ISSN 0134-4331

стью начала устраивать командиру постель. Пусть выспится командир,
на свежем воздухе сил сразу больше станет. Движения Намсылмы
были проворными, но постепенно они замедлялись. Она села и задумалась,
вспоминая последнюю встречу с братом и девушку Надю.
Надя в улусе прожила два дня, но они так привязались друг к другу!
Столько успела рассказать Надя о своих товарищах, о боях, которые
они провели, и тяжком отступлении... Надя растревожила душу, как
будто открыла то, к чему неосознанно стремилась всю жизнь Намсылма.
Страстно хотелось быть с ними, этими не знакомыми, но близкими
людьми. Она тогда задумала ехать с Надей, но так и не осмелилась,
понимая, что нельзя на одного брата оставить уход за ранеными.
Да и по дому работы было много. Но вот теперь раненые подлечились,
завтра в улус с летнего жилья вернется мать. Работы зимой будет
меньше. Сено заготовлено. Мать одна управится со скотом. Намсылме
надо, надо ехать туда, где ее брат, где Надя, где их товарищи, куда
вернутся все эти раненые бойцы. Она часто прислушивалась к их разговорам,
и ее решение крепло. А потом, когда в улусе появился красный
командир, она почувствовала, что именно он поможет ей, решит
ее судьбу. Но как рассказать о всем том, что она думает, чувствует?
Каждый раз, глядя в его лицо, она хотела излить свою душу, однако
слова не шли, она робела. Человек этот казался ей большим, он знал
все на свете и даже то, что будет потом, что далеко-далеко впереди.
Завтра он уедет, и уже никогда не удастся рассказать ему о чувствах
и мыслях, которые волнуют ее душу.
Намсылма грустно улыбнулась и тихо запела...
Надев чистое белье, Федор Иванович испытал несравнимую легкость
во всем теле. Это давало уверенность, что вскоре силы окончательно
восстановятся, что он скоро вернется в свой отряд...
Ночная тишина в улусе углубилась. На горных вершинах затих ветер.
Взошла луна. Сияла она ясно, и так же ясно светились звезды,
Изредка фыркали кони и звякало ботало. И вот полился одинокий чистый
голос, полный светлой грусти. Голос девушки плыл низко, и был
он нежным, с бархатистыми нотками. Вот мягкие горловые звуки начинали
подниматься, мечтая, печалясь, рассказывая о чем-то своем
и это свое желая поведать миру. Бессонов догадался, что Намсылма
в словах песни изливает самую себя...
Песня прервалась, послышались быстрые шаги. У костра появилась
Намсылма. Она принесла дров, бросила в костер, улыбнулась.
— Постель тебе там,— она показала в сторону, где отец сегодня
сметал стог.— Ой, мягко будет.— Девушка лукаво взглянула на Бессонова,
метнулась в темноту, принесла шубу, разостлала ее на траве.
Снова убежала. На этот раз принесла котелок, кружку, ложку.— Кушать
надо.
— Ты такая молодец! — улыбнулся Бессонов, садясь на шубу и
вдыхая аппетитный запах вареной баранины.
Она обрадованно опустилась на колени, хотела тут же сказать
все, что ей надо, но опять же сдержалась.
— Мылся долго, совсем молодой стал,— улыбчиво сказала она.
— Я и есть молодой.
— Волос белый-белый... Однако маленько кумыс пить надо. Сила
будет.
Намсылма вскочила и снова ушла. Вернулась с глиняным кувшином
и двумя фарфоровыми пиалами. Села напротив Бессонова, склонила
голову, стала наливать кумыс. Бессонов чуть наклонился к ней,
улавливая шедший от девушки запах дыма и вольного степного ветра,
полного горьковатого настоя трав и свежего сена. Намсылма представляла
не известный ему мир. Ее песни, ее задумчивость, ее доброта
к людям... Какой талант заложен в ней, и куда он ее ведет? Какие откровения
она со временем может подарить людям? Маленькие руки,
гордо посаженная голова, толстые косы...