Москва - Carnegie Endowment for International Peace

№ 6 (57), ноябрь — декабрь 2012 

МОСКВА КАК ФИЗИЧЕСКОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ 

ПРОСТРАНСТВО 

Рента столичного статуса 

Наталья Зубаревич 

Архипелаг Москва 

Ольга Вендина 

Праздники позитивной солидарности 

Алексей Левинсон 

Государственное вмешательство: 

институциональная ловушка 

Борис Грозовский 

Дереализация прошлого: 

функции сталинского мифа 

Лев Гудков 

ISSN 1560-8913

№ 6 (57), ноябрь — декабрь 2012 

Том 16 

ЖУРНАЛ РОССИЙСКОЙ ВНУТРЕННЕЙ И ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ 

Издается с августа 1996 г. 

Выходит шесть раз в год 

Главный редактор 

Мария Липман 

Заместитель 

главного редактора 

Александр Стариков 

Редактор 

Наталия Марголис 

Ответственный 

секретарь 

Татьяна Барабанова 

Дизайн 

Лидия Левина 

Верстка 

Никита Очагов 

Проверка и корректура 

Ольга Иванова 

Журнал «PRO et CONTRA» (ЗА и ПРОТИВ) 

Адрес редакции: 125009, Москва, ул. Тверская, 16/2, Московский Центр Карнеги 

Телефон: (495) 9358904. Факс: (495) 9358906. Еmail: editor@carnegie.ru 

Электронные версии: http://www.carnegie.ru/proetcontra 

ISSN 15608913. Свидетельство о регистрации ПИ № ФС7728240 от 18 мая 2007 г. Выдано Федеральной службой 

по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного наследия. 

Распространяется бесплатно. Подписано в печать 2.04.2013 года. Дата выхода в свет: 20.04.2013 года 

Формат 60х90 1 / 8 . Усл. печ. л. 11. Тираж 2 000 экз. 

Консультационный совет 

Владимир Барановский 

Борис Дубин 

Фарид Закария 

Томас Карозерс 

Эндрю Качинс 

Анатоль Ливен 

Мари Мендрас 

Вадим Радаев 

Кирилл Рогов 

Дмитрий Тренин 

Лилия Шевцова 

Константин фон Эггерт 

Евгений Ясин 

Учредитель 

Фонд Карнеги 

за Международный Мир 

(Carnegie Endowment 

for International Реасе) 

Издание осуществляется 

при материальной 

поддержке 

Фонда Макартуров 

Издательство «ARTCODEX». Москва, ул. Андроньевская Б., д.25/33. Типография ОАО ИПО «Лев Толстой». Тула, ул. Ф. Энгельса, 70. Заказ № 953 

© Carnegie Endowment for International Реасе, 2013

OТ РЕДАКТОРА 

того дня, как Петр увидел, что для России 

«С одно спасение — перестать быть русской… 

необходимость Петербурга и ненужность 

Москвы определилась». «В Петербурге все люди 

вообще и каждый в особенности прескверные. 

В Москве, напротив, все люди предобрые, только 

с ними скука смертельная». «В Москве мертвая 

тишина; люди систематически ничего не дела- 

ют… в Москве после 10 часов 

не найдешь извозчика, 

не встретишь человека на 

иной улице… В Петербурге 

вечный стук суеты сует- 

ствий». Все эти цитаты — из 

иронического эссе Герцена 

«Москва и Петербург». 

Те два столетия, что столица 

находилась в Петербурге, над Москвой привычно 

посмеивались: она и сонная, и старомодная, и 

провинциальная. 

Москва вернула себе столичный статус почти 

сто лет назад. В советское время Ленинград 

постепенно отходил на вторые роли, но Москва, 

хоть и выполняла столичные функции, в условиях 

закрытых границ и плановой экономики сильно 

проигрывала по сравнению с европейскими сто- 

лицами. В Москве было темновато, серовато и 

бедновато: ни тебе ярких витрин, ни рекламных 

огней. Российская столица, по крайней мере ее 

значительная часть, обрела вид современного 

европейского города уже после краха коммуниз- 

ма, но особенно в 2000-е, когда быстро росли 

цены на нефть. Сегодня уж точно никому не при- 

дет в голову назвать Москву сонной или скучной. 

Петербург остается самым «европейским» благо- 

даря архитектурному ансамблю, но за Москвой 

ему уже не угнаться — он проигрывает и в масшта- 

бе, и в богатстве, и в притягательности для тех рос- 

сиян, которые жаждут реализовать свои амбиции 

и таланты. 

Не всякая столица — самый большой город в 

стране, и не всякая — самый богатый, не все сто- 

личные города сосредоточивают в себе столько 

функций, сколько собрано в российской столице. 

2 Ноябрь — декабрь 2012 Pro et Contra 

Оттого что традиционная для России централиза- 

ция по-прежнему остается важнейшей основой 

государственного управления и Кремль стремится 

держать под контролем остальную часть страны, 

развитие регионов искусственно сдерживается, 

а Москва обретает еще большую привлекатель- 

ность. Здесь, в столице, власть и деньги, здесь 

лучшие российские университеты и выше каче- 

ство медицины, здесь главные средства массовой 

информации (кроме специалистов едва ли кто 

из москвичей в состоянии припомнить хоть одно 

название немосковской газеты или журнала!), 

здесь центр культуры, хоть массовой, хоть эли- 

тарной, и здесь же формируются образцы совре- 

менного стиля. Для московского жителя выбор 

не-Москвы в качестве места для жизни и работы — 

большая редкость, а вот в Москву едут отовсюду. 

В столице размещается огромный государ- 

ственный аппарат и штаб-квартиры крупнейших 

компаний, даже тех, чья деятельность осущест- 

вляется далеко за Уралом. Столица вмещает в 

себя все новых и новых обитателей — безрабо- 

тица в Москве практически отсутствует, так что 

находится место и для честолюбивых, рассчиты- 

вающих на жизненный успех, и для тех, кто при- 

езжает просто на заработки и готов заниматься 

тяжелым физическим трудом. 

Разнообразие и плотность московского насе- 

ления неизбежно ведут к трениям — часть из них 

хорошо знакома другим столицам. Так, значитель- 

ный приток трудовых мигрантов «некоренной» 

национальности провоцирует нетерпимость 

и насилие не только в Москве. Отличием рос- 

сийской столицы в этом смысле является лозунг 

«Москва для москвичей», который ежегодно скан- 

дируют участники позорного Русского марша. 

Также особенностью нашей столицы являет- 

ся противостояние граждан с «начальниками» 

на московских дорогах. Езда с «мигалками» по 

публичному пространству, напоминающая про- 

езд феодала со свитой по крестьянским полям, 

вызвала к жизни движение «синих ведерок» — 

оригинальную гражданскую инициативу исконно 

российского происхождения.

Развитие в Москве постиндустриальной эко- 

номики привело к формированию в столице 

особого меньшинства россиян, освободившихся 

от традиционного советского патернализма. Эти 

«несоветские» россияне владеют современными 

профессиональными навыками и открыты миру, 

умеют добиваться успеха, привыкли самостоя- 

тельно принимать решения и брать на себя ответ- 

ственность — не только за собственную семью, но 

и за окружающих, тех, кто нуждается в помощи 

и поддержке. За последние годы они накопили 

опыт и умение солидарного, организованного 

действия в самых разных сферах — от благотво- 

рительности до наблюдения за выборами и рабо- 

ты в органах городского самоуправления. 

Разумеется, такие люди есть не только в 

Москве, но именно здесь их концентрация наи- 

более высока. Модернизированная социальная 

среда столицы притягивает все больше молодых, 

энергичных и талантливых людей из других реги- 

онов страны. Хотя в масштабах России «несовет- 

ские» москвичи составляют ничтожное меньшин- 

ство и даже в Москве их относительно немного, 

их вклад в российскую и особенно в столичную 

жизнь становится более ощутимым. И все более 

заметно противоречие между ними и политиче- 

ской системой, которая по-прежнему строится 

на доминировании государства над обществом 

и исключает существование автономных обще- 

ственных сил. В конце 2011 года это противоре- 

чие выплеснулось в форме массовых протестов. 

Протестная волна, продолжавшаяся несколько 

месяцев, постепенно схлынула, но интерес к 

гражданской активности не исчез: по крайней 

мере часть москвичей не хочет жить, как прежде, 

повернувшись спиной к политике. 

В 2005 году жителям столицы сообщили, что 

они лишаются права выбирать собственного 

мэра — высшее начальство само станет решать, 

кому управлять Москвой. Тогда это известие 

практически не вызвало интереса у москвичей. 

Четыре года спустя, в 2009-м, жители столи- 

цы — «советские» и «несоветские», либералы и 

националисты, модернизированные и консер- 

вативные — с тем же равнодушием отнеслись к 

результатам выборов в Московскую городскую 

думу (фальсификации на тех выборах были 

настолько вопиющими, что взбунтовалась даже 

«системная оппозиция» в Государственной 

думе). В ближайшие два года Москве предстоят 

выборы и депутатов, и мэра, но картина изме- 

нилась: немало волонтеров добилось вклю- 

чения в состав УИКов, выборы окажутся под 

пристальным вниманием гражданских наблюда- 

телей. Лозунг «Это наш город», часто звучавший 

на акциях протеста, может оказаться вовсе не 

пустым звуком. 

Материалы нынешнего номера Pro et Contra 

посвящены Москве как социальному и физиче- 

скому пространству. Наталья Зубаревич пишет 

об особенностях московской экономики: столица 

«продолжает жить на ренту от налога на при- 

быль, которую аккумулируют штаб-квартиры 

крупнейших российских компаний». В центре 

внимания Аллы Махровой, Татьяны Нефёдовой 

и Андрея Трейвиша — перспективы неуклон- 

но растущей Московской агломерации. Тема 

Ольги Вендиной — социальная неоднородность 

московского населения. Алексей Левинсон ана- 

лизирует общероссийское значение московского 

протестного движения. Станислав Львовский 

предлагает взгляд на столицу как на простран- 

ство потоков. За пределами темы мы публикуем 

статью Бориса Грозовского о нынешнем состоя- 

нии российской экономики, исследование Льва 

Гудкова о функциях «сталинского мифа» в сегод- 

няшней России и размышления Майкла Мазарра 

о стратегической несостоятельности США. 

Мария Липман, главный редактор 

От редактора 

Pro et Contra 2012 ноябрь – декабрь 3

Автор 

СОДЕРЖАНИЕ 

ТЕМА НОМЕРА 

МОСКВА КАК ФИЗИЧЕСКОЕ 

И СОЦИАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО 

6 Рента столичного статуса 

НАТАЛЬЯ ЗУБАРЕВИЧ 

«Российские власти отдают себе отчет в том, 

насколько остро стоит проблема развития сто- 

личного мегаполиса, и даже пытаются бороться 

с рентными сверхдоходами Москвы. Однако для 

решения проблем московской агломерации при- 

меняются меры, не затрагивающие системную 

основу современной российской власти. Наверху 

категорически не готовы поступаться системой 

сверхцентрализованного управления страной, 

ведь именно она обеспечивает возможности 

контроля и перераспределения нефтегазовой 

ренты». 

19 Московская агломерация 

и«Новая Москва» 

АЛЛА МАХРОВА, ТАТЬЯНА НЕФЁДОВА, 

АНДРЕЙ ТРЕЙВИШ 

«Столица стала главным в стране центром кон- 

троля за финансовыми и товарными потоками. 

Ее вклад в экспорт явно завышен таможенной ста- 

тистикой, но все равно Москва — основное окно 

в мир, первый (даже единственный) претендент 

на роль глобального центра и главная витрина 

реальных и мнимых успехов постсоветской 

России. Московская область ей сильно уступает, 

но сравнима с Петербургом. Третье место по 

валовому региональному продукту после Москвы 

и Тюменской области Подмосковье занимает с 

2005-го». 

33 Архипелаг Москва 

ОЛЬГА ВЕНДИНА 

«Новизна ситуации заключается в том, что “две 

Москвы”, существующие в теле единого города, 

становятся равноценными по располагаемым 

ресурсам. На стороне одной — относительное 

большинство населения, унаследованные совет- 

ские представления и нежелание перемен, на 

стороне другой — социальная активность, финан- 


совые возможности, более высокие жизненные 

стандарты и более привлекательный образ 

жизни. Одна Москва ориентирована на интегра- 

цию в европейское сообщество, другая предпочи- 

тает антизападничество». 

50 Праздники позитивной 

солидарности 

АЛЕКСЕЙ ЛЕВИНСОН 

«В столице сочувствует (своим) манифестан- 

там примерно половина жителей, в провинции 

(московским) манифестантам сочувствует при- 

мерно треть. Провинциальные города отличают- 

ся от Москвы не только в разы меньшим числом 

жителей, но и следующим из этого эффектом 

меньшей социальной дистанции между жителями. 

Поэтому цена даже самих ответов (“приму уча- 

стие в акции протеста”), даваемых интервьюеру в 

городах провинции, в те же разы больше, нежели 

в двенадцатимиллионной столице». 

67 Внутренние границы 

в пространстве потоков 

СТАНИСЛАВ ЛЬВОВСКИЙ 

«По мере движения от Центра (Бульварное— 

Садовое—ТТК) трудность пересечения границ в 

виде кольцевых трасс возрастает — по крайней 

мере, для пешехода. МКАД в этом смысле — 

последний бастион, который уже довольно силь- 

но напоминает собой границу государства, хотя 

бы в том смысле, что на выездах из города рас- 

положены пункты ГИБДД, напоминающие КПП, 

которыми они отчасти и являются. Пересечение 

же МКАД на автомобиле часто занимает больше 

времени, чем пересечение межгосударственной 

границы Сингапура и Малайзии». 

СТАТЬИ 

88 Государственное вмешательство: 


БОРИС ГРОЗОВСКИЙ 

«Полтора десятка лет реформ в сфере госуправ- 

ления не привели к значимому улучшению ситу- 

ации для граждан и бизнеса. Госаппарат и весь

бюджетный сектор по-прежнему работают не “на 

клиента”, а на себя. В рамках бюрократической 

вертикали они заняты доказыванием собствен- 

ной полезности — составлением бессмысленных 

отчетов, ответами на запросы, организацией 

мероприятий и выполнением поручений. А во 

взаимодействии с внешним миром — бизнесом 

и гражданами — госсектор остается в парадигме 

рентного поведения». 

108 Дереализация прошлого: 


ЛЕВ ГУДКОВ 

«Реакция населения на усилия кремлевской 

пропаганды вернуть Сталина в публичное про- 

странство оказалась весьма парадоксальной. 

Возобладало, вопреки ожиданиям, равнодушие: 

доля индифферентных выросла с 12 проц. в 2000 

году до 44 проц. в 2008-м. Среди молодежи, на 

которую, собственно, и были направлены усилия 

путинских политтехнологов и пропагандистов, 

равнодушное отношение к Сталину стало домини- 

рующим — такой ответ дали 59 процентов моло- 

дых респондентов». 

136 Стратегическая 

несостоятельность США 

МАЙКЛ МАЗАРР 

«В свое время историки Гарольд и Маргарет 

Спраут кратко сформулировали обанкротившу- 

юся стратегию Великобритании в период заката 

империи: Британия “имела слишком неподъем- 

ные обязательства, исчерпала свой потенциал [и] 

категорически не желала расставаться с ролью 

великой державы”. Это описание в точности 

подходит к сегодняшним Соединенным Штатам. 

Дело не в том, чтобы отказаться от главенству- 

ющей, глобальной роли США, а в том, чтобы 

достичь тех же самых целей более здравым спо- 

собом». 

РЕЦЕНЗИИ 

152 Fiona Hill, Clifford G. Gaddy. Mr. Putin: 

Operative in the Kremlin 

ИВАН КРАСТЕВ 

157 Thane Gustafson. Wheel of Fortune: The Battle 

for Oil and Power in Russia 

ИЛЬЯ ЗАСЛАВСКИЙ 

163 Dominic Lieven. Russia Against Napoleon: 

The True Story of the Campaigns of War and Peace 

АЛЕКСЕЙ МИЛЛЕР 

166 Блэр Рубл. Вашингтонская U-стрит: 

Биография 

АЛЕКСЕЙ МАКАРКИН 

170 Наши авторы 

171 Contents and Summaries 

Содержание 

В журнале отражены личные взгляды авторов, которые могут не совпадать с позицией Фонда Карнеги за Международный Мир 

или Московского Центра Карнеги 




Рента столичного 

статуса 

Москва продолжает жить на ренту от налога на прибыль, 

которую аккумулируют штаб-квартиры крупнейших российских 

компаний | НАТАЛЬЯ ЗУБАРЕВИЧ 

Проблемы развития Москвы нарастают 

давно, но оказались в фокусе общественного 

внимания только после 

не ожиданного предложения президента 

Дмитрия Медведева в июне 2011 года о расширении 

границ столицы и переносе федеральных 

правительственных учреждений на новые 

территории, с тем чтобы разгрузить исторический 

центр. Разработанный без какой-либо 

профессиональной экспертизы, этот план 

был чрезвычайно быстро (к концу 2011-го) 

реализован при мощном административном 

давлении в той его части, которая касалась 

расширения границ, но очевидно застопорился, 

когда дело дошло до переноса функций. 

Уже после расширения административных 

границ столичные власти провели 

международный конкурс проектов «Большой 

Москвы», чтобы с профессиональной точки 

зрения обсудить перспективы развития столичной 

агломерации. На конкурсе были представлены 

десять проектов, основанные на 

детальном анализе объективных тенденций, 

существующих возможностей и ограничений, 

а также на опыте других мегаполисов. В центре 

внимания оказались планировочно-градостроительные 

и инфраструктурные проблемы 

и перспективы развития Московской агломерации, 

что крайне важно. Но эти проблемы 

трудно решить, не оценив влияние институциональных 

факторов развития столицы. 


Агломерационный эффект 

и столичный статус 

Москва — не только ядро крупнейшей агломерации 

страны, но и столица России, поэтому 

на ее развитие влияют два фактора: агломерационный 

и институциональный, то есть столичный 

статус. Позитивное влияние агломерационного 

фактора обусловлено экономией 

на масштабе благодаря территориальной 

концентрации функций, а также разнообразием 

экономических агентов и мест приложения 

труда. Высокая плотность и разнообразие 

усиливают конкуренцию, способствуют 

ускорению инноваций, передаче «неявного 

знания», которое так важно для модернизации. 

Кроме того, разнообразие выгодно 

для потребителей, поскольку позволяет им 

приобретать товары и услуги за лучшую цену. 

Агломерационный эффект снижает издержки 

бизнеса и потребителей, что доказано в 

региональной экономике с помощью математических 

моделей (Фуджита, Кругман) 1 . Он 

действует в крупных городских агломерациях 

любой страны. 

Однако агломерационный эффект имеет и 

негативные последствия: увеличиваются проблемы 

транспортной инфраструктуры и экологии, 

что ухудшает качество жизни. С этими 

проблемами сталкиваются все крупные агломерации. 

Пути их решения хорошо известны. 

Во-первых, это грамотное планирование раз-

вития агломерации, создание координирующих 

структур для реализации планов и согласования 

интересов территорий, входящих в 

агломерацию, совершенствование системы 

общественного транспорта и др. Во-вторых, 

огромные инвестиции в транспортную 

инфраструктуру и улучшение экологического 

состояния. Накопленный в этой сфере мировой 

опыт (и достижения, и ошибки) огромен 

и разнообразен. Есть примеры эффективной 

и прозрачной городской политики, координации 

действий властей разного уровня, 

бизнеса и локальных сообществ внутри агломерации. 

В принципе, задача такой политики 

ясна — сохранить экономические преимущества 

агломерационного эффекта и снизить 

издержки. 

Столичный статус — институциональный 

фактор развития. Любая столица пользуется 

особым вниманием центральных властей, 

притягательна для бизнеса и мигрантов. 

Столичный статус имеют многие крупнейшие 

агломерации (Париж, Лондон, Пекин, 

Мехико и др.), но для них преимущества столичного 

статуса менее значимы, чем мощный 

агломерационный эффект. В России столичный 

статус играет гораздо большую роль для 

развития Москвы, обеспечивая ей огромную 

ренту, то есть возможность получать незаработанные 

доходы благодаря существующей 

в нашей стране институциональной среде. 

Масштабы столичной ренты, по мнению 

автора, сопоставимы с агломерационным 

эффектом. 

Ренту столичного статуса можно рассматривать 

как территориальную модификацию 

административной ренты. Она возникает 

потому, что Россия имеет сверхцентрализованную 

систему управления. Это приводит к 

сверхконцентрации в столице крупнейших 

компаний, играющих ведущую роль в экономике 

страны, а также финансовых и человеческих 

ресурсов. Помимо исторической традиции 

централизации (унаследованного раз- 


вития в терминах теории “path dependence”), 

большой вклад в формирование статусной 

ренты вносит авторитарная политическая 

система, основной механизм которой — «ручное 

управление» экономикой и бюджетом. 

Следовательно, крупный бизнес должен быть 

рядом с Кремлем и Белым домом, чтобы лоббировать 

свои интересы. 

Роль агломерационного эффекта и статусной 

ренты можно проследить в экономике, 

бюджете и в структуре населения столицы. 

Экономика Москвы: услуги, нефть и газ 

Москва — важнейший экономический центр 

страны, ее доля в суммарном валовом региональном 

продукте (ВРП) российских регионов 

достигла почти четверти и непрерывно 

росла до кризиса 2009 года — с 14 проц. в 

1994-м до 24,3 проц. в 2008 году (см. таблицу 1 

на с. 8). Санкт-Петербург уступает Москве 

по численности населения в 2,3 раза, а по 

объему ВРП — более чем в пять раз. Высокая 

концентрация ВРП в столице обусловлена 

институциональными особенностями российской 

экономики. Сохраняющееся трансфертное 

ценообразование в сырьевых отраслях 

приводит к переносу значительной части 

стоимости продукции на трейдерские компании 

(в оптовую торговлю) 2 , а значительной 

части прибыли — в штаб-квартиры крупных 

российских компаний, дабы минимизировать 

налогообложение в рамках холдинга. 

Все эти структуры «прописаны» в основном 

в Москве. В результате почти 38 проц. ВРП 

Москвы дает оптовая и розничная торговля 

(в Санкт-Петербурге и в среднем по регионам 

РФ — 19 проц. в 2010-м), что подтверждает 

колоссальную роль институциональных 

преимуществ. Концентрация штаб-квартир 

крупного бизнеса создает множество высокооплачиваемых 

рабочих мест и обеспечивает 

столице дополнительные налоговые доходы 

городского бюджета. Это и есть институциональные 

преимущества столичного 



Таблица 1 

статуса. Хотя Москва своей собственной 

деятельностью также вносит большой вклад 

в экономику страны благодаря концентрации 

разнообразных сервисных функций и 

банковских услуг. Российская столица давно 

стала постиндустриальным городом, на сектор 

услуг приходится 81 проц. ее ВРП (в 2010 

году в Петербурге — 64 проц., в Московской 

области — 63 процента). 

Еще выше доля столицы во внешней 

торговле страны. На Москву приходится 

40 проц. всего импорта в Россию, а вместе 

с Московской областью — половина. Доля 

Москвы в российском экспорте почти такая 

же (37 проц.), за 2000-е годы она выросла 

вдвое. Хотя основу российского экспорта 

составляют нефть и газ, доля главного региона 

добычи этих ресурсов — Тюменской 

области с автономными округами — непрерывно 

сокращается, и в 2010-м она составила 

только 11 проц. российского экспорта. 

Сверхцентрализация системы внешнеторговых 

и таможенных функций также стимулирует 

создание высокооплачиваемых рабочих 

мест в столичной агломерации (это без учета 

коррупционных доходов тех, кто работает в 

данной сфере). 

Агломерационные и рентные факторы 

можно выделить и в развитии столичной 

промышленности. По данным статистики, 

душевой объем промышленного производства 

Москвы значительно выше среднего по 

стране и выше, чем, например, в индустри- 


ДОЛЯ МОСКВЫ И ДРУГИХ РЕГИОНОВ В СУММАРНОМ ВРП СУБЪЕКТОВ РФ, % 

1998 1999 2000 2001 2002 2003 2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 

Москва 15,3 19,0 21,0 20,0 21,0 21,2 20,4 22,9 23,4 23,9 24,3 22,3 22,5 

Санкт- 

Петербург 

Московская 

область 

Тюменская 

область 

Рассчитано по данным Росстата 

3,8 3,6 3,3 3,5 3,9 3,8 3,9 3,7 3,7 4,0 4,2 4,6 4,5 

4,2 3,7 3,2 3,4 3,7 3,9 3,8 3,9 4,1 4,6 4,9 4,7 4,8 

8,4 8,3 9,9 10,5 10,3 10,4 11,0 12,3 11,3 9,9 9,2 9,0 8,8 

альном Красноярске. В то же время москвичи 

хорошо знают, что многие столичные предприятия, 

за исключением пищевых, дышат 

на ладан, их территории используются под 

офисы, торговые центры и др. В чем же 

дело? При оценке промышленных функций 

столицы следует учитывать две особенности. 

Во-первых, начиная с 2005 года новый общероссийский 

классификатор видов экономической 

деятельности (ОКВЭД ) включил в 

промышленное производство инфраструктурные 

отрасли (производство и распределение 

тепла, газа, воды), которые наиболее 

развиты в мегаполисах, особенно в огромной 

Москве. Мощная производственная инфраструктура 

— следствие агломерационного 

эффекта. Во-вторых, с 2006 года показатели 

объема промышленного производства в 

столице завышаются искусственно под воздействием 

институциональных факторов. В 

2011-м 20 проц. промышленного производства 

Москвы составляли добывающие отрасли 

(в 2009 году — 19 проц.), причем речь идет 

почти исключительно о нефтегазодобыче (99 

процентов). В результате более 8 проц. всей 

добывающей промышленности России статистически 

отнесено к Москве. Росстат в этом 

не виноват. Очевидно, что в столице нефть 

и газ не добываются, но крупный бизнес с 

целью налоговой оптимизации «прописывает» 

часть добывающих дочерних компаний 

по столичному адресу своей штаб-квартиры. 

В результате статистически завышается уро-

вень промышленного производства Москвы. 

Помимо статистических, есть вполне осязаемые 

результаты: компании, «прописанные» 

в столице до 2012 года, платили налог на 

прибыль в ее бюджет, внося свой вклад в столичную 

ренту. Для сравнения, в Петербурге 

добывающая промышленность почти отсутствует 

(ее доля составляет 0,3—0,4 проц. промышленного 

производства), хотя там также 

зарегистрированы юридические адреса 

некоторых российских крупных компаний 

(«Газпромнефти», нефтехимической компании 

«СИБУР» и др. 3 ). 

Динамику промышленного производства 

столицы нужно рассматривать с учетом 

вышеперечисленных статистических искажений. 

В докризисном 2008-м объем промышленного 

производства в Москве восстановился 

до уровня 1990 года, в то время как в 

целом по России он составил только 84 проц. 

от уровня 1990-го, а в Санкт-Петербурге — 82 

процента. Однако новый кризисный спад 

промышленности в столице в 2009 году был 

сильнейшим и до сих пор полностью не преодолен 

(см. таблицу 2 на с. 9). Кризис ускорил 

постиндустриальную трансформацию 

московской экономики. Промышленность 

быстрее развивается во внешней зоне крупнейших 

агломераций федеральных городов 

(в Ленинградской и Московской областях), 

что соответствует мировым тенденциям. 

Принято считать, что Москва — наиболее 

инвестиционно привлекательный город 



России. Так ли это? В период экономического 

роста 2000-х доля столицы во всех инвестициях 

в РФ составляла 11—13 проц., в кризисном 

2009-м она сократилась до 9 проц., а в 2010— 

2011 годах — до 7—8 проц., то есть сравнялась 

с долей Москвы в населении России. Москва 

не стала менее инвестиционно привлекательной 

— сократились инвестиционные возможности 

столичного бюджета. До кризиса, в 

2008-м, столичный бюджет обеспечивал 43 

проц. инвестиций в Москву (федеральный 

бюджет — еще 5 процентов). Вряд ли можно 

найти в мире какой-либо другой крупный 

столичный город (за исключением Астаны), 

в котором бюджетные инвестиции достигали 

бы почти половины всех инвестиций. Для 

сравнения, в тот же период 2008—2009 годов 

в Петербурге доля инвестиций из бюджета 

города составляла 25—27 проц. (при этом 

доля инвестиций из федерального бюджета 

была значительно выше — 15—17 проц.), в 

Московской области — 2—4 процента. 

Чтобы понять масштабы инвестиций из 

столичного бюджета, приведем такое сравнение: 

до кризиса они составляли треть 

инвестиций из всех бюджетов субъектов РФ. 

Откуда в столичном бюджете столько денег? 

Их давали рентные доходы. Когда в бюджете 

очень много денег, их нужно тратить с выгодой 

для городских властей, поэтому контроль 

над московским стройкомплексом — это не 

прихоть Юрия Лужкова, а эффективный способ 

приватизации рентных доходов с помо- 

ДИНАМИКА ПРОМЫШЛЕННОГО ПРОИЗВОДСТВА, В % ПО ОТНОШЕНИЮ К 2008 ГОДУ 

2009 г. 2010 г. 2011 г. 

в среднем по РФ -11 -3 1 

Ленинградская область -6 8 14 

Московская область -15 -5 4 

С.-Петербург -20 -13 -1 

Москва -17 -15 -13 

Рассчитано по данным Росстата 



щью «родственных» компаний. Механизм 

«приватизации» рентных доходов отработан 

и может воспроизводиться. 

Кризис 2009 года резко уменьшил доходы 

столичного бюджета (см. ниже), что привело 

к ощутимому сокращению инвестиций 

в Москве: на треть в 2010-м по сравнению с 

2008 годом. Инвестиции из столичного бюджета 

уменьшились более чем в два раза, их 

доля в общем объеме инвестиций в Москву 

снизилась до 26 процентов. В 2011-м рост 

инвестиций в столице был небольшим (на 

5 проц. к предыдущему году). Москва очень 

медленно выбирается из инвестиционной 

«ямы». Проблема не только в снижении 

столичной ренты: сокращение инвестиций 

в Санкт-Петербурге и Московской области 

было еще более существенным (на 41 и 50 

проц. соответственно в 2011-м по сравнению 

с 2008 годом). Крупнейшие агломерации 

после кризиса стали менее инвестиционно 

привлекательными; это следствие общего 

ухудшения инвестиционного климата. Только 

в Ленинградской области, где реализуются 

масштабные проекты транспортировки на 

Запад экспортных ресурсов, инвестиции за 

тот же период выросли на 47 процентов. 

После смены столичного мэра федеральные 

власти стали существенно больше 

помогать Москве. В 2011-м инвестиции из 

федерального бюджета составили 12 проц. 

всех инвестиций в Москву по сравнению с 

4 проц. в 2008 году. Федеральный бюджет 

частично компенсировал Москве снижение 

ее инвестиционных возможностей. Если рассматривать 

все инвестиции из федерального 

бюджета в регионы в 2011 году, то Москва 

получила 10 проц., несколько больше досталось 

только Краснодарскому краю (11 процентов). 

Столичная рента сохранилась, но ее 

источники стали более диверсифицированными, 

к ним добавились особые преимущества 

в получении инвестиций из федерального 

бюджета. 


Развитие розничной торговли в столице 

обусловлено в первую очередь позитивным 

влиянием агломерационного эффекта. 

В 2010—2011 годах на Москву приходилось 

17 проц. всего оборота розничной торговли 

в стране, вместе с Московской областью — 

24 процента. Это объясняется постиндустриальной 

трансформацией экономики столицы 

и Московской области и концентрацией платежеспособного 

спроса в крупнейшей агломерации 

страны. 

Богатая Москва для москвичей 

По данным статистики, доходы москвичей 

в 2,2 раза превышают среднероссийский 

уровень и в 1,8 раза — доходы жителей Санкт- 

Петербурга и Московской области. С учетом 

более высокой стоимости жизни в столице 

(в 1,5 раза выше средней по стране) разрыв 

сокращается: в 2009 году в Москве среднедушевые 

доходы были выше городского прожиточного 

минимума в 6 раз, в Петербурге — в 

4,1 раза, а в среднем по стране — в 3,3 раза. 

В 2011-м показатели федеральных городов 

сблизились: в Москве указанный выше разрыв 

сократился до 5,1 раза, в Петербурге, 

напротив, увеличился до 4,3 раза. 

Сравнивая эти показатели, нельзя забывать, 

что статистически измерить доходы 

столичного населения не менее сложно, 

чем жителей республик Северного Кавказа. 

Доходы складываются из многих источников, 

включая теневые, в федеральных городах 

на доходы оказывает большое влияние 

валютный курс 4 . Статистические органы 

при расчете доходов населения делают 

существенную дооценку, учитывая оборот 

розничной торговли, объем платных услуг 

и т. д., поэтому точность измерений относительна. 

Подтверждением этому служат резкие 

изменения структуры доходов, которая 

включает в себя легальную заработную плату, 

предпринимательский доход, социальные 

выплаты, доходы от собственности и другие

доходы, к которым относят скрытую заработную 

плату. В Москве за 2000—2010 годы 

доля легальной заработной платы выросла 

с 18 до 44 проц. от всех доходов населения, 

в Петербурге за тот же период — с 43 до 

48 проц., а в среднем по России — с 38 до 

41 процента. Можно ли верить столичной 

статистике? Отчасти она отражает борьбу с 

серыми зарплатными схемами, широко распространенными 

в столице. В начале 2000-х 

страховые возмещения составляли треть 

всех социальных выплат населению Москвы, 

а в 2009 году эта доля снизилась в три раза. 

Московские зарплаты удалось частично «обелить», 

но насколько — в точности неизвестно. 

Кроме того, в столице далеко не полностью 

учитываются доходы населения от массовой 

сдачи жилья в аренду. В результате определить, 

насколько в действительности различаются 

доходы населения столицы и других 

регионов России, очень трудно. 

Несмотря на дефекты статистики, вряд ли 

кто-то сомневается, что в Москве самые высокие 

доходы населения. Преимущество обеспечивается 

в первую очередь агломерационным 

эффектом. Во всех крупнейших городах 

мира доходы населения выше, чем в среднем 

по стране, как и стоимость жизни; эти города 

обладают огромным и разнообразным 

рынком труда, концентрируют качественные 

рабочие места. Вклад столичного статуса 

в доходы населения измерить сложнее, но 

в последние годы он уменьшился, что подтверждается 

сопоставлением среднедушевых 

доходов населения двух федеральных городов 

с учетом стоимости жизни в них. 

Москва отличается колоссальным неравенством 

населения по доходам: по данным 


Росстата, соотношение доходов крайних 

децильных групп (10 проц. самых богатых и 

10 проц. самых бедных жителей) составило 

в 2007 году 42 раза. В 2010-м оно сократилось 

до 28 раз, но остается самым высоким 

в стране. Для сравнения, в Петербурге это 

соотношение значительно меньше — 20 раз, 

и оно почти не менялось за тот же период. 

Повышенная стоимость жизни в российской 

столице увеличивает масштабы бедности: 

хотя уровень бедности в Москве невысок 

(10 проц. населения в 2010 году) и ниже 

“Доля граждан, получающих социальную поддержку 

из бюджета города, чрезвычайно высока — более трети 

жителей столицы”. 

среднего по стране (12,6 проц.), более миллиона 

москвичей, по данным Росстата, имеют 

доходы ниже прожиточного минимума. 

Значительное неравенство по доходу характерно 

для многих крупнейших городов мира, 

Москва тут не одинока. 

Влияние огромной столичной ренты наиболее 

очевидным образом проявляется в 

социальной политике города. Доходами от 

ренты нужно делиться с населением, поэтому 

доля граждан, получающих социальную 

поддержку из бюджета города, чрезвычайно 

высока — более трети жителей столицы. 

Во-первых, из столичного бюджета с 1990-х 

годов выплачиваются московские надбавки 

к пенсии, доводившие размер пенсий 

неработающих пенсионеров до полутора 

прожиточных минимумов пенсионера. 

В остальных регионах доплаты из бюджета 

до прожиточного минимума пенсионера 

осуществляются только с 2011 года в соответствии 

с новым федеральным законом. 

При этом федеральный бюджет перечисляет 

трансферты на эти выплаты большинству 

регионов, поскольку им не хватает собственных 

средств. Во-вторых, из бюджета Москвы 



выплачиваются надбавки к заработной плате 

занятым в секторе бюджетных услуг (образование, 

здравоохранение и др.), поэтому в 

2010-м в столице средняя заработная плата в 

сфере образования (34 тыс. рублей) в 2,4 раза 

превышала среднюю заработную плату в этой 

же отрасли по стране, а в здравоохранении 

(40 тыс. рублей) — в 2,5 раза. В-третьих, жители 

Москвы оплачивают 70 проц. стоимости 

жилищно-коммунальных услуг (в 2007 году — 

половину), хотя федеральный норматив требует 

стопроцентной оплаты и подавляющее 

большинство регионов близки к нормативу. 

Дотации локальным монополиям в сфере 

ЖКХ, покрывающие убытки из-за недоплаты, 

выдаются из бюджета города. Существующая 

система в первую очередь экономит расходы 

людей, которые являются владельцами 

больших квартир. В-четвертых, жилищные 

субсидии москвичам выплачиваются при 

доле расходов домохозяйства на жилищнокоммунальные 

услуги свыше 10 проц. от дохода 

семьи, притом что федеральный норматив 

— 22 процента. Такая система социальной 

поддержки населения возможна только при 

сверхдоходах городского бюджета. С приходом 

Сергея Собянина она начала меняться 

в сторону оптимизации и повышения адресности 

социальной поддержки, но пока это 

происходит медленно. 

Даже при огромных рентных доходах бюджета 

столицы власти предпочитали делиться 

ими с населением в «разумных пределах». 

При Лужкове был разработан особый статистический 

механизм оптимизации перераспределения 

столичной ренты. Москва — 

дорогой город, прожиточный минимум 

здесь выше. Но если сравнить московский 

прожиточный минимум пенсионеров и трудоспособных 

жителей со средними по России 

для этих же возрастных групп, то окажется, 

что прожиточный минимум трудоспособного 

населения Москвы в полтора раза выше 

среднероссийского, а московских пенси- 


онеров — только на четверть, хотя трудно 

поверить, что московскому пенсионеру жить 

значительно дешевле, чем трудоспособным. 

Манипуляции с прожиточным минимумом — 

способ «статистической борьбы» с бедностью 

пенсионеров. Московский бюджет перегружен 

социальными обязательствами, сокращать 

их трудно по политическим причинам, 

но еще труднее платить надбавки пенсионерам 

в обещанных масштабах. В тупиковой 

ситуации был выбран простой способ: занизить 

прожиточный минимум пенсионера. Эта 

схема была придумана и активно использовалась 

при Лужкове. 

Новые власти Москвы приняли более 

честное решение: зафиксировали верхнюю 

границу, до которой доплачивается московская 

надбавка пенсионерам. Теперь прожиточный 

минимум пенсионера гораздо 

меньше влияет на социальные обязательства 

города. Расходы бюджета столицы на московские 

надбавки к пенсии будут с каждым годом 

снижаться, по мере того как Пенсионный 

фонд будет увеличивать базовые пенсии с 

учетом инфляции. Кроме того, власти города 

приняли решение выплачивать московские 

надбавки только пенсионерам, проработавшим 

в столице не менее десяти лет, что ограничивает 

вход в систему новых получателей. 

Кусочки ренты, даже маленькие, должны 

доставаться «своему» электорату. 

Бюджет столицы: возможности и риски 

ренты 

В последние докризисные годы доходы 

московского бюджета росли сверхвысокими 

темпами — на 200 млрд рублей в год, то есть 

почти на величину бюджета Петербурга 

(см. таблицу 3 на с. 13). На долю столицы 

приходилось 20 проц. доходов консолидированных 

бюджетов всех субъектов РФ при 

семипроцентной доле в населении страны. 

В структуре доходов столичного бюджета 

почти половину составлял налог на прибыль


организаций. Большая его часть — это поступления 

крупнейших российских компаний: 

«Газпрома», «Роснефти» и многих других. 

Именно налог на прибыль крупнейших компаний 

— основа рентных доходов бюджета 

Москвы, он составлял почти половину доходов. 

В кризисном 2009-м поступления налога 

на прибыль в Москве сократились на треть, 

из-за этого доходы московского бюджета 

рухнули на 22 проц., а доходы всех субъектов 

РФ сократились только на 4 процента. В 2011 

году объем поступлений налога на прибыль 

все еще не восстановился до докризисного 

уровня, а его доля выросла до 43 проц. всех 

доходов бюджета только в 2012-м (январь— 

июль). Московская рента очень велика, но 

кризис показал, что она нестабильна. 

Более устойчив налог на доходы физических 

лиц (НДФЛ), он формируют треть доходов 

бюджета столицы. Его выплачивают все 

работающие в Москве, а не только москвичи. 

С учетом маятниковой трудовой миграции из 

Подмосковья и легальной трудовой миграции 

из других регионов это дополнительно дватри 

миллиона человек, дающих до 20 проц. 

всех поступлений НДФЛ в бюджет столицы. 

ДОХОДЫ БЮДЖЕТОВ МОСКВЫ И САНКТ-ПЕТЕРБУРГА 


2006 г. 2007 г. 2008 г. 2009 г. 2010 г. 2011 г. 

Доходы бюджета, млрд руб. 

Москва 758 958 1 292 1 011 1 128 1 482 

С.-Петербург 218 281 343 320 351 406 

Доля налога на прибыль, % 

Москва 47 45 * 48 33 39 38 

С.-Петербург 32 31 30 21 26 27 

в среднем по субъектам РФ 31 32 28 18 23 25 

Доля НДФЛ, % 

Москва 27 31 31 39 38 32 

С.-Петербург 24 25 29 31 30 29 

в среднем по субъектам РФ 25 26 27 28 27 26 

* В 2007 году в федеральный бюджет было перечислено 201 млрд рублей налога на прибыль, без этих перечислений его 

доля в доходах бюджета Москвы превысила бы 60 процентов 

Рассчитано по данным Федерального казначейства 

Во время кризиса этот налог почти не падал 

и тем самым поддерживал столичный бюджет. 

Прочие налоговые поступления намного 

меньше, особенно те, которые в крупнейших 

городах других стран составляют основу 

доходов бюджета. В Москве гигантское по 

стоимости имущество, но налоговые доходы 

от него составляют менее 7 проц. доходов 

бюджета. Налоги от малого бизнеса едва 

достигают 2 процентов. Столица продолжает 

жить на ренту от налога на прибыль, которую 

аккумулируют штаб-квартиры крупнейших 

российских компаний. 

К столичной ренте добавилась и особая 

федеральная поддержка: в 2011 году доля 

трансфертов (безвозмездных перечислений) 

из федерального бюджета 5 увеличилась до 

11 проц. доходов бюджета Москвы. В годы 

правления Лужкова она не превышала 3—5 

процентов. Москва дополнительно получила 

76 млрд рублей (эта сумма сопоставима с 

бюджетом Воронежской или Ленинградской 

областей) по статье «прочие безвозмездные 

поступления». По некоторым данным, эти 

трансферты направлены для развития столичного 

метро, но федеральные власти не 



объясняют своего решения добавить денег 

самому богатому субъекту РФ, действуя в 

обычном для современной России режиме 

«ручного управления». В результате источников 

столичной ренты становится больше. 

В 2000-е огромные рентные доходы столицы 

порождали неэффективные расходы. 

Помимо колоссальных и неэффективных 

инвестиций из бюджета, с помощью которых 

«приватизировались» рентные доходы, 

почти 30 проц. расходов столичного бюджета 

составляла поддержка ЖКХ. Огромная рента 

позволяла заботиться о населении, но при 

этом множилось число неадресных социальных 

программ, не учитывающих уровень 

доходов получателей помощи, и расходы на 

них неуклонно росли. 

Кризис 2009 года стал «холодным душем» 

для команды Лужкова. За два года (2009— 

2010) пришлось сократить расходы бюджета 

на 16 проц. по сравнению с 2008-м. На 45 

проц. снизились расходы на национальную 

экономику из-за резкого сокращения бюджетных 

инвестиций. Более чем на 40 проц. за два 

года сократились расходы на ЖКХ. 

Кризисный шок заставил столичную 

администрацию адекватно реагировать еще 

при Лужкове, но самую политически рискованную 

работу пришлось делать команде 

Собянина. В 2010 году почти 20 проц. московского 

бюджета расходовалось на социальную 

политику (в начале 2000-х эта доля составляла 

5—6 проц.), половина этих средств шла 

на московские доплаты к пенсиям. Лужков 

обещал довести пенсии москвичей до двух 

прожиточных минимумов, поэтому расходы 

на доплаты пенсионерам в 2010 году достигли 

10 проц. всех расходов столичного бюджета. 


Такого нет нигде в России, но и московский 

бюджет не выдерживал гигантской тяжести 

популистских обязательств. При этом город 

задыхался в пробках, требовались огромные 

инвестиции в транспортную инфраструктуру. 

Властям пришлось делать политический 

выбор, на что тратить деньги бюджета. 

Московские власти системно подошли 

к решению проблемы. Во-первых, еще при 

Лужкове с помощью налоговых органов была 

проведена проверка работающих пенсионеров, 

которым надбавки не полагаются, 

что позволило сократить число получате- 

“Если бы Москва не имела столь высоких рентных 

доходов, потоки трудовой миграции более равномерно 

распределялись бы между крупными городами России”. 

лей доплат. Во-вторых, в 2011 году — уже 

при Собянине — были изменены правила и 

зафиксирован «потолок» доплаты к пенсиям 

(до 12 тыс. рублей). Это позволило снизить 

нагрузку на столичный бюджет, в 2011 и 2012 

годах доля расходов бюджета на московские 

надбавки к пенсиям снизилась до 8 процентов. 

В-третьих, одновременно с ростом расходов 

столичного бюджета на образование, здравоохранение 

и социальную политику идет активный 

процесс их оптимизации: укрупнение 

школ и больниц, уплотнение детских садов, 

сокращение бюджетного финансирования 

бесплатных досуговых центров и развитие 

платных форм, а также многие другие меры, 

которые болезненно воспринимаются населением. 

Доля расходов бюджета Москвы на 

ЖКХ сокращается (14,6 проц. в январе—июле 

2012-го по сравнению с 17,4 проц. в 2010 году), 

поэтому быстро увеличиваются расходы населения 

столицы на оплату жилищно-коммунальных 

услуг (ЖКУ). Преимущества москвичей, 

долгое время получавших социальные кусочки 

от большого «рентного пирога» в виде финансирования 

значительной части расходов

на ЖКУ из городского бюджета, надбавок к 

пенсиям и множества других социальных программ, 

исчезают на глазах. 

С одной стороны, это позитивный процесс: 

жизнь на ренту развращает, не позволяя 

делать социальные расходы эффективными, 

а социальную помощь — адресной. С другой 

стороны, сама рента никуда не делась, ее 

лишь перенаправили на другие цели — на 

развитие транспортной инфраструктуры. 

И вновь возникают вопросы: почему при 

очевидной необходимости концентрировать 

финансовые ресурсы города на развитии 

инфраструктуры московские власти почти 

вдвое увеличили расходы на благоустройство 

столицы — с 28 до 43 млрд рублей (январь— 

июль 2011-го и январь—июль 2012-го, соответственно)? 

Эти расходы сопоставимы с бюджетом 

Саратовской и Ленинградской областей, 

а также с расходами Москвы на жилищное 

хозяйство или дошкольное образование. 

Еще одно сравнение: расходы столичного 

бюджета на московские надбавки к пенсиям 

всего лишь в 1,5 раза выше, чем на благоустройство. 

Не слишком ли дороги цветочки 

и тротуарная плитка? 

Все — в Москву, никто — из Москвы 

Проведенная в 2010 году перепись населения 

показала, что численность жителей столицы 

достигла 11,5 млн человек. Однако темпы 

роста населения Москвы (с 10,5 до 11,5 млн 

человек за 2002—2010 годы) вызывают большое 

сомнение у демографов, поскольку при 

проведении переписи в Москве был большой 

объем двойного счёта (население учитывалось 

и по месту реального проживания, и 

по данным о регистрации, полученным в 

ДЭЗ). Напомним, что перепись 2002-го также 

добавила Москве полтора миллиона жителей 

по сравнению с 1989 годом. К сожалению, 

реальная численность москвичей остается 

загадкой. Кроме самих москвичей, в столице, 

по оценкам, проживают один-два миллиона 


трудовых мигрантов из других регионов и 

стран, а еще около миллиона приезжает на 

работу из Подмосковья. 

Не вызывает сомнения, что Московская 

агломерация чрезвычайно притягательна 

для россиян и граждан ближнего зарубежья 

и сопоставима с другими крупнейшими 

агломерациями по силе притяжения населения. 

По данным Росстата, в конце 2000-х до 

60 проц. чистой миграции (имеется в виду разница 

между прибывшими и выбывшими) внутри 

России оседало в Москве и Подмосковье, 

еще 20 проц. — в Санкт-Петербурге и 

Ленинградской области. Столичная агломерация 

работает как пылесос, притягивая 

население из других регионов страны. При 

этом Росстат учитывает только миграцию с 

переменой места жительства, число трудовых 

мигрантов — еще больше. 

Огромный приток в Москву мигрантов из 

ближнего зарубежья затрудняет их адаптацию, 

усиливает социальную напряженность 

и ксенофобию. Этот приток не принято связывать 

со столичной рентой, хотя связь прямая: 

сверхконцентрация доходов в столице 

создает настолько существенный отрыв доходов 

и заработной платы от остальной части 

страны, что большинство мигрантов направляется 

именно в столицу. Если бы Москва не 

имела столь высоких рентных доходов, потоки 

трудовой миграции более равномерно распределялись 

бы между крупными городами 

России. 

Благодаря длительному миграционному 

притоку возрастная структура населения 

Москвы не очень существенно изменилась 

в сторону старения. Доля трудоспособного 

населения (63 проц.) немного выше средней 

по России, а с учетом тех, кто приезжает 

работать в столицу, она существенно выше. 

Тем не менее Москва все-таки стареет, доля 

населения в пенсионном возрасте достигла 

24 проц. (среди женщин — 30 проц.), что усиливает 

социальные проблемы и нагрузку на 



бюджет. В Петербурге «старение» выражено 

еще сильнее: в возрастной структуре доля 

женщин старше трудоспособного возраста 

составляет 33 проц. всех женщин города. 

Очень высокая доля пожилых в огромном 

городе — это аномалия, в развитых странах 

пенсионеры стремятся уехать из крупнейших 

городов мира поближе к природе. 

Московские власти готовы стимулировать 

миграцию пожилых, разрабатывались программы 

переселения в малые города, но они 

были восприняты пожилыми москвичами 

крайне негативно. До тех пор пока москвичи 

имеют более высокие пенсии, более доступные 

и качественные социальные услуги, эту 

проблему не решить. Сверхцентрализация 

и рентные доходы столицы и здесь создают 

ловушку как для пожилых москвичей, так и 

для властей города. 

Москва и Россия: только вместе 

Российские власти отдают себе отчет в том, 

насколько остро стоит проблема развития 

столичного мегаполиса, и даже пытаются 

бороться с рентными сверхдоходами 

Москвы. Однако для решения проблем 

московской агломерации применяются 

меры, не затрагивающие системную основу 

современной российской власти. Наверху 

категорически не готовы поступаться системой 

сверхцентрализованного управления 

страной, ведь именно она обеспечивает возможности 

контроля и перераспределения 

нефтегазовой ренты. Что бы ни говорилось 

публично о децентрализации управления, 

дальше косметических мер дело не идет. 

В 2000-е наиболее привлекательным для 

российских властей был механизм статусной 

ренты. Он использовался для того, чтобы 

стимулировать развитие второго крупнейшего 

города страны — Санкт-Петербурга 

(«малой родины» клана Путина). Крупным 

российским компаниям предлагалось добровольно-принудительноперерегистрировать- 


ся в Северной столице. Некоторые это сделали, 

переместив туда свои дочерние структуры 

(«Газпромнефть», отдельные дивизионы 

«СИБУР-холдинга» и др.). Вероятность 

перевода крупнейшего российского налогоплательщика 

— «Газпрома» — становится 

все более призрачной: возведение новой 

штаб-квартиры компании в Петербурге обернулось 

многолетним конфликтом с местным 

населением, строительство так и не начато, 

при этом налоги на прибыль штаб-квартиры 

«Газпрома» закреплены за Москвой на ближайшие 

пять лет. В целом перевод «денежных 

мешков» в Северную столицу не состоялся, 

крупный бизнес предпочитает обитать 

там, где принимаются решения. Перевод 

властных структур ограничился принудительным 

переселением Конституционного суда, а 

в октябре стало известно, что за ним последуют 

Верховный и Высший арбитражный суды. 

Для решения инфраструктурных проблем 

Москвы федеральные власти постановили 

расширить ее границы по аналогии с прирезками 

советского времени, но в гораздо 

больших территориальных масштабах. 

«Рейдерский захват» немалой, и при этом 

наименее заселенной, части Подмосковья 

удалось продавить без особого усилия с 

помощью административного ресурса, но все 

остальные решения об использовании новых 

территорий застопорились. Федеральные 

министерства и ведомства саботируют переезд, 

профессиональные сообщества и большинство 

экспертов негативно оценивают 

принятое решение, в то время как население 

Москвы пока скорее его поддерживает, но, 

по всей видимости, просто от нелюбви к 

чиновникам. Если назвать реальную стоимость, 

в которую может обойтись перемещение 

ведомств, мнение жителей переменится. 

Федеральный бюджет и бюджет Москвы не 

имеют средств на огромные расходы по освоению 

новых территорий (по предварительным 

оценкам, более 1 трлн рублей). Кроме

того, велики политические риски. Освоение 

прирезанных территорий может стать 

дополнительным, и очень сильным, фактором 

слабо контролируемого «разбухания» 

Москвы, которое и так не удается остановить. 

В результате Москва может оказаться для российских 

властей еще более горячей точкой 

на политической карте страны. Недовольство 

населения столицы может плохо закончиться 

для политического режима. 

Любые попытки решить проблемы столичной 

агломерации только с помощью традици- 

онных инструментов региональной и городской 

политики (развитие транспортной 

инфраструктуры, городское планирование, 

расширение территории и др.), сохраняя 

при этом сверхцентрализацию управления, 

не будут давать ожидаемого эффекта. 

«Дорожная карта» развития столичной 

агломерации должна быть увязана с институциональными 

изменениями всей страны. 

Одно из важнейших направлений — развитие 

столицы за счет преимуществ агломерационного 

эффекта, а не за счет статусной ренты, 

которая достигает максимального уровня в 

сверхцентрализованной системе управления. 

Первый важный шаг уже сделан: после 

вступления в силу нового закона о налогообложении 

интегрированных компаний 

Москва теряет часть рентных доходов от 

налога на прибыль. Теперь он более равномерно 

распределяется между регионами, где 

размещены предприятия, и прописанными 

в столице штаб-квартирами компаний, которые 

владеют этими предприятиями. Закон 

поможет избавить Москву от статистических 

функций нефтедобывающего центра — самого 

яркого и малоприличного проявления 


статусной ренты. Упомянутое выше временное 

выведение «Газпрома» из-под действия 

нового закона позволит сохранить налоговые 

поступления в бюджет столицы еще на пять 

лет, но это лишь на определенный период. 

Налог на прибыль сократится, поэтому столице 

придется развивать традиционные для 

агломераций источники доходов: налоги на 

имущество, малый и средний бизнес. 

Второй шаг — реальная децентрализация и 

дерегулирование управления, что помогло бы 

ускорить развитие других крупнейших горо- 

“В целом перевод «денежных мешков» в Северную 

столицу не состоялся, крупный бизнес предпочитает 

обитать там, где принимаются решения”. 

дов России. Децентрализация позволит к тому 

же сократить федеральные функции и численность 

чиновников федеральных министерств 

и ведомств (по оценкам, их более 60 тыс. человек), 

а также их территориальных органов по 

Москве (26 тыс. человек, по данным Росстата, 

за июль 2012 года). Суммарная численность 

чиновников федеральных органов управления 

(около 100 тыс. человек без вспомогательного 

персонала, занятого их обслуживанием) относительно 

невелика, исходя из общей численности 

занятых в столице, но эффект от сокращения 

будет заметным. 

Москва и Московская область выиграют от 

децентрализации, поскольку их конкурентоспособность 

выше благодаря мощному агломерационному 

эффекту. Здесь лучше условия 

для развития малого и среднего бизнеса — 

основной экономической базы агломераций. 

Существующий политический режим явно 

не готов проводить децентрализацию, но в 

случае его ослабления в результате экономических 

или политических причин процесс 

пойдет именно в этом направлении. Система 

будет сдвигаться от неэффективной сверхцентрализации 

к точке оптимума. 



Третий шаг — это отказ от идущей на 

протяжении многих лет «холодной войны» 

между Москвой и Подмосковьем, переход 

к активному взаимодействию для решения 

общих инфраструктурных проблем и поиска 

компромиссов в многочисленных спорных 

вопросах, связанных с развитием транспортной 

и энергетической инфраструктуры, налогообложением 

жителей Подмосковья, работающих 

в столице, проблемами дачной сезонной 

миграции, свалок, кладбищ и множества 

других. В российской политической культуре 

это практически невозможно: горизонтальные 

взаимодействия не развиты и не приветствуются, 

компромисс воспринимается 

как признак слабости. Для решения острых 

проблем агломерации федеральные власти 

предпочли бы объединить столицу и область 

в единую территориальную структуру, управляемую 

привычными административными 

методами. Но с политической точки зрения 

подобное объединение едва ли оправданно: 

власти субъекта РФ, в котором живет каждый 

восьмой россиянин и производится почти 

30 проц. суммарного ВРП страны, неизбежно 

создадут для Кремля серьезные риски. 

ПРИМЕЧАНИЯ 1 Fujita M., Krugman P., Venables 

A. J. The Spatial Economy: Cities, Regions, and 

International Trade. The MIT Press. Cambridge, 

Massachusetts, 2000. 

2 Доклад Мирового банка по России за 2005 год. 

3 Поступления налога на прибыль от 

«Газпромнефти» в бюджет Санкт-Петербурга значительны, 

но ее дочерние добывающие структуры 


Горизонтальные взаимодействия властей 

Москвы и области, разных муниципалитетов 

могут развиваться только под давлением 

жителей агломерации и бизнеса, которым эта 

интеграция нужна для решения многочисленных 

проблем. Давление «снизу» обеспечивают 

гражданское общество и система честных 

выборов; формирование и того и другого 

требует времени, поэтому быстрого решения 

проблемы, как интегрировать агломерацию, 

не существует. Как она решается «сверху», 

мы уже видели: это очень уж напоминает 

рейдерский захват. С помощью прирезанной 

территории проблемы развития агломерации 

решить нельзя. 

Мировой опыт показывает, что можно разработать 

и реализовать хорошие планировочные 

решения, создать эффективную 

транспортную инфраструктуру и систему 

общественного транспорта, комфортную для 

жизни городскую среду, повысить мобильность 

населения, в том числе пожилых 

людей, которым облегчается переезд ближе к 

природе. Но все это было реализовано в другой 

институциональной среде, которой в 

России пока нет. 

не приписаны юридически к Северной столице, в 

отличие от Москвы. 

4 В методике измерения доходов учитывается 

покупка и продажа валюты. 

5 Инвестиции и трансферты из федерального 

бюджета представляют собой разные виды финансирования. 

Трансферты — это безвозмездные перечисления 

из федерального бюджета.

У 

спущенного сверху — неожиданно 

для публики и экспертного сообщества 

— решения о резком расширении 

административной территории Москвы 

есть, как минимум, одна положительная сторона. 

Благодаря ему оживился интерес к расселению 

и урбанизации, градостроительству 

и градорегулированию, пространственной 

организации и самоорганизации общества, а 

заодно высветились до сих пор не решенные 

или недорешенные проблемы. Среди них 

задача выделения городских агломераций, их 

превращения из неправовых и бесстатусных 

образований, для которых нет общепринятых 

критериев и отсутствует официальная статистика, 

в информационно-статистические или 

даже нормативные единицы, каковыми они 

давно стали в ряде западных стран 1 . 

Соответствующая научная база сложилась 

еще в недрах позднесоветской градостроительной 

геоурбанистики, пусть и с поправкой 

на секретность, а также очевидный дефицит 

данных. Оставалось унифицировать методику 

и передать ее ЦСУ СССР для дальнейшего 

применения, но советского времени не 

хватило, а потом эти исследования прервал 

кризис. До былого уровня им и теперь далеко. 

Постсоветские управленцы 2000-х годов, 

игнорируя научные наработки, увидели в 


Московская 

агломерация 

и «Новая Москва» 

Можно ли направить растущую агломерацию, нигде не стесненную 

морем или горами, в каком-либо желаемом, наилучшем направлении? 

| АЛЛА МАХРОВА, ТАТЬЯНА НЕФЁДОВА, АНДРЕЙ ТРЕЙВИШ 

агломерации средство мобилизации развития, 

централизации ресурсов и власти. Отсюда 

попытки считать агломерациями произвольные 

множества городов, разделенных порой 

сотнями километров, а не сложившиеся эволюционным 

путем их компактные сгустки 2 . 

Агломерацию формирует и объединяет 

прежде всего возможность ежедневных маятниковых 

поездок, особенно трудовых, из 

чего становится ясно, почему радиус агломерации 

(при нынешних средствах сообщения) 

редко превышает 100 км, а ее площадь может 

составлять десятки, но не сотни тысяч кв. км. 

Другое дело — скопление агломераций, следующий 

ранг в таксономии урбанистических 

структур, называемый за рубежом мегалополисом. 

Мегалополисов немного в отличие 

от агломераций, которых в России, даже по 

самым жестким критериям, не менее пятидесяти. 

Московская занимает среди них не 

просто первое, а поистине уникальное место. 

С ее краткой характеристики мы и начнем. 

Москва и ее окружение: лидерство 

в России 

Своим положением Московская агломерация 

и Московский регион (их границы 

полностью не совпадают, но близки) обязаны 

своему ядру — столичной Москве. По 


АллА МАхровА, ТАТьянА нефёдовА, Андрей Трейвиш 


ДОЛЯ МОСКВЫ И МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ В РОССИИ ПО ИЗБРАННЫМ ПОКАЗАТЕЛЯМ (В %) 

переписи населения 2010 года, здесь его в 

2,4 раза больше, чем в Санкт-Петербурге, а в 

Московском регионе (с областью) — в 2,8 раза 

больше, чем в регионе Северной столицы 3 . 

По сравнению с этими двумя прочие города 

и урбанизированные регионы страны выглядят 

гораздо скромнее. Иначе говоря, среди 

наших главных центров не хватает нескольких 

ступеней «нормальной иерархии». Такое 

утверждение требует пояснения, хотя об 

этом уже шла речь, в том числе и на страницах 

Pro et Contra 4 . 

Ранг-размерное правило Дж. Ципфа, в его 

упрощенной версии, требует, чтобы второй 

центр идеальной городской системы был 

вдвое меньше первого, третий — втрое, четвертый 

— вчетверо и т. д. А у нас и Петербург 

не дотягивает до размеров города второго 

ранга, и нет центров ни с 4-миллионным, ни с 

3-миллионным, ни даже с 2—2,5-миллионным 

населением. В этом отношении Россия не 

похожа на другие страны-гиганты, где верхняя 

часть кривой Ципфа близка к «норме» 

(США) либо отклоняется от нее в сторону би- 

и полицентризма (Китай, Индия и др.). Что 

тому причиной — неизбывный централизм 

или какие-то другие факторы? Вопрос непро- 


Москва Московская область 

1990 г. 2000 г. 2010 г. 1990 г. 2000 г. 2010 г. 

Численность населения 6,1 6,9 8,1 4,5 4,5 5,0 

Численность занятых в экономике 6,9 8,8 9,5 3,9 3,8 4,3 

Валовой региональный продукт - 21,0 22,3* - 3,2 4,8* 

Инвестиции в основной капитал 6,0 13,4 6,9 3,4 4,4 3,8 

Внешняя торговля - 26,1 37,7 - 3,1 3,8 

Розничный товарооборот 11,5 29,0 17,5 3,6 4,1 6,2 

Ввод жилья 3,7 11,0 3,0 3,9 8,6 13,6 

Промышленное производство** 6,7 4,7 10,3 4,9 2,9 7,1 

Сбор всех видов налогов - 17,8 21,8 - 3,5 5,0 

* Данные за 2009 год 

** Согласно классификаторам отраслей, действовавшим на каждую дату 

Источники: Регионы России, 2002; Регионы России, 2007; Регионы России, 2011. 

стой. Ясно только, что дело не в больших 

расстояниях: они, при прочих равных условиях, 

содействуют росту сопоставимых по 

размерам населения центров, гася накал их 

борьбы. Как бы то ни было, Москве и ее региону 

нет равных в стране, и не только по числу 

жителей. К тому же по большинству показателей 

доля Москвы и ее региона в России росла 

(см. таблицу 1 на с. 20). 

По объемам валового продукта, доходов и 

потребления (розничная торговля) в 2009— 

2011 годах Московский регион опережал 

Петербургский в 4—6 раз, по массе рублевых 

банковских вкладов — в 7, доходов консолидированных 

бюджетов — в 13,5 раза. Столица, 

пользуясь своим статусом, стала главным в 

стране центром контроля за финансовыми 

и товарными потоками. Ее вклад в экспорт 

явно завышен таможенной статистикой, но 

все равно Москва — основное окно в мир, 

первый (даже единственный) претендент на 

роль глобального центра и, конечно, главная 

витрина реальных и мнимых успехов постсоветской 

России. Московская область ей 

сильно уступает, но сравнима с Петербургом. 

Третье место по валовому региональному 

продукту (ВРП) после Москвы и Тюменской

области Подмосковье занимает с 2005-го, а по 

строительству жилья стало лидером, обойдя 

в 2004 году Москву. 

Как возник подмосковный «второй 

Петербург», рассеянный по сотням пунктов 

вокруг столицы? Его главное отличие от города 

на Неве, от регионов-субъектов и от муниципальных 

образований состоит в том, что 

он никем не учреждался, а сложился в ходе 

долгого спонтанного развития Москвы и 

окрестностей. Интересно проследить основные 

этапы процесса. 

История Московской агломерации 

Городское (промышленно-городское) агломерирование 

— явление Нового времени, 

для Средних веков не типичное. Главными 

субцентрами в феодальной Московии были 

города-крепости и столицы бывших удельных 

княжеств, удаленные от нее на 75—200 км и 

сгущавшиеся на опасных южном и западном 

направлениях 5 . К стенам Москвы жались 

не города, а подгородные села, посады, 

монастыри. Их появлением регион обязан 

развитию торговли и промышленности, разрастанию 

сельских промыслов, мануфактур 

и фабрик. Лучи дорог, с ХIХ века железных 

дорог, задали «звездообразную» форму будущей 

агломерации. В начале ХХ века Москву — 

десятый по населению город в мире и второй 

в России — окружал плотный пояс промышленных, 

жилых и дачных предместий. 

По переписи 1926 года, агломерация 

включала 8 городов и 36 поселков городского 

типа (пгт), насчитывая около 2,5 млн 


Московская агломерация и «Новая Москва» 

человек. За годы первых пятилеток ее людность 

выросла более чем вдвое. После войны 

развитие транспорта, особенно за счет 

электрификации железных дорог, активизировало 

трудовые связи, ведя к расширению 

зоны двухчасовой доступности Москвы. В 

1959-м Москва перешагнула 5-миллионный 

рубеж, а вся агломерация — 9-миллионный. 

Темпы ее роста замедлялись при усложнении 

структуры, что выражалось в формировании 

агломераций второго порядка (см. таблицу 2 

на с. 21). Ближние пригороды Москвы стали, 

по существу, ее «внешними районами», и в 

1960—1961 годах в состав столицы вошла вся 

зона ее ближайших пригородов (5 городов, 

14 пгт). Территория была расширена в 2,5 

раза, население увеличено на 1 млн человек. 

При этом темпы урбанизационных процессов 

продолжали убывать по мере расширения 

зоны влияния Москвы, повышения плотности 

населения и хозяйственной деятельности. 

По переписи 1970-го, агломерация 

выросла до 11,6 млн человек, приближаясь 

по отдельным направлениям к внешним границам 

Московской области и имея 16 агломераций 

второго порядка. 

В 1970-е годы растут отрасли советского 

«хайтека» и сферы услуг, завершается электрификация 

железных дорог, строятся скоростные 

шоссе, возрастает интенсивность 

связей. Число городов в агломерации стабилизируется, 

но ее население продолжает 

расти, достигнув в 1979-м 13,6 млн человек, в 

том числе 7,9 млн в Москве. Столичная агломерация 

по отдельным лучам сближается с 

РОСТ АГЛОМЕРАЦИЙ ВТОРОГО ПОРЯДКА В МОСКОВСКОЙ АГЛОМЕРАЦИИ 

1959 г. 1970 г. 1979 г. 1989 г. 2010 г. 

Количество агломераций 8 16 19 21 22 

Число городских поселений в них 55 85 92 131 126 

В том числе городов 30 44 47 54 75 

Численность городского населения, тыс. человек 1 935,9 2 982,7 3 919,6 4 593,7 5 417,8 



Рисунок 1 

агломерациями соседних областных центров, 

образуя ту форму расселения надагломерационного 

уровня, которую именуют мегалополисом. 

В последние 20 лет Московская агломерация 

продолжала развиваться, сохраняя 

тенденции уплотнения ядра, усложнения 

структуры и периметрического расширения. 

Для нее характерны следующие черты: 

• моноцентризм, связанный с мощью и 

влиянием Москвы; 

• полицентризм спутниковой зоны (наличие 

равных экономических центров и 

агломераций второго порядка); 

• радиально-концентрическое и секторнопоясное 

устройство с резкими различиями 


ОСНОВНЫЕ УРБАНИСТИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ В ЦЕНТРЕ РОССИИ 

центр — периферия, асимметрией западной 

и восточной частей; 

• не вполне обычное для России развитие 

окраинных центров и ареалов в местах 

транспортных контактов с центрами 

соседних областей. 

Ближний пояс подмосковных районов 

сливается с Москвой, ряд его городов теснее 

интегрирован с ней, чем некоторые части 

самой Москвы, что напоминает картину конца 

1950-х, то есть перед расширением границ 

города-ядра. Москва с ближними пригородами 

— это фактически зона сплошной застройки, 

так называемый реальный (физический) 

город, который по отдельным направлениям 

заходит в муниципалитеты второго пояса.

Расползание города в пригороды дополнено 

расширением во все стороны самой 

агломерации, что обостряет транспортные 

проблемы (в том числе из-за дорожных 

пробок) и конфликты землепользования, 

разрушает экологический каркас. В то же 

время автомобилизация и рост скоростей на 

железных дорогах (за счет экспресс-поездов 

до центров смежных областей) расширяли 

ареал трудовых связей, отодвигая изохрону 

двухчасовой доступности Москвы за границу 

области. Однако главная причина этого 

расширения состоит не в улучшении транспортной 

доступности, а в концентрации привлекательных 

рабочих мест в столице при их 

нехватке в провинции. По разным данным, 

число маятниковых мигрантов в Москву 

достигает ныне 1—1,3 млн человек (к 1990 

году оно оценивалось в 750 тысяч). В 2000-х 

вырос и поток маятниковых мигрантов из 

Москвы в Московскую область, особенно в 

ближние пригороды, из-за субурбанизации 

офисно-деловых и торгово-развлекательных 

функций, особенно землеёмких. 

Места приложения труда множились и 

дальше от Москвы, в очагах ускоренного 

роста отраслей, ориентированных на региональный 

рынок (Ступино, Клин и др.). Там 

ежедневный въезд на работу стал превышать 

выезд. Многие жители таких очагов работают 

в Москве, а новые рабочие места занимают 

мигранты из соседних городов и даже 

областей. Возник феномен «замещающей 

занятости», наиболее характерный для агломераций 

второго порядка. 

Перепады в доходах населения между 

Москвой, Московской и окружающими областями, 

гиперактивный рынок труда стали 


важными факторами развития агломерации, 

расширения зоны «водосбора» трудовых 

миграций. Жители центральных регионов 

страны едут в Москву и Подмосковье в 

режиме недельных и других рабочих циклов 

(аналоги вахтового метода). Это своеобразное 

отходничество конца ХХ — начала ХХI 

века усиливает связи в рамках уже не только 

столичной агломерации, но и Центрального 

мегалополиса с населением порядка 30 млн 

человек, общая структура которого показана 

на рисунке 1 (см. с. 22). Отрыв Москвы и ее 

“Ближний пояс подмосковных районов сливается 

с Москвой, ряд его городов теснее интегрирован с ней, 

чем некоторые части самой Москвы”. 

агломерации как центра этого мегалополиса 

от окраин по уровню жизни ускоряет опустошение 

староосвоенных территорий, создавая 

огромные контрасты между центром и глубинкой 

с ее сельской местностью и небольшими 

городами. 

Постиндустриальные сдвиги в экономике 

Подмосковья усиливают роль сервисных 

функций как градообразующих и в так называемых 

окраинных, или концевых (edge cities), 

городах. Их можно разделить на две группы. 

Одна (Химки, Красногорск, Одинцово и ряд 

других ближних спутников столицы) примыкает 

к городу-ядру и быстро наращивает 

офисно-деловые и торгово-развлекательные 

функции в расчете на спрос москвичей и 

своих жителей. Другая группа — это ядра агломераций 

второго порядка, расположенных 

как в Московской, так и в соседних областях. 

Часть из них — Дубна, Ступино, Обнинск — 

тоже развились в центры приложения труда и 

потребления, приуроченные уже к внешним 

рубежам агломерации, что говорит о появлении 

признаков относительно самодостаточной 

постсубурбии североамериканского 

типа 6 . В дальних пригородах, в отличие от 



ближних, новые отрасли возникают в ходе 

реиндустриализации, ориентированной на 

рынок не только столицы, но и всей агломерации 

(пищевая и мебельная промышленность, 

выпуск строительных материалов и др.). 

Ключевая функция агломераций второго 

порядка в составе Московского региона — 

регулирование перегруженности Москвы. 

Сверхконцентрация столичных и экономических 

функций вкупе с растущими объемами 

селитебной * нагрузки позволяет рассматривать 

эти субагломерации в качестве опорных 

элементов при возможном перераспределении 

ролей путем их частичной передачи из 

столицы. 

Вопрос о структуре Московской агломерации 

остается открытым и трактуется 

по-разному. Тем не менее ясно, что в постсоветский 

период пропорции внутри агломерации 

изменились в пользу ядра за счет его 

ускоренного роста. В целом такая динамика 

соответствует стадии классической крупногородской 

урбанизации, когда основной демоэкономический 

потенциал сосредоточен в 

ядре, а центростремительные потоки, прежде 

всего трудовые, доминируют над центробежными. 

В 1990-х годах, при общем спаде 

экономики, она в Москве росла. Но в 2000-х 

началось социально-экономическое «подтягивание» 

пригородов к Москве (см. таблицу 1 

на с. 20), что можно рассматривать как признак 

процесса субурбанизации хозяйства в 

виде диффузии промышленных и сервисных 

функций в пригородную зону. 

Указанные тенденции усиливают полицентричность 

зоны спутников и ведут к 

постепенной трансформации Московской 

агломерации в город-регион. Этот процесс 

тоже чреват проблемами — от коммунально-бытовых 

до административно-управлен- 

* Cелитебный — предназначенный под застройку 

или находящийся под застройкой (о земле, населенных 

пунктах). 


ческих. Уплотнение и слияние с Москвой 

ближних пригородов достигли такой степени, 

что любая граница там условна и вырождается 

в более или менее плавный градиент. 

Субурбанизация селитебных функций постепенно 

меняет географию экономики (особенно 

сервисной) и потребления, перераспределяя 

их внутри агломерации. Вытеснение 

из ближнего пояса заводов, научных учреждений 

и сельскохозяйственных угодий, проигрывающих 

в конкуренции за землю, еще 

не означает, что область в целом их теряет. 

Напротив, ее реиндустриализация в 2000-х 

годах по всем признакам была заметнее, чем 

в столице. И агросектор немногим более 

дальних зон сохраняет высокие показатели 

продуктивности. 

Территория пригорода активно используется 

логистикой. В ряде муниципалитетов 

логистические функции стали ведущими 

отраслями специализации, как, например, 

в Домодедовском, Подольском, Чеховском 

муниципальных районах и городском округе 

Химки, что связано с их близостью к аэропортам 

и с их транзитным положением. 

Мобильность населения и рынок 

жилья 

Есть сомнения в том, что границы агломераций 

можно выделять строго, объективно и 

однозначно. В мире существуют разные практики: 

что такое, скажем, «Рейн — Рур»? Одна 

агломерация или несколько? Отечественная 

традиция опоры на изохроны транспортной 

доступности города-ядра для маятниковых 

мигрантов понемногу подвергается «эрозии». 

В состав образующих агломерацию 

поселений все чаще пытаются включать дачно-садовые 

поселения, занимающие земли 

разных категорий. Еще меньше оснований 

для включения мест, откуда приходят «вахтовики-отходники»: 

это уже не суточный, а 

недельный, сезонный и другие ритмы, что 

меняет понимание агломерации как группы

населенных мест, связанных именно суточными 

ритмами жизнедеятельности. 

Если бы удалось рассчитать размеры «времянаселения» 

(в человеко-сутках) тех же дачных 

мест, то они во многих случаях вряд ли 

были бы велики, хотя сами потоки очень внушительны. 

По оценке Григория Гольца, поток 

отдыхающих из Москвы в область в летний 

выходной день еще в 1980-х превышал 2 млн 

человек, а в зимний — 1 млн человек 7 . Число 

дачников, выезжавших из столицы на более 

долгий срок, приближалось тогда к 0,7 млн, 

причем каждый третий ежедневно курсировал 

между Москвой и дачей как местом 

ночлега. 

Признаком этих процессов стал бум на 

рынке подмосковного жилья. С 2004 года 

Московская область лидирует в России по его 

строительству, увеличив за последние пять 

лет отрыв от столицы втрое. Основную долю 

жилья возводят индивидуальные застройщики, 

хотя для постоянного проживания рассчитана 

его меньшая часть. Доля частных домов 

к концу ХХ века достигала 60 проц. вводимой 

в Подмосковье площади жилья. В 2000-х ее 

потеснила многоэтажная застройка, но масштабы 

индивидуальной тоже велики. 

Возведение многоэтажного жилья в 

Подмосковье стало более распространенной 

практикой даже по сравнению с советской. С 

середины 2000-х годов девелоперы выводили 

на рынок целые жилые мегапроекты («А-101», 

«Новое Ступино», «Большое Домодедово», 

«Олимпик-Сити» и др.). Однако подмосковный 

рынок квартирного жилья ориентирован 

скорее на внешний спрос, чем на реальную 

субурбанизацию 8 . По данным Московской 

областной регистрационной палаты, доля 

покупателей из других регионов превышала 

одну треть, из Москвы — более 15 проц., 

остальное жилье приобреталось жителями 

области. Это говорит о центростремительной 

тенденции: выходцы из других регионов 

и стран обычно нацелены на приобрете- 


ние жилья в столице, но из-за высоких цен 

довольствуются Подмосковьем. На рынке 

пригородного индивидуального жилья доля 

москвичей гораздо выше: на них приходится 

уже половина сделок, отражающих растущую 

популярность «своего дома с лужайкой» и 

появление коттеджных поселков. Пока они 

ориентированы на состоятельное население, 

но с переселением москвичей на постоянное 

жительство в коттеджные и дачные поселки 

Подмосковья сезонная субурбанизация может 

постепенно меняться на субурбанизацию 

западного типа. 

Единство Московской агломерации обусловлено 

не только территориальной сомкнутостью 

ее ядра и пригородной зоны, но 

и устойчивостью связей между ними. Общая 

транспортная инфраструктура, маятниковые 

миграции, тесные экономические, финансовые, 

культурно-бытовые, рекреационные 

связи позволяют считать агломерацию единым 

целым. Однако налицо специфика подхода 

властей к этому целому. 

Старые и новые реконструктивные 

идеи 

Прожекты благоустройства Москвы, известные 

с екатерининской поры, не имели до 

революции такого размаха, как в советское 

время. Полезно кратко напомнить об этом 

опыте, сопоставляя его с реальными процессами. 

В 1920-х годах вместе с планом ГОЭЛРО 

и экономическими концепциями опоры на 

местные ресурсы была заложена вытянутая 

с севера на юг форма Московской области, 

включившей Московскую, Рязанскую, 

Тульскую, части Тверской и Калужской 

губерний. Иначе развивались концепции 

расселения. Наиболее дальновидными, предугадавшими 

реальное развитие Московской 

агломерации можно признать проекты 

Бориса Сакулина и Сергея Шестакова. Оба 

предлагали радиально-кольцевое устройство 



Большой Москвы. Сакулин считал необходимыми 

крупные города с развитой промышленностью, 

но видел Москву прежде всего 

культурным и научным центром, передавшим 

производственные функции поясам агломерации 

9 . Зона промышленного развития у него 

вытянута с севера — северо-запада (Дмитров, 

Сергиев-Посад, Александров) на юг — юговосток 

(Серпухов, Коломна). Через сто лет 

именно этот вектор обозначил зону устойчивого 

развития производства в Московской 

агломерации 10 . Кроме того, он рассматривал 

развитие Москвы в рамках обширного реги- 

она от Рыбинска и Ярославля до Калуги и 

Тулы и от Ржева до Владимира, который, как 

показано выше, сформировал мощный мегалополис. 

Более популярными были идеи «городов-садов». 

Дискуссия 1920-х о соцгородах и 

Москве вообще стала собранием утопий 11 . 

Даже урбанисты, сторонники сохранения 

города, мыслили его как средний по нынешним 

меркам — до 80—100 тыс. человек. 

На практике это свелось к созданию прифабричных 

поселков на окраинах, затруднивших 

интеграцию растущего города. Конкурс 

схем перепланировки Москвы выявил смелые 

концепции направленного развития, причем 

схема Николая Ладовского (1930—1933) напоминала 

нынешний «галстук», только развернутый 

на запад-северо-запад, хотя реализована 

она не была. Более реалистичным считается 

проект Г.Б. Красовского (1931), в котором 

лучи расходятся в разные стороны по магистралям. 

Тогдашний проектировочный 

«взрыв» питал идеями последующие периоды, 

несмотря на то, что их лимитировали недостаток 

ресурсов и решения властей. 


В ходе индустриализации 1930—1950-х возобладал 

централизованно-отраслевой принцип 

управления промышленностью. При 

этом границы Московской области меняли 

шесть раз. Генеральный план реконструкции 

и развития Москвы 1935 года расширял территорию 

столицы, выделял лесопарковый 

пояс (десятикилометровой ширины) и пригородную 

зону (50 км). Это положило начало 

подходу к ближайшим районам Московской 

области как к дополнению Москвы, по планам 

— рекреационно-экологическому, а в 

жизни гораздо более широкому. В самой сто- 

“Можно ли направить растущую агломерацию, нигде 

не стесненную морем или горами, в каком-либо желаемом, 

наилучшем направлении?” 

лице при всех достижениях (метро, высотки) 

велики были потери культурного наследия 

(храм Христа Спасителя и многое другое) и 

объемы нереализованных замыслов, включая 

кольцевые и хордовые магистрали, по сей 

день дефицитные. Но главное — это надежды 

сдержать рост Москвы и затем ее соседей 

паспортным режимом начиная с 1932-го. 

Такие попытки характерны и для следующих 

этапов. Так, постановление 1956 года 

о запрете создавать и расширять промышленные 

предприятия распространялось как 

на Московскую область, так и на центры 

соседних областей (Иваново, Рязань, Тула и 

др.). Роста агломерации это не остановило. 

К расчетному сроку первого генплана (1960) 

население Москвы превысило намеченную 

цифру на 1,2 млн человек. При этом мигранты, 

оседая у ее границ, тем самым способствовали 

периметральному росту пригородов и 

их фактическому слиянию. Внешние границы 

столичной области были еще одним барьером. 

Эта схема работает по сей день; правда, 

стали ниже административные пороги, зато 

выше ценовые.

При всех попытках сдержать рост региона 

его роль и статус повышались. Он все 

активнее притягивал учреждения науки, 

вузы, техникумы, хотя с 1963-го их создание 

было тоже запрещено. В то же время 

возврат к ведомственно-отраслевому управлению 

после крат кой эпохи совнархозов 

вызвал рост министерского аппарата с его 

научно-проектным и прочим обеспечением. 

Массовое жилищное строительство быстро 

осваивало приданные столице территории, 

и ей вновь становилось тесно. Стала популярна 

концепция городов-спутников, но 

лишь новых (Зеленоград). Другие города 

резервом для разгрузки столицы не считались, 

а росли независимо от установок. 

Ситуацию пытались переломить. Так, схема 

районной планировки Московской области 

в 1970-х предусматривала опережающее развитие 

ее периферии 12 . Предлагалась также 

«эшелонированная» схема центров — противовесов 

Москвы 13 . Обе явно переоценивали 

возможности выравнивания территориальных 

различий. 

Лишь к началу 1980-х в новом Генплане 

развития Москвы до 2010 года вновь (после 

периода забвения с 1920-х) рассматривались 

три варианта развития агломерации в целом: 

(1) за счет формирования компактного 

ядра, (2) за счет строительства городов-спутников 

и (3) по избранным направлениям. 

Хотя самым перспективным был признан 

третий вариант, фактически возобладал 

первый 14 . Новейшее расширение Москвы 

с этих позиций может показаться настоящим 

прорывом, ведь это расширение явно 

направленное. Настораживает то, что оно 

не увязано с каким-либо планом развития 

всей Московской агломерации. Более того, 

ее перегораживание «галстуком» вряд ли 

оптимизирует пространственную структуру. 

Впрочем, нельзя не заметить, что решение 

было принято не случайно и не случайным 

способом. 


Галстук или жабо? 

Местное самоуправление у нас подавлялось 

так долго, что оказалось ослаблено и в целом, 

и в сфере межмуниципальной координации. 

Здесь и кроется оправдание волевого 

решения о «Новой Москве»: иначе, мол, все 

утонуло бы в обсуждениях и согласованиях. 

Оставим в стороне вопрос о том, лучше 

ли будет Москве с «галстуком» до границ 

Калужской области. Однако заметим, что 

если все время прибегать к такому стилю принятия 

решений, то иного не будет никогда, 

но тогда и расширять Москву, как все крупные 

города России, надо куда решительнее. 

Если нет надежд на сотрудничество местных 

властей, то всем агломерациям страны от 

управленческого хаоса надо прописать единоначалие, 

требующее расширения черты 

центрального города всюду, куда агломерация 

дотянется. Получится уже не галстук, а целое 

средневековое жабо а-ля мельничный жернов. 

Гонка административного города за 

растущим реальным типична для советской 

и московской практики: достаточно вспомнить, 

как Москву на рубеже 1960-х годов расширили 

«на вырост», до построенной тогда 

же МКАД. Эта практика отличается от западной, 

когда растущие города с усложняющейся 

структурой сами ищут механизмы взаимодействия 

ее элементов, обходясь без периодической 

перекройки административных 

границ 15 . Наша, условно восточная, схема — 

это всякий раз по существу административнотерриториальная 

реформа, тотальная или 

локальная, открыто названная таковой или 

проводимая под видом микрокоррекции границ. 

Вообще-то в федеративном государстве 

такие реформы, затрагивающие состав его 

субъектов, требуют особых процедур. 

Но дело не только в этом. Есть гораздо 

более фундаментальный вопрос: а можно ли 

вообще направить растущую агломерацию, 

нигде не стесненную морем или горами, в 

каком-либо желаемом, наилучшем направ- 



лении или ей суждено расплываться во все 

стороны по схеме масляного пятна? Ключевое 

слово здесь — растущая. В самом деле, в первооснове 

вышеописанных процессов и проблем 

лежит рост экономики, населения и 

его благосостояния, выделяющий Москву и 

Подмосковье на российском фоне, их отрыв 

по показателям доходов и потребления, качества 

учебы, карьеры и социальной защиты, по 

престижу и выгоде от близости верховной власти. 

Правда, имеются уже отмеченные нами 

признаки центробежных процессов, но преобладание 

центростремительных пока налицо. 

Взаимоотношения ядра агломерации и ее 

окружения, периметральное расползание 

Москвы по основным транспортным лучам 

(реальная Большая Москва), транспортный и 

экологический коллапс давно волнуют общественность. 

Гламурная издалека, в реальной 

жизни Москва местами становится непригодной 

для нормального существования. Власть 

же, не имея механизмов системного решения 

проблем всей агломерации, часто хватается 

за решения «островные». Порой трудно избавиться 

от впечатления, что она не столько 

решала проблемы, сколько пыталась убежать 

от них и от самой Москвы на какое-то не 

очень дальнее, но свежее, менее перегруженное 

место. 

Как бы то ни было, решение о «галстуке» 

было принято и одобрено обеими думами — 

городской и областной, и его предстояло 

облечь в конкретные планировочные формы. 

Но какие и кем? На этот раз, возможно полнее 

осознав масштабы задачи и самого объекта, 

власти пошли другим путем. Это уже 

другая, самоновейшая история. 

Современные концепции: конкурс 2012 

года 

В начале 2012-го, впервые после 1930 года, 

был объявлен международный конкурс на 

разработку проекта Концепции развития 

Московской агломерации. Независимо от 


результатов, он привлек большое внимание 

к ее проблемам, а участие известных иностранных 

архитектурных бюро позволило 

по-новому взглянуть на объект и его перспективы. 

Особых «идеологических» расхождений 

в видении задач и траекторий развития 

Москвы и агломерации среди команд не 

было: все они опирались на современные 

урбанистические концепции — нового 

урбанизма, устойчивого развития города, 

«умного» города/региона, реурбанизма. 

Каждая команда включала и российских, и 

зарубежных участников, что тоже сближало 

их позиции. И все предлагали «гуманизацию» 

городской среды, сохранение природных 

ландшафтов и озелененных территорий, 

создание экокварталов, комфортной для 

пешеходов городской среды, регенерацию 

промышленных зон, развитие субцентров, 

создание культурных, креативных и публичных 

пространств. Но именно иностранцы с 

их установками на «гуманизацию» и создание 

дружелюбной городской среды видят будущее 

Москвы как «города среди лесов», дарящего 

«радость жизни» (Антуан Грюмбах), как 

«тайги-метрополиса» («Лаук»), как «городского 

великолепия» (итальянская «Студио Ас 

Сечи — Вигано»). Все команды предлагали 

активно развивать транспортную систему с 

новыми радиальными магистралями в югозападном 

секторе, поперечными связками, 

соединением аэропортов высокоскоростной 

железной дорогой, экспресс-линиями автобуса 

и трамвая, связывающими центр Москвы с 

новыми территориями. 

В основе проекта испанской команды 

Рикардо Бофилла лежала идея «умного 

линейного города» по двум направлениям 

(южному вдоль Варшавского шоссе и югозападному 

вдоль Киевской железной дороги), 

соединяемым в районе Коммунарки в единую 

юго-западную ось. «Линейный интегрированный 

город» предполагает освоение незастро-

енных территорий в пригороде и реорганизацию 

производственных территорий внутри 

Москвы. 

Эти идеи, включая создание юго-западной 

транспортной «петли» для связи центра с 

новым «галстуком», близки к установкам 

архитектурно-дизайнерской мастерской 

Андрея Чернихова. Но российская команда 

видит Москву не «линейным городом», а 

«городом-архипелагом» с приоритетом «конкурентности 

Москвы как глобального города» 

и как «матрицы развития российских горо- 

дов». Правда, возникает вопрос: как стремительно 

растущий глобальный город станет 

«матрицей» для других, 85 проц. которых 

представлены малыми и средними городами 

с их особыми проблемами? Предлагая интенсифицировать 

внутренние территориальные 

ресурсы развития старой («безгалстучной») 

Москвы, в Новой Москве авторы, напротив, 

предлагают внедрять новые функции 

на участки, свободные от застройки, новые 

точки роста. 

Команда «О.М.А.» (Нидерланды) рассматривает 

Московскую агломерацию в 

свете представлений об агломерации как 

«городе-регионе», предлагая ее «переориентацию» 

в полицентрическую из пяти ядер, 

включая старую Москву, в виде пяти олимпийских 

колец. По сути, это популярная 

идея аэропортосити, с новыми ядрами на 

базе Домодедова, Внукова, Шереметьева, 

Чкаловского, что позволит равноценно развивать 

несколько лучей агломерации. Вот 

только недоучет сложившегося расселения 

может вести к «утяжелению» агломераций 

второго порядка и их центров, на месте 

которых (хотя и без их упоминания) наме- 


чены ядра 16 . Как и предложения команды 

Чернихова, это чревато сильным уплотнением 

застройки ближних и средних пригородов 

и дальнейшим расползанием Москвы по 

принципу масляного пятна. 

Команда ЦНИИП Градостроительства 

тоже видит Московскую агломерацию как 

«город-архипелаг», но предлагает совместить 

схемы спутникового и направленного роста 

(один коридор вдоль Москвы-реки, другой — в 

направлении с юго-запада на северо-восток). 

Идея раскрытия потенциала Москвы-реки 

“Порой власть не столько решала проблемы, сколько 

пыталась убежать от них и от самой Москвы на какое-то 

не очень дальнее, но менее перегруженное место”. 

используется в концепциях многих команд: 

«Москва — роскошная река» у французской 

«Лаук», «Москва = Москве» у команды 

«Остоженка», которая рассматривает реку как 

связующее звено развития, «Город на реке» у 

американской «Урбан Дизайн Ассошиэйтис». 

В основе концепции команды Грюмбаха 

лежит формирование «линейного города» 

в юго-западном и западном направлениях 

за счет наращивания транспортной инфраструктуры, 

новых колец и радиусов. В целом, 

как и проект команды Чернихова, эту работу 

выделяет глубокая проработка структуры и 

проблем развития агломерации, но с серьезной 

опорой на существующий каркас расселения 

при определении приоритетных узлов 

развития. Спорной представляется идея 

формирования новых градостроительных 

узлов («ворот Москвы») на МКАД, вся зона 

которой — самая перегруженная территория 

со сложной экологией. 

Стержнем концепции парижской 

команды «Лаук» стала оригинальная идея 

развития «поперечного линейного города» 

вдоль новой скоростной магистрали, 

соединяющей аэропорты Домодедово и 



Внуково через центр города (Домодедово — 

Подольск — Правительственный центр — 

Троицк — Внуково — Сколково — центр города 

— Шереметьево). Это предложение может 

ускорить превращение Московской агломерации 

не только в город-регион, но и в относительно 

равномерно заселенную территорию. 

К тому же это один из немногих проектов, 

который не ограничивается территорией 

Новой Москвы, а затрагивает и другие пригороды. 

Российское архитектурное бюро 

«Остоженка» развивает Москву как «компактный 

город» за счет внутренних резервов (по 

оценкам авторов, общая площадь неэффективно 

используемых территорий достигает 

21 тыс. га, что позволяет построить 210 млн 

кв. м недвижимости). На новых же территориях 

предложено сохранять ценные природные 

ландшафты, развивать бальнеологические 

курорты, реабилитационные центры, 

агропарки, новые общественные и рекреационные 

зоны. Риски в этом случае связаны с 

усилением центростремительных миграций 

в результате строительства жилья и новых 

рабочих мест в срединной зоне города, а не 

на периферии. 

«Студио Ас Сечи — Вигано» предлагает 

развивать Москву как «ячеистый парковый 

город». Принципами этой концепции 

являются экология, интеграция городских 

пространств и обеспечение непрерывной 

центральности. Расчеты ячеистой структуры 

и параметров застройки определили шансы 

и пределы развития, включая природный 

ландшафт городов, потенциал демографической 

и градостроительной емкости ячеек на 

присоединенных территориях и в границах 

старой Москвы. 

Речная тема, идея «города на реке», — ядро 

концепции американской команды «Урбан 

Дизайн Ассошиэйтис», которая, как и итальянская, 

предлагает уделять особое внимание 

особенностям существующего ландшафта при 


развитии территории и создании зон нового 

освоения. Еще одной сквозной для всех 

команд темой стала реорганизация производственных 

территорий во внутренней Москве. 

Как и у других команд, здесь есть своя радикальная 

идея — нового Центрального железнодорожного 

вокзала в районе Зарядья (радикализма 

тут, конечно, меньше, чем в идее Ле 

Корбюзье 1930-х построить Москву заново 

после сноса всей исторической застройки, 

кроме отдельных памятников Кремля). 

Конкурсное задание предусматривало 

полимасштабный подход, то есть разработку 

концепций на нескольких уровнях 

(Центральный федеральный округ, 

Московская агломерация, Москва и ее югозападный 

«галстук», зоны размещения федерального 

правительственного центра) 17 . 

Однако в большинстве проектов развитие 

старой и новой, расширенной Москвы проработано 

лучше всего. Фактически основными 

результатами стали предложения по развитию 

присоединенного юго-западного сектора 

и реорганизации производственных территорий, 

расположенных в старых границах 

города. Проекты часто недоучитывали существующие 

диспропорции развития Москвы, 

ее пригородов (кроме юго-западных) и всей 

агломерации, например, между расселением 

людей и размещением мест приложения 

труда. 

Из «экстерналий», предопределивших 

ограниченность эффекта от разработанных 

командами идей, можно выделить две важнейшие. 

Во-первых, жесткие условия конкурса, 

включая безальтернативность юго-западного 

направления развития Москвы. Во-вторых, 

номинальное участие властей в обсуждении 

предлагаемых проектов. При этом, если первое 

ограничение кто-то и мог преодолеть, то 

второе, связанное с ментальностью московских 

и российских властей, ставило команды 

в тупик 18 . Тиражирование прессой немногословных 

высказываний Владимира Путина

ставило в тупик разработчиков по поводу 

степени поддержки им ранее принятых решений 

по расширению Москвы. В кулуарах сам 

конкурс получил название «дымовой завесы»: 

дескать, он сам по себе, а решения по Москве 

и Московской агломерации примут безотносительно 

к его результатам, как проявление 

личного видения «философии» развития 

города правящей элитой. 

Ясно одно: резкий поворот в развитии 

Московской агломерации налицо, а будет 

ПРИМЕЧАНИЯ 1 Там же на рубеже XIX— XX веков 

возник термин «агломерация», стали складываться 

первые научные школы изучения этого продукта 

урбанизации (Альфред Вебер, Георг Зиммель, 

Патрик Геддес и др.). 

2 Ситуация не нова и напоминает историю 

с городами-спутниками. Статус города-спутника 

получил построенный в 1960-х Зеленоград, а не 

Подольск, Люберцы, Мытищи и другие реальные 

спутники Москвы. Между тем развитую моноцентрическую 

агломерацию отличает от единичного 

города, хотя бы очень большого, именно зона 

многочисленных спутников. 

3 Напомним, что питерская агломерация 

покрывает меньшую часть Ленинградской области, 

чем Москва — Московской, поскольку первая в 1,8 

раза обширнее и ее северо-восточные окраины удалены 

от Петербурга на три сотни километров. 

4 Смирнягин Л. Трудное будущее российских городов 

// Pro et Contra. Т. 11. 2007. № 1 (35). С. 56—71. 

5 См.: Московский столичный регион: 

Территориальная структура и природная среда. 

М.: ИГАН СССР, 1988. С. 77; Трейвиш А.И. Город, 

район, страна и мир: Развитие России глазами 

страноведа. М.: Новый хронограф, 2009. С. 154. 

6 Golubchikov O., Phelps N., Makhrova A. From 

Closed City to Edge City? Governing Growth at the 

Periphery of Moscow — the Case of Khimki. // 

International Perspectives on Suburbanization: A Post- 

Suburban World? / N. Phelps, F. Wu (eds). Palgrave; 

MacMillan, 2011. P. 177—191. 

7 Московский столичный регион: 


М.: ИГАН СССР, 1988. С. 254. 


ли он успешным или неудачным, реальным 

либо снова утопичным, устойчивым или 

эфемерным, принесет всей стране пользу 

или вред, судить еще рано. Как показывает 

весь опыт развития столицы, процесс 

трансформации занимает не менее 20—25 

лет, в течение которых могут быть приняты 

и реализованы новые градостроительные 

решения, меняющие и границы, и всю 

систему функционирования столичной 

агломерации. 

8 Махрова А.Г. Территориальная дифференциация 

рынка загородного жилья в Московской области 

//Вест. Моск. ун-та. Сер. 5. География. 2006. 

№ 2. С. 29—34. 

9 См.: Сакулин Б.В. Городское строительство: 

План застройки в городах и пригородах // 

Техника, строительство и промышленность. 1922. 

№ 1. С. 16—20; № 3. С. 13—21; № 4-5. С. 19—28. 

Астафьева-Длугач М. Первые схемы социалистического 

расселения в СССР // Архитектура СССР. 

1970. № 6. С. 14—17; Московский столичный регион: 


С. 208. 

10 Махрова А.Г., Нефедова Т.Г., Трейвиш А.И. 

Московская область сегодня и завтра: Тенденции 

и перспективы пространственного развития. 

М.: Новый хронограф, 2008. С. 179. 

11 Тут были проекты «Города на рессорах» 

Александра Лавинского, «Горизонтальных 

небоскребов» Эля Лисицкого, «Города на опорах» 

Лазаря Хидекеля, «Города-линии» Виталия 

Лаврова и «Летающего города» Георгия Крутикова, 

подробно см.: Любовный В.Я., Сдобнов Ю.А. Москва 

и столичный регион: Проблемы регулирования 

социально-экономического и пространственного 

развития. М.: Экон-информ, 2011. С. 110—125. 

12 Правы, однако, оказались критики этой 

утопической идеи, см.: Гохберг М.Я., Соловьев Н.А. 

Проблемы развития и размещения производительных 

сил Центрального экономического района. 

М.: Мысль, 1975. 

13 Листенгурт Ф.М., Наймарк Н.И. Прогноз формирования 

и развития сети городских поселений 

и систем расселения в ЦЭР // География произ- 



водительных сил Центральной России. М.: МФГО 

СССР, 1971. С. 113—121. 

14 См.: Московский столичный регион: 


С. 220. 

15 В США мало кого волнует тот факт, что столичный 

Вашингтон перерос рамки федерального 

округа Колумбия с 0,6 млн постоянных жителей, 

число которых днем удваивают маятниковые 

мигранты из почти 5-миллионных пригородов 

на территории штатов Виргиния и Мэриленд. К 

официальному Парижу (105 кв. км с 2 млн человек) 

конечно же надо добавлять 9—10 млн фактических 

парижан из семи департаментов обеих 

«корон» Парижской агломерации. Если на Западе 

создают органы управления крупными урбанистическими 

образованиями, то они обычно дополняют 

традиционные и нацелены на координацию их 

действий. 

16 Напомним, что население существующих 

агломераций второго порядка составляет от 

155 тыс. человек в Домодедовско-Видновской 

системе, потенциал и структура которой будут 

затронуты реализацией проекта Большое 

Домодедово, до 460 тыс. человек в активно застра- 


иваемой Химкинско-Зеленоградской и до 750 тыс. 

человек в Люберецко-Раменской агломерации второго 

порядка. 

17 Международное жюри по итогам конкурса по 

первым двум номинациям признало победителем 

команду Антуана Грюмбаха, а по третьей — размещение 

федерального правительственного центра 

— американскую «Урбан Дизайн Ассошиэйтис». 

Хотя для команд главным было участие в конкурсе 

и успешное прохождение трех ее этапов, так как 

московские власти неоднократно заявляли, что 

проектные решения будут только учтены при разработке 

нового генерального плана Москвы и 

схемы территориального планирования Москвы и 

Московской области. 

18 Особенно если они сравнивали их поведение 

с поведением французских властей при разработке 

схемы Большого Парижа, а часть команд участвовала 

и в парижском конкурсе при бывшем президенте 

Франции Николя Саркози и при его активном 

участии (с командами — участниками московского 

конкурса из «первых лиц» дважды встречался мэр 

Москвы Сергей Собянин). При этом основные 

идеи, наработанные в ходе этого конкурса, поддержал 

уже новый президент Франсуа Олланд.

Привычка рассуждать о Москве в категориях 

целостности — московская 

экономика, московское сообщество, 

московская культура — опирается, во-первых, 

на факт функционального и административного 

единства города и, во-вторых, на 

унаследованное от советского времени представление 

о том, что равенство доступа к 

городскому сервису, социальным благам и 

возможностям способно преодолеть социальное 

неравенство. Если идея юридического 

единства как административного подчинения 

сохранила свое значение до сих пор (эта 

идея лежит в основе неоднократного расширения 

границ Москвы: ее территориальные 

пределы увеличились с 285 кв. км в 1930 году 

до 2 565 кв. км в 2012-м), то равенство «по 

месту жительства» явно утратило смысл 1 . 

Последним актом социальной справедливости 

по-советски стало право «бесплатной 

приватизации» жилья, наделившее людей 

не только собственностью, но и ответственностью 

за его содержание. Феномен «нищих 

собственников дорогих квартир» рассеял 

иллюзии относительно равенства возможностей. 

Тезис о том, что Москва — это очень 

большой, сложно устроенный и разнообразный 

город, сегодня справедлив как никогда, 

а вот тезис о единстве и общности Москвы 

и москвичей оказывается не слишком убедительным. 

Социальное и имущественное расслоение 

и резко выросшее этнокультурное 

разнообразие заметно ослабили мотивацию 

к единению и усилили тенденции дезинтегра- 



Какую часть московской реальности описывает концепция глобального 

города и в какой мере задача трансформации Москвы в глобальный город 

отвечает общим интересам? | ОЛЬГА ВЕНДИНА 

ции. Принцип «мы все разные, но нас объединяет 

то, что мы живем в одном городе» 

практически не работает, поскольку подавляющее 

большинство людей руководствуется 

в жизни утилитарно-эгоистическими, а не 

общественно-альтруистическими соображениями. 

В отличие от советского прошлого 

в сегодняшней жизни уже не декларируется 

приоритет общих целей над личными интересами. 

Однако без понимания общих целей, 

возникающих как результат совпадения и 

согласования многих интересов, жизнь большого 

города превращается в клубок неразрешимых 

противоречий. Декларациями о 

синтезе культур и цивилизаций, единстве 

в многообразии и гармоничном развитии 

делу не поможешь. Чтобы понять, в чем 

собственно состоят общие цели развития 

Москвы, нужно хорошо представлять себе 

существующие различия, степень фрагментарности 

и контрастности городской социальной 

и пространственной среды и способы 

преодоления этой фрагментарности. Цель 

данной статьи — показать Москву как «архипелаг», 

состоящий из «островов» городских 

районов 2 , объединенных общей функциональной 

инфраструктурой и разъединенных 

мировоззрением населения, его уровнем благосостояния 

и образом жизни. 

Москва «глобальная» и не очень 

В июне 2011 года, выступая на 

Петербургском экономическом форуме, 

президент Дмитрий Медведев связал задачи 



модернизации страны с необходимостью первоочередного 

развития глобальных функций 

столицы и ее превращения в мировой финансовый 

центр. Спустя год в развитие этой 

идеи на московском конкурсе, посвященном 

выработке «Проекта концепции развития 

Большой Москвы», перед его участниками 

был поставлен вопрос: «Как сделать Москву 

глобальным городом и создать социально-экономические 

условия жизни населения, соответствующие 

этому высокому статусу?» 

Согласно международно признанной 

методике, существует пять основных критериев 

определения глобальности города 3 . 

Наибольшей значимостью обладают критерии 

деловой (бизнес-) активности и располагаемого 

человеческого капитала, но не 

вообще, а в отношении к глобальному рынку. 

Индикаторами оценки деловой активности 

являются число штаб-квартир крупнейших 

мировых компаний, объемы финансового 

рынка, развитость сектора деловых услуг, объемы 

товарооборота и пассажиропотоков через 

транспортные узлы города, число международных 

конференций. Человеческий капитал 

оценивается через призму способности города 

привлекать «таланты», поэтому ключевыми 

показателями являются число лиц с высшим 

образованием, число лиц иностранного происхождения, 

проживающих в городе, качество 

университетов, определяемое международными 

рейтингами, число международных 

учебных заведений и иностранных студентов. 

Следующие два критерия — участие в информационных 

обменах и интенсивность культурной 

жизни — имеют вдвое меньшую значимость. 

На последнем месте стоит вовлеченность 

города в мировой политический процесс. 

Внешняя политика — это сфера ответственности 

государства, а роль города — служить удобной 

и хорошо обустроенной площадкой для 

переговоров, размещения посольств и представительств, 

международных организаций и 

исследовательских центров. 


Москва входит в первую двадцатку глобальных 

городов, и ее положение в рейтингах 

достаточно стабильно 4 . Нет сомнений в 

том, что Москва является глобальным городом 

— вопрос не в этом, а в том, насколько 

Москва глобальная совпадает с Москвой 

фактической, какую часть московской реальности 

описывает концепция глобального 

города и в какой мере задача трансформации 

Москвы в глобальный город отвечает общим 

интересам. Поэтому обратимся к важнейшим 

индикаторам глобальности, таким как концентрация 

мест приложения труда в сфере 

деловых услуг (управление, финансы, аудит, 

юридическое и информационное сопровождение, 

консалтинг) и качество населения, и 

посмотрим, как они маркируют пространство 

города. 

География мест приложения труда 

Принято считать, что одной из проблем 

Москвы является крайне неравномерное 

распределение мест приложения труда — 

сверхконцентрация в центре и фактическое 

отсутствие на окраинах. В действительности 

исторический центр столицы аккумулирует 

немногим более трети всех рабочих мест, 

сверхконцентрация наблюдается лишь в 

сфере государственного и бизнес-управления, 

финансов и деловых услуг (65—70 

проц.) — эти рабочие места расположены 

преимущественно в Центральном административном 

округе. В отличие от центра, 

занятого государственными учреждениями 

и крупным бизнесом, окраины — это царство 

торговли, среднего и малого бизнеса, 

которые особенно активно развивались в 

последнее двадцатилетие, отчего МКАД 

фактически превратился в главную торговую 

улицу Москвы. Центр-периферийный контраст 

в распределении рабочих мест в городе 

далеко не так велик, как это принято считать. 

Наблюдаемый эффект частично объясняется 

несовершенством статистического учета.


Данные о структуре занятости населения по 

районам города приводятся Мосгорстатом 

без учета малого бизнеса, а это практически 

половина рабочих мест! 5 Главное различие 

между центром и окраинами столицы не в 

количестве рабочих мест 6 , а в их качестве и 

предлагаемой оплате труда. 

Другое общепринятое мнение, которое 

также недостаточно адекватно описывает 

московские реалии, связано с постиндустриальным 

характером московской экономики. 

Хотя промышленность в Москве переживает 

не лучшие времена, в городе функционируют 

1,1 тыс. промышленных предприятий, обеспечивающих 

756 тыс. рабочих мест. Вклад 

индустрии в ВРП столицы — 18 проц., а в 

консолидированный бюджет города — 11 

процентов. (Для сравнения с аналогичными 

показателями Лондона, Парижа и Нью- 

Йорка см. таблицу 1 на с. 35.) В Москве существуют 

не просто индустриальные районы, 

такие как Люблино, Царицыно, Гольяново, 

Перово, Новогиреево, Очаково, Солнцево 

и другие, но и гипериндустриальные, где более 

50 проц. рабочих мест сосредоточено в промышленности 

(в Капотне, например, таковых 

85 проц., в Бирюлёве Западном — 60,3 

проц., Северном Медведкове — 52 процента). 

Московские районы, несущие на себе 

печать индустриальности, расположены 

преимущественно на севере, северо-востоке, 

востоке, юго-востоке и юге столицы за преде- 


НЕКОТОРЫЕ СРАВНИТЕЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ МОСКВЫ И ЛИДИРУЮЩИХ ГЛОБАЛЬНЫХ ГОРОДОВ МИРА (2010 ГОД) 

ГОРОД ВВП/ППС, $ 

Доля занятых 

в промышленности, 

% 

Вклад промышленности 

в ВРП города, % 

Доля занятых 

в секторе 

услуг, % 

Количество 

жилья в собственности, 

% 

Количество 

машин на 1000 

жителей, шт. 

Москва 24,4 11 18 76,3 85 299 

Лондон 53,1 4,2 4,0 91 59 341 

Париж 47,5 6,9 8,1 86,8 31,9 389 

Нью-Йорк 60,5 5,1 5,8 93 33 210 

Источники: Всемирный банк (data.worldbank.org), Росстат (www.gks.ru), Мосгорстат (moscow.gks.ru), UK National Statistics 

(www.statistics.gov.uk), Greater London Authority (www.london.gov.uk), L'Institut national de la statistique et des études 

économiques (Insee) (www.insee.fr), NYCEDC (www.nycedc.com). 

лами исторического центра. Это «остатки» 

гигантской промзоны, которую в советские 

годы характеризовали как «промышленный 

флюс» 7 . Обвальная деиндустриализация 

1990-х годов привела здесь не к «прорыву» 

в постиндустриальную экономику, а к развитию 

обширной сети уличных рынков. 

С социальной точки зрения, такие районы 

не очень удобны для жизни, но с экономической 

— привлекательны для инвестиций, 

поскольку часть сохраняющихся производств 

успешно функционирует. Более тридцати 

московских районов можно определить как 

транзитные, переживающие процесс дезиндустриализации 

и являющиеся индустриальносервисными 

или сервисно-индустриальными. В их 

числе многие районы старой промышленности, 

такие как Бутырский, Нижегородский, 

Москворечье-Сабурово или Покровское- 

Стрешнево. Здесь значительную часть составляет 

пожилое население и высока доля убыточных 

производств, но благодаря удобному 

местоположению и хорошей социальной и 

транспортной инфраструктуре эти районы 

представляют интерес для девелоперов и 

нового строительства. 

Районы северо-западного, западного и югозападного 

административных округов столицы 

обладают сервисной структурой экономики. 

Здесь же находятся и наиболее привлекательные 

жилые кварталы, располагающие всей 

необходимой инфраструктурой. В полной 




ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ КАПИТАЛ: 

УРОВЕНЬ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ, СРЕДНЕЕ ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ МОСКВЫ (2010) — 40,1 % 

Источник: Перепись населения, 2010 

мере сервисными и постиндустриальными 

могут быть названы лишь районы исторического 

центра города, но экономический 

профиль таких районов, как Басманный, 

Мещанский, Даниловский, Красносельский, 

деформирует сверхзанятость в сфере транспорта 

— сказывается центральное местоположение 

московских вокзалов, их сортировочных 

станций, складских территорий и 

ремонтных цехов. В наибольшей степени критериям 

глобального города отвечает та часть 

центра Москвы, где концентрируются функ- 


ции управления, банковского, аудиторского 

и юридического сервиса, информационного 

сопровождения и консалтинга, выставочные 

площади и высококлассные гостиницы. 

Это районы Арбат, Тверской, Мещанский, 

Хамовники и Пресненский. Помимо экономических 

функций, здесь сосредоточена культурная 

и политическая жизнь столицы. 

Обширная московская окраина также 

неоднородна; тенденции, заданные центральными 

кварталами, продолжают действовать 

и за пределами центра. Если на западной

периферии сложились спальные районы, которые 

отличает достаточно развитая социально-транспортная 

инфраструктура, активно 

развивающийся рынок труда, сравнительно 

высокая обеспеченность жильем и хорошая 

репутация, то на восточной — ситуация менее 

благоприятная. Бывшие рабочие кварталы 

Москвы менее обеспечены инфраструктурой, 

их рынки труда и услуг развиты недостаточно, 

обеспеченность жильем на уровне средних 

московских показателей или хуже. В составе 

населения здесь существенную долю составля- 

ют представители — исчезающего в Москве — 

рабочего класса и новые мигранты. 

Чтобы уточнить пределы глобальной 

Москвы, воспользуемся вторым важнейшим 

индикатором — уровнем высшего образования 

населения, который позволяет оценить объемы 

культурного капитала, необходимого 

для функционирования глобального города. 

Согласно переписи 2010 года, 40,1 проц. 

взрослого населения Москвы имеет высшее 

образование (26,6 проц. — перепись 1989 

года, и 29,9 проц. — перепись 2002 года). 

Значения этого показателя сильно варьируют 

по районам: в 24 районах города они заметно 

выше, достигая максимума в Куркино (65,2 

проц.) и Хамовниках (61,2 проц.), а в районах 

Капотня, Северное Чертаново, Лианозово, 

Нижегородский, Дмитровский, Бирюлёво 

Западное и Братеево значительно ниже, не 

дотягивая до уровня 2002 года. Еще в шестидесяти 

районах доля лиц с высшим образованием 

ниже среднего показателя для Москвы. 

Ареал жилых кварталов, отличающихся 

более высоким уровнем образования, достаточно 

компактен и напоминает по форме 

бумеранг, накрывающий своей широкой 


частью исторический центр и вытянутый с 

северо-запада на юго-запад. В «выемке» бумеранга 

оказывается кластер районов, сложившихся 

на западной окраине Москвы в промышленной 

зоне Филей, Очакова, Солнцева, 

Рабочего поселка (см. рисунок 1 на с. 36). 

Сравнение экономического профиля районов 

столицы и уровня образования живущего 

там населения достаточно наглядно 

демонстрирует социально-экономический 

раскол на две Москвы — индустриальную и 

постиндустриальную, очень разные по каче- 

“Московская окраина неоднородна; тенденции, заданные 

центральными кварталами, продолжают действовать 

и за пределами центра”. 

ству располагаемого человеческого капитала 

и по стартовым позициям людей. Если статистику 

дополнить адресной информацией 

о местоположении федеральных структур, 

офисов крупного российского и международного 

бизнеса, наиболее авторитетных 

университетов, научных центров, посольств, 

элитного жилья, а также крупнейших торговых 

моллов, наиболее чувствительных 

одновременно к стоимости участков земли 

и платежеспособности населения, то неформальная 

граница между глобальной Москвой 

и остальным городом станет еще более очевидной 

(см. рисунок 2 на с. 39). 

Глобальная Москва не совпадает не только 

с фактическим городом, но и с его постиндустриальной 

частью, оставляя за своими 

виртуальными пределами спальные окраины. 

В деятельность глобальной Москвы 

вовлечена меньшая часть тех москвичей, 

которые имеют возможность пользоваться 

преимуществами глобализации (доходы, контакты, 

глобальный рынок труда и отдыха). У 

большинства москвичей такая возможность 

сильно ограничена; для них главные бонусы 

связаны со столичной рентой, а не с участи- 



ем в глобальном перераспределении денег, 

ресурсов и власти. Поэтому усиление глобальных 

функций Москвы означает и усиление 

социального неравенства, углубление социально-пространственных 

расколов города, 

накопление не только «богатства», но и «бедности». 

Имущественные контрасты трансформируются 

в социальные конфликты, 

которые периодически принимают форму 

протестных акций. Неслучайно в публичном 

пространстве периодически возникают разговоры 

— типичные для глобального города — 

о необходимости введения своего рода имущественного 

ценза на жизнь в Москве 8 . 

Все эти во многом стихийные тенденции 

свидетельствуют о том, что город 

по-прежнему нуждается в планировании, в 

определении того, что соответствует общим 

интересам. Ориентируясь на задачи «трансформации 

Москвы в глобальный город», 

нельзя забывать о негативных последствиях 

такой трансформации, которые затрагивают 

большинство москвичей; надо думать о способах 

интеграции Москвы индустриальной и 

постиндустриальной, вовлечении населения 

в процессы социальной и институциональной 

модернизации. Это ставит вопрос об 

инструментах консолидации городского 

сообщества. Учитывая, что социальные 

механизмы перераспределения богатства не 

обеспечивают равенства доступа к городским 

благам и возможностям, основные надежды 

возлагаются на идентичность — эмоциональную 

и одновременно социальную связь человека 

с местом его жизни. 

Москвичи и московская идентичность 

Городскую идентичность часто определяют 

как чувство принадлежности к «малой 

родине» и как местный патриотизм. «Малой 

родиной» люди считают место, которое в 

наибольшей степени отвечает их душевному 

настрою, как правило, это место, где они 

родились. Однако с местным патриотиз- 


мом все иначе. Человек может отстаивать 

ценность территории для утверждения 

собственной идентичности, но мотивы тут 

могут быть разные, иногда диаметрально 

противоположные. На одном полюсе находятся 

те, для кого первостепенную важность 

имеют особость и уникальность места, на 

другом — те, кто выше ценит возможности 

самореализации, которые город дает всем и 

каждому, а также включенность в мировые 

процессы и принадлежность к более широкому 

социуму. 

В первом случае местный патриотизм 

сопряжен с представлением о городском 

сообществе как недифференцированной 

культурно-самобытной группе, к которой 

применяются такие характеристики, как 

укорененность, наличие особой культуры, 

языка, образа жизни, сакральных ценностей, 

включая местные «святые места». Во втором 

случае местный патриотизм допускает разнородность 

городского сообщества, которое 

объединяется благодаря осознанию личной 

ответственности за судьбы города и солидаризуется 

в решении проблем совместной 

жизни. 

Плюрализм московского общества, определяемый 

различиями происхождения и 

социализации людей, экономических укладов 

и сферы общения, выливается в многообразие 

культурных и политических следствий, 

которые не сводятся к общему знаменателю 

«московской идентичности». 

К сожалению, социологических исследований, 

которые позволили бы судить о 

сочетании идей самобытности и гражданственности 

в московской идентичности, 

чрезвычайно мало 9 , поэтому я буду опираться 

на исследование 2001 года «Гражданское 

участие, социальный капитал и перспективы 

демократического управления в Москве» 10 . 

Несмотря на то что полученные в 2001 году 

конкретные результаты устарели, те тенденции, 

которые удалось выявить в проведенном


тогда опросе, не утратили актуальности и 

позволяют судить о множественности форм 

московской идентичности. 

ПОСТИНДУСТРИАЛЬНАЯ И ИНДУСТРИАЛЬНАЯ МОСКВА 


Для жителей Москвы характерно сложное 

сочетание городской (московской), 

страновой (российской и советской), 



наднациональной (европейской и мировой), 

узколокальной (район, квартал) и 

этнической идентичностей. Часто жители 

Москвы не могут выстроить приоритеты 

и разделить российскую и московскую 

идентичности. Наиболее значимым для 

жителей Москвы является ощущение себя 

«россиянином». «Советская идентичность», 

хотя и ушла на задний план, все 

еще сохраняется, и это не только следствие 

социальной инерции, но и сознание ценности 

определенного социального порядка 11 . 

«Европейская» и «мировая» идентичности 

апеллируют к «порядкам» иного рода, правам 

и свободам человека 12 , а «этническая» 

опирается на этноцентричное мировоззрение 

и отражает сдвиги в этническом 

составе населения. Этническую принадлежность 

как наиболее значимую в определении 

координат собственного мира 

выдвигают на первый план не только часть 

недавних мигрантов, но и порядка трех 

процентов русских москвичей. Московская 

идентичность занимает второе место после 

российской и имеет высокую значимость 

для представителей всех названных групп, 

включая «этнофоров» 13 . Порядка 20 проц. 

москвичей естественно соединяют чувства 

«москвича» и «россиянина» и при этом 

могут осознавать себя «европейцем» или 

«советским человеком»; почти половина 

«европейцев» и «советских людей» ощущают 

себя «москвичами». Выбор в пользу 

тех или иных ценностных установок не в 

последнюю очередь определяется межпоколенческими 

различиями. Так, европейский 

выбор принадлежит тем, кто младше 

40 лет (68,7 проц.), а советский — тем, кто 

старше 55 лет (60 проц.). Среди тех, кто 

идентифицирует себя как «житель своего 

района», выделяются пожилые старожилы 

(41,4 проц.) и 35–45-тилетние (24,1 

проц.) — наиболее многочисленная группа 

в среде недавних мигрантов. 


МОСКОВСКИЙ ПАТРИОТИЗМ КАК ЧУВСТВО «КОРЕННОГО 

МОСКВИЧА» На чувство «москвича» с очевидностью 

влияют два фактора — длительность проживания 

в Москве и место рождения. Согласно 

переписи-2002, на долю уроженцев Москвы 

приходилось чуть более половины населения 

города (53,4 проц.), а переписи-2010 — уже 

62 процента. Такой рост доли московских 

уроженцев в численности населения Москвы 

плохо объясним, поскольку миграционный 

прирост уже более двадцати лет компенсирует 

естественную убыль населения Москвы. 

Поколения москвичей себя не воспроизводят 

в полном объеме с послевоенного времени 14 . 

Как бы то ни было, уроженцы Москвы 

оказываются значительно «моложе», чем 

население Москвы в целом. Дети вчерашних 

мигрантов, рожденные в Москве, становятся 

«коренными москвичами» в отличие от собственных 

родителей. Поэтому в молодежной 

среде доля лиц, определяющих себя прежде 

всего как «москвичи», несколько выше, чем 

в старших возрастных группах — 19,8 проц. 

против 16,8 процента. Но в целом Москва — 

стареющий город (средний возраст жителей 

столицы — 40,7 года), в составе ее населения 

преобладают старшие возрастные группы. 

Поэтому среди тех, кто считает себя «москвичами», 

существенно больше пожилых, а значит, 

«укорененных» московских старожилов, 

а не «коренных москвичей». Возрастная 

структура населения Москвы влияет и на 

особенности социально-профессионального 

состава группы «москвичей»: он выглядит значительно 

менее современно, нежели характерный 

для московского социума в целом. 

На долю лиц рабочих профессий приходится 

30,1 проц. работающих «москвичей» и 43,2 

проц. пенсионеров. Интеллигенция тяготеет 

скорее к смешанной «российско-московской» 

идентичности, а среди руководителей верхнего 

управленческого звена, предпринимателей 

и работников правоохранительных органов 

«москвичей» на удивление мало.

Еще одна характеристика — районы проживания. 

Изначально предполагалось, что 

чувство «москвича» будет сильнее выражено 

у жителей исторических кварталов Москвы, 

где сохранился дух города, а городская среда 

красива, разнообразна и соразмерна человеку. 

Однако результат оказался противоположным: 

наиболее высока доля «москвичей» 

среди обитателей городских окраин. Это 

заставляет думать, что чувство «москвича» 

определяется вовсе не архитектурно-историческими 

характеристиками города, а 

социально-экономическими параметрами 

московской жизни, то есть не местом, а связанными 

с ним преимуществами. В качестве 

«москвичей» люди чувствуют себя членами 

избранного, элитарного столичного сообщества, 

которое они хотели бы видеть закрытым 

для приезжих, а в качестве «коренных 

москвичей» — группой, наделенной правом 

преимущественного доступа к московским 

социальным благам 15 . Возникает серьезное 

подозрение, что такого рода московский 

патриотизм служит не задачам «защиты» 

интересов города, а выполняет компенсаторные 

функции, повышая самооценку людей 

(раз «москвич», то богатый и успешный) и 

снижая ощущение внутреннего дискомфорта 

от неудовлетворенности собственным социальным 

положением. Отстаивание общих 

интересов сводится к требованию сохранить 

за группой «москвичей» статус обладателей 

преимущественных прав. Для подкрепления 

этих требований широко привлекаются 

мифы об особой московской культуре 16 и ее 

носителях — «коренных москвичах», Москве 

как «русском» городе и др. 

МОСКОВСКИЙ ПАТРИОТИЗМ КАК ГРАЖДАНСКОЕ 

УЧАСТИЕ выглядит иначе, связываясь с представлением 

об общественной активности, 

доверии, гражданском контроле. Среди 

жителей Москвы наиболее подозрительно 

к окружающему миру (не доверяют никому) 


относятся те, кто идентифицирует себя как 

«житель своего района». Наименьшую лояльность 

властям проявляют «советские люди», 

«европейцы» и «этногруппы». При этом 

«европейцы» не разделяют иллюзий относительно 

«мудрого государя и плохих бояр», а 

«советские люди» все-таки сохраняют лояльность 

первым лицам во властных иерархиях 

— мэру и президенту. Для всех групп 

москвичей наиболее приемлемыми формами 

гражданской активности является голосование 

на выборах — 83,9 проц. (реально в 

выборах участвует заметно меньшее число 

людей) и подписание коллективных обращений 

— 67,9 процента. Эти формы гражданского 

участия и сегодня остаются наиболее 

приемлемыми и действенными. Например, 

в декабре 2012 года всего за несколько дней 

было собрано более 100 тыс. подписей против 

введения в действие Федерального 

закона № 272, получившего известность благодаря 

запрету гражданам США усыновлять 

российских детей-сирот. Тогда же «Новая 

газета» начала сбор подписей за проведение 

референдума о недоверии Государственной 

думе и ее роспуск. Действия, требующие 

больших персональных усилий, такие как 

инициирование и составление коллективных 

обращений, участие в деятельности партий 

или общественных организаций, вызывают 

меньше энтузиазма. Еще меньше людей готово 

участвовать в различных акциях протеста, 

составляя примерно 12—15 проц. населения 

Москвы. Различные московские исследования 

последнего десятилетия дают очень 

близкие оценки. Так, согласно цитируемому 

опросу 2001 года, порядка 12 проц. москвичей 

было готово участвовать в митингах и 

демонстрациях, 10 проц. — в забастовках и 

5 проц. — в пикетах. Согласно ВЦИОМ, в 

Москве и Петербурге в разные месяцы кризисного 

2009 года в массовых выступлениях 

было готово участвовать 13—17 проц. опрошенных 

17 . Согласно данным Левада-Центра, 



в декабре 2011 года массовые акции протеста 

однозначно было готово поддержать 12 проц. 

москвичей, правда, к середине 2012 года 

волна протестных настроений несколько 

спала 18 . 

Несмотря на то что московская политическая 

культура отличается пассивностью 19 , 

практически в каждой из выделенных групп 

москвичей был небольшой отряд людей, 

готовых к активным формам общественной 

деятельности. Представители этногрупп, 

нуждающиеся в коллективной защите своих 

групповых и индивидуальных прав, склон- 

ны к сбору подписей под коллективными 

обращениями, а к прямому политическому 

протесту в большей мере склонны обращаться 

«европейцы» и «советские люди». При 

этом «европейцы» скорее не любят такую 

рутинную работу, как непосредственный сбор 

подписей, и не верят в эффективность забастовок, 

а «советские люди», напротив, более 

склонны к политической рутине и профсоюзной 

деятельности. 

Социально-профессиональный профиль 

«европейцев» и «советских людей» заметно 

различается. Среди «европейцев» преобладает 

интеллигенция, предприниматели и 

практически полностью отсутствуют работники 

силовых структур, среди «советских 

людей» — рабочие, инженеры и служащие, а 

также военные и руководители, достигшие 

пенсионного возраста. Социальный состав 

предопределяет и районы их преимущественного 

проживания. «Европейцев» больше 

в районах преобладания интеллигенции, 

которые хорошо видны на карте расселения 

лиц с высшим образованием (см. рисунок 1 

на с. 36), а «советских людей» — в районах, 


характеризующихся смешанным составом 

населения, — более «номенклатурных», таких 

как Тверской, или более «рабочих», таких как 

Измайлово или Северное Медведково. И тех 

и других мало в бывших рабочих кварталах 

Москвы. 

Таким образом, уже в начале 2000-х годов 

в Москве были отчетливо выражены разные 

формы проявления не только московской 

идентичности, но и политико-гражданской 

культуры. Конформизм и лояльность одних 

сталкивались с оппозицией со стороны тех, 

кто выдвигал на первый план не государ- 

“Несмотря на то, что москвичи, прошедшие школу 

советской социализации, с тех пор постарели, их роль 

в общественной деятельности по-прежнему значима”. 

ственно-юридические (наличие определенного 

гражданства), территориальные (место 

жительства) или статусные (столица) ценности, 

а универсальные гражданские основания 

самоопределения и патриотизма. На фоне 

конформистского большинства среди обитателей 

Москвы выделялись «москвичи-европейцы» 

— молодые, открытые изменениям 

и способные учитывать общие интересы, и 

«москвичи — советские люди» — не слишком 

молодые и не стремящиеся к переменам, 

но разделяющие точку зрения о приоритетности 

общих интересов. Именно эти две 

группы составляли основу общности, разделяющей 

ценности позитивной гражданской 

московской идентичности 20 , которая строится 

на чувстве ответственности и социальной 

солидарности. Потребовалось десять лет, 

чтобы эта Москва публично заявила о себе на 

массовых митингах. 

Если сравнить результаты давнего опроса 

с исследованием, проведенным среди участников 

протестного движения осени — зимы 

2011—2012 годов в Москве 21 (см. статью 

Алексея Левинсона в этом номере Pro et

Contra), то напрашиваются следующие выводы. 

Во-первых, наиболее представительную 

группу среди выходивших на митинги 

составляли люди, попадавшие в категорию 

«молодых» в начале 2000-х, или близкие к 

ним по возрасту. Они не отличались четкими 

политическими взглядами, зато разделяли 

чувство общей ответственности за происходящее 

в стране. Во-вторых, выросла численность 

молодых людей, ориентированных 

на гражданские действия, а не только на 

гражданскую риторику, а сами молодые люди 

сумели выдвинуть целый ряд гражданских 

инициатив и создать разные формы волонтерских 

общественных организаций. Это свидетельствует 

не только о приобретении нового 

опыта в результате большей открытости 

страны и ее интернетизации, но и о наличии 

механизмов, осуществляющих межпоколенческую 

трансляцию ценностей и политических 

взглядов. В-третьих, несмотря на то, 

что москвичи, прошедшие школу советской 

социализации, с тех пор постарели, их роль 

в общественной деятельности по-прежнему 

значима. Можно утверждать, что без «москвичей-европейцев» 

и «москвичей — советских 

людей» начала 2000-х гражданское движение 

2010-х в Москве не было бы таким массовым, 

если бы вообще состоялось. Наконец, около 

80 проц. участников протестного гражданского 

движения составляли люди с высшим 

образованием и порядка 70 проц. — представители 

среднего и верхнего среднего класса, 

причем среди них 60—70 проц. утверждали, 

что придерживаются демократических и 

либеральных взглядов. Другими словами, это 

те, кто наиболее востребован глобальной 

Москвой и выдвигает запрос на модернизацию 

и открытость. 

Существенные различия в ценностных 

основаниях и формах выражения московского 

патриотизма заставляют сомневаться в 

том, что московская идентичность обладает 

значительным интеграционным потенциа- 


лом. Московская идентичность как чувство 

«коренных (настоящих) москвичей» работает 

на исключение из городского сообщества 

«немосквичей», а московская идентичность 

как разделяемая ответственность за происходящее 

в городе является фактором включения. 

При этом те, кто стоит на гражданских 

позициях, часто не рассматривают свою 

«московскость» как ключевое основание 

самоидентификации, ставя универсальные 

ценности выше локальных. Это позволяет 

московским патриотам рассматривать их как 

«чужих». 

Проблема состоит в том, что различия 

в мировоззрении людей и их идентичности 

обретают не только социальное, но и 

пространственное измерение, а значит, и 

конфликт разных форм московской идентичности 

выходит из сферы межличностных 

отношений на городской уровень. Увидеть 

внутригородские расколы позволяют результаты 

президентских выборов марта 2012 

года, на которых основные соперники в ходе 

электоральной кампании — Владимир Путин, 

Михаил Прохоров и Геннадий Зюганов — 

представляли разные идеологические и ценностные 

позиции. 

Известно, что Путин не набрал в Москве 

большинства голосов. Его политический 

катехизис базировался на идеях неотрадиционализма, 

которые включали в себя формирование 

образа врага, антизападничество, 

апелляцию к «особому пути» развития России 

и «простому человеку», нестоличному жителю 

как опоре государственности. Очевидно, 

что для глобальной Москвы с ее интенцией к 

открытости и культивированием разнообразия 

такая идеология представляется чуждой 

и даже неприемлемой. Пятерку районов, где 

голоса, поданные за Путина, не превысили 40 

проц., составляют Арбат, Дорогомиловский, 

Хамовники, Гагаринский и Сокол. Это наиболее 

респектабельные районы столицы, где 

образованное и успешное население состав- 




ПРЕЗИДЕНТСКИЕ ВЫБОРЫ 2012. ЭЛЕКТОРАЛЬНЫЕ ПРЕДПОЧТЕНИЯ НАСЕЛЕНИЯ МОСКВЫ. 

ПРОРЕФОРМИСТСКОЕ И ПРОСОВЕТСКОЕ ГОЛОСОВАНИЕ 

44 Ноябрь — декабрь 2012 Pro et Contra

ляет большинство. Иная картина характерна 

для индустриальных районов Москвы. 

Правило электорального поведения, согласно 

которому государственно-зависимое население, 

не слишком информированное и образованное, 

но очень боящееся любых перемен, 

держится за существующую власть как 

за иллюзию стабильности, справедливо не 

только для индустриальных городов провинциальной 

России, но и для индустриальных 

районов Москвы. Характерно, что в районах, 

обеспечивших большинство голосов Путину, 

в большей мере распространены радикальные 

националистические настроения. 

Иначе распределились голоса, поданные 

за Прохорова и Зюганова: оба политика 

набрали примерно равное число голосов 

(20,45 проц. и 19,18 проц.), поэтому сравнение 

их электоральной поддержки позволяет 

говорить о значимых социальных границах в 

обществе. Прохоров, независимо от оценок 

его личности и приписываемой ему роли в 

электоральной кампании, представлял гражданскую 

альтернативу привычным политическим 

фигурам и формулам. Его политический 

словарь включал понятия «честность», 

«достоинство», «открытость», «благотворительность», 

«реформы», «гражданское 

общество». Зюганов, напротив, использовал 

привычную риторику «постсоветского советизма», 

которая сочетает в себе советскую 

практику и идеи русского православного 

фундаментализма. На карте Москве районы, 

где сосредоточены сторонники гражданских 

ценностей, вполне ожидаемо совпали с кварталами 

проживания наиболее образованного 

населения, вовлеченного в постиндустриальную 

экономику глобальной Москвы (см. рисунок 

3 на с. 44). Однако мировоззренческая 

граница между Москвой, приверженной 

гражданским ценностям, и той, что сохраняет 

верность советским представлениям, проявилась 

отчетливей, чем граница экономическая. 

Сравнение электоральных результатов 


за предшествующие годы свидетельствует о 

том, что сообщество москвичей, разделяющих 

дискурс советизма, заметно сократилось; 

советизм сохраняет относительно сильные 

позиции лишь на окраинах города, а сообщество 

лиц, разделяющих гражданские ценности, 

расширило свои пространственные 

пределы в столице. 

Заключение 

В советское время пространственная структура 

Москвы складывалась под влиянием 

функционального зонирования территории 

22 — промзоны, транспорт, жилье, наука 

и образование, а локализация функций определяла 

не только размещение населения, но 

и его социально-профессиональный состав в 

соответствии с принципом «предприятие/ 

организация — поселок». В постсоветский 

период сложилась принципиально иная ситуация. 

Новые функции и виды деятельности 

пришли туда, где для этого было необходимое 

качество населения и достаточный уровень 

обустройства городской среды. Сегодня 

механизм пространственной дифференциации 

города приводят в действие не задачи 

рационального размещения производства и 

трудовых ресурсов с оглядкой на идеологию, 

а интересы бизнеса, жизненные программы 

разных слоев населения и сопряженные с 

ними виды социальной и экономической 

активности. Вкупе с процессами глобализации, 

это привело к формированию в черте 

Москвы глобального города и укреплению 

социального базиса сегрегации. Если раньше 

мы могли говорить об относительной социальной 

однородности и смешанности населения 

в районах города, то сегодня сегрегация 

приобретает не только имущественный, 

но и мировоззренческий базис, становится 

частью культуры городской жизни. 

Новизна ситуации заключается в том, что 

«две Москвы» 23 , существующие в теле единого 

города, становятся равноценными по 



располагаемым ресурсам. На стороне 

одной — относительное большинство населения, 

унаследованные советские представления 

и нежелание перемен, на стороне другой 

— социальная активность, финансовые 

возможности, более высокие жизненные 

стандарты и более привлекательный образ 

жизни. Одна Москва ориентирована на 

интеграцию в мировую экономику и европейское 

сообщество, другая придерживается 

антизападничества и рассчитывает на 

помощь государства. Москва достигла плюрализма, 

но еще не научилась вести диалог; 

задачи демократизации жизни города 

по-прежнему остаются нерешенными. Это 

значит, что в ближайшей перспективе мы не 

вернемся к ситуации, когда задачи социальной 

модернизации (как и контрмодернизации) 

решались давлением «сверху», но и времена, 

когда гражданские ценности успешно 

ПРИМЕЧАНИЯ 1 Например, в «Стратегии социально-экономического 

развития Москвы на период 

до 2025 года» читаем: «Город не может дать равенства 

по доходам, но он стремится к сокращению 

социального неравенства. Город может и должен 

обеспечить равенство возможностей и свободу 

выбора по образу жизни, по доступу к основным 

общественным благам — образованию и месту 

проживания, отдыху и здоровью, мобильности и 

информации». См.: Стратегия социально-экономического 

развития Москвы на период до 2025 года: 

Проект. М., 2012 (http://www.depir.ru/content/ 

c383-page1.html). Разумеется, дальше мы не найдем 

разъяснений, как обеспечить «равенство возможностей» 

и «свободу выбора образа жизни» при 

неравенстве доходов. 

2 Согласно переписи населения 2010 года, 

численность населения московских районов варьирует 

от 26 до 242,3 тыс. человек, в 52 городских 

районах она превышает 100 тыс. — это уровень 

больших городов России! Конечно, сравнение 

отдельного городского района с городом некорректно. 

Рынок труда, образования, социального 

обслуживания и развлечений Москвы функцио- 


транслируются «снизу», еще не наступили. 

Поэтому вероятный сценарий развития 

города будет определяться не установками 

наиболее влиятельных сил или популярными 

трендами (в этом смысле интересно, что 

станется с проектом развития новых территорий 

Москвы), а согласованием интересов 

и взаимными уступками — и достижением на 

их основе временных консенсусов. 

Диффузия социальных инноваций будет 

отличаться от плавного поступательного 

движения технологических, проходя через 

конфликты и столкновения, в которых ни 

одна из сторон не может полностью подавить 

другую. Это замедляет трансформационные 

процессы, вызывает пессимизм и 

ощущение стагнации, но повышает шансы 

на реализацию задач, стоящих перед столицей, 

включая и выполнение роли лидера в 

модернизации страны. 

нирует как единое целое, и жители районов не 

привязаны к месту жительства, имея относительно 

широкие возможности выбора мест приложения 

труда и удовлетворения своих потребностей, чего 

часто лишены жители провинциальных городов. 

Тем не менее сопоставление московских районов 

и провинциальных городов полезно, поскольку 

позволяет понять, что соседство районов Москвы 

подобно соседству множества крупных провинциальных 

городов и проблемы, существующие там, 

имеют место и в столице. Более того, городское 

обустройство многих столичных районов не дотягивает 

до уровня провинциальных городов того же 

масштаба. 

3 Понятие «глобальный город» было введено в 

научный оборот Саскией Сассен в ее публикации: 

Sassen S. The Global City: N. Y.; L.; Tokyo; Princeton: 

Princeton Univ. Press, 1991. До этого чаще использовался 

термин «мировой город», предложенный 

ранее Джоном Фридманом и Гётцем Вольфом 

(Friedman J., Wolff G. World City Formation: An 

Agenda for Research and Action // International 

Journal of Urban and Regional Research. No 6. 

1982. P. 309—344). Наиболее цитируемые работы,

связанные с классификацией глобальных городов, 

см.: Friedman J. Where We Stand: A Decade of 

World City Research // World Cities in a World 

System / P. L. Knox, P. J. Taylor (eds). Cambridge: 

Cambridge Univ. Press, 1995. P. 21—47; Castells M. 

The Rise of the Network Society. Oxford: Blackwell, 

1996; Beaverstock J. V., Smith R. G., Taylor P. J. World 

City Network: A New Metageography of The Future? 

// Annals, Association of American Geographers. 

2000. Vol. 90. No 1. P. 123—134; Taylor P. J. World City 

Network: A Global Urban Analysis. N.Y.: Routledge, 

2004. 

4 Рейтинги глобальных городов регулярно 

публикуются журналами Foreign Policy и The Economist. 

См. также: 2012 Global Cities Index and Emerging 

Cities Outlook / A. T. Kearney’s Global Business 

Policy Council (http://www.atkearney.com/gbpc/ 

global-cities-index). 

5 См.: Мосгорстат. Основные показатели 

социально-экономического положения муниципальных 

образований (http://moscow.gks.ru/wps/ 

wcm/connect/rosstat_ts/moscow/ru/municipal_ 

statistics/main_indicators/). Недоучет категории 

малого бизнеса и, видимо, возникающие в связи 

с этим претензии привели к тому, что показатели 

занятости населения вовсе исчезли из статистической 

ведомости муниципальных образований (районов) 

Москвы. 

6 Даже при сравнимом числе рабочих мест в 

центре и на окраинах их концентрация в центре 

выше в силу «малости» исторического центра. 

В этой ситуации нет ничего необычного. 

7 Лаппо Г.М. География городов. М: ВЛАДОС, 

1997. 

8 Одной из первых публикаций на эту тему 

стало интервью главы столичной строительной 

корпорации «Баркли» Леонида Казинца, данное 

журналу «Огонек», где он говорит: «Мы хотим, 

чтобы бедные, неамбициозные люди чувствовали 

себя комфортно в том городе, который является 

центром цивилизации. Не хотите напрягаться 

— езжайте в другие места. Там спокойная 

жизнь, дешевое жилье и сирень под окнами. Вы 

же сидите в центре цивилизации, хотите ездить на 

дорогой машине, есть в дорогом ресторане, жить 

в дорогой квартире. А что вы для этого сделали? 

Скажите честно: в этом городе, если ты не 

получаешь несколько тысяч долларов в месяц, 

тебе нечего делать. Хотите зарабатывать — 

зарабатывайте. Нет — переезжайте в отдаленный 


город, а к родственникам в Москву — 3 часа на 

электричке, ничего страшного. Вы по Москве и 

так по два часа в пробках в одну поездку мучаетесь» 

(см.: Данилова Е. Москва — это правильная тусовка 

// Огонек. 2008. № 5000). Такие рассуждения, но 

в более стыдливой форме, приходилось слышать 

неоднократно, в том числе и от представителей 

московских властей. 

9 Борусяк Л. Патриотизм как ксенофобия: 

Результаты опроса молодых москвичей // Вестник 

общественного мнения. Дискуссии. 2004. № 6 (74). 

С. 58—70; Вендина О. Московская идентичность и 

идентичность москвичей // Известия РАН. Серия 

географическая. 2012. № 5. С. 27—39; Рыжова С. 

Идентичность москвичей: Опыт исследования) // 

Социологические исследования. Август 2008. № 8. 

С. 40—49. 

10 Проект был реализован Центром геополитических 

исследований Института географии 

РАН при финансовой поддержке Национального 

научного фонда США и участии социологического 

факультета МГУ. В ходе проекта был проведен 

квартирный опрос 3 500 москвичей в 17 районах 

Москвы, включая Зеленоград. Выбор районов 

опроса был обусловлен типологией, основанной 

на анализе 52 индикаторов, включая демографические 

и социальные характеристики населения, 

политические предпочтения, особенности 

застройки и рынка недвижимости. Опрос проводился 

по пропорциональной выборке в зависимости 

от возраста и образования респондентов. 

11 Отношение к советской идентичности как 

ностальгическому продукту распада СССР, обреченному 

на отмирание, постепенно заменяется 

аналитическим подходом к этому феномену и 

признанием невозможности полного «стирания» 

советской идентичности из общественного сознания 

(см., например: Российская идентичность в 

Москве и регионах / Отв. ред. Л.М. Дробижева. 

М.: Макс Пресс, 2009; Кортунов С.В. Национальная 

идентичность: Постижение смысла. М.: Аспект 

Пресс, 2009; Идентичность как предмет политического 

анализа: Сборник статей. М.: ИМЭМО РАН, 

2011). Внутренней опорой советской идентичности 

являются мифы о «единстве народа» и «социальной 

справедливости», а не только жизненный 

опыт старших поколений. Апелляции к советскому 

прошлому стали одним из основных политических 

приемов, используемых как для негативной, так и 

позитивной консолидации общества и очень важ- 



ных для постсоветского национально-государственного 

строительства. 

12 Согласно исследованиям Института социологии 

РАН, чувство общности с «европейцами» 

и «всеми людьми на планете» часто разделяли 

6 проц. и 8 проц. россиян, соответственно, 

а 33 проц. и 36 проц. — ощущали это иногда. 

(Российская идентичность в социологическом 

измерении: Аналитический доклад / Подготовлен 

в сотрудничестве с Представительством Фонда 

имени Фридриха Эберта в Российской Федерации. 

М.: ИС РАН, 2007.) 

13 Этнофор (от греч. ethnos — племя, народ; итальянск. 

fora — наружу, вперед) — индивид, носитель 

этнического самосознания. Существует множество 

конкурирующих форм групповой идентичности: 

по этничности, по политической лояльности, по 

социальной или профессиональной принадлежности, 

по месту проживания и проч. Каждая из этих 

идентичностей — сложное многомерное явление. 

Поскольку человек ощущает себя членом многих 

групп, он интуитивно выстраивает для себя иерархию 

их значимости в соответствии с собственным 

мировоззрением и системой ценностей. Для этнофоров 

как носителей этнического самосознания 

их принадлежность к этнической группе является 

доминирующим основанием самоопределения, 

влияющим на восприятие и оценку окружающей 

реальности. Этнофоры рассматривают все происходящее 

через призму пользы или вреда для своей 

этнической группы, которая в их глазах выступает 

в качестве объективно существующей общности, 

доказавшей свое право на исключительность, они 

декларируют свою ответственность за воспроизводство 

этнического самосознания и сохранность 

«родной» культуры. 

14 Выяснение причин роста доли уроженцев 

Москвы за межпереписной период 2002—2010 

годов требует дополнительных исследований. 

Могу высказать лишь некоторые предположения. 

Во-первых, неудовлетворительное качество 

проведения переписи могло привести к произвольному 

и неполному заполнению переписных 

листов. Во-вторых, антимигрантские настроения, 

существующие в Москве, могли влиять на настроения 

приезжих и их социально-психологическое 

самочувствие. Страхи заставляли людей скрывать 

информацию о своем происхождении и подчеркивать, 

что они «свои», а не «чужие». Перепись 2010 

года показала аналогичный сдвиг в сторону роста 


численности «русских» в Москве с 84 проц. до 91 

процента. В-третьих, помимо страха оказаться 

«чужаком», люди могли руководствоваться и стремлением 

примкнуть к группе «коренных москвичей» 

как представителей столичного населения, обладающих, 

в общественном мнении, полным спектром 

социальных прав по рождению. 

15 См. например: Борусяк Л. Указ. соч. 

16 Например, представление о Москве как 

социально-культурной целостности, обладающей 

самобытностью и особой культурой, стоит за предложением 

создать Кодекс москвича — свод правил 

жизни в столице — в качестве нормативного предписания 

для приезжих. В интервью «Российской 

газете» председатель комитета межрегиональных 

связей и национальной политики Москвы Михаил 

Соломенцев рассказал: «Пока существуют неписаные 

правила, которых обязаны придерживаться 

жители нашего города. Например, не резать 

барана во дворе, не жарить шашлык на балконе, 

не ходить по городу в национальной одежде, разговаривать 

по-русски... А в ближайшее время мы 

хотим разработать свод правил, которые помогут 

быстрее освоиться приезжим, которые остаются 

в Москве на постоянное место жительства. 

Приезжает человек, а ему земляки дают книжку: 

посмотри, почитай, что здесь принято, а что 

не принято. Суть новой концепции состоит 

в том, что… создание общности москвичей 

должно сделать всех жителей столицы членами 

одной команды, перед которыми стоят одни и 

те же задачи». См.: Москвичи пяти морей // 

Российская газета. 2010. 16 июня (http://www. 

rg.ru/2010/06/16/solomencev.html). 

17 Весна и протестные настроения. Прессвыпуск 

ВЦИОМ. № 1209. 2009. 24 апр. (http:// 

wciom.ru/index.php?id=459&uid=11782); 

Протестные настроения россиян. Пресс-выпуск 

ВЦИОМ. № 1221. 2009. 13 мая (http://wciom. 

ru/index.php?id=459&uid=11838); В ожидании 

«горячей» осени: протестная активность россиян. 

Пресс-выпуск ВЦИОМ. № 1293 (http://wciom.ru/ 

index.php?id=459&uid=12300). 

18 Жители шести крупных городов страны о 

выборах губернаторов и акциях протеста. Прессвыпуск 

Левада-Центра. 2012. 5 окт. (http://www. 

levada.ru/05-10-2012/zhiteli-shesti-krupnykh-gorodovstrany-o-vyborakh-gubernatorov-i-aktsiyakh-protesta). 

19 Козлов Н.Д. Политические культуры регионов 

России: Уравнение со многими неизвестными //

ПОЛИС (Политические исследования). 2008. № 4. 

С. 8—26. 

20 В пользу этого вывода говорит развитие многочисленных 

низовых инициатив, направленных 

на преобразование городской среды и ее «возвращение» 

жителям города. С частью из них можно 

познакомиться в СМИ, журнале «Большой город», 

на сайтах www.partizanning.ru и Института архитектуры 

и дизайна «Стрелка», в изданиях молодежного 

движения «Оккупай» и др. 

21 Волков Д. Протестное движение в России в 

конце 2011—2012 гг.: Истоки, динамика, результаты. 

М.: Аналитический центр Юрия Левады 

(Левада-Центр), 2012. 

22 Принципы функционального зонирования территории 

городов были сформулированы в Афинской 


хартии (1933 год), провозгласившей, что зонирование 

есть мероприятие, осуществленное на плане 

города в целях обеспечения каждой функции и каждому 

жителю их правильного места. Функциональное 

зонирование широко применялось в обосновании 

множества проектов и генпланов городов, его принципы 

были закреплены в нормативных документах, 

что в значительной степени обусловило направленность 

советского градостроительства. 

23 Если принять во внимание мир гастарбайтеров, 

численность которых в Москве достигает 

миллиона человек и которые живут своей параллельной 

жизнью, соприкасаясь с москвичами лишь 

в сфере своей трудовой деятельности, то можно 

считать, что в столице сложилось три слабо связанных 

социальных мира. 



Праздники 

позитивной 

солидарности 

Насколько «родным» для города было московское протестное 

движение и насколько далеки от народа или близки к народу оказались 

демонстранты? | АЛЕКСЕЙ ЛЕВИНСОН 

Москва — это Россия или не Россия, 

об этом много толковали по стране 

в истекшем 2012 году. Минувший 

год начался, считают очень многие в Москве 

и довольно многие в России, под знаком удивительных 

событий. По случаю возмущения 

фальсификациями на выборах десятки или 

сотни тысяч человек разом вышли на демонстрации 

в Москве. Событий такого масштаба 

и такого характера за все постсоветские годы 

наша социальная история не знала. 

Общественность других городов России 

откликнулась похожими по настроению, 

но не похожими по масштабам митингами. 

Считать эти процессы общероссийскими или 

называть их узкомосковскими — это могло 

бы остаться академическим вопросом. Но в 

ответ на акции в Москве испуганная власть 

вначале сделала несколько жестов в направлении 

якобы демократическом. И эти жесты 

имели масштаб не столичный, а общероссийский. 

Выступления в Москве продолжались. 

В стране, судя по опросам, они встречали 

достаточно значительное одобрение. Испуг 

власти перед лицом москвичей был велик. 

На торжества инаугурации новоизбранный 

президент промчался по улицам столицы, 

очищенным от ее жителей кордонами полиции. 

Искать поддержки — силовой или сим- 


волической — власть стала в провинции, стараясь 

сыграть именно на этой ноте: Москва 

не Россия, Россия не Москва. Из провинции 

везли в Москву иногородних голосовать не 

так, как голосовали бы москвичи, митинговать 

не так, как они митинговали (не против 

власти, а за). И силу против москвичей собирали 

иногороднюю: московский ОМОН укрепляли 

привозным, и пригрозили привезти 

уральских пролетариев разобраться с московским 

средним классом по-рабочему. 

Но к лету—осени 2012 года власть перешла 

к действиям другого рода. Начались 

репрессии против отдельных участников 

московских митингов. Репрессии касались 

относительно немногих лиц, известных и 

нет, но заводимые на них уголовные дела 

стали создавать фон, опору и оправдание для 

изменений законодательства и правоприменительной 

практики не на московском, а 

на федеральном уровне. Заодно с переменами 

в законе были даны предметные уроки 

того, что и нарушать законы власть будет 

без стеснения, когда ей потребуется применить 

к кому-либо насилие. Власть, напуганная 

москвичами, стала замораживать всю 

страну и узконаправленными репрессиями, 

и широко транслируемой на всю Россию 

телеклеветой на оппозицию, и массирован-

ными попытками заменить формирующуюся 

идеологию демократической модернизации 

идеологией ретроориентированного фундаментализма 

1 . 

Вопрос: Москва — это Россия или не 

Россия, приобрел, таким образом, острополитический 

и идеологический характер. У 

него ясно обозначилось и геополитическое 

измерение. Для наблюдающих извне за происходящим 

на одной седьмой части суши 

естественно отождествлять страну и ее столицу, 

а теперь, увы, естественно и говорить, что 

Москва прекратила свои попытки сближаться 

с демократической Европой, с Западом, и 

движется в сторону азиатских авторитарных 

режимов. А для наблюдателей изнутри страны 

(не изнутри столицы) все выглядит вовсе 

не так. Для них Москва — это авангард движения 

в Европу, на Запад, это сама Европа, это 

сам Запад с его/их извечным соблазном и 

извечной чужестью России. 

Чем богата столица 

Тезис «Москва — не Россия» любят подкреплять 

соображениями о богатстве Москвы и 

бедности остальной страны. Разрыв действи- 



тельно большой. Некорректно сравнивать 

жизнь мегаполиса и деревушки, она различается 

во всем мире. Сравним Москву с другими 

крупнейшими российскими городами 

(см. таблицу 1). 

Чтобы считаться богатым в «провинции», 

достаточно иметь меньше половины тех 

денег, которые нужны для этого в Москве. 

А московский прожиточный минимум почти 

вдвое больше провинциального. Полуторадвукратный 

разрыв Москвы и «провинции» 

определяет соотношение большинства индексов 

по строке. В Москве богатые вчетверо 

богаче нормально живущих москвичей, почти 

в пятнадцать раз богаче бедных москвичей. 

В нестоличных городах отрыв богатых меньше: 

их бюджет — это три нормальных бюджета 

и десять бедняцких. Москвичи в разговорах 

с жителями других городов иногда пытаются 

сказать, что в Москве высоки не только 

доходы, но и расходы, но такие аргументы 

редко имеют успех. (Чаще всего их парируют 

сентенцией: «Нет, у нас вот цены московские, 

а зарплаты местные!») 

Примем, что москвичи больше получают 

и больше тратят, чем в остальной России. 

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ МОСКВИЧЕЙ И ЖИТЕЛЕЙ КРУПНЫХ РОССИЙСКИХ ГОРОДОВ О БОГАТСТВЕ И БЕДНОСТИ 

(УКАЗАНО СРЕДНЕЕ ЗНАЧЕНИЕ) 

Москва 

Нижний Новгород, Ростов-на-Дону, 

Екатеринбург, Новосибирск 

СКОЛЬКО ДЕНЕГ НУЖНО СЕЙЧАС ВАШЕЙ СЕМЬЕ В РАСЧЕТЕ НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА В МЕСЯЦ, ЧТОБЫ ЖИТЬ, ПО ВАШИМ 

ПРЕДСТАВЛЕНИЯМ, НОРМАЛЬНО? 

53 тыс. рублей 30 тыс. рублей 

КАК ВЫ ПОЛАГАЕТЕ, КАКОЙ ДОХОД В РАСЧЕТЕ НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА В МЕСЯЦ ОБЕСПЕЧИВАЕТ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ 

ПРОЖИТОЧНЫЙ МИНИМУМ? 


КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, ПРИ КАКОМ СРЕДНЕМЕСЯЧНОМ ДЕНЕЖНОМ ДОХОДЕ В РАСЧЕТЕ НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА СЕМЬЮ МОЖНО 

СЧИТАТЬ БЕДНОЙ? 


КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, НАЧИНАЯ С КАКОГО СРЕДНЕМЕСЯЧНОГО ДЕНЕЖНОГО ДОХОДА В РАСЧЕТЕ НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА, СЕМЬЮ 

МОЖНО СЧИТАТЬ БОГАТОЙ? 


Опрос Левада-центра по репрезентативной выборке населения шести городов России (Москва, С.-Петербург, Нижний 

Новгород, Ростов-на-Дону, Екатеринбург, Новосибирск) проведен 27 сентября — 1 октября 2012 года. Всего опрошено 

1500 человек. 


Алексей левинсон 


Назначался Президентом России по представлению 

Законодательного собрания региона 

Но определяет ли это отличие в материальной 

жизни различия в жизни гражданской? 

Вот ответы по поводу одного из самых дискуссионных 

вопросов нашей политической 

системы (см. таблицу 2 на с. 52). (Его дискуссионность 

состоит в том, что в отличие 

от большинства политических новаций 

Владимира Путина отмена губернаторских 

выборов никогда не встречала согласия 

публики.) 

Позиции столичных и нестоличных горожан 

полностью совпадают. 

А вот мнение по поводу событий и действий, 

которые иногда пытаются представить 

как исключительно московские (см. 

таблицу 3 на с. 52). 

Мы видим, что размеры твердой поддержки 

этих акций в Москве и в других больших 

городах одинаковы. В большинстве крупных 

городов страны в самом деле проходили такие 

же акции, как в Москве, но отличались существенно 

меньшей абсолютной численностью; 

различия в доле были меньше, если учесть, что 


ВЫ БЫ ПРЕДПОЧЛИ, ЧТОБЫ ГУБЕРНАТОР ВАШЕГО РЕГИОНА … 




17 16 

Избирался населением региона 77 77 

Затрудняюсь ответить 6 7 

27 сентября — 1 октября 2012 года; в % от числа опрошенных. N=1500. 


эти города в 5—6 раз меньше столицы по количеству 

жителей. Что касается доли от населения, 

то, как видим, различия совсем невелики. 

В Москве заявили, что готовы лично участвовать 

в подобных акциях, 19 проц., в четырех 

крупнейших городах «провинции» — 15 процентов 


На короткой дистанции 

Иными словами, можно сказать, что в столице 

сочувствует (своим) манифестантам 

примерно половина жителей, в провинции 

(московским) манифестантам сочувствует 

примерно треть. Разрыв, заметим, совсем 

не такой разительный, как в рассмотренных 

показателях благосостояния. Важно иметь в 

виду, что описываемые города отличаются от 

Москвы не только в разы меньшим числом 

жителей, но и следующим из этого эффектом 

меньшей социальной дистанции между жителями. 

Здесь люди больше на виду друг у друга, 

а также у соответствующих инстанций, здесь 

сильнее и жестче все формы социального 

ПОДДЕРЖИВАЕТЕ ЛИ ВЫ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ВЫХОДЯТ НА АКЦИИ ПРОТЕСТА, ПРОХОДЯЩИЕ В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ 

С ЛОЗУНГАМИ «ЗА ЧЕСТНЫЕ ВЫБОРЫ!», ОСВОБОЖДЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ И Т. П.? 




Определенно да 16 14 

Скорее да 37 29 

Скорее нет 15 21 

Определенно нет 25 32 


27 сентября — 1 октября 2012 года; в % от числа опрошенных. N=1500.


контроля. Поэтому цена даже самих ответов 

(«приму участие в акции протеста»), даваемых 

интервьюеру в городах провинции, в те 

же разы больше, нежели в двенадцатимиллионной 

столице. 

Массовые мирные демонстрации, напугавшие 

власть так, как ее не пугали никакие 

катастрофы с десятками и сотнями жертв, 

прошли, повторим, в Москве. Но принятые 

в невероятной спешке законы об ужесточении 

ответственности за участие в таких 

акциях — это федеральные законы, они действуют 

по всей стране. Точнее, как показывают 

данные, приводимые ниже (см. таблицу 

5 на с. 54), не оказывают предполагаемого 

действия, по крайней мере пока. Около двух 

третей опрошенных в крупных городах и в 

Москве заявляют, что их терроризировать 

не удалось. 

Неклассический центр 

Российское общество принадлежит к довольно 

широкому классу социальных систем, 

где доминирующими являются законы взаимодействия 

центра и периферии. Если 

говорить о культурной стороне процесса, то 

классическая форма такого взаимодействия 

состоит в том, что центр распространяет 

на периферию импульсы в виде культурных 

инноваций. Они расходятся по социальному 

пространству, где мера удаленности от центра 

определяет собой и социальное время, 

то есть время, за которое инновация доходит 


ЕСЛИ ТАКИЕ АКЦИИ ПРОТЕСТА БУДУТ ПОВТОРЯТЬСЯ, ГОТОВЫ ЛИ ВЫ ПРИНЯТЬ В НИХ УЧАСТИЕ? 









27 сентября — 1 октября 2012 года; в % от числа опрошенных. N=1500. 

до данной точки на периферии. Культурная 

роль пространства и времени в таком случае 

сводится к задержке, гашению и искажению 

сигнала. Социальная роль периферии, напротив, 

состоит в поддержке центра, снабжении 

его разнообразными ресурсами, в том числе 

человеческими. 

Есть особый горький соблазн примерять 

к себе такую модель. Но Россия последних 

десятилетий представляла собой неклассический 

— с точки зрения описанной модели — 

случай. Точнее, роль Москвы как культурного 

центра сохранялась, если говорить о массовой 

культуре. Система массовых коммуникаций, 

выстроенная наподобие паутины, 

рассылала из центра образцы этой массовой 

культуры в виде примеров того, что надо слушать, 

думать, чувствовать (и соответственно, 

чего не слышать, не видеть, не думать и не 

чувствовать). Это происходило при помощи 

передач центральных каналов ТВ. Отметим 

особую роль рекламы, вставленной в зазоры 

между передачами. Рекламируя товары, которые 

затем становятся доступными жителям 

периферии, а еще более того, путем рекламы 

благ и услуг, которые не станут доступными, 

Москва формировала то, что теперь и в 

центре, и на периферии гневно клеймят как 

«потребительское общество». Кто-то скажет, 

что справедливости ради надо упомянуть и 

трансляцию «настоящих» культурных ценностей, 

вспомнит канал «Культура» и ему 

подобные передачи. Сравнение их рейтингов 



с рейтингами передач «больших» каналов, 

увы, покажет, что на роль центра по рассылке 

большой культуры, по культурному 

окормлению страны московский узел СМИ 

не годится. 

Дело в политике. Выполняя — наряду с 

виноторговлей — задачу держать страну в 

состоянии неполной трезвости, неполной 

сознательности, частичной мобилизованности 

и частичной же расслабленности, 

центральные каналы, не будем обольщаться, 

не могли делать это, как иногда советуют, 

уйдя от политики, но сея разумное и доброе 

с помощью популяризации «хорошего искусства», 

«настоящей науки»… 

Наука и культура основываются на таких 

ценностях, что в случае, если бы все эфирное 

время было отдано им, то и без специальной 

пропаганды и воспитательной работы, формируя 

за счет этих ценностей нравственную 

личность у человека, они привели бы к появлению 

в массовом масштабе людей, которые 

непременно спросят и про ответственность 

властей за произвол, и про ответственность 

воров за кражи, и пр., и пр. Потому массовым 

материалом стали сюжеты, посвященные 

тому, что находится за рамками повседневности 

или нормы: жизни звезд, мистике, 

нарушениям норм общежития и разных табу, 

наконец, прямому криминалу. 

Итак, Москва в нашей неклассической 

модели не выступала центром распространения 

культуры. Что же касается ресурсной 



поддержки со стороны периферии, ею 

она пользовалась изо всех сил. Речь идет, 

во-первых, о широко обсуждаемом и осуждаемом 

по всей стране процессе изъятия 

центром у регионов большей части производимой 

там добавочной стоимости, откачке 

капитала. Во-вторых, об «отсасывании» (так 

это часто называют) человеческих капиталов. 

Наиболее мобильная часть населения 

устремляется именно в столицу. Наконец, 

третий вид ресурса, который столица берет 

у периферии, — это ресурс произвола. Для 

сверхцентрализованных систем, к каким 

относится и политическая система РФ, 

характерно правило: законы строже соблюдаются 

в центре, строгость соблюдения 

падает по мере удаления от него. В нашем 

же случае нарушения законов, охраняющих, 

например, права и свободы граждан, вначале 

характерные для глуши и глубинки, там 

приобретшие статус де-факто разрешенных, 

ненаказуемых, берутся на вооружение, а 

затем эта практика применяется в центре. 

Когда власти начали раскручивать репрессивную 

реакцию на митинги, используя 

как повод так называемые массовые беспорядки 

на майском митинге в Москве, в ход 

пошли те практики, которые, как отмечали 

наблюдатели, раньше были мыслимы только 

на окраинах, прежде всего на Северном 

Кавказе: задержания, аресты случайных лиц, 

превращение их в обвиняемых, похищения, 

пытки и — полная анонимность, что означает 

МОЖЕТЕ ЛИ ВЫ СКАЗАТЬ, ЧТО МЫСЛИ О ВОЗМОЖНЫХ ШТРАФАХ И ПРЕСЛЕДОВАНИЯХ СО СТОРОНЫ ВЛАСТЕЙ 

СДЕРЖИВАЮТ ВАШУ ГОТОВНОСТЬ ПРИНИМАТЬ УЧАСТИЕ В ПОДОБНЫХ ПРОТЕСТНЫХ АКЦИЯХ? 









27 сентября — 1 октября 2012 года; в % от числа опрошенных. N=1500.

безнаказанность исполнителей этих акций. 

Москва оказалась все же Россией — но в худшем 

из возможных смыслов слова. 

Люди небедные 

Когда в Москве прошли первые митинги протеста, 

стало распространяться мнение, что 

это поднялась не Москва, по крайней мере 

не вся Москва, а лишь ее некая особая часть, 

не имеющая права говорить от имени всей 

Москвы, а тем более — от имени всей России. 

Особо нажимали на то, каково имущественное 

положение участников митингов. 

Вопрос о степени зажиточности людей, 

принимавших участие в митингах, обладает 

особой важностью по нескольким причинам. 

Первая состоит в том, что в российской массовой 

политической культуре усилиями нескольких 

поколений вульгарных марксистов 

утвердилось представление о материальном 

интересе как главном движущем мотиве человеческого 

поведения, прежде всего массового. 

Такое представление о том, что важно, входит 

и во властный, и в массовый дискурс. То есть 

протестное движение, вызываемое массовым 

материальным интересом, понятно власти. 

Участники движения и те, кому адресован 

протест, оказываются противниками, понимающими 

друг друга. У такого движения есть 

своего рода легитимность. Трудящиеся, борющиеся 

за свои права, голодные, поднявшиеся 

на бунт, бедные, восставшие против богатых, 

правы. Признание их правоты еще не значит 

непременно, что им уступят. Расстрел демонстрации 

в Новочеркасске очевидным образом 

свидетельствует о том, что власть в испуге 

идет и на кровопролитие. 

Между тем более недавний опыт мгновенного 

отступления власти, объявившей о 

монетизации льгот, лишь только выяснилось, 

что пенсионеры готовы к массовому протесту, 

все же показывает, что власть уважает материальный 

интерес и считает его достаточным 

основанием для протеста. Детальный анализ 


событий вокруг этого эпизода позволяет сделать 

выводы о том, что материальный интерес 

был приписан протестантам-пенсионерам 

со стороны власти в силу все того же факта, 

что власть понимает лишь эту мотивацию 

массовых действий протеста. На деле пенсионеры 

боролись как раз против «материалистического» 

понимания их интересов. Они 

хотели сказать, что не согласны на замену 

обезличенными денежными выплатами тех 

льгот, что выступают в качестве символического 

признания их заслуг, выделяющих их из 

всего остального общества. Но «экономически 

мыслящая» власть этого понять не могла 

и приписала им «монетарный» и тем самым 

основательный мотив. 

В случае с московскими (именно московскими) 

митингами «материальная» проблематика 

предстала в осложненном рефлексией 

виде. Самая первая характеристика 

социальной природы митингующих была 

дана Леонидом Парфеновым первой фразой 

в его первом сообщении с Болотной площади. 

Самое главное, что он увидел и поспешил 

сообщить остальному миру, отлилось 

в слова: «здесь собрались люди небедные». 

Парфенов человек ни в коем разе не случайный 

и не чужой на этом митинге. По опросу 

участников (см. ниже) вышло, что из 

деятелей оппозиции ему сначала доверяли 

больше всех. Но мы рискнем предположить, 

что, говоря в камеру, так высказался не 

Парфенов — участник митинга или лидер 

оппозиции, а журналист Парфенов, легко 

встающий на точку зрения внешнего и притом 

массового наблюдателя и/или наблюдателя 

со стороны властей. Ожидания и того 

и другого, одинаково основанные на вышеописанных 

клише: настоящий бунт и протест 

— это дело бедных, — оказались нарушены. 

Опросы на митингах в самом деле 

показывают, что по располагаемому доходу 

многие участники относились к «небедным» 

слоям, и в этом состав митингующих имел 




значительные отличия и от состава московского 

населения, и населения всей страны 


Для наглядности можно представить соотношение 

двух агрегированных категорий: 

одну назовем парфеновским словечком «небедные», 

тогда как другую естественно именовать 

«небогатые» (см. рисунок 1 на с. 57). 

Диаграмма, построенная на тех же данных, 

что и приведенная выше таблица, позволяет 

более ясно видеть, что «население» 

митингов за этот неспокойный период приблизилось 

по своей зажиточности к общим 

показателям по столице в целом. Этот результат 

исследований важен в основном для опро- 


К КАКОЙ ИЗ КАТЕГОРИЙ ВЫ СЕБЯ СКОРЕЕ БЫ ОТНЕСЛИ? 

Митинг 

24 декабря 

N=771 

Митинг 

4 февраля 

N=1346 

Митинг 

15 сентября 

N=800 


2012 

N=500 

Нам не хватает денег даже на питание 3 2 1 1 5 

Нам хватает денег на питание, но не хватает 

на одежду 

Нам хватает денег на питание и одежду, покупка 

более дорогих вещей, таких как телевизор 

или холодильник, вызывает у нас проблемы 

Мы можем покупать некоторые дорогие 

вещи, такие как холодильник или телевизор, 

но не можем купить автомобиль 

Мы можем купить автомобиль, но не можем 

сказать, что не стеснены в средствах 

Россия 

2012 

N=1600 

4 5 7 6 22 

21 25 29 31 50 

40 41 45 53 19 

28 24 16 8 3 

Мы можем ни в чем себе не отказывать 5 3 3 0,4 1 

Приводятся ответы участников трех митингов в сравнении с данными регулярных опросов по Москве в целом и по России 

в целом (в % от числа опрошенных). 


вержения демагогических заявлений о том, 

что взбунтовались «одни богатые», а простые 

москвичи всем довольны и не склонны 

к протесту. Но более важны для понимания 

социальной картины протеста детальные 

данные таблицы (см. таблицу 6 на с. 56), 

которые показывают, что бедных на митинге 

было именно столько, сколько их есть в 

московском населении. Наши бедные — это 

прежде всего одинокие пенсионеры. Опросы 

и наблюдения показывают, что эта категория 

также была непременным участником акций 

протеста, хотя его значительную и наиболее 

характерную часть составляли люди так 

называемого активного возраста, и молодежи 

ВОЗРАСТНАЯ И ГЕНДЕРНАЯ СТРУКТУРА УЧАСТНИКОВ МИТИНГОВ ПРОТЕСТА В МОСКВЕ В СРАВНЕНИИ С ДАННЫМИ 

ПО МОСКВЕ В ЦЕЛОМ И РОССИИ В ЦЕЛОМ (% ОТ ЧИСЛА ОПРОШЕННЫХ) 

Митинг 


N=771 

Митинг 


N=1346 

Митинг 


N=800 


2012 

N=500 

Россия 

2012 

N=1600 

Мужчины 60 65 61 46 46 

Женщины 40 35 39 54 54 

Моложе 25 лет 25 21 23 10 14 

25—55 лет 53 59 62 58 56 

Старше 55 лет 22 20 15 32 30


было больше, чем в населении Москвы и 

России в среднем (см. таблицу 7 на с. 56). 

Приходилось неоднократно слышать о 

том, что в Москве на улицы вышел «средний 

класс». В условиях, когда критериям «среднего 

класса» в тех странах, где этот термин 

возник, в российской социальной среде не 

отвечает никакой класс, а также нет принятого 

всеми определения российского среднего 

класса, смысл такого соображения сводится 

ко все тому же тезису о «небедных». 

В современном речевом обиходе у словосочетания 

«средний класс» есть не то чтобы 

эквиваленты, но производные, нагруженные 

оценкой в гораздо большей степени. 

К собиравшимся на площадях применяли 

определения «сетевые хомячки», «офисный 

планктон». При этом в таких квалификациях 

не было того удивления или умиления, 

которое можно ожидать: вот, бессловесные 

и бессмысленные, казалось бы, существа, а 

тоже имеют гражданские чувства. Нет, эмоциональный 

заряд был противоположным: 

не обращайте внимания на этих субъектов, 

говорящих о своих гражданских правах, 

предъявляющих требования к власти. Они 

ничтожества. 


УРОВЕНЬ ЖИЗНИ УЧАСТНИКОВ МИТИНГА, МОСКВИЧЕЙ И РОССИЯН В 2012 Г., В % 

Ясно, что так о них можно сказать с двух 

позиций. Одна — это позиция вельможи, 

высокого чина, у которого под рукой тысячи 

таких существ, и он волен распоряжаться 

ими. Он может действительно влиять на 

жизнь, а их удел — отсиживаться в социальных 

сетях. Примерно с такой позиции 

обращался к демонстрантам президент, ему 

пришло в голову уподобить московских граждан 

бандерлогам. Другая позиция — позиция 

«рабочего человека», который занимается 

настоящим делом (то есть физическим трудом), 

а не просиживает штаны в конторе. Тот 

же президент, повторим, в один из острых 

моментов даже пробовал искать защиты у 

представителей этой позиции. Исследования 

показали, что те слои населения в регионах 

России, которые поддерживают ранее упомянутый 

тезис «Москва — не Россия», склонны 

разделять и представление о том, что Москва 

в основном заполнена «планктоном» или 

«хомячками». Тогда можно с облегчением 

сказать себе, что нам — российским трудящимся, 

но бедным людям — с этими богатыми 

московскими бездельниками не по пути, 

и слушать, что они там требуют, против чего 

бунтуют, не надо. 




Но искомый эффект если и возник, оказался 

слаб. Разрыв между участниками демонстраций 

и остальным населением столицы и страны 

состоял не только в степени зажиточности, 

но и в уровне образованности (см. рисунок 2 

и таблицу 8 на с. 58). Однако из таблиц и диаграмм 

хорошо видно, что по показателям 

зажиточности Москва отличается от России 

гораздо больше, чем по показателям образованности. 

А при сравнении состава участников 

митингов с населением Москвы и России мы, 

соответственно, видим, что они более отличаются 

по образованности, нежели по богатству. 


ДОЛЯ ЛИЦ С ВЫСШИМ ОБРАЗОВАНИЕМ СРЕДИ УЧАСТНИКОВ МОСКОВСКИХ ПРОТЕСТНЫХ АКЦИЙ 

И СРЕДИ ВСЕГО НАСЕЛЕНИЯ МОСКВЫ И РОССИИ (2012 ГОД), В % 


Образованных в Москве больше, чем в 

России, примерно в два раза, а обеспеченных 

— примерно в три раза. Что касается 

митингующих, то по уровню обеспеченности 

они постепенно приблизились к общемосковским 

показателям (как уже отмечалось 

выше), но по уровню образования продолжают 

сохранять большой отрыв. 

Есть смысл по-иному взглянуть на данные, 

представленные в таблицах. Тогда станет 

видно, что действительно «Москва не 

Россия», но модель России, усиливающая ее 

определенные параметры. В свою очередь, 

ОБОБЩЕННЫЕ ПОКАЗАТЕЛИ БЛАГОСОСТОЯНИЯ И ОБРАЗОВАНИЯ УЧАСТНИКОВ МИТИНГОВ ПО СРАВНЕНИЮ С МОСКВОЙ 

И РОССИЕЙ В ЦЕЛОМ (В % ОТ ЧИСЛА ОПРОШЕННЫХ) 

Митинг 


N=771 

Митинг 


N=1346 

Материальное положение 

Митинг 


N=800 


2012 

N=500 

Россия 

2012 

N=1600 

Небогатые 27 32 36 38 77 

Небедные 73 68 64 62 23 

Уровень образования 

Среднее 18 19 28 47 71 

Высшее 82 81 72 53 29


сообщества людей, собиравшиеся на митинги, 

могут быть рассмотрены как модели Москвы, 

московского социума, акцентирующие его 

особые (кто желает, может сказать — лучшие) 

черты. Например, Москва — образованный 

город России. Митинг — это «образованная 

Москва» в миниатюре, в живой модели. 

К мысли о том, что митинги — модель городского 

сообщества, мы вернемся позднее. 

Быть образованным у нас более почетно, 

чем быть богатым. Наверное, поэтому в 

сочувственных публикациях в прессе перешли 

к именованию митингующих «креативным 

классом». Это определение тоже нельзя считать 

точным. Понятие «креативный класс» 

ввели на Западе для обозначения людей, 

занятых инновационной деятельностью. У 

нас тоже было решено «внедрять инновации», 

и кому-то приходится этим заниматься. 

Но «креативные» — это про тех, кто стоит 

первыми в цепи. Они создающие, а не внедряющие 

созданное другими. А наше место в 

этой цепи редко третье, чаще — четвертое— 

шестое. Так что от лестного классового опре- 


НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ СКАЗАТЬ, ЛЮДИ КАКИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ВЗГЛЯДОВ НАИБОЛЕЕ БЛИЗКИ ВАМ ПО СВОИМ ИДЕЯМ? 

Митинг 


N=771 

Митинг 


N=1346 

Митинг 


N=800 

Демократы 38 30 29 

Либералы 31 27 23 

Коммунисты 13 18 17 

Социалисты/социал-демократы 10 10 10 

«Зеленые» 8 6 10 

Национал-патриоты 6 14 12 

Анархисты 3 4 4 

Консерваторы 3 2 3 

«Антифа» 2 2 3 

«Новые левые» 2 4 7 

Другие 4 4 4 

Никто из них 6 6 7 

Затрудняюсь ответить 3 2 6 

деления пока надо бы отказаться. Но если 

вести речь об уровне креативности тех, кто 

ходил на митинги и приносил туда плакаты, 

то он, несомненно, очень высок. Недаром 

несколько организаций и специалистов ринулись 

сохранять на фото и в подлинниках этот 

митинговый дизайн (см., например, выставку 

в АРТ-МОСКВА). Такого взлета фантазии, 

остроумия, тонкой иронии и изысканного 

вкуса московским улицам до того видеть не 

приходилось. 

Стоит отметить, что сами участники не 

применяли к себе эти вроде бы лестные классовые 

определения. Сами себя они называли 

чаще всего «люди» или «москвичи». 

Граждане горожане 

Правильное определение тех, кто вышел на 

улицы, полагаем мы, дали опрошенные нами 

офицеры МВД: «граждане», «рассерженные 

горожане». Действительно, это «граждане», 

ибо они вышли именно потому, что чувствуют 

себя таковыми. И этих горожан/граждан объединяла 

одна эмоция — они были рассержены. 




КОМУ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ ОБЩЕСТВЕННЫХ ДЕЯТЕЛЕЙ/ЛИДЕРОВ ОППОЗИЦИИ ВЫ БОЛЕЕ ВСЕГО ДОВЕРЯЕТЕ? 

Гнев — это эмоция. Но гнев людей, знающих, 

что есть причина их гнева и на кого он 

направлен, — это уже не эмоция, а позиция. 

Исследование показало, что у большинства 

пришедших эта позиция была, и она могла 

быть описана на политическом языке (см. 

таблицу 9 на с. 59) не через указание врагов, а 

через указание союзников. 

Таким образом, основная часть опрошенных 

заявили о своих симпатиях демократам, 

сравнимое с ними количество симпатизируют 

либералам. Проведенные опросы 

показали, что в том политическом языке, 

который был использован респондентами, 

между категориями «демократ» и «либерал» 

нет политических различий. Так, для многих 

«либералов» слово «демократ» тоже годилось 

бы, но участники опросов чувствуют, что оно 

в нынешнем языке слишком «истаскано» и 


Митинг 

24 декабря 2011 года (место в рейтинге) 

Леонид Парфёнов 1 

Алексей Навальный 2 

Борис Акунин 3 

Юрий Шевчук 4 

Григорий Явлинский 5 

Владимир Рыжков 6 

Михаил Прохоров 7 

Евгения Чирикова 8 

Борис Немцов 9 

Алексей Кудрин 10 

Геннадий Гудков 11 

Илья Яшин 12 

Сергей Миронов 13 

Сергей Удальцов 14 

Сергей Митрохин 15 

Михаил Касьянов 16 

Илья Пономарёв 17 

Александр Белов 18 

Владимир Тор 19 

«замазано». В любом случае эти люди понимали, 

что их воззрения являются по сути дела 

оппозиционными, но не совпадающими с 

симпатиями тех, кто поддерживает обозначившуюся 

было оппозицию внутри парламента: 

коммунистов, жириновцев и справороссов. 

Подавляющее большинство — особенно 

мощное в первой фазе процесса — определяло 

себя как сознательную демократическолиберальную 

внепарламентскую оппозицию. 

И если среди сторонников парламентских 

оппозиционных партий в декабре 2012 года 

до 10 проц. проголосовали бы за Путина на 

воображаемых президентских выборах «в 

ближайшее воскресенье», то среди участников 

митинга 24 декабря 2011-го на предстоявших 

реальных выборах в марте Путина 

готовы были поддержать не более одного 

процента.


На митинге 24 декабря абсолютное и подавляющее 

большинство (96 проц.) поддерживали 

основное требование — отмену результатов 

выборов и проведение новых. Кроме 

того, 97 проц. были согласны с требованием 

об отставке главы ЦИК РФ Владимира 

Чурова и роспуске избирательных комиссий. 

Характерно, что 83 проц. участников 

акции поддержали требование об освобождении 

всех политзаключенных, в частности 

Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. 

(При этом иной точки зрения придерживаются 

11 процентов.) Пройдет полгода, и 



Митинг 

15 сентября 2012 года (место в рейтинге) 

Алексей Навальный 1 

Борис Акунин 2 

Юрий Шевчук 3 

Сергей Удальцов 4 

Илья Яшин 5 

Геннадий Гудков 6 

Леонид Парфёнов 7 

Гарри Каспаров 8 

Дмитрий Быков 9 

Дмитрий Гудков 10 

Ксения Собчак 11 

Владимир Рыжков 12 

Евгения Чирикова 13 

Илья Пономарёв 14 

Борис Немцов 15 

Григорий Явлинский 16 

Ольга Романова 17 

Алексей Кудрин 18 

Сергей Пархоменко 19 

Сергей Миронов 20 

Елизавета Глинка 21 

Михаил Касьянов 22 

Эдуард Лимонов 23 

Михаил Прохоров 24 

Сергей Митрохин 25 

политзаключенными станут называть тех, 

кто был осужден за свои действия на митинге 

шестого мая. 

Большинство опрошенных (73 проц.) 

пришли на проспект Сахарова выразить 

возмущение фальсификациями на выборах 

в Госдуму. Но столько же (73 проц.) назвали 

причину гораздо более общего характера: 

«недовольство положением дел в стране». 

Митинг на проспекте Сахарова был не отдельным 

событием, а частью протеста как процесса: 

большинство (56 проц.) демонстрантов 

участвовали в митинге на Болотной площади, 





22 проц. митинговали 5 декабря на Чистых 

прудах. Процесс в этом фазисе захватывал все 

новые круги: 37 проц. тогда впервые вышли 

на улицу. Отметим для будущих рассуждений 

особый уровень согласия среди митингующих. 

Согласие на уровне 70 проц. опрошенных 

крайне редко встречается в опросах 

общественного мнения. Здесь же ряд вопросов 

вызывал согласие еще более высокое. 

Политика без политиков 

Протест можно назвать политическим в 

том смысле, что он был протестом против 

политически значимых действий властных 

структур, но он явно принадлежит новой 

политической парадигме. Это политика без 

политиков. 

Посмотрим, кому выражали наибольшее 

доверие демонстранты самого большого 


24 декабря 15 сентября 

Повышение (+) или 

понижение (-) места 

Сергей Удальцов 14 4 +10 

Илья Яшин 12 5 +7 

Геннадий Гудков 11 6 +5 

Илья Пономарёв 17 14 +3 

Алексей Навальный 2 1 +1 

Борис Акунин 3 2 +1 

Юрий Шевчук 4 3 +1 

Михаил Прохоров 7 24 -17 

Александр Белов 18 33 -15 

Владимир Тор 19 34 -15 

Сергей Митрохин 15 25 -10 

Григорий Явлинский 5 16 -8 

Алексей Кудрин 10 18 -8 

Сергей Миронов 13 20 -7 

Леонид Парфёнов 1 7 -6 

Владимир Рыжков 6 12 -6 

Борис Немцов 9 15 -6 

Михаил Касьянов 16 22 -6 

Евгения Чирикова 8 13 -5 

оппозиционного собрания (см. таблицу 10 на 

с. 60). 

Первые места были отданы общественным 

фигурам, пришедшим в политику, но не в 

качестве профессионалов-политиков, а как 

раз наоборот, в качестве признанных профессионалов 

в области искусств или деятельности, 

так сказать, контрполитической (в 

случае Навального). Им свидетельствовали 

уважение, но их не собирались выдвигать в 

руководители движения. 

Что касается профессиональных политиков, 

то их упоминали, но гораздо реже, чем 

общественных деятелей нового типа. 

С конца декабря 2011-го до середины сентября 

2012 года, когда был произведен аналогичный 

замер, прошли необычайно наполненные 

общественными событиями времена. 

Протест как процесс сменил несколько фаз.

Произошло множество событий, выдвигавших 

те или иные фигуры в центр общественного 

внимания. 

Вот какой вид принял список деятелей, 

пользующихся доверием митингующих (см. 


Прежде всего отметим появление на относительно 

заметных местах нескольких новых 

для этого списка фигур. Их отсутствие в 

списке 24 декабря в какой-то степени можно 

считать случайностью. Но их присутствие 

случайностью быть не может. За вычетом 

Гарри Каспарова и Эдуарда Лимонова все они 

либо вообще не политики, либо политики 

некоего нового типа. 

Сравнение списков 24 декабря и 15 сентября 

показывает, что движение по-прежнему 

наделяет наибольшим доверием музыканта, 

писателя и блогера, прославившегося разоблачениями 

коррупции. 

Существенно возросло доверие к новым 

деятелям оппозиции. Но не исключено, что 

это следствие репрессий, применяемых к ним 

со стороны власти. В таком случае правильнее 

говорить о том, что, называя эти имена в 

ответ на вопрос о доверии, участники митинга 

скорее выражают им свое сочувствие и поддержку, 

свидетельствуют им свое уважение. 

Между тем наиболее поучительным представляется 

развитие дел с группой профессиональных 

политиков. Именно они понесли 

потери в доверии, зачастую потери драматические 




Движение без руководителей 

В прессе было много спекуляций относительно 

неспособности упомянутых выше политиков 

выдвинуть новые идеи для движения 

и относительно неспособности движения 

выдвинуть новых лидеров. 

Автор не видит смысла в том, чтобы 

присоединяться к этим соображениям или 

заклинаниям/закликаниям. Можно, конечно, 

ждать прихода пророка, спасителя. Это 

исторически зарекомендовавшая себя позиция, 

но ее эффект если и сказывается, то в 

масштабе тысячелетий. Мы все же надеемся 

на более быстрые результаты. В этом случае 

стоит отдать должное проницательности 

рядовых участников движения, которые в 

лагере Оккупай-Абай заявили принципиальную 

позицию: здесь нет руководителей. 

Эта декларация вкупе с данными наших 

исследований подталкивает к тому, чтобы 

выдвинуть гипотезу о новом характере 

движения. Отметим еще раз: обстоятельства 

появления и проявления протестного 

процесса, безусловно, политические, ибо 

связаны с проблематикой власти и характером 

политического режима в стране. 

В ходе митингов решались — и возможно, 

не были решены — определенные политические 

задачи, приобретен определенный 

(в том числе негативный) опыт политической 

борьбы. Однако политикой ситуация 

далеко не исчерпывается. Как представляется 

по нашим исследованиям и натурным 

КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, БЫЛИ ЛИ НАРУШЕНИЯ ПРИ ПОДСЧЕТЕ ГОЛОСОВ НА ВЫБОРАХ В ГОСУДАРСТВЕННУЮ ДУМУ 

В ДЕКАБРЕ 2011 ГОДА, И ЕСЛИ ДА, ТО НАСКОЛЬКО СУЩЕСТВЕННЫЕ? 

Не было нарушений 6 

Незначительные нарушения 28 

Довольно значительные, но вряд ли изменившие результаты выборов 29 

Значительные, существенно изменившие результаты выборов 29 

Затрудняюсь ответить 11 

Опрос по репрезентативной выборке населения Москвы, 500 человек в возрасте 18 лет и старше, проведен 9—13 июня 

2012 года; в % от числа опрошенных. 




СОЗДАЮТ ЛИ ДЛЯ ВАС ПРОБЛЕМЫ И НЕУДОБСТВА АКЦИИ ПРОТЕСТА ОППОЗИЦИИ В ЦЕНТРЕ МОСКВЫ? 

Серьезные проблемы 3 

Некоторые проблемы 14 

Никаких проблем 63 

Эти проблемы выдуманы властью для того, чтобы препятствовать проведению протестных акций 15 


9—13 июня 2012 года. В % от числа опрошенных; N=500. 

наблюдениям, политический протест и 

общая эмоция гнева стали факторами 

негативной солидарности. Рассерженные 

горожане были едины в своих требованиях 

честных выборов, наказания фальсификаторов 

и др. Об этом говорят свидетельства 

многих очевидцев, об этом же говорят приведенные 

выше данные опросов (уровень 

согласия в 75 проц. и выше по ряду вопросов). 

Сам уровень такой солидарности 

переживается как особая, для абсолютного 

большинства участников небывалая обстановка. 

Не один раз приходилось слышать, 

что люди идут на эти митинги «ради атмосферы». 

Есть основания предполагать, 

что на митингах произошло интересное 

социально-психологическое явление: перерождение 

негативной солидарности в позитивную. 

Еще интереснее, что для многих 

участников на митингах 2012 года предмет 

этой солидарности перестал быть политическим 

— им стал сам город. Несколько 

факторов действовали в пользу этого. 



Большинство акций активно использовали 

городское пространство Москвы, прежде 

всего ее исторической части. Шествия, 

белые кольца и круги, прогулки по бульварам 

актуализировали потенциал города как 

публичного пространства. Переживание 

этого обстоятельства выливалось в формулу 

«Это наш город!». Непрерывные попытки 

властей огородить, не пропустить, отнять 

городское пространство у митингующих 

помогали проявить именно эти социальные 

качества пространства, увидеть его 

ценность (наделенность существенными 

для людей смыслами), которая незаметна 

в рутинном повседневном городском существовании. 

Действующая модель города 

Митингующие представляли собой своего 

рода модель городского сообщества с некоторыми 

наиболее выделенными его чертами. 

Важно отметить: действующую модель. 

Митинги, скажем просто, являли собой город 

КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К НЕДАВНО ЭКСТРЕННО ПРИНЯТЫМ ПОПРАВКАМ В ЗАКОН О СОБРАНИЯХ, МИТИНГАХ, 

ДЕМОНСТРАЦИЯХ, ШЕСТВИЯХ И ПИКЕТИРОВАНИЯХ, РАСШИРЯЮЩИХ ДЕЙСТВИЕ ЭТОГО ЗАКОНА НА ЛЮБОГО РОДА 

«МАССОВОЕ ОДНОВРЕМЕННОЕ ПРЕБЫВАНИЕ И (ИЛИ) ПЕРЕДВИЖЕНИЕ ГРАЖДАН» И УЖЕСТОЧАЮЩИХ НАКАЗАНИЯ 

ЗА НАРУШЕНИЯ В ИХ ПРОВЕДЕНИИ ДО 300 ТЫС. РУБЛЕЙ? 

Целиком положительно 8 

Скорее положительно 11 

Скорее отрицательно 39 

Резко отрицательно 28 


9—13 июня 2012 года. В % от числа опрошенных; N=500.


как особый тип человеческого общества. 

Обстоятельства заставили людей одновременно 

обостренно переживать символическую 

ценность московского городского пространства 

и столь же обостренно чувствовать 

друг друга, ощущать свою принадлежность к 

важному и дорогому целому. Имя ему — город. 

Но этот город — столица страны, неотъемлемая 

часть страны, а они — часть народа. Онито 

знают, что Москва — это Россия. Поэтому 

лозунги на митингах никогда не были узкоместными, 

московскими, а всегда касались 

общероссийских проблем. 

Остается важный вопрос, насколько 

«родным» для города был протекавший в 

течение года протестный процесс, насколько 

далеки от народа или близки к народу 

оказались демонстранты. Их социальные и 

демографические отличия мы уже обсудили. 

Посмотрим, как реагировали средние 

москвичи на различные факторы, вызвавшие 

протест или вызванные протестом. 

Опросы москвичей, проведенные в этом 

же году, объяснили, во-первых, почему не 

большая, а меньшая часть москвичей вышли 

протестовать. Большинство видели нарушения, 

знали о них, но — как это было все 

прошлые годы — не считали это важным (см. 


Таким образом, о нарушениях знали очень 

многие, но лишь какая-то часть «рассердилась». 

Горожане поняли протестующих. 


КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К НЕДАВНО ЭКСТРЕННО ПРИНЯТЫМ ПОПРАВКАМ В ЗАКОН О СОБРАНИЯХ, МИТИНГАХ, 

ДЕМОНСТРАЦИЯХ, УЖЕСТОЧАЮЩИХ НАКАЗАНИЯ ЗА НАРУШЕНИЯ В ИХ ПРОВЕДЕНИИ ДО 300 ТЫС. РУБЛЕЙ? 

июнь 2012 

Целиком положительно 5 

Скорее положительно 25 

Скорее отрицательно 28 

Резко отрицательно 18 


Опросы были проведены 21—26 июня 2012 года по репрезентативной всероссийской выборке городского и сельского 

населения среди 1559 человек в возрасте 18 лет и старше и 1—17 июня среди 1525 человек в 130 населенных пунктах 

45 регионов страны. В % от числа опрошенных. 

Городские власти, стремившиеся всемерно 

ограничить пространственно-временные 

рамки протестных акций, чаще всего ссылались 

на помехи для остальных горожан. 

Но горожане не видели для себя никакого 

ущерба (см. таблицу 14 на с. 64). 

Две трети горожан не видят никакой 

проблемы, еще 15 проц. видят проблемы, 

создаваемые властью для предотвращения 

протестных акций. Горожане как прирожденные 

владельцы городского пространства признают 

за протестантами право использовать 

его как публичное. 

Московские граждане вполне определенно 

высказались против законов, ограничивающих 

свободу собраний (см. таблицу 15 на 

с. 64). (Для сравнения приведем данные, 

как ответили на этот же вопрос в целом по 

России — см. таблицу 16 на с. 65.) 

Наконец, опросы показали, что москвичи 

прекрасно понимают, почему Дума и Совет 

Федерации спешно приняли данные поправки. 

68 проц. считают, что власть боится роста 

протестной активности, и только 21 проц. 

полагают, что законы приняты из соображений 

поддержания порядка и спокойствия 

граждан. (Отметим, что в целом по России 

ответы были очень схожие: мнение, что 

власть боится протестной активности, высказали 

62 проц. опрошенных, и 24 проц. считают, 

что власть заботится о поддержании 

порядка.) 



Опросы доказали, что московское протестное 

движение органично вырастает из тела 

Москвы, подобно тому как Москва органично 

растет из тела России. Попытки физически 

ПРИМЕЧАНИЯ 1 Помимо того что спецслужбы 

демонстративно засучили рукава, оживились церковники. 

Эти две институции, подобно институту 

президентства, уже давно пользуются большой 

благосклонностью россиян. Надо только понимать, 

что популярны не институты, состоящие 

из людей, коммуникационных систем, зданий и 

пр., размещенных в реальном пространстве, а 

символические конструкции, которые пребывают 

в пространстве массового сознания. Что касается 

конкретных лиц и учреждений, то в случае 

органов граждане знакомы почти исключительно 

с органами МВД, и мнение об их работе чрезвычайно 

низкое. У большинства россиян есть опыт 


или символически изолировать протест от 

Москвы, Москву от протеста, получаются 

потому не более осмысленными, чем отделить 

Москву от России, а Россию от Москвы. 

общения с милицией/полицией. Прежде всего с 

ГИБДД, и впечатления от этих контактов самые 

негативные. У москвичей и жителей еще нескольких 

городов, где проходили массовые уличные 

акции протеста, есть также опыт общения с 

ОМОНом, и этот опыт также отрицательный. Что 

касается РПЦ, то для страны она предстала в лице 

патриарха, репутация которого для части публики 

оказалась попорчена рядом скандалов. В списке 

тех общественных деятелей, к которым россияне 

испытывают наибольшее доверие, он в декабре 

2012-го был на девятом месте, уступая не только 

Жириновскому с Зюгановым, но и Прохорову с 

Матвиенко.

Не далее как два года назад я посещал 

офис довольно известной медиагруппы, 

расположенный, как это сравнительно 

часто бывает в нынешней Москве, на 

территории бывшего завода и подвергнутый 

(с относительным, признаться, успехом) джентрификации. 

В нашем случае это означает, что 

на территорию пустили некоторое количество 

бизнесов, в разной степени соответствующих 

представлениям владельцев земли о «креативности», 

«новой экономике», «постиндустриальной 

эпохе» и прочих вещах в этом роде. 

Разумеется, при входе на джентрифицированную 

территорию мне первым делом 

понадобился паспорт. Сначала я показал его 

в проходной, расположенной на границе территории 

завода и остального города, отстояв 

очередь к первому окошку. В окошке паспорт 

отсканировали. Потом я перешел ко второму 

окошку — точнее, к следующей очереди. 

«Второе окошко» здесь — буквальное выражение. 

В помещении охраны — две комнаты 

одного помещения, расположенные одна за 

другой. Расстояние между окошками составляет 

не более полуметра. Во второе окошко я 

сдал пропуск, полученный мною после сканирования 

паспорта два метра назад, в первом. 


Внутренние границы 

в пространстве 

потоков 

Замедление потоков и создание границ дает ощущение безопасности: 

примерно тем же целям служила в Средние века топология внутреннего 

европейского города | СТАНИСЛАВ ЛЬВОВСКИЙ 

АВТОР БЛАГОДАРИТ ИЛЬЮ КУКУЛИНА ЗА ПОМОЩЬ В РАБОТЕ НАД 

СТАТЬЕЙ 

Свободным человеком я вышел на территорию 

завода и, вдохнув морозный воздух 

полной грудью, направился к офису медиагруппы. 

Взошел на его крыльцо, после чего 

был окликнут — правильно, охранником: 

— А куда вам? 

— Туда-то, — отвечаю, — по такому-то делу. 

— Паспорт! — строго говорит охранник. 

— Так я же, — говорю, — только что это... 

первое окошко… второе окошко... Целых два 

метра уже отстоял собственноручно. 

— Паспорт! — настаивает охранник. 

— Да я уже... 

— То их охрана, а то — наша, — сообщил на 

это охранник не без некоторой назидательности 

в голосе. 

В медиагруппе сканера нет, просто в 

амбарную книгу записывают данные паспорта. 

И кому-то звонят наверх. Кому — не знаю. 

Может быть, там тоже записали номер моего 

паспорта в еще одну амбарную книгу. Или не 

в амбарную. И вообще не в книгу. В Союзе 

Мьянма (так уже довольно давно именуется 

бывшая Бирма) за три недели июля 2002 года 

номер моего паспорта записали в разные 

амбарные книги никак не менее тридцати 

раз, — а скорее что и больше. 

Этот анекдотический случай из реальной 

жизни приведен здесь не столько 


СтаниСлав львовСкий 

для развлечения читателя, сколько для 

иллюстрации того, о чем автор собирается 

говорить дальше. Речь пойдет о континуальности 

и дискретности московского 

городского пространства, о его границах — 

в основном внутренних — и о точках перехода, 

своего рода контрольно-пропускных 

пунктах, КПП. Сразу следует оговориться, 

что этот разговор — не о концепции «компактного 

города», характеризующегося 

смешанным использованием территорий 

и высокой связностью, которую обеспечивает 

развитая сеть общественного транс- 

порта. Идея эта, впервые обстоятельно 

сформулированная в самом начале 1970-х 

Джорджем Данцигом и Томасом Саати 1 

и только-только добравшаяся до Москвы 

(об этом в последние несколько лет много 

говорят в профильных собраниях), представляется 

мне довольно важной, особенно 

в социальном аспекте. Однако она имеет 

скорее прагматическую, операциональную 

ценность. Я же хотел бы взглянуть на 

Москву как на совокупность уже имеющихся 

пространств, границ между ними и потоков, 

которые существуют одновременно с 

этими пространствами и границами, так 

или иначе с ними взаимодействуя. Кроме 

того, я полагаю, что вид на эту машинерию 

с условной высоты птичьего полета 

сообщит нам меньше, чем более подвижный 

— то приближающийся, то удаляющийся 

— взгляд. Так что придется представить 

себе, что мы не заняты аэрофотосъемкой 

с постоянной высоты, а, напротив, все 

время меняем масштаб, то есть смотрим 

действительно глазами птицы. Городского 

голубя, например. 


* * * 

Внутренние границы присущи, разумеется, 

любому городу. Они могут быть обозначены 

более или менее явным образом, 

совпадать или не совпадать с более или 

менее произвольным административным 

делением (top down) или с границами, обозначенными 

на индивидуальных когнитивных 

картах людей, которые этот город населяют 

(bottom up) 2 . 

В Москве с ее все еще сравнительно невысоким 

— если исключить из рассмотрения 

«новую субурбию», — хотя и повышающимся 

“От перемещения административного центра в «Новую 

Москву» было решено отказаться. Теперь речь идет 

о повышении роли географического центра города”. 

уровнем социальной сегрегации и чрезвычайно 

низким по сравнению со многими 

мировыми столицами уровнем сегрегации 

этнической, границы собственно территориальные, 

аналог границ регионов внутри государства, 

выражены довольно слабо и все еще 

являются подвижными, находятся в постоянном 

процессе разрыва-зарастания. Другие 

границы — разделяющие малые сообщества и 

малые пространства — вход в метро, пешеходный 

переход, вход в магазин или подъезд — 

выражены весьма четко, но остаются при 

этом часто незамеченными и неконцептуализированными 

3 . 

В 2013 году, вероятно, нет особого смысла 

отводить много места под аргументы в пользу 

приоритетного рассмотрения не статичных 

пространств (space of places), но пронизывающих 

эти пространства потоков (space of flows). 

Как пишет Мануэль Кастельс, которому принадлежат 

эти термины, «нет такой теории 

пространства, которая не являлась бы интегральной 

частью более общей социальной 

теории» 4 . Далее он говорит о том, что хотя 

пространство не является статичным вме-

стилищем общественных процессов, оно не 

является и их манифестацией, но формирует 

эти процессы в той же степени, что и формируется 

ими. 

Подходы, сфокусированные на space of 

flows и динамике потоков, в современной 

теоретической урбанистике разработаны 

сравнительно подробно — насколько это 

возможно для такой молодой дисциплины. 

Отдельные части этой теории находят вполне 

прагматическое применение. Однако в 

целом, особенно в последнее время, теоретики 

сосредоточены скорее на размывании и 

вообще на феномене внешних границ города, 

на проблематизации границ (и понятия) 

города как такового. Внутренние границы 

исследованы меньше, поскольку для городского 

планирования их практическое значение 

не так велико — разумеется, если речь 

не идет об этнических/социальных гетто 

или о городах, где ясно выражена граница 

между старой и новой частями, как, скажем, в 

Шанхае. Последнему посвящена, например, 

работа Деляны Иосифовой 5 , демонстрирующая 

некоторые возможные в этой связи подходы 

— правда, для очень специфического 

случая одновременной миграции в одну из 

частей города населения из сельской местности 

и из других районов того же Шанхая. 

Одним из примеров еще более прагматически 

ориентированного исследования может 

служить работа Баса Спирингса 6 , подробно 

рассматривающая (из широкой перспективы 

нынешнего состояния понятия границ 

внутри ЕС) план переустройства нидерландского 

города Энсхеде, целью которого было 

увеличение прозрачности внутригородских 

границ и «рассыпание» существующего 

городского центра — в экономическом и 

социальном смысле. 

Применительно к Москве, как уже было 

сказано выше, обсуждение социальных или 

этнических гетто, а также проектов переустройства 

города в направлении большей 

Внутренние границы в пространстве потоков 

изотропности представляется пока не слишком 

актуальным. От намечавшегося было 

перемещения административного центра в 

«Новую Москву», — сначала полного, а затем 

частичного — было окончательно решено 

отказаться в середине октября 2012 года 7 . 

Вместо этого теперь речь идет о еще большем 

повышении роли географического 

центра города — а именно о постройке «правительственного 

квартала» возле Кремля, 

который будто бы уменьшит пробки. 

Мне, однако, представляется, что микрограницы 

Москвы, пролегающие даже не 

на уровне районов и микрорайонов, а еще 

ниже — там, где один двор переходит в другой, 

а территория, прилегающая к зданию, — 

в само здание, определяют повседневную 

жизнь города ничуть не в меньшей, а возможно, 

и в большей степени, чем границы, отделяющие 

Гарлем от собственно Манхэттена 

или новые кварталы Шанхая от старых. 

(В соответствии с постулатом Кастельса, эти 

границы одновременно являются манифестацией 

повседневной жизни.) 

Пребывание таких границ в относительно 

«слепой» зоне само по себе представляет 

отдельный интерес, однако здесь мы хотим 

только зафиксировать их реальность — и 

реальность именно как границ: то есть как 

инструментов контроля, управления и в 

известном смысле проектирования. 

Этот текст — не про урбанистику, специалистом 

в которой автор ни в какой степени 

не является. Это скромная попытка прочесть 

хотя бы часть того, что написано мелким 

шрифтом на полях московского городского 

пространства. 

Манифестация власти и контроль над 

потоками 

Современная теория часто описывает современный 

мир как глобальный, лишенный 

границ, проницаемый сетями и потоками, 

вообще детерриториализованный, в котором 



пространство «схлопывается» за счет передвижения 

информации и капитала по каналам, 

обеспечивающим передачу практически 

со скоростью света 8 . Сообщества также 

детерриториализованы: социальные медиа 

позволяют быстро объединяться в различных 

целях (от политических до обсуждения 

картинок с котиками) людям, географически 

разделенным десятками тысяч километров 

и говорящим на разных языках 9 . 

Этот мир, впервые, как принято считать, 

описанный Жилем Делёзом и Феликсом 

Гваттари в «Анти-Эдипе», а впоследствии — 

например, Кастельсом, Яном Артом Шолте, 

Энтони Гидденсом и Ульрихом Беком, разумеется, 

существует. Однако существует и 

понимание того (особенно усилившееся в 

последнее десятилетие, на фоне снижения 

эйфории от третьей волны демократизации 

и «разрушения Берлинской стены» 10 ), что 

утопическое представление о глобализированном, 

прозрачном пространстве нуждается 

в проблематизации, — хотя бы потому, что 

глобализация сама по себе неравномерно 

структурирована в пространстве (о последнем 

обстоятельстве как таковом исследователи, 

впрочем, пишут с середины 1980-х 11 ). 

Дейвид Ньюман справедливо отмечает, что 

«не может существовать никакой формы 

политической власти или социального контроля, 

которая была бы целиком оторвана 

от некоторой разновидности территориального 

обособления» 12 , и предлагает, вслед 

за Делёзом и Гваттари, вместо детерриториализации 

говорить о «ретерриториализации», 

то есть о постоянном процессе 

учреждения, изменения и переучреждения 

границ. Он, впрочем, оговаривается, что так 


может быть описана вся человеческая история, 

— однако современные сети изменили 

и функции традиционных территорий, и 

уровень проницаемости границ, не отменив 

ни первых, ни вторых. 

Современное представление о границах 

рассматривает их как особые территории, 

которые имеют множественную природу, — 

служат для разделения в той же степени, как 

и для коммуникации, не являются линиями 

как таковыми, но скорее особыми областями 

с собственными социальными и антропологическими 

практиками. 

“Граница между Центром и периферией в виде Садового 

кольца складывалась очень долго и приняла вид, близкий 

к нынешнему, только в шестидесятых годах”. 

Отметим только еще одно крайне важное 

для этой статьи замечание Ньюмана, 

о том, что хотя публичный дискурс имеет 

тенденцию фокусироваться на таких вещах, 

как «демаркация национальных границ или 

отношения соседствующих государств, большинство 

людей в первую очередь ощущают 

воздействие на локальном или микроуровне» 

13 . Ньюман говорит здесь об этнополитических 

конфликтах, но представляется, что 

это так же верно и для повседневной жизни. 

Разумеется, подвижные границы микротерриторий 

города существенно более проницаемы 

— по крайней мере, в Москве, — чем 

границы более высокого уровня. Однако это 

не мешает использовать их так, как границы 

и используются обычно в пространстве 

потоков: «ворота города, взимаемые им 

поборы и налоги, и налоги — это барьеры, 

фильтры против текучих масс, против силы 

проникающих, мигрирующих групп» 14 . Речь 

не обязательно должна идти о таможнях и 

КПП как таковых. Функция, описываемая 

Полем Вирильо, более универсальна и присуща 

границам на всех уровнях снизу доверху.

При движении по шкале вниз — от границ 

государств к границам двора, контроль 

видоизменяется, меняются субъекты и объекты 

контроля — однако цель, заключающаяся 

в ограничении, остается инвариантом. 

Граница — одновременно знак и инструмент 

контроля. Важно заметить, что вектор такого 

контроля в том, что касается внутригородских 

границ, вовсе не обязательно направлен 

«сверху вниз». Границы точно так же служат 

целям горизонтального контроля (как границы 

государств). Кроме того, они позволяют 

обществу или отдельным гражданам — до 

известной и не слишком большой степени — 

контролировать действия властей. «Власти» 

я буду дальше обозначать словом «администрация», 

имеющим меньше посторонних 

коннотаций. 

Разрыв и соединение 

Отвлечемся, как и было обещано, от теории 

и посмотрим на Москву. Сначала со сравнительно 

большой высоты. Разумеется, прежде 

всего мы замечаем концентрическую структуру 

15 города, распространяющегося как капля 

краски по салфетке: неравномерно, но, разумеется, 

от Центра к Окраине — сохранилась 

она с тех пор, когда на месте первых двух 

внутренних колец находились фортификационные 

сооружения. 

В наследство от советского периода 

Москве досталось сравнительно однородное, 

по сравнению со многими мировыми 

мегаполисами, пространство. Но пространство 

— не социальная структура. В отношении 

эволюции последней существует некоторое 

количество исторических исследований, — 

например, достаточно подробная для наших 

целей работа Ольги Трущенко «Престиж 

Центра: Городская социальная сегрегация в 

Москве». Из нее, в частности, следует, что 

социальная сегрегация, имевшая место до 

Октябрьской революции, не исчезла и после 

нее. Например, даже в 1923 году «после 


радикального жилищного передела, а именно 

после экспроприации в 1918—1920 годах 

крупных домов, после так называемого уплотнения 

квартир буржуазии и переселения туда 

рабочих с семьями из коечно-каморочных 

квартир и подвалов, концентрация рабочих 

в пределах Садового кольца тем не менее 

оставалась минимальной, а присутствие в 

том же ограниченном пространстве руководящих 

работников только что народившегося 

советского партийно-государственного 

аппарата было уже максимальным» 16 . Так 

далеко в историю мы, однако, углубляться не 

станем, но вспомним, что круговое движение 

по Садовому кольцу было замкнуто в начале 

шестидесятых годов. В начале же семидесятых, 

как пишет Трущенко, проявились «признаки 

того, что по своему престижу Центр 

опережает остальные места привилегированного 

расселения» 17 . Садовое кольцо как граница 

Центра было зафиксировано Генпланом 

1971 года, где, кажется, впервые встречается 

словосочетание «городской центр, сложившийся 

в пределах Садового кольца» 18 . 

Граница между Центром и периферией в 

виде Садового кольца, таким образом, складывалась 

очень долго и приняла вид, близкий 

к нынешнему, только в шестидесятых годах 

прошлого века. Трущенко очень убедительно 

и детально демонстрирует, что именно 

в пределах Кольца (и особенно на западе) 

была сконцентрирована и административная 

элита, и работники сервисных отраслей — 

журналисты и члены творческих союзов. 

В этом смысле Генплан 1971 года выглядит 

по-советски уклончивым, но все же юридическим 

закреплением особого статуса этой 

территории. Применительно к нашему сюжету 

важно, что Садовое кольцо, в отличие от 

Бульварного, образует границу не просто 

зримую, но и ощутимую: оно действительно 

затрудняет переход из Центра на периферию 

и обратно. Разумеется, имеет место не отсечение, 

но именно затруднение — пешеходный 



переход часто расположен так, что для того, 

чтобы попасть в нужное место на другой стороне, 

приходится делать существенный крюк. 

Переходы (наземные и подземные) — отдельная 

тема, к которой мы еще вернемся, — однако 

здесь достаточно заметить, что в смысле 

пространственном они представляют собой 

сужения, снижающие скорость человеческих 

потоков и повышающие, за счет уплотнения, 

их вязкость. Речь здесь идет по большей 

части о пешеходе: Садовое и Бульварное 

кольца автомобилист в большинстве случаев 

пересекает без больших затруднений. 

Не будем останавливаться на этом подробно, 

однако Третье транспортное кольцо 

(ТТК) затрудняет перемещения пешеходов 

по оси Центр—Периферия еще сильнее — за 

счет того, что наземных переходов на нем 

вовсе нет, а подземные замедляют передвижение 

по крайней мере настолько же, 

насколько и надземные переходы — из-за 

необходимости спускаться и подниматься 

по лестницам. Над ТТК есть и надземные 

переходы в виде крытых мостов (например, 

у метро «Автозаводская») — но на них, разумеется, 

также ведут лестницы. Под землю, 

в тоннели убрано пять километров трассы 

из тридцати шести. МКАД в еще большей 

степени является затрудняющей границей, 

поскольку имеет исключительно редкие, 

очень длинные надземные переходы, — эта 

дорога в том ее виде, который она приобрела 

в начале 1990-х, вообще является крайне трудно 

преодолимым препятствием для пешехода 

19 — а часто и для автомобилиста, из-за 

постоянных затруднений движения на развязках. 

О пробках, впрочем, тоже чуть позже, 

а здесь отметим, что круговое движение по 


трассе было замкнуто в 1962 году — практически 

одновременно с Садовым кольцом. 

Таким образом, концентрическая структура 

города, как представляется, имеет 

дополнительный вектор, направление 

неоднородности. По мере движения от 

Центра (Бульварное—Садовое—ТТК) трудность 

пересечения границ в виде кольцевых 

трасс возрастает — по крайней мере, для 

пешехода. МКАД представляет собой в этом 

смысле последний бастион, уже довольно 

сильно напоминая собой границу государства, 

хотя бы в том смысле, что на выездах 

“Центр рассечен естественной границей реки, которую 

городское пространство не стремится интегрировать, но, 

напротив, превращает в подлинную полосу отчуждения”. 

из города расположены пункты ГИБДД, 

напоминающие КПП, которыми они отчасти 

и являются. Пересечение же МКАД на автомобиле 

часто занимает больше времени, чем 

пересечение межгосударственной границы 

Сингапура и Малайзии. 

Формально общая логика здесь — как и в 

случае многих радиальных трасс — заключается 

в том, чтобы максимально облегчить 

движение автотранспорта, насколько возможно 

уменьшив количество наземных переходов. 

Подземные, однако, обходятся дорого, 

и их не хватает. В результате, — разумеется, 

непредусмотренном — и кольцевые, и радиальные 

трассы служат барьерами, затрудняющими 

движение потоков и повышающими 

издержки перемещения по городу. 

Выше я упоминал о том, что граница 

всегда имеет двоякую природу, разделяя 

пространственные сектора и одновременно 

соединяя их. Однако московский случай 

интересен тем, что «территория границы» 

почти не выполняет соединяющих функций. 

Внутри граничных областей — за исключением 

Бульварного кольца, да и то в очень

ограниченной степени — не образуется пространства 

городской жизни (например, здесь 

не появляются уличные музыканты) — если 

не считать магазинов и других бизнесов, 

вроде ресторанов и кафе, рассчитанных на 

высокую проходимость. Это связано и с загазованностью 

кольцевых трасс, и с тем, что 

политика постоянного расширения трасс не 

оставляет места для сколько-нибудь заметного 

количества уличных кафе или скольконибудь 

разреженного потока пешеходов, 

не говоря уже о велосипедных дорожках. 

Границы границ в Москве узки и во многих 

местах создают затруднения для потоков, 

двигающихся вдоль трасс и, казалось бы, не 

зависящих от концентрической структуры. 

Тротуары не являются местом жизни, но 

только еще одним сужением, заставляющим 

людей тесниться — и тем самым снова снижающим 

скорость передвижения по городу, 

увеличивающим вязкость среды 20 . 

Особенно показательна в этом смысле действительно 

естественная граница — Москварека. 

Почти в любом известном мне городе 

набережная реки представляет собой не 

транспортный канал, а общественное пространство, 

место жизни и «фланирования». 

Собственно, никакая другая граница не приспособлена 

лучше для того, чтобы оказаться 

пространством коммуникации 21 . Стократ это 

справедливо для Москвы, в которой теснота 

несколько неожиданным, но закономерным 

образом чувствуется сильнее, чем в Гонконге 

или на Манхэттене. Московские набережные 

за вычетом двух-трех небольших фрагментов 

вроде Парка Горького или Нескучного сада 

выполняют, напротив, исключительно функцию 

транспортного канала. По краям водной 

границы возведены дополнительные кордоны 

автомобильных трасс. В результате линия ее 

оказывается широкой и не только в реальности 

труднопреодолимой, но и визуально ультимативной, 

— более ясно можно выразиться, разве 

что натянув вдоль парапетов колючую прово- 


локу до высоты двух с половиной метров. В случае 

Яузы визуальное послание чуть менее агрессивно 

— но только за счет меньшей ширины 

реки. Недавно, впрочем, по ее краям во многих 

местах возникла двойная ограда, имеющая очевидное 

прагматическое назначение: безопасность 

водителей, не снижающих скорость на 

сравнительно крутых поворотах набережной. 

Здесь необходимо вернуться к однородности 

пространства, упомянутой в начале 

главы. Как она организована? Это, во-первых, 

однородность в пределах дискретных областей 

— Центра, области между Садовым и 

ТТК, между ТТК и МКАД. Эти три (очень 

условные) территории внутренне сравнительно 

изотропны, но переход из одной в другую 

является пересечением границы. Многие 

радиальные трассы (особенно показателен 

случай бессветофорного Можайского шоссе) 

также чрезвычайно эффективно разделяют 

части города, разрезая его на сектора таким 

образом, что даже пешеход, не зависящий 

от пробок, старается не пересекать границы 

этих секторов без необходимости. Центр же 

рассечен естественной границей реки, которую 

городское пространство, как описано в 

предыдущем абзаце, не стремится интегрировать, 

смягчив ее разделительные свойства, 

но, напротив, превращает в подлинную полосу 

отчуждения. Кроме того, передвижение 

по самой территории водной границы невозможно 

из-за избыточной (мягко говоря) зарегулированности 

движения частного водного 

транспорта, — не говоря о поразительно высоких 

ценах на билеты рейсовых катеров: никакая 

другая поездка на общественном транспорте 

в Москве не обходится в 500 рублей 22 . 

Переходы 

Москва не то чтобы совсем уникальна, но 

существенно выделяется из ряда мегаполисов 

навязчивым стремлением избавиться 

от пешеходных переходов и светофоров. 

Объясняется это широким распространени- 



ем точки зрения, будто эта мера позволяет 

уменьшить автомобильные пробки, с одной 

стороны, и делает город безопаснее для 

пешеходов — с другой. Как замечает у себя в 

блоге 23 сопредседатель межрегиональной 

общественной организации «Город и транспорт» 

Антон Буслов, оба эти предположения 

не подтверждаются: транспортная проблема 

в большей степени связана с физической пропускной 

способностью улиц, а количество 

ДТП не уменьшается ни для водителей, ни 

для пешеходов, пусть и по разным причинам. 

Само по себе утверждение, согласно которому 

подземный переход делает жизнь в городе 

проще, неверна — даже если забыть о том, 

что в сегодняшней Москве, говоря бюрокра- 

тическим языком, обеспеченность этими подземными 

переходами составляет 24 , по одним 

данным, не больше 40 проц. (от норм, соответствие 

которых реальным потребностям 

никто не проверял), а по другим — не более 

30 процентов 25 . Я не намерен здесь слишком 

далеко вторгаться на профессиональную территорию 

урбанистов и транспортников, но 

хотел бы взглянуть на эту проблему с точки 

зрения того, о чем мы говорим — то есть 

границ и проницаемости. Вопрос о количестве 

переходов здесь, конечно, ключевой. 

Скорость передвижения по городу снижает 

в первую очередь необходимость идти до 

ближайшего перехода 300—400, а иногда и 

500 метров. Построить такое количество подземных 

переходов, при котором эта проблема 

исчезнет, невозможно хотя бы по сугубо экономическим 

причинам: слишком дорого. 

Более того, с точки зрения скорости, 

переход не слишком облегчает пересечение 

трасс. Учитывая спуск и подъем по лестнице, 


времени уходит разве что чуть меньше, чем 

на наземный переход со светофором. Есть 

и еще один эффект, хорошо известный по 

нескольким печальным примерам из европейской 

практики — подземные пространства 

мегаполисов имеют тенденцию становиться 

опасными по ночам. Торговые точки и кафе 

несколько сглаживают эту тенденцию, но в 

основном они работают до момента прекращения 

основного пассажиропотока метро, и 

кроме того, переходы лишь частично связаны 

с подземными пространствами собственно 

метрополитена. Большинство жителей 

Москвы предпочтет вечером перейти дорогу 

поверху, даже если в данном месте нет наземного 

перехода. Это проблема не московская, 

“Количество закрытых полностью или частично 

фрагментов города — сначала в Центре, а затем 

и на периферии — будет только увеличиваться”. 

а вполне глобальная, связанная, в частности, 

с тем, что тускло освещенные подземные 

пространства лишены трех наиболее часто 

называемых специалистами 26 черт, которые 

вообще делают городское пространство безопасным 

— как на деле, так и в человеческом 

восприятии: наличие других людей; обзор; 

возможность быстро такое пространство 

покинуть. Эти трудности известны, и с ними, 

в принципе, можно работать — однако в 

Москве этого, кажется, никто не делает. 

Наконец, последнее замечание касается 

собственно светофоров. Система регулирования 

движения (отданная в Москве на 

откуп транспортной полиции) почти не 

предусматривает возможности, которая 

есть у жителей многих больших городов, а 

именно возможности переключить светофор 

самостоятельно, нажав на нем кнопку. Такие 

светофоры в городе есть, но их крайне мало, 

и расположены они часто там, где вообще 

можно было бы обойтись одним пешеходным

переходом. Таким образом, даже на не слишком 

оживленной улице пешеход оказывается 

перед необходимостью прерывания собственного 

внутреннего темпа и подчинения темпу 

внешнему, заданному. 

Приватизация публичного 

пространства 

Публичное или общественное пространство 

27 по состоянию на 2011 год составляло 

50 проц. площади Москвы (без учета «Новой 

Москвы»). В советский период, по крайней 

мере формально, этот показатель составлял 

75 процентов 28 . Процесс приватизации общественного 

пространства характерен для всех 

постсоциалистических городов Восточной 

Европы 29 , и рассматривать его подробно 

мы здесь не будем. У Москвы в этом смысле 

есть некоторые особенности. Так, например, 

несмотря на декларированный в Земельном 

кодексе принцип неделимости недвижимости, 

закон «О внесении изменений в законодательные 

акты Российской Федерации в 

части уточнения условий и порядка приобретения 

прав на земельные участки, находящиеся 

в государственной или муниципальной собственности», 

позволяющий приватизировать 

дворы, вступил в силу только в октябре 2007 

года, — однако в целом для выбранной темы 

они не слишком важны. Отмечаемая Кирилом 

Станиловым популярность в Восточной 

Европе городских «охраняемых резиденций» 

30 (gated communities) в Москве, кажется, 

недостаточно высока для того, чтобы это создавало 

серьезный тренд на «балканизацию» 

(термин Станилова) городской ткани — хотя в 

пределах Садового кольца территории вокруг 

таких комплексов иногда уже создают дополнительные 

затруднения и для автомобилистов, 

и для пешеходов. 

Однако в целом «приватизация» дворов в 

городе слабо связана с законной процедурой 

собственно перехода земельных участков в 

собственность жильцов или организаций, 


владеющих зданиями. Несмотря на то что 

к весне 2011 года, по данным департамента 

земельных ресурсов Москвы, в долевую 

собственность было оформлено всего 39 

участков под многоквартирными домами 31 , 

каждый житель города знает, что, по крайней 

мере, в пределах Садового кольца находится 

множество дворов, запирающихся на 

электронный (а иногда и обычный) замок — 

если не на все время, то, по крайней мере, 

по вечерам. Еще больше — и тут уже речь 

идет не только о Центре — дворов, въезды в 

которые перегорожены бетонными блоками, 

то есть недоступных уже не для всех, но для 

владельцев машин. Иногда такие бетонные 

блоки появляются даже не во дворах, а на 

въездах в отдельные сегменты микрорайона. 

Время от времени городские власти заговаривали 

о безбарьерной, в широком смысле 

этого слова, среде. Однако начатая недавно 

реализация пилотного проекта платных 

парковок, видимо, похоронила эту идею: к 

весне 2013 года почти 800 дворов (из 2 200) 

в Центральном административном округе 

Москвы будут закрыты для въезда посторонних 

машин шлагбаумами 32 . Пока неясно, за 

чей счет это будет осуществлено — «закупка и 

установка оборудования обойдется в 250—300 

тыс. руб. с дома, а ежемесячные затраты на 

содержание шлагбаумов 110—120 тыс. рублей. 

В эту сумму входит зарплата четырех охранников, 

плата за телефон, электричество, а 

также профилактика и возможный ремонт 

системы» 33 . Четыре охранника на два въезда 

во двор в Центре — показатель и сам по себе 

достаточно красноречивый, но об охране 

чуть ниже. 

Очевидно, таким образом, что количество 

закрытых полностью или частично фрагментов 

города — сначала в Центре, а затем и на 

периферии — будет только увеличиваться вне 

всякой связи с падением доли публичного 

пространства, как этот процесс понимается в 

западной урбанистике. Тот факт, что простран- 



ство перестает быть общественным, публичным, 

не означает, что оно автоматически становится 

частным. Вместо этого оно получает 

промежуточный, юридически и экономически 

размытый статус 34 , который теперь будет 

де-факто закреплен действиями городских 

властей, одобряющих установку шлагбаумов. 

Однако с уверенностью можно говорить о том, 

что эта практика повышает вязкость среды и 

снижает скорость передвижения по городу, 

создавая в нем новые границы и наполняя 

его новыми агентами контроля этих границ — 

важно при этом, что это не контроль top-down, 

по крайней мере не в чистом виде. 

Мы не будем отдельно останавливаться 

в этой статье на практике установки домофонов, 

которые иногда дублируются еще и 

второй дверью с кодовым замком. Однако 

нельзя пройти мимо того факта, что в последнее 

время по инициативе полиции на дверях 

подъездов стали устанавливать камеры 

наблюдения — разумеется, безо всяких консультаций 

с жильцами. Как и в предыдущем 

случае, администрация здесь не создавала 

защищенных границ сама, но только воспользовалась 

теми, что уже были проведены 

жителями, установив на них дополнительные 

устройства контроля. Вновь возникающие 

камеры слежения, как и шлагбаумы на въездах 

во дворы Центра, представляют собой 

всего лишь более технологичные элементы 

обустройства внутренних городских границ, 

созданных по инициативе «снизу». 

Двери и вахтеры 

Московские двери, точнее эволюция этого 

социального «почти-института» за постсоветские 

годы, требуют отдельного разговора, 

который, как представляется, лучше оставить 

социологам, ограничившись здесь несколькими 

категориями дверей, в частности, дверями 

общественного транспорта и теми, что 

разделяют «улицу» и входы в нежилые здания 

различного назначения. 


Замечание, сделанное выше о светофорах, 

которые невозможно переключить по собственному 

желанию, верно и в отношении 

дверей вагонов московского метро, также не 

предусматривающих возможности их открытия 

или закрытия по желанию пассажира. 

У пассажиров, скажем, парижского метро 

такая возможность есть, у тех, кто спускается 

в нью-йоркскую подземку, – нет. Я очень далек 

от мысли, что эта конструкционная особенность 

вызвана какими-то специальными соображениями 

рестриктивного характера, но 

она отлично вписывается в общий контекст, 

так сказать, конструкционных особенностей 

городской среды, — как и тяжелые двери 

метро, представляющие реальную опасность 

для того, кто не успеет от них увернуться. 

Эти двери, как и многое другое, что обсуждается 

в этой статье, являются, конечно, 

наследием советского периода (но не специфически 

советским), когда город предназначался 

в целом для взрослых, физически 

здоровых людей. В начале 2012 года департамент 

транспорта Москвы пообещал 35 

заменить их (в объеме 30 проц.) на более легкие, 

как раз со ссылкой на детей и пожилых 

людей. Однако замедление общего потока, 

которое они вызывают, влияет далеко не 

только на людей с ограниченными физическими 

возможностями. 

Главная же особенность московских дверей 

хорошо известна всем жителям города. 

Вне зависимости от того, куда ведут двери 

(если их в ряду больше одной) — в торговый 

центр, кинотеатр, музей, в любое другое 

публичное, ограниченно публичное или 

частное пространство, — в него почти никогда 

невозможен прямой вход. Строители и 

архитекторы закладывают для входов в здания 

двойные двери с тамбуром, что вполне 

можно объяснить климатическими соображениями, 

но владельцы или эксплуатационные 

службы делают переход границы между улицей 

и помещением еще более затрудненным:

в подавляющем большинстве случаев для 

этого нужно пересечь тамбур по диагонали. 

Побывав в Норвегии или даже в Норильске, 

можно убедиться, что это не обусловлено 

климатом 36 : перед нами спе цифическая разновидность 

практики не архитектурной, а 

социальной 37 , находящейся в одном ряду 

с обычаем никогда, ни при каких обстоятельствах 

не держать открытыми эвакуационные 

(пожарные) выходы в зданиях. 

Соответствующие инспекционные службы по 

тем или иным причинам неизменно оставляют 

это без внимания. 

То, что происходит с входными точками 

московских зданий, напоминает технологию 

обустройства государственной границы, 

которая, как известно, также имеет ширину 

(иногда немалую) — от поста одного государства 

до поста другого — и свою структуру. 

Самое интересное, что описанная топология 

входа повторяется в московских зданиях 

(впрочем, и во многих других российских 

городах) практически любого назначения, 

вне зависимости от их функций, состава 

собственников (и формы собственности), 

времени постройки — и вообще ни от чего. 

Очевидно, что перед нами — не просто 

устойчивая, но успешно воспроизводящаяся 

и в значительной степени тотальная пространственная 

модель. Представляется, что 

она находится в том же функциональном и 

смысловом поле, что и институция советских 

и постсоветских вахтеров. 

Я не располагаю здесь достаточным 

местом для подробного экскурса в историю, 

но помню эту институцию в эпоху ее, как 

кажется, максимального расцвета, а именно 

в конце 1970-х — начале 1980-х (пусть меня 


поправят свидетели более ранних времен). 

Функции вахтера далеко не ограничивались 

«охраной», — скорее можно говорить о том, 

что в советский период вахтер был последним 

звеном в иерархии облеченных правом 

насилия от имени государства — и в этом 

качестве, во-первых, из-за малой важности, 

был наименее контролируемым из этих 

звеньев, а во-вторых, как это часто бывает 

в таких случаях, мотивы этой фигуры были 

далеки от рациональных, но имели скорее 

компенсаторный характер — относительно 

места в социальной иерархии. Вместе с 

“В фольклорных текстах способность проникновения 

через охраняемую вахтером границу толкуется как 

специфическая особенность национального характера”. 

тем, будучи фигурой, охраняющей границу, 

вахтер, в частности, и тогда был, и сегодня 

является «невидимым» и почти немым персонажем 

огромного количества фольклорных 

текстов 38 советского и постсоветского периода. 

Подобный сюжет в самых общих чертах 

сводится к тому, что выступающий в качестве 

трикстера (хитрого и умного плута) советский 

гражданин обманывает облеченного 

властью, но туповатого вахтера, охраняющего 

границу между территорией тотального 

(завод, НИИ, склад) и не столь тотального 

государственного контроля 39 . 

Отношение к фигуре гражданина-трикстера 

в таких историях всегда сочувственное: 

он «восстанавливает справедливость»; разрушает 

очередную безнадежную попытку защитить 

права собственности для государства в 

отсутствие таковых для граждан и т. д. Часто 

способность беспрепятственного проникновения 

через охраняемую вахтером границу 

толкуется как специфическая особенность 

национального характера 40 . В большинстве 

случаев — даже там, где фигура вахтера вырастает 

до мифологических масштабов 41 , — она 



остается сравнительно безобидной, за одним 

важным исключением, а именно за исключением 

текстов позднесоветского/перестроечного 

рока — и конкретно текста Александра 

Башлачёва «Абсолютный вахтер» 42 . Здесь рассматриваемая 

фигура вырастает в ультимативный 

символ контроля, лишенный человеческих 

черт, да и вообще — черт: «Абсолютный 

Вахтер — лишь стерильная схема, / Боевой 

механизм, постовое звено». Как отмечает 

Татьяна Логачёва 43 , «Абсолютный Вахтер становится 

универсальным воплощением идеи 

тоталитаризма, идеи абсолютной власти. 

Башлачёв подчеркивает, что имя для данного 

образа-символа не является определяющим 

фактором: “Абсолютный Вахтер — не Адольф, 

не Иосиф”». Башлачёву вторят несколько 

близких к нему авторов, однако наиболее 

яркий пример здесь — видимо, песня Яны 

(Янки) Дягилевой «Я оставляю еще полкоролевства» 

(1987, посвящение Юлии 

Шерстобитовой; магнитоальбом «Не положено», 

1988), в тексте которой «вахта» находится, 

по-видимому, на границе, разделяющей 

мир живых и мир мертвых: «Я оставляю еще 

полкоролевства / Без боя, без воя, без грома, 

без стрёма / Ключи от лаборатории на вахте 

/ Я убираюсь, рассвет в затылок мне дышит 

/ Рассвет пожимает плечами мне в пояс / 

Рассвет машет рукой» 45 . 

Так или иначе, фигура вахтера пережила 

свое время не в последнюю очередь благодаря 

тому, что частные компании в первой 

половине — середине девяностых часто предпочитали 

снимать помещения под офисы 

в бывших зданиях НИИ или производств. 

Эти учреждения были еще со старых времен 

обеспечены охраной именно того свойства, 


о которой мы здесь говорим, то есть либо 

ВОХР 45 , либо более безобидной вневедомственной/ведомственной 

охраной, генезис 

которой, однако, восходит к той же ВОХР — 

к силовым структурам госбезопасности 46 . 

(Что, видимо, и дает возможность — через 

узус термина «ВОХРа» — Башлачёву в вышеупомянутом 

тексте использовать эту фигуру 

в качестве символизирующей абсолютное 

насилие.) 

Механизм сдачи в аренду площадей госучреждений, 

как представляется, обеспечил 

(по крайней мере, для Москвы) преемствен- 

“На условной карте города мы видим включенные друг 

в друга области, представляющие собой что-то вроде 

квазиюрисдикций”. 

ность соответствующих социальных практик 

при переходе от государственной системы 

охраны 47 к частным предприятиям соответствующего 

профиля. К этому располагало 

повышение уровня преступности и непрекращающийся 

переход собственности из рук 

в руки. Возникновение в этот период ЧОПов 

(частных охранных предприятий), пусть и 

называвшихся тогда иначе, отражает, как 

представляется, процесс децентрализации 

(конец 1980-х) и последующей приватизации 

(начало 1990-х) насилия. Первое в СССР 

кооперативное частное сыскное бюро, в 

перечень услуг которого входила охрана личности 

клиента, было создано 25 мая 1989 года 

в Ленинграде 48 . Любопытно и симптоматично, 

что руководителем его стал дважды судимый 

гражданин 49 . Вместе с тем впоследствии 

ЧОПы быстро стали частью бизнеса оказавшихся 

не у дел силовиков 50 . 

Другой важный толчок система вооруженной 

охраны постсоветского периода 

получила после череды терактов, первым из 

которых был захват заложников в больнице 

Буденновска в июне 1995 года, а 1996 год

заставил СМИ говорить о России (и в первую 

очередь о Москве) как о прифронтовой территории. 

Он же стал переломным в смысле 

умножения сотрудников ЧОПов и вневедомственной 

охраны, число которых, по данным 

на 2005 год, составляло более 350 тыс. человек 

(157 тыс. сотрудников милиции; 113 тыс. 

сотрудников ФГУП «Охрана»; 100 тыс. вольнонаемных 

работников) 51 . Теракты 1999 года, 

кто бы ни был их заказчиком и исполнителем, 

только усугубили ситуацию и увеличили количество 

КПП разного рода, а также людей, 

занятых в этой сфере. По данным на 2010 год, 

в охране разных уровней в РФ занято более 

1 млн 200 тыс. человек 52 . По мере достижения 

определенной ясности в том смысле, что охрана 

не способна остановить ни маски-шоу, ни 

теракт, — а разве что создает ощущение защищенности 

у входящих в здание — охранники 

стали менее заметны. Однако их количество, 

похоже, не уменьшается. 

В добавление к истории, с которой я 

начал эту статью, могу сказать, что на территории 

государственного вуза, в котором 

я регулярно бываю, имеет место примерно 

то же самое: серьезный КПП при входе на 

территорию (при этом самих проходных — 

несколько в разных местах) и еще один — при 

дверях корпуса, а на самом деле одного из 

корпусов. В отличие от ситуации с известной 

медиагруппой, то, что размещается в этом 

самом корпусе, административно и в других 

отношениях, в общем, является частью 

вуза, занимающего кампус. Второй пост 

охраны может быть либо усиливающим — 

одного кордона недостаточно, враг хитер, 

и противодействие ему требует двух, не то 

трех линий обороны, — либо маркирующим 

какую-то внутреннюю границу. Если так, то 

смысл последней от меня ускользает: да, в 

этом корпусе размещается еще один вуз, но 

он занимает часть одного из этажей, так что 

устраивать КПП внизу смысла нет. Подобных 

примеров, немного подумав, каждый житель 


Москвы может привести не один и не два — 

так, если не отвлечься от кампусов, при 

въезде на территорию МГУ теперь находятся 

будки КПП, а при входе в корпуса или общежития 

— дополнительные кордоны охраны. 

Территория перед основным входом (выходящим 

на Воробьевы горы) Главного здания 

огорожена, кроме того, бетонными блоками, 

установленными после того, как это пространство 

облюбовали для своих мероприятий 

стритрейсеры. 

Описанное положение вещей, регулярно 

воспроизводящееся в Москве при организации 

различных внутренних границ, как 

представляется автору, является (кроме прочего 

— об этом чуть ниже) пространственным 

образом упомянутого выше процесса постепенной 

приватизации насилия. Последнее 

расползается — теперь уже не только сверху 

вниз — по социальной/пространственной 

ткани, отчего в ней возникают новые сектора 

со своими границами и внутренними 

иерархиями. Между собой акторы насилия 

и образуемые ими иерархии находятся в 

сложных, не всегда очевидных отношениях 

пересечения/включения/исключения/ 

вражды. На условной карте города мы в этой 

связи видим иногда пересекающиеся, иногда 

разделенные, а иногда — и это, пожалуй, 

интереснее всего — включенные друг в друга 

области, представляющие собой что-то вроде 

квазиюрисдикций 53 (разумеется, мы говорим 

здесь о юрисдикциях в смысле не подсудности, 

но скорее подведомственности). 

«Законы», действительные для той или иной 

«территориальной квазиюрисдикции», могут 

существовать в виде писаного кодекса (на 

территории кампуса запрещено то-то и то-то), 

могут — в виде неписаного (на территории 

кампуса не принято то-то и то-то), но они всегда 

существуют — и что важнее, практически 

всегда сужают область свободы по сравнению 

с территорией, в которую включены. В этом, 

строго говоря, их отличие от региональных 



законов, которые могут — для России обычно 

теоретически, но тем не менее — как расширять, 

так и сужать область свободы по сравнению 

с федеральными. Эти внутригородские 

квазиюрисдикции часто не имеют четких 

границ в институциональном пространстве, 

а порой и в географическом. Они являются 

одновременно субъектами и объектами 

постоянной ретерриториализации, никогда 

не останавливающегося переопределения 

внутренних границ социального и городского 

пространства. В том числе (но не только) 

— это границы применимости власти, осуществления 

экономического, политического 

в широком смысле или информационного 

контроля 54 . Очень важно, однако, что такой 

контроль далеко не всегда осуществляется 

акторами государственной административной 

системы. Он отчасти приватизирован 

в прямом смысле — отдельными частными 

лицами или их ассоциациями на основе прав 

частной собственности на недвижимость; 

отчасти присвоен институционализированными 

или же фантомными, неинституционализированными 

добровольными общественными 

ассоциациями; еще чаще присвоение 

такого контроля осуществляется фрагментами 

силовых/административных структур 

государства помимо предписанных им функций, 

— и так далее. Сюда относится, например, 

широко анонсированное в медиа появление 

в Москве казачьих патрулей (кажется, 

впрочем, так и оставшихся сугубо медийным 

явлением) с неясными полномочиями. 

Здесь важно заметить, что бетонный блок, 

установленный гражданами в обход формальной 

процедуры (если таковая вообще существует) 

на въезде во двор, одинаково препятствует 

как въезду «чужаков», находящихся на одном 

иерархическом уровне с инициаторами такой 

демаркации, так, например, и полиции 55 . Это 

значит, что граница здесь оказывается инструментом 

контроля не только горизонтального, 

но и направленного «снизу вверх». 


Вязкость, прозрачность, доступ 

Попробуем снова взлететь над городом. 

Преодолев, если удастся, сильный нисходящий 

поток, сложим на ветру крылья и присядем 

на верхней веранде — ну, например, 

Триумф-Паласа, самого высокого жилого 

здания в Европе, представляющего собой 

реплику сталинской высотки. В сумерках мы 

видим город как почти сливающуюся темную 

массу жилых и нежилых зданий советского 

времени, в которую то здесь, то там вставлены 

новые, ярко освещенные башни и 

архитектурные комплексы. Темнеющий ландшафт 

пронизан освещенными же трассами и 

двигающимися по ним потоками машин. Это 

трудное, медленное движение, увязающее 

в тесной, спутанной сетке переулков, улиц, 

проспектов и почти отсутствующих здесь 

площадей. Человеческие потоки отсюда 

неразличимы, но мы знаем, что они также 

двигаются медленно, рывками, урывками, 

увязая в снежной каше, пытаясь миновать 

огромные лужи, с трудом обтекая препятствия: 

заборы строительных площадок; 

толпы на остановках; припаркованные на 

тротуарах машины. Если бы мы могли заглянуть 

под землю, то увидели бы похожую картину. 

Застревающие в тоннелях поезда метро; 

толпы, едва просачивающиеся сквозь турникеты 

и тяжелые двери; клаустрофобические 

людские пробки в тесных межстанционных 

переходах. Московское метро просторнее 

многих европейских, однако и ежедневный 

пассажиропоток у нас превышает европейский 

в разы. 

Абзац, который вы только что прочли, 

лишь на первый взгляд проходит по ведомству 

чистой литературы. Я не стану целиком 

иллюстрировать его цифрами, но упомяну 

хотя бы о том, что согласно данным исследований 

по программе «Городские проекты», 

запущенной блогером Ильей Варламовым и 

депутатом муниципального собрания района 

«Щукино» Максимом Кацем, «350 парковоч-

ных мест, фактические существующие на тротуарах 

Тверской улицы в Москве, занимают 

примерно три четверти ее общественного 

пространства» 56 . 

Основные свойства московской городской 

среды, как мне представляется, — вязкость, 

непрозрачность и сегментированность. 

Передвигаясь по городу, мы постоянно 

вынуждены пересекать огромное множество 

границ разного рода, встречаясь в промежутках 

— и это не менее важно — с другими препятствиями, 

вроде узких тротуаров, глубоких 

подземных переходов и долгих светофоров. 

Скорость нашего движения по городу замедляет, 

кажется, всё, включая климат, недружелюбие 

которого, разумеется, усугублено 

отсутствием эффективной дренажной системы 

и не блестящим функционированием коммунальных 

служб. 

Границы проводятся, как мы видели, не 

только властями, но и жителями Москвы — 

по крайней мере, c не меньшим, а иногда и 

большим энтузиазмом. И те и другие — действием 

и бездействием — на равных участвуют 

в повышении вязкости городской 

среды, в возведении барьеров и понижении 

прозрачности и в целом затрудняют движение 

потоков и снижают их скорость. Может 

возникнуть впечатление, что в пределе мы 

имеем дело с желанием их остановить, заморозить 

до состояния тепловой смерти — но 

нет. Смысл этого процесса не в том, чтобы 

остановить город. 

Чтобы уже не возвращаться к этой теме, 

сразу следует сказать, что замедление потоков 

и создание барьеров для передвижения, 

конечно, представляет собой инструмент 

контроля. Такой контроль является — по 


крайней мере, в том, что касается уличной 

политики, — в значительной степени иллюзорным: 

в этом отношении куда более эффективными 

действиями (со стороны администрации) 

было уничтожение Манежной 

площади и «заморозка» неведомыми раскопками 

площади Маяковского, находящейся 

на Тверской, которая, как точно отмечает 

Алексей Левинсон 57 , является главным 

московском радиусом, устремленным «прямо 

к Кремлю». Замедление потоков и создание 

границ дает ощущение безопасности: при- 

“Московское метро просторнее многих европейских, 

однако и ежедневный пассажиропоток у нас превышает 

европейский в разы”. 

мерно тем же целям служила в Средние века 

топология внутреннего, то есть находящегося 

за стенами, европейского города — или 

аналогичной ему арабской медины. В те 

времена, однако, такая практика была обусловлена 

военной необходимостью и имела 

вполне рациональную природу. В Москве 

же, с ее чрезвычайно широкими для европейского 

города радиусами (и кольцами), о 

рациональных причинах подобных разграничений 

говорить не приходится; безопасность 

медленного движения в современном 

городе обманчива, а стремление затормозить 

потоки культурно и социально обусловлено 

скрытыми факторами, требующими дополнительного 

прояснения. 

Мое предположение состоит в том, что 

способ организации среды и особая городская 

топология, явленные нам в Москве 

со всей возможной очевидностью, представляют 

собой манифестации — а вернее, 

учитывая замечание Кастельса о двусторонней 

природе коммуникации общество — 

пространство, — пространственную часть 

специфической формы организации российского 

общества 2000-х, которую Кирилл 



Рогов называет «режимом мягких правовых 

ограничений» 58 : «Режим мягких правовых 

ограничений — это такой режим, где правила 

(писаное право) существуют не столько 

для того, чтобы они соблюдались, сколько 

для того, чтобы они нарушались; во всяком 

случае, такие нарушения носят систематический 

характер. Неверно было бы сказать, 

что в такой системе правила не работают; 

они именно работают, но работают специфическим 

образом. Тот факт, что правила 

нарушаются в этой системе по определенным 

правилам, позволяет рассматривать ее как 

специфическую форму порядка (устойчивого 

состояния), который может даже в сознании 

общества в качестве общественного блага 

быть противопоставленным нерегулируемому, 

хаотическому нарушению правил. 

Писаные правила создаются в этой системе 

для того, чтобы их можно было и имело 

смысл нарушать. То есть они создаются так, 

что соблюдение правил затруднительно 

и является существенной издержкой, в то 

время как возможность не соблюдать правило 

дает значительные конкурентные преимущества. 

Иными словами, правила в этой 

системе создаются так, чтобы стимулировать 

их нарушение». 

Таким образом, по Рогову, создается 

система устойчивая, гибкая и отчасти конкурентная. 

Однако поскольку она постоянно 

меняется — изменчивость «правил нарушения 

правил» является ее несущим элементом, 

то, по всей видимости, перед нами система 

не стабильная в привычном значении этого 

слова, а скорее нечто похожее на «квазистабильную 

открытую систему» 59 , известную из 

термодинамики. 

«Опространствить» модель «режима мягких 

правовых ограничений» (далее РМПО) 

напрямую, разумеется, тоже невозможно. 

Подобно тому как топологический образ не 

является линейной проекцией политического/экономического, 

так и последний не явля- 


ется линейной проекцией топологии. Они 

находятся в отношениях дополнительности, 

вместе образуя особый тип организации в 

пространстве социального. Отметим только 

следующие (основные) совпадения. 

• Как и правила в модели РМПО, внутренние 

городские границы «создаются для 

того, чтобы их можно было и имело смысл 

нарушать», и нарушение их имеет систематический 

характер. 

• Как и в модели РМПО, правила (границы) 

нарушаются «по определенным правилам, 

что позволяет рассматривать ее как 

специфическую форму порядка» 60 . 

• Как в модели РМПО «правила нарушения 

правил изменчивы», так и внутригородские 

границы постоянно меняются — 

именно об этом мы упоминали вначале, 

цитируя Ньюмана, говорящего о ««ретерриториализации», 

то есть о постоянном 

процессе учреждения, изменения и переучреждения 

границ. Хорошим примером 

перманентной ретерриториализации являются 

постоянная смена дорожных знаков 

или изменения дорожной разметки. 

• Наконец, правовые ограничения в модели 

РМПО «существуют, но являются принципиально 

преодолимыми» — точно так 

же, как внутригородские границы Москвы. 

Еще раз хотелось бы подчеркнуть, что 

внутригородские границы по большей части 

(за вычетом специально устанавливаемых) не 

являются частью РМПО — кроме тех случаев, 

когда они учреждаются, например, полицией 

в качестве непосредственного инструмента 

извлечения ренты. Как правило же, мы, видимо, 

имеем дело с воспроизведением паттерна, 

образованного констелляцией нескольких 

факторов. 

Первый — собственно РМПО, являющийся, 

как представляется, специфической 

вариацией режима «ограниченного 

доступа», описанного Дугласом Нортом, 

Джоном Уоллисом и Барри Вайнгастом в

книге «Насилие и социальные порядки» 61 . 

Последнее, в частности, означает, что взимание 

ренты здесь не менее важно, чем пусть 

несовершенный, но механизм регулирования 

насилия, являющийся, разумеется, и 

каналом его распространения, — но все-таки 

«каналом», в котором насилие позволено — 

но ограничено. 

Второй — культура низкого социального 

доверия, в которой, как пишет Лев Гудков, 

«реальные, постоянно подтверждаемые доверительные 

отношения возникают и фиксируются 

лишь в очень узких пределах: только 

внутри малых коллективов и сообществ, 

прежде всего — в семье или в кругу близких 

родственников, среди коллег по работе, в дружеских 

компаниях» 62 . Такая культура, с принятым 

в ней настороженным отношением к 

чужакам и вообще к Другому, характеризуется 

подозрительностью и к структурам открытого 

доступа — в том числе пространственным, — 

и повышенным спросом на безопасность в 

самом архаическом, так сказать, «фортификационном» 

смысле этого слова. Заметим, что, 

по всей видимости, само по себе это положение 

дел является не только наследством 

советского периода, в значительной степени 

уничтожившего способность к самоорганизации, 

но и продуктом преобладающей в постсоветской 

России «культуры насилия» 63 . 

Наконец, третий фактор — более ситуативный 

по сравнению с предыдущими — быстрая 

трансформация Москвы из города, пусть и 

столичного, в квазигосударство. Москва уже 

обладает многими чертами, функциями и 

полномочиями государства — полноценного, 

однако существующего только де-факто, но 

не де-юре, в связи с чем, как пишет 64 Даце 

Гурецка, «разрастающийся бюрократический 

аппарат вынужден предпринимать все 

больше усилий, пытаясь управлять этой все 

более раздвоенной, почти “шизофренической” 

реальностью». Важно добавить, что 

раздвоенность и «шизофренический» статус 


нынешней Москвы как города-государства 

ощущает не только администрация, но и 

все ее жители, также пытающиеся получить 

ощущение контроля 65 (в данном случае над пространством 

и доступом в его сегменты), которое 

в «культуре низкого доверия» является 

ключевым для получения куда более важного 

ощущения, — а именно, всё того же ощущения 

безопасности. 

*** 

За пределами этой статьи осталось множество 

важных тем. В частности, я почти 

не коснулся представления о «безбарьерной 

среде», понимаемой как городское пространство, 

прозрачное для передвижения людей 

с ограниченными способностями. Нельзя 

не отметить, что формально с этой точки 

зрения положение в городе улучшилось: установлены 

светофоры со звуковыми сигналами, 

новые подземные переходы оборудуются 

пандусами (как и подъезды новостроек) и т. д. 

Вместе с тем, поскольку среда обладает крайне 

высокой вязкостью для передвижения 

даже взрослых здоровых людей, предпринятые 

явно с благими намерениями меры 

последнего времени облегчают положение 

людей с ограниченными физическими возможностями 

в куда меньшей степени, чем 

хотелось бы. Почти не обсуждаю я здесь и 

ограничений на передвижение по речным 

артериям, которое зарегулировано в Москве 

гораздо сильнее, чем в любом крупном городе, 

не важно, европейском или нет, — а также, 

например, тот факт, что воздушное пространство 

города полностью закрыто для полетов 

малой авиации. Мы начали здесь разбирать 

пространственные каналы движения, но не 

стали сравнивать их структуру со структурой 

нематериальных каналов 66 , по которым движутся 

в городе люди, информация, капитал 

и многое другое. За пределами статьи, написанной 

«с точки зрения пешехода», осталось 

подробное рассмотрение такой разновидности 

«мерцающих барьеров», как автомо- 



бильные пробки, о которых много пишет, в 

частности, руководитель НИИ транспорта и 

дорожного хозяйства Михаила Блинкин 67 . 

Мне показалось важным не адресоваться 

ко всем аспектам проблематики внутригородских 

границ, но скорее продемонстрировать 

продуктивность и важность определенного 

способа думать о городе, о его внутренней 

структуре, наконец, о свойствах городского 

пространства и заполняющей его среды. 

Я полагаю, что крайне важно рассматривать 

город как пространство потоков. Важно 

понять его как совокупность движений, а не 

ПРИМЕЧАНИЯ 1 См.: Dantzig G. B., Saaty T. L. 

Compact City: Plan for a Liveable Urban Environment. 

San Francisco: W. H. Freeman, 1973. 

2 На необходимость изучать границы как 

двойственный феномен «top down vs bottom up» указывает, 

в частности, Дэвид Ньюман. См.: Newman D. 

The Lines That Continue To Separate Us: Borders 

in Our «Borderless» World // Progress in Human 

Geography. Vol. 30. No 2. 2006. P. 143—161. 

3 Разумеется, всегда есть исключения. Так, 

феномен повсеместной установки в 1990-х годах 

железных дверей проанализирован сравнительно 

подробно: см. например: Шпаковская Л. Л. «Мой 

дом — моя крепость»: Обустройство жилья нового 

среднего класса // Новый быт в современной 

России: Гендерные исследования повседневности 

/ Под ред. Е. Здравомысловой, А. Роткирх, А. 

Темкиной. СПб.: Изд-во ЕУСПб, 2009. C. 222—262. 

4 Castells M. The Urban Question. MIT Press, 

1977. Цит. по: Stadler F. Manuel Castells (Key 

Contemporary Thinkers). Polity, 2006. P. 141. 

5 Iossifova D. Identity and Space on the 

Borderland Between Old and New in Shanghai: 

A Case Study. Working Papers. World Institute for 

Development Economic Research (UNU-WIDER), 

2010. 

6 Spierings B. Economic Flows, Spatial Folds and 

Intra-Urban Borders: Reflections on City Centre 

Redevelopment Plans From a European Border 

Studies Perspective // Tijdschrift voor Economische 

en Sociale Geografie. 2012. Vol. 103. Iss. 1. P. 110—117. 


диспозиций — пусть даже поначалу мы обратились 

именно к диспозициям, — однако важным 

именно с точки зрения мобильности. 

Этой оптикой необходимо воспользоваться 

не потому, что она «соответствует духу 

эпохи», не потому, что мы живем (действительно 

живем) в «текучей современности» 

Зигмунта Баумана. Но потому, что такой 

взгляд на город может, как мне представляется, 

сообщить нам новое знание о социальном 

устройстве нынешней России и об антропологии 

человека, обитающего в неуютной постсоветской 

реальности. 

7 Дергачев В. Проект по переезду чиновников за 

МКАД закрыт // Известия. 2012. 19 окт. (http:// 

izvestia.ru/news/537970). 

8 См. например: Sassen S. Globalization and Its 

Discontents: Essays on the New Mobility of People and 

Money. New Press, 1999. 

9 Последняя возможность обеспечивается прогрессом 

средств автоматического перевода. 

10 Это падение, собственно, и стало основной 

метафорой обещания «мира без границ». 

11 Достаточно вспомнить, например: Hardt M., 

Negri A. Empire. Harvard Univ. Press, 2000. 

12 Newman D. World Society, Globalization and a 

Borderless World: The Contemporary Significance 

of Borders and Territory (World Society Focus 

Paper Series), 2005. P. 3 (http://www.uzh.ch/wsf/ 

WSFocus_Newman.pdf). 

13 Ibid. P. 6. 

14 Virilio P. Цит. по: Deleuze G., Guattari F. 

Nomadology. N.Y.: Semiotext(e), 1986. P. 50. 

15 На то, что коллективная память сохранила 

изначальную функцию Бульварного и Садового 

колец, бывших фортификационными сооружениями, 

указывает, в частности, Алексей Левинсон. См.: 

Левинсон А. Пространства протеста: Московские 

митинги и сообщество горожан. М.: Strelka Press, 

2012 (электронное издание). 

16 Трущенко О. Е. Престиж Центра: Городская 

социальная сегрегация в Москве. М.: Socio-Logos, 

1995. С. 42—43. 

17 Там же. С. 59.

18 Постановление ЦК КПСС и Совета 

Министров СССР «О генеральном плане развития 

г. Москвы» // Решения партии и правительства 

по хозяйственным вопросам. Т. 8 (1970—1972). 

М.: Изд-во политической литературы, 1972. С. 471. 

19 Справедливости ради стоит сказать, что 

пешеходу там, в общем, и делать нечего. Въезд 

практически в любой большой город, окруженный 

чем-то вроде belt road или не имеющий такой границы, 

— всегда непростая задача. 

20 О различии дорог и улиц, а также об их 

принципиально различных наборах функций подробно 

пишет Михаил Блинкин. См.: Блинкин М. 

Грустные заметки о московских хордах. 2012. 

5 окт. (http://www.polit.ru/article/2012/10/05/ 

transport/); Он же. Возможно, мы вступаем в 

стадию распада Москвы. 2011. 14 окт. (polit.ru/ 

article/2011/10/14/msk_blinkin). 

21 В том числе это связано как раз с естественной 

трудностью ее пересечения, которая, в свою 

очередь, является оборотной стороной открытости 

пространства набережных, их незагроможденности 

— впрочем, по этой части бывают, конечно, 

и исключения. 

22 Для кругового маршрута «Киевский вокзал» — 

«Киевский вокзал», данные на 2012 год с официального 

сайта Московской судоходной компании 

(http://www.cck-ship.ru). 

23 Буслов А. Одно слово, к вопросу о пешеходных 

переходах. 2012. 13 окт. (http://mymaster. 

livejournal.com/316616.html). 

24 Беляев В. Планирование градостроительного 

освоения подземного пространства города Москвы. 

Выступление на 48-м конгрессе Международного 

общества специалистов по городскому и региональному 

планированию (ISOCARP) (http://www. 

isocarp.net/Data/case_studies/2243.pdf). 

25 См., в частности: http://souz-peshehod.ru/osouze/problem 

26 Подробно см., например: Durmišević S. 

Perception Aspects in Underground Spaces Using 

Intelligent Knowledge Modeling. Delft University 

Press (DUP) (The Netherlands), 2002. P. 26. 

27 Публичное (общественное) пространство, 

public space, — все части городского пространства 

(например, дороги, тротуары, площади, парки, 

здания), к которым имеют свободный доступ 

все, вне зависимости от этнической, классовой, 

религиозной принадлежности, а также уровня 

дохода. Так Манежная площадь (точнее, то, что 


от нее осталось) — публичное пространство. 

Расположенный под ней ТЦ «Охотный Ряд» 

частью урбанистов будет отнесен к частным пространствам, 

а частью — к полупубличным (semi-public 

spaces). Парк Горького — публичное пространство, 

а парк «Музеон» таковым до последнего времени 

не являлся, поскольку, чтобы туда попасть, нужно 

было приобрести билет. Формальные критерии 

публичности пространства не всегда совпадают 

с реальными. Так, например, формально 

Александровский cад и Красная площадь являются 

публичными пространствами. На самом же деле 

доступ в них регулируется сотрудниками ФСО на 

основании закрытых ведомственных инструкций, 

ограничивающих или запрещающих к тому же 

некоторые разновидности законной деятельности 

в этих пространствах. Так, видеосъемка при помощи 

профессиональной техники в публичных пространствах 

законна, однако для ее осуществления 

на Красной площади необходимо получать дополнительные 

разрешения. 

28 Shoshin S. Boundaries of Public Space in Moscow 

// Public Space: Research Report. 2010—2011 

Educational Programme. Strelka, 2011. P. 57. 

29 Подробнее об этом см., например: 

Stanilov K. Democracy, Markets, and Public Space 

in the Transitional Societies of Central and Eastern 

Europe // The Post-Socialist City: Urban Form and 

Space Transformations in Central and Eastern Europe 

after Socialism / K. Stanilov (ed.). (GeoJournal 

Library. Vol. 92). Springer, 2007. P. 269—283. 

30 Ibid. P. 273. 

31 Игнатова О. Не в своей песочнице // 

Российская газета — Неделя. № 5438 (62) (http:// 

www.rg.ru/2011/03/24/zemlja.html). 

32 Семенова А. Почти половину дворов в центре 

Москвы закроют шлагбаумами // Известия. 2012. 

8 нояб. (http://izvestia.ru/news/539139). 

33 Там же. 

34 Впрочем, в экономическом смысле даже 

приватизированные по законной процедуре территории 

при жилых комплексах не являются вполне 

частными: так, для сдачи такой территории или ее 

части в аренду необходимо дополнительное разрешение 

городских властей. 

35 http://ria.ru/moscow/20120207/559387078. 

html 

36 Еще одним подтверждением того, что климат 

ни при чем, служит тот факт, что летом двери не 

открывают. 



37 Ср. у Ильфа и Петрова: «Спортивный стадион 

не имеет крыши, но ворот есть несколько. 

Все они закрыты. Открыта только калиточка. 

Выйти можно, только проломив ворота. После 

каждого большого состязания их ломают. Но в 

заботах об исполнении святой традиции их каждый 

раз аккуратно восстанавливают и плотно 

запирают. Если уже нет никакой возможности 

привесить дверь (это бывает тогда, когда ее не 

к чему привесить), пускаются в ход скрытые 

двери всех видов: 1. Барьеры. 2. Рогатки. 3. 

Перевернутые скамейки. 4. Заградительные надписи. 

5. Веревки» (Ильф И., Петров Е. Двенадцать 

стульев; Золотой теленок; Повести; Рассказы; 

Фельетоны. М.: ОЛМА-ПРЕСС; Звездный мир, 

2003. С. 156—157). 

38 См., например: http://www.anekdot.ru/ 

id/167987/ 

39 Наиболее распространенную — причем 

далеко за границами социалистического лагеря — 

историю из этого ряда использует Славой Жижек в 

зачине своего текста для иллюстрации маклюэновского 

“medium is the message” (Жижек С. О насилии. 

Пер. с англ. А. Смирнова, Е. Ляминой. М.: Европа, 

2010. С. 5, 65). Тематика, которой посвящен текст, 

здесь, разумеется, тоже важна. 

40 См., например, здесь: http://www.anekdot. 

ru/id/151540/ 

41 В частности, в культовом романе позднесоветской 

интеллигенции «Понедельник начинается 

в субботу» Аркадия и Бориса Стругацких 

М.М. Камноедов (утрированный образ ничего 

не понимающего в науке администратора НИИ) 

использует в качестве вооруженной охраны 

(ВОХР) ифритов. В том же качестве в романе 

выступает Голем. Кроме того, напомним, двери 

НИИЧАВО открывает и закрывает демон 

Максвелла. Еще один охранник-вахтер, охраняющий 

уже не все здание, а отдельные лаборатории, 

— вурдалак. См.: http://lib.ru/STRUGACKIE/ 

ponedelx.txt 

42 См.: http://lib.rus.ec/b/224584/read 

43 Логачёва Т.Е. Рок-поэзия А. Башлачёва и 

Ю. Шевчука — новая глава петербургского текста 

русской литературы // Русская рок-поэзия: 

Текст и контекст: Сборник научных трудов. 

Вып. 1 / Под ред. Ю.В. Доманского, Т.Г. Ивлевой, 

Е.А. Козицкой, Е.И. Суворовой. Тверь: Тверской 

государственный университет, 1998. 

44 Цит. по: http://krissja.traktir.ru/janka/texts.html 


45 Любопытно и показательно, что изначально 

ВОХР — Войска Внутренней Охраны Республики 

(РСФСР), организованные Постановлением 

Совета Рабочей и Крестьянской Обороны РСФСР 

от 28 мая 1919 года, долго являлись не просто 

караульными, а караульно-конвойными частями, 

входившими в состав войск ВЧК-ОГПУ-НКВД, что, 

несомненно, оказало долговременное воздействие 

на самоощущение их сотрудников/служащих. 

46 Сдача площадей госучреждений в аренду их 

руководством была массовой по своему характеру. 

Так, например, даже в 2003 году, только по официальным 

(и нерегулярно поступавшим) данным, 

доходы от сдачи в аренду недвижимого имущества 

РАН составляли 5–7 проц. общего объема финансирования 

РАН изо всех источников. См.: Дежина И.Г. 

Механизмы государственного финансирования 

науки в России (Научные труды. № 99). М.: ИЭПП, 

2006. С. 38—39. Скорее всего, данные эти сильно 

занижены, а в 1990-е годы доля таких доходов заведомо 

была выше, чем в начале 2000-х. 

47 Она включала в себя подразделения вневедомственной 

охраны (ОВО), являвшиеся частью 

МВД СССР, ведомственную охрану (создававшуюся 

имеющими на это право федеральными органами 

исполнительной власти и организациями) и сугубо 

штатских сторожей. 

48 Дойников Ю.В. Частный сыск и закон // 

Советская милиция. 1990. № 1. С. 52—55. 

49 Бедняков Д. Частный сыск: «за» и «против»? 

// Советская милиция. 1990. № 6. С. 12—13. 

50 Связью ЧОПов 1990-х с криминалом занимался, 

в частности, питерский социолог преступности 

Вадим Волков. См., например: Волков В. 

Силовое предпринимательство: XXI век. СПб.: 

Издательство Европейского университета в Санкт- 

Петербурге, 2012. С. 73—89. 

51 Итоги реформирования вневедомственной 

охраны: Интервью начальника Департамента государственной 

защиты имущества МВД России генерал-майора 

милиции Вадима Савичева газете «Щит 

и меч» (http://www.psj.ru/blog/BloggerPSJ/679. 

php). 

52 Дмитриева А.В. Реформирование управления 

вневедомственной охраны в контексте развития 

рынка охранных услуг (Серия «Аналитические 

записки по проблемам правоприменения»). СПб.: 

ИПП ЕУСПб, 2010. С. 3. 

53 Их прообразами на карте «большого» СССР, 

наверное, можно считать и ЗАТО (Закрытые тер-

риториальные образования) вроде Арзамаса-16, и 

тюрьмы с лагерями, и даже Москву как таковую — 

«образцовый коммунистический город». Впрочем, 

границы той эпохи были более определенными и 

менее подвижными, поскольку выполняли другие 

функции. 

54 Такое положение дел отчасти напоминает 

известную практику «gerrymandering», заключающуюся 

в манипулировании границами избирательных 

округов с целью обеспечения той или иной политической 

силе преимущества на выборах. 

55 Отдельный интерес представляет вопрос 

о том, почему таким действиям не препятствует, 

например, тот факт, что заодно доступ перекрывается 

«скорой помощи» и пожарным, но, 

по-видимому, это происходит потому, что выгоды 

(контроль передвижений чужаков) являются мгновенными, 

а издержки — либо отложенными (применительно 

к пожарам, случающимся относительно 

редко), либо ложатся на те социальные группы, 

которые не могут отстоять свои права (в первую 

очередь на пенсионеров). 

56 http://riarealty.ru/news_infrastructu 

re/20121116/398891819.html 

57 Пушкинская же, о которой Левинсон, собственно, 

и пишет, недостаточно вместительна. См.: 

Левинсон А. Указ. соч. 

58 Рогов К. Режим мягких правовых ограничений: 

природа и последствия: Наброски по политэкономии 

полукапитализма (http://www.inliberty. 

ru/blog/krogov/2471). 

59 О таких системах см. подробнее: Николис Г., 

Пригожин И. Самоорганизация в неравновесных 

системах. М.: МИР, 1979. Тут есть сильный соблазн 

примерить свойства возникающих внутри таких 

систем «диссипативных структур» на то, о чем 

пишет Рогов, но это потребует отдельного большого 

разговора, для которого к тому же потребуется 

отдельное же методологическое обоснование. 

60 Так, очень часто прямо над кодовым замком 

при входе в подъезд написана открывающая 


его комбинация цифр. Еще чаще в отсутствие 

достаточного количества переходов (что, как мы 

видели, есть форма границы) люди переходят 

дорогу в неположенном месте, однако (в Москве) 

почти никогда не подвергаются за это санкциям со 

стороны ГАИ. Известна цена, которую (не во всех 

случаях, но зачастую) можно уплатить на месте 

за пересечение дорожной разметки; охранник, 

требующий документы при входе в здание, часто 

записывает данные паспорта «со слов», и т. д. 

61 Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и 

социальные порядки: Концептуальные рамки для 

интерпретации письменной истории человечества. 

М.: Изд. Института Гайдара, 2011. 

62 Гудков Л. Доверие в России: Смысл, функции, 

структура // Новое литературное обозрение. 

№ 117. 2012. 

63 Вопрос о ее генезисе представляет отдельный 

интерес, но, к сожалению, поиски ответа на 

него выходят далеко за рамки данной работы. 

64 Gurecka D. The State of Moscow // «Megacity» 

Research Report. Strelka, 2012. P. 11—31. (http:// 

issuu.com/strelkainstitute/docs/megacity_ 

finalreport). 

65 Ясно, что для всех акторов — будь то администрация, 

корпорации, граждане или их добровольные 

ассоциации, речь не идет о получении 

подлинного контроля, но только его ощущения: 

любая железная дверь будет выломана при необходимости 

ОМОНом; любые заграждения на площади 

Маяковского могут быть снесены достаточно 

большой толпой и т. д. 

66 Об их особой важности см.: Урри Дж. 

Социология за пределами обществ: Виды мобильности 

для XXI столетия. М.: Изд. дом Высшей 

школы экономики, 2012. С. 56. 

67 См., например: Блинкин М. Этиология и патогенез 

московских пробок: Лекция. 2008. 24 янв. 

(http://polit.ru/article/2008/01/24/probki/); 

Он же. О пользе гражданских конвенций. 2008. 

27 февр. (polit.ru/article/2008/02/27/probki). 


Государственное вмешательство: 


Финансовые интересы элитных групп блокируют возможность 

преобразования экономики 


Весной 2007 года мало кто предполагал, 

что кризис на рынке американских 

ипотечных бумаг обернется 

глобальным кризисом суверенного 

долга, который затянется на десятилетие. 

А еще пятью годами раньше правительство 

Михаила Касьянова усиленно готовилось к 

долговой «проблеме-2003», не зная, что проблемы 

не существует, поскольку через 8—10 

лет цена нефти твердо закрепится в районе 

100 дол. за баррель. В августе—октябре 1998 

года никто не ожидал, что дефолт, девальвация, 

экономика неплатежей и бартера приведут 

Россию к десятилетию устойчивого 

роста ВВП. А в конце 2010 года эксперты 

не прогнозировали взрывной рост политической 

активности в стране и того, что уже 

через полтора-два года довольно широким 

городским слоям сам стиль российского 

политического руководства станет казаться 

безнадежно архаичным. Прогнозирование 

экономических сценариев почти на 20 лет 

вперед — дело крайне неблагодарное, и примеры 

можно множить до бесконечности. 

Задним числом траектория, по которой 

пошло развитие, представляется наиболее 

очевидной и вероятной: «все к этому и шло». 

Изменения накапливаются постепенно, 

поэтому в прошлом можно обнаружить множество 

симптомов, указателей и подсказок. 

Но «в моменте» они не очевидны. Советская 

система, казавшаяся почти вечной, раз- 


валивается за считаные годы. И наоборот, 

социально-экономический и политический 

инфантилизм, который, как казалось во 

время перестроечной эйфории, может быть 

быстро изжит, остается самой базовой характеристикой 

социального сознания. Именно 

инфантилизм лежит в основе спроса населения 

на социально-экономический патернализм 

и приводит к отсутствию даже в элитах 

внятной системы ценностей. В этих условиях 

правительство может бросать населению 

и элитным группам бюджетные «подачки», 

одновременно занимаясь своими делами за 

их спиной. 

Ни в экономике, ни в сфере финансовых 

рынков нет «магического кристалла», через 

который можно разглядеть дальнейший ход 

вещей. «Постфактум всегда можно найти тех, 

кто говорил, что цены чересчур высоки, до 

того, как все произошло, — говорит о пузыре 

на кредитных рынках профессор Чикагского 

университета Юджин Фама 1 . — Когда они 

оказываются правы, мы готовы их канонизировать. 

Когда ошибаются — не обращаем на 

них внимания. Обычно угадавших и ошибающихся 

примерно поровну». 

Определяющие факторы 

Долгосрочный прогноз российской экономики 

определяется двумя факторами. 

Первый — что будет с ценой нефти и других 

экспортируемых страной сырьевых товаров.

Второй — удастся ли России развязать путы, 

мешающие развитию несырьевой экономики 

и тем самым выйти из институциональной 

ловушки, запирающей нас в колее неконкурентного 

роста, ориентированного на извлечение 

и распределение ренты роста. 

Оба этих фактора весьма неопределенны. 

В основе нынешнего высокого уровня цен на 

нефть — значительный рост спроса в развивающихся 

странах и массированное ослабление 

денежной политики в развитых странах, 

переживающих кризис. Дешевые деньги обязательно 

находят себе дорогу на сырьевые 

рынки, и цены растут. 

Тем не менее есть все основания ожидать, 

что нефть и газ подешевеют. Основные причины 

этого: 

• Рост добычи нефти и газа из нетрадиционных 

источников: газ из сланцев, попутный 

газ, нефтяные пески, добыча на шельфе и 

т. д. Как меняет рынок прирост добычи, 

видно на примере США. Достаточно было 

Штатам за 2009—2011 годы нарастить 

добычу нефти с 6,8 млн баррелей в день до 

7,5 млн баррелей (до этого добыча в США 

падала почти 40 лет, с 1971-го по 2007-й), 

как западнотехасская нефтяная смесь WTI, 

еще в середине 2000-х годов стоившая примерно 

на 10 проц. дороже смеси Brent, стала 

стоить как минимум на 15 проц. дешевле ее. 

Газ в США тоже стал значительно дешевле, 

чем в Европе. Благодаря новым источникам 

добычи США уже в этом десятилетии могут 

стать 2 крупнейшей нефтедобывающей 

страной мира. Аналитики Citigroup прогнозируют, 

что за ближайшие 10 лет добыча 

нефти на североамериканском континенте 

вырастет на 70—80 проц., нефть и газ там 

станут дешевыми, как в Катаре, что даст 

мощный толчок росту промышленности. 

Перспективы нового роста добычи нефти 

в США в очередной раз опровергают 3 теорию 

«нефтяного пика», которая утверждает, 

что глобальная нефтедобыча находится 

Государственное вмешательство: институциональная ловушка 

на пике, прирост разведанных запасов останавливается 

и нефти хватит на N лет. Эта 

концепция уже несколько раз оказывалась 

несостоятельной: развитие технологий 

позволяет найти топливо там, где раньше 

его не видели. 

• Повышение энергоэффективности. 

Развитым странам для производства единицы 

ВВП нужно все меньше энергии. По 

энергоемкости ВВП мы отстаем от США 

вдвое, а от Европы и ОЭСР — примерно 

втрое 4 . Множество стран стимулируют 5 

снижение потребления топлива в самом 

энергозатратном сегменте экономики — 

транспорте. Они дифференцируют налог 

на покупку автомобиля в зависимости от 

его уровня выбросов; дифференцируют 

ежегодный транспортный налог в зависимости 

от класса энергопотребления автомобиля; 

субсидируют приобретение автомобилей 

с низкими выбросами и потреблением 

топлива; вводят «экологический акциз», 

или налог на выбросы CO 2 , еще сильнее 

повышающий цену бензина. Все подобные 

меры должны привести к повышению энергоэффективности 

и приостановке роста 

энергопотребления. За 2001—2011 годы 

потребление первичной энергии в пересчете 

на нефтяной эквивалент в Европе снизилось 

на 3,7 проц., а в ОЭСР выросло всего 

на 2,2 процента 6 . Фактически весь рост 

мирового энергопотребления приходится 

на развивающиеся страны, в основном на 

Китай (55 проц. прироста мирового энергопотребления 

за последние 11 лет). 

• Рост альтернативной энергетики. За 

последние 11 лет мировая добыча энергии 

из возобновляемых источников (ветер, 

солнце, биомасса и т.д.) выросла в 3,6 

раза, что пока обеспечивает всего 1,6 

проц. мирового потребления энергии 

(расчеты по данным BP), но темп роста 

ускоряется. В расчете на постепенное удешевление 

«экологической» энергии, полу- 



ченной из альтернативных источников, 

развитые страны поддерживают ее производителей 

значительными субсидиями. 

Дороговизна нефти и газа побуждает 

потребителей экономить и искать другие 

источники энергии, а производителей — 

наращивать добычу и диверсифицировать 

ее по видам энергии. Суммарно эти факторы 

ведут к тому, что в среднесрочной перспективе 

(2020—2030-е годы) нефть и газ будут дешеветь. 

Правда, против этого работают три 

фактора. Во-первых, потребление топлива 

еще долго будет расти в развивающихся стра- 

нах. Во-вторых, добыча энергии из новых 

источников (шельф, глубоководные пески и 

т. д.) весьма дорога. В-третьих, перспективы 

сланцевого газа не до конца ясны из-за экологических 

рисков (заражение воды), сопутствующих 

его добыче 7 . Все это означает, что 

сверхсильного удешевления нефти и газа 

ожидать не стоит. 

Ситуация с газом для России хуже, чем 

с нефтью. Перспективы «отбить» крупные 

долгосрочные инвестиции «Газпрома» в 

трубопроводный транспорт становятся все 

более туманными по мере ослабления зависимости 

потребителей газа от его производителей. 

Это происходит благодаря добыче 

газа из сланцев (она может производиться 

близко к местам потребления) и сжиженному 

природному газу (СПГ). Дорогостоящие 

инвестиции в трубопроводный транспорт, 

на долгие годы привязывающие потребителя 

газа к производителю, становятся ненужными: 

через несколько лет добывающие 

компании, скажем, из Норвегии, Катара и 

России будут конкурировать за одни и те же 

рынки. Итак, первый из двух факторов, опре- 


деляющих развитие российской экономики, 

неблагоприятен. Было бы безрассудно ожидать 

чего-то подобного скачку цены нефти в 

5 раз за десятилетие (с 17—22 дол. за баррель 

в начале 2000-х годов до нынешних 100—110 

дол.). По вполне здравому прогнозу Citi, уже к 

2020 году нефть и газ подешевеют примерно 

на 15 проц., опустившись в диапазон 65—90 

долларов. 

К такому сценарию Россия сейчас готова 

менее, чем когда-либо. За 2005—2012 годы 

цена нефти, при которой российский бюджет 

сводится без дефицита, выросла с 20 

“Финансовые потрясения в Европе и США мгновенно 

лишают наши крупнейшие корпорации финансовой 

устойчивости из-за высокой закредитованности”. 

до 117 долларов. Это максимальный среди 

крупнейших экспортеров нефти уровень 

(не считая Нигерии). Странам Ближнего 

Востока достаточно 60—80 дол., и значит, 

на картельную поддержку странами ОПЕК 

уровня нефтяных цен в 100—110 дол. рассчитывать 

не приходится. Россия гораздо 

более других стран уязвима в отношении 

кризисов. И не только нефтяных: финансовые 

потрясения в Европе и США мгновенно 

лишают наши крупнейшие корпорации 

финансовой устойчивости из-за высокой 

закредитованности. 

Российская политика 2000-х годов фактически 

была основана на «покупке» властью 

различных социальных и элитных групп. 

Политические лидеры привыкли, что недовольство 

любых социально-экономических 

групп можно «купировать», предоставляя им 

материальные блага. По этой логике были 

проведены валоризация (резкое повышение) 

пенсий в 2010 году, предоставление жилья 

военным, существенное увеличение оплаты 

труда бюджетников, госслужащих, силовиков, 

судей. Начиная с середины 2000-х годов у

власти хватало денег на все: социальную политику, 

помощь промышленности, увеличение 

ассигнований на безопасность и правоохранительную 

деятельность. Окончание цикла высоких 

нефтяных цен лишит российских политиков 

такой возможности. Власти придется 

изыскивать другие способы удовлетворения 

потребностей социально-профессиональных 

групп — либо предоставить им большие свободы, 

либо умерить собственные рентные аппетиты 

и за счет этого повысить объем средств, 

доступных для перераспределения. 

Размышлению об институциональных 

ловушках — втором факторе, определяющем 

перспективы российского экономического 

роста, — посвящена остальная часть статьи. 

Воссоединение с мировой экономикой 

Подорожавшие нефть, газ и металлы плюс 

эффект переходного и посткризисного роста 

(по мере приспособления населения и предприятий 

к рынку) обеспечили в 2000-е годы 

впечатляющие темпы роста (см. таблицу 1 на 

с. 91). ВВП, инвестиции и доходы населения 

выросли в долларовом выражении в 4—5 раз 

(для сравнения взят предкризисный 1997 год, 

до девальвации рубля). 

Приведенные в таблице цифры отражают 

не только количественный рост. Изменилось 

качество жизни, навыки и привычки людей, 

потребительские рынки. 



ВВП, ИНВЕСТИЦИИ И ДОХОДЫ НАСЕЛЕНИЯ В 1997 И 2011 ГОДЫ 

Возьмем для примера автомобильный 

рынок. В 1994—2002 годах в страну в среднем 

импортировалось 115 тыс. легковых автомобилей 

в год. Тратилось на это в среднем 0,915 

млрд долларов. В 2005—2011 годах импорт 

вырос на порядок — до 1,101 млн штук в 

среднем ежегодно. А в денежном выражении 

рынок вырос в 16 раз, до 14,6 млрд долларов 

в год. (В эту статистику не входят иномарки 

российской сборки, объемы которой значительно 

возросли.) Доля «отечественных 

иномарок» превысила 60 проц. в структуре 

производства легковых автомобилей. А парк 

легковых автомобилей в расчете на 1 000 чел. 

достиг 250 (оценка Ernst & Young 8 ). Это почти 

равно аналогичным показателям Южной 

Кореи. Еще в 2000 году в стране было всего 

130 автомобилей на 1 000 чел., а в 1990-м — 

58,5. Страна, где автомобиль есть у каждого 

четвертого (практически один на семью), 

имеет мало общего со страной, где свое авто 

было у одного человека из семнадцати. 

Четырехкратный рост автомобилизации 

населения за 20 лет — это не просто цифра. 

Это качественный скачок в мобильности и 

новый облик городов: нагрузка, с которой не 

справляется дорожная инфраструктура, спроектированная 

из расчета 5,5 автомобиля на 

1 000 чел. (показатель 1970 года). 

Точно так же изменились и остальные 

рынки. Житель Москвы или Петербурга, 

1997 г. 2011 г. рост, раз 

ВВП, млрд дол. 393 1 844,1 4,7 

инвестиции в основной капитал, млрд дол. 68,6 364,1 5,3 

экспорт, млрд дол. 86,9 522 6 

импорт, млрд дол. 72 323,8 4,5 

прямые иностранные инвестиции, млрд дол. 2,6 52,9 20,3 

среднедушевые доходы населения, дол. в месяц 157,8 699,3 4,4 

Источник: Росстат; Центробанк. 




АРХАИЧНЫЕ И СОВРЕМЕННЫЕ ЧЕРТЫ В РАЗНЫХ СЕКТОРАХ ЭКОНОМИКИ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ 


Современность Архаика 

Открытость экономики — свобода экспортно-импортных 

сделок. 

Открытость экономики — свобода трансграничных операций 

с капиталом. Макроэкономическая, бюджетная и 

денежная политика строятся на тех же принципах, что и в 

большинстве стран мира. 

Формальное отсутствие конкурентных барьеров на вход в 

большинство отраслей экономики. 

Потребительские рынки в крупных городах фактически 

достигли конвергенции с иностранными. Несмотря на тарифные 

и нетарифные барьеры в потребительском секторе — от 

автомобилей до йогуртов — рынки фактически едины. 

Жители крупных городов, особенно 20—45 лет, много 

путешествуют, потребляют современные услуги (читают 

электронные книги, проводят много времени онлайн и 

т.д). Давно перестала быть «экзотикой» хорошая интернетсвязь, 

несколько компьютеров в одной семье, объединенные 

в домашнюю сеть, и т.д. 

Во многих крупных и средних компаниях менеджмент, 

финотчетность, управление проектами, стимулы для менеджмента 

и компенсационные пакеты для рядовых сотрудников 

выстроены по западному образцу. Культура ведения 

бизнеса, контрактные отношения постепенно приближаются 

к международным стандартам. 

Оппозиционное движение ищет новые форматы политического 

участия — например, электронное голосование, 

выяснение по интернету позиции граждан по спорным 

вопросам и т. д. 

В противовес 1990-м годам, когда большинство людей были 

заняты «выживанием», с середины 2000-х у многих появились 

возможность и желание участвовать в добровольчестве, 

волонтерских проектах, различных гражданских 

начинаниях. Это экологические проекты, помощь детям, 

старикам и больным, улучшение городской среды и т. д. До 

середины 2000-х работа во всех этих сферах фактически 

была прерогативой государства, теперь же она начинает 

становиться и общественной заботой. 

Экономика 

Потребление, стиль жизни 

Менеджмент: бизнес и госслужба 

Политика 

Социальные отношения и ценности 

Значительная часть экономики монополизирована. 

Значительная часть экономики находится в руках бизнесменов, 

дружественных политическим лидерам государства. 

Доступ в отрасли, связанные с извлечением ренты, существенно 

ограничен. Распределение госзаказа в большинстве 

отраслей производится «среди своих». 

Менеджмент в госорганах и бюджетных организациях 

откровенно архаичен. Он ориентирован не на достижение 

результата, а на выполнение указаний вышестоящего 

начальства. Электронный оборот до сих пор не заменил 

бумажный. Получение любого документа требует больших 

временных затрат. 

Правящая элита манипулирует результатами выборов. 

Правящая партия («Единая Россия») апеллирует к наиболее 

примитивным интересам и эмоциям электората: иждивенчество, 

готовность подчиниться сильному лидеру, образ 

внешнего врага и т.д. 

В СССР целенаправленно формировалось «коллективистское» 

сознание. Когда эти ценности обанкротились, многие 

ударились в противоположную крайность. Сейчас для 

большинства россиян характерны большая в сравнении с 

европейцами приверженность ценностям индивидуализма, 

личного успеха и т. д., и в то же время — равнодушие к 

социальным, экологическим и другим общим проблемам. 

Превалирование ценностей достижения, благосостояния 

и личного успеха могло бы обеспечить предпринимательский 

бум, если бы не слабая готовность к риску и крайне 

неблагоприятный для развития предпринимательства 

климат. Сильная индивидуалистическая ориентация и пренебрежение 

к общему благу являются архаикой на фоне 

системы ценностей, характерной для современных европейских 

обществ.

Таблица 2 (продолжение) 

проживший в Германии в 2004—2011 годах 

и вернувшийся на родину, не узнает продовольственную 

розницу: на прилавках множество 

знакомых по Европе товаров, которые 

в 1990-х годах до столичных торговых сетей 

не добирались. Да и сами сети были совсем 

не те. Рынки стали едиными, несмотря на 

пошлины, защитные меры и деятельность 

главы Роспотребнадзора Геннадия Онищенко 

(во время обострения политических разногласий 

с Грузией он закрывает доступ на 

российский рынок грузинским винам и минеральной 

воде, во время споров с Украиной 

находит вредные вещества в украинской 

молочной продукции, а в ответ на принятие 

«списка Магнитского» запрещает ввоз говядины 

из США). Жители российских городов 

едят и одеваются почти так же, как жители 

европейских стран, ездят на тех же авто, 

потребляют те же услуги. Все эти изменения 

были бы невозможны без 4—5-кратного 

(в долларах) роста подушевых доходов. 

Похожие изменения затронули и сферу 

бизнеса — корпоративное управление. В 1990-е 


АРХАИЧНЫЕ И СОВРЕМЕННЫЕ ЧЕРТЫ В РАЗНЫХ СЕКТОРАХ ЭКОНОМИКИ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ 

Современность Архаика 

Госуправление, бюджетный сектор 

Госчиновники воспринимают свою работу как возможность 

извлечения ренты из контролируемого ими сектора экономики, 

а не как сервис в интересах общества. Они неподотчетны 

обществу, успех и продвижение по службе зависят 

сугубо от отношений с вышестоящим начальством. 

Суды и правоохранительная система не выполняют своих 

базовых функций. Они обслуживают правящую элиту. Связь 

между преступлением и наказанием разорвана: наказание 

зависит не от тяжести преступления, а от социального положения 

преступника. 

Сохраняется архаичная всеобщая воинская повинность, 

«островки» профессиональной армии не покрывают 

потребностей генералов в живой силе. Между тем отправлять 

детей в армию сейчас так же страшно, как и 15—20 лет 

назад. 

годы работа в иностранной компании качественно 

отличалась от работы в российской 

фирме. В первой — система, четкое разделение 

функций и полномочий, проектное мышление. 

Нанимавшихся на работу в иностранные 

компании россиян удивляла эта четкость 

и системность, к которой не каждый мог приспособиться. 

В молодых российских фирмах 

работника ждало совсем другое: творческий 

подъем, управленческая и финансовая неразбериха, 

«все занимаются всем». А на старых 

предприятиях — апатия и ничегонеделание. 

Сейчас ситуация постепенно унифицировалась. 

Менеджеры российских и «западных» 

фирм говорят на одном языке, пользуются 

одними и теми же управленческими техниками, 

формируют одинаковую корпоративную 

отчетность, раскрывают одну и ту же информацию, 

используют похожие технологии 

производства и контроля качества, одни и те 

же методы повышения эффективности и стоимости 

бизнеса и т. д. 

Деловая среда, культура ведения бизнеса 

постепенно приближаются к международ- 



ным стандартам 9 . В плане концентрации 

корпоративного капитала российская модель 

тоже сближается с системами большинства 

стран 10 . Акционеры все реже непосредственно 

участвуют в управлении предприятиями. 

Это создает стимулы для использования 

стандартных корпоративных процедур при 

контроле за деятельностью наемного менеджмента. 

Порядка 15—20 проц. предприятий 

характеризуются весьма высоким качеством 

управленческого персонала, используют весь 

спектр современных управленческих, маркетинговых 

и финансовых технологий. Далеко 

в прошлое ушли «дикие» корпоративные 

войны конца 1990-х, как и бандитские сходки 

середины 1990-х, на которых могла решаться 

судьба крупного завода. 

Говоря словами Владимира Потанина 11 , 

до кризиса 2008 года главной экономической 

идеей в России был «проект возвращения в 

высшую лигу» экономики после выпадения из 

нее в 1990-х годах. Вернуться удалось, свидетельств 

чему масса — от снижения бедности и 

современного стиля потребления в городах 

до «облагораживания» корпоративной культуры. 

В 2000-х годах Россия сделала то, о чем 

мечтала в 1980-х: вернулась в глобальную экономику, 

заново интегрировалась с внешним 

миром после 70—80 лет своего отсутствия. 

Это, как отмечал Дэниел Трейсман 12 , проявляется 

и в увеличении числа российских 

студентов, обучающихся за рубежом, а также 

россиян, выезжающих в страны «дальнего 

зарубежья», и в росте количества международных 

телефонных звонков, и в покупке 

недорогой недвижимости за границей. 

Россия стала превращаться в «нормальную 

страну» 13 . 

Современный стиль корпоративного 

управления, потребления, образ жизни подчиняет 

себе все большее число жителей крупных 

городов, образующих «модернизированную 

Россию», которая постепенно входит во 

все более явное противоречие с архаичным 


стилем управления страной. Сегодняшние 

горожане не приемлют кастовой социальной 

структуры, когда права человека и даже наказание, 

которое он понесет за уголовное преступление, 

определяются социально-профессиональными 

и родственными связями. Они 

больше не готовы существовать в удушливой 

атмосфере вранья, патернализма, ограничения 

гражданских свобод, общественного бесправия. 

Стиль жизни, принятый современным 

обществом, требует новых отношений с 

государством. 

Но наряду с «нормальными» чертами в 

современной России присутствует масса архаичных. 

В таблице 2 на с. 92—93 дается свод 

архаичных и современных черт в разных секторах 

экономики и общественной жизни. 

Государственные вериги 

В высшей лиге мировой экономики — и только 

с этой оговоркой можно согласиться с 

потанинской метафорой — играют отнюдь 

не только чемпионы. Там есть и середнячки, 

и заведомые аутсайдеры, которым грозит 

вылет в лигу рангом ниже. Вернувшись в высшую 

лигу, мы пока твердо в ней не закрепились 

и балансируем где-то во второй половине 

турнирной таблицы. Сильнее всего тянет 

вниз сектор госуправления. Если горожане уже 

живут в XXI веке, то некоторые элементы 

государства — например, полиция — недалеко 

ушли от средневековых обычаев. Достаточно 

упомянуть о систематических пытках в полиции 

и тысячах людей, сидящих в тюрьме по 

навету конкурента. 

Средневековые нравы плохо совместимы 

с современными технологическими решениями 

в госсекторе. Например, американская 

практика всемерной защиты и денежного 

поощрения доносчиков, сообщивших 

о фактах коррупции в госорганах или 

неправомерном расходовании бюджетных 

средств, плохо сопрягается с ситуацией, 

когда государство находится вне закона,

следственные органы фабрикуют дела, не 

утруждая себя доказательствами, а суды 

принимают решения, продиктованные им 

в органах исполнительной власти. В итоге 

один из важных и нужных для борьбы с коррупцией 

инструментов, который позволяет 

госчиновникам сообщать о фактах коррупции 

в своих ведомствах, у нас применяться 

не может. 

Не только сектор госуправления — 

муниципальный и бюджетный сектора, 

госпредприятия, госмонополии и их много- 

численные осколки стоят особняком и в 

реинтеграции России в глобальную экономику 

не участвуют. Они живут в своем 

времени и даже разговаривают на своем 

языке. За последние 20 лет язык нормативных 

актов непоправимо ухудшился: законы 

и постановления написаны сложным бюрократическим 

новоязом, прочитать который 

нормальный человек не в состоянии. До 

госуправления и бюджетного сектора (образование, 

здравоохранение, социальные услуги) 

процесс конвергенции управленческой 

и деловой культуры России и мира еще не 

добрался. Не считать же достаточным условием 

вхождения в современную управленческую 

культуру использование чиновниками 

планшетов и социальных сетей! Хотя бывшие 

кремлевские идеологи примерно так и 

думают. «Модернизация важнее партий или 

выборов, поскольку без высоких технологий 

нельзя повысить производительность 

труда», — говорил недавно вице-премьер 

Владислав Сурков. А замсекретаря генсовета 

«Единой России» Алексей Чеснаков уверен, 

что «демократия сегодня — это наличие 

iPad и коммуникатора» 14 . 


Госсектор очень велик. К июлю 2012 года 

на гражданской (федеральной и региональной) 

и муниципальной службе работали 

почти 1,1 млн человек. Вместе с обслуживающим 

персоналом число занятых в государственных 

и муниципальных органах 

власти достигает, по данным Росстата, 1,65 

млн человек. За 2000-е годы число занятых 

в федеральных и региональных госорганах 

выросло в 1,7 раза, а число чиновников на 

тысячу россиян с 1994 года увеличилось с 15 

до 25. Всего же в бюджетных учреждениях, 

“В 2000-х годах Россия сделала то, о чем мечтала 

в 1980-х: заново интегрировалась с внешним миром 

после 70—80 лет своего отсутствия”. 

по данным Росстата, заняты 14,7 млн человек. 

Это 22 проц. от числа занятых в экономике. 

Неоднократные, но вялые попытки 

Владимира Путина и Дмитрия Медведева 

сократить госаппарат к успеху не привели 15 . 

К бюджетному сектору можно добавить 

формально переставшие быть госпредприятиями 

монополии и их многочисленные 

осколки, рентная мотивация которых не 

изменилась. К примеру, в ходе реструктуризации 

Министерства путей сообщения (МПС), 

а потом «Российских железных дорог» 

(РЖД) работающий на железнодорожных 

станциях персонал был переведен в региональные 

пассажирские компании (ОАО). А 

контролеры билетов формально являются 

сотрудниками небольших ООО. Но организация 

труда, мотивация и трудовая культура 

этих людей не изменились со времени, когда 

они работали в системе МПС. То же самое 

касается фирм, основной деятельностью 

которых является обслуживание интересов 

государственного и бюджетного секторов. 

В итоге доля явно или косвенно обслуживающих 

государство работников составляет не 

меньше 35—40 проц. от числа всех занятых в 



экономике. Эта условная оценка показывает 

«ядерную» долю электората (в ее состав входят 

и пенсионеры), которой выгодно существующее 

положение дел в стране, и размеры 

немодернизированного госсектора. 

Госсектор по-прежнему не воспринимает 

себя в качестве сервисного. Полтора 

десятка лет реформ в сфере госуправления 

не привели к значимому улучшению ситуации 

для граждан и бизнеса; эти реформы 

остались для них практически незаметными. 

Госаппарат и весь бюджетный сектор 

по-прежнему работают не «на клиента», а 

на самих себя. В рамках бюрократической 

вертикали они заняты доказыванием собственной 

полезности — составлением бессмысленных 

отчетов, ответами на запросы, 

организацией мероприятий и выполнением 

поручений. А во взаимодействии с внешним 

миром — бизнесом и гражданами — госсектор 

остается в парадигме рентного поведения. 

Он занят строительством административных 

барьеров — навязыванием обществу 

ненужных госуслуг — и извлечением из них 

прибыли там, где это только возможно. Свою 

работу госслужащий воспринимает как возможность 

применения насилия по отношению к регулируемому 

сектору с целью извлечения прибыли. 

Крайне низкое качество госуправления 16 

ухудшает деловую среду, инвестиционный и 

предпринимательский климат, препятствует 

реформам в социальной сфере. 

Эффективность работы чиновников 

отлично демонстрирует следующий пример 

17 . В глубокой российской провинции 

детей в школу возил автобус (путь составлял 

6 км). Когда школьников стало больше и они 

перестали помещаться в автобус, местная 


администрация решила, что школьники старше 

десяти лет будут ходить в школу пешком. 

В любую погоду, по грязи, по трассе с грузовыми 

фурами. На то, чтобы запустить второй 

рейс автобуса, у муниципалитета нет средств. 

Хотя это пятиминутный маршрут. Изложив 

всю эту ситуацию, телеканал спрашивает у 

местного чиновника, что же будет дальше. 

Тот отвечает бюрократически: «Создадим 

соответствующую комиссию, поставим на 

контроль, попытаемся установить степень 

занятости транспорта и [внимание!] правомерность 

невозможности отвоза». Очевидно, 

“Свою работу госслужащий воспринимает как 

возможность применения насилия по отношению 

к регулируемому сектору с целью извлечения прибыли”. 

что улучшить работу так настроенного чиновника 

не смогут ни сложная система показателей, 

при помощи которой федеральные 

власти оценивают работу региональных, ни 

общественные советы, ни ужесточение административного 

контроля. Ответом на любое 

давление будет «формирование комиссии 

по рассмотрению правомерности невозможности 

отвоза». Конечно, вопрос, связанный с 

возможностью получения доходов или откатов 

(продажа или сдача в аренду земельного 

участка под строительство магазина), был бы 

решен более энергично и результативно. 

У исполнительной власти взгляд на ситуацию 

совсем иной. О тех же чиновниках вицепремьер 

Сурков рассуждает так 18 : «Можно 

что угодно говорить: коррупция, взятки. 

Но это оскорбляет целый класс очень умных, 

высокого качества людей Надо прекратить 

этот постоянный террор со стороны 

праздных болтунов, присвоивших себе право 

говорить от имени общества У меня 

должны быть прозрачные стены в кабинете? 

Я должен на каждую бумажку спрашивать 

мнение общественности? Никто так не смо-

жет работать никогда Надо повышать 

зарплату госаппарату, мы будем это делать 

обязательно». Государство не идентифицирует 

проблему отрыва исполнительной власти 

от реальности и не собирается ее решать. 

Обратная сторона ориентации госсектора 

на извлечение ренты, а не предоставление 

услуг — неравенство населения страны в базовых 

правах. С вероятностью почти 100 проц. 

госчиновник, совершивший то же преступление, 

что и обычный гражданин (например, 

дорожно-транспортное происшествие, повлекшее 

жертвы), получит значительно более 

мягкое наказание. Сохраняется и возмущающий 

горожан обычай передвижения крупных 

чиновников по городу на автомобилях с мигалками 

и бесцеремонное поведение их охраны. 

Спрос на справедливость, равные права и 

возможности одна из основных движущих сил 

оформившегося в 2011—12 годах протестного 

движения, охватывающего крупные города. 

Важное политическое следствие этой 

ситуации — очень сильный запрос на справедливость 

и честность в общественной жизни 

и политике, на выравнивание базовых прав 

народа и элитных групп. С высокой вероятностью 

следующий политический цикл 

в России («после Путина») будет отвечать 

именно этой потребности. Это ухудшает 

политические перспективы правых политических 

сил, которые исторически воспринимаются 

как выразители интересов правящего 

класса. На свободных выборах левые могут 

получить серьезное представительство в парламенте. 

Но, скорее всего, это будут современные 

левые, владеющие медийными техниками 

вовлечения широких масс в управление 

государством и отдельными городами. Запрос 

на открытость госуправления и вовлечение 

общественности власть в какой-то мере 

почувствовала («открытое правительство» 

Михаила Абызова), но в рамках нынешней 

политической системы он может быть реализован 

лишь в крайне ограниченной форме. 


Государство в экономике: центр затрат 

У любой коммерческой организации есть 

подразделения, непосредственно приносящие 

прибыль, и подразделения, обеспечивающие 

их деятельность. Взятые отдельно от 

фирмы в целом, они убыточны, но функционирование 

компании без них невозможно. 

Государственные компании, занимающие 

значительный сегмент российской экономики, 

похожи на такие «центры затрат», даже 

если формально они прибыльны, как РЖД, 

«Газпром» или «Транснефть». 

В случае госкомпаний не работает обычная 

мотивация акционеров и менеджеров, 

связанная с повышением стоимости бизнеса 

и ростом дивидендных выплат акционерам. 

Госчиновники, работающие в советах директоров 

таких компаний, и государство в целом 

не проявляют особой заинтересованности в 

росте доходов от компании. Примеры тому — 

«народная приватизация» ВТБ и «Роснефти» 

(2007 год), деньги от которой были направлены 

не в доход федерального бюджета, а на развитие 

самих компаний. По сути, это подарок — 

и даже не акционерам этих компаний (в их 

числе остается государство), а менеджменту. 

Менеджеры госкомпаний не заинтересованы 

напрямую в росте акционерной стоимости 

и выплате управляемой ими компанией 

дивидендов. Полученный благодаря их работе 

дополнительный доход будет централизован 

в бюджете и лишь очень опосредованно 

скажется на оценке результатов деятельности 

конкретного чиновника, директора школы 

или больницы. Получать дополнительные 

доходы для себя лично они могут, наоборот, 

занижая официальную выручку своих учреждений, 

давая «скидку» контрагентам и кладя 

в карман часть разницы между, например, 

рыночной и льготной ценой аренды помещения, 

которым распоряжается бюджетное 

учреждение. 

Основной доход чиновникам и сотрудникам 

госкомпаний приносят расходы их струк- 



лую шутку с «Газпромом» 

Зсыграла затратная мотивация. 

Много лет корпорация 

делала ставку на долгосрочные 

контракты, привязывающие 

потребителя к поставщику газа. 

В итоге главная российская компания 

пропустила и сланцевый 

бум, и развитие рынка сжиженного 

природного газа. Из-за 

массированных инвестиций 

спотовая цена газа в Европе, 

по оценке газового аналитика 

Михаила Корчемкина, на 28,5 

проц. ниже уровня, который 

необходим «Газпрому» для 

окупаемости его колоссальных 

инвестиций, а спотовая цена 

газа США уже ниже этого уровня 

в 4 раза 19 . 

Неудивительно, что потребители 

пытаются отказаться 

от закупок у «Газпрома» и 

уговорить его снизить цену. 

Уже в будущем году Норвегия 

может обогнать «Газпром» на 

его основном европейском 

рынке — в Германии. Это 

результат негибкой ценовой 

политики, которая, в свою 

очередь, мотивирована избыточными 

инвестициями в трубопроводный 

транспорт, в том 

числе политическими («наказать» 

Украину). «Газпром» слишком 

поздно понял, что, несмотря 

на его позицию основного 

газового поставщика Европы, 

цены на рынке газа вскоре не 

будут долгосрочными и не будут 

привязаны к цене нефти. 

тур. Завышение госорганами и бюджетными 

учреждениями закупочных цен на товары 

и услуги, их поставка через дружественные 

фирмы, неофициальное распределение прибыли 

от сделки между исполнителем и заказчиком 

— не исключение, а правило российских 

госзакупок. Антимонопольная служба 


«Газпром»: история неудачи 

Проигрышную ставку на 

долгосрочные контракты, 

базирующиеся на традиционных 

поставках газа по трубам, 

менеджеры госкорпорации 

делали не случайно, а основываясь 

на личном интересе. Ведь 

строительство трубопроводов 

— это только для «Газпрома» и 

для государства расходы (из-за 

большой инвестиционной программы 

«Газпрома» газ в России 

облагается налогами значительно 

ниже нефти). Для менеджеров 

же «Газпрома», его подрядчиков 

(как для чиновников, 

ведающих госзаказом), расходы 

компании — способ заработать. 

Они торопятся «освоить» инвестиции. 

Это привело к ошибочным 

управленческим решениям 

по строительству новых трубопроводов. 

В результате экспортные 

мощности «Газпрома» 

превосходят его реальные 

потребности на 100 млрд куб. м 

в год. Учитывая недавно обнародованные 

планы по развитию 

транзита через Белоруссию 

и строительству новых ниток 

газопровода Nord Stream, даже 

если «Газпром» вообще ничего 

не будет прокачивать через 

Украину, ему нечем будет заполнить 

имеющиеся и строящиеся 

трубопроводные мощности. 

Ошибочное решение строить 

South Stream выведет необходимые 

«Газпрому» цены на 

уровень, когда компания уже 

не сможет конкурировать с дру- 

гими поставщиками. При этом 

даже в Словении стоимость 1 км 

газопровода у «Газпрома» на 77 

проц. выше, чем аналогичная 

ветка в соседней Германии. 

Критическим рубежом для 

газовой монополии может 

стать конец 2010-х годов. К 

этому времени США и Канада 

могут начать экспортировать 

сжиженный газ, в том числе в 

Европу. А из Азии «Газпром» 

может быть вытеснен дешевым 

нетрадиционным австралийским 

газом, который пойдет 

на экспорт в те же годы. 

Неопределенность ситуации 

с будущей ценой газа уже 

заставила «Газпром» отложить 

разработку Штокмановского 

месторождения. Внутри 

страны «Газпром» сталкивается 

с ожесточенной конкуренцией 

со стороны двух 

компаний — «Роснефти» и 

«Новатэка». Первую возглавляет 

многолетний заместитель 

Путина Игорь Сечин, второй 

владеет друг Путина Геннадий 

Тимченко. Ради «Новатэка» 

уже разрушена многолетняя 

монополия «Газпрома» на 

экспорт газа из России. Кроме 

того, «Новатэк» получил более 

благоприятные налоговые 

условия для освоения новых 

месторождений в сравнении 

с «Газпромом». «Роснефти» 

могут отойти несколько участков 

на шельфе, которые хотел 

бы получить «Газпром». 

добилась публикации большинства контрактов 

госорганов на сайте госзакупок. Этот шаг 

сделал практику госзакупок прозрачной, но 

не привел к прекращению злоупотреблений. 

Причин несколько. Во-первых, отсутствуют 

репутационные ограничения (чиновник, 

потративший несколько миллионов долла-

ров на бессмысленную госзакупку, не будет 

со скандалом уволен, ему не будет отказано 

от госслужбы, часто он даже не получит 

административного взыскания). Во-вторых, 

применение закона имеет политический 

характер: дела расследуются, если это нужно 

в политических целях. Если же расследование 

«политически вредно», как в случае со 

взятками при закупке автомобилей Mercedes 

для чиновников МВД, Минобороны, в 

Гараж особого назначения (подразделение 

Федеральной службы охраны) и т. д., то даже 

признание взяткодателя (Daimler AG), назвавшего 

суммы и получателей взяток, не может 

помочь следствию. Оно просто тормозит 

дело. В такой правовой среде ни борьба с 

коррупцией, ни наведение порядка в области 

госзакупок невозможны. Менеджеры 

госкомпаний зарабатывают точно так же, 

как госчиновники: на расходах. Их мотивация 

существенно отличается от мотивации 

руководства частных фирм, но очень похожа 

на мотивацию сотрудников госорганов и 

бюджетных структур. 

Госкомпании — сектор, фактически изолированный 

от рынка. Их менеджеры могут 

управлять компанией, не сталкиваясь с 

риском банкротства. В случае ухудшения 

ситуации в экономике госкомпании и госбанки 

первыми получают кредиты за счет 

бюджетных средств, всевозможные госгарантии 

и льготы. Рыночные стимулы доходят 

до руководства госкомпаний с опозданием, 

и госсектор получает ложные сигналы, приводящие 

к избыточным капиталовложениям. 

Будучи огражден от конкуренции, госсектор 

начинает воспроизводить себя и расширяться. 

Это существенно повышает политическую 

базу поддержки правящего режима, 

но лишает экономику перспектив роста. 

Госчиновники, работники бюджетных учреждений 

и госкомпаний своим благополучием 

обязаны политическим лидерам страны. Они 

понимают, что почти любое альтернативное 


правительство подвергнет эти сектора жесткой 

реформе — сократит привилегии, уволит 

избыточный персонал, заставит его более 

напряженно работать. Поэтому Путин ускоренно 

увеличивает зарплаты в бюджетном 

секторе — это повышает лояльность режиму. 

Друзья Путина — друзья госкомпаний 

Промежуточную, «буферную» зону между 

государственным и коммерческим сектором 

образуют компании, не принадлежащие 

государству, но зарабатывающие в основном 

на заказах государства и госкомпаний. Это 

фирмы, выполняющие для монополий и 

госкорпораций вспомогательную работу: 

они поставляют им трубы, строят дороги и 

трубопроводы, продают за границу нефть 

и т. д. Часть из этих компаний создана «с 

нуля», другая — принадлежала, например, 

«Газпрому», но впоследствии была продана 

бизнесменам, дружески связанным с политическим 

руководством страны. По этой же 

схеме ряд газпромовских активов выводился 

из госкомпании еще при Реме Вяхиреве 

в 1990-х. Затем, при Путине, их вернули в 

компанию. В 2000-х новое руководство продолжило 

вывод вспомогательных активов 

быстрее прежнего, только покупателями 

стали друзья Путина. 

Государство и госкорпорации («Газпром», 

РЖД, «Олимпстрой», «Транснефть» и т. д.) 

очень щепетильны в выборе поставщиков 

и подрядчиков. Из 5 трлн руб. госзаказов, 

контрактов монополий и госкорпораций 

за 2008—2011 годы, проанализированных 

Forbes 20 , более половины (2,7 трлн) достались 

всего десяти предпринимателям (Аркадий 

и Борис Ротенберги, Геннадий Тимченко, 

Олег Дерипаска, Зиявудин Магомедов, Зияд 

Манасир и др.). Это гигантская сумма — в 

26 раз больше годовой выручки тридцати 

лидеров Рунета и всего в 2,5 раза меньше оборота 

двухсот крупнейших частных компаний 

России. 



Эти подрядчики активно участвуют во 

всех больших государственных стройках 

последних лет: в строительстве нефте- и 

газопроводов, в подготовке Олимпийских 

игр в Сочи и саммита АТЭС во Владивостоке 

и т. д. Все проекты основаны на личных 

договоренностях представителей бизнеса 

и государства. Инфраструктурное строительство 

в России очень дорого: так, 1 км 

одной полосы трассы Москва — Петербург 

(ее строит компания, один из акционеров 

которой — Аркадий Ротенберг) будет стоить 

4,8 млн долларов. Сопоставимые трассы в 

Китае, Индии и Швеции обходятся в сумму 

в 5—8 раз меньше (0,73—1 млн долларов). 

Строительство дороги, как и другие такие 

проекты, финансируются в основном государством 

и госбанками. 

Для частного бизнеса риски таких проектов 

запредельны: при смене власти финансирование 

таких проектов, скорее всего, 

будет мгновенно прекращено. Слишком 

«специальный» характер имеет финансирование 

каждого из них. Взять, например, 

проект по разработке Элегестского месторождения 

угля в Туве, который должна была 

разрабатывать компания Сергея Пугачёва 

«Енисейская промышленная компания» 

(ЕПК). Строительство дороги к нему на 40 

проц. должно было оплатить государство. 

Дорога была спроектирована исходя из интересов 

Пугачёва — на вывоз угля с соседних 

месторождений ее мощности могло не хватить. 

По сути, такой вариант государственночастного 

партнерства (ГЧП) — просто способ 

получения бюджетных денег и собственности 

влиятельным на тот момент (середина 2000-х 

годов) бизнесменом. После банкротства при- 


надлежавшего Пугачёву «Межпромбанка» 

проект был приостановлен. 

Это неудачное ГЧП, а вот пример удачного. 

Начатое в СССР строительство Богучанской 

ГЭС было на бюджетные деньги завершено на 

60 проц., а потом законсервировано. Выручил 

«РУСАЛ», достроивший станцию на паритетных 

условиях с госкомпанией «РусГидро». 

Вложив в итоге порядка 20 проц. необходимых 

средств, металлурги получили 49 проц. 

акций ГЭС и возможность снабжать дешевой 

электроэнергией свой завод. Остальные получат 

энергию по «остаточному принципу». 

“Госкомпании, монополии, обслуживающие их фирмы 

и бюджетный сектор образуют конгломерат организаций, 

чьим работникам невыгодна смена политического режима”. 

Частные компании, обслуживающие интересы 

госкомпаний и монополий, выстроены, 

в отличие от последних, как нормальный 

бизнес, нацеленный на максимизацию прибыли. 

В этом их коренное отличие от госкомпаний, 

работники которых зарабатывают, как 

и чиновники, на затратах, а не на доходах. 

Но все эти компании не могут существовать 

вне сети преференций — внеконкурсного получения 

крупных контрактов, подрядов «по 

дружбе», отсутствия придирок со стороны 

чиновников. В другой экономико-политической 

ситуации они быстро «рассыплются». 

Через образуемые данными компаниями 

«производственные цепочки», как показали 

Клиффорд Гэдди и Барри Икес 21 , производится 

перераспределение ренты от сырьевых 

компаний в пользу поставщиков товаров и 

услуг для них. Вместо того чтобы забирать 

ренту в виде налогов или оставлять его ТЭКу, 

государство заставляет его «делиться» сверхприбылью 

с металлургами, железнодорожниками 

и даже футболистами. Но это возможно 

только в условиях многократного роста 

ренты, произошедшего в 2000-х годах. Как

только объем ренты снизится, перераспределять 

по всем производственным цепочкам 

будет просто нечего. Госкомпании, монополии, 

обслуживающие их фирмы и бюджетный 

сектор образуют сложный и разветвленный 

конгломерат организаций, работникам которых 

категорически невыгодна смена политического 

режима. Их владельцы и сотрудники 

понимают, что любая перемена в политике 

обернется ухудшением положения для них 

лично. Политическое руководство страны 

сознательно поддерживает все эти неэффективные 

предприятия, понимая, что связанные 

с ними сотрудники, а также их семьи обеспечивают 

режиму политическую поддержку. 

Нежизнеспособная модель 

Итак, в российской экономике сложился 

мощный кластер бизнесменов и компаний, 

заинтересованных в сохранении статус-кво. 

Это фирмы, которые государство защищает 

от конкуренции (иностранной и внутренней), 

и компании, зарабатывающие на госпроектах. 

Дальнейшее развитие в рамках существующей 

модели неизбежно ведет к снижению эффективности: 

устранение конкуренции исключает 

возможность быстрого роста. Не контролирующие 

своих издержек монополии бесконечно 

повышают цены. По цепочке, через 

цену перевозок и энергии это передается во 

все сегменты экономики, и промышленность 

теряет конкурентоспособность. 

Экономика попадает в замкнутый круг: 

дорогая нефть через бюджетные траты ведет 

к общему повышению цен, сильнее всего дорожают 

базовые товары — энергия и транспорт. 

В отсутствие контроля со стороны общества 

и слабого контроля государства монополии, 

нагруженные к тому же «социальной ответственностью» 

(например, поддержка спорта), 

повышают цены и делают невыгодным 

любое инфраструктурное строительство. 

Ключевые для ресурсной экономики «центры 

прибыли» — от «Газпрома» и «Роснефти» до 


РЖД и металлургических компаний — обременены 

социальной ответственностью: они 

участвуют в восстановлении императорского 

Константиновского дворца в Стрельне (на 

это скидывались крупнейшие частные компании 

страны), содержат футбольные клубы, 

строят спортивные объекты к Олимпиаде в 

Сочи и т. д. По сути, все инвестиции, которые 

государство считает важными, но на которые 

жалеет бюджетных денег, осуществляются за 

счет государственных и частных компаний, 

что делает их менее жизнеспособными в условиях 

падения сырьевых цен. Необходимые 

для инвестиций в инфраструктуру «длинные 

деньги» есть в бюджетных фондах благодаря 

экономной политике середины 2000-х годов 

и в накопительной пенсионной системе. Но 

инвестировать эти средства в авто- и железные 

дороги и другие инфраструктурные проекты 

при нынешнем уровне издержек и откатов 

экономически бессмысленно. 

Социальная практика: патернализм 

Задачи макроэкономической стабилизации, 

которые ставили 22 экономисты в начале 

путинского срока, были к концу десятилетия 

в основном решены. В экономике возникла 

основанная на высоких сырьевых ценах стабильность. 

. Стала более «цивилизованной» 

экономическая политика: инфляция уже не 

выходит за 10 проц., у политического руководства 

есть понимание опасности высокого 

дефицита бюджета, не может быть речи, как 

в 1990-е годы, о прямом кредитовании экономики 

Центробанком и т. д. 

А вот для социальной политики все 2000-е 

годы прошли впустую. Многие задачи, 

обсуждавшиеся еще 20 лет назад, не решены. 

Например, переход к адресной системе социальных 

выплат, проверка нуждаемости получателей 

пособий и т. д. Успешно реформировавшиеся 

в 1990-е годы восточноевропейские 

страны 23 уже на первых этапах преобразований 

отказывались от социальных гарантий 



эпохи советского социализма, перезаключили 

социальный контракт и выстроили системы 

образования, медицины, соцподдержки 

на новых основаниях. 

В России все эти системы старались не 

трогать, опасаясь социальных волнений, 

боясь активного сопротивления со стороны 

групп интересов. В результате социальная 

помощь остается очень слабо таргетированной 

24 (далеко не все бедные получают 

поддержку, среди получателей поддержки 

многие не бедны). Но при этом в стране практически 

отсутствует, например, инклюзивная 

социальная политика, направленная на создание 

равных возможностей для инвалидов — 

особенно в организации городской среды. 

Вместо того чтобы финансировать социальную 

услугу, которую оно хочет оплатить, государство 

продолжает содержать неэффективные 

сети бюджетных учреждений, монопольно 

оказывающих эти услуги. Так, краснодарская 

региональная программа «Старшее поколение» 

на 2009—2013 годы предполагала потратить 

почти 90 проц. из выделенных 1,4 млрд 

руб. на развитие сети бюджетных учреждений 

и нужды их работников 25 . Почти половина 

(44 проц.) этих средств напрямую расходуется 

на материальное стимулирование работников 

системы соцзащиты, еще столько же — на 

покупку краевому департаменту соцзащиты 

новых зданий, их строительство, ремонт, оснащение 

оборудованием, оснащение работников 

соцобслуживания автотранспортом и т. д. 

Если бы государство не боялось покупать 

работы и услуги, которые должны 

быть выполнены в отношении стариков, на 

рынке — у некоммерческих организаций и 

бизнеса, — то затраты на поддержание сети 


соцзащиты можно было бы сократить в разы. 

А высвободившиеся средства направить на 

собственно соцзащиту. О необходимости 

перейти к подобному подходу говорится 

уже много лет. Но все упирается в чиновников 

системы соцзащиты, которым покупка 

данной услуги «на рынке» представляется 

намного менее привлекательной возможностью, 

чем прямое финансирование бюджетной 

системы. И даже там, где гражданские 

организации занимаются социальной 

поддержкой самостоятельно (волонтеры), 

государство воспринимает их не как помощ- 

“Старшее поколение сохранило тоску по утраченным 

советским ценностям, молодежь сдвинулась по шкале 

ценностей в сторону открытости изменениям и эгоизма”. 

ников, а как враждебных наблюдателей, которые 

могут «вынести сор из избы». Отсюда, 

например, попытка принять закон, ограничивающий 

деятельность волонтеров и предполагающий 

заключение ими письменных 

договоров с организаторами акций, которые 

обязательно должны быть юридическими 

лицами. Разумеется, никакой ответственности 

за препятствование деятельности волонтеров 

этот законопроект не вводил. 

Модернизация этой системы изнутри 

невозможна: все ее интересы противоречат 

модернизации. Поручать реформирование 

социальной защиты людям, которые сейчас 

управляют оказанием данных госуслуг, имеет 

не больше смысла, чем просить волка сторожить 

отару овец. Каждый государственный 

институт проводит свою микрополитику, блокирующую 

реформы. Она направлена на то, 

чтобы законсервировать ситуацию и усилить 

влияние данного госинститута — при слабости 

административного контроля и восприятии 

государством любого общественного 

контроля как неприемлемого вмешательства 

в свои дела.

Эта система поддерживается патерналистскими 

настроениями электората (особенно в 

небольших городах и селах), которые последовательно 

культивируются властью: консервативно 

настроенное большинство готово мириться 

с иллюзией госгарантий и сильным вмешательством 

государства во все социально-экономические 

процессы и не верит в возможность более 

эффективной саморегуляции при помощи 

гражданской самоорганизации и рыночных 

механизмов. Патерналистские решения в экономической 

политике, выгодные получателям 

льгот и распределителям госсредств, находят 

большую поддержку, чем более «взрослые» 

варианты решения тех же проблем, ориентированные 

на самостоятельность и ответственность 

экономических агентов. 

Как показывают социологические исследования 

ценностей 26 , у пожилых россиян приверженность 

ценностям «Сохранения» (консерватизм) 

и «Безопасности» гораздо выше, 

чем у их европейских сверстников. Наоборот, 

российская молодежь превосходит своих 

европейских сверстников в приверженности 

ценностям «Самоутверждения» и уступает в 

«Заботе о людях и природе». Это следствие 

социально-экономической трансформации 

1990—2000-х годов, которая привела к росту 

атомизации и эгоизма — торжеству идеологии 

«умри ты сегодня, а я завтра». При этом старшее 

поколение в большей мере сохранило 

тоску по утраченным советским коллективистским 

ценностям, а молодежь, наоборот, 

сдвинулась по шкале ценностей в сторону 

открытости изменениям и эгоизма. Лишь 

очень постепенно на место этой идеологии, 

предполагающей личное самоутверждение и 

асоциальный эгоизм в противовес заботе о 

других, приходит возрождающаяся солидарность, 

готовность инвестировать личное 

время и деньги в общественные инициативы. 

Такая ценностная конструкция на всей 

выборке (вне распределения по возрастам) 

дает значительно меньшую в сравнении 


с европейцами приверженность россиян 

самостоятельности и риску/новизне 27 , но 

значительно большую ценность самоутверждения 

в противовес заботе о других. При 

этом приверженность ценностям богатства, 

власти, личного успеха значительно отстает 

от смелости, готовности принимать самостоятельные 

решения. Ориентация на самоутверждение 

не оставляет места для заботы о 

других, толерантности и т. д. 

В целом такая ценностная структура и ее 

возрастная развертка показывают, что, скорее 

всего, социально-политические преобразования 

на горизонте ближайших десяти лет 

произойдут и окажутся весьма энергичными. 

Ведь старшее поколение, приверженное 

традиции, постепенно уходит. Но вопрос в 

том, какими окажутся эти преобразования. 

«Возвращение России к периоду открытых 

политических противостояний будет 

проходить под лозунгами, связанными 

с понятием “справедливость”», — пишет 

Кирилл Рогов 28 , поэтому он может оказаться 

значительно более «левым», чем демократический 

период начала 1990-х. Если россияне 

до начала бурной политической жизни успеют 

продвинуться в альтруистических ценностях, 

станет возможным формирование 

европейского типа социал-демократии. Если 

же нет (что значительно более вероятно), 

развитие политической системы скорее пойдет 

по латиноамериканским образцам. 

Возможные сценарии 

Развертка сценариев строится ниже исходя 

из ряда развилок: 1) остаются цены на 

сырьевые товары высокими или падают; 2) 

насколько быстро нарастает недовольство 

горожан правящим режимом; 3) находит ли 

он внутри себя ресурсы для постепенной 

модернизации и решения наиболее острых 

общественных проблем, готова ли гэбэшная 

элита отойти от власти, уступив место гражданским 

силам, и допустить демократию. 



Отрицательный ответ на второй вопрос и 

положительный — на третий делают возможным 

«инерционно-модернизационный» сценарий 

(см. ниже). Быстрый рост недовольства 

сделает неизбежным «революционный» 

сценарий независимо от готовности режима 

меняться и цены нефти. Снижение ее цены 

подтолкнет недовольство, то есть ускорит 

реализацию «революционного» сценария. 

Однако дорогая нефть совсем не обязательно 

будет способствовать консервации 

правящего режима. С одной стороны, она 

обеспечивает власть ресурсами для покупки 

различных социальных групп и (при желании) 

для модернизации. С другой — постепенный 

рост благосостояния способствует изменению 

образа жизни горожан, расширению 

среднего класса и, как следствие, снижению 

уровня поддержки авторитарной власти. 

Спектр возможных сценариев развития событий, 

исходя из очерченных выше развилок, 

можно представить следующим образом (см. 

ниже). Первый и второй варианты являются 

базовыми, третий и четвертый могут лишь на 

время отсрочить их реализацию. 

ВЫНУЖДЕННАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ, МЯГКИЙ ПЕРЕХОД 

ВЛАСТИ К концу 2010-х — началу 2020-х годов 

цена на нефть падает до уровня 70—90 дол. 

за баррель, а газ остается дешевым благодаря 

росту поставок СПГ и добычи в сланцах. 

Государство больше не может поддерживать 

гигантскую армию силовиков, бюджетников, 

неэффективные госкомпании. Даже 

нынешняя приостановка роста цен на сырье 

заставляет государство экономить, выбирая 

между расходами на развитие человеческого 

капитала (образование, медицина) и тратами 

на армию и силовиков. Пока политические 

лидеры явно предпочитают второй вариант. 

Нарастающее недовольство режимом (подстегиваемое 

снижением или стагнацией 

сырьевых цен и, как следствие, уменьшением 

перераспределительного «пирога») застав- 


ляет элиты сменить лидера и парадигму развития. 

Вслед за этим начнется сокращение избыточного 

госаппарата, передача рынку и третьему 

сектору всех функций, которые не обязательно 

должны выполняться государством. 

Экономика получит новые стимулы для 

развития. По сути, это программа «путинизм 

без Путина»: сохранение всех преференций 

крупному бизнесу, либерализация гражданских 

и до некоторой степени политических 

свобод, но оборона и безопасность остаются 

в неприкосновенности: мандата на то, 

чтобы тронуть эти чувствительные сферы, 

у «реформаторов» не будет. Это сценарий 

«очаговой модернизации», при котором проводятся 

только те реформы, которые можно 

провести относительно быстро, «малой 

кровью», и без наступления на интересы 

самых влиятельных элит. Преобразования не 

будут всеохватными: управляемый переход 

власти от нынешних лидеров к их преемникам, 

которые в большей степени приемлемы 

для нового поколения горожан, оставляет 

закрытыми для преобразований целый ряд 

секторов, включая оборону и безопасность. 

Примерно такой программы действий либералы 

ждали в 2008 году от Медведева, но у 

того не было разрешения и на эти скромные 

действия. 

ВОССТАНИЕ ГОРОЖАН, ЖЕСТКИЙ СЦЕНАРИЙ 

Революционная смена власти становится возможной 

вне зависимости от цены нефти — в 

случае, если модернизационный сценарий 

осуществить не удается. Но падение цен на 

ресурсные товары может подтолкнуть недовольство 

властью. Затягивание с выбором 

преемника и передачей власти, разочарование 

слабыми попытками модернизировать 

режим изнутри за счет добровольных конституционных 

самоограничений приведут к 

нарастанию протестных настроений. В силу 

описанного выше спроса на справедливость

сформированный в результате режим, скорее 

всего, будет «левым» по направленности. 

В этом сценарии несколько лет уйдет на 

переформулирование основ государственной 

жизни в соответствии с демократическими 

принципами, на борьбу с коррупцией, 

вычищение «совка» из разных аспектов 

общественной жизни. При этом социальные 

основы в плане «контракта» граждан с государством 

останутся во многом неизменными: 

скорее всего, «левым» придется повышать 

расходы на образование и медицину, увеличивать 

расходы на инфраструктурное строительство, 

а ради этого — повышать налоги. 

Вероятно, будет установлена прогрессивная 

шкала налога на доходы граждан. Будут повышены 

пенсии, что приведет к еще большей 

разбалансированности пенсионного бюджета. 

Стоит ожидать и попыток национализации 

«несправедливо приватизированных 

компаний». Только теперь это будет касаться 

в первую очередь не победителей залоговых 

аукционов, а принадлежащих друзьям 

Путина компаний, которые приросли за 

счет бизнесов, распроданных «Газпромом», 

«Ростехнологиями» и другими госкомпаниями. 

«Левые» постараются создать более 

благоприятные условия для малого бизнеса, 

снизить кредитные ставки, по возможности 

будут поддерживать рост инвестиций в охрану 

окружающей среды и т. д. 

Рост налоговой нагрузки приведет к замедлению 

экономического роста и разбалансировке 

бюджета, который начнет рушиться 

под тяжестью «социального государства». 

Тогда настанет черед преобразований, раскрепощающих 

экономику. Впрочем, и период 

господства «левых» будет благотворен для 

экономики, поскольку он связан с общей 

нормализацией основ жизни в государстве. 

Снизится давление силовиков, улучшится 

правовой климат, постреволюционная популярность 

страны у иностранных инвесторов 

обеспечит приток инвестиций. 


СТАГНАЦИЯ Высокая цена нефти и прочего 

сырья, мудрое и тонкое манипулятивное 

госуправление теоретически делают возможной 

консервацию (стагнацию) нынешнего 

социально-экономического режима до начала 

2020-х годов. Но этот сценарий представляется 

менее вероятным, чем переход к первому 

и второму сценариям уже в конце нынешнего 

десятилетия. В любом случае такой переход 

— лишь вопрос времени. Даже если дорогая 

нефть сделает возможной консервацию 

режима еще в течение 5—7 лет, затем она сменится 

развитием либо по эволюционному (1), 

либо революционному (2) сценарию. 

ПОЛИЦЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО Единственная возможность, 

при которой режим в течение 

более долгого срока может быть предохранен 

от модернизации, а власть останется в руках 

нынешних элит, — это сценарий создания 

полицейского государства. В рамках этого 

сценария власть идет на существенное подавление 

политических, гражданских и даже (в 

последнюю очередь) экономических свобод 

ради удержания ситуации под контролем. 

Многое говорит против такого сценария, в 

частности — интеграция экономики страны 

в мировую, привычка населения жить в условиях 

не слишком репрессивного государства 

и т. д. Однако полностью исключать данный 

сценарий нельзя. Если он реализуется, то 

будет сопровождаться частичным «закрытием» 

экономики страны от мировой и дальнейшим 

снижением ее конкурентоспособности 

(и дальнейшим падением эффективности). 

Но с отсрочкой на несколько лет развитие 

все равно пойдет по сценариям 1—2. 

Заключение 

Во всех рассмотренных сферах возможность 

преобразований блокируется сильными группами 

интересов и госинститутами, отвечающими 

за проведение той или иной конкретной 

политики. Государство в своем развитии 



заметно отстало от городского среднего 

класса, но такое положение вещей удовлетворяет 

как существенную часть населения, так 

и многочисленные группы влияния, извлекающие 

ренту из данного положения вещей. 

Модернизация экономики в таких условиях 

невозможна без модернизации государства, 

которое с каждым годом становится все 

более архаичным. Обязательства государства 

перед обществом и бизнесом не зафиксированы 

(отсутствует контракт), что ведет к утрате 

доверия и беззащитности бизнеса и населения 

перед лицом государственной машины. 

При этом общество не слишком склонно к 

самоорганизации. Первые признаки таковой 

обнаружились только в последние годы — во 

время пожаров лета-2010. 

Если нефть не подешевеет, государство, 

действующее путем покупки элит и социальных 

групп, может продолжить существовать 

в таком режиме еще несколько лет. Конечно, 

не до 2025 года, но до конца текущего десятилетия 

— вполне. Такая конструкция не 

позволит вернуться к докризисным 6—7-процентным 

темпам роста. Но на 3—4 проц. 

ПРИМЕЧАНИЯ 1 Кессиди Дж. Юджин Фама: «На 

вас нападает Кругман? Значит, вы движетесь 

в правильном направлении» (http://slon.ru/ 

economics/yudzhin_fama_na_vas_napadaet_ 

krugman_znachit_vy_dv-251526.xhtml). 

2 Morse E. L., Doshi A., Lee E. G. et al. Energy 2020: 

North America, the New Middle East? // Citi GPS: 

Global Perspectives & Solutions. 2012. March 20; 

Khan F. et al. North America, the New Middle East? 

The Fastest Growing Energy Supplier in the World // 

Citigroup Global Markets. 2012. March 20. Оба доклада 

доступны подписчикам. 

3 Прогноз развития энергетики мира и России 

до 2035 года. М.: ИНЭИ РАН; ФГБУ «РЭА», 2012 

(http://www.eriras.ru/data/94/rus). 

4 Башмаков И. Энергоэффективность в России: 

политика, достижения и парадоксы. Доклад на конференции 

«Экономика изменения климата и повы- 


экономического роста в год Россия может 

рассчитывать даже без реформ — только за 

счет постепенного роста благосостояния, 

включения в рыночную экономику все больших 

слоев населения. Но это будет затухающий 

рост. 

Внешний шок (экономический, в силу снижения 

цены сырьевых товаров и/или внутренний 

политический, в силу разочарования архаизирующимся 

государством) должен поначалу 

вызвать спад экономики. Но если ее удастся 

перестроить на новых основаниях — речь идет 

об исключении избыточного вмешательства и 

ликвидации многочисленных окологосударственных 

кормушек (а не о замене одних элитных 

групп у этих кормушек на другие), то 

Россия может получить два-три десятилетия 

впечатляющего роста. И главное, этот рост 

будет продуктивным — связанным, как, например, 

в Турции, Индонезии, Бразилии и других 

развивающихся странах, с раскрепощением 

производительных сил, развитием малого бизнеса 

и инфраструктуры в тех сферах, которые 

пока еще остаются под явным или косвенным 

контролем государства. 

шения энергоэффективности», ИМЭМО, Москва, 

28 октября 2011 года (http://www.cenef.ru/file/ 

Bashm2011.ppt). 

5 Башмаков И., Башмаков В. Сравнение мер 

российской политики повышения энергоэффективности 

с мерами, принятыми в развитых странах. 

М.: ЦЭНЭФ, 2012 (http://www.cenef.ru/file/ 

comparison.pdf). 

6 BP Statistical Review of World Energy. June 2012 

(www.bp.com/statisticalreview). 

7 Козлов К., Юдаева К., Завьялова М. Природный 

газ: краткий обзор мировой отрасли и анализ 

сланцевого бума. М.: Центр макроэкономических 

исследований Сбербанка, 2012 (http://www.sbrf. 

ru/common/img/uploaded/files/pdf/analytics/ 

pg1.pdf). 

8 Автомобильный рынок России и СНГ. Обзор 

отрасли. Февраль 2012 года. M.: Ernst & Young,

2012 (http://www.ey.com/Publication/vwLUAssets/ 

Automotive-industry-overview-2012-RUS/$FILE/ 

Automotive-industry-overview-2012-RUS.pdf). 

9 См., например: Современное корпоративное 

управление в России глазами зарубежных 

бизнесменов и экспертов: Результаты совместного 

исследования НСКУ и Российско-британской торговой 

палаты. М., 2010 (http://www.nccg.ru/site. 

xp/050052048124049052051051.html). 

10 Авдашева С., Голикова В., Гончар К., Долгопятова 

Т., Кузнецов Б., Яковлев А. Предприятия и рынки 

в 2005—2009 годах: итоги двух раундов обследования 

российской обрабатывающей промышленности: 

Доклад Государственного университета — 

Высшей школы экономики. М.: Издательский 

дом ГУ—ВШЭ, 2010 (https://www.hse.ru/ 

data/2010/04/07/1218109141/report.pdf). 

11 Гуриев С., Осетинская Е. Владимир Потанин: 

«Какая страна, так и приватизировали». // 

Forbes. Июль 2012 (http://www.forbes.ru/sobytiya/ 

lyudi/83751-vladimir-potanin-kakaya-strana-tak-iprivatizirovali). 

12 Трейсман Д. Политэкономия российского развития 

// Россия-2020: Сценарии развития / Под 

ред. М. Липман, Н. Петрова; Моск. Центр Карнеги. 

М.: РОССПЭН, 2012. 

13 Treisman D. The Return: Russia’s Journey from 

Gorbachev to Medvedev. N. Y.; L.: Free Press, 2011. 

См. рецензию Игоря Федюкина на эту книгу: Pro et 

Contra. 2011. Т. 15. № 5 (сент.—окт.) С. 130—135. 

14 In Russland ist Demokratie “Luxus” // Der 

Standard. 2012. Nov. 29, (http://derstandard. 

at/1353207746185/In-Russland-ist-Demokratie- 

Luxus). Цит. по: http://www.inopressa.ru/ 

article/30nov2012/standard/surkov.html 

15 Оппоненты любят ссылаться на данные, показывающие, 

что в России меньше чиновников, чем 

в других странах. «В России 67 чиновников на 10 

тыс. населения, а во Франции — 400», — пишут аналитики 

РИА «Новостей» (http://ria.ru/research_ 

rating/20120412/623975661.html). Попытки сократить 

число госчиновников важны, разумеется, не 

сами по себе. Как правило, они сопровождаются 

отказом от избыточных функций (или их передачей 

на аутсорсинг). Неудача с сокращением числа 

чиновников показывает, что не получилось сократить 

и избыточные функции госаппарата. 


16 The World Bank Worldwide Governance 

Indicators (http://info.worldbank.org/governance/ 

wgi/). 

17 Михайловская И. Простые вещи // Forbes 

Woman. Осень—зима 2012—2013. 

18 Интервью — Владислав Сурков, заместитель 

председателя правительства // Ведомости. 2012. 

23 окт. 

19 Belton C. Shale Surge Poses Threat to Gazprom 

// The Financial Times. 2012. Nov. 12 (http://www. 

ft.com/intl/cms/s/0/242db050-2cde-11e2-9211- 

00144feabdc0.html#axzz2CMOKp2d6). 

20 Короли госзаказа. Спецпроект // Forbes. 

Март 2012 (http://www.forbes.ru/%5Bissue%5D/ 

issue/2012-03). 

21 Гэдди К., Икес Б. У. Российская экономика: 

как слезть с «сырьевой иглы» // Россия-2020: 

Сценарии развития. 

22 Инвестиционный климат и экономическая 

стратегия России. Материалы для обсуждения. 

М.: ВШЭ, ЦСР, при участии МВФ и ВБ, 2000. 

23 Путь в Европу / Под общ. ред. И. Клямкина, 

Л. Шевцовой. М.: Либеральная миссия, 2008. 

24 Социальная поддержка: Уроки кризисов и 

векторы модернизации / Под ред. Т. Малевой, 

Л. Овчаровой. М.: Изд-во «Дело», РАНХ, 2010. 

25 Грозовский Б. Бизнес на стариках // Деловая 

среда. 2012. 27 авг. (http://dasreda.ru/club/ 

opinion/1289/). 

26 Магун В., Руднев М. Базовые ценности двух 

поколений россиян и динамика их социальной 

детерминации (http://www.hse.ru/data/2012/05/ 

31/1252375640/%D0%9C%D0%B0%D0%B3%D1% 

83%D0%BD-%D0%A0%D1%83%D0%B4%D0%BD 

%D0%B5%D0%B2-%D0%A6%D0%B5%D0%BD%D 

0%BD%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%B8.pdf). 

27 Магун В., Руднев М. Базовые ценности-2008: 

Сходства и различия между россиянами и другими 

европейцами: Препринт. М.: Издательский дом 

ГУ—ВШЭ, 2010 (http://www.hse.ru/data/2012/02 

/24/1266139099/%D0%9C%D0%B0%D0%B3%D1 

%83%D0%BD,%20%D0%A0%D1%83%D0%B4%D0 

%BD%D0%B5%D0%B2%20%D0%9F%D1%80%D0 

%B5%D0%BF%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%82. 

pdf). 

28 Рогов К. Гипотеза третьего цикла // 

Россия-2020: Сценарии развития. 


СТАТЬИ 

Дереализация прошлого: 


За двадцать лет отношение к Сталину поменяло знак — с резко 

негативной оценки до признания «положительной в целом» 

его роли в истории страны 


Риторическое обращение к Иосифу 

Сталину как эталону государственного 

деятеля и представление самой 

сталинской эпохи в качестве примера 

форсированного развития страны 1 нередко 

звучит из уст политиков разного уровня и 

партийной принадлежности — и еще чаще в 

учебниках, публицистике, трудах по истории 

Великой Отечественной войны. Подобные 

высказывания можно рассматривать как 

свидетельство невежества и цинизма российского 

политического класса, а также авторов 

соответствующей печатной продукции, 

однако ограничиться подобными оценками 

не позволяет резонанс, который обращение 

к образу Сталина получает в обществе. Речь 

здесь идет не об историческом Сталине. 

О нем знают мало, поскольку в России, как и 

в других странах, для большинства историческое 

знание не представляет особого интереса. 

«Сталин» в сегодняшней России — это реквизит 

политической мифологии, используемой 

(в явном или неявном виде) кремлевской 

администрацией для компенсации слабой 

легитимности нынешнего режима, а также 

коммунистами, которые позиционируют себя 

в качестве оппонентов действующей власти. 

Как и другие мифы ХХ века, комплекс 

представлений о Сталине имеет иную природу, 

чем традиционные космогонические или 

героические верования, воспроизводимые 

в племенных ритуалах, или фольклорные 


легенды, объясняющие происхождения 

институтов. Сталинский миф — продукт 

бюрократической работы, прежде всего 

массовой пропаганды. Его действенность 

строится не на правдоподобии, а на частоте 

повторения, которое функционально сродни 

групповому ритуалу или государственному 

церемониалу: с помощью таких практик 

многократно повторенные суждения превращаются 

в стереотипы или клише массового 

сознания. Подобные символы существуют не 

потому, что в них так уж нуждаются и верят 

массы, а потому, что к ним постоянно апеллируют 

влиятельные политические силы, которые 

навязывают их обществу, руководствуясь 

собственными интересами. 

Политические мифы управляют не отдельными 

фактами или аргументами, а целыми 

риторическими контекстами 2 . Так, имя 

«Сталин» объединяет разнородные представления 

— о стиле руководства страной, характере 

общества, отношениях с другими странами 

и т. п.; оно поддерживает связь времен и упорядоченность 

массовой идентичности, задает 

определения «реальности» и ориентиры национального 

развития. Структура мифологемы 

«Великий Сталин» включает в себя различные 

цепочки представлений, которые восходят к 

разным периодам советской истории и присущи 

разным группам российских граждан: 

• Сталин и аппаратные интриги, борьба 

за власть с «ленинской гвардией», стары-

ми большевиками, соратниками Ленина; 

Сталин и уничтожение внутрипартийной 

оппозиции как условие единства власти, 

необходимого для успешной индустриализации 

и коллективизации; Сталин и массовый 

террор; Сталин и триумф Победы 

в Отечественной войне, Сталин и раздел 

послевоенной Европы, выход СССР на 

международную арену в качестве ядерной 

супердержавы. 

• Сталин и становление великой державы; 

апология массового террора как 

экстраординарных мер и неизбежной 

платы за стремительное развитие страны; 

утверждение, что только такими методами 

можно было сохранить страну, нацию от 

уничтожения, которым грозила война с 

Германией; террор в этих условиях следует 

считать единственным эффективным 

средством принудительной мобилизации и 

модернизации. 

• Сталин и техническая модернизация, 

которую он соединил с политическим террором 

и социальной контрмодернизацией, 

что стало причиной последующего в 1970-е 

годы застоя и далее — краха коммунизма. 

• Сталин — параноидальная личность, 

маньяк и садист, чьи личностные черты 

определили особенности репрессивной 

организации государства и общества, 

жертвами которой стали миллионы невинных 

людей; разоблачение культа личности 

на ХХ съезде КПСС не означает признания 

ошибочности политики партии и 

советского руководства. 

• Сталин — воплощение национальной 

славы России, «эффективный менеджер», 

обеспечивший превращение отсталой страны 

в одну из двух мировых супердержав, — 

все его ошибки и перегибы не могут заслонить 

достоинств великого государственного 

деятеля, создавшего огромный блок стран 

соцлагеря, противостоящего Западу. 

И т. д. 

Дереализация прошлого: функции сталинского мифа 

Список составляющих этого мифа принципиально 

открыт, он допускает включение 

разнообразных элементов, актуальных в той 

или иной социально-политической ситуации 

(тематически они могут быть любыми: 

нужда в вожде, мудрость власти, отец нации 

и защитник русской идеи, органическая 

структура социума, враги и вражеское окружение, 

романтический энтузиазм строителей 

нового общества и проч.). 

Важно, что во всех вариациях этой идеологемы 

присутствуют два постоянных мотива: 

1) суверенитет руководства; полнота власти 

(почти мистическая) без ответственности; 

пассивность населения без участия, без представительства 

(без механизмов репрезентации) 

групповых интересов и ценностей; 

общество без политики; человек как объект 

управления и принуждения — без прав и 

сознания собственной, имманентной ценности; 

2) постоянство политики конфронтации; 

необходимость противостояния врагам самого 

разного толка. 

Нужда в мифологемах такого рода обычно 

проявляется в ситуациях кризиса мобилизационного 

государства или падения массовой 

поддержки персоналистского режима, 

слабой легитимности власти, становящейся 

особенно ощутимой в условиях смены носителей 

власти и требующей обновления государственной 

идентичности 3 . 

Секулярный (политический) миф, как и 

всякая идеология, не существует отдельно 

от тех социальных групп или институтов, 

стараниями которых он вырабатывается, 

трансформируется и распространяется. 

Никакой спонтанной или «естественной» 

потребности общества в подобных идеологических 

комплексах нет. Падение или 

рост значимости сталинского мифа носят 

«рукотворный», искусственный характер 

и могут быть рационально объяснены действиями 

механизмов пропаганды. Любая 

идеология (в том числе идеологизиро- 



ванная «культура», которая становится 

предметом специальной заботы «государства») 

существует лишь в практике ее 

социальной организации и бюрократических 

ведомств, обеспечивающих ее воспроизводство 

в массовых слоях общества. 

По отношению к идейным структурам 

такого рода работает не «внутренняя 

логика» движения идей, а направленность 

групповых и институциональных 

интересов действующей власти (обеспечения 

массовой поддержки, мобилизации, 

удержания власти, дискредитации противников, 

нейтрализации недовольных) 

или интересов ее конкурентов и критиков. 

Здесь неприменимы метафоры «свободно 

парящей интеллигенции» Мангейма или 

«третьего царства» идей Поппера как 

модели внутренней организации института, 

который вносит в сознание публики 

новые смыслы. Напротив, речь идет о 

намеренном навязывании определенной 

модели отношений власти и общества 

и массовой готовности ее принять или 

сопротивляться этому. Характер сопротивления 

косвенным образом может 

свидетельствовать о латентной структуре 

общества или его культуре. Поэтому я 

хотел бы рассматривать здесь сталинский 

миф в качестве «меченого атома», то есть 

своеобразного индикатора различных 

состояний посттоталитарного общества. 



Изменение массового отношения 

к Сталину в послесоветское время 

В 1989 году на просьбу социологов назвать 

«самых выдающихся людей, общественных 

и культурных деятелей, оказавших наиболее 

значительное влияние на мировую историю», 

имя Сталина в России назвали 12 проц. опрошенных 

(11-е место в списке, включавшем 

больше сотни различных деятелей) 4 . Через 

23 года Сталин занял в этом списке ведущую 

позицию — впервые за все время подобных 

опросов (его назвали 42 проц. опрошенных, 

см. таблицу 1 на с. 110). 

В конце 1990 года, на излете перестройки, 

мало кто в России думал, что Сталин останется 

в ее истории в каком-либо ином контексте, 

кроме описаний массового террора, коллективизации, 

голода, военной катастрофы 1941 

года, борьбы с космополитами и т. п. 5 . Тогда 

всего 10 проц. опрошенных считали, что в 

2000 году имя Сталина будет что-то значить для 

«народов СССР» (70 проц. полагали, что его 

забудут или он не будет иметь существенного 

значения, остальные затруднились ответить). 

В начале 1991 года всего 0,2 проц. опрошенных 

думали, что через поколение о Сталине 

вряд ли будет помнить кто-либо, кроме историков, 

изучающих советский период. 

Однако в 2008 году на вопрос: «Будут ли через 

50 лет люди в России вспоминать о Сталине, и если 

да — то с какими (хорошими, плохими или смешанными) 

чувствами?» — респонденты давали уже 

ДИНАМИКА САМЫХ ЗНАЧИМЫХ ИМЕН В ОБЩЕСТВЕННОМ МНЕНИИ РОССИИ, 1989—2012 ГОДЫ 

1989 г. 1991 г. 1994 г. 1999 г. 2008 г. 2012 г. 

Изменение 

ранга 

Ленин 72 59 46 42 34 37 1→2 

Маркс 35 8 6 5 3 4 3→33 

Петр I 38 51 56 45 37 37 2—2 

Пушкин 25 32 31 42 47 29 4—4 

… 

Сталин 12 28 28 35 36 42 11→1 

В % к числу всех опрошенных в каждом замере


не столь однозначные ответы. Двадцать три 

процента россиян полагали, что в будущем 

Сталина полностью забудут, но относительное 

большинство опрошенных (45 проц.) все же 

полагали, что вспоминать о нем все-таки будут, 

но «со смешанными чувствами». Полярные и 

четко выраженные мнения представлены равным, 

хотя и незначительным числом респондентов: 

положительные установки проявлены 

у 7 проц. респондентов, негативные — у 9 проц. 

(16 проц. затруднились с ответом). Собственно 

сам этот факт — малое число тех, кто сохраняет 

выраженно негативную, моральную, оценку 

диктатора, — и составляет важнейшую проблему 

социологического анализа российского 

общества и возможностей его трансформации. 

Процесс восстановления «величия 

Сталина» в общественном восприятии медленно 

нарастал на протяжении всех 1990-х 

годов. Но перелом в отношении к нему 


КАК БЫ ВЫ ОЦЕНИЛИ РОЛЬ СТАЛИНА В ИСТОРИИ/ЖИЗНИ НАШЕЙ СТРАНЫ? 

1994 г.*** 2003 г. 2006 г. 2008 г. 2009 г. 2010 г. 2011 г. 

В целом позитивно * 27 53 42 42 49 51 45 

В целом негативно ** 47 33 37 37 33 30 35 

Затруднились ответить 19 14 21 21 18 19 20 

Число опрошенных 3 000 1 600 1 600 1 600 1 600 1 600 1 600 

В % к числу опрошенных 

* Сумма ответов «безусловно положительную» и «скорее положительную». 

** Сумма ответов «скорее отрицательную» и «безусловно отрицательную». 

*** В опросе 1994 года была использована иная шкала; помимо уже приведенных вариантов ответа вводилась подсказка 

«незначительная роль», которую выбрали 5 проц. опрошенных. 


наступил с приходом к власти Владимира 

Путина и установлением в России авторитарного 

режима. Этому способствовал 

общий негативный фон: разочарование в 

реформах, массовая фрустрация и ностальгия 

по прошлому. Падение жизненного 

уровня, длительное состояние аномии и 

социальной дезорганизации стали факторами, 

усилившими распространение массового 

консерватизма и имитационного традиционализма. 

Именно с этого момента Сталин становится 

предметом телевизионной пропаганды и 

политической рекламы. При этом реабилитация 

Сталина носила осторожный и двусмысленный 

характер: не отрицая самого факта 

массовых репрессий и преступлений сталинского 

режима, путинские политтехнологи 

старались отодвинуть эти обстоятельства на 

задний план, всячески подчеркивая заслуги 

С КАКОЙ ОЦЕНКОЙ ПЕРИОДА В ИСТОРИИ НАШЕЙ СТРАНЫ ВЫ БЫ СКОРЕЕ СОГЛАСИЛИСЬ: ВРЕМЯ СТАЛИНА? 6 

1994 г. 1999 г. 2003 г. 2008 г. 2012 г. 

Больше хорошего, чем плохого 16 26 29 25 27 

Больше плохого, чем хорошего 60 48 47 44 42 

Не принесло ничего особенного 4 4 4 6 5 

Затрудняюсь ответить 20 22 21 25 25 

Хорошее/ плохое 0,27 0,54 0,62 0,57 0,64 





Сталина как полководца и государственного 

деятеля, обеспечивавшего модернизацию 

страны и превращение ее в одну из двух 

мировых супердержав 7 . 

Хотя соблазн таких интерпретаций велик, 

увеличение числа россиян, позитивно оценивающих 

заслуги Сталина, не означает роста 

человеческих симпатий к нему или реставрации 

тоталитарных установок. Оценки сталинизма 

и сталинской эпохи двоятся: «историческая 

роль» Сталина стала котироваться в 

общественном мнении выше (см. таблицу 2 

на с. 111), а восприятие того времени, помеченного 

его именем, сохраняет негативные 

коннотации, хотя и все с меньшей силой 

(см. таблицы 3 на с. 111 и 4 на с. 112). 

Эта двойственность вполне закономерна. 

Анализ данных свидетельствует о 

том, что одни и те же люди говорят, что 

«Сталин — тиран, виновный в смерти миллионов 

людей» и что «только под его руководством 

СССР превратился в могущественную 


КАК ВЫ В ЦЕЛОМ ОТНОСИТЕСЬ К СТАЛИНУ? 

Апрель 

2001 г. 

Апрель 

2006 г. 

Сентябрь 

2008 г. 

Февраль 

2010 г. 

С восхищением 4 5 1 2 1 

Октябрь 

2012 г.* 

С уважением 27 23 22 23 21 

С симпатией 7 8 8 7 6 

Безразлично, равнодушно, 

меня это не интересует 

12 19 37 38 33 

С неприязнью, раздражением 18 18 11 12 12 

Со страхом 16 15 7 7 7 

С отвращением, ненавистью 9 5 4 5 4 

Затруднились ответить 6 8 10 6 11 

Сумма позитивных оценок 31 28 22 25 28 

Сумма негативных оценок 43 38 31 24 23 

Сумма индифферентных (безразлично, 

равнодушно + затрудняюсь ответить + 

отказ от ответа) 

18 27 47 44 49 

Позитивные/негативные оценки 0,7 0,7 0,7 1,0 1,2 


* В опросе 2012 года были введены опции «не знаю, кто такой Сталин» (1 проц.) и «отказ от ответа» (5 проц.), несколько 

изменившие вес «индифферентных ответов», что повлияло на соотношение других вариантов ответов респондентов 

и процветающую державу»; что «политика 

Сталина привела к разгрому военных кадров 

и неготовности страны к войне» и что «только 

под руководством Сталина наш народ 

вышел победителем в этой войне» (см. таблицу 

5 на с. 113). Подобное соединение не просто 

разных, а «несовместимых» мнений, многократно 

повторяющееся в социологических 

исследованиях массового сознания, указывает, 

что это не социологический артефакт или 

ошибка методики опросов, не «шизофрения 

массового сознания», каковой его часто готовы 

считать многие наблюдатели, а действие 

специфических механизмов «двоемыслия», 

определяющих тоталитарное и — в меньшей 

степени — посттоталитарное сознание. 

Эффекты такого рода повторяются и фиксируются 

независимо от техники опросов 

или особенностей статистической обработки. 

Их нельзя объяснить и тем обстоятельством, 

что респонденты, давая содержательно различные 

ответы, мысленно ориентируются на


разные воображаемые референтные «фигуры» 

вопрошающих: в одном случае ответа 

ждет как бы представитель государства, на 

которого ложится отсвет величия, приоритетности 

важных государственных интересов, 

носитель коллективных символов и представлений, 

в другом — носитель «обыденного 

здравого смысла» и морали, ценностей и 

интересов общества, частного человека, оценивающего 

актуальные и исторические события 

со своей точки зрения. Эти семантические 

плоскости взаимодействия респондента 

и авторитетных инстанций, представленных 

интервьюером в ситуации опроса, можно разводить 

лишь теоретически, концептуально; 

в сознании отдельного человека, и тем более 

в массовом сознании, они смешаны, переплетаются, 

а главное — дополняют друг друга. 

(Собственно, на достижение такого результата 

и нацелена пропаганда.) 

Амбивалентность массовых установок 

функциональна, она указывает на неразрывность 

сочетания национального величия с 


В КАКОЙ МЕРЕ ВЫ СОГЛАСНЫ С ПРИВЕДЕННЫМИ СУЖДЕНИЯМИ? 

Суждения 

1. Сталин — мудрый руководитель, который привел СССР к могуществу 

и процветанию 

2. Сталин — жестокий, бесчеловечный тиран, виновный в уничтожении 

миллионов невинных людей 

3. Какие бы ошибки и пороки ни приписывались Сталину, самое 

важное — что под его руководством наш народ вышел победителем 

в Великой Отечественной войне 

4. Политика Сталина (разгром военных кадров, сговор с Гитлером) 

привела к тому, что страна оказалась не подготовленной к войне 

5. Только жесткий правитель мог поддержать порядок в государстве 

в условиях острой классовой борьбы, внешней угрозы 

6. Наш народ никогда не сможет обойтись без руководителя такого 

типа, как Сталин, который придет и наведет порядок 

7. Сталина злобно поносят люди, которым чужды интересы русского 

народа и нашего государства 

Полностью 

согласен/ 

скорее 

согласен 

Скорее не 

согласен/ 

совершенно 

не согласен 

Затруднились 

ответить 

50 37 14 

68 15 13 

68 16 13 

58 22 20 

56 26 18 

34 50 17 

32 42 26 

8. Мы еще не знаем всей правды о Сталине и его действиях 68 14 19 

Октябрь 2008 года; в % к числу опрошенных по строке 

насилием, которые образуют характерную 

травматическую структуру национального 

сознания, особенности русской идентичности, 

ее коллективных мифов и символов. 

Одно не может быть выражено без другого 8 . 

В русской культуре закрепилась идея, что 

значения высокого («по-настоящему» ценного, 

подлинного, важного) не могут быть 

артикулированы без жертв и крови, иначе 

чем через утрату, через вынужденное принятие 

необходимости жертв. В противном 

случае «высокое» превращается в лицемерие, 

ходульные клише, словоблудие начальства 

или политическую риторику и проч. Такие 

шаблоны культуры отчасти обусловлены 

поверхностным, «магическим» христианством 

(«пострадать надо»). Но у них есть 

и иной источник: историческая практика 

утверждения коллективных символов и ценностей 

исключительно через государственное 

насилие (см. щедринское — «войны за 

просвещение»), принуждение, репрессии и 

властный контроль, ставшие привычными 




КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, ОПРАВДАННЫ ЛИ ЖЕРТВЫ, КОТОРЫЕ ПОНЕС СОВЕТСКИЙ НАРОД В СТАЛИНСКУЮ ЭПОХУ, ВЕЛИКИМИ 

ЦЕЛЯМИ И РЕЗУЛЬТАТАМИ, ДОСТИГНУТЫМИ В КРАТЧАЙШИЕ СРОКИ? 

особенностями массовой социализации и 

образования. Поскольку государство в России 

никогда (ни в царское, ни в советское, ни в 

постсоветское время) не являлось инстанцией 

общих интересов, то выполнение социальных 

функций — в любой сфере, от воинской 

повинности как священной обязанности и 

долга гражданина до контроля над моралью и 

культурой — немыслимо без соответствующей 

доли принуждения. (Фальшивым синонимом 

принуждения выступает формула «модернизация 

сверху» или «нам нужна одна победа, 

мы за ценой не постоим», особенно если эту 

цену платят обычные граждане, а не власти 

предержащие.) 

Соединение насилия и коллективных 

символов образует то, что называется «фасцинацией 

зла» — обаянием или притягательностью 

государственной истории, величия 

империи или сакрализацией державной 

власти 9 . Значимость подобных структур 

коллективного сознания объясняет слабость 

потенциала гражданской солидарности 

(девальвация частных интересов, их стерилизация 

перед лицом «величия» национального 

целого, монопольно представляемого 

властями), которая парализует возможности 

политических изменений в России. 

На вопрос (август 2009 года): «Как вы 

считаете, на ком прежде всего лежит ответственность 

за репрессии и потери нашей 


октябрь 2008 г. август 2010 г. апрель 2011 г. ноябрь 2012 г.* 

Определенно да 3 5 4 4 

В какой-то мере да 24 29 26 21 

Нет, их ничем нельзя оправдать 60 58 61 60 

Затрудняюсь ответить 13 9 10 7 

N=1600, в % к числу опрошенных 

* В этом опросе была введена опция «отказ от ответа», которую выбрали 8 проц. респондентов; эту группу можно с некоторой 

осторожностью или натяжкой сопоставить с вариантами ответа — «в какой-то мере да» и с «затрудняюсь ответить», 

то есть рассматривать как мягкое уклонение от категорического выбора «да». 

страны в 30-е — начале 50-х годов ХХ века?» 

— 19 проц. ответили «на Сталине» и ровно 

столько же — «на государственной системе», 

но относительное большинство (41 

проц.) не склонно разделять эти понятия 

и ответственность, объединяя Сталина и 

государство в одно целое (6 проц. считали 

виновными «врагов нашей страны» или 

называли еще какие-то другие причины, 15 

проц. затруднились с ответом). Такая картина 

массовых воззрений соответствует персоналистскому 

представлению об истории 

и социальной организации авторитарного 

социума и подтверждает вывод о слабой 

дифференциации социальной системы в 

новейшей России. 

Явный эффект пропаганды Сталина («расползание» 

этого пропагандистского пятна на 

поверхности массового сознания) сопровождается 

эрозией самого сталинского мифа о 

всемогущем диктаторе. Большая часть россиян 

не принимает такой модели национального 

правителя (см. пункты 6 и 7 в таблице 5 

на с. 113), но, не имея достаточных ресурсов 

для сопротивления государственной точке 

зрения, закрывается от болезненности самой 

проблемы, от собственной моральной несостоятельности 

и невозможности своей, независимой 

моральной оценки прошлого и уходит 

в комфортную позицию «мы еще не знаем 

всей правды о Сталине и его действиях».


Такую позицию выбирают абсолютное большинство 

опрошенных — 68 проц.; к ним следует 

добавить еще 19 проц. «затруднившихся 

с ответом», итого — 87 процентов. Иначе 

говоря, это практически всеобщая реакция на 

травму национального сознания 10 . 

Очень немногие россияне готовы следовать 

старой идеологической версии КПСС, 

сложившейся к ХХ съезду, которая представляла 

репрессии 1920—1950-х годов как 

историческую неизбежность в условиях 

враждебного окружения СССР или следствие 

острой «классовой борьбы» (см. таблицы 6 

на с. 114 и 7 на с. 115). Сегодня большая часть 

опрошенных склонна расценивать массовые 

репрессии как политическое преступление, 

не подлежащее оправданию. 

Однако, несмотря на признание бесчеловечного 

характера политики Сталина, основная 

масса населения России все равно не 

решается принять идею суда над Сталиным 

как носителем высшей власти, то есть признать 

персональную и правовую вину руководителя 

государства (а не частного, хотя и 

очень влиятельного человека), требующую 

юридической и моральной ответственности. 

В августе 2009 года социологи Левада-Центра 

задали вопрос: «Учитывая масштаб репрессий в 

сталинскую эпоху, согласны ли вы, что руководителя 

страны Иосифа Сталина следует считать 

государственным преступником?» «Согласны», 

ответили 38 проц., были не согласны с этим 

44 проц. («в целом не могу так сказать» — 

32 проц. + «совершенно не согласен» — 12 

проц.); затруднились ответить — 18 процен- 


С КАКИМ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ МНЕНИЙ ПО ПОВОДУ ЭТИХ РЕПРЕССИЙ ВЫ БЫ СКОРЕЕ СОГЛАСИЛИСЬ? 

2007 г. 2011 г. 2012 г. 

Это была политическая необходимость, они исторически оправданны 9 14 13 

Это было политическое преступление, и ему не может быть оправдания 72 70 66 

Затрудняюсь ответить 19 16 21 

В % к числу опрошенных, N=1600 

тов. Иначе говоря, 62 проц. россиян отказались 

от признания необходимости дать государственно-правовую 

оценку сталинскому 

(=советскому) режиму. 

Большинство россиян не хочет ни возвращения 

культа Сталина, ни даже его 

частичной реабилитации; они против восстановления 

его памятников, снесенных 

при Никите Хрущёве, и тем более — против 

установления новых монументов в его 

честь, которые предлагали возвести некоторые 

депутаты Госдумы к 65-летию Победы 

над Германией. Столь же недвусмысленно 

большая часть респондентов (54—59 проц. 

на протяжении десятилетия 2001—2010 

годов) высказывались против возвращения 

Волгограду старого названия «Сталинград», 

несмотря на весь героический ореол 

Сталинградского сражения 11 . Глубоко 

укорененный страх, который вызывает та 

эпоха, и затаенная антипатия к ее главному 

персонажу проявляется, среди прочего, и 

в откровенном нежелании жить и работать 

при таком руководителе государства, как 

Сталин (74 проц. опрошенных в 2008 году и 

67 проц. в 2012-м). 

Однако, несмотря на это, реакция населения 

на усилия кремлевской пропаганды вернуть 

Сталина в публичное пространство оказалась 

весьма парадоксальной. Возобладало, 

вопреки ожиданиям, равнодушие к самой 

проблеме: доля индифферентных выросла с 

12 проц. в 2000 году до 44 проц. в 2008-м, причем 

среди молодежи, на которую, собственно, 

и были направлены усилия путинских 




политтехнологов и пропагандистов, такие 

ответы стали доминирующими — 59 процентов. 

За 20 лет отношение к Сталину поменяло 

знак — с резко негативной оценки до признания 

«положительной в целом» его роли 


КАК ВЫ ЛИЧНО В ЦЕЛОМ ОТНОСИТЕСЬ К СТАЛИНУ? 

Положительно Безразлично Отрицательно 

Не знаю, кто 

такой Сталин 


ответить + 

отказ от ответа 

В среднем 28 33 23 1 16 

Возраст 

18—24 21 41 19 3 17 

25—39 20 37 26 2 15 

40—54 25 33 26 1 15 

55+ 41 24 19 0 16 

Образование 

Высшее 24 34 26 1 14 

Среднее специальное 27 33 23 1 15 

Среднее общее 28 32 21 2 18 

Ниже среднего 34 31 19 0 16 

Место жительства 

Москва 18 27 46 1 18 

Большой город 26 28 24 1 20 

Средний город 22 36 26 3 14 

Малый город 30 39 16 1 14 

Село 35 30 18 1 16 

Пользование интернетом 

Новости + политика 21 35 31 1 13 

Все цели 21 36 26 1 16 

Не пользуются 29 8 43 4 15 

Род занятий 

Предприниматель 16 24 27 3 30 

Руководитель 30 40 21 - 9 

Специалист 24 29 29 2 16 

Служащий 20 38 23 1 18 

Рабочий 24 38 24 0 14 

Учащийся 14 44 22 5 14 

Пенсионер 47 24 16 0 14 

Домохозяйка 25 41 22 2 10 

Безработный 23 26 22 2 28 

Приводятся суммы ответов: положительное — «с восхищением»+ «уважением»+ «симпатией»; негативное — «с неприязнью, 

раздражением» + «страхом» + «отвращением, ненавистью». 

Сентябрь 2012 года, N=1600, в % к числу опрошенных 

в истории страны. За десять лет путинского 

правления снизилось как число тех, кто позитивно, 

по меньшей мере с уважением, относился 

к Сталину (с 38 до 31 проц.), так и тех, 

кто относился к нему «с отвращением, нена-


вистью и страхом» (с 43 до 24 проц.). Тот же 

характер распределения мнений подтвердил 

и самый последний опрос на эту тему, проведенный 

в сентябре 2012 года (см. таблицу 8 

на с. 116). 

Различия в восприятии Сталина между 

разными социальными группами невелики, но 

они есть: среди молодежи в целом, среди обра- 


В КАКОЙ МЕРЕ ВЫ СОГЛАСНЫ С СУЖДЕНИЕМ: 1) «СТАЛИН — МУДРЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ, КОТОРЫЙ ПРИВЕЛ СССР 

К МОГУЩЕСТВУ И ПРОЦВЕТАНИЮ»? 2) «СТАЛИН — ЖЕСТОКИЙ, БЕСЧЕЛОВЕЧНЫЙ ТИРАН, 

ВИНОВНЫЙ В УНИЧТОЖЕНИИ МИЛЛИОНОВ НЕВИННЫХ ЛЮДЕЙ»? 

Мудрый руководитель Жестокий тиран 

Согласны Не согласны 



Согласны Не согласны 



В среднем 50 37 14 68 19 13 

Мужчины 52 35 14 65 21 14 

Женщины 48 39 13 70 17 13 

Пол 

Возраст 

18—24 38 41 21 64 16 21 

25—39 44 41 14 72 16 12 

40—54 48 40 11 74 16 11 

55+ 61 27 11 60 27 14 

Образование 

Высшее 45 43 13 71 19 11 

Среднее общее 46 41 14 70 16 13 

Неполное среднее, 

начальное 

60 28 13 63 23 15 

Тип поселения 

Москва 46 44 9 76 14 10 

Большой город 

(свыше 500 тыс. 

человек) 

44 44 12 71 19 10 

Средний город 43 41 16 65 18 17 

Малый город (до 

250 тыс. человек) 

52 33 15 71 15 15 

Село 59 29 12 62 26 12 

Семейный доход 

Высокий 45 43 12 74 14 11 

Средневысокий 45 40 15 69 18 14 

Средненизкий 54 35 11 65 23 12 

Низкий 59 31 11 64 24 12 



2011 год; в % к числу опрошенных 

49 32 19 63 18 19 

зованных и городских жителей поклонников 

Сталина (относятся к Сталину «с уважением») 

или тех, кто разделяет «сталинский миф», 

несколько меньше, чем среди пожилых и малообразованных 

россиян, особенно сельского 

населения или населения малых городов. Дело 

не только в том, что бедная и депрессивная, 

стагнирующая — а местами деградирующая 



— провинция является свое образным хранилищем 

советских представлений, сколько в 

том, почему это происходит. Там, где социально-структурная, 

институциональная дифференциация 

подавлена, сложность жизни 

выражена в минимальной степени; там сохраняется 

примитивный, партикуляристский, 

преимущественно личный тип коммуникаций 

и институционального взаимодействия. Там 

цена человеческой жизни крайне низка (в 

том числе в буквальном смысле — стоимость 

жизни). Но именно там особое значение приобретают 

институты, компенсирующие эту 

неразвитость навязанными сверху — школой и 

телевизионной пропагандой — коллективными 

символами и представлениями. Напротив, 

в крупных городах укрепляются ценности 

индивидуализма как явления, сопутствующего 

усложнению социальной жизни, и это оборачивается 

неприятием сталинского мифа (а не 

просто безразличием к нему) (см. таблицы 8 на 

с. 116 и 9 на с. 117). 

Сопротивление рационализации 

истории 

Уже в 1990 году 62 проц. опрошенных заявили 

о том, что пресса, ТВ уделяют «критике 

сталинизма» и «разоблачению преступлений 

Сталина» слишком много внимания. Эта проблематика 

явно стала надоедать 12 . В СМИ 

и выступлениях политиков отчетливо прозвучало: 

хватит очернять наше славное прошлое! 

По существу, эти мотивы никуда не 

уходили, оставаясь действенными инструментами 

дискредитации сторонников реформ и 

либералов. В феврале 2011 года группа правозащитников 

и политологов обратилась к 

президенту Дмитрию Медведеву с предложением 

широкой кампании «десталинизации», 

без которой провозглашенная Медведевым 

«модернизация России» и «становление 

правового государства» не могут быть осуществлены. 

С такими же идеями выступали и 

некоторые оппозиционные демократические 


партии. В условиях начавшейся в России 

предвыборной президентской кампании 

политическая программа такого рода воспринималась 

российскими либералами как 

последняя возможность изменения государственной 

политики: не просто отход 

от путинского курса на «стабильность», а 

возвращение к тем реформам и планам демократического 

транзита, которые не были 

завершены в 1990-е годы правительством 

Бориса Ельцина. Эти инициативы вызвали 

яростное сопротивление как идеологов 

«партии власти» («Единой России»), так и 

коммунистов и националистов. Программа 

правозащитников была воспринята идеологической 

обслугой режима как провокация, 

нацеленная «на разъединение и развал общества», 

навязывание представлений о том, 

что «вся Россия — это большая Катынь», 

на раскол правящего класса и его партии 

«Единая Россия» 13 . Особенно резко против 

этой программы выступали коммунисты. 

Как писал один из историков, преподаватель 

философии, сторонник КПРФ, Михаил 

Ломаков, «сталинское правление учитывало 

менталитет русского народа, а власть либералов 

отторгается как чужеродная ткань». 

Называя медведевскую «модернизацию» 

«утопией», он утверждал, что «на фоне того, 

что произошло за последние 20 лет, советское 

время, прежде всего сталинская эпоха, 

выглядит если не идеальным, то романтическим 

временем, временем трудовых и боевых 

свершений. А символ этого времени — Иосиф 

Сталин». Он утверждал, что либералы хотят 

уничтожить Сталина потому, что понимают, 

что сегодня перед лицом угрозы полного подчинения 

Западу в стране есть социальный 

запрос на личность, подобную Сталину 14 . 

Мотив опасности, исходящей от Запада, 

который навязывает России «демократию» 

для того, чтобы превратить ее в свою сырьевую 

колонию, повторяется и Путиным, и 

кремлевской пропагандой. Значительной

части российского населения он кажется 

убедительным, поскольку соответствует идеологическим 

стереотипам времен холодной 

войны, духу закрытого общества, который 

присутствует в нашей стране и сегодня, хотя 

и в ослабленном виде. Путинское руководство 

заинтересовано в сохранении подобных 

стереотипов и активно работает в этом 

направлении. Такой ход снижает значимость 

всех обвинений в адрес Сталина, «обезвреживает» 

критику Сталина, идущую еще от 

доклада Хрущёва на ХХ съезде КПСС. Самая 

простая тактика такого рода — поставить под 

сомнение сами обвинения либо очернить 

обвиняющих. Однако она была успешной 

лишь применительно к незначительным по 

масштабу группам убежденных сталинистов, 

в основном пенсионеров, как правило бывших 

функционеров (партийных активистов) 

или бюрократов. С тем, что «сталинские 

репрессии» — это «выдумка, имеющая целью 

опорочить великого вождя», согласились 

лишь 16 проц. россиян (1996 год; 5 проц. — 

в 2007 году). Но на вопрос: «Согласны ли 

вы с тем, что масштабы репрессий во времена 

Сталина сильно преувеличены?» — утвердительно 

отвечали уже около трети всех опрошенных 

(29 проц. в июле 1996 года), хотя 

не соглашалось с этим мнением заметно 

большее число — 43—49 процентов. (Было бы 

странным, если бы несогласных было меньше, 

поскольку террор захватил значительную 

часть населения: даже 15 лет спустя, в 2011 

году, 28 проц. опрошенных ответили, что в 

их семьях были репрессированные.) Другой 

вариант защиты — утверждения, будто 

репрессии были связаны лишь с «чистками» 

в партии и касались либо в основном полити- 


ческих «верхов», либо «действительных врагов 

народа», также был принят относительно 

небольшим числом опрошенных (18 проц. и 

9 проц., соответственно, в 2007 году; 14 проц. 

и 10 проц. в 2011 году). 

Цепочка аргументов, которые высказывают 

противники рационализации тоталитарного 

прошлого, сводится к следующему: 

критика Сталина, исходящая из лагеря либералов 

и демократов, строится на отождествлении 

коммунизма и советского режима с 

нацизмом, а это ведет к умалению величия 

Победы советского народа во Второй миро- 

“В крупных городах укрепляются ценности индивидуализма, 

происходит усложнение социальной жизни, и это 

оборачивается неприятием сталинского мифа”. 

вой войне и оскорблению памяти павших 

защитников отечества, священной для 

выживших и последующих поколений. Этот 

мотив очень существен для сохранения 

национальной идентичности современной 

России. Такой демагогический ход (подмена 

тезиса о сходстве или общности двух режимов 

обвинениями в оскорблении ветеранов 

и кощунстве по отношению к национальным 

символам) возможен только при наличии 

непреходящей, но и не рационализированной 

памяти о коллективном насилии, в 

которой национальная гордость и травма 

сталинизма образуют неразрывное единство 

и язык для идеологии национального самоутверждения 

(«комплекс жертвы») 15 . 

Данные массовых опросов не показывают 

истерической реакции на этот тезис, 

характерной для консервативных идеологов. 

На вопрос: «Можно ли, по вашему мнению, 

говорить про общие черты в тех государственных 

системах, которые построили в 30-е годы 

ХХ века Сталин в Советском Союзе и Гитлер в 

Германии?» — 11 проц. ответили, что, «конечно, 

в них есть много общего», еще 32 проц. 




КОГО, КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, СЛЕДУЕТ ОТНОСИТЬ К ЖЕРТВАМ СТАЛИНСКИХ РЕПРЕССИЙ? 

Всех осужденных по политическим статьям 71 

в том числе: только расстрелянных по этим статьям 9 

Осужденных за то, что попали в плен во время войны 45 

Членов семей осужденных по политическим статьям, выселенных с постоянного места жительства, уволенных 

с работы или ограниченных 

Раскулаченных 38 

Осужденных с нарушениями обычной судебной процедуры («тройками» или в ускоренном судебном 

порядке) 

Спецпереселенцев (включая репрессированные народы) 29 

Осужденных за нарушения трудовой дисциплины (опоздание на работу более 20 минут и т. п.) 25 

Членов семей осужденных по политическим статьям, не пораженных в правах 10 


Апрель 2011 года; в % к числу опрошенных 

согласились с тем, что «да, в них есть отдельные 

общие черты», 19 проц. не нашли ничего 

общего между этими режимами, и лишь еще 

22 проц. категорически возражали против 

подобного сопоставления – «сравнивать 

СССР и нацистскую Германию, Сталина и 

Гитлера совершенно недопустимо» (16 проц. 

затруднились с ответом). Другими словами, 

готовность к символической и психологической 

защите сверхценного персонажа, 

снятию с него ответственности проявляет 

относительно небольшая часть российского 

общества. 

Для общественного мнения гораздо важнее 

в функциональном плане тезис о том, что 

репрессии были тотальными и социально 

ненаправленными, что они охватывали все 

категории населения и социальные группы. 

(Иначе невозможно удержать тезис об иррациональности 

террора.) Поэтому на вопрос 

(апрель 2011 года): «Кто, на ваш взгляд, подвергался 

репрессиям в 1937—1938 годах?» — лишь 

11 проц. заявили: «Те, кто был явно или 

скрыто настроен против советской власти», 

еще 8 проц. — «Наиболее преданные сторонники 

советской власти», 23 проц. дали 

ответ — «Наиболее способные и авторитетные 

люди», но относительное большинство — 


48 проц. опрошенных сказали: «Все без разбора, 

по произволу властей или доносам». 

Иначе говоря, преступления советской власти 

совершались, по мнению большей части 

населения, именно против всего народа, а не 

какой-то отдельной группы. Жертва — народ 

в целом. Причем важно, что массовое сознание 

не склонно относить к пострадавшим от 

репрессий только тех, кто попал в эту мясорубку 

лишь в годы большого террора; люди 

в массе своей понимают репрессии гораздо 

шире и включают сюда и военнопленных, и 

раскулаченных, и спецпереселенцев, и членов 

семей репрессированных (см. таблицу 

10 на с. 120). 

Поэтому для абсолютного большинства 

россиян не возникает затруднений, когда их 

спрашивают: нужна «программа десталинизации» 

или нет? Все без исключения пункты 

этой программы российское общество признает 

как необходимые, а саму программу как 

давно назревшую (см. таблицу 11 на с. 121). 

Изменения социально-культурного 

фона постсоветского общества 

Но именно поэтому вопрос: что стоит за 

расширяющимся признанием «величия 

Сталина»? — требует ответа. Более ранние 

42 

36


интерпретации этих фактов: сокращение 

фактического знания о сталинской эпохе, 

имморализм российского общества, слабость 

моральных авторитетов, государственный 

сервилизм и «молчание» профессиональных 

историков, общий оппортунизм образованных 

слоев, а также эффективность кремлевской 

пропаганды, нуждающейся в освящении 

нынешнего коррумпированного режима 

заимствованным «величием» прошлого, и 

прочее — справедливы, но недостаточны 16 . 

Они не объясняют самого механизма возвращения 

Сталина и вытеснения практик государственного 

террора из массовой памяти, 

из сферы публичности. 

Рассмотрим контекст произошедших за 20 

лет изменений, выделив пять наиболее значимых 

для нашей темы моментов: 

1. Две перемены политических режимов: 

советская политическая система рухнула и 

заместилась ельцинским правлением, условно 

говоря, «переходным к демократии», 

которое, в свою очередь, после кризиса 1998 

года сменилось путинским авторитаризмом. 

Смены типов господства сопровождались 

циркуляцией и перетряской персонального 


ВЫ БЫ ЛИЧНО ПОДДЕРЖАЛИ ИЛИ НЕТ… 

Увековечивание памяти жертв репрессий (создание Книг памяти 

жертв тоталитарного режима, установка во всех крупных 

городах и в местах гибели памятников жертвам репрессий)? 

Да Нет 



70 19 11 

Социальную поддержку ныне живущих жертв репрессий? 78 12 10 

Государственную политико-правовую оценку практики массовых 

репрессий? 

64 14 22 

Рассекречивание архивов о массовых репрессиях? 68 18 14 

Завершение процесса юридической реабилитации граждан, 

осужденных по политическим мотивам в разные периоды 

советской истории? 

Принятие закона, запрещающего увековечивать в названиях 

населенных пунктов, улиц и площадей память лиц, несущих 

ответственность за массовые репрессии? 

N=1600, май 2011 года, в % к числу опрошенных 

72 13 15 

53 25 22 

состава элит, вектором идеологии и, соответственно, 

характером легитимации политической 

власти. За установлением авторитарного 

режима, естественным образом, последовало 

вытеснение политики из общественной 

жизни и восстановление привычного состояния 

«наученной беспомощности» масс. 

2. Ушло — не в демографическом, а в общественном 

смысле — поколение, жившее и 

в сталинское, и в последующее советское 

время, а значит, обладавшее личным опытом, 

непосредственным, повседневным знанием 

той эпохи. (Жили и помнят это время 

сегодня 6 проц. населения, многое слышали 

от старших и знают об этом 13 процентов.) 

Это знание (в силу закрытости общества и 

отсутствия необходимых интеллектуальных 

средств) не стало, и не могло стать, предметом 

публичной рефлексии, моральной 

и социологической рационализации прошлого. 

Взгляды и ценности этого поколения 

перестали быть значимыми для молодых. 

Соответственно, увеличивается доля опосредованного, 

препарированного знания. 

3. С распадом советской системы закончилось 

существование двусмысленной 



Советская интеллигенция как социальный феномен 

оветская интеллигенция 

С(или, точнее, советская 

репродуктивная бюрократия) 

как особое явление стала заметной 

лишь после войны, хотя 

сами институциональные предпосылки 

для ее функционирования 

(новые, идеологизированные 

образовательные учреждения) 

были созданы уже в 

середине 1930-х годов. Первый 

поток советских «специалистов» 

(учителей, профессоров, редакторов, 

журналистов и другой 

продукции новых, коммунистических 

вузов), с характерными 

для них идентичностью «строителей 

нового общества», изоляционизмом, 

директивным, 

«проектным» и антиисторическим 

образом мысли, принципиально 

отличался от людей, 

получивших дореволюционное 

университетское образование. 

Эти выпуски в значительной 

степени были «вымыты» войной 

и чистками 1930—1940-х 

годов. Потребовалось время, 

чтобы заново запустить во второй 

половине 1940-х—начале 

1950-х годов «производство» 

советских интеллигентов. 

Второй поток был представлен 

поколением людей, которые 

интеллигентской культуры 1960—1980-х 

годов с ее специфическим сервилизмом и 

сопротивлением государственному насилию; 

именно она была держателем нормы гуманизма 

в советском обществе (см. подверстку на 

с. 122); с крахом интеллигенции резко ослабла 

культура страха и памяти. Специфическая 

интеллигентская культура послесталинской 

эпохи возникла (одновременно с критикой 

«культа личности» 17 Сталина) в качестве 

самообоснования репродуктивной бюрократии 

советского времени. Стимулами для 


видели 1937 год и пережили 

войну, шок ХХ съезда и подавление 

венгерского восстания, 

а затем и поражение Пражской 

весны. Их отличал особый опыт 

выживания и готовность к приспособлению; 

они не знали и не 

могли мечтать о другой жизни, 

кроме жизни в закрытом обществе. 

Интеллигентская культура 

отличалась своеобразной двойственной 

структурой: большая 

часть ее представителей занималась 

обслуживанием власти 

(подготовка кадров, оправдание 

власти и ее политики, цензура, 

технологическое обеспечение 

массового управления и т. п.); 

но для предъявления ее — коллективных 

или институциональных 

— претензий на значимые 

социальные позиции интеллигенции 

требовалась известная 

степень автономности, защита 

этого статуса и признание со 

стороны власти значимости знаний, 

культуры, продуктивности, 

без которых собственный авторитет 

интеллигенции сводился к 

нулю, то есть был бы ограничен 

лишь функцией исполнения 

начальственных указаний. Дело 

не в том, что определенная 

часть интеллигенции искренне 

и бескорыстно боролась за 

свободу духа, слова и мысли; 

дело в том, что за возможностью 

признания этих ценностей 

стоял вполне определенный 

корпоративный и социальный 

интерес: только при условии 

утверждения этих ценностей 

и компетенций в обществе 

(и усвоении этой мысли даже 

советским начальством) желаемый 

высокий социальный статус, 

авторитетность и престиж 

(вместе со всякого рода привилегиями, 

материальными благами, 

премиями и наградами) 

мог быть достижим хотя бы для 

части интеллигенции. Поэтому 

наряду с искренним холопством 

интеллигенции в ней всегда 

присутствовал периферийный 

слой носителей высокой культуры, 

потребность в «учителях 

жизни», сознание необходимости 

«совести нации», как называли 

подобных персонажей, 

правда, обычно после их смерти. 

Благодаря этой двойственности 

интеллигентской культуры 

в обществе удавалось сохранять 

некоторое подобие моральных 

координат реальности, которые 

после ее ухода подверглись 

стремительной эрозии. 

осмысления опыта прошлого стала война, 

вина власти за поражения первых лет, за 

громадные потери и безжалостное растрачивание 

людей, сговор Сталина с Гитлером и 

тем самым — провоцирование войны, безответственность 

руководства на всех уровнях, 

стремление определить цену сохранения 

советской власти. Носителем этой культуры 

было не само военное поколение, а непосредственно 

следующее за ним — рождения 

1930—1940-х годов 18 . Лишь этот единственный 

слой производил «понимание» совет-

ской истории. Интеллигенция держалась до 

тех пор, пока сохранялась советская власть, 

которая обеспечивала ее существование, а 

затем этот слой рассыпается, деградирует 

и интеллектуально и морально и исчезает, 

оставляя за собой пространство цинизма и 

недоразумения. Распад государственной организации 

культуры и замещение ее массовой 

культурой (это два независимых друг от друга 

процесса, не связанных причинно-следственными 

отношениями) привели к разрушению 

связей между центром и периферией, к изменениям 

в механизмах передачи образцов от 

«интерпретаторов» или носителей высокой 

культуры к реципиентам — потребительским 

группам, зависимым в интеллектуальном и 

моральном плане. 

Следствием подобных изменений оказалась 

устойчивая тенденция к общей примитивизации 

общественной жизни. Как 

показывают социологические исследования, 

определенное — и более проработанное — 

отношение к Сталину сохранилось лишь 

у тех, кто сознает опасность повторения 

репрессий, кто боится их. Лишь у них — 

поскольку они способны учитывать исторические 

уроки — сохраняется историческая 

память о той эпохе и характере советской 

системы; понятно, что это образованные, 

пусть даже и поверхностно образованные, 

группы, обладающие некоторыми интеллектуальными 

средствами рефлексии и культурными 

ресурсами; они более встревожены 

ситуацией в стране, более критически относятся 

к нынешней власти, понимая потенциал 

исходящей от нее угрозы 19 . Поэтому после 

ухода интеллигентской культуры, в образовавшейся 

пустоте идей и представлений о 

будущем, уже при Путине, в окружении которого 

особую роль играли бывшие сотрудники 

КГБ (родившиеся позже, в начале 1950-х 

годов, прошедшие социализацию в условиях 

брежневского безвременья, реакции и наступившей 

деморализации), в идеологической 


практике воцарился дух мстительного консерватизма, 

реванша и демонстрации наглой 

силы. 

4. Наряду с изменениями в институциональной 

системе общества произошли 

изменения и в структуре механизмов и 

каналов репродукции исторической памяти. 

Каналы информированности (знания) — это 

не случайные «путепроводы» исторических 

сведений, а институциональные средства 

воздействия на общество (социализация, 

идеологическая индоктринация или, напротив, 

нейтрализация определенных взглядов 

и мнений, стерилизация и вытеснение 

страшного опыта сталинского времени). 

Изменение в их структуре непосредственно 

отражается на характере массовых представлений 

и оценок прошлого. Во-первых, 

сократился до минимума удельный вес письменной 

культуры — художественной литературы, 

исторической публицистики, дававших 

ранее основную долю критической интерпретации 

сталинской эпохи 20 . Во-вторых, 

пропорционально этому сокращению вырос 

объем школьных знаний о сталинской эпохе, 

препарированных и идеологизированных в 

соответствии с установками власти, а потому 

— скучных, безжизненных, оторванных от 

этических проблем молодого поколения 21 . 

В-третьих, основная роль производства представлений 

о сталинском времени перешла к 

государственным каналам телевидения, где 

историческая эпоха зачастую представлена 

в форме «глянцевой», мелодраматической 

череды событий частной жизни, разыгрываемых 

на фоне иррационального и беспричинного 

общественного террора 22 . В-четвертых, 

резко вырос объем и влияние массовой исторической 

паралитературы и гламурной продукции, 

выстраивающей освещение исторического 

прошлого по моделям авантюрной, 

конспирологической или развлекательной и 

«желтой прессы» 23 . Распространение, хотя 

масштабы его и не следует переоценивать, 



получили работы о Сталине, написанные в 

канонах националистической (конспирологической, 

антисемитской или антизападной) 

или бульварной, авантюрной прессы 24 . 

В конечном счете сталинская эпоха откладывается 

в массовом сознании как время 

диффузного, беспредметного, иррационального 

ужаса. Оттого, что государственная 

организация общества, живущего в условиях 

террора и массовых репрессий, остается вне 

рамок публичного рассмотрения, теряется 

и самый смысл террора и репрессий. Иначе 

говоря, в массовой культуре нынешнего времени, 

путинской стабильности (а значит — и 

в массовом сознании) репрессии поданы 

в качестве инициатив отдельных «плохих 

людей», как проявление частных корыстных 

интересов (разного уровня — от сталинской 

«паранойи» и карьерных интриг до доносительства 

соседей, стремящихся захватить 

комнату в коммуналке). Самое важное, что 

производится этой поточной продукцией, 

— это отсутствие в представлениях о 

сталинской эпохе идеи социального взаимодействия, 

а стало быть, подавление понятия 

субъективной ответственности за те или 

иные поступки и действия. Мир, реальность 

в этой картине непредсказуемы, поскольку 

не подчиняются воле и разуму отдельного 

индивида. Ощущение тотального страха или 

не определенной угрозы, идущей отовсюду, 

опасности, исходящей от любого представителя 

власти, партийного функционера 

или сотрудников органов, коллег по работе, 

желающих выслужиться перед начальством, 

случайных попутчиков и т. п., не только отражает 

сегодняшнее массовое знание о репрессиях 

того времени, но и переносит на него 

современное сознание рядового обывателя, 

который живет с ощущением своей уязвимости, 

правовой и социальной незащищенности 

от окружающего произвола. Именно 

в контексте такой системы восприятия 

реальности возникает или принимается мас- 


совым сознанием фигура экстраординарного 

вождя — всевластного и всемогущего руководителя 

огромного государства, охватывающего 

взором все происходящее в стране. 

Подобная интерпретация времени террора 

и лишенного смысла государственного насилия 

резко отличается от понимания сталинского 

периода в тех странах (Центральной 

и Восточной Европы), где усилиями политиков, 

юристов, философов, историков, 

правозащитников прошли рационализация 

и глубокое переосмысление прошлого. Там 

темой или предметом изображения все чаще 

оказывается не только государственная машина, 

бездушная «система», отбирающая во 

власть догматиков и конформистов, садистов 

или слепых исполнителей чужой воли, но и 

соблазн «зла» — обаяние или притяжение тех 

идей и коллективных мифов, которые обернулись 

апологией принуждения и причиной 

общей моральной и культурной деградации 

тоталитарных обществ (национализма, марксизма 

и проч.). «Хорошие» или «обычные 

люди» поданы авторами ТВ-сериалов как 

пассивные жертвы обстоятельств, которые 

они не в состоянии контролировать и тем 

более изменять. Телевизионные передачи на 

«исторические темы», сталинские сериалы 

оставляют за рамками внимания и сюжетного 

нарратива несколько вещей, принципиально 

важных для осмысления прошлого: характер 

и структуру социальной организации 

советского общества сталинского времени, 

номенклатурный принцип власти (сращения 

партии и государства), функции идеологии, 

социальную направленность репрессий и 

другие особенности функционирования тоталитарных 

режимов. При этом теряется главное 

— субъектность представлений об истории 

(история как взаимодействие различных 

действующих лиц) и, следовательно, институциональная 

природа государственного насилия 

и его последствия для морали общества 

(оснований общественной солидарности).

Разумеется, жанр сериала и не предполагает 

такой глубины осмысления; существенно, 

однако, что глубинное осмысление отсутствует 

и в современной российской литературе 

более высоких жанров, а также в политическом 

дискурсе, отчего сериалы о сталинском 

времени падают в концептуальную «пустоту». 

Акцент на «психологических» драмах и переживаниях 

маленьких людей оборачивается 

мелодраматизацией истории, лишает зрителя, 

читателя, реципиента этой медиальной 

продукции интеллектуальных средств понимания 

особенностей той эпохи, общих рамок 

ее интерпретации. История вроде и «есть», 

знакомые еще по школе события проиллюстрированы 

костюмированными актерами, 

но суть тех событий, ценностно-эмоциональный 

акцент и соотношение моральных 

оценок смещены или отодвинуты на дальний 

план. Возникает эффект вытеснения определенных, 

значимых звеньев происходившего, 

ведущего к деперсонализации жертв и разыдентификации 

с ними, бесчувствия к ним или 

отсутствия к ним вообще какого-либо отношения. 

Это явление немецкие психоаналитики 

Александр и Маргарет Митчерлих назвали 

«дереализацией прошлого» 25 . Дереализация 

не означает полное исчезновение прошлого, 

но всегда — его переформатирование, перекомпоновку, 

как правило производимую по 

лекалам или шаблонам мифа (когда причина 

и следствия многократно меняются местами, 

а действующий персонаж превращается 

в пассивную жертву непреодолимых сил и 

обстоятельств). Поэтому дереализация прошлого 

(устранение субъективной ответственности) 

сопровождается резким упрощением 

или — что то же самое — архаизацией созна- 


ния, в том числе и представлений о прошлом. 

Всплывает нуминозный пласт сознания — 

представления о несоизмеримой с человеком 

мощи и силы государства, сакрализация 

власти как символического воплощения 

коллективных ценностей и ничтожности в 

сравнении с ним, неценности частного, индивидуального 

человеческого существования, 

получающего свой смысл только в обратной 

проекции на него значений государства. 

Примечательно, что при таких аберрациях 

сознания образы прошлого четко отделяются 

от настоящего, разрываются отношения 

“В массовой культуре нынешнего времени репрессии 

поданы в качестве инициатив отдельных «плохих 

людей», как проявление частных корыстных интересов”. 

эмпатии между зрителем и героями исторического 

изображения. 

Дискуссии о сталинском прошлом, которые 

идут в академических научных или 

университетских кругах, носят несколько 

стерильный характер, то есть не выходят 

в публичную сферу, не ставят своей целью 

воздействовать на общественный дискурс 

и менять характер массового понимания 

того времени. В массовых представлениях 

со времен перестройки установился консенсус 

относительно Сталина как крупнейшего 

советского государственного деятеля, продолжателя 

ленинской политики «диктатуры 

пролетариата» и создателя мощного репрессивного 

государства, внутрипартийного 

аппаратного интригана и организатора 

массового террора и т. п. И одновременно 

здесь же обнаруживается сильнейшее сопротивление 

любым попыткам ввести изучение 

сталинизма в контекст сравнительно-типологического 

анализа режимов тоталитарного 

типа. Инициатива изучения сталинизма 

перешла к общественным организациям, 

среди которых ведущее место, бесспорно, 



принадлежит «Мемориалу», и отдельным 

независимым историкам (таким, например, 

как Олег Хлевнюк, Сергей Красильников, 

Владимир Хаустов и их коллегам), связанным 

с зарубежными фондами и университетами и, 

естественно, предлагающим трактовки истории, 

отличные от официальных. Огромную 

работу ведет негосударственное издательство 

РОССПЭН, выпускающее многотомную 

серию работ отечественных и зарубежных 

историков и политологов «История сталинизма» 

(за последние годы вышло несколько 

десятков книг), но тираж этих работ обычно 

не превышает одну-две тысячи экземпляров, 

они дороги, а потому малодоступны для преподавателей 

школ и университетов, особенно 

в провинции, где уровень жизни в два-три 

раза ниже, чем в Москве. Такой же высокой 

оценки заслуживает и работа Комиссии по 

реабилитации жертв политических репрессий 

Александра Николаевича Яковлева, выпустившей 

под эгидой Международного фонда 

«Демократия» свыше семидесяти томов документов 

и материалов о сталинской эпохе. 

Однако перечисленные выше работы всегда 

оказываются в тени и малоизвестны широкой 

публике. Во всяком случае, по сравнению 

с влиянием, известностью и признанием их 

коллег за рубежом, общественное влияние 

академических историков в России более чем 

скромное. 

В результате имеет место специфическая 

«разгрузка» — тривиализация или банализация 

представлений о советском прошлом, 

которое моделируется по сегодняшним лекалам 

зависимого от власти человека; более 

того, прошлое превращается в набор отдельных 

сцен и картин бессубъектной истории, и 


тем самым специфика тоталитарного общества, 

«партии-государства» вытесняется из 

сферы актуальной публичности. По существу, 

на сталинское время переносится модель 

самопонимания человека путинского времени, 

обесцененная, обезличенная стихия 

социальности, характерная для нынешнего 

режима. Именно «иррациональный» характер 

истории (и «суверенизация» всей сферы 

власти) защищает нынешний режим от рационально-прагматической 

критики: «брюзжание 

недовольных» не касается сущностной 

стороны значений власти, а лишь указывает 

“Путинский режим — это консервативная реакция 

на период институциональных изменений и массовой 

фрустрации, вызванной сломом советской системы”. 

на несоответствие эмпирических проявлений 

власти ее скрытым смыслам. Тем самым 

произвол становится нормой отношения подданных 

к власти и к самим себе 26 . 

5. В 2000-е годы в России формируется 

«общество потребления», которое характеризуется 

коротким временным горизонтом, 

ценностными императивами «здесь и 

сейчас» 27 . Идеология общества потребления 

противоречит и разрушает этос мобилизационного 

общества и его структуры. 

Мотивация и смысл «потребления» в 2000-е 

годы мало связаны с гратификацией личного 

труда, напротив, в очень большой степени 

потребительская мораль стала выражением 

«подавленных» или «отложенных желаний» 

родителей нынешних потребителей, проживших 

свою жизнь в условиях социалистической 

уравниловки и принудительного 

аскетизма планово-распределительной 

экономики. От их образа жизни молодое 

поколение стремится всячески дистанцироваться 

как от «совкового прошлого», идентифицируя 

себя с жизнью в «нормальных 

странах». Неконвенциональное прошлое (то

есть такое, которое лишено символической 

связи с величием национального целого — 

без георгиевских ленточек и «спасибо деду 

за Победу») в нынешней гламурной культуре 

оказывается не функциональным и избыточным, 

более того — порождающим дискомфорт 

и диссонанс в массовых установках 

на потребление. Оно выпадает из значений 

реальностей настоящего. Ненужной оказывается 

сама модальность, связанная с необходимостью 

осмыслить травматический опыт 

прошлого (в том числе национального стыда 

и страха). Отказ от прошлого означает, что 

будущее предстает как бесконечная или 

многократная итерация настоящего (с повышением 

качества потребления). Такой тип 

ценностных регулятивов делает ничтожной 

значимость культуры, а вместе с ней и представления 

о более сложных запросах и понимании 

жизни, чем нормы потребительского 

образа жизни. Нынешняя деэтатизация ценностных 

запросов и ориентаций (ослабление 

идеологии государственного патернализма в 

среде самых продвинутых групп населения) 

в сочетании с сознанием подавленных возможностей 

политического участия легко соединяет 

потребительский гедонизм с готовностью 

уживаться с авторитарным режимом. 

Другими словами, идет общая ювенилизация 

жизни (в том числе инфантилизация коллективной, 

публичной жизни). 

Явление «общества потребления» российского 

образца указывает на то, что возник 

диссонанс, люфт, разрывы между новыми 

сферами социальной жизни (рыночной 

экономикой, массовой культурой, моделями 

потребления) и центральными институтами 

тоталитарной системы, которые остались 

практически не затронутыми крахом коммунизма: 

полицией, судом, массовым образованием, 

в целом организацией власти, неподконтрольной 

обществу. 

Подобный ценностный сдвиг, произошедший 

во второй половине 1990-х годов (а 


не просто плохое преподавание истории в 

школе, на которое нередко ссылаются преподаватели 

вузов), разорвал историческую 

преемственность поколений в постсоветское 

время. Это не случайное обстоятельство или 

частный процесс, а проявление специфической, 

прерывистой структуры российской 

истории. Юрий Левада назвал эту особенность 

«короткими рядами традиции» 28 , 

когда смена политического режима влечет за 

собой изменение всей институциональной 

организации культуры, а значит, и всего 

воспроизводимого ею (организацией культуры) 

микрокосмоса смысловых значений, 

ценностей, представлений и т. п. При такой 

структуре социокультурного процесса мы 

имеем дело не с аккумуляцией культурных 

продуктов, идей, знания, рационализа цией 

социального опыта и его исторической 

и моральной проработки, а практически 

полным и одномоментным замещением, 

стерилизацией памяти предшествующего 

поколения, забвением истории. Это не развивающееся 

или усложняющееся общество, а 

общество повторяющееся, воспроизводящее 

механизмы интеллектуальной и моральной 

самокастрации. 

Характер и функции персоналистского 

мифа 

Путинский режим — это консервативная 

реакция на предшествующий период институциональных 

изменений и массовой фрустрации, 

вызванной сломом коммунистической 

и советской системы. Распад СССР, 

сопровождавшийся утратой ориентиров и 

неуверенностью населения в завтрашним 

дне, нанес сильнейшую травму коллективной 

идентичности, вызвал массовое чувство 

ущербности и неполноценности. Поэтому 

апелляция к великому прошлому империи и 

к ее традициям («пропаганда патриотизма 

и национального возрождения») стала важнейшей 

частью легитимизации путинского 



режима. Центральное место среди символов 

Великой Державы занимает победа во 

Второй мировой войне и Сталин как ее главнокомандующий, 

как создатель этой сверхдержавы, 

пусть даже и самыми свирепыми 

и жестокими средствами. Дополнительное 

значение имеет и обращение к другим символическим 

суррогатам традиции: заигрывание 

с Русской православной церковью, в 

меньшей степени с другими религиозными 

конфессиями, допущенными к обслуживанию 

власти. (Не случайно внутри Русской 

православной церкви периодически возникают 

разговоры о желательности церковной 

канонизации Сталина.) Потребность в догматических 

опорах, в ценностных суррогатах 

морали или метафизики, идеологии (будь 

то церковная практика, суеверия самого 

разного рода, блуждающие конспирологические 

мифы, национализм и ксенофобские 

предрассудки или вера в доброго царя и 

государственный патернализм) в ситуации 

длительной массовой аномии и социальной 

дезорганизации чрезвычайно велика. Она 

принимает сегодня самые разные формы: 

именно этой потребностью объясняется как 

общественная поддержка цензуры в интернете 

и репрессивных законов против «кощунства» 

и «экстремизма», так и одобрение 

религиозного образования в школах. В этой 

же плоскости лежит и общее представление 

о том, зачем нужна история и как ее надо 

преподавать молодому поколению. Лишь 28 

проц. россиян заявили, что целью обучения 

истории в школе должно быть «правдивое 

изложение фактов, без прикрас и умолчания» 

о темных сторонах отечественного 

прошлого; 16 проц., напротив, настаивали, 

что назначение истории — воспитание в 

школьниках патриотизма и гордости за свою 

родину и государство; основная же масса — 48 

проц. — предпочитала соединение изложения 

основных событий истории с патриотическим 

воспитанием молодежи. 


Миф нового времени, в отличие от других 

систем легитимации (например, легального 

порядка), обеспечивает «сакрализацию» 

лишь тех социальных форм, которые 

имитируют или замещают традиционные 

институты и установления. Миф как способ 

легитимации, как идеологическая санкция 

невозможен в сферах рационально-инструментального 

действия: в экономике, науке, 

технологии, но он становится функционально 

неизбежным, когда усилия главных 

действующих лиц, исторических актеров, 

направлены на обеспечение авторитета 

власти, артикулируемого в персоналистских 

терминах. Такой «авторитет», опирающийся 

на миф, должен подавить любые «современные» 

претензии на авторитетность и 

стерилизовать возможность выдвижения 

альтернативных авторитетов, будь то через 

выборы, гражданскую активность и пр. А это 

означает признание экстраординарности 

политического деятеля, выведение его из 

зоны допустимой критики, соперничества, 

его несопоставимость с другими политиками, 

соперниками, конкурентами, альтернативными 

партиями и движениями. Средствами 

подобной стерилизации политического поля, 

зоны господства, может являться табуирование 

критического обсуждения власти, ее 

оснований, легитимности, эффективности 

и законности ее действий, то есть ее полная 

защита от критики, что, в свою очередь, 

ведет к уничтожению самой идеи, а стало 

быть, и выхолащиванию формальных механизмов 

смены власти. 

Другим способом стерилизации политического 

поля является наделение власти 

такой легитимностью (легитимация абсолютного 

господства), которая не предполагает 

наличия у нее целевого и прагматического 

назначения, а также правовых 

границ. Такая власть не подлежит контролю 

со стороны каких-либо других инстанций, 

социальных групп или сил. В условиях мас-

совизирующегося общества (а значит, чисто 

бюрократического управления, непрерывного 

производства управленческих целей, 

решений по их достижению и контролю за 

выполнением этих решений) легитимация 

власти через традиционные санкции и ритуалы 

или через процедуры признания личностной 

харизмы невозможны. Подобный 

тип авторитета в современных условиях 

выглядит откровенно архаическим, примитивным, 

экстраординарным и не может 

воспроизводиться в длительной перспективе. 

Современный «миф» или мифопо- 

добная форма легитимации работают как 

суггестивный механизм редукции к прошлому, 

к архаическим значениям и пластам 

культуры. Самое важное здесь — именно 

переработка предшествующих комплексов 

представлений, изменение акцентов в 

отношениях между персонифицированным 

носителем высшей власти и адресация к 

прошлым структурам отношений, которые 

власть хотела бы утвердить, а не то или иное 

смысловое наполнение фигуры Сталина 

и конкретизации его политики. Поэтому 

его появление следует рассматривать и как 

симптом наступившего разрыва в практике 

легитимации власти, и как средство преодоления 

этого разрыва времен, средство 

рутинизации политической системы господства. 

Это механизм «рубцевания» мест связи 

отдельных отрезков времени, легитимизации 

господства и, одновременно, вытеснения 

прошлого. Но для того, чтобы этот 

комплекс представлений мог быть значим за 

пределами отдельных политических кризисов, 

он должен быть основательно «очищен» 

от конкретных деталей и исторических 


частностей. Только благодаря постоянным 

изменениям в интерпретациях конструкции 

«Сталин» (при сохранении доминанты 

«суверенной», то есть неконтролируемой и 

не отвечающей ни перед кем власти) функциональная 

значимость сталинского мифа 

сохраняется в разных периодах времени. 

Таким образом, авторитет Сталина представляет 

собой довольно сложную смысловую 

композицию: она фиксирует ключевые 

ценностные моменты навязываемой обществу 

структуры массовой идентичности 

мобилизационного, закрытого и репрессив- 

“На основании имеющихся у них знаний о массовых 

репрессиях, невинных жертвах и т. д. люди не готовы 

счесть преступной саму советскую систему”. 

ного социума, нацеленного на подавление 

процессов структурно-функциональной дифференциации 

и утверждение автономности 

отдельных институтов. Эти представления 

уже не привязаны собственно к персоне 

Сталина; они транслируются и воспроизводятся 

через весь контекст интерпретаций 

актуальных событий героического прошлого, 

легенды советского государства, ее важнейших 

моментов (войны, формирования 

сверхдержавы), с которой обязательно ассоциировалось 

и связывалось имя Сталина. 

Уже после 1953 года, а особенно после 

«разоблачения культа личности», инициированного 

Хрущёвым в 1956 году, партийным 

идеологам удалось привязать проблематику 

тоталитарного режима (террор, институты 

репрессий, двойной характер социальной 

организации общества-государства, природу 

коммунистической идеологии и проч.) 

собственно к «личности» Сталина. Это было 

достигнуто путем устранения из описанной 

выше конфигурации значения собственно 

«личностного компонента» (исторически 

конкретного Иосифа Джугашвили-Сталина), 



благодаря чему проблематика значения, 

содержания, характера власти была выведена 

за пределы общественного обсуждения 

и сама система власти сохранилась в почти 

неизменном виде. 

Проблема преодоления сталинского мифа 

заключается не в том, что люди не знают о 

преступлениях Сталина, а в том, что они не 

готовы на основании имеющихся у них знаний 

(вполне достаточных, как показывают 

результаты опросов) о массовых репрессиях, 

невинных жертвах и т. д. счесть преступной 

саму советскую систему. Неприятие, даже 

внутреннее сопротивление самой идее сочувствия, 

идентификации с жертвами государственного 

террора, родственное массовому 

нежеланию участвовать в политике, тем более 

отвечать за действия властей или противостоять 

им, является источником коллективного 

имморализма. В российском обществе 

сегодня нет общепризнанных моральных и 

интеллектуальных авторитетов, способных 

поставить советскому государству такой диагноз. 

Население само по себе не в состоянии 

рационализировать и осмыслить как прошлое 

страны, так и природу нынешнего режима, 

ПРИМЕЧАНИЯ 1 Последний пример такого рода — 

выступление Путина на заседании Совета безопасности 

в октябре 2012 года, заявившего: «Нужно 

совершить такой же мощный комплексный прорыв 

в модернизации оборонных отраслей, как это 

было в 30-е годы прошлого века» (цит. по: www. 

gazeta.ru/politics/2012/08/31_a_4747493.shtml). 

См. также: http://globalconflict.ru/analytics/5276putin-xochet-modernizaciyu-kak-u-stalina 

2 Дэвид Гросс подчеркивает, что мифы — это 

объективации воззрений и верований группы; 

они не могут быть ни истинными, ни ложными 

(поэтому их нельзя опровергнуть), а также — быть 

представленными в детализированном виде (разделенными 

на части), их назначение быть значимыми, 

быть образами действия (action-images). 

См.: Gross D. Myth and Symbol in Georges Sorel // 


который постепенно становится все более 

коррумпированным и репрессивным. Поэтому 

знание о сталинских репрессиях вызывает 

фрустрацию, следствием которой оказывается 

общественная пассивность, прострация и 

желание об этом «забыть». Собственно, именно 

такой результат и был целью путинской 

технологии господства: отсутствие моральной 

ясности и массовая апатия, ставшие основой 

авторитарного режима. 

Растущее признание Сталина в качестве 

великого национального деятеля не означает 

восстановления его «культа», преклонения 

перед «харизматическим» вождем, характерного 

для тоталитарных режимов. Миф о 

Сталине существует за счет непреодолимого 

комплекса национальной (коллективной) 

неполноценности, инфантильной неспособности 

к ответственности и потребности в 

«подростковой» причастности к демонстрации 

силы. Но основания для этой причастности 

могут быть найдены только в прошлом, 

которое необратимо. Забывая о цене сталинского 

времени, россияне пытаются удержать 

безвозвратно уходящие символы национальной 

славы. 

Political Symbolism in Modern Europe / S. Drescher, 

D. Sabean, A. Sharlin (eds). N. Y., 1982. P. 104—105. 

3 См., например, анализ запросов на «твердую 

руку» в момент прихода к власти Владимира 

Путина: Гудков Л., Дубин Б. Российские выборы: 

время «серых» // Мониторинг общественного 

мнения: экономические и социальные перемены. 

2000. № 2. С. 17—30. 

4 Открытый вопрос (опрашиваемые сами, 

«без подсказок», называли тех или иных персонажей). 

В аналогичном исследовании 2000 года, 

касающемся главных фигур мировой политики 

в ХХ веке, Сталин стоял уже на втором месте 

после Владимира Ленина (которого назвали 65 

проц. опрошенных); Сталина и Гитлера назвали 

равное число респондентов (по 51 проц.), далее 

шел Михаил Горбачёв (42 проц.), Никита Хрущёв,

Мао Цзэдун, Уинстон Черчилль, Джон Кеннеди, 

Маргарет Тэтчер и другие. Описание структуры 

символов массового сознания и анализ их изменений 

как отражения трансформаций, происходящих 

в посттоталитарном обществе, является 

одной из задач многолетнего исследовательского 

проекта «Советский человек», инициированного 

Юрием Левадой в 1989 году. В рамках этого 

проекта социологи периодически, с интервалом 

в 4—5 лет (в 1989, 1994, 1997, 2003, 2008 и 2012 

годах) задавали вопрос о великих людях в отечественной 

и мировой истории, репрезентирующих 

наивысшие достижения и ценности российской 

культуры и тем самым выступающих как основания 

для сплочения общества. Все приводимые здесь и 

далее данные получены в ходе общенациональных 

репрезентативных опросов, проводимых исследовательским 

коллективом ВЦИОМ, образовавшим в 

2003 году «Аналитический центр Юрия Левады». 

5 В первых замерах Сталин, в сравнении с 

другими «деятелями времен революции и гражданской 

войны», вызывал самую сильную антипатию; 

в 1990 году о нем в таком ключе отозвались 49 

проц. опрошенных; для сравнения: Нестор Махно 

и Александр Керенский — по 19 проц., Александр 

Колчак — 22 проц., Лев Троцкий и Николай II — по 

10 проц., Ленин — 5 проц., Феликс Дзержинский — 

4 проц. и т. п.; среди тех революционеров, кто, 

напротив, вызывал «симпатию», первые позиции 

занимали: Ленин — 67 проц., Дзержинский — 45 

проц., Николай Бухарин — 21 проц., Троцкий — 15 

проц., Махно — 8 проц. и лишь затем Сталин — 

около 8 процентов. В последующих замерах установки 

по отношению к Сталину изменились: в 

последнем по времени опросе такого рода (2007 

год) симпатию к нему испытывали 15 проц. опрошенных, 

антипатия, напротив, уменьшилась до 29 

процентов. 

6 Оценивались такие периоды, как правление 

Николая II, революция и гражданская война, 

правление Ленина, Сталина, Хрущёва, Брежнева, 

Горбачёва, Ельцина и, в последних замерах, время 

Путина. 

7 Путин первым из ведущих политиков России 

поднял тост за Сталина как «организатора нашей 

победы в Великой Отечественной войне» (8 мая 

1999 года на приеме в Кремле по случаю выпуска 

кремлевских курсантов). Масштабная программа 

реидеологизации общества, развернувшаяся сразу 

после прихода Путина к власти, достигла своей 


кульминации во время подготовки к празднованию 

60-летия Победы над Германией. В школах раз за 

разом предпринимаются попытки ввести единый 

учебник истории ХХ века, — идет вялая борьба с 

«искажениями истории». Тогдашний формальный 

руководитель правящей «Единой России» и спикер 

Госдумы Борис Грызлов возложил в день рождения 

Сталина (21 декабря 2004 года) цветы к его бюсту у 

стены Кремля и заявил, что «перегибы» в деятельности 

Сталина не должны закрывать для нас «незаурядность» 

личности этого человека, который 

как «лидер страны многое сделал для Победы в 

Великой Отечественной войне». То, что постеснялся 

сказать Грызлов, а именно: что России нужен 

авторитарный диктатор, договорили его критики 

и оппоненты. Секретарь ЦК ВКП (б) Александр 

Куваев, назвав Сталина «самым выдающимся государственником», 

«политиком, которого сегодня 

не хватает России», заявил, что нынешняя Россия 

находится «в плачевном состоянии», а потому ей 

«нужен новый Сталин». Этот тезис с тех пор регулярно 

повторяется коммунистами (см., например: 

Кашин О., Шепелин И. Красные прошли на зеленый 

свет // Коммерсантъ. 2012. 8 нояб.). 

8 Такая особенность артикуляции «ценного» 

или «значимого» присуща не только рассматриваемому 

«сталинскому комплексу», но и любому 

выражению «ценностей», включая, видимо, и 

ценности частной жизни. Слабость российского 

«общества» как системы коммуникативных, прежде 

всего обменных и правовых, отношений 

стерилизует авторитетность групп и институтов, 

претендующих на функциональную автономность, 

а значит — и независимость от структур господства. 

В результате влияние элит любого рода — культурных, 

научных, религиозных, образовательных, 

экономических и т. п. — оказывается неизбежно 

ограниченным. Это отражается, соответственно, 

на признании значимости тех ценностей, 

которыми эти элиты конституируются, которые 

они делают «смыслом своего существования» 

(совершенствование человека, познание, истина, 

добро, справедливость, социальность и проч.). 

Зависимость от власти предполагает обязательную 

государственную санкцию на выражение любых 

ценностей, то есть принуждение к определенному 

способу артикуляции ценностей. Не следует путать 

этот способ артикуляции ценности с тривиальным 

мнением о том, что у любого народа в истории 

свои злодейства, ставшие фактом истории и тем 



самым вошедшие в историческую «память» страны. 

Речь не об этом, и уж точно не у всех народов 

преступления становятся элементом национальной 

идентичности. Понятие «современность» (или 

модерность как типологическая характеристика 

западной культуры) содержит другие принципы 

коллективности, впервые отрефлексированные 

еще Кантом. Протестантская этика, демократия, 

естественное право или постулаты «Федералиста» 

не только не предполагают применение насилия 

для своей реализации, а непосредственно исходят 

из необходимости его ограничения. 

9 Поэтому не случайно, что набор «самых 

великих людей всех времен и народов» в общественном 

мнении России состоит главным образом 

из великих злодеев — царей, вождей, военачальников, 

разбавленных символами государственной 

культуры (Александр Пушкин, Михаил 

Ломоносов, Юрий Гагарин, Дмитрий Менделеев, 

Лев Толстой и т. д.). Тридцать подобных звезд 

истории первой величины включают Ленина, 

Сталина, Петра I, Гитлера, Александра Суворова, 

Георгия Жукова, Наполеона, Екатерину II, 

Михаила Кутузова, Ивана Грозного, Александра 

Македонского и других. Наличие в этом списке 

Гитлера (в среднем по всем замерам — 15-е место), 

в первый момент шокирующее, в этой логике 

уже не кажется странным. См.: Гудков Л. Время и 

история в сознании россиян (часть II) // Вестник 

общественного мнения. 2010. № 2 (104). С. 39. 

10 Более того, подобная позиция сама претендует 

на то, чтобы считаться «моральной». Пример 

из статьи в «Новой газете» (вкладка «Правда 

ГУЛАГа»). Автор пишет о своем деде, дважды прошедшем 

через лагерь. Заканчивая свой материал, 

он вздыхает: «Какое право у меня — судить их? 

Френкеля, деда… Что я понимаю в Аду, где были 

свои театры и изостудии, мастерские для починки 

обуви, наилучшие портные, краснодеревщики 

и слесаря Мне плохо». См.: Цирульников А. 

Получив орден, он отправился по этапу // Новая 

газета. 2012. 30 нояб. № 136. С. 13. 

11 Аналогичное распределение мнений зафиксировано 

и в опросе октября 2012 года: за установление 

в центре Москвы монумента Сталина высказались 

23 проц. опрошенных россиян, против — 56 

проц. (остальные затруднились с ответом или не 

имеют на этот счет собственного мнения); за переименование 

Волгограда — соответственно 18 и 60 

процентов. 


12 Годом раньше, в январе и декабре 1989 года, 

ответы были следующими: «слишком много пишут» 

и говорят об этом — 28 проц., «достаточно» — 47 

проц., «слишком мало» — 16 проц., остальные 

затруднились с ответом. В декабре того же года 

цифры начали меняться: «слишком много» — 45 

проц., «слишком мало» — 36 процентов. В январе 

1993 года мнения были такими: «слишком много» — 

47 проц., «слишком мало» — 15 проц., затруднились 

ответить — 38 процентов. Раздражение было отчасти 

связано с тем, что в 1989—1990 годы значительная 

(если не большая) часть людей была настроена 

на полный разрыв с советским прошлым и готовностью 

принять западную модель демократической 

и рыночной организации общества и экономики; 

поверхностная критика Сталина явно не удовлетворяла 

людей. Они были не согласны считать 

Сталина единственным виновником всех бед, которые 

пришлось пережить народам бывшего СССР 

(а так думало лишь 8 проц. опрошенных), а предпочитали 

возложить ответственность за это на всю 

коммунистическую систему, возглавляемую и символизируемую 

Сталиным (так считало 38 проц.). 

Но примерно столько же респондентов не были 

склонны винить в них Сталина, считая, что «в истории 

бывают разные периоды и жизнь в Советском 

Союзе при Сталине была не самым худшим из 

времен» (21 проц.), или даже, напротив, защищали 

Сталина от критики и заявляли, что «только благодаря 

Сталину советскому народу удалось построить 

сильное, развитое государство и отстоять свою 

независимость в Великой Отечественной войне (21 

проц.) (май 1993 года, N=1600). 

13 Десталинизируй это. 2011. 31 марта (http:// 

www.politonline.ru/groups/4222.html) (см. цитаты 

Бориса Якеменко, Андрея Исаева, Константина 

Затулина, Алексея Пушкова и другие). 

14 Калужский эксперт: «Десталинизация» — провокация, 

направленная на развал общества. 2011. 8 апр. 

(http://www.regnum.ru/news/polit/1392889.html). 

15 Гудков Л. Комплекс «жертвы»: Особенности 

восприятия россиянами себя как этнонациональной 

общности // Мониторинг общественного 

мнения: экономические и социальные перемены. 

1999. № 3. С. 46—64; см. также доклад Кевина 

Платта «Травма и общественная дисциплина: 

текст, субъект, память и забвение» на XIX Банных 

чтениях (2011 год). См. краткое изложение 

Владимиром Ивановым: НЛО. 2011. № 5 (111). 

С. 424—425.

16 Гудков Л. Миф о Сталине и проблема «стабильности» 

посттоталитарного режима // 

Гудков Л. Абортивная модернизация. М.: РОСПЭН, 

2011. С. 491—503; Он же. Историческая импотенция 

// Новая газета. 2008. № 13. С. 12—13; Он же. 

Безответственность власти // Ведомости. 2009. 

30 сент.; Он же. Мы ему не братья и не сестры. А он 

нам не отец // Новая газета. 2011. 23 мая; Он же. 

Дефицит легитимности путинского режима: Игры 

со Сталиным // Societ totalitarie e transizione alla 

democrazia. Saggi in memoria di Viktor Zaslavsky. 

Bologna, 2011, Il Mulino, P. 431—456. 

17 «…Этот термин в 50-е годы получил условное, 

эвфемистическое, а на деле — фальшивое 

значение: тоталитарный режим — это куда сложнее 

и страшнее, чем славословие Сталину. А нас 

на 10 лет заняли обсуждением вопроса, кто был 

виноват, Сталин или Ленин?» См.: Левада Ю. 

Шестидесятники. М., Фонд «Либеральная миссия», 

2007. С. 39. 

18 Как раз за ним последовало поколение, 

период социализации которого пришелся на 

брежневский застой с его тихой реабилитацией 

Сталина, окончательный отказ от коммунистической 

идеологии и утверждение русского или 

имперского национализма как идеологического 

суррогата прежней тоталитарной миссионерской 

идеологии — поколение нынешнего руководства 

страны (Путин, Сергей Иванов, Сечин, ушедший 

в отставку Сердюков и т. п.). Для несогласных или 

нонконформистов оставался очень узкий спектр 

возможностей: вытеснение из публичного пространства, 

внутренняя или внешняя эмиграция, 

отказ от карьеры, домашняя жизнь, «игра в бисер», 

религиозное неофитство. Большинство же образованных 

сочетало «службу» и крамольные разговоры 

на кухне, а если был доступ к неформальным 

каналам, то и «чтение самиздата». 

19 Соотношение допускающих повторение 

массовых репрессий и не верящих в такой сценарий 

политического развития в стране составляет 

сегодня 1:2 (24:51 при 25 проц. «затруднившихся с 

ответом»). Большинство россиян в действительности 

не хотят знать ничего как о сталинской, так и о 

последующей советской эпохе, хотя декларативно 

говорят об обратном. Доля собственного чтения 

(книги, журналы, художественные сочинения, 

воспоминания, относящиеся к сталинскому времени) 

в структуре массового чтения сократилась за 

двадцать лет с 58 до 26 проц. (притом что читать 


вообще стали гораздо реже, число «нечитателей» 

за этот период выросло втрое — с 20 до почти 60 

проц.). 

20 Гудков Л. Время и история в сознании россиян. 

Ч. 2. Следуя этой же линии, внутри Русской православной 

церкви не затихают разговоры о желательности 

церковной канонизации Сталина. 

21 Опросы молодежи, касающиеся качества 

преподавания в школе, в том числе преподавания 

истории, свидетельствуют о том, что на уроках 

истории в наших школах о сталинском времени 

и тем более о массовых репрессиях школьники 

узнают немного. От 75 до 80 проц. опрошенных 

данной категории заявили, что они не получили 

об этом никаких знаний или получили «слишком 

мало» (июль 2005 года, N = 2000). Более поздние 

опросы уже всего населения подтверждают эти 

данные: в опросе 2011 года 72 проц. заявили, 

что о сталинских репрессиях они имеют «самое 

общее представление» и знают, по их словам, 

«мало», 12 проц. вообще ничего не знают. Однако 

это не мешает основной массе (80 проц.) быть 

довольной качеством обучением истории в 

школе, теми знаниями, которые они или их дети 

получили в школе (2008 год). Другими словами, 

существует равновесие между потребностями в 

знаниях об истории страны и предложением, обеспечивающим 

разгрузку от «ненужных вопросов и 

напряжений». 

22 ТВ стало основным источником сведений о 

том времени, доля кинематографа, которая была 

очень значительной в позднесоветское время, 

резко сократилась. На ТВ сегодня приходится 

около трети получаемых сведений и представлений 

о тоталитаризме. Каково качество этих сведений, 

вопрос для дискуссий. 

23 Пользуясь случаем, хочу выразить свою благодарность 

Денису Викторовичу Драгунскому, указавшему 

мне на то, что только одно издательство 

«Эксмо» за последние 3—4 года выпустило несколько 

книжных серий («Сталинист», «Сталинский 

ренессанс», «Загадка 1937 года», «Сталин: Великая 

эпоха», «Перелом истории» и др.), включавших 

десятки апологетических книг о Сталине, мемуаров 

его телохранителей, «исследований», в которых 

отрицается сам факт массовых репрессий 

или искажаются их характер и масштабы. Авторы 

таких книг, если исходить из намерений их авторов, 

представленных в аннотациях к этим изданиям, 

ставят своей задачей «разоблачить ложь» хру- 



щёвского доклада и более поздние антисоветские 

«мифы» демократов или «клевету» западных историков, 

«черную легенду» о том, что «в страшном 

37-м году жертвами преступного режима пали “миллионы 

невинных”» или что в ходе политических 

репрессий были истреблены сотни тысяч ученых, 

писателей, режиссеров, уничтожена массовая 

интеллигенция, обезглавлена армия, заключен тайный 

пакт с Гитлером и проч., и проч. Назову лишь 

некоторые книги из этих серий, выпущенных за 

2009-й и 2010-й годы: «Имя России: Сталин», «За 

Сталина! Стратег Великой Победы», «Последние 

годы Сталина: Эпоха Возрождения», «1937: 

Антитеррор Сталина», «Сталин — победитель: 

Священная война Вождя», «Сталин перед судом 

пигмеев», «Зачем нужен Сталин», «Народная империя 

Сталина», «Встать! Сталин идет: Тайная магия 

Вождя», «Живой Сталин», «СССР — цивилизация 

будущего: Инновации Сталина», «Запрещенный 

Сталин», «Сталин и Церковь глазами современников: 

патриархов, святых, священников» и 

т. п. Но таких издательств много. См.: Открытое 

письмо в дирекцию издательства «Эксмо». 2011. 

15 апр. (http://www.chaskor.ru/article/otkrytoe_ 

pismo_23050) и ответ издательства от 20 апреля 

2011 г.: «Эксмо» и «нехорошие» книги (http:// 

www.chaskor.ru/article/eksmo_i_nehoroshie_ 

knigi_23106). 

24 Вслед за новыми, «правильными» учебниками 

истории государственное ТВ — основной инструмент 

путинской пропаганды — стало показывать 

бесконечные сериалы о тайнах кремлевской жизни, 

интригах и заговорах в ближайшем окружении 

диктатора, его душевных терзаниях и «религиозных 

исканиях» (например, «Сталин. Live», шедший в 

2007, 2008, 2009 и 2010 годах), пропагандистские 

ток-шоу, вроде «Имя России», в котором Сталин 

показан как главный символ величия России, 

синоним национальной славы. Эти передачи продолжили 

тематику и даже жанровые особенности 

появившейся еще в 1990-е годы обширной тривиальной 

литературы о нем, его привычках и вкусах, 

его окружении и любовницах, где Сталин подан 

то как национальный гений и вождь, спасающий 

Россию от фашизма или иностранного влияния, 

в том числе еврейского заговора, то, напротив, в 

качестве тайного маньяка, конспиратора, одержимого 

идеей тотального могущества и личной власти, 

инициатора тайных интриг и проч. Сами по себе 

подобная литература и телепередачи могли и могут 


быть апологетическими, разоблачительными или 

развлекательными, даже стебными, продолжающими 

жанровую линию анекдотов 1970—1980-х 

годов, как это представлено, например, в передаче 

«6 кадров», но во всех случаях они не затрагивают 

структуру и суть стереотипа: изображения Сталина 

всегда носят крайне жесткий характер — маршальский 

мундир с большими звездами на золотых 

погонах, грузинский акцент и трубка выполняют 

все функции, которые требует эта роль. Эта маска 

сама по себе несет все латентные, подразумеваемые 

смыслы, которые делают визуальной и ощутимой 

«харизму» вождя, отделенного невидимым барьером 

мифа от обычных людей и даже своего окружения. 

(Если бы это было нужно для каких-то целей, 

то режиссеры заставляли бы идти Сталина в сортир 

или в ванну исключительно в мундире и при звезде 

Героя.) В конце концов важно, что даже при самой 

плоской сюжетной ситуации этот персонаж входит 

в кадр в ореоле страшного знания о нем и его эпохе. 

Конечно, масштабы распространения подобной 

продукции ограничены периферийной в социальном 

и культурном плане средой, в которой доживают 

остатки прежних мифов. Но именно эта среда 

и является складом, где хранятся элементы подобных 

мифов. Такого рода книги и передачи могут 

быть внешне даже как бы антисталинскими или с 

большими включениями фактического материала 

о репрессиях, однако в конечном счете интерпретация 

Сталина в них будет близка к позиции, сформированной 

ЦК КПСС вскоре после доклада Хрущёва 

на ХХ съезде и остающейся неизменной до сих пор: 

Сталин виновен в незаконных репрессиях («перегибах»), 

но лишь подобными средствами можно было 

создать такую великую сверхдержаву, как СССР. 

25 Mitscherlich A., Mitscherlich M. Die Unfähigkeit 

zu trauern. München, 1967. Книга «Неспособность 

к скорби» выдержала более двадцати изданий и 

переводов на все основные европейские языки. 

26 Это хорошо понимали религиозные мыслители, 

использовавшие библейские сюжеты как 

способ этической рационализации существования. 

Например, такой ход рассуждения: Господь не 

потому уничтожил Содом и Гоморру, что их жители 

грешили, а за то, что они хотели сделать грех законом 

(все грешны), но надо сознавать, что грех — 

это грех, отклонение, а не норма, не закон. 

27 «Общество потребления» — это не «средний 

класс» в западном смысле слова, с которым 

у нас обычно путают это явление. Гратификации

российского потребителя гораздо слабее связаны 

с условиями признания индивидуальных достижений, 

с индивидуалистической этикой, чем в 

западных обществах (следует учитывать само 

различие институциональных систем, задающих 

признание и смысл труда). Российская рыночная 

экономика остается сильнейшим образом зависимой 

от власти, в ней огромное значение приобретает 

распределение административной ренты и 

коррупционных ресурсов, деформирующих общественный 

смысл «достижения». Потребление в 

сегодняшней России теснейшим образом связано с 

демонстрацией статуса, социального престижа как 

выражением социальной ценности индивида, то 

есть с «подсознанием» дефицитарного социалистического 

общества. «Общество» как апеллятивная 

инстанция здесь — в отличие от среднего класса в 

странах завершенной модернизации — сохраняет 

свой адаптивный и зависимый (по отношению к 

политической системе) характер. Поэтому верх- 


ний уровень коллективных ценностей, комплексов 

представлений, символов не связан с ценностями 

частной жизни и существования, не зависит от 

них и остается государственно-патерналистским и 

предельно консервативным. 

28 «Каждый период обычно находит свое 

“оправдание” в отрицании предшествующего правления 

и расправах с его элитарными структурами. 

Функции отсутствующей традиции (как элемента 

легализации и поддержки существующего порядка) 

восполняются квазиисторической мифологией». 

См.: Введение: Элитарные структуры в 

постсоветской ситуации // Гудков Л., Дубин Б., 

Левада Ю. Проблема «элиты» в сегодняшней 

России. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007. 

С. 5. Ранее кто-то из русских философов уподобил 

этот феномен русской истории «луковице»: исторический 

слой снимался при очередном катаклизме 

и уходил один за другим, не меняя строения 

всего целого. 


РЕЦЕНЗИИ 

Fiona Hill, Clifford G. Gaddy. Mr. Putin: Operative in the Kremlin. Brookings Institution Press, 2012. 

(A Brookings Focus Book). 390 p. 

Какой видится Путину послепутинская 

Россия? Задумывается ли он когданибудь 

всерьез о преемнике? Может ли 

он себе представить, что будущий президент 

России будет избран гражданами на свободных 

честных выборах? Чего он больше боится 

— «дворцового переворота» или массовых 

протестов? На что он скорее надеется — на 

«бессмертие» или на «клонирование»? 

Конечно, мы не можем узнать, что происходит 

у Путина в голове, но вполне можем 

об этом порассуждать. «Каждая уважающая 

себя служба внешней разведки должна 

иметь своего путинолога, — написал недавно 

Ричард Лури, автор биографии академика 

Сахарова, — потому что президент Владимир 

Путин правит всей Россией один. Его слово — 

закон». Не удивительно тем самым, что большинство 

тех, кто ставит себе целью объяснить 

процессы, происходящие в современной 

России, в результате пишут путинскую 

биографию — историю загадочного человека, 

бывшего полковника КГБ, который тринадцать 

лет назад пришел в Кремль из ниоткуда 

и теперь не может оттуда уйти. Чтобы понять 

сегодняшнюю Россию, необходимо понять 

Путина. Поэтому его биографии не просто 

сообщают нам о том, что было, но и пытаются 

угадать, что будет дальше. 

Фионе Хилл и Клиффорду Гэдди в их 

новой книге «Владимир Путин: На оперативной 

работе в Кремле» лучше других 

удалось ответить на вопрос о том, что будет. 

Это глубокое и вдумчивое исследование — 

идеальный образец аналитической биографии, 

настоящий подарок специалистам по 

России от Института Брукингса. Авторы (в 

2003 году они написали высоко оцененную 

всеми книгу “The Siberian Curse: How Communist 


Planners Left Russia Out in the Cold” * (в России 

вышла в 2007-м под названием «Сибирское 

бремя: Просчеты советского планирования 

и будущее России») рассматривают конкретные 

примеры действий — или бездействия — 

Путина в широком контексте того пути, 

который проделало российское общество 

за последние двадцать лет. Их книга не о 

том, как Путин спас Россию или, наоборот, 

погубил ее. Не претендуют Хилл и Гэдди и 

на то, чтобы сообщить нам о каких-то доселе 

неизвестных «новых фактах». Их труд — это 

честный и скрупулезный анализ того, что 

уже и так известно; авторы книги используют 

прием «исторического воображения», в основе 

которого неукоснительная приверженность 

факту, понимание российской культуры 

и здравый смысл. 

В своем исследовании Хилл и Гэдди исходили 

из того, что, принимая то или иное 

решение, Путин руководствуется не идеологическими 

принципами, а собственным 

опытом. Задача книги — реконструировать 

этот опыт. «Путин сам формировал свой 

политический путь; в значительной степени 

он отражает базовые составляющие его личности», 

— пишут авторы. Иными словами, 

для авторов книги рассказать о Путине означает 

выявить и описать его главные идентичности: 

государственника, пленника истории, 

мастера выживания, «лидера-одиночки», 

сторонника свободного рынка, сотрудника 

спецслужб. 

Представляется, что фигура Путина и 

его популярность среди сограждан объясняются 

коллективным опытом российско- 

* См. рецензию на эту книгу: Pro et Contra. Т. 9. 

№ 1. 2005. С. 104 —109. — Прим. ред.

го общества 1990-х годов. В основе этого 

опыта лежит распад Советского Союза 

и порожденный им кризис. Поколение 

Путина не испытывает ностальгии по советскому 

прошлому, но считает СССР своей 

родиной. Когда страна развалилась, у россиян 

возникло ощущение ненадежности, 

хрупкости всего жизненного устройства и 

неуверенности в завтрашнем дне. Эта неуверенность 

во многом объясняет мощное 

стремление к власти и обогащению, характерное 

для российского общества путинского 

периода, но кроме того, она позволяет 

понять странную амбивалентность режима 

Путина в том, что касается отношения к 

авторитаризму и демократии. За короткое 

время Россия испытала на себе все минусы 

обеих систем. Поэтому не удивительно, что 

хотя путинский режим с готовностью прибегает 

к авторитарных практикам, он тем 

не менее не делает окончательного выбора 

в пользу авторитаризма. Российский президент 

и его приближенные на самом деле 

знают, что спецслужбы не обеспечивают 

выживания. Они ведь сами там работали и 

не смогли уберечь ни коммунистический 

режим, ни Советский Союз. 

Путин-государственник 

Державнические взгляды Путина — не следствие 

его опыта службы в КГБ и не ностальгия 

по советскому прошлому. Они имеют 

более глубокую и важную основу и соответствуют 

желанию всего российского общества 

забыть о позорной слабости государства первого 

постсоветского десятилетия. То потрясение, 

которое испытало общество перед 

лицом полного провала государственной 

власти, объясняет не только то, почему Борис 

Ельцин назначил Путина своим преемником, 

но и то, почему большинство россиян сразу 

признали бывшего полковника КГБ своим 

лидером. И именно тот факт, что сегодня 

1990-е постепенно стираются из памяти, явля- 

Рецензии 

ется причиной снижения путинской популярности. 

В основе путинского договора с российским 

народом лежал суверенитет России, 

а не просто рост благополучия. В 2000 году 

граждане хотели жить в государстве, которое 

можно было бы уважать, потому что государство 

1990-х уважать было невозможно. 

Путин — пленник истории 

В отличие от многих критиков Путина, 

утверждающих, что Путин — человек, 

случайно оказавшийся у власти, который 

живет только сегодняшним днем и в первую 

очередь стремится к личному обогащению, 

Хилл и Гэдди в своей книге доказывают, 

что Путина можно назвать лидером, находящимся 

в плену истории: он знает о своей 

исторической роли и постоянно ищет ответы 

в российском прошлом, однако ему так и 

не удалось предложить адекватное для XXI 

века видение российского будущего. Его 

восприятие российской истории вызывает 

в памяти обращение «господин-товарищ», 

вошедшее в употребление в исторической 

сумятице 1920-х годов, когда люди перестали 

понимать, в каком времени они живут. 

Для Путина, как и для семьи Комаровых 

из повести Набокова «Пнин», «идеальная 

Россия состоит из Красной Армии, помазанника 

Божия, колхозов, антропософии, 

Православной Церкви и гидроэлектростанций». 

Путину не видится ничего странного 

в том, чтобы российские граждане праздновали 

и годовщину победы в Сталинградской 

битве, и юбилей династии Романовых. Для 

него российская история прежде всего — способ 

сохранить Россию. Но этот инструментальный 

подход не следует путать с сурковским 

утонченным цинизмом, замаскированным 

под постмодернистскую философию. 

Отношения путинского поколения с идеологией 

гораздо более двойственны: конечно, 

оно цинично и не испытывает потребности 

в каких бы то ни было идеологических прин- 


Иван Крастев 

ципах, но эти люди ценят идеологию как 

часть борьбы за власть. Путину нужна идеология, 

чтобы на ее основе сформулировать 

основу идентичности — народа и режима. 

И он винит сурковщину в массовых протестах 

зимы 2011/12 года. Путин считает, что россиянам 

нужна идеология, чтобы защититься 

от ужасов глобализации. И союз Кремля с 

РПЦ в этом контексте — не просто тактический 

ход, а своего рода политический 

императив. При этом то, как Путин относится 

к религии, не сильно отличается от 

того, как к ней относился Сталин, который 

тоже использовал ее для победы в Великой 

Отечественной войне как главный символ 

российского национализма. 

Путин — мастер выживания 

Мастер выживания — наверное, самая интересная 

из путинских ипостасей, описанных 

в книге Хилл и Гэдди. По справедливому 

замечанию авторов, есть большая разница 

между тем, кто выжил в катастрофе 

(survivor), и тем, кто подготовлен к выживанию 

в экстремальных условиях (survivalist). 

Один — пассивен, другой — активен; Путин — 

не выживший, он именно специалист по 

выживанию. Когда Россия кардинально 

менялась, он был за границей: крушение 

Советской империи он осознал еще в 

1989-м, находясь в Восточной Германии, 

и оно стало для него очень личным и драматическим 

переживанием. Для Путина 

выживание равнозначно победе: когда протестующие 

пытались прорваться в здание 

«дома дружбы» СССР — ГДР в Дрездене, где 

служил под прикрытием подполковник КГБ 

Путин, он вышел к ним и сумел удержать 

их, притворившись переводчиком, то есть 

мелким чиновником, не несущим никакой 

ответственности. Эта уловка позволила ему 

выжить, иными словами, он вышел победителем. 

Именно навыки выживания определяют 

склонность Путина мыслить в кате- 


гориях наихудшего сценария. Готовность к 

нештатным ситуациям лежит в основе путинского 

мировоззрения и составляет суть его 

концепции управления Россией. Именно эта 

черта роднит его с экономическими либералами 

типа Алексея Кудрина. Однако то, что, 

с точки зрения Кудрина, является разумной 

экономической политикой, для Путина 

выполняет задачу разумной стратегии 

национальной безопасности. Путин велел 

создать резервные фонды, чтобы защитить 

российский суверенитет. И последствия кризиса 

2008—2010 годов убедили его в правильности 

принятого решения. Задача выживания 

является для Путина центральной, и это 

объясняет еще один ключевой элемент его 

политики, а именно навязчивую идею, что 

никто не должен заподозрить его в слабости. 

Путин — мастер выживания построил 

всю современную российскую политику на 

принципе “мы не должны допустить, чтобы 

нас считали слабаками”. Ради того, чтобы 

доказать, что он не слабак и что его нужно 

воспринимать всерьез, он оказался готов 

даже вторгнуться на территорию соседнего 

государства. 

Путин — «лидер-одиночка» 

Еще одна политическая идентичность Путина, 

которую выделяют Хилл и Гэдди, — нежелание 

«быть со всеми». Он оставался «посторонним» 

в университете, в КГБ, в Дрездене и даже в 

Кремле, но важно понимать, что это одиночество 

всегда было его сознательным выбором. 

Тому, кто остается в стороне, всегда легче 

понять, что на самом деле происходит внутри; 

но этим определяется и главный недостаток 

«посторонности» — неспособность быть 

«своим». «Одиночка» ни с кем и ни с чем себя 

не идентифицирует, его лояльность — скорее 

стратегия, чем веление души. Проведя более 

десяти лет у власти, Путин, как мне кажется, 

остается «посторонним» даже по отношению 

к собственному политическому режиму.

В управлении страной он по-прежнему опирается 

на людей, с которыми познакомился 

еще до прихода в Кремль. Он упорно остается 

чужим по отношению к собственной политической 

системе, и в этом он чем-то похож на 

российских императоров. 

Путин — сторонник свободного рынка 

Сторонник свободного рынка — еще одна 

важная сторона личности Путина. Это 

не значит, что он хотел бы осуществить 

рыночные реформы: Путин действительно 

не верит в огосударствленную экономику, 

но, несмотря на то, что он ценит динамизм 

рынка, его приверженность рыночной 

экономике довольно своеобразна. Дело 

в том, что Путин сам хотел бы быть той 

«невидимой рукой» (а может быть, не такой 

уж и невидимой), которая всем управляет. 

С точки зрения авторов книги, тяжелый 

опыт Путина, связанный с решением проблемы 

продовольственного кризиса в 

Ленинграде в начале 1990-х, был ключевым 

для формирования его взглядов на экономику. 

В отличие от коммунистов, которые 

до сих пор мечтают о том, чтобы ренационализировать 

экономику, Путин хочет 

ренационализировать только «капитанов» 

экономики, представителей элиты. Его 

война против «ЮКОСа», внедрение в частные 

компании силовиков, которые вроде бы 

мыслили как государственники, но при этом 

активно использовали свое положение для 

личного обогащения, — все это было отчаянной 

попыткой контролировать рынок 

так, как обычно контролируют агентуру. Для 

Путина доверие подразумевает возможность 

контролировать. Он не может доверять тем, 

кто держит активы в обналиченной форме, 

а семью — за пределами России. Путин предлагает 

им защиту в обмен на уязвимость по 

отношению лично к нему. Он воспринимает 

олигархов не как собственников, а как управляющих 

государственными активами. Для 


того чтобы они эффективно управляли этой 

собственностью, они должны чувствовать, 

что она им принадлежит, но для выживания 

режима им надо постоянно напоминать, что 

они просто менеджеры. 

Путин — сотрудник госбезопасности 

Большинство приверженцев теорий заговора 

видят в трех буквах — КГБ — простое объяснение 

того, как Путин сумел достичь вершин 

государственной власти. Но что на самом деле 

значит для Путина эта организация? Фионе 

Хилл и Клиффорду Гэдди отлично удалось 

ответить на этот вопрос. Они объясняют, 

что Путин не привел к власти КГБ, он просто 

привел во власть своих друзей, многие из 

которых, что неудивительно, раньше работали 

в «Конторе». Опыт работы в органах госбезопасности 

важен для понимания путинской 

политики прежде всего потому, что он научил 

его неформальным подходам. Путина специально 

готовили к тому, чтобы видеть за всем 

конкретных людей, а не институты. В КГБ 

его учили, как работать не в самих учреждениях, 

а «вокруг них». Именно благодаря этому 

искусству неформального подхода Путин 

сумел достичь успеха в трудный период 1990-х 

годов, но одновременно упор на неформальные 

связи и практики стал препятствием в 

деле выстраивания институтов. 

Акцент на прошлом Путина и накопленном 

им жизненном опыте дает авторам возможность 

разобраться и в том, почему Путин 

пользуется общественной поддержкой, и в 

причинах его главной неудачи. Путину не 

удалось восстановить российское государство 

и не удалось выстроить стабильный политический 

режим. Его усилия по государственному 

строительству были сосредоточены 

не на упрочении государственной мощи, 

а на сокрытии государственной немощи. 

Конечно, сегодня российское государство 

сильнее и богаче, чем государство 1990-х, 

но эффективности в нем не прибавилось. 


Иван Крастев 

Шесть ключевых путинских ипостасей не 

помогли ему построить государство — он 

сумел лишь создать его видимость. Путингосударственник 

не смог сделать Россию 

более управляемой. Путин — пленник 

истории не смог предложить народу объединяющую 

национальную идею. Путин- 

«посторонний» не смог сделать так, чтобы 

хоть один из начатых им проектов ассоциировался 

бы с ним лично, и самый лучший 

пример тут — «Единая Россия». Путин — 

мастер выживания был настолько зациклен 

на том, как преодолеть наихудший сценарий, 

что упустил возможность для развития и 

реформ. Путин — сторонник свободного 

рынка наводнил Россию госкомпаниями, чьи 

владельцы научились быть лояльными, но 

не научились быть конкурентоспособными 

на мировом уровне. А Путин — сотрудник 

спецслужб продемонстрировал уникальное 

мастерство в деле подрыва институтов, но не 

научился уважать их автономию. 

Седьмая ипостась: Путин-царь 

В книге Хилл и Гэдди, как мне кажется, не 

хватает одной ключевой ипостаси, проявившейся 

в относительно недавнее время: Путинцарь. 

Слезы на глазах Путина сразу после его 

последнего переизбрания — вернейшее свидетельство 

того, что он именно царь. Но царь, 

уже ощутивший закат своего могущества, — 

только цари чувствуют себя вправе обидеться 

на неблагодарных подданных. Седьмая идентичность 

Путина сформировалась уже после 


того, как он оказался в Кремле, но она становится 

все более важной. В последние десять 

лет Путин столкнулся с выбором, который 

неизменно возникает в любом персоналистском 

режиме: укреплять личную власть или 

укреплять режим, чтобы он мог сохранять 

устойчивость и после твоего ухода. В 2008-м, 

когда, вопреки всеобщим ожиданиям, Путин 

решил не идти на третий президентский срок, 

показалось, что он сделал выбор в пользу укрепления 

режима, но четыре года спустя судьба 

России вновь переменилась. 24 сентября 2011 

года, когда Путин объявил о том, что возвращается 

в Кремль, он тем самым изменил существующий 

политический порядок: это, конечно, 

была не та перемена, на которую надеялся 

Запад, но тем не менее речь идет о существенном 

сломе. Путин сохранил власть, но ценой 

разрушения того режима, который он сам 

строил на протяжении предыдущих лет. 

В путинской биографии есть много удивительного, 

но и много грустного. Она трагическим 

образом напоминает анекдот 1980-х 

про человека, который всю жизнь работал 

на заводе, где, как считалось, производились 

лучшие самовары в СССР. Год за годом он 

выносил с завода отдельные детали, надеясь, 

что сможет собрать у себя дома отличный 

самовар. Но как бы он ни соединял детали 

друг с другом, всякий раз получался вовсе не 

самовар, а автомат Калашникова. 

Чем не краткий пересказ путинской истории? 

ИВАН КРАСТЕВ


Thane Gustafson. Wheel of Fortune: The Battle for Oil and Power in Russia. Belknap Press, 2012. 

672 p. 

Книга «Колесо Фортуны: Битва за нефть 

и власть в России» профессора Тейна 

Густафсона, очевидно, станет одним из 

ведущих академических источников по истории 

российской нефтяной отрасли за последние 

25 лет. Автор задается двумя обширными 

вопросами: как советская «нефтянка» 

пережила трансформацию постсоветского 

периода (в каком положении она находится 

сейчас) и как не допустить ее обвала в ближайшее 

десятилетие. Из объемной (более 

600 страниц) книги, разбитой на главы по 

ключевым темам из каждого десятилетия, 

которые не всегда следуют друг за другом в 

хронологическом порядке, мы узнаём о том, 

как партийная и отраслевая бюрократическая 

номенклатура вместе с более молодым 

«деловым» поколением, по сути, возродили 

нефтяную отрасль (появились три крупных и 

шесть средних частных компаний в дополнение 

к уже существовавшей государственной 

«Роснефти»). Дело в том, что добыча нефти 

начиная с 1988 года (когда пик составил 

около 600 млн тонн) стремительно падала и 

к середине девяностых сократилась почти 

вдвое. В начале же 2000-х она достигла уровня 

свыше 400 млн тонн, а затем, к 2010 году, поднялась 

практически на прежний уровень — 

выше 500 млн тонн (в книге эту динамику 

хорошо иллюстрирует график на с. 187). 

Однако, по мнению Густафсона, одним из 

ключевых моментов для всей истории отрасли 

стал 2002 год, когда частные компании, 

в первое десятилетие своей деятельности 

неподконтрольные государству, столкнулись 

с проснувшимся госаппаратом и всей его 

репрессивной машиной. Рассматривая политико-административные 

истоки путинской 

команды в Петербурге до 2002-го, развал 

«ЮКОСа» и параллельное возрождение 

«Роснефти» в 2003—2005-м, развитие налогового, 

лицензионного и другого базового 

нефтяного законодательства после ареста 

Ходорковского и анализируя роль иностранцев 

в ТНК-BP, в трех ведущих проектах по 

соглашению о разделе продукции (СРП) и в 

сервисных компаниях, автор приближается 

к финансовому кризису 2008—2010 годов. 

В результате кризиса стала очевидна фундаментальная 

проблема нефтяной отрасли страны, 

существовавшая еще со времен Михаила 

Горбачёва: более 60 проц. добычи даже в 

сегодняшней России производится из старых 

месторождений (браунфилдов), открытых и 

частично разработанных до 1988 года. 

Центральную тему всей книги можно 

сформулировать словами Алексея Кудрина, 

которые он произнес после своей отставки 

с поста министра финансов в 2011-м: 

«Нефтяная отрасль из локомотива экономики 

превратилась в ее тормоз» (с. 5). Автор 

не раз повторяет мысль, что нефть, как и 

другое стратегическое сырье в развивающейся 

стране, не является априори источником 

проблем и не предрасполагает к «ресурсному 

проклятью». Более того, Россия, по мнению 

автора, как Норвегия или Бразилия, теоретически 

имеет все шансы использовать нефтяные 

ресурсы в качестве своего основного 

конкурентного преимущества в мировой 

экономике и может стать при этом высокотехнологичным, 

устойчивым государством. 

Однако все устройство отрасли на сегодняшний 

день — от бюрократических наслоений 

конфликтующих ведомств, скопившихся в 

центральном правительстве и в регионах за 

три десятилетия, до конкурирующих государственных 

и частных компаний и кланов вну- 


Илья ЗаславскИй 

три путинской вертикали, расплодившихся 

за последние несколько лет, — неминуемо ставит 

Россию в чрезвычайно уязвимое положение 

на мировом рынке нефти, где в ближайшие 

десять лет неизбежны резкие колебания 

цен и возможен их обвал. 

Каким образом российская «нефтянка» 

оказалась столь уязвимой? Густафсон отмечает, 

что Советский Союз на своем излете 

вовсе не был классическим «нефтесырьевым 

государством» (“petro-state”). Даже в 1980-е, на 

пике экспорта нефти, эта статья прибыли в 

доле доходов государства составляла меньше 

трети, а сама отрасль была создана с нуля российскими 

инженерами при использовании 

национального оборудования. (В отличие от 

Саудовской Аравии, Ирана или Ирака, где 

нефтяная отрасль расцвела благодаря иностранцам, 

а затем была национализирована.) 

Однако подобная независимость сослужила 

по-своему плохую службу для развития 

индустрии после развала СССР. Высокомерие 

и самодостаточность постсоветских чиновников 

и специалистов, уверенных в том, что 

прибегать к услугам иностранцев следует 

крайне редко и выборочно, наложились на 

моральный и ценностный вакуум, совпавший 

к тому же с резким выходом на мировой 

рынок (в том, что касается прямой торговли 

нефтью на ведущих площадках), который 

открыл путь к быстрому обогащению производственных 

компаний, подвластных вчерашним 

бюрократам и технократам, таким 

как Вагит Алекперов и Владимир Богданов. 

Ключевым же фактором стало то, что активы, 

доставшиеся первым частникам путем 

приватизации и залоговых аукционов, были 

уже развиты. Для возобновления их работы 

не требовалось значительных инвестиций и 

технических инноваций мирового уровня, 

достаточно было минимальных вложений, 

дабы перезапустить уже проверенный в 

советское время механизм поддержания 

добычи на месторождениях. Таким образом, 


в течение следующих десяти лет враждующие 

олигархическо-бюрократические группы 

непрестанно занимались «дележкой» работающих 

активов, оставляя в стороне их полноценное 

развитие и восполнение новыми разведанными 

запасами. 

*** 

Новая книга Густафсона написана для 

широкого круга читателей и, как и «Добыча» 

Дэниела Ергина 1 , ориентирована прежде 

всего на западную академическую среду, студентов 

и преподавателей. С этой точки зрения 

для специалистов российской нефтяной 

отрасли многие факты, изложенные в книге, 

и их анализ не представляют собой ничего 

нового, скорее, они могут служить полезным 

хронологическим и тематическим справочником. 

К такого рода фактам относится история 

создания «ЮКОСа» и других частных 

компаний, первые СРП на Сахалине и на 

Харьяге, а также биография основных действующих 

лиц тех лет, включая Владимира 

Путина и Игоря Сечина до их переезда в 

Москву. Тем не менее вполне вероятно, что 

многие российские нефтяники откроют для 

себя ранее неизвестные детали, например, 

какие связи и просто удачное стечение обстоятельств 

помогли удержаться на плаву именно 

Алекперову и Богданову, а не другим двум 

десяткам «красных директоров». 

Что касается биографической составляющей 

книги, то наиболее ярким представляется 

анализ личности Михаила Ходорковского 

и его влияния на процесс возвращения 

сильного государства в отрасль. Густафсон 

подробно описывает, как происходило восхождение 

Ходорковского, как началось его 

противоборство с властью, каковы причины 

изоляции олигарха и в конечном итоге его 

поражения. Особенно интересен взгляд 

автора на то, почему разгром «ЮКОСа» пришелся 

именно на 2003—2004 годы и почему 

это случилось именно с Ходорковским. 

В убедительной последовательности автор

перечисляет все те многочисленные причины 

(по степени их влияния), которые привели 

к конфликту Ходорковского с государством 

и некоторыми ведущими олигархами. 

Ходорковский раздражает правительство 

тем, что занимается антиналоговым лоббированием 

в Думе, высказывает недовольство 

уровнем подготовки кадров в профильных 

госорганах, поучает Путина в вопросах строительства 

частного трубопровода в Китай, 

говорит о коррупции в «поднимающейся 

с колен» «Роснефти», вызывает ревность 

со стороны ФСБ и нефтяных компаний 

тем, что ведет переговоры о продаже части 

акций «ЮКОСа» и «Сибнефти» западным 

гигантам Exxon и Chevron, открыто бравирует 

колоссальным состояниям и влиянием во 

властных структурах. При всей симпатии 

автора к несомненным управленческим 

талантам Ходорковского и сочувствии к его 

дальнейшей печальной судьбе в российских 

судах, Густафсон хладнокровно перечисляет 

и не совсем лестные факты его биографии 

в те поворотные годы. В частности, по мнению 

автора, открытость «ЮКОСа» после 

2002 года и агрессивное продвижение идеи 

прозрачности компании в первую очередь 

объясняется тем, что Ходорковский осознал, 

насколько более прибыльным и политически 

весомым может стать не растущая добыча, а 

увеличение цены акций компании на мировых 

биржах, а также партнерство с глобальными 

энергетическими компаниями. 

Описывая атаку на «ЮКОС» и ее последствия, 

автор, на мой взгляд, слишком серьезно 

воспринимает реальность существования 

обособленных и четко оформленных лагерей 

«либералов» и «силовиков» в окружении 

Путина, а также их дальнейшую независимую 

роль в развитии отрасли после судебных процессов 

над компанией. Во-первых, наличие 

таких лагерей подразумевает возможность 

принятия ими независимых от Путина решений 

как относительно разгрома компании, 


так и относительно последующих правил 

игры. Тем не менее факты, изложенные в 

книге, свидетельствуют о том, что ни один 

ключевой вопрос не мог решиться без согласия 

президента (начиная с арестов и разгрома 

компании в центре и в регионах и заканчивая 

произошедшим затем распределением 

активов между «Роснефтью», «Газпромом» 

и другими игроками). Во-вторых, этот тезис 

предполагает четко сформулированную 

идеологию, стратегические взгляды по самому 

широкому кругу вопросов деятельности 

правительства, а также готовность активно 

бороться за свое видение. Ничего подобного 

не было и нет. Скорее можно вести речь о 

том, что в окружении Путина выделялись 

две крупные группы: бывшие и действующие 

сотрудники силовых ведомств, особенно 

КГБ, и непартийные технократы. 

Еще точнее было бы говорить об «особо 

приближенных» инсайдерах (в частности, из 

кооператива «Озеро») самого разного происхождения, 

но прежде всего из советских 

спецслужб, и обо всех остальных высокопоставленных 

и лояльных, но не слишком 

обогащающихся лично исполнителях (вроде 

Сечина и Кудрина). Каждый из последних 

выполнял в те годы четко установленные 

для него функции в меру своих способностей 

и предрасположенностей, с тем чтобы 

обслуживать политические и экономические 

интересы президента и его ближайшего окружения. 

Невольно опровергая собственный тезис 

о двух лагерях, Густафсон отмечает, что и 

«либералы», и «силовики» в 2002—2004 годах 

объединились вокруг идеи, что надо непременно 

повышать налоги на нефтяную отрасль 

на фоне быстро растущих мировых цен на 

энергоносители и резко увеличить контроль 

со стороны государства по сравнению с предыдущим 

десятилетием. В дальнейшем, когда 

шел разгром «ЮКОСа», методы, с помощью 

которых уничтожалась компания, вызывали 



отторжение у разных технократов от Кудрина 

и Дворковича до Касьянова и Волошина, 

хотя и по разным причинам, не обязательно 

связанным с общим «либеральным» мировоззрением. 

Это, на мой взгляд, лишний раз 

свидетельствует о том, что на тот момент 

Путин самостоятельно принял решение показательно 

«выпороть» строптивого олигарха, 

для чего воспользовался услугами тех, кто располагал 

силовыми возможностями 2 . 

Значительно более убедительным представляется 

тезис Густафсона, что сами олигархи 

с одобрением приняли неправовое 

государство середины 2000-х, в котором уже 

царил не дикий капитализм 1990-х, а важнейшую 

роль стали играть коррупция и связи 

между представителями силовых органов. 

Автор обращает внимание на то, что в обмен 

на лояльность и контроль новое силовое 

государство гарантировало представителям 

высшей лиги РСПП итоги приватизации 

(которую на тот момент осуждали уже самые 

широкие слои общества) и стабильную прибыль 

от более-менее исправно работающих 

браунфилдов. 

Финансовый кризис 2008—2010 годов ускорил 

взаимное сближение лояльных олигархов 

и путинского государственного аппарата. 

В обмен на государственные кредитные вливания 

и прочие послабления руководители 

оставшихся частных нефтяных компаний 

согласились со всеми элементами «ручного» 

управления отрасли: от лицензионных конкурсов 

«для своих» до административного 

регулирования сезонных цен на нефтепродукты. 

В эти же годы обнажились основные 

проблемы «нефтянки», которые не были 

очевидны в период экономического роста: 

началось безвозвратное падение добычи 

браунфилдов в Западной Сибири, притом 

что на разведку новых запасов и разработку 

новых месторождений (гринфилдов) за двадцать 

лет были выделены в целом мизерные 

суммы в сравнении с мировыми масштабами. 


Во многом это объяснялось жесточайшей 

налоговой политикой по изъятию нефтяной 

ренты, которой правительство стало придерживаться 

к середине 2000-х. 

Кроме того, столь фатальная зависимость 

нефтедобычи от советских браунфилдов в 

немалой степени связана также с острым 

нежеланием российских ведомств и компаний 

привлекать в качестве полноценных 

партнеров или на правах СРП ведущие иностранные 

компании, которые способны 

найти и разработать существенные новые 

ресурсы. Две отдельные главы в книге рассказывают 

о том, что помимо трех СРП, которые 

были заключены в ельцинское время, а 

при Путине пережили перераспределение 

части акций в пользу российских компаний, 

за последние 25 лет в России успешными 

были лишь две иностранные компании — это 

BP и Schlumberger. Первая смогла получить 

партнерство с российской ТНК лишь после 

бурной корпоративной войны в России и в 

мире (закончившейся вничью в конце 1990-х) 

и только на условиях равных долей владения 

общей компанией, что, как выяснилось в 

2008 году во время нового витка конфликта, 

не способно гарантировать соблюдения прав 

иностранцев на территории России. Вторая 

компания представляет собой крупную сервисную 

компанию, которая выжила на российском 

рынке в основном благодаря адаптации 

к более консервативным и устаревшим 

технологическим методам добычи в России, а 

не путем привнесения передового мирового 

опыта, как планировала изначально. В итоге 

российская нефтяная отрасль, эксплуатируя 

работающие месторождения еще советских 

времен в условиях отсутствия в стране объективной 

судебной системы и политической 

неприязни к иностранному участию, так и 

осталась изолированной от современных технологий 

добычи и менеджмента, несмотря 

на многолетнюю возможность измениться к 

лучшему.

Густафсон отмечает, что в последнем 

докладе Международного энергетического 

агентства (МЭА) жестко констатируется, 

что если Россия хочет оставаться серьезным 

игроком на мировом нефтяном рынке, то к 

2035 году более трети российского производства 

нефти должно быть на месторождениях, 

на сегодняшний день не только не разработанных, 

но даже еще и не открытых. 

Какие пути выхода из сложившейся 

непростой ситуации в российской нефтяной 

отрасли предлагает американский исследователь? 

Мировой опыт подсказывает автору, 

что крупным российским компаниям не 

стоит любой ценой поддерживать уровень 

добычи на старых месторождениях, где профиль 

производства неминуемо снижается. 

Нефтяникам нужно перестать гнаться за объемами 

добычи, как в советские времена, и 

переключиться на коммерческий аспект каждого 

месторождения. Для этого необходимо 

развивать другие большие месторождения, 

а малорентабельные браунфилды передать 

в управление местным и западным средним 

и малым компаниям, которые готовы максимально 

сосредоточить все свои усилия на 

одном-двух месторождениях с привлечением 

специальных технологий и способны тщательно 

контролировать расходы. Крупным 

же компаниям автор рекомендует отказаться 

от непрофильных активов, не бояться передать 

на аутсорсинг внедрение передовых технологий 

(как, например, обустройство «цифрового» 

месторождения, отслеживающего 

комплексные параметры добычи в режиме 

реального времени), расширить все аспекты 

взаимодействия с внешним миром, прежде 

всего партнерство и обучение персонала, как 

это делают бразильские и даже китайские 

нефтяные компании (с. 475). 

В конце книги Густафсон, как добросовестный 

представитель консалтинговой 

фирмы КЭРА, избегает точных долгосрочных 

прогнозов развития нефтяной отрасли 


в России. Вместо этого он предлагает хорошо 

структурированные сценарии, связанные 

с ростом и падением мировых цен на нефть 

в ближайшие десять лет. Хотя многие факторы 

говорят в пользу роста цен на нефть 

(от геополитики на Ближнем Востоке до 

увеличения спроса в случае резкого подъема 

мировой экономики), исследователь 

скорее склоняется к тому, что долгосрочный 

спрос на нефть будет падать, поскольку это 

сырье активно замещается другими видами 

топлива и все ведущие страны взяли курс на 

энергоэффективность за счет импортируемой 

нефти. 

Для России наиболее важна ситуация 

падения цен на нефть. В этом случае она становится 

пассивным ценополучателем, неспособным, 

как, скажем, Саудовская Аравия, 

повлиять на динамику цены. При этом возникают 

ножницы между растущей стоимостью 

добычи на истощающихся браунфилдах и 

снижающейся рентой от экспорта не только 

нефти, но и всех товаров, в которых та играет 

существенную роль: сталь, удобрения и т. д. 

Густафсон предлагает три возможных 

сценария, как Россия отреагирует на вызовы 

следующего десятилетия (каждый из которых 

связан с именем определенного политического 

деятеля): 

• высокотехнологическая модернизация 

Дмитрия Медведева; 

• возврат к рыночной реформе Алексея 

Кудрина; 

• продолжение статус-кво Владимира 

Путина. 

Первый сценарий автор, в сущности, и не 

рассматривает всерьез, по крайней мере на 

ближайшую перспективу: настолько мала поддержка 

Медведева и неочевидна готовность 

хотя бы кого-нибудь, обладающего реальной 

властью, его осуществлять. Этот сценарий 

напоминает Густафсону стандартный призыв 

советской «пятилетки», когда вдруг предлагается 

одним резким скачком преодолеть 



все накопившиеся в отрасли проблемы, но не 

уточняется, какими методами. 

Сценарий Кудрина, кроме макроэкономической 

стерильности, не имеет прямого 

отношения к «нефтянке»: только приоритет 

низкой инфляции, стабильный курс 

валюты и укрепление прав собственности. 

В этом сценарии нет ни слова о реальных 

отраслевых реформах, таких как, например, 

отказ от практически тотальной монополии 

«Транснефти» на транзит и экспорт нефти. 

Путинский сценарий заключается в том, 

что государство сохраняет приоритетный контроль 

за отраслью, особенно за ее доходами, а 

государственные компании остаются главными 

разработчиками новых месторождений. 

Густафсон пишет, что любой из сценариев 

или комбинация из всех трех может иметь 

место в России в долгосрочной переспективе, 

хотя складывается впечатление, что 

наиболее реальным автору представляется 

третий вариант. Есть одно, в чем Густафсон 

уверен точно: аномально благоприятные 

условия первого десятилетия нового века 

вряд ли повторятся. За этот период благодаря 

скакнувшим в четыре раза мировым ценам 

на нефть бюджет России увеличился в девять 

раз, реальная оплата труда выросла в три 

раза, а производство нефти — почти вдвое. 

Автор считает, что в ближайшие десять 

лет получаемая российским правительством 

природная рента неизбежно уменьшится, а 

социальные расходы, напротив, только возрастут; 

для нефтяной отрасли придется снизить 

налоги, дабы она могла больше вложить 

в разведку. В связи с этим сразу возникает 

множество проблем и вопросов, на которые 

ранее не обращали внимания и которые 

книга уже не успевает раскрыть. 

Хотелось бы думать, например, что российское 

правительство вернется к вопросу 

о естественном (экономически и социально 

обоснованном) энергетическом балансе страны: 

насколько он должен состоять из нефти 


(и извлекаемого из нее мазута), насколько из 

газа, угля, древесных отходов, возобновляемых 

источников. Сейчас цены на газ в России 

завышены из-за монополии «Газпрома», а 

потенциал ветряков и вовсе практически не 

используется. 

Одновременно встает и проблема долгосрочного 

планирования в энергетике. 

Осмысленно ли оно в нынешнем виде, когда 

из целого ряда министерств бесконечным 

потоком выходят «генсхемы» нефтяной, 

газовой и электроэнергетической отрасли, 

«экологическая стратегия», «энергетическая 

стратегия»-2020 и 2030? Их согласовывают 

годами, сражаясь за ведомственные полномочия, 

но при этом документы устаревают еще 

на стадии выхода. Есть множество примеров, 

доказывающих, что основные положения 

этих якобы «стратегических» документов в 

одночасье могут быть изменены в угоду сиюминутным 

интересам инсайдеров режима. 

Так, например, монополия «Газпрома» на 

экспорт сейчас отменяется ради интересов 

«Новатека», большим пакетом акций которого 

владеет Геннадий Тимченко. Возможно, 

задача государственных ведомств состоит 

в том, чтобы не пытаться планировать развитие 

отраслевых показателей до 2030 года 

наподобие Госплана, а заняться созданием 

прозрачных правил, соответствующих уже 

принятым нормативно-правовым положениям, 

особенно что касается таких базовых 

прав, как неприкосновенность частной собственности. 

Объективный аналитик, не подверженный 

влиянию СМИ, не должен принимать на веру 

ключевые установки в сегодняшней российской 

«нефтянке». Почему в «Роснефти» так 

много говорят о необходимости быстрой 

разработки арктического шельфа, когда в 

Восточной Сибири, на суше, не так далеко 

от центров потребления, разведано всего 

около 5 проц. запасов? К тому же в России 

есть лишь один пример разработки шельфа

на Арктике — Приразломное месторождение 

«Газпромнефти», которое далеко не блещет 

ни финансовыми, ни инфраструктурными, 

ни экологическими достижениями. 

Не исключено, что эти проекты стремятся 

разработать для освоения крупных, сконцентрированных 

в одном месте бюджетов, 

а также для того, чтобы с помощью мегапартнерства 

поставить ведущие западные нефтяные 

компании в политическую зависимость 

от нынешнего российского режима. 

Быть может, аналитики сумеют доказать, 

что разработка малых и старых месторожде- 

ПРИМЕЧАНИЯ 1 Интересный материал об этой 

книге см.: Мельников К. Автора на вышку! // 

Коммерсантъ Власть. 2013. № 5 (11 февр.) (http:// 

www.kommersant.ru/doc/2121570/print). 

2 Тот факт, что подобного рода решения не 

могут быть навязаны «силовиками», очевидным 

образом подтверждается историей с главой 

«Русснефти» Михаилом Гуцериевым, имевшей 

место позже, в 2006—2010 годах. Так, в 2006-м, 

когда Гуцериев утратил расположение властей, 

против него и против руководства его компании 

«Русснефть» было возбуждено больше 70 

удивительная особенность 

русской национальной 

«Поистине 

мифологии о победе над 

Наполеоном состоит в том, что она крайне 

преуменьшает русские достижения». 

Доминик Ливен делает это совершенно 

справедливое замечание в заключении 

своей книги о борьбе России с Наполеоном. 

Действительно, в России это до сих пор 

война 1812 года, вот и музей только что 


ний в Западной Сибири и в других традиционных 

центрах добычи силами средних нефтяных 

компаний из России и из-за рубежа — это 

более эффективный для отрасли и государственного 

бюджета тип проекта. Остается 

надеяться, что сторонний беспристрастный 

взгляд американского профессора поможет не 

только западным академическим кругам разобраться 

в истории нефтяной отрасли России, 

но и российским чиновникам и руководителям 

нефтяного сектора составить рациональный 

план движения вперед. 

ИЛЬЯ ЗАСЛАВСКИЙ 

уголовных дел. В июле 2007 года, после того 

как «Русснефть» обвинили в неуплате налогов, 

Гуцериев покинул Россию. Месяцем позже 

Тверской районный суд Москвы заочно арестовал 

Гуцериева. Три года Гуцериев прожил в Лондоне, 

находясь в международном розыске. В 2010-м все 

обвинения с Гуцериева были сняты, и он вернулся 

в Москву. Стоило Путину сменить гнев на милость, 

никакая вражда Сечина и других «силовиков» по 

отношению к Гуцериеву не смогла повлиять на 

решение вернуть ему контроль над нефтяной компанией. 

Dominic Lieven. Russia Against Napoleon: The True Story of the Campaigns of War and Peace. N. Y.: 

Viking, 2009. xvii + 617 p. 

одноименный открыли в рамках «года 

истории». Спаситель у нас Кутузов, старавшийся 

поменьше вмешиваться в божий 

промысел. И конечно, народ, «поднявший 

дубину», каковая дубина занимает в упомянутом 

музее почетное место в экспозиции. 

Хорошо хоть, не приходится выбирать 

между народом и Кутузовым, как выбираем 

мы с упорством, достойным лучшего применения, 

между двумя спасителями — народом 


Алексей Миллер 

и Сталиным — применительно ко второй 

Отечественной. 

Несправедливо было бы все свалить на 

Льва Толстого, хотя Ливен и указывает на него 

прямо в подзаголовке книги как на своего главного 

оппонента. Просто концепция Толстого, 

после дополнительного упрощения, оказалась 

весьма удобной для той версии национального 

мифа советского покроя, которую до сих пор 

учат в школе. В ней есть прусские генералы, 

дающие глупые советы, в ней нет Александра I 

как значительного персонажа, а Россия войну 

ведет и победу одерживает в одиночку. 

Теперь у нас есть книга, которая позволяет 

увидеть историю борьбы России с 

Наполеоном во всей ее величественной полноте. 

Книгу эту написал британский историк, 

чьи предки немало отличились на русской 

службе, в том числе и в ходе этой войны. 

Без сомнения, это на сегодня лучшая книга 

Ливена и, рискну предположить, самая важная 

для него лично. Эта война и русская армия в 

этой войне — для Ливена и предмет многолетнего 

исследования, и часть семейной легенды, 

и даже хобби — он уже много лет коллекционирует 

фигурки солдатиков того времени. 

Пожалуй, больше всего меня, как профессионального 

историка, удивляет многогранность 

Ливена. Прежде всего он блестящий 

военный историк. Десять лет назад, когда 

всех интересовало в империях их умение 

регулировать разнородность, полиэтничность 

и поликонфессиональность, или так 

называемая «мягкая сила», Ливен жестко 

напомнил в своей книге «Империя: Россия 

и ее соперники» (в русском переводе название 

было переиначено — с тенденцией — как 

«Россия и ее враги» * ), что империя — это, 

прежде всего, механизм генерирования и 

проекции жесткой, военной силы. 

* Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI 

века до наших дней. М.: Европа, 2007. См. рецензию 

Алексея Миллера на русский перевод книги в: Pro et 

Contra. Том 11. 2007. № 3. С. 110—114. — Прим. ред. 


Боевые действия и армия показаны 

Ливеном от «а до я». Ход сражений описан 

подробно и в то же время увлекательно. 

Пожалуй, главная удача Ливена в этой 

части — то, как ему удается заставить читателя 

почувствовать фактор времени в ходе 

войны, его особенности и его значение 

в условиях, когда информация двигалась 

со скоростью всадника, а большая часть 

армии — со скоростью нагруженного амуницией 

солдата. 

Но война у Ливена далеко не исчерпывается 

рассказом о сражениях. 

Мы узнаем, как солдата мобилизовали, как 

он ел, пил, спал, как его учили, лечили. Мы 

узнаем, как работали тыловые службы — от 

заготовки провианта до производства вооружений. 

Ливен рассказывает, как старались 

сохранить костяк воинских частей, выводя их 

из боя при определенном проценте потерь, 

как вливали пополнение в потрепанные в боях 

части, что значил боевой опыт. Он показывает, 

как солдаты того времени, в силу условий 

службы и ее почти пожизненного характера, 

сплачивались если не в семью, то в своеобразную 

артель, с общим котлом, общей казной, 

общим пониманием воинской чести, и как это 

влияло на стойкость солдат в бою. Все это — 

превосходный образец уже не столько сугубо 

военной, сколько социальной истории. Все 

это позволяет Ливену объяснить тот парадокс, 

что русская армия, во многих отношениях традиционная, 

оказалась не менее боеспособной, 

чем созданная на новых основаниях «вооруженной 

нации» и изначально лучше вооруженная 

армия Наполеона. И это позволяет Ливену 

развенчать миф о том, что русские солдаты 

не имели в 1813 году той мотивации, что была 

у них в 1812-м. Верность сослуживцам, честь 

полка никуда не исчезли в европейском походе. 

Не менее внимательно и увлекательно 

Ливен обсуждает стратегический аспект 

войны. Он рассказывает, какую колоссальную 

роль в успехе России в 1812 году сыграла раз-

ведка, благодаря которой планы Наполеона 

были Александру I известны заранее. Миф о 

победе русского народа в форме и с ружьем или 

в тулупе с дубиной отодвигает в тень забвения 

выдающуюся роль Александра. Эта роль хорошо 

видна уже на начальном этапе войны, когда 

он, пришедший на трон при хорошо известных 

обстоятельствах и знавший, как зыбка бывает 

монаршая власть, выбрал вместе с Барклаем 

единственно верную тактику долгого отступления, 

рискуя потерей контроля над собственными 

элитами. В этот момент он переиграл 

Наполеона, заставив его вести совсем не такую 

войну, на которую тот рассчитывал. 

Что еще остается за рамками нашего 

мифа о войне с Наполеоном? Например, тот 

основополагающий факт, что Россия была 

аристократической полиэтнической империей 

и офицерский корпус ее армии был 

собранием людей, происходивших из самых 

разных уголков Европы. Наиболее наглядно 

этот факт представлен в помещенных в 

конце книги двух списках командного состава 

армии (один — на начало кампании 1812-го, 

другой — на начало кампании 1813 года), 

которые по совершенно непонятной причине 

отсутствуют в русском издании. 

Но самый главный вклад Ливена в преодоление 

нашего мифа 1812 года состоит в 

том, что он отказывается остановиться там, 

где Толстой закончил свое повествование, 

похоронив Кутузова. Вторая половина книги 

посвящена событиям 1813—1814 годов, 

которым в рамках отечественного мифа 

места не нашлось. (Ну разве что за исключением 

мифического происхождения слова 

«бистро».) Это как если бы историю второй 

Отечественной рассказывали только до 


1943 года. Между тем Россия в начале XIX 

века сумела привести в Европу пятисоттысячную 

армию, сохранить ее боеспособность 

в течение длительной кампании на чужой 

территории и при этом не восстановить против 

себя местное население. И это в Европе, 

где на тот момент лишь четыре города имели 

численность более 500 тыс. человек. 

Здесь Ливен вновь воздает должное 

Александру как архитектору коалиции, 

объединившей три великие европейские 

династии и сохранившей свою прочность 

до полного разгрома Наполеона в 1814 году, 

что исключило для него возможность реванша. 

(А «сто дней» после бегства с Эльбы 

показали, что со стороны Наполеона попытка 

реванша была неизбежна.) В рассказе 

о 1813—1814 годах Ливен уже предстает блестящим 

историком дипломатии. 

Конечно, замечает в заключение Ливен, 

русским удобнее идентифицировать себя с 

армией, которая под командованием 

Кутузова в одиночку сражалась с врагом под 

Бородином, а не с коалиционной армией под 

командованием Барклая и Карла 

Шварценберга, победившей при Лейпциге. 

Так и англичане больше всего любят вспоминать, 

как они в одиночку сражались с 

Гитлером в 1940-м. Но когда Александр в 

1813 году повел свою измотанную армию в 

Центральную Европу, чтобы мобилизовать 

нерешительных союзников и твердой рукой 

привести их в Париж, он исходил из того, 

что только так может обеспечить безопасность 

собственной страны. Достижениями 

этого периода русским следует гордиться не 

меньше, чем подвигами 1812 года. 

АЛЕКСЕЙ МИЛЛЕР 


Алексей МАкАркин 

Блэр Рубл. Вашингтонская U-стрит: Биография / Пер. с англ. [Blair A. Ruble. Washington’s 

U Street: A Biography. Johns Hopkins Univ. Press, 2010]. М.: Московская школа политических 

исследований, 2012. 424 с. 

Автор рецензируемой книги Блэр 

Рубл — известный американский 

урбанист и политолог, директор 

Института Кеннана, руководитель Проекта 

сравнительных урбанистических исследований 

при Международном центре имени 

Вудро Вильсона. Его книга, изданная в русском 

переводе Московской школой политических 

исследований и представляющая 

собой, в сущности, «биографию» одной 

вашингтонской улицы и ее окрестностей, 

содержит много интересного и поучительного 

и для российского читателя. 

U-стрит — это район Вашингтона, где в 

течение многих лет проживают преимущественно 

афроамериканцы. История этой 

улицы начинается со времен Гражданской 

войны (1861—1865), когда возник феномен 

многорасовой городской общины. За этим 

последовали годы новой сегрегации (после 

отмены самоуправления в Вашингтоне), но 

и — вместе с тем — постепенного складывания 

«черного» среднего класса, появления 

афроамериканских образовательных и 

гуманитарных учреждений. Близ U-стрит в 

разное время жили знаменитый музыкант 

Дюк Эллингтон и основательница американского 

Красного Креста Клара Бартон, здесь 

учился будущий первый чернокожий судья 

Верховного суда США Тёргуд Маршалл, а 

Ральф Банч (спустя десятилетия он станет 

заместителем Генерального секретаря ООН 

и нобелевским лауреатом) участвовал в ненасильственных 

акциях протеста против сегрегации. 

Рядом с U-стрит в 1867-м был основан 

Университет Ховарда, одно из ведущих высших 

учебных заведений с совместным обуче- 


нием белых и черных, а тремя годами позже 

открылась первая публичная школа для афроамериканцев. 

В 1930-е годы Университет 

Ховарда стал не только образовательным 

центром, но и средоточием гражданской 

активности. Автор, в частности, обращает 

внимание на то, что студенты и преподаватели 

одного из его факультетов — юридического, 

по-новому подходя к проблеме «право и 

расы», закладывали правовые основания под 

стратегию американского движения за гражданские 

права. Факультет стал подлинной 

«лабораторией» гражданских прав. Важно и 

то, что одновременно росло качество преподавания, 

а требования к абитуриентам становились 

строже. Это повышало конкурентоспособность 

выпускников факультета на 

рынке труда. Именно юристы, окончившие 

Ховард, выиграли в 1930—1950-х годах судебные 

процессы, создавшие правовой фундамент 

для отмены сегрегации. 

История U-стрит — это летопись десятилетий 

борьбы за равные права, борьбы, 

принципиально изменившей облик Америки. 

Сегодня трудно себе представить, что еще в 

1930-е администрация Национального театра 

Вашингтона нанимала чернокожих парней, 

чтобы те задерживали и не пропускали на 

спектакли своих собратьев, пытавшихся преодолеть 

расовый контроль. А кончилось все 

это победой в нескольких судебных делах, 

которые возбуждали активисты, пытавшиеся 

добиться отмены дискриминационных правил. 

Впрочем, к тому времени театр был уже 

одним из немногих мест в американской столице, 

куда был закрыт доступ черным. 

Понятно, что борьба — это дело рук 

конкретных людей. Книга Рубла напол-

нена именами, более того, в конце каждой 

из ее глав читатель найдет очерки о 

знаменитостях, с чьими именами связан 

исследуемый район. И в то же время в ней 

проанализированы особенности развития 

самой чернокожей общины города, в том 

числе формирование афроамериканского 

среднего класса, что позволило фрагментированному 

до тех пор сообществу черных 

к концу XIX века осознать свою идентичность. 

«Афроамериканские коммерческие и 

некоммерческие организации и объединения 

оказывали населению широкий спектр 

услуг, которые не предоставлял город белых: 

они издавали журналы, ставили спектакли, 

открывали рестораны, проектировали 

театры, строили отели и многоквартирные 

дома, торговали автомобилями, основывали 

отделения YMCA [Христианская ассоциация 

молодежи] и прочие институты, помогающие 

людям», — отмечает автор. Далее он перечисляет 

деловые организации и финансовые 

учреждения, созданные представителями 

афроамериканской общины: Национальная 

лига негритянского бизнеса, Столичный 

сберегательный банк, Реформаторский банк, 

Национальная компания страхования жизни, 

Ассоциация индустриального строительства 

и сбережений. 

Одной из целей борьбы афроамериканцев 

было требование ввести в Вашингтоне самоуправление, 

которое было отменено в 70-е 

годы XIX века, в результате чего «черная» 

община оказалась отстранена от реального 

влияния на политические процессы в городе. 

Только движение за гражданские права 

1960-х, питаемое как всплеском общественной 

активности, так и развитием «черного» 

среднего класса, добилось для вашингтонцев 

права выбирать мэра. А сложившийся к тому 

времени этнический баланс сил в городе обеспечил 

избрание мэром афроамериканца. 

С точки зрения Рубла, U-стрит всегда служила 

«контактной зоной» для разнообразных 


расовых, культурных и экономических сообществ, 

населявших Вашингтон. «Класс и раса 

неизменно оставались решающими факторами 

разломов, проходящих по самому сердцу 

этой улицы. Район был передним краем пространства, 

где сталкиваются люди настолько 

разные, что их общение кажется невыносимым», 

— отмечает исследователь. Кажется, 

диагноз поставлен, и притом крайне неутешительный. 

Но Рубл не случайно говорит о 

«кажущейся невыносимости». Он противопоставляет 

вспышку насилия на расовой почве 

в бурном 1968-м (предшествовавшую восстановлению 

вашингтонского самоуправления) 

и совместное празднование первой победы 

Барака Обамы на президентских выборах 

«людьми всех мыслимых возрастов, облика и 

цвета кожи» четырьмя десятилетиями позже. 

На смену ярости пришла радость — и это 

наблюдение заставляет книгу Рубла звучать 

оптимистично. 

Разумеется, гарантию того, что ярость — 

хотя бы частично — больше никогда не возвратится, 

дать никто не может. Да и вообще, 

состояние и ярости, и радости — это пусть и 

яркие, но все же аномальные вспышки истории 

на фоне повседневности, окрашенной 

всеми «оттенками серого». Обратим внимание 

также на то, что ликование по случаю 

избрания Обамы в 2008 году, охватившее 

U-стрит и весь преимущественно афроамериканский 

Вашингтон, уравновешивается 

скорбью по тому же поводу в штатах библейского 

пояса (так называют южные штаты, в 

которых сильны позиции консервативных 

республиканцев), голосовавших за Джона 

Маккейна. И все же хочется понять, как 

ярость, накапливавшаяся в течение десятилетий, 

преобразилась в радость, и это при 

сохранении всех общественных противоречий, 

на которые так любят обращать внимание 

критики современной Америки — как 

стремящиеся к объективности, так и явно 

пристрастные. 


Алексей МАкАркин 

И здесь напрашивается сравнение с современной 

Россией. Причем сразу в двух отношениях. 

Прежде всего, в контексте межнациональных 

взаимодействий. В российской столице 

пока нет столь масштабных национальных 

проблем, хотя первые конфликты уже начинают 

проявляться: например, ни в одном районе 

Москвы не удается получить разрешение на 

строительство новой мечети из-за массовых 

протестов местного населения. Однако в случае 

российской столицы речь пока не идет 

о появлении территорий с численным преобладанием 

меньшинств, хотя удельный вес 

выходцев из Центральной Азии в ряде районов 

Москвы постепенно растет. Не случайно 

в последние годы националисты провели ряд 

своих акций в Люблино, где межнациональные 

проблемы ощущаются особенно остро. 

Но пока меньшинства, которые чувствуют себя 

в Москве (как и в других городах Центральной 

России) «чужаками», зависимыми от правоохранительных 

органов и местных властей, 

время от времени сталкиваются с недовольством 

со стороны «коренного населения», обеспокоенного 

быстрым изменением национального 

состава жителей в своем районе. 

Между тем со временем ситуация может 

измениться: «понаехавшие», несмотря на все 

препятствия, не только приезжают в Москву, 

но и укореняются в ней. Многие становятся 

мелкими собственниками, пополняя ряды 

того самого малого бизнеса, о котором вроде 

бы должны денно и нощно печься современные 

российские власти (что, впрочем, 

не делает его более защищенным). Сейчас 

общество привыкло к зависимым мигрантам-просителям, 

но не получит ли оно через 

одно-два поколения «соседей» с существенно 

возросшими амбициями и аппетитами, в 

отношениях с которыми будет действовать 

совсем другая повестка дня. Они будут воспринимать 

Москву как свой город, в котором 

они родились и в котором хотят влиять на 

общественно-политические процессы. 


В то же время сегодня ни власть, ни оппозиция 

не могут найти адекватных подходов 

к столь сложному и «неудобному» (с точки 

зрения общественного мнения) диалогу — и 

далеко не факт, что такие подходы удастся 

найти в обозримом будущем. Представляется, 

что для многих людей во власти националисты, 

требующие резкого ужесточения 

миграционной политики, выглядят более 

приемлемыми партнерами для взаимодействия, 

чем демократическая оппозиция. Что 

же до последней, то для ее значительной 

части националисты ближе, чем властная 

либеральная бюрократия или даже умеренно 

либеральные общественники. На выборах в 

Координационный совет оппозиции, состоявшихся 

осенью 2012 года, ультраправые 

получили квоту в 5 мест из 50. Таким образом, 

российский политический класс демонстрирует 

куда большую степень совместимости с 

националистами, чем западный (что в общемто 

неудивительно — в российском обществе 

нет влиятельного «проиммигрантского» 

сегмента, который бы уравновешивал антииммигрантские 

настроения). 

Еще один аспект проблемы связан с действиями 

самих российских властей, всячески 

сдерживающих интеграцию в политическую 

систему недостаточно лояльных активистов. 

Американский опыт, как и любой другой опыт 

практической политики, нельзя считать идеальным. 

США знали и расовую дискриминацию, 

и маккартизм. Но важнее то, что эти явления 

американской истории осуждены общественным 

мнением. А потому ассоциироваться 

с сенатором Маккарти в современной Америке 

постыдно вне зависимости от принадлежности 

к политической партии. Важно также, что американская 

элита все же пришла к пониманию 

того, что нонконформисты могут быть востребованы 

системой, а издержки от недостаточной 

компетентности демократически избранных 

политиков ниже, чем от авторитарного 

ограничения политической демократии.

Среди главных героев книги Рубла — 

Марион Шепилов Барри, один из наиболее 

противоречивых афроамериканских политиков 

ХХ века. Молодой радикал, он взял себе 

второе имя в честь недолго продержавшегося 

на своем посту главы советского МИДа, сейчас 

более памятного в России по формуле 

«и примкнувший к ним Шепилов» (имеется 

в виду его причастность к сталинистской 

группировке в руководстве КПСС в 1957 

году). В начале 1970-х Марион Барри вошел 

в первый состав избранного городского 

совета, а с 1978-го неоднократно избирался 

мэром Вашингтона. Спустя почти 12 лет он 

был вынужден покинуть этот пост под грузом 

тяжких обвинений — в трех лжесвидетельствах, 

десяти случаях хранения наркотиков и 

одном преступном сговоре. Позднее суд признал 

его виновным только по одному обвинению 

— в хранении кокаина, что не помешало 

ему спустя несколько лет вернуться в кресло 

мэра и занимать его еще четыре года, а затем 

избраться в окружной совет, членом которого 

Барри оставался на момент написания 

этой книги. 

Разумеется, Барри — это, в каком-то смысле, 

аномалия современной Америки (в книге 

есть немало примеров интеграции куда более 

вменяемых общественных и политических 

фигур). Этому харизматику, позиционирующему 

себя в качестве народного защитника, 

избиратели готовы были простить то, что 

означало бы конец карьеры для большинства 

других политиков. Правда, государство 

стремилось минимизировать последствия 

управленческой эксцентрики героя «черной» 

общины. Так, администрация Билла 

Клинтона провела закон о создании контрольного 

управления, которое установило 

надзор за финансами округа во время последнего 

срока пребывания Барри на посту мэра. 


В результате это поспособствовало оздоровлению 

городских финансов Вашингтона, а 

один из главных менеджеров контрольного 

управления стал преемником Барри на посту 

всенародно избранного мэра. Однако никому 

всерьез не приходило в голову лишить нонконформистского 

лидера политических прав 

(например, путем судебного решения), даже 

если этого требовали интересы городского 

хозяйства. Понятно, что это связано не только 

(и, наверное, не столько) с доброй волей 

государства, но и с влиянием гражданского 

общества. 

В России наблюдается принципиально 

иной подход: исключение из политической 

жизни — в условиях слабости гражданских 

институтов — нонконформистов, воспринимаемых 

как угроза стабильному существованию 

государства. Однако это не стабильность, 

а псевдостабильность, которая постепенно 

размывается, будучи в стратегическом 

отношении тупиковой. Американский опыт 

при всей его противоречивости выглядит 

более сложным, но успешным в долгосрочной 

перспективе. Книга Рубла показывает, 

что ситуации, которые считались безнадежными 

(а Америку «хоронили» неоднократно, 

и в 1960-е, и в 1970-е годы), могут быть хотя 

бы частично разрешены на основе общественного 

диалога и учета мнения различных 

групп населения, на основе приоритета прав 

человека и демократических принципов. 

Но все это куда легче провозгласить, чем реализовать 

на практике — особенно в условиях 

дефицита политической воли и избытка 

«охранительных» стереотипов. Значительно 

легче и приятнее разоблачать пороки американской 

электоральной системы, одновременно 

подчеркивая собственную уникальность. 

АЛЕКСЕЙ МАКАРКИН 


Мартын НАШИ ГанинАВТОРЫ 

ВЕНДИНА ОЛЬГА ИВАНОВНА — ведущий научный сотрудник Института географии РАН, 

кандидат географических наук. 

ГРОЗОВСКИЙ БОРИС ВЛАДИМИРОВИЧ — экономический обозреватель журнала Forbes. 

ГУДКОВ ЛЕВ ДМИТРИЕВИЧ — директор Левада-Центра, доктор философских наук. 

ЗАСЛАВСКИЙ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ — аналитик нефтегазового сектора. 

ЗУБАРЕВИЧ НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА — директор региональной программы Независимого 

института социальной политики, профессор географического факультета Московского 

государственного университета имени М.В. Ломоносова, доктор географических наук. 

КРАСТЕВ ИВАН — председатель совета Центра либеральных стратегий (София, Болгария), 

штатный научный сотрудник Института гуманитарных наук (Вена, Австрия). 

ЛЕВИНСОН АЛЕКСЕЙ ГЕОРГИЕВИЧ — руководитель отдела социокультурных исследований 

Левада-Центра. 

ЛЬВОВСКИЙ СТАНИСЛАВ — поэт, прозаик. 

МАЗАРР МАЙКЛ — профессор Национального военного колледжа (Вашингтон, США). 

МАКАРКИН АЛЕКСЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ — первый вице-президент Центра политических 

технологий. 

МАХРОВА АЛЛА ГЕОРГИЕВНА — ведущий научный сотрудник географического 

факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, кандидат 

географических наук. 

МИЛЛЕР АЛЕКСЕЙ ИЛЬИЧ — ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН, приглашенный 

профессор Центральноевропейского университета (Будапешт, Венгрия), доктор 

исторических наук. 

НЕФЁДОВА ТАТЬЯНА ГРИГОРЬЕВНА — ведущий научный сотрудник Института географии 

РАН, доктор географических наук. 

ТРЕЙВИШ АНДРЕЙ ИЛЬИЧ — главный научный сотрудник Института географии РАН, доктор 

географических наук. 

170 Ноябрь — декабрь 2012 Pro et Contra

Vol. 16, No 6 (57) 

COVER STORY 

MOSCOW AS PHYSICAL AND 

SOCIAL SPACE 

Moscow as a rentier city 

BY NATALIA ZUBAREVICH 

Any traditional attempts to solve the problems 

of Moscow agglomeration – such as developing 

transportation infrastructure, urban planning, 

or territorial expansion – will prove ineffective 

while the over-centralized management system is 

in place. The roadmap for developing Moscow 

agglomeration should be linked to institutional 

changes in the entire country. The city should 

be developed by capitalizing on the advantages 

of agglomeration effect rather than by continuously 

exploiting status rent that reaches its highest 

le vels in the over-centralized management system. 

Moscow agglomeration 

and the “New Moscow” 

BY ALLA MAKHROVA, TATIANA NEFYODOVA, 

AND ANDREY TREYVISH 

There has clearly been a sharp change in the 

development of Moscow agglomeration. Whether 

the change turns out to be successful or unsuccessful, 

realistic or once again utopian, sustained 

or ephemeral, harmful or helpful for Russia at 

large is still too early to say. As the previous efforts 

to develop the capital indicate, the transformational 

process lasts no less than 20 to 25 years. 

New urban planning projects that alter both the 

city limits and the entire system of capital agglomeration 

may be completed in this time span. 

The Moscow archipelago 

BY OLGA VENDINA 

While political pluralism already exists in 

Moscow, it is yet to translate into dialogue; political 

life in the capital has not become more democratic. 

In the foreseeable future, there will be no 

return to the times when social modernization 

(or counter-modernization) was imposed from 

the top, but the times when civic values can be 

successfully transmitted from the bottom have 

CONTENTS AND SUMMARIES 

not yet come either. Therefore, the city’s future 

development is unlikely to be determined entirely 

by popular trends or powerful political forces; 

it will instead be shaped by temporary alliances 

built on compromises and mutual concessions. 

Celebrating positive solidarity 

BY ALEKSEY LEVINSON 

The 2011-2012 protests painted a portrait of a city 

as a particular type of human society. These events 

forced people to intensely appreciate the symbolic 

value of Moscow city space and feel especially 

connected to one another. They had a chance to 

realize that they belong to an important and precious 

entity – the city. However, they viewed the 

city as the nation’s capital and themselves as the 

integral part of this nation. They knew full well 

that Moscow is Russia. Thus, the protest slogans 

were not Moscow-based but appealed to a wide 

range of problems the entire country faces. 

Internal boundaries in the space 

of flows 

BY STANISLAV LVOVSKIY 

It is extremely important to see Moscow as a city 

of streams – as a set of flowing currents rather 

than a collection of stationary points. We must 

examine the city through this lens – not because 

it “corresponds to the spirit of the age,” and not 

because we live in Zygmunt Bauman’s “liquid 

modernity” (although we do), but because this 

perspective will provide us with a new understanding 

of social structures in modern Russia 

and shed some light on the anthropology of 

people living in the unsettling reality of the 

post-Soviet space. 

ARTICLES 

Government interference: 

An institutional trap 

BY BORIS GROZOVSKIY 

The government has fallen noticeably behind 

the urban middle class in terms of development, 

but this state of affairs is perfectly satisfactory 


CONTENTS AND SUMMARIES 

for a large section of the population, as well 

as various interest groups that extract revenue 

from the current situation. In this context, the 

modernization of the economy is impossible 

without modernizing the government, which is 

becoming more archaic with each passing year. 

The responsibilities of the government toward 

society and business are not firmly established 

(they are not defined by contract). This leads to 

a loss of trust and the defenselessness of business 

and the broader population in the face of 

the government machine. 

Derealization of the past: 

Functions of the Stalin myth 

BY LEV GUDKOV 

Stalin has been recently gaining recognition 

as a great national leader. However, this does 

not mean that Stalin’s personality cult is being 

restored or that the nation is worshiping a charismatic 

leader, as often happens in totalitarian 

societies. The Stalin myth reveals an ineradicable 

national (collective) inferiority complex, infantile 

lack of responsibility and the adolescent 


need for the demonstration of force. The rationale 

for this need can only be found in the past 

which cannot be replicated. While forgetting 

about the price the country paid for the Stalin 

years, Russians are trying to hold on to the permanently 

disappearing symbols of national glory. 

The risks of ignoring strategic 

insolvency 

BY MICHAEL MAZARR 

For half a century, the United States was a 

dominant global power which identified challenging 

core goals and tasks—deterring military 

adventurism, building political-military alliances, 

erecting mutually-beneficial institutions 

of trade—but to which Washington could apply 

established models and techniques. U.S. leadership 

and power becomes much more problematic 

in a world of complex problems which 

generate no broad agreement and which subject 

themselves to no clear solutions. 

Book Reviews 

Our Authors

Москва - Carnegie Endowment for International Peace

Create successful ePaper yourself

Delete template?

Save as template?