 

разглядывать его через мою руку. – Вот она, красавица наша! Это как 

раз на Ольхоне во время войны... – В свободную от трудов минутку неизвестный 

фотограф собрал подруг на борту вытащенного на берег рыбацкого баркаса. 

– Не узнаёшь? Все наши, горячинские. Я их еше молодыми помню, шустрыми. 

– Татьяна называла знакомые имена: тетя Нюся, баба Валя, баба Оля, Алевтина 

Ивановна, баба Тая, мама, тетя Настя. – Смотри, какие бравенькие ... Причипурились... 

– Бабу Олю я узнал сразу, удивляясь ее схожести с матерью на фотографии, 

что держал в руках, – взгляд, те же светлые волосы, уложенные назад, 

открывали красивое лицо. Я тоже долго не выпускал из рук фотографию, все 

не мог наглядеться на этих девчонок, прилагая их юность к той жизни, ко всему 

тому, сейчас трудно постижимому, что знал от бабы Оли. Порядка в альбоме 

не было. Мелькали дети в пионерских галстуках, подводы, женщины и мужчины 

– случайные мгновения чужих жизней. Молодой мужик счастливо, широко 

развел руки, стоя в рыбацком баркасе, наполовину загруженном серебристой 

рыбой, смеялся, радуясь удаче. – Это дедушка на омулевке еще до войны... Его 

осенью забрали, а в декабре пришла похоронка. Слышал про сибирские дивизии 

под Москвой? 

– Да... Да!.. 

– Набанилась, теперь не напьюсь никак... – сказала баба Оля, появляясь вдруг 

из-за дверной шторы. – А те чо, домой не надо? Поди, заждались тама-то? 

Татьяна засобиралась, и когда я вернулся, проводив её, баба Оля все еще сидела 

за столом, перелистывая альбом. 

– Можно я рядышком присяду? 

– А смотри... 

Я взял в руки фото из лежащих отдельно, видимо, отложенных специально 

для меня. Лиза и Михаил, еще дети, – старшие сестра и брат мужа бабы Оли – в 

пионерских галстуках на какой–то школьной линейке. Михаил погибнет под 

Москвой, похоронка на Елизавету придет с Белорусского фронта. Красавец-щеголь 

офицер Николай, родной брат Ольги Никитишны, его расстреляли в упор 

бандеровские недобитки. 

– А Сережу я еще тут застала. Даже порыбалили вместе. Он у их самый 

младший был, – показала мне фотографию молоденького чумазого танкиста. 

– Тож недолго повоевал... – Василий, последний хозяин этого дома, сидя на гнутом 

венском стуле, откровенно позировал, закинув ногу на ногу, скрестил руки 

на широкой, туго натянувшей гимнастерку груди, будто поддерживал на ней два 

ряда медалей, я так и не разобрал, каких. Но над правым карманом отдельно красовался 

орден Красной Звезды. Еще несколько фронтовых фото. И почти всегда 

рядом с Василием друг его и земляк, улыбающийся, круглолицый, огромного 

роста бурят в смешно маленькой пилотке на стриженой голове. Воевали друзья 

с равной доблестью, о чем ведали тот же орден и тяжелая гроздь медалей на выцветшей 

гимнастерке Батыра. С бессилием что-то поправить в прошедшей чужой 

жизни думал я о несправедливости, немилости судьбы к победителям. На 

фронт друзья ушли одной дорогой, а вернулись разными, каждый в свой срок, 

чтобы нескоро встретиться за этим столом. Бойцы-разведчики попали в засаду, 

и в неравном бою разрывная пуля переломала Василию ногу, другая ушла навылет, 

пробив грудь. Батыр, смастерив из тальниковых веток волокушу, вытащил 

товарища к своим. В медсанбате земляк простился с другом: «Отвоевался, 

паря... Пиши!..» До Берлина, как мечтали, друзья не дошли, но воевали уже на 

чужой земле... 

– Батыра я хорошо помню... – раньше рассказала мне Татьяна. – Прихожу 

со школы, а на крыльце какой-то дядька сидит. В телогрейке, худющий, зубов 

почти нет... Меня по имени назвал. А страшно, вид у него такой, будто с тюрьмы 

сбежал. Тогда таких здесь знаешь сколько ходило... 

70

Письма от друга Батыр не дождался. Разведчиков обнаружили и накрыли минометным 

огнем. Рядом вспышка, взрыв; оглушенного, посеченного осколками 

бойца подобрали немецкие санитары... Плен, потом восемь лет родных лагерей 

– Воркута, Норильск... За что у человека такая судьба? 

– Считай, тридцать лет они с отцом дружили. Батыр часто к нам приезжал 

– подлечиться, на Байкал посмотреть. Любили они с отцом на бережку посидеть, 

винца выпить, поговорить. Там им никто не мешал... Папа, когда Батыра не стало, 

вырезал красную звездочку и приладил её рядом со всеми... 

Отца Ольги Никитишны я узнал сразу. Ему были очень к лицу фуражка и форменная 

шинель, какие носили железнодорожники со времен первых паровозов, 

инженеры путейцы, изыскатели. Я, конечно, догадался, откуда эта фотография, 

и пристрастно выглядывал на ней детали давнего полевого быта: палатка, тренога 

теодолита, поленница дров, берег реки... 

– Спасибо, Ольга Никитишна! – только и сказал я. Что-то не так, неправильно 

было со мной. Я надел куртку и вышел на улицу. Прогуливались парочки, за 

санаторной оградой слышалась музыка. Зачем я пристал с этим альбомом, так 

настырно полез в чужую память? Будет лежать сейчас бабушка, думать, переживать... 

И тут же, оправдываясь, успокаивал себя: все давно пережито, пересыпано 

пеплом времени... Прошли зимы, весны, рядом дети, внуки... Все проходит... 

Ветерком тронуло ветви старой березы, листва тихо зашептала за моей спиной, 

я невольно повернулся на ее шум и в свете уличного фонаря увидел тускло поблескивающие 

красные звёзды. После сегодняшнего вечера, как на ратной поверке, 

зримо представил рядом с каждой из них живой лик воинов: медсестра Елизавета, 

Михаил, отец, проводивший детей на войну и следом поспешивший им на подмогу. 

Бравый офицер Николай, рядом друзья – разведчики Василий, Батыр. Мальчик 

в танкистском шлеме... До ясновидения правдиво увидел их вместе, – сидят за 

столом, разговаривают... молодые, красивые, блестят медали, дым папирос... 

Светилось окно в бабушкиной комнате, из открытой форточки слышались военные 

марши, эхом давней войны доносились звуки орудийных выстрелов. Когда 

я вернулся в дом, бабушка сидела за столом и, мне показалось, ждала меня. 

– Садись-ка... 

Я присел рядом, снова разлил кипяток из еще горячего самовара и, когда уже 

не чаял душевной минутки, она вдруг случилась сама собой. Опять я вспомнил 

фотографии, что-то переспросил, слышанное от Татьяны, и мы разговорились. Не 

записал я многого по свежей памяти, жалею... Не об этом я думал тогда, да и что 

это добавит к святому житию русской женщины, к моему удивлению человеческой 

долей. 

– Ну, дак, а чо не помню? Вот как сейчас... Мама с бабушкой нас одела, каждому 

узелок в руки собрала, чо успела, а кода эти с винтовками заявились, так с 

узлами и выгнали на улицу. 

– За что же всё-таки, Ольга Никитишна? 

– А я ково знала тогда? Буржуи мы были, выходит, кулаки... Тятя лавку держал 

– керосин, мыло, по хозяйству что... Мы все к матери с бабушкой жмемся – страшно, 

непонятно... Бумагу прочитали – вроде как все по закону... На подворье народ 

собрался, прощаются. Кто отцу долг принес, кто узелки на дорогу прямо в сани 

кидают... Солдаты ругаются всяко, торопят. А рядом тож с других домов хозяев 

гонят... Тятя встал у саней и громко так сказал всем: не время, мол, всех обнять, 

проститься... Всем низко кланяюсь! Долги все прощаю, зла на меня не держите и 

лихом не поминайте... Длинный обоз собрался. Как тронулись, бабушка Настасья 

Ивановна давай на кресты церковные креститься с поклонами... И будто услыщал 

её боженька, а может, кто и был там, в церви-то, видел все? Да как ударили колокола, 

загологолили!.. Долго так звонили, до самой станции слышно было... Это я 

помню... Так и оказались мы здесь, на Байкале... 

– Нет... – перебил я бабушку. – Вас же не сразу сюда, в Горячинск, выслали? 

Сначала куда-то в другие места везли? 

71 



– Дак, а кто их, бесов, знает, куды они нас везли? Далеко, однако, наладили 

– на самый Восток. Напихали, как варнаков, в арестантские вагоны, и не выходи 

– ни на станции, нигде. Убежим, боялись... Мужики, правда, кипяток, где-то 

добывали... Сколь ехали, не помню – чо-то много... 

До боли всё сходится, что помнит Ольга Никитишна, так похоже на все, о 

чем говорено уже немало. В Иркутске вагоны с переселенцами отцепили, и долго 

они стояли забыто в дальнем тупике. Не выдержав всех мытарств, умерла тяжело 

бабушка Настасья Ивановна. Завернули ее в простынь и уложили в дальний 

угол вагона, рядом с теми, кто тоже отмучился. На станции Кабанская опять 

задержали. Никита Иванович долго беседовал с начальником поезда, написал 

какую-то бумагу. Вечером его семью и покойников выгрузили, как потом выяснилось, 

небескорыстно. 

– Похоронили всех вместе на кладбище... В Кабанске-то етим, сколько-то 

дней прожили, а здесь така ж беда... Гонят людей из дому как есть – чо в руках 

унес, то и твоё... Опять нас заарестовали... Не приведи, Господи!.. По деревне 

шум, плачь... Все тако ж и было, как и дома... Короче сказать, собрали нас горемычных, 

и старых и малых, и другим этапом погнали на Баргузин. А оттудова на 

Байкал и по льду дальше на север... 

По правде, я уже и не слышал Ольгу Никитишну, воображение, опережая 

слова, несло меня туда, где пурга, мешая в единое небо и землю, заносит пути, 

больно хлыстом стегает в лицо снежное крошево, да ещё как подумаешь, что под 

тобой бездна... И тогда одно спасение – остановиться, переждать, и не знаешь, 

не скажет никто, сколько дней и ночей промаешься в том плену. 

– Это, поди, тебе Татьяна наговорила?.. Не-е, таки страхи в другой раз были... 

А тогда пожалел нас Батюшка! Ой, пожалел... Скоко-то дней шли, я не помню. 

Полномочный Захар Иваныч до самого конца нас доставил. Распорядился насчет 

саней для кулей да узлов, а так всё пехом... Где прокатимся недолго – детвора 

же... дак еще и игры играли по дороге. А малым чо?.. Погода, прям, – красота: 

солнце, тепло. Помню, мама первый раз улыбнулась за эти дни... Где ночевали? 

А где Захар Иваныч указывал. В лес на берег уходили, костры жгли, чай, каши 

варили. Малых в зимовье укладывали. Под конец пурга-таки догнала нас... Ничё 

не видно, куда идти... Захар Иваныч как-то вывел нас на жилье – Тыя деревня 

называлась... Переночевали и дальше почапали... 

С виновными в государственной измене цари обходились, можно сказать, поцарски 

– высылали бунтовщиков далеко, но в места давно обетованные, лишь бы 

подальше смутьянов от столиц... Новые власти оказались мудрее и изощреннее 

– безжалостно рассеивали ни в чем не повинных людей в архангельских лесах, 

по тюменьским болотам, по енисейским и ленским северам. Стучали по железке 

столыпинские вагоны, уныло, с бурлачьей скоростью, тащились по сибирским 

рекам ржавые баржи. Прибайкальские советы трудящихся кулаков и прочих несогласных 

загоняли в самые глухие медвежие углы. Например, переселенцы из 

Кяхты обживали дикие верховья Баргузина и Джерги. С берегов Селенги гнали 

крестьян на север Байкала и еще дальше по Верхней Ангаре. 

В Нижнеангарске лишнего не задержались. Выправили документы переселенцев 

на проживание и по Байкалу через верхнеангарское устье двинулись 

вверх по реке. Семье Никиты Ивановича прописали место жительства Типуки. 

Ступая по мартовскому льду, боязливо обходя полыньи и подтаявшие торосы, 

уставший конь чутко выбирал дорогу, подбирая шаг под бредущих из последних 

сил людей, тянул по ледяным колдобинам скрипучие розвальни. Солнце 

слепило глаза, томило под теплой одеждой, в ногах усталость и немота. Даже 

щустрая детвора, умаявшись, жалась к родителям. 

– Захар Иванович, пристали уж ноги, не гребут... Хоть в руки забирай, да 

то ж не подымаются. В самый раз! – и мужик показал на подтаявший мысок 

острова с сухой прошлогодней травой, завалами намытого водой сушняка. И 

полномочный в который раз подчинился умной скотине, которая, подслушав 

72

разговор, повернула к острову. Мужики долбили лед для каши и чая, детишки, 

повеселев, носили дрова. Совсем уставшие валились на берег. Запахло костром, 

табачным дымом, сеном. Это Захар Иванович, развалив в санях узлы, выгребал 

остатки корма для лошади. Та, было, ткнулась носом в траву, но вдруг 

подняла голову и сторожко запрядала ушами. К несказанной радости детей 

вдруг из прибрежного тальника выскочила коза. Оторопев на мгновение, остановилась 

и, высоко прыгнув, сиганула от людей, сверкнув белой опушкой на 

заду. Уполномоченный ловко выдернул наган из кобуры, прицелился – показалось 

далеко или пожалел, но стрелять не стал. 

– А, пусть её!.. Никита Иванович, подойди, разговор есть, – подозвал к себе 

Ольгиного отца. 

– Оно, правда, ноги не держат... 

– Потерпите, к вечеру будем на месте. Там другая жизнь пойдет... Ты человек 

новый в наших местах, тебе подсказать надо... Я завтра дальше подамся, а 

ты своих устраивай. Просите у мужиков лошадь и – в Нижний! В Нижнеангарск, 

стало быть... Закупайте муку, крупу, сети, инструмент какой – люди 

подскажут... Вот адрес. – Уполномоченный передал переселенцу мятый клочок 

бумаги. – Возьмешь у тунгуса ружьё, припасы. Я договорился... 

Вечером конь отвернул от реки в протоку и скоро вышел на скатертную 

гладь озера в оправе золотоствольного сосняка. Санный след, усыпанный конскими 

котяхами, ровно вытягивал на лесистый угор, увиделись высокие дымы, 

рубленые избы, дозорно и дружно взлаяли собаки, откуда-то с горки голосила 

детвора. Остановились, смотрели на крыши, на колодезные журавли, встречное 

солнце осветило до черноты обгоревшие, усталые лица, тревожно воззрившие 

на высоко подпиравшие небо белые горы. 

– Ну, вот и конец нашему этапу! – провозгласил Захар Иванович. – Кончился 

мой за вами догляд... Вот они, Типуки! Бог даст, обживетесь и здеся... 

Молитвенно подняв голову к небу, благодарила его и опять о чем-то его 

моля, истово крестилась, прижимая к подолу младшего внука, высокая сухопарая 

бабка Ульяна... Будто угасала свеча, заходило за гольцы солнце, и синяя 

тень ложилась на озеро, темнее означился санный след, по которому с встречным 

лаем бежали собаки. 

Самое время покатиться бы нашему рассказу и далее, ведь все только начиналось 

в Типуках. Обживалось новое место, люди рубили дома, охотились, 

рыбалили, жили, любили. Но пока не складывается писать размашисто о том, 

чего никогда не видел, не волочил уставшие ноги навстречу байкальскому ветру, 

не изнывало мое сердце в бесконечных думах об оставленном доме, о прошлом, 

о пугающем неизвестном завтра... 

До малых подробностей сохранила Ольга Никитишна в памяти многое о 

той жизни. Например, огромная, заплутавшая в озере щука угодила в отцовские 

сети, вцепилась в руку девчонке, навсегда оставив зубастый след, или как 

бродил по деревне среди дня шалый медведь. Лукаво улыбаясь, повела Ольга 

Никитишна на зависть романтичную историю своей подруги Софьи с нижнеангарским 

комсомольцем Степаном. Парень, не без помощи Ольги, темной ноченькой 

выкрал красавицу Софью из ссыльной деревни. По речной шуге ушли 

беглецы в Дагары и, не получив родительского благославения, по убийственной 

байкальской волне переправились к брату в охотничье зимовьё. Шумная 

вышла история, но могла бы и случиться печальной, да на свой страх и риск уладил 

все дело знакомый наш уполномоченный Захар Иванович... 

Однажды летом, к неописуемой радости детворы, собрав на берегу все местное 

население, покружил над озером и сел на воду настоящий самолет. Это оказались 

изыскатели железной дороги, слухи о строительстве которой уже давно 

доходили до деревни. А весной следующего года Никита Иванович и еще трое 

мужиков типуковцев ушли в экспедицию, как тогда называли работу в изыскательских 

партиях, и оставались там до самых снегов. Мужики говорили, что Ни- 

73 



кита Иванович стал в экспедиции каким-то начальником... Я сразу вспомнил 

фотографию, на которой Никита Иванович в форменнной шинели и 

фуражке с козырьком, какие не выдавали простым работягам. Строительство 

новой дороги Никита Иванович не увидел – он погиб на витимских 

порогах, спасая людей и очень важный груз с буровым инструментом. Но 

Ольга Никитишна помнит, что до самой войны изыскатели помогали семье. 

Ничем не смогли помочь только матери Ольги – после страшного известия 

Татьяна Ивановна надолго слегла. Дети сами управлялись по дому, 

по-взрослому работали в колхозе, зарабатывали трудодни. Николай, брат, 

рыбалил, добычливо приходил с ружьем из тайги. 

Кто в семнадцать лет не мечтал о любви? Татьяна как-то обмолвилась: 

«Мама в девчатах завидная красавица была... Парни типуковские воевали 

за неё меж собой... Свататься приезжали с Заимки, Нижнеангарска, Дагар, 

даже с Ирканы. Все честь по чести, как это раньше водилось... Интересно 

все так, красиво!.. Сейчас разве такое увидишь? А наша Ольга, свет Никитишна, 

им всем – от ворот поворот!.. Одни обижались, другие обещали 

подождать – молодая, может, одумается...» 

– И как же, одумалась? – Мне нетерпелось приоткрыть волшебную 

дверь в прошлое, в таинство первой встречи. 

– В лето, перед самой войной, они и встретились, мама с папой. Мама и 

вправду как ждала его. Платье новое сшила, будто для этого дня. Вышли 

с подругой погулять, а там качели такие большие были, возле них парень 

незнакомый стоит. И как они встретились глазами, так и смотрят друг на 

друга. И, когда мама с подругой пошли мимо, этот парень схватил маму и 

закинул на качели. Мама говорит, даже ойкнуть не успела, как парень разогнал 

качели и сам на них – прыг! Вот на качелях и познакомились... А через 

два дня с катера на Ангаре передали, что в экспедицию по рации сообщили 

– война! А папа из Горячинска был, он тогда в Типуки к родственникам 

приезжал. 

– А как мать-то в Горячинске оказалась? 

– В Типуках бабушка умерла во время войны, а мама тогда в Нижнеангарске 

работала на рыбзаводе – его как раз только эвакуировали туда 

– сколько-то человек отправили в Баргузин на какие–то курсы, ну и маму 

тоже... А Горячинск-то рядом... Там целая история у них с папой вышла... 

Захар Иванович как-то уладил всё... Так и прижилась мама здесь... 

74 

* * * 

Куклынький мазутный катерок, мятым в разводах ржавчины носом расталкивая 

редкую шугу, волочил за кормой широкую, осевшую низко баржу, 

шепеляво просипел, давая о себе знать, и, хлюпая по воде обвисшим тросом, 

забирал к берегу, где его давно ждал народ. Детвора мигом всполошилась, 

по кустам, по песку у воды с гиком сорвалась навстречу. С суетой и криками 

команд причалили к замытому в грунт выворотню. Уполномоченный безучастно 

стоял на носу баржи, дожидался, когда наладят трап, что-то спокойно 

сказал людям рядом, поправил новую блестящую портупею с наганом и 

первым сошел на берег. 

– Здравствуйте всем!.. Что так строго смотришь, Ульяна Степановна? 

– Да то и смотрю, Захар Иванович, что война только началась, а ты мужиков 

до последнего выгребаш... – не моргнув, выдала наболевшее бабка 

Ульяна. – Считай, седня до донышка выбрал... А нам без их куды? Помирай? 

В другой час и пошутил бы уполномоченный, но только отвел глаза, пожал 

руку подошедшему председателю.

– Ваши все? 

– Все, Захар Иваныч! – Я думаю, – обед, потом командовать... Поди, который 

день на сухарях... или не так? 

– Как прикажешь, здесь ты генерал... – согласился с председателем и опять 

посмотрел на бабушку Ульяну. – Неласково встречаешь, Ульяна Степановна... 

– Ой, Захар, Захар... А вот чо хотела, то и сказала... Давай-ка созывай всех 

за стол, потом уж... 

Мужики, ждавшие на барже, чуть не уронив трап, скатились на берег. Шумно 

здоровались, обнимались – у многих здесь, в Типуках, были родственники, 

давние земляки. Миша Беспалый как с другом обнялся с Иннокентием, высоким 

рыжеватым мужиком из деревни Ченьча, это в дальних верховьев реки, с 

ним он когда-то уходил на военную службу. 

Гостей новобранцев встречали здесь же, на берегу, на давнем рыбацком 

стане за прогонистым артельным столом. Не скупясь, из каждого дома несли 

сегодня сюда, кто что мог, что через труды праведные обильно давала неизработанная 

земля. Из укрытой тряпицей корзины Ольга раскладывала по столу 

еще теплые, от бабы Ульяны пироги на разные вкусные сорта – с грибами, черемухой, 

капустой. Тяжелыми, коваными из серебра слитками светились сиги, 

свежего посола икряные омули выпуклыми глазами смотрели в небо, веселили 

стол не потерявшие солнечного цвета рыжики, снежно белая капуста, квашенная 

с брусникой... Тетка Настасья, приложив к груди пышный каравай, ловко 

отваливала от него длинным ножом ноздреватые краюхи. Наталья, молодая 

красивая баба, в июле проводившая мужа на фронт, в расстегнутой кацавейке, 

из-под которой выглядывал заметно поднявшийся живот, подхватывала куски 

и укладывала их по краю стола. Бодренькие, будто с утра из грядки, дразнились 

соленые огурцы... 

– Чо там еще, бабоньки? Давайте! Некода рассусоливать! – торопила бабка 

Ульяна. – Окинула глазами стол. – Куры-то, девоньки! – и полезла за берестяным, 

упрятанным в телеге кыном. – И яичушки здеся спрятались... 

– Дак, пока мы тут тово – они и нанесли! Сразу вкрутую!.. – пошутил Михаил. 

– А те чо, команду подавай! – Миша Беспалый, потерявший на финской 

войне полкисти, невысокий, хорошо тронутый сединой мужик, только этого 

и ждал, пошуршал сеном в телеге, стоявшей рядом со столом, и выудил на свет 

божий заветную четверть. 

– Ты уж тут сам, Михаил... – кивнула на бутыль бабка Ульяна. – Давайтека, 

ребяты, садись!.. – пригласила гостей к столу. 

Народ несмело прилаживался к разносолам; кинув шинель в телегу, лицом к 

реке, сел за стол Захар Иванович, посмотрел выжидающе на Бабу Ульяну, как 

бы предлагая место рядом с собой. 

– Погоди, Захарушка... – соглашаясь, ответила старуха. 

Рядом с уполномоченным оставалось место для Василия Григорьевича Ключарева, 

самого уважаемого в деревне человека – по всей Реке он один был Полный 

Георгиевский кавалер. Сейчас одиноко стоял в стороне, глядел куда-то на 

оставленные на время дома, на острые снежные пики гор. Василий Григорьевич 

когда-то первый облюбовал это место – понравился ему чистый сосновый 

бор, озеро, кипевшее рыбой, с весны и до поздней осени гомонившее разной 

плавающей птицей, а когда увидел садившихся на воду белых лебедей, решил, 

что это добрый знак, и не обманулся. Какая деревня поднялась! Все сыты, одеты, 

при деле – живи, радуйся... Но не до радостей в последнее время, – ещё 

один сын сегодня уходит на фронт... Мала деревенька Типуки, но в ней, как в 

капле воды, отразилось солнце, так и она в грозный час ни в чем не отстала от 

огромной страны... Но с каждым новым отходом баржи с новобранцами рушился, 

непоправимо менялся общий привычный уклад деревни и всей жизни. 

Вот и Ульяна сегодня не выдержала, высказала уполномоченному... 

75 



Осеннний денек разгуливался потихоньку, солнце подсушило иней на рядышком 

стоявшей копешке, с покосов тепло подувал ветерок, на дальней болотной 

деляне, будто свежие караваи, рядком выставились колхозные скирды. Последняя 

листва нарядно желтела на березках вдоль протоки к озеру. И на этом 

неохватном глазами просторе, за сверкающим сине-озером самое завидное место 

выгадал для себя сосновый бор, с высоты угора прилядывал за деревней, 

оберегая её от долгих зимних ветров. 

Не дали додумать Василию Григорьевичу, окликнула она же – Ульяна. Усаживаясь, 

крякнул по-стариковски, глянул на стол, порадовался, что все получается 

по-людски, как хотели – встретить и проводить новобранцев честь по 

чести... Ждали Мишу Беспалого, он все ещё обносил стол с четвертью, отвлекаясь 

на разговоры с мужиками. 

– Дак сколь говорю – не рассусоливай! А он ни ково... – заругалась на Михаила 

баба Ульяна. 

– Ты чо, моя? – хотел оправдаться Михаил, но понял, что от него хотят, 

передав Иннокентию четверть, пошел к котлу. Никто не спорит – Миша 

Беспалый в деревне первый рыбак, и сварить уху настоящую, так в ней все 

угадать, он один умел, на зависть любой хозяйке... Большой деревянной шумовкой 

он для фасона повернул в котле, попробовал капельку и, причмокнув, 

распорядился: – Давай, Надежда! Токо про ребятишков не забудь... 

А ребятне и дела не было до стола, весело орудовали они на бесхозной барже 

– прятались под большим брезентом, в авральном июле выпрошенном капитаном 

у изыскателей. 

На удивление внятен и жив был рассказ Ольги Никитишны. В смутности 

припоминаний не размылись за давностью имена и лица, сказанные слова. И 

понятно мне, почему не канул в памяти старого человека этот далёкий осенний 

день, где для неё в едино сошлись и печаль и радость, потому и хранит его 

душа как драгоценный образчик давно ушедшего, милого сердцу общинного 

лада... 

– Типуки... Где их теперь искать? – выдохнула бабушка. – Сколь лет живу, 

а они мне и доселе снятся... А фамилию чо-то счас и забыла... Миша, да Миша 

Беспалый. Кода мужиков-то не стало, один он у нас выручалка остался... 

Миша как-то умудрился плеснуть в рот без очереди, и не успели девки разнести 

уху, он уже рассказывал про утреннюю баталию с пудовым тайменем. 

– Я его дня три как приметил, на мыску играл, за островом, и вроде как 

забыл до седни... А ночью с Андрюхой сетешку кинули, дак он её в куль завертел... 

Подумал: опять нерпа залезла, а нет!.. 

Да разве до Михаилова рассказа тут было? У каждого выросшего здесь, у 

реки–кормилицы, сыщется не одна такая история... Поглядывали за Надеждой 

– та шумовкой выбирала из котла большие куски развареной рыбы. И таким 

аппетитным духом давало от котла, от остывающего костра, что даже начальственно 

сдержанный Захар Иванович, отвалясь от стола, не отрывал глаз 

от Надежды. И когда Ольга перед ним на середину стола поставила лагушок 

с рыбой, не удержался, оторвал плавничок с кусочком плоти, за что сейчас же 

был призван к порядку везде поспевающей бабой Ульяной: 

– Погоди, Захар Иванович! Погоди чуток!.. – и сама, подобрав юбку, устроилась 

по левую сторону от командира. Ещё раз окинула взглядом стол – всё 

ли так, все ли ладно? – А ребятёшкам потом успеется... – И как-то глубоко, 

тихо вздохнула. 

Некогда расспрашивать о бабьих думах, поднялся над столом уполномоченный. 

– Это хорошо, товарищи, что придумали людей покормить! Оно сейчас в 

самый раз... Вот ты мне, бабка Ульяна, в укор высказала – до донышка самого 

я мужиков выгребаю... И в Куморе так, в Уояне, в Иркане, в Ченьче на Катере, 

по всему Байкалу мужиков подбирают... Заработала чертова мельница, и бу- 

76

дет она молоть, пока не остановишь... Закрыл бы глаза да пробежал бы мимо Типуков 

ваших – вроде как на отшибе... – да не могу... Служба такая... Нет сейчас, 

товарищи, такого уголка на нашей земле, куда б война не достала. И то понятно, 

что жалко матерям сыновей своих отдавать – не для того растили... Так что, Ульяна 

Степановна... 

– Чо ты, Захар, будто все мне выговариваш? – перебила уполномоченного 

бабка Ульяна. – Кого седня на фронт провожам? Вот имя и говори! 

– Я, Ульяна Степановна, для всех говорю... Чтоб всем было понятно, какое 

время сейчас... А ребятам скажут, где надо... Много чего скажут... Сбила ты мне 

прицел, – немного потерялся в мыслях уполномоченный. – Прицел у нас один: 

остановить врага да наладить ему под зад так, чтобы забыл он дорогу в нашу 

сторону на веки веков! Сильный и грозный враг идет, и потому, будет нужда, и 

до донышка вышкребут мужиков... не спросят... Главное, чтобы с победой и живыми 

вернулись домой! – О чем-то задумался Захар Иванович, подняв стакан с 

горькой. – Зацепила ты меня, бабушка, все из головы не выкину... До донышка, 

Ульяна Степановна, это будет, когда я сам с ними под ружье встану... Вот тогда 

до донышка будет, до самого... Ну а счас, коль так получилось, что все мы тут за 

одним столом собрались, выпьем за наших товарищей, за всех, кого вырастила, 

выкормила и в грозный час собрала с берегов своих наша Река, от самых верхов 

своих... За наших земляков дорогих, что уже воюют, проливают кровь за нас, за 

нашу землю, за тех, кого провожаем сейчас в дальний путь, и за тех, кто скоро 

пойдет за нас в бой!.. 

Поднялись, молча выпили. Бабушка Ульяна только пригубила из маленькой 

граненой рюмочки, попробовала горячей юшки: 

– Дай, Бог, здоровья Михаилу – всех накормил! – Радовалась, что не церемонились 

гости за столом, дружно прихлебывали, позвякивали ложками, управлялись 

с ухой, хорошо убывали пироги – они прежде хлеба просились на глаза. 

Иннокентий по–хозяйски правил на своей стороне стола: большими сильными 

руками разламывал румяные тушки кур, делился с товарищами. 

– Нажимай, братцы, не робей! – бодро выступил Михаил. – Пока оно с 

дому, мамкой пока ещё пахнет!.. 

– Кушайте, ребятушки, кушайте! Ты, Захар Иванович, накажи, чтоб ниче 

на столе не оставили, всё умяли... – говорила бабушка Ульяна, разбирая белый 

разваристый кусок рыбы. 

– Уметут! Четвертый день на сухом пайке... 

Подбежал к Михаилу пацан в затертой, донашиваемой от старшего брата телогрейке. 

– Там омули, дядь Мих, стеной идут! Утром еще не было, а щяс валом прут! 

– А дак имай! Знаешь как... – спокойно ответил Михаил. – У него, Санька, 

свои дела, у нас, вишь, свои. – Михаил дотянулся до пирогов, выбрал самый 

поболе. – Накось! Некогда, паря, пока рыбалить... Пулей лети на катер, скажи: 

Захар Иваныч наказал, срочно к нему капитана с помощником! Дуй! – Михаил 

поднялся из-за стола, опять пошуршал сеном в телеге, достал четверть. Сам разливать 

не стал, передал её Иннокентию. – Давайте, мужики, управляйтесь! 

Санька мигом прибежал обратно, уже не один. 

– Капитан сказал: пусть Захар Иванович погодит – не могут они пока, гайки 

крутят... 

– Ну, молодца! Во! и подмога пришла! – обрадовался Михаил ребятам, поднял 

со стола лагушок с постряпушками и протянул детворе. Те быстро похватали, 

кто что успел, и так же мигом отбыли на баржу. Иннокентий, не в пример 

Михаилу, ловко исполнил обязанности виночерпия. 

– Ну, надо чо-то сказать, или как? – поднялся Михаил из–за стола. 

– Ну и скажи, чо думаш, ты один у нас с фронту... – подхватила под руку, 

стоявшая за спиной Михаила Настя. 

– То, Ульяна Степановна, с другого фронту... 

77 



– Ты опеть все мне будешь докладывать, или как? – с доброй улыбкой сказала 

баба Уля. 

– Скажи! Скажи, Михаил Павлович, – послышались голоса. 

– Так и говорю всем... Щяс она другая война, не которую я воевал... Вон 

куда пошло! Против той финской чо и равнять... 

Не стал Михаил Павлович говорить, какая она была война, в чужих снегах 

сорокового года. Хорошо помнил он, когда после госпиталя, майским днем 

обьявился он рядом с домом, на защемивших сердце берегах. В Нижнеангарском 

военкомате справил все дела и с невеселыми думами о том, как встретят 

дома культяпого, чем и как жить, проулком вышел на берег Байкала, направляясь 

к причалу – там быстрее подвернется оказия в родные Типуки. Договорился 

с капитаном изыскательского катера. И, вроде как случайно, застал 

его здесь Захар Иванович. Долго сидели они на борту древнего почерневшего 

баркаса, Михаил угощал уполномоченного «Беломором», запасенным в дорогу 

еще в городе Ленинграде, в большом красивом магазине. Так откровенно и 

много о том, на что насмотрелся в финских снегах, Михаил больше не говорил 

ни с кем и никогда. 

– Это, паря, давно известно – оно токо для генералов война быват большая 

или малая, а для солдата она всегда – война... Жив остался – уже хорошо!.. 

Ждет тебя Настя. Ждёт... Попривыкнешь, приловчишься! А в Типуках тебе 

место всегда найдется... Как иначе?.. – Перед трапом на катер пожали друг 

другу руки. – А война эта для тебя не скоро кончится... Я это знаю – пострелял... 

Но ниче, солдат, переживешь! Не ты один... И вот еще, Михаил... Не вякай 

много – какая она война и что... Так оно лучше будет – сам понимаешь... 

Правду сказал Захар Иванович, вроде и попривыкнул, наловчился жить и 

с культей, но, даже когда, бывало, и прикорнет у рыбацкого костра, снилось 

бывшему солдату то как ночью ползли по продуваемому льду озера, то как 

споткнулся и навсегда упал после его выстрела человек в белом маскировочном 

халате... 

– Чо замолчал, Павлыч? 

– Да смотрю, фартит вам – на войне это первое дело! Мне чо-то вот сразу 

не зафартило... Вишь, у вас все честь по чести – на барже да на травке 

пахучей – лежи, покуривай... А мы на службу ходили, с первого дня к пехоте 

привыкали. В феврале тридцать седьмого собрали нас со всей Ангары, – с 

Ирканы мужиков, с Куморы, Уояна, с Типуков – и по реке, по Байкалу, по 

льду до Баргузина, и все пехом, братцы, пехом... А там опять фарт: самая мобилизация, 

домой пора, а нам на войну... Мне бы счас в самую пору с вами 

в строй... А вот!.. – Михаил неловко поднял варежку, надетую на культю. 

– Мерзнет, зараза... 

Заметив, как уполномоченный посмотрел на часы, поднялся из-за стола 

председатель Иван Николаевич Печкин. 

– Не тот час, Павлыч, долго слушать... – перенял он на себя рассказ Михаила. 

– Судьба вам, товарищи земляки, выпала такая – защитить нашу Родину 

от врага! И наказ наш вам будет один: не сплошайте там, мужики... И, 

самое первое: чтоб в целости и сохранности встретили вас дома жены и матери...– 

На этом замолчал председатель, выпил, поморщился, взял корочку со 

стола. 

– Во как надо! – виновато улыбнулся Михаил, довольный, как быстро 

распорядился председатель словами, выпил вместе со всеми и, не закусив, потянулся 

за табаком. 

– А эт всегда так было, еще от дедов – на службу по реке ходили, – заговорил 

Иннокентий. – Котомки кинули в сани, а сами пехом... Уполномочный 

впереди, только ночевки считай, а, Захар Иваныч? – и громко захохотал, закинув 

голову назад. – Не забыл, когда на Светлой ночевали? Зимовьюха там 

тесная – куда всех? – половина у костра на пихтаче... Сон такой, никакой – 

78

всю ночь вертишься вокруг огня, как карась на сковородке... Проснусь – командир 

на месте: костер держит... «Захар Иваныч, давай посижу!» – «Спи! 

Спи!» Под утро снится мне мамка родимая, будто жарит чо... Просыпаюсь 

– костер пылат! Бойцы с командиром храпят! Головёшка лиственная стрелят 

искрами и паленым вонят на всю тайгу... Я шуметь! Ёхр – мохр! Уполномочного 

полушубок новый горит! В ём уж дыра в два кулака!.. А, Захар Иваныч? 

Улыбнулся и уполномоченный. Было такое... У председателя болела душа за 

свое – положа руку на стол, загибал пальцы, выкладывая на ладонь, предьявлял 

счет командиру, сколько мужиков уже сейчас не хватает колхозу: 

– А Байкал встанет?.. Уведешь от нас последних, и останутся бабы да... – 

кивнул председатель на баржу с пацанами. К тому времени, поди, и самого обмундирят... 

Что тогда, Захар? 

– Далеко смотришь... Всего наперед не загадаешь... 

– Нет! Нет! – хмельно заводил пальцем председатель. – Я давно уже всё 

вижу, Захар... Бригада с неводов не вернулась, а мне уже предписание на бумаге 

– десять человек выдели в гослов для зимней ловли... Рыбзавод в Нижний эвакуировали 

– продолжал председатель, – туда тоже людей отдай!?.. Вот и думай, 

как быть... Хозяйство своё не бросишь, только попусти... У Заготпушнины уже 

свой план готов... А кому в тайгу идти? 

Что ответить председателю? По всей Реке он выслушивал обращения к себе, 

как к единственному представителю власти в этой таежной глуби. Душой и сердцем 

понимал разом грянувшие беды, но бессилен был чем-то помочь. Впрочем, 

иногда получалось: на этот раз он отвел от призыва председателя, ничего ему не 

сказав сейчас. Иван сам повел эту тему: 

– Понятно, не скоро с немцем сладим, может, мой черед завтра идти туда, но, 

ей-богу, не тороплюсь... Сам на рожон не полезу, не жди! Не думай, мол, испугался, 

не то самое... На кого все оставить? 

– Это чо такое? Не дасть человеку поисть? – встряла в разговор баба Уля. 

– То он не знает, чо тут деется!.. Прямо казнь египетская... Што холера – везде 

один разор... Пошто не ешь, Захар? Для кого собирали все? Может, чаю тебе? 

На травушках душистых запарен, со смородинкой!.. После рыбки-то хорошо!.. 

– А давай, Степановна! Мило дело – чайку!..– Захар Иванович посмотрел на 

часы. – Павлыч, сходи-ка сам, пошуми капитана, а то как-то не по-людски... Для 

нашего дела он самый главный человек... 

– А че шуметь? Вон оне идут! – весело ответил Михаил. За столом услышали, 

что идет капитан, довольно загалдели, потеснились. 

– Юшки! Юшки, девоньки, погорячей! – запросил капитан. – У вас седни 

тут, как на маланьиной свадьбе! – порадовался изобилию стола. – Покуда не 

управимся, не отчалим, да, Андрюха? – парнишка помошник стеснительно кивнул, 

соглашаясь, и взялся за ложку. Капитан с ложкой не торопился, подоспевший 

Михаил уже наливал ему из четверти, после передал бутыль Иннокентию. 

На севере Байкала, на всей Реке знали Семёна. Сема – так по-свойски звали 

капитана везде и стар, и мал – среди по-крестьянски одетых людей больше походил 

на питерского рабочего: в ватнике, крепко пропахшем мазутом, но из-под 

синей холщовой рубахи выглядывал краешек тельняшки. Река и солнце просмолили 

его лицо до туземной темноты, особенно заметной, когда капитан улыбался, 

показывая ровные белые зубы. 

– Поршня менять надо... Масло течет, язви его... Но ничо, Захар Иваныч, 

к завтрему дотарахтим... И баста – на якорь! Шуга с верхов догоняет... Седнизавтра 

мороз поддаст, реку разом прихватит... И потопает Сёма родину защищать!.. 

– А капитанить кто? 

– А во! – легонько хлопнул Семен помощника. Свято место пусто не быват! 

Смену для чего растил? Можно сказать, у вас теперь новый капитан! Я у него 

который рейс, считай, в пристяжных. Правда, Андрюха? Ничо – управляется! 

79 



Я уже токо гайки кручу. – Заметив, что Иннокентий положил пустую четверть 

в телегу, взялся за стакан. 

– Скажи-ка, Семен, на посошок, – поторопил председатель. 

– Вот те!.. – смутился капитан, но, не выжидая уговоров, широко зашевелил 

плечами, высвобождаясь из-за стола. – Поди, седни много чо уже сказали... Все 

испоганил Гитлер проклятый! Раньше причалишь куда, хоть к тем берегам, хоть 

к вам в Типуки – оно, вроде, как праздник всем... А счас сказать, маета одна... 

Поднимаются мужики на баржу, оглядываются на берег, на баб с ребятёшками, 

и вроде как я виноват – вся печаль от меня... Но ничо, пока еще потерплю... 

Кончатся скоро слезовы денёчки! Вот оклемамся малехо, возьмемся в кулак, вышибем 

немца подальше, и возвернутся наши ратники по домам. Эх, как прогудит 

мой корабль по всему Байкалу, по всей Ангаре прогудит, до самых верхов, до 

гольцов! А как встречать вы нас будете, бабоньки! Язви тя! – засиял улыбкой 

Семён, оглядел стол, что-то еще хотел сказать, добавить, но махнул рукой и удало 

на зависть выпил за веру в свои слова, за далекие победные гудки над Рекой. 

Одобрительно зашумели. Миша Беспалый оторвал кусочек шаньги, зажевал 

выпитое: 

– Складно, Семен, сказал! Душа заиграла, хоть ура поднимай... 

– Может еще и подниму... Вон Захар Иванович больше нас знает! – кивнул 

Семен на уполномоченного. – Я, Миша, с лета, как экспедицию перевез, так и 

думаю: легче там, за Москву ура кричать, чем всякий раз тако смотреть. Заявление 

командиру когда отдал?.. Нет, говорит, еще не время... Ты мне пока здесь 

нужен... 

– Тебе, Михаил, сколь раз говорить, – встряла в разговор мужиков баба Уля. 

– Дай поисть человеку. 

– Ничо, ничо, бабушка... Нащет поисть это у нас просто! – ответил за Михаила 

Семен. – Да, Андрюха? – и задиристо толкнул под локоть помощника. 

Отогрела рюмочка душу русскую!.. Заговорили за столом все и разом, загудели 

кто про что. Как-то само собой подвинулось в сторону тягостное, неминуемое. 

К удовольствию бабы Ульяны, быстро убирались со стола пироги, шаньги, 

привычно налегал народ на разную рыбицу, успели соскучиться по домашнему, 

понимали, что не скоро уже придется угощаться так вволюшку. Иннокентий 

раскраснелся, глаза зажглись, и небритая щетина еще больше налилась медью, 

он басовито смеялся над чем-то и, вдруг разом перебив все разговоры, через стол 

спросил: 

– Захар Иваныч, вот они полушубок твой обсмеяли... Это чо, да? Расскажи, 

Захар Иваныч, как вас волки в оборот взяли... 

Командир допивал чай из большой, выдолбленной из березового капа кружке. 

Говорить много не хотелось, он промолчал, хотя хорошо помнил эту историю с 

волками. 

В одну из предвоенных зим, на редкость лютых на холода, голодная, отчаянная 

до дерзости стая на ночлеге в тайге обложила группу новобранцев, по реке 

пешим ходом добиравшуюся к месту сбора. На восемь человек был один наган, 

и, когда тени с зелеными глазами обступили костер, Захар Иванович выстрелил. 

Жутко было смотреть, как зверьё, с рычанием и дракой, раненого собрата враз 

разодрали на куски, добела выгрызали окровавленный снег, но на большее пока 

не решились. Днем звери далеко не ушли, петляя по торосам, кружили рядом. 

Ждали ночи... Но все обошлось, к вечеру встретились охотники эвенки... 

Ольга без интереса слушала пересказ этой знакомой истории, разливала чай 

в разномастную посуду из прокопченного ведерного чайника. Духмяный запах 

трав крепко перебивала смородина – Миша постарался. Женщины прибирали 

со стола недоедки, Настя добавляла к чаю румяную сдобу. Баба Уля уже не командовала 

застольем, успокоено вздохнула, когда поняла, что все обошлось, никому 

не мешая, устало согнулась над чашкой в руке, пребывая в каких-то своих 

дальних думах. 

80

Давно, наверно, хотела, выжидала эту минуточку Настёна, присев рядышком 

с Михаилом, вдруг высоко потянула слова старой, еще дедовских времён 

песни, где идет, пылит по степной дороге воинство на встречу с врагом – и мнилось 

вдалеке конское ржанье, скрип повозок, широким разливом до горизонта 

серебрится ковыль... Настя наклонилась над столом, поднимая голос, но никто 

не поддержал, не подхватил её запевку, – а ведь как ещё умели спеть на деревне! 

Особенно бабы, славно так, от души. И мужики тоже, вернее, таких было один 

да два, что могли на равных, согласно поддержать соседку, не нашлось сейчас 

таких рядом. Встрепенулся, поднял голову Иннокентий – говорили, тот еще песельник, 

– но как-то свял гость, не услышав знакомых слов. Даже легкий ветерок 

с реки притих, заждался: что там дальше будет с солдатушками, но Настя не 

продолжила, – у одной получалось так тоскливо, что аж самой нехорошо стало. 

Замолчала. Но и этой малости хватило, чтобы замерла вдруг душа, до самого 

сердечного нутра пронялась печалью невысказанного. 

– Эх, ядрена, Матрёна! – не давая ходу томленью, воспрял Михаил, – Может, 

оно и не к разу сегодня, Настен... А каких песняков за этими столами давали! 

От Реки до самых гольцов катилось!.. А когда на сенокосах?.. Но ничо, ничо, 

– споём, споём мы ишо!.. эх как споем! Счас у нас другие пока дела... 

Ольга, конечно, заметила, что брата давно нет рядом, и с улыбкой посматривала 

на неохватную с комля сосну чуть поодаль от людей, на краешек Аленкиной 

шали, мелькавшей за деревом. Брат с подругой коротали вдвоем, догоняли последние 

сладкие минуточки... 

Приезжий народ разбрелся по берегу, понимая, что сейчас уже не до них. Типуковские 

новобранцы, окруженные родными, собрались у стожка – на примятом 

сене рядком лежали котомки в дорогу. Главное – отсюда хорошо была видна 

деревня, синее, как небо, озеро, сенокосы, в солнечном блеске широкий изгиб 

реки – всё родимое с детства. Захар Иванович увел прихрамывающего Василия 

Григорьевича и председателя поговорить в сторонке, к светлеющей за тальником 

протоке. Никто не знал, о чем они там говорили, но вечером в двух типуковских 

избах слышали раздирающий душу бабий вой... Когда Захар Иванович снова 

вернулся к столу, за ним уже шумно орудовала детвора. У догоревшего костра он 

поднял уголек, прикурил и, присев на листвяный сутунок, поманил к себе Ольгу. 

Ольга не знала, но сердцем почувствовала зачем, а когда увидела в руке командира 

бумажный конвертик, сердце захлестнуло радостным боем, жаром запылало 

лицо, догадалась она, от кого эта весточка. 

– С той стороны передали... 

– Спасибо, Захар Иванович, миленький! – сказала Ольга, прижимая к груди 

конвертик, угадывая про себя еще не видимые слова в нем, переводя их в родные 

улыбку, взгляд. 

Захар Иванович ничего не ответил, понимал счастье девушки. Как-то свободней 

стало на душе, и он будто только увидел, что в самый цвет разыгрался 

день; солнце осенним прошальным теплом ложилось на землю, обсушило иней 

на теневой стороне копешки, на ближних кустах. Все привычно и мирно, и почему 

война не может обойтись без этого неба, без озера, без деревни и этих людей?.. 

Захар Иванович ждал, когда бабы управятся с посудой, смотрел на баржу, 

видную за деревьями, на скомканный ребятишками брезент. На барже никого 

не было, также никого не было и на берегу. Типуковские с теплой солнечной 

стороны обступили стожок, Алёнка с Николаем все так же прятались за союзницей 

сосной, миловались от глаз подальше. Не укрываясь ни от кого, стояли, 

обнявшись, Степан с Татьяной. Степан что-то, успокаивая, говорил, трогал под 

распахнутой дохой живот жены, она послушно кивала головой, поднося к глазам 

зажатый в кулак платок. Захар Иванович улыбнулся: он знал, что еще в 

прошлое лето, вечерами, в обход озера, Степан бегал на Заимку, поджидал 

девчонку за ближними к лесу огородными пряслами. Там его однажды, уже в 

холодную пору октября, будто случайно, застал Татьянин отец... 

6. Заказ 212 

81 



Уполномоченный поднялся, подозвал крутившегося рядом пацана, сделал 

ему короткий наказ, сам же уверенным шагом направился к телеге. Вздрогнул 

от неожиданности – катер прогудел не как давеча сипиляво, будто выпускал 

последний дух, а прямо оглушил, взбудоражил реку и тайгу. Торопил Сема... 

Командир надел отогретую на солнце шинель, приладил портупею и вышел к 

берегу, на поляну, куда без команды подтягивался народ. Уже привыкшие к 

дисциплине, подобрались в строй верхнеангарские новобранцы. Подходили 

и становились рядом типуковские мужики. В истоптанных на крестьянских 

работах сапогах, в повидавших виды телогрейках и в зимних шапках пока 

никакой грозы это малое воинство не представляло – вроде как собрались 

мужики валить лес на дальней деляне или на байкальской путине тянуть добычливые 

невода... 

– Ст-а-а-новись! Подобрались! 

Не по-уставному вылезали из шеренги сапоги, ичиги, не захотел уступать 

своего и Дымок, улегся у ног рядом с хозяином, навострив уши, тоже ждал, 

что скажет командир. Пресекая все разговоры, металлом ударилась в баржу 

команда, покатилась далеко по воде и скоро вернулась, рассыпавшись эхом: 

– Сми-и-р-р-на-а-а!.. 

Нарушая очередность списка, мужики выстроились, как и жили – деревня 

к деревне, брат к брату. Так же не по-писаному начал перекличку уполномоченный. 

– Комарицын! 

Отозвался Иннокентий, даже задиристо – мол, ничо, ребяты, всё как надо 

и, не забыв армейской науки, бодро шагнул вперед: 

– Комарицын! 

– Я! – Встал брат рядом с братом. 

– Семушев! Семушев! Шишмарёв! Шишмарёв! Черных! Черных! Черных! 

– Выходили в строй верхнеангарские братья и вставали рядом плечо 

к плечу... Война, сколь можно, милосердно разбавляла материнское горе, по 

старшинству, по долям отбирала сыновей на страшную битву, дома оставались 

еше, ждали своего череда младшие братья и, скорее всего, поспешат они 

на подмогу своим, торопясь уже по первому байкальскому льду... Об этом думал 

Захар Иванович, вдруг услышав за спиной тихий шепот. « Яко ты, Господи, 

упование моё... и не придёт к тебе зло и рана не приблизится к телеси 

твоему...» – молитвенно воздыхала бабушка Ульяна. Командир обернулся и 

сейчас же вспомнил, что когда-то давно, провожая его на службу, мать шептала 

ему именно эти слова. Он запомнил их и потом, не однажды в минуты, 

когда, казалось, уже не выжить, вспоминал мать, суеверно повторяя за ней 

молитвенный оберег, всякий раз удивлялся его тайной неземной силе... Не 

стал мешать командир бабе Уле, не осмелился прервать ее короткий разговор 

с Богом, – с раскрытым списком в руке, долго искал в планшетке огрызок 

совсем не нужного ему карандаша... 

Последними становились в строй типуковские и с ближней Заимки новобранцы. 

И нарочито высоко, со звоном в голосе, будто ковал железо, называл 

уполномоченный их имена... 

Нет давно этих ребят и мужиков, полегли они рядовыми солдатами за 

свою и чужую землю, куда-то сронились на донышко памяти Ольги Никитишны 

фамилии многих давних односельчан, а эти остались. 

– Дружинин! – покатилось над рекой. 

– Печкин! 

– Темников! 

– Загузин! – окликались типуковские мужики, переступали незримую 

черту, отделявшую их от дома. 

– Ключарев! – река отозвалась и, догоняя эхо, выше поднял голос уполномоченный: 

82

– Ключарев! – ещё один Ключарев вышел из строя, встал рядом с братом. 

На эту баржу в июльскую сенокосную пору первыми из типуковских новобранцев, 

отправляясь на фронт, ступили два старших брата Ключаревых... Судьба 

и здесь играла в милосердие, не рубила наотмашь, берегла слёзы на другой 

раз, – пятый, самый младший брат одну весну не дотянул до солдатстской 

присяги. Боевое крещение и первую нашивку за ранение он получит в самом 

пекле Сталинграда, досыта напьется студеной волжской воды, еще раз чудом 

останется жив при ночной переправе Днепра, на берегу мутной Эльбы, под 

победную оружейную пальбу побратается с верзилой негром, американским 

сержантом. В июне 45-го его первым из братьев, оставшихся в живых, встретит 

на родном берегу Миша Беспалый. 

Ольга замерла, видя, как напряглось лицо брата, – впервые в своей жизни 

он выполнял воинскую команду... 

Народ сбился у трапа. Прощались. Верхнереченские мужики ждали на 

барже. Захар Иванович не видел и не слышал, что было на берегу, хмуро 

курил, до рези в глазах смотрел на сыпавшую искрами рябь реки, куда-то в 

сторону оставленных деревень. Как и там, всё было похоже до боли, до терзающей 

душу вины в этих, как Сёма сказал, слезовых денечках. Знал, так же 

не отпустят бабы мужиков и матери сыновей, пока грубо не вмешается он, 

командир. Катер уже дважды долго прогудел, поторапливал, черно дымил, 

набирая пары, и уполномоченный, затушив окурок, пошел к людям... 

Мимо окрашенных осенью берегов уходила баржа с воинством, и не различить 

уже лиц, не слышно кто и что кричит, только ждали, когда скроется дым 

за поворотом. Рванул в догон по кустам и сухой траве, обиженно лая, верный 

Дымок. Одиноко в сторонке у самого обреза воды творила молитву Ульяна 

Степановна: «Господи Иисусе Христе... матушка владычица...» И в последний 

миг, когда пропасть катеру с глаз, тронулась вслед за ним, желая хоть на шаг 

приблизить к себе внука, и будто споткнулась, пала на колени. Вознеся руку 

над головой, не единожды крестным знамением осенила Реку и Небо... 

Бог услышал старуху. Вернулся солдат домой. Да не дождалась бабушка 

внука – с настигнутых войной краёв докатились до Типуков беженцы, с грязью 

и тифом завезли какую-то болезнь. Хворых положили в одной избе, и 

чаще других ходила к ним с молитвами и туесками Бабушка Ульяна Степановна... 

* * * 

Мало что изменилось на этих берегах. Река широко несет свои воды к 

Байкалу, кружит воронки, заливает острова. Вот место, где причаливал катер 

Семы-капитана, вытоптанная полянка, здесь стоял гостеприимный стол, 

костровище, даже стожок в целости и сохранности. Отсюда хорошо видны 

покосы, озеро, великолепный в сочной зелени бор. В этом сказочном, будто 

руками убранном лесу я ходил как по янтарному залу, насквозь солнечном от 

верха дерев до золотого ковра лиственной опады у изножия векового, смолистого 

сосняка. Внизу, на заросшем всякой дурниной взгорке, чуть не наступил 

я на сгнивший могильный крест, недалеко еще один... 

Я и раньше не раз бывал в этом заповедном месте, сенокосил, рыбачил, 

конечно, зная, что была здесь некогда деревенька Типуки – и всё... А сейчас 

я уже не мог без душевного смятения ходить по этому лесу, по распаханному 

и брошенному полю на месте бывших подворий... Зачем всё это было? Чтобы 

всё бросить. Забыть. Потерять?.. Разве этого хотел дедушка Ключарев, когда 

садились на тихую воду Типуков белые птицы?.. Так и слышатся из того, 

переданного мне, давнего далека голоса Миши Беспалого, бабушки Ульяны, 

вспомнился пастырь и ангел-хранитель Типуков уполномоченный Захар 

6* 



Иванович, похороненный в братской могиле на самом краю державы. Под городом 

Кенигсбергом он в последний раз поднял свою роту в атаку. В наступивших 

сумерках высохшая лесина показалась мне колодезным журавлем... 

Ничего не осталось. Как и не было... Да нет же! Вот еще не заросшая дорога, 

по которой уходили из маленьких Типуков на Великую войну солдаты. 

Почему-то опять выплыли из памяти так однажды поразившие меня почтовые 

книги: Роднички, Топорки, безадресные заимки и хутора, теперь вот ещё 

Типуки. Отчетливо высветились фанерные звёзды на верхнем венце деревенской 

избы, снова так же волнительно и остро, как и в первый день, ощущал я их 

безмерность... Ночное небо вдруг пробила искра, звезда пролетела и долго не 

гасла. Я смотрел на её затухающий свет, на плывущие рисунки созвездий, хотелось 

заглянуть в великое таинство неба и как-то по-земному наивно подумал, 

или вспомнил прочитанное, что это там, в недосягаемых горних высях, обитают 

бессмертные души этих солдат, сейчас мигают и светятся, подают нам какие-то 

знаки – верят же люди, что души ушедших продолжают жить в образе камня, 

птиц... Мистика? Верно. Но тысячи и тысячи звёзд смотрели на меня, и с ясной, 

отрезвляющей от недавних фантазий мыслью я понял, что мало им этого неба, 

никакой его выси не хватит, чтобы уместились на нем все солдатские звезды, с 

каждого дома, с каждой деревенской избы, со всей земли Русской, за которую 

они отдали свои единственные жизни. 

_________

Сад 

Константин СОБОЛЕВ 

РАССКАЗЫ 

Сад вваливался в жизнь мальчугана весной, в апреле, когда в саду начинала 

проглядывать парящими островками земля, а на ранетках пели синицы, обычно 

хлопотливые, но молчаливые птахи. Весной синицы словно сходили с ума 

– весь день сыпали в солнечную синеву звонистые трели. 

Снег, как злой старикашка, зиму прятавший всё интересное, что есть в саду, 

открывал тёмный сундук. 

Мальчуган, в резиновых сапожках, с палкой, целыми днями всматривался, 

вдыхал, нюхал, трогал. Он был похож на невиданного щенка, научившегося 

ходить на задних лапах и впервые выпущенного на волю. 

Вот «щенок» отломил ребристую сосульку и сунул в рот. Сосет… Ничего, 

горчит только. 

Приходил в «конуру» промокший насквозь. 

Особенно поражал мальчугана сад в начале лета. Буйно лезла молодая трава, 

выводками цыплят рассыпались одуванчики. Сад дышал молоденькой сияющей 

зеленью, белыми и свежими, как весенний снег, ранетками и цветением 

вишен, похожим на зарю. 

А как мягко сияла вечером в зеленоватом небе золотистая звезда, и цыпленком 

тянулся и тянулся в головокружительную бездну месяц! 

Как матово и прохладно светились цветущие ранетки, вишни! Какой первозданно-чистейшей 

свежестью пахла земля! 

Как сжималось от непонятного – красоты, неясных грез и надежд – сердце 

мальчугана! Так сжималось, что он, не в силах быть таким счастливым, глубоко 

вдыхал полной грудью и бежал в дом. 

Затем лето матерело, грузно наливаясь плодами, и, как плод, зрел в саду 

мальчуган. 

Главными заповедными местами сада были, конечно, углы, темные, сырые, 

заросшие крапивой, пыреем, иван-чаем, с брошенными, а потому особенно интересными 

вещами. Это мог быть и заржавленный от бочки обруч, который 

можно попробовать катать, как колесо, предварительно сделав из толстой проволоки 

специальное приспособление, и тяжелая гайка – отличное грузило на 

закидушку, и кованый гвоздь с широкой, как у гриба, шляпкой, и сломанные 

игрушки: остов от автомобиля или часть пистолета. Но чаще всего попадались 

консервные банки, бутылки и битое стекло.

КОНСТАНТИН СОБОЛЕВ РАССКАЗЫ 

Один угол, особенно темный, пахнущий гнилью, зарос вербой, старой, 

с сухими мертвыми ветками, заметной лишь раз в году, на Пасху, когда 

верба, возрождаясь, покрывалась пушистыми «барашками», серебристобархатистыми 

и светящимися на солнце. 

Каждый год бабушка отправляла мальчугана нарвать букетик этих 

«барашковых цветов». 

Мальчуган обследовал углы редко, просто забывая об их существовании. 

Может, поэтому они и не теряли новизны! В саду было много других 

не только интересных – вкусных мест! 

Места в течение лета менялись. Сначала непреодолимо тянули грядки, 

по краям которых надувала красные шарики редиска. 

Мальчуган мыл редиски колодезной водой и, наскоро вытерев о рубаху, 

сочно хрумкал. В эти мгновения голубоватые глаза его, как сад после 

дождя, влажно сияли. 

А там невидимый лук лета уже натягивал зеленые стрелы «ботуна». 

Мальчуган раздваивал стрелку лука, посыпал солью и ел, ел… 

Затем можно было подергать похожую на солнечные лучи морковку. 

Позже маленькими солнышками начинала светиться репка, круглобокая, 

сладкая. 

В августе в парниках под колюче шуршащими широкими листьями уже 

не могли спрятаться от мальчугана огурчики – зеленые в пупырышках 

поросятки. Мальчуган налавливал их целый таз и, ликуя, нес бабушке. 

Разрезанные вдоль они пахли, как казалось мальчугану, весенним 

снежком, почему-то зеленым и мокрым. 

А там поспевали и ягоды: малина, клубника, смородина, крыжовник, 

вишня. 

Малиновые пупырышки, сначала розово твердые, затем темно-красные 

и мягкие, легко отваливались от белого, похожего на козий сосочек, 

основания. Иногда внутри малиновых чашечек извивался солнечный червячок. 

Ближе к осени забытые крупные ягоды падали на землю. Они казались 

мальчугану самыми вкусными. 

Ежедневно бабушка давала ему задание: набрать большую железную 

кружку малины. Но в саду было столько интересного, что набрать целую 

кружку мальчугану никогда не удавалось! 

То на ветку ранетки садится птичка, маленькая, нежная, хвостик её 

мелко-мелко подрагивает, словно вспыхивает невиданный огонёк. 

То по гнилому забору пробирается кот, такой толстый, что кажется: 

дымчатая свинья залезла на забор. Сейчас как свалится! 

Мальчуган хватал сухой ком земли – пли! – и на черной доске лопался 

пыльный взрыв. «Свинью» как ветром сдуло! 

То изумленно шевелил длиннющими усищами черный жук, невольно 

сбитый мальчуганом с листьев малины. «Стригун! Волосы стрижет!» – и 

мальчуган безжалостно давил жука уже истрепавшейся за лето сандалией. 

То начинал кружить коршун. «Цыплят высматривает! – и мальчуган 

мчался предупредить деда. – Вдруг из ружья стрельнет, а то и мне 

даст!» 

То… да мало ли было причин, по которым ну никак не удавалось набрать 

полную кружку! 

Особенно трудно собирать крыжовник. Чуть зазевался – и проколол 

шипом палец. 

Вот клубнику собирать было легко – она сама собиралась, но почему-то 

прямо в рот. Кажется, крупная ягода – мигом кружку наберешь! 

Но собираешь, собираешь… Поэтому эту ягоду на самое вкусное варенье

– зимой редко-редко, по праздникам, лакомился им мальчуган – бабушка 

с утра собирала сама. 

Легко было собирать смородину. Она росла гроздьями. Не берешь – доишь. 

К тому же много не съешь – не сладкая, так что это «задание» мальчуган 

выполнял быстро. 

Смородина, особенно если размять лист, пахла душисто-пряно, «духовито», 

как говорила бабушка. 

«Смородина, как родина, тянет запахом», – прочитал где-то мальчуган, но 

уже потом, став взрослым. 

Шатрообразные кусты вишни горели множеством уже отделанных рубинов, 

и мальчугану каждый раз казалось, что он собирает не ягоды, а драгоценные 

камешки, брошенные впопыхах сбежавшими пиратами. Сколько историй 

вспыхивало в воображении мальчугана! 

В сентябре сад «зацветал» вновь, уже листьями, травами. Пылал жарко короткое 

время, а затем редел, светлел, пустел. Грустно было смотреть на снятые 

грядки, голые, словно облысевшие, с двумя-тремя забытыми зонтиками укропа. 

Даже углы становились открытыми и больше не манили. 

А потом падал снег, сначала небольшой. На травах покачивались пуховые 

шапочки. Розовые снегири, садясь на толстый стебель, чтобы покушать семян, 

сбивали шапочки на землю. 

Но однажды снег заваливал сад основательно, скрывая даже кусты смородины. 

И всю зиму сад был похож на одну большую грядку, по ней, как и по 

настоящей, мальчуган не ходил, только смотрел из окна то на пушистый снег, 

то на звезды – полыхающие морозные цветы, никогда не дающие плодов. 

Тропинка 

От тропинок пахло муравьями и горечью горячей земли. Все они, как 

загорелые девичьи руки, манили в лес. 

Мальчуган выбрал с колокольчиками и россыпью маслят по бокам. 

Хотя можно пойти по любой – все приведут на берег Байкала. 

Но мальчуган выбрал эту, с колокольчиками… 

В колокольчик залез шмель, большой, толстый и, видимо, такой тяжелый, 

что пригнул колокольчик до самой земли, накрывшись им, словно 

синей шляпой. Но шмелю нужна была не шляпа – он вообще презирал 

моду, – а еда. Шмель отталкивался от земли черными лапками – старался 

поднять цветок, чтобы покушать привычно: на весу, раскачиваясь на 

ветре. 

Мальчуган хотел помочь: приподнял цветок за стебель, но лишь опустил 

– шмель шмякнулся на землю и, сердито гудя, улетел. 

Сухой мох мягко похрустывал под ногами. Неслышно парил кругами 

коршун. 

Налетел теплый ветер, похлопал по лицу, дыша лесным душистым зноем, 

и, как мальчишка, который учится свистеть, но у которого ничего не 

получается, зашипел в хвое. 

Мальчуган шел, боясь наступить на рыжих, как искры, муравьев. Муравьи 

рыскали по песку, как орда варваров, в поисках добычи. 

– И много же вас! – сказал вслух мальчуган, выбирая чистое место. 

А тропинка таинственно манила дальше, вглубь, в мохнатый сосняк. 

И мальчуган шел, шел… 

Ни дум, ни желаний. Только здоровое тело, жадно вдыхающее зной, 

горечь земли, свободу. Тихо. Спокойно. Хорошо. 

Впереди, в пропитанной солнцем синеве, сверкнули, как снег, чайки. 

Мальчуган остановился, прислушался: сквозь шум леса доносился еле 

различимый тяжелый гул. 

87 

КОНСТАНТИН СОБОЛЕВ РАССКАЗЫ


И заскользили, как солнечные полоски по стволам, мысли: «Байкал. Волны 

лопаются со звоном, как плиты, взрывают рыжий песок. А там, на зеленоватом 

просторе, снежные гребешки – беляки… и катер… далеко-далеко, у 

самого Святого Носа. А может, и нет катера. А вот Святой есть! Синеватая 

громада с белыми жилками снегов не то тонет, не то воспаряет в небесную 

лазурь». 

Застучал дятел, и мальчуган очнулся. Тропинка привела к пескам, окаймленным 

кудрявым стлаником, и сразу сбежала. По песку, словно волны, 

неподвижно бежали свеи. Песок золотист, упруг, но идти по нему тяжело. 

На низкорослых кедрах огромными пупырышками поблескивали смолой 

шишки. Еще рано. Орех молочный. 

Байкал дохнул сырой свежестью, затопив глаза зеленовато-синей ширью. 

Катера не было, а Святой действительно был и беляки были. Белые гребешки 

бежали к берегу, рассыпаясь, как сахар, с неслышным шумом. 

«Волны белыми когтями золотой скребут песок», – вспомнил мальчуган 

строчку поэта, никогда не бывшего здесь. 

– Это он про свою Оку написал, – сказал Байкалу мальчуган. – Я вырасту, 

стану знаменитым поэтом и про тебя тоже напишу, даже лучше, ты 

только не торопи! 

Байкал зеленовато сиял, шумел и никуда не спешил. 

В сентябре 

Месяц белой попкой повернулся к Байкалу. Обиделся. Тот под утро нагнал 

на поселок туман, тяжелый, плотный, будто влажной золой засыпав им 

дома. 

К восходу туман исчез. С теплиц закапали тягучие капли, образуя темные 

лунки. Но месяц обиду не забыл, повисел, повисел, покалывая еще темноватую 

синь острыми рожками, и лишь мокро засверкали стекла теплиц, 

растворился в бездне. 

Всё начало пробуждаться. С шумом залетали вороны. Оттого, что тихо, 

пусто – даже солнце только ало потягивается на краешке горизонта, – вороны 

кажутся огромными, оторвавшимися от незримых мачт черными парусами. 

Санька невольно остановился, прислушался. Стучат тяжелые капли. С 

шумом пролетают вороны. Чайка – сияющий ком первого снега – что-то 

гортанно прокричала и уплыла в сторону Байкала. Высоко-высоко пронеслась-просвистела 

парочка гагар. Соседка стукнула ставнями. Заголосил-захлопал 

крыльями петух. Мягко прошел по дощатому тротуарчику рыжий 

кот, но следы, звездно-мохнатые и словно живые, оставил. Где-то на краю 

поселка не пролаял – пробухал пес. 

Всё засияло, заискрилось, переливаясь малиново-синевато-зеленым цветом. 

Это первые лучи накрыли крыши, верхушки тополей и берез. Ранетка, 

как медный самовар с угольками плодов, так и пышет. 

У ствола – ковер. Осень-старушка ткет с каждым днем всё проворнее, 

словно молодость вспомнила. Всё пышнее ковер, роскошнее расцветка. А 

может, и не старушка она, а чуть стареющая, но еще в теле и сочной красоте 

бабенка? 

Из теплицы никак не может выбраться шмель, мохнатый, злой, гудит и 

гудит. 

Санька открыл дверцу теплицы, ждет, когда шмель улетит. 

Подошел кот, остановился, внимательно смотрит круглыми с лунами посередине 

глазищами то в теплицу, то на Саньку: что это он там увидел? Не 

птичек ли? Залетают они в теплицы, маленькие, зелененькие такие, но вкусные, 

вкуснее мышек и воробьев. Птичек не было.

Шмель, учуяв свежую струю воздуха, улетел, обругав напоследок злым 

гудением Саньку и кота. Кот мявкнул: а я при чем? – и ушел в дом лакать 

молоко. 

А Санька вошел в теплицу, где копной лежала помидорная ботва. Светло-желтые 

листья казались на солнце грудой лимонов. Над ними язычком 

оранжевого пламени порхала бабочка-огневка. 

Прошло лето. Сняли помидоры. Скоро и саму теплицу уберут – сгнила. 

И жизнь проходит. И что? Одна ботва суеты. А зачем? 

Санька перешагнул через порожек – им служил подгнивший брус. Малиновый 

червяк, оставляя мокрую борозду, уползал под него. Он торопился. 

Воробьи вовсю уже орали на крышах и в тополях, спешили позавтракать. 

И только Санька никуда не спешил, даже на рыбалку, поэтому и червяка не 

взял. 

– Ну, что, сосед, как в этом году картошка? 

– Да десять мешков сняли. Куда нам со старухой! – ответил седой старик, 

которого величали Александр Александрович. 

Снег 

Сыплются белым потоком снежинки, мечутся у самого окна, ложатся 

махровым полотенцем на подоконник. Ближайшие крыши белы, бела и 

земля, словно расстелили большие белые полотнища. А дальше муть, серая, 

мохнатая, шуршащая, из которой чуть выступают крыши, стены, огоньки. 

Тихо. Тонешь в тишине. Часы так стучат, что хочется вынести их в другую 

комнату и прикрыть подушкой. 

Я один. Мне некуда идти, да и незачем. На пенсии. Сижу и смотрю. Кипят 

снежинки, мечутся то вверх, то вбок и, обессиленные, ложатся на землю. 

Молчат краны. Их единственная рука указывает вверх, в небо, словно 

говоря: снег-то, снег какой! 

Вместе со мной за снегом наблюдают комнатные цветы, бело-сиреневые 

– не знаю, как их называют, надо спросить у старухи – с широкими, словно 

зонтики, листьями. Смотрят, как с неба сонно, вязко опускается белая 

тишина. 

Интересно, никогда, в отличие от лесных, не хочется нюхать комнатные 

цветы! 

Говорят, в такие минуты одиночества человек вспоминает прожитую 

жизнь. Ничего я не вспоминаю. Сижу, смотрю, слушаю, как урчит в трубах: 

сосед спустил в туалете воду. Думаю: скоро придет с рынка моя старуха и 

начнет готовить обед. Надо сказать, чтобы сварила щи. 

Ветер. Крыши задымились, и выглянули из серой мути дома. 

Ноябрь. И что я торчу в городе, в десятиэтажке, на шестом этаже? Уехать 

в поселок, к старшему сыну, днями сидеть на реке. По первому льду 

хорошо берет окунь, сорога. Бормаш можно купить в городе. Возвращаться 

с реки уже в сумерках, когда дома таращат заспанно-желтые глазища окон. 

Легко катятся по закатанной за день дороге санки, даже не оттягивают веревкой 

руку. 

Тополя голы. Не тополя, а огромные метлы. Мелькнула темным шаром 

собака. Сорока бесшумно села на забор. 

Приду, сяду у печки, посажу на колено внука и буду рассказывать, как 

в детстве я чуть не замерз на такой же рыбалке. Попал в снег и ветер. Река 

бело задымилась. Снежный дым скрыл контуры поселка, грозно засвистел в 

ушах, сдирая со щёк последнее тепло. 

На ощупь, почти сгибаясь до льда, задыхаясь от ветра, который вколачивал 

белым кулаком воздух обратно в лёгкие, потащился домой. Джек, с 



залепленной снегом мордой и прижатыми ушами, потащился следом – за ним, 

проваливаясь в рыхлый снег, поволоклась кошёвка. 

Расскажу, как ветер набил в варежки снег, как мёрзли руки, как мне стало 

страшно. 

Но выбрались на дорогу, еле различая сквозь муть желтые пятна огней. Они 

походили на разбитый желток. Джек, весь в белой шубе, почувствовав землю, 

отряхнулся, будто переоделся в свою рыжую, веселее потащил кошевку с пешней 

и рюкзачком, в котором мерз единственный пойманный окунь. 

– Вот такой! – показываю я внуку. – Он попал на блесёнку, которую отлил 

дед Тимофей, твой прапрадед. Твоему папане я дал имя в честь него. 

Затем мы рассматриваем с внуком сегодняшний улов: сороги, окуньки, две 

щучки и маленький сомик с длиннющими усами. 

– Маленький, а клюнул, словно огромный сомище! Чуть мотылек не вырвал… 

Вот подрастешь – вместе на рыбалку ходить будем! 

Звенит звонок. Я вздрагиваю. За окном чисто, бело и даль ясна. 

– Сейчас! – ворчу я и, с хрустом поднимаясь, иду открывать старухе. 

90 

Коняга и Роман 

Наталья Коняга, крупная деваха с лицом, как штыковая лопата. Голос грубый, 

не говорит, а лягается. Грудь – два шара, ноги – бетонные опоры. Работает 

дворником. Образование – восемь классов. 

Почему потянулся к ней Роман, худенький, в узеньких очочках студентик, к 

тому же девственник, известно одному Богу. 

Знакомство произошло поэтапно. Сначала Наталья, убирая площадку у дома, 

где жил Роман, даже не обращала внимания на «очкарика». Но так как встречалась 

с ним несколько раз в неделю, то стала невольно присматриваться к нему. 

При встрече с ней он смешно пучил за очками изумленные синие глаза, краснел 

и, сгорбившись, поспешно скрывался в подъезде. 

«Мальчик совсем!» – думала Наталья, закуривала «Приму», глубоко затягивалась 

и продолжала мести. 

Однажды она неожиданно для себя подмигнула ему и сказала: 

– Книжку бы дал почитать! 

– Какую вам книгу? 

– Про любовь, конечно! – и захохотала на всю площадку. 

Он принес ей Бунина, «Темные аллеи». 

– Жизненная книжка! – сказала она при следующей встрече. – Ты бы зашел 

ко мне в подвал, чай попьем… 

– Сейчас? 

– Не-е, часов в семь заходи. Я чайник поставлю. 

И Роман зашел. В подвале, в небольшой комнатушке, где хранились лопаты 

и метлы, стоял стол, две табуретки да широченный старинный диван, видимо, 

выброшенный кем-то из жильцов дома. На столе, кроме колбасы и хлеба, была 

бутылка красного крепленого вина и разномастные кружки. 

– Ну, давай за знакомство! 

– Да я не пью. 

– Да что тут пить? Вино же… 

Вино жаром разлилось по телу, стало легко, свободно, хотя и тесно было в 

комнатушке. И чем теснее прижималась к нему тугим бедром Наталья, тем неподвластнее 

становилось там, в брюках. Казалось, ещё немного, трусы лопнут, и 

«он» очищенным стволом забелеет в темноте. Роман хотел прижать рукой, но от 

прикосновения стало только хуже. 

– Ты что жмешься, словно девка? – её рука скользнула вниз и сжала «его». 

– А-а… – голос её осел, она прерывисто задышала, шепча: – Я сейчас, сейчас… 

только свет выключу да заложусь.

Цепкие крепкие пальцы быстро раздели Романа. Он даже не помнил, как с 

него сняли брюки 

– Ложись! Я сама всё сделаю… 

«Что она сделает?» – спросил внутри Романа чей-то голос. Роман не знал, 

что. 

Что-то с шумом упало на пол, и во тьме матово забелела гора. Гора мягко 

навалилась на Романа, облегая его плотным, жарким, властным. Диван затрещал, 

словно внутри оглушительно лопались пружины, и, казалось, трескалась 

по швам обшивка. 

Он тонул в чем-то горяче-влажном, на мгновение теряя сознание. Кто-то 

жарко дышал ему в лицо, да ещё всю комнатушку затопили стоны, словно ктото 

приглушенно пел от счастья. Затем его затрясло, нечто неостановимое фонтаном 

рвануло из него, и наступило опустошающее облегчение. Казалось, он 

завис над бездной и плывет, плывет. Протянул вверх руку и уперся во что-то 

круглое, покалывающее, как гвоздь, твердым отростком. 

«Грудь это!» – сказал Роману внутри чей-то голос. И Роман заплакал. 

– Ну что ты? Что? – горячо шептал кто-то, прижимая его голову к двум 

теплым буграм, жарко целуя его мокрые щеки и по-матерински гладя по голове. 

– Хорошо ведь, хорошо… 

И Роман уснул. Ему снился Новый год, праздничный стол с огромным бисквитным 

тортом, пряно пахнущим ванилью, мать, прижимающая к теплому 

боку его голову, снилась елка, почему-то упирающаяся в небо, так как потолка 

не было. А с неба разноцветным водопадом сыпались и сыпались влажные звезды. 

Мой друг Санька 

Низенький, коренастый, глаза всегда распахнуты. И хотя давно в возрасте, 

много в нем от ребенка: любопытство, озорство, невежество. Даже пьянеет, 

как ребенок, от одной рюмки. А главное – неистребимый аппетит к жизни. 

Помню наше знакомство. Я вел в парке, напротив его дома, секцию по гиревому 

спорту. Коренастый мужичок шустро перемахнул палисадник и, лучась 

любопытством, схватил гирю, неумело поднял. Лицо его по-детски засияло такой 

радостью, что я невольно заулыбался и начал с энтузиазмом показывать 

ему, как нужно правильно выполнять это упражнение. Так мы и подружились. 

Давно известно: дружбу, кроме взаимных симпатий, питают общие интересы, 

дела. Без них дружба быстро чахнет, превращаясь в просто эпизодические 

товарищеские отношения. 

Нас связывал спорт: совместные тренировки, поездки на соревнования, 

пропаганда здорового образа жизни среди школьников и молодежи. 

Санька оказался незаменимым в секции человеком. Он не только достойно 

выступал на различных соревнованиях, занимая третьи и четвертые места, что 

в его возрасте было настоящим успехом, но и, будучи профессиональным водителем, 

был мастером на все руки. 

Нашу секцию ежегодно гоняли из одного помещения в другое. Происходило 

это всегда так: сначала руководство леспромхоза, строительной организации 

и т. д. выделяло нам заброшенные комнаты. Мы белили стены, красили 

полы, рамы, двери, врезали замки, делали на окнах металлические решетки 

(нас несколько раз обворовывали), ставили тренажеры, завозили «железо» 

(гири, штанги, гантели), находили простенькую мебель. 

И когда через год кто-нибудь из начальства «случайно» заходил к нам, то 

сначала изумленно ахал, а затем через какое-то время вызывал в кабинет и 

говорил: «Всё, ребята! Нам эти комнаты самим нужны (называлась весомая 

«причина»). А мы вам другие подыщем!» Часто и не подыскивали, и мы шли в 

91 



другую организацию. Благо, времена были социалистические, и каждая организация 

была обязана заниматься со своей молодежью. 

За годы работы секции мы сменили не менее десяти помещений. И каждый 

раз неунывающий Санька, одержимый хозяйственным зудом, первым засучивал 

рукава, мыл, чистил, красил, врезал, прибивал, ввинчивал лампочки 

и договаривался с бабенками насчет побелки. С ними он вел себя наподобие 

весеннего кота, аппетитно урчал, глядя на них снизу, заигрывал, простенько 

шутил, впав в учительский раж, даже начинал учить, как правильно поднимать 

гири, и безудержно хвастался спортивными победами. 

Сентябрь. Стоит бабье лето. Тихо, солнечно. Дали распахнуты. Сизые 

горы с рыжими боками желтеющего березняка будто рядом, погладить можно. 

На картофельной ботве, похожей на ржавую проволоку, блестит «богородицына 

пряжа» – серебряная паутина. Санька в кирзовых сапогах, старенькой 

футболке и верхонках копает картошку. 

– Бросай! Поедем на перелет да и сети поставим! 

– Сейчас! 

Санька, хотя и далек от охоты и рыбалки, как истинный друг, отказать 

не может. И вот мы уже стоим в редком соснячке. Соснячок полоской тянется 

вдоль Шанталыка, узкой речушки, заросшей тальником, камышами, 

окруженной болотом с редкими островками, поросшими соснами, березами, 

ольхой. 

Из густеющей синевы сначала выпадает свист, затем черные, словно мохнатые, 

стайки уток. Наши ружья ахают – и, оторвавшись от стаи, темный 

ком тяжело ударяется о землю, подпрыгивает, как мяч, и затихает. 

У Саньки старинная курковая двустволка с длинными стволами. И хотя 

Санька охотник неважный, дедовская двустволка, ронкая и дальнобойкая, 

его выручает. 

Раз он сбил крякву с такой запредельной высоты, что я в таких случаях 

даже не поднимаю свою «вертикалку»! И, как обычно бывает в жизни, неважный 

охотник сбил её одной дробинкой, попав прямо в сердце. В этом мы 

убедились в тот же вечер, общипав и разрезав крякву: продолговатое, словно 

желудь, темное сердце было пробито. 

Санька не охотник и не рыбак. Это я всеми силами пытался эгоистично 

завлечь его. Помню, как в мае, на весенней охоте, увидев сидящую на кочке 

ондатру, я поднял ружье. 

– Постой! – сказал Санька, снимая весло. – Мы и так убьем! Ещё патрон 

тратить! 

Ондатра, похожая на коричневый мячик, с любопытством поглядывала на 

нас. Я опустил ружье. Но только двинулись – «мячик» нырнул. 

Санька с поднятым веслом сначала с изумлением разглядывал пустое место, 

потом вопросительно посмотрел на меня. Я беспомощно развел руками и 

произнес: 

– Ладно, ты не охотник, а я-то какой дурак! Эх, Санька, только человек 

может покорно ждать, когда его убьют, только человек, но не зверёк! Зверёк 

умнее! 

С охотой связана у Саньки совсем не охотничья история. 

Санька пил чай, вернее, ругался со старшей дочкой Людкой. Он только 

что открыл банку сгущенки, которую полюбил, будучи три года подводником, 

как зашла с помойным ведром Людка. 

– О! сгущеночка! – сунула грязный палец в банку, подцепила сгущенку и 

в рот. 

Санька даже дар речи потерял. Вытаращил глаза и угрожающе тыкал вверх 

пальцем. Людке, конечно бы, влетело, но тут со звоном посыпались стекла в 

теплице и раздался глухой удар. 

92

«Кирпичом, сволочи!» – пронеслась в голове мысль, и еще быстрее мысли 

Санька выскочил на улицу. Но улица была темна, пуста и молчалива. Санька 

забежал за угол, но и там никого не было. 

– Да что же это? – и, схватив фонарик, побежал в теплицу. В желтом луче 

синевато вспыхивали на листьях стекла и сказочно краснели тугие помидоры. 

– А вон и кирпич! – нагнулся. – Да это же… утка! 

Подранок, видимо, протянул сгоряча километр и с высоты обрушился на 

теплицу. 

– Два стекла вдребезги! Но жирная! Ты попробуй! – возбужденно кричал 

на следующий день Санька, подвигая мне тарелку с уткой. Она, действительно, 

была необыкновенно жирная. 

Как не охотнику и не рыбаку, ему иногда везло по-крупному! Раз в апреле 

он, попросив старика-соседа обвить ему один крючок, сел на велосипед и покатил 

на Байкал. Подъехал к одной из многочисленных «камчаток». Мужики 

лениво подергивали мотыльками, курили, разговаривали. Не ловилось. 

– Мужики, я порыбачу! 

– Лови, всё равно не клюет! 

Санька присел у одной из лунок – лед около лунки, с втаявшими высохшими 

бормашами, уже проедало талой водой и солнцем – и опустил мормышку. И 

сразу клюнуло. Омуль, хлюпая пустым ртом, забился на льду. Санька хлопнул 

его сачком, и омуль, краснея брусничными каплями крови, затих. 

Любуясь серебряным блеском его чешуи, Санька подержал холодную рыбину 

в ладони. Тяжела! Больше ни хлопать сачком, ни любоваться Саньке не пришлось. 

Только опустил мормышку – клюнуло. И пошло, пошло… Около лунки 

уже россыпь прыгающей, трепыхающейся, лежащей как серебро рыбы. 

Мужики, матерясь, обсверлили Санькину лунку со всех сторон – и ничего! 

Хоть бы одна поклевка! Неизвестно, чем бы это кончилось – зависть штука 

опасная, – если бы Санька не оторвал, зацепив за зубчатый низ лунки, мормышку! 

На другую ни разу не клюнуло. 

– Два огромных банных таза рыбы! Целых два! – кричал Санька, таща меня 

в дом, чтобы показать свой сказочный улов. – Если бы не оторвал, представь, 

сколько бы я мешков поймал! А? А как везти? Я ведь на велике! Эх, жаль, ты 

на работе был! Сколько бы мы вдвоем поймали?! – Санькины глаза изумленно 

сияют. – Я соседа попрошу вновь нам обвить! Завтра с собой большие сани 

возьмем! 

Но дед забыл, чем обвивал вчера мормышку, а на те, что обвил вновь, мы за 

целый день поймали вдвоем лишь трех маленьких хариусков. Так и привезли их 

на огромных санях. 

А потом Санька увлекся моржеванием и меня затянул. Правда, в проруби 

в феврале я с ним не купался. Было жутковато. В белом льду чернел квадрат 

стальной воды. Посвистывал хиус, и колюче звенел зернистый снег. Не то что 

лезть, смотреть в черную льдистую воду было страшно! Но плавать у парома 

бегал с ним весь октябрь. 

Только рассвело. На реке холодный туман. Кажется, река зябко кутается в 

белую шубу. Изо рта пар. Мы раздеваемся, энергично машем руками и осторожно 

входим в воду: мало ли что могут бросить проезжие! 

Поселковый люд, собравшийся с утра пораньше кто на охоту, кто по ягоды, 

показывает на нас, крутит у виска пальцем, гогочет: 

– Муди не отморозьте! 

Санька ноль внимания. Собран, поигрывает напряженными шарами бицепсов, 

бугрится мощной спиной, окунувшись, красиво плывет саженками. 

Народ замолкает, смотрит, и видно, что про себя восторгается. 

Зимой Санька в одних плавках делал утрами пробежку. 

Звезды потухли в морозной стыни, но ещё темно, лишь белеют столбы дыма. 

Санька неслышно бежит босиком по краю дороги. Ступни жжет, но тело уже 



привыкло к холоду, даже пупырышками не покрылось. Впереди темнеет женский 

силуэт. 

«Баба в шубе. Надо контрастный душ делать! Толстая как кочан. А машину 

– в ремонт!» – привычно шуршат, словно снег под ступнями, мысли. 

Поравнялся. Тетка оглядывается и крича: «Спасите! Насилуют!» – с неожиданной 

легкостью прыгает в сугроб, пытается перелезть через забор. 

«Дура! Вот дура!» – и Санька бежит дальше. 

– Представляешь, она меня за сексуального маньяка приняла! Это что, я 

её в сугробе, что ли? Совсем дура! Толстая. Глаза как лампочки. Аж горят от 

страха. Я даже не остановился! 

И шутил он как-то по-детски. Раз, ленясь вывезти на свалку мусор, насыпал 

его в картонные из-под тушенки коробки, красиво заклеил швы синей изоляционной 

лентой и положил на дорогу. 

– Смотрю из-за шторы: мужик на «Урале» едет. Остановился, соскочил, 

озирается. Никого нет. Закинул коробки с моей «тушенкой» в люльку и как 

газанет! Земля из-под колес полетела… Вот дома-то наварил супец! Ха-ха-ха… 

Старея, всё чаще оглядываюсь назад, вспоминая, как и большинство людей, 

не «судьбоносное и великое», а житейское, простое, близкое сердцу. 

Шанталык. Плоскодонка. Санька на веслах, я на корме с ружьем. Утка с оглушительным 

хлопаньем крыльев вырывается из травы. Я вскидываю «вертикалку», 

Санька, зажав уши, ныряет на днище лодки. Резко грохочут выстрелы. 

Кряква тяжело рушится в траву, подняв фонтан брызг, они слезинками сияют 

на зеленых стеблях. 

– Пятая! – кричит Санька и шумно гребет к месту, где упала утка. Берет, и 

мы плывем дальше. А Санька рассказывает: 

– Заехали в лес, разделись и только… А тут машина! Мужики, видно, лучить 

поехали. Осветили нас, мы мечемся в машине голые, натягиваем одежду, а они, 

сволочи, ржут и не объезжают. 

– И что дальше? 

– Домой поехали. Она ни в какую, да и у меня, поверишь, всякое желание 

пропало. А девка совсем молодая, разбитная такая. Я уже и презерватив надел. 

Так домой с ним и приехал. В туалете снял. 

– А помнишь, – говорю я Саньке, – как мы с тобой с соревнований из Петропавловки 

возвращались? 

– Помню, помню! Доехали до Горячинска, а дальше пешком. 

– Думали кто-нибудь дорогой подсадит. 

– Ага, подсадил через двадцать пять километров! Хорошо, что мой знакомый 

водила попался. 

– Открываем дверцу. В кабине старуха держит в руках коробку яиц. Ты 

сел мне на коленки да ещё старухины яйца держал. Так и доехали. Я не вышел 

– сполз. Ноги затекли – не держали! 

– А я тебя до скамейки довел. Соседка подумала, что мы нагулялись. Помнишь, 

говорит: «А ещё спортсмены!» 

– Тише! 

Взлетает утка. Ружье дважды щелкает воздух. Мимо… 

– А врачиха мне и говорит, – продолжает Санька, – «Дышите!» – я дышу. 

– Не дышите! 

Я не дышу. Наконец не выдержал, говорю ей: 

– А вы слышите? 

– А что? 

– Да вы же в уши не вставили! Что же вы можете слышать? – Вот какая 

врачиха попалась. 

Ноябрь. Река встала. Вечер. Лес потемнел. Мы ловим с Санькой налимов. 

Они не клюют, а сразу придавливают блесну, как кирпич. Вытащенные из 

лунки, извиваются на морозе, звеня прилипшим снегом.

И огромной черной рыбиной звенит белыми как снег звездами ночь. 

Назавтра мы сидим за налимьим пирогом. Хрустит на зубах пресная корочка, 

от картошки и рыбы густой вкусный пар, и сияют кусочки максы. 

– А ты с горчичкой, с горчичкой! – советует Санька. – М-м-м… Объедение! 

Сегодня, оглядываясь на прожитую жизнь, я понимаю: а ведь, кроме Саньки, 

у меня, пожалуй, и не было друга! С какой легкостью предавали меня те, 

кто клялся в дружбе до гроба! Предавали и победоносно шли по жизни дальше. 

О них я никогда не напишу, ибо нет ничего страшнее забвения! 

Зимним вечером 

– Что это радио молчит? – спросит бабушка и ждет у радиоприемника, 

овально черного, ставшего от старости живым существом, ответа. 

Сейчас радио поет о «стране, где вольно дышит человек» и ещё о чем-то. Но 

мне не до радио – веду бой: расставил на столе вырезанных из картонок солдатиков 

и веду пулеметный огонь. Пулемет – патрон 12-го калибра, пластилином 

прикрепленный к спичечному коробку. 

Чуть наклонишь – свинцовый ручеек звонисто застучит о скатерть. Побегут- 

полетят дробинки, и вот то один, то другой солдат в цепи падает, насмерть 

сраженный пулеметной очередью. 

Я заигрался, а в доме вдруг стало тихо-тихо. Это бабушка, всегда говорящая 

сама с собой, ушла в зимовье. 

Ставни закрыты, отчего зала – одна сплошная чернота, из которой зловеще 

доносятся обрывки фраз. Это радио перестало петь и заговорило. А что? Не 

понять. 

Я быстро надел кроличью шапку, накинул фуфайку и, навалившись плечом 

на замерзшую дверь, попадаю в холодные сени. На ощупь, словно слепой, пробираюсь 

вдоль стенки, затем спускаюсь с крыльца, которое провожает меня 

мерзлым хрустом ступенек. 

Вечер, но уже темно. Только далеко-далеко пылает голубым пламенем большая 

звезда. 

Снег в темноте не белый, а темно-лиловый. В отличие от мерзлого крыльца 

он не хрустит, а тонко повизгивает, будто жалобно вскрикивает на морозе. 

Впереди желто светится мохнатое окно зимовья. 

Холодно. Фуфайку не застегнул. Вздрагиваю от холода и оттого, что скользнуло 

в темноте нечто черное и село на забор. Сорока. И не спится ей! 

Вбегаю в сени, уже зимовья. Пахнет березовым веником. Ищу дверную 

ручку. Да вот же она! И влетаю в зимовье. 

Дед Тимофей починяет в углу сети. Бабушка заводит квашню. Завтра будет 

стряпать калачи. 

В маленьком зимовье жарко, душно, словно запахи, как муравьи, сбежались 

на ночь в зимовье-муравейник, не спят, трогают друг друга, в том числе и мой 

нос, невидимыми усиками. Особенно сильно пахнут напревшие со свининой и 

капустой щи. 

– Ну, что, старуха, наливай – работничек пришел! – говорит, улыбаясь, 

дед. 

Я шустро сажусь за стол и, пока бабушка наливает в глубокую большую тарелку, 

изготовленную еще в девятнадцатом веке, щи, всматриваюсь в окошечко, 

пытаясь разглядеть голубую звезду. Но окошко заросло инеем, искрится не 

звезда, а подтаявший лед. 

«Ладно, возьму бинокль, выйду и как следует рассмотрю!» 

Щи горячи. Я дую на ложку и, шумно вздыхая, ем разварившуюся свинину. 

Что-то говорит дед, но я уже не слышу. 



Где-то там за окном 

Дважды падал снежок, мутно-белый, шальной, и сразу таял. На закате на 

мокрую землю плотными коврами легло солнце. В темнеющей синеве застыли 

лиловые и пухло-серые облака. Почти перевернутой кружкой забелела луна. 

Всё это Санька видел, не выходя на улицу. Маялся у окна, вжимаясь лбом в 

холодную раму. Смотрел на прохожих. Но вспоминались другие. 

Сергей К., когда-то молодой, с тугим, литым телом, немногословный и сильный, 

сегодня спившийся «старичок» с дряблым, как картошка-матка, личиком. 

Время, как резинка, стирая всё в этом мире, походя размазало и его и на мгновение 

замерло, глядя на это пятно, чтобы вскоре стереть начисто. 

Томка Е., похожая на нерпу, низенькая, плотная, будто сочащаяся салом и 

здоровьем, спилась. Перед смертью беспробудно пила четыре дня – сердечко не 

выдержало. 

Под окном мокрые ветки рябин, ржавчина прошлогодних листьев. Тихо и 

сумрачно. 

Луна чуть пожелтела, наливается золотистой силой. А в памяти проходят незримые 

тени… 

Витька К., высокий, костлявый, заросший черной бородой, из которой безумно 

горели угарными угольями глаза. Он и был безумен. Работал на Севере, в ссоре 

жена тяжело ударила его по голове поленом. Голова начала болеть. С работы 

уволили, дав инвалидность. Жена бросила. Приехал в родной поселок, к уже старым 

родителям, но подолгу жил в тайге, в шалаше, подальше от людей с такой же, 

как его борода, черной собакой. И однажды, вернувшись к людям, повесился. 

Прохожих уже не видно, лишь мохнато шевелятся темные пятна. Мужик? 

Баба? Не поймешь. Зато там, в памяти, видно отлично… 

Ничего и не надо 

Ночью сладострастно стонали коты и плавилась в синеве золотая луна. 

Александру Александровичу не спалось, и он вышел в ограду. Пахнет сыростью 

намокшей за день земли, но запах ещё прохладный. К утру слегка подморозит, 

лужи покроются ребристым ледком, но тонким-тонким – воробей провалится. 

«Как выросла за день сосулька у бани! Белесая… бугристая… Сожмешь – тающий 

холодок. Сбить, как в детстве… Старуха засмеет…» 

Луна покрыла крыши, заборы, землю тонким слоем лунного лака, боязно трогать. 

Золотистым лаком покрыта и кошечка, томным комочком притихшая на 

заборе. Рядом два кота – орут и от ненависти друг к другу, словно пушистыми 

палками, бьют хвостами по доскам. 

Матово светится голый тополь. Тонкие веточки облеплены голубыми и малиновыми 

звездочками. 

Старик стоит на крыльце, вслушивается. На соседней улице звонко смеются 

девчата, а дальше, видимо, на краю поселка, по-стариковски глухо бухает пес. И 

стоны котов, и смех девчат, и сияющая, как новая миска, луна мешают спать. А 

ему, кроме теплой конуры и покоя, ничего и не надо. 

«Да писатель какой-то…» 

Надо же было так влететь! А сейчас хоть головой бейся. И бился о стену. Стена 

гудела. На голову Васька крепок. В родову пошёл. Все Малыгины были большеголовыми, 

словно не головы, а большие чугуны носили. 

Довела Василия тёща. Тощая, как голодный клоп, и как клоп неутомимая в 

злобности, зависти и жадности. И как клопа, вывести её из дома не было никакой 

возможности. Дом её. Дочка Томка, Васькина жена, у неё единственная.

И влип же! Томка спокойная, будто подушка, мягкая, ласковая. Не Томка 

– давно бы сбежал. Но теща заела, хоть топись! 

Вот и сегодня. С мужиками ездил на рыбалку, поймали немного и немного 

выпили. Боже! Что началось! И «алкаш», и «рыбу пропил», и «вшивый» (сроду 

вшей не было!), и «замухрышка», и «член с напёрсток» (и где она только 

видела?). Последнее было особенно обидно, потому что было голой правдой. 

Васька махнул рукой, знал по опыту: орать, выбрасывать рыбу на помойку и 

биться головой о стену бесполезно, да и стыдно потом перед детьми, – и ушел 

в спальню. На ходу схватил с полки книжку, упал на кровать и сделал вид, что 

читает. 

Теща раза три забегала, кричала: 

– Нет, вы только поглядите, интеллигент вшивый выискался! Читает он… 

А стайку кто чистить будет? Томка, гони его в шею, мы получше мужика найдем! 

«Психическая она, что ли? Ушибленная… Муж алкаш был, гонял, и сдвинулась, 

видно». 

– Да ладно, мама, хватит уж! Сашка со Светкой скоро из школы придут… 

– А-а и не сказать уж матери! – теща хлопнула дверью. 

– Вася, ты бы почистил стайку! 

– А идите вы! 

Василий слышал, как Томка вздыхала, одевалась. 

– Я в магазин. 

И в доме наступила тишина. Васька полежал, согреваясь. Раскрытая книга, 

словно щит, лежала на груди. Начал наобум читать. Рассказ был о том, как зять 

заколотил тещу в туалете: «Едва тёща зашла в уборную, Веня запер её снаружи 

на крючок. Потом стал заколачивать дверь гвоздями. Тёща кричала…» 

«Вот молодец! Вот дает! – и Васька дрыгнул ногой. – А я, действительно, 

малохольный!» 

Отбросил книгу, сжал кулаки. Вскочил, достал заначку – чекушку, выпил 

из горлышка, зло вытер губы: 

– Ну, теща, час твой пробил! 

Схватил на веранде нож, огромный тесак, которым Томка рубила капусту. 

Тещу нашел в сарае, набирала дрова. Приставил к горлу тесак: 

– Молись, Дездемона! 

У тещи не глаза – два банных таза. 

– К колодцу! Тихими шажками… 

Теща шла задом, не спуская с Васьки немигающих глаз и не бросая дрова. 

Довел до «журавля». 

– Вставай в бадью! Да дрова-то брось, не понадобятся больше! 

Привязал тещу к веревке и спустил в колодец. Заглянул. Теща по пояс стояла 

в воде, задрав в небо голову. Молчала. 

– Охолонись, проанализируй жизнь, сделай выводы, правильные! 

Когда тещу вытащили, у нее не попадал зуб на зуб, только: 

– Н..н..не… – как потом догадались, «негодяй». 

– Кто это тебя надоумил? – уже в милиции спросил Ваську строгий седой 

следователь. 

– Да писатель какой-то… Шукшин, кажется. 

Идиот 

Гараж пропитан густыми запахами гари, солярки, мазутных тряпок. Не 

продохнуть! Но слесаря, присевшие у верстака, дымят «Примой». Обеденный 

перерыв. 

– Давай, Серега, режь скорее хлеб – кишка за кишкой бегает и кишкой 

погоняет! 

7. Заказ 212 

97 



– Сейчас… Вот только банку с баклажанной икрой открою. 

– По сто грамм? 

– Наливай! 

– Да что ты, полоротый, открыть как следует не можешь! Почти полбанки 

на пол вывалил! Чем теперь закусывать? 

Сергей разводит руками. На полу, как свежая кучка г…., икра. 

– Да здесь еще… Хватит! 

Дверца в гараже тихо приоткрывается, в гараж заглядывает лысая лисья 

головка. 

– Парторг, мать твою… убирай! – шипит Иваныч, прикрывая, словно дзот, 

бутылку всем телом. 

Парторг вкрадчиво приближается к мужикам, молчит, разглядывая стол. 

На нем банка из-под мелкого частика, полная грязных окурков, кусок газеты 

«Труд» от 25 июня 1985 года, на газете хлеб и стаканы всех мастей. 

– Пьете? – по-бабьи вскрикивает парторг, всплескивая руками. – А план? 

Конец ведь квартала! 

– Да что ты, Михайлыч! Перекусить только… 

– Заморим червячка и за работу! Понимаем, не дураки! 

– «Понимают» они… А это… – и парторг видит свежую кучку. – Да вы 

совсем оскотинились – гадите, где работаете! Вот вам, а не премия! – кричит 

парторг, тыча в нос мужикам белый кукиш. 

Сергей наклоняется к кучке, внимательно разглядывает, принюхивается, 

подцепляет на палец и в рот. У Михайлыча на лисьем лице глаза рака. 

– О, оно и свежее! – с удовольствием причмокивая, говорит Сергей и, подцепив 

вновь, протягивает парторгу. 

– Идиот! – уже за дверью бормочет парторг. 

КРУПИНКИ 

Цветочная игра 

Котенок любил играть с цветами. У бабушки их было много: анютины глазки, 

бархатцы, гладиолусы, георгины. В цветах весь день тяжело гудели толстые 

шмели. 

Котенок нюхал цветы, чихал и быстро-быстро ловил невидимый запах. А 

так как цветов было много и все они пахли по-разному, котенок не мог отыскать 

«чихательный» цветок, кружился и прыгал. 

Он и сам был похож на дымчатый, с белыми лепестками на лбу, цветочек. 

Поэтому и казалось издали: цветы играли сами с собой. 

Это было так красиво, что и небо, давно увлечённое цветочной игрой, решило 

поиграть тоже – и вмиг от края и до края расцвёл цветок. 

Он был такой огромный, такой сияющий, что котенок сел, задрал голову и 

смотрел, смотрел, пока радуга не отцвела. 

Утро 

Проснулся. Кто-то возится под окном, но не пугающе, а по-доброму. А-а, 

это дождь… 

Вот зашептал. Нет, это шепчет молодая листва, от дождя помолодевшая ещё 

больше. Даже светится в пухлой серости нависших небес. 

И душа моя, промытая сном, тоже помолодела и светится любовью к новому 

дню, людям, миру. Эх! И вскочил с кровати, как в детстве.

Звучат-зовут стихи 

Учу стихи, вернее, вспоминаю вслух давно знакомое. Сегодня – Есенин, 

из того зеленого, юношеского томика. Сколько раз они звучали во мне! И 

все помнятся. Выпеваю их полным голосом, и юность на миг касается сердца. 

Апрель. Серебряное полыхание капели. Сквозь плывущие на стеклах 

льдинки – синева, бархатно-теплая, ласкающая. 

Выйдешь – сыроватая горечь парящих заборов, ор воробьев и синица на 

самой верхушке сияющего тополя – поет на всю Сплавную, милую улицу 

моего детства. 

Стоишь, вдыхаешь, даже не весну, а будущую жизнь, жмуришь от слепящего 

счастья глаза. 

Протянул руку – и сосулька, толстая, ребристая, тающая в горячей 

руке. Хорошо! 

А дома, на столе, зеленый томик, и сами звучат-зовут стихи: 

Черемуха душистая 

С весною расцвела 

И ветки золотистые, 

Что кудри, завила… 

Юность прошла, но стихи, питающие её, звучат весенними ручейками 

и сегодня. 

Покой 

Как хорошо просто сидеть, смотря на пухло-серые облака, бездонную 

синеву, сизые горы! Словно на минуту остановился, замер, забыв тревогу и 

вечный страх: что завтра? 

Сидеть, следить за облаками, за мыслями, которые плывут также бездумно, 

неостановимо, в никуда. Что может быть лучше? 

Блескуче горит кусок стекла. Как весенняя льдинка, которую кружит 

мутная река. На фоне серой мути льдинка вспыхивает особенно ярко. 

Сколько людей, вспыхнув буйной молодостью, рассыпались в мутной суете 

жизни! Ни следа, ни памяти. Да и какой может быть след на воде или вот от 

этого лучика горящего стекла? Разве что в сердце, но оно закрыто. Облака 

снизу пепельные, словно подмоченная зола. И живой белый шарик… чайка… 

всё дальше, дальше. Покой. Отдохновение от забот. Хорошо! 

Особенно приятно сидеть июльским вечером на теплом крыльце. 

На тополях, крышах, заборах лежит мягкое солнце. На улице пусто. 

Слышно, как поют петухи, глухо лают собаки да невидимо ноет-нудит одинокий 

комар. 

Пахнет остывающим, чуть горчащим, жаром земли, заборов, дров. 

Тихо разгорается закат. Луна ещё незрело-белая, но скоро начнет наливаться 

лимонным соком, созреет. Ночь стиснет её тьмою, и она зальет 

притихшие дома золотистым светом. Комар на фоне алого заката не комар, 

а большая летящая вдаль птица. 

Всё иллюзорно. И я, сидящий на остывающем крыльце, не более, чем эта 

бархатная тень у забора. И только покой неизменен, осязаем, вечен. 

Чужие 

В телогрейке, шапке-ушанке, похожа на коренастого мужика. Гребёт 

пихлом снег. Глянула недобро, на приветствие не ответила. 

7* 



А когда-то все десять лет учились в одном классе! Может, не узнала? Да 

нет, слишком зло посмотрела на мою модную дублёнку. 

Просто кончилась школа, кончилась давно, и жизнь отрезала друг от 

друга. У каждого своё: положение, достаток, интересы… Стали чужими. А 

к чужому, если не ненависть, то презрение. 

100 

Начало 

Начало лета, июнь. Всё только входит в цветение, молодо, не заматерело 

в зное. 

Зацветают ранетки. Много белых бутончиков, а те, что уже распустились, 

сияют ослепительной снежностью своих пяти лепестков, в середине 

которых победоносно топорщатся жёлтые усики с коричневыми наконечниками. 

Зелёные ветки в синеве, смеясь, увёртываются от молодого ветра, ошалевшего 

от зацветающей земной плоти. 

И только Святой в седине снегов по-старчески молчалив и равнодушен. 

Огонёк 

Как много на свете горя! Чем оно меньше, тем жальче. 

Мальчуган в рваной куртке, в больших, видимо, подобранных на свалке 

ботинках, прижимает к сердцу щенка. 

Кажется: сцепились в последней надежде две нежности, грея друг друга 

невидимым теплом. 

Больно и горько. И радостно, радостно оттого, что в чёрной бездне одиночества 

засветился – надолго ли? – ещё один огонёк взаимной любви. 

Программа 

Жить, глубоко дыша, смотря в мир «широко открытыми глазами», наслаждаясь 

сегодняшним днём. Быть свободным, независимым от людей, 

уважать себя. Делать своё дело, довольствуясь малым, принимая мир таким, 

каков он есть. Надеяться лишь на Бога и себя. Прощать. 

Сколько несбыточных программ я сочинил за свою жизнь! 

Восход 

Как стремительно всплывает солнце! Только что огненно-покатый и 

словно влажный бугорок на горизонте и вот уже – шар, слепящий, заливающий 

сияющим ликованием мокрые крыши, изумрудные верхушки берез и 

тополей, межу в огороде, на которой ожившим лучиком тянется малиновый 

дождевой червяк. 

А на столбе стынет нетающим сугробиком чайка, розоватая от солнца. 

Свежо. Изо рта пар. И смеются росные стекла. 

Моя родина 

Усть-Баргузин… Милое Устье… 

Летом – зелёное пламя тополей, посеребренных ветром; выбеленные 

дождями и солнцем широкие дороги, чуть горчащие сыростью; тугие, как 

детские кулачки, облака и выцветшая синь. 

Осенью – распахнутость далей, когда Святой – вот, рядом, хочешь – 

коснись рукой. А ночью сияет снежной дорогой Млечный Путь, если разбежаться, 

то, пожалуй, можно и вскочить.

Пряной прелью пахнет листва, и горят огненными зонтиками гроздья 

рябин. 

Зимой – взлетевшие до верхушек заборов сугробы, пухлые гирлянды проводов, 

тугой скрип снега и луна, заливающая жидкой голубизной пышные 

крыши. 

Весной Устье – царство луж, огромных, больше напоминающих озёра, 

полыхание капелей, будто щедрое солнце льёт и льёт расплавленное серебро, 

парящая у заборов земля, первая робкая травка, дым огородов – жгут ботву, 

мусор. 

Милое Устье, седой старик, именуемый поэтом, – это тоже ты. 

Морозец 

Морозец сумел всё же ухватить за одно ухо. Пришлось спасать – тереть 

теплой ладонью. Всё-таки, какая ласковая часть тела – кисть! 

Но морозец не отстал, бежал, как собака, рядом, покусывая лицо, отчего из 

глаз сыпались слезы и лило из носа. 

Морозец был доволен и от наслаждения поскрипывал под ногами. 

Май 

Высыпались одуванчики. Черемухи в белых пуховых шалях, а березки сияют 

липкими язычками листочков. 

В трещинах асфальта трава. Кажется: по асфальту побежали зеленые ручейки. 

В синеве, высоко-высоко, парящие, как белоснежные паруса, чайки. 

Воробей – хозяйственный мужичок – с пухом в клюве торопится домой, 

к воробьихе. 

Над поселком стелется дым, и приятно пахнет горечью тлеющих в огородах 

куч. 

А вечером в зеленоватом небе золотом плавится звезда и ветки вычерчены 

черной тушью. 

Ночью нежно поет ставень и горят синеватым пламенем уже теплые звезды. 

Радуга 

Погромыхивает. Зеркально сверкают молнии. Душно. Сухо и пыльно. 

Вдруг застучало, зазвенело по жести. Зашумело. Земля освежающе потемнела, 

засветился асфальт. Запахло горечью. 

Лилово-золотистой трещиной затрепетала в невидимой стене молния, оглушающе 

лопнул гром, и с ликующим шипением ахнул на землю ливень. Задымились 

водным дымом крыши. Лужи как клочья бугристой кожи крокодилов. 

Всё – одна сверкающая, громыхающая, шумящая, пахнущая горечью дорог 

и освежающей сыростью зелени бездна. И что в ней я? Капля, повисшая в 

уютном уголке. 

И вдруг стихло. Солнце разорвало тучи, и промытая до блеска синева хлынула 

на землю, затопив всё тихим сиянием. 

А на горизонте огромно-сочным цветком расцвела радуга. 

Неужели так просто? 

Лежу на теплом песке на берегу Байкала. То смотрю в небо, то закрываю 

глаза. Лежу, ни о чем не думая, как одна из крупинок этого золотистого песка. 

101 



Синева выцвела от солнца. Иногда в ней то хлопьями снега мелькнут чайки, 

то сажей – вороны. 

Сухо шумит лес. Волна с негромким шипением наползет на берег, быстро 

переберет камешки и вновь уползет в Байкал. 

От воды и леса веет сладковатой горечью. По ноге, щекоча, ползет муравей. 

Я дрыгаю ногой, и муравей, видимо, летит кубарем. 

Иногда лицо трогает ветер, он старается трогать осторожно, нежно, но 

я всё равно каждый раз притворяюсь, что сплю. Не хочется ни говорить, ни 

смотреть. 

Тишина. Нет ничего: ни поселка, где суетно живут люди и который совсем 

недалеко, ни моих вечно тщеславных дум – ничего! Только мое тело, легкий 

шум волн, ветра, только струи солнечного тепла да муравей. Ну, надоедливый! 

Неужели счастье – это когда на душе спокойно, когда радостно в сердце, 

когда тело дремлет в тепле? Неужели так просто? 

102 

Некуда спешить 

Мертвая женщина в красной шапочке на сером асфальте. Осколки лобового 

стекла раскатились, как бусы. 

Затор. Машина ГАИ. Все злятся, торопятся. И только она спокойна, только 

ей некуда спешить. 

Судьба 

Снилась широкая, похожая на озеро, река. Я переходил с конем брод. Шел 

почему-то не прямо, а почти вдоль. Мелкие волны неслышно теребили ноги. 

Узкой косой желтел противоположный берег. 

На середине вода вдруг превратилась в весенний лед, рыхлый, игольчатый. 

С трудом перешел, попав в какой-то поселок. 

Обнимаю коня, прижимаясь лицом к его родной морде. Необыкновенно хорошо, 

тепло, защищено. 

Захожу в магазин. Полки с вином. Сколько бутылок! 

Выхожу – коня нет. Долго ищу. Какие-то сараи, бабы, живность. Брожу по 

улицам в надежде, что услышу ржание. Но тихо, серо, одиноко. 

Конь – судьба, которую потерял? Но можно ли потерять судьбу? Какая ни 

есть, она только моя! Но, может, и от меня многое зависит? Не потому ли так 

подробно помнится этот давний сон? 

Пласт 

Река подмыла невысокий яр, илистый в основании, и мягко отпал целый 

пласт – всплеск, минутная муть, тишина. 

Так же отпал пласт жизни. Десять лет. Какой он был? Не важно, ведь закончился. 

Еще душевная муть (что делать?), но уже тишина, принятие перемены. 

А судьба, как река, катит и катит годы. Куда? К устью, конечно! 

Голос 

Иногда, ночью ли, днем, когда один или с кем-то, неважно, вдруг услышишь 

– не слухом, а всем существом – голос, зовущий тебя по имени. Внутренне 

вздрогнешь, оглянешься, заранее зная: нет никого! 

Что это? Зачем? И почему звучит только имя «Константин»? Голос то тихий, 

даже нежный, то торжественно-строгий. Бог это? Или чья-то родная

душа? А может, будущий, еще не встреченный, знакомец окликает из грядущего? 

Или это смерть? 

Пришла, присела на дорожку и что-то задумалась, разглядывая мою грешную 

душу. Давно бы надо встать, а она всё сидит и сидит. 

Разглядывая фотографию 

Мне шесть лет. Задумчивое лицо. Чубчик. Этакий интеллигентный мужичок 

с ноготок. 

В одной руке новогодний подарок, вторая прижата к брючкам. На мне красивый 

костюмчик, с воротничком, похожим на крылья бабочки. Три пуговички, 

большие, как монеты. Ботиночки так вычищены, что сияют даже на черно-белой 

фотографии. 

За спиной елка, увешанная игрушками: домики, птицы, гроздья винограда, 

сосульки. Елка высокая, до самого потолка, детсадовская. 

Мальчик сжал губы, пристально всматривается в меня: так вот я какой в 

пятьдесят лет! Во взгляде осуждение. 

А я смотрю и по-отцовски думаю: какой ты маленький! Мне хочется прижать 

его к груди, потрепать по чубчику, взять на руки и подкинуть, если не до неба, 

то хотя бы до елочной звезды. 

Взлетай, мальчик, у тебя впереди вся жизнь! 

Я скоро! 

Детство вспоминается так зримо, что становится больно, больно оттого, что 

его больше не будет. Никогда! 

Вспоминаешь и словно присутствуешь на собственных похоронах. Но так оно 

и есть. Того меня давно нет. Есть память, мозаичная, эпизодическая, рваная. 

Зеленая ботва, высоченная, густая, хоть ныряй! И ныряю. 

Горечь земли, горечь сока сломанной ботвы. Задаст бабушка! Малиновая куколка, 

продолговатая, твердая. Чья? 

А у серого забора жгучая крапива, иван-чай, пырей и дырявые от ржавчины 

баночки мелкого частика. Мальчуган приподнимает баночку. Под ней дождевой 

червяк. Жирный… жиряк! Другой, поменьше, сам залез в банку. 

«На рыбалку! Серегу позвать… Вечером клев о-го-го!» - вихрем несутся мысли, 

но шустрые ноги их обгоняют. 

– Ты куда на ночь глядя? Какая рыбалка! 

– Я скоро! – машет, убегая, бабушке мальчуган. 

Рогатка 

Бабушкин тополь, высоченный, раскинувший во все стороны лиственные 

руки, полон неугомонными воробьями. 

Глаза мальчугана впиваются в ветки, ища за серебристой от ветра листвой 

удачную рогатку, небольшую, правильной формы. 

А-а… нашел! 

Срезанная ветка, очищенная от коры, бела как снег и пахнет по-весеннему 

сыро и едко. 

Рогатка сделана. Три-четыре дробинки – заряд. И, со свистом прошивая листву, 

летит дробь. Сколько воробьев было сбито! 

Серенькое тельце, ещё теплое, с дырочками на тонкой под перьями коже. Окровавленный 

клюв, захлебываясь в пенящейся крови, судорожно ловит воздух. 

Черные бусинки глаз затягивает смертная пленка. 

Но даже воробьиной смертью полнилась жизнь мальчугана! Всё ново, свежо, 

пахуче. Всё доводит до дрожи. 

103 



Кот с урчанием пожирает воробья. Не спеша. Куда торопиться? И, о чемто 

задумавшись, смотрит на кота мальчуган. 

104 

Купание 

Верблюжьим одеялом стелется по земле пламя. Красные, словно огненные, 

ноги мальчугана невольно отпрыгивают. Жжет! А грудь в пупырышках. Вода 

холодная, да и ветер. 

Ноги, грудь, руки, губы живут у мальчугана отдельно, сами по себе. Хотя 

со стороны он – одно угловатое и дрожащее после купания тело. 

Вот ещё не высохшая рука тянет к посиневшим губам только что вынутую 

из пачки папироску, похожую на белый гвоздик. Затем рука заталкивает в 

костер веточку – глаза слезятся от дыма – ждет. Вспыхнула. Рука выдергивает 

веточку, машет ею, тушит пламя. Вот уже папироска прижалась к тлеющему 

концу, и жадно всасывает дымок рот. 

А на реке победно гудит катер, со звоном лопается у берега волна. Пахнет 

соляркой, нагретой землей, сыростью мокрой коры, влажно-солнечной головой 

друга, который прыгает на одной ноге, вытряхивая из уха воду. 

За рекой желтая полоска песчаного берега, болото, зеленое, широкое, упирающееся 

вдали в сиреневое крыло леса. 

Крачка мелко задрожала крыльями, замерла и стремительно вонзилась в 

реку. Взлетела. В клюве живой монеткой сверкнула рыбешка. 

Потрескивает костер. Стелется по земле пламя. Золотыми слитками сияют 

тела ребят. И лето только началось. Всё, всё еще впереди! 

Весенним вечером 

Еще холодно. Дороги за день подтаивают, но к вечеру превращаются в серые 

полосы льда, и когда в синем небе начинают сверкать острые звезды, лед 

на дорогах лопается пугающе звонко, словно не дороги – реки. 

Вздрагиваешь и прибавляешь шаг. И это весна?! Скорее домой! Дома гудит 

печка, пахнет лепешками, душистым дымком и пахучим чаем. Домой, 

домой! 

Но сосульки, как струны, и кажется: не сияние, а неслышная голубоватая 

мелодия разносится по поселку и будит деревья, травы, птиц. И зачем-то стоишь 

и стоишь у крыльца. 

Старость 

Тяжело сияет луна. На стене тень от моей головы. Я ворочаюсь, прячусь от 

тягостного света под одеяло. Душно. Не могу уснуть. 

Смотрю на тень. Лица не различить, но я знаю: я похудел на лицо, ясные 

глаза по-стариковски пронзительны и печальны. 

Окно искрится морозной синью. За стеклами черные штрихи веток. И тишина, 

тишина. Кладбищенская. 

«Что старость? – думаю я. – Старость – это желание уснуть, по возможности, 

навсегда!» 

Январское утро 

Я только что встал, смотрю в окно. На ранетке одинокий листик да похожая 

на подушку сорока. 

Как молчаливо зимнее утро! Чудится, шепчет лишь дым, сизыми клубами 

вздымающийся в небеса. 

Светает. В серой синеве мохнатые пятна ворон.

Снег еще темен, но сквозь темь пробивается молчащая матовость. 

Месяц узок, золотист и почему-то напоминает июль, пляж, девчат. 

Очищение 

В жидкой стали стремительно проносятся льдинки. На одной живой крапинкой 

суетится трясогузка. Может, нашла что-то? Мелькнула парочка уток 

и исчезла. 

Вода тяжелая, словно мертвая. И даль тяжела. Но тяжесть и мертвенность 

простора обманчивы. Вон, на горизонте, вздымаются пепельные космы. Скоро, 

скоро… 

И налетел ветер, содрал с земли пыль, мусор, взметнул ввысь черный пакет. 

Вон еще один… Нет, это комом несется ворона. 

На бугор вскарабкались три бомжеватые девки, разлохмаченные, грязные, 

и ветер, шумно выдохнув, смел их в серую муть. 

Чистое небо, чистая река и земля, первозданная в своей пустынности. 

Молодая семья 

Мусорные баки. Мухи и вонь. Семья бомжей. Он нашел белые босоножки. 

Она, сев на пустой ящик, примеряет. Рядом маленькая дочка, грязная со светлыми 

волосиками, прыгает на одной ножке, радуясь за маму. 

Ветер 

Ветер дергает ветки ранеток, и ранетки, пытаясь вырваться, мотают зелеными 

головами. Но ветер не отпускает, шумит и, изловчившись, срывает плод. 

Тугая плоть, сверкнув угольком, гулко стукает в ставень. 

Кот, выглядывающий зеленоватых птичек, вздрагивает и удаляется от греха 

подальше. 

Ветер, напугав кота, возликовал, загудел и от радости насыпал у крыльца 

россыпь рябиновых ягод, насыпал и, забавляясь, начал катать по земле, словно 

красные шарики. 

Но на крыльцо вышла бабка, всплеснула руками: 

– Ну, дитя! Всю ограду завалил! Опять мести… – и взялась за метлу. 

Ветер испуганно закружился по ограде, поспешно сметая в углы листья и 

ягоды в кучи, а затем забежал за сарай. На всякий случай. 

Бабка не кот, её не напугаешь. К тому же метла! 

А может? 

Давно мечтаю посидеть в милых, родных местах: на реке, на том берегу, 

где желтый песок, как коса, отрезал литые воды Баргузина от трав болота; на 

Шанталыке, на глухих магзенах, среди глинисто-стылой воды, серых остовов 

сосен; на Сплаву, пустом, голом, где только память и подскажет исчезнувшие 

постройки; на Братьях, на самой вершине, откуда видна россыпь домов и ширь 

Баргузинского залива, похожего на синее зеркало, брошенное с небес на землю. 

Сидеть и смотреть… даже в ограде, ведь родной поселок вот он! Сидеть, 

прислушиваясь, как ветер перелистывает мою жизнь. Сидеть, ни о чем не думая, 

просто вспоминая. 

Сел на забор воробей, довольный, сытый. Блестит черными бусинками 

глаз. 

Ранетка – большой зеленый шар. Если ветер дунет сильнее, может улететь 

туда, в синеву, где белое облако. 

105 



106 

Сидеть и смотреть… Я уже смотрю, в воображении. 

А может, это желание – предвестие смерти? 

Летнее утро 

Тает льдинкой бело-круглая луна. Пепельные остатки тумана растворяются 

в тяжеловато-синеющем, как вода, воздухе. 

Солнце! Засияли рябиновые лапки, и по забору мягко заскользила двойником 

моя тень. 

Раскинул руки, стал огромным ковшом, принимающим мир. Смотрю, слушаю, 

обоняю… Хорошо! 

Летит цапля, высоко-высоко, и роняет, как колокол, печальный крик. Пирамиды 

тополей светло-зеленые, росно-сияющие. Словно за стеклянной стеной, 

слышен отдаленно-глухой лай собак. 

Теплица в серебристой росе. Деревянный тротуарчик потемнел, потемнела 

и горчащая тяжелой сыростью земля. На ней бороздки от дождевых червяков. 

А вон один еще не заполз под доски, остро тянется малиновой спицей. 

На грядках вдавленные следы кошек будто наполнены остатком ночи, отчего 

кажется: следы живые и бредут сами по себе. 

Но выше солнце. Громче заливается воробей. Ветер невидимо потрепал 

листву, стукнул ставнем и взметнул бабочку, похожую на язычок пламени. 

Вот и луна растаяла. Синь. 

Снегири и Котя 

Серые, словно мохеровые, клубочки. Такие уютные, так бы трогал и трогал! 

Черная шапочка, черный хвостик. Неспешно вынимают семена из почек 

сирени. 

А я смотрю, смотрю… И уже не я, а тот мальчик, которого звали в детстве 

Котей… котеночком. Нетерпеливо сопит, жмется к окну – стекло запотевает, 

словно покрываясь туманом. Трет лапкой. 

Снегири недовольно косятся. Кто это? Что за зверюшка? Белый, глазастый. 

Сколько их развелось! Целый поселок… Но ничего – за стеклом. А в лесу 

тихо. Корма вот только нет. 

Смеркается. Сиреневые дымы неслышно скребут закат. Стынут, растворяясь 

в наползающей темноте, ветки. Еще мгновение – ни Коти, ни снегирей. 

Ночь в июле 

Вышел в ограду. У горы, мохнатой и тёмно-синей, оранжевая луна – колесо, 

застрявшее в плотной синеве. Помигивают, дрожат звезды. А Ковш, словно 

на кухне, уютно висит над Святым Носом. 

Тепло. Не хочется возвращаться в дом. 

Старый дом 

Вот в этом доме жил я – маленький мальчик, которого нет и никогда не 

будет. 

Мама настряпала целую гору пухлых оладьев с хрустящими отросточками, 

которые так вкусно хрумкать! Я захотел мёда. Папа открыл подполье, чтобы 

слазить за ним, но на минуту отвлёкся. А я, забывшись, шагнул и столбиком, 

удачно попав в пролёт лестницы, нырнул в пахнущую мышами темноту. 

– Убился! Убился! – кричал отец, боясь заглянуть в глубокое подполье. 

– Не-ет! Я живой!

Меня извлекли. Но в подполье, так как отец был человеком горячим, полетел 

бидон с мёдом. 

Я до сих пор помню золотистую комету, благоухающую солнцем, цветами 

и пчёлами, на белой стенке подполья. Она так пахла и сияла, что из подполья 

надолго сбежали мыши! 

Этот высокий леспромхозовский дом, сегодня почерневший от старости, 

был четвертушкой: в нём жили четыре семьи. В одной ограде с нами тётя Пана, 

державшая куриц, в другой – друг Костя. 

Однажды мы стащили с ним кладку ослепительно белых, ещё тёплых яиц 

и начали пулять в забор. Яйца глухо взрывались, оставляя на досках жёлтые 

следы разрывов. Нас разоблачили и выпороли. 

С тётей Паной у меня связано самое жуткое воспоминание. Родители, тогда 

совсем молодые, ушли в кино, попросив соседку приглядеть за мной. 

Я впервые остался один. Включил везде свет, задёрнул все шторы и, испуганно 

прислушиваясь к каждому шороху, начал ждать. То, что время, когда 

ждёшь, останавливается, я не знал. 

Замерла, словно попав в густой кисель, стрелка часов. Навалилась на окна, 

грозясь выдавить их, тяжёлая темнота. 

Чтобы стать незаметнее, я спрятался в уголок, за своей кроваткой. 

Вдруг в стекло кто-то застучал. Я невесомо подошёл, отдёрнул штору, и ужас 

сковал льдом моё детское сердечко – к стеклу прилипло круглое, как луна, но 

сморщенное с вытаращенными глазами лицо, одно лицо. Оно, словно лист, вынырнуло 

из темноты и поскрипывало. 

Уже где-то в груди зарождался, чтобы прорваться сквозь пересохшее горло, 

режущий визг, как я узнал тётю Пану. 

– Ну, что? Сидишь? Ну, сиди, сиди! 

Горячая волна окатила моё тельце, я всхлипнул и в знак согласия задёргал 

головой. 

А дождь стучит 

Зонт сухо шумит, а когда пробегаешь под тополями, глухие редкие стуки. 

Это крупные капли, сорвавшиеся с листьев. Словно дождь костяшками пальцев 

постукивает по зонту: кто там? 

Но что-то не хочется выглядывать. Смотришь под ноги, обходя лужи, по 

ним бегут пухлые пузыри. 

А дождь стучит, стучит, дышит под зонт прохладной сыростью и, недовольный, 

гонит по земле мутные потоки. 

Страх 

Как много людей, которых я хорошо знал, а с некоторыми был связан – работой, 

интересами, обстоятельствами – умерли! Их больше нет. 

Вот и я когда-нибудь выпаду из мира, исчезну, и большинство даже не заметит, 

лишь потом: 

– Неужели? Когда? 

– Да два года тому назад! 

И, только бывая на кладбище, зримо видишь: действительно, переселились. 

Странно: вон, за дорогой, совсем рядом, поселок, люди, собаки, жизнь. А 

здесь никого, тихо-тихо, словно на дне, хотя позванивают венки, орут вороны, 

дятел стучит. Шумно пробежал по стволу поползень. И всё равно тихо-тихо. 

Время остановилось, застыло. Кладбище – лед времени. 

Стою. Уже уставший сердцем, седой. Рука, лежащая на оградке, серая, морщинистая, 

старческая. 

«Отец вот… Там дед, бабушка…» 

107 



Чуть доносится из поселка гул машин, голоса. А здесь только ветер колюче 

шипит в соснах. И вдруг охватывает такой страх: задержись на мгновение и не 

выйдешь – и бежишь прочь, как в детстве из темноты. 

И только перейдя дорогу, облегченно вздыхаешь. 

108 

Луна 

Луна – золотистый свет моей юности – по-прежнему будит воспоминания. 

Апрель. Ночная синева уже бархатная, но лед на дороге и сосульки на крышах 

сияют холодно, неприступно. И так же неприступна эта ширококостная, пахнущая 

домашним теплом девушка. Только лучатся глаза да влажно сияют алые 

губы. А луна разлеглась на крыше, как на широкой кровати, и тихо смеется. 

А это уже июль. Ночь светла. Луна совершенно круглая, спелая, душистая. 

Ну, это, конечно, кажется! Сонно, душно. Баргузин дышит теплой сыростью, 

пахнет прибрежными травами и свежей рыбой. И бежит, золотясь, по темной 

воде лунная дорожка, такая плотная – ступай и иди! 

Сентябрь. Стою в камышах. Темнеет. Проклюнулись первые синеватые звездочки. 

«Нет! Уток уже не будет!» – говорю я себе и только выхожу из зарослей, 

на фоне большой, как зеркало, луны силуэт кряквы. 

Ахает изумленно ружье, оранжевый сноп пламени летит в темную бездну – и 

тишина. Лишь с сухим шорохом задвигаются за мной камыши. И вдруг тяжелый 

удар о воду. Попал! Попал! Тороплюсь на шум падения. А вот и она, огромно 

темнеет, чуть подрагивает, беру, тяжелая, теплая. 

«А-га-га!» – кричу я широколицей и такой же довольной, как я, луне. И сыплются 

пылающим фейерверком белые осенние звезды. 

Январь. Не мороз – острые звезды больно колют лицо. Снег лопается под ногами, 

словно дорога усыпана лампочками. И не снежинки искрятся – осколки. 

Заборы мохнато-черны, их почти придавило сугробами. Дома спят, и неживая 

тишина легла на поселок. 

Луна, словно в саване, съежилась, замолчала. Старик, зачем ты на нее смотришь? 

Птичья душа 

Серо. Мелкий дождик. Тёмные крапинки на дороге и мертвый птенчик, ещё 

желторотый, жалкий даже в смерти. Застыл, задрав в небо скрюченные лапки, 

словно ловит и не может поймать улетевшую птичью душу. 

Остановка 

Байкал цвета стали. Волны зло, с размаху, бьют в берег. Ветер с ледяным 

свистом шумит в холодной хвое и треплет на ольхе разноцветные ленточки, 

словно духи недовольны, что люди замусорили окурками, бутылками, бумагой 

святое место. 

Дорога тускло блестит серым льдом. Скольких она повидала? Сколько раз и 

я ездил по ней? Сколько на этом месте останавливался, встречаясь с близкими и 

не очень людьми! Целая жизнь. Многие уже никогда по ней не проедут. 

Спускаюсь к Байкалу. Сухо хрустит галька. До лица долетают холодные 

брызги. Вдали жгуче-снежной громадой дыбится Святой Нос. Всё выше, выше, 

или это кажется, как всегда бывает осенью, когда распахиваются до самого горизонта 

дали и всё делается яснее, выпуклее, ближе? 

Сажусь на корточки, протягиваю к воде руку – волна, словно оскалившийся 

зверь, цапает её мокрым холодом. Отдёргиваю. 

Пахнет сырым песком, мокрой галькой и ещё чем-то первозданно-диким, не 

имеющим имени.

За спиной тяжело дремлет автобус, переговариваются и курят пассажиры, 

а впереди – ширь, мощь, вечность. Что мы перед ней? Не более, чем эта взбитая 

седая пена. Налетел порыв ветра – и нет её. 

Сигналит водитель. Садимся, сжимаясь от холода и потирая руки. Мелькнула 

за стеклом водная сталь, мелькнуло разноцветье ленточек, вновь мохнатой 

стеной поплыл мимо лес. Я задремал и сквозь дрёму, сквозь шум колёс всё 

ещё слышал гул, хлопанье волн, потрескивание на ветру сосен. Или это стучало 

сердце? 

Листик 

Снега, пушистые, пышные, до макушек заборов. Не дома – терема. И небеса 

тоже снежные, мохнатые. 

На ранетке, белой от снега, сидят сороки. Оттого, что белогрудые и нахохлились, 

похожи на подушечки. 

И только одинокий листик золотым зайчиком трепещет на ветке. И потому, 

что всё вокруг бело, снежно и оцепенело в белёсой тишине, он один кажется 

живым и тёплым. 

«Доживёшь…» 

Седая голова трясётся, на серой сморщенной коже слёзы: 

– Вы уж помогите! Умирать скоро… дайте машину! 

Она и не нужна ему – еле двигается, не то что водить. Но «детки» взяли 

за горло: «Добивайся! Дашь доверенность. А мы тебя, дед, уж повозим, куда 

скажешь!» 

И он ходит, ходит… в собес, к депутатам, к местному начальству. Пахнет 

от него едким старческим потом, затхлой одеждой, гнилыми зубами. И все, к 

кому он ходит, чтобы поскорее отделаться, говорят: 

– Потерпи! Скоро дадут. 

– Да не доживу я до срока! 

– Доживешь! Вон какой ещё крепкий. Следующий! 

– Ну, спасибо, утешили, дали надежду! – и, выставив вперёд руку (без того 

слепые глаза от слёз совсем ничего не видят), идёт к двери, долго нашаривает 

ручку. 

– Да откройте вы ему, наконец-то! – уже не скрывая злости, кричит секретарше 

начальник. 

Зима 

Стёкла в розовых перьях, в узорах, словно зима огромной белой птицей роняет 

с небес морозные перья и пух. 

Смеркается. Холодный закат тонет за белёсым горизонтом. Матово светится 

снег, кажется: он видит белые сны. 

Дом пуст. Холодно. Надо бы затопить печку, да лень. Лучше залезть под 

тяжёлое одеяло, согреться и уснуть. Хорошо бы до самой весны! 

На пароме 

Пустая река. Рыжие травы. Седой поэт на пароме. 

Шлепают в металлический борт ладошками волны. Как в детстве… Поселок 

отдаляется. Кто-то, прощаясь, одиноко машет рукой. Кажется, уплывает в 

далёкое-далёкое прошлое не поселок, а жизнь. 

– Куда? 

– На тот берег… 

109 


ПОЭЗия 

110 

ФОТОГРАФИЯ 

Мне восемь лет, я, кажется, пою, 

и старый снимок это отражает. 

В дурацком детском галстуке стою 

на дне рожденья друга, он не знает, 

и я не знаю, как мы будем жить, 

чего искать, с кем расставаться, 

о чем мечтать, кого любить, 

в какой толпе теряться. 

Второго января у елки мы поем, 

девятилетний Рома на баяне 

играет песню, кажется, о том, 

не вспомню даже, что-то там играет. 

А мы поем, мне восемь лет, и все, 

все хорошо, на улице темнеет, 

зима, гирлянда светится огнем, 

и мы поем, кто как умеет. 

* * * 

Артём МОРС 

ДРУГИМИ СЛОВАМИ 

Ты помнишь, мы были как будто ничейные дети, 

играли в войнушку, курили втихушку за домом, 

любили сладкое и не боялись смерти, 

дружили и жили по дворовым законам. 

Потом все это ушло, сменились эпоха 

и государственный строй, но нам 

не до этого было – нам было плохо: 

чаще с похмелья, реже от сердечных ран. 

Помнишь, мы не умели плакать при расставании, 

сожалеть о потерях, жить не во лжи, 

прошлое, наше прошлое смотрит угрюмым Каином, 

Авеля в настоящем оставляя на жизнь.

В сущности, мы остались все те же дети – 

только курим открыто, никого не таясь. 

В сущности, я все так же не опасаюсь смерти 

при том условии, что она не твоя. 

* * * 

итак, давай договоримся: 

ты будешь петь, я – рисовать, 

пока твоя судьба, как птица, 

не улетит в нескучный сад, 

пока моя судьба – страница, 

линованная в клетку, в клад. 

давай попробуем ужиться 

в одной семье, в одном дому, 

покуда песнь твоя струится, 

пока я знаю почему. 

пока бежит за мной лисица, 

я - от нее. все по уму. 

успеем ли наговориться, 

успеем ли прижить детей, 

пока глядят на нас их лица, 

ты будешь петь, а я сильней, 

сильнее стану на страницу 

и все успею, все успе 

СТАНСЫ НА ПРИХОД ОСЕНИ 

1. 

Лениво пиво пить, смотреть закат, 

по набережной опустелой 

гулять до универа и назад, 

закуривая то и дело. 

Тихонечко пьянеть себе и тут 

найти слова, чтоб описать все это: 

асфальт холодный, тучи, неуют, 

осенний ветер как бы с того света. 

Продрогнуть и пойти домой, 

осознавая, что простужен – 

невкусный, пополам с тоской, 

горячий чай, вчерашний ужин. 

2. 

Ржавеет яблоко, темнеет за окном, 

тик-так секунды, тлеет сигарета, 

111 

АРТЁМ МОРС ДРУГИМИ СЛОВАМИ

АРТЁМ МОРС ДРУГИМИ СЛОВАМИ 

112 

грустит о чем-то Jarrett на весь дом, 

комар кусает – так уходит лето. 

Звонят друзья, но трубку не берешь; 

обдумывая значимость момента, 

«мысль изреченная есть ложь» – 

сомнамбулой цитируешь зачем-то. 

Сквозит из форточки осенний холодок, 

опять звонок, окурок тушишь нервно, 

снимаешь трубку, говоришь: «все ок», 

хотя на самом деле все прескверно. 

* * * 

скорее всего я стану таким как я 

хотел быть в детстве но не 

космонавтом 

несколько слов в кармане 

маленькая семья 

дружная как мы с вами 

другими словами 

я выйду из этой лжи 

но не из грязи в князи 


просто хочется жить 


* * * 

В провинции цветет акация, 

веселый ужас на людей 

наводит то деноминация 

свободы, то масштаб нулей. 

Берешь из пачки подозрение, 

глядишь – оно уж пыль и прах, 

в субботу – осень, в воскресенье – 

белым бело. На всех парах 

стремится жизнь дойти до точки, 

хромает время – тик да так, 

так и стихи – за строчкой строчка, 

а не допишутся никак. 

НОЧЬЮ 

Читай стихи, покуда не сомкнешь 

уста и очи, бормочи, припомни 

строки, что тебе, как нож, 

кромсали душу, каждая по очереди.

8. Заказ 212 

вразнос, враздрызг, на части, на куски, 

но, сложенные с храм стихотворенья, 

они сияют, словно божий лик, 

и плещутся в купели пенья. 

* * * 

Телефонные номера 

проступают из марева: 

марьиванна, сергей петрович, 

мама, отец, жена, сестра, 

многие – случайные и не случайные 

люди, доходящие до отчаянья, 

если вдруг телефон молчит, 

абонент недоступен или находится - shit! - 

вне вселенной сотовой связи, 

говорит, говорит, сам с собой говорит 

и замолкает на полуфразе. 

_________ 

113 

АРТЁМ МОРС ДРУГИМИ СЛОВАМИ

ПрОЗа 

114 

Пётр МАНАННИКОВ 

СПИРТОВЫЙ БАРОН 

ПРОЛОГ 

криминальная история 

С утра я собрался на мелькомбинат. Сел на проходной ЛВРЗ в пятый номер 

трамвая и поехал в родные пенаты. Когда появились производственные здания 

комбината, сердце забилось. Трамвай замедлил скорость. Все реже трясло на 

стыках. На конечной остановке салон опустел. Пассажиры покидали шумный 

транспорт, невольно оглядываясь на верхотуру железобетонного элеватора. 

Выше индустриальных зданий… только Солнце. 

Раньше в Союзе знали цену хлебу. По всей стране строили гигантские закрома. 

Элеватор мелькомбината, вероятно, был самым высоким и мощным в 

Восточной Сибири. 

С почтением взглянул на серую железобетонную махину и уверенно зашагал 

вглубь поселка. Вскоре показались старые деревянные двухэтажки жилых 

домов на Пищевой. Не доходя до продуктового магазина, свернул в проулок 

Залесной улицы и вышел на Ставропольскую. Остановился у дома, где жил старый 

друг, спиной к родительскому дому. Я стоял не оборачиваясь. Мой родной 

дом, завещанный покойной матерью младшей сестре, был продан за бесценок 

местной теневой торговке техническим спиртом. Сделку сёстры оформили как 

дарение. Получалось так, что мой родной отец подарил дом не своим детям, а 

чужой соседке… 

Обернулся. Сиротливо взглянул на надстроенный второй этаж и отвел 

взгляд. Сердце с новой силой защемило. Родительский дом наша семья потеряла 

навсегда. Дом меня не принимал. Там жили другие. 

Вышел на улицу Серега. Мы обнялись как старые друзья и прошли в ограду. 

Друг засуетился, принес из дома красных помидоров, головку лука, пару 

кусков белого хлеба и солонку. Расположились на чурках во дворе. 

Через четверть часа «гонец» принес из магазина бутылку местной водки. 

Разлили в стаканчики. Водка зафонила ацетоном. 

– Ну, друг мой Сережка, вмажем за нашу встречу. 

Выпили и закусили хлебом с репчатым луком и помидорами, приправив солью 

и перцем. Серега что-то вспомнил и заулыбался. 

– А помнишь, Петька, раньше русскую водку из пшеницы гнали. Мягкая и 

настоящая была. А сейчас? Отрава. 

– Раньше, – я выдержал паузу, – на нашем ликеро-водочном заводе «Алмаз» 

для производства водки использовали спирт этиловый ректификат высшей 

очистки, «Экстра» или «Люкс», выработанный из пшеницы высшего сорта на 

российском спиртзаводе. А эта водка из китайского спирта.

Серега задумался и стал рассуждать: 

– Оно и понятно. Из пшеницы можно и душистый хлеб выработать, а можно 

и… натуральный спирт-ректификат. А это в России полновесная «валюта». 

Сережка наполнил стаканчики и предложил новый тост. 

– А давай, Петька, выпьем за Пашку-Барона. 

– Давай за спиртового барона выпьем. Он знал толк в водке. 

ГЛАВА ПЕРВАЯ 

ПОСЛЕДНИЕ КАНИКУЛЫ 

После окончания средней школы Пашкины одноклассники принялись готовиться 

к вступительным экзаменам в ВУЗы. 

Одни абитуриенты благополучно поступили по блату на первый курс экономических 

и юридических факультетов, а другие… провалились. Но Пашка не 

волновался. Он знал, что главный аргумент в этом материальном мире не диплом, 

а валюта в кармане. 

Участие в незаконном обороте иностранной валюты в Советском Союзе 

могло привести к расстрельной статье. Но существовала другая, «твердая» валюта. 

В стране все измерялось… бутылкой водки. Эта условная единица была 

стабильной и не подвергалась влиянию экономических кризисов. Если законный 

оборот денег начинался с получения наличности в кассе банка, то конвертируемая 

советская валюта в нашем городе производилась на ликеро-водочном 

заводе «Алмаз», и приобрести ее можно было только в магазине. Водка имела 

устойчиво высокий спрос. Но порой она с максимальной выгодой запускалась в 

другой товарно-денежный оборот. 

А пока завод разливал декалитры, Пашка проводил последние школьные 

каникулы. Вместе с закадычным другом он веселился на летних дискотеках в 

парках отдыха. 

Девушки западали на голубые глаза высокого блондина. Ближе к утру он без 

особого сожаления расставался с очередной подружкой и ехал домой спать. 

И в этот раз все прошло по старому сценарию. Пашка проснулся после бурной 

ночи в спальне на раскладушке. Старший брат дома не ночевал. Его кровать 

была аккуратно застелена солдатским одеялом. В квартире стояла мертвая тишина. 

Динамик радио молчал. Родители были на работе. 

Болела голова. Невыносимо мучило похмелье. Осторожно ступая босыми 

ногами по лакированному полу, он остановился у холодильника. На нижней 

полке бытового агрегата стояла трехлитровая банка соленых огурцов. Пашка 

протянул ладони к банке и жадно глотнул холодный рассол. В желудке заныло. 

Пашка поставил стеклянную посуду на нижнюю полку и закрыл дверку холодильника. 

С приступами тошноты добежал до унитаза. Позывы рвоты долго не 

прекращались. Желудок был пуст, но горькая желчь жгла слизистую желудка и 

пищевода. Полоскание рта кипяченой водой не помогало. 

Охладив голову водой из водопроводного крана, он подошел с махровым полотенцем 

к окну. Внизу стоял брошенный им «Жигуленок» друга. Есть не хотелось. 

Готовить завтрак он не стал. 

Через четверть часа он привел себя в полный порядок. Надел джинсовый 

костюм, кеды и вышел на улицу. Железный «конек-горбунок» завелся с пол-оборота. 

В поисках минералки Пашка объехал несколько магазинов. В магазинах 

её не оказалось. Заглянул в гостиничный ресторан. Швейцара на месте не было. 

В банкетном зале сидел дежурный администратор в помятой бордовой униформе 

и пил кофе. Жесткая двухдневная щетина указывала на очередной запой. 

Увидев раннего посетителя, он оживился: 

– Паха, привет… 

Пашка подсел к столику администратора. 

– Алик, здорово. 

8* 

115 

ПЁТР МАНАННИКОВ СПИРТОВЫЙ БАРОН

ПЁТР МАНАННИКОВ СПИРТОВЫЙ БАРОН 

После минутной паузы работник ресторана налил чашечку горячего 

кофе и предложил её Пашке. 

Пашка отказался. 

– Спасибо. Но кофе я не хочу. 

– Стопку водки? 

– Бутылку минералки. 

– Э-э-э, брат, её целую неделю не завозили. Но я посмотрю в кабинете 

у директора. 

Через три минуты смуглый администратор принес бутылку минеральной 

воды. Пашка пил воду из горлышка маленькими глотками. Вкус горечи во 

рту постепенно исчез. 

Окружающий мир стал меняться в лучшую сторону. Окна ресторана 

были раскрыты настежь. Пашка смотрел на золотистые лучи в тонких нитях 

белого оконного тюля и с наслаждением вдыхал прохладный воздух гостиничного 

сквера. 

Похмелье проходило. На душе становилось легко. Сразу же пришла первая 

положительная мысль: «Завяжу, пить водку не буду, и никто меня не 

заставит…» 

Кофе администратору не помогло. Он прошел к барной стойке, налил 

хрустальный фужер прохладной водки и выпил её залпом. Крепости горячительного 

напитка пьющий не почувствовал. Было похоже, что он выпил 

сорокаградусную «Столичную» как воду. На черном лице администратора 

появились багровые пятна. У администратора прошли сердечные боли, он 

убрал правую ладонь с левой части груди, сел на мягкий стул и задремал. 

Пашка нервно передернул плечами и вышел из ресторана. 

116 

ГЛАВА ВТОРАЯ 

ГРУЗЧИК 

Весь август Пашка водку не пил. Быстро отходил от людей с запахом перегара. 

Подружки удивлялись новой привычке высокого и стройного блондина. 

Страстной любви без большой дозы спиртного не получалось. Ближе 

к полуночи он расставался с напившимися и накурившимися подружками и 

возвращался спать домой. 

Родители радовались переменам в поведении сына. Стараясь не шуметь, 

они тихо притворяли дверь квартиры и шли на службу с одной мыслью, что 

сын наконец-то «перебесился», скоро возьмется за ум и пойдет работать. 

Первого сентября молодежь потянулась в школы и институты, а Пашка 

отправился устраиваться на работу. Выпускной костюм оказался ему мал. 

Он надел белую рубашку с дымчатым шерстяным пуловером, безупречно 

отглаженные черные брюки и лакированные туфли. Его единственным документом 

об образовании был аттестат об окончании средней школы. Пашка 

положил его вслед за паспортом в полиэтиленовый мешочек и сунул документы 

в бумажный пакет. Оценив критически свой внешний вид у зеркала, 

он уверенно вышел из квартиры и поехал на рейсовом автобусе на Батарейную. 

Двухэтажная контора ликеро-водочного завода «Алмаз» была построена 

по типовому проекту из красного кирпича. Появлению молодого человека 

в отделе кадров «ликёрки» крайне удивились и несколько растерялись. Для 

работы на линии выпуска алкогольной продукции он явно не подходил по 

возрасту, поэтому его приняли… грузчиком на базу готовой продукции. За 

пару дней он прошел медицинское обследование, получил спецодежду, необходимый 

инструктаж по технике безопасности и вышел на работу. 

В свой первый рабочий день Пашка грузил «Посольскую» водку в крытый 

железнодорожный вагон. Часть работяг мучилась утренним похмельем.

В ожидании первой машины с алкогольной продукцией трясущиеся мужики 

лежали на поддонах в тени железнодорожного вагона. 

К девяти часам утра на базу прибыла первая груженая машина. 

Полная женщина-кладовщик в черном халате встала на контроле у открытого 

заднего борта кузова. Запустили транспортер. Грузчики равномерно и 

ритмично ставили деревянные ящики с продукцией на резиновую дорожку 

транспортера. Поток стеклянных бутылок с водкой медленно потек вверх. 

На площадке у открытой двери вагона старый экспедитор принимал партию 

груза по отпущенной со склада накладной. Мучающиеся похмельем 

грузчики принимали ящики с водкой и не торопясь составляли первые ряды 

в вагоне. У них нервно тряслись руки и ноги. Временами Пашке казалось, 

что у мужиков, страдающих похмельной тряской, вылетят из груди бешено 

бьющиеся сердца. 

Предчувствие его не обмануло. Вскоре кому-то стало совсем плохо, процесс 

погрузки вагона был приостановлен. Седеющий экспедитор уверенно 

открыл бутылку и дал бедолаге хлебнуть пару глотков «отравы». Вокруг 

пьющего больного собрались другие страждущие грузчики. Бутылка пошла 

по рукам, но экспедитор вовремя изъял её у похмеляющихся мужиков и прикрыл 

горлышко алюминиевой пробкой. 

– Хватит! Напьётесь – кто грузить будет? 

До обеденного перерыва бригада загрузила в вагон три партии водки, доставленные 

автотранспортом на железнодорожную базу. 

Наступил полдень. Экспедитор согнал грузчиков на грунтовую площадку, 

затем покинул вагон сам. Двери временно закрыл на замки под ключ. 

Хмурясь, прошел в конторку базы, а бригада отправилась на обед в мужскую 

раздевалку. 

Обедал только Пашка. Такого неистового аппетита у него никогда не 

было. Он разогрел под струёй горячей воды из крана литровую банку мясного 

супа.Плотный обед оказался кстати. Часть пьяных грузчиков покинула 

рабочие места. В состоянии полной отключки они лежали ровными рядами 

на поддонах в прохладном помещении тарного склада. Тем не менее работа 

закипела и к концу дня была выполнена. Кладовщик и экспедитор радовались 

быстрому окончанию работы. Похоже, они не опасались неприятностей, 

связанных с хищением части готовой продукции пьющими грузчиками. 

После окончания работы Пашка переоделся, закрыл дверку кабинки со 

спецодеждой на ключ и поехал домой. 

Мать долго хлопотала на кухне. Она принюхивалась к Пашке, когда ставила 

тарелку горячего супа на стол или подавала сковороду с котлетами. Запаха 

спирта мать не почуяла. Чтобы не раздражать сына неприятными подозрениями, 

поставила ему фарфоровую кружку с компотом и вышла в зал: 

– Выпил? – с нетерпением спросил отец. 

– Нет. Ни капли. 

Глаза отца округлились. Он, старый бульдозерист, не мог понять, как 

можно ни капли не выпить, когда вокруг тебя «море спирта». Его левый заработок 

обычно измерялся бутылкой водки. Но он редко доносил её до дома, 

за что не раз получал нагоняй от жены. 

В завершение приятного вечера Пашка принял душ и лег спать. Родители 

выключили телевизор и тихо прошли в свою спальню. 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ 

ЭКСПЕДИТОР 

Прошел год. 

Пашка освоился на новом месте. За ним закрепилась репутация непьющего 

работника. Он получил свое первое повышение в должности. 

117 



После страшного запоя старый бригадир грузчиков в очередной раз заболел. 

Приказом директора завода временное исполнение его обязанностей возложили 

на экспедитора. Как раз поступила внеплановая заявка на вагон водки. Партия 

предназначалась для отправки на БАМ. 

Вагон загрузили. 

После обеда Пашку вызвали к директору. Он переоделся и с первой грузовой 

машиной выехал на «ликерку». В приемной директора скучала секретарша. С 

полным безразличием взглянула на молодого посетителя. 

– Шишкин? 

– Да. Шишкин Павел Николаевич. 

– Проходи. Директор ждет. 

В кабинете за полированным столом сидел седовласый директор в сером костюме 

и громко разговаривал по телефону с главным бухгалтером базы рабочего 

снабжения Байкало-Амурской магистрали: 

– Натан Абрамович, вагон загрузили. Отправляем вам «Столичную». 

– Мы еще в прошлом месяце оплатили вагон, а поставка продукции не произведена. 

Через неделю ввод в эксплуатацию первого тоннеля… 

– Да не волнуйтесь вы так сильно, успеем. Вагон прибудет с поездом к назначенной 

дате. 

Увидев Пашку, руководитель «ликерки» встал с места и торжественно произнес 

в черную трубку телефона дежурную фразу: 

– Натан Абрамович, поздравляем вас и ваш коллектив с исторической датой, 

с вводом очередного железнодорожного тоннеля. До скорой встречи. 

Директор взглянул на Пашку, положил трубку телефона и снова сел в кресло 

руководителя. 

– Проходи, Шишкин. 

– Здравствуйте, Савватей Эммануилович. 

– Здравствуй, дорогой. У меня есть хорошее предложение. Но я сомневаюсь, 

справишься ли ты с ответственным делом? 

Пашка внимательно посмотрел на Савватея Эммануиловича. 

– Постараюсь… 

Директор глубоко вздохнул и сделал бывшему грузчику невероятно выгодное 

предложение: 

– Я ждал целый год. Тебе исполнилось восемнадцать лет. Поедешь, Павел 

Николаевич, экспедитором на БАМ. Проект приказа подготовлен. Ты не пьешь, 

у тебя все получится. 

Савватей Эммануилович внимательно посмотрел на высокого юношу. Пашка 

выдержал его взгляд и коротко ответил: 

– Я согласен. 

– Отлично. Получи командировочные в кассе – и в дорогу. 

118 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ 

БАМ 

На строительстве железной дороги работали в основном молодые люди, 

работали с огоньком, по-ударному. Платили им хорошо. За год вполне можно 

было заработать чек на отечественную легковую машину. На руках у строителей 

магистрали скопилось немалое количество не отоваренных чеков. Но все 

ждали своей очереди на приобретение новеньких «Жигулей». Получив первую 

машину, продавали. И снова работали на вторую, третью… Редко кто возвращался 

из Сибири на малую родину. Деньги затягивали, и люди оставались поработать 

ещё на год. 

В свободное от работы время на БАМе пили спирт. Водка была страшным 

дефицитом. Но ее завозили на стройку века в особых случаях, связанных с трудовыми 

подвигами строителей.

Тот случай был связан с досрочным вводом в эксплуатацию первой очереди 

тоннеля. Готовился грандиозный праздник с явно политической окраской. Все 

ждали приезда генерального секретаря или члена ЦК. Партийные старцы не 

поехали. Отправили только что слетавшего в космос нового героя. 

В поселках навели полный ажур. Завесили транспарантами и плакатами 

общественные и проблемные места. Кроме строительного мусора вдоль железнодорожного 

полотна и по окраинам рабочих поселков скопились завалы стеклотары 

из-под водки и вина. Приемных пунктов возвратной стеклопосуды по 

всей магистрали просто не было. Под ногами у трудового народа лежали сотни 

тысяч и миллионы рублей. За годы строительства дороги был выпит не один 

железнодорожный состав с водкой. Пашка, промотавшийся в дороге четыре 

дня с продукцией в вагоне, был потрясен огромным скоплением бесхозной 

стеклотары. 

Тепловоз, дымя продуктами сгорания некачественной солярки, втягивался 

с длинным составом вагонов на сортировочные пути железнодорожной станции. 

Ни один груз не ждали так, как вагон с водкой, хотя поступали составы с 

японской бытовой техникой, с болгарскими и венгерскими овощными консервами, 

с бразильским и индийским кофе и чаем и даже с французскими винами 

и коньяком. Но советский труженик не менял старых привычек, пил отечественный 

пищевой этиловый спирт и русскую водку. 

Состав медленно вкатился на крайний сортировочный путь. Толпа рванула 

к вагону с водкой. Пашка не успел и глазом моргнуть, как загорелые строители 

откатили в сторону тяжелое полотно вагонной двери. Экспедитор несколько 

растерялся, но выручила железнодорожная охрана. Она оттеснила наседавших. 

Через пару минут к вагону подъехала черная «Волга» в сопровождении милицейского 

«Уазика». Из черной машины вышел лысеющий мужчина в костюме 

высокопоставленного чиновника. По толпе пробежал шепот: 

– Приехал директор ОРСа. 

Народ притих. Натан Абрамович положил на горячий капот «Волги» листок 

разнарядки алкогольной продукции и громко начал зачитывать список: 

– Первый мостоотряд. 

Счастливец прорвался через заторы толпы, расписался в ведомости и получил 

пакет бухгалтерских документов. 

Выгрузка началась организованно. Люди считали вслух передаваемые из 

рук в руки ящики водки: 

– Один, два, три… 

Первая груженая машина с шестьюдесятью ящиками отъехала от вагона. 

Пашка волновался за битую продукцию. Но никто не обращал на это внимание. 

А потом грузился второй, третий… и последний мостоотряд. Водки хватило 

всем. Очередь закончилась. Народ разъехался по своим рабочим местам. 

В вагоне осталась последняя сотня ящиков. Пашка пересчитал ряды ящиков 

водки. К вагону подогнали оранжевый японский грузовик с вахтовой будкой. 

В считанные минуты грузчики заполнили последний транспорт. 

Вагон опустел. Пашка с облегчением выдохнул горячий воздух и вытер ладонью 

потное лицо. Баланс реализации продукции полностью совпал с нормами 

отпуска. 

Грузовой отсек иностранного автомобиля закрыли под ключ и опломбировали. 

Натан Абрамович пригласил экспедитора в «Волгу», махнул рукой водителю 

японского грузовика. Расплёскивая шинами колес жидкое дорожное 

месиво, караван автомобилей медленно двинулся. Черная «Волга» обогнала 

милицейский «бобик» и вышла на грунтовую дорогу. С одной стороны дороги 

плескалась бесконечная зеркальная гладь Байкала, с другой надвигалась непроходимая 

глушь сибирской тайги. 

119 



Через полтора часа «Волга» прибыла на торговую базу. Пашка уверенно вошел 

в двухэтажное здание из силикатного кирпича. Директор ОРСа пригласил 

его в свои апартаменты. Кабинет украшала богатая шкура матерого волка. На 

паркетный пол была брошена огромная шкура бурого медведя. Таксидермист 

профессионально сохранил последний зловещий оскал хозяина тайги. На стенах 

висели почетные грамоты, вымпелы с партийной символикой и портрет генерального 

секретаря ЦК КПСС в позолоченной рамке. 

Натан Абрамович вызвал главного бухгалтера. Красивая смуглая женщина 

неопределенного возраста с миндалевидными глазами осторожно вошла в роскошные 

апартаменты и встала у окна. Директор взглянул на бухгалтера: 

– Руфина Моисеевна, оплатите проживание в гостинице и другие необходимые 

расходы командированному к нам молодому человеку. Соответствующий 

приказ подготовит мой заместитель. 

Женщина кивнула головой и вышла из кабинета. Директор сказал Шишкину: 

– Водитель «Волги» отвезет вас в гостиницу. Выбирайте любой номер. 

Проживание оплатим. Питание в ресторане за наш счет. 

Павел растерялся, сдержанно попрощался с директором и неспешно удалился. 

Три дня экспедитор загорал на песчаном берегу и купался в чистых водах 

Байкала. Проживал в гостиничном номере с видом на нефритовый берег озера. 

В ресторане его обслуживал один и тот же официант. Пашка молча тыкал 

пальцем в меню. Ему приносили салат, наваристый суп и горячее мясное блюдо. 

От алкогольных напитков он отказывался. Пил минеральную воду, завезенную 

на БАМ с Кавказа. Охлажденный «Боржоми» хорошо тонизировал и 

утолял жажду. 

Через три дня получил в гостинице полный расчет и билет на самолет. Кассир 

ОРСа лично привез ведомость и хорошие командировочные. 

Самолет вылетел в полдень. Внизу плескался Байкал. Пассажиры летели 

над полуторакилометровой толщей воды. Самолет провалился в очередную 

воздушную яму. Двигатели «Аннушки» заревели и с новой силой набрали необходимую 

высоту. 

Пашка сидел в пассажирском кресле и задавал себе один и тот же вопрос: 

откуда взялись шальные деньги? 

И кажется, догадался: от теневого оборота водки. 

Схема была проста: «Ликерка» – ОРС – ресторан. 

В винной карте гостиничного ресторана были коньяк и «Столичная» водка. 

Если коньяк стоил 25 рублей, то водка 12 рублей 50 копеек. Выходило совсем 

неплохо. Сто ящиков водки давали солидную выручку – двадцать пять тысяч 

рублей. При советской зарплате экспедитора в 125 рублей, это были хорошие 

деньги. 

Пашка закрыл глаза и дал себе команду: 

– Спи. Меньше знаешь – дольше живешь. 

120 

ГЛАВА ПЯТАЯ 

ГОРКА 

Прошел месяц. 

На «ликерке» выдали зарплату. За четыре поездки Пашка получил приличную 

сумму. Так как он не пил водку, то хищения продукции во время погрузки 

и выгрузки из его вагонов не было. «Бой» бутылок в дороге оказался незначительным. 

Гарантией тому явилось безукоризненное соблюдение неписаных 

правил погрузки готовой продукции в вагон с проработкой всех проблемных 

мест.

Но первый профессиональный шок он испытал во время пятой поездки. 

После погрузки и оформления железнодорожных документов на базу подъехал 

маневровый локомотив. Жизнерадостный составитель аккуратно вытянул 

вагон с заросшей травой колеи предприятия. Вместе с «уборкой» вагон поступил 

на сортировочный путь станции. Дневная смена закончила работу, а сцеп 

остался в сортировке. 

Заступила новая – ночная смена. То ли списчица неправильно списала и 

разметила номер вагона, то ли какие-то другие субъективные причины привели 

к выполнению опасных маневров с вагоном алкогольной продукции. 

В тот вечер, отбившись от надоедливых попрошаек, Пашка прилег на топчан. 

Дверь вагона была прикрыта, и развития чрезвычайно опасного события 

он не увидел. 

Все началось с того, что маневровый локомотив забрал с пути сцеп вагонов 

«уборки» и спустил его без тормозов с сортировочной горки. Горка не имела 

автоматизированной системы принудительного торможения вагонов. «Башмачники» 

бросили мало тормозных башмаков под колесные пары. Сцеп набрал 

приличную скорость и сильно ударился о стоящие в конце сортировки вагоны. 

Бутылки с водкой глухо зазвенели в ящиках. Пашка слетел с топчана и больно 

ударился плечом о неровный пол вагона. Рукав куртки треснул и порвался 

по швам. Экспедитор лежал на полу. Первое, что неосознанно сделал он в вагоне, 

– принюхался к воздуху. Запаха свежего спирта он не почувствовал. 

Пашка быстро вскочил и принялся искать фонарик. Он лежал разбитый под 

топчаном. Зажигать спички было крайне опасно. 

Вскоре к вагону подбежал горочный составитель с ярко светящимся шахтерским 

фонарем. Он находился в состояние глубокого шока. 

– Б-б-братишка, ты-ты-ты жив? 

– Жив… Но, кажется, твоя жизнь может сильно измениться…. 

– К-к-как измениться? 

– Хлопнул вагон водки, как муху хлопушкой… 

– П-п-прости, д-д-дорогой… 

– Посчитают, припаяют дорого. У прокурора будешь просить помилования… 

Составитель совсем скис. 

– У меня б-б-большая семья, п-п-пятеро ребятишек… 

– Жалко, если папу посадят… 

Обвиняемый надулся. Снял рабочие рукавицы и с большой досадой бросил 

их в мазутную лужу. 

– Г-г-гори оно все синим огнём… 

– Ещё и станцию сожжешь. 

Последняя Пашкина реплика ввела составителя в состояние тяжелого психического 

расстройства. 

– Д-д-да ты что. Издеваешься! 

– Нет. Речь для суда готовлю…. 

Составитель разозлился не на шутку и бросил на землю чёрный фонарь. Тот 

упал, но не погас. 

– Вот-вот, фонарь сейчас будет кстати. Мой разбился, нечем груз осветить. 

При звуке последней фразы «страдалец» ухватился за неё, как утопающий 

за соломинку. Поднял с земли фонарь и подал проводнику. 

– В-в-возьми, б-б-браток, м-м-мой яп-п-понский, п-п-посмотри… 

Пашка осветил ряды ящиков с бутылками водки. Тёмных подозрительных 

пятен на полу не было. 

– Повезло тебе. Бог уберег. Ребятишек пожалел. 

121 



Все обошлось. Но Пашка понял, прежде чем отправиться в дальнюю дорогу, 

по обычаю коренного населения необходимо провести особый ритуал – «открыть 

дорогу», задобрить молоком, чаем или водкой местных богов, то есть 

капнуть на дорожку. 

122 

ГЛАВА ШЕСТАЯ 

ДВОРНИК 

Закончился третий квартал. 

Ударили сибирские морозы. Зимой Пашка развозил продукцию по виноводочным 

магазинам. В торговой розничной сети появились новые знакомые, 

первые деловые предложения от продавцов и заведующих. Но молодой экспедитор 

никому не доверял и в преступный сговор не входил. 

На «ликерке» с размахом отмечали праздники: Новый год, 23 февраля и 8 

Марта. Наступила весна. Городской снег растаял. На улицах и во дворах образовались 

большие грязные лужи. Наступила пора коммунистических субботников 

по уборке территорий предприятий, дворов, городских парков и улиц. 

Пашке не удалось избежать общественных работ. 

22 апреля всем работникам завода, свободным от розлива водки, выдали 

лопаты, метлы, грабли и носилки. Всем инвентаря не хватило. До обеда вышли 

убирать территорию улицы. Народ начал мести и скрести. Павел жёг прошлогоднюю 

траву. Не торопясь, ходил по улице и собирал крупный мусор. На обочине 

асфальта валялись пустые ящики, коробки и пустая стеклотара, в основном 

из-под алкогольных напитков. 

Пожилые женщины из заводской бухгалтерии были крайне раздражены 

запахом дыма. Одна из них со злостью пнула валяющуюся на земле пустую 

бутылку и обратилась к кассирше: 

– Кто эти бутылки должен собирать? 

Женщина ответила: 

– Конечно, не мы, а тот, кто за эту работу деньги получает, – дворник. А 

наше дело «бабки» считать. 

Павел увернулся от летящей бутылки и почему-то подумал про себя: «Дворник 

собрать-то соберет, но стеклотару унесет в приемный пункт. Стоп! Дворники. 

Зарплата дворника всего 96 рублей в месяц, и на БАМе нет приемных 

пунктов». 

Субботник закончился, а Пашка засобирался в командировку. Сразу же 

после майских праздников на базе загрузили вагон водки. В течение трех дней 

груз прибыл в пункт назначения. 

Командированного работника приняли по обычной программе. Он остановился 

в старом номере гостиницы. После плотного ужина лег спать. Проснулся 

рано утром от шороха метущей метлы за окном гостиничного номера. Высокий 

дворник в черных солнцезащитных очках подметал асфальтовые дорожки. В 

течение пары часов постоялец гостиницы пристально наблюдал за ним из-за 

шторки окна. Это был угрюмый и молчаливый мужчина почти преклонного 

возраста. Но возраст его ни о чем не говорил. Дворник работал без перерывов. 

Пашка сходил на завтрак, а он трудился не покладая рук. Настоящие дворники 

так не мели. Так мог работать только бывший военный человек. Две черты 

неизвестного субъекта – скрытность и трудолюбие явно понравились экспедитору. 

К полудню дворник выполнил работу. Взял метлу с лопатой на плечо и пошел 

на обед. Пашка незаметно проследил маршрут его следования. Дворник 

жил недалеко, в общежитии для малосемейных. Там у него была отдельная комната. 

Мужчина вошел в барак. Вахтерша с уважением обратилась к дворнику: 

– Здравствуйте, Давид Маркович.

– Здравствуйте, Мария Ивановна. 

– Вам, товарищ Шекель, телеграмма из Одессы. 

– Спасибо. 

Мужчина забрал депешу и удалился. А Пашка, не торопясь, сошел со ступенек 

крыльца общежития и растворился в ближайшем сквере. Возвращаться в 

гостиницу он не пожелал, решил ждать объект наблюдения в беседке для отдыха. 

Внутреннее чутьё его не подвело. Через десять минут Давид Маркович вышел 

из барака. Недавний дворник «перевоплотился». На мужчине был летний 

костюм и легкие туфли. Появление галантного интеллигента в черных очках несколько 

смутило сидящего наблюдателя. «Оборотень» вернулся в гостиницу и… 

пошел обедать в ресторан. 

Давид Маркович заказал говяжий бифштекс, картофель фри и сорок пять 

граммов французского коньяка. Павел своим привычкам не изменял. Обедал 

традиционно, без спиртного. 

А одессит достал из нагрудного кармана листок телеграммы и положил его 

на белоснежную скатерть стола. Пробежал беглым взглядом по тексту. Выпил 

стопку коньяка. Промокнул салфеткой губы. Отрезал шипящий кусочек мяса и 

окунул в ароматный соус. С особым наслаждением пережевывал мелкие кусочки 

изысканного блюда. Наблюдатель быстро догадался: Давид Маркович что-то 

праздновал. Возможно, день рождения. 

Павел пригласил официанта и заказал бутылку французского коллекционного 

коньяка. По его просьбе коньяк поставили на столик Давида Марковича. 

Юбиляр презенту не удивился. Взглянул на дарителя и пригласил к столу. 

На следующий день они вместе обедали в ресторане. На столе лежал листок 

с нехитрыми расчетами. Одессит оказался опытным экономистом. «Начфин» 

произвел необходимые расчеты. Результаты оказались блестящими. Вагон стеклотары 

был в три раза дороже одной железнодорожной партии водки. Водку 

грузят в четыре яруса, дабы не было боя, а стеклотару под самую завязку. 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 

ПИКНИК 

Через три дня Павел улетел в родной город. Накануне дня своего отлета он 

пришел на прием к Натану Абрамовичу. Директор ОРСа принял экспедитора с 

особым уважением. Отменил запланированные встречи и выехал с ним на Байкал. 

Священное море от зимних оков полностью не освободилось. Теплый порывистый 

ветерок покачивал огромные куски льда между берегом и тающими торосами 

озера. Натан Абрамович вышел из «Волги» и остановился у края берега. 

Нагнулся и ловким движением руки выловил крупный кусок прозрачного льда. 

Водитель накрыл походный стол. На белой скатерти стояла бутылка крымского 

коньяка. В посуде из стали лежала нарезка мясных копченостей и колбас. В 

пищевых контейнерах – овощной салат и брусничный десерт. В металлических 

стаканах таяли кусочки байкальского колотого льда. 

Водитель подбросил в жаркий костер дровишек. Поставил раскладные кресла 

у стола и удалился с японским спиннингом на берег Байкала. Хозяин пригласил 

гостя к накрытому столу. 

– Прошу вас, Павел Николаевич. Чем богат, тем и угощаю. 

– С великим удовольствием. 

Павел к алкоголю не притронулся, но поднял металлический стакан брусничного 

морса с кусочками льда. Стопку коньяка Натан Абрамович выпил, посибирски 

закусив кислыми ягодами таежной брусники. 

– Какой прекрасный майский день, Павел Николаевич, солнце, чистое холодное 

озеро и… тишина. 

123 



– Да. Отличный день. 

– Как быстро бежит время. Работа, работа и работа. Нет времени на отдых. 

– Да, кстати, о работе. Я познакомился с интересным человеком. 

Натан Абрамович мгновенно спустился с небес на землю. 

– Кто он? Где работает? 

– Давид Маркович Шекель. Работает… дворником в комбинате благоустройства. 

– Да? 

Натан Абрамович потерял всякий интерес к разговору, услышав профессию 

мужчины. На это и рассчитывал Павел. 

– Конечно, тяжелый случай… Но как бы помочь человеку? На комбинате 

благоустройства имеется вакантная должность… мастера участка. 

Директор ОРСа налил стопку коньяка. Желая скорей выпить терпкий напиток, 

быстро решил пустяшную карьерную задачу. 

– Нет проблем. Позвоню директору комбината… 

Через час вернулся с рыбалки жизнерадостный водитель с богатым уловом 

байкальского сига. При виде трофеев Натан Абрамович восхитился: 

– Ух! Какая крупная добыча! 

– Сегодня клевало на мушку, – доложил рыбак. 

Он уверенно нанизал рыбу на рожны и воткнул в прибрежный песок у жаркого 

костра. Хозяин стола налил очередную стопку коньяка и взглянул на водителя. 

– Михаил, сегодня можно выпить. Мы не в пустыне, дорога тебе хорошо 

известна, долго странствовать не будем… 

Водитель принял стопку солнечного напитка и закусил брусникой. Горячее 

рыбное блюдо было готово. Шипящие жирные рыбины аппетитно лежали на 

широком стальном блюде. Отдыхающие вновь приступили к трапезе. 

124 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ 

СТАРШИЙ МАСТЕР 

Рабочий день дворников начинается в пять часов утра. После пятнадцатиминутной 

планерки все приступили к работе. До обеда навели порядок на 

закрепленных участках, а после обеда убирали общественные места. Справедливости 

ради надо отметить, после обеда дворников на работе видели очень 

редко. Но это утро круто изменило рабочий ритм Давида Марковича. В конце 

планерки мастер участка обратился к нему: 

– А вы, Давид Маркович, задержитесь. 

Все ушли работать, а образцовый дворник сидел на табуретке в помещении 

красного уголка и ждал дальнейших указаний. Это было последнее указание 

его прямого начальника. 

– Товарищ Шекель, вы освобождены от работы дворника. В восемь часов 

явитесь в кабинет директора. 

Причины отстранения от работы дворник не знал. Но он встал и уверенно 

вышел на улицу. До времени визита к директору оставалось два с лишним 

часа. 

Давид Маркович вернулся в общежитие. Принял бодрящий утренний душ. 

Достал из шкафа черный праздничный костюм, белую рубашку, красный 

французский галстук и темно-вишневые финские туфли. Через пять минут он 

стоял одетый с иголочки у большого зеркала в прихожей и поправлял пробор 

модельной прически. 

Ровно в восемь часов явился в контору, вошел в приемную. Пышная секретарша 

предложила ему пройти в кабинет директора. Давид Маркович постучал 

в дверь.

За массивным столом руководителя сидел пожилой человек в сером полосатом 

костюме и упорно листал стопку деловых бумаг. Посетитель неожиданно 

прервал его тщетные попытки поиска потерянного документа. 

– Здравствуй, Александр Карлович. 

– А… Здравствуйте, товарищ Шекель, проходите, садитесь. Ищу штатное 

расписание предприятия… 

– Разрешите вам помочь? 

– Будьте добры, найдите бумагу. 

Давид Маркович забрал толстую стопку и приступил к сортировке документов. 

Штатное расписание он нашел быстро, но особый интерес для 

бывшего военного экономиста представляли бухгалтерские квартальные, 

полугодовой и годовой отчеты. 

А в этот момент уставший директор начал свой долгий монолог: 

– Вы, как понимаете, товарищ Шекель, всякий город имеет своё лицо. 

А оно должно быть чистым. По чистоте улиц, площадей, парков, бульваров 

люди судят о городе. Все желают жить в чистом и красивом городе, но почему-то 

все, не задумываясь, сорят, ломают урны и скамейки. Наш город 

молодых строителей БАМа, большинство хорошо работает, но не имеет 

культуры отдыха. Пьют водку в местах массового отдыха, бросают на землю 

пустые бутылки, банки, окурки, бумагу. После праздников в парках скапливаются 

горы пустой стеклопосуды, а город расположен в заповедной зоне 

Байкала…. 

Давид Маркович подробно изучил стопку бумаг и положил на стол три 

страницы штатного расписания. Директор взял документ в руки и произнес 

самую важную фразу: 

– Я предлагаю вам работу старшего мастера с должностным окладом 185 

рублей 50 копеек. Плюс все северные доплаты. 

– Я согласен. 

– У вас не будет закрепленного участка, но вы будете отвечать за чистоту 

мест проведения массовых мероприятий. 

– Для организации эффективного труда нам понадобятся дополнительная 

техника, помощь учащихся учебных заведений, военнослужащие автомобильного 

батальона. 

– Мы проработаем этот вопрос на заседании горсовета, привлечем комендатуру. 

Организуем коммунистические субботники. 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 

СУББОТНИК 

Накануне дня защиты детей в городе запланировали проведение субботника. 

Давид Маркович выступал в трудовых коллективах ударников строительства 

БАМа, беседовал с личным составом автомобильного батальона и с подрастающей 

молодежью учебных заведений. В конце каждого мероприятия 

оратор обращался к электорату с призывом: 

– Даешь чистый город! 

Зомбированная аудитория дружно скандировала: 

– Ура!!! 

18 мая стартовал месячник чистоты. За один месяц убрали территорию 

города и его окраины. Вывезли триста тонн мусора, а также шесть вагонов 


Отсортированную отечественную бутылку для алкогольной продукции 

учащиеся старших классов уложили в мешки и погрузили на КАМАЗы автомобильного 

батальона. Под видом вторичного сырья ее вывезли на временное 

хранение на базу ОРСа. Оцинкованный ангар заполнили под самую 

125 



завязку. Таких ошеломительных результатов по сбору алкогольной стеклотары 

бывший дворник не ожидал. 

На заседании горсовета выступил председатель. Он вышел на трибуну 

со стопкой почетных грамот. Начальники строительных организаций, 

командиры строительного и автомобильного батальонов, директора школ 

получили заслуженные награды. Часть коллективов учреждений и заведений 

города получили почетные грамоты и переходящие вымпелы чистоты 

и образцового содержания. 

Шекель записал на листке количество выданных грамот и вымпелов. 

Бланк почетной грамоты в магазине канцелярских товаров стоил пятьдесят 

копеек, а красный вымпел – два рубля. Общая стоимость ценных подарков 

не превысила ста рублей. 

Давид Маркович вышел с заседания горсовета. Размеренным строевым 

шагом промаршировал до городской гостиницы и вошел в ресторан. Заказал 

бифштекс, картофель фри и бутылку французского коллекционного 

коньяка. 

Он долго рассматривал темно-зеленое стекло французской бутылки и 

искал невидимые признаки вторичной тары. Но буржуйская бутылка не 

имела таких следов. Старший мастер налил стопку коньяка и с большим 

удовлетворением выпил. 

– Хорошо то, что у них, но лучше то, что у нас. 

Сбор стеклотары прошел успешно. Шекель положил на стол листок с 

расчетами. За месяц было собрано шесть вагонов отечественной бутылки. 

Стоимость одного полного вагона стеклотары была равна трем вагонам 

готовой алкогольной продукции. Результат месячника сбора стеклотары с 

учетом «боя» бутылок был равен восемнадцати вагонам алкогольной продукции. 

126 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 

ПРОВЕРКА НА ДОРОГЕ 

Через неделю стеклотару под видом вторичного сырья отгрузили на 

стеклозавод. Все прошло как по маслу. 

Для заправки топливных баков колонна автомобилей заехала к буровикам. 

Буровая установка на базе «МАЗа» с металлическим скрежетом 

вгрызалась в каменное плато. 

Шекель быстро нашел знакомого бурового мастера и вручил ему пять 

ящиков водки. Старший засомневался. 

– Не самопал? 

– Чистейшая, с «Алмаза». 

– Прошлой зимой нам привезли ящик. Водка замерзла. Кристаллы льда 

плавали в бутылках. Не ваша продукция? 

– Обижаешь, у нас фирма. 

Мастер угрюмо взглянул на караван техники и указал пальцем на цистерну 

с дизтопливом. 

– Повезло вам. Завтра перебазируемся. Бери тонну. 

– Хорошо, Максим Петрович. 

Мастер протянул мощную ладонь и крепко пожал руку Давида. 

– Заправляйтесь и «могила». 

– Понял. Не Москва, живем в тайге. 

Заправились. Давид Маркович сопровождал последний КамАЗ с мешками 

бутылок на ветку подъездного пути. В зеркале бокового обзора автомобиля 

он увидел милицейский «Уазик». Передвижная милицейская группа 

нагнала автомобиль со странным грузом. Смуглый сержант по мегафону 

дал приказ на приостановление движения:

– Водитель КамАЗа, государственный номер 68–86 БУМ, приказываем 

прекратить движение! 

Пытаться оторваться от милицейской погони не имело смысла. Водитель 

сбросил скорость и остановил автомобиль. Вышел из кабины и предъявил 

сержанту водительское удостоверение, технический талон и путевой 

лист. 

Милиционер не являлся сотрудником государственной автоинспекции. 

Он лениво изучил предъявленные документы и задал банальный вопрос: 

– А что в мешках везешь? 

Водитель взглянул на сидящего в кабине старшего мастера. Давид Маркович 

растерялся и ляпнул: 

– Машину м-м-мусора везем. 

Милиционер разозлился не на шутку: 

– М-м-мусора, говоришь. Показывай документы и груз. 

Давид Маркович достал из папки накладную на вторичную стеклотару. 

Сержант повертел в руках бумажку, вернул её сопровождающему груз 

и начал досмотр. 

Он быстро залез на груженую машину и стал сбрасывать мешки на черный 

асфальт. Звуки бьющихся бутылок и рассыпающегося стекла взорвали 

тишину пустынной трассы. 

Сержант скинул полтора десятка мешков с бутылками. Спрыгнул с кузова, 

зло посмотрел на экспедитора и метнул документы водителя, как бумеранг. 

– Досмотр закончился, мотайте отсюда. Попадетесь, отконвоирую на 

свалку. 

Серый «Уазик» медленно растаял за поворотом ночной трассы, а Давид 

Маркович достал из папки плоский шкалик французского коньяка и предложил 

его водителю: 

– Выпей на дорожку, больше машину «мусора» не остановят… 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 

СТЕКЛОТАРА 

Через пять дней вагоны со стеклотарой поступили в адрес стеклозавода. 

Директор предприятия отказался от приемки дармового груза. Бутылка в 

Союзе переплавке не подлежала и для изготовления оконного стекла не 

использовалась. Нормативами ГОСТа у бутылки было два выбора – снова 

залиться водкой или упасть на асфальт и разбиться вдребезги. 

Через сутки вопрос с вторичным сырьем благополучно разрешился. 

Вагоны переадресовали на железнодорожную ветку базы «Росбакалея». 

За выходной день бригада выгрузила… шесть вагонов стеклотары. Павел 

выдал аккордную оплату каждому грузчику в размере месячного заработка, 

но в «твердой валюте». Оплата в виде бартера не вызвала у грузчиков и 

водителей лишних вопросов и подозрений. Экспедитор ликеро-водочного 

завода расплатился тем, что имел на работе. 

В течение трех месяцев он растолкал стеклотару за полцены по приемным 

пунктам города. Руки грузчиков потели от огромной работы, а у 

Павла – от шальных денег. 

Каждый вечер он загонял старенький «Жигуленок» в гараж. Плотно 

закрывал изнутри двойные железные двери на массивные защелки. Быстро 

пересчитывал выручку и производил шиномонтаж запасного колеса. К 

концу полугодия Павел заполнил две старые запаски плотными пачками 

мятых денег. Старые резиновые шины с ржавыми дисками он прятал под 

куском войлока на дне гаражной ямы. 

127 



128 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 

ЛИМОНЫ 

К концу восьмидесятых БАМ «построили». Точнее, стройку заморозили. 

В стране началась перестройка. Водку продавали в магазинах по талонам, а 

из-под полы цена её увеличилась пятикратно. 

Первой выехала с БАМа немногочисленная диаспора. Старый директор 

ОРСа взял продолжительный административный отпуск и со всей семьёй выехал 

в Одессу. В течение года его обязанности исполнял незаменимый заместитель. 

Вскоре по городу поползли слухи: «Натан эмигрировал с семьей в Израиль. 

Живет в Тель-Авиве». 

Бурная торговля на БАМе затихла. Поток стеклотары закончился. Шекель 

взял расчет на работе, сдал коменданту общежития свою уютную комнату и 

выехал на родину. 

В полночь со станции отправился скорый поезд. По длинному коридору вагона 

шел немолодой мужчина в серой вельветовой кепке, шерстяном свитере 

ручной вязки, черной ватной телогрейке, темно-синих брюках от рабочей спецовки 

и кирзовых сапогах. 

Шекель вошел в пустое купе с солдатским рюкзаком на плечах. В руке он 

сжимал ручку старого чемодана. Никелированные защелки были крепко-накрепко 

закрыты на замки. Никто из пассажиров не догадывался, что внутри 

его лежит переносной кейс, изготовленный из нержавеющей листовой стали. 

Давид Маркович позаимствовал его на работе. В таких ящиках поступали запчасти 

и комплектующие к японской строительной технике. Рюкзак с продуктами 

пассажир положил под нижнюю спальную полку, а тяжелый чемодан с 

деньгами глубоко засунул в нишу над дверным проемом и заткнул старой телогрейкой. 

Семь бессонных дней и ночей, с пересадкой в Москве, он добирался до Одессы. 

Оставить свой капитал без присмотра было крайне рискованно. В туалет 

выходил только ночью, когда крепко спали пассажиры и проводники вагона. 

Отросшая накануне выезда окладистая борода лоснилась от недельного жира и 

пота. Голова бывшего бамовца кружилась от недосыпания. 

Ранним утром седьмого дня пути он вышел с тяжелым чемоданом на полустанке. 

Поезд постоял пару минут, тронулся с места и растаял в лучах восходящего 

солнца. А мужчина уверенно пошел к автомобильной дороге. 

Появился подходящий транспорт – трактор «Беларусь» с тележкой желтых 

лимонов. Давид Маркович махнул рукой. Трактор остановился. Голосующий 

подбежал к водителю: 

– Браток, подбрось до Одессы! 

– Садись! 

Чемодан в кабину трактора не поместился. Тракторист перекинул ящики с 

лимонами от переднего борта тележки. Поставил на свободное место чемодан 

и завалил «кислой» продукцией. 

В кабине тракторист заговорил с попутчиком: 

– Меня Степаном кличут. С Хреновской базы лимоны вожу. 

– А меня Демьяном. 

– А че у тебя чемодан тяжелый? 

Давид Маркович ждал этого вопроса. И услышав его, чуть не рассмеялся. 

Ему так и хотелось сказать Степану, что в чемодане «лимоны», а в тележке цитрусовые. 

Но он глубоко вздохнул и вполне серьезно заявил: 

– Запчасти для машины везу. Я шофер. 

– А я так и не сдал на шофера. 

– А я не успел на тракториста выучиться. В детстве хотел пахать землю, выращивать 

и собирать «лимоны». Рано в армию забрали. Долго наводчиком служил 

в танковых войсках. А дай, Степа, я попробую на тракторе проехаться.

– Э… брат, это тебе не танк, а «Беларусь». 

– Крутая техника. Сколько лимонов может увезти? 

– Три тонны, по бортам. А если грузить с горкой, то все четыре. 

– Четыре неплохо. А вот сто лучше. Один раз «рванул» – и считай, можно 

долго не работать. 

Через три часа трактор с лимонами торжественно въехал в Одессу и остановился 

на обочине дороги. Тракторист вернул попутчику тяжелый чемодан. 

Давид Маркович расплатился с ним дорогим подарком, карманной фляжкой 

с коньяком. 

– Попей, Степан, с лимончиками. ГАИ трактора не останавливает. 

Степан в долгу не остался, взял с тележки дюжину лимонов и насыпал ему 

в рюкзак. 

– А это тебе витамин «С». Будь здоров, не болей. 

– Спасибо, брат. Теперь мне только здоровье и нужно. 

Трактор уехал. Шекель с почтением снял с головы серую кепку и обратился 

к городу: 

– Шалом, Одесса-мама. Шекель вернулся. 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 

ПЕРЕСТРОЙКА 

Компаньоны разъехались. Экспедитор остался один. Ему некуда было 

ехать. Он продолжал работать и ждать очередного счастливого случая. 

Еженедельные командировки сменились редкими ежемесячными поездками 

на БАМ. Вагон грузили водкой по новой технологии, наполовину. Полупустой 

вагон многократно проверяли в пути. При передаче поезда с Восточно-Сибирской 

железной дороги на БАМ состав проходил контрольное взвешивание, 

что явно не позволяло догрузить вагон полностью. Грузовая служба 

и транспортная милиция искали любой минимальный перегруз вагонов 

для возбуждения уголовной статьи за неуплату железнодорожного тарифа. 

Те, кто рисковал, часто получали условные сроки. Экспедиторов с судимостью 

увольняли по статье «за недоверие». Павел не решался на русское авось. 

Ждал часа «Ч». 

А время летело. Павел разменял третий десяток лет. Похоронил отца. Жил 

с матерью. Возмужал, но не женился. На его работе произошли большие изменения. 

Старый директор, Савватей Эммануилович, ушел на заслуженный отдых. 

Пятикомнатную квартиру в обкомовском доме, новый коттедж, гараж и старую 

представительскую «Чайку» он продал и выехал к семье в Одессу. Свое 

теплое место передал дальнему родственнику. Лысого Савватея Эммануиловича 

сменил кудрявый Левон Израилевич. 

Ликеро-водочный завод работал только в дневную смену. В довершение 

всего бренд торговой марки «Алмаз» выкупили москвичи. Решением арбитражного 

суда РФ местному предприятию запретили разливать водку под 

этой торговой маркой. Завод прекратил выпуск продукции. В складах скопился 

огромный запас водки. Вот тогда-то работники «ликерки» запили с 

горя, по-настоящему. 

На плечи директора легла непосильная ноша. Предстояла дорогостоящая 

процедура аккредитации нового бренда. Предлагалось много вариантов нового 

названия завода. Выбрали что-то среднее. 

А пока новый хозяин завода не вступил в свои права, завалы винно-водочной 

продукции оформляли повторно, по старым документам, и вывозили в 

сельские районы. 

Павел заехал в очередной винно-водочный магазин. Прилавки были пустыми. 

На полке стояло три бутылки минеральной воды. Старый «Жигуленок» 

9. Заказ 212 

129 



он бросил без надзора в ограде детского сада поселка. При появлении стройного 

и высокого экспедитора полные бюсты продавщиц приняли аппетитные 

формы. Каждая незамужняя торговка жила с надеждой поймать красавчика в 

свои сети. 

Бывший Пашка, теперь уже Павел Николаевич, взглянул на женский коллектив 

винно-водочного магазина и улыбнулся. 

– Здравствуйте, девушки. 

Женщины кокетливо заулыбались. 

– Здравствуйте, Павел Николаевич… Ждали вас, ненаглядного. Проходите. 

Из подсобки вышла раздраженная заведующая магазином. При её появлении 

пышные продавщицы засуетились и незаметно удалились из торгового 

зала. К незамужней женщине приехал холостой мужчина. 

Шишкин с улыбкой посмотрел на Зою Ивановну и достал из барсетки хрустящую 

банкноту. 

– Мне три бутылки минералки. 

Заведующая усмехнулась ровными рядами золотых коронок. 

– Павел Николаевич, я вам их подарю. 

Визитер не растерялся. Поблагодарил и сделал ей… невероятно выгодное 

деловое предложение. 

– Спасибо, уважаемая Зоя Ивановна, но это я страстно желаю вам подарить 

шестьдесят ящиков минералки и выкупить шестьдесят ящиков водки. 

Выручку за минералку и алкогольную продукцию привез с собой в барсетке. 

После обеда винно-водочный магазин закрылся по техническим причинам. 

Продавцов отпустили. Не работал кассовый аппарат. Заявка на его ремонт 

поступила мастеру сервисной мастерской торговой техники на следующий 

день. 

Грузчики быстро разгрузили машину с минеральной водой. Получили по 

бутылке водки и разошлись по домам. Машина с алкогольной продукцией на 

торговую точку не поступила. Заведующая сдала объект под охрану и выехала 

с экспедитором в неизвестном направлении. 

«Жигуленок» остановился в лесу за поселком Почтовый. Вместе с Павлом 

в салоне автомобиля сидела Зоя Ивановна. Она уверенно пересчитала толстые 

пачки денег и одобрительно кивнула головой. Выгодная сделка состоялась. Деловые 

партнеры покинули сосновый лес. 

В течение недели, не вывозя продукции со склада «ликерки», Шишкин скупил 

в магазинах половину вагона водки и столько же развез минеральной воды 

по торговым точкам. На этом подготовительная фаза коммерческой операции 

завершилась. 

130 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 

ПОЛОВИНА ВАГОНА ВОДКИ 

Стояло засушливое лето. 

Зарплату впервые задержали. Линия розлива простаивала. Рабочих отправили 

в административный отпуск. По разнарядке отгружалась продукция на 

БАМ. В этот раз вагон грузили по новой схеме. Вместе с водкой отправляли 

сопутствующий груз – минеральную воду. 

Погрузка растянулась на два дня. Железнодорожная станция поставила 

пустой вагон на подъездные пути базы в пятницу, во второй половине дня. Полупьяные 

грузчики загрузили только половину вагона. Закрепленные ровные 

ряды водки заставили ящиками минеральной воды. 

Экспедитор выдал каждому рабочему бригады по две бутылки «Столичной» 

и отпустил домой. После беспробудного ночного пьянства они не вышли на работу.

Павел Николаевич ожидал развития такой ситуации. Рано утром он привез 

бригаду с «Бакалеи». За хорошую сдельную оплату и поощрительную премию 

они в течение полутора часов догрузили водкой вторую часть вагона. Экспедитор 

придирчиво осмотрел груженый транспорт. С одной стороны, по ходу 

вагона, стояли ряды ящиков минералки, а с противоположной – водка. Но это 

был визуальный обман. В недоступных частях груженых отсеков находилась 

алкогольная продукция. Свободным оставался дверной проём в вагоне. Павел 

пожадничал и догрузил наполовину свободное пространство оставшимися 

ящиками водки. Внешний ряд заставили тарой с минеральной водой. 

Приемо-сдатчики железной дороги особо не интересовались процессом 

затянувшейся погрузки и ближе к обеду приняли вагон к доставке. После полудня 

маневровый диспетчер отправил на базу тепловоз. Составитель быстро 

выполнил уборку вагона с подъездных путей. 

Шишкин оставил старый «Жигуленок» под присмотром пьяного сторожа 

на территории базы. С запасом продуктов питания и теплой сменной одежды 

он покинул её пределы в груженом вагоне. 

На станции вагон подцепили к головной части проходящего состава. Электровоз 

долго нагнетал сжатый воздух в тормозную систему. Через четверть 

часа он тронулся с места и быстро набрал необходимую скорость. 

На первой же остановке к вагону подбежал сотрудник железнодорожной 

охраны поезда. Он сопровождал состав до узловой станции. Павел огляделся 

по сторонам. Водка стояла в глубине вагона. Лезть за ней при сотруднике не 

имело смысла. Экспедитор улыбнулся охраннику и заверил вынужденного попутчика: 

– Отблагодарю, кореш, после передачи на БАМ. 

Охранник поверил и отцепился. Но «валюта» не понадобилась. Проводнику 

вагона повезло. Два дня поезд двигался с небольшими остановками. Быстро 

сменялись локомотивные бригады и сотрудники охраны. 

Придирались только осмотрщики вагонов. «Валюта» решала любые неприятные 

вопросы. А последний осмотрщик был так рад бутылке водки, что оставил 

в вагоне свой рабочий инструмент – молоток с длинной ручкой. 

Проезд по Восточно-Сибирской дороге заканчивался. Павел ждал станции 

перевеса. В вагоне был значительный перегруз. В какой уже раз он пересчитал 

количество ящиков. Но излишек груза не менялся. 

До злополучной станции осталось три часа езды. Состав медленно двигался 

в промышленной зоне неизвестного населенного пункта. Впервые в жизни 

экспедитор сильно нервничал. В этот раз он не желал напрасно рисковать. Нарушить 

карту погрузки не было возможности. И в черте населенного пункта 

выбрасывать из вагона бутылки с минеральной водой было рискованно. Павел 

посмотрел на молоточек смотрителя. Бой стеклотары! 

Вечный враг экспедиторов «бой» оказался впервые единственным «союзником». 

Ряды ящиков с водкой проводник не тронул. Большая часть стеклотары с 

минеральной водой в течение короткого времени лопнула от ударов слесарного 

молотка. Шишкин вел строгий счет штучной продукции. С поправкой веса на 

пустую тару добил последние ящики бутылок с минералкой в среднем ряду. На 

очередном повороте вагон дал крен, и потоки воды потекли в полуоткрытую 

дверь. Более тонны шипящей жидкости растеклось по железнодорожному полотну. 

Вскоре промышленная зона закончилась. Нервное напряжение спало. Бойщик 

тары посмотрел на свою черную вельветовую куртку. Она блестела каплями 

воды и осколками битого стекла, словно покрытая алмазными россыпями 

камней. Яркий свет лучей заходящего солнца отражался в острых гранях прозрачного 

стекла. Павел осторожно снял верхнюю одежду и стряхнул «алмазную» 

пыль. Падающий водопад мелких капель минералки и стеклянной крош- 

9* 

131 



ки подхватил порыв ветра и рассыпал на железнодорожной насыпи. «Весь в 

алмазах, буду очень богатым», – подумал Павел. 

Вельветовую куртку он положил на перевернутый ящик. 

132 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 

ВЗВЕШИВАНИЕ 

Время пролетело незаметно. Вагон мерно раскачивался на стыках рельсов. 

К расчетному времени состав прибыл на станцию перевески вагонов. 

Проводники забеспокоились. Локомотив медленно надвигал вагоны на автоматические 

весы. Часть сопровождающих проводников спрыгнула с подножек 

вагонов и побежала вдоль двигающегося состава. Вес человека ничего не 

стоил. В этой ситуации люди были балластом. 

Техническая часть перевески вагонов закончилась. Но начиналась другая, 

не формальная. Вдоль стоящего состава пошли работники железнодорожной 

станции. Вскоре маневровый локомотив отцепил пару перегруженных вагонов, 

платформу с автофургоном и откинул их на соседний путь. 

Вагон, груженный водкой и минеральной водой, остался в составе поезда. 

Из вагона Павел не высовывался, сосредоточенно наблюдал за развитием 

опасного сюжета. Вдоль линии сортировочного пути лениво шли сотрудники 

линейной милиции. Начался шмон вагонов. 

В первом перегруженном вагоне стояли три «Тойоты». Сопровождающие 

быстро нашли с оперативниками общий язык. Но аргумент был недостаточно 

весом. В дополнение к полиэтиленовому пакету с бутылками португальского 

портвейна и кубинского рома моряки торгового флота отдали сотрудникам 

милиции японскую стереоаппаратуру. 

Менты выпили бутылку рома и вошли в раж. Уверенно подошли ко второму 

вагону. Вместе с ним в сцепке стояла платформа со специализированным 

автофургоном. Сцеп вагона и платформы принадлежал гастролирующему 

цирку. 

В вагоне перевозили фураж и цирковых животных: двух слонов, удава, 

трех мартышек и семь попугаев. 

Изнывающая от жары серая слониха мерно переступала толстыми ногами 

и ритмично размахивала хоботом. Огромное животное легко раскачивало 

стоящий вагон. У заросшего многодневной щетиной проводника не оказалось 

ни денег, ни «необходимых аргументов». Оперативники недолго церемонились 

с сопровождающим и решили устроить цирковое представление. 

– А чё твоя циркачка может исполнить? 

– Цирковой номер. 

– Тогда валяй, исполняй… 

Проводник щелкнул пальцами: 

– Матильда! Алле-е! 

Слониха выставила вперед правую переднюю ногу. Артист исполнил акробатический 

трюк и мгновенно оказался сидящим на толстой шее животного. 

Развлекающиеся оперативники опешили от исполненного номера и в какой-то 

момент неосознанно зааплодировали мастерству артиста. Животное 

услышало непродолжительные аплодисменты и энергично замахало ушами. 

Артист поднял правую руку и снова повторил: 

– Матильда! Алле-е…! 

Циркачка опустила правую переднюю ногу и подняла левую. 

Акробат кувырком спустился вниз и замер в позе победителя. Менты зааплодировали. 

Захмелевший лейтенант полез на подножку вагона и – упал 

мягким местом в свежую лужу мочи животного. Все вокруг засмеялись. Вначале 

он не понял, что с ним произошло. Но потом разозлился и пошел собирать 

дань с проводников всего поезда.

Начинало вечереть. Павел был не рад затянувшемуся шмону. Первыми 

определили по запаху крепкого спирта местоположение алкогольной 

продукции осмотрщики вагонов. Почуяв близость легкой наживы, они 

собрались как черные крысы у двери крытого вагона. 

Для наведения порядка к ним подошел лейтенант «с подмоченной репутацией». 

– Я-я-яшка, – сказал он проводнику вагона, – п-п-плати за проезд 

через нашу станцию. 

– Сколько? 

– Пу-пу-пу… Пу-пу-зырь на брата. 

– Сколько вас? 

– П-п-пять. 

– Бери шесть пузырей. 

Павел аккуратно подал приготовленный пакет с плотно стоящими бутылками. 

Продукция была без этикеток. В полной темноте пьяный лейтенант 

посчитал количество бутылок по наличию пробок на горлышке 


– Р-р-раз, д-д-два, т-т-три… ш-ш-шесть. 

То, что все бутылки были с минеральной водой, мент не понял. Прижал 

«халяву» к груди и отошел от транспортного средства. Напряженный 

экспедитор с облегчением вздохнул. 

Вагоны с перегрузом остались на запасном пути станции. 

Через пару минут после ухода милиционера автосцепки и колеса неприятно 

заскрежетали. Поезд медленно тронулся с места и продолжил 

путь. 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 

НОЧНАЯ ВАХТА 

Поезд нагонял потерянные часы. Всю ночь локомотив гнал состав без 

остановок. 

Времени на отдых у Павла не осталось. Он включил переносной японский 

фонарик, надел новенькую робу и двойные рабочие перчатки. Всю 

первую половину ночи он избавлялся от балласта. Без всякого сожаления 

швырял под откос деревянные ящики с разбитой стеклопосудой. За 

грузовые отсеки с водкой он не волновался. Их прочно укрепили на базе 

приглашенные им грузчики с «Бакалеи». 

Ближе к утру он установил ширмы из рядов ящиков с оставшейся минеральной 

водой. Карта погрузки приняла стандартный вид. В переднем 

отсеке вагона стояли ящики с минералкой, а в заднем – водка. 

Весь пол вагона покрывал толстый слой битого стекла. После окончания 

крепления отсеков Павел сел на перевернутый ящик и поставил ноги 

на сумку с дорожными вещами. Поочередно снял кроссовки «Адидас», 

высыпал мелкие стеклянные крошки. Сменил продырявившуюся пару 

носков. Ни царапин, ни ран на мозолистых пятках он не обнаружил. 

На востоке взошло солнце. После переобувания Павел помыл минералкой 

руки и достал домашнюю еду. В течение короткого времени умял 

запеченного в духовке накануне отъезда цыпленка и выпил пару кружек 

чая из китайского термоса. 

Поезд остановился на первой опорной станции Байкало-Амурской магистрали. 

Павел выглянул из узкого проема полуприкрытой двери вагона. 

На соседних путях он увидел бригаду стрелочниц. Молодые девушки 

чистили скребками направляющие и «остряки» путевой стрелки. Тщательно 

выметали въевшуюся грязь. 

133 



Увидев молодого и красивого проводника вагона, работницы железнодорожных 

путей прекратили работу и начали поправлять косынки. Бывший 

ловелас заулыбался и обратился к незнакомым «дамам»: 

– Девушки, мы на какой станции? 

Подружки переглянулись и несколько смутились. Павел сменил тему разговора: 

– А сегодня, наверное, будет жаркая погода. Что там синоптики обещали? 

– Жару… 

– Я хочу вас угостить прохладной минеральной водой. Не верите? У меня её 

целый вагон. 

Чувство жажды побороло неловкость и стеснение. Работницы убрали от 

стрелки красные флажки. Быстро подошли с метлами к вагону проводника, заглянули 

в просвет полуоткрытой двери и увидели ровные ряды ящиков с минералкой. 

Проводник взял пару бутылок воды и доверительно заулыбался: 

– Кстати, я – Паша. А вы? 

– Люба. 

– Света. 

Собеседник неподдельно восхитился. 

– Прекрасно! Любовь и… Светик. Светик-семицветик… 

Девчонки рассмеялись, а говорун-проводник не унимался, умело откупорил 

бутылки и вручил молодым собеседницам. 

– Не стесняйтесь, охладитесь, отдохните. 

Девчонки сделали пару глотков живительной влаги и робко пошли на контакт: 

– А вы далеко путь держите? 

– Далеко, далеко… 

Вскоре за разговорами они выпили содержимое бутылок и взглянули на ящики 

с минералкой. Но одна девушка заметила очевидный беспорядок в вагоне: 

– Ой! Сколько у вас битого стекла на полу. 

– Ой! Девушки, действительно много… 

И сразу же взял новых знакомых в оборот: 

– А вы мне не поможете? 

Через десять минут Любовь и Светик-семицветик чисто отскребли и подмели 

пол. Довольный Павел отблагодарил их за качественную уборку парой бутылок 

минералки. 

Поезд тронулся. Проводник стоял у полуоткрытого проема двери и махал рукой 

оставшимся подругам. 

134 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 

ОПЕРА 

Перестройка в СССР провалилась. 

Шишкин Павел Николаевич с особой теплотой вспоминал золотой век застоя, 

великую эпоху теневого оборота алкогольной продукции и… стеклотары. 

Экономическое положение ликеро-водочного завода с каждым днем 

ухудшалось. На рынке субъекта продавалась дешевая водка с Кавказа. Качество 

продукции не соответствовало никаким санитарно-гигиеническим 

требованиям. 

На смену эпохе теневых миллионеров пришло время цеховиков. В гаражах 

и заброшенных подвалах разливался технический спирт гидролизных 

заводов. Эффект от продажи такой продукции был ошеломляющим. Чистая 

прибыль составляла до одной тысячи процентов. 

Речи о вывозе водки местного производства в другие регионы не могло 

и быть. Данное обстоятельство оказалось Павлу на руку: он получил оче-

редное повышение в должности. Приказом директора завода его назначили на 

должность заместителя начальника сырьевого цеха. 

Новая должность была недостаточно хорошей. Павел попал в прямое подчинение 

к неуравновешенной даме неопределенного возраста. Находиться с 

Розой Анваровной в одном кабинете было невыносимо. В конце рабочей недели 

Шишкин покинул свое рабочее место в состоянии полной меланхолии. 

На новой работе проблем было выше крыши. Как всегда, требовалось решить 

две важнейшие задачи – цена и качество. Цена закупаемого спирта и его 

качество. Хороший спирт стоил дорого. Готовая продукция с уплатой всех акцизов 

имела трехкратную цену. Дешевый спирт ничего не стоил. Затраты на 

его дополнительную переработку, чаще оказывались трудоемкими и неэффективными. 

В новых экономических условиях Роза Анваровна работать не могла. Требовались 

компоненты для смягчения или частичного устранения дубильных и 

токсических примесей в спирте. Банкротство большей части заводов по производству 

необходимых химических реагентов привело к тяжелому положению 

в пищевой и перерабатывающей промышленности страны. Требовались новые 

подходы в решении сложных задач. И кажется, Павел их нашел. Спасти предприятие 

могли поставки сырья из-за рубежа. Но он не спешил с решением острых 

проблем. 

Закончились выходные дни. Павел Николаевич вовремя явился на работу, 

но начальницы в кабинете не было. На её рабочем столе зазвонил телефон. Звонили 

по межгороду. Павел схватил белую трубку и услышал голос немолодого 

мужчины. Он говорил с южным акцентом: 

– Алло! Эта сиривой? 

– Да, сырьевой цех. 

– Буд добр приглашать к телефон Роза Анваровна! 

– Её нет. Что ей передать? 

– Скази, звонил Ираклий. 

Абонент положил трубку, а через пять минут в кабинет вошла нервная начальница 

с двумя блоками сигарет «Опал». Павел уведомил ее о звонке и вышел 

из кабинета. 

Роза Анваровна судорожно схватилась за трубку телефона и стала набирать 

номер абонента. С третьей попытки ей это удалось. 

Павел стоял в коридоре за дверью и услышал следующий монолог. 

– Ираклий, привет. Дозвонилась. 

– … 

– Цистерна поступила, слили. 

– … 

– Не волнуйся, заведующая лабораторией напишет хорошие результаты 

анализов. Я дам ей сигареты. Да никто и не поймет… 

Женщина перешла на родной язык. Смысла дальнейших переговоров начальника 

сырьевого цеха с поставщиком спирта он не понял, но уяснил, что 

стал свидетелем планируемой аферы. 

Роза Анваровна быстро покинула кабинет с блоком сигарет и уверенно направилась 

в сторону лаборатории. Пашка вернулся на свое рабочее место и занял 

наблюдательный пост за шторками окна. 

С высоты второго этажа он увидел просторные помещения заводской лаборатории 

и кабинет заведующей. Шторы на окнах не были закрыты. 

Роза Анваровна зашла с коробкой в кабинет и медленно опустилась на свободный 

стул. За столом сидела заведующая лабораторией. По всей видимости, 

начался трудный разговор. Что было сказано, Павел не мог знать, только догадывался. 

Роза Анваровна открыла крышку коробки и показала содержимое заведующей. 

Та быстро закрыла крышку блока и быстро убрала его в книжный шкаф. 

135 



Женщины долго заполняли бланк экспертизы. В конце процедуры оформления 

документа заведующая расписалась и поставила штамп производственной 

лаборатории. Роза Анваровна забрала бумагу и направилась к выходу. 

Дальнейшие события развивались молниеносно. 

В кабинет ворвались неизвестные люди. Они показали присутствующим 

красные корочки. Роза Анваровна медленно осела на неостывшее место. Заведующая 

бросилась к книжному шкафу. Оперативники её опередили. Извлекли 

из шкафа блок сигарет. 

Павел взглянул на вторую коробку, стоявшую на подоконнике в его служебном 

кабинете. Решение было принято в течение двух секунд. С торца здания 

располагалась площадка с контейнерами для сбора заводского мусора. Он быстро 

открыл створки рам бокового окна и уверенно швырнул коробку в мусорный 

контейнер. В этой экстремальной ситуации опыт работы грузчиком ему 

пригодился как никогда. Достаточно опасный груз завис в воздухе над контейнером 

и глухо упал на дно. Бывший экспедитор закрыл окно, протер рукавом 

ручки шпингалетов, задернул шторки и срочно покинул помещение. Зашел в 

апартаменты главного технолога. 

Через пару минут он услышал топот людей, бегущих по коридору. Оперативники 

ворвались в пустой кабинет начальника сырьевого цеха и начали обстоятельный 

шмон. 

«Вещдок» валялся на помойке. Но никому в голову не пришла мысль заглянуть 

в мусорные контейнеры. 

Павел Николаевич сидел в кабинете технолога и с особым интересом смотрел 

по телевизору российские новости. При этом он пристально наблюдал за 

развитием захватывающих событий в родном кабинете. На полу валялись папки 

с рабочей документацией. Но оперативники искали что-то другое. Вместе 

с технологом Павла пригласили в кабинет заведующего лабораторией как 

понятых. В их присутствии из коробки извлекли толстые пачки денег. Сумма 

изъятой взятки составила сто миллионов деноминированных рублей, что было 

равно ста тысячам советских рублей. 

Павел сидел на стуле и размышлял. После получения актов экспертизы Роза 

Анваровна обычно докладывала о результатах лабораторных исследований… 

директору завода. Выходило, что вторая коробка предназначалась для шефа. 

Павел подписал протокол изъятия денег. Через три часа акция закончилась. 

Оперативники уехали с арестованными женщинами в следственный отдел прокуратуры. 

Административное здание мгновенно опустело. Специалисты разбежались. 

Павел вернулся в кабинет. На полу валялся мусор. Он взял эмалированную 

урну, собрал хлам с пола, уверенно двинулся к мусорным контейнерам, внимательно 

изучая окна опустевших кабинетов. Соленый пот тек по его лицу. Глаза 

щипало. Контора словно вымерла. Пашка подошел к контейнеру. На дне лежал 

блок сигарет. Он высыпал мусор. 

– О, черт! Уронил часы. 

Шишкин нагнулся над контейнером и с силой затолкал коробку с деньгами 

в пустую урну. Картонные стенки округлились и плотно вошли в эмалированную 

тару. Пашка щелкнул фиксатором металлического браслета. Часы легко 

сползли с запястья в ладонь. 

– Слава Богу! Нашел. 

Павел забрал урну с деньгами и вернулся в кабинет. Всю рабочую неделю 

блок лежал в коробке из-под пишущей машинки. 

А Павел Николаевич в этот день особо не печалился. Плотно покушал в столовой. 

Вернулся на рабочее место и сделал простой вывод: прокуратура поймала 

мелкую рыбешку, а крупную оставила. Хотя и директор мог попасть в 

расставленные сети. Но, вероятно, отлов «акулы» не входил в планы оператив- 

136

ников. Директору завода подарили счастливый шанс, который его уберег от 

уголовной статьи. 

Павел посмотрел на телефон. Накануне своего визита Роза Анваровна 

разговаривала с Ираклием. Её необдуманный звонок явился сигналом для 

начала операции. Несомненно, что помещение и телефонная связь находились 

на оперативном прослушивании. 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ 

УКАЗ 

Почти полгода цистерна с техническим спиртом стояла опломбированной 

на запасной железнодорожной ветке ликеро-водочного завода. Грузовладельцы 

в одночасье испарились, как пролитый на пол спирт. По решению 

республиканского суда цистерну отправили на гидролизный завод. Бывший 

начальник сырьевого цеха и заведующая заводской лабораторией были 

осуждены по серьезным статьям на большие сроки с конфискацией имущества. 

И вновь только Пашке подфартило. Приказом директора завода его назначили 

на должность начальника сырьевого цеха. 

Завод не работал, находился в полном упадке. Налоговые отчисления от 

производства водки в бюджет субъекта не поступали. Коллектив с тревогой 

ждал банкротства. А на полках магазинов стояла дешевая водка. Бесчисленные 

железнодорожные составы с водкой прибывали из других регионов России. 

Чтобы оградить пьющее население от суррогата и поддержать родного 

производителя, был издан местный указ «О борьбе с незаконным оборотом 

алкогольной продукции». 

На федеральных автомобильных трассах, железнодорожных станциях и 

в аэропортах выставили милицейские кордоны. Бутлегеров ловили круглые 

сутки. 

Технический спирт сливали тоннами… на городской свалке. Число бомжей 

в районе увеличилось. Они строили времянки. Жили в непосредственной 

близости с крайне неприятным объектом. За счет его одевались, питались… 

и пили. 

На акции уничтожения технического спирта сбегался весь многочисленный 

контингент опустившихся людей. Ковшами, ведрами и тазиками они 

черпали технический спирт из вылитой на землю лужи. Мутная жидкость 

отстаивалась быстро. Её светлая фракция разливалась в стеклянные банки 

и бутылки, а осадок применялся для растопки буржуек и для наружного 

втирания. 

Местная свалка стала выдающейся достопримечательностью. Зачастили 

международные журналисты. Они снимали сенсационные репортажи и 

фильмы. Имидж субъекта приобрел крайне негативный вид. На заседании 

правительства решили подкорректировать необдуманные действия. В указ 

ввели существенную поправку. Весь изъятый из незаконного оборота спиртосодержащий 

материал подлежал отправке на хранение… на ликеро-водочный 

завод. 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ 

ЗАГОТОВКА 

Работы у начальника сырьевого отдела прибавилось. Круглые сутки на 

склад везли изъятый из незаконного оборота технический и пищевой спирт. 

Первые машины с опломбированными цистернами, пластмассовыми бочками 

и канистрами поступали на завод под жестким конвоем оперативников 

городской милиции и прокуратуры. 

137 



Но уже к концу первой недели было сложно определить, кто являлся задержанным 

грузовладельцем, а кто сопровождающим оперативником. В кабинах 

машин сидели пьяные люди и без особого стеснения дегустировали арестованный 

спирт. 

Емкостей для хранения поступающих спиртосодержащих жидкостей на 

заводе не хватало. Для решения острой проблемы Павел Николаевич Шишкин 

выехал на спиртзавод. В течение часа он договорился об аренде пяти шестидесятитонных 

железнодорожных цистерн. В течение двух суток они поступили 

на запасную железнодорожную ветку предприятия. Процесс приемки спирта 

оживился. Длинные очереди машин с задержанным спиртом быстро растаяли. 

В понедельник на планерке директор завода поблагодарил начальника сырьевого 

цеха за хорошую организацию работы. Но данный факт никого не удивил. 

Все были ошеломлены результатами приемки спирта. 

Директор завода окинул счастливым взглядом присутствующих и зачитал 

отчет о поступлении задержанного спирта. Более десяти тонн алкогольного 

сырья в сутки принималось на хранение. По результатам анализов заводской 

лаборатории половина его соответствовала требованиям ГОСТа и СанПиНа. 

Но имелось временное препятствие в его переработке. Без официального 

оглашения приговора суда спирт не мог быть использован для производства 

алкогольной продукции. С выносом решений по задержанным партиям спирта 

суд не торопился. Грузовладельцы давили по всем направлениям. Самым уязвимым 

местом оказалось неправомерное издание местного указа «О борьбе с 

незаконным оборотом алкогольной продукции». 

Планерка закончилась. Павел Николаевич сидел с директором наедине. Самой 

неприятной была последняя информация. Левон Израилевич изрек мрачный 

прогноз: 

– Разговаривал с судьёй Конституционного суда. Звонили из Москвы. Местный 

указ отменят. Через месяц придется возвращать весь спирт владельцам. 

Павел попросил директора предоставить недельный отпуск, ссылаясь на 

легкое недомогание. Шеф дал согласие и подписал заявление. 

138 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ 

ВАЖНЫЕ ДЕЛА 

Рано утром, за час до начала работы паспортно-визовой службы, Павел приехал 

на старом «Жигуленке» на проспект Победы. В его барсетке лежал пакет 

документов: паспорт гражданина России, выписка отдела кадров, квитанция 

об оплате пошлины за срочное оформление заграничного паспорта, шесть черно-белых 

фотографий стандартного размера и плитка молочного шоколада. 

К моменту открытия учреждения на улице скопилась огромная толпа народа. 

Павел первым вошел в кабинет приемки документов от граждан. За столом 

сидела молодая женщина в военной форме в звании майора. Напротив находилось 

рабочее место её коллеги – старого капитана. Пашка взглянул на её погоны 

и почему-то подумал: «Молодая, незамужняя, а уже майор. Или фартовая, 

или передком заработала». 

Последнее предположение подтвердилось на деле. При появлении стройного 

и высокого мужчины женщина заерзала на стуле и томно улыбнулась: 

– Доброе утро. 

Пашка улыбнулся, сел на жесткий стул у рабочего стола и вытащил необходимые 

бумаги. Майорша просмотрела бланки. 

– Павел Николаевич, вы холостой? 

– Да, не женат. 

– Хорошо. Ваши документы в полном порядке. Паспорт получите в конце 

недели.

– Товарищ майор, но паспорт мне потребуется в середине недели. У меня 

срочная командировка за рубеж. 

– У нас много работы. Но я постараюсь. Позвоните мне завтра. 

– Я буду вам крайне признателен. 

Пашка записал номер телефона и вышел из кабинета. 

После посещения паспортно-визовой службы он отправился в туристическое 

агентство «Спутник». Эта старая советская контора имела огромный опыт работы 

с международными туроператорами. Но открывалась она для посещения 

поздно, в десять часов утра. 

Пашка остановил «Жигуленка» напротив гостиницы. Он сидел в салоне автомобиля 

и терпеливо ждал появления важного для него человека. 

Ровно в десять часов утра к гостинице подъехал серебристый «Мерседес». За 

рулем автомобиля сидел лысеющий блондин с пышными усами, а рядом с ним, 

на пассажирском месте, жгучая брюнетка в красном осеннем полупальто, черных 

брюках и сапожках. Блондин высадил пассажирку и стремительно умчался 

в неизвестном направлении. Павел быстро вышел из салона автомобиля и нагнал 

молодую даму у стеклянных дверей гостиницы. 

– Будьте добры, подскажите, где расположен офис туристического агентства. 

– А что вы хотели? 

– Отправиться в долгосрочный тур. 

– В каком направлении? Азия, Европа, Америка, Австралия, Африка? 

– По Юго-Восточной Азии. 

– Прекрасно. Вы обратились по адресу. Я работаю в туристическом агентстве 

и могу предоставить вам исчерпывающую информацию. 

– Великолепно! Вы мне и нужны, но сейчас у меня предстоит важная деловая 

встреча. А не могли бы вы уделить мне время в обеденный перерыв? Мы обсудим 

все возможные варианты предстоящего тура в более комфортной обстановке. 

Женщина достала из дамской сумочки визитку: 

– Звоните. 

– Благодарю. 

Ближе к обеду Павел подъехал к гостинице и позвонил по номеру, указанному 

в визитке. 

– Алло. Туристическое агентство? 

– Да. Мы вас слушаем. 

– Пригласите к телефону Ирину Николаевну. 

– Я вас слушаю. 

– О, извините, не узнал. Вас беспокоит утренний визитер. Я жду вас у входа 

в гостиницу. 

– Хорошо. Через пять минут я буду на месте. 

Пять минут пролетели, как две секунды. Ирина Николаевна явно задерживалась. 

Через полчаса она вышла из гостиницы. Павел её не узнал. На лице 

дамы был килограмм высококачественной французской «штукатурки». Аромат 

дорогой парфюмерии наполнил воздушное пространство центральной площади 

города. Идущие навстречу мужчины глубоко вдыхали возбуждающий запах 

французских духов и мгновенно стопорились на месте. 

Павел подвел даму к старенькому «Жигуленку». Но выражение лица Ирины 

Николаевны совершенно не изменилось, она безошибочно оценила клиента, 

предположив скорый отъезд заграницу. 

– Глупо покупать дорогую вещь, если она временная. 

Обедали деловые партнеры в ресторане бывшей обкомовской гостиницы. В 

течение часа они ни единым словом не обмолвились о предстоящем туре. 

К полудню они подъехали к гостинице. Павел открыл кожаную барсетку и 

достал толстую плитку молочного шоколада. Внутри фабричной упаковки лежала 

пачка американских долларов. Павел серьезно взглянул на спутницу: 

139 



– А это десерт. 

Ирина Николаевна пощупала плитку ухоженными пальцами. 

– О, какая она плотная. 

Поднесла край шоколадки к напудренному носику и глубоко вдохнула: 

– Пахнет свежей типографской краской и настоящим шоколадом. 

Дама уверенно вскрыла пальцем золотистую фольгу и увидела толстую 

стопку новеньких американских долларов. В две секунды её лакированный ноготь 

перелистал купюры. 

– О, как шоколад аппетитно пахнет! 

После профессиональной оценки презента она положила его в дамскую сумочку 

и вышла из салона автомобиля. 

140 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 

ОТСТОЙНИК 

Наступило осеннее утро. 

Павел рано приехал на «ликерку». Начальника сырьевого отдела вызвали к 

директору. 

В кабинете за столом руководителя завода сидел озабоченный Левон Израилевич. 

Он взглянул на вошедшего и предложил ему сесть. 

Наступила долгая пауза. Директор озабоченно посмотрел на начальника 

сырьевого цеха. 

– Разговаривал с судьёй. Дела наши плохи. Указ отменят. На изъятый из 

оборота спирт наложат арест. А потом, по решению суда, спирт вернут грузовладельцам. 

Шишкин внимательно смотрел на директора и молчал. Руководитель озвучил 

другую проблему: 

– Шесть цистерн спирта стоят на подъездных путях предприятия. Мешают 

проведению погрузочно-разгрузочных работ. Арендаторы ругаются. На 

станции скопились груженые вагоны. 

Павел ждал этого момента и сразу же предложил выгодный вариант: 

– Может, временно взять в аренду железнодорожную ветку у соседей и перебросить 

спирт туда? 

– Сольют, воровство начнется. 

– А мы поищем объект закрытого типа, с хорошей круглосуточной охраной. 

– Хорошо, Павел Николаевич, действуйте. 

Павел вышел из кабинета директора и отправился в отдел сбыта продукции. 

Здесь, под запись, ему выдали два ящика «Столичной» водки. Ценный груз аккуратно 

поместил в багажник своего автомобиля и срочно выехал на поиски 

закрытого объекта. 

Он ехал по улицам города до тех пор, пока его автомобиль не остановился 

на железнодорожном переезде. Маневровый локомотив производил уборку 

пустых цистерн с подъездных путей военной базы ГСМ. У открытых железных 

ворот стоял стрелок охраны. В руках он держал карабин Симонова с пристегнутым 

штыком. Забор базы был обнесен плотными рядами колючей проволоки. 

В просвете открытых ворот Павел увидел четыре железнодорожные ветки. 

Три для слива нефтепродуктов в резервуары для длительного хранения и одна 

ветка для перекачки горюче-смазочных материалов из железнодорожных цистерн 

в бензовозы. 

Павел резко развернул автомобиль и целенаправленно поехал к контрольно-пропускному 

пункту базы. Старший стрелок караула поднял трубку телефона 

и доложил начальству: 

– Товарищ капитан. На КПП подъехало гражданское лицо, начальник сырьевого 

отдела ликеро-водочного завода. Желает с вами встретиться.

Капитан отдал приказ. Стрелок вытянулся по стойке смирно и буркнул в 

трубку: 

– Слушаюсь, товарищ капитан! 

Дежурный КПП сопроводил посетителя до кабинета начальника базы. 

Капитан Бухаев оказался из бывших местных жителей. Это было на руку 

Павлу. Капитан хитро улыбнулся, встал и предложил дорогому гостю свободное 

место. 

О временной аренде железнодорожной ветки на базе гражданское лицо и 

военный командир договорились быстро. В знак особого уважения капитан 

Бухаев получил ценный подарок – ящик высококачественной водки. 

Дело завертелось. Через пару суток маневровый локомотив перекинул пять 

опломбированных цистерн со спиртом с подъездных путей ликеро-водочного 

завода на ветку топливной базы. 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ 

ПЕРВЫЙ СЛИВ 

С утра Павел Шишкин приехал на топливную базу. У ворот КПП скопилось 

большое число автоцистерн. Павел благополучно миновал военный пост и 

прошел в кабинет начальника базы ГСМ. 

Третьи сутки капитан Бухаев с работы не уходил. Отключил рабочий телефон 

и пьянствовал в своем кабинете. При появлении компаньона он хитро 

улыбнулся и невнятно пробубнил: 

– Б-б-болею, похмели-и-иться надо. 

Пашка принес последний ящик водки и поставил его на край рабочего стола. 

– Угощаю вас, товарищ командир. Но вот только приказ необходимо подписать 

на запуск наливного автотранспорта на базу. Будем сливать спирт. 

Бухаев изучил переданный список автомобильной техники и наложил резолюцию: 

«Разрешаю, капитан Бухаев». 

Пашка налил ему полстакана водки и достал банку соленых огурцов. 

– Опохмелитесь, товарищ капитан, легче станет. 

Через полчаса был готов разрешающий приказ. Ближе к обеду первая партия 

автомобилей залилась. Шесть девятитонных автоцистерн покинуло территорию 

военной базы и проследовало в восточном направлении. 

После обеда слив цистерн ускорился. К концу светового времени суток из 

ворот закрытого объекта вышло десять автоцистерн со спиртом. Наливной караван 

отправился в западном направлении. 

С жутким волнением комбинатор наблюдал за процессом заливки последней 

автоцистерны. Слив резервуаров в первый день заканчивался с опережением 

расчетного времени. Почти половина партии спирта была слита и вывезена 

с территории базы. 

Капитан Бухаев крепко спал на кожаном диване. Павел будить его не стал. 

Аккуратно поправил одеяло и тихо вышел из кабинета. 

Поздно ночью Павел бросил «Жигуленка» под окнами родительской квартиры. 

Тяжело поднялся на четвертый этаж и открыл ключом входную дверь. 

Мать не спала. Сидела в зале на диване и смотрела старое советское кино. 

Позднее появление сына её не удивило. Но она пристально взглянула на него. 

– Сынок, кушать будешь? 

– Да, мама, приготовь. 

Он вымыл руки и сел за кухонный стол. Мать поставила на подставку сковороду 

с жареной картошкой, нарезала хлеб, налила чашку чая и села рядом. 

Павел ел, а стареющая мать сиротливо смотрела на сына и тихо плакала. 

Чувствовала, что скоро расстанется с ним надолго. Ни единого слова осуждения 

или упрека она в этот вечер не произнесла. Но пояснила: 

141 



142 

– Я нашла твой заграничный паспорт с визой и авиабилет в Израиль. 

Сын положил вилку на стол. 

– Мама, не плачь, все будет хорошо. 

Мать заулыбалась: 

– Хорошо, не буду плакать. А ты кушай, сынок, кушай. 

– Спасибо, мама. Утром разбуди меня пораньше. 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ 

ПОСЛЕДНИЙ СЛИВ 

Рано утром Павел подъехал к КПП. У ворот базы стояла длинная очередь 

автомобилей с пустыми цистернами. Часть машин имела военные номера, а 

часть гражданские. 

Капитан Бухаев лично руководил запуском автомобилей. При появлении 

начальника сырьевого цеха ликеро-водочного завода он хитро улыбнулся и заявил: 

– Потеряли приказ на запуск ваших машин. 

– Товарищ майор, поищите, машины простаивают. 

Капитану понравилось, что его повысили в звании. 

– Я бы новый написал, да голова болит. 

– Заедем на территорию, зальем пару канистр. Опохмелитесь, голова просветлеет. 

Бухаев махнул рукой старшему стрелку караула. Он поднял шлагбаум, очередь 

гражданских автоцистерн медленно тронулась с места. 

Павел принес в кабинет капитана две пластмассовые канистры спирта. Бухаев 

разбавил водой полбутылки спирта, выпил первый стакан и мгновенно вырубился. 

Весь день он спал на диване. 

Поздно вечером последняя автоцистерна покинула территорию базы. Железнодорожные 

емкости стояли пустыми на подъездной ветке, а вокруг них 

бегали с канистрами «сливщики». Более полутонны спирта досталось «падальщикам» 

с военной базы ГСМ. 

Павел зашел на КПП. В помещении было тепло, топилась солдатская печурка. 

Пьяный стрелок крепко спал в обнимку с карабином на армейском топчане. 

На столе лежал засаленный журнал регистрации движения автомобильной 

техники через КПП и мятый листок заявки с визой капитана Бухаева. 

Посетитель огляделся по сторонам. Взял со стола рабочую документацию 

КПП и закинул в жаркую топку печи. 

ЭПИЛОГ 

Все эмигранты из Сибири вылетали в Израиль через аэропорт «Толмачево». 

Процедуры регистрации и досмотра Павел прошел легко. Через двое суток пересадок 

и полетов он оказался в Израиле. Но и здесь он долго не задержался. 

Используя возможность безвизового перелета в другие страны, он отправился 

в долгосрочный тур по странам Юго-Восточной Азии. Конечным пунктом 

назначения была столица Малайзии. 

Наступила долгая сибирская зима. Зимним холодным утром к подъезду 

кирпичного дома подъехал серебристый «Мерседес». За рулем автомобиля 

сидел лысеющий блондин с пышными усами, а рядом с ним, на пассажирском 

месте, жгучая брюнетка в собольей шляпке, темно-коричневой норковой шубе 

и черных сапожках. 

Ирина Николаевна медленно поднялась по серой бетонной лестнице на четвертый 

этаж и остановилась у закрытой двери сорок пятой квартиры. Кнопка 

звонка не работала. Брюнетка постучала в дверь и услышала тихий женский 

голос:

– Кто там? 

– Оператор туристического агентства. 

Щелкнули затворы замков, пожилая хозяйка квартиры открыла дверь. Туроператор 

передала заграничный паспорт и авиабилет женщине. Медленно 

спустилась вниз. 

Пашкина мать стояла на лестничной площадке и внимательно смотрела на 

уходящую даму. Ирина Николаевна ушла. Ни единым словом не обмолвилась 

она пожилой женщине о предстоящем туре в Куала-Лумпур. 

Самолет из России прилетел в Малайзию рано утром. Боинг плавно зашел 

на посадку островного аэродрома и уверенно остановился на штатной стоянке. 

Жаркий ветерок раскачивал сочные зеленые листья прибрежных пальм. Чистую 

лазурную гладь Тихого океана и дали голубого неба рассекла тонкая невидимая 

линия горизонта. 

Павел долго искал среди прилетевших туристов свою мать. Она последней 

вышла из зала досмотра в шерстяном сарафане и комнатных тапочках с огромными 

полиэтиленовыми пакетами в руках. Увидела сына и уронила свой небогатый 

скарб на зеркальный пол. Цигейковая шуба, норковая шапка и оленьи 

унты выпали из пакетов. 

– Пашенька, сынок… 

Сын обнял мать. Крупные слезы текли по её щекам. 

Из аэропорта они выехали на белом «Хамере». Заехали в первый попавшийся 

на пути бутик легкой одежды. Сын приобрел для матери два тонких платья 

экзотической окраски, дюжину футболок, бриджи, упаковку белых носков 

и кожаные босоножки. 

Две недели отдыха на острове пролетели быстро. 

Мать сидела в шезлонге у бескрайней водной глади и смотрела на красочный 

закат. Океан поглотил лучи золотистого солнца, взошла серебристая луна. 

Женщина вздохнула и посмотрела на грустящего сына. 

– Да, сынок, здесь рай, но я не останусь. Умирать поеду на родину. Там твой 

отец и брат лежат в холодной сибирской земле. И мне место рядом с ними. 

_________ 

143 


ПОЭЗия 

144 

НАЯН-НАВА 

СТИХИ 

Как сложна судьба у человека! 

Как тревожен этот жизни путь; 

Странники покорные – от века 

По земле бредём куда-нибудь. 

Как сложна судьба у человека! 

Обживая вновь края земные – 

Всё покой мечтаем обрести: 

Только они станут нам родные – 

Мы опять торопимся уйти, 

Обживая вновь края земные. 

Ты – народ, меняющий названья 

В ипостасях жизни кочевой, 

Но как трепетно хранишь преданье 

О земле загадочно-родной, – 

Мой народ, меняющий названья! 

В дальних юго-западных равнинах 

Зеленеет сочная трава, 

Всадники, клонясь на конских спинах, 

Песнь тебе поют, Наян-Нава! – 

В дальних юго-западных равнинах. 

У номадов есть такой обычай: 

Возле юрты ставить коновязь 

К юго-западу, – народ по-птичьи 

С родиной поддерживает связь. 

Знайте, люди, есть такой обычай. 

* * * 

Годы, судьбы новых поколений, – 

Время всё быстрей струится вдаль! 

Но всплывает, как из сновидений, 

Прошлых лет забытая печаль. 

Миражами проплывают люди, 

Иван БАШАНОВ

10. Заказ 212 

Дорогие сердцу имена, 

Шелест листьев шепчет: «Не забуди!», 

И опять струится тишина... 

Лунный свет по озеру, как мостик, – 

Тянется неведомо куда, 

Лодочку из просмолённых досток 

Ласково баюкает вода. 

Медленно плыву в каких-то грёзах 

По волнам несбывшихся надежд; 

Чу! И уж не волны – чьи-то слёзы! 

Ветер ласков, молчалив и свеж... 

И не ветер вовсе – это вздохи 

О нераспустившейся любви, 

Счастье! Жалкие мне крохи 

Ты бросало – «На, Иван, лови!». 

Тот цветок любви неразделённой, 

Как и росы дружбы молодой, 

Живы только в памяти бездонной, 

Там – внизу, под тёмною водой! 

И когда я к берегу спускаюсь, 

Волнами выносит с глубины 

Образы – несбыточные сны, – 

На песке темнеют, оставаясь. 

Утекает лунная дорожка. 

Всё уносит времени поток. 

Только погрустить ещё немножко 

И поднять растрёпанный цветок. 

* * * 

Член союза лириков галактики, 

Межпланетозвёздный пилигрим, – 

Новые набобчатые практики – 

Вами я, как прежде, не любим. 

Тощая котомка за плечами, 

Чистенькая старая джинса; 

Тащится фигурка оригами 

Через горы прямо – в небеса. 

Вы – я знаю – умные, и гору 

Предпочтёте лучше обойти, 

Я же – напрямик, по косогору, 

Вверх карабкаюсь по звёздному пути. 

Будут содраны коленки, локти, 

Годы лучшие на поиски уйдут 

145 

ИВАН БАШАНОВ СТИХИ

ИВАН БАШАНОВ СТИХИ 

146 

Смысла жизни, истины... 

– А мог ты 

Быть вполне благополучным тут! 

– Что там, за чертой? Незнамо поле 

В россыпях цветущих звёзд... 

– Может, нет там воли, доли, роли 

Для тебя – вот в чём вопрос! 

Сгинешь в этих «россыпях» бездонных, 

– Межпла... Как там? – звёздный наш поэт, 

Ел бы лучше утром макароны, 

А в обед – семейный винегрет! 

Широки пути у нас в долинах, – 

Пошагал размашисто прогресс. 

Ехал бы ты на машине чинно 

По горам своим... Ан нет – пешком полез! 

Можешь ты ведь и не возвратиться 

Из своих лирических дорог; 

Вот, возьмёшь – в звезду там превратишься, 

То-то будет лирикам урок! 

* * * 

Я вернулся – ваш блудный, потерянный сын; 

Столько лет я блуждал – что дожил до седин; 

Отлегли пролетевшие годы... 

Приютишь ли меня, мать-природа? 

Поклонюсь до земли безмятежным лугам, 

Все тревоги, заботы свои им отдам, 

Успокоюсь душою и телом, 

Упиваясь раздольным пределом; 

Расскажу, где я был, 

Как скитался, 

Как пропасть на чужбине боялся, – 

Но вернуться хватило мне сил. 

Вы всё те ж. 

Этот сон тополей 

Растворяется в тёплом закате; 

Вы всё те ж! 

Только я уж не тот соловей – 

Только грустно пою и некстати. 

...Этот шелест листвы 

В дуновении ветра 

Мне напомнит, как мы бесконечно близки, 

Где у самой реки 

Ствол берёзы – как белая гетра 

На зелёном ковре непримятой травы.

10* 

ЛУНЕ 

Ночная спутница, опять ты осветила 

Мой одинокий путь; полночное светило, – 

Любимица поэтов и богов, 

Владычица и звёздных берегов, 

И сумрачной земли, просторов водных, 

Эфира чистого, ветров холодных... 

По небосводу катишься во мгле, 

Свой свет рассеивая по земле. 

Твой лик порой задумчиво глядит 

На время, что неудержно бежит, 

На страсти человеческие эти, 

На всё, что происходит в лунном свете. 

_________ 

147 

ИВАН БАШАНОВ СТИХИ

ПрОЗа 

148 

ДВА РАССКАЗА 

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ 

рассказ 

Татьяна ГРИГОРЬЕВА 

Справлять сорокапятилетие Инесса Петушкова не хотела. Причин было 

много. Во-первых, настроение было паршивое. Кто-то говорит, что в сорок 

пять баба – ягодка опять. Инесса ощущала себя сухофруктом. Во-вторых, затраты 

огромные, а ей хотелось купить новые зимние сапоги. На сапоги и день 

рождения вместе денег не хватало. В-третьих, день рождения выпал на четверг, 

рабочий день, а приготовить жратву на десять человек, да еще за отсутствием 

черной икры надо корячиться и делать из ничего нечто. Переносить день 

рождения Инесса не хотела, она была ужасно суеверна. Короче, день рождения 

Инесса решила замылить, но не тут-то было. Друзья заявили, что они все 

равно придут. Единственное, что удалось Инессе выторговать, тут она стояла 

насмерть, подарок – деньги в конверте. 

Два дня Инесса ходила с тележкой на оптовый рынок, торговалась до посинения 

при покупке мяса, придирчиво выспрашивала у знатоков, какой водкой 

меньше вероятности отравиться. Два дня по вечерам готовила то, что может 

храниться. В четверг взяла отгул, а чтоб его дали в разгар июля, пришлось 

пригласить до кучи мымру-начальницу. К 19.00 стол ломился, а на Инессу было 

больно смотреть: круги под глазами, прическа – «гибель Титаника», за час до 

торжества решила подкупить хлеба, выскочила в магазин и попала под дождь, 

сломала ноготь, дезодорант «Рексона» надежно оставил пот внутри, и этот пот 

изрядно ударял в голову. 

Дождь кончился, он был кратковременным – персонально для Инессы, 

гости заявились сухие и расфуфыренные. Ленка крутила перед носом именинницы 

ногтями в стиле «Ампир и вампир», которые ей приклеили в салоне за 

смешную цену в у.е. Муж Ленки до сих пор нервно хихикает. Ирка явилась в 

том самом платье, которое так приглянулось Инессе в одном милом магазинчике, 

где цена не так кусалась и дружила с качеством, но не налезло на нее, вернее 

налезло, но было заметно, что оно именно налезло, а не надето. И наивная 

Инесса захотела, чтоб эта вещица не досталась неизвестно кому, не ушла в небытие, 

а иногда появлялась на горизонте, надетая на кого-то близкого и родного, 

и радовала Инессин взгляд. Она жестоко ошиблась – взгляд не радовался. 

Инесса оглядела накрытый стол и злорадно подумала: «Завтра ты в него точно 

не влезешь!» 

Начальница пришла с мужем, который вытягивал худосочную, как перископ, 

шею и открыто считал бутылки на столе. Придется доставать заначку. 

Тамара выспрашивала разрешение не снимать туфли, еще бы – это красное 

перламутровое остроносое чудо было явно недоступно Инессе, причем не 

из-за финансов, из-за сорок первого размера. Она как-то попросила в магази-

не померить. Продавец уныло пошла рыться в подсобку, вернулась с коробкой. 

Инесса взглянула, да, тридцать шесть не сорок один… Она замотала головой: «Я 

мерить не буду». «Нет уж, меряйте, – сказала продавец, – я за ними на верх лазила, 

хоть посмеемся». Инесса напялила туфли. «Вам надо вывеску на магазине 

сменить на «Спорт-товары», у вас лыжи продаются». 

Босая Тамара зависти уже не вызывала, деформированная стопа, собранные 

в кучу красные мозолистые пальцы… 

– Зачем ты купила себе это орудие инквизиции? – участливо спросила 

Инесса. 

– Я ей говорил, что с ее копытами надо в кедах ходить, – заржал муж Тамары. 

Селезневы порадовали, они пришли без детей. Накануне они позвонили и 

спросили: «можно мы приведем детей», «можно, – сказала Инесса, – только со 

своими стульями». 

– Ты шутишь? – захихикала Селезнева. 

– Нет, – устало сказала Инесса. 

На обоих концах провода возникло молчание. Затем Селезнева положила 

трубку рядом с аппаратом, стало смутно доноситься сдавленное шипение. Инесса 

положила трубку на рычаг. Через три минуты Селезнева перезвонила: «Нас 

прервали, так во сколько к тебе?» 

– В семь ровно. 

Селезневы пришли в 19.45. начали без них, Селезневы надулись, зато все остальные 

были страшно рады, так как вечно их ждали. Им налили по штрафной и 

усадили к окну на облезлые соседские стулья. Селезнева зацепилась за стул своими 

французско-китайскими колготками и с горя выгребла себе в тарелку все 

маринованные грибы. 

Тосты были душевные и все в стихах (теперь можно купить книгу с такими 

поздравлялками в любом киоске). Правда, иногда проскальзывали в речах 

строки о здоровье несуществующих детей и внуков, что обидно царапало по 

душе именинницы. Но тостующие заливались соловьем и вряд ли хотели обидеть, 

просто так было написано в книге, а слов из песни не выкинуть, вернее, выкинуть-то 

можно, если напрячь мозги. А зачем напрягать, не так часто удается 

расслабиться, жизнь тяжелая. Инесса сбегала с конвертом на кухню – пересчитала 

деньги, совесть у людей есть! Это придало ей сил. Она сновала туда-сюда, 

как вышколенная официантка. Пять литров охлажденного брусничного морса, 

сделанные на кипяченой воде, утекли махом, и Инесса после недолгих колебаний 

развела сироп сырой водой. Авось, водка продезинфицирует. Тем более, что 

пьют в соотношении 1:1. Подрезать, долить, добавить, унести, подтереть… 

Именинница слегка пригубляла спиртное, чтобы устоять на ногах. Но это 

стало напрягать гостей: «Не уважаешь!». Пришлось уважать. А когда за окном 

потемнело, потемнело и в глазах Инессы при виде количества грязной посуды, и 

в ее пьяную голову пришла шальная мысль. Она потрясла над головой конвертом 

и заявила: «Верну вложенную сумму тому, кто помоет посуду. Никто из вас за 

час столько не зарабатывает на своей работе. Кто хочет?» 

Наступила тишина. Первым, к вящему удивлению остальных, поднял голову 

из салата муж начальницы и сказал: «Я». Правда, тут же вернулся обратно 

в салат. Народ не понял, застолбил мужик синекуру или просто выдал неадекватную 

реакцию на возникшую вдруг тишину, поэтому молчание продлилось. 

Затем все, кроме начальницы и ее мужа, дружно сказали: «Я». Начальница безмолвствовала. 

Поведение начальницы Инессу насторожило, но потом она решила, 

что тетя просто в растерянности. Она не знает, как отнестись к событию, 

инструкций по этому поводу нет, а потом ей еще надо транспортировать домой 

относительно живое тело мужа. Так что ей левый заработок все равно не светил, 

поэтому можно изображать из себя сфинкса. 

149 

ТАТЬЯНА ГРИГОРЬЕВА ДВА РАССКАЗА

ТАТЬЯНА ГРИГОРЬЕВА ДВА РАССКАЗА 

– Мы с Васей помоем, – заявила Тамара, – мой муж самый трезвый, этот 

вон в салате мордой лежит, и то, что он первый сказал «Я», ничего не значит. 

Да и супруга его молчит. Я так думаю, начальнице не солидно мыть посуду у 

подчиненной. 

Начальница разжала зубы: «Да, мы в таком заработке не нуждаемся». 

– Ну, вот и хорошо! – сказала Тамара. 

Инесса с ужасом подумала: уволят. Но шоу продолжалось. 

Поднялась Ирина: «А я и одна помою. Зачем тебе двойную оплату за одну 

и ту же работу давать». 

Инесса фыркнула: «Щас… При организации семейного подряда сумма оплаты 

не удваивается». 

– Правильно! – завизировала начальница. 

«Не уволят», – обрадовалась Инесса. 

– А вы, женщина, молчите, – Тамара ткнула начальницу локтем в бок, та 

выронила вилку и буркнула: «Безобразие». 

Инесса подала ей чистую вилку, и начальница увлеклась лечо и больше в 

события не встревала. 

– А, кстати, с чего ты, Тамара, взяла, что твой муж самый трезвый? – вступила 

в бой Лена, – ну-ка, Вася, скажи: «Корабль лавировал, лавировал, да не 

вылавировал». 

Вася набычился и засопел. 

– Ну, и змея ты, Ленка, ты же знаешь, что он картавый, – покраснела от 

злости Тамара. 

– Может попробуем, кто кого? – предложил Ленкин муж Коля. Оба встали 

и пошли в коридор. Селезнев тоже поднялся, но жена мяукнула: «Сиди». В коридоре 

раздался звон разбитого зеркала и вопль Васи: «Ой, мои очки!». 

– Я победил по очкам, – важно сказал появившийся Коля. Тамара завизжала 

и побежала помогать мужу подняться. 

– Надеюсь, вы понимаете, что самый трезвый – я, – сказал Селезнев, – я 

не устраиваю пьяных драк и ничего не разбил. 

– И у нас трое детей и деньги нам важнее, чем другим, – добавила Селезнева. 

– Кролики наплодили двоечников, – вырвалось у Ирины. 

– Молчи, синий чулок! – заорала Селезнева, – дети – это святое. 

Ах, синий чулок! Больше бесплатно с ними заниматься не буду. И платно не 

буду! 

Лицо Ирины посветлело и похорошело, похоже, она давно искала повод дать 

«от ворот поворот» этому крольчатнику. 

– Ирочка! Ну… – опомнился Селезнев. 

– Баранки гну! Поезд ушел, рельсы разобрали, – торжествующе подытожила 

Ирина. Все, кроме Селезневых, заржали, даже муж начальницы. 

– Тихо, – Селезнев начал долбить ложкой по хрустальному бокалу и, конечно, 

добился своего – бокал разбился. 

– По сравнению с зеркалом, сущая ерунда, – подсуетилась жена. 

«Что разобьют, вычту из оплаты», – подумала Инесса. 

– Друзья, мы же цивилизованные люди, давайте кинем жребий, – предложила 

Тамара. 

Все согласились, только Ирина поставила условие: я буду тянуть дважды. 

– Это еще почему? – спросила Ленка. 

– По справедливости, я – одна, а вы все по парам, у вас шансов в два раза 

больше. 

– Одиночество – это твоя личная проблема, – ответствовала Ленка, – нас 

не грузи. 

– Как бы эта проблема не стала твоей. Коля, чуть не забыла, ты оставил у 

150

меня свои очки от солнца, на, – Ира достала из сумочки очки и протянула обалдевшему 

Ленкиному мужу. 

– Ах ты, сволочь, пойдем выйдем, – руки Ленки просто дрожали от злости, 

но из-за экстравагантных ногтей казалось, что она разминается перед решающим 

расцарапыванием лица недавней подруги. 

– Тихо, я тут решаю, – поднялась Инесса, – пусть тянет дважды. Она быстро 

навертела судьбоносных бумажек и кинула их в соломенную шляпу. В процессе 

жеребьевки шляпу слегка порвали. 

Счастливую бумажку вытащила Ленка и долго злорадно хохотала. От такой 

несправедливости судьбы остальные потеряли дар речи и начали удаляться по-английски, 

даже на «посошок» никто не пил. Селезневы не собрали в пакет остатки 

торта для детей, так и застыли с приготовленным пакетом. Бедные дети! Последней 

уходила начальница, разумная, надо сказать, женщина, пока шла разборка, 

она позвонила родственнику с машиной. Пришел молодой здоровый мужик и легко 

взвалил на себя мужа начальницы. Работа была, очевидно, не только привычной, 

но и оплачиваемой, так как парень имел довольный вид. Он подмигнул Инессе, 

уже не ждавшей сегодня дополнительных подарков, и придал ей настроения и 

храбрости. 

Закрыв дверь, она вернулась к счастливчикам: 

– Приступайте. Салаты или доедайте, или складывайте в банки. Банки сейчас 

принесу. 

Она принесла банки, включила телевизор и развалилась в кресле. По всем каналам 

шли боевики, а хотелось чего-то душевного. Душевное началось вне телевизора. 

– Так, – сказала Ленка, – я буду складывать в банки и подтаскивать, а ты, 

Коля, мой. 

– Да? Я вообще думал, что это женское дело, а я посмотрю телевизор. 

– Если ты мне завтра дашь денег на новые ногти, я буду мыть. 

– Тебе Инесса сегодня даст на новые ногти. 

– Во-первых, если ты будешь мыть посуду, то и ногти будут целы, и деньги. Вовторых, 

ногти стоят дороже. 

– А если они такие дорогие, они не должны облезть. 

– Они предназначены для светской дамы, а не для посудомойки. 

– Надо сначала правильно определить свой социальный статус, а потом приклеивать 

к себе фурнитуру. 

– Тебе любовница по статусу тоже не полагается, – закричала Ленка и бросила 

на пол стопку тарелок, которые собралась нести на кухню. Ковер мягкий, разбились 

всего три. Инесса повела глазом, из югославского сервиза, ничего, у Ленки 

такой же, вместе брали, возместит. Орать не стала, чем сразила супругов наповал. 

Ленка зашептала: «Прости, пожалуйста. Коля, Коля, пойдем на кухню». 

Какое-то время раздавалось сопение и плеск воды. Ленка бесшумно бегала за 

тарелками. Но угли тлели. Инесса приглушила звук телевизора, чтобы слышать, 

что происходит на кухне. 

– Нет, ну ты перемазался, как свинья, у тебя даже на спине пятно от винегрета! 

А хотя, чего это я переживаю? Тебе Ирка будет отстирывать! Завтра купишь 

пачку «Тайда» и в гости – совмещать приятное с полезным. 

– Ну чего ты завелась. Ты ей поверила? 

– А чего же не поверить? Она доказательство принесла. 

– Она их сперла, прихватизировала в позапрошлую субботу у нас на даче. Она 

еще сказала: «От солнца морщины, дайте мне очки», и валялась в них под черемухой. 

А потом так в них и уехала. 

– Правда? 

– Правда, правда. Я тебе давно говорил: не надо ее приваживать. А ты все: 

Иру на дачу, Иру за грибами. Получи, фашист, гранату! 

151 



– Что-то я не помню твоих предостережений. Ты всегда был ей рад, она же 

всегда с бутылкой приходит. 

– Да, но она половину стабильно отпивает. 

– А тебе половины мало, а полторы – много. Ты потом огурцы от помидоров 

не отличишь, дальтоник хренов. И я одна пластаюсь на этой даче. 

– Я исправлюсь. 

– Да, уж, извольте. 

– Леночка, ты мне вчера говорила о какой-то замшевой курточке… 

– Курточка? Ну, она такая, знаешь, пеганая, из кусков, один кусок ворсом 

наружу, другой внутрь. 

– Сколько стоит? 

– 500 у.е. 

– У-у-удачная курточка и цена – у-у-удовлетворительная. 

Когда Ленка бежала в зал за другой порцией тарелок, глаза ее блестели. Влетев 

на кухню, Ленка сказала: 

– Только, знаешь, к этой курточке надо сапожки в тон – рыжеватые и чтобы 

носы узкие-узкие… 

– Мне не нравятся узкие носы, прямо – Маленький Мук. 

Раздался грохот разбитых тарелок и вопль Коли: 

– Ты чё, дура, посуду бить из-за того, что мне не нравится узконосая 

обувь?! 

– Я не из-за обуви. Я вспомнила: ты в прошлое воскресенье на озере был в 

очках. 

– Это другие. 

– Нет не другие. Дай посмотреть. Ну, вот и надпись «Версачи», «вер» стерлось, 

и мы тебя дразнили «С-сачи». 

Звук пощечин, звон битого стекла. Колин крик: «Дура!» Дежурный Ленкин 

ответ: «Козел!», подкрепленный тремя тарелками. Далее в процесс битья тарелок 

вовлеклись оба, и Инесса побежала на кухню спасать добро: 

– Эй вы, жертвы адюльтера, дома будете бить! 

– А, пришла эксплуататорша, все из-за тебя, – размазывая тушь, завыла 

Ленка. 

– Все. Даже мировая революция, все из-за меня. Валите домой. Завтра 

привезете посуду – получите деньги. 

Назавтра вечером Коля привез коробку с посудой и хмуро спросил: – Правда, 

что куртка может стоить 500 у.е.? 

– Правда, – ответила Инесса и, протянув конверт с деньгами, добавила: 

– Тут немного, но на пуговицы хватит. 

В конце месяца Инесса неожиданно получила на работе премию. 

– За предприимчивость, – объяснила свое решение начальница. 

152 

ПОНТИЙ, ОДУМАЙСЯ! 

Диван, диван! Какой хороший диван! Мне купили диван! Но как только 

я решил его пометить, поднял хвост и поудобней поставил лапы, она сказала: 

«Понтий, не вздумай, кастрирую!» 

Ничего себе, посягнуть на святое. Страшно. Знаю, что врет, а все равно 

– страшно. Факт, врет. Она меня купила – две зарплаты отдала. Я же – британский 

короткошерстный, у меня родословная о-го-го, хозяйка по сравнению 

со мной – плебейка. Мой прадед из Лондона, а ее – из Еловки. А еще мне деньги 

за любовь дают, вернее, ей дают деньги за мою любовь. А ей денег за любовь 

не дают. Она, конечно, скажет, что она не из тех, которым дают деньги за 

любовь, гордо так скажет, вроде как те – хуже. Я это по ящику видел, там так

и говорят: жрицы продажной любви. И смотрят на них с осуждением. Это все 

от зависти. Я точно знаю, ей денег за это не дают. Ни разу не давали. А то, 

что она берет мои деньги, тут я не против, она же их, большую часть, на меня 

тратит. А как я сам возьму деньги и куда я пойду? У меня и карманов нету. Так 

что, это заявление – ритуальная пляска с копьем. Никто меня не кастрирует. 

А еще про любовь… Я недавно кино смотрел, там баба завывала над младенцем: 

«Вот она плата за мою любовь». Нам тоже один раз не деньгами дали, 

кошку дали, маленькую, хорошенькую такую, но пока ни на что не годную. Я 

ходил кругами, прикидывал, что месяца через четыре… Даже воспитывать начал 

в своем духе, подготавливать. Правда, я не представлял, кто кому деньги 

будет платить. Но вообще-то я согласен и без денег. Так я ей глупышке и пообещал. 

А хозяйка, когда сообразила, сначала хохотала, а потом строго сказала: 

«Понтий, одумайся, это же – твоя дочь». А какая, собственно, разница? Хозяйка 

понасмотрелась фильмов, там, в одном фильме двое узнали, что они отец 

и дочь постфактум, так взяли и ушли из жизни. Кто их оттуда гнал? Кошки так 

глупо никогда бы не поступили. Ну, я отстал от этой киски до утра, зачем 

нервировать хозяйку. Слюни я пускал недолго. Хозяйка ее продала. Приехала 

женщина, посмотрела киску, проверила ее документы, отдала деньги и забрала 

мою несостоявшуюся подружку. В разговоре женщина сказала, что она хочет 

стать заводчицей. Это значит, что у нее дома есть кот, и кошку купили для 

него. Везет кому-то. Понтий, одумайся… 

Понтий – это сокращенно, а полное имя – Понтий Пилат, пятый прокуратор 

Иудеи, прошу любить и жаловать, я, правда, не понимаю, что это такое 

– прокуратор Иудеи, но знаю, мужик был важный, не кто попало. А могли назвать 

Бегемотом. Хозяйка чуть с ума не сошла, пока мне имя выбирала. Ходила 

по комнате и вслух говорила: 

– Бегемот или Понтий Пилат? Бегемот или Понтий Пилат? 

А я ходил и приговаривал: 

– Только не Бегемот, только не Бегемот. 

Бегемота я видел по телевизору: страшный, жирный, стоит в грязной жиже, 

хвостом крутит – помет разбрасывает. За что, спрашивается, такое милейшее 

существо, как я, называть бегемотом? Где логика? Что за ассоциативный ряд? 

Это до сих пор для меня загадка. А так хозяйка вполне нормальное существо. 

К моей радости, обзвонив всех знакомых, она не определилась и решила выяснить, 

на какое имя я буду лучше откликаться. На «Понтия Пилата» я бежал, 

сломя голову, на «Бегемота» ухом не вел, даже если жрать звала. Понятливая 

оказалась хозяйка. А потом на выставке выяснилось, что Бегемот – не такое 

уж редкое имя. Хозяйка была рада. 

Кстати о выставках. Их проводят так редко, а это такие шикарные тусовки. 

Вернее, не такие уж они шикарные, но это единственная возможность пообщаться 

с себе подобными, узнать новости, посмотреть на кошечек. На прошлой 

выставке была такая кошечка… Шотландская вислоухая, мордочка круглая, 

как блюдце со сметаной, зовут Ежевичкой. Мы друг другу очень понравились. 

Она понравилась моей хозяйке, я понравился ее хозяйке. Мы поболтали о достоинствах 

различных кормов, у нее оказались такие же пристрастия, как и у 

меня. Я спросил, были ли у нее котята. Котят у нее еще не было. Я взволновался, 

оглянулся вокруг и шепотом пообещал ей: 

– Я возьму тебя нежно. 

– Не возьмешь. 

Ничего себе. Я от неожиданности фыркнул, вот еще цаца, а с виду такая 

киса. Хорошо, что я не успел наговорить ей с досады гадостей, потому что она 

грустно все объяснила. Оказывается, у нас разные породы, и хозяева хоть и 

сюсюкали, но котят делать нам не позволят никогда. А еще она рассказала 

ужасную историю, как кошка с соседнего балкона нагуляла на даче беспородных 

котят, так их всех потопили. Потом она показала мне клетку, где сидел 

153 



вислоухий котик, мой счастливый соперник. Средний такой котик. Я утешал 

себя, что на мой век кошек хватит, но настроение было испорчено. Злые люди. 

Я повернулся к ним задом и так просидел довольно долго. То, что мы с Ежевичкой 

были бы отличной парой, признавали даже эти двуногие лицемеры. Они 

подходили к нам и долго стояли, решая, кому же из нас отдать свой голос, некоторые 

обходили вокруг мою клетку, чтоб посмотреть мою морду. И многие 

отдавали заветный билетик хозяйке Ежевички со словами: нате, если б этот 

британский не сидел к посетителям задницей, то отдали бы ему. Каково было 

Ежевичке это выслушивать. Ее хозяйка бодро собирала билетики, иногда виновато 

улыбалась, глядя на мою хозяйку, и пожимала плечами. Моя хозяйка 

один раз развернула клетку, но фокус не удался. Хвост у меня тоже красивый. 

Факт – хвост красивый, так как второе место я все-таки получил. И заказ обслужить 

четырех кошек тоже. Подходила молоденькая девочка с беспородной 

кошкой на руках, намекала,что хочет красивых котят. Кошечка такая серенькая, 

мышастая, крестьяночка… 

Но хозяйка моя девочке на ушко что-то такое сказала, девочка вспыхнула 

и быстро от нас отошла. Дали мне за второе место какую-то медальку с бантиком 

и мешок с сухим «Вискасом». 

Кстати о «Вискасе», полей ты мне французский багет валерьянкой, меня бы 

за уши не оттащили. Валерьянку в эти корма кладут, но мало, быстро выветривается, 

а хозяйка насыпет огромную миску и рада. А надо бы помаленечку 

насыпать. Чаще, но помаленечку. Я еще рыбу люблю, но хозяйка где-то вычитала, 

что рыба котам – вредно. Может, правда, а может, это написали те, кому 

чистить рыбу неохота. Но из-за рыбы траур устраивать глупо. В мире столько 

вкусных вещей. Хозяйка на мне не экономит, но следит за разнообразием рациона, 

внедряет полезные продукты. За мной-то следит, а сама порой ест и пьет 

всякую дрянь. Я как-то залез на праздничный стол. И чему они радовались?! 

Колбасу хвалили. У них просто нюх плохой. А я мог бы быть экспертом. Так 

нет – со стола сбросили: Понтий, не пакости. А я, может, о ее здоровье хотел 

позаботиться, она же обо мне заботится. Сделала бы контрольную закупку: 

сортов двадцать колбас, но помаленечку. Я бы разобрался. Что съем, сама тоже 

может есть. Что только надкушу – гостям. К чему не притронусь – соседской 

собаке, и больше никогда не покупать. 

Кстати о собаках, нелепые существа. Имеется шерсть, хвост… Хорошо. Но 

лапы какие-то дефективные. Собаки не могут лазить по деревьям. Скажите на 

милость, зачем такие лапы, с помощью которых нельзя залезть на дерево? И 

вот этот генетический дефект сопряжен со скверным характером. Факт – сопряжен. 

Надо отдать должное, есть и полезные собаки: ездовые, поводыри и те, 

которые бандитов ловят. Но это одна собака на миллион, остальные даром съедают 

полезные продукты, которыми можно кормить кошек и гадят в детские 

песочницы. А еще они все такие разные. Возьмите сенбернара и эту собачку с 

матершинным названием «чи-хуа-хуа». И кто из них собака? Да во мне больше 

сходства с пантерой, чем у них между собой. А еще у этих животных совершенно 

аморальное сексуальное поведение. Собачьи свадьбы – это же такая 

гадость. Я не имею в виду то, что показывали по телевизору. Ну, такие костюмированные 

развлечения. Чем бы хозяева ни тешились, лишь бы кормили. Я 

имею в виду это уличное безобразие, когда одна с…, а что: она и по паспорту 

– с…, бежит впереди, а за ней куча – кавалеров с помойки. Бр-р-р. Причем, до 

этого опускаются даже домашние породистые собаки, если им удается удрать 

от хозяев. Откуда такая тяга к антисанитарии и разврату? А посмотрите, как 

они знакомятся или приветствуют друг друга при встрече?! Они нюхают друг 

друга под хвостом, вы понимаете, что там – под хвостом. Если у них отличный 

нюх, если они легко находят взрывчатку, наркоту и трюфеля, то можно 

познакомиться на вполне приличном расстоянии. Значит, им нравится этот 

запах!! Мы, кошки, существа утонченные. Кошка, даже проживающая в не- 

154

благополучной семье, не подойдет к мокрому кошачьему туалету. А мне даже 

не все французские духи моей хозяйки нравятся. Есть пара флаконов, которые 

ей подарил позапрошлый дружок… Это просто биологическое оружие. И я не 

в силах от них избавиться. Выбросить с балкона у меня не получится. Я могу 

только свалить на пол и разбить, но это глупо, провоняет вся квартира. Зато, 

какой кайф был, когда она с этим мужиком рассталась. Она пила валерьянку!! 

Причем не этот суррогат на спирту, она заваривала корешки. Она стала слегка 

рассеянной и, выпивая отвар, забывала корешки в чашке. Ночью я залезал на 

стол, аккуратно доставал лапой и грыз. А потом я катался по полу. У меня хватало 

ума не орать от восторга, когда она была дома, и меня ни разу не поймали 

за этим делом. 

Кстати, о ее мужчинах, она женщина, несомненно, красивая, и по идее, они 

должны стоять под нашими дверями в очередь и драться, и спускать друг друга 

с лесенки.Странно, но их мало. Или они тупые, или она такая привередливая. 

Вот из-за своей привередливости и страдает. Надо шире охватывать население, 

тогда найдешь что-нибудь стоящее. А так ей попадается сущее безобразие: 

кошек не любят, пахнут погано, гостинцев мне не приносят (да, я не голодаю, 

но все равно было бы приятно получить хорошую сосиску), зато, как сам сядет 

за стол, такое впечатление, что наедается впрок на неделю. Скажете, не твое 

кошачье дело. Как бы не так. Как раз – мое. У нас не проходной двор. Она 

женщина серьезная, каждого рассматривает, как потенциального мужа, следовательно, 

моего хозяина!!! Да, я гажу им в ботинки, это единственный доступный 

и безопасный способ протеста. А бить меня нельзя. В этой партизанской 

операции главное – быстро спрятаться, дождаться пока мужик уйдет, а хозяйка 

сядет, припомнит мелкие обиды от этого и других мужиков, скажет: так 

ему и надо. А когда она начнет хохотать, вот тогда самое время вылезти, подойти 

и облизать руку или ногу. Потом она пойдет звонить подруге по телефону 

и рассказывать о моей выходке. Как-то она сказала: представляешь, Маша, а 

вдруг этот кот, как в анекдоте, превратится в прекрасного принца и приедет ко 

мне на белом коне. Я и на коне?! На хрена мне конь? Его не прокормишь. 

Единственный мужик, побывавший в нашем доме, который мне понравился, 

это ветеринар. Она вызвала его на дом для меня, боялась, что в ветлечебнице я 

что-нибудь подцеплю. Хороший мужик. Он, правда, еле уловимо пах какой-то 

собакой, но все перебивал запах кошки. Штаны, особенно колени, пахли кошкой. 

А это означает, что по работе ему приходится сталкиваться с собаками, 

куда денешься, за это деньги платят, но любит он кошек, и дома у него живет 

кошка. Да, не подумайте, что я – больной. У меня заноза в лапе застряла. Он ее 

вытащил и чем-то намазал для профилактики инфекции. Грамотный мужик. 

А когда она пожаловалась ему, что я метки оставляю по квартире, и спросила, 

что с этим делать, он сказал: придется мириться, это кот-производитель. Я его 

зауважал. Ей бы заняться им вплотную, прикормить. Он, похоже, был бы не 

против. Так нет, дала денег и выпроводила, вежливо, конечно, но, тем не менее, 

выпроводила. 

Кстати, на счет меток. Я – кот-производитель. И у меня душа не на месте, 

что диван не прошел «инвентаризацию». Завтра суббота, она полы будет мыть 

и под диваном вымоет. Потом я туда залезу и помечу его снизу. Она не догадается. 

Зачем ее нервировать, нам еще жить да жить вместе. 

_________ 

155 


ПОЭЗия 

156 

НАЧАЛО МИРА 

1 

В КРАЮ ДАЛЁКОМ 

Я видел битвы спозаранку 

У обречённых городов, 

Как их штурмуют орды франков, 

Снося античность до основ. 

И сквозь громаду стрел летящих 

Я вижу словно старый сон: 

Епископ Хлодвига просящий 

О чаше в граде Суассон. 

Торговый люд идёт на сборы 

На перекрёстки всех дорог, 

И строят первые соборы 

Из камня римских городов. 

Я видел дальние закаты, 

Куда собрался паладин, 

И как блистали сталью латы, 

Сминая натиск сарацин. 

Вновь вспомнил страсбургские клятвы, 

Раздел в Вердене трех частей, 

Послушную догматам паству 

И франкских гордых королей, 

Как с папами вели боренье 

За власть над миром короли, 

И трубадуров появленье, 

Их культ возвышенной любви. 

Мне мысли дал для озаренья 

В стихах Аполлинер Гийом, 

И тайны тяжкие прозрений 

Открылись за ночным столом. 

Алексей ГЕРГЕНОВ

Внимал вершинам духа в свете, 

В тени безмолвных алтарей, 

И сны двенадцати столетий 

Мелькали как мечта о ней. 

Но кто возвёл из камня своды, 

Где выход из темницы мне? 

Когда увижу шлейф свободы 

На белом мчащемся коне? 

2 

Я знал зловещий дым пожаров, 

Указ жестокий короля, 

Но и восточные товары 

Манили пряностью в моря. 

Уже натянутые тросы 

Гудят на мачтах каравелл 

И в предвкушении матросы – 

Их шлёт в моря принц-корабел. 

Энрике ищет путь неблизкий, 

Пришёл король уж Мануэл, 

Уйдут и мавры, и мориски, 

Но найден путь для каравелл... 

Но помню тот февраль до дрожи: 

В полях под Страсбургом народ. 

Два войска вовсе не похожи – 

Германец галла не поймёт. 

Читают друг за другом клятвы 

Войскам два брата-короля... 

Как много на трехполье жатвы 

Нам даст обильная земля! 

В КРАЮ ДАЛЁКОМ... 

1 

В краю далёком, южном, дивном 

Крошатся камни колоннад 

И в изумлении наивном 

По ним ступает лангобард. 

Под синевою яркой неба 

Из камня арка под горой, 

27 октября 2008 г. 

157 

АЛЕКСЕЙ ГЕРГЕНОВ В КРАЮ ДАЛЁКОМ

АЛЕКСЕЙ ГЕРГЕНОВ В КРАЮ ДАЛЁКОМ 

158 

И безмятежная Минерва 

Хранит классический покой. 

Придут ли новые норманны 

Или набеги степняков, 

Храним весь край вокруг лимана 

Античной мудростью богов. 

Жить лангобардам и сарматам, 

Дошедшим до земли богов, 

Пришлось в Равеннском экзархате, 

Меж разорённых городов. 

И солнца ласка, моря волны – 

Потомкам помогают всем 

Слагать напевные канцоны, 

И римлян не узнать совсем. 

И смотрит дева за нарядом 

В венецианское стекло, 

Посыльный мавр с нею рядом 

Подносит белое письмо. 

Осталось прошлое в балладах: 

В них отблеск старины седой; 

И флаги в каменных громадах 

Сзывают верных вновь на бой. 

Пусть растворились лангобарды 

В Италии за долгий срок. 

Их именем зовут ломбарды, 

Где вещи ставят под залог. 

В краю, где льются серенады 

В раскрытое окно в ночи, 

Дом с двориком внутри квадратом, 

В том лангобардов есть зачин. 

2 

Исчезло племя бородатых 

Свирепых воинов давно, 

Но их потомки – средь богатых, 

Остались править все равно. 

Кровь варваров течёт недаром 

У многих графов и князей, 

На юг прогнали их авары 

С венгерских будущих степей. 

Семейства многих знатных родом 

Из тёмных сумрачных веков, 

Где рыскали германцев орды 

По землям древних городов.

Заходят овцы в бывший форум 

И щиплют травы между плит, 

Богатства ищут в виллах воры, 

Где римский их магнат хранит. 

Принявшим весть из Галилеи 

Закрылись знания веков, 

Пришельцев волны одолели 

Страну поверженных богов. 

За мир благие пусть молились, 

Шаталась их державы мощь, 

Из Рима силы уходили, 

И вскоре наступила ночь... 

Преданье сложено про тайны 

Забытых римских городов 

Забредшими туда случайно 

В руины брошенных домов. 

Узрев, как фрески бесподобны, 

Сказали о творцах былых: 

«Хотели быть богам подобны. 

Но боги покарали их!» 

И лирик лишь напишет строки 

О тех погибших городах, 

Представив южный край далёкий 

И холод в девичьих глазах, 

Когда коварством их сражённый, 

В отчаяньи он пожелал, 

Чтоб в крае том синьор влюблённый 

Её платочек подобрал. 

1-4 февраля 2009 г. 

159 

АЛЕКСЕЙ ГЕРГЕНОВ В КРАЮ ДАЛЁКОМ

ОЧЕрК, ПуБЛиЦиСтиКа 

160 

ФЕНОМЕН ИТИГЭЛОВА, 

ПОТРЯСШИЙ МИР 

В сентябре 2002 года весь цивилизованный мир был потрясен, узнав о настоящей 

сенсации, связанной с открытием феномена нетленного тела усопшего 

еще в 1927 году Хамбо Ламы (высшего иерарха буддистов России) Итигэлова. 

Буддисты Бурятии это явление назвали «эрдэни мунхэ бэе», т.е. 

«драгоценным нетленным телом». И оно незамедлительно стало культовым, 

закономерно превратившись в объект всеобщего поклонения верующих, массового 

паломничества туристов. В дни открытия доступа к нетленному телу 

Итигэлова в главном храме буддистов Бурятии – Иволгинском дацане – очереди 

желающих увидеть (а для верующих – причаститься к священному телу 

«просветленной личности») обычно напоминают длиннющие цепочки людей 

к Мавзолею Ленина в советские времена. 

Так что же это за феномен Итигэлова? Как понять «нетленное тело» вопреки 

элементарным законам живой природы? Не является ли все это хорошо 

продуманной духовной акцией? Думается, что нет. 

По единодушному мнению буддистов, феномен «нетленное тело» стал возможным 

только потому, что Хамбо Лама Итигэлов, уходя в мир иной, в подлинном 

смысле достиг высшего просветления. Но настоящий буддист должен 

быть абсолютно чист помыслами и действиями еще при жизни. Только тогда 

открывается путь к высшему просветлению. 

Поэтому Д.Д. Итигэлов, как истинный буддист, смысл земной жизни, ее 

главное богатство не только видел, не только понимал, но и, прежде всего, выражал 

в беспрестанном совершенствовании через благодеяния, через осуществление 

чистых и добрых намерений. Причем это особое богатство он начал 

формировать в себе еще с молодых лет, благодаря, по его признанию, «раннему 

накоплению благодеяний». И не удивительно то, что произошло с Итигэловым. 

Ведь вся его земная жизнь протянулась бесконечной цепочкой высоконравственных, 

благородных деяний, была наполнена постоянным проявлением 

глубокого сострадания к людям независимо от веры. 

В своем послании к верующему народу Д.Д. Итигэлов призывал: «…Будьте 

чистыми среди моря грязи в опасное и смутное время. Пусть пять светлых и 

добрых устремлений ваших не будут тронуты инеем или градом! Этими словами 

довожу Учение (имеется в виду буддийское – В.А.) для напоминания и 

сохранения. Нашедшего человеческую драгоценную свободу – трудно найти! 

Встретившего Драгоценное Учение Будды – трудно встретить! …Бесстрастно 

изучив земную жизнь, начинайте с сегодняшнего дня Практику Десяти Благих 

деяний – незамедлительно!!!» (отрывок из послания Д.Д. Итигэлова, переведенного 

ХХIV Хамбо Ламой Дамбой Аюшеевым – В.А.). 

Буддийский священнослужитель Даша Доржо Итигэлов родился в 1852 

году. Оставшись еще в раннем возрасте сиротой, он воспитывался у зажиточного 

по тем временам Надмита Батуева в местности Оронгой (ныне – Иволгинский 

район РБ). 

Достигнув 16 лет, он отправился на учебу в Анинский дацан (буддийский 

храм) Хоринской степной думы (ныне – Хоринский район РБ). В те годы 

этот дацан являлся одним из самых известных в Забайкалье по уровню образованности 

своих лам-священнослужителей. Там Даша Доржо Итигэлов провел 

около 20 лет, изучая санскрит, тибетский язык, логику, философию. Свои 

знания в области буддийских наук он далее совершенствовал в Цугольском и 

Агинском дацанах (ныне – Забайкальский край), затем служил в Тамчинском 

дацане (ныне расположен в селе Гусиное Озеро Селенгинского района РБ).

В этот период успешно защитился на звание габжи-ламы, что по нынешним 

меркам соответствует ученой степени кандидата философских наук. Вернувшись 

в Янгажинский дацан в местности Оронгой, Даша Доржо Итигэлов стал 

штатным буддийским философом. Надо отметить, что занять это место было 

очень трудно и почетно по тем временам, потому что штатные ламы, как правило, 

состояли на государственном обеспечении Российской империи. 

В 1904 году Д.Д. Итигэлов назначается ширээтуем (настоятелем) Янгажинского 

дацана. 24 марта 1911 года его выдвинули в число десяти кандидатов 

на пост Пандито Хамбо Ламы – главы буддистов Восточной Сибири, 

фактически приравненного тогда к статусу высшего буддийского иерарха всей 

России. Грамотой от 11 апреля 1911года Иркутского губернатора он был утвержден 

в статусе ХII Пандито Хамбо Ламы, в звании Верховного главы всех 

буддийских монастырей (дацанов) Российской империи. 

Будучи еще Хамбо Ламой, Д.Д. Итигэлов был признан перерожденцем I 

Хамбо Ламы Дамба Даржа Заяева. Находясь на этом посту, он прилагал большие 

усилия для развертывания силами лам духовно-просветительской деятельности 

в среде мирян, особенно в деле издания религиозной и светской литературы. 

В нем тогда с особой силой проявился культ нравственной чистоты, 

милосердия, заботы обо всех верующих независимо от религиозно-конфессиональной 

принадлежности. 

За свою работу, а также за патриотизм и верное служение Отчизне неоднократно 

награждался медалями от российского правительства и губернатора 

Восточной Сибири. В подтверждение сказанного можно привести некоторые 

факты из его биографии. В годы Первой мировой войны Хамбо Лама Итигэлов 

выступил одним из главных инициаторов и организаторов «Общебурятского 

общества», которое активно занималось сбором денег на нужды воюющих на 

фронте российских солдат и офицеров и раненых в госпиталях и лазаретах. 

Уже к концу 1915 года верующими бурятами, представителями буддийского 

духовенства и национальной интеллигенции было пожертвовано 150.000 рублей. 

На эти деньги «Общебурятское общество» содержало 21 койку на кавказском 

театре войны, лазарет в 30 коек в Петрограде, несколько коек в лазарете 

на Западном фронте. Также после посещения в начале 1915 года всех дацанов 

Хамбо Лама Итигэлов распорядился срочно организовать сбор средств на 

приобретение товаров повседневной потребности для воюющих на фронте и 

лежащих в госпиталях и лазаретах наших солдат и офицеров. Эти товары солдаты 

и офицеры получили к Пасхе. Кроме того, в прифронтовые госпитали и 

походные лазареты по распоряжению Д.Д. Итигэлова в целях оказания помощи 

и лечения раненых были направлены эмчи-ламы (лекари) во главе с Кенсур 

Хамбо Ламой Иролтуевым. Кстати, все ламы-лекари прошли войну без потерь 

и вернулись в свои дацаны. 

В биографии Д.Д. Итигэлова важное место занимает 1913-й год. В указанном 

году он участвовал по специальному приглашению в праздновании 300-летия 

Дома Романовых и в освящении буддийского храма в столице Российской 

империи г. Санкт-Петербурге, где произнес поздравительную речь от имени 

не только верующих, но и всех светских бурят. Николай II тогда лично наградил 

Доржо Итигэлова орденом. 

Кстати, инициатор строительства этого храма, известный буддийский деятель 

России Агван Доржиев являлся ближайшим сподвижником и соратником 

Хамбо Ламы Даша Доржо Итигэлова. Хамбо Лама Итигэлов глубоко уважал 

и ценил его за многолетнюю титаническую деятельность, направленную 

на сближение России с Тибетом. Ведь именно Агван Доржиев, будучи в Лхасе, 

при дворе Далай Ламы ХIII Тубден Чжамцо в качестве его духовного наставника, 

сумел сыграть важную роль в конце ХIХ – начале ХХ вв. в деле постепенной 

и последовательной переориентации во внешней политике правительства 

Тибета на Север, на Российскую империю. В этот период, по мере углубления 

общего кризиса Цинской империи ее реальная власть в Тибете донельзя ослабла, 

поэтому власть в этой высокогорной стране фактически перешла в руки 

правительства Далай Ламы и его органов на местах. Ярким свидетельством 

такой ситуации явилось то, что Цинский Китай оказался даже не способным 

11. Заказ 212 

161 

ВЛАДИМИР АНТОНОВ ФЕНОМЕН ИТИГЭЛОВА, ПОТРЯСШИЙ МИР

ВЛАДИМИР АНТОНОВ ФЕНОМЕН ИТИГЭЛОВА, ПОТРЯСШИЙ МИР 

хоть как-то противостоять английской экспансии Тибета в 1904 году. В 

результате и, прежде всего, в целях безопасности Далай Лама вынужден 

был покинуть Лхасу и перебраться почти на три года в столицу Монголии 

– в Ургу. За это время Далай Лама по настоянию и с непременным участием 

Агвана Доржиева имел ряд встреч с официальными представителями 

правительства России (ранее А. Доржиев в ранге дипломатического 

представителя Далай Ламы с идеей сближения с Тибетом выезжал в Россию, 

вел переговоры с российскими министрами, принимался российским 

государем Николаем II). Курс на сотрудничество и сближение с Тибетом 

всячески приветствовался российской стороной как в Санкт-Петербурге, 

так и в Урге. Но процесс, увы, дальше слов никак не продвигался. В итоге, 

думается, уникальный шанс на получение реального патроната над Тибетом 

со стороны Российской империи был упущен. 

Агван Доржиев во время пребывания в Санкт-Петербурге в качестве 

полномочного представителя Далай Ламы вдохновился чрезвычайно плодотворной 

идеей – идеей строительства первого буддийского храма в столице 

России. Храм должен был, в его понимании, не только служить делу 

познания и упрочения великого учения Будды, но и стать воротами Тибета 

для подданных российского государства. И это ему блестяще удалось осуществить. 

По воспоминаниям английского ученого-ориенталиста Джона 

Спеллинга, Агван Доржиев так повел свою конфиденциальную беседу в 

Царском Селе с Его Императорским Величеством, что «его обаяние и сила 

убеждения позволили получить высочайшее соизволение разрешить строительство 

буддийского храма в столице империи» 1 . 

Однако оба великих сподвижника неодинаково встретили весть об Октябрьской 

революции. Агван Доржиев воспринял ее с большими надеждами, 

тогда как Д.Д. Итигэлов к этой вести отнесся с недоверием и опасением. 

Д.Д. Итигэлов с поста Хамбо Ламы ушел в конце 1917 года «по мотивам 

болезни», но многие его современники, особенно ламы, считали, что 

он добровольно оставил должность высшего иерарха буддистов России, 

потому что обладал божественным даром предвидения, т.е. он предвидел 

грядущие трагические события в российском государстве. Об особом 

даре предвидения свидетельствует и факт его встречи в 1921 г. с Агваном 

Доржиевым, только вернувшимся из Монголии. Итигэлов предупредил 

Доржиева о грядущей опасности: «Зря Вы сюда вернулись. Лучше бы 

Вы остались за границей. Наступят тяжелые годы, когда начнутся аресты 

лам. Попадете к ним в руки – живым они Вас не оставят». Агван Доржиев 

(арестован в ноябре 1937 года и погиб в феврале 1938 года в сталинских 

застенках) в ответ спросил Д.Д. Итигэлова: «А ты почему не уезжаешь за 

границу?». На это он среагировал очень спокойно: «Меня они не успеют 

взять». 

После ухода с поста Хамбо Ламы Д.Д. Итигэлов в 1918 году вернулся 

простым ламой в Янгажинский дацан, в котором как раз ранее был ширээтуем 

(настоятелем). До этого он принял активное участие в работе Всебурятского 

съезда, проходившего в Гусиноозерском дацане в июле 1917 

года. По предложению Д.Д. Итигэлова съезд рассмотрел и утвердил новое 

«Положение о ламаистском духовенстве Восточной Сибири». Тем не менее, 

в дальнейшем, будучи простым ламой, он приложил немало усилий для 

предотвращения погромов и ограблений дацанов в переломные 20-е годы. 

А их, увы, в те революционные годы происходило немало. 

Умер Д.Д. Итигэлов в 1927 году. Как истинный буддист-практик, перед 

смертью он дал последние наставления своим ученикам и попросил их 

начать читать «Хуга Намши», специальную молитву-благопожелание для 

умершего. Ученики, естественно, не осмелились читать ее в присутствии 

живого учителя. Тогда Д.Д. Итигэлов начал сам читать эту молитву, которую 

постепенно подхватили его ученики. Читая и одновременно войдя в 

состояние медитации на «Ясный Свет Ума», т.е. достигнув высшего просветления, 

он ушел из этой жизни. 

162

Перед тем как уйти в нирвану, Д.Д. Итигэлов завещал строго своим ученикам 

навестить и посмотреть его тело через 30 лет, затем через 75 лет поднять 

его из-под земли. 

В позе лотоса, в которой Д.Д.Итигэлов находился, уходя из этого мира, 

его тело было помещено в саркофаг и похоронено в бумхане (своеобразный 

аналог мини-мавзолея) в местности Хухэ-Зурхэн, что означает в переводе 

«голубое сердце» (ныне – Иволгинский район РБ). Она считалась святым 

местом, где традиционно хоронили знаменитых лам. 

Но тело Д.Д. Итигэлова буддийские священнослужители выкопали через 

28 лет (1955 г.), т.е. на два года раньше, чем он завещал. Удостоверившись в 

том, что с телом все обстоит нормально, в соответствии с завещанием Д.Д. 

Итигэлова его обратно закопали. В следующий раз монахи извлекли тело 

Хамбо Ламы на свет в 1973 г., но уже по собственной воле. Но и через 46 лет 

его тело осталось неизменным. В 2002 году подошел срок исполнить последний 

завет великого ламы, т.е. выкопать его окончательно через 75 лет после 

смерти. К этой дате ламы Иволгинского дацана под непосредственным руководством 

ХХIV (т.е. нынешнего) Хамбо Ламы Дамбы Аюшеева провели 

соответствующую подготовительную работу духовного и организационного 

плана. Здесь следует отметить большую инициативную деятельность 

ректора Буддийского университета «Даши Чойнхорлин» имени Д.Д. Заяева 

Ганжур-ламы, ширээтуя Иволгинского дацана Дагба-ламы и других ведущих 

лам дацана. 

И вот 11 сентября 2002 года по официальному разрешению Хамбо Ламы 

Дамбы Аюшеева и в целом с одобрения Буддийской Традиционной Сангхи 

России тело Д.Д. Итигэлова было поднято, затем со всеми необходимыми 

обрядами перевезено в Иволгинский дацан и помещено в сидячем положении 

(в позе лотоса, как было изначально)в стеклянный саркофаг. За 75 лет 

его не тронул тлен. 

В этой связи необходимо подчеркнуть, что 75 и 12 – знаковые числа в 

биографии Хамбо Ламы Итигэлова. Перерожденец I Хамбо Ламы Дамба 

Даржа Заяева, прожившего ровно 75 лет, Даша Доржо Итигэлов родился 

через 75 лет после его смерти и стал ХII Хамбо Ламой. Он также прожил 

75 лет, а еще через 75 лет при ХХIV Хамбо Ламе Дамбе Аюшееве (т.е по 

прошествии сроков двенадцати Хамбо Лам) нетленное тело Хамбо Ламы 

Итигэлова было извлечено из-под земли. Кроме того, значительная часть 

историков-монголоведов считает, что Чингисхан прожил ровно 75 лет 

(1152-1227). Тогда вырисовывается еще одна удивительная числовая закономерность: 

Хамбо Лама Итигэлов появился на свет ровно через 700 лет 

после рождения Тэмуджина и умер, следовательно, через те же 700 лет после 

смерти великого монгольского хана. 

Но не только указанные выше числа символичны для биографии Итигэлова. 

Имя (двойное) и фамилия ХII Хамбо Ламы также имеют глубоко 

знаковый характер. Даша в переводе с тибетского означает счастье, благоденствие, 

процветание, а Доржо – алмаз, а вместе взятые имеют необычное 

значение – счастливый алмаз. Итигэлов, точнее говоря, Итигэл, Этигэл 

с бурятского языка переводится как вера. И действительно, Итигэлов не 

только при жизни, но и после нее, вернувшись в постжизненном пространстве 

в виде своего нетленного тела, олицетворяет собой великую веру, непреходящую 

нравственную ценность благоденствия, счастья, драгоценную 

вечность алмаза. 

С точки зрения науки буквально все, что связано с телом ХII Пандито 

Хамбо Ламы Д.Д. Итигэлова, поражает. Нетронутый тленом Хамбо Лама 

Итигэлов внешне узнаваем, у него сохранились на месте нос, уши, глаза 

(они закрыты), пальцы рук. У него гнутся суставы, включая самые мелкие 

на пальцах. Хорошо сохранились зубы, волосы, ресницы, брови. 

Белковый состав тканей Хамбо Ламы соответствует белковому составу 

тканей, взятых от живого мужчины. Внутренние органы целы. Согласно 

двум актам судмедэкспертизы, никаких следов бальзамирования на теле не 

обнаружено. Состояние летаргического сна исследовавшие его ученые так- 

11* 

163 

ВЛАДИМИР АНТОНОВ ФЕНОМЕН ИТИГЭЛОВА, ПОТРЯСШИЙ МИР

ВЛАДИМИР АНТОНОВ ФЕНОМЕН ИТИГЭЛОВА, ПОТРЯСШИЙ МИР 

же исключают и свидетельствуют, что тело Хамбо Ламы Д.Д. Итигэлова 

производит впечатление тела живого человека… 

Но то, что от нетленного тела Хамбо Ламы Итигэлова исходит какая-то 

положительная энергия, несомненно. По признанию главного хранителя тела 

Итигэлова ламы Иволгинского дацана, он ежедневно чувствует особую энергетику, 

излучаемую учителем, т.е. Итигэловым. То же самое подтверждают 

посетители дацана во время открытия доступа к нетленному телу Итигэлова 

(а такая возможность верующим предоставляется лишь несколько раз 

в году, во время крупных буддийских праздников), хотя здесь вполне можно 

допустить элемент самовнушения. Тем не менее, в феномене нетленного 

тела есть что-то такое, что сокрыто и недоступно для человеческого чувственного 

познания, для разумного осмысления и понимания, что составляет 

область трансцендентного. 

В том, что от прикосновения (мысленного и телесного) к нетленному 

телу Итигэлова можно получить действительно какой-то позитивный импульс, 

своеобразным образом удостоверился и автор данной статьи, которому 

по роду работы, т.е. как советнику Президента Республики Бурятия по 

религиозно-конфессиональным вопросам не один раз доводилось во время 

посещения Иволгинского дацана поклоняться ему. Каждый раз после такого 

поклонения внутренне ощущалось трудно выразимое в словах духовноментальное 

очищение: заметно улучшалось настроение, повышался тонус, 

мысли становились светлыми, чистыми, сразу же хотелось сотворить что-то 

доброе, хорошее… 

Большинство современных ученых по поводу феномена Итигэлова 

склонно считать, что он необъясним с точки зрения рациональной науки. 

Это нечто иррациональное, сверхчувственное, находящееся по ту сторону 

разума. И в самом деле, феномен Итигэлова пока вообще (особенно – с 

позиции здравого смысла) не имеет объяснения: его целесообразнее причислить 

к тем явлениям в мире, которые недоступны естественному человеческому 

пониманию. 

Поэтому феномен Итигэлова, думается, следует интерпретировать в 

контексте его самореализации неким альтернативным способом, актуализируемым 

как раз в сфере вненаучного знания. Но это – особая сфера человеческого 

знания. Сфера, не только выходящая за границы науки, но и 

имеющая очень мало общего с обыденным познанием. «И тут, – по правомерному 

утверждению известного русского философа с ярко выраженным 

теософским уклоном Петра Успенского (первая половина ХХ столетия), 

– мы сталкиваемся с очень важным фактом. Человек не знает самого себя. 

Он не знает своих пределов и собственных возможностей. Он не знает даже 

всей глубины своего незнания» 2 . 

Мысли русского философа удивительным образом перекликаются с тем, 

что произошло с Д.Д. Итигэловым после его земной жизни. Феномен нетленного 

тела Итигэлова позволяет иначе, без былого скепсиса и иронии, с 

большим пониманием посмотреть на то, что в свое время утверждал П.Д. 

Успенский. Он вполне оправданно говорил в одной из своих лекций: «…нам 

необходимо понять, что по ходу развития человек должен стать другим существом, 

и нам следует научиться и постичь, в каком смысле и в каком направлении 

человек должен становиться другим существом. 

…Это может показаться странным, но мы должны осознать, что оно… 

становится все более редким. Естественно, эти утверждения рождают множество 

вопросов. Что значит превращение в другое существо по ходу эволюции? 

Что значит другое существо? Какие внутренние качества или черты 

могут развиться в человеке и как это достижимо? Почему не все люди 

могут развиться и стать другими существами? Почему такая несправедливость?» 

3 . 

Отвечая на эти вопросы, П.Д.Успенский подчеркивал: «Главная идея состоит 

в том, что для становления другим существом человек должен очень 

желать этого на протяжении длительного времени. Преходящее или случайное 

желание, опирающееся на неудовлетворенность внешними условиями, 

164

не дает достаточного импульса. Эволюция человека зависит от понимания 

им того, что он может получить и что он должен ради этого отдать. 

…Истина заключается в том факте, что перед обретением каких бы то ни 

было новых способностей или сил, неизвестных человеку и отсутствующих 

у него, он должен обрести те способности и силы, каковыми он также не 

обладает…» 4 . 

Феномен нетленного тела Итигэлова, если рассуждать в строгом следовании 

понятиям и идеям Успенского, действительно является «превращенным 

другим существом». Но как это интерпретировать с позиции «рацио», понять 

с точки зрения науки? Как адекватно осмыслить его в свете современной 

философии? Вопросы остаются открытыми. 

Видимо, феномен Итигэлова – по-особому одухотворенная телесность. Но 

что значит «по-особому одухотворенное состояние» и почему данное явление 

способно обусловливать факт «нетленности тела»? Этого, увы, на сегодня 

никто не может объяснить по существу вопроса. 

Тем не менее, явление, связанное с фактом «нетленности тела» Итигэлова, 

всегда выносится в центр внимания в системе обучения (на соответствующих 

занятиях) студентов Буддийского университета «Даши Чойнхорлин» 

имени Д.Д. Заяева при Иволгинском дацане. Этот феномен в последние годы 

нередко становится предметом оживленной полемики в светских учебных заведениях 

республики – в университетах Бурятии. В частности, его – явление 

«нетленности» с самых различных позиций и точек зрения стали обсуждать 

на семинарских занятиях по таким курсам как «Философия естествознания», 

«Теоретическая и социальная философия», «Культурология», «Социология», 

«Философия религии», «Религиоведение», во время рассмотрения проблем 

взаимоотношения биологического и социального, вопросов, затрагивающих 

стороны человеческого существования, жизни и смерти и т.д. То же самое происходит 

и на научно-философских диспутах во время проведения вузовских 

методологических семинаров. 

Феномен нетленного тела Итигэлова подобно зашифрованному символу 

пока не раскрыл людям свою уникальную тайну. Дело за будущим. За каким 

именно – далеким или близким, покажет время. И тут, по всей вероятности, 

никак не обойтись без объединенных и заинтересованных усилий ученых, философов 

и теологов. 

1Цит. по: Выдающиеся деятели – выходцы из хори-бурят. Улан-Удэ. 2002. 

С. 39. 

2 Успенский П.Д. Психология возможной эволюции человека//Заблуждающийся 

разум? Многообразие вненаучного знания. М. Изд-во полит.лит-ры. 

1990. С. 392. 

3 Там же. С. 390. 

4Там же. С. 391. 

Владимир АНТОНОВ, 

доктор философских наук, профессор, 

заслуженный деятель науки Российской Федерации 

165 

ФЕНОМЕН ИТИГЭЛОВА, ПОТРЯСШИЙ МИР

КритиКа, ЛитЕратурОВЕдЕНиЕ 

166 

ЭЛЕМЕНТЫ МИФОЛОГИИ 

В БУРЯТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 

Под мировоззрением мы понимаем систему наиболее общих представлений о 

мире в целом и месте человека в мире: систему принципов, взглядов, ценностей, 

идеалов и убеждений, определяющих отношение человека к действительности, 

общее понимание им мира, его жизненную позицию. 

Многие исследователи мировоззрение рассматривают на двух уровнях: первый 

– художественное, религиозное, духовное освоение мира, второй – логически 

связанная система понятий и категорий. Первый уровень – это мировоззрение, 

выраженное в несловесных образах: в музыке, живописи, скульптуре и архитектуре, 

и в словесных – в литературе. Второй уровень мировоззрения – словеснознаковый. 

Итак, к мировоззрению имеют отношение как искусство и литература, мифология 

и религия, так и философия [1, с. 39-40]. В задачу статьи входит рассмотрение 

влияния бурятской мифологии на бурятскую литературу. 

Бурятская мифология, мифопоэтические и мифоэпические традиции бурятмонголов 

явились основой бурятской художественной литературы, о чем свидетельствуют 

ее первые крупные произведения: повесть Ц. Дона «Хиртэhэн пара» 

(«Затмение луны»), которая является первой в этом жанре, первые романы Ж. Тумунова 

«Нойрhоо hэриhэн тала» («Степь проснулась») и Х. Намсараева «Yурэй 

толон» («На утренней заре»), пьеса Н. Балдано «Дулэн» («Пламя»), постановкой 

которой был открыт первый сезон Бурятского драматического театра. Бытующие 

в мифах и фольклоре бурят святыни – Луна, Солнце и Огонь стали художественными 

символами рождающейся литературы. Особенно ярко это проявилось в 

повести Ц. Дона «Затмение луны». Обратимся к Э.Б. Тайлору: «Если коснуться 

ближе распространенных по всему миру мифов о солнце, луне и звездах, то окажется, 

что правильность и единообразие процессов человеческого воображения, 

прежде всего, выражается в поверьях, относящихся к затмениям. Всем известно, 

что эти явления, служащие теперь для нас неоспоримыми примерами точности 

законов природы, на более низких ступенях цивилизации представляются олицетворением 

сверхъестественного бедствия» [2, с. 158-160]. 

У бурят существует миф о поглощающем солнце или луну Рахе, видимо, пришедший 

из Индии еще в добуддийское время. Буряты поднимали шум, грозя 

Рахе, чтобы он отпустил солнце или луну. Темно-кровавый цвет луны при затмении 

объясняли кровью на ее терзаемом теле. 

Позже, в буддийское время, в храмах совершались богослужения, люди в юртах 

возжигали зула-лампады перед божницей, читали мантры. Затмение солнца 

после восхода считали плохим предзнаменованием для детей, в полдень – для людей 

среднего возраста, а перед заходом солнца – для старых. 

Затмение солнца и луны на древнего человека не только действовало тягостно, 

но и приводило его к обобщающим выводам о борьбе тьмы и света, зла и добра. 

В «Затмении луны» повествуется о ломке привычного уклада жизни в результате 

коллективизации сельского хозяйства в стране. Уже в то время, когда жизнь 

человека и общества рассматривалась с позиций классовой борьбы, писатель смог 

отобразить драматические события в бурятском улусе художественно верно, возвысив 

до философского уровня понятия добра и зла. Герой повести Радна не стал 

совершать плохих поступков во время затмения луны. Так древний миф обретает

новые грани: от мифологическо-религиозного до общественно-социального, уже 

утверждая победу добра над злом, отводя от человека злые побуждения, очищая 

его душу. 

В романах «Степь проснулась» и «На утренней заре» главенствует художественный 

символ солнце – победа света над тьмой. Но в самом тексте романов эти 

символы-образы не обыгрываются художественно. Они присутствуют незримо 

для достижения сверхзадачи произведений. 

Мифологические мотивы присутствуют в бурятской литературе и в романах 

70-х годов прошлого столетия: «Хун шубуун» («Мать-лебедица») Ц. Галанова, 

«Гал могой жэл» («Год огненной змеи») Ц.-Ж. Жимбиева. В первом подразумевается 

мифическая прародительница хоринских бурят, во втором – мифологическо-религиозное 

представление о годе огненной змеи (из восточного календаря), 

также его можно отнести к мифам о животных. 

Назвав произведения широко известными, доступными народу мифологическими 

понятиями, авторы сумели сконцентрировать внимание на идейном смысле. 

То же надо сказать о пьесе Н. Балдано «Пламя», в которой огонь-пламя упоминается 

лишь один раз – в последней реплике. У Н. Балдано «огонь-пламя» имеет 

очистительное значение, это пламя революции, уничтожающее несправедливости 

прошлого, это огонь новой народной жизни. «К огню, как к очистителю, монголы 

прибегали очень часто, – писал Д. Банзаров. – ... Богиня огня у монголов Ут... Богиня 

Ут почиталась подательницею счастья и богатства, но отличительное свойство 

ее – чистота, могущество очищать, сообщать свою чистоту» [3, с. 72, 74]. 

Использование мифологических мотивов в современной бурятской литературе 

обретает все более разнообразный характер, особенно в поэзии. 

Сборники стихотворений Б. Сыренова «Тэнгэриин мандал» («Небесный 

свод»), Г. Базаржаповой «Дыхание Хангая», изданные на границе ХХ-ХХI веков, 

являются тому подтверждением. Чуть ранее был издан сборник стихов Ч.-Р. Намжилова 

«Арбан табанай пара» («Полнолуние»). Авторы, назвав сборники обобщающими 

мифологическими понятиями, придают им философское звучание в 

целом. 

У А. Ангархаева есть пьеса «Полнолуние» и сборник повестей «Орой сагаан 

одон» («Звезда над головой»), роман-трилогия «Небо и Земля». 

Так бурятская литература в своем развитии приходит к философским размышлениям, 

к новым художественно-изобразительным парадигмам, которые 

позволяют глубже и шире показать внутренний мир человека, его мировоззрение 

и философию на основе картины мира, представляющей в первую очередь небо и 

землю, космос в широком смысле. По А. Чанышеву, мифологическое мировоззрение 

перешло к философии, а картина мира – основа мировоззрения народа [1, с. 

20]. 

Вся эта цепочка: картина мира – мировоззрение – философия (высший тип 

мировоззрения) ярко отражена в представлении «неба» и «земли», о происхождении 

их и космоса, также в представлении о мироздании в целом. 

Небесный свод у Б. Сыренова – это поэтическое представление о небе, а также 

о мироздании. Хангай у Г. Базаржаповой – это земля (хотя чаще под хангаем 

у бурят понимается тайга и горы). Звезда у А. Ангархаева, – как и у Б. Сыренова, 

небесный свод, – понятие космического порядка. В романе-трилогии «Небо и 

Земля» небо и земля – не только космические понятия, а пространственно-временная, 

поэтико-философская субстанция для раскрытия и исторических причин 

развития человеческого общества, и побудительных жизненных мотивов как 

у исторических лиц, так и у нашего современника. 

Так бурятская литература, на первом этапе своего развития явно тяготеющая 

к фольклору и мифологии, выходит на более высокую ступень художественно-философского 

восприятия мира. 

Сегодня мы совершенно на другом художественно-образном восприятии прочитываем 

улигерно-эпические строки. Например, эпизод из «Гэсэра» о рождении 

неба и земли. 

167 

ДОРЖИ АНГАРХАЕВ ЭЛЕМЕНТЫ МИФОЛОГИИ В БУРЯТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

ДОРЖИ АНГАРХАЕВ ЭЛЕМЕНТЫ МИФОЛОГИИ В БУРЯТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 

168 

А земля наша, твердая, крепкая, 

Мелкой пылью вокруг витала, 

Вот когда это было... 

(Перевод В.Солоухина) [4, с. 16] 

Значит, небо – туман, мгла, а земля – в одном варианте пыльная мгла, в другом 

– водица, лужица, не было ни солнца, ни луны, ни звезд, ни воздуха, ни света. 

Данное описание соответствует теории «единого холодного газопылевого облака» 

– первоначала наших галактик, современная планетная космогония. Эта 

«пунктирная» связь мифологического неба и земли с современным научным космогоническим 

воззрением побуждает к внимательному прочтению мифов при наших 

современных научных и культурных знаниях. 

В XX в. значение мифологического мышления не только не уменьшается, но 

увеличивается, считает П. Фейерабенд [5, с. 226]. Как доказательство этого утверждения 

можно привести явление огня в бурятской литературе. 

В мифическом представлении бурят о мире огонь играл одну из первостепенных 

ролей. В мифологическом сознании бурят так или иначе правдиво отражалась 

основа нашего мироздания и основные положения космогонии. При всем 

различии трех миров: Высшего – Небесного, Среднего – Земного, Низшего – 

Подземного, люди находили единство, существование, взаимодействие. Одним 

из связующих звеньев в этом служит огонь. 

В Высшем мире огонь – это солнце (горячий огонь), луна – холодный огонь, 

также звезды – холодные огоньки, в Подземном мире есть два вида огня: огонь 

ада и огонь, который разжигает добрый гений весной, чтобы земля нагревалась 

и снизу, чтобы вышла наверх вся живность, зимующая в норах и порах земли, и 

земля расцвела. 

Образы-символы встречаются в поэзии Д. Улзытуева, Д. Дамбаева, Л. Тапхаева, 

Г. Базаржаповой, Г. Раднаевой, М. Чойбонова, Б. Сыренова, Ж. Юбухаева, Д. 

Очирова. Огонь, горящий в родном очаге и разожженный в ночной степи или в 

лесу, огонь любви, огонь, пылающий в сердце, искрящийся в глазах... 

В повести В. Сыренова «Гуламтын ошон» («Огонь в очаге») данный образсимвол 

является стержневым. Это произведение о любви, борьбе за жизнь, продолжении 

рода, войне и мире. Все это передается через мировосприятие мальчика 

Максара, оставшегося без отца в войну. 

В поэзии огонь воспет очень ярко у А. Ангархаева в триптихе-поэме «Луна, 

Солнце и Огонь». Выше мы приводили часто встречающиеся в поэзии разновидности 

образа-символа огня, здесь поэт расширяет его: огонь появляется уже в 

трех мифических мирах, тут же и в качестве первоогня – «огня, возгоревшегося 

в сердце атома». Так мифологическое мировоззрение художественными средствами, 

художественно-образным мышлением смыкается в произведении с научной 

картиной мира, направленно воздействуя на восприятие современного человека. 

Человека, знающего, что огонь по сути – это проявление химической реакции, 

горение – физико-химический процесс, при котором превращение вещества 

сопровождается интенсивным выделением тепла, горение природного топлива 

– это окисление углеводородов, солнце – «величайший огонь» (по мифам бурят) 

– результат термоядерной реакции, «подземный огонь» – ядерной реакции распада 

тяжелых элементов и гравитационного давления. В общем, огонь – результат 

проявления электромагнитных, ядерных, гравитационных сил, которые вкупе со 

слабым взаимодействием элементарных частиц составляют четыре силы, действующие 

в природе, пока познанных человечеством. Чтобы познать это, человечеству 

пришлось пройти тысячи и тысячи лет. По одной из версий «человек разумный» 

(Номо sарiеns) появился около 200 тыс. лет назад. 

Единство огня в «трех мирах» в мифологии бурят – это продукт дедуктивного 

мышления. Так мифологическое мировоззрение шло к философии, вернее, 

предфилософии, как считают одни исследователи. Обретение человечеством спе-

циальных знаний подтвердило мифологическое представление о единстве огня, в 

этом суть атомно-молекулярной природы вещества. 

Художественно-образное мышление развивается, рождая новые образы, отгранивая 

символы, уточняя и меняя свои концепты и парадигмы. 

Научно-техническая революция конца XIX - начала XX века в русской литературе 

отразилась в поэзии Блока и Гумилева, Брюсова и Ахматовой, Маяковского 

и Цветаевой и др. 

Появление в бурятской литературе поэмы Даши Дамбаева «Пой, мой атом!» 

имело аналогичное значение. 

Это подтверждает то, что в свою очередь образно-художественное мышление, 

первоначало которого в недрах мифологического мышления, имеет не меньше достижений, 

чем достижения в области специальных знаний. 

Генезис центральноазиатского художественно-образного мышления невозможно 

рассматривать в отрыве от китайского, корейского, японского с одной стороны, 

индо-тибетского – с другой, ибо мифология этих народов близка меж собой 

и бурят-монгольская перекликается с ней во многом. В современной бурятской 

поэзии наличествуют поэтические мотивы вышеназванных народов. Опыты 

Д. Улзытуева, Л. Тапхаева, Б. Дугарова, Н. Нимбуева, Д. Очирова, С. Тумурова 

весьма заметно повлияли на развитие бурятского поэтического мышления. Так 

традиционное мифологическо-религиозное мировоззрение бурят опосредованно 

влияет на развитие современной поэзии. А оно в первых произведениях бурятской 

художественной литературы проявлялось в «чистом виде», то есть неся в себе 

первоначальный смысл. 

Между этими двумя явлениями особо стоит явление звучания мифа в современных 

условиях, когда направление развивающегося человеческого мировоззрения 

порождает эффект «обратного воздействия»: специальные знания дают импульс 

к новым философским парадигмам, а они возвращают мысль к мифам, обогащая 

восприятие мифа, окрашивая миф в неожиданные цвета, придавая смысл, 

ранее людьми четко не выявленный. 

Это явление в литературе, нам кажется, очень перспективно, художественно 

востребовано. Доказательством тому является творчество Г. Маркеса и Ч. Айтматова, 

по природе своей близкое к бурятскому художественному мышлению. 

Литература: 

1. Чанышев А.Н. Начало философии /А.Н. Чанышев. – М.: Изд-во Московского 

университета, 1982. 

2. Тайлор Э.Б. Первобытная культура /Э.Б. Тайлор. – М.: Изд-во политической 

литературы, 1989. 

3. Банзаров Д. Собрание сочинений /Д. Банзаров. – М.: Изд-во АН СССР, 

1955. 

4. Гэсэр. – Улан-Удэ, 1986. 

5. Краткий философский словарь, М, 2008. 

Доржи АНГАРХАЕВ 

169 

ЭЛЕМЕНТЫ МИФОЛОГИИ В БУРЯТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

170 

НЯМБУУГИЙН НЯМДОРЖ* 

Родился Нямбуугийн Нямдорж в Хэнтийском аймаке в местности Батширээт 

сума, на берегу реки Онон в деревне Бурхийн тогол в 1934 году. Стремительная 

поэзия талантливого поэта берет начало в 1957 году. В 1963 году 

закончил литературный институт им. М. Горького в Москве. Им написаны такие 

произведения: «Онон хатан эжий» («Мать Онон»), «Үүлэн бор», «Хөвч», 

«Хөдөө» («Деревня»), «Хүн чулуу» («Человек- камень»), «Онон». В 1988 году 

поэт удостоен премии МЗЭ, в 1992 году Государственной премии Монголии. 

Его дедушка и бабушка раньше жили в Бурятии, в местности Гурбан Еравна. 

Отец Нямбу был родом шарайд, его мать Дулма была родом бодонгут. Во 

время войны его отец работал в военном госпитале и участвовал в освободительной 

войне. Потом он работал в родном селе фельдшером, был неплохим 

костоправом. 

Нямдорж учился в аймачной средней школе, где за одной партой сидел с 

монгольским мальчиком – будущим великим поэтом Р. Чойномом. 

Будучи учеником 9 класса, Нямдорж влюбился в молоденькую учительницу 

и написал на парте такие строки: 

Онцын хөөрхөн хүүхэн гэдэг 

Зүрхний их хулгайч юм. 

Олон эрсийг шаналгах 

Сэтгэлийн тулалдааны талбар юм. 

Энгүй сайхан түүнд 

Зуун зүрх тэмүүлж 

Эцэс хойно нь болоход 

Ерэн ес нь шархалдаг. 

Слишком красивая девушка – это 

Неуловимый вор наших сердец. 

Она – поле брани мужских душ, 

Истерзанных душевными муками. 

Стремится сто сердец 

К этой несравненной красе. 

Остаются в конце ранеными 

Девяноста девять сердец. 

Эти стихи показали, что в монгольском поэтическом мире рождается еще 

один своеобразный талант. Приехав в Улан-Батор, он ходил каждую среду 

в комитет писателей, где читал свои стихи. Молодым талантам давали свои 

советы известные поэты того времени Д. Сэнгэ, Ч. Лхамсурэн, Ч. Ойдов. 

Своеобразные стихи Нямдоржа вскоре привлекли внимание многих и стали 

путевкой в Литературный институт им. Горького. Здесь он учился вместе с 

С. Дашдооров, Д. Няма, Ш. Цогт, Б. Бааст. В 1959 году, когда он был еще студентом, 

вышла его первая книга “Үүлэн бор”. Он подружился с Г. Дарамзагд, 

бурятом по национальности, который учился в консерватории. Настоящая 

дружба связывала его с талантливым бурятским поэтом Дондоком Улзытуевым. 

Ему он посвятил стихотворение “Дондог”. 

С первых дней появления книга “Үүлэн бор” попала под критику со стороны 

идеологических работников – появились несколько статей, обвиняющих 

Нямдоржа в национализме. За своего друга заступился Р. Чойном и написал 

статью в газету. Остальные по известной причине молчали. Уже после учёбы 

в Москве, в 1962 году вышла вторая его книга “Онон хатан эжий”. Идеологические 

работники партии немедленно набросились на Нямдоржа: особенно их 

раздражало стихотворение “Дорно” («Восток»). Его обвинили в том, что он 

заимствовал идею «буржуазного» поэта Р. Киплинга. Смысл слов “Энэ дорно 

энэ Өрнө биш Дорно. Эртний их соелтой Дорно” («Это Восток, не Запад. Восток 

Древней великой культуры») нарочно искажали и объясняли превратно. 

В 1963 году его отправили в ссылку, в Омногобийский аймак. Больше 20 

лет его переводили с одного аймака в другой, постоянно меняя места. Сколько 

лишений он ни испытывал, он все равно оставался человеком. 

Другая сторона причины недоброжелательных отношений была зависть 

менее талантливых соперников по перу. Когда иные поэты приезжали в СССР, 

Из книги В.А. Найдановой «Писатели-буряты зарубежных стран. Серия I. (Монголия)». 

Улан-Удэ. БГУ. 2007 г.

буряты постоянно спрашивали о Нямдорже. Об этом вспоминает Нямдорж: “Когда 

я работал на деревообрабатывающем заводе Батширээта, встретилась со мною 

Удвал дарга (писатель, общественный деятель, в то время она возглавляла писательскую 

организацию Монголии) и сказала: «Если бы буряты так высоко тебя 

не ценили и постоянно не хвалили, ты бы жил себе спокойно и счастливо, посвоему 

распоряжался бы судьбой». 

Когда бурятские друзья спрашивали о Нямдорже, гости из Монголии отвечали, 

что он спился. Да, он писал и пил. Это был его своеобразный протест против 

общества. Его друг детства замечательный поэт Р. Чойном, также старадавший 

злосчастной болезнью, писал: 

Солгой хөгжим шиг энэ нийгэмд 

Согтуурах шиг жаргал алга. 

Нямдорж является одним из главных представителей монгольской поэзии 

1960-х годов прошлого века. Он внедрил в монгольскую поэзию открытую форму 

европейских стихов, что было по тем временам новаторством. Он был не только 

лирический поэт, он положил начало философскому направлению в современной 

ему монгольской поэзии. 

Стихи Нямдоржа не ограничивались идеологическими рамками того времени. 

Как поэт он воспевал общечеловеческие ценности – свободу человека, справедливость, 

равенство, доброту. 

Уртхан цагаан Онон минь Нескончаемый белый мой Онон, 

Урсах тусмаа ариусдаг. Протекая, очищается. 

Унаган багын Балжмаа минь Подруга детства Балжмаа 

Удах тутмаа санагддаг. Все чаще в памяти моей. 

Халгиа түргэн Онон минь Широкошумный и быстрый Онон 

Харгилах тусмаа ариусдаг. Чем стремительней, тем чище. 

Хар л багын Балжмаа минь Подруга близкая Балжмаа 

Ханилах тусмаа хайрлагддаг. Чем ближе, тем дороже. 

Нямдорж – философ: 

В этом обществе, 

похожем на расстроенную мелодию, 

нет счастья большего, чем пить до конца. 

Өндөгний минь хээ Узоры на яйце 

Өөрчлөгдөшгүй Не изменяются, 

Хурууны минь хээ Узоры на пальце моем 

Хувиршгүй Не меняются, 

Алганы минь хээ Узоры на ладони моей 

Арилшгүй Не стираются, 

Миний хээ Мой узор, 

Минийх. Мой. 

С первого прочтения будто бы это аксиома. При более глубом размышлении 

это уже философия. Он говорит о неповторимости каждого человека на земле. 

Узоры на ладони – это природные данные человека о его судьбе, о прошлом и 

будущем, о тайне жизни и смерти. 

Энх төрийн минь далбаан дээр На сопке покоя и счастья 

Эрдэнийн хоёр загас Две драгоценные рыбки 

Эрхлэнхэн наадна. Играют, милуясь. 

Энэ хоёр загасны нүдээр Глазами этих рыбок 

Эх орноо би харж байна. Родину я вижу. 

Стихи – как айсберг, где одна десятая часть видна, остальные сокрыты, и 

читатель может их открыть с помощью своей интуиции. Глазами двух рыбок, не 

мигая, смотрим не только мы, но и наши предки. Не в этом ли неразрывная связь 

настоящего с прошлым? 

171 

ВИКТОРИЯ НАЙДАНОВА НЯМБУУГИЙН НЯМДОРЖ

НЯМБУУГИЙН НЯМДОРЖ 

172 

Вот четверостишие: 

Одоо би Нямдорж Пока я – Нямдорж, 

Оройхон чиний нулимс Позже – твои слезы, 

Хойтон өдийд яс Через год – кости, 

Хорин жилийн дараа цэцэг. 20 лет спустя – цветы. 

Энд тэндгүй 

Ил шахам хэвтэх 

Энэ олон янзын өндөг 

Бие биенээ ойлгохгүй 

Бие биенээ айлгахгүй 

Байх л ёсоороо байгаа шиг 

Байгаали...! 

Байдал...! 

Үргэлж шувуу биш 

Өндөг л байгаасай гэмээр 

Өндгөн үе 

Өнжгөн үе. 

Лирика Нямдоржа: 

И там и сям 

Тесными рядами 

Яйца всех форм. 

Друг другу безразличны, 

Друг другу равновелики. 

Так и должно быть. 

Природа...! 

Состояние...! 

Вечно бы оставаться яйцом, 

Не превращаясь в птицу! 

Пора яйца, 

Пора младенчества. 

Гэргий минь чи эрхэл эрхэл Женщина моя нежная, 

Гэнэн хүүхэд шиг алианхан эрхэл Как младенец, тихо нежится, 

Өвөр дээр минь өнхрөнхөн эрхэл На коленях моих нежится, 

Үг хэлээ эвдэнхэн эрхэл И словами нежится. 

Хэмжээт насныхаа халуухан хайраар Отмерено в этой жизни драгоценной 

Хэн хэндээ эрхлэнхэн суух шиг Кому кого ласкать. 

Алтан дэлхийд тийм жаргалтай На золотой земле такое счастье. 

Алдрайхан нас маань эргэхгүй шүү А разве хороша жизнь без нежности? 

Амраг минь чи эрхэл эрхэл... Любимая моя, будь нежной... 

Нямдорж – яркая звезда в монгольской поэзии прошлого века. Он до конца оставался 

верным поэзии. Он не писал рассказы и романы, занимался только поэзией. Его 

влияние на своих современников было велико. Это даже признавал великий Явуухулан, 

который говорил, что учился у Нямдоржа. 

Славной жизни поэта посвятил стихотворение М. Равдандаш «Нямбуугийн Нямдорж 

хорвоогоос хальжээ» («Н. Нямдорж ушел из мира»), которое опубликовано в его 

сборнике «Нарны салхи» («Солнечный ветер»). 

Творчество Нямдоржа ждет своего исследователя. 

Виктория НАЙДАНОВА

КраЕВЕдЕНиЕ 

ПРЕБЫВАНИЕ ДЕКАБРИСТА А.Н. МУРАВЬЕВА 

И ЕГО СЕМЬИ В Г. ВЕРХНЕУДИНСКЕ 

24 января 1827 г. Александр Николаевич 

Муравьев, его жена Прасковья 

Михайловна с четырехлетней дочкой 

Софьей, свояченицы декабриста: 

княжны Варвара Михайловна и Екатерина 

Михайловна, а также слуга 

Владимир Дроздов прибыли в Верхнеудинск*. 

«На следующий день после нашего 

приезда я сделал прогулку по городу. 

Был прекрасный зимний день, и я весь 

был наполнен невыразимой радостью, 

что могу идти, куда мне нравится, однако, 

на каждом углу улицы я оборачивался, 

чтобы посмотреть, не следует 

ли за мною страж. Никто так не ценит 

свободу, как те, кто лишался ее на какое-то 

время». 

Тут возникает много вопросов: где 

поселились Муравьевы, кто мог принять 

«государственного преступника», 

сколько времени прожили Муравьевы 

в Верхнеудинске, сохранился ли дом, в 

котором они жили? Как отнеслись жители 

к появлению декабриста? 

Разумеется, без разрешения свыше 

никто не рискнул бы сдать дом декабристу. 

А декабристы в своей переписке 

намеренно не называют имена тех, 

кто их приютил. Документы же не 

сохранились. Муравьевы поселились 

у богатого иркутского купца Василия 

Николаевича Баснина, представителя 

известного рода купцов Басниных. 

Почему же выбор пал именно на него? 

Власти рассуждали примерно так: Баснин 

благонадежный купец, имеющий 

к тому же дом и небольшую торговлю в 

Верхнеудинске и Кяхте, с него можно 

и спросить за декабриста. 

Жизнь А.Н. Муравьева в Верхнеудинске 

представляет особый интерес: 

он был первым среди поселенных в Бурятии 

декабристов. Однако в сохранившейся 

переписке декабрист почти 

не касается темы отношения верхнеудинского 

общества к политическим 

ссыльным, не упоминает ни одного 

конкретного имени из среды верхнеудинцев. 

Муравьеву в первое время жилось 

не совсем уютно в Верхнеудинске. 

Это видно из его письма к теще княгине 

Е.С. Шаховской от 22 апреля 1827 

года: «Всякий меня здесь обегает, боится, 

удаляется, как от зараженного 

проказою и чесоткою бегают». 

Нетрудно понять причину такого 

отношения чиновников к декабристу: 

еще не схлынула волна строжайших 

запретов на общение с политическими 

ссыльными, не прошел страх гонений 

за связь с ними. Общается Александр 

Николаевич лишь с В.Н. Басниным и 

его родственниками. Но постепенно 

разрешенные свыше отношения хозяина 

и квартиранта переросли в дружеские 

на долгие годы. В одном из писем 

к Баснину декабрист по возвращении 

из Кяхты в Верхнеудинск пишет: «Мы 

никогда не забудем Кяхту и милого нашего 

хозяина, которого очень желаем 

угостить в России». Слово «хозяин» 

нам о многом говорит. 

А вот другое письмо А.Н. Муравьева 

Баснину от 1 марта 1828 г. из Верхнеудинска: 

«В ожидании скорого Вашего 

прибытия в Верхнеудинск 

Кратковременное пребывание декабриста Александра Николаевича Муравьева в Верхнеудинске 

прошло незаметно для общественной и культурной жизни города. Сведений 

об этом практически нет. Его супруга Прасковья Муравьева действительно первой 

из жен декабристов прибыла с мужем в Сибирь. Но следует помнить о том, что остальных 

декабристов привезли в наши края в кандалах, а их жены только пройдя массу 

унизительных процедур последовали за ними позже. 

В. Петров, председатель РОО «Наследие декабристов». 

173

ФАИНА КОВАЛЕНКО А.Н. МУРАВЬЕВ В ВЕРХНЕУДИНСКЕ 

с истинным почтением имеет честь 

быть ваш, милостивый государь, покорный 

слуга Александр Муравьев». 

Так где же находился в Верхнеудинске 

дом Баснина, в котором поселилась 

семья декабриста и прожила 

один год и два месяца, вплоть до весны 

1828 года? Для этого стоит вспомнить, 

что Верхнеудинск в ту пору был 

захолустным, очень маленьким уездным 

городком, в котором проживало 

не более трех тысяч человек. Среди 

жителей городка было всего 20 «гильдейских» 

купцов, а просвещенных и 

того меньше. В 1828 г. в Верхнеудинске 

той поры было 5 кирпичных домов 

и более 400 деревянных частных домов 

при впадении реки Уды в Селенгу. 

Баснины не владели кирпичным 

домом. Краеведы города предполагают, 

что дом купца Баснина находился 

на ул. Мещанской (ныне ул. Банзарова 

дом, 22/1). К сожалению, дом не 

сохранился. Эта гипотеза имеет основание. 

В книге Т.Ф. Медведцевой и 

В.Б. Муравьева «Повесть о декабристе 

Петре Муханове» (М., 1966. – с. 

148) дом А.Н. Муравьева в Верхнеудинске 

описывается так: «Деревянный 

дом, чем-то напоминающий по 

внешнему виду их ботовский» (Ботово 

– родовое имение Муравьевых). 

Здесь, в этом гостеприимном доме 

Муравьевых находили приют жены 

декабристов по пути на каторгу в Благодатский 

рудник, в казематы Читинского 

острога». 

174 

Полковник генерального штаба 

А.Н. Муравьев 

Мария Николаевна Волконская в 

своих воспоминаниях пишет: «Я остановилась 

у полковника Александра 

Муравьева, его жена и невестка меня 

приняли с распростертыми объятиями: 

было уже поздно, и они заставили 

меня провести у них ночь; на другой 

день я взяла две перекладные, велела 

уложить в них вещи, оставила кибитки 

и отправилась далее» (Записки 

княгини М.Н. Волконской. – Красноярск, 

1975, с. 60). В доме Муравьевых 

в Верхнеудинске останавливалась 

француженка Прасковья Егоровна 

Анненкова, урожденная Гебль, 

по пути в Благодатский рудник: «На 

мое счастье мы не встретили ни одной 

трещины, переехали Байкал и 

остановились в Посольске, где находится 

монастырь. В Верхнеудинске 

задержались, прождала весь день. Тут 

я провела несколько приятных часов 

в обществе Александра Николаевича 

Муравьева. В Верхнеудинске я встретилась 

с Юшневской». Можно предположить, 

что в доме останавливались 

и другие жены декабристов. 

В письме к Н.Н. Муравьеву декабрист 

пишет: «Здешний климат очень 

непостоянен: ветры прохладные и 

пресильные, весну претворяют в зиму, 

пески глубокие, зелени не только древесной, 

но даже луговой вблизи города 

совсем не бывает. Потому что песок 

голый и зыбкий. Пыль ужасная от 

ветров. Но воздух сухой и чистый». 

Прасковья Михайловна как любящая 

и верная жена поддерживала 

мужа во всех его заботах и бедах. 

По отзывам современников она была 

очень умной женщиной с сильным характером, 

пользовалась большим уважением 

у друзей и знакомых и была 

кумиром своей многочисленной семьи 

(в семье Шаховских было восемь дочерей 

и один сын). 

Норвежский астроном, физик и 

математик Христофор Ганстен, вспоминая 

о встречах с Муравьевой во 

время путешествия по Восточной Сибири, 

писал: «У нее был ум мужчины, 

тело женщины и сердце ангела». Ему 

вторил декабрист Раевский, живший 

на поселении в селе Олонки Иркутской 

губернии и бывший постоянным

гостем в доме Муравьевых в Иркутске 

(куда Муравьевы переехали позднее 

из Верхнеудинска): «С Прасковьей 

Михайловной я был в самой искренней 

приязни. Она была крестная мать 

моей старшей дочери. Нельзя было не 

уважать этой благородной, образованной 

и добродетельной женщины». 

У Прасковьи Михайловны, как и у 

всех членов семьи Шаховских, были 

довольно стойкие свободолюбивые 

взгляды. Об этом свидетельствует 

хотя бы тот факт, что еще будучи невестой, 

Прасковья Михайловна распевала 

«Марсельезу». В архиве Шаховских 

сохранились переписанные ее 

рукой вольнолюбивые стихотворения 

1820-1830 гг. Так что, находясь в Сибири, 

семьи Шаховских и Муравьева 

были под негласным наблюдением 

III Отделения жандармерии за свои 

«весьма вольного содержания письма». 

Прасковья Михайловна была прекрасной 

музыкантшей и, вероятно, 

она определенным образом повлияла 

на вкусы и нравы маленького городка, 

хотя пребывание Муравьевых в 

Верхнеудинске было кратким. Мы не 

располагаем такими документами. Но 

отзывы современников о П.М. Муравьевой 

это подтверждают: «В Восточной 

Сибири долгое время находилась 

талантливая музыкантша П.М. 

Шаховская, бывшая, как и Ивашев, 

ученицей знаменитого Джона Фильда». 

«В Иркутске и за Байкалом жили 

в то время несколько лиц с высоким 

европейским образованием, и не диво 

было слышать кой у кого такие концерты, 

какие не всегда удается найти 

и в Европе». 

У Муравьевых нередко бывали музыкальные 

вечера – Прасковья Михайловна 

и ее сестры были прекрасными 

пианистками. Сам Муравьев 

очень недурно играл на скрипке и 

хорошо пел. Кроме того, он владел несколькими 

иностранными языками, 

был интересным собеседником. 

Верхнеудинские купчихи учились 

у жен декабристов хорошо и со вкусом 

одеваться, хорошим манерам, приобщались 

к музыке, чтению книг. В заботах 

о муже, о старшей дочери 

В.Н. Баснин 

Софье проходили дни и месяцы «верхнеудинского 

периода» Муравьевых. 

22 ноября 1828 г. в Верхнеудинске родилась 

еще одна дочь, которую в честь 

матери нарекли Прасковьей. 

Известен портрет Муравьевой, 

где она изображена рядом со старшей 

дочерью Соней, в семье его называли 

«сибирским» портретом. Тулов написал 

его как бы «заочно», по воображению, 

ведь он никогда не был в 

Сибири. Портрет из Петербурга был 

отправлен в Сибирь. «На полотне 

не красавица, – заметил Корсаков в 

письме к отцу А.Н. Муравьева Н.Н. 

Муравьеву, – но она украшена всеми 

возможными добродетелями и большим 

умом». 

В Верхнеудинске Муравьевы жили 

очень уединенно, тяжело переживая 

материальные трудности. Все письма 

к родным полны жалоб на растущие 

долги, на тяжелую нужду, полны всевозможных 

проектов поправки дел. 

А.Н. Муравьев занимался покупкой 

и огранкой полудрагоценных минералов 

в расчете на выгодную их продажу 

частным лицам, государственным 

учреждениям в центральной России и 

обрабатывал их у себя в мастерской в 

Верхнеудинске. Тогда же он сблизился 

с купцом Григорием Александровичем 

Шевелевым. В верстах шести от 

города располагалась заимка Шевелева, 

его опытное хозяйство. Шевелев 

увлекался сельскохозяйственными 

опытами, земледелием, имел конный 

175 

ФАИНА КОВАЛЕНКО А.Н. МУРАВЬЕВ В ВЕРХНЕУДИНСКЕ

ФАИНА КОВАЛЕНКО А.Н. МУРАВЬЕВ В ВЕРХНЕУДИНСКЕ 

завод, занимался пчеловодством, ставил 

смелые опыты выращивания в 

местных условиях табака, льна, сахарной 

свеклы, огурцов и арбузов, применяя 

на своем участке искусственное 

орошение. Личность и дела Шевелева 

были хорошо известны в Московском 

Обществе сельского хозяйства, высоко 

оценившем труды нашего земляка. 

20 мая 1832 года Общество присудило 

ему золотую медаль «За устроение 

опытного хутора близ Верхнеудинска». 

Муравьев увлекся огородничеством, 

имел свой сад. Есть сведения, 

что семена Муравьев получал из Петербурга. 

В письме к княгине Е.С. 

Шаховской от 27 октября 1827 г. он 

пишет: «Валентина (брат П. Муравьевой, 

прим. авт.) уверили не посылать 

сюда яблонь, потому что здесь ничего 

не родится. Крайне сожалею, что он 

послушался таких сказок. Здесь все 

может родиться, гораздо лучше даже, 

чем в наших местах, ибо здесь солнце 

почти никогда облаками не закрывается, 

ни летом, ни зимою; почти всегда 

ясная погода, и холодно зимою. Все 

растения, посеянные нами в саду, взошли 

вдвое крупнее и красивее наших 

московских». 

Вместе с купцом Шевелевым мечтал 

построить сахарный завод в Верхнеудинске. 

Но из-за краткого пребывания 

декабриста в Верхнеудинске 

этому проекту не суждено было осуществиться. 

176 

А.Н. Муравьев в ссылке 

По «милостивому» высочайшему 

повелению Муравьев переезжает с 

места на место, разоряясь все больше: 

«После одиннадцатилетних переездов 

с большим семейством и перемещений 

из-за Байкала в Иркутск, в Тобольск 

и Вятку, Симферополь и Архангельск 

я утратил почти все мое состояние и 

доведен теперь до крайней необходимости 

просить пособие, без которого 

я содержать себя уже не в силах», 

– обращается Муравьев к властям. 

По мере переездов оставлял декабрист 

и дорогие сердцу могилы. В Сибири 

П.М. Муравьева сильно и часто 

болела. У нее начался туберкулез, 

и каждую весну шла горлом кровь. 

Совсем занемогла она в Вятке, куда 

Муравьевы переехали в конце 1834 г. 

Умерла она 29 января 1835 г. В пятнадцатилетнем 

возрасте умерла дочь 

Софья. В семилетнем – сын Иван, 

родившийся в Иркутске, в Тобольске 

умерла дочь Прасковья, родившаяся в 

Верхнеудинске. 

Арест, крепость, суд, тяжелый путь 

в ссылку заметно изменили Муравьева. 

Самые близкие ему люди знали, 

как велико было его внутреннее смятение 

и как он мучительно переживал 

и за себя, и особенно за других 

декабристов. Будучи городничим в 

Иркутске, Муравьев много сил потратил 

на борьбу со взяточничеством 

и корыстолюбием, укоренившимися 

среди сибирского чиновничества. 

Очень заметно было его стремление 

брать под свою защиту притесняемых 

и бедных. Богатое сибирское купечество 

не очень жаловало городничегоправдолюбца. 

В дом Муравьева часто 

засылались и провокаторы, и шпионы, 

и взяточники. И тем более ценны дошедшие 

до нас свидетельства помощи 

и поддержки, оказанных ряду декабристов 

Муравьевым и его семьей. 

Городничий-ссыльный делал вид, 

что не замечает, как его жена и особенно 

свояченица Варвара Шаховская 

помогали декабристам, чем только 

могли. Декабрист А.Е. Розен вспоминал: 

«В.М. Шаховская во все время 

своего пребывания при родной сестре 

в Верхнеудинске и в Иркутске была

неутомимая защитница и утешительница 

всех наших узников читинских». 

Декабрист В.И. Штейнгель писал 

о Муравьеве: «Сам переживший 

немало, Муравьев лучше других умел 

участвовать в несчастии страдальцев. 

Он делал для них все, что мог». 

Кстати, первые деревянные тротуары 

на улицах Иркутска появились 

по замыслу и под руководством А.Н. 

Муравьева. 

Во всех поступках Муравьева: в 

защите крепостных крестьян, в непримиримой 

борьбе со взяточничеством 

и самоуправством чиновников, 

в стремлении всюду насаждать гуманные 

начала, в заботах о просвещении 

простого народа – даже «враги» 

видели его верность идеалам далекой 

молодости. 

«Не выдохся до старости 

В нем якобинский дух». 

Из памфлета «Муравиада». 

«Любовь к правде – вот все мои 

титлы и права», – говорил А.Н. Мувьев, 

когда речь заходила о его заслугах. 

12. Заказ 212 

Суровую, удивительную жизнь 

прожил этот человек. Умер Александр 

Николаевич Муравьев в 1863 г. Захоронен 

на Новодевичьем кладбище 

в Москве. Печальное это событие 

Александр Иванович Герцен отметил 

проникновенными словами: «Он до 

конца своей длинной жизни сохранил 

безукоризненную чистоту и благородство». 

Литература: 

1. Бахаев В.Б. Общественнопросветительская 

и краеведческая 

деятельность декабристов в Бурятии. 

– Новосибирск, 1980. – С. 39, 43, 69, 

70. 

2. Декабристы в Бурятии. – 

Улан-Удэ, 1975. – С. 3, 4, 14 

3. Записки княгини М.Н. Волконской. 

– Красноярск, 1975. – С. 60 

4. Кончин Е. Загадки старых 

картин. – М.: Знание, 1979. – 80 с. 

5. Муравьев А.Н. Сочинения и 

письма. – Иркутск, 1986. – С. 25-38, 

304, 325. 

6. Сизых А. Верхнеудинский 

адрес декабристов // Молодежь Бурятии. 

– 1990. – 13 января. – С. 

Фаина КОВАЛЕНКО 

177 

А.Н. МУРАВЬЕВ В ВЕРХНЕУДИНСКЕ

НарОдНЫЕ СтраНиЦЫ 

178 

ДЕД ХАРИТОН 

рассказ в стихах 

Был научен я грамоте рано. 

На воротах у деда резьба: 

БАЛАНЕВ ХАРИТОН ИВАНОВИЧ – 

Рядом чистая связь – изба. 

Во дворе чистота – ни соринки. 

Под навесом весы и верстак. 

Жил раздумчиво, по старинке – 

На поделки любые – мастак. 

Был он вспыльчивый и строптивый, 

Жгучий, как у плетня крапива, 

В каждом деле гнул свой резон, 

К убежденьям своим ревнивый, 

Страстный спорщик, наш дед Харитон. 

Как смышлен был в делах житейских, 

Над попавшею книгой корпел, 

И откуда пошли семейские 

Он доподлинно знать хотел. 

«Арифметикой» да «грамматикой» 

Внучек малых своих называл 

И влюблен был, как мы в романтику, 

Он – в диковинные слова. 

Повторял их, твердил и взвешивал, 

Как алмазы в полтыщи карат, 

Но давались ему не дешево 

Те диковинные слова. 

Ко всему подходил философски: 

О былом иногда вспоминал 

И меня в картузе отцовском 

Изо всех пацанов отличал. 

Для вопроса момент подходящий – 

Когда в духе был дед и не хмур... 

Из всего пережитого чаще 

Вспоминал старина Порт-Артур. 

Он знавал адмирала Макарова, 

Электрический помнил утес, 

Гул орудий там небо вспарывал. 

Плен японский старик перенес. 

Падлу Стесселя, Куропаткина 

И каких-то высоких чинов 

Он ругал по-мужски запальчиво 

И всегда возмущен был войной. 

В старину в воздержании строгом, 

Как семейский любой середняк, 

Жил, землицы имея немного, 

Двух коней, трех коров, молодняк 

На полдюжины ртов. Слава Богу, 

Жил в достатке, отнюдь не богато. 

Фирс БОЛОНЕВ

12* 

И когда революции гул 

В Забайкалье пронесся набатом, 

На царизм старик посягнул. 

Бил бандитов он на Тугнуе, 

Под Ганзурино воевал, 

Ведь тогда мужики присягнули 

Кровью землю добыть и права. 

Воевал за Советскую власть, 

Попадал от нее в опалу, 

И беда чуть над ним не стряслась, 

Но гроза старика миновала. 

Это было в печально известном, 

Незабвенном тридцать седьмом, 

На собраньи он выступил резко... 

И окрещен – народным врагом. 

И, пожалуй, страшней поножовщины 

Был для многих суровый год. 

Так свирепствовала ежовщина, 

Что язык прикусил народ. 

Дед не сдался. 

Его пытали, 

Заставляли один протокол 

подписать, 

Где обруган был Сталин 

И ближайший к нему нарком, 

Не бывало такого в помине 

И откуда все было взято? 

О таком даже бабке Арине 

Не сказал бы старик ни за что. 

Закипал старый часто в ярости, 

Как вода от большого огня, 

И Арину свою до старости 

По горячке, ругал и гонял. 

Все любил он добротное, крепкое, 

До последних своих деньков, 

Щеголял дед в селе расцветкою 

Эвенкийских красивых унтов. 

Мастерил и порядок блюдил, 

В бане парился, как Пугачев, 

И меня он частенько просил, 

Чтоб подбросил я жару еще. 

И всегда был порядок у старого – 

Днями что-то строгал, рубил... 

За старанья невестку Варвару 

Больше, чем дочерей, любил. 

Хотя дочери деловитые – 

Кто возьмет – не будет жалеть. 

Все с достоинством замуж выданы 

И в Надейну, в родном селе. 

Хоть не верил ни в черта, ни в рай, 

Лоб двуперстно крестил по привычке, 

А когда начинал кто-то врать, – 

Загорался старик ярче спички. 

С злым сарказмом враля разил, 

179 

НАРОДНЫЕ СТРАНИЦЫ


180 

Потешался над ним глумливо. 

Зло шутить старикан любил, 

Зло, но справедливо. 

На ленивых он с вызовом злился... 

Матом крыл, когда был рассержен, 

И недаром его любимцем 

Был трудяга большой – Робинзон. 

Робинзон был в работе дока, 

До кончины стариком владел, 

Потому что старики не могут 

Жить без нужных повседневных дел. 

Робин Крузо не падал духом, 

Был находчив он в деле любом, 

И как устранить проруху, 

Доказал он своим трудом, 

Робин Крузо был парень ловкий – 

Образцом стоял пред стариком. 

Говорил мне дед: «Хватишь морсовки, 

И с любым делом будешь знаком». 

А в селе коллективною жизнью 

Обучались жить мужики. 

Богатела и крепла отчизна 

С работящей мужицкой руки... 

Только в мире опять неспокойно: 

Над Европой фашизма чума 

Понависла и новые войны 

Приносила народам она. 

И затопал над всей Европой 

Крепко кованый прусский сапог. 

Изморщинилась сетью окопов 

Вся земля под тяжелый вздох. 

И полтыщи семей в Куналее 

Проводили своих мужиков, 

Чтоб они, живота не жалея, 

Защитили родимый кров. 

Сыновей Савелия, Ермила 

Он отправил на войну, крестя, 

Чтоб дура пуля не сразила, 

Не осиротело их дитя. 

Сам остепенился. В заваруху 

Дед не обижал свою старуху. 

Очень редко был дед счастливым 

И довольным собою в душе, 

Как стеблями вкусной вареной крапивы 

Он любовно кормил малышей. 

То была не еда – угощенье, 

Что себе мог позволить старик. 

Каково же детей удивленье – 

Восхищенный восторженный крик: 

– Ой, как вкусно: крапива с картошкой! 

Горсть крупы и для вкуса соль. 

– Ты добавь нам, дедуля, по ложке, 

Нам по ложке еще изволь. 

Жил, захлебываясь в беспокойстве,

И других нещадно тормошил. 

За это удивительное свойство 

Я дедушку восторженно любил. 

И в могилу сошел он капризно, 

Норов выдержав до конца, 

Не хотел расставаться с жизнью, 

Да покинула жизнь молодца. 

Эпилог 

Весной зацветает могила 

На склоне Еланской горы. 

Спи, дед наш суровый и милый, 

Ты был справедливый старик. 

Спи, старина, спокойно, 

Спи, беспокойный дух! 

Потомки твои достойно 

Жизнь и дела ведут. 

СЧАСТЬЕ, КОГДА ТЫ ЛЮБИШЬ 

1960 г., 2006 г. 

Счастье, когда ты любишь свою работу. 

«В малярке таких большинство!» – 

Можем сказать мы смело, 

Друг друга мы знаем давно. 

Труд маляров не из легких, 

Восемь часов на ногах 

Стойко мы переносим, 

Каждый день выполняя план. 

Зимой у нас холодина, 

Руки стынут насквозь 

В уайт-спирите, краске, смывке, 

От пульверизатора тож. 

Летом опять же плохо 

Бывает в жаркие дни, 

Когда мы дуем в электровозах 

В дыму, в газу – работай, дыши! 

Однажды девчушке Уле 

Перерезало пальцы здесь. 

Какие страшные боли! 

Девятнадцать всего лишь ей. 

Попова Лида горела, 

Лунева – могла уснуть навсегда, 

Ногу сломал электрик Сеня. 

«Скорая» нет-нет да увозит 

В поликлинику нас иногда. 

В начале месяца – спячка. 

Нет работы – гуляй, 

Лидия МИТЫПОВА 

181 



182 

Зато в конце – горячка. 

По две смены вкалывай, 

План, маляр, спасай. 

Если кто не может остаться 

Иль, не дай, Бог, возмущаться начнет, 

«Не нравится – иди увольняться», – 

Ответит начальство и рот заткнет. 

Что мы имеем в итоге 

За наш добросовестный труд? 

Пальцы, скрюченные в полиартрите, 

Бронхит, цистит, склероз, 

Радикулит и язву в желудке. 

Задерживают нам зарплату, 

Но мы терпеливо ждем, 

Когда крутанут богатые 

Рубль наш, добытый с трудом. 

Используют наши деньги, 

Оптом закупят продукты, 

Нам продадут подороже, 

Себе оставят накрутки. 

И нам говорят: «Скажите спасибо, 

У вас есть работа, вы еще дышите!» 

А мы не живем, нет радости в жизни 

С такою работой, с зарплатою нищей. 

* * * 

Погиб ты совсем молодым, – 

Только теперь понимаю, 

Еще не был совсем седым, – 

Пятьдесят исполнилось в мае. 

А в июле уже был зарыт 

На погосте в сосновом бору 

Возле знакомых тебе могил, 

Рядом с матерью и отцом. 

По призванию ты педагог, 

Отзывчивый добрый учитель, 

В судьбы детей вникал глубоко, 

По жизни был путеводитель. 

Верный Отчизне и долгу, 

Солдатом ты был на войне. 

В бою оторвало ногу, 

В горячке бежал на культе. 

В двадцать пять – инвалид войны, 

Но не стал никому обузой. 

Духом сильнее здоровых иных, 

Честно ты жизнь свою прожил. 

ноябрь 1996 г. 

Отцу, Будаеву Данзану Шойсороновичу

На родине ты знаменит 

Как шахматист одержимый, 

Как человек огромной души, 

Людям любовь подаривший. 

Погиб ты совсем молодым, 

Стозвоном в сердцах отзвонив. 

Еще долго помнить живым 

В расцвете ушедшую жизнь. 

Твой след на земле видим мы, 

Потомками жизнь продолжаешь. 

Светел твой взгляд из глубины, 

Которым ты нас награждаешь. 

Евгений АВДЕЕВ 

НЕПОГОДА 

Над аэродромом просто – дождь. 

На аэродроме просто – скука. 

Кажется, что просто солнца ждешь. 

А смотреть на самолеты – мука! 

Непогода, черт тебя дери! 

Хмарь дождя и круговерть тумана. 

Небо рядом, на его, бери – 

Бестелесным облаком обмана! 

Вспыхнет солнце через пару дней – 

Радугой, алмазами в росе! 

Разбивая сотни солнц на ней, 

Побежит «АН-2» по полосе. 

Задохнется пьяной синевой. 

Рев мотора – гимн во славу неба! 

Небом сыт и пьян, как конь травой, 

Как голодный – пряной коркой хлеба! 

Над аэродромом просто – дождь… 

* * * 

Баловать природа стала – 

Новый Год, а мы с водой! 

В чаше древнего Байкала 

Шторм гуляет молодой! 

П.А. Ульянову 

декабрь 1987 г. 

183 



184 

Побуянил! Поярился! 

Белой пеной обласкал 

И хрустально заискрился 

Как шампанское – Байкал! 

Чудо! Елка заблистала! 

В самый раз поднять бокал: 

«Чтобы чашей полной стала 

Наша жизнь, как наш Байкал!» 

БАМУ – 35 

(железнодорожные частушки) 

Весь народ поет про БАМ – 

Темы всевозможные. 

Ну, а мы исполним вам – 

Железнодорожные! 

Приезжай, Барак Абама, 

Нынче к нам на праздник БАМа. 

БАМу будет 35 – 

Будем праздновать опять. 

Многие, кто строил БАМ, 

Из бараков – по гробам, 

А мечтали в этом мире 

Пожить в собственной квартире. 

Может ты, Барак Абама, 

Пособишь героям БАМа. 

Уж на пенсию пора – 

Ни кола нет, ни двора! 

ИЗ «ТАЕЖНОЙ ОХОТЫ» 

декабрь 2003 г. 

… 

Вот ты представь, коль есть воображенье, 

Заснеженные сопки, снег, движенье – 

Во все века здоровья лучший друг, 

И тишина звенящая… И вдруг! 

Фу, дьявол, напугал! Но что за красотища! 

Какое там взлетел, взорвался глухарище 

И сел напротив, добывай хоть палкой. 

Есть «тозовка», патроны, только жалко 

В момент губить такую красоту. 

Пускай летит, невелика утрата. 

Досадно, нету фотоаппарата, 

Мог снимок получиться высший класс! 

А напешкуешь белку, целишь в глаз.

Та белка с мышку на большой лесине. 

Попал! И мчишься к обнаглевшей псине, 

Не то секунда – и прощай, добыча, 

Мелькнет лишь хвост, не пес, а крокодил! 

С трудом отбил и сгоряча побил, 

И дальше топаем… 

Тут заяц, дай, Бог, ноги! 

Попробуй догони, дано немногим. 

Зайчишка катится, как белый колобок. 

А следом пес, вот-вот вцепится в бок! 

Держись, косой! Смотри-ка, изловчился, 

Вильнул разок, другой и с виду скрылся. 

Иди, барбос-дружище, перекур. 

Чаек сварганим, да сальца шампур, 

Да отобедаем, до зимовья верст десять… 

– А вот, скажи, случалось нос повесить? 

Затосковать по дому, по детишкам, 

По телевизору, там, по хорошим книжкам? 

– Да, не без этого. Что было, то не скрою. 

Такое, брат, накатится порою. 

Все это видишь, лишь глаза закроешь. 

Того гляди, и на луну завоешь 

От эдакой воинственной тоски. 

Но в зимовье придешь, там мужики. 

Там все при деле, всяк другому нужен. 

Дрова, вода, в субботу банька, ужин. 

Хоть и устал, лениться не с руки. 

А шкурки с белок снять – нехитрое, но дело. 

А к делу разговор, пока еще несмело, 

Как первый огонек по смоляной лучине. 

Да с баньки выпили. По этой ли причине 

Разговорились, потекла беседа… 

Вначале, по привычке, с речи деда 

О том, о сем… что рядом, вот, Мухало*, 

Весь лес истоптан елочками шин, 

Нет соболя и белки меньше стало, 

А звери знают номера машин… 

* Месторождение бокситов в Баунтовском районе РБ. 

185 


иСКуССтВО 

186 

ГИРЛЯНДА ЦВЕТОВ АНАТОЛИЯ ЦЫДЕНОВА 

(к цветной вклейке между стр. 176 и 177) 

Анатолий Цыденов родился и вырос в селе Арзгун Курумканского района. 

До 1988 года жил и работал в родном селе. Поскольку с детства любил рисовать, 

в 1988 году поступил на художественно-графическое отделение Улан- 

Удэнского педучилища, после окончания которого поехал в Монголию для 

продолжения обучения. Через три года после окончания отделения «Монгол 

зураг» художественного училища Улан-Батора вернулся в Бурятию. В течение 

двух лет посещал курсы старобурятской живописи, организованные Д.- 

Н. Дугаровым при ВАРКе. В 1996 году он уезжает в Улан-Батор, где проводит 

восемь лет. Все это время он продолжает рисовать. Учеба у известных монгольских 

мастеров живописи, таких как Нимхуугийн Лхагвасурэн, Жамбалын 

Сергей позволила Анатолию Цыденову постичь традиции буддийской 

живописи. Впоследствии это помогло ему в 1995 году принять посвящение в 

буддийскую танковую традицию у Еши Лодой Римпоче багша в г. Улан-Удэ. 

В свободное он время посещает различные выставки, делает зарисовки 

и наброски, выполняет эскизы, копирует работы мастеров для оттачивания 

своего мастерства. Еще работая в Монголии, поступил во ВСГАКИ. По окончании 

его оставили работать в Академии, где он начал обучать живописи студентов 

(на третьей странице обложки представлены работы учеников Анатолия 

Цыденова: «Субурган» Лубсана Аюшеева и «Подношение хадаг» Даримы 

Савельевой). В это же время он продолжает заниматься живописью: возвращается 

к старым эскизам, экспериментирует в поисках своего стиля, пробует 

себя в различных техниках, используя разные материалы. 

Работает Анатолий Цыденов в технике «монгол зураг». Монгольская плоскостная 

живопись не знает перспективы и светотени, отличается графичностью 

рисунка, локальностью цвета. При тончайшей разработке деталей для нее 

характерны условность и обобщение фона природы. У нее свои законы композиции 

и использования декора – национального орнамента. Мелкий рисунок 

идет от старинной миниатюры. Для традиционной монгольской живописи 

характерна символика линий, цвета, орнамента. Как и прежде, современные 

художники, работающие в стиле «монгол зураг», пишут на полотне гуашью 

или в технике, напоминающей гуашь, секрет которой передали им старые иконописцы. 

Их произведения также декоративны и графичны. Излюбленным 

осталось использование чистого, интенсивного цвета. Но после яркого творчества 

Марзана Шарава, после распространения в МНР европейской живописи, 

которую в Монголии называют «объемной», точное следование законам 

плоскостной живописи стало невозможно. Элементы перспективы, использование 

в разной мере светотени присутствуют в каждом произведении «монгол 

зураг». Новое содержание искусства, индивидуальный талант и темперамент, 

обращение к различной по сложности тематике рождают произведения, позволяющие 

говорить о постоянных исканиях и открытиях всё новых возможностей 

стиля «монгол зураг». 

В монгольской национальной живописи веками отрабатывалась отвечающая 

ее специфике техника приготовления грунта, красок и других материалов. 

Молодежь, стремившаяся овладеть этой технологией, воспринимала ее 

у старших. Для изготовления холста брался шелк (или полотно), который

натягивался на раму с помощью шнуров. При грунтовке применялась архи 

(молочная водка) с примесью клея; после просыхания протирка велась более 

усиленно, и так несколько раз вперемежку твердыми и мягкими камнями. В 

результате получался грунт плотный гладкий, без зазубрин, хорошо восприимчивый 

к краскам и способный их долго удерживать. Во избежание загрязнения 

и порчи готового белого холста, рисунок в начале наносился на бумагу, 

затем прокалывался иглами и трафаретно наносился на холст с помощью 

проведения сухой краской по наколотому контуру. Получившиеся очертания 

аккуратно подчеркивались тонким рисунком, после чего оставалось лишь закрасить. 

Что касается краски, то монгольские художники сами вырабатывали 

их из минералов. Способы были простые, бесхитростные: к примеру, желтая 

краска получалась при отмачивании в воде после тщательной протирки охры, 

а красно-коричневая – путем сжигания ее в плотно закрытом сосуде. Недостаточная 

протирка минерала приводит к полосатости, недоброкачественности 

красок, тогда как его совершенная обработка дает краски ровные, чистые, 

хорошо восприимчивые и стойкие на холсте, такими красками можно провести 

любую тончайшую линию. Исходя из природно-климатических условий 

страны, где круглый год светит солнце, порождая ясность и прозрачность, 

монголы в своей живописи чаще обращались к чистым, определенным, маслянистым 

цветам, сравнительно редко применяя полутона. 

Как свидетельствует Сумбэ Хамба Ишбалжир в своей книге «Гирлянда 

цветов», отцами цветов признавались следующие семь: тэн хох – лазуритовый, 

синий, ногоон – зеленый, шунх – ярко-красный, энгэсэг хур – коричневый, 

хонд – оранжево-красный, шар – желтый, арам хох –парижский синий. 

«Матерью» считался белый цвет, так как он входит в состав всех красок. «Сыновьями» 

назывались все производные цвета: светло-красный, фиолетовый, 

желтый, зеленый, голубой и т.д. «Цветами-слугами» были пепельно-серые 

тона, с примесью черного, которыми обычно пользовались при изображении 

чертей, ведьм и прочей нечистой силы. Наибольшим почетом пользовались 

цвета «отца» и «матери», каждому такому цвету придавался определенный 

символический смысл, так синий – по аналогии с цветом неба, олицетворял 

вечность, верность, желтый, ввиду того, что он цвет золота, означал богатство, 

любовь, духовность, красный – материальность, радость, белый – святость, 

непорочность, чистоту, девственность, черный – опасность, бедствие, зло. 

«Современная «монгол зураг» – это не просто возрождение старинного 

искусства, – говорит Анатолий Цыденов, – а творческое развитие его традиций». 

Светская национальная живопись Монголии ведет свой отсчет с начала 

XX века. Почти четверть века она, едва зародившись, была в забвении. 

Отрицательное отношение к наследию религиозного искусства, в частности к 

технике традиционной живописи, было вызвано острейшей борьбой с религией, 

продолжавшейся до 40-х годов прошлого века, а фактически и позднее. 

Лишь в середине 50-х годов появляются на выставках Улан-Батора картины, 

созданные в национальной манере (подобные же трудности испытывала «буряад 

зураг», ярким представителем которой является народный художник 

Бурятии Лубсан Доржиев). Быстрые успехи и рост мастерства, популярность 

в Монголии и Бурятии творчества художников, работающих в стиле «монгол 

зураг», свидетельствуют о том, что возрождение традиционного стиля не 

только оправдано жизнью, но и является потребностью национального выражения 

в искусстве. 

_________ 

187 

ГИРЛЯНДА ЦВЕТОВ АНАТОЛИЯ ЦЫДЕНОВА

НОВЫЕ КНиги 

Амарсана Улзытуев. СВЕРХНОВЫЙ. Книга стихотворений. 

Издательство «Русский Гулливер». Центр современной литературы. 

Москва, 2009. 

Перескакивая через время, можно отметить, что все-таки символической 

была встреча двух поэтов: ирониста Александра Еременко и лирика Амарсаны 

Улзытуева. Еременко в студенчестве стихов Амарсаны не читавший и не знавший 

вдруг обратил на него внимание. Так обратил, что сам издал его книжку 

«Сверхновый». Дело в том, что подзабытый сейчас поэт держит у себя в коммуналке 

маленькую типографию, где печатает понравившихся ему авторов. 

«Сверхновый» Улзытуева и уникален тем, что Еременко лично придумывал 

дизайн книги, собирал, клеил, сшивал, написал послесловие, это он-то, который 

никому их никогда не пишет! 

Послесловие Еременко читать очень интересно. Само собой разумеется, 

что он великий поэт. И вот великий поэт пишет про стихи своего старого друга: 

«Эта якобы корявая непосредственность мне больше импонирует, чем высокопрофессиональное, 

ритмически выверенное нытье современной поэзии». 

И дает феномену Амарсаны свое объяснение. Оказывается все дело в том, что 

Амарсана – бурят, и он пишет не на русском, а по-русски, то есть буквально 

преодолевает сопротивление материала, и одно из стихотворений Амарсаны 

так и называется «Сопротивление материала». А на русском языке «можно 

заполнить анкету или написать, ну… прошение о помиловании. Но написать 

стихи на русском – это значит написать соч. на заданную тему. Чаще всего 

на выходе – зарифмованные мысли». «Только свободный полет – без обмана! 

Нет других вариантов». 

Следствие для всех пишущих на русском, и не только бурят, из этого маленького 

эссе таково: существует риск в какой-то момент, чаще всего неосознаваемый, 

сделать неправильное движение и соскочить с единственно возможного 

пути: писать по-русски, а не на русском. Что это значит? Видимо, ключевое 

слово здесь «обман». Чем же можно обманываться? Например, тем, что язык 

тебе дан от рождения, что тебе в нем комфортно, что стихи из тебя свободно 

льются. Но правдивей чувствовать себя наедине с языком как впервые. Или 

еще обман версификации, техники. Путь, который ведет в никуда. Потому 

что, приобретая опыт, умение, мы теряем детское удивление миром. Иронисты 

вынуждены подделывать ключевые позиции чувств: жизнелюбие, оптимизм, 

простодушие. Надо быть или сумасшедшим или гуроном, читай, бурятом. 

Еременко пишет про стихи Амарсаны «якобы корявая непосредственность». 

Невольно он представляет автора мастеровитым версификатором, 

совсем в рамках своей иронической школы. Про непосредственное и прямое 

высказывание (других у Амарсаны не водится) он как бы говорит: это так, нарочно. 

Любимое слово современной эпохи. «Якобы» и «нарочно» – понятие 

чуждые амарсановской поэтике. Непосредственность у него не якобы корявая, 

а нормальная корявая. В этом все дело. И нас он призывает не стесняться 

корявостей, неизбежных, когда честно ворочаешь глыбы слов, а не обходишься 

одной водичкой. 

Можно сказать, что Амарсана уникален тем, что не соблазнился легкодоступным 

ироническим путем, он пришел в чужой язык наивно, как в общем-то 

и следует поступать. И ему нет нужды подделывать наивную непосредственность, 

как это любят бывалые поэты, теша себя, мол, теперь мне можно, заслужил. 

Основная масса пишущих проходит вскользь живого пафоса творчества 

– первоговорения. 

188 

Надо мною солнце светит 

И собой меня бессмертит.

Солнце по небу идет 

И собой меня поет. 

И собой меня сияет, 

Головою улыбает. 

Улыбаюсь головой – 

Небо синее собой. 

Интересно вычитывать в сборнике насколько далеко Амарсана прошел по 

своему многотрудному пути, создавая невероятными усилиями, строчка за 

строчкой, год за годом новую версию мира. В сборнике старые стихи перетасованы 

с новыми. Написанные в более позднее время кажутся на первый взгляд 

ранними и неуклюжими. Кроме «Чему-нибудь если случиться / – Случиться 

чему-нибудь пусть!» встречается «Что я вырастил сам, чтобы всё продолжалось,/ 

Ради бога вкушалось, что вырастить смог!» («Картошка»). 

Но разберем, из чего составляется эта трудоемкость формы. Первое четверостишие 

«Картошки» начинается с самых далеких поэтических сопряжений: 

человек копает картошку… в толще галактики. 

В упоительной вечности человеческой воли, 

В толще звезд и галактик, в лазурном ядре 

Я копаю картошку на собственном поле 

Ради бога и токмо для ради пюре. 

Распевному началу двух вступительных строк наследует первый прозаический 

звоночек «картошка», и далее – редко употребляющийся архаизм «токмо». 

В поле высоких обобщений появляется очень редкая у Амарсаны интонация 

человеческой уязвимости, что ли: «Ради бога и токмо для ради пюре». 

Эти обертоны насмешливые, но совсем не иронические. Хорошо здесь слово 

«пюре». Создан неуловимый образ улыбки. То ли колтунная неблагодарная работа 

по извлечению из земли даров ее, то ли первое прислушивание к тому: а 

что такое это пюре? И удивление реальности этого самого пюре, и нелепость 

пюре перед образом «толщи звезд». Так исподволь создается напряжение. Подсознательно 

мы чувствуем: что-то не то в благолепном гимне труду, откуда это 

впечатление новизны? Разрешается стих так: 

Сквозь лазурное небо виднеется месяц 

И к полудню пчела превращается в мед, 

Каменеет рука от картофельных чреслец, 

Знай, лупцует лучом по спине небосвод. 

И когда потрудиться немного осталось, 

И когда с непривычки на землю прилег, 

Упоительна телу такая усталость, 

Ослепительно небо, любой стебелек. 

О, да здравствует мира и самая малость, 

Благодарствую мира за самый чуток, 

Что я вырастил сам, чтобы все продолжалось, 

Ради бога вкушалось, что вырастить смог! 

Единственная поэтическая аллюзия «И к полудню пчела превращается в 

мед» оттеняет общий смысл, напеваемый стихом, и особенно двумя заключительными, 

теми самыми «неуклюжими» строчками, в которых поймано головокружительное 

движение, с которым герой стиха пытается совладать. 

Стихотворение подкупает обаянием человека, словно в первый раз в своей 

жизни взявшего в руки лопату, и ключевое слово здесь «с непривычки». Вот 

почему он шутливо комментирует труд свой словами «токмо» и «пюре». Пе- 

189 

НОВЫЕ КНИГИ

НОВЫЕ КНИГИ 

речитывая стихотворение под таким углом зрения, видишь именно бурята, 

не приспособленного возделывать картошку, смешно неуклюжего и не менее 

смешно восторженного. В его устах «ради бога» звучит совсем по-другому, с 

едва уловимой усмешкой ребенка, понимающего свою неуместность. 

В последнем четверостишии первые две строчки растут легко, как трава, а 

две последние даются с трудом, словно сквозь зубную боль. Стих по Амарсане 

должен быть периодически вязок, чтобы читатель «застревал» в нем и через это 

чувствовал материал. Ничего нет легкого в мире, как бы говорит автор. 

В сборнике Амарсаны многие места отсылают нас к Мандельштаму, иной 

раз это не одна строчка, как в «Картошке», а целое стихотворение. Такова, к 

примеру, «Баранья стрижка»: 

190 

И особенно дальше: 

Клянусь крыжовниками их шалых глаз 

в пахучую страду великой стрижки… 

А у жнецов руна исправен каждый жест, 

привычные и к блеянью, и к лаю, 

срезают облака с мятущихся существ 

своей блистающей двукрылой сталью. 

Аллюзии присутствуют в своде стихов исторически, как свидетельства драматического 

театра первоговорения, ведь автор, сверхновый человек, начинает 

говорить далеко не в пустоте, и он берется повторить уже осуществленное до 

него мастером, и в то же время условная его позиция желает быть наполненной 

собственным человеческим содержанием. 

Первочеловек – словно ребенок в этом мире, не боится говорить очевидные 

вещи, давно ставшие риторикой: 

Добуду светло с вершин человечности 

Неугасимое пламя любви... 

Первочеловек – еще не утомлен привычкой, для него все ново. Конечно, 

это позиция искусственная. Но появляется возможность новой интонации, 

которая дается только людям честным, органически неспособным на обман и 

подлог. То, что Амарсана так многотрудно двигается в поэзии, и есть его неприятие 

обмана. Он всего хочет добиться сам, словно великан, пробующий починить 

тонкий механизм часов, но делающий слишком широкие движения. И 

в этом его обаяние. Он безоговорочно верит в то, что: 

Безднами одаривающий, зовущий в эфир, 

Ликующий солнцами и мотыльками – 

Этот мир, сверкающий этот мир, 

Должен завален быть стихами. 

И искренне удивляется, почему оно не так. 

Б. Аюшеев

аВтОрЫ НОмЕра 

Башкуев Геннадий Тарасович. Драматург, 

прозаик. Родился в Улан-Удэ в 1954 году. 

Окончил Иркутский госуниверситет. Член 

Союза писателей России. Лауреат Государственной 

премии РБ (2005). Лауреат премии 

им. И. Калашникова по прозе (1999, 2008). 

Заслуженный деятель искусств РБ. Пьесы поставлены 

в 30 театрах РФ, в Казахстане, Монголии, 

на Украине, переведены на ряд языков. 

Автор книг «Прощай, мой Боливар!» (1990), 

«Буряты: традиции и культура» (1995), 

«Дневник свидетеля» (2002), «На переломе» 

(2007), «Пьесы разных лет» (2007), «Записки 

пожилого мальчика» (2008). 

Участник Всероссийских семинаров-лабораторий 

по драматургии. Публиковался в журнале 

«Современная драматургия», в московской 

прессе. 

Балдоржиев Виктор Борисович. Родился в 

1954 году в селе Красная Ималка Ононского 

района Читинской области. Прозаик, поэт, переводчик, 

издатель. Публиковался в журналах: 

«Байкал», «Полярная звезда», «Дальний Восток», 

«Сибирь» и другие. Член Союза писателей 

России (2001). Автор книг: «Огненные 

тропы» (соавт. Ц. Батомункуев. 1984), Роман 

«Разные люди» (Улан-Удэ, 1991), «Каторга» 

(Чита, 1992). «Последние войны волков» 

(Чита, 2005). Живет и работает в Чите. 

Бараев Владимир Владимирович. Родился в 

1933 году в селе Молька Иркутской области. 

Выпускник философского факультета МГУ. 

Работал в СМИ Бурятии, Казахстана, Кубани. 

Затем в Москве в журналах «Журналист», 

«Коммунист», «Буддизм», на ЦТ Останкино, 

в Госдуме РФ. Автор книг «Высоких мыслей 

достоянье», «Древо Кандинских», «Посланцы 

тенгри», «Приходят и уходят корабли», «Гонец 

Чингисхана» и др. Заслуженный работник 

культуры Бурятии, лауреат премии Союза 

журналистов Москвы. Член Союза писателей 

России. Живет в Москве. 

Самарин Евгений Александрович. Родился в 

1950 году в Ленинграде. В 1978 г. приехал на 

БАМ в Северобайкальск. Работал на самом горячем 

участке трассы (звеносборка, укладка 

главного пути). 

Печатался в местных газетах, в “Молодежь 

Бурятии”, “Гудке”, в “Комсомолке”. В 1985 

г. в журнале “Байкал” были опубликованы 

записки о БАМе, которые потом Бурятское 

книжное издательство издало отдельной книгой. 

Живет в г. Северобайкальске. 

Морс Артём. Родился в 1982 году. В 2003 г. 

окончил филологический факультет Иркутского 

государственного университета. В 2008 

г. – Литературный институт имени Горького. 

Печатался в журнале «Сибирь», альманахе 

поэзии «Иркутское время», альманахе «Зеленая 

лампа», альманахе «Тверской бульвар, 

25». В 2006 г. вышла книга стихов «Из этого 

темнеющего сада…» (Иркутск: Издатель Сапронов). 

Участник Форума молодых писателей 

в Липках 2007-2008 годов, лонг-лист премии 

«Дебют» 2007 года. 

Соболев Константин Альбертович. Родился в 

1957 году в поселке Усть-Баргузин Баргузинского 

района. Окончил Бурятский государственный 

педагогический институт им. Д. Банзарова. 

Поэт. Член Союза писателей России, 

лауреат Государственной премии Республики 

Бурятии в области литературы и искусства. 

Башанов Иван Васильевич. Родился в 1967 

году в Магадане. Среднюю школу окончил 

в Кижингинском районе Бурятской АССР. 

Учился в Бурятской сельскохозяйственной 

академии. Член литературного объединения 

«Олимп». Автор книги стихов «Мои мгновенья 

вдохновенья». 

Мананников Пётр Васильевич. Родился в селе 

Тарбагатай Тарбагатайского района Бурятии. 

Автор научных статей, книг: «Волкодавы Тибета 

и Центральной Азии», «Тарбагатай – семейская 

деревня моего детства» (проза). Публиковался 

в журнале «Байкал». 

Гергенов Алексей Юрьевич. Родился в 1978 

году в г. Улан-Удэ. Окончил ВСГАКИ по 

специальности менеджер информационных 

систем. Пишет стихи, прозу. Публиковался 

в газетах Бурятии, в коллективном сборнике 

«Весенняя муза». В журнале «Байкал» публикуется 

впервые. 

Коваленко Фаина Яковлевна. Родилась в 

1942 г. в селе Голуметь Черемховского района 

Иркутской области. Окончила библиотечный 

факультет Восточно-Сибирского института 

культуры. Работала заведующей детской библиотеки 

ЛВРЗ, директором ДК ЛВРЗ, экскурсоводом. 

Увлеклась краеведением, работала 

под руководством известных краеведов Р.А. 

Серебряковой, Е.А. Голубева, П.Ф. Калашникова. 

Сотрудничала с журналом «Огонек». 

Живет в г. Улан-Удэ. 

Болонев Фирс Федосович. Родился в 1935 г. 

в с. Большой Куналей Тарбагатайского района 

Бурятии. Трудовую деятельность начал в 1950 

году в качестве слесаря Большекуналейского 

МТС. Затем окончил Бурятский государственный 

педагогический институт им. Д. Банзарова, 

аспирантуру под руководством академика 

А.П. Окладникова. Ф.Ф. Болонев автор 

29 книг по истории, этнографии, фольклору 

русского (восточнославянского) населения 

Сибири, им опубликовано свыше 200 статей и 

три поэтических сборника: «Всполохи», «Раздумья» 

и «Потомки Аввакума». Значительная 

часть его работ посвящена старообрядчеству 

Сибири. 

Митыпова Лидия Данзановна. Родилась в 

1955 году в с. Зун-Мурино Тункинского района. 

В 1972 г. закончила кыренскую среднюю 

школу. После окончания педагогического института 

в 1976 г. работала преподавателем 

физики и математики. С 1983 г. и до выхода на 

пенсию работала на ЛВРЗ маляром локомотивосборочного 

цеха, крася электровозы. 

Авдеев Евгений Агапович. Родился 1952 году 

в г. Улан-Удэ. Проходил срочную службу в 

авиации ПВО г. Спасск-Дальний. Учился в 

летном училище гражданской авиации в городе 

Бугуруслан Оренбургской области. Более 

20 лет работал пилотом самолета АН-2 в Улан- 

Удэнском авиапредприятии, пилот 1-го класса. 

Окончил заочно юридический факультет 

Иркутского государственного университета. 

Избирался депутатом Верховного Совета Бурятской 

АССР 12-го созыва. Стихи пишет с 

1970 г. Живет в Нижнеангарске. 

191

192 

Подписано в печать 05.10.2009 

Формат 70х108 1 / Бумага офсетная №1. 

16 

Гарнитура NewJournalC. Печать офсетная. 

Уч.-изд.л. 16,9. Усл. печ.л.16,8 + 0,35 вкл. Усл.кр.-отт.18,9 

Тираж 999. Заказ № 212 

ГУП «Издательский дом «Буряд унэн» 

670000, г. Улан-Удэ, ул. Каландаришвили, 23, 

тел. 213595 

e-mail: unen@mail.ru 

Отпечатано в ОАО «Республиканская типография» РБ 

670000, г. Улан-Удэ, ул. Борсоева,13

2009 №4 ИЮЛЬ - АВГУСТ

Create successful ePaper yourself

Delete template?

Save as template?