Prokopyev_monology

Сергей ПРОКОПЬЕВ

<&Монологи

от серВца

Омск

2008

ББК 84Р7(2Рос-53-Ом)

П 804

Прокопьев, С. Н.

П 804 Монологи от сердца / С. Н. Прокопьев. —Омск : Изд.

дом «Наука», 2008. —496 с.

В двенадцатую книгу Сергея Прокопьева, члена Союза

писателей России, вошли новые повести и рассказы, написанные

за последние два года.

За поддержку в издании книги автор сердечно благодарен

депутату Омского городского Совета Сергею Ивановичу

Терлееву, а также Александру Фёдоровичу Кузённому, Виктору

Михайловичу Плетёнкину, Владимиру Яковлевичу Зинченко,

Евгению Владимировичу Ларионову, Сергею Геннадьевичу Буланову,

Владимиру Николаевичу Семененко.

ISBN 978-5-98806-079-6 © С. Н. Прокопьев, 2008

ОТ АВТОРА

той книгой разочарую тех, кто ищет в моих рассказах

О / и повестях только иронию. Она имеет место и на этот раз,

но далеко не на всех страницах, лишь там, где её присутствие диктуется

логикой развития сюжета. Пожалуй, лишь рассказ «Два баяна»

выполнен от начала до конца в ироническом ключе. Любителей

этого жанра в моём «исполнении» обещаю порадовать следующей

книгой, над ней работаю, а пока написалось несколько иное.

Один из разделов книги назван «Монологи». Монологическая

форма повествования имеет свои «за» и «против», она хороша тем,

что даёт возможность в исповедальной форме, «без авторского вмешательства»

рассказывать героям о себе. Эта обнажённость позволяет

придать повествованию пронзительную тональность. И если

материал просился к такому изложению, он писался от первого

лица. Георгий Филиппов (повесть-монолог «Везучий») в 1945 году

был арестован в Маньчжурии на станции Хайлар Восточной Китайской

железной дороги, осуждён по 58-й статье, более девяти лет

был узником ГУЛАГа, а это унижения, каторжный труд на лесоповале

и в шахте, полное истощение... И вдруг почти чудесное освобождение,

первым из политзеков лагеря. Огромную жизнь прожил

человек (Маньчжурия, лагеря, Омск, разбросанность семьи —брат

и отец из Хайлара уехали в Австралию), на себе испытал противоре

От автора

чия жестокого двадцатого века. Рассказывая в повести о себе, видит

д а в н о ушедших людей, воскрешает в памяти события прошлого...

Говорят, что в капле воды отражается море. Так и эпоха, она

отражается в жизни каждого из нас... «Бельгийский вариант» —откровенный

монолог женщины, которую перестройка «вы талкивает»

в Бельгию с фиктивным мужем. Обретена свобода ог идиотизма

«времени перемен», но возникает несвобода от ставшего не ф и к

тивным мужа... В стране, куда поехала в естественном стремлении

к счастью, душевному равновесию, приходится пройти через «тернии»

семейной жизни. При этом судьба сталкивает в Брю сселе

с соотечественниками, что тоже ищут в Европе лучшей доли.

«М онологи под образами» — исповедь женщ ины, пришедшей

к Богу с «чёрного хода». Разруш ающее воздействие тёмных сил на

любимых людей заставляет в корне пересматривать материалистическое

мировоззрение, искать защ иту в молитве к Богу...

Воцсрковлеиие —одна из тем книги. Герой повести «90-й псалом»

воевал в Афганистане. Через двадцать два года, будучи в госпитале,

пытается понять, что его берегло в течение двух лет под пулями?

Как сум ел вернуться из этого пекла, где каждый день мог

стать последним? Кто-то из роты демобилизовался, кого-то перевели

в другую часть, но в общей сложности их «точка», что находилась

на трассе Кундуз — Ф айзабад у городка Тулукан, отправила

грузом «двести» в Советский Союз за два года как раз роту. Н ачиная

с командира и кончая рядовыми.

М узыкант Ю лия («Сны и явь Ю лии К ам еп да») — человек

по большому счёту далёкий от церкви, но наделённый даром горячей

молитвы, который проявляется в критических ситуациях.

Покаянно переосмысливает свою жизнь Ксения («Сон Пресвятой

Богородицы»). Н е так просто совладать ей со страстям и,

если вообще удастся что-то сделать, но движ ение началось... Герой

рассказа «Диспуты из детства» пытается понять, что повлияло на

его мировоззрение, где и в какой момент ж изни атеистическое воспитание

«дало трещину», что в конечном итоге привело к Богу?

Как-то подумал: я становлю сь «историческим писателем».

Стимулом к работе зачастую является история того или иного человека.

Собственно, жизнь и судьба каждого человека — это важ

нейшая составляющая времени, составляю щ ая века. Стоит изъять

человека из эпохи, и она исчезнет. Всё идёт через человека... М ария

Никандровна, героиня повести «Крест для родителей», на закате

жизни вспоминает город своего детства и юности, русский город

в М аньчж урии — Харбин. Он, несмотря на революцию 1917 года,

японскую оккупацию, жил (как и все станции КВЖ Д , многие десятки

сёл п деревень М аньчж урии) русским укладом до середины

пятидесятых годов. Затем под воздействием китайской цивилизации

Харбин начал утрачивать свою неповторимость, разъехались

русские харбинцы. Однако ещё стоят православные кресты

на кладбище, ещё возжигают около них свечки, таинственным образом

жива русская душа Харбина. М ария Н икандровна, человек

пожилой, одинокий, снова и снова воскрешает картины прошлого.

В Харбине осталось солнце детства. В Харбине похоронила родителей!.

Почти нолвека носила в душе занозу — как там осиротевшая

могила? И лишь на закате своей жизни увидела фотографию памятника,

крест к которому несла когда-то на плече через пол-Харбина.

Повесть родилась из долгих телеф онны х разговоров с харбинкой

М арией Н иколаевной Тепляковой. В течении двух лет мы

время от времени звонили друг другу, я слуш ал-слуш ал... С начала

из любопытства, а потом «замкнуло» — начал целенаправленно

расспрашивать, уточнять детали... Всего один раз довелось побывать

в гостях у М арин 11иколаевны, там познакомился с её зем ляками,

тоже «китайцами», тоже из М аньчжурии: Георгием М ихайловичем

Ф илатовым — человеком интересной и трагической судьбы

и его женой - замечательной Наталией И ннокентьевной. Н апросился

на беседу... Встречались мы несколько раз, но та самая первая

встреча (правда, длилась она более восьми часов) стала определяю

щей! в решении написать повесть-исповедь, повесть-монолог, о которой

говорил выше и которая получила название «Везучий»...

Прошлым летом родственница полуш утя обронила: «Почему

обо мне не хочешь написать?» Я деж урно поулыбался: «Надо подумать».

Она тут же поведала несколько эпизодов из своей биографии,

п я «сделал стойку», начал напраш иваться на обстоятельную

беседу. Так появился рассказ-монолог «Н еж еланная». Скромны й

по объёму. Но что такое линия судьбы человека? Ряд узловы х точек,

ряд определяющих, поворотных событий. Рисуя жизнь, м ож

но неспеш но двигаться от «точки» к «точке», а можно пролететь на

одном дыхании. Это не значит — в последнем случае повествование

поверхностное. Если за краткостью не утрачен нерв описы ваемой

судьбы, если она берёт за живое, значит, автор не зря водил

ручкой по бумаге или терзал клавиатуру компьютера.

Хотелось бы, чтобы не зря...

От автора

И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными, но

как с плотскими, как с младенцами во Христе. Я питал вас молоком,

а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах, да

и теперь не в силах, потому что вы еще плотские. Ибо, если

между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли

вы, и не по человеческому ли обычаю поступаете?

Первое послание к Коринфянам

святого апостола Павла, глава 3, стихи 1 — 3

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь;

но любовь из них больше. Любовь долготерпит, милосердствует,

любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,

не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается,

не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине.

Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся,

и языки умолкнут, и знание упразднится.

Первое послание к Коринфянам

святого апостола Павла, глава 13, стихи 13, 4— 8

90-й ПСАЛОМ

воего Дня Победы у ветеранов афганской войны не имелось.

Ругай матерно бумажных стратегов из московских

штабов, не ругай —делу не поможешь. Но у тех, кому довелось воевать

по приказу свыше, и но воле Создателя вернуться живым, —

повелось собираться пятнадцатого февраля, в день вывода советских

войск из Афганистана, завершения этой не ахти какой славной

кампании. Встречались в девять утра у кафедрального собора, стояли

на службе, потом ехали по кладбищам, где похоронены собратья

по оружию, и в завершении —поминальный обед.

Пятнадцатого февраля 2004-го событие подошло к юбилею —

пятнадцать лет. Панихиду но убиенным служил митрополит. Процентов

на восемьдесят в храме стояли мужики. Были холёные, хорошо,

даже очень, одетые. А кто-то в потёртой курточке с похмельными

глазами. Много женщин в чёрных платках —матери погибших.

Седой старик попросил женщину, что торговала свечами:

«Дочка, найди внука». Назвал фамилию. На северной стене храма

висели три мраморных доски с именами погибших афганцев. Женщина

взяла длинную свечу, как указкой, привстав на цыпочки, показала

нужную старику строчку. «Внук», —повторил он. Панихида

шла к завершению, когда появились двое колясочников, им дали

90-й псалом

дорогу поближе к амвону... Потом митрополит поехал с афганцами

по кладбищам.

Возвращаясь после поминального обеда по темноте, Андрей

Левко, «окопный» афганский! стаж исчислялся с 1981 года по 1983-й,

купился на элементарную мякинку. «Как лох гражданский!» —смеялся

в госпитале. Подленький фокус не удался бы клоуну с камнем

за пазухой пи через год после возвращения Андрея из Афганистана,

ни через два. В первое время у жены —его дорогой, терпеливой,

любимой Олюшки — прорывалось: «Ты как затравленный волк!»

Вечером пойдут прогуляться, машина из боковой улицы выскочит,

или резкий звук откуда-то, или кто-то появится из темноты, Андрей

тут же напрягался. В гостях, тем более в кафе, так садился, чтобы

за спиной никого, но сам видел всех. Делал это спокойно, машинально,

за собой ничегошеньки не замечал, будто так и должно

быть. Казалось, каким был до Афгана — таким остался. «Брось городить!

—не без раздражения перебивал жену. —Чего бы изм енился!»

Но случалось, что уж тут скрывать, —ловил себя, как мгновенно

реагирует на резкий звук за спиной, а по руке молнией проскакивает

въевшийся во все поры импульс — схватить автомат. Д авным-давно

нет стрелкового оружия под боком, а поди ж ты...

Впервые автоматный казус случился в хоровом исполнении.

Только-только навсегда пересекли воздушную границу с войной,

прилетели в Ташкент. Возбуждённые — теперь уж точно живыми

вернулись!.. Взлетев с аэродрома в Кабуле, суеверно побаивались

думать: «Всё! Конец войне!» Как и лётчики, которые поздравили по

громкой связи с возвращением на Родину лиш ь в момент, когда самолет

достиг территории Советского Союза. Вчетвером, все из их

дивизии, мчались па такси по Таш кенту, вдруг по крыше «Волги»

ударила ветка, и все разом, как по команде, дёрнулись за отсутствующими

автоматами. И тут же разом, опять же — как по команде,

расхохотались. И не могли остановиться в смехе. Безудержно

всю дорогу гоготали над собой, ржали над мнимыми страхами, над

этой засевшей в мозгах заряж енностыо па опасность. «Во дурни! —

повторял старший лейтенант из третьей роты. — Куста на ровном

месте забоялись!»

Андрей шёл с автобусной остановки домой после встречи в Д о

ме офицеров. Конечно, выпили, конечно, подняли третий тост с перехваченным

горлом за погибших... За длинным столом слева от Андрея

сидела ж енщ ина лет шестидесяти, перед ней ф ото сына в парадной

форме. «Витя курсы водителей от военкомата окончил, —

рассказы вала, вы тирая слёзы , — возил топливо в А ф ганистане».

Т акти ку душ м анов в отнош ении «наливняков» А ндрей прекрасно

знал. В растянувш ейся гусенице колонны К ам А Зы или «У ралы »

с горю чим норовили подбить в первую очередь. П одклады вая А н

дрею в тарелку винегрет, ж енщ ина приговаривала: «К ак В итенька

лю бил винегрет! Т олько без зелёного горош ка. Н аделаю целую

кастрю лю , за один присест слупит...»

К то-то за столом , напивш ись, не стесн яясь, плакал... Кто-то,

наливаясь водкой, наполнялся злобой. В конце коридора перед

дверы о в туалет Андрей увидел картинку: м уж ик лет сорока пяти

с Красной Звездой на светлом пидж аке, со стеклян н ы м взором

стучал по подоконнику кулаком -оковалком и заведённо повторял:

«ВДВ! ВДВ! ВДВ!» И ту г же, резко переклю чаясь, зло твердил по

другом у адресу: «Суки! Суки! Суки!»

В озвращ ался дом ой А ндрей с болы о и тоской в душ е. Знал, т е

перь, как м инимум на месяц, пойдут м учительны е сны. О б язател ь

но приснится В алентин С коробогатов.

Д есять м есяцев воевали бок о бок. ж или в одной зем лянке. В а

лентин родом из Ачинска. Т анкист. О бещ ал, когда отвою ю т, устроить

медвежью охоту. «Д ядька в Ч ёрной Речке, ростом метр с кепкой,

с первого взгляда каж ется — соплёй со ста м етров переш ибёш ь, а он

первы й м едвеж атник па весь район. М едведей своих считал до четвёртого

десятка, потом сбился. О бязательно съездим с ним в т а й

гу чернорсченскую ».

Т анковая рота стояла в Т улу капе. О дин из оплотов С оветской

арм ии в тягучей войне без ли н и и ф ронта. С водны й тан ковы й батальон

был разбросан по «точкам». П ервая рота стояла в Т улукане,

здесь располагался штаб батальона, вторая — в К иш им е, третья —

поначалу в Х апабаде. А потом ее перевели в К ундуз, охранять аэр о

дром. П ервы е две роты обеспечивали проводку колонн м аш ин по

участку в сто пятьдесят килом етров в сторону Ф айзабада. К этом у

последнему оплоту перед П акистаном и ш ли караваны . Д и ви зи я

стояла в Купдузе, на плато, дальш е дорога заб и рал а вверх, в горы.

Их «точка» обеспечивала проводку на участке в сем ьдесят к и

лометров. И з Сою за идёт колонна с горю чим, продовольствием ,

боеприпасам и и всяким разны м арм ейским скарбом , необходим ы м

для ж изнеспособности театра военны х д ей стви й . З ад ач а роты —

провести колонну па своём отрезке дороги и с наим еньш им количеством

потерь передать следую щ ему подразделению . О безвредить

мины, отбиться от засад. Н и разу модж ахедам не удавалось полно-

90-й псалом

90-й псалом

стыо уничтожить караван, на это кишка была тонка, но и ни разу

не обошлось безбоестолкновеиий. Нередко теряли по пять машин

в одну сторону и столько же при возвращении колонны. Ну и человеческие

потери...

Он был старшиной роты. Одна из его обязанностей —вывоз

сбоя убитых и раненых —«двухсотых» и «трехсотых». Их подбором

при следовании колонны занималась свободная рота. Если

первая вела караван в сторону Кишима, то кишимская вывозила

потери, и наоборот, если вторая обеспечивала прохождение в сторону

Тулукана. В этом случае Андрей ждал на «точке» приказа:

«Вывозить раненых!» Для чего выделялось два БМП и танк.

Случалось, колонна попадала в такой переплёт, что набивали

этот транспорт под завязку, а то и не хватало места за один раз

увезти. Как-то из Файзабада порожняком шла колонна, и так зажали

под Кишимом: двадцать человек погибло, восемь разорвало

—страшно смотреть. Руки, ноги, куски... Бой идёт, они подлетели

раненых, убитых вывозить. Обычная тактика в таких случаях —

ударить из всех стволов по духам, заставить вжаться в камни, хотя

бы на краткое время заткнуть их пулемёты и автоматы. Дать возможность

забрать потери. Счёт идёт на минуты, знай поворачивайся,

таская раненых, подбирая всё от убитых в простыни, брезент...

На «точке» Андрею распределять, где чьи останки, писать для каждых

записку перед отправкой в Кундуз, там готовили «двухсотые»

для «Чёрного тюльпана». Собирали в бою фрагменты чаще с фельдшером:

солдат, особенно молодых, при виде кровавых, обгорелых

кусков, вскрытых внутренностей выворачивало... Поэтому Андрей

сам формировал «кульки», солдатам приказывал лишь грузить их

в БМП —дефицит времени требовал скорости... Старались забирать

всё, но что-то могло и улететь...

А сколько смертей нелепых, страшно обидных... И тогда на «точке»,

развернув брезент, выстраивал солдат-салаг вокруг окровавленных

трупов и пытался достучаться до чувства самосохранения.

«Зачем он высунулся из люка? Идёт бой, он механик-водитель,

в любой момент жди приказа развернуть танк, отъехать в укрытие,

или наводчику не видно из-за дерева... Выполняй свои обязанности.

Нет, ему стало скучно, высунулся из люка посмотреть. Он же

знает: танк стреляет прямой наводкой, дуло опущено. Нет, вылез!

Дуло поворачивается — и он без головы...» Андрей заводился от

вида по глупости погибших ребят, совсем пацанов, кричал на живых,

чтобы не легли вот также на брезент. Из-за дурацкой сигаре

ты, из-за детского любопытства. «Сколько раз вас предупреждал:

ми на секунду не расслабляться! Вот он, Аитошок, лежит! Что ему

надо было? Зачем вылез на броню? Скажите?» Задавая вопросы

о причинах смерти не за понюх табаку, требовал ответов, пусть засядет

в мозгах кровавой меткой, пусть отпечатается жутким видом

погибших товарищей, с которыми утром сидели за одним столом,

чтобы не повторили чужих неисправимых ошибок. Но повторяли...

«Правильно, надо было головой думать! Бой затих, отбились, моджахеды

уходят. Забирайся в БМП и отдыхай! Ему невтерпёж посмотреть.

Ну, глянь в триплекс. Нет, с брони виднее. И подставился

снайперу. Эти флегматики часами могут сидеть и ждать ротозея!

Не верьте тишине на операции!»

Антонюка привезли на «точку» живым. И вдруг умирает.

«Миша, сердце останавливается!» —крикнул Андрей фельдшеру.

Тот ставит прямой укол в сердце. Не помогает. И не видно, куда ранило.

Грудь, спина, голова —никаких следов. Руку левую подняли...

Нуля снайпера попала под мышку... Было и такое: снимают раненому

гимнастёрку, брюки —чисто, ни одного пятнышка. А он кончается...

Снимают трусы... Б мошонку вошла пуля. Китайского производства,

калибр 5,45, со смещённым центром тяжести. Крутится

в теле...

Как кипела в нем злость, когда прилетали за ранеными и убитыми,

а моджахеды успевали в суматохе боя изуродовать ножами

труп, а то и не только труп... Подбили бензовоз, дымиша, гарь, ничего

не видно, духи вынырнули с обочины в советской форме, оттащили

труп, отхватили уши, нос, отрубили кисти рук и голову —восточный

бизнес. Однажды раненого без сознания схватили, но наши

вовремя заметили, пустились в погоню, моджахеды, тоже в советской

форме, на ходу успели отрезать уши, чтобы сдать за оплату...

Л как бывало сложно определить принадлежность обезглавленного

тела... Андрей однажды проговорился жене, потом ругал себя.

По какому-то поводу заспорили, он бросил: «Да что тело? Спал рядом

с человеком полгода, а без головы... Вроде Саня, очень похож,

мощный был парень, старлей, но не могу точно сказать. И никто не

уверен до конца... Потом всё же решили —да, это он...»

Гробы были с окошечком напротив лица, а были и без. Тогда

военкомату шло уведомление «без вскрытия».

Андрей как-то занялся подсчётами, вышло, что за два его афганских

года погибших у них в батальоне как раз на батальон набралось.

Погиб командир батальона, зампотех, гибли командиры

рот, взводов, старшины, солдаты.

90-й псалом

90-й псалом

Комбат, капитан Вениаминов, погиб через два месяца, как принял

батальон. Просили его не садиться в БМП. Нет: «Я должен видеть,

куда вас веду!» Не сел в танк. И на фугасе подорвались. Скорее

всего —управляемый. В рисовом поле сидел в ямке душман

и сёк, что и как. Танк пропустил и соединил контакты, когда подошёл

БМП... Из семи человек только командир взвода остался жив.

Он не доверил механику-водителю комбата, сам сел за рычаги.

Участок был из миноопасных, без асфальтового покрытия. Летели

на скорости на случай фугаса, чтобы взрыв пришёлся вскользь

на корму, и весь урон —швырнул БМП вперёд. Рвануло посредине.

Башня метров на десять отлетела. Командира взвода выкинуло

из люка. Как огурец из банки вылетел. Кожу от затылка до пояса

сорвало вместе с одеждой, как и не было. Кровавое мясо на спине.

Думали: всё... Нет, дышит. Андрею показалось: и комбат живой.

Подбежал к нему, переворачивает, а из горла придушенный стон.

С таким не раз сталкивался —голосовые связки трупа, когда ворочаешь

его, издавали звуки, похожие на хрип. У капитана был расколот

череп, умер мгновенно.

В самый первый день Андрея на «точке» пятерых воинов отправили

в Кундуз, оттуда на «Чёрном тюльпане» навечно домой:

старшину, сержанта и троих солдат.

Одни погибали, на смену присылали других. Такая «ротация».

Уезжали домой отслужившие, и не было месяца без потерь. И как

уж там статистики насчитали за все годы войны всего пятнадцать

тысяч погибших?..

Боевой кулак Тулукана —тринадцать танков Т-62, два БМП-2,

батарея артиллерии — три орудия, мотострелковый взвод, сапёры.

Из живой силы порядка ста бойцов. В Тулукане располагался

штаб батальона.

Практически каждую неделю они проводили колонну. Сначала

в направлении Файзабада, а дня через три она порожняком

двигалась обратно. На свой участок дороги выдвигались заранее.

«Проверим духов на вшивость!» —неизменно говорил Валентин.

Сапёры исследовали дорожную колею, особенно участки без асфальтового

покрытия, корректировщик давал цели артиллеристам

—те с «точки» обрабатывали «узкие» места... Затем принимали

колонну от соседей и вели её. Иногда колонна ночевала на плато

у Тулукана.

Во главе каравана ставили машины с боеприпасами; если что

случится у них с двигателем или с колёсами, танк берёт на крюки

и тащит. Излюбленные цели душманов —наливные машины. Эти

бомбы на колесах. Их распределяли по всей колонне. Подожгли —

надо убрать танком с колеи, столкнуть. Только бы не возник затор.

Что полная цистерна, что пустая горит со страшной силой. Подобьют,

главное —людей спасти, пылающее железо быстрее на обочину.

Не останавливаться. Тормознулись, стоячих мишеней —стреляй

не хочу. В колонне пятьдесят и более машин. Плюс бронетехника

сопровождения. Автоцистерны горели бушующим чадящим

пламенем. Зрелище огня, дыма до неба давило на психику. Поэтому

душманы в первую очередь целились в бочки с горючкой, дабы

создать сумятицу, сломать порядок движения, застопорить колонну

и работать по ней из крупнокалиберных пулемётов, гранатомётов,

щёлкать воинов из снайперских винтовок...

...Танк Валентина прикрывал арьергард каравана. За что и подбили.

Шли из Тулукаиа в Кундуз. Примерно на середине дороги самое

партизанское место —гора, дорога огибает её, а сразу за поворотом

на склоне метрах в ста от шоссе «зелёнка». Пологий участок

с арыком, по берегам полосой заросли. Из них душманы ударили.

Относительно удачно для танкистов —в гусеницу попали. Танк

обезножел. Душманы не те партизаны —напакостить и умыть руки.

Знали: колонна из-за одной бронеедииицы не остановится, можно

воевать до лёгкой победы, прикончить экипаж. Стали подбираться

вплотную. Валентин руки вверх не поднял, прямой наводкой долбит

моджахедов. Наводчика не брали в экипаж: зачем лишним человеком

рисковать. Командир сам вёл стрельбу. По грудь высунулся

из люка, крышку вертикально поставил и посылает один за другим

жаркий привет от советских воинов.

Ход предстоящего боя противник, устраивая засаду, нарисовал

загодя. В рисовом поле, что тянулось с другой стороны дороги,

залёг стрелок —а может, не один —с винтовкой Бур. Знатная машинка.

Созданная в девятнадцатом веке в Англии, она использовалась

англичанами в Африке в англо-бурской войне в 1899—1902 годах.

Потом её не раз модернизировали. Калибр 7,7. Были варианты

патронов с дымным порохом и бездымным. В Афгане попадались

самые разные модели. Немало винтовок осталось ещё с англоафганской

войны. Убойная сила жуткая. Прицельная стрельба —

более километра. Бронежилеты пуля из Бура пробивала на раз.

Да что бронежилеты, случалось —вертолеты сбивали.

Из такой винтовки ранили Валентина. Грудь и голову крышка

люка защищала, а спина —как в тире... Стрелок, может —лёжа, мо

90-й псалом

жет —с колена, а может —поднялся с рисового поля и совершенно

спокойно, был в полной безопасности, времени прицелиться достаточно...

Пуля играючи пробила тело. Рядом с сердцем прошла,

чуть бы влево, и всё закончилось ещё там... Момент ранения совпал

с выстрелом пушки. Теряя сознание, командир рухнул внутрь танка,

в это время пушка делает откат, нога оказывается в этой зоне, её

ломает пушкой, как спичку...

На выручку Валентину примчались Андрей с ротным Валерием

Доброхотовым на двух танках и БМП. Но не сунешься на простреливаемый

участок. Душманы и не подумали утихомириться,

уйти в горы с прибытием подмоги для раненого танка, наоборот —

перенесли огневую мощь на новые цели. Танк к тому времени перестал

быть грозным оружием. Гора железа. Заряжающий передал:

механик убит, Валентин дважды тяжело ранен. Самую малость осталось

душманам поднажать и праздновали бы победу, отрезая головы

танкистам в качестве вещдококов для получения премиальных.

И вдруг появляются ещё одни желающие забрать экипаж.

Обозлились моджахеды: жалко терять верный заработок, с горы

из пулемётов, автоматов поливают, с рисового поля стреляют, устроили

котёл, как из него вызволить экипаж?

Решение припылило со стороны Тулукана в виде двух лёгких

грузопассажирских «тойот». Открытый кузов с низкими бортами

в каждой машине был под завязку набит мирным населением. Афганцы

придумали приспосабливать «японцев» под пассажирские

перевозки. Ставили на борта металлические дуги, за которые пассажиры

держались во время движения. В результате модернизации

получался вместительный салон для неприхотливых местных

жителей. А куда аборигенам деваться? Выбирать из транспортных

услуг приходилось между автопёхом по жаре, лошадью и автомобилем.

Железной дороги в отсталой стране нет, воздушный флот

между деревнями не летает.

Ротный скомандовал Андрею остановить афганские машины

и максимально задействовать местный гражданский материал.

«Кто будет сопротивляться — стреляй!» Пассажиры по требованию

Андрея сошли на землю. Под автоматом Андрей начал строить

живой щит. Какая тут гуманность, когда душманы ждут не дождутся,

как говорилось выше, обезглавить танкистов или хотя бы уши,

носы обрезать и утащить для заработка. Пулемёты на горе нехотя

смолкли на военную хитрость с человеческим фактором, автоматы

утихли. В щите были дети, бородатые мужики, женщины в па

ранджах. Андрей и ротный ради друга шли на всё, ставили живое

прикрытие б*ез разбора на возраст и пол. Подобрались к танку, ротный

посадил туда наводчика, скомандовал: «Бей по ним, снарядов

не жалей». Танк ожил огнём. Под его прикрытием и под сенью живого

забора начали раненых и убитого транспортировать. Афганские

пулемёты и автоматы молчали, но из винтовок, несмотря на

наличие соотечественников на линии огня, душманы начали стрелять.

И с «зелёнки», и с рисового поля, со стороны которого живой

защиты не было. Андрей с Доброхотовым не догадались о наличии

второго фронта. Валентину, пока тащили его в бессознательном

состоянии, опять досталось —снайпер угодил в руку. Ротному

попало в ногу. Андрею пуля чиркнула по бедру. Только и всего —

брюки продырявила.

В Кундузе другу сделали операцию, пуля прошла в миллиметрах

от сердца. Собрали ногу, сломанную родным танком, укрепили

аппаратом Илизарова, дабы кость нарастить до прежних размеров,

извлекли пулю из руки.

Госпиталь палаточный. Реанимация —такая же палатка, только

сверху каркас деревянный, в двери окошко, стеклом забранное.

Андрей постучал, друг увидел, улыбнулся, помахал слабой рукой.

«Ещё повоюем, братишка, попляшем!» —сказал в стекло Андрей.

В Валентина что-то вливалось из капельницы. Андрей показал

большой палец: молоток! И вернулся в хорошем настроении в роту

на вертолёте, надо был доставить на «точку» кое-что из провианта.

Через два дня столкнулся у землянки с Доброхотовым. Тот

шёл сам не свой.

—Валера, что случилось?

—Да голова раскалывается, —отвёл глаза ротный и не выдержал...

—Валентина больше нет.

—Что ты сказал? —подался к нему Андрей. —Что ты сказал?!

Повтори!!

—Валентин умер!

—Как умер? Не может быть?!

Его перевели из реанимации в общую палату, и вдруг кричит:

«Мне плохо!» Сердце останавливается. Ставят прямой укол в сердечную

мышцу. Не помогает. Врачи без понятия —в чём причина?

Богатырь, столько операций перенёс... При вскрытии оказалось:

тромб закупорил сердечный клапан.

Валентину оставалось всего две недели до отправки в Союз.

Мог бы поберечься, не ехать на операцию. Таких жалели. По воз

90-й псалом

90-й псалом

вращении домой он собирался жениться. На той свадьбе Андрей

мечтал погулять за всю роту. Ему как раз предстоял отпуск. Ребята

уже обдумали, что подарить молодожёну — видеомагнитофон

японский. В 1982 году это была большая редкость. Договорились

скинуться, и на чеки Андрей купит. Кроме того, порешили чайный

сервиз на двенадцать персон вручить от всех, в первую очередь для

молодой жены. «Соберёмся у них в гостях и будем после водки чай

пить!» —мечтал Валера Доброхотов.

«Ты повезёшь Валентина домой, — сказал ротный, — у тебя

скоро отпуск. Комбат не против».

Валентин снился в двух повторяющихся сюжетами снах. Один:

на базаре вТулукане Валентин покупает апельсины и раздаёт мальчишкам.

Так поступал в жизни. Приедут на базар, конечно, на БМП,

а то и двух. Группой человек десять. Пока воины отовариваются,

броники наготове, красноречиво говоря пушечно-пулемётным видом:

сравняем с землёй всю торговлю, если что. Валентин всегда

угощал вечно голодную местную пацанву. Купит килограммов пять

апельсинов и раздаёт. Те рады-радёшеньки подаркам. Как он приезжал

на базар, сразу сбегались... Случалось, какой-нибудь мальчишка

на ухо предупреждал Валентина об опасности: «Мистер, туда не

ходи». Значит, там кто-то мог быть из банды. Истина: делай добро,

и оно к тебе вернётся тем же —в Афганистане не утрачивала силу...

Пацанва тоже соображала: если «мистера» сегодня убыот, завтра

угощения не жди. Когда Валентину говорили: «Корми-корми, а потом

этот пацан тебе в спину из автомата засадит!» —он отмахивался

или улыбался: «Может, этот как раз и не будет стрелять».

Во сне Валентин был загорелый, белозубый... И неожиданно

падает на гору апельсинов с ножом в спине. Андрей подхватывает

его, кричит про вертолёт и госпиталь, несёт к БМП... На руках друг

умирает... Во втором сне они охотились в заснеженной тайге. Вдруг

из берлоги выскакивал медведь, Валентин вскидывает ружьё —

оно заклинивает... И Андрея как парализовало —ни рукой, ни ногой

пошевелить не в силах...

Сны мучили, стоило разбередить душу воспоминаниями...

Возвращаясь домой после юбилейной встречи с афганцами, Андрей

понимал: теперь не обойтись без ночей, когда будет вскидываться

с криком, а Олюшка успокаивать шёпотом: «Андрюша, ты

дома, всё хорошо, спи». Но он обязательно поднимется, будет сидеть

на кухне перед чашкой чая, отходя от увиденного во сне, не желая

его повторения...

Откуда вынырнул этот расхлябанный в шарнирах типчик в кепке

с длинным козырьком —не заметил. Случись щекотливая ситуация

после Лфгана —не опростоволосился бы. За двадцать один

год мирной жизни растерял окопную бдительность. Ночной незнакомец

нарисовался как в киношной сказке. Трах-тебедох —и любуйтесь

на туго обтянутую кожей рожицу. «Слушай, брателло, —

из ничего возник паренёк, —дай закурить!» Андрей не успел сказать

антиникотиновое: не курит и другим не советует, как последовал

удар сзади. Просящий курево в оном не нуждался —играл подлую

роль подставы.

Андрей так и не понял: то ли успел инстинктивно уклониться

или бивший пропил твёрдость руки. Удар вышел вскользь. Череп

остался цел. Но без сильного сотрясения не обошлось.

Нашла потерпевшего Олюшка. Стало тревожно на сердце от

долгого отсутствия мужа, позвонила по сотовому, вместо Андрея

из трубки бодрое сообщение: телефон отключен или вне зоны приёма.

Самое ценное на поживу грабителям при Андрее были —сотовый

да сумма денег на пару пива. Ну, ещё два ордена —Красного

Знамени и Красной Звезды. Олюшка занервничала, куда муж подевался

из зоны приёма? Надела поводок на Чибу, чёрного пуделька,

и на улицу. На Андрея наткнулась в двух кварталах от дома, валялся

без сознания на детской площадке у деревянной скульптуры

«Лесовичок». Вызвала «скорую», отвезла в больницу.

Вернувшись домой, почти не спала, рано утром поехала к мужу.

Андрей виновато улыбался, подмигивал: дескать, не дрейфь, мать,

всё путём. Она принесла какую-то снедь, любимый Андреем сушёный

чернослив, а также протянула мелко исписанный листок, запаянный

полиэтиленом, и булавку: «Пристегни». И ещё дала тоненький,

размером А6, молитвенник.

90-й псалом

Когда жена ушла, он отыскал 90-й псалом.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится...

Андрей не мог вспомнить ни того солдата, ни его мать. Олюшка

подробно описывала женщину: «Как не помнишь? Среднего роста,

лет сорока пяти, высокий лоб, красивые брови дугами...» Нет, не

помнил, стёрлась из головы. Сколько было солдат и матерей за десять

лет работы в учебке. Каждые полгода сто восемьдесят человек

выпуска. На принятие присяги приезжало по пятьдесят и более родителей.

«Она говорила на «о», —пыталась жена подтолкнуть его

память, —из-под Горького приезжала, посёлок Шахунья».

90-й псалом

Саму ситуацию помнил. День будничный, кажется пасмурный.

Поздно вечером вышел из части, торопился, но у KIIII зацепил

глазами женщину. Ту самую, что не мог потом восстановить

в памяти. Она сидела на скамье, у ног сумка. Не сразу отреагировал:

через месяц предстояло отправляться в Афганистан, голова

загружена скорым отъездом. Прекрасно понимал: с его военной

специальностью воевать придётся не в штабе. Сделал пару шагов

мимо женщины, потом что-то заставило обернуться:

—Что вы здесь делаете?

—К сыну приехала, а уже, говорят, поздно. Может, вы его вызовете?

Товарищ офицер, я всего на один день, завтра вечером домой...

—Конечно, нет. Только что их уложил. —Андрей вознамерился

идти дальше, но снова обернулся. —Где будете ночевать?

—Вот здесь на лавочке и посижу, тепло ведь. У меня куртка

есть.

Андрей решительно взял сумку:

—Пойдёмте к нам. Завтра рабочий день, но освобожу вашего

сына, побудете с ним вволю.

Жена приветливо встретила женщину. Случалось и раньше

солдатским матерям ночевать у них. Втроём поужинали на кухне.

Андрей пошёл смотреть телевизор, убавив звук до минимума —

сын спал. А женщины на кухне пили чай.

Гостья, узнав, что Андрею отправляться в места боевых действий,

достала из сумки потёртый молитвенник, сказала жене:

—Псалом 90-й очень сильная молитва, обязательно будет беречь,

перепишите, и пусть днём и ночыо находится при нём. Днём

и ночью, постоянно. И вы сами молитесь за него, каждый день,

во что бы то ни стало...

И рассказала про брата. Тому мать молитву перед отправкой

на фронт в медальон вставила. До Праги в артдивизионе дошёл

и всего с двумя ранениями. После первого в госпитале три месяца

лежал, во второй раз и того меньше: боясь потерять своих, отказался

от госпиталя. Начал воевать под Курском в сорок третьем.

И первое крещение —попали под бомбёжку. Двигалась колонна

к передовой, и вдруг налетели самолёты с крестами. Посыпались

бомбы. Солдаты в разные стороны от дороги. Брат плюхнулся

на землю, а вокруг светопреставление — гул, грохот, земля ходуном.

Вдруг рядом как жахнет, уши заложило, брат понять не может

—жив ли, нет, собирать руки-ноги или бесполезно. Когда стих

ло, поднял голову. Ездовые лошади побитые, бочка с водой перевёрнута,

ящики с бошгрипасами разбросаны, у ездового вся спина

в крови, кричит истошно: «Перевяжите! Перевяжите!» Старшина

в трёх шагах валяется —полголовы осколком снесло. А брат рядом

с воронкой, рукой до края подать, лежит, и ни одной царапины. Попал

в мёртвую зону взрыва. Осколки над ним прошли в ездового,

лошадей и старшину. Всего-то и досталось —комья земли по скатке

ударили... По сей день живой, чарку за Победу и погибших за неё

поднимает...

Накануне отправки в Ташкент Андрей по настоянию жены

прочитал молитву с тетрадного листка в клеточку. Пытался вникнуть

в текст, но ничегошеньки не понял. Жена сложила несколько

раз листок, завернула в полиэтилен, при помощи утюга надёжно

запечатала, подала вместе с булавкой:

—Андрюша, пристегни к трусам. Гимнастёрку или брюки снимать

будешь, а тут всегда при тебе. И перестёгивай каждый раз, как

меняешь трусы. Христом Богом прошу: не забывай.

Не забывал. Не всегда к трусам пристёгивал, носил в кармане

гимнастерки. Но не расставался никогда.

90-й псалом

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится.

Ренет Господеви: Заступник мой ecu и Прибежище мое, Бог мой,

и уповаю на Него...

Андрей медленно читал, смотрел в больничное окно, пытался

вникнуть в смысл слов. Они были непонятны, и в то же время

звучало что-то знакомое, будто этот ритм, эта мелодия сидели

где-то глубоко-глубоко. Как вернулся из Афганистана, на второй

день Олюшка попросила пойти с ней в церковь. «Надо поблагодарить

Бога, —сказала, — поставишь свечки Богородице, Николаю

Угоднику, а потом, если захочешь, постоишь со мной на литургии.

Сможешь, крестись, когда я крещусь». Он совершенно не понимал,

что и почему в службе. Разглядывал многоярусный иконостас.

Слушал пение хора. Слушал женский голос, который с клироса

оглашал объем храма молитвами. Из высоких окон лился солнечный

свет. Поначалу какое-то время Андрей маялся, потом поймал

себя на мысли: его не томит это, казалось бы, бесцельное пребывание

в церкви, он не нудится необходимостью выполнить просьбу

жены. Непонятный язык службы не раздражал, в нем было

что-то отдалённо близкое... После службы Олюшка заказала благодарственный

молебен. В церкви они остались одни из прихо

90-й псалом

жан. Из алтаря вышел старенький седобородый священник. «Зачем

вам?» —спросил. «Надо», —твёрдо сказала Олюшка. Батюшка

посмотрел на неё долгим взглядом и согласно кивнул.

Возвратившись из Афганистана, Андрей узнал: разнарядка была

на Вешо Самохвалова. Тоже прапорщик. Коммунист. Лозунг:

«Коммунисты вперёд!» — тогда действовал, как в Великую Отечественную.

Андрей не был членом партии. Но отправили на войну

его. Из округа пришла разнарядка на двух человек. Ехать предстояло

старшине роты сапёрного батальона Самохвалову и политработнику

Стеклову. Был такой майор. Тот поступил категорично

—бросил на стол командира части партбилет и ушёл из армии:

«Я рос без отца, не хочу, чтоб и мои дети осиротели!» Вспя поступил

хитрее.

Лет пять назад Андрей выгуливал Чибу по набережной и услышал

своё имя, обернулся —Лена, жена Вени, догоняет.

Поздоровались. Обменялись информацией о детях. Потом

Лена повинилась, глядя в сторону противоположного берега:

—Прости нас, Андрей, Веня должен был в Афган ехать.

—Я в курсе.

—Лучше бы он воевал...

—Кто его знает...

—Ты ведь живым вернулся...

—Мог погибнуть не один раз...

С командиром части Веня жил «вась-вась». Рыбачили па пару.

Веня особенно по зимней ловле мастак. Летом тоже не из последних

рыбарей, по на льду не имел равных. И уху варил эксклюзивную,

самогон гнал вкуснейший, сало коптил отменное. В результате

вместо войны поехал в Венгрию. Газеты о кровавых событиях

в Афганистане не распространялись. Советский народ делал выводы

по цинковым гробам, что прибывали в каждый город. По основным

аэропортам страны пролегало несколько скорбных авиамаршрутов

«Чёрных тюльпанов». Они-то и разносили красноречивую

информацию о войне.

Веня договорился с командиром и поехал в мирную, благостную

Европу, в Венгрию, на завод по ремонту бронетехники. В один день

у сына возьми и отвались звёздочка на велосипеде. Веня, будучи не

в совсем трезвом состоянии, отправился с рамой и звёздочкой на

своё предприятие. Бетонная балка сорвалась с крана как раз в тот

момент, когда он пересекал цех, направляясь к сварщикам. Вернулся

в Россию в цинковом гробу.

—Лучше бы в Афган поехал... —промокнула платочком слезу

Венина жена.

—Кто его знает... Жизнь такая штука, от неё не скроешься.

Последнюю фразу Андрей не сказал. Удержал на языке.

Живый в помощи Вышпяго, а крове Бога Небесного водворится.


и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе

мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися;

оружием обыдет тя истина Его...

В госпитале Андрей решил выучить псалом. Он запоминал одну

строчку, пытался присоединить другую. Получалось не сразу. В молитве

угадывался внутренний ритм, но тут же ускользал... Не удавалось

удержать, чтобы нанизывать на эту основу слова, откладывая

их в памяти... В детстве в доме родителей не было икон, не звучали

молитвы. Мама лишь перед смертью, окончательно обезножев,

стала держать подле себя листок с «Отче наш». В домике бабушки

в углу висела икона, обрамлённая рушником. «Может, когда

был совсем маленьким, бабушка молилась вслух при мне? —подумалось

Андрею. —Что-то вошло в кровь, потому и знакомо...»

90-й псалом

Виктор Седов подал рапорт, вернувшись из отпуска. Он сопровождал

гроб с Валентином, так как Андрею отпуск отложили.

С командованием не поспоришь. Валентина повез Седов. Сорок

пять суток отпуска, плюс двадцать гробовые, плюс дорога. Почти

два месяца находился в Союзе.

Седов был командиром батареи, с ним Андрей получил кровавое

крещение. Андрей прилетел на вертолете из Кундуза в Тулакаи

во время операции. Колонна попала в засаду между Кишимом

и Тулуканом. Вторая рота обеспечивала охранение. А они с Виктором

возили раненых и убитых. Подлетали на БМП, опять же: главное

— на максимальной скорости идти, если мина — есть вероятность,

что взорвётся сзади, тогда только и всего —получишь «пинка»,

и езжай дальше... Подскочили к месту боя. Картина не для слабонервных:

БМП подорвалась на фугасе. Там нога в сапоге валяется,

тут боец с развороченным животом... ,

«Ты как? —спросил Андрея Виктор. —Выдержишь?» За спиной

у Андрея была Чехословакия в 1968-м. Он служил в Каунасском

десантном полку, их выбросили в Чехословакию в первый

день, и с двадцать первого августа по пятое сентября по ним стре

ляли безнаказанно из окон, из-за углов. Было и такое: подошёл

вплотную наглец, задрал водолазку, достал из-за пояса пистолет

и всадил пулю в солдата. Л иш ь пятого сентября министр обороны

Гречко разразился разреш ительным приказом — отвечать

на стрельбу стрельбой. Андрей, отправляясь в Афган, считал: у исго-то,

в отличие от многих, есть опыт боевых действий. I Тороха понюхал.

Но уже в первый афганский день понял: Чехословакия —

даже не цветочки, слабенькая пыльца...

«Нормально», — ответил Андрей. «Тогда быстро собираем,

чья рука-нога, потом будем определять, афганцам-ш акалам ничего

не должны оставить»... Они загрузили в БМ П два трупа, брезент

с фрагментами тел... Как кричал на обратной дороге стрелок BMII

без ног: «Мама, не хочу умирать! За что?!» М еханика-водителя убило

при взрыве фугаса, стрелка выбросило, обрезав бронёй ноги...

Виктор воевал достойно. Раз возвращ ались после операции.

В их колонне была бронетехника и пять автом аш ин. В иктор

на «Урале»-бензовозе, что порожняком шёл. В кабине, кроме него,

сержант-артиллерист, ну и, естественно, водитель. Душманы подбили

бензовоз. Пустой-то он пустой, да бак полон паров бензина.

Me зря бензовозы старались залить под завязку с перехлёстом,

чтобы не оставлять в баке взрывоопасного пространства. О т меткого

выстрела пустой бензовоз взорвался. М ашина запылала. Воины

из кабины выскочили, упали на обочину за камни от пулемётного

огня. Старший колонны — зампотех майор Л огинов -- после

взрыва бензовоза командует заполошно: «Н е останавливаться!

Всем вперёд! Не останавливаться!» Было ему под сорок, и он панически

боялся стрельбы. И з тех воинов, которым война категорически

противопоказана. Как уж в Афгане оказался? П риказны м

порядком или, может, по жадности напросился. Рассчиты вал перед

пенсионом подзаработать на войне с туземцами. Да те оказались

не с луками и бумерангами.

Белый как стенка, майор, вернувш ись на «точку», доклады вает

комбату о потере бензовоза с людьми. Комбату наплевать на психологическое

состояние подчинённого. Орёт по матуш ке и не Волге,

по батюшке и не Амуру: «Почему бросил людей?» И отправляет

майора обратно. Андрей видит: с зампотеха толку ноль, губа трясётся,

всего колбасит. Вызвался съездить вместо него. Комбат осадил

добровольца: не суй нос не в свой навоз. Комбат был из выскочек.

Папа командовал в Союзе военным округом, сына, что без году неделя

как из училища, за звёздами отправил в Афган. Не взводом,

само собой, командовать. Вступил в долж ность вообщ е старлеем,

все замы — майоры, он вскоре капитана получил. П апины дрож ж и

работали вовсю.

Вёл себя по-хамски. При проводке в сторону Ф айзабада был

участок килом етров в тринадцать, где поблизости от дороги добы

валась соль. В жару невидимые м икрочастицы наполняли воздух,

попадая в глаза, раздраж али слизистую , вы зы вали жжение, боль.

Как-то вернулись после тяж ёлой операции оттуда. Комбат сидит,

разваливш ись, и требует доклада. Ротны й опустился на табуретку.

«Что ото вы расселись? Встать!» — приказал. Д ва капитана, два

майора стояли перед ним уставш ие, глаза красные...

Комбат Андрею рот с инициативой заткнул, зампотеха наладил

обратно. Тот на БМ П помчался к месту взрыва. Застал одну

сгоревш ую маш ину. В озвращ ается на всех парусах обратно: так

и так, все сгорели. «Л автоматы, — комбат орет, — тож е бесследно

сгорели?! Ж елезо?! Езжай хоть что-то от трупов привези!»

Рано В иктора записали в трупы . Он сначала с бойцами отстреливался,

а потом под огнём троица побеж ала к крепости. М етрах

в трёхстах от места, где подбили маш ину, располагалась древняя

крепость, там стоял аф ганский полк защ итников апрельской

револю ции. М оджахеды, человек двадцать, пустились за лёгкой

добычей в погоню. Русские не просто сверкали пяткам и, перемещались

перебежками, огры зались автоматны ми очередями. Перед

крепостью стояли пуш ки с боевыми расчётами. Защ итникам револю

ции нет бы помочь освободителям-сою зникам , угостить контрреволю

ционеров из всех стволов, они как увидели ораву м одж ахедов,

что на них движ ется, драпанули в крепость. П обросали пуш

ки вместе с боеприпасами, прицелами... Н ичего не надо, лиш ь бы

шкуру спасти...

Наши подскочили к орудию, развернули и ну долбить прямой

наводкой. Артиллерия не зря бог войны. Бы стро изм енила соотношение

сил в пользу Советского Союза. «Бегу к пушкам, — смеясь,

рассказы вал Виктор Андрею, — виж у афганцы , всё, думаю, сейчас

они нам огоньком подсобят. Эти вояки хреновы драпать, будто

танки на них прут! Я матом: куда вы?! Н е понимаю т русского слова.

П риш лось самим отстреливаться. Д али мы духам просраться!

Афганцы из крепости увидели нашу героическую стрельбу, заговорила

совесть, прибежали снаряды подносить!»

О кончательно помогли отбиться от моджахедов наши разведчики.

Они возвращ ались из рейда на Б Т Ре, вдруг слышат: стрельба,

заш ли в тыл душ манам, а дальш е дело техники...

90-й псалом

90-й псалом

Из отпуска Виктор вернулся сам не свой. «Всё, — сказал, —

ухожу из армии, подаю рапорт. Не могу больше. Ты бы слышал,

как кричала сестра Валентина, когда внесли гроб! Огец спраш ивает:

«Каксын погиб?» Л я помогу говорить. Внутри сдавило. И мать

криком исходила... По с сестрой что творилось... Отпаивали лекарствами.

не помогало. Кричала и кричала. «Родной мои, братик

мой! За что?» На кладбище обхватила гроб: «11е отдам!» Даже

мать сё пыталась успокоить. В детстве fie раз слышал, как голосят.

Но здесь что-то невыносимое. Думал, с ума сойду. У самого сердце

останавливалось.! 1о сей день крик в ушах... Л невеста была как замороженная.

Она платье приготовила к свадьбе... После похорон,

рассказывали, пришла домой, надела свадебное платье, фату, а потом

сняла, облила бензином и сожгла в огороде».

Не помогла Виктору ни водка, ни встреча с семьёй. Вернулся,

на «точку» потухшим. Как только начинал рассказывать о похоронах,

весь напрягался, руки тряслись.

«Сдулся, — сказал Андрею ротный, — не боец. Видишь, на чём

сломаться можно».

Живый в помощи Вышпяго, а крове Бош Небесного водворится.

Ренет Господеви: Заст упник мой ecu и Прибежище мое, Бог мой,

и уповаю па Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе

мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надееишея;

оружием обыдет тя истина Его. Не убошнися от страха нощнаго,

от стрелы летящие во дни, от веш,и во тме приходящая, от сряща,

и беса полуденного...

Что же такое в этих словах? Что? Как они могут защищать?..

Олюшка призналась: молилась за него, как уехал в А фганистан,

каждый день. Старалась хотя бы раза два в месяц попасть

в церковь, заказывала молебны. Они прожили семь лет до Афгана,

никогда богомолкой не была. «Всё та женщина, —объясняла, — она

про сына рассказывала, не про младшего, к которому к нам приезжала,

про старшего. Пока тот служил в армии, каждый день м олилась

за него. Один раз не получилось, так его именно в то г день избили.

Меня учила молиться всем сердцем, не тарабаня слова...»

Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летят,ие во дни,

от вещи во тме приходят,ия...

Тулукан — большое селение, как городок районного статуса

Рота стояла сразу за ним. Рядом с «точкой» проходила дорога,

но которой проводили караваны машин. Участок дороги напротив

«точки» — одно из самых опасных мест. Духи могут на нескольких

маш инах подлететь и ударить из пулемётов, гранатомётов.

Надо как-то защ ищ аться. Китайцы в далёкие времена, обороняясь

от набегов захватчиков, поставили свою Великую китайскую стену.

Русские возвели параллельно дороге глинобитный забор в два

метра высотой. Закры ли свою территорию от чужих глаз, чтобы не

лю бопытствовали через бинокль и прицел. П одревней технологии

кирпичи лепили. Зем ля кругом глинистая. Самое сырьё. М есишь

с мелко нарезанной сухой травой. Потом ф орма на три кирпича

песком обмазывается во избежание прилипания, заполняется массой,

затем сырые кирпичи вы валиваю т на просушку. Температура

летом под 70 градусов. Солныш ко не хуже печи спекает стройматериал.

С гор, конечно, видно, тут забор не спасёт, да хотя бы с дороги

соглядатаи не зы ркали, где что.

Лю бопытные случались. И не праздные. Ходили днём разведчики.

И зм еряет такой «мирный» ж итель шагами расстояние, готовит

данны е для ночных миномётны х стрельб по русским... Степу

возвели метров на ш естьдесят длиной, а сами врылись в землю.

Зем лянки. Д ва с половиной метра глубина, двухъярусны е нары...

Андрей жил с ротным и зампогехом.

На потолок шли стволы деревьев, что рубили в окрестностях,

затем слой хвороста, на него насыпался грунт, который образовался

при копке рва иод землянку. И знутри потолок обш ивали досками

от ящ иков для снарядов. Н адёжное укры тие. М ины м иномётные

не брали. В надземной части «точки» имелось глинобитное

здание, ещё до войны построенное афганцами для школы. Его использовали

под технические нужды, в частности — как столовую.

Днём партизаны-модж ахеды не нападали, действовали в бандитскую

пору — по ночам. В такой обстановке одними часовыми

не обойтись. П оловина танков была задействовано в ночной охране.

БМ П держ али под прицелом дорогу с двух сторон. Само собой

часовые. По кроме этого — м инны е заграждения в местах, где

можно подобраться близко. В частности, вдоль арыка, что тёк р я

дом с «точкой». Ночь в горах падает обвально, без вечерних зорек.

Задача сапёров — по первой темноте пехотные мины с растяжками

тайком от соглядатаев и как можно быстрее поставить. Обезопасить

себя от бандитского времени. Утром надо снять, но конспирацию

соблюдая. Будто не по взрывному делу воины вышли к арыку,

а дрова собирать или ещё что. Будто ничего и не ставили вечером...

90-й псалом

Попадались на минную уловку душманы.

Ни от одной ночи хорошего ждать не приходилось. Поэтому

с наступлением темноты постоянное слежение за округой через приборы

ночного видения. Чуть движение началось —приготовиться! Душманы

хитромудрые завозятся в одной стороне, отвлекая —стрельбу

откроют, а сами основные силы с другой стороны бросают...

По глубоким руслам арыков, по этим естественным, водой

проложенным ходам, со стороны Тулукана незаметно подходили

как можно ближе к «точке», метров на восемьдесят, а дальше конец

лафе —надо высовываться, выбираться на поверхность, и попадали

в поле видимости. Нападали разными группками: по пять-десять

человек, могло быть —двадцать-тридцать. случалось и до сотни.

И тогда танки выезжали из укрытия на дорогу, давили огнём...

Артиллерия подключалась...

Бывали собачьи периоды — почти каждую ночь лезли. Постоянно

держали в напряжении. Кто их поймет, как действовали:

очерёдность ли устраивали —сегодня одни, завтра другие —или,

как работники ночной смены, днём отсыпались? А на «точке» одни

и те же бойцы. Доходило: начинается стрельба — Андрей лежит

в землянке с автоматом и по звуку определяет: «Ещё можно подремать».

Какие-то секунды прошли: «Ещё чуть-чуть...» Ведь днём

некогда спать, дел по горло: воды привезти, людей накормить, хлеб

испечь, помывку, стирку организовать... Спать некогда, поэтому

и секундам рад... Наконец стрельба набирает опасную громкость,

всё, хорош ночевать... Подскакивают с ротным и вперёд — выяснять

обстановку, организовывать оборону...

Фронт без линии фронта. Какое там кино, как, к примеру, в дивизии

в Кундузе? Какие там концерты московских артистов? Однажды

магазин солдатский приехал на «точку». Привезли нитки,

иголки, печенье, конфеты солдатам, мыло, зубную пасту. Так мало

что не обделались продавцы... Майор, зам. по тылу, прилетел и две

женщины, товар в ящиках. Вертолёт их забросил. Но забрать вечером,

как планировалось, не смог. Погода испортилась, ветер афганец

поднялся. А ночью душманы полезли. Майор выглянул из землянки,

а там пули свистят, мины рвутся... Заскочил обратно: «Ни фига

себе, сказала я себе! Стреляют!» А ты как думал? Это не по Кундузу

гулять. Женщины в угол забились, визжат: «Вызывайте вертолёт,

у нас материальные ценности!»

Сейчас, может, рассказывают, как геройски воевали в Тулукане...

Что бесило душманов — изматывают русских, давят и давят

в надежде: сломаются от напряжения, не устоят в одну из ночей

или днём застать их, чумных от бессонницы, врасплох. А не дождётесь!

Стоят мужики. «Точка» живёт в обычном режиме. Не спит

вповалку, солдаты на операции выезжают. И не сонными мухами...

Наши тоже приноровились к предложенному графику. Одних бойцов

раньше в приказном порядке укладывали спать. Другие в это

время бодрствовали.

Поэтому днём душманы не отваживались нападать —силёнок

не хватало.

Разве что случайная стычка. Однажды группа бойцов у крайних

жилищ столкнулась с бандитами. Пошли за дровишками.

Зима своеобразная в тех местах —днём жара под тридцать, ночью

вода замерзает. Околеешь без обогрева. Пошли солдаты к зарослям

у арыка. Вода шумит, из-за неё не услышали душманов, и те

по той же причине проворонили шурави. Возможно, к ночной атаке

готовились. В месте неожиданной встречи стояло заброшенное

жильё. Паши воины с одной стороны к углу дувала подходят, душманы

с другой. И салам алейкум лоб в лоб. Не мирные крестьянерисоводы

— при автоматах. Наших пятеро, их шестеро. Буквально

нос к носу. Опешили обе группы. Автоматы у всех не наготове,

не в атаку шли. Пару секунд молчания. С русской стороны был

справный в плечах грузин Тенгиз Асатиани. Перед ним афганец не

дохля, крепкий мусульманин, борода чернущая. Дух первым среагировал

на рукопашную атаку. Рассчитал: каждый из соплеменников

сцепится с русским, и, пока будет идти борьба по парам, свободный

перережет неверных. Подавая сигнал «делай, как я», схватил

Тенгиза за горло. Да ошибся в расчётах. Не ожидал, нападая,

что зубы Тенгизу даны не семечки щёлкать. Проиграв первый раунд,

грузин во втором применил ошеломляющую тактику —обхватил

душмана, как брата родного, прижал к себе, как от переизбытка

чувств, и тигром вонзил зубы в ненавистную щёку. Вырвал кусок

мяса с волосами, выплюнул, чтобы дальше рвать зубами духа...

От вампирского приёма тот заблажил на своём языке, испугавшись

уродства — так можно и без носа остаться, оттолкнул от себя Тенгиза.

Тому только это и надо. За автомат и короткой очередью завалил

укушенного, вместе с его рядом стоящим подельником...

На стрельбу с «точки» подмога несётся, а на Тенгиза затмение

нашло. Губы в крови душманской, глаза собственной налились.

Выхватил нож и режет голову моджахеду... За тех друзей, которых

накануне обезглавили на операции...

90-й псалом

90-й псалом

Потом солдатики с модж ахсдской головой ухитрились сф о

тограф ироваться. Тайком от командиров откопали и устроили ф о

тосессию. Н а кол посадили, сами вокруг... П а границе у одного

из дембелей при ш моне особисты обнаруж или обличаю щ ий советского

воина снимок. П риехал К Г Бэш ник разбираться на «точку»:

— Что за садизм развели? П озорите Советскую армию! I оловы

отрезаете? -- и показы вает фото.

— Да это чучело! — не растерялся ротный!.

— Как чучело? Вот же борода...

— Чучело! Ребята из глины вылепили, бороду приделали...

— Да?

— Конечно!

И сошло. Повезло: качество фото не ахти какое...

Та стычка с душманам и, благодаря находчивости Тенгиза, без потерь

закончилась. Можно сказать, без единой царапины. /1а не всегда

такой расклад выходил. Восток — дело хитрое. Вблизи «точки»

река протекала, что делила Тулу кап на две части. Дорога па Ф айзабад

через неё шла. Капитальный бетонный мост соединял берега.

Специалисты из С С С Р до войны возводили. М ожно и документы

не смотреть на предмет выяснения, кто руку к объекту приложил.

Самодельные надписи на мосту — любит наш человек увековечиться

при первой возможности — гласили, что строили его спецы из

Черкасс и Куйбышева. Наши много мостов в Афгане возвели, д о

рог проложили, качественных, надо заметить, танк развернётся —

и только царапины на асфальте.

Мост, он и в мирное время объект стратегический, в военное —

втройне. Рота мостовой переход первым делом взяла под круглосуточный

контроль. Построили укрепление — будку глинобитную ,

и танк в охране стоял. Из живой силы пять человек. Рано утром,

чуть рассветает, афганцы на базар в Тулукап спешат. Кто апельсины-мандарины

везёт, кто промтовары транспортирует к своим

торговым точкам, кто в качестве покупателя едет. Эти две маш ины

двигались за другим заработком. Ударили из двух гранатомётов

по будке и танку. Наши начали отстреливаться. Взводного срезало

очередью, заряжающий сразу в танке сгорел. М еханик-водитель

умер в госпитале. Когда с «точки» подскочила на стрельбу подмога,

душманов как и не было.

Второй раз они тонкую уловку придумали для усы пления бдительности.

I Гохороиы устроили. Покойник в материал завёрнут, его

бегом несут на кладбище предать земле. Картину необычных для

русского человека похорон не раз советские солдаты видели. Д уш

маны реш или на человечности поймать охрану. Дескать, пропустите

через мост похоронную процессию. По взводны й что-то почувствовал.

С ы грал в душ е — или где ещё мож ет возникнуть — сигнал

опасности. Что-то насторож ило в скорбной картинке. Почему

и сам не знает. «П риготовиться к бою!» — ском андовал. Д уш маны

подбегают, у них всё рассчитано было, дали знак «мёртвому», тот

белы й м атериал с себя срывает, которы й не только «почивш его»

прикры вал, но и гранатомёт. О днако очередь из пулемёта опередила.

Д уш м ан с гранатомётом на самом деле переш ёл в разряд покойников,

к нему присоединился ещё один из процессии, остальные

скатились под мост и уш ли.

90-й псалом

Ж ивы й в помощи Вышняго, а крове Бога Небеснаго водворит

ся. Ренет ГЪсподеви: Заст упник мой ecu и Прибеж ище мое, Бог мой.

и уповаю па Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе

мятеж на, плещма Своима осенит тя, и под криле Его иадееишся;

оруж ием обыдет т я истина Его. Не убоиш ися от ст раха пощнаго,

от стрелы лет ящ ие во дни, от вещи во тме приходящ ия, от срящ я.

и беса полуденпаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную

тебе, к тебе же не приближ ит ся...

З а окном госпиталя шёл снег, м елкий, игольчаты й. Он возникал

из серого низкого неба и пролетал сквозь сты лы е ветки тополя,

сквозь обвислы е ветви берёзы... Казалось, конца не будет этому

движ ению белого на ф оне мрачного больничного корпуса...

«Точка» в Т улукане для м одж ахедов бы ла бельмом на глазу.

Д олго кусали бандитскими набегами, потом пореш или в душ манских

ш табах сравнять с зем лёй русский гарнизон. П оказать, кто

в горах хозяин. Завладев Тулуканом , брали под контроль дорогу

на Ф айзабад, отрезали Киш им и Ф ай забад от Кундуза.

Сам ое весёлое — вплоть до М осквы было известно о готовящ

ейся крупной операции. К ундуз трезвонит: ребята, не волнуйтесь,

держ итесь, одних не оставим, если полезут, тут же прибудет

подмога. Л егко сказать, до ди ви зи и в К ундузе сем ьдесят с гаком

килом етров. Н е семь с половиной. За полчаса не покроеш ь. И время

в бою другого изм ерения — каж дая м инута м ож ет чаш у весов

перетянуть в см ертельную сторону. Д а и килом етры длиннее. Д у ш

маны тож е понимаю т, откуда русским придёт подмога, а м усульм а

нам погибель. В стретят засадой на дороге...

90-й псалом

Горные партизаны и сами опыта поднабрались, и советников

против русских понаехало разномастных: итальянцы, китайцы,

американцы... Сразу после смерти Валентина как-то Андрей

ходил в рейд с разведчиками, и наткнулись на трёх душ манов на

дороге. Что уж они замы ш ляли? Побежали при виде наших. Андрей

в два прыжка достал одного... В халате, всё как полагается.

Ыо вместо фарси другой прононс: «Мусью, мусыо!» Руки вверх тянет.

Не убивай, дескать, сдаюсь, я безоружный. Андрей после смерти

друга злой был. Всадил во французскую грудь густую очередь...

Что ты здесь потерял, мать твою парижскую... Двое дерутся, куда

третьим лезешь?..

Перед штурмом Кундуз сообщил: по разведданным две ты сячи

семьсот моджахедов готовятся к захвату. Это на сто с небольшим

наших воинов. Сравнение не в пользу Советской армии.

Душманы пошли на рассвете, только-только развиднелось.

Сначала с гор, что начинались сразу за дорогой, метрах в двухстах

от «точки». Высоко на перевалах началось движение. И тут в небе

появляются пять вертолётов непонятной принадлежности. Ми-8,

но густо-зелёные, с тёмными пятнами. Наши светло-зелёные. Н е

ужели, спускаясь с гор, душманы бросили десант на «точку»? Н и

чего не говорил факт — вертушки советского производства, мало ли

кому продаём военную технику. Комбат командует БМ П : «Пуш ки

к бою!» В сторону воздушных целей БМ П пушки задрали, а те на

четыре тысячи метров тридцатимиллиметровыми снарядами бьют.

Свалить вертушку ничего не стоит. Хорошо с вертолётов на связь

вышли, увидев целящиеся стволы: «Свои!» О тряд пограничников

в триста человек бросили из Пянджа по воздуху на п о д м о р . Т олько

приземлились, из Кундуза сообщают: «К вам пограничники сейчас

прилетят». Ага, мы уже их чуть не посбивали.

Андрей потом много раз думал: устояли бы или пет? Число

«две тысячи семьсот», очень может статься, было заниж ено ш табистами,

дабы не пугать обороняющихся. Пускай, дескать, знаю т

про нешуточные намерения противника, а уж насколько неш уточные

— незачем раньше времени голову забивать.

Душманы начали спуск. Расстояние до перевалов километра

четыре-пять. Из пушек неэффективно по воробьям. Надо подпустить

поближе. И вдруг в бинокль заметили движ ение и на дальних

от «точки» горах — за Тулуканом...

Спустись в долину вся эта масса — бой даже с учётом погранцов

был бы страшным. Ж уткая сила катилась но русские души.

Судя по душ манским планам, перед духами, что двигались с ближ

них гор, стояла задача ввязаться первыми. Отвлечь русских на себя.

В это время вторая часть, с дальних гор, входит в Тулукан, растворяется

в нём, затем моджахеды по руслам многочисленных арыков

— были такой глубины, лошадь можно провести — как можно

ближе подходят к «точке» и но команде вырастают из земли и наваливаются...

Тайкам остаётся бить прямой! наводкой. Но их в упор

будут расстреливать из гранатомётов... Пока подойдёт подмога,

мало что останется от гарнизона... Если три-четыре гранатомётчика

сразу вы стрелят по каждому танку...

J 1ушки и танки начали обстрел, как только авангард моджахедов

с ближних гор стал спускаться в долину перед «точкой». Артиллерия

била за спину моджахедам, отсекала отход, танки работали

по наступающим. Несколько залпов батарея сделала через Тулукан,

накрывая группы скатывающиеся с дальних гор...

И вдруг повалил снег, такой редкий для Афгана. Чистейший

русский снег обруш ился с неба. Будто Россия вспомнила о сыновьях

и послала им спасение. До того мощный грянул заряд, за какую-то

минуту покрыл горы толстым слоем. У душманов халаты,

накидки под цвет горного серо-коричневого ландш афта. В обычной

обстановке упал в горах — и не различишь, где мёртвый камень

валяется, а где глазастый с автоматом. В пыльные бури они лож и

лись на землю, закуты вались в накидки и так спасались от злой

стихии. Когда моджахеды пошли с гор, в бинокль было видно: началось.

Н о сколько их там? Где пусто, а где густо? Сливаю тся с горами.

И вдруг вся маскировка псу под хвост. Как у бедолаги зайца,

не успевш его вовремя поменять шерсть летнего колера на зимний

окрас. Чёрно-белая графика в несколько секунд проявила картину

ш турма до последнего партизана.

М оджахеды на снежный момент как раз в предбоевой сосредоточенности

заполнили склоны гор. Снег не только мишенями

подставил их под прицельный огонь, ещё и по ногам ударил. Горной

козочкой не побегаешь по скользкому покрову. Н адеялись подойти

вплотную и смять горстку русских. Снег переломал планы

на сто восемьдесят градусов. Н аш и как начали кромсать скученные

миш ени. Танки, артиллерия, БМГ1 заработали по мишеням,

как на учениях.

90-й псалом

Душманы под прицельным огнём забыли о захватнических амбициях,

беспорядочно — быть бы живу —ломанулись назад к перевалам,

дабы свалиться на другую сторону но принципу «ведь это

наши горы, они помогут нам».

Больше моджахеды не сунулись. «Точка» в напряжении ждала

штурма ночыо, на следующий день, через день. Пег. Возможно,

полевые командиры, узнав, что появились пограничники, поняли:

малой кровыо не выйдет операция. Могло случиться и такое:

среди них разгорелись разногласия после неудачи, и они увели отряды

но своим вотчинам. «Взяли бы простыни вместо маскхалатов,

— в разговоре с Валентином рассуждал Андрей, —то, что надо,

по снегу идти в наступление». «Ты чё, имзападло простыни —м ёртвых

в них заворачивают».

Живый в помощи Выипшго, в крове Бога Небес наго водворится.



мятежна, пленума Своими осенит тя, и под криле Его падееишея;

оружием обыдет тя истина Его. Не убоиишея от страха нощнаго,

от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящая, от срящя,

и беса полуденного. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную

тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоим а смотриши

и воздаяние грешникам узриши. Яко Ты, Господи, упование мое,

Вышпяго положил ecu прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и р а

па не приближится телеси твоему...

Он попросил Олюшку поискать старославянский словарь,

а пока упрямо запоминал. Какие-то фразы не понимал вовсе, в д ругих

лишь угадывал смысл. Не приидет к тебе зло, и ра>ш не приближится

телеси твоему... — это было ясно.

В партизанской войне трудно бывает понять — мирный ж и

тель или с гранатой за пазухой. Днём за сохой идёт — кажется,

орарь до мозга костей, только ночыо он орало на автомат меняет.

Или крестьянствует с мотыгой, а винтовка невдалеке припрятана.

Если это Бур, то, как говорилось выше, и вертолёт такой земледелец

может снять.

В жаркой стране вода — особый продукт. «Точка» поначалу

снабжалась тулуканской водой. В посёлке скважина, насос глубинный

английского производства. Цистерну набрал и пользуйся.

Но среди потенциальных врагов лучше независимо жить. Поко-

пырялись наши знатоки на территории «точки» и раскопали мощный

ключ. О чистили его, обложили камнями. О тличная вода. П о

граничники, прилетев на подмогу в критическую минуту, остались

в Тулуканс. Командование реш ило усилить «точку»: слиш ком моджахеды

обнаглели. Погранцы на другой стороне реки обосновались.

В большом байском саду зем лянок нарыли. «Точка» получила

прикры тие с заречной части. Н а сопровождение колонн пограничники

не ходили, но в некоторых операциях помогали танковому

батальону.

П огранцы задачу водоснабжения реш али своим способом —

поставили маш ину для очистки воды. И з арыка берут, пропускают

через ф ильтры , и готово. М аш ина — не из ключа набирать. Русский

человек технике больш е доверяет. М ало ли что в том же ключе,

вдруг зараза какая-нибудь, а там маш ина очищает, значит, надёжность

стопроцентная. Н икаких тебе желтуш ных и других вредоносных

бацилл. Стала рота пользоваться водой от иогранцов. Хотя

солдаты предпочитали из ключа пить. В тот вечер Андрей на водовозке

привёз от иогранцов воды, слил в баки.

В пять утра солдат-повар докладывает: «Товарищ прапорщик,

молоко свернулось». Что за ф окус кулинарны й? Н е из-под коровки

молоко, сгущённое. «Закипятил воду, — доклады вает на недоум

ение ком андира солдат последовательность поварских действий,

— сгущ енку вылил в котёл кофе делать, она свернулась, привкус

горьковатый». Андрей посмотрел на варево — лохмотья белые

плаваю т в котле. П опробовал па язык, выплю нул — горечь. Впервые

с таким поведением сгущ ёнки столкнулся. «Выливай к едрёной

бабушке, чай заваривай!»

Не успел повар котёл вымыть, летит Б Т Р от погранцов: «Все

ж ивы ? Н икто воду не пил? Отравлена!»

У погранцов научная основа, с периодичностью двух раз в неделю

брали воду на анализ. Н акануне вертолёт прилетал, взял

в лабораторию три буты лки. И з тулуканской скважины , из клю

ча и после очистки из арыка. Какая предпочтительнее для русского

ж елудка. Он м ож ет долото переварить, да на кой лиш ний раз

напрягать. П яидж после химаиализа, захлёбы ваясь, передаёт: вода

в буты лке № 3 отравлена сильнейш им ядом, срочно ликвидировать

запасы! Качественней всего оказалась вода из буты лки № 2 — клю

чевая. И з скваж ины тулуканской тож е пойдёт на суп с чаем. Но откуда

в ары ке отрава? Это не вредоносная палочка холеры, которая

90-й псалом

90-й псалом

может в водной среде жить поживать бактериологической миной

до встречи с благотворной средой человеческого организма.

П ризвали афганца Хакима. Наш представитель в Тулукане.

Имел свой отряд приверженцев афганской революции. Позже его

убили. Личный охранник застрелил в бою. Андрей сколько раз удивлялся

в Афганистане: какой продажный народ! Сегодня он за одних

воюет, завтра заплатили больше вчерашние враги, стреляет с удовольствием

в недавних однополчан. Бизнес есть бизнес. Но в последнее

время Андрей стал приходить к мысли: продажность, подлость

вовсю проникают в русский народ. Условия, когда ты на грани

вы ж ивания, когда озабочен куском хлеба, оскотиниваю т...

Н о и когда этот кусок с икрой, а деньги застят глаза — тоже...

Хаким предложил сделать вид, будто ничего не случилась, м а

шина для очистки работает, народ вокруг не паникует. Сам с помощниками

стал следить за берегом вверх по течению от места забора

воды. Оп-па! Появился земледелец с мешочком. Рисовое иоле

к арыку подходит. Декханин сел у поля и вроде чем-то сугубо м и р

ным занялся, положив рядом с собой с.умчушку. Время от врем е

ни руку как бы невзначай в торбу запустит, сыпанет в арык, дальш е

прикидывается рисоводом. Ясно-понятно. Бойцы Хакима — они

ничем не приметные, в халатах, как тот крестьянин-отравитель, —

обошли диверсанта, он и не понял, что по его душу земляки, схватили

за жабры с поличным. И не стали в Пяндж в лабораторию отправлять

содержимое сумки для определения химического состава

реактива. Экспресс-анализ на месте произвели с привлечением подозреваемого.

Тут же па бережке повалили «химика» на спину, засыпали

в рот добрую порцию порошка. Водичкой напоили, у того

глаза повылезали от дозы, что на табун лошадей.

Хорошо, пограицы воду на анализ сдали. Всех мог бы травануть

«мирный крестьянин»...

И Андрей на его счастье кофе с молоком любил с утра, а если

бы чай заказал?..

Живыи в помощи Выитяго, о крове Бога Небесного водворит

ся. Речет I осподеви: Заступник мой ecu и Прибежище мое, Бог мой,


мятежна, miewpia Своима осенит тя, и под криле Его надеешися;

оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нош,наго,

от стрелы летящие во дни, от вещи во тпме приходяищ я, от сряща,

и беса полу'деппаго. Падет от страны твоея т ысящ а, и тлю одесную

тебе, к тебе же не приближ ится. Обаче очима твоим а смотрииш

и воздаяние грешникам узрииш . Яко Ты, Господи, упование мое,

Вышняго положил, ecu прибежие твое. Не при идет к тебе зло, и р а

на не приближ ится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть

о тебе, сохрапит и т я во всех пут ех т в о и х ...

У каждого вернувш егося с войны есть личны е примеры везения.

П уля прош ила одежду в м иллим етре от тела, или осколок чикнул

по щеке. Стой чуть левее или правее — и как минимум рана.

Д ва раза Андрей сталкивался с невероятны ми случаями...

Андрей спал, был четвёртый час ночи, когда рядовой Камалов

заторм ош ил:

— Т оварищ прапорщ ик! Товарищ прапорщ ик! Голый идёт!

Как голы й? О ткуда?

Приш елец оказался разведчиком из уничтоженного разведбата.

Бандой, полож ивш ей более сем идесяти человек разведчиков,

ком андовал Рахим, вы пускник академ ии имени Ф рунзе. Н аш и получили

информацию : со стороны П акистана идёт караван с оружием.

П риготовились к операции. Рахим не зря вы корм ы ш С С С Р,

мы слил в соответствии с советским и учебникам и по тактике и стратегии.

П рим енил отвлекаю щ ий м аневр — его бандиты завязали бой

в стороне от основны х событий. А разведбат па исходе дня зам анили

в ловуш ку. Разведбат долж ен был караван взять в тиски. Ему

самом у устроил котёл в ущ елье. Заж али душ маны разведчиков перед

самым закатом, дабы помощ ь по свету не успела подойти. Р а

хим прекрасно знал: ночыо в горах воевать бесполезно.

И уничтож ил разведбат. П а каждом разведчике бронеж илет,

но и это не помогло. Когда утром прилетели вертолёты, на месте

боя были только полностью обнаж ённы е обглоданны е ш акалами

трупы .

Но одни разведчик остался в ж ивых. Д ве пули прош ли впритирку

с черепом. Распороли по виску кожу головы. Кровь хлещет,

лицо залило, грудь, но это совсем другое, чем мозги наружу. Бой затих,

аф ганцы двинулись троф еи собирать, раненых добивать. У слы

шав бородачей, разведчик ды ш ать перестал. Д обивали выстрелом

в голову. Это обязательно. Ж ивот разворочен, ног ли до основания

нет — всё одно контрольны й в голову непременно. Д обивали и раздевали

вплоть до трусов. П улей скальпированного разведчика тем

более освободили от обм ундирования — всё целёхонькое, без д ы

рок. И, посм отрев на голову — вся в крови, кож а висит — посчитали:

череп вскры т. Зачем пулю тратить, когда сразу получил контрольную

.

Л еж ит разведчик на камнях, не ш елохнётся. Там выстрел, там...

Н аконец стихло, закончили душ маны мародёрство, уш ли. Ш акалы

завы ли им на смену, чувствуя кровь... П однялся разведчик и п о

шёл в направлении Тулукана. Это километров двенадцать-четы рнадцать.

Вышел с гор на дорогу, побежал. Д ва раза слы ш ал звук м о

тора, падал на обочину. А потом увидел в ночи лампочку. О на бы ла

только на «точке». Д изель станции работал. П обеж ал на огонёк.

Ему с тапка, что в оцеплении:

— Стой!

— Свой я, ребята! — прокричал на русском разведчик.

А у самого от радости горло перехватило, не в состоянии ч ленораздельно

слова вы молвить, мычит, рот раскрывш и...

Ротный командует танкистам: «Н е стрелять. П усть подойдёт

на несколько шагов, и смотрите вокруг!»

Подумалось, может, моджахеды затеяли какую -нибудь х и т

рость с голым живцом, как с похоронной! процессией на мосту...

Усыпить бдительность и ударить...

Разведчик приблизился. Ему опять с танка: «Стой!»

Танкисты смотрят в прибор ночного видения: чисто вокруг

незваного гостя. Н а дороге стояли треноги с колю чей проволокой,

что на ночь устанавливались, и гранаты на растяж ках. В изитёр мог

эл ем ен тар н о п одорваться. Выслали сапёра провести голого.

Н а «точке» разведчик рассказал историю спасения. Голову

ему обработали, забинтовали. О дели, сообщ или в дивизию . У т

ром командир полка на вертолёте за ним прилетел. Д альш е началась

комедия. С луж ба «м олчи-молчи» прицепилась к вы ж ивш ем у

с дознанием. Капитан с костистым лицом пристал: «Где ваш автомат?

Какое вы имели право бросать оруж ие?»

От всего разведбата осталось восем надцать человек, кто был

в наряде на базе... О стальны е полегли в горах. П онятно, какое настроение

у разведчиков, и вдруг узнаю т об оруж ейны х претензиях

«молчи-молчи» к своему товарищ у, кинулись к капитану с сам ы м и

серьёзными намерениями. Т от едва ноги унёс в ш таб дивизии. Н а

чальник политотдела предлож ил особисту срочно делать ноги от

греха подальше в Кабул. «Ты думаешь, что несёшь? Они каждый

день смерть видят! Убыот! Не улетишь, пеняй на себя!» Уразумел,

что разведчики разорвут капитана за неусыпную бдительность.

«Всё равно кончим суку!» — пообещали разведчики, узнав, что

тот слинял.

История, конечно, уникальная. Во-первых, пули только чиркнули

но голове разведчика. Во-вторых, афганцы, стягивая с пего

штаны, трусы и другую амуницию, не разобрали, что перед ними

не труп, а раненый враг. В-третьих, совершенно голый сумел выйти

к своим. На счёт везения со службой «молчи-молчи» говорить

не будем — не бериевские времена.

Второй случай ещё удивительнее. После Афгана Андрея отправили

служить в Европу, в Чехословакию, которой в 1968 году

помогал отстаивать идеи социализма. Своего рода награду получил

за Афганистан. В Европах и встретил в 1985 году Эдика М а

медова.

Эдик служил в роте, что стояла в Кишиме. Танкист, капитан.

Попал в ситуацию, нередкую на той войне. И з гранатомёта подбили

танк, Эдика отбросило метров на десять от развороченной машины...

Три трупа, среди них Мамедов, отправили в Кундуз. Там

тоже определили к «двухсотым», и в морге ничего не поняли, обработали,

помыли, одели, положили в деревянный гроб, тот в цинковый

запаяли. Гробовой Ан-12 шёл из Кабула, приземлился в Кундузс,

догрузился, поднялся. Гробы друг на друж ке стоят в грузовом

отсеке. Т ут же сопровождающие летят. И вдруг стук. Сопровождающие

заволновались; «Что такое? Откуда? Может, в самолёте Неисправность?

*>О дин пош ёл к лётчикам , п роинф орм ировал экипаж

о нештатном звуке. Бортинж енер вышел, послушал:

— Ребята, это ваш стучит.

— Как наш? Быть не может!

—Ваш, ребята, ваш!

А стук продолжается.

О пределили, из какого гроба сигнал, крикнули:

— Если нас слыш иш ь — отзовись, стукни два раза!

О тозвался.

Во время полёта гроб не начнёш ь доставать, груз закреплен.

— Браток, скоро приземляемся, если можешь потерпеть, дай

знак!

Эдик постучал.

90-й псалом

90-й псалом

У него был попреждёи позвоночник. Всю дорогу, как сто записали

в разряд «двухсотых» — и в морге, и в гробу лежал без признаков

жизни. Сдвиг в чувствительности организма, скорее всего, произошел

при перепаде давления во время взлёта, сознание вернулось.

Эдик очнулся — темнота кромешная... Где он? Что? И вдруг

понял: в гробу. Но не в могиле. Шум за «бортом» гроба, гул самолёта.

И какие-то голоса... Принялся стучать...

В Ташкенте его в госпиталь поместили, потом в Ленинград отправили,

затем в Минск. Тогда как домой пришло сообщение: погиб.

Отцу орден Красного Знамени вручили. Эдик воевал геройски.

Уже имел две Красные Звезды, посмертно наградили Красным

Знаменем, которое редко кому на той войне давали.

Получилось так, что сопровождающий был не из киишмекой

роты, Эдика не знал, это раз, второе —относился к счастливчикам,

кому пришла замена, войну покидал навсегда. Радуясь за оживш е

го «двухсотого», за себя — не надо выполнять скорбную миссию —

и, считая, что о «воскресшем» будет доложено по всем инстанциям,

со спокойной душой и совестью отправился домой. Писем в Афган

писать не стал.

По ничего подобного. Бюрократическая машина запнулась на

уникальном случае. Родителей никто не оповестил. Они ждут тело

сына хоронить, а оно живучим оказалось. Эдик проходит интенсивное

лечение. В М инске над беспомощными героями пионеры

шефствовали. У Эдика руки не слушались. Попросил пионера написать

под диктовку письмо домой. Пионер и накатал, где по-русски,

где по-белорусски. Не очень прилежный попался. Родители

в Махачкале получают странное письмо. Якобы от сына. Но почему

из Минска? Почерк абсолютно не его. Может, до гибели писалось?

Нет, штамп свежий. К тому же пишущий спраш ивает о деталях,

которые только ему известны. О сестре, друзей по именам

называет. Как тут реагировать? Родители, продолжая сомневаться,

делают запрос в госпиталь. Приходит официальный м аш инописный

ответ от главврача, подтверждающий факт, что Эдуард М амедович

Мамедов находится в госпитале после ранения. Эдик едва

снова контузию не получил, когда мать с отцом приехали и мать

упала в обморок при виде живого сына. До последнего сомневалась,

а не чудовищная ли ошибка. Боялась, зайдёт в палату, а там

чужой человек. Сколько жила с мыслью — погиб сын...

На ту пору в Минске проходил симпозиум с участием кудесника-хирурга

Илизарова, он забрал воина с тяж елейш ей травмой

мозпоночника в Курган, в свою ю ш нику. «Я его поставлю на ноги!

П лясать будет!» И поставил. А всё равно Э д и ка подчистую ком

иссовали: отды хай, инвалид-ветеран-орденоносец, на заслуж енной

пенсии. Он не согласился на завал и н ке ш ганы просиж ивать

в тридцать лет. П оехал в М оскву, прорвался на прием к м инистру

обороны, добился восстановления в армии.

А ндрей вскоре, как Э дика отправили грузом «двести», закончил

аф ганскую эпопею , вернулся в Сою з, а в 1985 году, как говорилось

выш е, в Ч ехословакию направили. И вот как-то сидит на

балконе, ды ш и т свеж им воздухом, наслаж дается м ирной вечерней

тиш иной, а из квартиры , с которой соседствую т балконам и, голос

раздастся. М уж чина разговаривает с собакой. И страш но зн а

комый голос. О бязательно его слы ш ал. Н о кто? Б алконы вприты к,

тогда как подъезды у квартир разны е. Н а лестничной площ адке

не столкнёш ься. Д а и дом а почти не бы вал Андрей, то на полигоне,

то в наряде. С утра до позднего вечера на служ бе. Говорит своей

О лю ш ке: «С лы ш ал я этот голос раньш е. Где и когда, не помню,

хоть убей. Н о слы ш ал, до боли знаком ы й». П рош ло какое-то время.

С идит А ндрей в ком нате, врем я летнее, дверь балкона нараспаш

ку, снова знаком ы й голос раздаётся. Д а кто ж е это? Вышел на

балкон, снедаем ы й лю бопы тством , и нехорош о стало, чёрным л о

м ануло сердце. Ч еловек один к одному похож ий на Э дика стоит,

рядом нем ецкая овчарка.

— У вас брат Э дик бы л? — заикаясь, спросил.

-- Д а это я сам, Андрей! Э то я — Эдик!

П ерескочи л М ам едов через п ерила балкона, сгрёб А ндрея

в охапку:

— Я, мой родной! Я!

И два взрослы х м уж ика зап л акал и от радости чудесной встречи,

от боли за тех друзей, кто не воскрес.

90-й псалом

Ж ивы й в помощи Выш няго, о крове Бога Небесного водворит

ся. Ренет Господеви: Заст упник мой ecu и Прибеэ/сище мое, Бог мой,

и уповаю па Него. Яко Той избавит т я от сети ловчи и от словесе

мят еж на, плещ ма Своима осенит т я, и под криле Его надеегиися;

оруж ием обыдетп т я ист ина Его. Не убоии/ися от ст раха иощнаго,

от ст релы лет ящ ие во дни, от вещи во /тьме приходящ ая, от

срягца, и беса полуденпаго. П адет от страны т воея тысяща, и тма

одесную тебе, к тебе же не приближ ит ся. Обаче очима твоими

90-й псалом

смотрииш и воздаяние грешников узриш и. Яко Ты, Господи, уп о ва

ние мое, Вышняго положил ecu прибежище твое. Не. приидет к тебе

зло, и рапа не приближ ится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть

о тебе, сохранити тя во всех пут ех твоих. На р ука х возм

ут тя, да не когда преткпеши о камень ногу твою...

Псалом звучал в Андрее. П росыпаясь среди ночи, при н и м ался

повторять по памяти. М олитва успокаивала, отвлекала от т я

гостны х воспоминаний. П овторял раз, другой... И ногда забы вался

сном, не дойдя до последних строк.

Ж ена принесла письмо от однополчанина по А ф ганистану —

М иш и Л ож кина. М иш а писал, что бросил медицину, работает м е

неджером в фирме, торгую щ ей запчастям и для автомобилей. Звал

к себе в гости. Ж ил М иш а в Н иж нем Новгороде. Они два раза

встречались после Афгана. В 1986 году Андрей был в М оскве в командировке,

М иша специально приехал на пару дней повидаться.

В 1990 году Андрей вы кроил неделю отпуска и съездил к б оевому

другу. С озванивались по праздникам. Н е но праздникам М иш а

обязательно звонил, будучи в подпитии. «Андрей, держ и член б одрей!

— кричал в трубку. — Это я! Докладываю : ещ ё жив!» В последний

год такие звонки участились.

Л ож кин был фельдш ером от Бога.

Колонна двигалась в боевом порядке со скоростью пеш ехода.

Впереди трал — инж енерны й танк с двум я пятитонны м и каткам и.

М ина или фугас такой м ахине не страш ны, передню ю часть подкинет

сантиметров на тридцать и дальш е прёт. Б рал всё — ф угасы ,

пластиковы е «итальянки». М оджахеды знали это, тож е ис лаптем

рис хлебали с инструкциям и советников. И посреди дороги, если

нет асфальтового покры тия, жди от них мин, и по сторонам , что не

попадали под катки, не надейся па авось. Т ак м ож ет вознести...

Где трал не захваты вал, сапёры проверяли. В тот раз И ван Е р

маков, дальневосточник из Белогорска, и Б орис С ем ёнов из Т ю

мени ш ли по разны е стороны от танковой колеи. С апёрное вооруж

ение — м иноискатель да щуп, которы й м етодично в почву в п е

реди себя воин вты кает. Если стальная заострённая п я т и м и л л и

м етровая проволока подозрительно легко входит в грунт, зн ачи т,

стоп. М иноискатель не среагирует на «итальянку»: в ней м етал

ла грамм какой-то, эту адскую м аш инку собаки хорош о вы н ю х и

вают, но их на «точке» не было. Ф угасы м одж ахеды л ю б и л и де-

.мать из гильз от танковых снарядов. К аким и разж ивались? Подбитый

танк улетит в пропасть, доставать бесполезно. Душманы разм

ундирят боекомплект... Н а много фугасов добычи хватит. Д альше

берётся пустая гильза, начиняется взрывчаткой и закапывается

на метр-полтора в вертикальном положении. Л контактные пластины

выведут наверх и так, чтобы взрыв на середину машины пришёлся.

Получался он мощнейшей, направленной вверх силы. Баш

ня БМ П подлетала на десять и более метров. Контактные пластинки

делали из консервной банки. Д ля конспирации пылыо присыплю

т — валяется, дескать, неприглядны й сам по себе кусочек металла.

С толкнувш ись с такой! технологией, сапёры реагировали па лю

бую ж елезку на дороге. Собаки неплохо чуяли фугасы, по, опять

же, увы — не было их...

Иван и Борис идут за тралом; следом, прикры вая сапёров, танк

движется, естественно, с пешеходной скоростью. А позади бой идёт.

Подбили К амЛЗ-цистерну, ударили из пулемётов. На заминированных

участках моджахеды специально создавали огнём сумятицу,

дабы сломать чёткость движ ения. У водителя при движении

в колонне одна задача — следовать строго за впереди идущей машиной!.

М оджахеды огнём давили на психику водителям, заставляли

дёргаться — выскакивать из проверенной колеи. В суматохе

боя попробуй удержись. Один затормозил, другой от столкновения

крутит руль под свист пуль. Л чуть в сторону вильнул — можеш

ь нарваться па взры воопасную неожиданность...

Сапёры — миш ени для моджахедов, но делаю т свою работу.

Километров пять дороги впереди без асфальтового покрытия, самое

место для закладки мин. И как нередко бывает, где не чаешь —

оттуда получаешь. Из гранатомёта подбили танк, что следом за инженерным

шёл. М еханика-водителя кум улятивная струя режет пановал,

танк продолжает самопроизвольный ход. Иван откуда знал,

что за спиной уже не грозная бронированная маш ина со скорострельной

пушкой, а неуправляемая громадина. Всё внимание сапёра

на мины: быстрее проскочить опасный участок. А на него многотонная

махина прёт... Борис закричал: «Берегись!» Иван услы

шал предупреж дение с запозданием, прыгнул, но подбитый танк

врезается в инженерный, правая нога И вана оказывается в точке

столкновения.

М ного ли надо человеческой плоти... Т анк смял, раздробил,

искалечил...

90-й псалом

И ван в первый м омент смалодуш ничал, как увидел раздавленную

ногу — это кровавое месиво... Парень плечистый, рослый. Д руж

ок его Б орис нередко подш учивал: «Иван, ты прямо орёл! Ух, д евки

до арм ии сохли! М ногих, поди, перепортил?!» Иван упал с разм

озж енной ногой, схватил автомат и начал поворачивать дулом па

себя... Потом признался Андрею, что носил мысль: «Бели что — калекой

ж ить не буду!» Борис молнией среагировал, подскочил, пинком

саданул по автомату: «Ты что, братан! Дурак!» О бнял друга:

«М ы еще будем жить, Ваня!» Андрей с М иш ей Л ож кины м подхвати

ли И вана.

Кундуз — там госпиталь, там врачи всего-то в тридцати ки л о

метрах. Но бой идёт, день на исходе.

— Миша, как он? — Андрей спраш ивает с надеждой.

— Ничего хорошего. В госпиталь бы его быстрее...

На искорёженную ногу страш но смотреть. Кости торчат, л охмотья

кожи висят, куски раздавленны х мышц, пы ль см еш алась

с кровыо, грязь...

— Миша, надо спасать ногу! — Андрей просит.

С М иш ей в каких только переделках не п о б ы в ал и . М иш а

и с автоматом умело обращ ался, и в своём деле ас. Всегда до последнего

боролся за ж изнь воина. Ж аль, не всё от него зависело...

Как-то с колонной вот такж е попали в засаду. М ехам ику-водптелю

разры вная пуля попала в шею, кровь хлещ ет. З ам еч ательн ы й

парень — С лавик Заикин из Горького. Д о дем беля оставался м е

сяц с небольш им. М олодого на смену подготовил, но сам ходил

на операции, боялся: вдруг убы от сменщ ика, и опять жди другого.

«М иша, сделай что-нибудь! — С лавик рукой заж им ает ф онтан крови.

— Не хочу умирать! Н е хочу!»

«Всё хорошо будет», — М иш а успокаивает, обезболиваю щ ий

укол поставил.

Сам отвернулся, сж ал в бессилье кулаки, а по л и ц у слёзы . О ни

со Славиком земляки, кореш или. В первы й и последний раз видел

Андрей плачущ его Л ож кина...

— Надо спасать ногу! — повторяет Андрей.

Вертолет, что шёл за ранены м и, м одж ахеды сбили на подлёте.

Ночь упала. К олонна встала. По тем ноте д ви гаться н ел ьзя. О х р а

нение вы ставили, лю бой ш орох п одавляется огнём. А к ак б ы ть

с ранены м и? Рядом с дорогой заброш енны й киш лак. З а н если туда

И вана и ещё ш естерых бойцов. Ге-то ничего, в сознании, И ван с а

мый тяж ёлы й. При свете ф онариков принялись очищ ать ему рану.

Андреи сельского воспитания, с четы рнадцати лет рос без отца.

Кур рубил, свиней разделывал, овец. Крови с первых дней войны

не боялся. Новичков, да и не только, выворачивало при виде картин

ф рагментов человеческих тел, с кровыо выворачивало, случалось,

что ту г скрывать, обделывались новобранцы. Сколько раз Андрей

части воинов собирал. Но скальпелем орудовать не доводилось.

М иша вручил: «Помогай!» Д ерж ит ногу и командует, где резать.

В четыре руки очищ аю т рану. Главное — зараж ения избежать. При

свете ф онариков орудуют. Обычных карманны х фонариков. Б атарейки

сели — Андрей сбегал к колонне, попросил ещё...

В полевых условиях случалось, что сапёру, попавшему на мину

и лиш ивш емуся ноги, приж игали рану специальной лопаткой.

13 огонь её, затем к ноге. Варварский способ, но надёжный во избежание

зараж ения. В жару гангрена протекает скоротечно... Перед

операциями старались не есть, чаем ограничиться уже с вечера,

и на завтрак чайку попил —и хватит... Если ранят в полный живот,

при такой жаре перитонит обеспечен, до госпиталя не довезут...

К апельницы с ф израствором И вану Л ож кин ставит. Нога раздроблена,

раздавлена... Н о повезло — главны е кровеносны е артерии

целы. Задача — сделать, что в силах, а потом пусть в госпитале

решают, как быть с конечностью. Поначалу Иван, находясь в шоке,

не чувствовал боли. Работали по-живому. Ж гутом пережали ногу.

Но долго держать нельзя, а стоит отпустить — кровь опять пошла.

Так раз за разом. Боец пришёл в себя, кричит. Боль — сил нет.

О безболиваю щ ий укол М иша вколол. Но всё медленно получается

— что там при свете ф онариков сделаеш ь толком. Второй укол

для наркоза можно делать в экстренны х случаях. И ван опять кричит:

«Лучш е умру, не могу терпеть!» «Работаем!» — М иша жёстко

командует. «Терпи, мужик! — Андрей просит. — Терпи, родной!»

А времени всего три часа. Боль адская. «Всё, не могу!» — кричит

боец. Второй раз М иша набрал шприц, обколол ногу. Под утро

опять очнулся Иван. О пять стонет, кричит. Рану ему обработали,

забинтовали, шину сделали из четырёх досок снарядного ящика...

Л иш ь рассвело, на двух БМ П , командир дивизии дал лучших

водителей, отправили раненых в Кундуз. П ервая БМ П шла порожняком,

на случай мин, вторая след в след за ним. Долетели без потерь.

Душ маны предусмотрительно уш ли ночью. Побоялись, что

днём придут вертуш ки и будут с воздуха утю жить их позиции.

90-й псалом

90-й псалом

Н е зря боролись за ногу И вана — кость аппаратом И лмзарова

в госпитале в К ундузе нарастили. М ог И ван в Сою з после тяж ёл о

го ранения улететь от войны. О тказался. Вернулся в Т улукан. С нач

ал а хром ал. «Н ичего, — твердил, — разойдусь к дембелю !» Р азрабаты

вая ногу, старался больш е ходить. «Д урилка ты, — подначивал

друг Ьоря, — сейчас бы лстёх и капитанов строил в Сою зе, они

пороха не ню хали, а ты с Красной Звездой на груди! Боевое ранение.

Всех бы посылал! Как сыр в масле катался напоследок сл уж

бы! В самоходы бегал девок портить! Они, дурочки, с орденам и

лю бят!» — «Вот и не хочу калекой к ним вернуться! М уж иком д о л

жен прийти домой!» — «Чё калекой-то? О сновную для девок конечность

успел от танка спасти! А нога не играет роли!»

Д ем обилизовался И ван «к девкам» без хромоты.

Ж ивый в помощи Вышпяго, в кроне Во/а Пебеснаго водворит

ся. Ренет Господеви: Заст упник мой ecu и Прибеж ище мое, В о /м о й ,

и уповаю па Пего. Я ко Той избавит т я от сети ловчи и от словесе

мятеж на, плещма Своима осенит тя, и под криле Вго надееш ися;

оружием обыдет т я истина Вго. Не убоиш ися от ст раха нощнаго,

от стрелы лет ящ ие во дни, от вещи во тме приходят,ия, от срящ а,

и беса полуденного. Падет от страны т вося тысящ а, и тма одесную

тебе, к тебе же не приближ ится. Обаче очима твоим а смотриш

и и воздаяние грешников узриш и. Я ко Ты, Господи, упование

мое, Вышпяго положил ecu прибежит,е твое. Не при идет, к тебе зло,

и рана tic приближ ится тслеси твоему; яко Ангелом Своим заповестъ

о тебе, сохрапит и тя во всех пут ех твоих. Па р у к а х возмут

тя. да не когда преткпеш и о камень ногу твою, на аспида и василиска

наст у пиши, и попереш и льва и змия...

Его действительно будто па руки взяли...

Об этом не рассказы вал жене. Зачем нагруж ать без того и с

страдавш ееся сердце? Р ан и ли и ранили... Х аким передал: его бойцы

прознали, что в Т улуканс банда из восьми человек. Г отовят провокацию.

В такой ситуации лучш е в зароды ш е ли кви д и ровать. К ом

бат отряд из пятнадцати человек направил па у н и ч тож ен и е д у ш

манов. О круж и ли дом и вперёд. Д вухм етровы й глинобитн ы й з а

бор, тактика преодоления препятствия, как у м альчиш ек, что по садам

лазят. О дин п одставляет спину, другой с неё, как с подставки,

взлетает на забор, подаёт руку товарищ у — вот уж е и второй на вер

хотуре. Андрей первым заскочил, помог забраться напарнику, р я

довому м отострелку Сергееву, и прыгнул во двор, рассуждать некогда

— тактика натиска: см ять с ходу, не дать опомниться. П ры г

нул, см отрит в точку призем ления, ноги бы не переломать. И, мать

честная — не один летит туда. Граната Ф -1. А это не лимонка. С ергеев

увидел полет «эфки» и прыгнул обратно с забора на улицу.

К рикнуть он крикнул: «Берегись!» — но Андрей уже летел на гранату.

И не свернуть о тточки взры ва. Падают навстречу друг другу

посланница смерти и определённы й в ж ертву объект. Всего и смог

Андрей за м гновения обречённого полёта — защ итился автоматом:

приклад между ног, ствол к груди, на которой никакого бронеж и

лета. П осле чего призем лился в самую сердцевину взрыва, откуда

тут же вырос «куст» осколков. У Ф - 1 они серьёзные...

Спасло, что попал в эпицентр. О сколки разош лись веером по

сторонам. Н е все. Панаму, как ш аш кой казацкой, полосануло. С разу

не понял, видит что-то перед глазами телепается. Но что? Рукой

потрогал. П оясок от панамы. О сколок бритвой просвистел впритирку

с левы м виском, разрезал ремеш ок панамы. Самой малости

не хватило до плоти.

Андрей прислуш ался к себе. Болы о нигде не отозвалось. « Ж и

вой!» Ринулся продолж ать атаку, давить душ манов. А не совпадают

боевые намерения с возмож ностями ног: правая готова вести

погоню, пруж инисто упёрлась в землю для рывка, левая как не родная.

Будто нет её вовсе. Что за напасть? Ещё раз дёрнулся в сторону

м о д ж а х едов. Потом глянул вниз — левая ступня неестественно

вы вернута, из ботинка кровищ а... Голову крупны й осколок пощ а

дил, зато мимо ноги аналогичны й не прош ёл бесцельно. Вонзился

на полную. Кость ступни, как топором, развалило. Нога занемела,

будто от анестезии. Потому и не почувствовал.

Сергеев потом говорил: «Прыгнул на другую сторону дувала

и думаю: всё — погиб старш ина, такой взрыв». С разу после взрыва

он перескочил к Андрею.

— С тарш ина ранен! — закричал.

Бойцы подбежали.

— Что, — спраш иваю т, — в грудь?

— Нога, — показы вает Андрей.

— Какая нога, вся грудь в крови?!

П осмотрел Андрей и решил: вот она, смерть его. Разм ечтался

— прыгнуть на гранату и живым остаться. П оказалось: грудь

и ж ивот разворотило до внутренностей. Кровавое месиво.

90-й псалом

90-й псалом

Д а велики глаза у страха — ни один осколок внутрь не вошёл.

Т олько и всего — мелочью кожу посекло.

В К ундузе в госпитале ногу восстановили за четы ре педели.

Рана заж ивала как на собаке, а душ а ныла. И что-то непонятное

случилось с организмом — пищ у не приним ал. В ы летало всё обратно

уж е на подступах к желудку. Му, день мож но поголодать, д р у

гой. П а четвёрты й сознание начал терять. Т олько на капельницах

держ ался. Д а и то, как сказать, в туалет пойдёт — туда до ш канды

бает, обратно — брык и упал по дороге. Н есут воина на кровать,

капельницу поставят... А нализы раз сделали — никаких и н ф ек

ций, здоров по этим параметрам. О ткуда неприятие первы х-вгоры

х блюд? И даж е чай не хочет задерж иваться в ж елудке. М еди ц и

на ничего понять не может. Стресс ли, ещ ё что... 11овторно анализы

взяли. Н икаких отклонений. Д есять дней усы хал А ндрей, на о д и н

надцаты й стало восстанавливаться пищ еварение.

На медицинских просты нях старался о доме, отпуске не д у

мать. Гнал травящ ие душ у мысли. Н ельзя подсаж иваться на опасные

мечтания, когда ещё десять месяцев воевать. Б ольн и ч н ое б е з

делье давило тоской. Кто-то снотворны е таблетки глуш ил, чтобы за

быться. Андрей попробовал и отказался: сон тяж ёлы й, голова после

него чумная. Тош нота хотя и прош ла, ел через силу.

П ривезли Л ёш ку-спязиста из Кундуза, с третьей роты . К онтузия.

Рассказы вали, Л ёш ка лю бил ходить в рейды в киш лаки, стр е

лял во всё, что движ ется, особо не разбирая статуса — м и рны й ж и

тель или бандит. «М ирны е они для меня, когда м ёртвы е», — говорил.

Контузия не прош ла даром. Вроде норм альны й, но вд руг пож

аловался Андрею: «Л идка, ж ена брата, загл яды вал а вчера в п а л а

ту, посмотрела в мою сторону и, сука такая, пе п оздоровалась. С д е

лала морду, что не узнала. Я им перед арм ией всё лето дом пом огал

строить, специально уволился из сельхозтехники. А теперь она нос

воротит, чё с калекой разговаривать?»

Н икакой жены брата, конечно, в К ундузе бы ть не м огло.

По вы писке Андрея из госпиталя его едва ветром пе унесло.

Вышел из палатки на волю, вдохнул полной грудью , а ноги побеж

али-побеж али. Ветер не ураганны й, а тащ ит, что кл очок газеты .

Ему-то казалось: каким был, пры гая на гранату, таким и остал ся

после. А он усох до дистроф ического состояния. Б р ат родной не

узнал. Андрей, будучи в от пуске, у подъезда лавочку рем онти рует,

брат, как мимо чужого, прош ёл...

«Ты на себя посмотри п зеркало! — сжал Андрея в объятиях. —

Ж ивое кино про Бухснвальд!»

На двенадцать килограммов похудел Андрей в госпитале.

Олю ш ка через десять минут, как он приехал, после радостных

восклицаний сказала: «А ну, раздевайся, показывай, где ранен?»

Пытался отш утиться. «Я же знаю!» — настойчиво требовала.

Ей приснился сон. Едут на «ГАЗ-51», так в её детстве возили

ш кольников на прополку. В кузове устанавливаю тся сиденья —

доски с крю чьями в торце за борт цепляются. И будто едут в кузове

втроём. С краю Андрей, потом сын Сашок и Олюшка. Вдруг машина

переворачивается па бок, левая нога Андрея попадает между

бортом и землёй. У остальных ни царапины, а его левая нога

раздавлена. Олю ш ка сразу написала письмо. Старалась как можно

чаще посылать письма Андрею, и он, несмотря на всю занятость,

обязательно отвечал. Нередко получал одновременно пачку весточек

из дома, военная почта не отличалась бесперебойной доставкой

корреспонденции. Увидев сон с перевёрнутой машиной, Олюшка

написала: «Андрюша, умоляю, будь осторожен! Я видела тревожный

сон». Получил предупреждение уже в госпитале.

М ожно сказать, с первого афганского месяца Андрея Олюшка

начала просыпаться в четыре утра. Не понимая — в чём дело? С завидной

постоянностью в четыре зачем-то срабатывал внутренний

будильник. Спать бы ещё... Выяснила происхождение «будильника»

при встрече с мужем: Андрей поднимался в Тулукапе около

пяти утра, а временная разница между ними по часовым поясам

была один час...

По не почувствовала приезд мужа. Зато сын... Когда после ранения

отпуск дали, Андрей телеграммой предупреждать домашних

не стал. Мало ли что. Отменят в последний момент, или до границы

не доберёшься. Прибыл сюрпризом. К дому подходит, в этот самый

момент четырёхлетний Сашок сел на кровать, с матерыо спал,

тормошит: «Мама, мама! Мне приснился сон!» Иногда снилось

ему: собаки за ним гоняются, бодливые коровы. «Хорошо, спи!» —

Олю шка успокаивает. «Не хочу спать, мне приснилось, тётя говорит:

твой папа на корабле приехал! Он приехал!» Утром в садик

не добудишься, каждый день с боем поднимался... Сроду не вставал

в такую рань. И вдруг вскинулся среди ночи — «папа на корабле

приехал». «Хорошо, хорошо, — мать гладит по спинке, —ложись,

рано ещё!»

В это время звонок — открывайте папе-воину.

90-й псалом

90-й псалом

Ж ипый в помощи Вышпяго, в крове Бога Пебеснаго водворит

ся. Речстп Господеви: Заст упник мой ecu и Прибежище мое, Во/ мои,

и уповаю па Пего. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе

мятеж на, плещма Своими осенит тя, и под криле Иго надеешися;

оружием обыдет тя истина Его. Не убоиш ися от ст раха нощнаго,

от стрелы летящ ие во дни, от вещи во тме приходящ ий, от

сряща, и беса полуденного. Падет от страны твоея тысяща, и nut а

одесную тебе, к тебе же не приближ ится. Обаче очима твоими

смотриши и воздаяние грешников узриш и. Яко Ты, Господи, уп о ва

ние мое, Вышпяго положил ecu прибежище твое. Не приидет к тебе

зло, и рана tie приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповестъ

о тебе, сохрапити тя во всех пут ех твоих. На р ука х возм

ут тя, да не когда преткиеши о камень ногу твою, на аспида и василиска

пасту пиши, и попереши льва и змия. Яко на М я у нова, и и з

бавлю и: покрыю и, яко позпа имя Мое. Воззовет ко Мне, и услы ш у

его: с ним еемь в скорби...

П овторяя псалом, вспомнил Валентина. Они были в дивизии

в Кундузе, и, о диво: посмотрели кино. В дивизии бойцы сетовали:

привозят в основном про войну и басмачей. Андрей с Валентином

с киноголодухи были согласны на всё. Тогда показы вали «О ни сражались

за Родину». Андрей как-то не заострил вним ания, В алентин

заметил после сеанса: «Помниш ь, как креститься начал боец

во время бомбёжки. Ничего уже не зависело от него, зем ля вставала

на дыбы вокруг окопчика...»

Воззовет ко Мне, и услыш у его: с ним еемь в скорби...

Отпуск пролетел быстро. Андрей возвращ ался в Афганистан

на подъёме. Тянуло к своим, в привычную атмосферу. В 'Гул у кап

прилетел на вертолёте, и как обухом по голове М иш а Л ож кин сообщил:

«Нету твоего Юры Яценко». Как нету? И показалось: сумка

спортивная, что держал в руке, свинцово потяж елела. В ней леж ала

баночка мёда, что мать Ю ры отправила сыну. Она приехала перед

самым отъездом Андрея. «Пожалуйста, — попросила, — отвезите».

Пока Андрей неделю проходил адаптацию в Таш кенте, пока

ставили прививки, Юра погиб. Андрей, уезж ая в отпуск, просил:

«Ну, хоть этого парня сохраните, у него одна мать».

Ю ра мог не служить. Настоял: что я, не мужик. И в А фганистан

была возможность не ехать. Парень толковый, разбирался в электронике,

в телевизорах, часто вы полнял поручения начальника

штаба. Тог однажды вызвал и сказал: «Вас отправляю т в А ф ганис

тан, если хочешь — оставлю в Союзе». «Я всегда мечтал защ ищ ать

негров!» — с бравадой отказался Ю ра. Он был отличным пулемётчиком.

В ш коле занимался стрельбой из малокалиберной винтовки,

в армии освоил пулемёт.

Перед отъездом Андрея в Союз Ю ра попросил передать матери

платок и брошку. Пож имая на прощ ание руку, наказал, подмигивая:

— В К ундузе перед отлётом не ешьте фарш сосисочный!

С Ю рой Андрей познаком ился едва не в первый день в Афгане.

Прилетел в Кундуз, командир полка приказал «сгонять» в Т ермез

с колонной битой техники. «В Тулукан успеешь, — сказал. —

Берн Б Т Р и вперёд. Дам тебе лучш его пулемётчика. Кстати, зем

ляк твой».

Колонна небольш ая, три трала с БИ М эш кам и, пару автомашин.

один Б Т Р раненый — днищ е покорёжено, в пропасть роняли,

а так на ходу. В сумме семь единиц, считая Б Т Р сопровождения.

Дорога в сторону Союза не горная, пустыня вокруг, асфальт ровненький.

А сф альт вообще в Афганистане, как говорилось выше, замечательный.

Ю ра понравился не по зем ляческом у признаку. О сновательный

боец. Как только получил приказание готовиться к операции,

требование выписал и побежал на склад за боеприпасами. У нас

ведь как: на охоту ехать — собак кормить. Л енты пулемётные готовить,

а лентонабивочная маш инка сломалась, запасной на складе

нет. Ю ра бойцов поднял, давай ленты вручную набивать. Расстелили

их в палатке, патроны высыпали — и вперёд до мозолей

па пальцах. П олночи потратил, но с полным боекомплектом отправился.

Подошёл к начальнику ш таба полка. Был такой М азурин.

Больш ой мастер по «купи-продай» операциям. Часы электронные

японские закупал коробками, технику японскую . Ю ра ему: «Гранаты

нужны!» — «Зачем?» — «Восемь штук положено на броневике».

— «Нет, не проси — ещё взорвётесь». И хоть кол ему на голове

теш и — не даёт. Н аплевать, что на операцию едут, главное —

ЧП бы не было. Ю ра походил по знакомым, набрал десятка полтора.

«Н е на себе, товарищ прапорщ ик, тащ ить. Вдруг, тьф у-тьф у-

тьфу, пригодятся».

Выдали сухпай. В нём сосисочный ф арш консервированны й.

О н-то и подкузьм ил воинов. В броневике сопровож дения трое

было: водитель, Ю ра-пулемётчик и Андрей. Водила и Ю ра навернули

по банке фарша. По второй откры ли. Андрей, глядя на м о

90-й псалом

90-й псалом

лодёж ь, тож е воспы лал аппетитом. Ф арш , па самом деле, вкусный

— деликатес для солдатского рациона. Н аелись от пуза. Реакция

ие застави ла долго ждать. Как по команде, началась револю

ция в желудках. Б Т Р замы каю щ им колонны шёл, ф ункцию прикры

тия осущ ествлял. А кто прикры тие будет прикры вать, если ему

по надобности приспичило? Некому. По и сил пересилить вулкан

в ж ивоте ни у кого из троицы не оказалось. «Стой!» — А ндрей водиле

командует. К олонна идёт вперед, они вы скакиваю т, спина

к спине втроём садятся, автоматы на взвод, гранаты под руку, готовы

к круговой обороне даж е без ш танов. Т олько суньтесь. М одж а

хеды не реш ились. О блегчились бойцы, ш таны натянули и ну д о

гонять колонну. Б Т Р — скоростная маш ина, килом етров девяносто

по асф альту даёт, а колонна шла не больш е пятидесяти. Т олько нагнали.

Ю ра кричит: «Н е могу больш е!» И так килом етров сто п ятьдесят

свистопляска.

Ю ра погиб за три недели до дембеля. П одбили из гранатом ёта

БМ П , Ю ра выскочил, его из пулемёта в голову. П оследних десять

месяцев служ ил в Т улукане. Сам попросился на «точку», ком андир

полка с неохотой отпустил лучш его пулемётчика.

Надо было видеть Ю рину мать, когда Андрей вручал платок

и брош ку от сына. О брадовалась, зары лась в платок лицом:

«Ю рочка, сыночек! С корей бы уж сам приехал!» «Всё будет хорошо,

— обнял за плечи Андрей. — Вернусь из отпуска, ему как раз на

дембель. О тправлю Ю ру, как полож ено. П арень у вас настоящ ий!

Спасибо!»

Как было тяж ело от этой смерти... Будто сам виноват. Он и н и

кто другой... О тговори Ю ру от служ бы на «точке», может, остался

бы жив... И в том бою окаж ись с ним рядом... Знал, что все эти

«бы» — ерунда на войне, но ничего с собой поделать не мог.

Ж ивы й о помощи Выишяго, а крове Бога Небесиаго водворит

ся. Речет Господеви: Заст упник мой ecu и Прибеж ище мое, Бог мой,


мятеж на, плещма Своими осенит тя, и под криле Его надееш и-

ся; оружием обыдет т я истина Его. Не убоиш ися от ст раха нощнаго,

от стрелы лет ящ ие во дни, от вещи во гпме приходящ ия, от

сряща, и беса полуденного. Падет от страны твоея т ы сящ а, и тма

одесную тебе, к тебе же не приближ ится. Обаче очима т воими

смотриши и воздаяние греш ников узриш и. Яко Ты, Господи, у п о в а

ние мое, Вышпяго полож ил ecu прибежит,е твое. Не приидет к тебе

:ыо, и рана не приближ ится телеси т воем у; яко Ангелом Своим заповесть

о тебе, сохранит и т я во всех пит ех твоих. Н а р у к а х возм

уш тя, да не когда прет кнеш и о камень ногу твою, па аспида и ва

силиска наступиш и, и попереши льва и зм ия. Яко на М я упова, и и з

бавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко М не, и услы ш у

его: с ним есмь в скорби, изм у его, и прославлю его, долготою дней и с

полню его, и явлю ему спасение Мое...

С проси его в А ф ганистане честно: верит ли в защ итную силу

м олитвы на листке, запаянном в полиэтилен? Он, повидавш ий

столько смертей, затруднился бы ответить. Но держ ал псалом при

себе постоянно. Это был закон, сделать иначе — как предать О лю ш

ку, которая заклинала, провожая: «Н е выбрасывай! Ради меня и С а

ши не вы брасывай! Д ерж и при себе постоянно!»

К ак-то, будучи в гостях у родственников на У краине, на ры н

ке заш ёл в павильон, где работала плем янница. Вдруг заезж ает и н

валид па деревянной платф орм е с м аленьким и колесикам и. Таких

Андрей видел в детстве в пятидесяты х-ш естидесяты х годах. Ф р о н

товики, у которых от ног ничего не осталось. Ездили на аналогичном

«транспорте», перемещ аясь с помощ ью рук, в которых держ а

ли колодки — отталкиваться от земли. У этого муж чины вместо

рук культи. Н ог тож е не было. О статок правой длиннее, сгибался

в колене и обут в кроссовок. С его помощ ью инвалид ловко передвигался

на своей платформе. П осмотрел на Андрея п ронзительными

синим и глазами, повернулся к прилавку:

— Н аташ а, — сказал свеж им напористы м голосом, — сегодня

мне не повредит ф ронтовы х пятьдесят граммов и водички запить,

а В алерке моему ш околадку.

П роворно открыл своим и культям и кош елёк-«аппендицит»,

закрепленны й на теле, каким и-то невероятны м и движ ениям и,

даж е показалось, что пальцы есть, отсчитал деньги. П лем янница

вы ш ла в зал, инвалид был на голову ниж е прилавка, принесла

11 л аст и ко в ы й ста ка 11.

«К ак пить будет?» — подумал Андрей. И нвалид уверенно взял

обеими культям и мягкий стакан, опрокинул. Зазвонил сотовый,

вы тащ ил его, и опять удивительная проворность: ткнул кнопку

и поговорил, приж ав культей к уху аппарат.

«Это Антон, — пояснила плем янница, проводив посетителя

до двери, — афганец. С траш но обиж ается, если относятся к нему

как к инвалиду. Ж ивёт в селе. П риезж ает по выходным, привозит

табуреточки, детские стульчики —иод заказ делает. Этого на жизнь

не хватает —семья у него. Стоит на рынке в проходе с коробочкой

из-под майонеза, но никогда не попросит: “Подайте”. Просто стоит.

Не возьмёт, если кто начнёт жалеть. Ни за что. Казалось вы. калека,

увечный, но в нём такая сила жизни! “Я мужик —должен кормить

семью!" —говорит. У него жена, тоже инвалид, а сын —нормальный

мальчишка».

Андрей посмотрел через стеклянную стену на улицу. Антон

двигался на своей платформочке в сторону остановки маршруток.

Так могло изувечить механика-водителя БМП, если под ним взрывался

фугас. Инстинктивно сжимает рычаги, а ему бы отпустить

их: взрыв швыряет вверх, рычага изгибаются, руки рвёт, ноги калечит

взрывом, режет об металл при выбрасывании.

«Рассказывал, —продолжала племянница, —один в живых остался

после боя. Очнулся в госпитале, лежал и думал: “Всё, я не человек,

никому не нужен”. Хотел покончить с собой. Придумывал,

как бы исхитриться безрукому. В одну ночь снится сон, спускается

к нему с неба женщина в сиянии и говорит: “А ты не думал, почему

живой? Мог бы погибнуть со всеми. Но раз даровано тебе —■

должен жить! И за друзей тоже!” Проснулся —и такую силу в себе

почувствовал, так быстро пошёл на поправку...»

СОН ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

Л

итургия шла в правом приделе. Служил отец Николай,

седовласый, седобородый, с аскетическим лицом и глухим

голосом. Диакон, наоборот, был плотный, крепкий, с сочным

баритоном, аккуратной русой бородкой. Прислуживал чересчур

серьёзный юноша в очках.

На душе у Ксении было хорошо и покойно. Служба в центральной

части храма —это всегда многолюдно, торжественно. Величие

пятиярусного золочёного иконостаса, пение хора и клироса,

наполняющее устремлённое под купол пространство обволакивающими

сердце звуками, высоченные Царские врата, за которыми

таинственный престол... Совсем другое —служба в правом приделе.

Она проходила по-домашнему. Певчие стояли тут же — рядом

с молящимися, не на возвышении. И алтарь на одном уровне

с тобой, в каких-то пяти шагах. Волнующе близко, рукой подать,

за невысокими Царскими вратами чудесно Святой Дух нисходил

на чашу с хлебом и вином. Это произойдёт и сегодня...

Впереди Ксении стояла молодая женщина. Беременная. Месяце

на седьмом. Животик жёлудем. «Мальчик», — предположила

Ксения. С беременной двое деток. Мальчишечка года три, девочка

постарше — лет шесть, не больше. Дочь держалась вплотную

Сон Пресвятой Богородицы

к матери. Сын на месте устоять не мог. То садился на под, то ходил.

I to молча.

К сения старалась не пропустить ни одного слома службы.

И лю бовалась счастьем женщины. И завидовала. Не стоять сё никогда

вот так с детьми, не молиться рядом со своими малышами,

чувствуя в животе умопомрачительную тяжесть новой жизни, которая

ещё неразрывно с тобой, с которой омываешься одной кровью,

маленькое сердце бьётся в унисон с твоим, а крохотные ножки

вдруг — так сладко! —начинают требовательно толкаться...

О на всегда хотела пятерых детей. Почему пять? Л кто его знает?

Будто с этим появилась на свет. Может, маленькой! восприняла

от старших сестёр: пятёрка — лучшая оценка в школе? Недавно

прочитала, что идеальная семья вшита кодом в самом названии

ячейки -- «семья». Мама, папа и пятеро детей. Как бы там ни было,

хотела именно столько. В девятнадцать родила первую дочь, четыре

года спустя — вторую. И не собиралась останавливаться. Домовитой

никак не назовёшь. Не из тех, у кого ничего, кроме семьи, в голове.

Нет. Телесное со старших классов бурлило, манило сладкой

тайной, настойчиво требовало своего. Легко сходилась с мужчинами

и до замужества, и после. За грех не считала. Беспокоило одноединствепнос

— муж бы не узнал. Никаких угрызений! совести.

М ужчины были женатые и холостые, младше и старше её. В когото

влюблялась, кто-то проходил мимолётным приключением.

И сейчас до полного осознания не видела в этом греха. 11о пойти

на исповедь с этим не могла. Два раза пыталась... 11е испытывала

смущения покаяться в абортах. Но мучительно стыдилась признаться

священнику в многочисленных связях с мужчинами, в изменах

мужу... Первый раз в очереди па исповедь стояла в страстную

субботу. Придел с желающими исповедаться был полон. Д обрых

полтора часа с колотящимся сердцем снова и снова повторяла

про себя, что скажет священнику. Очередь двигалась медленно.

Уже шла литург ия, а исповедь продолжалась и продолжалась. 11акоисц

женщина, стоявшая перед Ксенией, шагнула к свящ еннику.

Ксения повернулась к очереди покаяться: «Простите, братья и сестры»,

— чтобы затем пойти под епитрахиль, и... смалодуш ничала.

Почти бегом устремилась из церкви...

Через два года уже под епитрахилью залилась слезами. С вященник

пытался успокоить: «Начинайте, будет легче...» «Нет-нет,

в следующий раз!» — вся в слезах выскочила на улицу.

И ногда дум ала: почем у м ать не приучала к м олитве. Н и в д е

тстве, ни позже...

М ать и отец бы ли из старообрядцев. Н азы вал и себя двоеданамп.

В Т ю м енской области, откуда они родом, бы ло н есколько старообрядческих

деревень. В одних ж или д олги е годы только двоедапы

, в их Т уруш ево двоеданы и православны е половина на половину.

О тца К сения м олящ им ся не видела. Н е пом нит, чтобы перекрестился

когда. Я в л ял собой яр ки й прим ер греш ного человека.

Н ил, курил, всю ж изнь куролесил с ж енщ инам и. В пьяном угаре

гонял жену, дочек... Т огда как м ам а на пам яти К сении без Б ога ни

до порога. Н о исклю чительно сама. Н и старш их сестёр, ни её саму

не учила м олитвам . П очем у? Б оялась за их будущ ее в атеи сти ческой

стране? Б оялась н еприятностей в ш коле?

«Без Бога, дочка, — как-то обронила, — я бы не вы держ ала

с твоим отцом. Ц арствие ему небесное. С ам ы е страш ны е м ы сли

приходили в голову. В зять и избавиться от постоянной м уки, себя

и вас освободить от нспрскращ аю щ ихся издевательств. О травить.

Д а так, чтобы никто не догадался... Н е допустил Господь... Н о п р и

ш ла к Богу поздно, как тебя родила. Л надо бы раньш е, глядиш ь,

и но-другом у жили...»

11а что подм ы вало спросить: «Н о почему, мама, нас не приучал

а? П усть не к церкви, тогда это невозм ож но бы ло, но к молитве...

Ведь зн ал а её силу...»

С разу после войны с м атерью произош ёл порази тел ьн ы й с л у

чай. О н а — сем н адцатн летн яя д еви ц а М арем ия — работала почтальопкой.

З а почтой в районное село за восем ь килом етров сходит,

зм ей кой по деревне от дом а к дом у пробеж ит, разн есёт газетки,

письма, уж е и вечер... С ум ку, опустевш ую , в сторону, начинаю тся

дом аш ние обязанности. П ервая — встретить корову из стада. Ж и л а

М арем ия с бабонькой — бабуш кой по отцовой л и н и и . О тец ум ер

перед самой войной, м ать — в сорок пятом. Н ад орвал а сердце непосильной

работой в колхозе, надорвала постоянны м страхом невы

платы налогов. О сталась М арем ия с бабонькой. С корая на ногу,

в тот п ам ятны й на всю ж и зн ь день с почтой сп рави л ась бы стро.

С тоял август, самую голодную летню ю пору — до П етрова д н я —

д еревн я переж ила, и пусть хлеб нового урож ая ещ ё не п опробовали,

вовсю подкарм ливал лес: грибы пош ли, ягода... З а рекой И сеты

о поспела боярка. З а ней М арем ия нацели лась сплавать. Д о стада

д ва часа в запасе. К ак раз хватит.


Бабопы ош огород, начинаясь мод самым домом, дальним краем

уходил к Нести. М аремия с веслом и ведёрком м иновала грядки,

по тропинке пересекла лужок, вот и берег. Села на корму б а

тика — лодки-долблёнки и погребла на Другую сторону... Д евуш

ка невысоконькая, миниатюрная, да весло в руках, натренированных

деревенской жизнью, работало споро, попеременно толкая

воду с правого и левого бортов. Перемахнула реку, вы тащ ила б а

тик на берег, подхватила ведёрко... Боярка не смородина, собирать

быстро. Одно, второе деревце обобрала...

Ещё бы немножко, и наполнила ведёрко, да послы ш ался рёв

коров — стадо идёт. Как бы не опоздать. Заспеш ила М арем ия к б а

тику, и, Боже мой!.. Откуда что взялось? Па небе солнце, а на реке

во всю ширь волны! Да с пеной. Ходит И сеть набы чивш им ися буграми.

Заметалась М аремия. Подумалось: может, выше по течению

тише, там криулина — река делает поворот. Села в батик, волны его

мотают, грести невозможно... Что делать? У берега над водой! т а л ь

ник нависает, хватаясь руками за ветки, начала подтягивать л о д

чонку от куста к кусту. При этом читает вслух м олитву «Сон П ресвятой

Богородицы». Бабонька с детства учила: «М ы у воды ж ивём ,

как на реке что — обязательно твори эту молитву».

«Выехала за криулипу, — рассказы вала мама, — там ещ ё страш

нее. Волн по верху нет, рябь, вода прозрачная, но бурлит всё, к р у

тит. В такое варево па узком батике угодиш ь — обязательно перевернёшься».

М аремия, цепляясь за тальник, стала спускаться вниз но теч е

нию в надежде найти более спокойное место. М олитву б есп рестан

но читает:

«Спала сси Пресвятая Дева М ария в городе И ерусалим е у и с

тина Христа на престоле, и приди к ней Исус Христос, и рече П ресвятая

Богородица: о Чадо мое милое, спала я на сем месте и ви дела

сон чуден и страшен: видела Петра в Риме, П авла в дом е С и м о

на, а Тебя, моего Сына Исуса Христа, видела в городе И ерусалим е

у жидов пойман, вельми поруган, и биш и Тебя ж или, в лице Т вое

святое плеваше, и к Понтийстему П илату на суд поведош а, и осудил

Тебя Пилат на казнь, и казнили Тебя на горе Голгофе, на трех

древах, на кедре, певге и кипарисе, руци и нози Твои ко кресту прпгвоздиша,

на г лаву Твою святую надели тернов венок, напоиш м Т я

оцтом, копием прободаша ребро Твое, а из него истечет кровь гг вода

за спасение всего человечества, а я, мате Твоя, у креста стояла

с возлюбленным учеником Твоим Иоанном Богословом и вельм и

плакала и рыдала, п речешь Ты мне со креста: о мати Моя, не плачь,

>1 со креста снят буду и во гроб положен, и на третий день Я воскресну

и вознесусь на небо с ангелами Херувимами и Серафимами,

а тебе, мати Моя, прославлю. И речет ей Исус Христос: о мати

Моя, сон твой не ложен, словеса твои паче меда устам Моим. Слава

Отцу, и Сыну, и Святому духу. Аминь». Потом читала Маремия:

«Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». И снова «Сон

Пресвятой Богородицы».

Творила молитву и, цепляясь за тальник, плыла вдольдеревни,

что была на противоположном берегу. Д остигла нижнего её края,

места, с которого бабопькин дом как на ладони видно. В пять минут

бы долетела через реку, кабы не волны. Ходуном ходят, и думать

страш но в такую погибель направить батик.

«Спала еси П ресвятая Дева М ария в городе Иерусалиме у истина

Христа...» — М аремия беспрестанно молитву читает...

И вдруг смотрит... Сколько бы ни рассказывала потом, как доходила

до этого места, мурашки по коже... Поперёк взбесившейся

реки дорога пролегла. Слева и справа волны, а полоса шириной,

как зимой санный путь, только рябыо мелкой покрыта. От берега

до берега протянулась чудесная дорожка. М аремия упёрлась в дно

веслом, отпихнулась со всей силы и, не помня как, промчалась по

тихой воде. Нос батика ткнулся в родной берег, в этот момент волна

как ударит, захлестнула батик, ведёрко с ягодой перевернулось.

М аремия глянула за спину: дорогу, только что лежавшую перед батиком,

захлопнуло, как и в помине не было, река волнами пенными

ярится.

П еребеж ала с кормы на нос, цепь схватила, на плотик прыгнула.

П лотик — мостки, чтобы воду на полив брать, бельё полоскать...

Больш ие тележ ные колёса па оси, к которой три широких

доски прибиты. Бесколёсый конец плотика на берегу закреплён.

О бмелела река — плотик к воде пододвинут, прибыла вода — в другую

сторону переместят. Рядом с плотиком кол с кольцом вбит —

батик привязы вать...

М аремия цепь на кол намотала, боярку со дна лодки в ведёрко

собрала, весло подхватила и на гору домой. Гора высокая, тридцать

восемь ступенек. Во двор заскочила, корова в пригоне стоит,

бабонька навстречу внучке: «Где была?» Рассказала М аремия о чудесной

дорожке. «Это тебе Н икола и Богородица дорожку сделали

и перенесли, — сказала бабонька. — Я ведь их просила».

Бабонька, как увидела волны на реке, начала молиться: «С вятитель

Х ристов Н икола, спаси рабу Божыо девицу М аремию при



неси её домой целу и певредиму». И к Богородице: «М атуш ка Пресвятая

Богородица, спаси рабу Божыо М аремию -девицу принеси

её домой целу и певредиму».

Кто из них двоих вымолил дорожку?..

«Бабонька неграмотная была, — рассказывала мама, — она от

своей матери приняла молитвы и мне передала».

М ать любила вспоминать бабоньку, голос обязательно теплел:

«Микто так за меня не молился, как бабонька. 11а каждый мой шаг.

Куда идти, одной или с подружками, прошу: “Бабонька, благослови”.

“Бог, — скажет. — благословит, айдате со Христом". И бегу довольпёхонькая».

Читали часы. Читала девушка, почти девчонка, в белом платочке,

ладненькая, с румянцем на щеках. Читала без нередко присутствующей

па службах скороговорки, чуть нараспев: «...Боже, услыши

молитву мою, внуши глаголы уст моих. Яко чуждии воссташа

на мя, и крепцыи взыскаша душу мою, и не лредлож иш а Бога

пред тобою...» Звонкий молодо!! голос выпевал древнюю м олитву...

Её словам внимали прихожане, иконы, стены храма...

Беременная женщина слушала, наклонив голову, губы шевелились

— повторяла про себя псалом. Дочь стояла рядом с м атерью

и смотрела на чтицу, сын отошёл к аналою. Был он в синих

джинсиках, лёгкой цвета морской волны курточке, чёрных кроссовочках.

Русые волосы аккуратно, даже стильно пострижены под

горшочек. Видно, стригла мама, как руки подсказали, спереди они

слишком коротко взяли, от чего в о л о с и к и торчали. М альчиш ечка

постоял у аналоя, разглядывая светлый покров, потрогал ткань л а

дошкой, потом посмотрел на маму... Убрал руку...

Ксения, спрашивая себя: «Почему мать не приучала к м олитве?»

— тут же возражала: «А был бы толк?» И снова задавалась

вопросом: «Неужели совсем никакого, начни в раннем возрасте...»

«Как я замуж вышла и родила Танечку, — рассказала мама, —

совсем сделалась мирской. Закрутила суета-маета, утром поднимусь,

три поклона не положу... Потом родилась Леночка... Т олько

когда тебя родила и жить вконец невмоготу сделалось, опять начала

к Богу поворачиваться».

Мама в своём довоенном детстве отказалась идти в пионеры.

Отрубила в школе: «Бабонька не разрешает галстук надевать, клеймо

антихристово». Крамольное заявление, как ни странно, не вы зва

ло караю щ их последствий. М ожет, н а з а р е советской власти в д е

ревне, наполовину старообрядческой, со снисхождением относились

к нововведениям идеологическим? П отому санкций к ребёнку за политический

вы пад не прим енили. Своим детям М арем ия ни слова

не говорила о «бесовской повязке», о силе м олитвы , о смертных

грехах... П опробуй бы она, Ксения, в ш коле заяви ть про «клеймо

антихристово»...

У берем енной ж енщ ины был с собой складной стульчик, она

опустилась на него, давая отдохнуть ногам. М альчиш ечка — до этого

он, подперев голову руками, сидел на корточках у колонны —

поднялся, подош ёл к матери и полез на колени. С ж ивотом ж ен

щ ине бы ло неудобно держ ать сына... Н о он ум остился. Всё молча.

«П оним ает, — подум ала К сения, — где находится».


П ервы й раз К сения изм ен ила мужу, когда того в армию призвали.

П роводила П етра в солдаты на два года, но и полугода разлуки

не вы держ ала, схватила дочку-м алы ш ку в охапку и сорвалась

к м уж у под Н овосибирск. З а пару м есяцев до этого реш ительного

шага вы ны рнул из небы тия К оленька Семёнов, первы й её м альчикм

уж чина, классом старш е учился. Года два не виделись, тут столкнулись

в сум ерках на улице. К оленька бурно обнял, притиснул

к груди, назвал, как раньш е: «Ксю ся!» — и поплы ло у ж енщ ины перед

глазам и. Н а душ е бы ло так одиноко, так не хватало тепла, л аски.

Д ом а через день да каж ды й день ругань родителей... Под разн ы

ми предлогам и оставляя дочь на мать, несколько раз бегала к К о

леньке... П отом поехала к мужу, пусть он в казарм е, зато рядом.

У строилась работать в госпиталь при военном городке, дали квар

тирку. Н а площ адке, дверь напротив, ж ил обаятельны й хирург из

Х арькова — Л ён я Кош елев. К ак-то К сения загрипповала, тем п е

ратура под сорок. Л ён я заботливо потчевал лекарствам и, дочери

К сении К атю ш ке каш у варил, корм ил м алы ш ку да и м ам у её. Ж ена

Л ёни, надм енная Л ариса, см отрела на это снисходительно. К ак она

отбы ла в Х арьков к родителям , Л ён я стал поздним и вечерами захаж

ивать к Ксении. И ли она к нему тайком ны ряла. Когда Л ёню перевели

в Тю мень, его интим ную роль стал играть сверкаю щ ий новеньким

и погонами лейтенант-первогодок, что ж ил этаж ом ниже...

Н а пару с мужем «отслуж или» срочную , вернулись домой.

О на совсем -совсем м олодая ж енщ ина, энергии через край, и, если

нравился м уж чина, а его тян уло к ней, результат, как правило, сл у


чался один. М уж — это обязательное, само собой разумею щ ееся,

а вокруг столько разных интересных мужчин... Влекло лю бопы тство:

«Как будет с этим? Какая буду с тем? Какая нужна тому?»

Родила вторую дочь. В год отдала в ясли, пошла на работу.

М ужу далп квартиру. Ж или дружно и негрустно, частенько вы бирались

за город большими компаниями. Муж, мужчина рукастый,

купил старенькую «победу», восстановил. 11а ней ездили на озёра...

Любили весёлые застолья, принимать гостей, ходить по друзьям...

Ыаодной из таких вечеринок познакомилась со Славиком, праздновали

день рождения его двоюродной сестры —сотрудницы Ксении.

Славик на восемь лет младше Ксенин, месяц назад аттестат

зрелости получил. Пели с ним на два голоса, танцевали вальс, а через

два дня Славик позвонил на работу и пригласил в кино. «Ф пльмец

— боевичок, не пожалеешь», — агитировал. Как ни скры вал,

в голосе чувствовалось волнение: опасался отказа. Работала К сения

воспитателем в общежитии. С начальником повезло, не из ретивых,

свободно распоряжалась служебным временем, отлучиться

ничего не стоило. В середине буднего дня рванули со Славой!

на «фильмец». В темноте кавалер взял за руку, потом полож ил горячую

ладонь на гладкое женское колено. 11с досмотров кино, поехали

к Славику домой, пока родители на работе. Едва захлопнулась

входная дверь, Славик бросился прямо в коридоре раздевать

женщину... Руки дрожали... После торопливых объятий! вклю чил

магнитофон, пел Бутусов: «Ты моя женщина, я —твой м уж чина!»

Позже всякий раз после близости Славик восторженно повторял

эту строчку, гордо подчёркивая «я — твой мужчина». М уж чина

был губастый, голенастый, долговязый... При любой! возм ож ности

набрасывался на неё с поцелуями.

Славик водил Ксению к вчерашним одноклассникам. 11а этих

вечеринках Ксения ловила себя на ощ ущ ении навсегда уш едш их

в прошлое школьных компаний, с их щенячьим восторгом, где п арни

и девчонки пыжатся казаться взрослы м и, а будущ ее ви д и т

ся им сплошным праздником. В кругу друзей Ксении атм осф ера

была приземлённей. Собираясь вместе, случалось, гуляли дым коромыслом,

дурили от души, но у всех за спиной семейная круговерть,

дети на шее...

Щ ёки Славика украшал плотный румянец. Ксения лю била

в постели положить ладонь па его лицо и м едленно-м едленно гладить

ещё детскую кожу. Такое было только с тем самым К оленькой

— первым парнем в десятом классе. Потом пошли щ етинистые

мужчины.

С Ксенией С лавик жадно откры вал для себя ж енщ ину. О днако

при всем мальчиш естве голову не терял, дескать, «ты моя женщ ина

навеки». Его забрали в армию , а через полгода комиссовали по здоровью.

По больш е пе встречались. О днаж ды столкнулись в трам

вае. С лавик ехал с молодой женщ иной. Подошёл. «М оя жена», —

кивнул головой в сторону спутницы. И произнёс как-то нехорошо:

«Хотел жениться па деньгах и ж енился». В сказанном было и хвастовство,

и упрёк. Ксении послышалось: вот были бы у тебя деньги...

О тветила «пет», когда тихо предложил: «М ожет, созвонимся?»

Хотя в первое мгновение, как увидела, бы ла не против...

Редко в какой период у неё пе было муж чины на стороне. Л ю

бопы тная до впечатлений, охочая до сладких ощ ущ ений, адреналина,

что давали лю бовны е приклю чения, — легко заводила знакомства.

У гасала связь с одним, появлялся другой, кто-то из прежних

вы ныривал из прошлого. Как правило, не отказы вала. «М ного

у меня было ж енщ ин, — признался однажды Дима-адвокат, —

по как ты — ни разу». Не только он говорил такое. Л ю били её м уж

чины... Возвращ аясь домой с очередного свидания, вела себя как

в ни в чём ни бывало. М уж у ж енского доставалось, сколько хотел,

без ограничений, даж е если час назад горела в чужих объятиях

и пригребла в родную гавань в состоянии «никакая». Виноватой

себя не чувствовала... Почему бы и нет, искренне считала... С кры

вать от мужа свои интриж ки всегда везло... Это много позже подумает:

а вдруг погиб оттого, что постоянно изм еняла, истончая невидимую,

связую щ ую сердца супругов нить...

При всех изм енах мужа лю била. И м ечтала о детях от него.

Ч уть, считала, девчонки подрастут, нуж но третьего заводить...

11е пугала серьёзная проблема: у неё был отрицательны й резус-ф актор

крови, у него полож ительны й. Было время, настойчиво звала:

«Петя, бросим город, поедем к твоим в деревню, дом построим». Корова

с целебным молоком не входила в планы, навоз не вдохновлял,

а вот деток нарожать среди сельской идиллии — рисовала картину.

Удерживающих, эгоистичных мыслей: «П ож ить для себя» — не

лелеяла. Те самые, вш итые в сознание «пять детей» должны быть.

Не суть важна пропорция «мальчики — девочки», главное — пять...

В детстве соседка-подруж ка Галка располагала немыслимым

богатством для их полусельской, с частными домами улицы. У Галки

бы ло две куклы из м ягкой, телесного цвета пластмассы. Одну

назы вали московской, другую — ленинградской. И з М осквы и Л е



нинграда привёз Галке отец. Большие, с полным функциональным

набором: глаза открываю тся-закры ваю тся, говорят «мама». Любодорого

одевать пх, заворачивать, нянчиться. Как живые. Было Ксенин

с Галкой лет по шесть, ещё до школы. Ксения куклу снарядит

на прогулку, бант себе завяж ет, выйдет на улицу, у калитки их дома

стояла лавочка, из ш кольной парты сделанная, сядет и «прогуливает»

куклу. Убаюкивает, колыбельную поёт.

Ребятиш ки, та же Галка, зовут в казаки-разбойники играть,

в лапту, выш ибалу. Она — нет. Если вышла с куклой, никаких игр.

Как же бросить своего «ребёнка»? Росла не паинькой! - кошкой

но деревьям, заборам лазила, не всякий мальчиш ка угонится, по,

если занялась «дитём», остальное по боку. Н янчить, купать, одевать

— на первом месте. На руках шила куклам платьица, трусики,

колготочки. Однажды в ш кафу нашла новую, самую красивую наволочку,

из неё скроила игрушечную одёжку своей ляльке. Что самое

интересное — мама не ругала... Поохала: «Ксюша, Ксюша, какая

ты ешё глупенькая...»

Она и взрослая была неравнодуш на к куклам. Сумасбродный

кавалер Боря Чернов, прознав про это, штук пять подарил. То резиновую,

со свистком в боку вручит. «Закрой глаза», — попросил

как-то, сам поднес к уху лю бовницы куклу и как нажмёт на неё,

вызывая резкий свист. 'Го привезёт Барби. «Д еточкс-конфеточке»,

— хихикал над её слабостью. Боря был водителем -экспедитором.

Разъезжал па красном «москвпче»-каблучке. В течение трёх

лет нет-пет и пассажирское сиденье заним ала Ксения. Боря — парень

весёлый, моторный, с поговоркой! «без бэ»...

«С Л енкой когда женихался, — рассказывал Боря, — у её м а

тери частенько деньги перехватывал, тайком от Л епки. Без бэ...

То «червонец», то «пятёрку». Заним ала по первой просьбе. Дело

к свадьбе завертелось. Думаю: чё отдавать? М ожно сказать, общие

ф инансы уже. Займ у и, морду тяпкой, как забуду. Тёш а не намекает.

Боялась, что сделаю ручкой доченьке. С полгодика на халяву

занимал... Как-то, уже далеко после свадьбы, заругались с Л еп

кой. Ей поскандалить только дай. Знаеш ь что, говорю ей, я вообще

женился на тебе за-ради денег, чтобы матери твоей долги не отдавать.

Она в визг: «Врёшь?! Какие долги?» Спроси, говорю, у мамочки.

Она за телефон. И в слёзы, как услыш ала: “Да-да! Заним ал

и не отдавал!”».

Ксения лю била вы рываться среди рабочего дня за город. «Без

бэ», — каждый раз согласием отвечал Боря на просьбу подружки

съездить к берёзкам или куда-нибудь на береж ок. В стречались э п и

зодически, но бы ло негласное правило: если кто-то изъяви л ж елание

свидеться, другой — все дела по боку. Б оря влетел, без Ксении,

на огненном «каблучке» в аварию . Р азбил «транспорт лю бви». Сам

остался целым и невредимы м. «Л чё со м ной сделается?!» И завербовался

на север... П риезж ая в О м ск на побывку, звонил: «Это, без

бэ, я! П окатаем ся?» Теперь у него бы ли свои «ж игули» и снова

красные. «П а краснуху по ж изни обречён!» Возил для уединения

к себе на дачу, когда домой, пока ж ена на работе. П ару раз заруливали

к нему в гараж. П о-партизански, чтобы соседи не засекли посторонню

ю ж енщ ину. Ксения, перед тем как пересекать зону повы

ш енной опасности, уклады валась на заднее сиденье, Боря драп и

ровал с головой покры валом «контрабанду». И не догадаеш ься, что

под драпировкой недозволенны й для ж енатого человека груз. В гараж

е им елся полны й постельны й набор: просты ня, подуш ки, одеяло.

Б оря расклады вал сиденья, застилал...

Л ю бовники радостью украш али будни. Ром антика секретных

свиданий, праздники тела, обож ание н аполняли ж изнь яркой новизной.

В кровь вливалась лёгкость от предвкуш ения очередной

тайной встречи. Кто-то из муж чин лю бил носить сё на руках, комуто

правилось м ы ть «девочку», как м аленького ребёнка, под душем,

кто-то им еновал княж ной, кто-то солныш ком... Т ак было и в д вадцать,

и в двадцать пять, и в тридцать...

Т олю -кам азиста звала в счастливы е минуты Т оиты ж кин. Коренастый,

он по-медвеж ьи переваливался при ходьбе. И сильны й.

Ксению, как ребёнка малого, подхваты вал рукой, согнутой в л о к

те, под иону и легко к её визж ащ ей радости перебрасы вал с руки

на руку. И всегда бережно. Во всём относился бережно. Что в самые

интим ны е моменты заботился, прежде всего, о её сладких ощ у

щ ениях, что при встречах первым делом наседал с вопросом: «Есть

хочеш ь?» Д а не за-ради веж ливости — лиш ь бы отметиться. При

любом раскладе старался подкормить. П усть хоть крош ечку съест.

Всегда имел при себе конф еты или ш околадку. А уж если обстоятельства

позволяли, постарается приготовить вкусненькое для возлю

бленной. И скусны м поваром с ш ироким репертуаром деликатесных

блюд не был, но картош ка с мясом, макароны по-флотски, наваристая

уха из судака или стерлядки — получались на зависть.

Ч истю ля. К ам А З не «Волга», а всё одно — исклю чительно в белой

ф утболке сидел за рулём. Т оле по его ум у-разум у не водилой

быть. Но не смог из своей деревуш ки под У сть-И ш им ом выше баранки

подняться.



П о зн аком и л и сь сты дно вспом нить как. Конец ию ня, у Ксении,

студен тки-заочн и ц ы института культуры , сессия. П осле экзам ена

п о д р у ж ка п ригласи ла к себе дом ой в девичьем кругу отм етить день

рож ден ья. «П оалкаш ируем за моё здоровье!» — весело предлож и

ла. К сения на вопрос: «Ч то будеш ь пить?» — загусарила: «Водку!

О т ви н а баш ка в ж ару трещ ит». Когда в ш есть вечера поехала к м а

тер и за детьм и, головной боли не ощ ущ алась, но им елись другие

п р и зн аки , говорящ ие, что наалкаш ировалась чересчур. « 11адо протр

езви ться», — оценила ситуацию и направилась в район посёлка

Р ы бачий, нам ереваясь, используя прохладу И рты ш а, вернуть себе

н орм альное состояние. К упальник летом всегда наготове леж ал на

д н е сумочки.

Н а берегу стояло два К ам А За, а в И рты ш е, зайдя по пояс, см ачно

ф ы ркали, густо нам ы ливались четверо м уж чин. Ещ ё один, лет

тридцати крепыш с атлетической ф игурой, стоял в плавках у среза

воды. Как бы в раздумье: купаться или нет?

В идны й по ф изическим данны м м уж чина.

— П оплы ли или как? — не м огла не задеть его, входя в воду,

К сения.

О на на И рты ш е выросла, плы вёт и плы вёт. Т оля, так звали атлета,

поначалу вперёд умахал, дабы показать, кто из двоих сильны й

пол, но потом, как от берега далеко уш ли, рядом стал держ аться.

— Н у и что, — спраш ивает, — на ту сторону рванём ?

— М ож но и на ту...

С берега закричали:

— Т олян, уезж аем.

— Вот так всегда, — не успееш ь с парнем п озн аком и ться, его

забираю т, — продолж ала кокетн ичать К сения, теперь уж е на обратной

дороге к берегу.

— Т ак айда с нами!

— Если до автобусной остановки подбросите, то айда!

— П одбросим, не на себе везти!

Это бы ла её ош ибка. П одвела водка, которая к том у м ом ен

ту ещ ё не вся вы ветрилась. К сения гром огласно заяви л а, вы ходя

из воды:

— П арни, еду с вами! Т аку красавицу берёте?

— Конечно! — загалдели они. — Н е пож алееш ь!

Заб и раясь в м аш ину, К сения заб ы ла сум очку с паспортом на

берегу. П олиэти лен овы й пакет с конспектам и Т о л и к ей подал, подсадив

на верхотуру кабины , а про сумочку, куда сунула босонож ки,

забыла. 13 суматохе — водилы торопили: «Едем-едем!» — сумочка

вы летела из головы. В кабине сидело ещё двое мужчин. Вспомнила

о паспорте, когда прилично отъехали.

— 11адо вернуться, — попросила Толю, — там паспорт!

—Д авай сначала на стоянку парней отвезём. Т ут недалеко.

На стоянке дальнобойщ иков было ещё три КамАЗа. Горел

костёр, что-то варилось в котелках. М ужчины выбрались из маш и

ны и Т оля тоже.

Т ут же с двусмысленной улыбочкой в кабину вбросил себя

мужик, щёки в чёрной щетине, с голым торсом. Потом узнала его

прозвищ е — Рябой.

— Ух, какая кралечка! — оценил Рябой.

— Ты чё приш ёл? Мы с Толей сейчас поедем за сумочкой! —

возм утилась Ксения. — Чё за дела?

Рябого не остановило категоричное заявление, ом без прелюдии

перешёл к активны м действиям, сжав женское колено, начал

задирать платье:

— Ч ё ломаеш ься, как целка, не знаешь, зачем привезли?

— >1 с Толей! — пыталась остановить притязания Ксения.

— Ты теперь и с Васей, и с Мишей... общая! Тебя подобрали по

дороге, и не нервируй меня! Я психованный! Могу и врезать!

И занёс руку... Ксения помяла: кричать, сопротивляться бесполезно,

только больш е разозлит. П ереш ла на деловой тон:

— И спугай! Пуганая! П резерватив есть?

— 11а хрена?

— 11а хрена попу война! Ты женат?

- Н у !

— Гну. Л езеш ь на первую попавшуюся! Хорошо, если нарвёшься

с какой «придорожной» па хлам или трепак, а если С П И Д

подцепиш ь? И привезёш ь на конце неизлечимое богатство! Иди,

ищи презерватив!

Н адеялась, пока будет искать, удастся выпрыгнуть и рвануть

через луг па трассу. Или, может, Толя придёт. Рябой вы сунулся из

кабины:

— М ужики, дайте презерватив!

Кто-то из водил оказался запасливым...

Рябой навалился на Ксению. Бы ло противно, но быстро.

— Следую щ им пусть Т оля придёт! — потребовала у застёгивающего

дж инсы Рябого.

— Т олян. тебя девуш ка следую щим требует! — спрыгнул Р я

бой на землю . — Т олько резинку надень, она с принципами.



О т Т олика ш ёл свеж ий запах водки.

— Т оля, чё за дела? — заш ептала ему в лицо. — Ты ведь обещал!

Едем отсюда!

— Это не моя машина!

— П рош у тебя, м илы й, дорогой! 11ельзя мне здесь оставаться!

М ож ет всё плохо кончиться для тебя и меня!

— Я пьяны й! Рябой убьёт за угон!

— Будь человеком. Я ведь из-за тебя приехала, ты мне очень

понравился, а ты бросил с этой обезьяной! Хочешь, чтобы через

строй пропустили? Н икто, кроме тебя, не нужен...

М отор взревел. М ужики, что сидели у костра, повскакали

с мест, закричали. Т олик сдал назад, разворачиваясь, а потом рванул

через луг, срезая путь к трассе. М аш ину м отало из стороны

в сторону...

С умки на берегу не нашли.

— Как я к маме без босоножек поеду? Как босота... Д ёрнуло

связаться с тобой!

О ни заехали к сё подруге, взять какую -нибудь обутку. П о

друж ка усадила за стол, поставила буты лку... А потом постелила

им па кухне на полу...

— Рябой меня точно убьёт! — ш ептал Т оля, забираясь к Ксении

под лёгкое покрывало...

— Будем надеяться: мама считает, что я ночую дома, а муж —

что осталась у мамы.

Утром, усаж ивая Ксению в такси, Т оля сказал реш ительно:

— Я приеду обязательно. Ж ди.

Приехал в июле с больш ущ ей ды ней. И признанием:

— Л ю блю тебя, Ксюшенька! П остоянно дум ал о тебе!

Встречались больше года. Он приезж ал в Омск, когда на сутки,

когда на две-три недели. У единялись днём у его друга-холостяка,

что жил в двухкомнатной квартире на Л евобереж ье. Н равилось Ксении,

она вообще лю била машины, кататься с Толей на «К ам А Зе».

З агородом он, не боясь, уступал баранку. Вот где адреналин! О г

ромная м аш ина легко слуш ается тебя. Л ети т под колеса дорога,

в сердце страх с восторгом, какая-нибудь песня из м агнитолы ...

О т Толи забеременела. И как только вкрались подозрения,

реш ила: если что — буду рожать. М уж ничего не пойм ёт, а Толе,

скорее всего, не скажет, что его ребёнок. Зачем ? Н о точно зн ал а —

от него. Р езус-ф актор крови у Т оли был отрицательны м , б лагоприятны

й для К сении.

Д ля 'Голи она бы ла параллельны м миром, четверты м изм ерением,

куда ны рял при первой возм ож ности, где грело сердечное

тепло, не было дрязг, претензий, попрёков, ды ш алось легко и свободно.

В привы чном м ире бросала и возвращ алась жена, мучила

душ евная неустроенность, бы ла тупая деревенская пьянка. Н икогда

не ж аловался Ксенин на ж изнь, по чувствовала: дома ему плохо.

П риезж ал улы бчивы й, весёлый, лю бил вворачивать в речь строки

Ксенина или М аяковского. Ш кольная программа хорошо засела

в пам ятливую голову. «К огда-нибудь сгребу тебя и твоих девчонок,

— говорил в светлы е мечтательны е минуты, — и на самолете

полетим в У сть-И ш им . О бязательно на самолёте, чтобы разом рубануть,

раз — и мы в моей деревне, у мамы. О на тебя обязательно

полю бит».

М ногие м уж чины , расслабленны е близостью , куда-нибудь

м ечтали с ней уехать. П о Т опты ж кин был другое. Кто его знает,

предлож и категорично — может, и реш илась бы К сения на бесповоротны

й полёт... А потом его безрадостны й мир стал вползать в их

отнош ения. С Ксенией Т оля никогда не садился за руль пьяным,

однаж ды приехал за ней на работу с хорош им запахом. «Ксюша, не

казни — сегодня под банкой!»

Через день снова под той же «баночной» посудиной.

З а м есяц до этого попал иод следствие. Н а стоянке дальнобойщ

иков за городом иод задним колесом его «КамАЗа» был обнаружен

труп мужчины с раздавленной головой. Когда появилась м и

лиция, Толя спал в кабине пьяный. Следствие быстро установило,

что труп подложен. Но Толе приш лось понервничать. Под стражу

не взяли, однако потаскали в милицию . «Похоже, Рябой хотел меня

подставить», — сказал Т оля Ксении. Каким счастливым, просветлённы

м вы ш ел из м илиции, когда с него окончательно сняли подозрения.

К сения ждала в маш ине, Толя попросил поехать с ним.

Заб ерем ен ела перед их разры вом . Н ачался он, когда Т оля

опять приехал к ней на работу подш офе. Зам етны м . Пригласил

на квартиру друга, который куда-то уехал. «Поехали, Ксюшенька,

я так соскучился!» В центре города, вы ворачивая пз боковой улочки

на проспект М аркса, впритирку прош ёлся с К ам А Зом -седёлкой,

сорвал у коллеги зеркало заднего обзора. Т от вы скочил из кабины,

Т оля тоже. О дин другого в плечах шире. Кулаки у обоих с детскую

голову. «Ты куда смотриш ь, пьянь?» — презрительно оскалился

потерпевш ий и коротким ударом врезал Толе по скуле. П о

том снял в качестве ком пенсации зеркало с его маш ины: «Вас, п ьяниц,

за яйца подвеш ивать надо!»


У н иж енны й в присутствии женщ ины, Толя забрался в кабину,

зло бросил в бессилии: «Ещ ё и ты тут сидишь!» И понёсся. О гром

ная м аш ина с беш еной скоростью , километров сто — не меньше, полетела

но городу. Ксения вж алась в сиденье. П ром чались по мосту

через И рты ш . Встречные маш ины ш арахались, будто в западном

боевике...

Как они не перевернулись? Как не врезались в троллейбус или

автобус? Как не погналась м илиция?

П осле гой поездки Толя пропал. Ксения знала: он ещ ё неделю

будет в Омске, остановился у двою родного брата в частном доме.

Ж енское сердце тревожно ныло. В один день Ксения не вы держ а

ла, рано утром поехала на поиски. Знаком ая м аш ина стояла у палисадника.

Заглянула в кабину. Толя спал на сиденье. Постучалась.

О ткры л дверцу. Босой, глаза лихорадочные, ды ш ит перегаром, ноги

в засохшей грязи. Как ходил по лужам у маш ины, так и уснул.

Белая футболка серая. Сдерживая злы е слёзы, Ксения уш ла. Не хотела

видеть таким.

Через два дня Толя приехал сам. У Ксении с утра поднялась

температура. На работу не пошла, сидела дома, и вдруг звонок

в дверь, мальчиш ка сообщает, что дяденька зовёт. Вышла. Т оля из

кабины высунулся.

— Ксюшснька! — расплылся в пьяной улыбке. — Цветочек!

Полезай ко мне!

— Больше никогда не приезжай! С лы ш иш ь, никогда! — развернулась,

зло хлопнула дверыо подъезда.

Он не приехал...

К вечеру у Ксении начался жар. Обычно сбивала тем пературу

аспирином. М уж на кухне резал капусту на борщ. Взяла горсть

и отправила в рот с целыо бросить на доны ш ко пустого ж елудка

что-нибудь перед приёмом лекарства, вы пила таблетку. Ч ерез три

часа её вывернуло со сгустками свернувш ейся крови. Потом ещ ё

раз. Вызвали «скорую», в больнице симптомы расценили как прободную

язву. Стали готовить к операции, по после того как снизили

температуру капельницей, кровотечение не повторилось. Р еш и

ли отложить операцию до утра. Утром сделали Ф ГС, наш ли эр о

зивную поверхность на стенке желудка. Посчитали: таблетка аспирина

прилипла и разъела ткань.

В больнице Ксения окончательно поняла: беременна. Т оля не

раз весело повторял: «Как бы ни предохранялась, Ксю ш енька, —

забеременеешь! От меня все беременеют!» «Н е испугаешь! — см еяк


лась. -- Я ж енщ ина зам уж няя, а резус-ф актор твой в самый раз для

меня и наш его ребёнка — отрицательны й!»

И она бы родила, но лечащ ий врач, к котором у обратилась

за советом, категорично сказал: нельзя оставлять ребёнка. После

интенсивного двухнедельного лечения, активной м едикам ентозной

атаки на организм, оставлять берем енность нельзя. «Тогда вы

писы вайте, — попросилась, — пойду на аборт». И пош ла впервые

в ж изни.

Д иакон вышел из алтаря, густым голосом нараспев произнёс:

« Б л а го с л о в и, в л ад ы к о !»

М альчиш ечка заробел, поспеш ил к матери, обхвати;! её ногу

ручонками и приж ался головой. Ксении показалось, что она ф изически

ощ утила бедром детскую щёчку, плечо, щ упленькое тельце...

Н ачалась великая ектения. Д иакон повторял нужды и прош е

ния к Господу: «...еще м олим ся о патриархах, митрополитах, епископах

и архиепископах... о граде сем... о плаваю щ их, путеш ествую

щих, нсдугующих...»

Б оязн ь у м альчиш ечки прош ла, он отлип от матери, пододвинулся

ближ е к сестрёнке, дёрнул её за руку, сестрёнка отмахнулась.

М альчиш ечка подош ёл к колонне, присел около неё...

Д иакон нараспев продолжал: «М олим ся»

К лирос пел: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи,

помилуй!»


Второй раз заберем енела через десять лет. С рок их знаком ства

с А ркаш ей к том у врем ени подходил к семи годам. П ознаком ились

за два года до гибели мужа. В графе «семейное полож ение» у А ркаши

стояло чин по чипу: женат, сын растёт. В лю билась К сения отчаянно.

А ркаш а в их лучш ие дни был как ребёнок ласковы й, осыпал

неж ностям и. Позови насовсем Ксению через год отнош ений — разош

лась бы с мужем, в их семье уж е пролегла трещ ина отчуждения.

11ётр начал теряться в стрем ительно м еняю щ ейся ж изни начала девяносты

х годов сумбурного двадцатого века. Н адо было на что-то

реш аться. В го завод разваливался, денег дом а не было. Н о он у п рямо

вы ж идал. П одрабаты вал таксованием . Это бы ли крохи. Н ачал

приклады ваться к бутылке. Ч асто ругались.

А тут Аркаш а, ты сячу раз за встречу повторяю щ ий «люблю»,

ловящ и й каж дое её ж елание. Б аловал подаркам и. И не только б езделицам

и. Д еньги у Аркаш и, хорош его ком пью терщ ика, водились.


Но бросить мужа не позвал. И после гибели Петра не перешёл

к К сении с вещами. Было время — надеялась, разойдётся с женой.

Н о нет... Помогал во всём. Не тот случай, когда пламенно поделили

постель и разбежались до следующего свидания. Как Петра не стало,

взял на себя мужские заботы по дому Ксении... Будь то ремонт

или на даче сделать ломовую работу. Практически каждый вечер

п оявлялся. Д ня без неё не мог. Ксения называла себя «незамужней

ж еной». Бы вали срывы, ревела по ночам в одинокой постели. С лучались

мужчины на стороне, теперь, как прежде с мужем, беспокоило

— Аркаша бы не узнал.

Залетела с беременностью в феврале. Возраст миновал планку

«сорок лет — бабий век», в актуальны е выш ла проблема соврем енных

женщ ин — лиш ний вес. Ксения села от него на диету. /1а так

удачно — три килограмма удалось скинуть для стройности. Ж ивот

исчез за пару недель, по её конституции он являлся основным средоточием

целлюлита. До диеты раздражаю щ ей преградой вы ступал,

как застёгивать замки у сапог. И смех и грех по утрам. После

диеты наклонялась к сапогам, будто в давней юности — легко

и грациозно. Аркаша с восторгом отмстил аккуратность форм.

Но почти по закону сохранения веществ: в одном месте убыло,

в другом аукнулось побочным, не сразу вы являем ы м эф ф ектом :

ж енский цикл сдвинулся. Под занавес ф евраля поехали с А ркашей

на субботу-воскресенье за город зиму проводить, на лыжах напоследок

покататься... У Аркаши имелась стопроцентная возможность

под предлогом командировки в район срываться из дома. У и колдовским

залётом и опростоволосилась Ксения, беззаботно считая дни

календаря безопасными. Тогда как диета передёрнула расчёты.

М есяц после отдыха прошёл, и симптомы не заставили себя

ждать. Упало давление до «как у космонавта». С некоторых пор

рабочим сделалось повышенное — тут сто двадцать на восемьдесят.

Плюс к данным тонометра тош нота. Заволновалась не па ш утку.

Тест купила в надежде на опроверж ение тревож ны х подозрений.

Тест бесстрастно показал: беременность имеет место. Сделала

контрольную проверку — а вдруг ошибка, вдруг сбои... Н ичего п о

добного. Понесла...

П ри обширном списке обнимавш их её мужчин как-то удачно

всегда получалось, всего один раз, как упоминалось выше, была

оплошка... И вот второй случай. «Л что если родить?» — задалась вопросом.

И принялась исподволь проверять близких на тему третьего

ребёнка. Аркаша не замахал руками «нет-нет», заговорил о том,

что нс смож ет быть полноценным отцом, значит — ребёнку расти

без постоянной мужской поддержки. В постельных разговорах, когда

роднее двоих пет никого па свете, они случалось пускались в рассуждении:

кого им лучш е завести из детей, кто краше получится?

В «итоговом протоколе» всякий раз записывалась доченька. Сын

у Аркаши рос, а у Ксения большой опыт с девочками обращаться.

11о:-)тому на дочке останавливали перебор половых вариантов.

Когда вопрос «кого лучш е им родить?» из умозрительной сф е

ры переш ёл в реально зрею щ ий, Аркаша заговорил о безотцовщ и

не. 11о начал м онолог с более веской причины —резус-конфликта.

Т яж еловесны й аргумент. На отрицательны й резус-фактор крови

Ксении, у него был полож ительны й. Оба уже не молодые для м а

теринства п отцовства, у потенциальной матери две беременности

за плечами, аборт: несовместимость резус-фактора может обернуться

серьёзной патологией в организме ребёнка. М ладшая дочь

на братика пли сестрёнку взорвалась: «Я уйду из дома! Без того

ж ить негде! Ты с ума сошла! В твои-то годы! Позор!» Старшая реагировала

спокойней: «Тебе решать». И только мать порадовала:

«У нас бабы в деревне и в пятьдесят рожали, тебе только сорок.

Рож ай, я уж не та помощ ница, да, глядишь, и подсоблю где...

Что м ож ет быть лучш е детей? Вон какие у тебя дочечки умницы

да красавицы...»

Клирос пел третий антифон: «Во Царствии Твоем помяни

пас, Господи...» Ц арские врата были открыты для Малого входа,

м альчиш ечка отошёл от матери к купели для крещения, что стояла

у стены. У пёрся в стенку ёмкости обеими руками, попытался

проверить её на прочность, мать повернулась в его сторону, сделала

строгое лицо. М альчиш ечка опустил руки и тут же снова упёрся

в ёмкость, как только мать обратила лицо к алтарю...

Ксению крестили так, как это было заведено у старообрядцев,

что ж или в Туруш сво. Крестила женщина...

Бабонька называла Н икона антихристом. Таковым патриарх

не был, но дьявол поиграл им вволю. Человек ражий. Одеяния

Н икона, в коих проводил службы, тянули под шесть пудов. А уж

энергии на десятеры х. И церковный экстремал, в монашестве брал

на себя чрезвы чайны е подвиги. Этот богатырь возмечтал о третьем

Риме на Руси, новом Ц арьграде для Православия. Государь А лексей

М ихайлович был с патриархом «за» в этом вопросе.

Д а на всякое действие во славу Божию, дьявол тут как тут. Рогатый

победно сыграл на гордыне Н икона, стремлении властвовать

в государстве от имени церкви...



К ак гласит история, для начала патриарх Никон воспламенился

навести порядок в церковных обрядах и чине, там накопилось

немало отсебятины . По корректировать обряды и книги круто

взялся не по древним славянским текстам, а по современным греческим.

И з соображения: греки прямые потомки второго Рима —

В изантии. О днако на Руси небезосновательно считалось: именно

Русь сохранила в чистоте православную старину, горячо молясь,

защ ищ ая веру мечом. Так считали и предки Ксении. Д ревнееврейское

имя Исус на всех языках мира пишется и произносится с одном

«и», лиш ь па украинском и греческом удвоенное. 11пкон через

колено вводит новую редакцию. Директивны м прямолинейным

методом учреждает троеперстие для крестного знамения. Д вумя

перстами учил креститься Русь святой князь Владимир на берегу

Д непра в 988 году. Вдруг на раз всё меняем. Даж е эти две позиции

несут для верующего человека глубокий сакральный смысл.

Т ак пять веков молились деды и прадеды...

Конечно, с верой в сердце получиш ь благодать Божию, крестясь

и тремя перстами, и двумя. Да истинно верующий постоянно

в ожидании конца мира, пред коим в мерзкой красе проявится антихрист,

прельщ ая слабые души, обрекая их на погибель...

Повсюду начались проповеди против диктаторских нововведений.

Примеш ь их, начнёшь креститься троеперстпо, повторять

аллилуйя не два раза, как на Руси заведено было, а три, читать изменённый

«Символ веры» — значит, предашь Христа.

Бабонька рассказы вала матери Ксении — предания старообрядческие

и за три века не вы ветрились из памяти, — как сж игали

себя люди целыми сёлами, как ум ерщ влялись постом, закапы

вались, принимая мучительную смерть — только бы не осквернить

душу. Бросали обжитые места, бежали в глухие леса. Л следом шли

воевать с непокорными стрельцы... Всего каких-то шесть лет патриарш

ил Никон, но раскол, посеянный им на радость рогатого,

продолжался и продолжался...

И продолжается...

Давние предки Ксении пошли в бега за Каменный пояс, за Урал.

Осели на территории нынешней Тю менской области. Власти, повоевав

с диссидентами, вынужденно согласились с сущ ествованием

староверов, но на церковное инаком ы слие набросили эконом и

ческий хомут. За приверженность древлеправославной вере обложили

двойной даныо. Отсюда — двоедапы. Х отите верить па свой

лад — платите. Крестилась мама Ксении двум я перстами, Псал-

гирь, м олитвослов, иконы , больш ой м едны й крест-распятие и даже

нательны й крести к им ела старообрядческие. Вместо свящ енников

у них в д еревн е б ы ли наставники. П оначалу муж чины , обычно ктото

на грам отны х стариков, а как пош ли револю ции и войны, как

взвил зн ам я победы атеизм , ж енщ ины взяли на себя институт наставничества.

П роводили м оления в м олельном доме, крестили,

отпевали.

К сению крести ли старообрядческим чином. И вкрадчи, как говорила

мама, то есть — украдкой!. К ом м унистов в семье, кроме старшей

д очери-п и онерки , не имелось, д а завеса секретности не помеш

ает о т л и п ш и х язы ков. К рестили в домаш них условиях. Купелыо

служ ил бак алю м иниевы й. Готовясь к таинству, мама специально

приобрела. Л и тр о в па пятьдесят. Потом, пока ж или в своём доме,

в сенцах стоял. С колонки возили воду и в бак наливали. Крестила

м ам ина крестная — кока Елена. К ока — в переводе с деревенского

на соврем енны й и есть крёстная.

К ока Е лена ж и л а в родной мам иной деревне, но сама все м о

литвы чипа крещ ен ия наизусть не знала. П рочитать по уваж ительно!!

п ричине — абсолю тной неграм отности — не могла. К наставнице,

тётке М апсф е, пош ла. Т ак и так, говорит, у М аремии дочь родилась,

надо крестить. Н аставница поехать в такую даль не имела

возм ож ности по состоянию здоровья. Благословила коку Елену.

Д о го ворились старуш ки вклю чить заочны й элем ент в таинство

введения м ладенца в Ц ерковь Х ристову. У словились, в какой день

проводить крещ ение, в какое время. Роли распределили: кока Елена

в О м ске всё делает, тётка М анеф а параллельно молитвы читает

i$ Т ю м ен ской области, те самые, неведомые коке Елене: Честному

Ж и вотворящ ем у К ресту и 31-й псалом.

Г оворили, надо докреститься после такого обряда. Не бы ло таинства

м и ропом азан и я. С тарш ая сестра Т аня перекрещ ивалась.

К сения суеверно не хотела. К то-то ей сказал: перекрещ иваться —

это от беса.

К сения своё крещ ение пом нить не могла. Н о м ам а по благословлен

ш о наставницы крестила дочерей К сении — своих внучек.

Т ож е вкрадчи обряд соверш ала.

У м ладш ей А ннуш ки восприем ницей, то биш ь крёстной, была,

за неим ением других кандидатов, старш ая Катю ш а, которой четы

ре с полови н ой годика от роду на тот м ом ент исполнилось.

Как усл ы ш ал а начальны е м олитвы , так под стол залезл а от о б р я

да. С идит, глазён кам и испуганны м и хлопает. Н а вопрос: «О трица-



еш ься ли от сатами?» — за несмышленого младенца, которого крестят,

долж ен отвечать восприемник, то биш ь — крёстная. 11о та под

столом . Д а и что она могла сказать? П оэтому Ксения глаголила:

«О трицаю сь от сатани и всех дел его, и вся службы его, и вся сили

его, и всех агсл его, и вся студа его». Следом ещё раз: «О трицаеш ь

ся от сатани?» Ксения: «Отрекохся сатани». И через правое плечо,

поворачиваясь на запад, плевала. Тогда никаких молитв не знала,

но у мамы имелся весь порядок крещ ения. Н аписала Ксении

«роль» на бумажке, дочь по ней читала.

Крестили Аннушку в воскресенье. С вечера мама принесла

с колонки воды, поставила вёдра у печки. Греть на печке нельзя,

так пусть хоть до комнатной температуры вода дойдёт. Утром мама

перелила воду в ёмкость — купелыо на этот раз служил бак для выварки

белья — зажгла свечу перед иконой, дала Ксении тексты молитв:

«Положим сперва начал, читай за мной». 11ачал —краткое молитвенное

правило, с которого начинается м оление старообрядцев.

«Боже, милостив буди мне греш ной, — читала Ксения. — Создавый

мя, Господи, и помилуй мя. Без числа согреш ила, Господи,

помилуй и прости мя, грешную». Потом «Д остойно есть...», «С лава

Отцу, и Сыну, и Святому Духу...» М ного позж е сравнила «двоеданские

молитвы » с текстами из православного м олитвослова.

Бы ли различия. Песнь Пресвятой Богородице оканчивалась: «...яко

родила еси Христа Спаса, избавителя душ ам наш им». А не: «...яко

Спаса родила еси душ наших».

Ч итала при крещении, соверш енно не понимая, не вникая. Д е

лала одолжение маме. «Раз ей так хочется — у меня не убудет».

И с одной мыслью участвовала в обряде: скорей бы всё окончилось.

Какой там трепет? За неделю до этого познаком илась с М и

шей — студентом сельхозинститута... С говорились встретиться как

раз в день крещ ения у него в общ еж итии, пока товарищ по комнате

домой в деревню на выходные уехал. К сения заведённо, проглаты

вая незнакомые слова, протарабаиила прощ ённую м олитву, предназначенную

в обряде крещ ения сугубо для матери ребёнка. Т о л и

ки смы сла не отложилось в голове. Через двадцать лет попросила

у матери найти текст: «П ростите мя, отцы святы е, елика согреш

ила во все дни ж ивота моего. Сей день и сей час без числа согреш

ила душ ою и телом, сном и леностью, помрачением бесовским,

в м ы слях нечистых, забытии ума и во осуж дении. С огреш ила сердцем

и всеми моими чувствами, слухом и видом, волею и неволею.

Н есть бо того греха на земли, его же не сотворила, по во всех каю-

ся. П ростите мя, отцы святые, и благословите и помолитесь о мне,

грешной Ксении».

Бак-купель стоял на табуретке. Три свечи па краю купели мама

укрепила, зажгла, раскры ла тетрадку с молитвами, начала читать...

После «О тче наш» произнесла: «Богоявление во И ордани крещ ающиеся

Господи младенец Анна». Следом за этим как раз и спраш и

вается: «О трицаеш ься ли от сатани?»

За отречением следую т ещё три вопроса с восклицанием им е

ни младенца, на которые крёстная отвечает «О бещ аеш ься ли Х ристу?»

«Обещ еваю ся Христу и верую в Бога без конца», — отвечала

Ксения за крёстную, сидящ ую под столом. «Обещ аеш ься ли Х ристу?»

— «Обещ ахся Христу». — «Веруешь ли во Х риста?» — «Верую

во Христа, поклоняю ся ему, поклоняю ся Отцу, и Сыну, и Святому

Духу, и С вятой Троице».

П осле этого мама покадила воду, убрала свечи, взяла правой

рукой Аннуш ку за спинку, левой ушки, носик зажала, окунула с головой

со словами: «Крещ ается раба Бож ия младенец Анна во имя

Отца, и Сына, и С вятаго Духа». По солнцу повернула Аннушку,

опять окунула... Т ак три раза. Затем младенец по обряду передаётся

крёстной. В виду несостоятельности последней, Ксения сама

приняла Аннуш ку в новую пелёночку. Тельце Аннуш ки раскраснелось,

но не плакала малы ш ка. Крестная наконец вы лезла из-под

стола, захотелось посмотреть на «крещаемую», из воды вы тащ енную.

М ама прочитала 31-й псалом. С молитвами надели крестик на

Аннуш ку, одели в крестильную рубаш ечку, поясок повязали.

И это не всё, как надеялась Ксения. Ей бежать надо, украдкой

на часы поглядывает, что на комоде стоят. Думала: крестик надели,

и сеанс окончен, свободна для М иш и-студента, что ждёт не д ож

дётся в своей комнате без свидетелей. 11ет. М ама «поспасала» м ладенца:

«Спаси, Господи, и помилуй рабу свою младенца Анну, избави

от всяких скорби, гневы и нужды, от всякие болезни душ евные

и телесные, прости ей всякое согреш ение, вольное и невольное».

И снова не всё. М ама заставила в заверш ении «полож ить начал»

вместе с пей. Т олько после этого К сения под предлогом «поработать

часика три в библиотеке» сорвалась на свидание...

Кстати, дурацким получилось. М иш а играл на гитаре, пел студенческие

песенки и... заметно нервничал. Суетился, голос подрагивал.

Н аедине оказались впервые. П ознаком ились в студенческой

столовой, по парку гуляли, целовались... К сения с интересом наблю

дала за поведением студента. Б ы ла уверена: всё получится, как



ома хочет, и эти руки с не по-деревенски тонкими пальцами будут

ж арко обнимать её... М иш а вдруг бросил на кровать гитару, вскочил

со стула, подбеж ал к двери, повернул ключ в замке и со словами:

«У меня на ночь останеш ься» — выбросил ключ в форточку.

П осле этого ей захотелось одного — уйти. М иш а попытался сгрести

в объятия, но выходка с ключом отбила все желания. Она зам

уж няя женщ ина, дома дети, он вздумал решать за неё...

Д ва часа сидели, надувшись, в разных углах. М иша нудно

бренчал на гитаре, она листала ж урналы , что леж али в беспорядке

на подоконнике... Н аконец приехал товарищ М иши по комнате

и откры л дверь.

П ри чтении Е вангелия прихож ане придвинулись к аналою,

мальчиш ечка встал рядом с матерыо. С началом сугубой ектснин:

«Рцем вси от всея душ и и от всего помыш ления рцем...» — задрал голову,

заинтересовавш ись росписью потолка. Поза была неудобной,

ручки повисли вдоль тела, однако что-то там наверху сильно привлекло

мальца. С поднятой к потолку головой стал поворачиваться,

ноги заплелись, сел на попку. И гут же, перейдя от потолка к противоположной

плоскости, увидел интересную щ ербинку на полу. Поковырялся,

затем, встав на четвереньки, поднялся на ноги...

Началась ектения об умерш их, берем енная ж енщ ина несколько

раз перекрестилась чему-то своему.

«Ещё молимся об упокоении душ усопш их рабов Божинх...»

В записке «О упокоении» первым К сения всегда писала мужа.

Потом шёл отец, остальны е родственники... В Радуницу старалась

пораньш е, пока никого не было, попасть на кладбищ е. У могилы

м ужа молча вы тирала слёзы, просила прощенье...

Д евяносто второй год, /щма хронически не хватало денег. Муж

начал активно таксовать. У них как раз годовщ ина свадьбы предстояла,

он упрям о задумал отметить. Время шло бандитское, муж

опасался ночыо и поздно вечером ездить. И не изм енял этому правилу.

С тоял июль. В десять вечера было ещ ё светло, махнула с обочины

девица. Н а суде сидела накраш енная, как на вечеринку собралась.

О на послуж ила приманкой и даж е помогала душ ить, как

потом вы яснилось. М уж остановил маш ину, девица стала садиться

на переднее сиденье, в это время появились два парня и размести

лись сзади от водителя. Д ействовали нагло. П риставили обрез:

«Д еньги!» О тдал какую -то мелочь, часа два всего и таксовал. Ста-

ли гонять: свози в одно место, в другое... П отом потребовали ехать

за город.

П арням бы ло чуть больш е двадцати. О дин ж илисты й, сутулы

й, на суде нервно улы бался, второй в арм ии ш оф ерил в стройбате.

В згляд наглы й, постоянно бросал реплики на суде, вёл себя,

будто его не очень волнует дальнейш ая судьба.

М уж отказался ехать за город. Его оглуш или. Б росили на заднее

сиденье и повезли за саж евы й завод! По дороге он очнулся,

начали д уш и ть ш нуром. П риехав на место, избили, а потом два

раза вы стрелили — в голову и грудь. Закопал и в отвалы . И поехали

восвояси.

К сения в м илицию отправилась на следую щ ий день, часов в двенадцать.

М уж никогда не ночевал на стороне. В м илиции стали успокаивать:

не паникуйте, в девяти случаях из десяти мужья наход

ятся, надо подож дать три дня, может, где-то гуляет. О бычное дело.

В ту нору и м и ли ц и я бы ла нищ ета нищ етой. М аш ины без бензина,

лю дей не хватает. О на стала обзванивать друзей, знакомых. Н икто

ничего не знал. П о вдруг откли кнулся бы вш ий сослуж ивец мужа.

Ему п озвон и ла одном у из первы х, он сказал «не знаю». Н о через

полчаса перезвонил сам. С ознался: видел утром м аш ину Петра

в соседнем дворе. «Я ещ ё удивился, почему здесь стоит» — «Что ж

сразу не сказал?» — «Да как-то...» И з м уж ской солидарности, в общем.

К сения засп еш и ла с полученной инф орм ацией в милицию .

С ообщ ение о м аш ине органы восприняли вполне серьёзно.

О п ерати вники бы стро вы числили: её оставил бы вш ий стройбатовец.

Д ом а его не оказалось. М илиция просеяла круг знаком ы х под

озреваем ого и вы ш ла на подельника — парня с нервной улыбкой.

О н не стал зап и раться, поведал, что и как. И долож ил: стройбатовец

с деви ц ей собрались «делать ноги» в восточном направлении,

в К расноярск. Б еглецов прихватили, когда садились в вагон. Вот

такую блестящ ую операцию провела м илиция. Труп муж а К сения

опознала по ш рам у на груди от карбункула. Л ицо было изувечено,

в гробу леж ал как другой человек.


К лирос запел «Х ерувим скую песнь», м альчиш ечка начал, как

бы танцуя, переступать с ноги на ногу. Раскачиваясь, медленно повернулся

лицом к м олящ им ся, покачался, снова развернулся в сторону

алтаря. П отом остановился и п ринялся, присев, натягивать

курточку на колени. К урточка бы ла коротковатой, но он упрям о

тян у л ткань, вы п олняя задуманное.


В клинику с нежелательной беременностью Ксения поехала

па исходе шестой недели возникновения оной. Наступала граница

медикаментозного аборта. Доктор Антонина Сергеевна, у неё приходилось

бывать раньше но женским вопросам, выслушав «проблемы»,

направила па У ЗИ .

— Хорошая беременность! — отреагировала врач на У ЗИ , милая,

кареглазая, совсем ещё юная Леночка. — Редко и наше время

такую беременность встретишь. Просто прелесть. Ж ёлтого тела маловато,

но это легко корректируется.

Ксения опасалась, в клинике посмотрят на неё как на старуху,

которой о вечности думать пора, она мало того, что с мужиками

кувыркается — ещё и головой о предохранении, как неопытная

дурочка, не думает. Вместо этого — «хорошая беременность, редко

такую встретишь». Гордость наполнила сердце: вот я какая! 11а вопрос

Антонины Сергеевны:

— Что будем делать? — вылетело:

— Рожать!

— Наверно, муж молодой? — предполож ила доктор.

— Да, — не зная зачем, соврала Ксения.

И спросила, а если всё же делать аборт, какие сроки. Врач бесстрастно

проинформировала: сегодня препарат в наличии, завтра

его не будет, по в воскресенье точно подвезут. И предоставила пятнадцать

минут на раздумье.

Ксения вышла в холл, где гордость за «хорошую беременность»

мгновенно испарилась. «Куда рож ать? — застучало в голове.

— Сегодня есть ф изиологический отец, завтра сдуется, и что?

Останется одна-одииёш еиька с «хорошей беременностью». Кому

нужна с ребенком в сорок лет?»

И что тянуть-отклады вать? О тваляется за субботу-воскресенье,

а в понедельник на работу. О на уже три года работала в частной

фирме, это не та вольница, что бы ла в общ ежитии.

Как корила йотом себя за поспеш ность.

Выпила препарат, отторгающий яйцеклетку. Посидела с полчасика.

Заехал Аркаша и отвёз домой. «Сегодня к вечеру всё пройдёт,

— сказала Антонина Сергеевна, — а денька через два к нам».

Д ом а начались схватки. Л ицо горит. Д авление заш каливает. Тем

пература. Полубредовое состояние. Аркаш а сказал: «М илая моя,

всё будет хорошо. Крепись. Я с тобой». И уехал. Как бесила потом

эта дурацкая фраза. Д а где он с ней? Где? Загибаться будет и то

не смож ет позвать: «П риезжай, спасай, умираю !» Это исключено:

у него жена, звонить ни в коем случае нельзя. Помочь могут только

дочери, больш е в целом свете никто. Ну, мама. И все признания

в лю бви, все слова «ты моя единственная» — пустой звук.

«Л что он мог? — дум ала йотом. — Что, он рожал когда-нибудь?

Аборт делал? П редставления не имел, в каком состоянии

ж енщ ина в такой момент». П о хотелось поддерж ки. Как хотелось.

И звечны й вы сверливаю щ ий мозги вопрос: кто виноват? Сама, корила

себя Ксения, сама ворона. Не подумала, не перестраховалась.

По ведь и он не случайны й мужчина...

Ночь прош ла кош марно, потеряла много крови, но ож идаем о

го результата не получилось.


К лирос запел: «Верую во единого Бога О тца Вседержителя...»

П рихож ане в одном порыве подхватили. Ксения пела со всеми.

«С им вол веры» года два назад вы учила наизусть. Но в храме сбивалась.

11о утрам читала в своём ритме, он отличался от церковного

пения, поэтому в храме всегда напрягалась, забегала памятью вперёд

произносим ы х слов. Н уж ное не всегда вовремя всплывало...

П розвучало «аминь», м альчиш ечка попятился в сторону К сении.

О становился в шаге от неё. Ушки, наполовину прикры ты е волосикам

и, забавно оттопы ривались. Вдруг Ксении показалось: она

услы ш ала запах детских волос. С ладкий, солнечный. Так для неё

пахли только что из-под утю га просты ни, наволочки, свеж евы стиранны

е и на ветру высохш ие. Во время глаж ки поднесёт к лицу —

и остро вспом нятся дочки-крохотулечки...

Д очки давно благоухали духам и да лосьонами. Н а вдруг проявивш

ейся интерес матери к церкви вначале смотрели как на чудачество.

М ладш ая А ннуш ка ворчала на появление икон в доме:

«М ам, ты чё, старуха что ли? Это бабуш ка ладно, ей уж е восьмой

десяток, а ты -то м олодая совсем...» А ннуш ка всё подбивала её в И н

тернете разм естить инф ормацию , чтобы познаком иться с м уж чиной

для замуж ества. И коны Аннуш ка убирала с полки перед приходом

своих друзей. К сения придумала сделать иконостасик на кухне

в подвесном посудном ш каф чике. О свободила полочку, перенесла

туда иконки. О ткроет дверцы утром, помолится, снова закроет.

М ать Ксении радовалась, что дочь стала бы вать в церкви. С ама

ходить на служ бы по нездоровью не могла, но всегда расспраш ивала,

что и как. Какой батю ш ка служ ил? Ч то за хор? Какой парод

в храме?

«С коро ум ирать, доченька, а я не намолилась, нет, не нам олилась,

— сетовала мама. — С колько лет потеряла...»


М ать четыре года назад в откровенном разговоре сказала:

её спасла молитва. К Богу приш ла, когда порядком за тридцать

бы ло. Вдруг поняла: иного спасения нет. Ж и ть совсем невмоготу

стало... Л перед этим засела бесовская м ы сль избавиться от мужа...

Зам уж за него не хотела. Б ы ло подозрение, что подстроили всё

д ве тётки: её — Варвара и его — М анеф а. О бе богом олки, да тут м ирское

взяло. Тётка М апсф а п лем янника лю била, как никого другого.

М уж а и детей Б ог не дал, а Е горуш ка практически у неё в доме

вырос. За что потом отблагодарил сполна. 11и кого у тётки М анефы

не осталось в деревне, старуш ка еле ходила, попросилась к плем яннику

в Омск. Не отказал лю бим чик. Т ри зи м н и х м есяца тётка всего

и вы держ ала его хлебосольство. Готова бы ла весной! на карачках

ползти восвояси в свою избуш ку-развалю ш ку. П усть ноги еле

переставляет, руки-крю ки, но лучш е одной, чем в таком аду. Ч е

рез день да каж ды й день ночны е концерты . Егоруш ка, её лю бимый

Егоруш ка, будто подменённы й. С лю на бры зж ет от злости, орёт,

матерится. «В ы кину на снег!» — грозился, как начинала заступаться

за М аремию. Л та, бедняж ка, не знает, куда бежать.

О тблагодарил. А ж енили его подруж ки М апсф а да Варвара

так. М арем ия из себя не больно красавица, хотя всё при ней, глаз

чуть косил, да это мелочи. Н о когда тётка В арвара напрямую спросила:

«За Егоруш ку зам уж не хочеш ь?» — отказалась наотрез. Н е

льзя сказать: не нравился парень. У далой, на тракторе работал.

Д а слиш ком много зазноб имел. В соседней деревне ж ила разбитная

Верка С околова, сё Егоруш ка частенько на своём тракторе катал.

В И сецком , куда по колхозны м делам ездил, тож е, рассказы вали,

им елась присуха. Н е хотела М арем ия с другим и делить мужа.

Н о М анеф а с В арварой подстроили ж енитьбу коварны м образом.

В тот день все вместе бы ли на покосе. В ернулись под вечер, Варвара

к себе домой зазвала. М арем ия на л авку прилегла. М ож но сказать

— без рук, без ног бы ла девуш ка. Ведь ещ ё затем но поднялась,

надо с коровой управиться — бабонька болела — потом на покосе

весь день, и не с граблям и, а с косой. П рилегла в бессилии и провалилась

в сон, как в яму. Т ётки тем врем енем улизнули. А уш

л ы й Егоруш ка воспользовался м ом ентом , см ертельной усталостью

девуш ки. В вопросах пола был вполне сведущ , подлез по-тихому...

М арем ия слиш ком поздно хватилась, что не сон снится, это брачная

мочь, без её согласия на брак, в полную силу началась. П роснулась,

когда Е горуш ка вовсю владел ею. К ричать сты дно и отбиться

от его ручищ невозм ож но. И знасиловал, м ож но сказать. Л мож

но и не говорить — и так ясно.

М аром ия заберем енела с первого раза.

О тец был соверш енно разны й утром и вечером. С колько раз

К сения видела его на коленях перед м атерью просящ им прощ ения.

В сякий раз верила его словам, настолько искренне говорил. Л вечером

бегали от него по улице, прятались в сарае, летом ночевали

рядом с курицам и. Ходил к каким -то странны м ж енщ инам . О д н аж

ды кричал: «У бы о суку! Убью!» К сения бы ла ещ ё м аленькая. Ыо за

п ом н и л а эту сцену. М ного позж е мать расскаж ет: ж енщ ина поила

его квасом с приворотом. П рознал. О ттого и кричал. И на самом

деле пошёл отдубасить зазнобу, но та вовремя убеж ала.

У отца, считала К сения, был комплекс: ж ена досталась не п о

путному. К ак ворованны м пользовался. У щ ем лённая горды ня ж гла

его. С корее всего, не ж енился бы после «брачной ночи» на лавке

в покосную страду, кабы не берем енность. И знал, что мать точно

не пош ла бы за него. Э тот кам ень давил. К ак-то обронил Ксении,

когда она заневестилась: «Дочка, вы бирай мужа, чтоб не хромой,

не ш епелявы й. С оринка с годами м ож ет в бревно превратиться».

П ьяны й м ог оскорбить мать по поводу её косоглазия.

Д л я К сении до д есяти л ет бы ло два отца. Т резвого очень л ю

била.

Ещ ё до её рож дения м ать упросила отца уехать из деревни, наивно

полагала: тем самым оторвёт от разгуляй -ж и зн и . О тец поначалу

не хотел, но потом горячо уцепился за идею переезда: «Д очки

долж ны получить образование, чему они в деревне вы учатся!»

П одклю чил родственников в О м ске, д ва раза ездил сам, подбирая

дом. Н е побоялся залезть в долги. И дочки получили образование.

Но затея м атери не удалась — с переездом в город ещ ё пущ е лю лим

алина пош ла.

В трезвом отце м аленькая К сения душ и не чаяла. Когда работал

на м аш ине, страш но радовалась возм ож ности поехать с ним

в рейс, а если ещ ё на целы й день... Это бы ло счастьем сидеть рядом

в кабине и см отреть на дорогу, на м еняю щ ие картины по обочинам ,

ды ш ать вры ваю щ им ся ветром. Б ы вало, остановит м аш ину, будто

по надобности в кустики. О тойдёт в березняк у обочины , И вдруг

вы ны ривает оттуда с возгласом: «Б ы стро-бы стро сюда! Ч то я н а

шёл!» О на вы пры гивает из кабины... Б еж ит. Вот это да! Н а м ал ен ь

кой берёзке конф етки в развилки веточек понаты каны . Все ш околадные!

«Л асточка», или «Б уревестник», или «П илот». «В идиш ь,

зайчик тебе гостинчик оставил!» К акие вкусны е бы ли те к о н ф етки.

Л ю била запах отца. У ткнётся в шею и нады ш аться не может.



Р одной аромат, где и табак, и кожа, и бензин... Т резны й часто во

зи л ся с ней. «Ксеня, гимнастика!» Брал за руки, чуть приседал, с т а

вил себе на колени, отклонялся, и она ш ла по «наклонной п лоскости»

— ногам, животу, груди. Потом садил на шею и начинал п риседать,

наклоняться вперёд-назад, вращ ать корпусом , отягощ ённы м

визж ащ ей от восторга дочкой...

В том возрасте Ксения к его пьянке по-другом у относилась.

Ж ал ела что ли. Часто пил дома. Брал буты лку, а то не одну... О станавливать

бесполезно... После первы х двух рю м ок делался р азго

ворчивы м, могли с Ксенией говорить о дальних странах. «Эх, —

предавался мечтам, — нам, Ксеня, запчастей полны й кузов, и п о

ехали бы в кругосветное путеш ествие... А чё — мой «газон» вы д ерж

ит». Ксения несла географический атлас, они проклады вали м а р

шрут, чтобы обязательно была М осква, М инск, где ж или р о д ствен

ники... «Л львы в А фрике?» — спраш ивала К сения. «Руж ьё п р и х ватим

с пулями на медведей!» П осле третьей-четвёртой рю мки отца

настигала всесветная лю бвеобильность. О бним ал жену: «М арем и-

юшка моя». — «Ты бы не пил, отец, больш е». — «Ерунда! Д евчонки,

кто скажет: почему я на матери ж енился? А потому, что знал: дети

будут не сквозняк в голове, умные. Вон какие вы у меня о тл и ч н и

цы!» Но уж е следую щ ая пара рю мок ввергала в злость, в маты, в к у

лаки... М ать убегала с детьми. К сения нередко оставалась. О тец её

не трогал. М отался по дому, искал вы пивку, а К сения н ачи н ал а

петь. «Папа, давай попоём». П есня гасила беш енство, усп окаи вала.

Любил вместе с дочеры о вы водить «О сенние листья л етят и л е т я т

в саду», «П одм осковны е вечера», «В ы йду я из дому, гляну н а с е

ло»... Не все слова помнил, но подпевал. М ать в ож идании за г л я

дывала в окно, и, когда засы пал, К сения м ахала рукой: заходите.

Ей было десять лет, отец взял на м айскую дем онстрацию . Д ен ь

выдался прохладны й, с ветром, но солнечны й. Д оехали на а в то б у

се до моста через И ртыш , дальш е дорога для транспорта п ер екры

та, шли пешком, разговаривали. Т акой душ евной близости с отцом ,

как тогда, больше К сения не помнит. О тец в новом светлом п л а

ще, серой ш ляпе с узким и полями. «Это моя м ладш енькая», — о б

нимая Ксению за плечо и приж им ая к себе, представлял сослуж и в

цам. Один заговорщ ицки распахнул пальто, из внутреннего карм а

на вы гляды вала серебристая ф ляж ка, и предлож ил, мол, давай т я п

нем за праздничек. Отец замотал головой, кивнул па Ксению . Д е

скать, не могу, не тот случай. О тказался даж е от глотка. К сения з а

гордилась отцом. В возбуждённом многолю дье, украш енном крас-

иыми (флагами, транспарантами, разноцветными шарами, песнями,

что лились отовсюду, отец и дочь постоянно находились рядом.

После демонстрации возвращались домой пешком. М ечтали.

«Летом обязательно надо свозить тебя в Москву, — говорил

отец. — Возьму в июле отпуск, и вдвоем махнем на неделю. Сходим

в Кремль, может, в Оружейную палату попадём». «И в Ленинграде

я не была, поедем?» — просилась дочь. «Конечно». А потом он увидел

пиво. Продавали прямо на улице. «Возьму пару бутылочек». —

«Не надо, папа». — «Да ладно ты». Она страшно обиделась. Весь

день, как вышли из дома, рука Ксении была в шершавой руке отца.

Ксения вырвалась, заспешила вперёд. Он на ходу пил из горлышка,

шёл следом. Слёзы кипели у Ксении в горле. И с того дня исчезла

жалость к отцу. Не возникало желание уткнуться в шею. А лет

с четырнадцати стали сниться сны, будто убивает отца. Он опять

пьяный, леж ит на полу или на кровати, она хватает двумя руками

портняж ные ножницы и вонзает в грудь. Или бьёт топором по голове...

Просыпалась испуганной, боялась кому-нибудь рассказать

увиденное...

Только в один период не пил ни капли. Ксения была на третьем

месяце первой беременности и как-то утром после скандальной

ночи заш ла к отцу в закуток, где он, хмурый, похмельный, собирался

на работу, и зло бросила: «Ладно не жалеешь меня, на мать

тебе наплевать, по представляешь, каким родится у меня ребёнок,

твой внук? Каким будет, если развивается в этом аду, каждый день

маты, крики, ругань?!» Отец ничего не сказал. Но прошла трезвой

неделя, другая, месяц. На Новый год впервые собрались всей семьёй,

сёстры пришли с детьми и мужьями. Внуки читали стихи, отец

нарядился Дедом Морозом, специально костюм на работе выпросил,

водил с детворой и взрослыми хоровод у ёлки.

Держ ался пять месяцев. А потом на его глазах сменщик попал

под гусеничный трактор. В тот день отец заявился домой с бутылкой,

и покатилась пьянка в угарном ритме.

«Добрых пятнадцать лет, дочка, жила я без Бога, — каялась

Ксении мать. — С той поры, как вышла замуж. Закрутила жизнь,

заела суета. Будь бабонька жива, глядишь, не дала бы обмирщиться,

да она вскорости умерла, как я замуж вышла...»

Но прижало, и полезла на дно сундука. Там лежали две иконы,

толстенная Псалтирь старообрядческая — отец подарил, как

в ш колу пошла. По этой Псалтири в семь лет читать по-церковнославянски

училась. Бабонька сговорилась с грамотной старушкой.



У д воед ан бы ла традиция: детей постигать азы древлеправославной

веры у ч и л и сведущ ие старики... «М арем ия твоя читат, как по

воде бредёт», — хвалила старуш ка см ы ш лёную девчонку, которая

вд обавок бы ла проказница. В озьмёт да напакостит. Уходя домой

от старуш ки , зам етённы й в сенцах снег распинала в сердцах по сенцам

за то, что «учительница» отчитала: поклоны абы как кладёт.

С тар у ш к а вы ш ла в сенцы и растянулась. И ли рожицу М арем ия ей

за сп и н ой скорчит. «Раз читат, как по воде бредёт, — реш ила баб

онька, вы слуш ав в которы й раз ж алобу старуш ки, —то и хватит».

Н а том и закончилось обучение. И зр ед ка бабонька брала М арсм

ию в м о лел ьн ы й дом. П о осн овн ы е м олитвы М арем ия приняла

от бабоньки.

Н ачала вспом инать их. м олиться. П риезж ая в деревню , собирала

по родственникам — у кого осталось от стариков — книги с молитвам

и , канонам и, акаф и стам и . Д описы вал а вы рванны е страницы,

сверяясь с книгам и тётки М анеф ы , у той бы ла хорош ая библиотечка.

С её пом ощ ью д елал а пом етки, где класть поклоны...

По пьянке отец не один раз говорил, кивая на мать, что мол

и ться — это бесполезное зан яти е. Ч ел овек долж ен обдумывать

свЬи дела и оц ен и вать их сам. П о как-то, когда К сении бы ло лет

пять, научил её м оли тве «Б о городица Д ево, радуйся...»

Ч ерез пару дней У З И п оказало: яйцеклетка деф орм ирована,

погибла и находится на преж нем месте. А нтонина С ергеевна успокаивала:

такое край н е редко сл учается, тем не м енее — через трипять

дней оторвётся и вы йдет, н икуда не денется. П ока надо попить

противовоспалительное, вы п и сал а рецепт. У лы бнулась в поддерж

ку, мол, всё будет хорош о.

Н о и через три дня кар ти н а У З И не изм енилась.

— К акая вы и склю ч и тельн ая, — п роком м ен ти ровала с упреком

А нтонина Сергеевна. — В д евян оста семи процентах результат

полож ительны й.

К сения ходила с чувством: несчастны й ребёнок держ ал ся из

последнего, боролся за ж изнь, а она убивала, изгоняла. В оспалённое

сознание постоянно сверлила м ы сль о ребёнке, возн и кали картины

, как он цепляется ручкам и, как всем и си л ам и хочет остаться

в ней, как просит пощ адить, не ли ш ать ж изни. Где-то читала:

уж е па третий день после оплодотворения яй ц а зароды ш обретает

душ у. Всего-то капелька плоти, а уж е одухотворена. И д евять м е

сяц ев две душ и, её и ребёнка, ж или бы ряды ш ком , счастливо купал

и сь друг в друге. А она рубанула...

Ревела, зары вш ись в подуш ку. П рокли н ала себя — зачем, з а

чем так поспеш но согласилась на аборт?

А ркаш а каж ды й день возил в клинику. П оним ая состояние,

не лез с расспросам и, м олчал. В сякий раз К сения грубо отдергивалась,

если пы тался погладить или взять за руку. Всякая поездка

к врачу оканчивалась разочарованием . У биты й зароды ш оставался

в К сении.

«М ож ет, он м стит мне! О травляет собой за предательство, за

м алодуш ие, за трусость!..»

К ак-то из клиники заехали с А ркаш ей к К сении. О на заварила

чай, поставила печенье. И вдруг поняла, глядя на прихлёбы ваю щ е

го из чаш ки Аркаш у, вдруг бесповоротно осознала: а ведь не лю бит

его больш е. С этого м омента никогда не испы ты вала к нему чувства,

которое назы вала неж улькам и. Раньш е волна неж ности м огла

накры ть в сам ы й неподходящ и й момент, например, на работе.

А ркаш а далеко, а вдруг накатит нестерпим ое ж елание обнять его,

приж аться к сильной груди, ды ш ать родным запахом... О сы пать

поцелуями... Н аплевать, что ж енат, наплевать — не принадлеж ит

ей до конца. Всё ерунда, ей подарено это счастье! Счастье до радостны

х слёз. И как не благодарить судьбу за это!

С лучилось то, что произош ло однаж ды по отнош ению к мужу.

П риш ла обы денность. П ам ятны й чай в одну секунду провёл резкую

границу «до» и «после». А ркаш е ничего не сказала. Но с той

поры он превратился в пресловутого «друга». Н енавидела это слово.

Как не переваривала «лю бовника». Д а надо как-то называть,

когда такой ф орм ат м еж ду м уж чиной и ж енщ иной. Аркаш а по-преж

нем у был хорош им партнёром по постели. Но не больше. Всегда

м имо сознания проходили его м елкие недостатки, какие-то ум и

ляли, к прим еру пош вы ркивание носом. С того момента полезли

в глаза. П риходилось напрягаться, гася раздраж ение.

К сения костерила себя за поспеш ную реш имость на аборт.

Куда торопилась? Ведь было время подумать два дня. В конце концов,

пош ла бы па хирургический. Куда её несло?! И зругав себя,

схватилась за солом инку — надо исправлять соверш ённое. Заб еременеть

снова и родить. О бязательно! Да, душ а появляется на тр е

тий день беременности. Н о ведь не погибает, может, ей будет легче,

если К сения начнёт воспиты вать другого ребёнка. И ли отказника

м ладенца взять? «Кто тебе даст, у тебя неполная семья!» — отрезвляю

щ е проскальзы вало в голове. Гнала эти мысли. Д обьётся, убедит.

Д олж на-долж на-долж на исправить ош ибку, иначе не смож ет



жить. П риходили самые бредовые варианты. В соседнем подъезде

ж ила одноклассница старш ей дочери с трёхлетним сыном. Пила,

не работала. Славный мальчик Гена с русыми вьющимися волосиками

заброшен. «У сыновить его!» И опять в голове рассудочно:

«Даже если мать согласиться отдать, она ведь превратит своими

пьяны ми визитами жизнь в кошмар».

Н ачала горячо молить своими словами, чтобы яйцеклетка

ожила. Просила восстановить беременность. Как хотелось чуда:

вот пойдёт на У ЗИ , а Л еночка скажет: «Вот это да! Вот это случай

— у вас восстановилась беременность! Я йцеклетка ожила!»

Даж е представляла, как всплеснёт Л еночка руками, как воскликнет

удивлённо и радостно. Почему-то думала: обязательно обрадуется,

обязательно начнёт поздравлять.

М олила своими словами, потом осенило: спросить у матери

молитвы, которыми вы молила тётка М анефа своего старшего брата

Нестора...

История с Нестором началась, как развернуло молодое государство

революционные преобразования в деревне, стало колхозы

организовать. Грамотного, смыш лёного Нестора председатель колхоза

определил по снабж енческой части. И давай гонять в Курган,

в Ш атрово или Ш адринск. Председатель из местных, но не двоедап,

православный. М ирщина, называли старообрядцы православных

за то, что отош ли от истинной веры. Это к слову. Д оставалы

из Нестора не вышло. Когда на всех не хватает, проныра нужен,

который без мыла в любую щель влезет, кого хочешь уболтаст

в свою пользу. У Нестора не добытчивый характер. Председатель

и взъелся. Послал однажды запчасть достать для колбыш ечника —

так окрестили в деревни трактор с газогенератором. Колбышки —

маленькие полешки для него. Нестор вернулся из командировки

с пустым мешком. Председатель разош ёлся матюгами. Нестор

возьми и резани правду-матку в ответ: «Другие председатели сами

ездят! Л ты задницу боишься оторвать. Харю отъел! Партиец называется!»

Председатель взвился от критики. И накатал «телегу» как

на врага народа, припомнил, что у Нестора свояк у колчаковцев воевал.

Во времена обострения классовой борьбы чего проще от неугодного

оппонента избавиться. Соответствующие органы быстро

па «телегу» отреагировали. По врагам тоже план сверху спускали.

Скоренько забрали Нестора.

И давай человека под закон подгонять. Сам-то сразу не хотел

сознаваться во вражествс. Били его, в тёмной несколько месяцев

держ али. Ч уть не ослеп. Потом в л агерях сидел, вернулся дом ой

в сорок втором под осень. О т преж него Ы сстора и половины не осталось.

Д оходяга. С орок пять лет, сам ы й расцвет д л я м уж ика, а он

старик стариком : дряхлы й, сгорбленны й. Ж ал к о см отреть.

К том у врем ени старш ий сы н И ван уш ко двад ц ати двух лет на

ф ронте погиб, средний — восем надцати годков — М аню ш а, п олное

им я Э м м ануил, в К ургане умер. И з-за правого глаза — б ельмом

обезображ ен — М аш ош у на боевой ф ронт не взяли, м о б и л и

зовали бойцом трудового — на оборонны й завод. М аню ш а возьм и

и с зем л яч кой сбеги домой. Кто уж из двоих на побег подбил, неи з

вестно, только дезерти ровали, не вы держ ав голодной и холодной

ж изни, когда суткам и не вы ходили из цеха. За ним и тут ж е п риехали.

А потом приш ло известие — ум ер М аню ш а. О судили его за побег,

в лагере умер.

К огда Н естору заворач и вал и руки за спину заплечны х дел

м астера, детки арестанта сопли на кулак по м алолетству мотали,

вернулся из м ест несвободы — двоих сы новей уж е война прибрала.

Н о трое детей: М инька и С анька, четы рнадцать да пятнадцать

лет, и д вад ц ати л етн яя дочь К оздоя — при матери. Кстати, председатель,

что благословил «врагом народа», на ф ронте слож ил буйную

голову. О п ред елили Н естора по причине ф изической негодности

на стариковскую д олж ность — сторож ем, склады с зерном

и другим добром колхозного хозяйства стеречь. Это всё, на что был

способен м уж и к после лагерной ж итухи.

С п олм есяц а походил вчераш ний зек на служ бу да в одну ночь

пропал. Ж е н а утром ж дёт со скудны м завтраком корм ильца, а нет

того. П оначалу греш или односельчане в предполож ении: порченный

лагерем Н естор на воровство пош ёл. С тащ ил колхозное им у

щ ество и рванул в бега. С клады проверили — ничего не пропало.

Д а и пропадать особо нечему было.

Д ен ь проходит, второй. Н ет нигде сторож а. Потом пастухи из

соседней деревни сказали: на болоте видели м уж чину, окликнули,

тог убеж ал. М ногокилом етровое в длину и вш ирь болото в тот год

сухим стояло. О бы чно весной в половодье заливало, потом вода

д ерж алась всё лето, а тут одни кочки, как табуретки, торчат. С реди

них скры вался Н естор. Н еделю пропадал, потом сы новья разы с

кали, принялся и от них прятаться, да м олоды е ш устрей родителя.

С праш иваю т при задерж ании: «Ты чё ел все дни?» «Хо! — отвечает.

— И ван уш ко с М агпошей м еня корм или, я ж е с им я уш ёл».



Н ехорош о М иньке с Санькой стало. Какие И вануш ко с Маш

ош ей, когда на Ивана похоронка полгода назад приш ла, Mainouia

того раньш е сгинул? О пасения вскорости оправдались неутешительны

м диагнозом. Проблемы с головой прогрессирую щ ий характер

начали принимать. Нестор на сыновей нападать не отваж ился.

Больной, больной, да понимал: сил не хватит справиться, парни

крепкие, а вот на жену, что ростиком полтора метра, кинулся с топором.

Ж ена увернулась. Сыновья, н ед олго думая, в полати четыре

скобы вколотили, папку по рукам и ногам привязали. Л еж ит родитель

в ограниченном виде, одна возмож ность противодействия

плену — язык. Кричит, ругается. Грозились сы новья рот завязать,

но всё же эту степень свободы оставили.

Особенно материл Нестор с полатей свою сестру М анефу. 11а какие

только буквы не полоскал. В лагере подковался на нецензурное

искусство. За колючей проволокой попадались затейливы е учителя.

Н аслуш алась М анеф а от брата... О на ведь стала ходить молиться

за пего. Каждый божий день как управится утром с хозяйством,

так и идёт. Нестор на полатях навзничь леж ит, она в переднем углу

перед иконами молится.

«А он кричит ей в спину, ругат сё, материт распоследними словами,

— рассказы вала мама Ксении. — Пить попросит — дадут, дак

он в её плеснёт и хохочет. М есяца два изгалялся, а потом стал ждать

её. Ж ена Л ена утром станет управляться, печку топить, он спрашиват:

«Где она, М анеф уш ка? Где она долго не идёт? Она ч ёл н сёдми

не придёт?» — «Да придёт, корова ведь у её, надо же управиться!»

Потом калитка стукнет, обрадуется: «И дёт М анефуш ка». П о с ту

ку узнавал, кто идёт. М еня раз бабонька послала, я заш ла, стою

под полатями, он меня не видит, но спраш иват: «М арька, чё приш

ла? Чё надо?» А я боюсь. «Тётку Елену», — говорю, сама к двери

жмусь. «Вон она, ведьма, вон в горнице сидит»...

К весне Н естору лучш е стало, его уже не привязы вали. М анеф

а придёт, он спустится с полатей. «Коло тебя посижу», — разместится

на лавке. О на м олится, он рядом, сгорбивш ись, слуш ает.

И вы м олила сестра брата. Н и к каким врачам не обращ ались.

П оправился, его тут же в апреле, будто ждали, в армию и забрили.

Ведь сорок третий год шёл, войне м уж ики нужны. О пределили не

на передовую , при госпитале. «В М оскву угадал», — рассказы вала

мама. Работящ ий м уж ик понравился начальству. Война кончилась,

его не хотят отпускать. Т олько осенью сорок ш естого в Туруш

ево вернулся.

«Т акой крендель приш ёл, — вспом инала мама. — Здоровы й,

крепкий. П отом ходил в деревне м аркитанил. М уж иков мало, так

он скота резал — свиней, бы ков. Н и к ак и х отклонений с головой не

было. В ы м олила тётка М ансф а. Л ет двадцать потом ж ил, и н и каких

заскоков...»

« 11е знаю , доченька, какие м олитвы читала — каноны или а к а

ф и сты ? — о твети л а м ать на вопрос К сении. — С просить бы дуре,

ведь она к нам приезж ала. И я у неё гостила не раз. Д а с этой ж и з

нью непутёвой в голове только м ирское было».

Т огда К сения верила: знай те м олитвы — см огла бы вы м олить

м ладенца, о ж и ви ть плод.

11озже дум ала: ну, что бы она вы м олила, что? Т ётка М анеф а —

богом олка настоящ ая. А она? Н о ведь и тётка небезгреш ная: матьто

с отцом она свела обм анны м путём...


К лирос запел «О тче наш...» П рихож ане подхватили, запели

берем енная и дочь, при этом девочка взяла братика за руку — дескать,

стой. О н послуш ался. К сения в одном поры ве с остальны м и

вы водила слова Господней м олитвы . «О тче наш» всегда на л и ту р

гии поётся на подъёме: служ ба подходит к концу, Бог дал выстоять

сё, соверш ить д ля себя м аленький радостны й подвиг. К сения вдруг

подумала: сё ребёнок сегодня был бы таким же, как этот м альчиш

ечка. К ак раз четы ре года назад сделала аборт. Сейчас стоял бы

в церкви вм есте с ней...

В тот день А нтонина С ергеевна сделала заклю чение: надо удал

ять яй ц еклетку оперативны м путём. О перацию А нтонина С ергеевна

делала под м естны м наркозом. Голова у пациентки «поехала».

П о услы ш ав: «Всё!» — К сения попросила показать удалённое.

Х отела своим и глазам и убедиться: в ней не осталось ничего. А нтонина

С ергеевна подняла пробирку с м утной вспененной кровыо,

и среди м аленьких воздуш ны х пузы рьков К сения увидела один

м и л л и м етр а три в диам етре, водянисты й — п л о д н о е яйцо. Д ом а ревела

и ревела...

О ткры лись Ц арские врата, диакон с чаш ей в руках произнёс:

«Со страхом Б ож и и м и верой приступите». Н ачалось причащ ение.

К сения наблю дала со стороны . М альчиш ечка без напом инания

слож ил крестообразно ручки на груди. «Н е в первы й раз», — подум

ала К сения. Б ерем енная хотела поднять его на руки к чаш е. С вя-


щ енник остановил, сам наклонился к м алы ш у. Т о г старательно

раскры л ротик, вы тянув губки... Следом п ричасти лась девочка...

К сения вышла из храма, подош ла нищ енка: «П одайте Христа

ради». Ксения достала из сумочки мелочь, протянула: «За раба

убиенного Петра». Н ищ енка взяла с поклоном и засп еш и ла к дам

очке в шляпке.

Л Ксении вспом нилась нищ енка Вея, тож е из двоедан. О ней

мама рассказы вала с теплотой. И сама грелась. «В ею ш ка», — называла.

У меньш ительно-неж ны м и им енам и двоеданы нередко называли

даже взрослых.

Вея ж ила в соседней деревне, зам уж н яя, но бездетная и блаженненькая.

Рассудком дитя дитём . С ловно бы ло определено ей

оставаться разумом до конца ж и зн и в наи вн ой солнечной поре.

Не замазаться злобой, не заразиться хитростью , не испакоститься

воровством и подлостью , не зап ятн аться осуж дением , а жить

Божьей птахой, каким -то уроком для окруж аю щ их.

«Отес от у меня учитель», — с гордостью п овторяла Вся.

И вправду «отес» — учитель, по имени И лья. Года два жил

в деревне. М ать Вей без м уж а четырех дочек родила. С тарш ие —

И вановны, да не по отцам записаны , но деду, а Вея та И льинична.

Ж ила Вея подаянием, обходя деревни в округе. И не просто

христарадничала, стуча в ворота. Руку не протяги вала за м илостыней...

«Зайдёт Веюшка в лю бой дом, — рассказы вала мама, — и сразу

к иконам, три поклона полож ит и начинает спасать».

«Спасать» — м олиться за ж ивых.

«Всех, кто ж ил в доме, начиная со стариков и кончая всеми

взрослыми, перечислит. Каж дого по имени Вею ш ка знала. Сколь

деревень в округе, всех до одного пом нила. Н ас-то детей, не назы

вала, родителей перечислит и добавит: “С ч адам и ”. “С паси, Господи,

и пом илуй рабы Своих (назовёт им ена), избави от всякие скорби,

гнева и нужды, от всякие болезни, душ евны е и телесны е, прости

им всякое согреш ение, вольное и невольное”. Кто умер, тож е до одного

пом нила. Поспасает, потом начинат покоить. “П окой, Господи,

душ и усопш их раб С воих (перечислит им ена). Б л и к а в ж итии

сем, яко человек согреши, Ты же яко человеколю бец Бог, прости их

и пом илуй. В ечны е муки избави. Н ебесном у царствию причастники

учини. Д уш ам наш им полезное сотвори”. Н икто её не гнал. По-

спасает, иопокоит, сё за стол пригласят: “Садись с нами, Вея И льинична”.

П окорм ят или хотя бы чаем напоят. С собой обязательно

дадут — хлеб или картош ку. По праздникам праздничное — пирожок

какой, шаньгу. Л Веюшка может на улицу выйти и тут же раздать

детям: нате, ешьте».

«М уж а её Тихоном звали, — вспоминала мама, — ни разу с ней

не ходил. М ы, ребятня, увидим Веюшку и хихикаем: Тиш а послал

Вею поскиляж ничать кусочков».

О днаж ды мама ехала с бабонькой на санях. Весна, солнце вовсю,

снег горит в полях. Небо яркое. Вея стоит на дороге, голову

к солнцу подняла. М олилась ли, просто нежилась под пригревающ

ими лучами...


Вышла из церкви беременная с детьми. Все трое повернулись

лицом к храму, перекрестились. М альчиш ечка кланялся, подрубленно

роняя голову вперёд. М ать взяла его за руку, спустились

но ступенькам, прош ли мимо Ксении.

— М ама, у меня братик будет? — спросил мальчишечка.

— Вот и не братик, сестрёнка, — ехидно сказала, резко повернувш

ись к нему, сестра.

— Братик, братик! — успокоила сына мать. — Братик!

КРЕСТ ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ

( I T /^яж ёл ы й ш естиконечны й крест д ави л перекладиной

L в плечо, но М ария, как муравей!, д овольн ы й удачной

находкой, превоам огая неудобства, тащ и л а добы чу. По описанию

Раисы А ввакум овны М ария ж иво п ред стави ла крест, однако действительность

превзош ла ож и дан и я. В ы пиленны й из куска белого

м рам ора, он бы л украш ен резьбой. Н а ли ц евой поверхности рел

ьеф н о вы бит цветочны й орнам ент. С ловно кружевной! крест был

полож ен на кам енны й.

«О дноврем енно и крест м ам е с папой, и неувядаю щ ие цветы...»

— подум ала М ария.

О на ш ла с необы чной нош ей по Б ольш ом у проспекту, центральном

у в Х арбине. Н австречу п опадались одни китайцы . Русские

за редким исклю чением покинули город. Кто на ц елину в С о

ветский Сою з, кто за м оря и океаны — в А встралию , Б разилию , Аргентину,

Ч или... У ехали поляки, евреи, украи н ц ы , татары ... У ехали

друзья, соседи, знаком ы е. О на осталась из-за больны х родителей...

К рест предлож ила пациентка больницы , в которой работала

М ария, та сам ая Р аи са А ввакум овна. О бш ирное православное Н о

вое или У спенское кладбищ е, в пего упирался Б ольш ой проспект,

китайцы вдруг реш или снести. Как и православное С тарое или

П окровское на Больш ом проспекте в центре Харбина, как и еврейское,

католическое. Новые хозяева Харбина, утверждаясь, стирали

память основателей города.

У Раисы А ввакумовны на Успенском был похоронен муж.

«Н е буду переносить, — сказала она М арии. — Двадцать третий год

Петя леж ит, к чему тревож ить кости? Да и какой смысл, детей у нас

нет, уеду к сестре в Австралию, там и умру. Ну, перенесу, а китайцы

опять что-нибудь придумаю т с новым кладбищем. Но крест им

на поругание не оставлю. Куда-нибудь на мостовую пустят».

Т ак и получилось с бесхозными памятниками с Покровского

и Успенского кладбищ .

Их в основном пустили на облицовку дамбы, что возвели для

защ иты Х арбина от Сунгари. На памяти М арии последнее крупное

наводнение нагрянуло три года назад, в 1956-м. Правый береге городом

тогда не тронуло, но поселениям палевом досталось. Китайцы,

с ужасом вспоминая сумасшедшую Сунгари весной 1932 года,

затопивш ую почти весь Харбин, решили обезопасить себя, в том

числе с привлечением памятников с кладбищ.

В 2007 году омские харбинцы побывают в городе детства и юности.

О дна из зем лячек возьмёт такси и поедет, как говорили харбинцы,

— «за Сунгари», на левый берег, но увидит на набережной в Затоне

плиты от памятников с русскими фамилиями, поспешно развернёт

такси обратно, боясь найти родные имена: у неё на Успенском

ещё до револю ции были похоронены бабушка и дедушка.

Раиса А ввакумовна — человек состоятельный — когда-то держ

ала свой магазин, М ария столь дорогой крест не смогла бы купить.

«Возьмите, Маша, для родителей». Отдала бескорыстно, причём

сама демонтировала с могилы. «Я, Маша, руководила установкой,

мне и убирать».

Раиса А ввакумовна ж ила на Соборной улице, М ария пришла

к ней под вечер, Раиса Аввакумовна, сдерживая слёзы, поцеловала

крест, махнула рукой: «Забирай».

М ама М арии умерла в августе 1957-го. Тромбоз мозговых сосудов

— инсульт. За две недели до этого М ария пришла от знакомой,

та только-только вернулась из поездки в Советский Союз.

М ария начала восторженно пересказывать услышанное: Кремль,

К расная площ адь, храм Василия Блаженного... Отец демонстративно

заткнул пальцами уши. Он был категорически против отъезда

в С оветский Союз. Н е раз сходились в горячих перебранках

отец и дочка. М ария рвалась на родину. «Нет! — отказывался

Крест для родителей


отец. — Не поеду! Т ы н а с т а м не прокормиш ь!» Он боялся умереть

в дороге, б о ялся бы ть обузой, боялся тю рьмы. П осле продаж и

японцам в тр и д ц ать пятом К итайской Восточной ж елезной дороги

многие вернувш иеся на родину харбинцы попали в лагеря, были

расстреляны . М ать м еталась между двух огней. Харбин знал немало

случаев, когда споры «куда ехать?» приводили к семейным скандалам,

распрям, неприм ирим ой вражде детей и родителей, братьев

и сестёр, мужей и жён, распадались семьи, до самоубийств доходило.

М ама М арии вы ступала миротворцем, примиряя мужа и дочь,

вот и на этот раз попы талась сгладить ситуацию и вдруг повалилась

со стула, слова сказать не может, тело заколодсло...

М ария повезла сё в больницу, где сама работала медсестрой,

одну из последних русских в Харбине, имени Владимира А лексеевича

К азем -Бека, что стояла в районе М одягоу на Бельгийской

улице. Д октор К азем -Б ек — легенда Харбина. Умер в тридцать девять

лет, заразивш ись — высасывал через трубочку диф теритны е

плёнки у девочки. Т алантливы й врач, редкой души человек. Посетив

бедного больного, мог вместе с рецептом оставить деньги

на лекарство. М ногих лечил бесплатно. На пож ертвования благодарных

харбиицев после смерти доктора была выстроена больница,

получивш ая его имя. Д аж е две — ещё одна в К азанско-Богородицком

мужском м онасты ре в Гондатьевке, что стоял на пересечении

К рестовоздвиж енской, Д винской и Антоновской улиц. Прах

доктора и белого м рам ора пам ятник харбинцы перенесут с У спенского

кладбищ а за район Санкеш у, где китайцы вы делят зем ли для

русских покойников.

Зем ляки покаж ут М арии Н икандровне ф отограф ию его м огилы.

Большой светлого м рам ора православный крест на мраморном

постаменте. П о р т р е т доктора, как и на соседних памятниках, ктото

выдрал, на его м есте чёрное пятно необработанного мрамора.

М еталлические звенья оградки вы рваны из невысоких столбиков.

Только с лицевой стороны не тронуты два звена да на месте двустворчатая

покорёж енная калиточка. Н адпись па пам ятнике вы бита:

«Докторъ Владим!ръ АлексЪевичъ К азем ъ-Бекъ». И годы ж изни:

«14.02.1892 — 4.08.1931». Глядя на фотографию , М ария Н икандровна

заметит, что мама ум ерла в один день с К азем -Беком — четвертого

августа, ровно через двадцать шесть лет после пего. И была

она с ним с одного года.

В больнице мама, парализованная на левую сторону, начала отходить,

стала разговаривать. «И спугалась в один момент, — призналась

дочери, — онемела, слова не могу сказать. Слава Boi^y, 0 6 0 -

шлось». П о это бы ли сё последние слова, случился ещё один и н

сульт, затем отёк лёгких...

О тец уж е не вставал, ж естоко м учила астма. С другом детства

О легом К ирсановы м М ария привезла гроб с матерыо в церковь на

У спенское кладбищ е. Гроб встретил настоятель храма Успения

П ресвятой Б огородицы отец Ф оти й — китаец из П екинской духовной

м иссии. Русских свящ енников почти не осталось в Харбине.

О тец Ф о ти й из ю жан, вы сокий, красивы й, тонкие черты лица, М а

рии он казался похож им на И исуса Х риста. М аньчж урские китайцы

низкорослы е, невы разительны е; южане, мужчины и женщ ины,

другого типа. П о-русски отец Ф о ти й изъяснялся с трудом. Он отслуж

ил литию , распорядился поставить гроб в холодное подвальное

пом ещ ение храм а и накры ть его кры ш кой: вдруг мыши. Н а следую

щ ий день перед отпеванием qoo6 перенесли в церковь. В тепле

на лице покойной появи лись капли влаги.

«Будто пот вы ступил», — расскаж ет через пятьдесят лет в разговоре

со м ной М ария Н икандровиа.

Август стоял ж аркий, как всегда дож дливы й. В день похорон

небо с утра пухло грозой, отпевание отец Ф отий начал с первыми

ударами грома. М ария стояла со свечой, неотрывно смотрела в лицо

матери, оно вы глядело спокойны м , даж е умиротворённым, никаких

следов м учений последних дней. О тец Ф отий служ ил один,

без диакона, певчих. М ария про себя м олилась, чтобы прекратился

дождь, он буйствовал за стенам и храма, бил в окна, в ступени паперти,

запах ладана см еш ивался с запахом ливня, который сквозняком

приносило через откры ты е двери. М ария просила Господа

Б ога дать возм ож ность похоронить маму без спешки, обязательной

под проливны м дож дём. Л ивень разом стих, как начали выносить

гроб, туча уш ла за Сунгари, небо очистилось, вы глянуло солнце.

«Спасибо, Господи», — заведёино повторяла М ария, следуя за гробом.

Вместе с ней шёл О лег К ирсанов и человек десять сослуж ивцев

из больницы ... Л уж на аллее не было, но вода на дне могилы

стояла... Зем л я вы глядела тяж ёлой...

Ч ерез восемь месяцев разнесётся по Х арбину слух о сносе У с

пенского кладбищ а, а потом последовало оф ициальное заявление

властей. О тец попросил: «Я, дочка, долж ен с Верочкой рядом л е

жать. Н ичего м не больш е не надо, перенеси мать на новое кладбище.

Ты уедеш ь, мы с ней совсем одни останемся».

У п ересечения Б ольш ого проспекта с П равлен ской у л и

цей М ария перелож ила крест с одного плеча на другое, перевела



дух. Б росила взгляд в сторону здания политехнического института.

Me альма-матер, но два года занятия медтехнпку.ма проходили в политехническом

.

М ама поначалу противилась м едицинском у будущ ему дочери,

как и отец. « I ы такая брезгливая, — убеж дали родители, — и вдруг

кровь, гной, горш ки, стенания больных...»

Х арбинский медтехникум начинался с частной ф ельдш ерскоакуш

ерской ш колы, что принадлеж ала трём врачам: Успенскому,

Л индеру, С емеитовскому. Гинеколог Сергей И ванович Сементовский,

распрощ авш ись с частной собственностью , продолжал преподавать

в медтехникум е. Н е отличался внешнем"! привлекательностью:

губастое лицо, нос не из м аленьких, лохматы е брови, рокочущ

ий голос. Л екции читал с напором, не без м едицинского цинизма.

«Ж енщ ина долж на бы ть всегда беременна, — вещал с кафедры,

— если она не берем енна, то плачет кровавы ми слезами». Ж е

нился поздно, за сорок. Н евесту наш ёл поблизости — в медицине.

Выбрал в хозяйки молодую хорош енькую акушером ку. Студентыострословы

не прем инули откликнуться поэзией на знам енательное

событие. Сергея И вановича хорош о знали и Х арбине —столько

учащ ихся и пациентов прош ло через его руки — «свадебный» стих

тут же вылетел за стены техникума, пошёл гулять по городу:

С еря М эри полю бил,

С еря М эри говорил:

«М эри, хочеш ь быть за Серей?»

М ария отучилась первы й год, и м ать принялась настаивать:

«П росись поработать на кан и кулах в больницу». П осле первого

курса учебны й процесс не предполагал практики с больны м и.

М ать беспокоилась: вдруг б резгли вая дочка разочаруется, столкнувш

ись с м едициной не по учебникам . Л учш е пусть как м ож

но раньш е произойдёт круш ение ром антических представлений.

М ария напросилась в больн и ц у им ени К азем -Б ска в родильное

отделение, которым ком андовал С ем ептовский. И м енно ком

андовал. Всё в его епархии блестело чистотой, бы ло вы стирано,

накрахм алено, проутю ж ено. И гра звукосочетан и й в последней

строчке вы ш еозвученного стиха не соответствовала реальной

дей ст в иге л ь н о ст и .

П рактиковаться в больницу М ария приш ла вдвоём с подруж

кой по м едтсхникум у Катей Ракииой. В самый первы й день будущих

ф ельдш ериц-акуш ерок для стаж ировки отправили на роды

созерцателям и: посмотрите, как дети появляю тся на свет. Катя

соэерцала-созерцала и как стояла, так беззвучным столбом грохнулась

в обморок. П оймать не успели. На столе роженица лежит,

на полу будущ ее медицины валяется. Тогда как брезгливая М ария

без всяких стрессов перенесла боевое крещ ение. На следующий

день С ем снтовский призвал М арш о-практикантку в ассистенты.

Видит: робко стоит высокая, худенькая, с больш ими серыми глазами

девуш ка. Скомандовал: «Н у-ка, марш мыть руки!» И посадил

рядом с собой ассистировать при аборте. М анипулирует инструментом

п объясняет: «Вот ручка, вот ножка...»

М ария принесла домой в носовом платочке кисть плода величиной

с ноготь больш ого пальца, показала матери. Л иш ь после этого

родители успокоились: «Значит, получится из тебя медик».

И з подруги Кати, несмотря на падение столбом при виде родов,

тож е вышел хорош ий фельдшер... Как и М ария, она задерж а

лась в Харбине, не уехала из Китая с общей волной. В последний

год вместе работали в больнице фельдш ерицами. Звали их китайцы

— сёдайфо, то есть — м аленький доктор. В конце рабочего дня

на пару спускались в подвал в раздаточную — подкормиться. Здесь

стояли вёдра с остаткам и супа — русского и китайского — готовили

с учётом национальны х пристрастий, что-то оставалось из второго,

кисель... Д евуш ки возьмут по пиалке, сядут перед вёдрами. Из одного

зачерпнут, потом из другого...

К итаец-посудник — посуду мыл — заглянет, сказку расскажет

жую щ им русским барыш ням: «Его ху (тигр), когда умирай, его сам

ы й-сам ы й длинны й усы-ы-ы выпадай и быстро-быстро-быстро

(пальцам и показы вает) убегай! И кто его догоняй-поймай — о-о-о!

такой сильны й бывай!» Сам китаец маленький, тщедушный. Видимо,

пока не удалось поймать ш устрые усы для обретения силы.

Катя уехала из Х арбина в 1958 году в Бразилию . Н аписала оттуда

о кардинальны х переменах в личной ж изни — вышла замуж

за лейтенанта Красной армии. Он в 1942 году под Харьковом попал

в плен, три года провёл в немецких концлагерях, после войны

реш ил не возвращ аться домой. И под солнцем Бразилии встретил

свою судьбу. «П риезж ай, — звала подруга, — здесь много наших».

М арии было к кому ехать за океан. Д ядя по отцу — дядя Гриша

— ж ил в С ан-Ф ранциско. О смерти матери М ария сообщ ила

ему письмом, дядя сразу ответил и позвал к себе: «Ты, Маша, прости,

но сама пишешь: отец сильно болеет, останеш ься одна — обязательно

приезж ай ко мне».

После смерти отца знаком ая повела М арию к гадалке. Та определяла

будущ ее но руке. Н а ладони М арии увидела: если девуш



ка отправится в зам орские страны — всё будет хорош о, в С оветском

Сою зе ж дёт сё одиночество. Забегая вперёд, м ож но сказать:

неизвестно, как бы слож илось в Америке, в О м ске вы ш ла зам уж ,

кстати, за харбинца, на одиннадцать лет бы л старш е, ж или неплохо,

вопреки далеко не сахарному характеру мужа, но было сем ье

отпущ ено всего-то десять лет — супруг ум ер от инф аркта. И вот

уж е тридцать шесть лет М ария Н икандровна одна.

Д ядя Гриша писал из С ан-Ф ранциско: «П очти склонил А ш о

ту к переезду в СШ А. Реш айся и ты, М аша».

Тётя Аня ж ила в Я понии, в городе Кобо. П опасть в СШ А и з

Х арбина так, чтобы сел да поехал, — не получалось, только через

третью страну. «П оезж ай вначале в Кобе, — рисовал схему м играции

дядя Гриша, — потом с Анютой ко мне». Тётя Аня прислала

вызов в Японию . Но М ария хотела в Россию . Б вы пускном классе

у них училось восемнадцать девчонок. Четверо уехали в А встралию,

двое — в СШ А, девять — в Россию . М ария стала десятой.

О ни даж е с Катей перед отъездом последней! в Б разилию поссорились.

«К ак это ты едешь не в Россию ?» — вы говаривала подруге

М ария. О на была в больнице секретарём ячейки Сою за со в етской

молодёжи, тридцать человек на учёте, и вдруг первая пом ощ

ница Катя делает такой финт...

В гим назии у М арии русский язы к и литературу преподавал

М ихаил Л еонтьевич Корнелюк. В ы литы й им ператор Пётр I. Ростом

пониже, но лицом... самую м алость подгрим ировать — и копия.

Высокий!, статны й, крупная голова, крупны е черты лица, поставленны

й актёрский голос, чистейш ий русский язы к. Л ю бил Т ю тчева,

случалось, нападало вдохновение — читал его стихи весь урок.

Этот огромный м уж чина мог, смущ ая учеников, уронить слезу, говоря

о России. В М оскве у него бы ли похоронены на С ем ёновском

кладбищ е мать и отец. «Вы молодые, если попадёте в Россию ,

в М оскву, поклонитесь моим родным». К ак-то заговорил: «П очившие

сродники — это наша опора, наш а связь с нсчувствснны м м и

ром. О ни уш ли, но они с нами, и мы с ними. Н ельзя отры ваться от

родных могил, грех забывать их. «Любовь к отеческим гробам», —

не к слову, не ради рифмы написал поэт. Ц ицерон утверж дал: мы

долж ны защ ищ ать очаги, алтари и могилы предков».

Будучи в М оскве в 1975 году, М ария захочет сходить на С ем ё

новское кладбищ е. «Вдруг найду родных М ихаила Л еонтьевича».

И узнает, что кладбищ е снесли.

Тётя Аня и дядя Гриша были очень друж ны. Д ядя в 1915 году

приехал из Саратова на пограничную китайскую станцию М ань

чжурия, что рядом, через границу, с русской станцией Отпор (сейчас

Забайкальск). Тётя Дня устремилась в М аньчжурию следом

за лю бимым братом. Английского типа женщина. Высокая, стройная,

энергичная. Ей было чуть больше двадцати, но уже побывала

замужем. Выпускницу саратовской М ариинской гимназии, разносторонне

одарённую красавицу — играла на фортепиано, пела —

посватал пож илой богач-сибиряк из Томска. Отец Анюты, дедуш

ка М арии, умер рано, семья скромного достатка, мать и тётя уговорили

девуш ку дать согласие: «Будеш ь жить в своё удовольствие, не

думать о куске хлеба».

Всё это имело место с лихвой, да всё хорошо редко сходится

— не лю била Ашота мужа. Одиноко жила в Томске в богатом

доме. Правда, недолго это продолжалось — замужество вышло скоротечным.

С упруг умер, вместе с ним ушло беззаботное существование.

В наследники купеческих миллионов молодая вдова не попала,

лиш ь вместительная ш катулка драгоценностей досталась на

память о муже. М ария запомнила тёткину брошку в виде павлина.

Глазки — два рубина, брюшко — округлый опал цвета подмыленной

воды, веер хвоста усыпан играющими на свету драгоценными

камеш ками.

В Х арбине тётя устроилась работать в управление железной

дороги, и снова глаз на неё положил не простой смертный — красота

притягивала, вышла замуж за главного контролёра дороги. Ч е

ловек с больш им достатком, прекрасная квартира в одноэтажном

ж елезнодорож ном доме на Большом проспекте. Напротив дома

была парикм ахерская словака Егдича, куда мама М арии ходила завиваться,

а отец — стричься. М уж тёти Ани имел свой выезд — пара

вороных, кучер. И вообще был не прочь широко погулять: вино рекой,

очаровательные женщины... Ж ена женой, да сколько прекрасного

среди прекрасной части человечества в Харбине и вдоль подконтрольной

КВЖ Д, а жизнь одна... И зменял супруге напропалую,

сош ёлся с певичкой из украинской оперетты. П ленила мужчинусластёпу

хористка первой молодостью, юной свежестью.

М ария на всю жизнь невзлюбила имя Антон. Сама не знала

мужа тёти, ещё и на свете не было, мама рассказывала: «Сколько мучилась

Анна, сколько перенервничала, проплакала в нашем доме,

ей и больно, и стыдно, и обидно! Однажды поздно вечером прибеж

ала к нам за помощью: «Антон забрал все мои драгоценности».

О тец М арии взял револьвер. Он обожал оружие, лю бовно хранил

дома шашку, револьвер, наган. Вообще был склонен к предме



там барского обихода. Богатый письменны й прибор, трость с искусной

резьбой... Пришёл к непутёвому зятю , сел напротив пего,

полож ил перед собой на стол револьвер. 11пчсго хорош его не предвещ

аю щ им тоном промолвил: «Антон, верни драгоценности, иначе

я за себя не ручаюсь! Ты и без того поиздевался над Л ипой!» П олучив

обратно шкатулку с кольцами, колье, брош ами и другим и дорогими

украш ениями, тётя уш ла от мужа. И уехала в Ш анхай, где работала

бонной у английского дипломата. О на прекрасно знала английский,

ф ранцузский, позже освоила азиатские язы ки — китайский

и японский. «Ж адные англичане, — делилась впечатлениями

от работы у британцев, — богатые — у них и бонна, и повар, и бойприслуга

—а на обед сердце отварное и овощ и отварные! Как м ож

но изо дня в день есть морковку варёную?» Н аработавш ись у скупых

англосаксов, в конце двадцатых тётя перебралась в курортный

Циндао, что на Ж ёлтом море. Д ерж ала полны й пансион для отдыхающих.

Комнаты, повар, горничная. Потом дядя Гриш а уехал

в Японию в Кобе и позвал сестру к себе. Д ядя организовал контору

по продаже садкового жемчуга, что вы ращ ивали предприимчивы е

японцы, заставляя моллю сков производить драгоценны е ш арики

на коммерческую потребу.

М ария Н икандровна показывала автору этого повествования

нитку жемчуга, подаренного дядей, хорошо подобранный — большая

жемчужина в середине ожерелья, дальше по нисходящ ей в обе стороны

мельче и мельче. «Теперь только в руках подерж ать могу, —

с печальной улыбкой посетовала М ария Н икандровна, — ш ея раздалась

— не сходится...»

Д ядя Гриша не торопился с обретением семьи, всё невесту не

мог подобрать, только в пятьдесят ж енился. Па русской, моложе

супруга па двадцать лет, что не помешало им обзавестись тремя

детьми. И з Японии подались в С ан-Ф ранциско, и там наконец-то

дядя бросил якорь. Бы л непоседой всю ж изнь и всю ж изнь мечтал,

это повторял родителям М арии, это говорил ей: «Н адо нам в конце-то

концов собраться и жить рядом».

Воссоединиться родственникам не довелось. М ария уехала

в Россию, в Омск. Тётя Дня в середине ш естидесяты х просилась

к ней доживать. А куда было старуш ку брать? В м аленьком д ом и

ке свекрови на Северных улицах ютились втроём, свекровь тяж е

ло болела.

Тётя Аня японской зимой внесла в комнату непрогоревш ий

хибачи — чугунное устройство-печурку, похож ее на ведро, для

обогрева жилищ а, которое вне дома протапливаю т древесны м или

прессованным углем, раздувая огонь веером... Тётя затащила хибачи

в помещение раньше времени (видимо, сильно замерзла) и угорела

насмерть. Нашли: стояла на коленях, уткнувшись в кровать.

Тётю М ария помнит женщиной изысканной, аристократичной,

утончённой. По Ш анхаю она была знакома с евреем-итальянцем

инженером Джибелло-С окко, мимо дома которого лежал путь Марии

с крестом на плече. Этот дом знал весь Харбин: стоял напротив

С вято-Н иколаевского кафедрального собора и выделялся необычной

архитектурой — в виде итальянской виллы и строился по проекту

итальянского архитектора. Дом с садом окружал особенный

по своей геометрии железобетонный забор. Каждое звено —будто

раскрытый веер с радиальными прорезями. И внешний вид дома

говорил: здесь живёт богач с причудами, и интерьер, как рассказывала

тётя, крикливо заявлял о себе. Тётя Аня приезжала в Харбин,

когда М арии было восемь лет. На второй или третий день, нарядивш

ись, отправилась к итальянцу в гости. Дом украшали дорогие

картины, скульптуры, а на площадке лестницы, что вела на второй

этаж, стояла замысловатой формы маленькая кушетка. В виде русалки.

С одной стороны хвост для подлокотника загнут, с другой

голова. Тёткин рассказ об этой кушетке Мария запомнила больше

всего... Если ты устал, поднимаясь наверх, присядь, отдохни на туловищ

е дивы водяного царства, а затем иди дальше. А дальше —

больше. Л естница вела в обширную спальню, поражающую прежде

всего стеклянным потолком. Лежи и любуйся звёздным небом.

Д ж ибелло-С окко, был такой устойчивый слух, предпочитал

наслаждаться видом созвездий исключительно на пару с блондинками.

Имел слабость к данному типу женщин.

М ария как-то подумала: а ведь тётя тоже из блондинок...

У друга детства М арии — Олега Кирсанова, с которым хоронила

мать, была бонна. Отец Олега работал в иностранной страховой

компании. Высокий, сухопарый. Олег таким же вырос. Мать

служ ила в японском консульстве. Когда в августе 1945-го пришла

Красная армия и в Харбине начались аресты, мать Олега приготовила

«тревожный» чемоданчик, с парой белья и другими принадлеж

ностями для тюрьмы. Поставила его у двери, чтобы не обременять

энкаведэш ников лишними ожиданиями. Придут, а у тебя

всё готово. Ведите за решётку. Людей ни за что хватали, а она работала

на врага. По то ли японцы хорошо концы прятали, бесследно

документы пожгли, то ли повезло — не тронули. Ж или Кирсано



вы в одном дворе с родителями М арин. В детстве О лег был ураган.

М ог вы скочить с молотком и остервенело гром ить цветочны е горшки,

что мама М арии выставила под окнам и. Видимо, в его воинственном

воображении они являли образ врага, которого следовало

уничтож ить до последнего черепка, пока на свободу праведного

гнева не накинули узду. Есть кому повязать. Вон летит, опрометчиво

выпустивш ая дж инна из-под своей опеки бонна — Елизавета

М ихайловна. Родителям Олега в бонны сы ну следовало подобрать

поприземлёииее особу — меньш е горш ков и окон пострадало бы от

энергии переходного возраста. О ни взяли утончённую чеш ку. Порусски

Елизавета М ихайловна говорила прекрасно, хорош о знала

английский, которому учила воспитанника в переры вах между

его проказами. М анерная, м олодящ аяся дама. О лега просила обращаться

к ней «тётя Л иза» — пусть окруж аю щ ие думаю т: она не какая-то

прислуга, а родная тётя. Вредный О лег не всегда подыгрывал

милому обману... Возрастом далеко за сорок, Е лизавета М и

хайловна носила воздушные, летящ ие платья с каким -нибудь бантом

сзади на талии, что больш е девуш кам подходили, в руке корзинка

с рукоделием, жеманно смеялась.

Как оказалось — вставными зубами. Э ту деталь тщ ательно

скрывала. Выяснился изъян, когда однаж ды рано-рано утром случился

в доме переполох, бонна вы скочила в ночной рубаш ке на

крыльцо... без зубов. Паника возникла оттого, что О лег наконец-то

добрался до боевого арсенала отца — пистолета — и ж ахнул боевым

патроном, пока все спали. Благо не в бонну метил, а в напольную

вазу. Красилась Елизавета М ихайловна под блондинку, и не только

из любви к этой масти — лелеяла мечту очаровать Д ж ибелло-

Сокко, соблазнить богатея-ловеласа и см отреть на звёзды с позиции

роскошной спальни. Гуляя с Олегом, обязательно водила воспитанника

на Соборную площадь, они прохаж ивались вдоль затейливого

забора, что окружал дом итальянца. И дож далась своего

часа: в один прекрасный день Д ж ибелло-С окко, вы ходя за ворота

дома — а они тоже были не простые, из м еталла, аж урны е, даже

столбы отличались металлической вязы о — итальянец, вы ходя за

ворота, наконец-то бросил взгляд в сторону боппы и... восхитился:

«Какой красивый мальчик!»

Блондинистость бонны, сё платье с бантом не тронули сердце

привередливого Дон Ж уана. П отерпев такое пораж ение, утратив

мечту, чеш ка в 1939 году подалась в А мерику, в Н ью -Й орк.

И не зря круто изм енила географию. Н а берегах Гудзона счастли-

но угораздило дамочку попасть под автомобиль. Наезд окончился

сломанной ногой и замужеством. За рулём авто сидел бывший

офицер Белой армии. Как порядочный мужчина, он стал навещать

по его вине травмированного пешехода и, в отличие от пресыщенного

Д ж пбелло-С окко, увидел в чешке женщину...

У Марии бонны не было, папа приехал в Маньчжурию в 1914 году.

Как раз накануне Первой империалистической войны. Он поступил

на работу на К В Ж Д на станцию Ш уан-чен-пу, что в сорока

минутах езды от Харбина. М ария Ыпкандровна не раз выскажет

мне сожаление, что перед отъездом из Китая не съездила на

эту станцию, не побродила по тем местам, где жили молодые родители.

Китайцы так просто уже не выпускали из Харбина. Мало ли

что ты потомок основателей города. Сходи в департамент, закажи

визу, через день получи, отметь её по приезде в пункт назначения,

потом заф иксируй в Харбине ф акт возвращения. Не собралась М а

рия, поленилась...

«Знаете, я часто-часто мысленно бываю с родителями, — поделится

со мной М ария Никандровиа, — телевизор, конечно, смотрю,

но вижу плохо. 11очами не спится, вот и улетаю в свой двор в Харбине

к папе и маме, поплачу, поговорю, поброжу по улицам... Недавно

зем ляки принесли журнал с фотографией. Свято-Николаевский

собор и окружаю щ ие его дома сняты в сороковые или пятидесяты

е годы, причём сверху, наверное, с самолёта... Л от собора

улицы в разные стороны... Сразу вспомнилось: я была школьницей!,

первоклаш кой, может. С отцом подошли к собору, он говорит:

«Это солнце Харбина». Я сразу вопрос: «Почему?» Свято-Николаевский

был большой, деревянный, в древнерусском стиле, с шатровыми

перекрытиями. Его рубили в Вологодчине, там подгоняли

брёвна, в России делали резьбу... В 1899 году возвели на самом высоком

месте строившегося Харбина. «Смотри, — отец объяснил, —

дорога вокруг собора по кругу, ограда по кругу, и шесть улиц расходятся

лучами». Мы начали обходить храм по периметру забора, отец

принялся называть улицы, створы которых поочерёдно открывались

перед нами: Хорватовский или Вокзальный проспект, Николаевский

переулок, Большой проспект, Старохарбинское шоссе, вторая

часть Большого проспекта, М аньчжурский проспект... Они лучами

расходились от Соборной площади... И ещё отец сказал, что святитель

Н иколай М ерликийский — небесный покровитель Харбина».

О тец М арии работал на станции Ш уан-чен-пу весовщ и

ком — взвеш ивал товарны е вагоны. Служба, в общем- го, конторс



кая. Он обладал даром изумительного почерка. Редкий каллиграф.

З а почти восьмидесятилетнюю ж изнь М ария ничего подобного не

встречала. По тем временам ценное качество. Когда родители приехали

на дорогу, китайские мужчины ещё носили косу. И законы

в стране царили ой-ё-ёй суровые. Д оводилось родителям видеть

отрубленные по решению суда головы. П а дороге, соединяю щ ей

районы Харбина — Пристань и I Говый город, через ж елезнодорож

ные пути перебросили в 1904 году деревянны й, покры ты й деревянной

мостовой конный виадук. В 1926-м дерево зам енят на железобетон.

И по сей день этот виадук с его величественны м и ф онарями

по обеим сторонам исправно несёт дорож ную служ бу в суперсовременном

многомиллионном Харбине. Во времена деревянного

виадука, как рассказы вали М арии родители, па нём в специальной

клетке вы ставлялись отрубленны е китайские головы, при каждой

доска с иероглифами — за что отделена палачом от туловищ а в назидание

тем, у кого ещ ё покоится на плечах. П латили на железной

дороге поначалу золотом и ж ильё предоставляли — родители Марии

сразу вселились в квартиру. Семь лет отец работал па станции

Ш уан-чен-пу, пока не заболел. С луж ба не от сих до сих. М огли вызвать

в любое время по приходе вагонов. Н енорм ированность рабочего

дня и подвела. Выпил дома горячий кофе, взмок в тепле, ни

раньше ни позже китаец-посы льны й со станции летит: приш ёл состав.

Разгорячённы й, вы скочил отец на мороз и схватил жестокое

воспаление лёгких. О твезли в Харбин в ж елезнодорож ную больницу.

П енициллина в ту пору не знала медицина. Спасая больного,

ему два ребра отпилили, гной откачивая...

П оправивш ись, отец уш ёл с дороги, родители переехали в Харбин,

где и родилась М ария.

В те далёкие времена преобладали м астера-каллиграф ы , что

тяж елее ручки ничего не поднимали, с пальцами, как у м узы канта,

холёными. Но встречались с точностью до наоборот. Он потому

и умеет класть буквы красиво, что руки, к чему бы ни прикоснулись,

— сделаю т картинку. О тец принадлеж ал ко вторым. Уйдя

с дороги, открыл мастерскую с гальваническим уклоном. Л уж е

ние, никелирование, серебрение. В основном при ремонте самоваров.

П риносит хозяйка самовар, сама чуть не плачет. П оторопилась,

и вот результат — сердце кровыо обливается. Кабы не ротозейство,

радовал бы красавец и дальш е глаза зеркальны м блеском,

занимая почётное место в доме. С колько лет каж ды й вечер собирал

вокруг себя душ евный круг семейства, да в считанны е минуты

утратил зеркальный форс. Развела хозяйка огонь — скорей-скорей

чайку испить, — а воду в спешке, жажда уж слишком понукала,

забыла налить. Носик отвалился, ручки безвольно повисли...

Короче, наделала дслов. Одна надежда на отца Марии. Новый самовар

покупать и дороже, и душа прикипела к старому. Мастер

испорченный самовар разбирает, затем лудит, никелирует, припаивает

детали. Двое рабочих помогали отцу в мастерской, пристроенной

к их небольшому домику, что арендовали у генеральши

Приставкиной.

М ария в детстве любила заглядывать в мастерскую, хотя отец

не приветствовал: ни к чему дочке дышать производственными

выделениями. Правилось девчонке разглядывать самовары. Были

в форме рюмки — стоит этаким фертом, гранями играет, встречались

широкой вазой или шаром. Самая незатейливая форма — банкой.

А самая замысловатая... Так устроен человек — в любом деле

ему хочется что-нибудь вычурное сотворить. Мастера по самоварам

не исключение. Редко, но приносили на починку самовары петухом.

Кран в виде гордой петушиной головы, гребень —ручка крана,

стоит па куриных, как у избушки Бабы-ягп, лапах, крылья сложены.

Петухи-самовары были небольшие —литра на три.

В мастерской имелся горн, токарный станок. Принимались заказы

на водопроводные работы, отец обзавёлся всем необходимым

сантехническим инструментом. Много вывесок призывно красовалось

на воротах дома. Но в один момент сиротливо осталась одна —

«Точу коньки». Генеральша Приставкина потребовала закрыть

мастерскую, получила предписание от властей: помещение не соответствует

нормам эксплуатации подобного производства. Пришлось

отцу пристройку, что сам строил, сломать.

Через семьдесят с лишком лет после того случая Мария Н и

кандровна скажет автору этого повествования: «Вдруг всплывает

что-то давно забытое. На днях вспомнила: раздался требовательный

стук, озабоченный отец вышел из дому, а вернулся с хохотом.

Пузатенький японец с портфелем, зубы вперёд торчат, потребовал:

«Э-э-э, коняк!» «Какой коньяк?» —отец понять ничего не может.

Японец своё алкогольное твердит: «Э-э-э, коняк». Ясно, что

самурая обуревает желание выпить, но при чём здесь он? Японец

сердится, тычет пальцем в ворота... Тут-то отец догадался, откуда

японский «э-э-э коняк» взялся. Подвёл азиата вплотную к вывеске

«Точу коньки». «И где здесь коньяк?» — спросил».

Ещё один раз памятно военный японец к ним нагрянул, по уже

другой, п не по зову вывески, а по зову сердца. Японцы в 1931 году



вторглись в Северную М аньчжурию и в 1932-м оккупировали сё.

Рядом слом ом родителей на углу Почтовой и Б ольничной в доме

в викторианском стиле находилась японская военная миссия, а на

Стрелковой в двухэтажном особнячке — ж андарм ерия. Когда-то

в этом доме размещался роддом доктора Л индера, в нём родилась

М ария. «Окна были плохо заделаны, — рассказы вала ей мать, —

страшно дуло. Я всё боялась — не заболела бы ты». Когда в августе

сорок пятого Красная армия выбила японцев, из ж андармерии

выносили орудия пыток. Отец М арии присутствовал при данном

акте. В подвале оккупанты оборудовали настоящ ие застенки. Если,

к примеру, не сдал радио, как было всем гражданам строго-настрого

предписано, а тебя застукали принимаю щ им радиостанцию Советского

Союза, хорошего не жди. Забирали радиослуш ателя вместе

с приёмником, обратно могли отдать родственникам заколоченный

гроб с категорическим наказом: немедленно везти на кладбище,

при этом не отпевать, гроб не открывать, родственников на похороны

не приглашать. И ли выпускали с азиатским тиф ом , который

не поддавался лечению. Сделают прививку здоровому человеку,

он вскорости «на свободе» умирал. Т ак поступили с товарищем

отца, тоже мастеровым-умельцем — он тайком изготавливал

радиоприёмники. Вёз в поезде сумку с радиодеталям и и попался...

Японцам везде мерещ ились советские ш пионы. И каждый русский

был потенциальным кандидатом на это «звание». Отец среди орудий

пыток каких только приспособлений не увидел, мороз по коже,

как представишь себя в руках палача. Л ю бопы тная М ария сокрушалась,

что не удалось посмотреть, ворчала на отца — не позвал.

Это случится только в 1945-м, а седьмого или восьмого декабря

1941-го японец, интеллигентного вида оф ицер, нагрянул к ним

с возгласом на плохом русском: «Победа!» С частливы й, и коробку

кускового сахара ставит на стол — праздновать викторию .

Что за победа? Отца дома не было. М ама растерялась. «П ёрл-Х арбор!

— говорит японец. — Победа!» Мама поставила самовар... К сахару

японца добавила каких-то печешошек, попили чай за полное

уничтожение японской авиацией Тихоокеанского ф лота СШ А. Р о

дители потом предположили: возможно, не от избытка распиравших

патриотических чувств японец визит соверш ил. С корее всего,

был из жандармерии и хотел посмотреть, какие чувства у русских

воспы лали в связи с блестящ ей операцией японского оруж ия.

В тот день слыш алось победное ож ивление и в доме К овальского,

высокий забор которого граничил с их двором. Дом Ковальского

— роскошный особняк с колоннами. П оляк Ковальский, взяв-

ш исьзаего строительство, вкладывал в проект всю душу и все средства

и задался целью создать шедевр. Амбиции удовлетворил: возвёл

оригинальный дом, но не удалось пожить в своём детище — не рассчитал

финансовых силёнок и угодил в долговую яму. В этом доме,

приезжая в Харбин, селился японский принц, члены императорской

семьи. Л потом другие победители — маршалы Малиновский

и Василевский. В 1946-м, в феврале, когда Красная армия спешно

покидала Харбин, из дома Ковальского вывезли всё: мебель, посуду,

ковры, даже фикус, которому не суждено было попасть в Советский

Союз: при погрузке на харбинском вокзале замёрз.

Л иш ивш ись мастерской, отец распродал оборудование и в отсутствие,

как сейчас вычурно говорят, жизненной мотивации впал

в депрессию, от которой прибегнул к известному способу самолечения

— начал пить. «Может, императором стану!» — подмигивал

дочери, открывая фигурную, книзу расширяющуюся, запечатанную

сургучной печатью бутылку харбинской водки «Импер1аль»

парового водочно-ликёрного завода Е. И. Никитиной (правда, на

тот момент он уже принадлежал Брииерам). И пел песенку с рекламы

водки: «Кого-то нет, кого-то жаль, «Импер1аль» умчит нас

вдаль». Корону императорскую надеть не удавалось, хотя всё чаще

и чаще «мчался вдаль». Мать поначалу увещеваниями пыталась

бороться с имперскими замашками мужа, наконец, устала противостоять

империализму домашними средствами, прихватив девятилетнюю

Машу, пошла к доктору тибетской медицины Хвану, тот

ж ил на Пристани.

«Доктор был монголоидного типа, — скажет мне, вспоминая

этот эпизод М ария Никандровна, — дал маме какое-то снадобье,

кажется порошок. Мама меня предупредила, чтобы я отцу о нашем

визите к Хвану ни слова».

М ать тайком подсыпала порошок отцу, и курс лечения принёс

ж еланный эффект. Отец унёс из дома всю питейную посуду,

ни одной рюмки не оставил, ни одной пустой бутылки, дабы ничего

не напоминало о кошмарных месяцах жизни. И больше в рот

не брал. Немного подрабатывал коммерцией, продавая антиквариат

и восстанавливая его. Скажем, у роскошного письменного прибора

из малахита разболтался винт пресс-папье, поблекла, поцарапалась

поверхность, откололся край одной из чернильниц. В комплекте

их три — для красных, чёрных и синих чернил. Отец нарежет

новую резьбу, где надо подклеит, прошпаклюет, отполирует, и снова

богатый прибор готов украшать стол состоятельного человека.



Д очь отец баловал, как мог. П окупал и зящ н ы е кроватки для

кукольного сем ейства, ком оди ки с я щ и ч к ам и , ш каф чи ки с зеркальцами,

даж е был детский рояль с крохотн ой кл ави атурой — одним

пальцем м ож но тренькать. И кукол — за неделю не переиграешь.

М ария, сказы вались гены п утеш ествен н и к а (отец назы вал это

«занозой в заднице Б аран ц евы х*), что гн али их родню по свету,

не наряж ала кукол в платья. П остоян н о кутал а подопечны х в тёплы

е одёжки, рано научилась р у кодельн и чать со сп и ц ам и и шерстью,

вязала игруш ечны е коф точки, сви тера, ш апочки.

— Что ты охоботья на них н ап яливаеш ь? — у л ы б ал ась мать.

М ария готовила кукол не к легком ы слен ной п ро1у л к е, а к тяж ё

лой дороге.

«Я вы растала из кукол, всё реж е тян у л о в угол с игруш кам и, —

вспоминала детство М ария Н и каи дровн а, — зато м ам а п риняла эстафету.

Н е раз заставала её играю щ ей. Р асставляет детскую мебель,

рассаж ивает кукол, не в мои «охоботья» наряж енны х. Будто

девчуш ка малая, возится...»

«Ж ивой образ мамы, — добавит, — стёрся из пам яти, но прекрасно

вижу, как ведёт меня в детски й сад. М не пять лет, я в первый

раз деж урная. П овторяю на ходу «О тче наш» и другие м олитвы,

что читает деж урны й перед учением и после него, перед сдои

и после трапезы».

Ш ли они тож е по Больш ом у проспекту. Ч астны й детский сад

М акаровой располагался на Н овоторговой улице, перпендикуляр'

ной проспекту. Н а углу Н овоторговой и Б ольш ого проспекта стоял

крупнейш ий в Харбине роскош ны й м агазин купца Ч урииа, на

Новоторговой располагались ки н отеатры «О риан т» и «Азия**

В «Ориант» однажды с мамой пошли в кино — М ария уж е учИДаСЬ

в школе, — перед киносеансами, как правило, вы ступали певцы, МУ'

зыканты, в тот день вышел Вертинский в костю ме Пьеро и запел:

Я безумно боюсь золотистого плена

Ваших медно-змеиных волос.

Я влюблён в ваше тонкое имя И рэн а

И в следы ваших слёз, ваш их слёз...

С пел одну лиш ь песню «Пани И рэн» и расклан ялся. В ХаР'

бин В ертинский приехал с концертом, он проходил в ш и карн° М

зале Ж елезнодорож ного собрания, но согласился вы ступить в Ди‘

вертисм енте в «О рианте». М ария была заворож ена песней, грУс1'

ной и прозрачной поэзией, благородной энергией голоса. ПеД Р 1’1

царь, облачённы й в костюм Пьеро. У слы ш ав одну единствеН^У 10

песню, М ария на всю жизнь стала поклонницей Вертинского, накупила

пластинок и не могла наслушаться, снова и снова заводя

виктролу, так русские в М аньчжурии называли патефон. Как будет

жаль оставлять пластинки с Вертинским при отъезде в Советский

Союз...

В детском саду всё начиналось и закапчивалось молитвой. Два

раза в неделю священник проводил занятия по «Закону Божьему»...

И в гимназии, училась Мария в гимназии ХСМЛ — Христианского

союза молодых людей, преподавался «Закон Божий».

По большим праздникам ходили всей гимназией в Свято-Николаевский

собор. Ш кола располагалась рядом с ним, на Садовой, параллельной

Большому проспекту.

В моём родном Ачинске как-то наш выпускной десятый «А»

сбежал с урока истории в кинотеатр «Юность» на какой-то фильм.

Мария 11икандровна рассказывала: они всем классом, за исключением

двух опоздавших в тот день, сбежали на литургию. В сорок пятомсорок

шестом учились по советским учебникам. Слыхом не слыхивали

до этого о М аяковском, Демьяне Бедном, Фадееве, и вот образцы

советской поэзии и прозы пришли в маньчжурские школы...

Сами учителя спешно постигали новую программу, учебников не

было...

При японцах с тридцать восьмого года учебный год начинался

после зимних каникул в январе, из класса в класс переходили в декабре,

с сентября сорок пятого сделали но советскому образцу —

школьный год стал заканчиваться в июне. Само собой, «Закон Божий»

отменили. В церковь школа больше не ходила. И вдруг выпускной

класс сорвался на Вознесение на службу. Раньше всегда

на сороковой день после Пасхи гимназия стояла на литургии

в Свято-Н иколаевском соборе, девочки по классам слева от алтаря,

в белых фартуках, с белыми бантами, мальчики справа.

Сбежали девушки с уроков — классы были однополые, мальчишек

и девчонок не смешивали — отстояли праздничную службу

и вернулись в школу. Директорствовал в ней Помидор. Само

собой, имелось у него имя, отчество и фамилия, По иначе как Помидор

ученики за глаза не звали. Оттого что помидор, и помидор

во всех проявлениях. М аленький, толстенький. Голова лысая, шаром,

золотые зубы и красный. Раскрасневшись больше обычного,

принялся отчитывать прогульщиков за самовольство с церковью.

Пугал: не допустит до экзаменов за политическую акцию. Грозился

последствиями. И потребовал привести родителей. Те пришли,



в том ч и сл е и отец М арии, отню дь не с пови н н ой л а сам оуправство

детей, наоборот, в один голос вы ступили против обвинении

П ом и д ора. Н ел ьзя вот так сразу всё перем енить, д евять лет в этот

ден ь ходили всем классом в церковь... П ом и д ору ничего не оставалось,

как см и риться с идеологической несозн ательн остью учащ ихся

и их родителей. Э то бы л не С оветски й С ою з.

Н ак ан у н е больш их праздников отец за п р а в л я л м аслом лам

падку, что висела под иконам и в красном углу, чиркал спичкой....

С тан ови л ось по-особенном у ую тно в дом е от м ерцаю щ его звёздочкой

огонька у икон. Н акан уне В ербного воскресен ья в Л азареву

субботу ходили ш колой в церковь на вечерню ю служ бу. Все классы

ш ли с пучкам и верб, украш ен н ы х м ел ки м и б ум аж ны м и цветами

— колокольчики, яблоневы е цветочки... М альчи ш ки не могли

в церковном дворе не погонять девч онок эти м и пучкам и, норовя

похлестать их по йогам: «Верба, хлёст, бей до слёз, до белы х куличиков,

до красны х яичиков...» И ли: «В ерба бела — бьёт за дело, верба

красна — бьёт напрасно...

В ц еркви на вечерней служ бе сходились вм есте скорбь и радость.

В еликий ноет, в центре храм а сто и т б ольш ое деревянное

распятие, иконы обрам лены чёрной д р ап и р о вкой, в понедельник

начнётся страстн ая седм ица, но церковь н ап олнен а цветам и. Как

ни в один другой день в году, все п рихож ан е до единого с праздничны

м и букетам и в руках. О п уш ён н ы е белёсы м и ж ёлты м неж

ны е почки и тонкая коричневая кож ица веточек пахнут весной...

С тоя в церкви, д евчонки рассм атривал и , у кого краси вее верба,

у кого лучш е украш ена искусственны м и цветам и. А м альчиш ки,

когда свящ ен н и к начинал освящ ать букеты , м ахая кропилом направо

и налево, настойчиво тян ули своп пучки к веерам брызг, стар

аясь побольш е «пойм ать» святой воды... Её капли щ едро летели

па вербы , на л и ц а прихож ан, собор н ап о л н ялся улы бкам и, святая

вода освеж ала, веселила...

О свящ ённы е веточки М ария приносила дом ой. М ама говорила,

что таким и полезно «похлёстывать» утром в Вербное воскресенье

д ом аш них «на счастье». «И скотину, чтобы хорош о росла», — доб

авлял отец. «Н ас уж е м альчиш ки постегали», — см еялась М ария.

П рош логодние веточки вербы отец убирал — но не вы брасывал,

сж игал во д воре — к иконам ставил свеж ие.

К ак ома л ю б и л а девчонкой и девуш кой ходить к С вято-Н и кол

аев ском у собору в дни свадеб. М ечтала: вот так ж е зап оёт церковны

й хор: «Гряди, гряди, голубица...» — и сту п ят они с ж енихом под

своды собора. Перед этим красивы й и строгай жених будет встречать

её на паперти с огромным букетом, — произведением цветочного

искусства, что специально «строился» харбинскими мастерицами

на каркасе из тонкой проволоки... Роскош ный овал из белых

цветов с длинны м и хвостами аспарагуса... М ария подъедет

к церкви, вы йдет из маш ины и шагнёт навстречу своему счастью,

своему ненаглядному... Они пойдут к аналою с крестом и Евангелием

вдоль торж ественного строя, слева её подруги-ш аферицы

в одинаковы х платьях, справа — ш аферы в чёрных костюмах... С ваха

постелет перед аналоем белый плат, символизирую щ ий облако,

на котором счастливо плыть им вдвоём...

11о поверью, если невеста первой ступит на плат — ей верховодить

в семье, если жених — он главный... Н екоторые пары устраивали

суету соревнований с прыжками перед аналоем. Нет, она уступит

первенство суженому, или разом встанут...

Ш аф еры будут держ ать венцы — в Харбине это миссия отводилась

исклю чительно мужчинам — над женихом и невестой...

У М арии всегда мураш ки бежали по спине, когда в полной тиш и

не сверху с хоров О льга Л огинова, была такая певица в С вято-Н и

колаевском соборе с серебряной чистоты голосом, начинала петь

«Отче наш»...

Ч то-то происходило в храме, когда она, невидимая прихожанами,

из-под купола протяж но обращалась: «О-о-отче-е на-а-аш.

Иже еси на небссе-е-ех...»

На кры льях мощного сопрано молитва заполняла пространство

от пола до самой высокой точки купола, от иконостаса до притвора,

вбирала в себя всех, стоящ их в храме... Хор с его низкими

м ужскими голосами был лиш ь опорой, вторым планом, на фоне

которого О льгин голос серебряно царил во храме. Возникало ощ у

щение: вот сейчас-сейчас он наберёт пронзительную высоту и вознесётся

прямо туда, в горние выси к ангелам, стоящим у П рестола.

«Да святится имя Твое...» Но в голосе боролись два чувства:

одно — вы рваться и устремиться прямо к Нему, второе страш и

лось дерзости окаянного человека, сдерживало грешный порыв...

«Хлеб наш насущ ный даждь нам днесь...» Голос молитвенно изливался,

и казалось: под куполом образуется ещё один свод, прозрачный,

дыш ащ ий... С каждым словом, с каждой строчкой молитвы,

выходящ ей из певицы, в нём копится сила... «И остави нам долги

наши, якож е и мы оставляем долж ником нашим...» Эта сила, д о

стигнув критической точки, долж на вырваться, уйти вверх, к не-



брсам... С ердце зам ирало: вот-вот всё разреш и тся пронзительной,

пронзаю щ ей нотой, которая унесет тебя... «И не введи нас во искуш

ение...» П обеж дала осторож ность — голос опускался с высот

и см иренно просил: «И избави нас от лукавого...»

М олитва голосом О льги долго звучал а в М арии, вы тесняя из

сердца другие звуки, п овторяясь и повторяясь...

С девчонок М ария м ечтала, как с суж ены м поочерёдно три

раза будет пить вино из чаш и, с вящ ен н и к соединит их руки и триж

ды обведёт вокруг аналоя, с этого часа супругам рука об руку идти

по вечном у кругу ж изни... В идела себя в б елосн еж н ом платье

со ш лейф ом , и паж и — двое м алы ш ей, сем еня нож кам и, подстраиваясь

иод ш аг взрослы х, понесут за ней ш лейф . Б ы л о трогательно

наблю дать подобную картину. К расиво одеты е м альчик и девочка,

преисполненны е важ ности м ом ента, изо всех сил стараются

вы полнить порученную роль, и обязател ьн о во врем я хож дения вокруг

аналоя кто-то из паж ей зап н ётся, а то и растянется...

П евица О льга в середине п яти д есяты х уедет в А встралию , перед

этим отхватит состоятельного м уж а, уведя его из семьи...

В В еликий Ч е тв ер г М ар и я с м атер ью х о д и л и на вечерню ю

служ бу в Б огородице-В лад и м и рскую ж енскую обитель, возвращ а

лись дом ой с д рагоценны м и огонькам и заж ж ён н ы х свечей. Предприим

чивы е китайцы продавали сп ец и ал ьн ы е складн ы е ф онарики

с отверстием вверху — свечку встав л яеш ь и защ и щ аеш ь огонь

от ветра... Д ом а отец пламенем свечи стави л кресты на притолоке

входной и остальны х дверей против бесовских козней.

Такой бумаж ны й ф онарик М ария привезла в Россию . Т ак и пролеж

ит без пользы . Н и разу не при несла под его прикры тием свечечку

в В еликий Ч етверг в свой дом.

Н а П асху на всенощ ную стояли с м ам ой в С вято-П окровском

храм е на П окровском кладбищ е, в десяти м и н утах ходьбы от дома.

П асхальн ая служ ба здесь отличалась тем , что крестны й ход верш

ил свой круг не под стенами церкви, а захваты вал добрую часть

кладбищ а. В тем ноте весенней ночи среди м огил, на м ногих теплил

и сь лам падки, среди м ассивны х крестов, величествен н ы х памятников

возглас свящ енника: «Х ристос воскресе!» — и едины й ответ

идущ их со свечкам и: «В оистину воскресе!» — звучал и по-особенном

у, объед и н яя ж ивы х с теми, кто уш ёл под кресты , обещ ая будущ

ую встречу...

Н а Р ад о п и ц у и Т р о и ц у на У спенском кл ад б и щ е служ илась

В селен ская панихида. Со всех храмов, со всего города собирались

православные харбинцы. У кого-то леж али родственники на этом

кладбище, а было здесь до семидесяти тысяч могил, кто-то поминал

похороненных в России — «зде лежащ ие и повсюду». Весь день

служ ились у могил литии, панихиды, то тут, то там звучало «Со духи

праведных скончавш ихся», «Вечная память», «Со святыми упокой»,

а в пять вечера начиналась иод открытым небом на большой

поляне близ могил полная торжественной скорби и светлой печали

Вселенская панихида. М ария несколько раз была на ней в Троицкую

субботу. Д ень чаще выдавался тёплый, солнечный, к Троице

лето набирало силу. Зелень кладбищ а — много боярки, черемухи,

ранеток... Небо с сияю щ им колесом катящегося к вечеру солнца...

Блестящ ие одежды свящ енников, они собирались со всего Харбина...

Благолепны й, усиленны й артистами оперы архиерейский хор,

ему вторящ ая многотысячная паства, празднично, как в церковь,

одетая, с преобладанием светлых тонов... Тёплы й ветер, уносящий

звуки службы в высокую синеву... Вселенская панихида...

И обязательно в какой-то момент дождик брызнет с небес, окропит

собравш ихся весёлой влагой...

Па территории кладбищ а, поведали М арии Н икандровне

зем ляки , побы вавш ие в Харбине, китайцы устроили детский парк.

На месте, где служ ились Вселенские панихиды, огромное колесо

обозрения. И всего-то осталось от кладбища — огороженный бетонным

забором участочек с могилами советских воинов, числом около

ш естидесяти, погибших в сорок пятом в боях с японцами. Н е

которые дорож ки в парке остались кладбищенские, среди кустов

и деревьев можно увидеть характерные холмики, пятна мраморной

крош ки, мелкие осколки от памятников, барельефов. Дорожка к выходу

сделана из плит снесённых памятников. Говорят, какие-то плиты

ещё и в девяносты х годах лежали ф амилиями вверх, потом китайцы

перевернули. Успенская церковь, похожая на корабль, по колокольню

заросла диким виноградом. Одно время в ней была комната

смеха с кривыми зеркалами, позже устроили музей бабочек.

Н а пяты й день Великого поста школа М арии ходила к причастию.

Каждой ш коле Х арбина отводился свой день в Великий пост.

Н акануне учащ иеся исповедовались, отстаивали вечернюю служ

бу, а утром причащ ались.

«С вящ енник во время исповеди даёт наставление: “Не прелю

бодействуй!”» — а я и не знала, что это такое», — рассказы вала М а

рия Н икандровпа.

Ни разу не причащ алась М ария после школы. Побеждал м а

териализм медика, опасение туберкулёза или другой болезнетвор



ной м икроф лоры . Э того в К итае хватало. Т у б еркулов косил местное

население, зверствуя во всём м н огообрази и . Л и м ф аден и т, туберкулёз

брюшины, когда вся брю ш ина покры та, к ак м анной крупой,

туберкулёз почек, костей, глаз — пораж ается роговица, и в результате

бельмо. В России коллеги но м едицине о к оварны х видах этой

болезни лиш ь в книж ках читали, у д и вл ялись р ассказам М арии.

Китайцы начали бороться с ан ти сан и тарией то л ь к о в пятидесяты

х годах. Бы л принят н ац и ональн ы й проект. А если китайцы за

что-то возьмутся...

В 1958-м кинули клич: уничтож и ть воробьев до единого! Сорная

пичуга в день сж и рает до п яти десяти грам м ов лю бим ого китайского

продукта питания — риса. Не сеет, не паш ет, а тысячи

тонн изводит, ведь Воробьёв м и ллионы и м и ллионы ... С ам и китайцы

впроголодь ж ивут, и вдруг столько добра на пом ёт переводится.

О бъявили беспощ адную войну п рож орливы м птахам . Д ен ь генерального

сраж ения совпал с православной! П асхой. В назначенный

ранний утренний час в Х арбине, как по ком анде, начался страш ный

грохот. Китайцы колотили во все предметы, издаю щ ие резкий звук,

поднимая Воробьёв на кры ло. П ред варительн ы е и сследования показали:

воробей, как птица неперелётная, не в состоян и и долго висеть

в воздухе — падает зам ертво с параличом сердца. О тец Марии,

безнадёж но больной, ему покой нуж ен, а за окн ам и сумасш едший

дом: китаянка-соседка и её м ногочисленное сем ейство остервенело

быот в ж елезяки, сосед-китаец засел за сараем с дробовиком,

то и дело но тополю палит. Ч уть воробьиш ки соберутся присесть

дух перевести, огонь откры вает. Т ополь под сам ы м и окнами

у М арии, того и гляди — сосед по стёклам ж ахнет дробью . П риш

лось урезонить стрелка, сказать пару ласковы х... П адаю щ их воробьев

китайцы тут же собирали и не на п ом ойку вы брасывали,

пускали на кулинарны е изыски — ели. Н есколько дней базар лом

ился от «дичи»... С вязками продавали.

По окончании акции Мария поехала к матери на Успенское

кладбище. Город мёртвых выглядел как после побоища. Кругом на

могилахследы китайской беготни. И здесь уничтожали Воробьёв, собирали

трофеи. Заодно и другим птицам по всему Китаю досталось-

В тот год гробовая тишина стояла в небе, и случился неурожай.

С воробьям и китайцы перегнули свою бам буковую палку-

П риш лось в результате завозить птах из соседних стран. Воробьи,

как оказалось, не только рис пожирали, они клевали букаш ек, к °”

торые для риса страшнее во много раз. Букаш ки вместо китайцев

и съели в тот год урожай.

Зато в борьбе с антисанитарией Китай преуспел. Хотя тоже

были свои, на наш русский взгляд, заскоки. Перед китайскими

школьниками поставили задачу — уничтожить мух. Искоренить

переносчиков заразы. Приказано — сделано. Ш коляр к месту охоты,

скажем, на помойку, где этого добра навалом, — выходил во

всеоружии: мухобойка в одной руке, пинцет в другой и бутылочка

с пробкой на поясе. Меткий удар — насекомое повержено, трофей

берётся пинцетом и опускается в бутылочку. Ещё удар... Наконец

ёмкость наполнилась, наступает момент подсчёта добычи на предмет

— выполнен поставленный план или надо ещё помахать мухобойкой?

Было объявлено соревнование по сдаче мух, которое выявляло

передовиков и рекордсменов...

Ш кольники не только воевали за чистоту Китая, они вели агитационную

работу. Для чего использовался общественный транспорт

— трамвай. Два или три глашатая здорового образа жизни

под резкие звуки народного китайского ударного инструмента —

две соударяющиеся палочки — мелодекламируют схему поведения:

утром проснулся, поднялся, умылся, зубы почистил и так далее.

Основы гигиены внушались в трамвае, пропагандировались

в газетах, по радио. Правда, в том же трамвае кондуктор женского

рода — кстати, она выходила на остановках подсаживать пассажиров

— во время поездки предлагала желающим утолить жажду кипячёной

водой. Кипяток набирала в титане, были такие на улицах

Харбина, работали на нужды горожан. Как вскипит вода, пронзительно

засвистит, и бегут к нему с ёмкостями страждущие... Один

титан стоял рядом с трамвайной остановкой у Свято-Алексеевской

церкви, на пересечении улиц Гоголевской и Церковной. Кондуктор

выскочит на остановке, наберёт кипятка. Имелся в комплекте

трамвая большой чайник и два керамических, вовсе не разовых

стакана для желающих промочить горло пассажиров.

Н ацпроект борьбы за гигиену удался.

«Покидаешь Забайкальск, переезжаешь границу, — делились

незабываемыми впечатлениями с М арией Никандровной земляки-харбинцы,

побывавш ие на родине в 2007 году, — и уже на первой

китайской станции — М аньчжурии, каким бы ты патриотом ни

был, понимаешь: наш Забайкальск, Омск и любой другой город —

это заплёванные задворки. Вовсе не значит, что китайцы постоянно

убираются, они не сорят. Идеально чисто».



М арии оставалось метров двести нести крест, когда подскочил

Вит.ч Джу, с ним одно время вместе работали на «скорой» при ж е

лезнодорож ной больнице, он водителем. Н аполовину русский, наполовину

китаец. Через сорок четыре года в О м ске в общ естве земляков-харбинцев

М ария удивится — вроде и на китайца м уж чина

смахивает, да нос здоровенный — явно не китайский. В то же время

не русский, это точно. Но заговорил с кем -то из зем ляков на

чистейшем русском. Т ут же крутились два китайца. Э ти-то настоящ

ие, из тех торгашей, что заполнили О мск, как откры лись границы.

Они приходили в общ ество, предлагая свой товар. 11епонятной

национальности мужчина повернулся к одному из них и заговорил

на бойком китайском. Чем ещ ё больш е озадачил М арию П икандровну.

«Извините, а как ваш а ф ам илия?» — спросит загадочного

мужчину. «Джу», — прозвучит в ответ. «А по-русски?» — «Джу». —

«Вы мне кого-то напоминаете?» — «А вы, М аш а, на ф отограф ии

у меня есть, мы стоим у ж елезнодорож ной больницы в Харбине».

Вот такая произойдёт встреча.

Витя пом огзанести крест во двор дома. «Как ты его тащ ила?» —

«Когда надо — дотащ иш ь!».

Через много-много лет, точнее — через сорок восемь, не она,

а Витя полож ит цветы к этому кресту в Х арбине.

П охоронила мать седьмого августа, а ровно через год, десятого

августа 1958-го, перезахоронила. Н аняла китайцев. На кладбище

первым делом предупредила: «Н и в коем случае нельзя кры ш

ку гроба открывать!» У видеть мать через столько врем ени после

похорон... «Хоросё, мадама!» — закивал головой китаец-бригадир.

Август, как всегда, стоял дож дливы й, зем ля тяж елая, гроб сильно

сплющило. Отец наказывал, сам уж е не вставал: «П охорони не поверхностно.

Н а т р и арш ина пусть закапы ваю т». При вскры тии могилы,

еле сдержалась, но не расплакалась, кусала губы, когда китайцы

вытащ или гроб, обмотали его соломенной верёвкой, дабы

крыш ка не съехала. Бы л он измазан землёй, глиной, д еф орм ирован

— раздался по сторонам... М ало что осталось от первоначальной

белизны. М ария, когда год назад хоронила, не пож алела денег

на гроб и считала: крест на крыш ке и ангелы над ним из металла,

оказалось — картон, конечно, он расползся...

Н а грузовике повезли на новое кладбищ е в Сан кешу, в двадцати

пяти километрах за городом. Оно только-только заселялось.

П охоронили в самом начале. Через сорок восемь л ег зем ляки, среди

которых и Витя Джу, быстро найдут могилу. Рядом пам ятник

доктору Казем-Беку и могила Успенского, одного из основателей

альма-матер Марии —фельдшерско-акушерской школы, позже ставшей

медтехникумом. Кстати, его компаньон и коллега Семеитовский,

который «Серя», уедет в Америку. Невдалеке могилы пяти

студентов, погибших в 1946-м. Красная армия тогда в срочном порядке

покинула Харбин, город остался беззащитным. Ни армии,

ни милиции, ни комендатуры. Китай всегда славился бандитами.

Управление железной дороги организовало из студентов политехнического

института отряд охраны жизненно важных объектов,

пока в город не пришла государственная власть. В стычке с бандитами

погибли студенты. Их как героев хоронил весь город на старом,

уже закрытом Покровском кладбище в центре Харбина, а потом

перенесли за город...

Отец настаивал поставить матери памятник. Рядом с Успенским

кладбищем находилась мастерская Урзова по изготовлению

памятников. Н а тот момент Урзову не принадлежала, состарившись,

он продал китайцам отлично поставленное дело. В мастерской

М ария присмотрела скромный памятник в виде небольшой

колонны с маленьким ангелом наверху. Склонившийся ангел бросал

розу на могилу.

Рассказала отцу, он одобрил выбор. Но денег не хватало. Отец

решил продать раритетную Библию, издания середины девятнадцатого

века. Большого формата, с застёжками, в кожаном футляре,

с картинками на всю страницу. Такой фолиант не почитаешь,

держа в руках. Подростком М ария раскрывала её на столе, пододвигала

мягкую табуреточку и, стоя на ней на коленях, разглядывала

иллюстрации, читала.

Нашлась покупательница — баптистка.

«Видишь, как всё удачно, —передал отец деньги дочери, — будет

маме памятник». Но деньги пошли на перезахоронение.

Отец умер через пять месяцев, как Мария перезахоронила

мать, в Никольские морозы, двадцать третьего декабря. Лечиться

не хотел. Порошки пить отказывался: «Не хочу пылыо рог забивать!»

М ария сделает микстуру в капсулах. Отмахнётся: «Я эти

медведки пить не буду!» Ночыо началось кишечное кровотечение.

Посадила на горшок. Полилось, как гвоздиком проткнули. И запах

переваренной крови. Русских вокруг ни одного. Не к кому за помощью

сунуться. Побежала к вокзалу, в железнодорожную больницу,

туда, где работала когда-то на «скорой». Те два года всегда

вспоминала с теплом. В «скорой» в основном были китайцы, ра



боталось с ними легко, в удовольствие, ни интриг, ни склок. К ним

и побежала. «Вбды папа кой сыла!» — вы п али л а с порога. «Мой

папа скоро умрёт». В «скорой» застала трёх китайцев. С разу подхватились

— «М аниш ку», так её перекрестили на свой манер, хорош

о знали. Вынесли на одеяле отца из дом а, носилки не проходили

и повезли в больницу имени К азем -Б ека. Т ам М ария попросила

сделать переливание крови. Работала у них ф арм ацевтом 11икиф

орова. Как окаж ется много позж е — она будет последней коренной

русской харбинкой, кто ум рёт в Х арбине. А прож ивет более

девяноста лет. Отец после переливания уснул, щ еки порозовели.

«Н иды папа хаала», — скаж ет китаец, что леж ал на соседней кровати.

«Твоему папе лучш е». М арии и сам ой так показалось. И она —

опытный медик, который прекрасно всё видел, — вдруг обрела надежду

па чудо. Будто отец воскресал. В счастливом поры ве помчалась

по лестнице на первы й этаж, п ролетела по коридору, снова

взбежала на второй. «П апа будет жить! П апа будет жить!»

Он откры л глаза, произнёс: «Д оченька...» И кровь хлынула

горлом...

О сталась М ария с голубем Гулькой.

Он жил у них пять лет. М ария отобрала у соседской кошки.

Ещё бы секунда-другая и конец птахе. П ринесла М ария истерзанную

птицу, приговаривая, как над больны м ребёнком , посадила

в корзинку и поставила её на сундук, что зан и м ал целы й угол. «Это

не сундук, а вагон-товарняк», — см еялся отец. Т о в ар н як не товарняк,

но спать на нём м ож но бы ло спокойно — ноги не свеш ивались.

Гулька быстро превратился в ручного и дом аш него. С обственно —

выбора не было: летать после кош кины х зубов не мог. 1 улька был

хорош им собеседником — вним ательно слуш ал, гуканьем поддерж

ивал разговор. Когда по вечерам сем ья собиралась под абажуром,

Гулька всегда участвовал в посиделках. А если вдруг и засыпал

в своей корзине, стоило услы ш ать «Гулька» — м ам а что-то про

его дневны е проделки начнёт рассказы вать — сразу вскиды вал гол

ову и смотрел мутными, сонными глазам и, дескать, что вы тут без

м еня обо мне судачите? З а столом под абаж уром каж ды й занимал

своё место. М ам а что-то шьёт, папа напротив неё садился, мог набойки

набивать на баш маки, или рем онтировать сапоги, или чтото

м астерить. Стул М арии стоял сбоку от отца, она н аливала чай из

самовара, рассказы вала о рабочем дне или читала вслух. Это могл

а быть Б и б ли я или худож ественная книга. П од столом леж ал ешё

один член семейства — чёрный шпиц Ж учок. Смеш ной и добрый.

Умер вслед за мамой. У хитрился простудиться, схватить воспаление

лёгких. М ария пыталась лечить... Но у него вдобавок ко всему

оказался порок сердца, М ария сама обнаружила шумы в собачьем

сердце. В один момент Ж учок вконец ослаб, с трудом подошёл

к М арии, долго смотрел на неё, потом заковы лял в сторону отца

и упал на полдороге... Гулька пережил хозяина дома на четыре месяца.

Всё это время М ария не знала, как с ним поступить: она оф ормляла

документы в Советский Союз. Взяла бы с собой любимца, да

нельзя с ним через границу. И отдать некому. Соседка любила ж ивность,

но её кош ка давно зарилась на голубя-инвалида... В тот вечер

М ария не закры ла плотно входную дверь и вдруг услыш ала возню

на кры льце, вы беж ала. Гульку тащ ит за кры ло кошка. Отобрала,

но поздно — лёгкое было поранено острыми зубами.

«Это Вера с Н икандром его забрали, — скажет соседка, — тебя

освободить».

О тца отпели в М одягоу в Свято-А лексеевской церкви. В морозной

ды м ке города церковь пламенела ярко-красным кирпичом

колокольни и стен. О тпевал свящ енник Н иколай Стариков. М а

рия просила батю ш ку поехать па кладбищ е — отказался, боясь застудить

слабые лёгкие. Гроб везли на грузовике. К могиле шофёр

проехать не смог, остановился метрах в ста. М ария вышла из кабины

с больш им букетом белых хризантем. М огилу китайцы вы копали,

как она просила — край маминого гроба был виден, и гробы

встали рядом. Это было ж елание отца. К итайцы взялись за лопаты,

шофёр тут же принялся нетерпеливо сигналить: «Поехали». Ж дать

отказы вался. Н а тридцатиградусном морозе хризантемы начали

крош иться. М ария передала их китайцам, попросила всё сделать

как надо и, то и дело огляды ваясь, пош ла к машине.

О на не пом нит — сама ли так удачно реш ила или кто надоумил:

крест, что дала Раиса Аввакумовна, ставить на м огилу не вертикально,

а плаш мя. М ожет, в мастерской У рзова посоветовали?

В мастерской крест опустили в раствор — бетон плюс м раморная

крош ка — так, чтобы он н атр и пальца вы ступал из пам ятника-плиты.

П оперёк могилы в ногах и головах китайцы полож или два бетонны

х бруса и на них установили памятник. «Хоросё будет, мадама!»

— сказали рабочие.

П олучилось «хоросё». П ам ятник нисколько не осел за без м а

лого пятьдесят лет.



«Ровненько стоит», — рассказы вал по телеф ону Витя Джу,

вернувш ись из Харбина.

М ария Никандровна пригласила зем ляков в гости через месяц

после их возвращения из города детства и юности. Убелённые

сединам и бабушки и дедуш ки с воодуш евлением рассказы вали

о свидании с родиной.

Принесли фотографии, в том числе и сделанные на могиле родителей

М арии Никандровны. Вот возлагаю т цветы. Вот ставят

свечи. Крупным планом крест. Крупным планом надпись. В одном

месте памятник дал тонкую трещину, она зм еилась до креста, продолжалась

за ним. Возможно, сыграли свою роль корни дерева, что

выросло вплотную к памятнику (на ф отограф ии 61.1л виден один

ствол, М ария Никандровна не разобрала — какое). Но крест лежал

абсолютно целым.

«Никогда не думала, что увижу, — вы тирала слёзы М ария Иикаидровна.

— Спасибо, дорогие мои, спасибо, что разыскали маму

с папой».

«Кладбище стояло обязательной строкой. Мы сразу сказали

в мэрии, как приехали. Пам выделили автобус».

Земляки привезли М арии Н икандровнс в полиэтиленовом

мешочке немного земли с могилы родителей.

«Мне на гроб высыпьте», — попросила М ария Никандровна.

...Так они и сделали.

J

w

Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота,

или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?

Как написано: «За Тебя умерщвляют нас всякий день; считают

нас за овец, обреченных на заклание». Но все сие преодолеваем

силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни

смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее,

ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь

не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе,

Господе нашем.

Послание к Римлянам

с в я т о го апостола Павла, глава 8, сти х и 3 5 — 39

БЕЛЬГИЙСКИЙ ВАРИАНТ

ВСТРЕЧА У ЛЕНИНА

(Т/* р у т и т с я колесо, сверкают спицы, одни освобождённо ле-

- / у т я т вверх, другие несёт к земле, и на каждую раньше

или позже надавит — мало не покажется. Диалектика. На мою давит

и давит, давит и давит. До перестройки не особо задумывалась,

а как в телевизоре появился дядька с пятном в пол-лысины,

взгрустнулось не на шутку. Все, уракая, кинулись к «ящикам»: наконец-то

дождались! Сдвинулось с мёртвой точки, умный человек

приш ёл в телевизор. Горбачев соловьём заливается, граждане с горящ

ими глазами внимают! Я не поверила меченому мужику. Нет,

говорю, даже если мы мешок сахара, мешок муки запасём — не поможет.

На меня смотрели, как на идиотку, а я думала: как будем

вы кручиваться?

Когда вереница нищих выстроилась не только на паперти,

профессионалы-побируш ки с табличками на шее стали хватать по

переходам за руки, поняла окончательно: капец подкрался незаметно.

И совсем прозрела... Открываю двери магазина, в иредбанничке

женщина... Не испитая, не бомжеватая, бывшая учительница

или инженер, мнётся — плохо ей, неудобно — протягивает руку

Бельгийский вариант

и просит не денег. Были нищие, даёш ь булку — он физиономию

воротит. Дескать, прошу на хлеб, а не хлеб. П ринимает подаяние

исклю чительно в денежном выражении. Ж енщ ина хлеба просила.

К упила ей батон, пачку печенья... И подумала: чем я лучш е? Чем?

С плош ь и рядом такая перспектива для нормальных интеллигентных

лю дей? Я ведь одна на всём белом свете, опереться не на кого.

И что-то активно не захотелось ходить под старость с протянутой

рукой. М ать с тёткой в тридцаты е годы нищ енствовали, конкретно

побирались. Одной одиннадцать лет, другой — пять. Мать

у них умерла, отца репрессировали. П ош ли девчонки от дома

к дому... Тётка до конца ж изни буты лки собирала. Пе от безденежья...

А дм инистратор крупной гостиницы , а увидит бутылку,

как дитё радуется: «О, бутылочка! У меня девять подкопилось, это

десятая. Сдам -- копеечка ж ивая».

Неужто нищ енство в генах? Н еужто участь побируш ки и мне

под старость уготована?

Сидеть, обречённо ждать нищ енской доли не в моей натуре.

Н ачала искать пути, как уехать от затянувш ейся перестройки.

Видимо, так яростно хотела, что появился на горизонте муж и

чок — М акс И гнаш евич. Л екарь по кош ачьим, собачьим и пернатым

— ветеринар. Кота моего М арсика пользовал. Н ичего не скажу,

неплохой специалист, кот доходил, думала — околеет. После

курса лечения у М акса ожил во всей красе. Заодно и мы с М аксом

познакомились. С интеллектом товарищ . И похохотать, и начитанный,

мыслил незаш тампованно...

Как-то в начале 1998 года звонит. «У езжаю , — доклады вает, —

рву в Европу. Надоело в этом унитазе паруса распускать».

И пропал. Ни слуху, ни весточки. О бещ ал позвонить из европейской

цивилизации, но тиш ина...

Года полтора миновало, вдруг во всей красе на пороге моей

ф ирмы образовался... Белые кроссовки, чёрные дж инсы, красный

шарф, улыбка американская... Н а тот исторический момент я попробовала

дизайном помещений заняться. Ры нок только лиш ь форм

ировался-устаканивался. О сновала ф ирм у. Я и директор, я и дизайнер,

двух девчонок подтянула. Головастые, работящ ие... Потрясны

е вещ и делали... Но кругом ребятки с деньгами бандитскими,

наглые до потери пульса, им за счастье кинуть лоха. А у меня

нет собачьего опы та хватать за глотку, вы ры вая своё. Заказы сры

вались, лю ди работали даром. К ое-как сводила концы с концами.

И госструктуры норовили на халяву проехаться...

И вдруг нарисовался М акс с европейскими замашками. Посмотрел

интерьер офиса. Что вооружённым глазом, что близоруким

— как на ладони видно: дела фирмы ни шатко ни валко. Макс

говорит:

• — 11а кой тебе это сдалось?

Что тут возразиш ь, самой надоело, говоря словами Макса,

в этом унитазе парусами махать.

— Свет клином па нашем отечестве не сошёлся, — продолжает

М акс и начинает развивать мысль, как по-человечески устроиться.

— Плохо, конечно, что ты чересчур яркая!

Впервые мужик посетовал на мой внешний вид.

— Ж енщ ины в Европе страш ненькие, а ты и фигура, и вся

класс! При этом пи разу замуж не сходила. Одной лучше не соваться.

Подумают, извини за натурализм: раздвигая ноги, едешь зарабатывать.

Ц иник Макс. Не зря медик, хоть и ветеринарный. Но прав.

От русской, польской и украинской проституции в Европе за голову

хватаются. Полиция не знает, что делать с блядским потоком.

Во исклю чение подозрений на тему: еду работать на спине — Макс

рисует схему перехода в европейское качество. Отыскать мужика,

который спит и видит укатить в западную цивилизацию, фиктивно

бракосочетаться и одним хлопком убить двух зайцев.

— На пару уедете и, как поётся в песенке: «И тебе, и мене хорошо!»

Поможете друг другу — раз. Два — дешевле на пару обойдётся.

Сброситесь для начала деньгами... Но главное — в этой дурацкой

книж ечке под названием паспорт у тебя штампик о семейной

жизни появится.

Ш тампмка, как говорилось, отродясь не было. Девственно

чист документ. Сажусь на телефон и начинаю по друзьям звонить

с просьбой: нужен мужик. Соседка у меня, интеллигентнейшая

женщ ина, как-то со стыда сгорая, ходила по всей округе, приставая

к встречным и поперечным, звоня в квартиры:«У вас нет кота сиамского?»

Её кошечка с ума сходила без кавалера. Я не такого интеллигентного

воспитания, на поиски мужика вышла без комплексов.

Ош араш иваю подруг одну за другой: «Срочно нужен мужик!

Неженатый!» «Л кому такой не нужен?» — веселятся в ответ. Разъясняю,

что и как.

Обмотала весь город по телефону, и клюнуло, откликается одна:

— Есть на примете подходящая кандидатура, все уши прожужжал:

«Хочу в Париж па Г1МЖ!» Попробую его отыскать и перезвоню.



Какой раз убеждаюсь: под леж ачий камень вода не течёт, надо

его поднять.

Перезванивает моя сводня с полной конкретикой:

— Встречаетесь на площади Л енина.

И ведь не где-нибудь в сквере выбрала место свидания, а за

спиной памятника вождю революции.

В иронии моей многострадальной судьбы Владимиру И льичу

предстояло сыграть свою революционную роль.

Макс если и врал в оценке моего товарного вида, то не очень.

Без ложной скромности скажу: с параметрами, какими располагала

на момент огьезда в Бельгию, можно было зарабаты вать древним

способом на европейских лежанках. Д аж е когда тебе под сорок

подкатывает. Это сейчас располнела. Тогда больш е тридцати годков

не давали. Пришла в тыл к Владимиру И льичу вся изящ ная,

хрупкая, весенне-летняя. Пусть и деловое свидание, но с м уж чиной.

Да ещё европейской направленности. Стою, как ракета на стартовой

площадке, готовая устремиться на западны е орбиты... Но нет

обещанного для изменения моей судьбы мужичка. П ять минут

контрольного срока миновало, десять, пятнадцать...

«Ракета» собралась убираться восвояси, несолоно н ахлебавшись,

как наконец появился кандидат в ф и кти вн ы е мужья.

С двадцатиминутным опозданием. Глянула — и сердце упало

к подножию памятника. Ну, за что мне так не везёт, лю ди добрые?

Не было мужа законного, так и ф иктивны й какой-то д еф екти в

ный. Внутренне говорю себе: спокойно — это не настоящ ий брак,

это кратковременное сугубо вы нужденное явление, главное — помочь

друг другу...

Но обидно.

Пришло нечто. По ростику сантим етра на три ниж е меня.

То есть прощайте при переходе через границу мои высоченные

каблуки, на которых бегом летала. Крылья вырастали, как туф

ли на каблуках надевала, для меня это что допинг для спортсмена.

Да уж придётся крылышкам потерпеть в чехле, походим на плоскодонной

подошве, раз в Европе не должно быть тени подозрения

на фиктивность брака, контрафактность мужа. Л ю бовники у меня

всю жизнь видные подбирались в росте, плечах и комплекции.

Предпочитаю мужчин по пословице: берёшь в руки — маеш ь вещь.

Я как-никак себя не на мусорке нашла. Тут брать нечего. К пам ятнику

вдохновителя Великой Октябрьской револю ции полная противоположность,

припозднившись, явилась. М елкий — как горох,

морозом прибитый. В сандальках на босу ногу. Ш танишки коротковатые,

вызывающе саранчового цвета. Сверху рубашечка тоже

саранчовой расцветки, аляповатая и в огурцах. На носу узенькие

ехидные очочки, которые придавали хозяину самурайский вид.

За стёклы ш кам и юркие глазки. Правда, не самурайского разреза.

П ричёска — по бокам коротко, а на верху, это меня вообще изумило,

волосёнки вздыблены гелем в иголочки. И не так уж их было

много...

П одавила в себе лёгкий шок от живописной картинки. Всякие

люди бывают. Он на пять лет меня младше, кокетливо боком

присел на скамеечку. Я ему без любовных прелюдий говорю по существу

проблемы. Предлагаю авантюру чистой воды по совместной

выброске на Запад. Но если, говорю, я вас по каким-то причинам

не устраиваю в качестве фиктивной супруги — не беда, могу

напрямую свести с человеком, который посодействует вам без моего

участия выехать за рубеж.

Ж ора замотал головой:

— Я согласен, вариант стопроцентный. От добра добра не

ищут.

П ояснил, что он давно мечтает свалить на Запад и начать гденибудь

в П ариж е новую жизнь, хватит задыхаться и гнить. А тут

с такой сногсш ибательной женщиной на пару ехать!

Ж ора первое время ходил рядом со мной, как краб — боком.

И дёт и загляды вает на меня. Типа: «Не могу налюбоваться».

Там у памятника сразу взялись за дело — за формирование супружеской

легенды. Д оговорились обменяться родословной инф

ормацией, дабы не проколоться на границе, не вызвать подозрений,

что муж и жена не одна сатана. Не посеять сомнений в дотошных

головах проверяю щ их, что перед ними банальная фикция —

брак поддельный. Вдруг допытываться начнут: кто тёща? как зовут

свекровь? — а мы ни бельмеса по части мам и пап противополож

ной стороны.

Ж ора предлож ил почаще встречаться для обмена информацией

и ближ е к отъезду зарегистрироваться. Про Бельгию предлагал

литературу почитать. М акс нацелил меня на Бельгию, но все

мои познания об этой прекрасной стране на тот момент сводились

к идеологическому штампу: в Бельгии произош ла первая буржуазная

револю ция. И сторичка вбила крепко. Да ещё засело в голове

из детства: муш кетёры Дю ма носили брабантские кружева, а Б рабант

в Бельгии. Но Ф ландрию Т иля У ленш пигеля не идентифи-


пировала с Бельгией. П очему-то счи тала — это Г олландия. Пробел

географический ликвидировала до отъезда, даж е сводила Ж ору

на ф ильм «Легенда о Тиле». У Ж оры не лучш е м еня бы ла осведомленность.

К моим брабантским круж евам добавил писаю щ е

го мальчика. Много лет у него в кварти ре на д верях туалета висела

ф отограф ия брю ссельской скульп туры , что без зазр ен и я совести

мочится на виду у граждан. «К ак чувствовал, когда приш пиливал,

— пригодится», — хихикая, ком м ен ти ровал сорти рное украш

ение с бельгийскими корням и.

Плюс к кружевам и м альчику без ш танов я ещ ё зн ала брюссельскую

капусту...

О себе Ж ора у пам ятника Л ен и н а поведал: работал на телевидении

репортёром. П о и з-за идеологических разногласий ушёл

в сторожа.

— О бъегориваю государство по полной, — д олож ил с гордостью,

— сплю на работе, оно мне за это деньги платит.

Сторожил пианинную ф аб рику и кры сятничал оттуда полированные

дощ ечки, собирался кухню обш ить в чёрно-белы е тона,

что-то в стиле дж аз. С транная идея для кухни в хрущ ёвке. Мне

увиделась в его проекте гробовая тональность. 11о он считал: идея

грандиозная. Как оказалось позж е, Ж ора не только в кухне прожектёр.

Все ж елания его оставались нереализованны м и. Д ощ ечки

пы лились в углу не один год. Кухня никак не м огла дож даться модернового

ремонта.

Квартира двухком натная. По всем углам холостяцкая. В большой

комнате огромный, во весь стол аквариум , не обременённы й

водным наполнением. У ровень сантим етров в десять. И запущ енный

до чёрно-зелёного цвета. Н о обитаемы й. Ровно одной рыбкой.

Хищ ной барракудой. С тёкла непроницаем ы е от налёта, и только

в переднем прочищ ено окош ечко, возле него эта бедняга и стояла.

— Ты зачем ж ивотину в чёрном теле держ иш ь? — спраш иваю .

— Наказана! С ож рала всех рыб. В оспиты ваю из неё вегетарианку.

И не кормит. Что найдёт из водорослей, то её. К ак из хищ ника

сделать вегетарианца — это научная загадка. Разгады вать с ходу

не стала — забрала подопытную бедолагу к себе. У меня в аквариуме

рыбки давно подохли, остались одни улитки с травой. Вегетарианка

подняла такую волну на новом месте. З а день вы чистила среду

обитания до последнего листика. У литки как испарились, даже

вроде как песка меньш е стало...

ФИКТИВНО-ЭФФЕКТИВНЫЙ БРАК

С ВОСТОРГОМ БРАЧНОЙ НОЧИ

Нюх на лю дей вы работался у меня рано. В молодости слы ла

среди девчонок экспертом по определению мужской порядочности-непорядочности.

П ознакомится какая-нибудь подружка, а что

у парня за душ ой — понять не может. Серьёзно или нуж диш ку

мужскую удовлетворить... «Тань, — просит, — посмотри, а». Н и

когда я не ош ибалась.

О собенно чутьё развилось, когда в мастерской Х удожественного

ф онда работала. В Омске начинала трудовую карьеру оттуда.

Работала по серебру. Драгметалл в руках, значит, контроль на самом

высоком уровне. Выше не бывает — КГБ. Пасли нас товарищи,

погонами не сверкая. Под видом клиентов пытались спровоцировать

палевую работу. Представится, например, деятелем искусств.

Я, мол, в вашем городе проездом, а тут незадача, сломалась запонка,

не могли бы по-быстрому, без бумажной волокиты, хорошо заплачу...

И ли пристанет: деньги позарез нужны, золотиш ко не купите?

Подзаработать кому не хочется? Но в случае залёта статья и до

восьми лет лиш ение свободы. Если я соглашаюсь на ремонт, значит,

у меня лиш ний драгоценный припой. О ткуда? И суши сухари.

Залетали мои коллеги. Я нюхом угадывала провокаторов. По лицу,

по тому, как человек заходит, определяла, на что способен. В такие

моменты чутьё обостряется, времени в обрез: либо разгадаешь, что

за личность, либо сядешь.

И когда увидела Ж ору у памятника Л енина в саранчовых штанах,

первая реакция, что ёкнула в мозгу, первое, что выдал компью

тер: а съешь ли, Таня, столько психопата?

По успокоила себя: наше дело не рожать, лиш ь бы доехать до

иностранного места, а там: пока-пока, до свиданья, милое создание.

С таким настроением пошла в загс. Расписались, как полагается.

Без фаты, М ендельсона и «горько» во всё горло, но со всеми

штампами. Н ачали оф ормлять документы на поездку в Европу.

И вдруг Ж ора заявляет: брак будет нормальным, иначе на фига

нужна такая заграница! Он не больной на мозги тащ иться за ты

сячу миль, жить в незнакомой стране без друга, без жены... У меня

глаз выпал: договаривались на фиктивны й брак, ему подавай эф

фективны й со всей сексуально-постельной составляющей. То есть

по принципу: я — хозяин своего слова, сам кручу, как хочу.

Бельгийский в ариант

— Я поторопился, — объясняет Ж ора резкую перемену у сл о

вий договора, — сразу не подумал, согласивш ись на ф иктивность.

Как он поедет с бухты-барахты: язы ков не знает, ещ ё и без

ж енщ ины в чужих краях. Что ему по проституткам бегать, сбрасы

вать напряж ение?

Будто его сексуальное недерж ание — мои заботы, и я д о л ж

на голову ломать о его проблемах в штанах. Одним словом, встаёт

в позу — я никуда не еду. П редлагает лю бовь-м орковь сначала тут,

а потом там...

Я настроиласьна отъезд, бизнес свернула, квартирантов наш ла,

визы на подходе. Изучаем семейные корни друг друга для правдоподобной

легенды. А легенда лопается, лохмотья от моей мечты о новой

жизни по ветру летят... Погоду каждый вечер смотрю на предмет

температуры в Европах — какое солны ш ко будет меня греть, какие

дождики поливать? Чемодан на колёсиках самый дорогой купила,

не стала скупиться: как-никак не в Калачинск на электричке

еду. По квартире его полвечера катала, представляя, как предстоит

вписываться в новый образ жизни. П олучается — зазря вся подготовка.

Надо засовывать ш икарный чемодан вместе со сладкой м ечтой

к пыльным сумкам на антресоль.

Погрустила-погрустила и думаю: а не буду засовывать! В конце

концов главное — в Бельгию прорваться. Э ф ф ективны й брак,

так эффективный. Не девочка семнадцати годов, не убудет. У строимся

в Бельгии, а там лю бовь-морковь по боку вместе с навязчивым

кавалером.

Ж ора часто меня комплиментами одаривал: дескать, я — цельная

личность. До меня он, желая полной гаммы ощ ущ ений, одну

любовницу имел красавицу — выйти в свет не стыдно, другую для

секса, третью для души, четвёртая ему стиш ки читала, пятая на гитарке

играла... Соединить эти качества под одним платьем не получалось...

И вдруг трах-тебедох — я олицетворяю всю полновесную

сумму желаний богатой натуры Ж орика! Да ещё зову за границу.

Всё сходится. Полнота времени наступила. Поэтому, какой тут ф и к

тивный брак, по/хавай вместе со штампом кувыркание в постели...

Наш а первая брачная ночь — вообще не передать. Небесный

восторг. Ж ора пригласил к себе. Всё в лучш ем виде. К вартира прибрана.

На столе скатерть, правда, лет десять в ш кафу без движ е

ния была, насмерть слежалась, прогладить толком не смог. Но белоснежная...

Розы в замысловатой вазе цветного стекла, виноград,

яблоки, шампанское... Кричи «горько» — не ошибёшься... Выпили

по парс бокалов, он хоп: покрывало с кровати в одну сторону, рубашку,

брючиш ки, трусиш ки в другую и прыг в постель. Ровненько

так на спинку бух...

Пальцем ко мне не прикоснулся, слова мурлыкающего не сказал...

Сразу быка за рога.

— 11у, — говорит, — давай-давай, покажи, на что способна?

Это что же я должна стриптиз устраивать с задиранием ног?

Танец ж ивота исполнять подле кровати? Делать эротический массаж

по всей его поверхности? И ли рвать на себе одежды и бросаться

в порыве огненной страсти за удовлетворением?

А на кого бросаться, скажите на милость? Ыу, мелкий. Ну, горох

и горох, извините за повтор, морозом побитый. Ну, не моего

романа кавалер...

Л еж ит мой супруг ф иктивный, горящий желанием моих манипуляций

по превращ ению в настоящего мужа.

Говорю ровным голосом:

— П а что, спрашиваешь, способна? Да, если честно сказать, на

многое...

П однялась со стула и не в кровать кинулась, зашагала прямиком

к входной двери.

Он такого поворота любовных событий не ожидал. Пока трусишки,

брю чиш ки напяливал, я и смылась от первой брачной ночи.

М аш ину поймала, и поминай как звали...

Через час примчался ко мне уже без претензий «на что способна».


ДИССИДЕНТСТВО

С таким сокровищ ем прибываю в Бельгию. Других кандидатов

сорваться в одночасье не нашла, так загорелось побыстрее

уехать. О т М осквы добирались на автобусе. В дороге была люлималина,

такая разыгры валась карта любви. Безупречно. Приехали,

М акс все лазейки знал, подробнейшим образом растолковал:

пойдёте сюда, пойдёте туда. Заявите в генеральном комиссариате,

что не хотите возвращ аться в Россию. Схему настолько подробную

нарисовал, мы все ф ормальности чётко преодолели. Понравились

переводчице, понравились всем официальным людям, нам быстро

сделали зелёную улицу... И пока то да сё с проверками для выдачи


документов поместили не в лагерь для беженцев, как обычно, определили

в чудный домик. Посоветовали учить язы к и как-то устраиваться.

Начало положено, треволнения улеглись. Н агрянуло долгожданное

ощущение — мы в Европе! Приехали в ноябре. В Омске

снег, зима, в Брюсселе трава зелёная, тепло. На нас эйф ория напала.

Я вообще впервые за границей. И такая красота. В 1985 году

сподобилась в Таллин поехать. Утренним поездом из М осквы прибыла

и первым делом на вокзале спросила, где главпочтамт, ждала

перевод. Иду с вокзала и вдруг бац — оказываюсь в средневековье.

Ратушная площадь. До того неожиданно. М инуту назад жила

ощущением обычного города, вдруг время делает скачок вспять на

сотни лет. Строения все до одного совершенно непривычной архитектуры.

Маленькая прямоугольная, мощенная булыжником площадь,

окруженная фасадами островерхих, впритык стоящ их друг

к другу домов. Над ними возвышается ратуша. Брюссель по сравнению

с Таллином — это помножить на тысячу. Сказка. Я даже не

представляла, что попадём в такую. Будто лёг спать п в другом

мире. Устремлённая в небо готика, эта завораживаю щ ая резкость

линий... В домах эпохи Возрождения на стреловидность готики накладывается

лекальная плавность. М ногоярусные баш ни с аж урным

резным декором,... Мы оказались в совершенно другом мире.

Другое пространство, другой аромат, другая толпа, сервис в кафе,

в поезде, в магазине всегда «пятёрка»...

Жораходил, как ребёнок. Скакал, подпрыгивал мячиком. Он в конечном

итоге планировал осесть во Ф ранции: «Обоснуюсь в великом

городе художников и поэтов». У скоряя события, то и дело попискивал:

«Мы в Париже! Мы в Париже! Получилось!!!» Д я готова

была щипать себя: неужели в стране великих фламандцев: П и

тера Брейгеля, Ван Дейка, Рубенса. В ш естнадцать лет отец подарил

альбом репродукций Питера Брейгеля старшего. Н епривы ч

ного, загадочного, притягивающего. Я-то воспитывалась на русском

реализме. Лет в двадцать была очарована ф ильмом, несколько

раз ходила смотреть — «Легенда об Уленш пигеле». С нят в тонах

и настроении Брейгеля... И будто оживаю т в ф ильм е его картины.

Пасмурная зима. Снег. Одинокий серо-бурый двухэтаж ны й голландский

домик. Замёрзший пруд, по льду неторопливо скользят

на коньках дамы в тёмных длиннополых, колоколами одеждах, воротники

жабо, рядом кавалеры, тут же катаю щ аяся детвора. И почти

голый упитанный шут, лишь в колпаке с бубенцами да красно

чёрных клоунских трусах с потешными висюльками... Ему по фигу

мороз... Бегает вприпрыжку в одном башмаке, как не зима вокруг

и не лёд под ногами. Румяные щёки, румяные полные плечи. В прорубь

прыгает, будто в летнюю воду, вынырнул и ну плескаться, как

в июльский зной... А поодаль от праздника грустная Неле, её Белохвостикова

играла, Пеле с печальными глазами, Неле, вечно ждущая

своего Уленшпигеля... Через весь фильм проходит шестёрка

слепцов с картины Брейгеля «Притча о слепых»... Вечно скитающийся

нестареющий Тиль и вечно бредущие слепцы. Падают с обрыва,

ругаются... Сами того не желая, помогают Тилю — он прикидывается

слепым и проникает с ними в город. В другой раз едва не

надругались над Пеле... И ли безразмерный, огромный, однозубый

рот смеющегося на площади. Как олицетворение эпохи Возрождения

— разрешено радоваться. Чудовищно распахнутая пасть хохочет,

ржёт, рыгочет... И уже не от представления, что даёт Уленшпигель,

заш лась в ржачке, как в сладком приступе...

Ж ора кинулся искать писающего мальчика. «Должен поклониться,

не повесь фото в туалете, может, не попал бы в Брюссель».

И захлопал глазами перед скульптурой с малой нуждой. В Омске

у него на фото другой пацан с наслаждением фонтанировал. Позже

мы выяснили: брюссельцы слизали бесштанного мальчонку в каком-то

маленьком городке Ф ландрии, забыла название, тот на добрых

полтораста лет раньше струю пустил на потеху праздной публики.

У Ж оры первоисточник украшал туалет.

Бродили по улицам, площадям, не уставали восторженно воскл

ицать «смотри-смотри», а душа пела от красоты, чистоты, ухоженности.

Я сама чистоплюйка, бесит, когда бросают бумагу на улицу...

Тут... Уезжая из Омска, взяли губку-мазилку для обуви, через год

на неё наткнулась — ни разу в Бельгии не вспомнила. Не можем

мы со всей нашей великой литературой, потрясающими художниками,

учёными без пыли-грязи на тротуарах, буераков на проезжей

части. Как тут не вспомнить ощущение, как приехала в Омск после

ш естилетнего пребывания в Бельгии. На второй день по приезде

побежала к подруге, спешу в предвкушении встречи, разволновалась,

как лю бовник молодой в порыве первого свидания, лечу,

ничего не вижу, перепрыгиваю через лужу на автопилоте, и вот те

раз — дежа вю — я через неё уже прыгала...

И хамство мужское. Увидела, как в первый раз. Ж енщ ина идёт,

туф ельки не туф ельки, каблучки не каблучки. Загляденье... Наши


ж ен щ и н ы как бабочки. Расцветаю т по весне. Ч то-то девичье в них

играет, им хочется показать себя, порадовать собой, какие-то коф

точки, какие-то ш таниш ки, всё опрятненько, всё аккуратно. Л муж

и кам по барабану. Села в м арш рутку. И з м уж иков один водитель

трезвы й. Д рузьям рассказы ваю свои впечатления, они ну хохотать:

а ты уверена про трезвость водителя? В м агазин заш ла светильник

посмотреть, парочка стоит, муж и жена, лет по тридцать пять. Она

хорош енькая, фигурка, причёсочка, м акияж и к, по Брю сселю шла

бы, как королева. М уж на неё орёт: «Дура, зачем эту лю стру купила!

Курица, куда смотрела?» Н еуж ели не им еет право на ош ибку

такое создание?

11е забуду самое первое впечатление от Бельгии. Заходим в комиссариат,

говорят: откройте сумки. М акс предупредил: ножи, колю

щ ие предметы отберут. Ж андарм , что проверял, просто гигантский

мужчина. И глаза что-то невероятное. П равы м поверх моей

головы уставился, левы м по полу у м оих ног ш арит. Косоглазие

конкретное. Раструб взгляда не передать, одним оком на север,

другим па юг. Д ум ала, как же ты, родной, их в кучу соберёш ь сумку

мою проверять на терроризм ? В ней пару лож ек, круж ка ж елезная,

мисочка из нерж авейки с одной, но больш ой, есть за что ухватить,

ручкой — ф ирм енная посудина, в походы ходила. Он увидел

это богатство и захохотал. Громко, басом, по по-доброму, без издёвки,

без униж ения, без дем онстрации собственного превосходства

и махнул рукой — закры вайте. С подобной доброж елательностью

постоянно сталкивалась. И не ж и ла с подспудной м ы слью в голове,

как бы сумочку на улице не вы рвали, как бы ночыо не напали,

квартиру не обокрали...

А красота в любом месте, в лю бом городке. Ц ентральная площадь

М ехелена. Будто искусный кулинар, находясь в весёлом располож

ении духа, торт мастерил. Он и баш ню вы соченную , па початок

кукурузы похожую, соорудил, и дом иков рядом с ней разноцветных

налепил, и церковь за ними поставил, причудливо разукрасил

окна узорами. Какой ни возьми городок, своя неповторимость.

Дома, домики, замки, ратуш и, каналы. Как говорил Ж ора:

«Чум ею от архитектуры». У лицы назы ваю тся чащ е без всякой политики.

Т ипа Череш невая, Цветочная, В есенняя. Т акж е прославляют

имена артистов, писателей, поэтов и немного генералов, что овеяли

себя славой, в частности, во Второй м ировой войне.

Н а ратуш ной площ ади в Брю сселе дом К ароля стоит. Тоже

интересная особенность — каждый старый дом имеет своё имя, это

даже па современны е распространяется. П ервый раз увидела дом

Кароля — 6 а! да это ведь один к одному мой ф антазийны й образ,

что вспы хивает в голове при словах «воздуш ные замки». Баш енки,

ажурность, эфемерность... Весь летящ ий, весь неправдошный...

В церкви можно встретить полотно Рубенса, и никто не охраняет...

Каждый район имеет свой больш ущ ий парк, а там озёра с огромными

карпами... И кого только не встретиш ь в парке: косули, олени,

черепахи, утки, лебеди, зайцы... Зайцы скачут, как у нас в лесу

не встретишь... Н икто не ловит на предмет сожрать... Везде цветы.

«Смотрп-смотри, — как-то воскликнул Ж ора, — здесь даже ф онарные

столбы цветут!» По правде сказать, пока ещё бельгийцы-мичуринцы

не наловчились розы к столбам прививать, но и к этим вертикалям

приспосабливаю т цветы...

Что ещё понравилось — нет мух и комаров. Л етом с открытыми

окнами без боязни можно спать. Если и заскочит какой залётный

комарик, отмахнёш ься, он, обидевш ись за неласковый приём,

забьётся в дальний уголок и сидит надувшись.

Есть, конечно, лож ка дёгтя. Без дерьма собачьего на улицах

не обходится. Хоть и держ ат собак крохотных, карликовых, даже

овчарки у полицейских какие-то недоношенные, мелкие и убогие.

Рядом с внуш ительны м и копами походят на дворняг. Но дерьма

от собачонок хватает...

М акс учил, отправляя из Омска: лучш ий для нас вариант —

сделать документы. Сам развёл бельгийцев на теме притеснения

религиозны х чувств и несвободы вероисповедания в России. Ж ора

по его совету припас свои козыри. Пусть маленькие, да не краплёные.

И наком ы слящ ий. Д иссидент он, конечно, никакой. Но КГБ

надо было свой хлеб с маслом отрабатывать. На заре перестройки

Ж ора стихи не без смелости написал, не в дуду с коммунистической

идеологией и духом интернационализма. Хорошие, кстати,

стихи. С болыо за Россию, за наш многострадальный народ. Читал

их у кого-то на квартире. Добрые люди стук-стук сделали. Вызывали

пару раз в КГБ. С кем-то из московских диссидентов тусовался

в Москве. Как сам потом говорил: «За мой счёт два дня пили-ели».

В общем — мелкота по больш ому счёту. Н икаких воззваний

о свержении коммунистического режима, призывов к топору. Но дело

в КГБ ш или помаленьку. Надо было чем-то этому ведомству заниматься.

С ледили за Ж орой, чуть ли не подслуш ивали. Когда началась

катавасия с отменной Союза, КГБ подрастерялся на обломках

государства от неясности будущего своей не без греха органи



зации. Зам етая следы, уничтож али какие-то архивы . О дин уш лы й

товарищ из органов предлож ил Ж оре купить его дело. Ж ора, не без

скупости парень, да тут почувствовал — деньги не на ветер. Раскош

елился. В Брю сселе предъявил документы : «Я был гоним, притесняем,

невы ездны м, пострадал от ком м унистического реж им а, живу

с клеймом диссидента, так как никакой дем ократии нет в России,

сами видите — оккупация Чечни, дайте возм ож ность стать граж данином

Бельгии».

Па политического с таким мелким багаж ом не тянул; если бы

в тю ряге посидел, тогда другое, тем не м енее — это дало возм ож

ность получить документы, о которы х м ногие мечтаю т. Я прохожу

как жена. Был момент — засом невались они, а мы завибрировали

— облом. Обош лось, дали сначала оранж евую каргу, потом

белую — промеж уточный паспорт, с которы м можем ездить везде,

кроме России.

Вот тут-то, во время процедуры оф орм ления документов,

Ж ора раскрылся во всём пыш ном цвете своей истеричности. Понял:

я от пего завиш у, и пош ло-побеж ало. Стал ж ить по принципу:

делаю только то, что хочу. Бели не желаю, никто заставить не сможет.

Л надо идти, скаж ем, к переводчику. И ли он вдруг засобирался

куда-то. О девается, прихораш ивается... Всё молча. Пи мур-мур-

Спрашиваю:

— Куда?

Н ормальный вопрос. Вполне логичны й.

Он на дыбы:

—Ах, ты меня контролируеш ь?

Истеричность проявлялась на ровном месте.

Пустяк мог вы звать такую ш тормовую волну. Гакое остервенение...

И цвет замечательного бельгийского неба окрасился в черноту.

Я уходила из дома, сидела ночыо в парке. Л это чудо тем временем

пило в отместку технический спирт. К упила как-то буты

лочку на домашние нужды. Он засадил, следом вы пил м олока и написал:

«Я отравился жизпыо, спиртом и ж енщ иной». Ну, дурость.

Н атуральная дурость. Но надо украсить паф осны м и словам и. Погорелый

театр дурковатого актёра. И везде, куда ни кинь, — я плохая.

Конечно, у каждой жены свой муж изверг. Н е утверж даю , что

я сплош няком ангел, но уж не настолько никуды ш ная, чтобы пыль

поднимать до потолка.

Когда подруга И ринка звонила из О мска с вопросом, как ж и

вёшь, я отвечала:

— Сказать плохо —не поверишь, сказать хорошо — язык не поворачивается.

Я так всегда говорила в Омске. Иринка смеялась: дескать, так

51 тебе и поверила. Но в великолепной Бельгии шуточный смысл

формулы окончательно улетучился, юмор ещё больше почернел.

Тем не менее что-то ждала. Чувствовала: не весь Ж ора такой.

Чувствовала и надеялась. Но сидит в нём бес. Матёрый бесяра.

Махровый. И крутит Ж орой направо, налево. Тот захочет вести

себя по-человечески, ему: стоп! И очередное ведро дерьма в душу

на! Л у Ж оры помои не задержатся, тут же через край лыотся

на окружающих!

Удивляло: только дверь откроет, порог переступит и ни с чего

начинает гадить. Ему для орать глобальный повод не нужен. Изза

пустяка может по стенке человека размазать. Нередко и повода

не вспомнишь — с чего слюной начал брызгать? Отвечаю спокойно,

тихо. По тоскливый дятел —это призвание. С одной стороны

постучит, посмотрит, приценится. Ага, я никак не реагирую, держусь.

С другой стороны начнёт. Долбит и долбит. Я не каменная,

в конце концов могу и сорваться. Материться научилась. Он обрадуется

на срыв:

— Л что ты так орёшь? Психичка! Полечись!

Спрашиваю:

— Ты сам-то, что делал минуту назад? Как зашёл, что делал?

Разве я первой начала пузыриться?

И что поражало, не мог ответить на этот вопрос. Зависает в прострации.

— Ты переступил порог, я сразу полкана спустила? Ты рта не

раскрыл, я тебя начала поливать из своей канализации? Ответь:

я первой стала орать или ты?

Молчит. Свои пакости забывал мгновенно.

Как-то бросил: «У меня девиз — ни дня без яда».

Окружающие это видели. Буквально недели через три, как

приехали, были в одной русской компании, женщина из Н овосибирска

в две секунды просекла суть наших взаимоотношений. Подошла

ко мне:

— Таня, не делай глупостей. Не теряй на него время. Пока на

тебя пялятся, от твоего вида буквально спотыкаются бельгийские

мужики, разводись! Да к тебе в очередь выстроятся, только свистни.

Красивых баб тут пет. Если и есть, то ближе к Голландии,



но это надо ехать. И местные мамзели настолько эм ансипированные,

это не мы русские дурочки, жить с ними не сахар с мёдом. М у

жики это знают.

Подумала: а почему бы и нет. И стала настраиваться на развод.

Он на интуитивном плане догадался, что-то не то. Я перестала

реагировать, заводиться на его издевательские ниточки. Его бесит,

а я посмеиваюсь.

Потом откровенно говорю:

— Буду разводиться.

Несколько раз принимала такое реш ение, и каж дый раз в груди

будто занавесочка задёргивалась. Ж ора восприним ался ни ж арко

ни холодно — как посторонний человек. 11у, скорчила моя судьба

гримасу для разнообразия, подсиропила для опыта. 11адо отряхнуться,

освободиться от репья и двигаться налегксдалы лс... В конце

концов не в первый раз в ж изни мне делать резкш”! поворот.

Он чувствовал перемену и, как только я бы ла готова пойти

на разрыв, начинал слёзно просить:

—Тапя, прости? Мы ведь семья. Пу, дурак, ну, прости! Н е научился

ещё думать за двоих!

Всё было настолько естественно. В словах, в интонациях. Н и

сколько не лицемерил в те минуты. Казнил себя, каялся. Верил тому,

что говорил.

И я верила.

Или хотела верить?

Думала: может, и вправду за голову взялся, поумнел. Д ош ло

наконец-то — не один теперь. И не я навязалась в жёны, он этого

добивался.

Но хватало благостного Ж оры после слёзного стояния на коленях

на чуть-чуть. Дней пять, максимум неделя — он делался сама

предупредительность. Будь я миниатю рнее — носил бы на руках.

Сдувал пылинки. Денег на цветы не было, воровал с клумб. Утром

спрыгнул с постели, убежал, а возвращ ается с букетом, вечером

— опять цветы тащит. Что ни попрошу, никаких «потом» или

«оно тебе надо».

Пролетит неделя любви, потом снова начиналась истерика по

блошиному поводу. Бес не дремал, отпустит вожжи, по ненадолго,

потом опять понужать. Жора придумал садистское занятие. З ондировать

меня, как щупом, на что срываюсь. В ж изни не попадались

люди с таким стремлением целенаправленно изощ рённо издеваться.

Понятно, любой и каждый не может на всё реагировать безразлично.

Одному хоть заскрипись по стеклу, другой на стену лезет.

Жора, стоило нащупать мою слабость — начинал методично

бить туда. Никогда не предполагала в себе задатков истеричности.

Он доводил до тряски, белого каления. И достигнув цели, когда

чуть ли не головой билась, победно заявлял:

— Истеричка, полечись!

Прошу по-хорошему на очередную провокацию:

— Перестань!

В ответ:

—Объясни, почему я не должен этого делать? Объяснишь и перестану.

Я не вижу ничего в этом плохого!

По почему я должна по миллиметру растаскивать труп, доказывая

— это уже умерло? Му, не нравится. В иные моменты думала

— чокнусь, дойду до психбольницы. Как объяснить, почему не

нравится скрип по стеклу? И зачем объяснять?

Его бы энергию на пользу. Проявлял такую находчивость в издевательствах.

Месу полный тазик со второго этажа на первый. Мыла окна,

несу выливать в унитаз. Лестница крутая. Он за мной пристроился

и раз — шлёпнул по заду.

— Не надо, — прошу.

— А что такого? Мне нравится.

И снова шлёп. Ну, взрослый человек. Не ребёнок.

— Перестань, — повторяю, — навернусь с лестницы. Тазик

тяж ёлы й.

Ему что в лоб, что но лбу.

— А что я такого делаю?

Намеренно выводит из себя, ждёт, когда меня заколотит, чтобы

выдать своё коронное: «Истеричка, полечись!»

Д а будь законченной истеричкой, я бы таз с помоями надела

ему на голову...

И стоило так сделать, он-то меня не жалел...

Один раз проняла его. Перед этим довёл, добился моей вспышки,

после чего преспокойненько сел перед аквариумом — мы завели

в Брюсселе подводную живность — сидит, любуется рыбками.

И тут меня подкосило. Подошла и молча на ему по затылку ладош

кой. Знатно приложилась. Рука у меня не из лёгких на удар.

Он поворачивается, глаза квадратные:

— Ты что — сдурела?



— Л что тут такого? О бъясни популярно, почем у не нравится?

Пока не объясниш ь — буду стукать. М не это д о ставляет эстетическое

удовольствие!

Вроде как дойдёт до него, бросит на какое-то врем я издевательские

выкрутасы. Потом опять тем ж е концом по том у ж е месту...

Т акая расш атка продолж алась в течение года.

Ему говорили посторонние лю ди: так нельзя, что за отнош е

ния?

Л я всё надеялась — перебесится. Ведь ничего не б ы вает случайным,

может, и наш брак не только из-за Б ельгии заклю чён, но

и на небесах. П еребесится, успокоится, войдёт в колею . Т акой уж

мой крест.

УТЕКАЮЩИЕ МОЗГИ

«Мозги утекают на Запад! М озга утекаю т из России со страш ной

силой!» — эту печальную песню слы ш ала сотш о раз. О тп р авл яясь

на Запад, надеялась в Е вропе с «утекш им и м озгам и» бок о бок пожить.

П ообщ аться с лю дьм и духовного наполнения, д еятелям и науки,

искусства. Пусть не блестящ ая послереволю ц и онная ар и сто

кратическая русская эм играция, но м озги есть мозги...

Немало времени потратили с Ж орой на их поиски. Б есп о л езно.

Затекаю т в тайны е отстойники и сидят, как в окопах, носа не

кажут, дабы порадовать интеллектом соотечественников.

Зато остального нашего брата из постсоветских просторов, кто

никуда не прятался, хватало. Я сорти ровала эм и гран тскую п ублику

на две категории: колхозники и м ош енники.

Если рассматривать колхозников — в эти х «утёкш их м озгах»

одна м ы сль денно и нощно бьётся: как заработать? У м ственны е

усилия на деньгах зациклены . Заработать побольш е, при случае

отдохнуть с размахом. Это значит — съ езд и ть на озеро на ш аш лы

ки. Блеск! И полный супер, кто на К анары сумел! К огда н ачинаеш

ь с ними говорить — скучно. Им, мож ет, интересно с тобой пообщ

аться, но встречного наполнения не происходит.

Н е значит, что колхозники — это п р о стач ки -п р о сто ф и л и , нет.

Н е редкость среди них, кто норовит п опользоваться тобой.

К нам ходил С тёпа из-под Киева. Он всё: «О, Т ан ечка, как ты

вариш ь варенье, у меня бабуш ка так варила». М не не ж алко. ГТо-

том стала замечать: это постоянная песня. И не один Стёпа такой

ушлый её исполнитель. Просто неугомонная стая. Один, другой,

третий... В двенадцать ночи звонок в дверь: «Л что у вас есть пожрать?»

Какие-то Ж орины знакомые. Создавалось впечатление:

составлено расписание — завтрак там, обед тут. При этом они, как

и мы — не хуже, не лучше — тоже получали пособие. Поначалу спокойно

относилась. Мало ли — мужики есть мужики. Ну, не рассчитали,

потратились. Деньги частенько перехватывали. Почему

бы не выручить. Да старая истина: друзья познаются, когда тебе

тяжко. Как-то мы на мель сели, финансами затыка — край, думали

в Омск звонить за помощью. Одного прошу из стаи халявы занять

денег. «Мет-нет», — заторопился повесить трубку. Второй: «Какие

у меня деньги?» Все прикинулись гофрошлангами. Я и протрезвела:

роль матери Терезы мне не к лицу. Стала халящиков интеллигентно

отшивать. «А чё у нас, Таня, сахар есть?» На что заготовила

дежурную фразу: «Хороший гость ходит со своим сахаром». «А что

у нас, Таня, к чаю сегодня?» «Хороший гость ходит со своим печеньем».

Остановила эту лавину неуёмную.

Вторая категория — мошенники. С этими интереснее: попадаются

яркие личности, но ухо надо держать востро.

В нашем подъезде ж или два грузина — Бесо и Коба.

Коба промыш лял в магазинах. В частности, на элитное вино

и ш ампанское обезжиривал супермаркеты вопреки всем камерам

слежения. И не из аристократической привычки горца употреблять

ш икарное вино. Сдавал добычу в кабаки по договорной цене.

Возможно, ещё чем-то занимался. Ездил на неслабой машине. З а

ходит как-то к нам, спрашивает:

— Сотовый надо?

— Надо, — говорю.

Вручает проспект:

— Вибирай!

Через неделю приносит новенький аппарат по дешёвке.

Как-то Н елька Пименова прибегает. Хорошая девка. Нелегалка.

С семьёй живёт. Тяж ело ей. Пашет и пашет. Проживание дорогое,

сын растёт. Хочет его во французский легион пристроить. Самолю

бивый мальчик. Заним ался борьбой. Пока у них были документы,

сын, участвуя в соревнованиях, завоёвывал первые места,

получал призы. Потом бах — лиш или документов. У бельгийцев

процедура несколько лет идёт, поначалу дали позитив, живи и радуйся,

проверка дальш е продолжается, что-то не сошлось — полу-


ч и л и н егати в. И всё. П о п ы тал и с ь о п р о тесто в а ть. 11рось6у о тк л о н и

л и , д о к у м е н т о в л и ш и л и . С ы н п о б еж д ает в с о р е в н о в а н и я х , а призы

не даю т. Л ад н о — п р и зы , сем ья на н е л егал ь н о м полож ен и и .

Н е в п а р ти за н с к о м п одполье, сам о собой. П о н и к а к и х л ьго т. А ото

у д ар н и ж е п о яса по б ю д ж ету сем ьи : п л а ти по п о л н о й за м ед и ц и н

ск о е о б с л у ж и в а н и е и за о стал ьн о е. К о н еч н о , есть в а р и а н т пересидеть,

не п о п ад аясь п о л и ц и и , а потом с н о в а и д ти с д ав а ться в генер

ал ьн ы й к о м и ссар и ат, б удто у е зж а л д о м о й , и го н и ш ь им н овую легенду

д л я п о л у ч ен и я д о к у м ен тов...

Н ел ька крути тся... О н и из К а за х с т а н а п р и ех али . Н е л ь к а татар

ка, м уж — Н и к о л а й — р у с с к и й . И л о д ы р ь . В ечно у него д еп ресси

я сп ать до обеда. В р у к ах зо л о т о е рем есло. Т е л е м а с тер . З н а ю такого

сп ец и ал и ста, С е р ёга Л я х о в , о тб о я н ет от ч астн ы х за я в о к . Трое

д етей на ш ее д а ещ ё тёщ а, м о тается на м а ш и н е по Б р ю сселю как

б елка в колесе. О д н о м у т е л е в и зо р о т р е м о н т и р о в а т ь , д р у го м у антен

н у у стан о ви ть, н астр о и ть. А у Н и к о л а я не п о л у ч а е тся. В аляется

на д и в а н е с д е п р есси ей . Н е л ь к а п ы тается в о зд е й с тв о в а ть: «Б у

дем разв о д и ться» . Его не п р о н ять: «Х орош о, — с о гл аш а е тся, — подп

и ш у все б ум аги ».

Н ел ьке д е п р ессо в а ть н е д о с у г . К а ж д ы й д е н ь гр а ф и к о м расписан.

О н а и п ар и к м ах е р ср еди эм и гр а н т о в , и к в а р т и р ы у б и р ает. И на

ред кость п о зи ти в н ы й ч ел о в ек . П о с м о тр и ш ь: с ч а с т л и в а я баба идёт,

вся как на п руж и н ах , у л ы б а ется. Н а сам ом д е л е ей о ч ен ь тяж ело.

Н о эн ерги чн ая... И не т о л ь к о за р а б а ты в а ть . Где к а к а я вы ставка,

к а р н авал — всё знает. З в о н и т , голос в ы с о к и й , н а п о р и с ты й , ритм

п у л ем ётн ы й : « П о ех ал и во Ф р а н ц и ю ...» И л и : « С о б и р а й с я , сегодня

п арад, ч ерез п о л часа ж ду у м етро». С т р а ш н о л ю б и т к о в ёр из цвет

о в на рату ш н о й п лощ ади . С д о б р о е ф у т б о л ь н о е п о л е у зо р ам и вы

к л а д ы в а е тся у ратуш и р аз в год о гр о м н ы й к о в ёр из с ам ы х разны х

ц вето в. Н е л ь к а на п ять р яд о в в о к р у г обойдёт. П о р а ж а ю сь её ум е

н и ю б ы ть солнечной...

О б л а зи л и с ней все б л и зл е ж а щ и е города. В Б е л ь ги и всё под

б о к о м . К а к -то сели в поезд, за л я л я к а л и с ь д в е во р о н ы , гл яд ь — мы

у ж е в Г о л л ан д и и . Н о нам ту д а не надо. П е р е б е ж ал и на д р у го й поезд,

и о б р атн о . В Б рю гге вм есте езд и ли . Б е л ь ги й с к а я В ен ец и я. Кан

а л о в н ем ерен о. В ф и л ь м е «Т и ль У л е н ш п и е л ь» Н е л е с Т и л е м плы

в у т по к а н а л у на л одке. П усты н н о, город у ш ёл на казн ь. Л одка

с к о л ь з и т м и м о дом ов, кузни... О сень, ж ё л т а я л и с т в а па сп окойной

воде. В ф и л ь м е д о м а о б ш арпан н ы е, серы е... П о с е й ч а с всё праздн

и ч н о , к а ж д ы й д о м и к ухож ен...

Не раз задумывалась, а как бы жилось в доме под красной черепичной

крышей, где вместо палисадника под окном канал? З а

пах воды в форточку — зимней воды, летней, весенней — вместо

ароматов земли и травы. Он будит по утрам, убаюкивает вечером,

врывается с напористым морским ветром, втекает с ночной прохладой.

Не перебежать в тапочках к соседям напротив. Целая история

оказаться на другой стороне улицы. Выглянешь в окно —капал,

вода, и только листва плюща, который упрямо лезет по стене

к окну, напоминает о земной тверди...

11е чувствовала себя среди красот Антверпена, Брюгге, Гейта,

Ипра случайной, залётной птицей, которая поглазела и на крыло

восвояси. Не ощ ущала себя чужой, ненужной, временной. С Нелькой

рядом в таких поездках вообще было легко...

Может, только мне не везло, но мужики, что попадались в Бельгии,

чаще как-то не дотягивали... Ж енщины быстрее становятся

па ноги. Реш ают свои проблемы, даже с детьми, а мужики теряются.

Бросит другой жену, считая её такой-сякой разэдакой, во всём

виноватой, а, оказывается, она была самый выигрышный вариант.

Только с этим лотерейным билетом и светило. Развёлся и мотается,

как говно в проруби. А женщина закусит удила, понимая, что

на земле зарубежной она что-то может сделать, получить результат

и пашет, и устраивается в жизни... Находят мужей. У меня подруга

в Брюсселе Анна. В России три раза была замужем. Всё мимо.

Вышла за фламандца. Нашла не сразу, но нашла. Говорила: «Таня,

никогда не думала, трёх мужей сменила, что этому человеку буду

каждые пять минут в любви признаваться». Значит, есть там счастье.

М ожно найти.

А муж ики недотягиваю т. Когда мне срочно понадобились деньги

в Омск поехать и пошла по друзьям, только женщины помогли.

М ужики то, сё. Н елька пятьсот евро отвалила, не раздумывая.

А для неё это больш ие деньги — за два месяца за квартиру заплатить.

Анна пару сотен дала.

Анна, кстати, внешне ничего из себя особенного не представляет.

Не сравнить с Нелькой. Эта и сама яркая, и одета всегда с изюминкой.

П ознакомилась с Нелькой я по наводке. Пришла к ней домой

стричься. Ш каф стоит, через дверцу переброшены розовые

легкомы сленные штанишки-брючишки. Явно хозяйкины. Нелька

сделала мне причёску, я не удержалась, уходя, бросила:

— Н икогда бы не надела такие штанишки.



Она кинула взгляд на мои чёрные джинсы:

— Убей, не напялила бы такую скукоту.

И вот прибегает: «Пойдём в парфю мерный магазин, поможешь

выбрать». Парфюмерия у бельгийцев дорогая. М не нравятся

одни духи, не передать запах, ассоциируется у меня с сухим осенним

днём, но жаба давит за пузырёк с ноготок вы кинуть шестьдесят

семь евро. Нелька зовёт в самый ш икарный парфю мерны й

магазин. Думаю, чё это раздухарилась на нелегалы! ых-то грошах.

Нелька даёт установку: «Ищем самые крутястыс духи, лосьоны,

одеколоны». Магазин здоровенный... Мы, как дуры, от одного прилавка

к другому ползаем. Л исткам и с запахом трясём перед носом,

пузырьки-тестеры крутим, на себя брызгаем. Кстати, не раз наблю

дала за африканками в парфю мерном магазине. Зрелищ е достойно

кинооператора. Африканки — модницы, не передать. Единственно

кто в Брюсселе ярко одевается — негритянки. П олная гамма цветов

на ней, всё броское. Ры ж ие косички искусственны е мож ет запросто

прицепить. И нормально смотрится. Причёски наворачивают...

В церковь в субботу идут, наряжаю тся в пух и перья. Ш ляпки,

перчатки, сумочки, туфельки. Толпа бельгийская, в общ ем-то, серая.

И вдруг порхает такая бабочка маскарадной расцветки.

На наряды денег не жалеют, а на духи получается, как и меня,

жаба давит облеп и ть кошелёк... Подлетает такая к прилавку, тестер

один схватит — иш ик-пш ик, другой — пш ик-пш ик. Д елает вид,

выбирает. Всё на скорости, ну, спеш ит человек по негритянским делам.

Будто минута всего и есть на выбор того единственного нуж

ного запаха. Два-три тестера переберёт для проформы, Потом хватает

пузырёк и ну себя обрызгивать. Кого там обры згивать — поливать

с ног до головы. За уш ами, на шею, задирая руки, подмыш ки,

одну-другую щедрой струёй облагородит, грудь оросит по кругу

и крест-накрест, чтоб ни один м иллим етр не остался обойдённым.

Спину — это обязательно. Как же спину оставить без благородного

запаха. Руку за голову с тестером закинет, куда достанет, жахнет

пару-тройку залпов... Потом бросит тестер на прилавок и дальш е

побежала. Некогда покупать...

Мы с Нелькой не торопимся, обстоятельно изучаем ларфю м.

Н елька то и дело строчит в блокноте, записы вает названия духов,

одеколонов, их производителей, цены. Часа два мы толклись, надыш

ались парфюмом до тошноты. Н икакие на улицу вы ползли.

Баш ка тяж ёлая. Косметикой от нас прёт, как после ядерного взры

ва в этом магазине. Я спрашиваю:

— Н ель, а чё ты целы й час записы вала, как маркетолог? П олблокнота

исчиркала?

11ель ка деловая:

— Т ак мне грузины по заказу вы носят. Заказы ваю , что надо,

они в два раза деш евле с доставкой на дом. В упаковке... Беру себе,

такж е на подарки, и мои клиентки просили...

М уж икам Н ел ька нравится. А ккуратненькая, миниатю рная...

О чень приятное лицо, скуластенькая, голубые глаза, светлы е волосы.

Э такая б лонди н и стая татарка. И улыбка... Бесподобная улы б

ка. С олнце да и только. О дин ф ранцуз запал на неё. Н елька ухаж и

вания приним ает, кокетничает, но себя строго держ ит. Хотя с таким

неподъём ны м м уж ем -байбаком , не удивлю сь, если что. Влю б

лённы й ф р ан ц у зи к забросал С М С кам и: «Когда мы жарко встрети

м ся? Я тебя лю блю ». Э ф ф екта нет, да ф ранцуз настойчивый, из

упёрты х. Н ел ька па ф ранцузском запросто чирикает. И вся семья

её, кстати. О ни семь л ет в Брю сселе.

К ак-то сидит на кухне за ш вейной маш инкой... О на ведь и шьёт.

О тлично. С вы думкой. М еня в один м омент разморило побаловать

себя новой блузкой. З аказала Н ельке. П ростенький фасон, ничего

особенного, а надела в гости — и оказалась звездой вечера. «Н еля, —

говорю , — за блузку отдельное мерси!» О на довольная. Н едавно захотела

ж ивописью зан яться. И ну м еня пытать, что и как, какие

краски лучш е. У верена — с её моторносты о и азартом — будет рисовать...

В тот п риснопам ятн ы й вечер сидит на кухне, шьёт. В ком

нате сотовы й запел. М уж: «Н ель, тебе С М С ка». «Ну, и хорошо, —

Н елька из кухни ком андует, — тащ и телеф он!» М уж нажал, а там

от ф р ан ц у за по закону пакости недвусм ы сленное предлож ение:

«Н еля, ну когда ж е мы, наконец, познаком им ся поближ е и встретим

ся в постели». К уда вечная неповоротливость Н иколая д евалась

от перспективы сексуального использования родной ж ены

п осторонним и м уж чинам и?! В летает в беш енстве, из глаз м олнии:

«Н еля, что это?» — «А что?» — Н елька человек невозм утим ы й.

11о как м не р ассказы вал а потом: почувствовала неладное, сконцентрировалась.

«Ты посм отри, что тебе пиш ут! — весь в гневе наезж

ает супруг законны й. — Ч итай-читай!» Н елька глянула и ха-хаха!

О н глазам и сверкает: «Ты ещ ё см еёш ься? Я этот телеф он сей

час как ш варкн у тебе об голову?» «Л что?! — Н елька руки в боки

и в атаку. — Н е на пом ойке рож дена?! Да, интересую тся м ной м у ж

чины! Д а, чтоб ты знал!»



I Гиколай в бешенстве. Целый день разбирались. К вечеру буря

улеглась. Нелька думала: хорошо-хорошо, пусть поревнует, может,

стим ул будет, подвигнет его на какие-то подвиги, слезет с дивана.

Н ичего подобного. Побушевал, и на том всё кончилось.

Только буря утихла, сын вернулся с тренировки. 11елька на кухне

какой-то холерой занимается, сын кричит: «М ам, С М С ка тебе

приш ла, а тут не влазит, переполнена память!» «Ну, сотри, сына,

сотри!» Сын начал стирать и вдруг читает: «... и встретим ся в постели».

Л етит на кухню с квадратными глазами, сотовым трясёт:

«М ам, что это?» Н елька видит, та самая С М С ка, за которую уже

получила но шее. Два раза на одной подорвалась. «Что тебе пишут,

мама?» — сын в прострации. Н елька не стуш евалась: «Сына, ты

уже взрослый, у тебя есть девуш ка. Что тебе объясн ять?» «М ама,

а папа в курсе?» Неля опять со своей коронкой: «А вот и знайте, не

на помойке рождена!»

Сосед Коба живёт с женой, но но документам она сестра, с таким

раскладом пособие у неё больше. Он получает па себя, плюс

она — на себя и ребёнка. В сумме за ты сячу с лиш ним евро вы ходит.

А эго приличные деньги. Если их зарабаты вать, то надо пахать

и пахать. Коба вкалы вать не лю бит, без этого неплохо устроился.

Обезжиривает магазины. У хитряется разм агничивать в супермаркетах

метки и тащ ить всё подряд. О дежду на себя напяливает...

Только, говорит, с женской слож новато. Конечно, странно,

если такой конкретный мужик, горный орёл, на себя наденет коф

точку-разлетайку или у нижнего белья начнёт тереться...

Какие бы ни были бельгийцы лопухи, по прихватили Кобу однажды.

В багажнике машины обнаруж или два ящ и ка украденного

ш ампанского, ящ ик вина, кожаную куртку и ещё что-то из супермаркета,

его сразу в депорт — лагерь депортированны х. М аш ина не

на нём, шампанское непонятного происхож дения. У Кобы сотовый

быстренько изъяли, сиди и думай: откуда что взялось? Ж ен а Кобы

мелко завибрировала — муж н ад ело отправился и пропал с концами.

Телеф он не отвечает. Она адвокату звонок. Т от в депорт. Когда

прикатил, у чиновников глаз выпал: у прощ елы ги эм и гран та такой

адвокатищ е. Н а раз-два-три Кобу вы тащ ил. М аш ину, правда,

не вернули. Хозяин, на ком числится, долж ен забрать. Д а где его

возьмёш ь? М аш ина ш икарная, новая. Коба не особо-то расстроился.

Вскоре приходит: «Слюшай, дай объявления сматрет, маш ину

буду брат».

Такой был сосед Коба. П ознаком ились с ним классно. Н е успели

с Ж орой въехать в квартиру, вещи расставляем , ж ена Кобы при

бегает: «Кобе деньги не занимать — ни за что не отдаст». Только

ушла, Коба появляется на пороге. С полчаса всякую ерунду бороздил.

«Всё, — оборвала я словесный поток ни о чём, — пока-пока,

у нас дел по горло». Он: «Дэсят евро дай, да?»

Чуть больше года жили рядом, вдруг в одночасье пол под Кобой

зашатался. Жену, детей в охапку, пожитки собрал — и во Ф ранцию.

Грузины волнуются: «Как там Коба?» Потом говорят: «Коба

та-а-к устроился. Ж ена та-а-ак одэта! Вах-вах!» Во Франции ещё

больше раздолье для воровства.

Бесо — второй сосед-грузин. Коба без особого интеллекта, а Бесо

— интересный дядька, двухметрового роста, колоритный, рассудительный.

Устроила я себе день рождения. Назвала гостей, Бесо

в том числе, и Ю ру Сапожникова, он из бывших военных, пригласила.

11утром чувствовала: с гнильцой человек. Случалось — ещё не

виделась с человеком, по рассказу Ж оры — во мне возникало «нет,

не надо». Так и с Юрой. Заочно насторожилась. Ж ора мою интуицию

всегда игнорировал. Хотя не раз, получив полбу, соглашался со

мной. У Юры была кличка Ю ра Свеженький. С виду благостный и

сахарный. Позвонит, тысячу раз извинится за беспокойство и про

здоровье поинтересуется обязательно... Со всеми сама предупредительность.

Попросишь перевести — французский, английский отлично

знал — сделает. Но что-то не срасталось у меня внутри. Вроде

и не пакостный. Но что-то тормозило. Есть в Брюсселе категория

эмигрантов — в душу тебе влезет, потом стучит на тебя в бельгийские

органы. За деньги. Бумаги специальные подпишет и стучит.

Было подозрение: Ю ра Свеженький — из них. Уж больно много

знал касаемо приезжих. Ю ра называл себя баптистом. И что-то

начал проповедовать’ за столом. Бесо слушал, слушал, потом говорит:

«Хароший ты человек, нравышься ты мне!» Смотрит Юре

в глаза. А Бесо рентген. И начал выводить Юру на философские

темы. Спрашивает: «Л солнце для вэрующих и нэвэрующих одинаково

греет? И ли для тэбя особенно жарко?» И с таким напором наезжал

на Юру. Тот что-то вякал-вякал, да чем дальше, тем больше

невпопад. И вдруг Бесо со своего двухметрового роста гаркнул на

весь стол: «Нэнавыжю! Нэнавыжю!» Гора мышц, плечищи на полстола,

седая голова, из неё: «Нэнавыжю!»

Ю ра пять м инут посидел после таких признаний в лю бви

и посчитал: пора сваливать, день рождения получается вовсе не по



лезный. Затем Ольга Артамонова попала Бесо на крючок. Тоже

сначала грузин рассыпался в симпатиях: «Ой, нравыш ься ты мнэ!

Хароший ты чсловэк!» Ыо скоро переменил оценку: «Н э нравышься!

Нэт, нэ нравышься!». Ольга не такая сахарная, как Юра.

И скандальная. Худенькая. Ножки как мои пальчики. И что твой

автомат: «Ти-тм-ти-ти!» Тысячу слов в минуту и все ультразвуком.

Они схлестнулись на тему Россия и Грузия. О льга визж ит на одной

ноте,.бесполезно слово вставить. Пальчиком на Бесо грозит,

на эту громаду, что над ней нависает. Они рядом что спичка и бревно.

Она: «Да если бы не Россия, вас бы, грузин, всех перерезали!»

Он: «Нэнавыжу таких, как ты! 11энавыжу!» Ольга: «11а кого ты хобот

поднимаешь, грузинская морда?» И пальчиком в Бесо тычет,

чуть не в носу у него ковыряется: «На кого кефир льеш ь?» Он от

пальчика подпрыгивает, уворачивается. 51 думала: пух и перья полетят

от Бесо и Ольги. Но вдруг Бесо расхохотался, сгрёб Ольгу

в объятья. Она гневно: «Ти-ти-ти!» Вырывается из его клешней.

А он расплылся в улыбке: «Всё равно лублю тэбя!»

В таких декорациях всё застолье перебрал. Каждому дал точные

характеристики. День рождения однозначно не был томный.

Всех охарактеризовал. На другой день пришёл: «Извыни, Таня,

скучно было».

Бесо —философ. Приходит к нему армянин с сигаретами. Бесо

купил блок и впал в рассуждения, проводив продавца. «Вымрут

грузины. — качает головой, — вымрут! Пропала нация! В Грузии

плохо, всэ, как я, бегут с родной земли! Чеченцы занимаю т и говорят,

будто это их историческая земля. Пропадает нация. Сколко

было художников, артистов, кинематографистов. Гдэ новый Чавчавадзе?

Гдэ Пиросмани? А вот армяне нэ вымрут. И надо сказат,

ха-а-арашо будут. Они бэз гордыни. Па другом краю Брю сселя

живёт. Я ему позвонил: сигарэты нужны. Он за каких-то вш и

вых двадцат евро тащился через вэсь город. Если бы грузину позвонили:

принэси-ка блок сигарэт. Он хохотат будэт лицо. А этот

за двадцат евро на пузе поползёт. Нэт, нэ вымрут. Н эт у них гонора.

А мы из-за него вымрем».

Бесо отсидел восемь лет в Союзе.

— Я был, Таня, нэпослушный малчик, — и улыбается.

Улыбался он красиво. Красивый человек, умный. 11о простора

Бесо в Бельгии не было по махинаторским делам. Да и тихо надо

было сидеть —документы хотел получить. Как-то пришёл:

— Начинаю, Таня, савсэм новую жизнь, устроился на работу.

Бог ты мой, года четыре не работал. Конечно, что-то прокручивал,

деньги шли, с женой якобы разош ёлся, чтобы не подставить

родственников, она иногда прибегала к нему. У строился яблоки

собирать. П одним ался часа в четыре утра. А привык ни фига

не делать, да и в возрасте уже. Как ему было тяжело. Условия работы:

ни одного яблока с собой взять нельзя. Н а месте ешь сколько

влезет, уносить — не моги. Его ж илка встрепенулась, как это

он не сворует?

— Иду, Таня, — яблоко высит. Думаю, как его вынэсти? Срываю,

иду и подкидываю! Нэ в карман прячу, а подкидываю. Одно

грызу, а второе подкидываю. Так и вышел. Нэ один дурак нэ догадался,

что я его нэ подкидываю, я его ворую.

П ринёс мне в подарок:

— Бэри, угощаю!

Яблоко огромное, резала его, как дыню.

Ещё одна брю ссельская картинка. Сижу за колонной в здании

административном , меня не видно. Вдруг русский язык с чеченским

акцентом, чеченцы тянут гласные, не спутаешь ни с кем, грузины

и арм яне и етак говорят. Чеченец говорит: «Мы самндураки, что

нас никто не уважает». Думаю: о! что за самокритика такая? «Надо

не так. У крал машину, поймали, скажи, что ты грузин, избил когото,

пойм али, скажи, что ты армян. О ни дураки, эти бельгийские полицейские,

всему верят». П осмотрела я из-за колонны — седой муж

ик учит молодых, как надо обманывать, воровать и избивать. Ч е

ченская диаспора самая распространённая в Бельгии из тех, кто из

Сою за бывш его приехал, потом грузины и армяне. Кстати, никогда

не сталкивалась с наездами чеченцев на русских: вы оккупанты,

вы кровопийцы . М не попадались нормальные люди.

Русские в Европе — отдельная песня с подтанцовкой. Ездили

в И спанию . Я говорю по-фламандски, этот язык, кроме Б ельгии,

нужен только в Голландии и в Ю жной Африке. Я зы к беспонтовы

й, некрасивый. Я его что выбрала? В Бельгии шестьдесят’процентов

на ф лам андском говорят. Я нодумала-подумала и решила:

если собралась ж ить в Бельгии, долж на выучить для начала основной

язы к страны. Язы к Рубенса, Т иля У ленш пигеля, Питера Б рейгеля.

А уж потом, может, и за ф ранцузский взяться. Третий бельгийский

парод — немцы. Их совсем чуток. И сама Бельгия из трёх



, частей состоит. Самая малюсенькая — немецкая. Ф ламандская

больш е всего.

Кстати, хвалёная европейская толерантность, бывает, сбоит.

Н е больно-то фламандцы лю бят ф ранцузов, как и французы их.

М огут и не обслужить в кафе на ф лам андской территории, если ты

по-французски начнёшь заказ делать или по-немецки лопотать...

Приезжаю с фламандским языком в Испанию. От пего у местных

глаза округляются полтинниками, они тихо падают в обморок,

будто я приехала из какой-то дыры. Не знаю т в упор. Ездила с омской

подругой Иринкой. Быть в И спании и пе посмотреть такую

штуку экзотическую, как коррида! Заш ла в турфирму, так и так,

объясняю, хочу на корриду. Надо сказать, в отнош ении названия

боя быков наблюдается языковый феномен. Испанцы тоже именуют

его «коррида», но, когда ты произносиш ь «коррида», у них брови

едут вверх от удивления, жмут плечами в недоумении — не понимают.

Показываю пальцами рога, дескать, вот бык. Затем изображаю

тореадора, который этого быка закалы вает шпагой. Они морщат

лоб на моё представление с рогами и копытами: что за на фиг?

Наконец, доходит: ах! коррида! То же самое, но как-то «р» по-другому.

Разобралась испанка, куда я хочу. М аячит про язык. И киснет

физиономией на мой фламандский. «М ожет, английский?» — спрашивает

с надеждой. Мет, только фламандский. Где ж мы вам найдём

экскурсовода? Заты лок чешет, сервис-то европейский, не пошлёшь

подальше, надо как-то разруливать. Пытает меня дальше, дескать,

может ещё какой-то язык: французский, немецкий? Я и скажи без

всякой веры в удачу: «Ну, вот русский?» «О-о-о! — заверещ ала, заулыбалась

во весь рот. — Н ет проблем. Три автобуса».

И я, будучи в Испании, оказываю сь опять в России. Привезли

нас на корриду. Арена старинная, красивая. М ест свободных полно.

В Барселоне скотско-убийственнос развлечение прикрываю т.

Говорят: не наша культура, испанская, а мы каталонцы. О дну арену

вообще закрыли — переделали в супермаркет. Всего одна осталась

на кровавую потеху.

Впечатление от корриды тяжёлое и изумительное. Танец с быком.

Видно, как тореадор его профессионально обманывает. Н о никто

гарантий не даёт, что бык не умнее окажется. Н акануне, как мы

сподобились посетить экзотическое зрелищ е, знам енитого тореадора

на рогах потаскал, не из глупых попался бык. Кучу швов налож

или тореро. Поэтому нам замена. Сказали: не волнуйтесь, знаменитые

тореро относятся к этому щ епетильно — зам ена будет до-

стопной. Мы не спецы, смотрим, что дают. Три тореадора, сначала

парад, потом работают по очереди. На замене молодой парень. Красивый.

Стройный. Они все красивые. Что ж урода выпускать на арену...

Костюмы что-то невероятное. Сверкают на солнце, как алмаз...

Интересно выступал, размашисто, изящно, рискованно. Да как дошло

до финального аккорда — убийства быка — не может. Попытки

делает — и никак. Надо попасть в пятачок во лбу. Неприятная

картина. Ирка рыдала в три ручья. «Сволочное зрелище», — говорит.

Л куда она уйдёт из подводной лодки? Пришлось шесть боёв

досмотреть.

Мы сидели среди русских. Что началось при добивании быка...

Жара, пиво разносят... Рашей туристов, разомлевших от пива на

жаре, прорвало.

— Мочи рогатого! — один раскрыл пьяную пасть, орёт на всю

Барселону.

— Вали бычару! — другой вторит.

— Не можешь — научим! — ещё один знаток выискался.

Только с наших трибун такой идиотизм. Паскудное зрелище.

И тореро сломался. Следующий бой ещё хуже провёл.

А дамы-содержанки, которых новые русские вывозят... Стоит

одна. М олоденькая. Красавица, как с обложки. И какой там царь

в голове! Ефрейтора нет. Про девицу ведь не скажешь: под носом

проросло, а в голове не посеяно. Это к мужикам напрямую подходит,

к тем, что орали подсказки тореадору. Но что касаемо посевов

в голове — по всхожести у неё с мужиками один урожай. А спеси,

гонору на троих. Блондинка. Платье шикарное. Даже какая-то шаль

накинута. На корриду нарядилась в жару средиземноморскую, как

в театр. Серьги в ушках, побрякушки па груди. Я ищу наш автобус.

Одета, как привыкла в Европе: джинсы, футболка. Обращаюсь порусски.

Вижу ведь, что мы обе одного русского поля ягодки. «Где

наш автобус? — спрашиваю. Она так на меня глянула, кто это там

копошится в навозе? Будто в их паре туристской не она на содержании,

а её хахель, что лет на двадцать старше. Мужик, кстати, достаточно

симпатичный. Они перешли в другую ложу. И она сидела

рядом с хахелем вся гордая, что не принадлежит к стаду разбушевавшихся

идиотов, с их «мочи рогатого!» Но задень её, уверена: такое

площадное польётся из прелестного ротика.

После наблюдений в Европе пришла я к выводу: мозги не утекают,

они на месте в России усыхают и оскотиниваются. Приеха



ла в Омск, включила телевидение, Бог ты мой — какая пошлятина.

В Европу гоняют русские программы, но в них всё причёсано, пристойно.

А в России помои, что ни канал — ниже уровня канализации...

Потом наши телезрители, наглотавшись всего этого, вырываются

в Европу, и там не знают, как от русской проституции оградиться...

За что же нас, спрашивается, в Европе будут любить?

Всего одного человека и встретила, который за счёт интеллекта

пробился. Мае с Ж орой пригласили на Н овый год. Эго была

своя тусовка. Есть у них такие компании — питерская тусовка, московская,

казахская, узбекская. Так просто туда не попасть, приглядываются,

понимая, что колхозники и мошенники — это зона риска,

как ВИЧ-инфицированные, вползет кто-то, и пойдут сплетни,

раздоры...

Свою компанию подобрал Стас Кротов. М ужик лет пятидесяти

пяти, энергичный, в советском прошлом редактор московской

газеты. Вокруг себя объединил нормальных людей. Или Ж ора приглянулся

ему, или просто Стас присматривался, не знаю. Позвал на

Новый год. Ж ора в Омске, в период работы на телестудии, крепко

зашибал. А потом бах, его напарник по стакану резко бросил.

До этого они долго сладкой парочкой по-чёрному квасили. У собутыльника

семья стала шататься. Он завязал, как отрезал. Ж ора

к нему: «Пошли потравим червячков». Был у них прикол: выпить —

значит потравить червячков. Д руж ок на «червячков»: «Шабаш!»

Ж ора: «Ты чё — заболел?» «А зачем?» — «Как это! Столько лет пил

и в один день ни с того ни с сего? Так не бывает!» — «Что я не мужик?!»

Ж ору задел сей факт до основания. По логике получается:

он не мужик. На момент встречи со мной употреблял только безалкогольное

пиво. В Брюсселе стал иногда развязы ваться. Пьяный

дурнее дурноты. И пить не мастак, хмелеет от одного вида бутылки.

Так-то дерьмовый, а напился, и понеслась душ а по кочкам.

Празднуем Новый год. Часы в переднем углу висят. Все свой

Н овый год сторожат. Омск, Пермь, Москва. А часы такие, что били

каждую четверть часа. И вдруг Ж ора подаёт идею: каждые пятнадцать

минут поднимать стопку водки. М ужики как мужики, он нахрюкался

до соплей. Хозяйка Светка на кухню заглянула: «А кто это

всю кухню перцем посыпал?» Заходит в туалет: «А кто туалетной бумагой

унитаз обмотал?» Кто-кто? Ж ора, соколик, оригинальничает.

П рипоздав часа на два, появился ещё один м уж чина — Серёга.

Н астоящ ий м уж ик, видны й, огромный — под два метра. А мне

так уже надоело краснеть за Ж ору-вы ступалу. И вдруг заходит мужик.

Бы вает такое: дверь открывается, как электрическим током

тебя прошибает. Я сразу поняла шестым чувством — понравилась

ему. Он с порога меня заметил. Ж ора, петух мой гамбургский, на

тот час дамочку зацепил. Давно но дамочкам не лазил. Бельгия не

Россия, не так-то просто. Он меня частенько вопросиками донимал,

как мы сошлись: «Как отнесёшься, если вдруг у меня появится

лю бовница?» 11о в Бельгии нет дурных баб на халяву привечать

кавалеров. Только с умыслом. С Ж оры брать нечего, п ату пору ещё

не работал. Так что по дамочкам он давно не лазил. Тут обнаружил

незанятую, прыг к ней: «Ой, я слышал, вы раньше в музее работали,

мне так интересно!»

Заливается тетеревом. Во время токовищ а Серёга появился,

а рядом со мной стул свободен, сел. Я с гитаркой сижу, пару песен

спела. Хорошо пелось. Откровенно скажу: хотелось понравиться.

О т него мужским духом пахнет. Сильный, уверенный. Подтвердил

в Бельгии советский медицинский диплом. Что не так просто.

Выучил язык, с телевизора с ходу переводит. Пахал несколько лет

и откргял свою клинику. С хирургами, анестезиологами, психотерапевтами,

терапевтами. Клиника прекрасно существует семь лет.

Серёга из тех: сказал — сделал. М ощный мужчина.

Ж ора заелозил задницей рядом с дамочкой, и не по поводу её

прелестей. Спинным мозгом почувствовал: около меня мужик появился.

Ж оре до такого дотянуться — на цыпочки вставать надо.

Это но росту. В остальном и цыпочек не хватит.

И тогда посреди всеобщего веселья мой Ж ора на весь стол запоганил:

«Да вы её плохо знаете! Она лев по гороскопу! Как я страдаю!

Д а она, если что, кошкой в морду вцепится!»

Как ушатом грязи меня окатило. За что? Стыдоба! Сижу, глаза

в тарелку уставила, слёзы сдерживаю. Дерьмом перед всеми поливает.

Был бы мне никто, я бы ответила. Тут не нашлась...

«В морду вцепится, глаза выцарапает!»

Я на пальцы посмотрела. Боже мой, у меня ногтей-то никогда

не было. Вот-вот разревусь. Вдруг мужская рука легла на мою ладонь.

Сильная, большая. Успокойся, дескать. Серёга.

Больш е мы с ним не сталкивались, в ту компанию второй раз

не позвали. Недели через три после Нового года позвонил, приглашал

в ресторан, но у меня не было настроения.



КОМПЬЮТЕР С АДРЕНАЛИНОМ

Ж ора заладил:

— Я здесь задыхаюсь! М ой талант ником у не нужен! М не необходим

компьютер, И нтернет для выхода в поэтическое пространство,

сказать своё слово на поэтических ф орумах! Разм естить новые

стихи!

У меня была приличная по наш им м еркам сумма, у него чтото

— скинулись. Ж ора купил крутю щ ий компью тер. Подклю чились

к Интернету. Сходил в поэтический сайт ровно два раза. Бог

свидетель. А потом вклю чил порнуху и не вы лезал из неё вообще.

Когда я спросила, что интересного в этой пош лятине, он сказал:

— А ты знаешь, я бы это снимал. У меня в голове такие сюжеты.

На нашей постели эти сюжеты не отраж ались.

Он как-то съязвил:

— Да, ты не золуш ка в кровати. Н икакой сказки. О днообразная

какая-то!

Я первый раз промолчала, что и он не принц по ночному делу.

Ж ора повторил второй и в третий раз. П риш лось признаться, что

во время полового акта могу читать газету. Его старания меня не

вдохновляют. Ж ора встрепенулся. Считал: одно присутствие такого

полового гиганта, как он, долж но ж енщ ину в экстаз приводить,

и вдруг «газета»...

— Надо что-то делать! — обеспокоился.

Тревоги хватило на три м инуты. Э то ж е работа — познавать

друг друга. Он привы к познавать только себя. Т рудиться ради другого

не для Ж оры.

Позже я поняла, в чём собака зары та. Э гоист готов идти на компромисс,

если ему выгодно, эгоцентрист, каким был Ж ора, никогда.

Н икаких компромиссов, только м им олетная видимость. В Ж о

ре наличествует парадокс. Он хочет видеть рядом с собой личность,

а не «пркнеси-подай». Л ичность, которая, не раскры в глупо

рот, его слуш ает, личность, которая сама много знает, много умеет,

вы зы вает уваж ение окружаю щ их. Н о эту личность, эту индивидуальность

он м ож ет рассматривать только в своих лучах, причём агрессивно.

И начинает её планомерно стирать. М илли м етр за м иллим

етром идёт уничтож ение. Я стала чувствовать, что иду не вперёд,

а двигаю сь назад, сдаю позиции и как ж енщ ина, и как человек,

и как личность.

Уже говорила, что научилась материться, чего со мной в ж изни

не случалось. Стала орать, его скандалы так надоели, рявкну,

долбану из всех крупнокалиберных. Знаю: эта порочная тактика,

но хотелось просто спокойного уголка. Однажды сказала:

— Знаешь, Ж ора, в семейной жизни ты боишься спокойствия.

Он подумал и произнёс:

— Да, я боюсь превратиться в немецкого бюргера, раба довольства

и избытка. Мне всегда не хватает адреналина.

— Так найди бабу, — говорю, — и выжимай из неё адреналин

тоннами, если согласится. Л мне начинает надоедать. В конце концов,

если хочешь адреналина, прыгай вниз башкой с резиновыми

жгутами. Л азь по горам. Почему ты адреналин получаешь, рискуя

моей жизнью, а не своей?

Он так и не понял, что у него в руках было. И не поймёт: слишком

занят собственной персоной. Был момент, Бесо ещё жил в нашем

доме. Он посматривал в мою сторону. Нравилась я ему. Да и мне доставляло

удовольствие с умным человеком поговорить. Ж ора ревновал,

как мавр. Грузин смеялся и подначивал: «Жора, нэ рэвнуешь

ли ты?» Ж ора начинал дёргаться, чирикать, прыгать, как воробей

по веточке: «Да нет, что там ревновать!» А Бесо качал глубокомысленно

головой: «Знаешь, Ж ора, ты мнэ скажи — где ты её нашёл?

Люди такое годами ищут, тэбе, дураку, даром досталось».

Смешно было смотреть на глыбу Бесо и Ж ору рядом с ним.

Ж изнь эти шесть бельгийских лет была у меня как под могильной

плитой, будто под камнем я пролежала. Сколько раз задавала

вопрос: зачем мне это нужно? Наконец ответила: не нужно!

И как глоток свежего воздуха глотнула. Посмотрела на себя критически

в зеркало и подумала: а фигня. В пятьдесят лет жизнь только

начинается. Конечно, где-то года два-три придётся восстанавливаться

от этого брака и возвращать потерянное. И характер сволочной

стал, и внешность — растолстела, как никогда. Конечно, пятьдесят

— не сорок, но всё равно постараюсь.

А почему терпела? Бабья дурь. Любая женщина верит и надеется,

когда человек говорит: я всё осознал. Искренне кается, искренне

считает, что любит. Я поняла: ему вообще не дано любить.

Нельзя любить справа, а мордовать слева. Я не могу рваться каж

дый день, каждую минуту между полюсами «ненавижу» и «люблю».

Только что кричал, что я такая-сякая рассякая, а тут готов облизать.

Невероятно.



Не умеет щадить. М ужик зашёл к нам, Ф едя Ряби ков, у меня

растения воякие — кактусы, композиция из цветов и среди них пирамидка

стеклянная. Ф едя, мужик простецкий, без замаха на грамотность,

спрашивает: «Что за пирамида Ехиопса?» 11е тот случай,

из-за которого человека расстреливать. Пу не знает, что не Ехиопс

возводил пирамиды, а Хеопс. Ж ора накинулся со сладострастием

униж ать мужичка, пинать словесами с разворота, делать больно.

Я промолчала. Потом сказала:

— Как ты так можешь? Случись что, к этому Ф еде побежишь,

и он тебя выручит.

У Экзю пэрн есть замечательная строка: «Если ко мне приходит

друг, он хромой, я его не заставляю пускаться в пляс, я ему лучше

подам стул». Это, говорю, твой лю бимый писатель, а ты поступаешь

наоборот: заставляеш ь хромого подпрыгивать.

Ж алко его, конечно. Но с меня хватит.

Мать меня била как Сидорову козу, четырнадцать побегов из

дома. Но, помня ту боль, не могу поступить также. Он рождён в любви,

воспитан матерью, для которой был свет в окошке, и вдруг такая

чернота исходит...

Любовь матери была неземной. П одвиги совершала. Ж ора просыпался

утром. В то время апельсины или мандарины — страш ный

дефицит. Не достать. Он просыпался оттого, что в рог засовы вают

дольку мандаринки. От такой вкусности с радостью поднимался.

И в садик лю бил ходить. Я ненавидела садик. А он тащ ил мать

за руку: пошли. А почему? Да потому, что мама вела в садик, а какой-то

хлопотливый зайчик подарочки вдоль дорож ки в укромных

местах разложил. Конфетку, яблочко, игруш ку. М ать поднималась

рано утром, заклады вала тайники «от зайчика». Возвращ алась, будила

сыночка дольками мандарина. И звучала сказка про заботливого

зайчика, раскладывающего ночыо подарки для Ж орика.

Спраш иваю его:

— К ак так, меня постоянно пороли, тебя в незем ной лю бви

растила мать, в результате ты мордуеш ь вокруг себя людей, пинаеш

ь их самолюбие. За что? Ехиопс не тот глобальны й повод униж

ать человека за безграмотность. Как получилось, что лю бящ ая

м ать воспитала такого монстра?

Он с пафосом:

— М еня ж енщ ины испортили.

У меня бы ла куча лю бовников, попадались далекие от соверш

енства. И подленькие. Не сразу смогла раскусить. По не скурвил

ся характер, не обозлилась на человечество, не стою на панели. Что

же это за женщ ины?

Думаю, нашла разгадку этому секрету. И она меня не порадовала.

Ж ора был очень красивый. Может, моя догадка просто

бред? Не знаю, но красота — дар обоюдоострый. Даётся для добра.

Но если ты растрачиваешь его во вред кому-то, тебе в конце

концов прилетает... Он был красив, как ангел. Когда в первый месяц

нашего знакомства увидела его фотографию в шестнадцать

лет, я задохнулась. На меня взглянуло... Ф ильм был детский про

Электроника. Два брата-близнеца, беленькие, кудрявые. Ангелочки.

Ж ора был точно такой красавец. «В школе, — говорил, —

за мной девчонки табунами бегали, я не понимал почему». М альчишки,

они же глупые.

И зумила ещё одна фотография в советском паспорте, что после

армии получил. Белые ангельские кудри куда-то делись, но волосы

вьющиеся. Возмужал. И копия — молодой артист Скляр. Такая

же в точности очаровательная улыбка. Один в один. Двойник.

Естественно, этого Скляра женщины, жаждущие склярового тела,

рвали на части. Ж ора загулял, да так, что — играй гармонь! Ж енщины,

которые для семьи, их надо завоёвывать. Потрудиться, поухаживать.

Какие-то цветочки, лепесточки должны быть. Ж ора лю

бил, как он хвастался, срубать женщину. Сорвать. Срубить. А кого

легче срубать? Лёгких женщин. Честных давалок. На всё согласных.

В сексе хотелось изощрения, они давали с лихвой. И пошлопоехало.

Растление не растление, он стал меняться. Цинизм попёр.

Перетрахал, наверное, пол-Омска. Да с выдумкой. Сделал скрытую

видеокамеру дома. Этакую студию. Пригласит девицу, разденет, тихонько

включит аппаратуру и снимает порноскачки. Собрал коллекцию

половых актов. Личный «Декамерон». Друзьям показывал,

пока одна из его многочисленных подруг, которая надеялась на семейное

счастье, блядский архив не обнаружила и не сожгла. До сих

пор Ж ора сокрушается о потере уникальной коллекции.

— Там была правда жизни, — говорил, фантазируя о себе в роли

иорнорежиссёра, — там были детали, которые просились в фильм,

они придавали бы необходимую естественность. Деталь — главное

в творчестве. Когда женщина раскованна, знать не знает, что её снимают,

проявляю тся такие искренние, сугубо индивидуальные нюансы

поведения в постели...

Отнош ение к женщине, как к станку, потребительское.



— Ты к матери, — спрашиваю, — тоже потребительски относился?

—Нет, — возмущался, — что ты?

Но капризное, избалованное дитя не может к матери с лю бовью

относиться. Думаю, врёт, говоря, что мать обожал и лелеял,

что мать самое дорогое. Врёт и себе, и другим. В детях обычно соединяются

две ипостаси — матери и отца. А отец был жестоким.

Ж естокость и любовь соединились в такой коктейль, что коктейль

М олотова отдыхает.

Отец Жоры, Игнат Иванович, ж енился два раза. Сам он с Алтая.

Крепкий, мощный. Алтайская кость. Ф отоальбом ы семейные

мы не раз с Ж орой смотрели, когда легенду втирания мозгов европейским

чиновникам прорабатывали. По-своему красивы й м уж

чина. У него до Ж ориной матери бы ла семья. Д вое детей. И гнат

Иванович — мужчина с положением, главный бухгалтер па крупном

предприятии. В тридцать пять лет встречает красивую Любу,

на девять лет его моложе, действительно — очень красивая женщина.

Утончённые черты лица, вы разительны е глаза, красивый

открытый лоб, резкий излом бровей, плавная линия подбородка...

В первой семье у Игната Ивановича, надо полагать, всё бы ло отпето,

а хотелось новых ощущений. Бросил жену и ж енится на Любе.

Наживаю т Ж ору.

Думаю, как человек жёсткого плана, лю бил какое-то время посвоему

Любу, гордился красавицей в доме. Но через некоторое время

понял: от перемены мест слагаемых радостнее не стало. Счастье

во втором браке, как и в нервом, не улыбнулось в тридцать два зуба.

И гнат Иванович завёл любовницу. Стал в своё удовольствие погуливать.

Понял: рисковать с крутыми поворотами в ж изни себе дороже.

Там дети, тут ребёнок. А гарантий никаких, что с третьей будет

лучше. Хватить разводиться-жениться. М ожно и без оф ициальны х

заморочек женщ ин иметь. Дома начались истерики. Н а ф отограф

иях у Любы стали вырисовываться не совсем счастливы е глаза.

Был у Любы для семейной женщ ины сущ ественны й изъян —

у плиты ничего путного из щ ей-борщ ей и других блю д не получалось.

Бывает такой казус: не умеет ж енщ ина варить-стряпать, и не

дано научиться. Хоть ты лопни, хоть зачитайся поваренны х книг.

И гната И вановича данны й ф акт раздражал. К расота красотой, но

приходит домой с работы, а там тю ремная баланда. М ахнуть бы ру

кой, да сын растёт. Люба, кстати, была не из тех домохозяек, что на

шее у мужа висят, начальником отдела кадров на швейной фабрике

работала.

Умер отец рано, от рака, когда Ж ора в армии служил. Осталась

Люба одна. Отец отличался жестокостью по отношению к сыну.

Не в смысле бить. Пет, никогда. Поступки. Жора рассказывал

несколько случаев. Воспитанный только на своих желаниях, а мать

ему потакала, он делал только то, что хотел. Купили велосипед,

Ж ора тут же нахватал двоек по английскому. Надо исправлять,

зубрить. В Бельгии Ж ора не раз каялся: «Дурак, не учил язык!»

Он и в Бельгии за шесть лет не выучил. Я фламандский освоила,

он походил-походил и бросил. Отец как чувствовал — нужен сыну

английский. Но Ж оре не до него, весь в велосипеде. Отец раз сказал:

«Занимайся». Ж ора ухом не ведёт. Или по улицам педали крутит,

или ремонтирует велосипед. Отец второй раз напомнил. Жора

мимо ушей пропускает. И третий раз ему как об стенку горох родительское

требование. Тогда папа без слов берёт велосипед, сверкающее

спицами и ободами богатство, и хоп его с балкона в свободный

полёт, а внизу ни много ни мало пять этажей. Богатство через

пару секунд превращается в груду металла.

Другой случай. Восьмой или девятый класс, пора экзаменов.

Ж ора не только к английскому относился без придыхания. Он считал:

математичка его не любит, химичка не переваривает, физичка

пристрастна. Было за что. Ершистый, занозистый, неудобный парень.

По к экзаменам готовиться надо. За какое-то время перед этим

Ж ора завёл собаку, овчарку. Ж ивотных он больше, чем людей, любит.

Возился с собакой всё время. Дрессировал, учил... Пора экзаменов

приспела. Но что лучше, алгебра с не любящей Ж ору математичкой

или преданная собака, которая души в хозяине не чает?

Ясно дело. Отец делает предупреждение. Не хочет, чтобы сын тройками

позорил семыо. Но Ж ора вместо скучного учебника с собакой

время проводит. Отец подождал-подождал, снова сделал замечание.

Про случай с велосипедом Ж ора забыл или думал: ну, собаку

ты с балкона не выкинешь, это не железо. Отец ещё пару раз напомнил

об уроках, дескать, выбирай: собака или экзамены. Жора

как Ж ора. И получил по алгебре трояк. На следующий день приходит

домой. Н а кухне сидит дядя в милицейской форме, а отец показывает

ему, как пёс выполняет команды. Потом дядя передаёт отцу

его двадцать рублей и уходит с псом. У Ж оры шок, у собаки шок.

Отец мало ему внимания уделял. Может, оттого и у Ж оры

была теория: ты роди сына, а потом я им когда-нибудь займусь. По



этому я знала: если рожу ребёнка, рожу для себя. Ж ора был счастлив,

когда отец брал на рыбалку. Общения с отцом явно не хватало.

Получилось: каждый бежал в свою сторону в семье.

За один поступок Ж ора по сей день кается. Ехали в автобусе,

Ж ора увидел, что отец не расплатился. Доехали до своей остановки,

вышли, Ж ора начал дёргать по своему обыкновению за больную

нитку: «Что, пап, решил пятачок заны кать? Пожалел за проезд!»

И вдруг увидел, каким растерянным стал отец, этот огромный,

здоровый мужик, который всегда сам решал все проблемы,

сдулся, что-то залепетал про забывчивость. А Ж ора пустился ёрничать:

«Давай отнесём в автобусное управление пятачок». Ж ора

и тогда был Ж орой. Что стоило напомнить в автобусе? Пег, подождал

остановки. И отплатил отцу за велосипед, собаку. 11о до спх

пор самому неловко за тот поступок.

Ж алко Ж орину мать. Счастливой она никогда не была. Может,

первые супружеские месяцы. Потом отец стал гулять. Дома

ему тепла не хватало. Д а он, наверное, ничего и не предпринимал

для его появления.

Возвращ аясь к Ж ориной истории с фотопревращ ениями, повторюсь:

с внешностью С кляра он пошёл по бабам, покоряя смазливостью.

П риобретение сексуального опыта превратилось в спорт,

механический и производственный процесс. И его эксклю зивная

внешность за несколько лет слетела, как и не было. Я открываю

советский паспорт, фото сразу после армии, Ж оре двадцать лет —

вылитый артист Скляр, переворачиваю страницу и поражаюсь до

визга: кто это? Другой человек. Л Ж оре всего двадцать пять. Был

Электроиик, затем очаровательный С кляр, который превращ ается

за пять лет в абсолютно неинтересного, некрасивого мужчину...

...Жора, зная, что не сады на голове, вбил себе в мозги: если

бриться налысо, что-то заколосится. В Брю сселе летом побрился.

Доводы всякие отвлекаю щ ие выдвигал, типа, чтобы не потеть,

пусть голова дыш ит. Ш ифровал истинную причину. У пего была

бандана. Наденет и перед зеркалом крутится. Л ю бит покрасоваться,

как ж енщ ина. Посмотреть на свои стройны е ноги. У пругий зад.

А тут бах — побрился. Голова, надо сказать, домиком. К линообразная.

С волосами скрады вается огрех черепа, без них изъян наружу.

П обрился, на следую щ ий день стук в дверь. Коба заходит и таинственны

м голосом говорит: «Таня, а что с Ж оро-о-ой? Он, вах-вахва-а-ах!

страш ный! С каж и, пуст по подъезду ты хо-ты хо ходыт, а то

дэти сильно пугаются!»

ЭЛ И CCA

К чеченке Элиссе обратились, как у Ж оры угнали машину. М а

шина хорошая. Заметался, как искать? С магерыо Элиссы и её братом

Догу я училась в языковой школе. Мать, мы звали её Маней,

в возрасте, но активная. Н еплохо выучила фламандский. А Догу

и фламандский, и английский хорошо знал. Как-то М аня подходит:

— Элисса тебя знает.

— О ткуда?

— Э лиссе дома одной скучно, каждый день расспраш ивает

меня: «Что у вас было в ш коле? Кто учится?» Рассказываю. «Светка,

— говорю, — с нами учится».

Э лисса Светку ни разу не видела, как и меня, но начинает описывать.

«Знаю , — говорит, — Света — хохотушка, у неё волосы длинные».

А когда М аня до меня дошла, Элисса упёрлась: «Приведи её

к нам, обязательно приведи». Очень хотела встретиться со мной.

М аня несколько раз говорила, что Элисса очень хочет меня видеть.

Встреча организовалась, как у Ж оры маш ину угнали. Ж ора

потащ ил меня к Элиссе узнать, где его машина.

Элисса обладала даром предвидения. Как рассказывала Маня,

к ней часто обращ ались чеченцы: вот пойдём туда, там разборки,

идти или нет? По бандитским делам. Ыо плохо слушались, когда

пыталась останавливать. Самонадеянные люди...

Элисса предсказала взрывы домов в Москве. Мать испугалась

на заявление дочери. Ругалась: «Что ты говоришь? Какие взрывы?

В М оскве такого не может быть! Замолчи, чтобы мы такого никогда

не слышали!» Боялась последствий. Потом как гром среди ясного

неба сообщение о терактах в Москве. Однажды Элисса спрашивает:

«Мама, а есть такая Америка?» Элисса никогда в школе не училась.

«Есть Америка», — Маня отвечает. «А вокруг неё вода?» — Элисса

дальше пытает. «Вода». — «Там будет наводнение и погибнут люди».

М аня пересказала мне этот разговор, а вскорости накрыло Н о

вый Орлеан. П оказы вали съёмки с вертолета, потом чьи-то лю бительские

кадры. Вода затапливает дома, несётся но улицам, водовороты.

С начала ударил ураган, потом шторм, прорвало дамбы, вода

хлы нула в город. И стала ядом. Канализация, химикаты с огромного

завода — ж уткий рассол... В О мске ш утили острословы: нырнул

в О мку — вынырнул в анатомку. Здесь точно кранты от купания.

В сумме от наводнения получалось похлеще голливудских филь-



м ов-катастроф . Н е наигранны е страсти посреди бассейна, не многом

иллионны е душ ераздираю щ ие эф ф екты и ком пью терны е уж а

сы в стакане воды... Здесь ж ивы е люди, попавш ие в капкан... За сум

асш едш е короткие часы их ком фортную ж изнь накры ло водой.

С тихия, выйдя из берегов, превратила циви лизацию в первобы т

ный ужас. М егаполис стал жалким бумаж ны м корабликом...

П рирода будто напомнила: не зары вайся, человече, не задирай

нос, в любой момент можешь голеньким предстать перед Всевыш

ним. Кого-то эвакуировали быстро, кто-то зам еш кался в поисках

пропавш их родных или надеялся на авось, кто-то реш ил среди суматохи

пограбить. Н есладко приш лось и тем и другим... I ^ в о л н е

ние застало в Новом О рлеане группу парней и девчонок из России.

Видела передачу с ними. Рассказы вали весело, а чувствуется: страху-то

натерпелись...

Эту катастрофу предсказала Элисса...

Где-то я читала: через прорицателей говорят тём ны е силы.

Не знаю. Сколько брожу по свету, такую светлую душ у, как у Элиссы,

не встречала. Н а редкость удивительного такта человек. Что-то

хрупкое, доброе, до невозмож ности нежное... С ней разговариваешь

и чувствуешь: это одуванчик, нежный, ранимый...

Она карлица. В первый раз увидела её — показалось: совсем

дитя... Но маленькой девочкой не назовёш ь. П олная. Встречаются

светлые чеченки, у неё чёрные волосы, косы... Л ицо круглое. И абсолютно

бесхитростное выражение. Реакции детские.

Один случай не забуду. В руках у Э лиссы никакого ремесла.

По дому что-то делала. Пыталась готовить, я поняла: не очень успешно,

убиралась, порядок наводила. И всё. К ак же так, думаю,

день-деньской дома, зачастую одна, что-то надо для душ и. С прашиваю:

— Что делаеш ь целыми днями?

О на плечиками жмёт.

— С кучно ведь, — говорю, — занялась бы чем-нибудь.

— Л чем?

— Рисовать можно. Давай, — предлагаю, — научу рисовать

кошку.

О на удивилась:

— Ты имееш ь такую силу кош ку нарисовать?

— А что такого?

— Если ты нарисуеш ь кошку, тебе надо взять ответственность

за неё.

— В каком смы сле?

— Ж ивое существо. Ты должна наделить её душой. Так в Коране

написано. О твечаеш ь за эту кошку, если ты её нарисуешь.

Му, ё-моё!

— А бабочку, — спрашиваю, — можно?

Она:

— А у бабочки есть душ а?

Да кто знает? Не камень, летает, может, и есть...

— Давай, — предлагаю, — цветок научу рисовать. Ж ивой, но не

бегает, не прыгает.

Элисса согласилась. Я взяла листок бумаги принялась показывать,

как рисовать узор. Загогулину сюда, загогулину туда... Потом

листок по оси симметрии согнула, к окну приложила на солнечный

свет и перерисовала на другую сторону. Когда развернула

листок, Элисса была ошарашена симметричному рисунку. Незамы

словатая техника привела девочку в дикий восторг.

Через пару недель спрашиваю Маню:

— Чем Э лисса занимается?

— Всё рисует и рисует, не отходя от окна, рисует и рисует.

О стальны е дети в их семье нормальные. Три сына, Догу, что

со мной учился, — умница, но яростный тип. К девочкам в Чечне

своеобразное отношение. Семья Элиссы из маленького городка, её

в школу не отправили. Н и разу не сходила. Мало, что карлица, ещё

и левая нога короче. Заметно короче, ставила при ходьбе на цыпочки.

Родители решили: куда в школу пускать. В Бельгии водили по

врачам. Элисса так мечтала стать нормальной... Но для операции

нужны больш ие деньги...

В контраст матери и братьям Элисса — человек тихий, мирный...

Они громкие, командные, резкие. Догу — вообще ураган.

Она безобидная, улыбалась, как ребёнок. И сполнилось четырнадцать

лет, когда мы познакомились. Уже интересовалась парнями.

Но вряд ли кому-то могла понравиться. Полноватая... Кубышечка.

Выбрала чеченского стопроцентного парня. И пыталась, хотя у чеченок

не принято, намекнуть о своих чувствах. Он ей сказал: «О т

ношусь к тебе как к святой женщине». Её возможности предвидения

были исключительные. М ногих чеченцев выручала из беды.

«Как к другу, — сказал, — отношусь». Она переспросила: «Не больше?»

Страдала, бедняжка.

М аловероятно, чтобы этот красавец, даже зная, что у неё необычная

душа, зная, что она человек исключительного дарования,

на ней бы смог жениться. Думаю, никогда. Чеченские парни — на-



род горячий, интересовались девками яркими, доступными. Область

духовного их мало волнует.

При первой встрече со мной Э лисса очень хотела о себе услышать.

Говорила:

— Я себя не вижу.

А что я могла ей утеш ительного сказать? Она больше вопросов

задавала, чем я ей.

Не помню, что Элиссе говорила. М ожет, наврала. Она потом

печально произнесла:

— Знаеш ь, о чём попрош у? П ом олись за меня своему Богу.

Как можешь, как хочешь. Я почему-то верю тебе.

Я несколько раз просила за эту девочку. Кричала туда, на небеса.

Так хотела, чтобы у неё всё было хорошо. Хотя это невозможно.

Н о просила ей счастья.

Потом встретились, говорю:

— А я просила за тебя.

Она улыбается:

— А я видела, как ты на коленях за меня стояла.

Хорошая девочка. Т акие знаком ства многого стоят.

С полгода назад столкнулись на базаре, Элисса располнела,

лицо сделалось одутловатым. Т ак-то не красавица... И печальная.

М ожет, с родными отнош ения не ладились... Спраш ивает меня:

— Скажи, Таня, буду я счастлива?

Я ей:

— Да не волнуйся, будешь, обязательно будешь!

— Ты мне говорила, обещала, что буду счастлива.

Боже, какой ужас, я ей пообещ ала. А что я могу сказать этому

человеку? Такие люди зачастую и ж ивут недолго. О на как раз вош

ла в пору полового созревания... Скорее всего, поправилась, как

начались гормональные процессы. Ей и жить-то, может, осталось

по медицинским меркам всего ничего. П ри остановке роста возмож

ны в связи с половым созреванием сдвиги в организме, жизнь

сокращ ается.

М ать казалась Элиссе идеалом красоты. М аня на самом деле

ярко вы раж енная восточная женщ ина. С м оляной черноты волосы,

правильного рисунка лицо, чёрный огонь в глазах... Элисса показал

а ф отограф ию М ани в девичестве.

— Правда, очень красивая? — спраш ивает.

С ама ручкой гладит портрет и говорит грустно-грустно:

— Ж аль, я не такая красивая, как мама. О на многим парням

нравилась.

Болезненно переживала отсутствие чувств у избранника. Подетски

верила в счастье, в картину, нарисованную в мечтах: он ответит

взаимностью, взойдёт солнышко любви для неё...

Элисса на редкость бесхитростный человек. Хотелось согреть

её, защитить, душ у перед ней распахнуть.

Мне Элисса предсказала:

— Ты знаешь, сказать, что жизнь твоя будет с этим человеком

лёгкая, не могу. По если он тебя потеряет — потеряет всё. А ты без

пего будешь счастлива.

Ж ора всё слышал, по его ничего не останавливает. Какой-то

заводной механизм, своими руками себя истребляет. Он потеряет

всё, и я знаю: судьба его будет плачевной.

А у меня будет счастье. Я чувствую, я знаю.

Жора, дубина, из-за пропавшей машины сцепился с чеченцами.

Чеченцам документы запросто давали, особенно во время

войн. Мы приехали, как раз вторая шла. В лагерях для беженцев

иные русские зависали на полгода и больше, пока шли проверки

их историй. Чеченцы, случалось, за месяц получали один за другим

три позитива, после чего держи бельгийский паспорт. Явившись

беженцем в генеральный комиссариат, чеченец плачется: дом сожгли,

разбомбили, танками порушили! Ж ить негде, друзей, родственников

убили! Хоть Россия рядом, но там нашего брата ненавидят,

мы для них неруси черножопые, чурки с глазами. Помогите,

люди добрые, готов работать на процветание Бельгии. Кто-то

из них на самом деле бежал от войны, оставшись без крова, ктото

в глаза не видел танков, не слыш ал выстрелов и врал, как и русские,

напропалую. По чеченцам верили с распростёртыми объятиями.

В первую войну, говорят, стоило показать паспорт, где написано

«чеченец», и получай сразу без всяких проверок позитив и бельги

й с к и е до кум енты .

В Антверпене я познаком илась в церкви с девчонкой-ом ичкой,

Л ю дой. Д вадцать четы ре года. П осле университета толком

устроиться на работу не могла в Омске. «Захотелось, — говорит, —

посмотреть белый свет». Я искала спокойной гавани, а ей, м олодой,

было лю бопытно пожить в иной среде. П одвернулся вариант

с Бельгией, ш кольная подруга насоветовала, Л ю да рванула с м у

жем. Особо не лом ала голову над легендой. П олучилось, как в банальном

ответе зека на вопрос: за что срок мотаеш ь? «Да ни за что!

Н ачальство воровало, на меня всех собак повесили». Л ю да придумала

легендос (так по-фламандски звучит): трудилась в поте лица



в ф ирме бухгалтером, хозяин хим ичил, она м ахинации с налогами

и двойной бухгалтерией раскусила и не захотела участвовать

в противозаконных делиш ках. Н ачалась слеж ка, преследования,

прослуш ивание телефона. Вездесущ ие м аф и ози наехали с угрозами

— опасный свидетель. Д аж е справку об уш ибах привезла. Мол,

пытали, били, приш лось рвать когти от нем инуем ой см ерти в бандитских

застенках. Плела, что за деньги их перевезли на машине

с липовыми документами через границы. Х отя сами по туристической

визе приехали. Л хохотуш ка. Вру, говорит, в комиссариате,

а саму смех разбирает. Не попался си М акс в наставники, тот бы

помог легенду отработать и отрепетировать. Л ю да с мужем в три

часа ночи приш ли в Брю сселе к генеральном у ком иссариату. Вторыми

стояли, а пригласили в кабинет почти последним и.

У нас с Ж орой такая же канитель бы ла, полдня просидели.

Но Ж ора заготовил правдоподобны е козы ри д и сси д ен та. Люду

с мужем в первый день и слуш ать особо не стали, записали, что

беженцы, копии с документов отш лёпали, ф лю орограф ию сделали,

отпечатки пальцев сняли, сказали, что для интервью пригласят

отдельно... Вызвали только через месяц. А отправили в лагерь

для беженцев в Л инт. М есто красивейш ее, но ды ра ды рой, городок,

в одном конце свистят, в другом уш и заты каю т. Д ом ов сто. Каждый,

правда, как картинка, изысканны й... Л агерь в бы вш ем женском

монастыре, человек сто пятьдесят беж енцев в этом м уравейнике.

Нас-то с Ж орой но диссидентской статье и убедительном у рассказу

о безысходности российской ж изни — М акс как-никак режиссировал

— в Брю сселе оставили. Л и н г — три с половиной! часа

езды от столицы, минут сорок от Антверпена.

Семь месяцев там Люда торчала. П олное обеспечение, по деньгами

всего четыре евро в неделю на человека. И работать не моги

на стороне. М уж курит. Пачка простеньких сигарет три евро. Люда

молодец: как закончились деньги, что из дома привезли, не впала

в грусть-тоску, а стала подрабатывать у турка в каф е в Антверпене.

Л агерь хоть без колючей проволоки по периметру, без забора

и К П П с держ имордой-охранником, но под негласным надзором

беженцы. Всего одну почку в неделю позволяется отсутствовать.

О стальны е дни спи в лагере. М огут среди ночи своим ключом откры

ть дверь проверить, сколько голов на супруж еской подушке.

Л ю да каф е убирала до трёх ночи, последний автобус из Антверпена

в двенадцать. С екли такж е — ходиш ь ли в столовую , стираеш ь

ся ли в свою очередь. В результате набрала Л ю да по всем пунктам

штрафных галочек, и вытурили взашей. Дескать, живёте на полном

обеспечении, ещё и нагло врёте, привыкли у себя в России. Н а

крылся вариант с бельгийским убежищем от «преследования русской

мафии». Перешла с мужем на положение нелегалов.

Чеченцам, рассказывала Люда, что были при ней в лагере,

штамповали документы на раз. Кто через пару месяцев получил

позитив, оранжевую карту и квартиру. Кто ещё быстрее. Одни приезжали,

другие с новенькими документами переселялись в снимаемое

для них жильё. При этом обеспечение вплоть до социальных

носков. Не «Дольче Габано», но всё из магазина. И денежное ежемесячное

пособие. Можно не работая жить...

Чеченцы были на особом положении. И разного брата среди

них хватало, лучше держаться подальше...

Элисса сказала нам, что Ж орину машину угнал чеченец. Это

было предметом её печали: соотечественники не всегда корректны,

могут пойти на воровство. Но категорично не осуждала угнавшего:

«Ему очень понадобилась машина». Не говорила: хотел обмануть

Ж ору. Нет. Так сложились обстоятельства. Он доехал

до какого-то населённого пункта и бросил машину. Она сказала:

«Я плохо понимаю названия городов, на букву “Б ”». Пыталась назвать

место, где прямо перед комиссариатом стоит Ж орина машина.

В Бельгии городков много — попробуй найди, не будешь рыскать

по всей стране...

Элисса переживала за своего соотечественника, за его поступок.

Просила не держать зла, войти в положение этого человека.

Ж оре нет бы подумать своей головой, он кинулся на разборки к чеченцам.

Чего в принципе делать нельзя. Я пыталась удержать, но

мои доводы — это слова тупой бабы.

На другой день к нам влетает Бесо. Весь как настёганный. Н и

когда таким не видела. До него дошла информация о Ж ориных

разборках.

— Ж ора, зачэм ты туда ходышь? Зачэм тэбе это надо? Что хочэшь

этим людям доказат?

Ж ора в бутылку:

— Да я покажу!

Бесо со своего двухметрового роста:

— Ж ора, ты одын, да? Куда хочу ходы, да? У тэбя семья! У тэбя

она! Надо па дэеят шагов впереди поступки знат, что получится

в конце конца!

А из Ж оры гонор летит, дерьмо выхлёстывается. Я молчу.

Столько слов потратила. Бесо смотрел-смотрел на Ж ору, слюной

брызжущего, и говорит:



— Ж ора, ты знаэш ь на кого похож? П а человэка, которы й дэрж

и т в руке рулон туалэтной бумаги и говорит: «П ачем у у тэбя ничего

нэ написано?» Там , Ж ора, ничего нэ д о л ж н о бы т написано!

Э то нэ газэта! У них в принципе ничего твоего нэ написано, что ты

от них трэбуеш ь?

Я кайф лови ла от образного м ы ш ления Бесо. И смеш но, и прав

он. «П очему у тэбя ничего нэ написано?» Кто идиот? Туалетная

бум ага или Ж ора?

Бесо я нравилась. Как-то говорит:

— Скучно мне, ничего интересного. Вот с тобой ещё. Слю шай,

поехали в И спанию на Н овы й год?

— Куда я? — говорю. — У меня муж.

— Д а брось ты этого дурака.

Говорю:

— У тебя, Бесо, жена.

Он вздохнул:

— Эх, жена.

Я ему:

— Д аж е не потому, у м еня муж, а у тебя жена. Ты , Бесо, такой

человек, трудно тебе соответствовать, через неделю орать на меня

начнёш ь. У тебя характер, как гроза. Н е поедем в И спанию .

О ни куда-то съехали, мы тож е перем енили квартиру, и потерялись.

П рош ло года два, он звонит по стационарном у телеф ону, разы

скал номер. Н апраш ивался в гости, звал куда-нибудь съездить.

— Ты , — говорю, — меня не узнаеш ь, я потолстела, такая туша

стала.

— Н азначай встрэчу, узнаю!

Грустно ему было. С олидны й дядька, а чувствовалось — неприкаянны

й... Н и в личной ж изни, ни в душ е. Н е видела развити

я у него. Ну, получит бельгийские докум енты , ну, будет ш урш

ать м ахинациям и, деньги слать родственникам в Грузию... П ланы

бы ли — стоял в очереди на социальны е дома. Ж и л ьё деш ёвое и хорош

ее, причём есть возм ож ность вы купить, и не за реальную стоим

ость, а гораздо ниже... Л ет пять стоять в очереди... Н о неуютно

бы ло Бесо, мож ет, в Грузию хотел... Л ехать в принципе некуда...

Ж и зн ь нас развела. Я сама захотела, чтобы дороги разош лись,

больно хлопотно с м ош енникам и. Д вух хлопотливы х орлов не выд

ерж ал а бы. А Бесо рвался...

М аш ину свою Ж ора так не и наш ёл, а конф ликт с чеченцами

Д огу пом ог уладить...

ДУХ ОТ АМЕРИКАНКИ

Ж ора не отчаивался найти «утекшие мозги» среди эмигрантов.

О птимистично верил: где-то обязательно есть русскоговорящее

серое вещество, обременённое интеллектом. Золото, дескать,

на поверхности не валяется, так и умный человек. Ну, и наты кался

на всякую шнягу. Вдруг обрадуется: есть! Потом не знали, куда

прятаться подальше от таких «мозгов». Раз заявляется — счастливый,

улыбка до ушей, хоть тесёмочки пришей:

—Я таких, — хвастает, — русскоязычных людей встретил!

И добавляет:

— Пора о душе подумать.

Вроде не совсем старые, по западным меркам — вообще молодняк,

что это Ж ору к земле потянуло?

Он продолжает:

— Только о материальном да о материальном, пора о душе заботиться.

И начинает радужно разрисовывать:

— Замечательных людей нашёл! Верующие! Т ак хорошо меня

приняли! Так душевно!

Знакомая песня: Ж ору чуть по головке погладь, похвали —

сразу люди отличные и прекрасные.

Что скрывать, мне тоже мечталось пообщаться с умными соотечественниками.

Вдруг и вправду откопал? Пошла своими глазами

убедиться, куда мы на этот раз вступаем.

Секта христианского уклона. Собираются на молитву у армянки.

Армянка иод родным небом учительницей русского и л и

тературы на жизнь зарабатывала, приехала в Бельгию и скоренько

обратилась в ярые сектантки. Я подумала грешным делом: гдето

в этой скорострельности обязательно собака прикопана ф инансового

содержания.

М ужчин в секте мало, в основном женщ ины. Все сидят благостные,

ладанные. Мой Ж ора под стать общему настроению, у меня

ответное чувство не рождается. Ну никак. С иж у и думаю: «П охоже,

Ж ора снова вместо золота вступил в другую субстанцию». Верующие

тем временем затянули церковные песни. Эстетического

удовольствия своим вокалом не доставили. Что касается личнос


тей, стоило посмотреть на поющих трезвы м взглядом , как стало

ясно: мозгов здесь нет, в основном колхозники и чуток м ош енников.

Хер отпел репертуар, и у меня появилось острое ж елание подняться:

извините, дорогие сектанты, молоко сбегает. 11о воспитание

не позволяет так сказать — сижу, злю сь на себя и сижу. А рм янка

предлагает следующим пунктом собрания:

— У всех у нас проблемы всякие разные, давайте помолимся.

И призывает коллективно попросить, чтобы докум енты дали,

у кого нет, или что кому надо...

Интересный расклад. Н аврали семь вёрст до небес в ком иссариате,

какие гонения претерпели в России, как их, разнссчастнсньких,

преследовали, а теперь, Бог, закрой глаза и уш и на голимую

брехню, дай нам документы бельгийские.

— Для Бога, — говорит армянка, — невозм ож ного не сущ ествует.

Просим.

И приступают к хоровой молитве, чтобы тем докум енты дали,

этим на работу устроиться, у того геморрой прош ел. О бразовали

круг, взялись за руки и наперебой просят. О дин начинает, другие

подхватывают. Я тоже в круг, как идиотка, встала. Н е сидеть же

белой вороной. Глаза закрываю т, раскачиваю тся. Н агнетаю т обстановку:

«Господи, ты всё же можешь! Ты молодец! Т ы лучш ий!»

Н а армянку нападает вдохновение, разош лась — не удерж ать, говорит-говорит,

волосы растрепались от экстаза...

Прокричали свои просьбы в небесны е уш и, сели отдохнуть от

бдений, 11ерекуснть.

Библию почитали.

П осмотрела я на этот м олельны й дом и реш ила: не полезно

мне здесь. Н утром чувствую: не то.

Л овлю момент, как бы улизнуть. Н о им надо зап олучи ть баллы

от привлечения новенькой. Все ко мне:

— Н у как? Ну что? П онравилось?

А я возьм и и ляп н и без-дипломатии:

— Ч то-то я в этих кол лективных дурдом ах не хочу участвовать!

Н е но возрасту, хватит эксперим ентов, чтобы на собственной

ш куре ш иш ки набивать! О пы т подсказы вает: до добра таки е поиски

истины н е доводят!

В ы лепила прям ы м текстом. Что началось! Им как углей красных

за пазухи накидали. Зам ахали руками, заблаж или:

— П окайся публично! П окайся сейчас же, не то будет плохо!

Под м аш ину попадеш ь! И ли ещё что!

Н авалились, готовы в клочья порвать.

Я не вы держ ала: что уж совсем за дурочку держать.

— Д о свидания, — говорю, — молоко на огне забыла!

У ш ла с твёрды м намерением больш е к этим евангелистам или

харизматам ни ногой.

О днако не вы ш ло с первого раза распроститься с ними окончательно

и бесповоротно. Ж ора — неутомимы й первопроходец и неугом

онны й первопроходим ец — надыбал американскую церковь

такого ж е вероисповедания.

— Все наш и туда ездят, — сообщ ил, — коф еёк можно попить,

пирож еики поесть, пообщ аться.

Подозреваю : многие за-радм дармового коф е и ездят. Церковь

располож ена в Ватерлоо, автобус подают бесплатны й — и здесь

«халява, сэр».

—В церковь приезж ает американка, — доклады вает с энтузиазмом

Ж ора, — которая Святы м Д ухом всех наделяет.

М есто, где церковь стоит, красивое, церковь красивая, помещения

просторны е, сцена с микрофоном, два пастыря посменно

проповедую т — до обеда один, после обеда другой.

М не с одного раза хватило арм янкиной секты, больше не кам

лала с ними, Ж ора бывал там. А рм янка через него пригласила на

чудесную заокеанскую проповедницу, приезжаю щ ую с церковны

ми гастролями. В борьбе за мою дремучую душ у и мои ж ивые д е

ньги арм янка надеялась: ам ериканка поспособствует прозрению

непробиваемой личности, «Святой Дух» коснётся меня, толстокожей,

под его благотворны м воздействием переменю взгляды на

церковь и арм япкино отделение.

М еня и саму лю бопытство одолело на даму со «Святым Д у

хом» поглядеть. А мериканка оказалась достаточно убогонькой.

Д линненькая, хлю пенькая, простенько одета, не накраш ена. Но народу

собралось... Воздействовала она отнюдь не при помощи проповедей.

Руки воздевает перед страждущ им «Святого Духа», и хлоп —

короткий ударчик-прикосновение основанием ладони в лоб. Как

бы пасс, и в то же время касается. Ч еловек ш палой падает и леж ит



с закры ты м и глазами, приняв «Святого Духа». М инут пять пребывает

в отключенном состоянии, потом оживает, как ни в чем пи бывало

встаёт й ходит счастливый.

Забавный аттракцион. Ко мне протискивается дамочка из компании

армянки и подталкивает в центр событий:

— Иди, прими Святого Духа! Только сама не падай! Зудет тянуть

назад, держись! Непроизвольно долж но произойти!

В церкви филиппинцев полным-полно набилось. Они мелкие

и чувствительные к «Святому Духу». Как горох, от руки американки

валятся, только успевают оттаскивать. Д ам очка вытолкнула

меня на американку. Та зы ркнула и бэмц по лбу. Легонько. Мне

сказали «стоять» — стою. Н икуда не тянет. А мериканка подождала

воздействия «Святого Духа» и опять бэмц! П осильнее в лоб заехала.

Я стою как вкопанная! Н икакого ж елания падать бревном.

Смотрю: баба яриться начинает. Все валятся, приняв «Святого

Духа», тут выискалась одна. Зы ркнула на меня, но больш е бить не

стала, пошла дальше ронять народ.

Ф илиппинцы маленькие, я на их ф ойе торчу, как жираф, из

всех углов церкви видно. Американка соверш ила круг, нароняла

кучу прихожан, снова хлоп меня по лбу. Как не брал «Святой Дух»,

так и не думает. Она в раж вошла. Со всей силы колотит. Мне неудобно,

вся церковь смотрит как на ненормальную . Надо разряжать

ситуацию. Из заокеанской дали ж енщ ина прилетела, её из

себя выводят. Американка не успокаивается, того и гляди, пинаться

начнёт. Господи, думаю, как помочь-то ей?

И решаю: не убудет, поддамся. Но не учла особенности падения

с принятием «Святого Духа», и без... В первом случае быотся

об мол и ничего. Она в очередной раз долбанула меня. Я переломилась

пополам, как сосиска, и задницей в пол со всего маху. Торчал

бы гвоздь, вбила по ш ляпку. И з глаз слёзы... Хорошо, язы к не прикусила,

век бы ш епелявила, так зубы клацнули. Хотела на спину

лечь. Потом, думаю, без лёж ки благотворное действие налицо, посижу,

отдыш усь и буду отползать.

— Видишь, видишь, — армянка подскочила, — какая сила!

Так захотелось закатить ей в лоб, пусть бы собрала, как я,

в трусах весь позвоночник.

ОТ ПЕРЕВАЛА ДУРАКОВ

ДО ПОЛТЕРГЕЙСТА

Есть у туристов уничижительное понятие «перевал дураков».

Это когда дурная голова ногам покоя не даёт. Пошла я в восемьдесят

третьем году в поход на Тянь-Ш ань со сбродной группой. Умные

люди предупреждали: смотри, руковод не ахти. Звали его Стёпа.

Парень неплохой, но раздолбай. Я думала: чё мне руковод, поход

простенький — «единичка», прогуляюсь в своё удовольствие.

Звала руковода командиром. Тешила его лесть, в ответ он повторял:

«Подхалимаж поощряется». Организатор из него как в песне:

«Командир у нас хреновый, несмотря на то, что новый». Но командирствовать

хлебом не корми. На гражданке стать начальником не

светило, честолюбиво мечтал «сделать карьеру» с рюкзаком за плечами,

вырасти в туристского зубра. Под стать и завхоза подобрал.

Идти на самый сложный на маршруте перевал, она утром манной

кашей накормила. Весь день до вечера маслать без горячего обеда,

только сухпай, она, как деток в садике, маночкой обрадовала. Перевал

длинный, нудный, идёшь-идёшь. И по морене, и по ледовому

полю, и но сыпухе. Вымотались...

Дело к вечеру, и вот тут мы попали. «Я ходил этим маршрутом,

всё знаю, как свои пять пальцев об асфальт!» — стучал в грудь

руковод. По Стёпа, он и есть Стёпа. Прицел «я всё знаю» сбился,

надо бы дальш е пройти, нетерпеливый Стёпа свернул раньше времени.

Повёл, как выяснилось позже, на перевал дураков. Тропа,

надо сказать, туда столбовая. Оно и понятно: дуракам закон не писан,

крепко натоптали. Стёпа купился на торную дорогу. Ломанулись...

«Осталось на раз пописать, — подбадривал измождённую

группу, — сейчас перевалимся в долину, а там три озера. Водичка

обалденная. Завтра объявляю днёвку». Не врал. Место оказалось

чудное. Вода — парное молоко. И хотя еле ноги волочили, мысль

о скором отдыхе грела: последний рывок перетерпеть, а там... У меня

была подружка из туристов — Лена. Девушка полная, слабенькая.

М училась бедняжка в походах. Но любила с рюкзаком таскаться.

«Знаешь, когда самый кайф на маршруте? — с горящими глазами

говорила. — Идём па лыжах по целине, ветер в морду, морозяка, ноги

чугунные — отстёгиваются. Руки заледенели. Силы на нуле, упал

бы в снег и умер. Думаешь, зачем, дура такая, поволоклась в поход?

По пришли в деревню, и вот уже тепло, светло, супец варится, ги



тара. И запела душа... Кайф!» Сделали мы последи nil рывок, поднялись

на перевал, а там... Ф иг вам. Тупик. Любой дурак, если не окончательный

идиот, дальше не сунется. Как тяж ко было тащиться обратно...

Стёпа хихикает: «Ничего, тренировочка нам не повредит».

В Бельгии не раз приходила мысль: не взбираю сь ли на перевал

дураков? Чутьё подсказывало: так оно и есть. Но не хотелось

верить...

Иногда думала, может, Ж ора мне в наказанье? Ведь я с экстрасенсами

якш алась, а это, говорят, даром не проходит. Да и сама

кое-что умею, не зря американка не могла повалить...

После Художественного ф онда устроилась на завод художником-оформителем,

от тётки съехала, ж ила в рабочей общаге. Хорошее

время, весёлое, беззаботное... В общаге случился полтергейст.

Начались чудеса с моей борьбы за справедливость. Заступилась

на полную громкость за одну девчонку — Наталью . Работала

она технологом, ж ила в комнате с коллегой по отделу — Лидкой.

Н аталья видная из себя. И сейчас, в сорок пять, загляденье. Есть

такой тип женщ ин. С возрастом красота лиш ь меняется. Л идка —

простенькая на личико и в остальном середнячок. А душ а с потёмками.

Но как сказал бы комендант общаги Семён Ильич: «Парадоксос».

Ещё он говорил: «У вас что лавьянс?» Это вместо альянса.

Видя, что его «иностранный» термин не понимают, переводил:

«Л авьянс это по-наш ему значит союз». М ог выдать «платцмасса»,

но верхом эксклю зива в лексиконе Семёна И льича было бунтирую.

Я падала со смеху, когда с трибуны вещал: «Н е волнуйтесь,

я вопрос по новым простыням бунтирую в верхах». У лавьянса Натальи

с Л идкой наблю дался следую щ ий парадоксос.: мужики, что

поначалу увивались вокруг Н атальи, плавно переходили к Лидке.

И парни-то неплохие. Я первое время удивлялась. Н аталья добрая,

сердечная... Лидка... Стервой не назовёшь. Д ля стервы ум требуется.

И ная стерва настолько изощ рённо подстелет и подобьет - диву

даеш ься. И в дуры Л идку записать — будет слиш ком просто. Принялась

гади 1 ь Н аталье. Э лементарная зависть и подлость. Я напрямую

вы лепила Л идке. Разговаривали на повыш енных топах...

Н аталья м аялась странной хворыо. Комок в горле. Поднимется

и ни туда ни сюда. Вроде проглотит, чисто — через какое-то

время опять закупорка. Говорю: «М ожет, щ итовидка?» Пош ла Наталья

по врачам, те диагноз не ставят, ничего не находят. Ж елезная

законом ерность наблю далась — стоило разволноваться, кто-нибудь

наорёт - комок тут как тут, доставай конфеты. Н аталья пос-

тоянио носила в сумочке драж е проталкивать комок... А нализы как

у спортсмена, а девчонка м учится и мучится.

П оцапалась я с Л идкой, возвращ аю сь к себе на нервах, и опаньки

— комок в горле. Вот так ф окус без арены цирка. Д альш е и того

веселее заморочки...

Н аталья среди ночи тарабанит. О ткры ваю — стоит зелёная,

длинная ф утболка чуть интим прикры вает. Без халата с четвёртого

этаж а па третий спланировала голышом.

Что такое?

Н аталья в своей комнате читала допоздна, потом свет вы клю

чила, пора спать, завтра на завод. И только начала засы пать — стук

в окно. С улицы. Этаж, надо заметить, четвёртый. 14 не ветер-ш а

лун веткой царапнул. Н аталья обомлела. Как костяш кам и пальцев

кто-то по стеклу. Негромко, но чётко. Д ескать, хорош баиньки,

встречай гостей. I Бггалья к тому времени от Л идки съехала. Л е

жит ни ж ива ни мертва... С тук прекратился, но радоваться рано...

Будто кусок теста либо м окрая тряпка чмок на подоконник, потом

чмок на тумбочку, потом бах на пол. У Н атальи сердце обмерло, запаниковала:

что делать? А дальш е ещё интереснее: по комнате пошли

ноги. Н аталья одиа-одинёш енька. «Лежу, — говорит, — боюсь

пош евелиться. Всё настолько явно!» Т ерпит бедняж ка. Но когда,

пройдя по комнате, шаги остановились, и оно стало наклоняться

и дыш ать, терпелка кончилась — Н аталья, не помня как, взмыла

с постели и спланировала ко мне.

П риходим па место происш ествия. Д верь нараспаш ку. В клю

чаю свет...

В общ аге зам етила за собой такую штуку: если я положу на

кого-то правую руку, могу вылечить. Д евчонка заболела, казаш ка,

мы её Катей звали, хотя по-казахски там Кати близко не леж ало.

Вижу: Катя по лестнице чуть ползком взбирается.

— Катя, что с тобой?

— С пина как чужая...

Вечером заглянула к ней. С идит Катя на кровати. Я подхожу

и чисто инстинктивно двум я пальцами провож у по позвоночнику.

О на как заорёт. Внутри меня возникло ощущение: дела у девки

совсем плохи. Ей не говорю. Н о взяла слово, что завтра она с утра

в больницу. Срочно. М олодая девка...

На другой день, бах-трах, Катя пролетает мимо меня как ветер.

Останавливаю :

— Катя, что хирург сказал?


Она:

— Н е ходила! Зачем? Утром самостоятельно с постели встала,

ты мне помогла. С меня шампанское.

У Н атальи, кстати, комок тоже пропал. Не помню, кажется, на

горло пальцем я нажала, она стала нормально жить.

Ещё девчонка из общаги, Л ариска, на голову жаловалась:

— Сил нет, болит и болит!

— Что доктора говорят? — спрашиваю.

— Мигрень.

— Когда чаще?

— К весне?

— Ко дню твоего рож дения?

Она удивлённо:

— Да...

— Это, — говорю, — нс мигрень.

И до неё начинает доходить.

Я долж на была легко коснуться человека. М ожет, надо было

тренировать в себе эго? Хотя зачем? Коснулась Л ариски и вдруг

вижу: на её голове м аленькая чёрная шапочка. В ж изни никогда такой

не встречала.

У знакомого парня увидела петлю на шее.

— Что это у тебя, — говорю, — петля, как у висельника?

И пальцем провела. П етля за пальцем исчезла. Как стёрла.

Парень испугался, м нительны й был, побежал к экстрасенсу.

Хотя будешь мнительным, когда кто-то петлю накинул па шею.

Д уш ить или па поводке водить...

Экстрасенс ему говорит: «П ег никакой петли!»

П олучается, я сож гла её.

У Л ариски ш апочка на голове. О на и давила... Л ариска работала

в отделе главного металлурга, только-только институт закончила.

Умница, стихи здорово читала. Сама заводилась при этом, от

сердца читала... «С любимым не расставайтесь, с лю бим ы м и не расставайтесь,

всем сердцем прорастайте в них...» До слёз пробивало...

Я спраш иваю:

— Бы л в институте случай, что один парень нравился двум девчонкам

?

— А ты откуда знаеш ь?

— Х орош ий парень, правился тебе и подруге?

— Да, но обещ ал ж ениться на мне, а ж енился на ней.

— З а м игрень м ож еш ь ей спасибо сказать.

Как объяснили экстрасенсы, зрение у меня было не как у них.

Они ауру различают. Я видела, как кошка. Сказали: это негативное

зрение. Серые, белые, серебристые тона, чёрные, золотистые. Такой

спектр. Видела у других зацепы, крючки, фигню всякую...

11а Л ариске была шапочка... Я легко сняла. Голова болеть перестала.

Думаю, до сих пор не тревожит. Но на следующий день такая

гнойная ангина у Лариски открылась, так ей захудело, что угодила

в больницу, и меня обвинила. Мы с ней хорошо до этого жили.

В поход водный вместе ходили, а тут...

Я лечить перестала. Собственно, и не лечила по большому счёту.

Экстрасенсы как-то привязались. На свою комиссию потащили.

«Вам надо лечить, вам дано!» Я не могу деньги брать. Сказала: этим

заниматься не собираюсь. Каждый человек — кузнечик своего счастья.

Мы такие поросята, таблетку хотим выпить, от всего избавиться,

не думая, что сорок лет этого добивались. И вдруг появляюсь я,

помощница-избавительница, и всё исправляю. Неправильно.

Что Бог есть, окончательно поняла, столкнувшись с нашим

полтергейстом. По элементарной логике: раз есть чёрт, значит,

и Бог должен существовать. Даже в нашем атеистическом государстве

чёрта не отвергали. Теорию: «Бога нет!» — учёные и целые

институты проповедовали. Про рогатого только и говорили: это бабушкины

сказки...

И вот наш чертя ка-полтергейст. Наталья прилетела ни жива

ни мертва. Поднялись в её комнату, я начала по всем углам шарить.

В одном — мне потом объяснили: в любой квартире есть паршивый

угол — меня так долбануло... Что-то колючее — энергетический

ёж — отбросило на середину комнаты. Я разозлилась.

— Ах ты, тварь такая! —кричу и командую: — Наталья, открывай

двери!

И вдруг чисто по наитию в ощетинившийся угол с силой ладонь

под углом выставила, хлопок от встречного воздействия был,

аж в ушах зазвенело.

Я как заору истошно:

— Пошёл вон!

Выпроводила. Сразу двери закрыли...

И говорю Наталье:

— Утром в церковь!

Поняла: надо креститься. Это решение во мне уже созревало.

Полтергейст помог определиться.

На следующий день схватила Наталью, поехали в церковь.

Зима. Холодина стояла. Нарядились — не знаем ведь никаких пра



вил церковных — в брюки толстенные. Перестройка ещё шла, Советский

Союз казался нерушимым, коммунизм с атеизмом не отменили.

Но мне после полтергейста наплевать, что подумают. 13 церковь

на Труда приехали. Священник, отец Николай, вышел. Как

солныш ко светится.

— Вообще-то в церкви в брюках нельзя находиться, — деликатно

так говорит.

Клёши что у одной, что у другой -- конкретные. Как у революционного

матроса шириной. Да ещё из драна.

— У вас юбок нет с собой? —спрашивает.

Откуда? Знать бы, сразу надели.

— На такой случай, — предлагает отец Н иколай, — у пас юбки

предусмотрены, за ш ирмочкой вы поверх наденьте, пожалуйста,

брючины закатайте, чтоб не видно.

Юбочки неописуемые. Из подкладочной ткани. Мне зелёненькая

досталась, Наталье и вовсе бледно-розовая. С атласной тесьмой.

После крещ ения отец Н иколай из крестильной повёл к алтарю.

И, Боже, чувствую: брючина сползает. Со свечой горящей иду,

останавливаться не будешь, просить кого-то: «Подержите свечку,

штаны поправлю». Одна брючина нормально, вторая сползла, по полу

тащиться. Слышу, мужик сзади не удержался от комментариев:

«Такого ещё не видел в церкви».

С Лидкой столкнулась лет через пять, я к тому времени ушла

из общаги, свою квартиру получила... Она увидела меня и как ломанётся

на другую сторону дороги.

Эти люди сами себе не принадлежат. Пакости им надо постоянно

делать.

У меня родственница была. Не родственница, дяди, что по отцу,

жена. Д ядя на другой хотел жениться, так эта его приворожила. Казачка.

Ух, сильная женщина. И вдруг замаячило наследство делить.

Так она что творила, убирая конкурентов, родственников мужа:

о кого руку вытрет, по бедру проведёт ночыо, тот от рака умирал.

Я с ней боролась. Два раза об меня руку вытирала... Н очыо вставала,

выходила на улицу, возвращ алась и вытирала... Со мной не удалось

разделаться... Хотя я очень её боялась...

Так что неизвестно, каким «духом» ам ериканка награждала

в своей церкви.

Кстати, Ж ора два раза предлагал: «Давай повенчаемся?» Православная

церковь тоже есть в Брюсселе. Ещё царь строил. Ж ора

ездил на Пасху, я не собралась. Он надеялся: после венчания жизнь

но мановению изменится. Священник ему пообещал: повенчаетесь

— ругани меньше будет в семье. Не знал он Жору...

Я несколько раз ездила в церковь в Антверпен. Первый раз

с 11елькой. Потом сама. В основном там армяне собирались. И священник

из них. Арендуют кусочек костёла, и по воскресеньям служба.

Условия стеснённые. Если просто зашёл свечку поставить, должен

пройти через молящихся. Неудобно. Но наш народ собирается.

Много армян, а вот грузин мало. Русские, евреи...

Антверпен даже для космополитической Бельгии — вавилонская

башня. Кого только не встретишь на улице. Негры, итальянцы,

цыгане, армяне, грузины, бельгийцы тоже попадаются, русские,

французы, евреи... Порт и мировой центр обработки алмазов. Сюда

камешки стекаются со всего света. Из нашей Якутии тоже... Превращением

алмазов в бриллианты заведуют евреи. Их ни с кем не

спутаешь. С пейсами и хасидская спецодежда... Все в чёрных ш ляпах

с большими полями, чёрных длиннющих плащах. Женщины

ничуть не отличаются — в плащах, длинных юбках, чёрных колготках,

башмаках па низком каблуке. Что зимой, что в жару. Косметики

ни-ни... И говорят, будто бы они налысо бреют голову. На улочке

Диамантстраат, что рядом с колбой вокзала Антверпена, ювелирные

магазины. Улица с километр, сплошь справа и слева первые

этажи в витринах, в которых чудеса алмазные и бриллиантовые...

Вот где есть на что поглазеть. Небесно-голубой алмаз как осколок

звезды... Сногсшибательные колье... У меня даже ёкнуло: поработать

бы со здешними ювелирами... Я ведь тоже кое-что умею...

С брю ликами не доводилось, да не боги, как говорится, по горшкам

спецы... Продавцы исключительно евреи с пейсами... Но, говорят,

даже в этом всемирном ювелирном центре на подделку можно нарваться.

Своих кидал хватает, и русскоязычные махинаторы подтянулись,

сдают на продажу левый товар...

В нашей церкви евреи, конечно, другие — наши... Вообще церковь

— это место встреч. Через прихожан часто ищут работу, даже

родственников. Видела объявление — крик души. Ж енщ ина из Казани

просит сообщить о сыне. Уехал в Бельгию и пропал. На ф отографии

молодой парень чем-то на певца Расторгуева похож...

После службы парод кучкуется по группам, в кафе идут, рестораны.

Не торопятся по своим норам... В церкви с Людой-омичкой

познакомились. Слыш у девчонка сказала: «Омск». Я к ней,

слово за слово, пошли в кафе.



Ей насоветовала ехать в Бельгию подруга школьная, она десять

лет назад в Брюссель с матерыо и отцом уехала. М амаша всё

затеяла и категорически против русскоязычных связен. По принципу:

хочешь стать европейцем, зачеркивай жирной чертой совковое

прошлое. Не якшайся с соотечественниками, отринь вчерашнюю

черноту, как дурной сон, внедряйся в новую жизнь с чистого

листа. Сама так в этом преуспела, что с мужем разошлась и кукует

одна-одинёшенька. Муж не пропал. Его быстренько одна москвичка

прибрала к рукам и ногам тоже. У него бельгийские документы

в полном порядке, у неё нет вообще. Тогда как деньги у бабёнки

имелись. Она и в М оскве безбедно существовала, да задалась

целью дочь на европейской почве вырастить. И подалась в Бельгию.

Рисковая женщина. С отцом подруги Людмилы по И нтернету

снюхалась для оформления фиктивного брака. Он планировал

десять тысяч евро срубить на соотечественнице. М ашину задумал

сменить. Всё взаимовыгодно сделали. Он обзавёлся джипом.

Но бабёнка пошла дальш е чисто коммерческой сделки, захомутала

в реальпо-иостельные мужья. Среди мужских достоинств разглядела

не только бельгийские документы.

Бельгийцы не окончательные лопухи. Н еравны й брак — когда

у одного есть документы бельгийские, а у другого нет — без

проблем зарегистрирую т. Будьте, если так хочется, мужем и ж е

ной. Но доверяй да проверяй. Пять лет испытательного срока.

С проверкой на реальное супружество. М огут днём прийти. Проверить

— бельиш ко того и другого супруга в одном ш каф у? М о

гут среди ночи заявиться: подать сюда мужа! Если таковой в наличии,

возможно контрольное прощ упывание — тёплая постель рядом

с женой или девственно холодна? Не дадут так просто машину

заработать на распространении бельгийского гражданства. Играл

наш хитрован роль верного супруга один месяц, второй и, увлёкшись

спектаклем, принялся реально греть постель москвички, дочь

её усыновил. И, по словам Лю ды, нормально живут.

Л ю да с мужем полгода нелегально ж или в А нтверпене, потом

полиция прихватила. Б ы ли вы нуж дены согласиться на отъезд домой.

Т ут же вручили несостоявш им ся беженцам билеты до О м с

ка на сам олет и девятьсот евро подорожных. Д еньги дали гоже не

просто так, перед самой посадкой в авиалайнер, когда подписали

бумагу, что не передум аю т лететь...

Я их провож ала в Брю сселе, передала посы лочку в О м ск подруге

И ринке... Х орош ие ребята...

КЛОУН

Я все годы надеялась: перебесится Жора, войдёт в колею.

И вправду умнел. Кто знал его в Бельгии с первого года, отмечали:

«Ж ора стал другим». Однажды сам признался: «Таня, все говорят:

я изменился в лучшую сторону, но могу сказать честно —лишь благодаря

тебе. Спасибо». Возможно, процесс по кайле шёл бы и дальше,

но жизни моей не хватит улучшить Ж ору окончательно.

И зучая фламандский язык, познакомилась с чеченцем. Ш а

миль. Ему понадобилось пятнадцать лет, чтобы понять: семья —

самое ценное, что имел в жизни. Осознал, когда всё потерял. Я бы

сказала о нём: интеллигентный, рассудительный. Несколько раз

после занятий бродили вместе по Брюсселю. «Пятнадцать лет жил

как под наркозом, — делился сокровенным, — рестораны, женщины,

часто ездил в Питер, в Москву. Куролесил. Ж ена и сын? Куда,

думал, денутся, деньги даю хорошие, дом хороший... Сейчас вспоминаю,

это был как не я».

Ж или они в Махачкале. Жена, устав от его загулов, поехала

к родителям в Чечню, и пятнадцатилетний сын подорвался на

мине. Пошёл с мальчишками к реке и погиб. После этого жена

отрубила: жить вместе больше не будем. Ш амиль корил себя: не

уберёг сына, не уберёг семью, поздно пришёл к Аллаху... «Знаешь,

Таня, в Брюсселе часто ловлю себя на мысли: вот бы показать это

моему Булатику, моей Наде...»

Ш амиль женился в двадцать два года — молодой, горячий,

а Жоре-то было за сорок, когда мы сошлись... Если он с такой же скоростью

будет умнеть, как раз к моему гробу наберётся мудрости...

Рядом с ним сама начала деградировать. Вроде приехали в жизнь

перспективную, а качусь назад. Теряется красота. Понятно — время.

Но всегда выглядела моложе своих лет. И вдруг обвальный

процесс. Ш утка ли: постоянно быть в состоянии стресса. Здоровье

посыпалось как песок. Просила: дай остаток жизни прожить без

скандалов на пустом месте. У меня и диагноз неважный по ощущениям.

Поделилась с ним, он испугался. На две минуты. А потом покатилось

всё по-прежиему...

Как-то в добрую минуту спросил:

— Какая у тебя мечта?

— Иметь, — говорю, — дом с видом на море. И много-много

цветов... Не газон, под линеечку стриженный, а цветы во всех



уголках... Самые разные. И обязательно терраса... 51 сижу и кресле.

и пот оно, рукой подать, море, воздух наполнен шумом волн...

На небе яркое солнце, а море дыбится зелёными палами, переливается,

сверкает... Смотришь и попадаешь в ритм волн, кажется, тебя

самого то поднимает, то летишь вниз... И ли другой пейзаж. Вечер.

Морс не шелохнется, гладь до горизонта, а по ней маленьким корабль

уходит к пламенеющему закату...

— Можно я буду мечтать твою мечту... — попросил Ж ора.

Самое интересное, мечты были не из разряда идиота, когда пооблизывался

от сладких картинок и сиди дальше при своих скромных

интересах... Могли мы с Ж орой картину у моря сделать явью. Могли.

Положение с документами прекрасное. Я рассчитывала на деньги от

продажи квартиры в Омске, Ж ора свою половину добавляет...

Друзья в Бельгии и в России стали отговаривать: «Ты с ума сошла?

Он создаст такие невыносимые условия, никакого моря с чайками

не захочешь и дворика с клумбами!» И были правы — Ж ора

есть Жора. Я обронила, когда обсуждали домик у моря: в случае

покупки завещаю свою долю подруге и никому больше. Он поднял

хай до неба, будто к нему в карман залезла... Тогда и сказала: «51 такой

человек —терплю долго, но, если говорю «всё», — мосты сама

за собой сжигаю, а понтонные расплавляю». И объявила, что подошла

впритык к последнему рубежу...

Вскорости приехала подруга из России, Иринка, та самая, с которой

мы корриду смотрели. Ж ора её побаивался. Решил: она женщина

умная, глядишь, и отговорит меня от мыслей о разводе, подвигнет

дом покупать. Два месяца Иринка гостила. Ж ора всё это время

шёлковый, угодливый... Приглашая Иринку, я опасалась за поведение

Жоры: вдруг при ней закатит скандал. Человек впервые

в жизни в Европе, приехала отдохнуть, посмотреть, а ему чужие

дрязги. Зря боялась: Ж ора молодца, совершил подвиг — выдержал.

Даж е свозил Иринку в Испанию за свой счёт. Хотя деньги для него

немаловажный пункт.

В Испании случился забавный эпизод. Кафе. Обычное уличное.

За столиками кто пиво, не торопясь, поцеж ивает, кто вино.

Середина дня, солнечная погода. Перед столиками обш ирная площадка,

прохожие по ней снуют. Эту арену облюбовал клоун. Л ы

сый, как плафон, и голова арбузом, круглая, вместо ш ляпы вантуз

присобачен. Конкретный вантуз — чёрный, ручка оранжевая. Как

держался на лысой поверхности — непонятно. На клею что ли...

С вантузом на голове, в нелепом наряде, клоун цирк делал. Вдохпо-

венная импровизация. Человек идёт по площади, клоун незаметно

сзади пристраивается и начинает имитировать. Утрирует походку,

движения рук, головы. Причём и телодвижения жертвы мгновенно

схватывает, и черточки характера передаёт. Ротозей, или гусь напыщенный,

пли кокетка с вихлястыми бёдрами. Вот дамочка спешит.

Всё ходуном ходит, грудь обширная, бёдра не худенькие, сама

в юбочке, а ноги переставляет, словно что-то зажала между ними

и боится уронить. Клоун скопировал один к одному. Дамочку проводил,

за мужчиной пристроился. Л тот паровоз с пузеныо, идёт,

что состав с углем тащит. Клоун начал изображать, и будто у самого

пузо неподъёмное выросло, ноги что у слона стали, руки как

у орангутанга, физиономия поглупела на порядок. Мужик знать не

знает, ведать не ведает, что за спиной карикатуру на потеху праздной

публики из него соорудили...

Клоун в одну сторону площадки шарж изобразит, развернётся

— к другому прохожему тайком в кильватер встанет. Народ веселится...

Когда мы подошли, клоун за девицей приклеился. И вдруг

на меня озорство напало. Что-то нахлынуло из юности. Я за клоуном

пристроилась. Раздался хохот. Клоун над девицей потешается,

она руками размахивает, как на лыжах идёт, он эту особенность

только обозначил, а я будто на самом деле палками отталкиваюсь.

У девицы попка отклячена, и такую восьмёрку своими шарами нарезает.

Клоун пыжится изобразить эту особенность, но мало ресурсов

на счёт отклячивания — нечем козырнуть. Зато у меня добра

пониже спины с избытком. Изобразила широким мазком. От столиков

хохот в полный голос... Клоун чувствует: что-то не то —такого

оглуш ительного успеха ещё не было. Поворачивается... Я сделала

испуганные глаза, отпрыгнула... Началась игра с ним. На уровне

мимики. Он пальцем грозит: что за безобразие? Сейчас задам чертей

за самоуправство! Я широким жестом руки к сердцу приложила,

голову повинно роняю: больше не буду, я — хорошая. Он вроде

как не намерен принимать извинения, сердится... Но в конце

концов оттаял, пальцем великодушно подманивает, дескать, ладно,

я сегодня добрый, прощаю, иди поцелуй в щёчку. Я подпрыгиваю

на месте от радости — ура, прощена! Затем начинаю подплывать,

как в русском танце, к звезде уличного представления. Клоун

щёку подставляет, я губы трубочкой и тянусь запечатлеть поцелуй

на щеке, он в последний момент раз и губы мне подставил.



Толпа хохочет, Ж ора с Иринкой веселятся...

Отошли от кафе, Ж ора с сожалением говорит:

— Жаль, не взял видеокамеру, всё было так живо. Вот бы запечатлеть...

И добавил:

— Как люблю эту маленькую девочку внутри тебя, но она так

редко проявляется.

А после паузы вздохнул:

— Видно, затюкал я тебя...

Такие откровения редко, по случались с ним. Будто вы ны ривал

другой человек. Самокритика, что пребывала безвылазно на самом

донышке, на чуть-чуть поднималась иногда...

Но уже на следующий день на пляже привязался, И ринка купалась,

при ней не решился:

— Ты такая жирная стала. Разнесло...

Эту песню частенько пел. Ещё в Омске начал: у тебя идеальная

фигурка, только тут вот убрать бы сантиметрик. Не уклады валась

я в какие-то модельные рамки. Л когда я, защ ищ аясь от постоянной

нервотрёпки, начала укутываться салом, понеслось: жопа да жопа1

Стишки писал скабрёзные, поэт ведь: «У тебя такая жэ, просто

некуда девать. Не разместишь эти булки на двуспальную кровать!»

Мол, его эстетическое чувство хромает от вида таких форм.

Л если моё чувство ещё у памятника Л енина взвизгнуло и захромало

на обе ноги? Только мои внутренние рамки меш али ткнуть

Жору носом: ведь сам как верблюд плешивый и как дельф ин горбатый.

Ну, не Ален Делон. Сдерживалась. Н а пляже не смолчала.

Ух, как перекосило, когда ответила:

— На себя посмотри, живодристик! Соплёй перешибёшь! Я только

рядом с тобой толстая. А представь около меня мужика двухм етрового,

пусть даже с пузеныо. Какая Дюймовочка на его фоне. Я не

кадушка бесформенная, всё пропорционально. Рядом с тобой только

в сандалиях могу ходить, а как встану на каблуки... Мы простонапросто

из разных опер. В другой всё решаемо.

Иринка ему однажды в Испании сказала:

— Дурак ты, Жора. Напоминаешь человека, который держ ит

в руках хрустальную вазу, из стороны в сторону вертит, рассматривая,

а в голове мысль: «Как бы получше применить? А не забивать

ли ей гвозди?»

Ж ора расхохотался... Ничего не понял...

Или сделал вид...

ЛЮБАНЯ ИЗ ПАВЛОВО

В Испании с Иринкой загораем. Ж ора где-то шарится. Он бинокль

купил, лодку резиновую. В уши дул: морские красоты разглядывать

сквозь оптику. Мне-то что врать — девиц разглядывал.

О тплывёт и пялится по пляжам, так сказать, устраивает эротические

созерцания. Грудей, задниц, ножек самых разных пруд пруди.

Полулежу в шезлонге, вдруг бабонька метрах в десяти остановилась,

в мою сторону стрижёт глазами. Крепкая мамзель. Русская.

У меня в национальном вопросе глаз намётан на нашего брата.

Не проведёшь. И вдруг решительно дамочка направляется в мою

сторону...

Ба, да эго Любаня из Павлово!.. Вот так встреча! Вот так сюрприз

на морском побережье...

Обучение ремеслу началось у меня в Дагестане. Окончила восемь

классов, мама озадачилась: куда бы дочь пристроить. Хорошо

бы, прикинула, в бухгалтеры или торговлю. Но увы. У доченьки по

математике успехи на жидкую «троечку»... Такое может насчитать

в торговле... А в медицину? Тепло, светло, белый халатик. Но горшки

с утками таскать... На тот момент открывается у нас художественное

училище.

— Во! — сказала моя расчётливая мама. — В самый как раз! Рисуешь

ты хорошо...

Учиться было кайф. Преподаватели подобрались молодые,

с таким азартом взялись за нас... Порушило дагестанское образование

землетрясение. Домик наш вышел из строя. Слава Богу, живы

остались... Мама с отцом были в разводе, сообщила она папе в Горьковскую

область — гам служил майором —о плачевном состоянии

семьи, он забрал меня поближе к себе. Определил в Павлово, тоже

в художественное училище, но это учебное заведение с дагестанским

не сравнить —болото... Но что поделаешь?

Отец присылал пятьдесят рублей в месяц, из них пятнадцать

уходило на квартиру. На остальные живи, ни в чём себе целый

месяц не отказывай. Случалось — голодала. Как-то, уже работала

в Омске, отправилась в пешеходный поход на Алтай, у костра

вечером я возьми и скажи, что воровала, когда есть было нечего.

Мне один наш говорит: я бы лучше умер, чем воровать. Подумала:

эх, парень, не знаешь, что такое голод. Это не тот случай, когда

от ужина гордо отказался, но сам уверен: ух, на завтраке отыграюсь.

Если впереди стойкая перспектива: ни ужина, ни завтрака,


ни обеда не жди несколько дней — другие ощ ущ ения. 11о спорить

с ним не стала.

Ж ила у баб Насти. На моё счастье, баб Настя, человек практической

закалки, остатки хлеба не выбрасывала, суш ила сухари. Висели

за печкой длинные чулки с этим богатством. Туда я ныряла,

как невмоготу станет. Причём любила беленькие сухарики. Была

баб Настя безрукая, точнее — руки не так заточены. Вечно случалась

какая-нибудь проруха. В один год морковка в погребе начала

портиться. Бабуля заохала, мы с ней ящ ики с морковкой, пересыпанной

песком, срочно подняли наверх. Проберусь вечером к закромам

в кухню и грызу, как кролик. Сколько съела... Баб Н астю

мучила гипертония, отсюда глухая, как тетерев. И храпела во сне.

Стоило храпу достигнуть кульминационных вершин, я тиш ком на

кухню и за морковку. Пожирала в невероятных количествах портящийся

продукт. Особенно с моей стороны бесследно портился.

Всякая морковка попадалась: сладкая — посмакую, если кормовая,

не такая сахарная — всё равно съем. Совесть немного мучила: обезжириваю

баб Настю. Но голод глушил терзания.

Как-то услышала: если в больших количествах есть морковь,

станешь жёлто-оранжевым. Пигмент проникает иод кожу... М огу

с любых кафедр свидетельствовать: теория не вы держ ивает критики...

Я должна была в ту зиму с ног до головы окраситься...

Один раз, наевшись ворованных сухарей с морковкой, заснула

и снится сои: вши бегают, да толстые такие. П роснулась — неужели

деньги появятся? Отец только через неделю приш лёт. З н а

чит, найду. И ведь сон в руку вышел. И раньше вним ательно под

ноги смотрела — а вдруг денежка — после сна во все глаза исследовала

дорогу. И глядь — под фонарём в трубочку скатанная «пятёрка».

Бежала галопом до дома. Такое богатство. Что только не м ечтала

на них купить... Больше, к сожалению, никогда вши не снились,

как ни призывала финансовый сон.

Баб Настя время от времени подкармливала меня, но, как человек

рациональный, не за красивые глазки. Бывало, спрошу:

— Баб Настя, что сделать?

Она, к примеру:

— Крышу бы покрасить... Сможешь?

Как не смогу, кисточку из рук в училищ е не выпускаю. О бы ч

ная плата за работу по дому — картошка. Другого баб Н астя в принципе

не умела готовить. Если окна красить, то жареная. За кры

шу — работа повышенной сложности — пообещала с мясом стушить.

С мясом лучше всего получалось.

Крыша железная, залезла... Высоко сижу, далеко гляжу, банка

в одной руке, кисть в другой — работаю. Сентябрь... Солнышко

на небе... Ветерок гуляет, доносит до меня запахи из открытого

окна — баб Настя слово держит, гонорар тушит. Видимо, опьянела

я от ароматного ветерка, бдительность потеряла — наступаю

на покрашенное. И поехала со свистом поближе к картошке. Надо

цепляться за жизнь, а у меня руки заняты. Банку бросаю, кисточку

швыряю. Вот, думаю, наелась картошечки. Краска из банки, пущенной

моей рукой, гейзером хлынула на крышу, полилась по водостоку.

Который я тоже, па своё счастье, не миновала. Иначе от

рук-ног мало целого осталось бы при подсчёте потерь. Зацепилась

за водосток, вишу сосиской... У краски препятствий нет, хлынула

дальше. И на пути к земле встретила баб Настино пальто. Самая

дорогая вещь гардероба висела на просушке. Серенькое неказистое

из себя пальтецо... На это богатство полился сурик...

Я тем временем из последних сил держусь и думаю: теперь не

только картошка с мясом обломилась, придётся за пальто рассчитываться.

Лучш е бы вниз головой навернулась...

Спрыгнула на землю. Дом на две половины, выглянула соседка

Лена. М олодая женщина. Мы с ней хорошо жили. Подкармливала

меня иногда, жалела.

-- Ты что плачешь? — спрашивает.

Показываю на пальто. Она мне:

— Спокойно!

И кричит:

— Теть Насть, ну ты и сморозила! Ну, ты и голова садовая! Девку

послала крышу красить, сама пальто повесила, кто ж так делает?!

Баб 11астя за голову, за сердце и остальное схватилась от вида

любимого наряда.

Поела я в тот день картошки с мясом. Баб Настя с подачи Лены

вину за трагедию на себя записала. Попытки вычистить краску ничего

не дали, в зиму баб Настя вошла с леопардовыми пятнами. И з

далека было видно. Серое пальто и рыжие пятна за километр семафорили,

когда баб Настя шла...

Не забуду, как сад с огородом удобряли. Баб Насте насоветовали:

если опилки подкопать в землю, урожайность повыситься.

А у неё дочь, мать Лгабани, той самой Любани, с которой в Испании

встретились, — женщина деловая. Сказано опилки для мамы

достать, она машину подогнала. Баб Настя вручила мне здоровенную

корзину. Опилки таскать, рассыпать и перекапывать.


—Не жалей, — на мой вопрос «сколько сыпать?» баб 11ас.тя говорит,

—опилок много.

Я и перекопала весь сад и огород, обильно пересыпая опилками.

Ни фига расти не стало. Переборщили два мичуринца.

По осени листву убираем в саду. Граблями сгребаем, ту самую

корзину нагружаем, в овраг за огородом сбрасываем. То баб Настя

транспортирует к месту свалки, то я. Листвы много. Баб 11асте надоело

туда-сюда сновать с лёгкой корзиной. Потребовала грузить

под завязку. Я ногами принялась утаптывать. Она меня в сторону:

не так. И прыг задницей в корзину. Откуда прыть взялась? М олодость

что ли вспомнила? Листья в ответ на задницу спружинили,

баб Настя, как па батуте, только ноги в воздухе мелькнули, вы летела

из корзины, шмякнулась на землю. Мне очень понравился аттракцион,

но сама отказалась также прыгать в корзину и летать по

огороду.

Два клоуна с бабкой.

Экономия у неё во всём была до ужаса. Дочь дровами снабж а

ла с избытком, но печь баб Настя топила, только бы под одеялом

ноги не отморозить. На окнах нарастал лёд в два пальца, углы промерзали...

Раз у баб Насти давление совсем подскочило, её но «скорой»

отвезли в больницу. Приходит Л юбаня:

— Что так холодно?

—Дак экономия.

Л юбаня давай кочегарить. Искры из трубы, как из паровоза.

Мы в рубашках ходим — Ташкент. Но спать ложиться, надо трубу

закрывать. Мы, ещё те два кочегара-истопника, посмотрели: прогорело,

огоньков нет. Закрыли. Как не угорели? Спас страх наказания.

У нас в училище царила палочная дисциплина. «Стройсь! Командир

первого отряда отчитайсь!» Порядки хуже казарменных.

Три раза опоздал, триндец — могут отчислить. Боязнь приговора заставила

нас, чумных, подняться из угара. Идём в училище, из стороны

в сторону мотает. Кое-как доползли. И прямиком к зам директора

плакаться: «Отпустите домой, угорели». Он видит по нашим

физиономиям: что-то не так, но чудаков в училище пруд пруди.

Зовёт классного руководителя: «Я тут ничего не пойму: ваши

пришли, либо угорели, либо пьяные. Разберитесь».

С Любаней скучать не приходилось. Курносенькая. Очень хорошие

густые волосы, русая коса, на лицо симнатяшка. 11осик уточкой,

щёки ядрёным румянцем пылают. Титечки торчат что надо.

Но фигура. Вверху отлично, а дальше прямоугольник. Талии в при-

иципе пот. Бёдра мощные. Страдала Любаня от своих параметров...

Хотелось на меня походить.

11о сильная. Одна в семье. Папаня с какого-то счастливого момента

посчитал: две бабы в доме — что ж ему-то мараться по домашним

обязанностям. И ничегошеньки не делал. Любаня таскала

воду, колола дрова, только щепки летели, копала огород. Говорят,

женщине трудно мышцу накачать. Любаня руку согнёт — бугор как

у мужмка-качка. 11е продавишь. В случай чего — кулаки включала,

не раздумывая. Кто не знал, никак не мог предположить, что девчушечка

с задорным носиком может отметелить мало не покажется.

11а танцах если что -- бросалась в драку за честь кавалера. «Ну-ко,

ну-ко, поди-подн сюда!» —делала Любаня руки в боки. Такое приглашение

ничего доброго не сулило сопернику.

Несмотря на отсутствие эталонной фигуры, мужики табунились

вокруг Любани.

Учебный процесс ей был по барабану. Устроила дочь в училище

мама но блату. Рисовать Любаня не умела. Когда подавала работы

преподавателю Маврычеву, Аркадий Иванович морщился. Потом

смотрел на милое Л юбанино лицо, вздыхал: «Ладно, «троечку»

поставлю...» Снова смотрел в пронзительно синие глаза учащейся,

вздыхал ещё тяжелее: «Ну ладно, «четвёрочку». А потом махал рукой:

дескать, гори синим пламенем справедливость: «Что уж там —

«пятёрочку» ставлю». За свои пошлые работы Любаня получала

неслабые оценки. По Аркадий Иванович как чувствовал, раздавая

авансы, что Любаня — художник не совсем пропащий. Наловчилась

она чеканку делать. Ф изические данные оказались к месту.

Ш лёпала девушка чеканку, только шум стоял. Маврычев постоянно

подсовывал ей «медь» и куда-то паевой нужды забирал готовые

работы. Может, продавал, может, дарил...

Лекции Любаня не записывала. Со стороны казалось: вместе со

всеми каждое слово преподавателя ловит и бережно вносит в конспект.

Старается, аж язык наружу. На самом деле Любаня сочиняла

фасончики платьев. Это единственное, что у неё получалось из рисования.

Нарисует и толкает меня в бок:

— Хочу такое платье.

— Люба, ну эго па худую девушку.

— Да понимаю! Но так хочется.

Мечтала быть стройной... Но мама уникально готовила, с такой

разве похудеешь. Если баб Настя, кроме картошки, вообще ничего

не умела, дочь такие деликатесы варганила для Любани.



На этом неблагоприятном ф оне Л ю б ан е заго р елось о б рести

изящные формы. Села на квашеную капусту с огурцами. П опы т

ка не увенчалась снижением веса. О рганизм, привы кш ий три раза

на дню употреблять мясо, не выдержал огурцовой диеты . С дался.

Любаня другим методом придумала воздействовать па него: крутить

для выработки талии хула-хуп. У трамбовать ударам и обруча

излишки. Создать стройность, используя вращ ательны е моменты .

Полетела в магазин, и выяснилось: в П авлово сей гим настический

снаряд сроду не завозили, и не ожидается. П огоревала из-за нерасторопности

советской торговли, но пытливы й, заряж ен н ы й на красоту

ум не сдавался. Бросилась куревом сж игать ж ировую клетчатку

с боков. Дома не будешь смолить — вечерами бегала в м олодёж

ный парк, что был разбит на берегу Оки. В парке вы силась дурацкой

формы стела, в ней замурована капсула с посланием потомкам. Вблизи

послания Любаня дымила до кругов в глазах с мечтой о стройной

фигуре. Но как ни разглядывала себя дома после никотиновы х атак,

изменений в сторону грациозности отыскать не могла.

Зато курево помогло найти хула-хуп. В парке, нады м и вш и сь

до одури, забрела на детскую площ адку и обнаруж ила пирам идку

на четырех ножках, к ней три кольца разного диам етра приварены ,

одно над другим. Внизу самое большое, вверху — самое м аленькое.

Чем не хула-хуп?

-- Они чуть-чуть сваркой прихвачены, — прибеж ала ко мне

с горящими глазами. — Если у тя ги стащу пилу по м еталлу, то, как

свечереет, пойдём и срежем.

Что свиснет пилу, я не сомневалась. И по сум еркам пош ли мы

на дело. Любаня по дороге настраивается:

—Только бы не сломать полотно, тятя увидит — убьёт.

Тятя был мужчина мелкий, но жёсткий. Гонял м ам аню по п ьяному

делу. Маманя — женщ ина вполне сам остоятельная — главный

бухгалтер хлебозавода. Однако высокая долж ность дом аш него

узурпатора не сдерживала. М ужики в тех краях вы пендрёж ны е.

Мелкие, но выпендрёжные. Папаня лю бил ш ироко п огулять с д р у

зьями, после чего, вернувшись на базу, показывал, кто в дом е хозяин.

Длилось это иго до поры до времени. М аманя отпор дать не

могла. Зато Любаня в один из вечеров вышла на арену скандала.

Взяла папаню за шиворот и одной правой приж ала к стенке. Знаю

силу Любани, скажу — это что маш ина задним бортом придавит

к забору. Пришпилила Любаня буяна, как бабочку в коллекцию .

Он дёргается под прессом и ничего поделать не может. Ч уть рукам и

начнёт цеплять, доча силы прибавит, у папани грудная клетка трещит,

глаза от боли вылезают, хрипит: «Люба, пусти, Люба, пусти».

Сам не рад, что так надрессировал девушку мужской работой.

Поколи-ка чурки, помаши колуном да потаскай воду с колонки,

нополивай огурцы да капусту всё лето.

Но сломать полотно Любапя побаивалась. Как-никак папайю

уважала. Пришли на место. Любапя нацелилась самое большое

кольцо отпилить. Крутить так крутить. Я еле уговорила остановить

выбор па хула-хупе средних размеров.

— Стой на шухере, — сказала Любаня, — кто пойдёт, предупреждай.

Казалось, шорканье пилы слышно по всему парку. Хорошо,

стоял ноябрь, снег уже лежал. Редко кого заносило в парк на прогулку.

Наконец скрежет стих, Любапя появилась на аллее, докладывает:

-- Ничего не получается.

Все приваренные точки отпилила, на одном волоске держится

хула-хуп, но никак. Рвала-рвала, тянула-тянула. Тогда Любаня

предложила забраться на конструкцию и прыгнуть. Так мы и сделали.

Залезли на пирамидку, взялись руками за верхнее кольцо, встали

на отпиленное. Подпрыгнули. Кольцо даже не пошевелилось.

— Надо посильнее! —Любка командует.

Па «три-четыре» подпрыгнули со всего маху и полетели вместе

с кольцом. По дороге я вырвала клок из нового пальто. Два раза

и надела всего. Отец летом с воротником чернобурочкой справил.

По звуку, когда обруч упал на землю и зазвенел вечевым колоколом,

я поняла: что-то не то. Подозрения оправдались. Хула-хуп

не из трубки тонкостенной. Цельнометаллический. Из прута, что

в добрый палец толщиной.

Сразу почувствовали его килограммы, как стали поднимать.

— Будем катить, —пожалела меня Любаня.

Поспешно катя обруч, ретировались расхитители советской

собственности с места преступления. Отдалившись от парка, Любаня

решила, не откладывая на потом, заняться строительством

фигуры. Взяла обруч и с возгласом: «Эх!» —запустила снаряд вокруг

места, где намечала изваять талию. Обруч по инерции пошёл

по Любе, но тяжело и медленно, порхающих орбит не получилось.

Зато Любаня билась внутри кольца, как под током, пытаясь разогнать

хула-хуп. Моталась с частотой нитконамоточного устройства

на ткацкой фабрике. Хула-хуп не подчинялся стараниям, га-



сил скорость. Потом и вовсе упал. «А-а-а!» — закричала Любаня на

весь квартал после соприкосновения кольца с пальцами ног.

Па другой день Любаня в училище не пришла. 11ослс занятий

я побежала проверять подругу. Может, думала, папаня применил

строгие санкции: полотно мы всё-таки сломали.

Захожу, Любаня живая, но вид — больно смотреть. Сидит за

столом и с тоскливыми глазами очередной фасон платья рисует.

—Люб, ты чё, —спрашиваю, — заболела?

—Я вчера пришла, в сенцах пару раз крутанула и ужинать уже

не смогла.

Утром мать сразу заподозрила неладное. Квёлая дочка. Мама

очередные кулинарные шедевры приготовила. «Любочка, ты бы

покушала, а?» «Хорошо, но сначала крутану хула-хуп». Пошла,

крутанула, после чего завтракать расхотелось вовсе.

Любаня пожаловалась па судьбу, потом поднялась со с.тула

и со словами:

—Смотри! —задрала футболку.

По телу разлился сплошной синяк, будто Любаню пинали коваными

сапогами.

Отнесла она хула-хуп в гараж и закончила на этом похудение...

После училища рванула на Дальний Восток, я туда хотела поехать,

подальше от мамы, не получилось. Вскоре всем подругам

прислала письма. Оригинальные. Общую часть про красоты В ладивостока

писала под копирку, дальше личное каждому адресату.

Любаня слёзно просила у всех эскизы. Она, кроме фасончиков, так

ничего и не освоила за годы обучения. А па работе ей нужно было

рисовать.

Через год Любаня вернулась с берегов Тихого океана на тихий

берег Оки. С дитём. Какой-то матросик осчастливил. Любаня сдел

ал а с ь м атер ыо - о д и и о ч кой.

С той поры я ничего о ней не знала. Судьба подарила встречу

в Испании. Оказалось, мариман не совсем поматросил и бросил

девушку. Всего на пять лет. Потом нашёл, раскаялся в содеянном.

Любаня приняла обманщика. Ж ивут и не тужат. Любаня ещё двоих

киндеров родила. Уже внуки есть.

Вспомнили мы под испанским солнышком угарную печку,

хула-хуп и много чего. Любаня, толстая и счастливая, преподаёт

в нашем родном училище, супруг ходит в моря... Ж изнь, что называется,

удалась...


сил скорость. Потом и вовсе упал. «Л-а-а!» — закричала JI юбаня иа

весь квартал после соприкосновения кольца с пальцами ног.

Па другой день Любапя в училище не пришла. 11ослс занятий

я побежала проверять подругу. Может, думала, папаня применил

строгие санкции: полотно мы всё-таки сломали.

Захожу, Любаня живая, но вид — больно смотреть. Сидит за

столом и с тоскливыми глазами очередной фасон платья рисует.

—Люб, ты чё, —спрашиваю, — заболела?

—Я вчера пришла, в сенцах пару раз крутанула и ужинать уже

не смогла.

Утром мать сразу заподозрила неладное. Квёлая дочка. М ама

очередные кулинарные шедевры приготовила. «Любочка, ты бы

покушала, а?» «Хорошо, но сначала крутану хула-хуп». Пошла,

крутанула, после чего завтракать расхотелось вовсе.

Любаня пожаловалась па судьбу, потом поднялась со стула

и со словами:

—Смотри! —задрала футболку.

По телу разлился сплошной синяк, будто Любаню пинали коваными

сапогами.

Отнесла она хула-хуп в гараж и закончила на этом похудение...

После училища рванула на Дальний Восток, я туда хотела поехать,

подальше от мамы, не получилось. Вскоре всем подругам

прислала письма. Оригинальные. Общую часть про красоты В ладивостока

писала под копирку, дальше личное каждому адресату.

Любаня слёзно просила у всех эскизы. Она, кроме фасончиков, так

ничего и не освоила за годы обучения. Л па работе ей нужно было

рисовать.

Через год Любаня вернулась с берегов Тихого океана на тихий

берег Оки. С дитём. Какой-то матросик осчастливил. Л ю баня сделалась

матерыо-одиночкой.

С- той поры я ничего о ней не знала. Судьба подарила встречу

в Испании. Оказалось, мариман не совсем поматросил и бросил

девушку. Всего па пять лет. Потом нашёл, раскаялся в содеянном.

Любаня приняла обманщика. Ж ивут и не тужат. Любапя ещё двоих

киндеров родила. Уже внуки есть.

Вспомнили мы под испанским солнышком угарную печку,

хула-хуп и много чего. Любаня, толстая и счастливая, преподаёт

в нашем родном училище, супруг ходит в моря... Ж изнь, что называется,

удалась...

Говорю Любане:

— П ом нить, плакала: «Некрасивая, толстая». А я тебе говорила:

«Да будешь ты счастливой, будешь!» Так и получалось.

На что Любаня:

— А помнишь, я говорила тебе: «Не умрёшь в восемнадцать

лет. Ни за что Fie умрёшь!» И ведь жива...


В ОЖИДАНИИ СМЕРТИ

В пять лет я умирала. Врачи поставили смертельный диагноз.

Почки. Отец воспротивился. Законченный атеист, коммунист,

за спиной военная академия, поехал к знахарю. И меня с того света

вытащили. Знахарь жил где-то у моря. Папа набрал у него всякой

травы. Стал меня пичкать снадобьями. И выходил. Как уж воздействовал

знахарь — не знаю. Выжила. Папа привозит здоровую

дочь в клинику. Вот, мол, полюбуйтесь, эскулапы. Врачи на его победшле

реляции отвечают: «Вы думаете, добро ей сделали? Ничего

подобного! В восемнадцать лет всё равно умрёт».

Я приговор свой услышала. И жила с раннего возраста с ощущением

неизбежной смерти. Подруга Иринка однажды призналась,

что осознала конечность своей земной жизни лет в тридцать

пять. А я в пять. Для меня важнее были не политические формации,

а что восходит солнце, что жарким летом, когда идёшь от моря

по каменистой дороге, от неё пышет жаром, что вечную пыль из

гробницы фараона я стираю тряпочкой с телевизора. Папа заводил

речь о международном положении, я отмахивалась к его досаде.

В октябрятах ещё ничего не понимала. Когда повязывали галстук,

тыкали в уголочки, объясняя, что каждый обозначает, думала:

это не со мной происходит. В комсомол не стремилась. Мать

шумела: «Как так, младшая сестра уже в комсомоле, ты какая-то

отщепенка!» Она не потому кипятилась, что я телепаюсь в хвосте

передовой молодёжи, —мама —человек практический, заглядывала

в будущее дочери, где без комсомольского значка на моей груди

не видела института и безбедного моего, а там, глядишь, и своего

существования.

Я знала, что мне лучше не рожать. А кому такая жена сдалась?

Подружки в Омске удивлялись: ты посмотри, мужики шеи

бельгийский вариант

сворачивают, винтом вокруг тебя облизываются, а ты как никого

не видишь. И мужики признавались: ты бы только глазом м оргнула

— женихи в очередь выстроились. И ещё говорили: не унижаеш ь,

не оскорбляешь, а через стеночку к тебе не перебраться. Звали з а

муж. Но в душе не было человека. Может, оттого, что знала о себе:

не урод вроде, но и не понять что. Если рожу, могу умереть сама,

на кого останется ребенок? Мой старший брат Л ёнька родной мне

только по отцу, моя мама была ему стопроцентной мачехой, я п рекрасно

видела эти проценты. Да и самой жилось не слаще.

До сих пор не могу понять, как отец так опростоволосился

с женитьбой? Умный человек. И не пацан, женщины не ню хавш ий.

Образования у матери никакого. Зато голосистая, зато красавица»

зато плясунья-певунья. Отец как увидел, так и остолбенел. М ожет,

Жорин отец точно так от его матери ум потерял? От первого б р а

ка жена у моего отца умерла, Лёньке четвёртый год — нужна в дом е

женщина...

Отцу многие говорили по поводу моей матери: «Куда, Саш а,

голову пихаешь? В какой хомут лезешь?» Да где там послуш аться

мудрых советов, когда роскошная красавица на всё согласна. « П е

не! Только она!» — сделал окончательный выбор. Вот у нас р азвесёлая

жизнь была. Точнее у них. Да и нам с Лёнькой и Л и лькой

доставалось на орехи. Раза четыре сходились, расходились, сходились,

расходились. В конце концов разбежались. Я постоянно х о

тела к отцу. Четырнадцать раз бегала. Смешно, конечно, как подрывала

из дома. Маленькая, умишко с гулькин нос, считала: то л ь

ко по шпалам дорога к папке, раз на поезде уехал. М атери ничего

не стоило отлавливать меня. Лупцевала от души...

И я поняла: если к моему ребёнку будет так относиться д р у

гая женщина, зачем это надо? И ставила крест па своей семейной

жизни.

Честно говоря, я не знаю, почему я обладаю предвидением.

Вернее, знаю, но очень невероятная история. Не буду рассказы

вать, а то можно подумать, что я шизофреничка.

Я многие вещи знала с детства. Как-то прочитала: некоторые

дети обладают даром зрения невидимого мира. Мотом он утрачивается.

Это активизировалось с того момента, как стала умирать понастоящему.

Я поняла: что-то существует над нами. Я умирала, ум и

рала, умирала, потом отец предпринял попытку с того света вы тащить.

И наступил день, я ведь не ела, у меня дистрофия была по-

слсдней степени. Помню солнечный-солнечный день, я зашла на

кухню, маленькая, шестой год, зашла и сказала: «Мама, я хочу кушать».

Мать так и села на иол. Это было моим выздоровлением.

А до этого внутри, я не сказала бы что голос, знание что ли: когда

будешь умирать позже, тебе будет очень тяжело. Потому что дети

защищены.

Распределилась в Омск. Город с первого дня лёг на душу. Ехала

в Сибирь, настраивалась: тайга, ёлки до неба. А здесь удивительный

простор неба, простор земли... Лесостепь... Летом — море зелени,

зимой — играющего на солнце снега, осенью едешь на электричке

— а по сторонам золото берёз, студёный воздух. Жила замкнуто,

друзей долгое время никого. После работы ездила к речному

вокзалу, где Омь впадает в Иртыш. Солнце садится за реку, разливается

по поверхности воды, гаснет...

Мысль, что всё это вот-вот окончится, жила во мне постоянно.

Возраст подходил к сроку исполнения приговора врачей. Обидно

и жалко: я только-только обрела долгожданную финансовую независимость.

Профессия нравилась, довольно быстро в Художественном

фонде начала самостоятельно работать с металлом, ко мне

с уважением относились старшие коллеги...

В восемнадцать лет была цветущей девахой, даже симпатичной,

даже красивой, как поняла позже. Подошёл названный врачами

срок, я жду своего смертного часа. Ничего подобного. Значит,

решаю — в девятнадцать срок настанет, врачи немного ошиблись!

Девятнадцать подходит — прекрасно себя чувствую. Эскулапы

в пять лет просчитались и тут поднапутали... Радуюсь, что удлиняется

жизнь, но обречённо считаю: всё одно скоро конец...

Ж ила я у тётки. Почему и поехала в Омск — всё родной человек

рядом. Тётя Клава та самая, которая с матерью моей в детстве

побиралась-нищснствовала. Мать младше её на семь лет, бывало,

зауросит: не хочу идти. Тётка на горб и тащит.

— Не обижайся, Таня, ох, вредная твоя мать была, — рассказывала

тётка. — Тяж ёлая и вредная.

Чё мне обижаться, я и так знаю.

Па одной площадке с тёткой Галка жила. В доме она пользовалась

славой -- 1улящая... Рассказывали соседки: ещё в школе, с четырнадцати

лет, начала путаться с взрослыми мужиками. Тогда нравственность

какая-никакая была. Осуждали сексуальную скороспелость.

Когда я с Галкой познакомилась, ей за двадцать было. По



началу столкнёмся на лестнице — «привет-привет». У меня ж изненный

круг, работа, дом. Никаких мальчиков, как и подруг. Както

Галка позвала: «Заходи, поболтаем!» Стала наведываться к ней,

к ужасу моей тётки. Та напустилась:

—Что у тебя общего с этой проституткой?

Будто я совсем безголовая.

Галка жила с матерью. Тётя Надя — уникум. Назойливая до безобразия

и скупердяйка до предела. Начинался наш день звонком

в дверь, она трескучим, подпуская мёд, голосом пела: «Клавочка, вы

не спите уже? Собралась своей паразитке суп варить, выяснилось:

нет картошки. Не дадите штучки две, не больше, штучки две». Какой

суп из двух картошек? Ш тук шесть тётка даст. «Ой, спасибо, обязательно

отдам». Через две минуты опять звонок: «Клавочка, я картошку

забросила, а морковки тоже нет». Так целый день. Спички, соль,

фонарик в подвал спуститься. Зачем в магазин ходить? Клавочка —

душа добрая, поворчит-поворчит, но наделит необходимым.

Эта женщина совалась в каждый миллиметр Галкиной жизни.

Дочь долгое время жила с бабушкой. На стенке у Галки не портрет

матери висел, а автопортрет бабушки в довольном преклонном

возрасте, выполненный в коричневых тонах профессиональной

рукой. Бабушка работала до пенсии художником в театре, по словам

Галки, было очень интересным человеком.

Но бабушка не вечная. Умерла. И Галка вплотную столкнулась

с матерью, которая до сей поры жила в своё удовольствие.

Не знаю: то ли отец их бросил, то ли умер. И началось. Может, Галка

мстила... Мать она не воспринимала и в её навязчивую любовь

не верила. Повесила в своей комнате щеколду, отделилась дверыо.

Мать билась: «Гала, открой! Гала, открой». Галка сидит, а она тупо

долбит. Это могло быть часами. Галку трясло и колотило. Н е знаю:

при бабушке или при матери Галка приобрела славу лёгкой девуш

ки, но такая мамаша может послужить катализатором для любых

поступков.

Галка внешне женщина броская и умела себя подать. Высокая,

широкой кости, порывистая. Лицо широкоскулое, высокий лоб,

изящный носик. Зелёного огня глаза. Таких девчонок действительно

сворачивает. По неопытности рано столкнулась с мужской подлостью.

И понесло. А в душе хороший человек. Я не видела в ней

стервозного, когда на мужчин смотрят как на средство урвать, обезжирить

по полной. Окончила музыкально-педагогическое училище,

преподавала в детском садике. С детьми возиться не любила,

но нравилось в садике рисовать, оформлять комнаты...

М ужчины у Галки были с положением. Как она говорила:

«Не с трамвая». Советский Союз тогда ещё вовсю нерушимо стоял.

Но блядская мужская сущность она при любом социализме.

Приезжают высокие гости, для них устраивались расслабительные

мероприятия, выезды за город, Галку приглашали на такие пикники

для десерта по дамской части. В каком-то ведомстве имелся особый

список женщин. Г1о нему приглашали. Наверное, не задаром.

Но, думаю, не с этих доходов Галка одевалась. Были, надо полагать,

спонсоры. Одевалась очень даже круто по тем временам. Зарплата

в детсадике рублей сто двадцать. А могла купить кофточку

рублей за триста. И сразу делала упреждающий ход, покажет мне

и говорит: «Мать будет спрашивать — скажи: шестнадцать рублей

стоит». Платья, сапоги, пальто — всё дорогое. Но не занашивала,

иопосит-поносит и продаёт.

Находиться дома с матерыо ей было невыносимо. Нам, соседям,

досаждала тётка Надя, а уж дочери... Поэтому Галка в отпуск, а он

у неё длиннющий, ездила в турпоездки по всей стране. Взахлёб рассказывала

про Байкал, Хибины, Кавказ, Прибалтику и Молдавию.

Там отрывалась по полной. Совершала круизы по Волге и Енисею.

Где только не побывала. И с мужчинами ездила, и одна...

Рассказчица Галка — слушал бы и слушал. Как-то сидели, разговаривали,

меня как током долбануло: эта презираемая всеми соседками

девчонка живёт такой интересной и яркой жизнью. Путешествия,

дорожные приключения. Всего на четыре года старше

меня, а где только не побывала. Я и сотой доли не видела. Если

мне суждено умереть рано, так что — сидеть безвылазно за печкой?

По медицинским меркам мне табуретку противопоказано поднимать.

Плюнула на это. Чему быть, того не миновать. Не умерла

ведь в обещанные восемнадцать, а там поглядим. Решила: жить

надо, чтобы не сказали, что помер.

Смертельный диагноз, по которому физические нагрузки категорически

запрещены, скрыла, записалась в танцевальный коллектив.

До солисток докатилась. Настолько яростно захотелось

наверстать упущенное. В двадцать два года стала ходить в горы.

В пешеходные, лыжные походы. Как и не жила до этого. Уж если

умирать, так весело. Может, даже подспудное желание было убить

себя. Д елала то, что напрочь нельзя. Доктора бы в обморок попадали,

узнай о моих вольностях. Эго догнало. Почка оборвалась,

пришивали. Я из себя как щепка, но пресс накачала железный. Завотделения

пришёл после операции, посмотрел и сказал: зря делали,

почка и так бы держалась с таким мышечным корсажем.



За год до этого ходила в поход на И ссы к-К уль. С праш иваю

на берегу озера:

— Где Терскей-Алатау?

— Вон! —показывают на другую сторону.

— Где?

— Да вон! Смотри лучше!

Гляжу — одни облака плывут, другие стоят. Снежники. Захотелось

во что бы то ни стало побывать там! И пошла в труднейш ий

для меня поход после операции. Но потом распрощалась с экстремальными

видами спорта, стала спокойней жить.

Тут-то перестройка и грянула, кооперативы пошли... Из людей

дерьмо полезло при запахе денег. Началось предательство друзей.

Первый раз отведала ренегатства, как сама пошла по торговой части.

Открыла бутик сувениров в центре города. Знакомых среди ребят-мастеров

масса ещё по Художественному фонду. Сумками таскала

от них товар, влёт уходил. Верной подруге Веронике, отличная

девчонка, в походы не раз ходили, предложила помочь, на хороших

условиях встать за прилавок. С удовольствием согласилась и наглым

образом обворовала. Мне с поставщиками рассчи тываться —

она мелочь какую-то суёт и с честными глазами говорит: больше

нет. Нет и всё. Л сумма очень приличная. Дело перед самым Новым

годом, сенокос па сувениры... Кое-как рассчиталась с ребятами.

Если друзья так поступают, что говорить о гюлубандитском

бизнесе... Нас воспитывали в одних идеалах, теперь твоя честность

как собаке пятая нога... Загрустила я от безысходности. В этот момент

объявился Макс, вынырнувший из Бельгии.

ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ МАКС

Макс — это перекати-поле. Они приехали в Омскую область

из Павлодара. Невмоготу в Казахстане стало, и собрали манатки.

О ту пору казахам непросто жилось в родных просторах, русским —

тем паче в тех пространствах. Тогда и сорвался Макс с якоря, и начались

перекати-поле странствия. В России казахских русских не

ждали: своим несладко, поселилась семья в деревне, в ста километрах

от Омска. Кроме Макса с женой, мать его, замуж няя сестра

и брат. Максу должности ветврача не нашлось на деревенском

рынке труда, устроился электриком, а потом приглашают на педагогическую

работу в школу, английский преподавать. В глуши

с учителями полный затык. Макс по-английски трёх букв алфавита

не знал, но пошёл без долгих раздумий и лишних сомнений.

«А чё — сам язы к выучу! Да ещё деньги за это буду получать». Другой!

бы с ходу отказался, Макс — с азартом взялся. В этом он весь.

Два года пожил в деревне и перебрался в Омск. Организовал

ветлечебницу, где я своего кота умирающего вылечила. Но возиться

всю дорогу с хворями кошек-собак не планировал, манили дальние

страны, радужные перспективы. Настраиваясь на выезд, подготовил

легенду религиозной несвободы. Выбрал экзотическую секту

— пятидесятников. Максу Бог ума плеснул с избытком, не только

английский изучал в безвременье. Наткнувшись на миссионеров

пятидесятников, подумал: а не есть ли это полезно? По принципу:

попался на дороге кривой гвоздь — подбери, вдруг другу

дом строить или в гроб врага вбить пригодится. Пообщался с сектантами,

походил на собрания, поднабрал разведданных, основательно

почитал Библию. В Бельгии так живо сыграл роль пятидесятника.

Те молитвы хором в унисон ноют, при этом в ладоши хлопают,

в такт притоптывают и возглашают громко «аллилуйя», чем

вводят себя в кайф с экстазом. Макс в генеральной комиссариате

перед бельгийскими чиновниками настолько вдохновенно в образ

вошёл, так пел, прихлопывая и притоптывая, —бельгийцы чуть не

побросали католичество и протестантизм и не пошли за Максом.

Есть такая легенда, Макс рассказывал: где-то в конце восьмидесятых

годов прилетели в Бельгию муж с женой из Москвы. Сдались

бельгийцам: только вы нам сможете помочь! Будто случился

пожар, сгорел дом, дети, документы. Супруги в отчаянии от горя,

побежали куда глаза глядят в Европу. Тайком, чуть ли не в багажном

отделении самолета, прилетели в Брюссель. Спасите нас от советской

действительности, где дома горят, дети погибают, в магазинах

километры пустых прилавков. И бельгийцы впервые столкнулись

с такими беженцами из Советского Союза. Потом-то до мелочей

разработали схему приёма и проверки, а тогда как снег на

голову погорельцы. Макс учил: рассказывайте свою легенду в отчаянии,

плачьте, сонли распускайте... Дескать, край, тупик — жизни

в России нет, до петли доводит родное государство. Надо перетянуть

на свою сторону бельгийцев. Не только заставить поверить

твоим россказням, но пробить на сочувствие, дабы захотелось

хозяевам от всего сердца помогать просящему. Бельгийцы гордят


ся: маленькая Бельгия такая могучая, что может защ итить обиж енных,

их гуманное государство запросто принимает стр аж дущ и х,

их богатая страна наделяет обездоленных куском хлеба, крышей.

М ать Россия хуже мачехи выдавливает своих граждан за порог,

а Бельгия помогает сиротам...

Сам-то Макс сыграл почти по Станиславскому. Ему безоговорочно

поверили, что все пятидесятники России ис могут скры ть

могучую личность Макса от гнёта режима. Но М акс один сорвался

столбить место в Бельгии. В Омске оставил ж ену Светку с двумя

детьми. Поехал за ними...

Светка с Максом не два сапога из одной пары. Светка, если

в образности окончательно переходить на обувь, валенок валенком.

Максу Бог ума не пожалел. На Светку не хватило. Отнюдь не дура.

Но ленивая, танком с места не сдвинешь. И клуша. С М аксом ей не

сахар жилось. Макс — вулкан. Где появился —там дым коромыслом,

пиво рекой, песни во всё горло — с книжкой не посидишь. В Брю сселе

идёт по скверу, видит: на лавочке бельгиец кручинится —от одного

согбенного вида слёзы наворачиваются. Макс пять минут назад

по пиву прошёлся, на душе майское солнце, именины сердца, вдруг

сталкивается с депрессухой. Непорядок. Подсел к горюну. Б ельгиец

расплакался от участия в русскую жилетку: денег нет, с работой

затык, девушки не любят. Собрался в канал бросаться. Поеду,

говорит, в Гент, он там учился в университете, и брош усь в канал

Гент-Териюзен. У бельгийцев-суицидников каналы на первом месте.

Просто национальная особенность. Не через повешение, отравление

или под поезд, а вниз головой в канал свести счёты с жизнью .

Кругом железные дороги, скоростные поезда носятся, нет, не надо

по-каренннски па рельсы. Может, что воды-влаги в стране много...

Не сказать, сыро в Бельгии, но хватает влаги. Изморось, туманы,

дождики не редкость. Э го не стенной Омск. М окрая стихия влечёт

суицидно настроенных... Бельгийский товарищ М акса, он и в географии

суицида привередливость проявил — Брю ссель отверг, непременно

Гент подавай. Уж если плюхаться с концами в воду, то

ни где попало, а рядом с альма-матер. Город, кстати, один из красивейших

в Бельгии. Одна башня Беффруа чего стоит. И ли замок графов

Фландрии, аж двенадцатого века. Гент, наверное, немного и з

менился с той поры, как Тиль Уленшпигель там ш лялся. С таринный

и в то же время студенческий, молодёжи море...

Макс сопли бельгийские вытер, бедолагу в охапку сгрёб и потащил

от греховных мыслей к себе домой — борщ с пивом есть. Д е

скать, в канал всегда успеешь, предварительно не помешает плотно

подкрепиться. Накануне на Макса напало вдохновение — наварил

полную кастрюлю борща. Бельгиец две тарелки умёл. Повеселел.

Борщ не их деликатес, да с голодухи не то проглотишь. Про канал

забыл. И вместо Гента позвал через пару дней Макса с ответным

визитом на суп собственного приготовления. «Я, конечно, поел, —

рассказывал Макс, — но без добавки. Какой вкус останется — битых

три часа варится капуста, только потом закладывается мясо,

картошка... Непонятно что в итоге в тарелку попадает».

Меня в одном бельгийском доме накормили тёртым супом.

На бульоне, что в супермаркетах продаётся. Отваривают на воде

овощи, в миксере перемалывают. Получается пюре. Бульон разогревают

и туда эту кашу. Национальная еда. Не скажу, что невкусно.

Да как-то привыкла жевать. С закрытыми глазами ешь и понимаешь:

это капустка, это морковка, картошечка, лучок. Тут непонятно,

что ешь.

Друг Макса ещё хлеще пакулинарничал, но его вываренный на

десять рядов супец их дружбу не подкосил. Привязался бельгиец

к неунывающему русскому. Подцепил его присказку: «Чтобы сердцу

дать толчок — надо выпить кпслячок». Кислячком Макс обзывал

сухое вино. Бельгиец к месту и не к месту повторял про «кислачок»

— так у него получалось —и щёлкал по горлу. Купили, не знаю

на чьи деньги, машинёшку. Поганочку дешёвую. Ездить она ездила,

да сразу не разглядели друзья-товарищи дефект —масло подтекает.

В Бельгии жуткий штраф за пятно под машиной. «Зелёные»

зверствуют в бдительности за экологией. Надо было лицезреть,

как ездила интернациональная парочка. Своими глазами наблюдала.

М ашина останавливается, Макс за рулём, бельгиец на ходу выпрыгивает

и нырк под колёса с баночкой. Ни одна капля не должна

осквернить Брюссель.

У бельгийца основное занятие по жизни — депрессия. Гуляют

с Максом по вечернему Брюсселю, откушали пива, бельгиец впал

в грусть-тоску: нет в жизни счастья, заныл про Гент с любимым каналом.

Просто сил нет от безысходности, просит Макса: будь другом,

отвези на берег Гент-Тернюзен. «Да брось ты! — перебивает

суицидный скулёж Макс. — Всё хоккей и замечательно!» В подтверждение

хоккейности ресторан встаёт на пути. Музыка из окон

забойная... Макс друга за шиворот: «Айда оторвёмся!» Не успел

бельгиец предупредить: стоять! ресторан африканский! — как оказался

на чужой территории. В такие заведения белые носа не кажут.

Вывески на двери: «Только для чёрных» — нет. Но африкан



цы изустно дают понять: пятколицые, не суйтесь. Н икто и подум а

ет соваться.

Арабов и африканцев на улицах хватает. Бельгийцы каются за

колониальную политику в прошлом, привечают бывшие угнетённые

народы. Но где угнетённые селятся, в том же Брюсселе, в этих

районах быстренько начинается вонь и грязь. Чтоб колонизаторы

не абстрактно каялись...

Африканский бар вечером —зрелище не для слабаков. Горят

синие лампы, как для кварцевания, помещение обычно небольшое,

окна нараспашку, и в мёртвом ферпальном свете сами собой движутся

белые рубашки, манжеты, воротники... Без голов. Одни зубы

светятся. Жуткая картинка.

Макс в такой ресторанчик затаскивает бельгийца ударить веселухой

по тоске. И лишь переступив порог, отметил: во всей массе

отдыхающих белых всего ничего — он да бельгиец. Другой бы выпрыгнул

за дверь от греха подальше, Макс ни шагу назад! В любой

ситуации как шар обтекаемый. Чёрные так чёрные, какая разница,

с кем зажигать. Вскоре поднял бучу жарче африканской Сахары.

С неграми пьёт-пляшет, с негритянками обнимается... К концу

вечера, а это было под утро, негры научили Макса танцевать регги,

русский в ответ чечётку на стуле отбил. Одной негритянке обещал

ночь со звёздами...

Такой Макс, а жене его, Светке, в семейной жизни нужна стенка,

дабы ручки сложить, ножки свесить и сидеть сиднем. М акс приехал

в Омск забрать семыо в Брюссель. Визы скоренько приготовил,

да наперекосяк планов тёща на дыбы встала. Н акатила на

зятя: «Аферист несчастный, я тебя выведу на чистую воду! Я тебя

посажу!» Светка заметалась меж двух огней, не знает, как бытьпоступить:

утром рада-радёшенька в Европу отбыть, чемодан собирает

навстречу бельгийским красотам, всё делает, как М акс скажет.

По мама не дремлет: «Куда ты собралась? Он тебя через границу

перевезёт и бросит! Детей отберут!» Светка начинает к вечеру

разбирать чемоданы, на Европу нацеленные. Деньги у Светки,

что Макс привёз, странным образом иссякли. Дал десять тысяч

евро, она через неделю: «Кончились, дай ещё!» Он: «Дам, но напиши

список, куда потратила?» Светка тык-мык и затык.

Макс махнул рукой на эту свистопляску «еду — не еду», надумал,

пока Светка менжуется, сгонять в Норвегию, прощупать почву

в стране фиордов. Не в восторге остался. Звонит в Брюссель:

«Не понравилось». Вскоре сам нагрянул. Остановился у нас, напылил,

конечно. Даже приструнивать пришлось. Зачем мне Ж орины

пьяные выходки, у него и трезвых хватает? Макс в Брюссель завернул

на пути в Англию. В эмигрантском мире бытуют легенды: гдето

обязательно лучше. Всенепременно есть райское местечко, где

нас ещё нет. У Макса шило в заднице не переводится, якоря давно

оборвал, пошляться по всяким разным странам — для него вид

приключений. Записная книжка под завязку телефонами со всего

мира забита. Везде его ждут и любят. Мужчина искромётный,

и голова работает чётко. Многим подсказал, как лучше устроиться...

Ему удаётся за границей то, что не удаётся никому. Брат Макса

Валерка — полная ему противоположность, рохля. Как ни учил

Макс искусству запудривапия мозгов бельгийцам, не сумел Валерка

наврать красиво — педали документов. Макс не согласился с таким

отношением к родственнику и добился своего, запихал брательника

в русскую миссию, что в Испании. Четвёртый год Валерка

в Мадриде в ус не дует.

Разочаровавшись в Норвегии, Макс устремился в Англию, о которой

столько позитива слышал. Звонит из Брюсселя в Лондон, но

друзья, что там обосновались, успели переменить точку зрения на

туманный Альбион. Делать, дескать, здесь нечего, в Канаде краше,

туда многие из нашего русского брата перебрались. И друзья Макса

лыжи навострили в страну хоккея и кленового листа. Макс не закручинился

от облома с Англией. В Канаду, так в Канаду.

Спрашиваю:

— Макс, как ты в Англию собирался попасть?

Это не проходной двор по типу Парижа. Англичане заморочек

понаделали на въезд к себе на остров. Но не на Макса. Проезжая

через Амстердам, сделал португальский паспорт. Теперь он не

Максим Игнашевич, а Дон Педро, прошу любить и жаловать. Одна

заковыка — новоиспечённый Педро -- типичный блондин. Макс за

шведа или финна сойдёт но цвету, но никак не жгучий португалец

с таким экстерьером.

— Ты хоть, — говорю ему перед отъездом в Канаду, — материться

по-португальски выучись.

И з Бельгии выпустили легко, наверное, по принципу: лишь бы

подальше такие Педры. Зато в Риме — рейс в Канаду Макс выбрал

со скачками по Европе — засомневались в Педре, взяли нежно за

локоток, попросили мистера побалакать по-португальски. Макс,

на свою беду, в деревне данный язык деткам не преподавал. И умного

человека, то есть меня, не послушался по ненормативной лексике.

Попух Педро. Наладили вместо Канады в Россию.



Пока Макс мотался за райскими кущами, С ветка третьего

ребёнка рожает. По своей лени она из тех баб, к которой разок прикоснётся

мужик и пузо на лоб лезет.

Макс и с тремя детьми готов был везти семыо в Европу. На его

беду, случилось из ряда вон событие. Его не украсть, не покараулить —

Светка загуляла. Да не тайком — потешить бабыо плоть, пока муж

весело пропадает в дальнем зарубежье, — в открытую. Макс-то,

мотаясь по Европам, думал: с такой женой тылы железобетонные.

Н аделе — ни железа, ни бетона. В Светку влю бился молодой парень.

И не поспать-погулять на досуге. С серьезными взглядами

на совместное будущее. Мать его восстала: «Приворожила!» Побежала

к Светке... А кого там Светка могла приворож ить? Понеслась

к Светкиной матери: урезоньте своё чадо... Забегаешь, когда сыну

тридцать, а Светке — сорок один, плюс к бабскому возрасту трое

детей на шее. Однако парень порулил наперекор маме. Светка подала

на развод, поженились.

Такая судьба у Макса.

Мне он никогда категорично не советовал: «Бросай Ж ору!»

После первой крупной разборки с Ж орой, а мы к тому времени

и полугода не жили в Брюсселе, я пожаловалась Максу, спросила:

что делать, на меня в жизни мужчина руку не поднимал. Тут получай

мордобой. Макс сказал: «Не спеши. Ради чего ты сюда приехала?

Остаться. Если разведёшься, не ему, а тебя боком выйдет.

Он политический, пусть не пуп, но пупок. Удалось на этом сыграть.

А ты кто? Ж ена пупка. Разведётесь, и можешь пролететь с документами.

Ые торопись».

ВЫБИТЫЙ ЗУБ

Я терпела. Были периоды нормальной жизни. Были. Что всегда

в Жоре импонировало — не врал. Враньё чувствую за версту.

И ненавижу, кто выкручивается, лукавит. Ж ора и врать-то не умел.

Сразу было видно. Как ребёнок. Вообще, он был ребёнком во всём:

капризах, восторгах, непостоянстве...

Что ещё в нём замечательное... Грузин один говорил. Они люди

внимательные. Дескать, вах какой у тебя мужик. Сколько вижу —

мы тогда на пятом этаже жили в однокомнатной квартире — обязательно

не с пустыми руками, обязательно добычу тащит. Это у Ж о

ры не отнять.

В первую брюссельскую квартиру приволок рулон искусственного

меха в два обхвата. Где только не использовали: один кусок

в качестве матраца, другим укрывались — пододеяльник надела,

и так хорошо. Половичков нарезала... Ж ора свято чтил девиз:

«Семья не должна голодать!» Раздобыл велосипед. Ездил на рынок

к закрытию. Цены бросовые, можно на халяву разжиться продуктами

с просроченной датой употребления. Мы не гордые — нам

пойдёт. Какой-то нереализованный товар торговцы просто бросали.

Или продавец зазевался, Ж ора взял и с тихой грустыо удалился.

Привозил всегда столько, что не влезало в холодильник. Это

у него называлось: полная бомбовая загрузка велосипеда.

Нет, не все состояло из минусов. Пусть не сразу, но устроился

на хорошую работу. В фирму по производству мясных деликатесов.

Владелец —еврей Моисей, жена у него невероятной красоты женщина,

королева, по имени Бася. Сам Моисей — начальник суеты. Заполошный...

Появился на фирме — всё, жди дерготни, беготни. Бася

— сама невозмутимость, достоинство, царица, курила дорогущие

сигареты, специально ей доставляли. Моисей мог прийти на фирму

и сказать: «Приезжает мой родственник из Израиля. Таки знаменитый

скрипач». Это мог быть и знаменитый (обязательно знаменитый

или даже гениальный) физик, архитектор. Но на следующий

день, как приедет, Моисей приводил того на производство.

И не с целыо экскурсии. Давал, несмотря на знаменитость, конкретное

задание, и родственник своими руками вносил посильный

вклад вдело Моисея.

Из чего только не выпускала фирма деликатесы: говядина, конина,

утка, перепела, страус и даже крокодилье мясо. О, какая бесподобная

гусиная печень! Но дорогущая... Ж ора приносил домой.

Конечно, на халяву. Чтобы Ж ора да не свистнул... Маленькая ф ирма,

а поставляла товар в Англию, Францию, Канаду. Не грузчиком

Ж ора трудился, Моисей узрел в нём аптекарскую дотошность

и поставил на ответственный участок — составителем рецептов.

Ж ора отмерял, подбирал ингредиенты, разбулыживал до нужной

кондиции, а в результате зарабатывал приличные деньги.

Ничего не скажешь, Ж ора не маялся на диване депрессией,

как Нелькин муж Николай. Но уже в первый год совместной



жизни у меня выработалось состояние постоянном, и любую м и

нуту, готовности к бою. Как у мастера ушу. Русскоязычные эм игранты

удивлялись, попадая к нам: боже, как уютно! У меня позиция:

где я —здесь мой мир. Ж ить в обшарпанной квартире не моя

тема! Должна украсить свой дом. Нет денег на что-то дорогое, тогда

пусть это будут ветки-загогулины, что подобрала в парке, сухой

букет, на полочке пару красивых бутылок, наполненных разноцветными

шариками, что-то простенькое, но эксклю зивное на стенах,

сама сошью коврик для пола, подушечки на диван... И теплотой

наполнилось вчера ещё безликое пространство, стало твоим...

В конце концов не так уж много удовольствий в жизни... Ж ора плевать

хотел на мои старания...

На полгода хватило терпения для ежедневных, ежечасных беззвучных

подбираний за ним носков, трусов, книжек, грязных чашек

и всего на свете. Попыталась воззвать к совести:

— Это наш дом, это наш мир, а тебе по барабану...

В ответ истерики. Как же — поползновение на личную свободу.

— Могла бы молча убрать. Где твой тихий семейный подвиг?

Но почему тихий семейный подвиг однобокого направления?

Всегда к его приходу готовила полные обеды, раз не успела, пришёл,

разорался... Я ему:

— Мог бы обойтись бутербродами. Где твой тихий семейный

подвиг?

Ух, как перекосило...

Я должна носиться по дому нос в муке, задница в кислом м о

локе, а он будет плевать на мои труды...

Жила нараскоряку. Настроение у пего менялось мгновенно.

Постоянно разрывалась между этими полюсами. Только что «самая

любимая мосечка». Через три минуты «мосечку» готов убить.

И убивал. Я по свое натуре знаю, что такое боль. Не могу ударить

человека. Ему в гневе ничего не стоило. Зуб мне выбил. Потом возмущался

в комиссариате: «Она все пуговицы мне на рубашке оторвала!»

Я стояла в синяках, без зуба, он с пылом жаловался на отсутствие

пуговиц. На самом — ни единой царапинки. Я ударить

в принципе не могла. Наверное, если что-то будет угрожать жизни

близкому — могу убить, но не из-за эмоций на пустом месте. Л у него

русский рукопашный за плечами.

В последний наш скандал сказал, показав ребро ладони:

— Вот этим по твоему шейному позвонку как врежу, будешь

в земле лежать, я с удовольствием отсижу и выйду! Тебя это не

волнует?

Как-то не взволновало.

— Дурак ты, — говорю, — Жора, на всю бестолковку!

И поплатилась зубом. Выбил.

Брюссельская жизнь в её семейном ракурсе отмечена четырьмя

драками. Никогда прежде не позволяла себе выносить сор из

избы... Не знаю — из-за стыда или внутренних рамок? Л тут выскочила

на площадку, лицо в крови. На крик вышла соседка снизу,

и я сказала:

— Доминик, вызывай полицию.

Полиция там — не забалуешь. У них первый вопрос: «Документы!»

И зъяли. И говорят: «Руки за спину». Жора с гонорком:

«Я спокоен». Они опять: «Руки за спину». Не повышая голоса.

Л мужики просто огромные. Дело было ночью. И что самое смешное

— первого апреля. Утром звоню Нельке, рассказываю, она

хохочет:

— Первое апреля — никому не веря!

— Верь, не верь, — говорю, — а зуб высадил, еду в Омск, как

бомжиха.

Я собиралась в дорогу. Ж дала открытия визы, мордобой случился

за неделю до моего отъезда.

Полиция забрала обоих. В комиссариате комиссар со мной

первой начал разговаривать. По-человечески отнёсся. Дал совет,

как лучше выкарабкаться из этого положения. Потом говорит:

— Сейчас с твоим мужем потолкую.

— Не получится, — объясняю, — языка не знает этот кухонный

боксёр.

— Как? Ш есть лет живёт, работает и не знает языка?

— Нет!

— 11е может быть?

Не поверил, посчитал: потерпевшая наговаривает на мужа

с обиды. Зовёт Ж ору, обращается по-фламандски и видит круглые

Ж орины ни фига не понимающие глаза.

— Неужели ничего не знаешь?

Ж ора мотает головой, «не знаешь» всё-таки разобрал.

Тогда комиссар обращается ко мне:

— Переведи ему, о чём мы говорили.



Как бы устная договорённость: я не пишу жалобу, уезжаю,

и по возвращении из России мы разводимся. В его интересах вести

себя спокойно, руки не распускать, иначе — закроют. То есть корячится

тюрьма.

В Бельгии есть замечательная штука, так называемое раздельное

проживание с супругом — сипоре. Пишешь заявление, и вам

как бы дают подумать два года. М ожно ж ить врозь или ничего

не менять, а через два года спокойно разводят. Это и по деньгам

обойдётся дешевле. Бельгийцы пользую тся данным вариантом.

Даже если один из супругов завопит: нет, не хочу! — никто слушать

не будет.

Думаю, Ж ора и сам не захочет возвращ ать отнош ения. 11иногда

его в полицию не сдавала. Л с Ж ориным самомнением, гипертрофированным

самолюбием мой поступок — преступление не вышепчсшь.

Это его поступки по отношению ко мне — в порядке вещей.

После первой драки вообще пластом лежала...

Но верю — всё это в прошлом, в будущем найду своё счастье...

Обязательно.

эпилог

Мы сидим у Татьяны на кухне. За окном дождь. С ум асш едший

ливень. Поначалу долго грохотало. В окно было видно: тяж ё

лая, с брюхом едва не до земли туча чернотой надвигается на город.

Позже, прокручивая диктофоииую запись, снова буду слы

шать гром, воющую реакцию на небесные раскаты сигнализаций

машин во дворе.

«Смотри, какой дождь! — запиш ет диктоф он возглас Т атьяны.

— Словно плотину прорвало!»

Мы пьём чай.

— Я буду счастлива... — говорит Татьяна. — Чувствую , буду...

По оконному стеклу бегут, как из шланга, потоки, а мне вдруг

вспомнился давний-предавний КВН в заводском Д ворце культуры.

Разминка, команды пикируются каверзными вопросами. Один

из серии «что бы это значило?». Загадка бессловесного содерж а

ния. На авансцену выходит крепкий парень в массивны х очках.

С непроницаемым лицом смотрит в зал и вдруг одним движением

встаёт на голову. Зимние ботинки на толстой подошве замирают

на месте головы, брюки гармошкой спадают до колен, оголяя волосатые

ноги в чёрных носках. И стоит «вопрос» кверху ногами.

Команда соперников не успела наморщить лбы в поисках ответа,

как к парню, что укоренился на голове и, кажется, способен

пребывать в такой ориентации бесконечно долго, подлетает Татьяна

—высокая, стройная, стремительная — и хлоп на шпагат. Ш ирокая

юбка веером, как у цыганки, по кругу ложится на пол...

Зал грохнул аплодисментами.

В тот вечер Татьяна была певицей с гитарой, актрисой в телогрейке,

рисовала фломастером на огромном ватмане, а потом отплясывала

искромётный танец...

— Вуду счастлива, — повторяет Татьяна, подливая мне чай, —

чувствую: счастье рядом... Появится совершенно другой человек...

Просто вакантное место было занято не тем...


МОНОЛОГИ ПОД ОБРАЗАМИ

ЧЁРНЫМ ходом

Ирына

/"диакона Андрея Кураева слышала: «Сегодня многие при-

У ходят в церковь через чёрный вход». Это про меня. О ставалась

бы слепой, кабы не сыновья. С мужем всю ж изнь в школе

отработали. Я пятнадцать лет географом, потом прошла в М оскве

годичную переквалификацию, получила диплом дефектолога,

то есть —и врач, и учитель-логопед. Муж, как и я, окончил П етропавловский,

что в Казахстане, пединститут, физико-математический

факультет. Трое детей...

Появились в нашем подъезде новые соседи. С украинскими

корнями. По фамилии Настека. В квартиру над нами въехали в результате

обмена. Мы на втором этаже, они па третьем. Подъезд

со дня заселения дома без скандалистов и пьяниц. Новички тоже

вроде порядочные. Муж с женой, двое детей. М альчик-ш естиклассник,

дочь — студентка музыкального училищ а — симпатичная,

как тростиночка, стройная, глаза голубые, волосы ниже пояса.

И бабушка ещё с ними.

Бабуш ка как-то сразу не пришлась мне. Что-то в ней неприятное.

Не то, чтобы отталкивающее, а не располагающее. Взгляд

тяжёлый. Бывают люди, он ещё не знает тебя, а уже будто подозревает

в плохом. И назойливая.

Всего один раз в квартире у Настеков побывала. Они одно время

старались приблизиться к нашей семье. С Украины им присылали

тыквенные семечки, фрукты... Угощали. Я отвечала рыбой,

муж наловит — поделюсь, или из сада ягоду... Но к ним не ходила.

Л иш ь однажды рыбу принесла. С прихожки — дальше не стала

углубляться, хотя приглашали — заглянула... Женское любопытство,

что тут поделаешь, трудно устоять... Чистота идеальная, шторы

красивые, голубое с золотом, на окнах... И поразил запах. Мышь

дохлая под полом или ещё что... Отвратительный запах падали. Такая

вроде чистота, и вдруг... Неужели сами не чувствуют?

Позже объяснили: запах логова сатаны. Самый бесовский. Раз

колдовством занимались. И бабушка, и мать, и Ирину приобщали.

Отец-то нет. Он был из шоферов, водитель автобуса. Но непростой

— депутат горсовета. Высокий, представительный. Если

женщины до поры до времени хотели с нами знаться, он — нет.

Пи разу не заговорил. Поздоровается на ходу... Трезвый всегда...

Началась тёмная история с Чайковского... Сыновья мои не запечного

воспитания. И старший Саша, и младший Игорь стеснительностью

не страдали, робкими не назовёшь. Симпатичные. Конечно,

для каждой матери свой ребёнок красивый. Да что есть, то

есть. Игорь светловолосый, похож на русского Ивана, каким в сказках

рисуют. Саша тёмненький, в отца. И коренастый — тоже в него.

Игорь высокий, стройный. Оба без наглости, но свободные, незажатые.

Что один, что другой и во дворе, и в школе в лидерах ходили.

Постоянно вокруг них друзья, всегда что-то затевают — каток

ли залить, па велосипедах за город съездить порыбалить. Дня два

как Настеки переехали, Игорь с другом Ж енькой — с пятого этажа

в нашем же подъезде — по лестнице идут, а из-за дверей музыка

живая — пианино «Танец маленьких лебедей» исполняет. Игорь

потом сокрушался: «Па «лебедей» и повёлся».

«Смотри, музыкант приехал, — Игорь Ж еньку останавливает.

— Зайдём?»

Запросто к незнакомым людям. И нажимает на звонок. Здравствуйте,

мы пришли знакомиться.

Игорь к Ирине с первого взгляда воспылал, и она. Стали встречаться.

Я не против. Парень школу только что окончил, девушка

Монологи под образами •'

Монологи под образами

симпатичная, скромная. Ровесница. М ать работала бухгалтером,

даже главным, в редакции областной газеты. Видная из себя, в молодости,

наверное, была очень красивая. О тличалась одной особенностью:

проходишь по лестнице мимо неё — смотрит не на человека,

а в пол. Будто что-то высматривает вокруг. Всегда здоровалась,

но взгляд в сторону. У монахов тоже не принято в глаза смотреть,

но там смирение, здесь другое.

Игорь через несколько дней, как познакомились, стал неузнаваем.

Я, наивная, ничегошеньки в этом плане не соображала. Д у

мала, первое чувство захлестнуло ребёнка. Никогда не влю блялся.

Случись такое, узнала бы сразу, всегда на моих глазах, в ш коле

учился, где я работала. Как водится — девчонки-одноклассницы

звонили, заходили музыку слушать. Не больше. П ознаком ился

с Ириной, соседки тут как тут докладывают: Игорь твой изменился,

всегда с улыбкой, приветливый, непременно поздоровается;

если что-то спросить, обстоятельно ответит, а тут вдруг, будто никого

не видит, всю дорогу в себя погружён.

Я по простоте душевной объясняла перемены отсутствием

сердечного опыта.

Первый звоночек от соседки Агафьи Андреевны последовал.

Останавливает меня. Пенсионерка, богомолкой не назовёшь,

как моя мама, но ходила по большим праздникам в церковь. И коны

в доме. С бабушкой Ирины у подъезда на лавочке Агафья Андреевна

сидела и поделилась наблюдениями: «Игорька совсем не

узнаю, как с вашей Ириной стал встречаться, будто подменили

парня. Раньше всегда весёлый, громкий, светится, тут ходит, глаза

не свои. Влюбился что ли в Ирину?» Бабуш ка с гонором: «Нам

он тоже понравился. Ирыиа как увидела, сразу: «Баба, мне вот этого

надо!» Агафья Андреевна удивилась: «Что значит «этого надо»?

Как он ещё посмотрит!» «Л это нас не волнует. Л иш ь бы самим

приглянулся!»

Напрямую заявила. Обычно они скрывают, эта — нет.

Агафья Андреевна предупредила меня:

— Лида, смотри, как бы Игоря не присушили.

Думаю: «Какую-то ересь говорит. Ну, полюбил ребёнок. С головой

в этом чувстве, ничего не видит, никого не замечает».

Она добавила:

— Ты, Лида, не молишься.за детей, вот и присушили.

Не встревожилась я после этих слов, не забеспокоилась, не задумалась.

Материалистка до мозга костей. Слышала, раньш е в де

ревнях и присушивали, и отсушивали. Мои родители из Олыпанки,

это в двадцати километрах от Петропавловска. Мамина старшая

сестра, тётя Марфа, рассказывала про брата моего отца — Егора.

Парень был хоть куда. Только семнадцать исполнилось. Рослый,

видный... Отец мой, кстати, тоже высокий, и я не маленькая. Ж ила

в Олыпапке пришлая семья на краю деревни, колдовали. У них девка

Прасковья, как какой парень походит с ней, страшное происходит.

Одному конь ударил копытом в грудь —умер, другой надорвался

— калекой стал, третий в Ишиме утонул. Егор тоже не устоял

против чар. Прасковья, тётя Марфа описывала, девка яркая, бедовая.

Егор пс побоялся дурной славы, что тянулась за ней. «Присушила,

— рассказывала тётя Марфа, — на других Егор не смотрит,

только рядом с ней вьётся, мы так и думали: добром не кончится,

что-то с ним должно случиться». Гражданская война шла, старшего

брата Егора красные мобилизовали. Колчаковцы нагрянули

в Ольшаику, всегда найдутся доносчики, доложили белым, кто

с красными ушёл. Отца Егора схватили, прямо во дворе расстреляли.

Егор на сеновале прятался, всё видел. И мать хотели убить,

потащили уже, хорошо соседка бросилась к офицеру: «У нее ещё

четверо детей!» Пожалел. Егор от потрясения буйно помешался.

Увезли в психушку, и сгинул.

«Потом Прасковья с родителями куда-то уехала, —рассказывала

тётя Марфа, — сколько парней сгубила...»

Воспринимала её слова как сказку. Где-то что-то когда-то

в страшно далёкие времена. Что бы э го меня касалось?

Когда Агафья Андреевна забеспокоилась: «Как бы не присушили

твоего Игоря, не узнать парня», — вспомнился рассказ тёти

Марфы про Егора. Кольнула тревога душу: «Неужели такое может

быть? Я ведь так люблю своих детей!» На секунду страх сжал сердце

и отпустил: «Ерунда, не может быть».

Позже прочитала о священномученике Киприане, который

с детства служил демонам и до принятия крещения преуспевал

в колдовстве так, что сам князь тьмы благоволил ему. Языческое

окружение считало Киприана божеством и трепетало перед ним.

Мог запросто насылать смерть, лечить неизлечимые болезни.

Но просьбе язычника Аглаида Киприан взялся присушить красавицу

Иустину, посчитав это плёвым делом. Аглаид-оглоед во что

бы то ни стало восхотел соблазнить невинную девушку, овладеть



ею. Кипрнан обещал повернуть так несговорчивость Иустины, что

она воспалится ещё большей плотской страстью, начнёт сама бегать

за Лглаидом в поисках его любви. Каких только бесов ни насылал

Киприан, дабы присушить Иустину, сделать её послуш ной

похотливому желанию Лглаида, но даже сам князь тьмы не помог.

Иустина, давшая обет служения Христу, молитвой и крестным зн а

мением противостояла всем бесовским козням. Вот тогда-то Киприан

и понял, на чьей стороне сила.

Невежественная атеистка, я ничего этого не знала и не предполагала,

что такое может быть...

Игорь продолжает встречаться с Ириной. Не без странностей.

Может один до двенадцати ночи простоять под их дверыо. Выйду...

Беспокоюсь само собой — где пропал? Он стоит. Второй раз вы гляну

—там же. Зову:

— Иди домой, что ты стоишь?

—Сейчас-сейчас, мама.

У самого могут быть слёзы на глазах...

Не придаю никакого значения, о плохом не думаю. Ну, полю

бил сильно, вполне естественно в его возрасте. Н икаких мер не

принимаю, не ругаю, не сержусь, не гневаюсь.

К тому времени старший сын Саша два года отучился в Кемерове

в высшем военном училище связи. Игорь с девятого класса

твёрдо решил туда поступать. «Может, в пединститут наш?» —

советовала. Надеялась, что греха таить, хоть один сын рядом останется.

Офицер сам себе не принадлежит. Ну, и про Афганистан не

могла не думать. Уже двоих ребят из нашей школы похоронили.

Игорь стоял на своём: «Я как брат».

Саша приедет на каникулы, только и разговоров у них про

училище.

Подошло время поступать. Вдень отьезда Игорь па велосипед

и помчался на озеро, вплавь нарвал охапку лилий, принёс и бросил

к ногам Ирины. Романтическим жестом выразил свою искреннюю

любовь.

Часто звонил из Кемерова, потом позвонил: экзамены сдал хорошо.

Проблем с зачислением быть не должно. И вдруг замолчал.

Волнуюсь, что если по какой-то причине не зачислили. Здоровье

или что-то произошло. Подрался, может. М альчишки ещё. И Сашу

на тот момент отправили из училища. Некому сообщить.

Как чувствовало материнское сердце. Дай, думаю, встречу поезд

из Кемерова. Поехала на вокзал, выходит мой Игорь из вагона.

Меня увидел, счастливый:

— Мамочка, как ты узнала?

— Ты почему вернулся? Не приняли?

— Не хочу в училище.

— Что значит «не хочу»?

Как объяснил, экзамены сдал среди лучших. Готовился приказ

о зачислении, а было двое ребят из армии, они опоздали на экзамены,

но командир считал, что эти точно станут в будущем офицерами.

Обратился к завтрашним курсантам: «Вы поступили, на

всех будет приказ, только предлагаю ещё раз подумать. Каждый

год бывает: поучится курсант несколько месяцев, поживёт в казарме

и поймёт —военная стезя не его судьба. Но уже присягу принял.

И потом мучится всю жизнь, занимаясь не своим делом. Если есть

сомнения и колебания, лучше сейчас отказаться».

Игорь первым поднял руку: «Забираю документы».

Его просьбу тут же удовлетворили.

Идём с вокзала, он говорит:

— Знаешь, мама, такая тоска но дому взяла, не хочу никуда из

Петропавловска уезжать. Пойду в пединститут.

Мне и досадно, и рада: останется дома, будет рядом со мной.

Через пару дней Агафья Андреевна опять докладывает. Она

с бабушкой! Ирины на лавочке встретились и попечалилась той...

Л юбила и Сашу, и Игоря. С маленькими с удовольствием нянчилась.

Сама предлагала: «Лида, если в кино или в гости сходить —

приводи ко мне мальчишек, не стесняйся». Агафья Андреевна с бабушкой

Ирины поделилась огорчениями:

— Как жалко, Игорь забрал документы, не остался в училище.

Какой бы бравый офицер получился. Стройный, красивый!

А та с осуждением:

— Ни одного письма Ирыне не написал, вот мы и вызвали

его!

Они, получается, боясь потерять парня, такую тоску на него

нагнали, что не смог одолеть её и несказанно обрадовался варианту

вернуться в Петропавловск.

Игорь поступил в пединститут на физмат. С Ириной регулярно

встречаются, дня не пропустят. Так до шестого февраля. В тот

день на каникулы приехал Саша. Вот когда у меня глаза стали раскрываться

на Ирину и всё их семейство...



Драка с милицией

Саша с десятого класса дружил с Мариной из соседнего кубика.

Четыре пятиэтажки образуют двор — с чьей-то лёгкой подачи

незамысловатое архитектурное решение окрестили кубиком. Мы

точно в таком жили. Любовь Сашина к свадьбе катилась. Написал

в начале учебного года: «Мама, встречай Марину как свою, закончу

третий курс —поженимся». Я в слёзы над письмом. Вырос Сашенька.

Маленький на вопрос «как зовут?» отвечал: «Сяся». Пролетело

времечко. Где тот «Сяся»? Марина мне нравилась —• вежливая,

предупредительная. Что-то было в ней восточное. Чёрные волосы

и белая-белая кожа. С дочкой нашей Леночкой подружилась.

Та счастливая — как же, брата девушка, что старше её на пять лет,

делится рецептами салатов, тортов, вместе могли ппрог испечь. Л е

ночка к ней за книгами бегала.

В феврале, шестого числа, Саша приехал на каникулы, это

восемьдесят третий год. Расстроенный. Пытаюсь выяснить, в чём

дело. Молчит. Подозреваю, что-то у них с Мариной. Спросил с резкостью

в голосе, когда в последний раз приходила? Она после Нового

года ни разу не появлялась. Обычно Саша приедет, крутнётся

по дому, по гражданке переоденется: «Как, мам, надоела форма!» --

и к Марине. На этот раз полдня слонялся из комнаты в комнату, потом

друзья прознали о его приезде, начались телефонные звонки.

Друзей полон двор, Сашу любили, уважали. Затянули в компанию

—как же не отметить встречу. И выпил он подходяще. Ктото

под руку со стаканом подлил масла в огонь: «Саня, полчаса назад

твоя Марина с каким-то долговязым в сторону своего кубика

шла». Расстроился ещё больше. Тогда не увлекался вином. Это

после тридцати что старший, что младший крепко выпивать стали.

Просто не знала года три-чегыре, что ними делать. И упрашивала,

и ругалась, и молилась. Слава Богу, остепенились. В двадцать

неполных Саше много ли надо было. Выпил, в голове заиграло ретивое:

как могла изменить, сговорились на свадьбу летом, и вот —

не дождалась. Посидели за столом и направились па свежий воздух.

Стоят кружком во дворе. Погода тёплая. Игорь тут же. Саша

во взведённом состоянии. Вдруг полушубок с себя скидывает Игорю

на руки: «Пойду разберусь с ними! Укорочу долговязого!»

Нехорошо сказал. Друзья видят: может наломать дров. Саша

левша и дрался, как рассказывали, всегда отчаянно. Никогда ни от

кого не убегал, никогда друзей не бросал. К этому характеру в учи-

лише боксом занялся. «Мама, у меня удар левой сокрушительнозубодробительный!!

Если хорошо подловлю на ринге —считай хоть

до ста! Да и правой могу достать!» — прихвастывал.

Как выяснилось, не совсем прихвастывал. Роста невеликого,

и не подумаешь, такая сила в нём.

Отдаёт полушубок брату, ребята попытались удержать: «Брось,

Саня, не ходи!» Окружили кольцом.

Раздвинул, категорично растолкал друзей, кто-то даже упал.

11а нашу беду, в этот момент наряд милиции забегает во двор.

Поблизости райотдел, куда минутами раньше поступил вызов на

криминальное происшествие: грабёж шубы, повлёкший за собой

групповую драку. Три милиционера снялись разбираться. И видят

компанию в нашем дворе: один настроен агрессивно, его пытаются

держать, он расшвыривает оппонентов, у другого шуба в руках.

Расценили увиденное: вот вам кража, вот вам шуба, грабёж и драка

в натуральном виде.

Подлетают и, как говорится, ни слова, ни здрасьтс — всё ясно

без наводящ их вопросов — сразу Саше руки за спину выворачивать.

Тот, конечно, ни сном ни духом: пытается узнать — в чём

собственно дело? Его гнут без комментариев к земле. Был бы трезвым,

может, и сдержался, с вином в крови не голова — кулаки думают.

О тряхнулся от орлов-коршунов в погонах, налетевших ни за

что*ни про что, и ну сдачи направо и налево отвешивать. Взбесило

его такое бесцеремонное обращение с собой. Одному, другому, третьему

поднёс. Посбивал с ног с левой, правой и опять левой.

Друзья стоят в недоумении. Что случилось? Почему налетела

м илиция? Слава богу, хоть они не присоединись к побоищу.

Саша, помахав кулаками, отрезвел, как-никак человек военный,

понимает: люди в шинелях не просто поразмяться па улицу

вышли. Стал соображать: дело-то плохо может кончиться. Направился

домой. Разъярённые от нанесённых побоев милиционеры

следом. Как же, злостный хулиган безнаказанно уходит. В подъезде

настигли. И опять за своё. В горячке урок, только что полученный,

впрок не пошёл. Всё ещё не сориентировались, что лучше

не связы ваться с этим товарищем в ближнем бою, ведь совсем

не случайно он вышел победителем в первом раунде. А у них уже

тоже эмоции верх берут. Опять навалились, Саша одному поднёс

кулаком, он от удара затылком дверь открыл в квартиру Агафьи

Андреевны. Старушка перепугалась. Саша стоит на площадке, милиционер

на пороге валяется... М илиционер очухался, вскочил

па ноги и на Агафыо Андреевну:



— Будете свидетелем!

Та замотала головой:

— Ничего не видела, ничего не знаю.

Вытолкала милиционера. Дверь на ключ.

Второй милиционер тем временем начал вырывать из рук

Игоря полушубок: отдай награбленное. Думал: подельник Саши

по грабежу, надо вещдоки собирать. Игорь одной рукой полушубок

держит, а второй ударил. Не выдержал: брата быот, ещё и вещи

отбирают. Хорошо приложился. Тоже силуш ка неслабая. М илиционер

с лестницы полетел. Какие-то хилые попались. В итоге получается:

мало того, что Саша отметился, ещё и Игорь приложил

руку. Статья обоим. Побили, и не кого-нибудь, а милиционеров

при исполнении.

Третий из них первым понял: лучше в рукопаш ные малыми

силами не вступать, проскочил на второй этаж, в нашу дверь позвонил:

— Разрешите вызвать бригаду?

Мы с отцом телевизор смотрим.

— Пожалуйста, — говорю, — вон в прихожке телефон. Л что

случилось?

— Да вот хулиганов надо взять.

Я назвала адрес нашего дома. Выхожу на площадку, а там стоят

«хулиганы» — мои сыновья. Саша весь красный, щека поцарапана,

кулаки сбитые. Игорь с полушубком, растерянный.

—Саша, что ты натворил? — бросилась к старшему.

Он голову мне на плечо положил, из глаз слёзы:

— Прости, мама.

Что тут «прости», милиционеры побитые, у одного лацкан ш и

нели на честном слове держится, половины пуговиц нет... Тю рьма

светит...

Ирина роль катализатора сыграла в этой истории. Она из училища

домой возвращалась и в тот момент, когда милиционеры накинулись

выкручивать Саше руки, оказалась рядом. Эго обстоятельство

ещё больше его раззадорило — терпеть униж ения в присутствии

девушки.

Атой жутко понравилось, как Саша дрался, щ ёлкал м илиционеров

одного за другим. Они и сообразить не успели, а уже на снегу.

Удаль молодецкая привела в восторг Ирину. Такой восторг, что

тут же влюбилась в Сашу. Индийское кино. Кому рассказать —

не поверят. Игоря списывает во вчерашний день, сердце к новому

объекту воспылало.

Тем временем с нашего телефона вызвали бригаду. Муж тоже

вышел на площадку. Побоище окончено. Я плачу, сыновья на площадке

между третьим и вторым этажом понуро стоят, потрёпанные

милиционеры глазами сверкают, дескать, сейчас посмотрим,

что из вас будет.

Автобус с бригадой подъехал, милиционеры один за другим

в подъезд вбегают и вверх но лестнице. Муж у меня был могучий мужчина,

не так высокий, как крепкий. Кулак с детскую голову. И сам

ш ироченный. Ему тогда всего сорок три года было. Лестницу перекрыл.

Игорь и Саша за его спиной, у нас пролёты узкие, Виктор

вцепился рукой в перила, перегородил дорогу. Знает: если пропустит,

ничего от сыновей не останется. Внутри у него всё клокочет.

Глаза кровыо налились. Тарас Бульба да и только. До последнего

готов биться. М илиционеры пройти не могут. Но по-хорошему пытаются

убедить.

«Пропусти, батя! — требуют. — Лучше пропусти!»

Всё Господь помогал.

Тогда милиционеры без всяких дубинок ходили. Пистолеты

применяли в крайних случаях. Да и что тут стрелять?

Последним вбегает в подъезд капитан — командир бригады.

Увидел мужа.

— Виктор Гаврилович, что случилось? Это ваши сыновья?

Капитан —бывший ученик мужа. В интернате школу заканчивал,

где муж директорствовал. Скомандовал своим бойцам отбой.

А мужу наказал вести Сашу и Игоря в отделение разбираться.

Саша надел свою сержантскую форму. Отец — пиджак парадный

с орденом «Знак Почёта» и знаком «Заслуженный учитель».

Д рузья всей гурьбой тоже отправились в милицию. Свидетельствовать,

что не Саша первый напал, только сдачу давал и отбивался.


Мама

М уж с сыновьями ушёл. Я вместе с ними было ринулась, Виктор

остановил: «Сиди дома, ни к чему колхоз...» Одна осталась, Л е

ночка у бабушки ночевала.

Схватилась за голову: «Господи, помоги! Господи, помоги!»

В то время никаких молитв не знала. По квартире мотаюсь тудасюда

и повторяю: «Господи, помоги!» В буквально смысле места

себе не нахожу. В зале сяду, телевизор включу и минуты не утер-


шло, в детскую ноги уведут: «Господи, — твержу, — Господи, если

ты есть, помоги!» Всё ведь тюрьма, обоим тюрьма! С милицией подрались,

да ещё нетрезвые. Плачу, как заведённая прошу: «Господи,

помоги!»

Ни на минуту не прилегла.

Уже под утро, радио заговорило на кухне, ключ в двери заворочался.

Пришли. Улыбаются оба. Обняли меня, один с одной стороны,

другой с другой: «Всё хорошо, мама, мы не виноваты. Даже

сказали: можем в суд подать на милиционеров. Они спровоцировали

драку».

Пострадавшие милиционеры были настроены зло. После драки

моментально подсуетились с медицинской экспертизой. У одного

трещина на скуле, у всех следы ударов на лицах. Плюс порванная

шинель. Написали страшную бумагу па Сашу. Разбирались в присутствии

начальника милиции. Повезло: муж его знал, тот по-человечески

отнёсся. Муж-то уважаемый человек, директор ш колы-интерната.

В конце концов обе стороны конфликта извинились друг

перед другом, бумагу уничтожили.

Я сыновей уложила и пошла к маме. Она, Царствие ей Небесное,

была дочерью священника. Отец, дед мой Анисим Иванович,

после революции 17-го года недолго служил: церковь его закры

ли. Был он человеком грамотным, семинарию окончил, пользовался

большим авторитетом в округе. Какое прошение составить —

к нему односельчане идут: «Анисим Иванович, напишите». Знали:

если он возьмётся, обязательно положительный ответ будет. После

революции сельские власти привлекли вчерашнего свящ енника,

всеми уважаемого и самого грамотного в селе человека, вести

бумажные дела, приход-расход поступающих средств. Где деньги,

там жди греха. Большая часть суммы, отпущенной на строительство

школы, не попала в кассу. Дед знал, у кого застряли деньги, —

у курьера, что доставлял их. Бабушка называла того мужика Балакой.

Анисим Иванович предупредил: «Деньги-то положи на место,

иначе хуже будет». Балака по принципу «нет человека — нет проблем»

убил деда. Анисим Иванович возвращался от соседа поздно

вечером, Балака подкараулил, топором сзади по голове ударил.

Старший сын Анисима Ивановича Илья, пятнадцати лет, с вечеринки

шёл, а под забором человек. Наклонился — тятя, весь окровавленный,

но живой. Затянул домой, а какая в деревне медицина,

покрутилась бабушка вокруг него, и вскоре, часа через четыре часа,

Анисим Иванович умер, в себя не пришёл.

Мне одна монаш ка сказала, вместе совершали паломничество

в Дивсево: Анисим Иванович может в святые войти, ведь за доброе

дело погиб.

П ятеро детей осталось на бабушке. Маме пять лет, а тёте Симе

всего-то восемь месяцев.

Сколько помню маму, каждое утро начинала с молитвы в своём

уголочке с иконами. Бывало, что-нибудь скажешь по поводу её богомольства,

мы ведь передовые пионеры-комсомольцы... «Лидочка,

— ответит, — что ты хочешь, я тёмная, безграмотная женщина,

без отца росла, что уж с меня взять. Не переделаешь на ваш лад».

М ама могла только читать и печатными буквами писать. Папа машинистом

па тепловозе работал. В поездку соберётся, чемоданчик

уложит, мама обязательно на дорогу его перекрестит. Он сирота с

одиннадцати лет. Отца расстреляли белые, через год мать умерла

от чахотки, старший брат, что с красными ушёл, пропал, Егор с ума

сошёл. Отцу одиннадцать лет, сестрам одной десять, другой семь,

нищенствовали. Ну, а в семнадцать лет женился на маме, завербовались

на Дальний Восток. Кочегаром начинал на паровозе. Грамотёшки

никакой. Рассказывал, революция началась, он из школы

пришёл и говорит: «Тятя, учительница сказала: Бога нет!» Отец

к такой учительнице больше не отпустил. На том и закончилось

образование, взрослым доучивался...

Говорят, Бог сиротам в жизни помогает. Поэтому и жену хорошую

папе дал, которая постоянно за него молилась. У отца много

в характере намешано. Боевой. Ж енщ ин любил. Мог изменить

матери. Конечно, не поощряла, может, и происходили у них разногласия,

по мы, дети, о них не знали. Отец — гармонист знатный.

На свадьбы приглашают. Он всегда говорил: «Как Аннушка, разрешит

— поиграю». «Анна Степановна, — начнут упрашивать, — отпустите

Виктора Андреевича, как мы без него». Разрешала. После

свадьбы ведут домой. Пьяненький, конечно. Кто-то гармошку несёт,

кто-то под руки держит. «Анна Степановна, спасибо! Повеселил

Виктор Андреевич свадьбу! Наплясались, напелись!» Он без

единой аварии всю жизнь проездил машинистом, считаю — из-за

молитв мамы. И умер очень быстро, как лиш ился этой поддержки...

Тосковал сильно. Несёт помидоры с дачи: «А кому я их несу? Н и

кто меня не встречает?» Затосковал, сердце стало хватать. В поликлинику

пошёл провериться, у него там даже карточки не заведено

— никогда не болел. Мама, отправляя его в поездку, всегда проверит

— есть ли крестик на шее, надел ли пояс с молитвой «Ж ивый



в помощи Вышняго». Пояс в виде шёлковой лепты, на булавку застегивался.

Ни одной аварии... Мама была не крикливая, не болтливая,

не собирала сплетни по соседям, не осуждала, не обсуждала

никого... Я и мизинца её, Царствие ей Небесное, не стою...

Детей никого, ни меня, ни братьев, ни сестру, а пас четверо,

не учила молитвам. Ни одной, даже «Господи помилуй» не переняла

в детстве от мамы. Высшее образование всем дала, по поводу веры

не то, что не настаивала, вообще никак. У меня даже обиды возникли,

когда уверовала. Ну, почему никаких усилии не прилагала? Как

я хотела, чтобы мои дети, мой муж скорее уверовали, когда сама

пришла в церковь. Открылся другой мир, я увидела, что смысл ж и з

ни огромный. Многое в этом мире зависит от меня. Раньш е думала:

пока живу и Ладно, умру и всё...

Мама была абсолютна пассивна, разве своим примером.

Я в институте на «отлично» атеизм сдавала, Господи, прости

меня, грешницу. Как-то маме говорю:

— Мам, ну зачем постишься, изводишь себя? Ты у нас и так

вон какая хорошая. Чужого сроду не брала, всю ж изнь в работе,

всегда поможешь, кто попросит. Если Бог есть, он тебя и так примет!

'Гебе-то и не надо поститься.

Она в ответ, мудрость у неё была великая:

—Если здесь Бога не знаешь, то хоть какая бы ты хорош ая ни

была, Бог тебя не примет.

Потом я читала: каким бы человек ни был великим, как бы его

ни почитали и ни любили окружающие, если он при всей своей великости

родителей стеснялся, считал их ниже себя, не уделял им

внимания, разве можно назвать его хорошим человеком, хорошим

сыном? Перевожу на себя — как я могу считаться хорошей дочерыо,

хорошим человеком, если своего Творца, Спасителя, меня сотворившего,

игнорирую. Не нахожу времени, желания познать его...

Прибежала к маме, как сыновья вернулись из милиции:

— Мама, а ведь Бог есть! Я так просила, так просила за детей,

он услышал! Казалось, всё — суда не избежать, м илиционеров избили,

да ещё в пьяном виде — тюрьма! Помог Господь! Услышал!

Мама уже болела. Даже не болела, а как-то слабла. В церковь

ходить не могла. Частенько просила меня записочки подать, приготовит

записочки, позвонит: «Подай, доченька, от меня». Д етей,

внуков «О здравии» всех обязательно перечислит. Себя — пет.

Спросила однажды:

— Мам, себе почему здоровья не просишь?

— Ж ду, когда вы будете за маму молиться.

Свечки покупала ей.

В тот раз, провожая меня, наказала:

— В церковь зайди обязательно, поблагодари Бога.

В соборе Петра и Павла упала я на колени перед иконой Божьей

Матери, слёзы сами лыо гся. До того была счастлива, что так разрешилась

беда с Сашей и Игорем, ни о чём не думала, что я учительница,

что могут увидеть. Стояла на коленях и повторяла «Спасибо,

М атерь Божья, спасибо, что сохранила моих сыновей!»

Горячо обещала, что буду теперь всю жизнь верна Богу.

Порыв быстро угас. Как это нередко у нас... Купила молитвослов.

Па этом и закончилось. Лень, да и страх. Ж или в атеистическом

государстве. По-настоящему в церковь начала ходить осенью,

когда ещё больнее жареный петух клюнул и заставил на своей

шкуре понять, что мама без моих институтов намного мудрее. Тогда-то

зачастила я в храм. Куда и лень девалась...

И маму просила молиться. Она и без этого, конечно. Как к ней

приду, это уже когда я уверовала, обязательно попросит Евангелие

почитать. Читаю, а у неё слёзы из глаз: «Никогда не думала, что

дочь будет мне Библию читать».

Когда я по первости зачастила в церковь, кассирша в свечной

лавочке Ф еш а — отчества и не скажу, все её Феша да Феша — она

знала, что я учительница, и предупредила: «Будьте осторожны, обкомовские

с проверкой приходят. Лучше вставайте на службе не на

виду, в уголке, платочек так надевайте, чтобы лицо прикрытое...»

Санкции применяли крутые. На августовском городском совещании

учителей устроили показательное увольнение. С позором

выгнали молодую учительницу, что, выходя замуж, обвенчалась.

11акануне, за месяц до совещания, побывала под венцом. Клеймили

всенародно: учителю, вставшему на путь мракобесия, не место

в школе! Поздравили, так сказать, с законным браком. Девчоночке

чуть больше двадцати, только-только институт окончила, совещание

проходило во Дворце культуры, её подняли на сцепу и ну полоскать:

разве может работать в школе идеологический отщепенец?

Преподнесли урок, чтоб другим неповадно.

Сижу на том совещании и молюсь: «Господи, не допусти со мной

такое...» Поначалу страшно боялась. Как же, столько лет безупречной

работы, уважаемый специалист, и вдруг стану изгоем. Потом

принялась бороть страх. Что же я трушу? Ведь под какой защитой

нахожусь! Как надобно Господу, так и устроит.



Всё тайное когда-нибудь выходит наружу. Директор школы

вызывает в кабинет, я без всяких мыслей иду. За все годы в ш коле

ко мне никаких претензий ни один директор не предъявлял. Работала

добросовестно, выговоров не получала. Логопедический

класс прекрасно оборудован. Когда ушла из школы, его под другой

кабинет переделали. Учителя потом удивлялись: Л идия Викторовна,

в вашем кабинете дети другими становятся, спокойные,

только что на головах ходили, тут нормально занимаются, после

вас, наверное, осталась аура... Я не открывалась, не объясняла, что

за «аура». Вдруг не так поймут, начнут исправлять... Я в логопедическом

кабинете на двери за обналичкой — по бокам и сверх)' — молитву

«Живый в помощи Вышнего» заложила. Вот и вся «аура».

Директор вызвал, математичка попыталась вместе со мной

зайти к нему, остановил её, попросил позже заглянуть. /Дождался,

пока за собой закроет дверь, и начал:

— Лидия Викторовна, в гороно на совещании показывали фото

из церкви на Пасху.

На службах тайком фотографировали. Кэгэбэшники, наверное...

Для последующих фотообличений. В гороно продемонстрировали

такой набор директорам на предмет: нет ли их учителей,

учеников.

Владимир Михайлович разглядел меня среди молящихся...

Был он из деревенских. Грубоватый, энергичный, школу держал

в порядке. С учителями не панибратсгвовал, мог и голос повысить.

Увидев меня на фото, не признался чиновникам гороно в обнаружении

своей работницы в неподобающем советскому учителю

месте. Решил для начала с глазу на глаз с нарушителем побеседовать.

Я к тому времени сил набрала, уверенно себя чувствовала.

Он спрашивает:

— Вы, Лидия Викторовна, я понимаю, случайно в церкви оказались?

Вроде как вопрос задаёт, и в то же время тоном, полным уверенности

в положительном ответе.

— Нет, — отвечаю, — не случайно, Владимир М ихайлович,

в храм попала. Я хожу в церковь, верую в Бога.

Он потерял дар речи. Не ожидал такого поворота. Я объяснила

ровным голосом. Нисколько не волновалась. Период страхов

миновал.

— Ну, Л идия Викторовна, вы меня ошарашили. А муж что?

Знал: муж —директор школы-интерната. Уважаемый человек.

— Муж, — говорю, — здесь совершенно ни при чём. Он сам за

себя отвечает, я за себя.

Ни слова больше не проронил на эту тему, ни в тот момент, ни

после.

— Ладно, — говорит, — идите.

И делу хода не дал. Я продолжала работать. А ведь было время,

когда я вела атеистический факультатив в школе...

Как Горбачёв стал генеральным секретарём, началось послабление

с религией. Меня даже священник агитировал школу воскресную

вести. Наши учителя стали интересоваться, спрашивать

меня, как записки подавать, как молебны заказывать. До смешного

доходило. После армии в школу молодой физик пришёл. Могучий

мужчина. На голову меня выше, широченный. Однажды останавливает

в коридоре, чтобы никого рядом не было.

— Л идия Викторовна, — говорит, а самому, чувствуется, неловко,

— хочу покреститься и боюсь.

— Что вы боитесь, Ю рий Васильевич?

— Ну, как я гуда пойду? Если бы с вами.

Повела, что ж не повести.

Когда, случается, встретимся, он обязательно приобнимет:

— Моя дорогая крёстная!

В какой-то торговой фирме работает. Последний раз на Крещение

у Иордани столкнулись после крестного хода. Я только водичку

набрать. Он одним из первых в прорубь ухнул.

В девяносто первом году учительница литературы Инна Евгеньевна

погибла, машина сбила. Поминки делали в школе. Директор,

тот самый Владимир Михайлович, подошёл:

— Л идия Викторовна, как положено по-христиански помянуть?

— Для начала, —говорю, — «Отче наш» прочитать.

В школьной столовой поминали. Перед тем как начать трапезничать,

все встали, он попросил:

— Лидия Викторовна, прочитайте молитву.

Я прочитала. Тишина стояла исключительная.



Ирына и Саша

Уладился конфликт с милицией, не успели и себя прийти, д р у

гая напасть — Саша влюбился в эту самую «И рыну». Д а и как сказать

— влюбился. После драки в тот дурно памятны й вечер она вы

звалась идти со всеми в отделение свидетелем. Горячо доказы вала

милицейскому начальству, что не Саша крайний в хулиганском

конфликте, не он устроил заварушку с рукоприкладством, не нападал

первым, рисовала ситуацию, в которой обвиняемого вы нудили

защищаться, отбиваясь от наседавших милиционеров. П оказания

Ирины восприняли со всей серьёзностью. Д рузей расценивали

как собутыльников, которые, само собой, начнут вы гораж ивать

того, с кем только что из-за стола с выпивкой, другое дело — абсолютно

трезвый посторонний человек.

Ирина оказала существенную помощь. Но отнюдь не задаром.

Саша страшно понравился во время битвы с м илиционерам и. У видела

героя не где-то в кино или книге. Наяву три человека, как семечки,

от кулаков одного отлетали. Супермен да и только.

Мой добровольный информатор Агафья Андреевна передала

слова Ирининой бабушки. Внучка прибежала после побоища: «Делай,

баба, что хочешь, мне этот нужен. Он больше правится».

Саша влюбился. День назад страдал-маялся но М арине, не знал,

чем заглушить душевную боль, как пережить измену невесты, вдруг

в одночасье переметнулся... Числа десятого ф евраля приглаш ает

Ирину в кино. Видел, что брат без ума от неё, как было не знать,

если Игорь посвящал в сердечные тайны. Преступил через чувство

брата. Эгоизм взял верх, не подумал о подлости своего поступка.

Весь здравый смысл Ирина затмила.

Боже, как было жалко обоих.

В кинотеатре показывали какой-то хороший ф ильм, билеты

нарасхват. Саша днём отправился в предварительную кассу. С обираясь,

спрашивает:

— Мам, на тебя брать?

— Да, — говорю.

До чего приятно: сын пригласил...

—Тебе, Игорёк?

Игорь психанул.

— Нет, — в сердцах бросил. — Обойдусь!

В кинотеатре сели: я, Саша, Ирина. Свет погас. Чувствую на

себе чей-то взгляд. Повернула голову — Игорь. Встал сбоку у стс-

ны и смотрит на Ирину и брата. Не смог дома усидеть, прибежал,

ухитрился достать билет. Мне фильм не в радость, извелась вся.

Смотрю на экран вполглаза. Весь сеанс Игорь на ногах простоял,

по окончании убежал. Не захотел вместе с нами возвращаться.

Домой прихожу — Саша с Ириной решили погулять, остались

на улице -• Игорь уже дома, на балконе стоит, одну сигарету задругой

курит. До этого в рот не брал. На моё замечание зло буркнул:

«Что я маленький? Да, не курил, а теперь представь себе —курю!»

Ну, а Сашу понесло, с Мариной сжёг все мосты. Такая любовь

была, как радовалась, глядя на них, — замечательная пара, красивая.

Как-то вместе ездили на озеро купаться-отдыхагь. Марина как

струнка. Саша атлетически сложенный. Не знаю, что у них произошло,

почему М арина охладела, в ней чувствовалось доброе сердне.

Тактичная, предупредительная. Саша собрал её письма, связал

в пачку. Со мной часто делился сокровенным. Показывал некоторые

из писем. Тёплые, светлые. Сгрёб и понёс возвращать.

«Саша, — попыталась вразумить, — зачем эго? Нехорошо! Не помужски!»

Разве остановишь. Дома Марину не застал, бросил перед

родителями на стол...

И вот тут-то я серьёзно стала задумываться. Что за девушка

Ирина? Что за отношения? То Игоря при себе на привязи держала,

не отпускала ни па шаг и мгновенно переметнулась к Саше, стоило

тому появиться в ноле зрения... Л Игорь перестал для неё существовать.

Не видит его, от себя гонит.

Бабушка Ирины Агафье Андреевне говорила: «Особенно Ирыне

Саш ко в форме нравится».

Кстати, бабушка —моя коллега —до пенсии в младших классах

преподавала. Ни у кого из Настеков украинского акцента не было,

кроме неё.

Я возненавидела эту «Ирыну» за две недели Сашиных каникул.

В глубине души лелеяла наивную надежду: Саша уедет в Кемерово,

всё уляжется. За учебными заботами забудется вчерашний

день, а Игорь перебесится, поймёт, что это за штучка-дрючка. Даже

хорошо, что проявилась её сущность сейчас, а то бы женился па такой

цаце и мучился потом... Куда там? Саша с ней переписывается,

перезванивается каждую неделю. Мой информатор Агафья Андреевна

регулярно докладывает. Игорь извёлся, бросил институт...

Ни я, ни отец подействовать не можем. Дома атмосфера грозовая.

Муж то и дело па меня срывается — проще всего винить ближнего

в собственном бессилии. И я не меньше грешу.



Полгода прошли — врагу не пожелаешь. Саша приехал на летние

каникулы, сумку бросил в угол:

— Мам, я на минутку к Ирине, доложу, что приехал.

Я его перехватила:

— Подождёт!

Посадила перед собой и без всяких экивоков влепила:

—Я сё ненавижу. В жизни такой ненависти ни к кому не испытывала!

Ненавижу! Не знаю, что ты в ней нашёл, но это сверх непорядочность.

Она и с тобой, как с Игорем, придёт время — вы кинет

фокус. Такой любовью к Игорю пылала, ты приехал — Игорь

на дух не нужен! Не хочу, чтоб с ней встречался. Запрещаю!

Готова была сказать: «Иначеты мне не сын!» Измучилась, глядя

на страдания Игоря, боясь за Сашино будущее.

Слава Богу, Саша оказался более стойким на их привороты.

— Мама, да не люблю её, —начал успокаивать, — сам не знаю,

почему-то тянет, жалко её...

—Л брата, — спрашиваю, —не жалко? Меня? Не хочу ни Игоря

видеть рядом с ней, ни тебя!

Саша на удивление быстро согласился, дал слово: не будет ходить

к Ирине. Будто только и ждал моей оценки.

Что тут началось, что она принялась вытворять! Саша её избегает,

она по пятам за ним. Домой к себе тянет. Повсюду вы лавливает.

По друзьям, знакомым...

Саша — парень общительный, познакомился на дискотеке

со своей будущей женой Леной. Та жила недалеко от нас, через кубик.

Пропадал у новой подружки целыми днями. М агнитофон к ней

унёс музыку переписывать. Вдруг Ирина туда заявляется. Выследила,

куда ходит. И как в плохом кино, переступив порог, набросилась

разъяренной тигрицей на соперницу. Вцепилась в волосы

обеими руками и ну таскать. Саша рассказывал: убить была готова.

Поносит всякими словами, сыплет оскорблениями...

Смех и грех. Набросилась не на Лену-разлучницу, сестра её

родная Галя нарвалась на скандал. Дверь открыла по доброте душевной

— пусть сестра не отвлекается от гостя, взяла на себя роль

привратника и попала под ревнивую руку. Галя — девуш ка спортивная,

велосипедистка, быстро оправилась от ураганного налёта

незнакомки, принялась встречные оплеухи отвешивать.

Саша услышал визг борьбы, выскочил в коридор разнимать

схватку... Оторвал Ирину от ошибочного объекта, повёл домой.

Не сказал: иди-ка ты подальше, раз ведёшь себя, как торговка на

рынке... Ему неприятно: вроде виноват, из-за него сыр-бор. Ведёт

Ирину по улице, она прильнула к плечу... Ну, парочка возлюбленных...

Простоволосая... А волосы тёмные, мелко-мелко вьющиеся,

длинные, ниже пояса... Голову Саше на плечо положила, волосы

но его спине упали... Лето, во дворе ребята, соседи... Саше неловко,

стесняется. Ей хоть бы что... Наоборот, прилипла, мой, дескать...

Довёл до квартиры, заходить отказался, но успокоил: домой,

дескать, заглянет на пять минут, а потом к ней обязательно.

Наврал — только бы отвязалась побыстрее.

Сам заскочил, взял пачку кассет магнитофонных и через балкон

на улицу к Лене. Ему по балконам лазить раз плюнуть. Л е

том соберутся с друзьями на рыбалку. Друг, Ю ра Саблин, на пятом

этаже в соседнем подъезде жил. Саша к нему пс балконам залезет:

«Хватит дрыхнуть, вставай!» А тот глаза таращит: «Как ты

сюда попал?»

Ирина думала, что Саша сё привёл, а сам дома сидит. В тот день

у нас в гостях был мой старший брат Игнат из Омска. Слава Богу,

по сей день живёт и здравствует, месяц назад семьдесят шесть лет

исполнилось. Всю жизнь производству посвятил, был начальником

цеха, где готовились детали советского лунохода. В Петропавловск

приехал мать с отцом ионроведовать, меня с сестрой. Сидят

в зале с моим мужем выпивают. Громко сказано «выпивают». Игнат

с заводской работой сердце быстро надорвал, давно к вину холоден,

пригубливает рюмку, зато муж за двоих разошёлся и ладненько

напился.

Ирина ж дала-ждала Сашу, спускается к нам:

— Сашу можно?

М ужики сами сидят, а ко мне пришла Светлана —соседка с пятого

этажа, мать друга Игоря Ж ени. Умная, грамотная женщина,

управляющим банком работала. Сидим с ней беседуем, мужчины

в зале, мы на кухне расположились.

И рина позвонила, я открыла дверь.

— Н ет Саши, — говорю, — ушёл.

Она с вызовом:

— Он дома. Я знаю!

Я даже растерялась от такого напора:

— Ну, зайди, посмотри. •

Она как давай по всем углам, под кроватями, в кладовку, даже

в туалет заглянула. Всюду нос сунула.



Светлана возмутилась:

— Ты как себя ведёшь? Такая симпатичная девушка, а никакого

почтения к старшим!

Ирина как не слышит. Глаза большие... Чёрные волосы и голубые

глаза. Красивая, конечно... Есть во что влюбиться...

Никак не отреагировала на замечание. И прошла в зал, где м уж

чины сидели. Один трезвый, другой в хорошем подпитии. У брата

создалось впечатление — больная девушка, неадекватного поведения.

Под диван, в шкаф —дверцы распахнула — загляды вает. М уж

настолько напился, безучастно клевал носом. И рина спросила про

Сашу. Игнат показал на балкон: туда вышел. И рина вы глянула па

балкон, затем подошла к мужу моему Виктору, видимо, предположила:

второй дядька тоже пьяный, ничего не понимает. И гнат

потом рассказывал: она Виктору волосы перспутала-перепутала.

Волосы у него густые, пшеничного цвета, назад всегда зачёсывал.

Ирина в них пальцы запустила, разворошила, вперёд на глаза бросила.

Потом заправила за уши, немного пригладила... Колдовала...

У них вся семья колдовская, кроме отца. Он их сам побаивался.

Агафья Андреевна рассказывала... Каждый год ездил па У краину

к родственникам, но чтобы одному поехал — никогда, с кем -нибудь

из детей — щитом брал. Боялся, как бы не наколдовали в дорогу,

опасался: и его могут не пощадить. У них, говорят, это запросто...

Думаю, не просто так обменяли квартиру и переехали в наш район.

Бабке кто-то на прежнем месте жительства в п одъ езд е кирпичом по

голове ударил. Могли ведь за делиш ки тёмные приласкать...

Ирина манипулирует с причёской мужа, а И гнат про себя сокрушается:

явно с головой у девушки нелады, ш изоф рения пли

другая хворь. Ему и не по себе, и чувство жалости: такая молодая

и больная, как родителям- го смотреть на это?

Ирина вышла на площадку, легла грудью на перила, голову

опустила, волосы распущенные свесились... Сама босиком. Л еж ит

и стонет.

Это уже Светлана рассказывала. О на поднимается по лестнице,

и... картина безысходности. Пять минут назад отчиты вала

Ирину за наглость, здесь сердце защ емило от вида убитой горем

девушки. Принялась успокаивать: «Возьми себя в руки, вон какая

симпатичная, зачем так терзаться, есть много других парней, обязательно

полюбишь и будешь счастлива». И рина медленно, как

заторможенная, подняла голову, волосы откинула на спину, направилась

домой.

Зато Игорь воспрял духом: как же — брат потерял интерес

к любимой. Повеселел в надежде — всё у них с Ириной наладится

на прежний лад.

Саша уехал в училище, не звонит, не пишет Ирине, и вдруг

Агафья Андреевна встречает меня с докладом:

— Ирина с матерью ездили к Саше в училище.

— Э го ещё зачем?

А затем, чтобы лично удостовериться: сам не хочет или на поводу

у грозной мамочки идёт. Они считали: я такая-расеякая запрещаю

малому дитяти с девушкой ходить.

Я не скрывала от соседей категорический настрой против

Ирины. Всякие отношения с Настеками прекратила. Не здоровалась

ни с кем.

После разговора с Агафьей Андреевной звоню Саше, выяснить,

что и как.

—Да, — говорит, — была Ирка с матерью, столько шуму понаделали.

Они приехали, на КПП училища попросили позвать Карнаухова.

Дескать, скажите, сестра с матерью ждут. По легенде решили

вызвать. Саша не поддался на провокацию. За день до того мы

разговаривали по телефону, о моих намерениях знал. Не стал выяснять,

кто обманным путём приглашает, велел на враньё ответить

тем же. Попросил посыльного передать: мол, нет Карнаухова

в училище.

Однако на следующий день опять «мать с сестрой» вызывают.

Саша и тут отбрехался.

Что они делают? Едут в Новокузнецк, там у них родственник

военный — майор, берут его в качестве тарана. Он, как офицер,

проходит беспрепятственно в училище к Сашиному командиру

и жалуется, что курсант четвёртого курса Карнаухов игнорирует

приезд матери и сестры. И ли где-то пропадает третий день, найти

его посыльные с КПП не могут... Тоже врёт...

Командир отдаёт распоряжение срочно разыскать курсанта.

Саша в спортзале скрывался от назойливых посетителей.

Предстал Саша перед командиром, тот, не слушая объяснений,

взгрел по первое число с применением матов. По принципу, виноват

уже потому, что начальника из-за тебя беспокоят. Под сильно

горячую руку попал.

«По самоволкам мотаешься? Три дня мать пороги КПП бьёт,

его днём с огнём петушки! Ближний свет ей было ехать!..»



Костерил минут пять без передышки.

Саша еле вклинился разъяснить, что это ис мать, не сестра домогаются

свидания. Враньем вызывают никакие не родственники.

«Забрюхатил? —с новой силой разъярился командир. — Смастерил

пузо, а сам с головой в кусты? Как под юбку залезть вы все

мастера, а как ответ держать, я должен расхлёбывать вашу дурость,

вытирать сопли вашим дурочкам!»

Истории с беременностями нет-иет да и случались с курсантами.

Шутка ли —добрая тысяча молодых парней, вокруг которых

девчонки роем...

Саша успокоил: никаких «юбок» и нежелательных беременностей.

«Тогда иди и разберись! Это что им городская баня, врать без

зазрения совести?! — отправил Сашу па КПП. — И ты в следую

щий раз думай головой, а не местом в штанах, с кем знакомиться!»

Саша увидел только спины Ирины, матери и майора. Им уже

передали, что не хочет Карнаухов с ними видеться. П оняли наконец-то:

не грозную маму испугался, сам не маленький!.

Порча

Отвергнутая Сашей Ирина недолго скорбям предавалась. Ещё

вчера гнала Игоря, близко не подпускала, не нужен ни на вот столечко,

вдруг как ни в чём ни бывало переключается па него. Он, дурачок,

от счастья чуть не прыгает. Солнцем светится. Как же, с ф евраля

по октябрь жизни был не рад и снова вместе.

Я не хочу их встреч. Ни в какую. Ии за что. И не знаю, как отвадить.

Иастеки насели. Ирина постоянно стремится Игоря рядом держать,

бесконечно звонит. Говорю: нет Игоря. Даже если дома.

Он злится. Разговариваю с Ириной официальным гоном, что по телефону,

что так. Даю понять своё негативное отношение. Ей плевать

с высокой горы. Придумала через других вызванивать, с помощью

подруг или родственников. Я уловку поняла. По и они пошли

в атаку. Однажды неприятный, высокомерный ж енский голос

в трубке: «Позовите Игоря». Может, такую же колдунью попросили.

Мет, говорю. Она меня так резко отхлестала: «Что ты крутиш ь?

Что ты врёшь постоянно! Он дома, я знаю! Что ты его прячеш ь?»

Грубо, бесцеремонно... До того гадко на душе стало, до того мерзко.

Словно я не родная мать...

П оложила трубку и не знаю, что делать. Должна отчитываться

непонятно перед кем. Даже расплакалась от бессилия.

Подобные звонки участились. Осаду устроили.

П ож аловалась Агафье Андреевне, та дала совет: как звонят,

читать «Отче наш».

Н аизусть ещё не знала.

— Напиш и на листке, положи под телефон. И чтобы ни говорили

в трубку, читан молитву про себя.

Что вы думаете? Они звонят разными голосами, я поднимаю

трубку и начинаю: «Отче наш, Иже еси на небесех!..» Их возмущения,

крик тише, тише, звук уходит...

Чудеса. Я, как новообращённая, всему удивлялась. О, думаю,

слава Богу, буду молитвой защищаться.

Moil Игорь па крыльях летает. Брату простил. Письма ему никогда

не писал. Бывало, приписочку к моему письму сделает. В последнее

время даже не предлагала, злился: «Обойдётся...» И вот

сам вызвался: «Дай-ка братану черкну пару ласковых!»

Как ни пытаюсь вызвать его на серьёзный разговор, растолковать,

что не чистая любовь, так не поступают порядочные девушки,

он отмахивается: «Да брось ты, мамочка, всё хорошо».

Горит в нём любовь...

Категорично воздействовать не решаюсь, как бы хуже не наделать.

И теряюсь, что предпринять, как подступиться? Он видит:

не разделяю его увлечения, всё равно стоит на своём. Не тот возраст,

когда можно приказным порядком решить. Меньше были,

старалась без давления воспитывать. Разъяснять. Послушными

по большому счёту росли. Вот и тут, уже девятнадцатый год, а в кино

собирается, обязательно разрешения спросит.

— Мама, можно с Иринкой сходим?

Запретить не решаюсь, как бы врать не стал.

Как-то говорю:

— После кино сразу домой. Не ходи к ним! Поздно уже. Пусть

И рина к себе поднимается, а ты домой.

— Ладно-ладно, мамочка!

Боялась, что тут скрывать, вдруг решат привязать его окончательно,

такие найдут чем, той же беременностью.

Ещё с Сашей однажды был случай. Ушёл к ним. И пропал. Нет

и нет. Я извелась. Потом придумала ложь во спасение. Поднялась


к Иастекам, открыла мать Ирины, говорю: передайте Саш е, что

звонят из Кемерова, из училища. Он приходит, я объяснила, что

нет никакого звонка. Саша: «Как хорошо, что позвала, а то бы остался

у них, как сам не свой сижу, так мре почему-то ж алко И рину».

Сашу на жалости обрабатывали. Игоря другим привязали...

Это уже потом М арья Васильевна — о ней расскаж у обязател ь

но, она помогла избавиться от колдовства — не раз повторяла: старайся

не пускать сына к ним, никаким зельем не побрезгуют...

В тот раз Игорь с Ириной в кино ушли, у меня душ а не на м есте.

Сеанс последний, не сплю, в прихожке караулю. О ни, п арш ивцы,

что сделали, вошли в подъезд, разулись и в носках крадутся по

лестнице. Как же материнское сердце не почувствует. Ух, р азозл и

лась! Распахнула дверь, они так и застыли с туф лям и в руках...

Ну и прорвало. Не сдержалась. Нагрешила... П оследним и сл о

вами ее обозвала. Пусть знает: не хочу рядом с сыном такую .

Игорю по щекам надавала:

— Мать обманываешь! Негодник! Ты что обещ ал?

Ни о чём не думаю, соседи не соседи, раскричалась. Всё, что

в себе носила, что сотню раз хотелось сказать, выдала.

Игорь растерялся:

— Мама, мама, тише!

Я разошлась, не удержать:

— Не называй меня мамой.

И снова по щекам его, по щекам.

Нашумела на весь подъезд, потом развернулась, дверы о хлопнула.

Игорь следом ключом завозился в замке. Н е психанул, не пошёл

к ней.

В то время в моих руках ещ ё бы ли.

Как их любила и люблю! М аленькие уснут, бывало, подойду,

поглажу каждого, поцелую, только потом иду спать. Н и разу не

била, не наказывала ремнём. Свободно росли, свободно учились.

Отличниками не были и в троечниках не ходили... Хотя не гпобила

с уроками, самостоятельно учились,

Игорь в зале спал, слышу — на диване, ворочается. Я на кухню

ушла. Нисколько не жалела, что до крика дошла. Д авно подм ы вало

напрямую высказать И рине своё мнение. Ну и ладно со скандалом

получилось, раз по-другому не могла понять.

Игорь зовёт:

— Мама, иди сюда.

Я зло:

— 11с зови мамой, если туда ходишь, если там краше, чем у отца

с матерыо.

Он просит:

— Мам, ну иди сюда.

Они такие с детства оба, дочь упрямая, а Саша и Игорь, если

провинятся, а я их отругаю, пока не помирятся со мной —не уснут.

— Мам, ну подойди.

Подошла, села. Думаю, дошло до него наконец-то, сейчас скажет:

ладно, мама, больше к ней не пойду.

Он:

— Мама, разреши с Ириной встречаться. Мне никого на свете,

кроме неё, не надо. Если не разрешишь — жить не хочу.

— Лучше, —говорю, —похороню тебя, чем отпущу к этой колдунье

проклятой!

Как только язык повернулся такие страшные слова сказать

сыну?

11о, наверное, надо было.

Игорь отвернулся к стенке, одеялом укрылся с головой. Всё,

дескать, разговор окончен.

В гот раз сто не пропяло до конца. Недели две жили напряжённо.

Он подлизывался, я холодно держалась, никаких разговоров,

односложно отвечала на все вопросы. Я же тогда ещё ничего не

умела, сейчас бы молилась... В тот период поехала к Саше в училище,

он отдал письма, что Ирина писала. Пачку целую: «Выкинь,

мама!» Я не выкинула, а пришла к Настекам и бросила. Вот, дескать,

не нужна мне ваша дочь.

Игорь на своём стоит. Ещё раз попытался подъехать за разрешением

дружить с Ириной.

Я вспылила, он бросил:

— Всё, ухожу к ней навсегда, ноги больше у вас не будет!

И ушёл.

Я на кухне припала к окну: «Господи милостивый, не пускай

его туда!»

Кричу сквозь слёзы: «Господи, не пускай».

Навзрыд плачу...

Вдруг меня за плечи сзади обнимает, целует:

— Мамочка, ладно-ладно, успокойся! Не надо, родная! Куда

я от тебя уйду!

Марыо Васильевну насоветовала мне Агафья Андреевна. Она

лежала в больнице, женщины между собой заговорили о порче.


Одна говорит: «Порчу в нашем городе снимает Марья Васильевна,

па беизострое живёт». Агафья Андреевна записал адрес. 11 дала

мне. Она очень беспокоилась за Сашу с Игорем. Часто повторяла:

«Игорь очень изменился. Смотри, Лида, не потерян его». О тправляя

к Марье Васильевне, предупредила, что надо быть осторожной.

В то время такие люди преследовались. Могла милиция дежурить

возле дома.

Муж меня иа машине повёз. Марыо Васильевну я за святую

принимала. Как же —спасает самое дорогое, что есть у меня, — детей.

Тогда не знала, что к этим людям нельзя обращаться, они, как

говорится, и вашим и нашим служат. Но Господь мне простил, надеюсь.

Я потом исповедовалась, призналась священнику, что ходила

к женщине, которая порчу снимает. Священник ничего не сказал,

никак не прокомментировал, молча выслушал, разреш ительную

молитву прочитал и всё. Марыо Васильевну я потом изредка

видела по большим праздникам в церкви, на Успение, в Вербное

воскресенье... Одно время молилась за неё о здравии. Сейчас

нет. Как бы там ни было — она мне открыла глаза на новую жизнь.

У меня к пей самые хорошие, добрые чувства. А за свои дела ей самой

ответ перед Богом держать...

Марье Васильевне рассказала, что на моих сыновьях порча...

Надо сказать, с первого раза к ней не попали. Ездили, ездили

с мужем по записанному на бумажке адресу, не можем найти

дом, она в частном секторе жила, как провалился, нет такого номера.

Вернулись домой безрезультатно, я опять к Агафье Андреевне,

думала, ошиблась, записывая адрес. Посмотрели её бумажки — всё

правильно. Враг отводил. В чудеса тогда пс верила. М атериалистка.

Вижу глазами —значит, есть, а нельзя «на зуб попробовать»,

что логике ие поддаётся —такого быть пе может. Только со второго

захода отыскали Марыо Васильевну.

Муж говорит: «Мы ведь около этого дома стояли». Нам показался

другой номер.

Рассказала Марье Васильевне про сыновей, Ирину, её семейку.

Она спрашивает:

— Крещёные дети?

Сашу мама тайком крестила. Священник но домам ходил. Потом

уже сказала: «Ругай, дочка, не ругай, Сашеньку я покрестила».

Игорь и Леночка были некрещёными. Мама частенько, особенно

когда болели, вздыхала: «Как они иекрещёными-то живут!»

Я потом подумала: Саша оттого и выпутался легко из их сетей...

Марья Васильевна посоветовала обязательно детей покрестить.

В разговоре я обронила, что Игорь по большому счёту подчиняется

мне.

— Не зарекайтесь, — перебила, — могут сделать так, что ты хоть

упади перед ним, через тебя перешагнёт и к ней пойдёт! И ни за что

не удержишь. Покрестить надо срочно. И порчу снять.

Попросила в следующий раз принести соль и воду. И то и другое

своё, в исключение моих подозрений.

Так и сделала, соль в коробочку насыпала, воду в бутылку

с широким горлышком из-под молока. Марья Васильевна поставила

на стол бутылку, попросила открыть. В доме иконы висели.

М арья Васильевна поднялась из-за стола и в сторону икон начала

читать молитвы. Я сижу. Тогда мало что знала, помню, она часто

называла слово «крест». «Я этим крестом открещусь, я этим крестом

отмолюсь». Да и говорила, наверное, чтобы я не очень-то и понимала.

Считала не нужно мне, тем более у меня тогда, собственно,

и веры-то не было.

Спросила: что Игорь подсаливает. Им обоим, Саше и Игорю,

яичницу с салом хоть каждый день подавай. Чуть подросли,

из школы прибегут — я на работе, отец на работе —сами нажарят,

наедятся.

Соль из коробочки наказала поставить на кухне, пусть у Игоря

иод рукой будет. Водичку из бутылки добавлять в чай, кофе.

В самый первый раз наказала дать Игорю поесть что-то с этой

солыо, потом налить в стакан воды, пусть выпьет, но не всю. Остатками

я должна намочить руку и тыльной стороной ладони — как бы

смахивая с Игоря пыль —спереди, сзади, со всех сторон провести.

Всё по наказанному выиолпила, принялась «пыль стряхивать».

Отец сидит тут же, смотрит. Атеист, как и я сама долгое время,

но ничего не говорит. Умный человек был. Физик, математик.

Из тех, у кого слово лишнее клещами не вытянешь. Молчун. Детей

любил не меньше меня. Маленькие болели, так измается, пока на

поправку ребёнок не пойдёт.

Рукой мокрой начала проводить, а Игорь, Бог ты мой, что стало

твориться. Чуть-чуть касаюсь, а его как корёжит, будто хлещу

изо всей силы.

— Мам, чем ты так? — пощады запросил.

Отец строго из угла:

— Слушай, что мать говорит, делай, как велит!



Поддержал.

Да, забыла. Сразу как выпил воду, его замутило. I (обежал в ту

алет. У меня сердце упало: «Н е получилось!»

М арья Васильевна предупредила: если вдруг затош нит и вырвет,

значит, их сила верх взяла. Не вы рвет — наш а побеждает.

Только после этого надо отряхивать.

Побежал в туалет, я гак и села на диван, а в голове обречённость:

« Насте ки победили! Что с Игорем будет?» Н а пороге остановился:

— Мам, меня чуть не вырвало.

Я с энтузиазмом принялась отряхивать, он отстраняется, будто

ремнём полосую.

Надо полагать, муж тогда тож е задумался над истинностью

постулатов материализма.

В тот вечер Саша в гости заявился. В училищ е на хорошем счету

был, сержант, исхитрился домой в увольнение на пару дней отпроситься.

Соскучился по девуш ке своей, по Лене...

Лёг спать с Игорем в зале. Диван широченный, вдвоём запросто

разместились.

Ночыо Саша будит: «Мам, мам, с Игорем что-то!»

Подхожу, он огнём горит.

Саша рассказывает, среди ночи громко бормотать начал, потом

вдруг схватил брата за горло и ну душ ить.

Саша ему: «Брат, ты что!» За руки взял. Он в себя пришёл:

«Ой, что я!» И уснул.

Марья Васильевна предупреждала: может заболеть. 1 (е всё так

просто.

К утру жар прошёл. Игорь, как на брата душ ить набросился не

помнит, заспал. «Да вот так!» — Саша, дурачась, повалил Игоря па

диван, в горло вцепился. Возятся, хохочут... Д етки малые, как диван

не развалили...

С того дня Игорь постепенно-постепенно стал отходить от

Ирины, сторониться её.

И я как импульс получила. Даже не знаю почему. Будто до этого

ещё сомневалась. С той поры день обязательно начинаю с молитвы,

в воскресенье иду в храм. У мамы стала спраш ивать о её молитвенном

опыте. Она смущалась: «Что я, безграмотная, ты святых

отцов читай». М ама каждый день читала Псалтирь, что-нибудь

из Евангелия обязательно. Однажды мама призналась:

— Лида, сколько молилась, сколько просила Господа вразумить

хотя бы одно моё дитё: «Господи, — просила, — скоро заберёшь,

п некому за меня помолиться, свечечку в церкви поставить». Услышал

Господь.

В последний год чувствовала себя плохо, холецистит был, понимала

— недолго проживёт, нег-нет да проронит: «Как же я умру,

а дети некрещёные». Только одна я и была крещёной. Родители,

как поженились, на Дальний Восток уехали, церкви там не было.

С моим крещением как получилось, приехала мама в Петропавловск

в гости со мной, мне два годика, ну и покрестила. Когда на

постоянное ж ительство перебрались в Петропавловск, старший брат

в техникум поступил, остальные все в школу ходили. Побоялась

мама: узнают притеснять будут. «Всю ж изнь душа болит, что некрещеные

они», — говорила мне мама.

Думаю, надо исправить это. Н аписала братьям в Омск: приезжайте,

мама просит, хочет увидеть. Больше всего беспокоилась

по поводу 11гната старшего брата. Всю жизнь руководитель, начальник,

коммунист, умница. Человек исключительный, спаси его,

Господи, п помилуй, но должность... Радетели атеизма из КГБ повсюду

ш ныряли, я к тому времени это хорошо знала. Карьеру можно

испоганить, каким бы ни был замечательным специалистом. Игната

как раз поставили директором завода металлоконструкций, поднимать

захудалое предприятие.

Я уже знала силу молитвы из 1-го псалма «Блажен муж». Наставления

про неё дала Фсша, что свечи в соборе продаст. Если кто

настроен агрессивно, дерзко, вредничает, упрямится, потакает бесовским

козням п надо смягчить его, вразумить —читай «Блажен

муж...» Хорошо помогает, когда идёшь с проблемой к какому-нибудь

начальнику. Несколько раз прочитай эту молитву, и Господь

из пего беса изгонит, если дело твоё доброе... Когда нет беса, все

люди хорошие. Брат приехал, с мамой разговаривает, я читаю про

себя: «Блаж ен муж Игнат, иже не иде на совет нечестивых. Аллилуйя,

аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя,

аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя.

Слава Тебе, Боже наш». Мама говорит: «Игнатушка, прости

меня, грешную и окаянную, некрещёный ты по моей вине, как

и Ваня, и Валя... М не умирать, а вы остаётесь здесь некрещёные.

Виновата я перед Богом, перед вами. Так виновата, исправь мою

ошибку, Игнатушка, покрестись, родной мой...» Он без тени колебаний:

«М ама, если нужно, я покрещусь».

Сразу согласился. Не побоялся последствий.

Повела его под гору, в собор Петра и Павла. Приходим из церкви,

маме показывает крестик на себе: «Вот, мама, я твою просьбу


исполнил». Тогда у нас в храме появились в продаже толстые красивые

Библии, у мамы была такая, подарила Игнату. А сама радёшенька.

Тоже больше всего за него волновалась. Он потом звони г.

«Мне, —говорит, — как кто дорожку пролагал. Лето, самый разгар

отпусков, а я билет в кассе в пять минут взял. Так хорошо уехал».

«Потому что с Библией, сынок», — мама ему.

Брат Иван приехал через неделю. Он уже выпивать стал сильно.

Всё с пива пошло. Раньше вообще как красна девка. Из армии

пришёл, винца пригубит и всё. Без того весёлый. В молодости баян

из рук не выпускал. Голос чистый, не курил никогда. Играет и поёт.

Сам лёгкий, подвижный. Мало того, что музыкант, танцами занимался

в школе. Душа компании, но к вину был не склонен. I С лучилось

—до поры до времени. Началось с бутылочки пива после работы...

Мама про крещение сказала, он с женой Падей приехал. Надя

маму поддерживает, Ваня резко: «Я не за этим ехал, а мать проведать.

Что вы мне мозги забиваете?..» Всегда ласково к матери относился,

тут настолько грубо прозвучало. Мама в слёзы: «Ладно, Ванечка,

если не хочешь». Он слёзы матери не выдержал, с психом:

«Ну, ладно, пойдём покрестимся». Вроде как сделал одолжение.

И как тут не внять истине: если после крещения, когда тебя

очистил Господь, ты не заполнил душу верой, то душу вымытую

начнут с удвоенной энергией терзать злые духи. Ваня стал раздражительным.

Всегда такой приветливый. Приедем к нему с сестрой

нашей Валей, не знает, куда посадить, как угодить. Сам уже седой,

а, как мальчишка, радость скрыть не может, по голове погладит

меня, Валю, обнимет нас: «Ах вы, мои сестрёнки!» Гогов любое

желание исполнить. Тут какой-то дёрганый стал. Водочка, конечно.

Вскорости попал в драку по пьяному делу, зубы выбили, сотрясение

мозга получил. Потом сын Алёша ушёл из дома...

Покрестились братья. Маме говорю, считая, что самое трудное

позади: «Валю окрестим, не беспокойся». Уверена была: с сестрой

проще всего получится. Несмотря на то что она всю жизнь в школе

парторг, коммунист, из тех, для которых справедливость —прежде

всего. Замужем, но детей не было, всю себя работе отдавала. Тем

не менее я не сомневалась: послушается мать, женщина всё-таки,

должна просьбу матери уважить. Но враг тоже не дремлет, если из

его лап душу пытаются вырывать. Валентина на мамино «надо покреститься»

отвечает «ага-ага», не отказывается, да всё заботы не отпускают

то конференция, то ещё что-то, откладывает раз за разом.

Лето, осень прошли, мама переживает.

И нот как-то с сестрой к ней пришли. Мама Вале: «Завтра пойдёте

с Лидой и покрестишься». В ответ сестра буркнула: «Ладно».

На следующий день вижу: сестра недовольная, в мою сторону

не смотрит. М ама разговор о церкви завела, Валя как поднялась,

как раскричалась, меня обвиняет, что это мои выдумки: «Ейто

что? А меня из партии исключат! С таким позором как дальше

жить!?» В заключение бросила: «Никуда не пойду». Пальто схватила,

демонстративно двсрыо хлопнула. Убежала.

Мама в слёзы. Я успокаивать: «Ладно, мама, не переживай. Нельзя

настаивать! В Петропавловске Валя не может, летом в Омск

поедем, так её никто не знает, и покрещу». Сели чай пить, я и при

Валентине, и без неё повторяю в уме: «Блажена жена Валентина,

иже не иде на совет нечестивых...» Читаю молитву, читаю... Попили

мы чаю. Я оделась, выхожу, вот те раз: Валя у подъезда приплясывает.

Зам ёрзла порядком. И к маме не заходит, и домой не идёт.

Моя молитва сё не пускает...

Я, будто ничего не произошло, зову: «Чё мёрзнешь, пойдём, чаю

попьёшь, печенье осталось». Она сердито: «Нет, поехали в церковь».

В автобусе стоим, повернулась ко мне спиной. Серчает. Но едет.

В церкви я договорилась, за священником послали, он рядом жил,

отец Николай. Ему сказала, что женщину покрестить надо. Хотела

отойти, Валю не смущать. Она недовольно: «Не уходи, стой рядом».

Зато после крещения отмякла. То спиной отворачивалась, на

обратной дороге нормально разговаривает.

Приехали к маме, заходим, мама всплеснула руками: «Что

случилось, почему вернулись?» Говорю: «Вот, мама, ты переживала,

а мы покрестились». «Что ж за полотенцем не зашли, как без

него?» М ама приготовила специальное, чтобы лицо промокнуть.

Братьям вручила: «Храните. Как приболеешь, нужно приложить».

Я про полотенце помнила, да не стала возвращаться, как Валя сказала:

«Поехали в церковь». Вдруг передумает, настрой пройдёт.

Выполнила мамину просьбу с Божьей помощью.

Игоря, хоть Марья Васильевна и говорила, не покрестила сразу,

он отнекивался «потом-потом». Но успокоился, охладел к И рине,

в железнодорожный техникум поступил, с удовольствием учился.

Настеки перестали его донимать.

Однажды Игоря в магазин за яйцами послала, на машине отцовской

отправился. Приносит ячейку и говорит:

— Мам, ты их перекрести!

— Что такое?



— В очереди за мной тётя Зина, Иркина мать, стояла. П охлопала

меня но плечу: «Что это ты, Игорь, к нам перестал ходить?»

Я когда поехал от магазина, машина на ровном месте три раза перекрутилась

винтом, еле удержал.

Тоже стал понимать. Их всех молитвами напичкала. Э го мама

научила. Писала от руки «Ж ивый в помощи Вышпяго...», «Да воскреснет

Бог», «Взбранной Воеводе победительная», заш ивала в костюмы,

в карманчики маленькие засовывала, чтобы при себе были.

Наблюдала ещё одно чудо. К М арье Васильевне я, борясь за

Игоря, несколько раз ходила. Отблагодарила хороню. Тю ль капроновый

в страшном дефиците был, из Москвы привезла ей на все

окна. Она так радовалась. С Игорем всё наладилось, немного соли

той самой осталось. М уж у меня — рыбак заядлейш ий. Каждую весну

привозил крупной рыбы с икрой. Икру собирала в чашку, засаливала

и по банкам в холодильник. В тот раз столько рыбы привёз

—щук, окуней, карасей — весь вечер с ней возились, далеко за полночь

закончили чистить. Вся крупная... Наконец разобрались, уложила

в холодильник. Икры набралась полная чашка... Надо подсолить,

прежде чем ставить в холодильник, кинулась за солыо — нет

ни капельки. К соседям не пойдёшь — два часа ночи. Что делать?

Мужу говорю:

—Соли нисколько нет.

Он заворчал недовольно.

И тут вспомнила про ту, в коробочке, что Игорю предназначалась...

Даже без всяких мыслей, что соль-то непростая, полезла

в шкафчик. Муж тем временем икру в холодильник ставит. Н е пропадать

добру.

В одной руке чашку держит, другой дверцу открывает.

—Да подожди ты, — остановила.

И посолила щедрой рукой икру.

Она ожила.

Муж чуть не бросил чашку.

Икра, как бы единой массой, одним телом, начиная со дна, повернулась.

То есть — вот спокойная поверхность, икринка к икринке,

и вдруг она приходит в движение.

За двадцать лет, что жили до этого с мужем, не один десяток

раз каждую весну привозил икряную рыбу, солила икру, но с «ож ивлением»

столкнулась впервые.

— Что это? — спрашиваю.

— Ш е-ве-е-е-лится! — Виктор резко отстранил от себя чашку,

будто боясь, как бы ещё чего не выкинула. — Ш евелится!

Икра повернулась и успокоилась.

В следующий раз привёз икру, специально решила проверить.

Немного икры попробовала этой же солыо подсолить, даже не трепыхнулась.

Что интересно, муж покрестился после этого случая. Было тогда

уже послабление, горбачёвские времена, но ведь директор школы.

Только, попросил, не в Петропавловске. Летом в Омск поехали,

и в храме на Тарской покрестился. Как раз после Троицы. Может,

говорю, батюшка, сразу и повенчаете? Знаю, что дети от невенчанного

брака не благословенны. Я у отца Николая исповедовалась.

Покаялась: «11евенчанная живу с мужем». «Почему мужем называешь?»

— батюшка Н иколай суровый. «У меня, — говорю, — батюшка,

не было другого мужа. Мы с ним зарегистрированы». «Вы зарегистрированы

для себя, а для Бога вы блудно живёте». Почитайте

вторую главу книги пророка Осип, где написано: «И детей её не помилую,

потому что они дети блуда».

Повенчаться в тот день же, как Виктор крестился, не получилось,

Петровский пост начинался...

Игорь крестился, как в армию идти, сам изъявил желание. Техникум

заканчивал, сразу в армию забирали.

— М ам, — подошёл, -- хочу покреститься.

— Конечно, — говорю, — давай сходим вместе.

—Что я маленький? Сам...

Взял ещё двух друзей, попросил у отца машину и поехали...

Пастекп через год перебрались на Украину и как в воду канули.

Вспоминаю их с негодованием, столько пережить пришлось

сыновьям, мужу, мне... Л с другой стороны: не столкнись с ними,

так и осталась бы материалисткой-атеисткой...


Эпилог

Н акануне Крещения я позвонил Лидии Викторовне, она планировала

на Богоявление приехать в Омск с подругой, совершить

паломничество в Ачаирский монастырь, окунуться в «Иордань».

Планы рушились: подруга по паломничеству приболела, Лидия

Викторовна одна забоялась ехать с купанием. Как бы на обратной

дороге не застудиться.

—Струсила, — честно призналась.

— Зачем куда-то ехать, — предложил я городской вариант, —

если на Иртыше рубят купель у Речного порта. На маршрутке вам

из Кировска двадцать минут ехать.

И красочно описал состояние дел у проруби: раздевалки,

М ЧС, врач. Всё как полагается. От детей до стариков совершают

омовение. Молодёжи много. В монастыре в Большекулачье народу

столько собирается, не протолкнуться к «Иордани», и в Ачаир стало

модным ездить на Крещение.

Проше без ажиотажа в городе окунуться.

Лидия Викторовна загорелась на мою агитацию:

— Можно вместе с вами?

Почему нет.

— Потеплее одевайтесь. Валенки, если есть... И обязательно

тапочки прихватите — самое холодное не вода, а ступать босиком

по льду...

Встречу назначил у «Голубого огонька».

— Это я грешница, — сказала Лидия Викторовна, когда с улицы

Чокана Велиханова подошли к куйбышевскому пляжу. — Впервые

в жизни решилась и... Не допускает Господь...

Широченная полынья, начинаясь от Ленинградского моста,

тянулась вдоль пляжа. Откуда взялась? Декабрь, конечно, выдался

на удивление тёплым. Никольские морозы получились одно

название. И снега — чуть земля прикрыта, и тепло. Зато в январе

зима круто взялась. Сразу после Нового года термометр ночыо

скатился под тридцать. Нехотя температура градуса на три-четыре

повышалась днём, с наступлением темноты снова красный столбик

уходил вниз. Холода стояли на Рождество, и до самого Крещения

теплее минус двадцати не наблюдалось. Если в декабре каждое

утро я решал вопрос со штанами в руках: надо ли утепляться, надевать

под брюки бельё, то в январе вариантов не было — ещё как

надо. А так хотелось потепления. Приехал из Москвы сын с семьёй.

Сводить бы к причастию трёхлетшою внучку Катеньку, да Сибирь

встретила москвичку морозами. Ещё и приболела малышка

в дороге. В прошлом году из-за моей нерасторопности не получилось

и опять... Однако, в отличие от меня, москвичи морозов не побоялись

—сводили Катеньку к причастию...

И всё же как ни морозил январь, не хватило его на Иртыш, полынья

свинцово чернела на белом.

Или термальные источники забили со дна Иртыша?

Берег был белоснежно пустынным. Л иш ь «собачник» прогуливал

пса. О бы чно на Крещение здесь колготился народ. Радостное

возбуждение витало уже на подходе к пляжу. На всех примыкающих

улицах наблю далось характерное движение — встречными

курсами шли с сумками, ёмкостями. С вёдрами не встречал,

но пятилитровы е баллоны — не редкость увидеть в руках страждущих

благодати...

Традиция троекратного погружения в прорубь на Богоявление

стремительно возрождалась, преумножая количество отчаянных

купальщ иков. Русский экстрим привлекал новых и новых последователей.

Кто и креститься толком не умел, приходили к купели.

На куйбыш евском пляже сколько лет подряд рубили прорубь, оснащали

сё лесенками, перилами, тут же ставились ограждения из брезента

— раздевалки, дежурили бойцы М ЧС, милиция, врачи.

В радостном возбуждении, в предвкуш ении удара по телу огня

холодной воды шли к «Иордани» одни, навстречу двигалась вереница

сверш ивш их сей подвиг. Счастливые, тело под одеждой пело

яростны й гимн ж ара и холода, льда и пламени, кожа горела.

Те и другие поздравляли друг друга с Крещением. Тех и других

объединяла причастность к яркому и таинственному событию,

чудесная вода притягивала, звала, обещала праздник одним и уже

одарила им других.

Т е из идущ их к проруби, кто окунался в студёную «Иордань»

в прош лые годы, ж дали с нетерпением повторения ни с чем несравнимого

чувства мгновенного — сколько там этих секунд (ну

десять, ну пятнадцать) — соединения с холодом, за которым следовал

мощ ный прилив радостной энергии. Пусть ещё не отогрелись

пальцы ног, лёд успел за короткие секунды вытянуть из них тепло,

по кровь с каждым ударом сердца гнала жар к поверхности тела,

и оно захлёбы валось в ликовании...

Это чувствовали новообращаемые, кто впервые шёл к проруби...

О пасения, предательские мыслиш ки ещё точили голову:

«Ты в своём уме? Представляеш ь, какая вода подо льдом? Ты ведь

под ф орточкой можеш ь за пять минут простудиться на полмесяца

с соплям и до пояса и температурой выше некуда! А тут голым

в прорубь?» Но тело принимало победные вибрации, исходящ ие

от побывавш их в «И ордани».

Н е забуду, однажды иду от проруби, на набережной женщина.

Видимо, долго издалека наблюдала за ныряю щ ими, слуш ала вос-


торги, возгласы у края проруби: «Ух, классная водичка!» «Вот ото

кайф!»... И с такой надеждой обратилась ко мне, с такими просящими

интонациями:

— На самом деле вода тёплая?

Мол, подтвердите, разве в холодную вот так добровольно люди

полезут, да ещё норовят опередить друг друга.

У её ног стояла объёмистая сумка. Не исключено, решалась на

прорубь. Однажды наблюдал и того забавнее, женщина подходила

в купальнике к зеву проруби, потом бежала к друзьям, набрасывала

шубу, стояла какое-то время и снова решительно скидывала

шубу, чтобы снова повернуть от проруби. Не могла решиться...

В прошлом году на куйбышевском пляже разразилось вавилонское

столпотворение. Чему виной на редкость тёплое Крещ е

ние, всего каких-то минус четыре градуса. И народ повалил. Что

такое для сибиряка минус четыре? Смех. М илиция перегородила

подходы к «Иордани». На берегу стояли переносные барьеры и человек

десять сотрудников, от майоров до сержантов, сдерживали

напор толпы, дабы не высыпала всей массой на лёд: вдруг не выдержит,

и все разом будут принимать омовение. К вожделенной проруби

пускали маленькими группками, человек по десять. Толпа отличалась

весёлым правом, праздничным настроем. Смех, шутки.

—Товарищ майор, а не слабо нырнуть? — подначивал провокаторский

голосок.

За год до этого Крещение выдалось настоящим —минус двадцать

семь. Тогда-то никакого столпотворения па подступах к «И ордани»

не наблюдалось. М илиция грелась поодаль от неё в «уазике».

Лишь два дежурных эмчсэсника похаживали — чтобы не околеть

окончательно — в непосредственной близости от крестообразной

проруби. День выдался ярким. Солнце во всё белёсое небо.

Снежная пыль в воздухе. Несмотря на приличный мороз, «И ордань»

не пустовала. То с женской, то с мужской раздевалки выходили

не испугавшиеся крутого мороза, рабы Божьи, осеняли себя

крестом, спускались по лесенке в огонь святой воды, ухали три

раза с головой и бежали одеваться.

Самым трудным в тот день для меня оказалось окунуться второй

раз. Первый по инерции — тело ещё не осознало, куда его беспокойные

ноги завели, третий легче, знаешь — сейчас всё это кончится,

побежишь к одежде, зато во второй раз пришлось вклю

чить упрямство — уж очень сильно захотелось на берег. П ересилил

себя, и всё-таки, как потом сказали наблюдавшие, погрузился

только по уши, «срезал» угол дистанции. Какая там молитва в голоне?

Скорей-скорей!

Заскочил в раздевалку, вытираюсь, смотрю — рядом с моим

пальто китель капитана милиции. Прибегает хозяин и быстрее одеваться

не вытираясь — нечем, нет полотенца.

— Возьмите моё, — предложил ему.

Когда-то самого вот так же выручили. В самое первое крещенское

купание я себя чуток перехитрил. Вроде как направился

к проруби посмотреть, как смельчаки ныряют. И только... Дней

за несколько до этого придумывал варианты собственного участия

в экстремальном празднике. Вот бы, рассуждал, с кем-нибудь

на машине поближе к «Иордани» подкатить: выскочил из проруби

и сразу в тепло, и оперативно без всякого общественного транспорта

едешь домой. Так ещё можно избежать хворей от переохлаждения...

Увы, компаньона с машиной не подвернулось, зуд тем не менее

появился. Иду к проруби с мыслью о разведывательном созерцании...

В тог вечер было мероприятие в Союзе писателей. Выехал

пораньше, дабы завернуть к «Иордани». Вечерело, пятый час. С набережной

увидел раздевалки, совершающих омовение. В ответ на

эту картину возникла в голове задорная мысль: «Ну и что —нет запасных

трусов. Без них можно домой пойти. Ну и что -- нет полотенца.

В детстве, бывало, майкой вытирались, искупавшись летом

в холодной сибирской речке».

И пырнул. Забежал в раздевалку, схватил майку, а мне паренёк

полотенце своё предлагает: «Возьмите, я уже всё!»

Я тож е м илиционеру своё подал. Он вытер лицо, голову, вернул:

— Спасибо, мне до машины два шага добежать!

Будучи в наряде у проруби, смотрел-смотрел из тепла «уазика»

па купание и не выдержал.

— Если уж дети купаются, — сказал, одеваясь, — я-то взрослый

мужик.

Рядом с нами раздевались отец с сыном, лет двенадцать мальчишке,

он робел. Отец подбадривал, настраивал... Подал крестик:

— Надсиь-ка, — и дал дельный совет, который я воспринял и вот

уже пятый год следую ему: — Раздеваться начинай снизу, одеваться

— сверху...

Капитан обогнал меня в одевании. Сказано: военный человек.

Когда я поднимался от Иртыша, он уже сидел в служебной

машине.



Зато в тот очень даже морозный день никаких очередей к «И ордани».

Не сравнить с прошлым годом. К проруби пускали небольшими

партиями, человек по десять. О стальны е весело колготились

в ожидании. За мной стояли три девчонки. Л ет по восемнадцать.

Одна спрашивает: «Л что, искупаемся — и святы м и будем?» С одной

стороны — дикое дремучее дилетантство, с другой — поди ж ты,

что-то привело девчонок, и окунутся, а там, дай Бог, и к церкви начнут

прилепляться...

Ожидая Крещения, о котором рассказываю, не хотел тёплой

погоды. Лучше помёрзнуть, чем стоять в очереди. П усть холод отпугнёт

колеблющихся...

И вот на пляже вообще пусто, лиш ь носится, дурачась, ротвейлер,

да хозяин пса степенно движется за ним.

— Грешная я, — вздохнула Л идия Викторовна.

А я корил себя: не провёл разведку телеф онны м и звонкам и

среди знакомых, где на Иртыше «Иордань»? С амоуверенность подвела:

раз в прошлом году здесь делали...

Стенаниями проблему не решишь, мысль заработала: может,

прорубили купель у стадиона «Динамо», на пляж е Ц ентрального

района? Ведь рядом находится всего иол года назад освящ енны й

Кафедральный Успенский собор. Вполне возможно, оттуда был

крестный ход к «И ордани»? У знать реш ил в К азачьем Н и к о л ь

ском соборе. В свечной лавке работала знакомая. О днако поговорить

не удалось. У собора вытянулась очередь. Внутрь пропускали

партиями. Слаб человек, как ему хочется запросто благодать получить.

Набрать на Крещение святой воды побольше. К ак-то на Крещение

протиснулся в Знаменскую церковь, что на улице К уйбы

шева. В церкви ремонт шёл полным ходом, но службы велись. Н а

роду полным-полно, вдоль стен штабели досок, строительны е м а

териалы... Из бака святую воду наливают. Не пробиться. И вдруг

возглас: «Кто взял мою трёхлитровую банку? Ну, люди! О тош ёл

на минутку свечи купить, и утащ или святую воду!» Зевн ул дядя.

Когда мы с Лидией Викторовной подошли к Н икольском у собору,

очередь за святой водой растянулась метров на сто. О на спускалась

с крыльца храма, заворачивала к ТЮ Зу... Столько пароду, пожалуй,

не приходит к собору даже на Пасху.

В очереди никто не знал о проруби. М илиционер у входа в собор

ответил на мой вопрос: «В нашем районе нынче не рубили».

Но знатоки всегда находятся. «Н а И рты ш е запретили делать,

— сказала женщина в нутриевой шубе и берете, — поэтом у купель

сделали прямо у Успенского собора».

— Поедем? — спросил я у Лидии Викторовны.

— Конечно.

В «шестьдесят третьем» автобусе некое сомнение у меня закралось:

какую купель могут сделать у Успенского собора? Не получится,

как в чьём-то рассказе, когда дети пели песенку: «Шёл

трамвай десятый номер, а в трамвае кто-то помер». Её услышала

гражданка и приняла трагическую информацию за чистую монету,

передала, чуть видоизменив, дальше по цепочке. В результате

весть «в трамвае кто-то помер» обросла такими слухами, что целое

кладбище можно было заселять умершими в «десятом номере»

и вокруг него.

Сомнение оказались ненапрасными. Святую воду народ нёс

из церкви, но никто нигде в округе не купался. Это подтвердил

и сержант милиции, к которому обратился всё с тем же вопросом

о проруби.

— Хоть водички наберём, —сказала Лидия Викторовна, —утешая

меня и себя.

Воду наливали в нижнем приделе храма.

Как не поделиться наблюдениями. Два года писала, не прерываясь,

местная печать, постоянно говорило телевидение о восстановлении

Успенского собора под приглядом губернатора, но огромной

очереди за святой водой здесь не было. «Прихожане», которые

раз в год вспоминают о церкви —водички набрать, сюда ещё

дорожку не протоптали. Не сравнить с Никольским собором. Всего-то

и стояло в храме человек пятнадцать. Хоть и суета вокруг

с бутылками, а благостное настроение. Три чана, пожилые женщины

в белы х платочках, белых одинаковых передничках черпают

воду, наливают в бутылки и поют. Тихо и ладно. У человека, занятого

работой, нет сосредоточенности на песне, она выпевается из

самой души...

— Как голова заболит, я святой водичкой косынку окроплю,

повяжу и молитву «О болящих» читаю! —поделилась Лидия Викторовна.

— Помогает.

Нет, я не мог устоять на месте, хотелось до конца разъяснить

ситуацию. Чувствовал вину перед Лидией Викторовной — взбаламутил

женщину. Оставил её в очереди, сам направился в верхний

придел. У лестницы средних лет женщина закрывала дверь в какое-то

помещение. «Значит, из церковных», — подумал, спросил.

Прозвучало всё то же неутешительное: «Завтра в восемь утра авто



бус отправляется в Крутую Горку к проруби. Л на территории О м

ска нет “И ордани”».

Но мне так хотелось, чтобы она была.

Наш разговор услышала проходящая мимо женщ ина и дала

наводку: «На Зелёном острове прорубь, и лесенки есть...»

Как я забыл? На Зелёном острове моржи купаются.

В бывшем затоне в метрах пятнадцати от берега чернела прорубь.

Размеры впечатляли. Метра два шириной, метров пять-шесть

в длину, с одного и другого края в воду уходи сваренные из труб

лестницы.

Кто-то готовился окунуться, двое парней делали уникальные

кадры, запечатлевая друг друга фотоаппаратом после купания. Н и

какого ажиотажа, человек пятнадцать от силы.

Но раздевалок не было.

Лидия Викторовна приуныла.

Оказывается, здесь имелась своя технология. Ей следовали

многие из купающихся. И спользовали длинные махровые халаты.

Во-первых, удобно после проруби накинуть на себя обш ирное «полотенце»

с рукавами. Во-вторых, халат позволял произвести манипуляции

с переодеванием. Народу немного, отвернулся в сторону

левого берега, и никого не шокируешь нудизмом, принародным

сниманием-одеванием плавок.

Мужчина прикрывал дублёнкой женщину, тоже нормально.

— А как переодеваться? — спросила Л идия Викторовна.

‘ Я-то ей обещал раздевалку, где даже крючки для одежды предусмотрены.

Л идия Викторовна растерянно ох'лядывалась, б у д т о надеясь

увидеть обещанное...

Четыре молодые женщины шумно спускались на лёд по ступенькам

набережной. Одна в валенках. Аккуратненьких, с короткими,

задорными голяшками. На другой меховая курточка. Не из

дешёвых, хотя мех искусственный, под козочку, длинны й, густой,

цвета топлёного молока. Рукава чуть расклеш енные, круглый воротник,

на который спадали прямые каш тановые волосы. Т ретья

женщина вся в чёрном. Голову обтягивала тоненькая ш ерстяная

шапочка, дутая курточка на синтепоне, джинсы. Ч етвёртая —

в расстёгнутой норковой шубе. Ж енщ ины были в самом расцвете

от тридцати до тридцати пяти лет. П риехали на тём но-синем

«форд-фокусе». Две тащ или большой баул.

— Рубашку крещенскую подруга в Петропавловске подарила,

—сказала Л идия Викторовна, — и негде переодеть.

— Ж енщ ина, не беспокойтесь, — услышала тревогу Лидии

Викторовны женщина в валеночках, — у нас такой чехе', от танка!

Они вытряхнули из баула здоровенный полог, взялись за один

край, дружно, будто много раз тренировались, сделали несколько

слаженных манипуляций с полотном, и в результате получилась

ширма о четыре стены. Заходи, только голову и видать.

— Вот вам, бабушка, и раздевалка-одевалка! —приглашающим

тоном произнесла женщина в чёрном.

— Какая она бабушка? — поправила подруга в валеночках.

— Чё уж там, трижды бабушка, — Лидия Викторовна не заставила

себя просить второй раз, зашла в пространство, отделённое

«ширмой».

Я отвернулся и услышал за спиной сочный возглас:

— Да вы, бабушка, лучшая!

Л идия Викторовна, осторожно ступая, пошла к проруби.

На ней была светлая до щиколоток рубаха, с длинными рукавами,

большим крестом па спине.

У лесенки Л идия Викторовна перекрестилась, произнеся:

«Во имя Отца, и Сына, и святого Духа». Держась за поручни лестницы,

опустилась по ступенькам в воду по грудь. Затем окунулась

один, второй, третий раз.

— Браво! —воскликнула женщина в валеночках.

— Вот эго бабушка! — снова затронула тему возраста женщина

в чёрном. — Класс!

Лидия Викторовна, выйдя из «Иордани», поспешно перекрестилась.

Ж енщ ины окружили её пологом, на этот раз держали трое,

самая активная, та, что в валеночках, помогала с раздеванием-одеванием.

Даже, как потом рассказала Лидия Викторовна, растёрла

спину своим полотенцем, решительно отвергнув возражения.

Мы собирали сумки, когда они сбросили верхнюю одежду.

Не все сразу — одна шла к проруби, одна снимала на видеокамеру.

Оставшиеся дежурили на подхвате. Женщины были в стильных купальниках,

хороши телом. Особенно одна — с точёной талией, красиво-объёмными,

без лишней жиринки бёдрами. Кажется, это она

до раздевания была в курточке из козлино-искусственного меха.

Л идия Викторовна вы звалась подсобить недавним помощ

ницам.



— Идите-идите! Замёрзнете! — решительно отвергли попытки.

— Спасибо! Скажите имена, помолюсь за вас.

— Нас легко запомнить! Две Оксаны и две Гали.

— Храни вас Господь.

Первой окунулась с точёной талией.

— Все вчерашние грехи смыла! — прокомментировала, обувая

тапочки.

— Тогда тебе надо ещё раз десять нырнуть! — шумно задрапировали

её пологом подруги. — Как водичка?

Мы быстро зашагали к остановке.

— Второй раз окунаться нельзя. У меня знакомая в Петропавловске

— Раиса. У неё мать была монашкой, как советская власть

установилась, монастырь разогнали, вышла замуж. Дочь у Раисы

в Надыме живёт. Раиса у неё гостила па Крещение. Первый раз искупалась

в «Иордани», гак хорошо стало, она погрелась дома да во

второй раз пошла, захотела ещё благодати. Господь этого не любит.

Ей так стало плохо... Так заболела...

Пальцы ног горели, отогреваясь. Самос слабое место. И ещё

плохо без раздевалки вытер кожу под плавками... Был дискомфорт...

— Спасибо вам! — благодарила по дороге Л идия Викторовна.

— Как хорошо! Как славно! Давно мечтала и боялась! Спасибо,

подвигли, век бы не решилась! Как специально против меня и проруби-то

нынче не было... Спасибо...

На проспекте я остановил такси, как ни пыталась отказаться

Лидия Викторовна, зачем, дескать, будете тратиться, отправил её

домой в тепло.

После благодати крещенской воды спал ночыо как ребёнок.

------ Ф -------

помянник

Не ослабевайте в молитве

^ТТГохоронила Виктора, мужа, и начала слабеть. Кто-то ска-

J L жет: что ж ты хочешь, дорогуша, шестьдесят семь лет рязменяла?

Но ведь героем нею жизнь. Не понимала последние годы

мужа —как можно прийти с работы, завалиться на диван и весь вечер

с одного канала на другой терзать телевизор. Оба на пенсии,

обоим за ш естьдесят, оба работали. Казалось, ну, полежал полчасика

— дух перевёл. Что ж валяться бревном здо овому человеку

без дела? Для организма вред. Не верила — просто иссякла энергия

у человека. Списы вала на лень. В церкви отстоять литургию ничего

не стоило. Всегда ближ е к аналою место выбирала. Куда что делось?

Ж м усь к задней стенке, вдоль которой лавочки. Нет-нет да

присяду или рукой на колонну обопрусь. Слабость. Анализы в норме.

Д авление по возрасту, сердце без отклонений, флюорографию

прошла. Врач на участке, терапевт, веселится. Что ж ему не похихикивать:

поросят можно о лоб бить. Розовощёкий детина. «В космос

на орбиту, — говорит, глядя в мои анализы, — вас поздновато

отправлять, но и лечить, скажу честно, не отчего». Насоветовал витаминов

для общей поддержки...

После смерти мужа стала усиленно молиться. Ж или не очень

хорошо, конф ликтовали. В последние лет пятнадцать —дети отделились,

уже и младш енькая, Леночка, семью завела — у нас с Виктором

как ничего общего не осталось, чужие и чужие. Только внешне

поддерж ивали отнош ения. Виктор согрешал из-за меня, я изза

него. 11с подумайте — изменял. Ссорились, раздражались, гневались...

П охоронила мужа и решила: если Господь оставил в живых,

долж на за Виктора молиться. Не дай Бог, чтобы он был в недобром

месте. Спаси его, Господи. Просто невозможно, чтобы кто-то

из моей семьи, из близких, за кого молюсь, оказался там. Так и прошу:

Господи, всех за кого молюсь, прости. Ж ивым дай разум, здоровья,

терпения, мёртвым — Царствия Небесного.

Сколько мне Бог даст здоровья, столько и буду молиться. Ч асто

вспоминаю слова отца Андрея: «Только не ослабевайте, Л идия

Викторовна, в молитве».

Отца Андрея со школы знаю. Курносенький, белобрысенький.

С моим старш им сыном Сашей за одной партой два года сидели.

Д ней десять в первом классе отучились, Саша подходит на пе-



ремсне, я в той же школе работала, у него руки н лицо ободрано.

Что такое, сынок? Не говорит. Иду к учительнице, она спраш ивает:

«С кем сидишь?» «С Кораблёвым Андреем». Подзывает: «К лади

руки на стол». Там ногти —ужас! «Постричь немедленно!» —

приказала.

Получилось что? Заспорили но глобальному вопросу: у кого

отец главнее? У Андрея начальник цеха на заводе. Саша своим отцом

козыряем: «А у меня директор школы!» «Зато мой командует

токарями и слесарями!» —«А мой целой школой!» М ирного вывода

не сделали: папы всякие нужны, папы всякие важны. Доводов у Андрея

не хватило,-отстаивая «главность» отца, пустил в ход ногти.

Окончив школу Андрей три года отучился в мединституте, затем

пошёл в семинарию. Приход не в городе. Прихожане, доводилось

разговаривать, отзываются о своём батюшке с большой теплотой

и любовью... Сердечный священник. И в П етропавловске его

знают, иногда в соборе Петра и Павла службу проводит. Н астоятель

этого храма дядя отца Андрея -- отец Николай, ф ам илия Басов.

Он был следователем в те, ещё советские времена, однажды

ему дело поручили: женщину признали мёртвой, в морг отправили.

У нас кживым-то относятся, не допусти, Боже, к мёртвым и говорить

нечего. Женщина в морге ожила. Родственники жалобу написали,

Басову поручили расследовать. Что уж ему женщ ина рассказала?

Какое откровение ему открылось, не знаю. Спросить не решаюсь.

Он стал верующим...

Однажды у отца Андрея исповедалась. Излила душу. О тпустил

грехи, а потом спрашивает о моих сыновьях Саше, 1 h ope.

— Знаете, отец Андрей, не могу сказать всё хорошо... И тот,

и другой много работают, без дела не сидят, но выпивают оба, часто

прикладываются к бутылке.

Саша с Игорем тогда крепко грешили пьянкой. М ладш ий занялся

бизнесом, и хорошо пошло. Да и старший... Он из армии демобилизовался,

семь лет офицером прослужил: как армия стала

разваливаться —ушёл. «Надоело, воровство поголовное, дурота —

никому ничего не нужно!» С помощью Игоря на гражданке быстро

встал на ноги. Зато в семье нелады. И у одного, и у другого. Какая

жена потерпит гулянки, бани до утра... Сейчас, слава Богу, ос тепенились.

Тогда не знала, какими словами воздействовать. С жёнами

оба разошлись... А ведь венчанные... Я без этого не благословляла...

- Главное, — говорю отцу Андрею, -- такое ощущение: чем

больше молюсь, тем больше с ними напастей... То старший номер

выкинет, то младший. В какие-то разборки попадают. И со мной

искушения сильные...

Покаялась батюшке, он горячо так говорит:

— Только прошу, не ослабейте в молитве. Не ослабевайте!

Не поддавайтесь на искушения врага...

Побег Алёши

И вот слабость... о своём состоянии рассказала знакомой монашке:

«Люда, отчего слабость? Никаких болей, а нет сил, середина

дня, и будто вагоны разгружала, а всего лишь что-то по дому

сделала...»

Вообще-то она матушка Зоя, но как-то повелБсь между нами —

Людой зову. Постриг приняла ещё до того, как мы познакомились,

но монашка не в монастыре, в миру... Моложе меня на семнадцать

лет. Много мне помогала, наставления давала, когда я начала к Богу

прилепляться. Люду наш архиепископ всегда отмечает. Она человек

прозорливый. По страшно не любит разговоры об этом. А помогает

многим...

В конце восьмидесятых Алёша —племянник, брата Ивана сын

— приехал из Омска, в то время учился в авиационном техникуме.

Сидим вдвоём на кухне, чай пьём, он спрашивает:

— Тётя Лида, вы в Бога верите?

Я удивилась, на эти темы раньше не разговаривали, семья

у них нерелигиозная, ни одной иконки в доме. Сам Алёша по характеру

не мои сыновья — мягкий, тихоней не назовёшь — подвижный,

весёлый. Но верховодить не любит, хотя собой не даст

помыкать.

— Хочу покреститься, тётя Лида. Вы можете помочь?

На следующий день пошли в церковь, отец Николай после

крещения уделил ему внимание, побеседовал, подарил молитвослов,

Псалтирь. Провёл по всему храму, рассказал об иконах... Алёшенька

ко всем приложился...

У Алёши как-то сразу поменялось мировоззрение. И начались

конфликты дома. Возвращается в Омск — он по сей день худенький,

всю жизнь субтильный — мать посытнее, пожирнее, повкуснее

пододвигает кушанья, он постненькое выбрал: «Нельзя, Великий

пост».



Тётя Лида стала крайней. Брат долго обиду держал. Мать Алёши

— Надежда — моя закадычная школьная подруга. Со второго

класса, как она в нашу школу пришла, дружили, за одной партой

сидели, сердечных тайн друг от друга не было. Через меня с братом

познакомилась. Из-за Алёши чёрная кошка между нами пробежала,

несколько лет па меня дулась.

Алёша уверовал всем сердцем. Потянулся к церкви. И не скры

вал этого. В техникуме, был период Советского Союза, начались

трения. Родители недовольны. Как так, молодой парень хуже бабки

посты соблюдает, церковные книги читает. Отец хочет, чтобы

сын техникой увлекался, у них машина, мотоцикл, Алёша — нет.

Ему ещё и восемнадцати не исполнилось, а он стал говорить о монашеской

жизни.

Родители на меня: «Испортила мальчишку! Твоё дурное влияние!»

Похвастаться, что моя заслуга, — не могу: всего-то в церковь

Алёшеньку отвела. А уж они меня виноватят, они меня костерят.

Однажды Иван с Надеждой приехали в Петропавловск, заходят...

Чувствую — не в гости. Лица грозные... Надя, как сердится, смотрит

мимо, брат в таком состоянии громко в нос дышит. В детстве

мы любили его передразнивать. Он меня на три года старше. З а

явились накачаево устроить. Своим детям, дескать, даёшь образование,

а нашего с панталыку сбила. Монашка Люда учила: чтобы

снять с людей агрессию, читай монашескую молитву: «Спаси, Господи,

и помилуй раба твоего и его святыми молитвами меня помилуй».

Я как увидела: подруга мимо взглядом целит, брат сопит, сообразила

о сути визита, начала про себя читать на рабов Божьих Ивана

и Надежду. Молюсь-молюсь, у них ничего с руганыо не получается.

Приехали дать мне чих-пых, а суровый настрой улетучился, всю дорогу

репетировали, как мне разнос учинить, всыпать по первое число,

да ничего... Поворчали немного, на том и закончилось.

Алёша музыкальную школу по классу баяну окончил, голос

высокий, чистый, захотел петь на клиросе. Кроме этого, объявил

родителям о жизненных планах: «Буду осенью поступать в духовное

училище, потом в семинарию». У родителей трагедия. Н ачались

скандалы. «Ты в своём уме? Какое пение в церкви? Какая семинария?

Не позорь нас! Попом он задумал!» Никто не уступает.

Ване с Надей помягче бы с ребёнком, учитывая юношеский м аксимализм.

Они дошли до крайностей. «Тебе, — говорят, — надо в психушке

лечиться, разве может нормальный, здоровый парень вбить

церковь в голову?»

Алёша, ни слопа не говоря, уезжает из дома. Мне позвонил:

«По святым местам еду, по монастырям». И пропал. Родителям

и этого не сказал. Возвращаются с работы — нет сына. И йотом ни

весточки. Ни мне, ни им. Я в душе почему-то знала: с ним всё хорошо.

Родители в панике, проходит месяц, полгода —никаких известий.

Я начала писать по монастырям, взяла в епархии адреса. Отовсюду

ответы: нет такого. Отец ездил в Новосибирск, на завод, где

Алёша практику техннкумовскую проходил. Может, думал, туда

работать уехал. Во всесоюзный розыск подали. Отчаялись в живых

сына увидеть. М еня костерят: из-за тебя потеряли Алёшу. Т я

жело было к ним ездить в ту пору, но я навещала — надо.было както

поддерживать.

На брата жалко смотреть, и кричит, и плачет. Он и до этого

грешил выпивкой, тут вообще потянулся к стакану. Алёшеньку

очень любил. Единственный сын, наследник фамилии, младшая

у них Танечка. Я чувствую себя виноватой. Не потому, что покрестила,

а что не объяснила Алёшеньке заповеди любви, почитания

родителей. Он ко мне прислушивался.

В один день после литургии стою в церкви, молюсь, а слёзы текут-тскут.

Н акануне брат звонил, спрашивал: есть что-то из монастырей?

Он уже ни на что не надеялся...

М онашка Люда подходит, обняла за плечо:

— Лидочка, что случилось? Почему такая расстроенная?

— Помолись, — прошу, — за моего племянника Алексея. 1од

как уехал, и нет, родители с ума сходят...

Она тут же встала на колени...

И чудо: через десять дней Алёша был у меня. Я на него напустилась:

— Алёшенька, почему родителям ничего не писал? Ну, поругался,

так хотя бы мне сообщал о себе. Столько времени отсутствовал.

— Я бы и сейчас не приехал, — улыбается, — меня священник

послал.

Он был в монастыре в Эстонии. Монастырь почитаемый, паломников

много. Вдруг в толпе к Алёше подходит священник:

«Ты Алексей из О мска?» — «Да». — «Поезжай домой, тебя ищут».

Д ал ему денег.

По молитвам Люды всё и произошло...

Родители и ругают, и плачут... Алёша им: «Мама, тебе надо молиться,

а ты, отец, брось пить. И повенчайтесь». Надя говорит ему:



«Да я и так молюсь». «Мало», — Алёша ей. «Сколько нее, столько

я». — «Да хотя бы молись, как тётя Лида». О пять я попалась.

«Приехал вас повидать, — разъяснил свои планы, — заработать денег

и отдать священнику. Уеду в монастырь, если по-старому собираетесь

жить. Останусь, если папа бросит пить, ты, мама, станеш ь

Богу молиться и повенчаетесь».

Ваня тайно от Алёши закодировался. А это грех. Когда Алёша

узнал, сильно расстроился... Но как радовался, когда родители

повенчались. В церковь с ними не ездил. Дома ждал с подарками,

стол накрыл. Без вина...

Очень много Алёшенька молится за нас. Н изкий ему поклон...

Помилуй и помоги

Сколько раз монашка Люда меня поддерживала. В девяносты е

годы, не дай Господь, как перед концом света — всё отрицательное

вылезло... Сыновья только-только начали устраиваться в ж и з

ни, а в ней — куда ни шагни, криминал. Сашу знаком ы й попросил

посмотреть машину, забарахлила. Саша с детства с отцом в гараже

пропадал —машину изучил от и до. И человек добрый — о чём друзья

ни попросят, на край света побежит... Дело происходило в рабочем

посёлке летом, машина стояла на улице перед домом знаком о

го, Саша ключи разложил, залез под неё, копается. Знаком ы й ушёл.

Саша видит: подъезжают «жигули»... Дверцы захлопали. Он подумал,

что-то хотят спросить, вылез из-под автомобиля. Эти бандю ки

решили —перед ними хозяин машины. По номеру определили чья,

а на лбу у Саши не написано — не он владелец. Н е успел С аш а на

ноги встать, его монтировкой, которая среди ключей леж ала, по голове.

Раз да второй... Саша без сознания упал, кровь изо рта, носа...

Сколько уж пролежал? Кто-то вызвал милицию. П оначалу дум а

ли —убит... Увезли в больницу...

Голова у Саши распухла, как подушка... Д очери сын, четырёхлетний

Стасик, увидел дядю через день, напугался до истерики.

Даже глаз у Саши не было видно.

В больнице что? Обработали, кровь вытерли, Саш а в себя пришёл,

тут же ожихарился: «Я домой! Не останусь».

Пришёл домой, отец на даче, я в Омске. Ключей в карм ане не

оказалось. И пить захотел. Крови много потерял. П озвонил сосед-

кс, она как увидела жуткое страш илищ е, в крик, дверь захлопнула.

К другой соседке за водой — то же самое. Сел на лестницу. Дело

к вечеру. И тут идёт татарочка Света, учительница, на одной площ

адке с нами ж ила. Боевая женщина. Проходит с опаской мимо

С аш и, а тот:

— Т ётя Света, вы мне дадите стакан воды?

О на наклоняется:

— Саш а, это ты?

Вызвала «скорую», тут же по наводке врачей милиция появилась.

С ледователь пристал к Саше с вопросами, у того голова после

м онтировки туго соображает, невпопад отвечает. Света милицию

вы проводила: «Вы не видите, человек в жутком состоянии?»

«С корая» таблеток обезболиваю щ их надавала.

Я приехала на следую щ ий день из Омска. Боже мой. В церкви

Л ю дм иле говорю:

— Л ю дочка, вот такое случилось с Сашей. Боюсь за его жизнь,

эго ведь мафия...

— Л ида, не плачь, — Люда говорит, -- он будет ещё сильно бит,

но останется живой, поверь мне.

И точно, после этого ещё раз крепко избили. Дурная черта —

пьяны м ездить. И спереживалась, как стали Саша с Игорем выпивать.

Боялась: по пьяному делу что-то непоправимое случится,

сколько убийств вокруг... И сами могут пострадать, и великий грех

па душ у взять... С ила у того и другого... Я даже молилась: «Господи,

не допусти, чтобы кто-то из моих детей убил. Лучше пусть сами

пострадают». Саша левша. Одинаково хорошо бросал биты городош

ные или камни с правой и левой руки. И удар одинаково сильный.

Ехал на машине пьяный. В него врезалась иномарка дорогая,

полная молодых мужиков. Трезвые, но явно их вина. Саша двигался

по главной магистрали, они не пропустили и врезались в бок.

Удачно для Саш иной машины, а сами отлетели, перевернулись.

П обили крепко автомобиль. Увидели, что Саша нетрезвый, сообразили:

на этом можно сыграть. И на него: ах ты, пьянь!

И давай избивать... «Мама, — рассказывал, — я и не сопротивлялся».

Был бы трезвый... Долго с синяками ходил. Их пять человек.

Саша в то время с женой развёлся, один в двухкомнатной

квартире. Эти прикинули: никуда не будет подавать, пьяный сидел

за рулём, надо аварию свалить на него, пусть за счёт квартиры восстановит

машину.

Подают в суд. Мы с мужем тоже пошли. Судья спрашивает:

«Ты сидел за рулём в пьяном виде?» «Да», — соглашается. «А как


наехал?» Объяснил, что не его вина. Я всё время молилась. И судья,

что вы думаете, его оправдала.

Я выступала как свидетель. Моего сына, говорю, настолько избили,

другая бы сама в суд подала. Да будь даже виноватым, говорю,

разве имели право рукоприкладствовать? Разве стоит маш ина

здоровья человека?

Им ничего не присудили.

В суде сидела и молилась за судыо, казаш ка была. М олилась:

«Блажена жена, иже не иде на совет нечестивых...». Т ворила так

же «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...» Л перед судом —

«Ж ивый в помощи Выпшяго...»

Люда точно предсказала: будет ещё бит.

Сашу и Игоря я учила... Занялись бизнесом в самые бандитские

времена. Говорила: когда будет очень трудно и видишь, что безвыходное

положение, не забудь сказать: «Господи, помилуй и помоги».

Всё случается в жизни. Пусть последними словами будут:

«Господи, помилуй и помоги». Вроде и слушали, но не была уверена

— слышат. Повторяла не один раз. Саша, мне казалось, внимательнее

относился к наставлениям о вере.

Он в училище на четвёртом курсе приехал на каникулы, я сама

только недавно уверовала, выбрала подходящий момент:

— Сынок, — говорю, — а ты знаешь, что Бог есть!

Когда уверовала, передо мной такие горизонты раздвинулись!

Так изменилось представление о жизни. Хотела, чтобы все узнали

истину, что мне открылась. Вечная жизнь впереди, только заслужить

надо. И не так много требуется: сохраняй десять заповедей,

в чём согрешил — покайся. У Господа настолько много любви

к нам, простит.

От школы меня направили на курсы психологов, наподобии

повышения квалификации. Я была со многим не согласна, спорила

с преподавателями. Говорила, что их наука для человека далёкого

от Бога, падшего, в котором действуют законы греха, но человек

верующий в Иисуса Христа может возвыситься над этими законами

и жить по велению Бога, а не на потребу греховного естества.

Однажды преподаватель, доктор наук, предложил назвать самый

важный момент в жизни. Создал соответствующий настрой

аудитории, психолог как-никак. Каждый вставал и говорил м и

нут десять-пятнадцать. Я сказала: когда уверовала в Бога — это самый

важный, самый счастливый, самый солнечный момент в моей

жизни. Рассказала, с чего вера началась: о порче на сыновей, о том,

как детей моих приколдовали, как я выкарабкалась с Божьей по

мощью. С луш али очень внимательно. Посыпались вопросы. Какие

есть боги? Какой главный? Это 91-й год. Все мы были тёмные.

Кстати, двоих из той группы встречаю в Петропавловске в церкви.

Одна из них и спраш ивала: «Какой бог главный?» В церкви в праздник

обязательно подойдёт ко мне, поздравит, обнимет: «Спасибо,

ты меня сюда привела». Как к близкой родственнице относится.

Вернусь к Саше. Говорю ему:

-- Сынок, Бог есть!

Сама волную сь, как воспримет? Может, не готов к такому разговору,

в военном училищ е атеистическое воспитание. Он уверенно

говорит:

— Я знаю, что Бог есть.

К урсанты -стартекурсники пристрастились в карты играть.

В преферанс. Пош ло поветрие — офицер обязательно должен играть,

по книгам все русские офицеры картёжники. Саша тоже играл

на деньги.

— Мы когда играем, я молюсь про себя Богу и всегда выигрываю.

По больш ому счёту всегда.

Такой выверт. Подвела его к иконе после таких слов.

— Сынок, это Господь наш.

П ерекрестилась и начала молиться вслух: «Господи, впредь не

дай моему сыну никогда ни одной копейки выиграть в карты».

И Саше:

— Если хоть раз ещё сядешь, то проиграешься до нитки. Господь

не тебя, а меня, мать, послушает. При тебе просила Его, чтобы

никогда ни единой копейки не выиграл. Так и будет.

Саша больше, чем Игорь, в отношении церкви меня слушал,

иногда вечером Евангелие откроет, выходя из дома, обязательно перекрестится.

Может, молитвы почитать, если что-то важное в этот

день должно произойти. Игорь нет. Редко когда скажет: «Мама, помолись

за меня сегодня». Будто я не молюсь.

Но, получается, не всё из моих слов мимо ушей пролетало.

Один раз пришёл: «Мама, помогла молитва». Игорь брал оптом водку

и развозил по кафе, ресторанам. С женой к тому времени разошёлся,

жил гражданским браком с женщиной, та имела своё кафе.

На пять лет старше, но очень эффектная. Миниатюрная, энергичная,

Н иной зовут. Из деловых женщин. Игорь ей отгрузил часть

водки, к нему подруливают двое парней: продай на свадьбу пять

ящиков. Почему не продать? Дома Игорь обнаруживает: половина

купюр, что дали эти покупатели, фальшивые. Ловкачи. Зубы


заговорили и подсунули. Н о это ещё не всё. Н ина, звонит: «В одка

палёная». Ж уткий суррогат. И горь даж е повеселел. «Значит, —

смеётся, — за мою самопальную водчонку дали мне сам опальны е

деньги. Квиты».

Кидалы так не считали. Н а другой вечер к И горю заявляю т

ся с претензиями: «Н у ты, крутой, чё левую водку нам впарил?»

И горь был в подпитии, тож е в амбицию . Он и трезвы й не стуш у

ется. «А вы, крутые, на каком принтере деньги рисовали?» Они:

«Ты нас на понт не бери! Бабло нормальное. П оехали разберёмся!»

Что Игорь, что Саш а бесстраш ны е до безрассудства. П очему

боялась за них. Садится Игорь к ним в м аш ину, а их трое, и едут.

«К медведями в лес что ли на разборки? — возм утился, как за

город выскочили. — Д авайте здесь поговорим». С идел на переднем

сиденье, схватился за руль: «Дальш е не поеду!»

Остановились, вы лезли и начали драться. Д воих бы стро отключил,

попадали. С ила у сыновей какая-то неестественная. И горь

однажды сказал: «М ама, спасибо, такую силу дала! С колько раз

благодаря ей вы путы вался. С виду здоровее меня раза в полтора,

а не могут устоять!» О бъясняла, что не я дала — Бог, но использовать

можно только для защ иты , не во зло. И горь одного, второго

положил, а с третьим никак не совладает...

П риш ла к Игорю на следую щ ее утро, у него ш ея не гнётся.

Спрашиваю:

— Продуло?

— Ага, такой сквозняк, чуть голову не открутил...

И рассказал про коммерцию с водкой, и от какой напасти шею

заколодило, как волк ходит.

— С третьим, мама, ничего не получается. Быо, он как столб

стоит... Д ерж ит удары... Н е богаты рской ком плекции, с виду не

здоровее меня. Потом изловчился, схватил меня м едвеж ьей хваткой

и начал ломать шею...

Игорь видит: конец приш ёл. И вспом нил мои слова о последней

молитве: «Господи, помилуй и помоги...» П роизн ёс не д л я помощи,

уже не надеялся вы путаться, а как предсмертную ...

Я учила сыновей: этой молитвой, во-первы х, каеш ься, просишь

прощ ения у Бога, а потом — помощи...

Вдруг Игорь почувствовал: хватка ослабла... Н а м гновение,

может, но он своего не упустил. В ы вернулся из м ед веж ьи х лап,

ударил в пах коленом, потом кулаками сбил с ног...

Прокоп-иеговист

Л ю да-монаш ка мою слабость, недомогание прокомментировала:

«Ты, Лида, молиш ься за многих. Это хорошо. Да по силам бери.

Сродников по плоти нам Господь Бог даёт, должны за них, какими

бы ни были, молиться. А уж дальше, как Господь решит, какую

участь каждый заслужил. По друзей да знакомых сами избираем.

Здесь будь осторожна. Если человек не достоин, а ты за него молишься,

грехи его на себя берёшь. Ты же не знаешь, какого он внутреннего

содержания, как относился к Богу. Зачастую не знаешь.

П равильно? И возникает вопрос: хватит тебе сил нести его грехи?

Много взвалишь, как бы самой хуже не стало. Пересмотри внимательно

список за кого молишься».

У меня более ста человек в помяннике. Шестьдесят с лишком

«о упокоении», сорок — «о здравии». Составляя, вспомнила всех,

кто мне в жизни помогал. И каждое утро весь список, времени не

жалею, перечисляю. За священников молюсь, не люблю разговоры:

они такие-сякие. У меня самые добрые к ним чувства. Пресекаю,

когда начинают батюшку критиковать. Надо молиться за них.

Их враг искушает больше, чем нас.

Составляя список, считала: делали мне люди добро, почему

не молиться. Конечно, поручиться за всех не могу, как относились

к вере... Но даже если человек безбожником прожил, перед мгновением

смерти мог осознать и покаяться... Разбойник с креста попал

в рай...

Люда говорит: «Добрые дела можно по-разному совершать,

один от души — сердце велит помогать, другой из гордыни — «какой

я хороший». Неодинаковые вещи».

11ачала я пересматривать помяиник.

Муж у меня долго директором интерната проработал. Руки из

нужного места росли, но если что случилось дома: замок забарахлил,

кран надо поменять, стекло вставить, машинку стиральную

починить, дверь поставить — сам не делал. Пожалуюсь ему, он, нет

взять инструмент, как я хотела, присылает с работы Прокопа. Тот

любую работу умел. Мастер во всём. Добросовестный, аккуратист.

Если, что-то делая, насорит — ни за что не позволит мне убрать.

«Если буду на кого-то надеяться —столько грязи разведу...»

М олилась за него. Как же — столько лет помогал.

Белорус. Волосы соломенные. Большой, крупный мужчина.

И такое ощущение — опасается своей силы, как бы не сломать чтонибудь.



Непростая судьба. С девяти дет в детдоме воспитывался. О д

нажды проронил: «Первую ночь в детдоме переночевал и вот тогда

окончательно понял: отца у меня нет». Л в следую щ ий раз разговорились,

он поведал: «Как-то услышал, уже лет восемнадцать было,

в трамвае одна женщина другой: «Да ей член дороже сына!» И чуть

не расплакался — это ведь и про мою маму».

В первый его визит, как полагается, выставила бутылку по окончании

работ. Он на смех поднял: «Я в детстве напился на всю

жизнь». И рассказал историю.

Отца уже не было. Прокоп ходил во второй класс. Б елорусское

село. Мать медсестрой работала. Ш кола напротив больницы.

После занятий приноровился мальчонка к матери забегать попить.

Вода в больнице больше нравилась, в школе вроде как болотом отдаёт,

в больнице как родниковая.

«Иду из школы домой, — рассказывал, — заворачиваю в больницу,

одноэтажное деревянное здание: «Мам, попить». Она круж

ку алюминиевую вынесет. Опростаю посудину одним махом и вперёд.

Мы жили на другом краю села. Километра полтора идти. В тот

год в больницу гинеколога прислали. Долго не было такого врача,

наконец, здравотдел выделил молодого, жгучего красавца. Не напрямую

попал в село с институтской скамьи, сначала в'армию сходил.

Как сейчас помню — Володя Кардаш. Ч ернявы й, с усами. Какая,

спрашивается, деревенская баба пойдёт к нему с подъюбочными

проблемами? Никто и не отваживался. От безделья Володя не

знал, чем заняться.

Позже встретил его в Ленинграде на афише. Смотрю: знакомая

физиономия. Л он уже сексопсихолог. Л екции читает, приём

ведёт. Много позже догадался: у мамы с ним были шуры-муры...»

Я городская жительница и то никогда не ходила к муж чине-гинекологу.

Тем более в селе послевоенном бабы стороной оббегали

его кабинет. Спирта в больницу присылали каждый месяц литров

двадцать-тридцать. Больница маленькая, медперсонал — сплош

ные женщины. Как говорил Прокоп: «И злиш ками спирта один гинеколог

от скуки баловался».

Прокоп — интересный рассказчик. Говорил медленно, правильно,

голос низкий, раскатистый. Весь вид его, особенно глаза —

по-детски чистые, убеждал: это человек открытый, никогда за д у

шой камень держать не будет. Много читал, собирал книги.

«Узрел Володя, что я регулярно заскакиваю попить в их л е

чебное учреждение. И решил развлечься на фоне беснациентной

жизни. Сентябрь стоял, самая бабья осень, солнечно, тепло. У меня

уроки закончились, я через дорогу в больницу лечу освежиться. Забегаю:

«Мам, нить!» Гинеколог первым из своего кабинета кружку

сунул: «На!»

П одготовился к моему приходу.

Я раз... и остановиться не могу, всё до капли в себя забросил.

В кружке спирт. Чистейший медицинский, девяносто шесть градусов,

ни секундой меньше. Не полная кружка, но граммов сто плеснул

Володя.

Д ы хание перехватило. Синеть начинаю без свежего кислорода.

Хорошо: заведующая почувствовала неладное, выскочила в коридор

и корку хлеба мне под нос.

Вернулось дыхание.

Врачи, тоже чудаки, будто не знают о воздействии спирта на

организм. 11ет бы, оставить меня после такой порции под медицинским

присмотром. Спрашивают: домой дойдёшь? Да, — говорю.

Я сумку с учебниками в руки, спускаюсь с горки к мосту. И алкоголь

начинает действовать. Три моста передо мной. Там, где всю

жизнь один был, вдруг три через речку перекинуто. Головой мотаю,

глаза тру — не меняется количество. Пьяный, пьяный, а правильно

рассчитал — по среднему идти. Так бы утонул. Это однозначно

в таком невменяемом состоянии.

Как по мосту двигался, помню, следующий проблеск: мать идёт

с работы, я пытаюсь перебраться через картофельное поле.

Если учесть, что занятия в школе закончились в двенадцать

часов, минут десять ушло на питьё спирта и занюхивание коркой,

минут пять с горки спускался, пусть десять минут мосты считал

и переходил через средний, остальное время до шести вечера —

во столько мать с работы шла — брал эти высоты: подъём по дороге

за мостом, а потом путь к дому через картофельное поле.

Зато с той поры на всю жизнь напился спиртного».

Пили мы с Прокопом чай, разговаривали. Жаловалась ему:

— Прошу мужа сделать что-то по дому, а он на вас взваливает.

— Мне нетрудно. Даже с удовольствием, Лидия Викторовна...

Добрым людям сделать доброе дело всегда приятно...

От души помогал. Светлый человек. Как минимум лет пять

приходил к нам со своим инструментом. Потом, как муж из интерната

ушёл, ни разу не сталкивалась с Прокопом. Но от общей знакомой

слышала: жена его прибилась к иеговистам, и он к ним зачастил.

А это антагонисты Христа. Но как-то не думала об этом,

молилась как за хорошего человека.



Свёкор и деверь

Свёкор мой Гаврила Афанасьевич был атеистом. Рассудительный,

умный, грамотный для своего времени. Много читал, выделял

книги о путешественниках. Меня иногда по географическим вопросам

пытался подловить: «На каком острове государство Ш ри-

Л анка расположено?» Или что-то в этом роде. У влекательно рассказывал

о мореходах Беллинсгаузене, Лазареве, Крузенштерне,

о покорении Ю жного и Северного полюсов, Амундсене, Скотте.

В детстве сыновья мои любили деда слушать. Интересный человек.

В молодости, как советская власть установилась в их деревне,

было свёкру чуть больше двадцати, поставили его руководителем

потребкооперации. Выбился в сельские начальники. Однажды

пришёл домой, жене скомандовал: «М атрёна, никакого Бога нет,

выбрасывай иконы, не то у меня неприятности будут!»

Страшное заявление. Вообще у них тяж елая семья. Старшая

дочь Валентина менингитом переболела, с головой трудности были,

семьдесят лет себя и родных мучила. Кроме неё, ещё четыре сестры

и два брата, все, кого ни возьми, — гордецы. Только муж мой чутьчуть

уверовал. Я сильно молилась за это. Он корень моих детей. Так

хотела, пусть уверует, покрестится, чтобы смягчить родовые грехи.

Сначала пыталась его уговорить, до ругани доходило, я ведь упрямая.

Потом мне подсказала монашка Люда: не надо заставлять, молись

за него, Господь сам всё устроит. Мы далее повенчались...

Свекровь со свёкром я отпела. Никогда не видела их во снах,

вдруг приснились. Я в Крутой Горке уже работала — ж ила на два

города: Омск и Петропавловск. Вижу во сне М атрёну И льиничну

и Гаврилу Афанасьевича. Будто о чём-то усиленно просят, ум оляют

меня со слезами. Силюсь понять, что им надо, что хотят? Как

во снах бывает: к тебе обращаются, кричат, а ты словно за стеклом.

В Крутой Горке по соседству женщ ина ж ила Раиса, сведущ ая

в церковных вопросах. Просфоры пекла в монастыре в Больш екулачьем.

Каждую субботу и воскресенье ездила туда. С ней поделилась

сном. «Ничего, — говорю, — понять не могу: о чём так сильно

просили?» Она давай спрашивать: «Крещёные старики? Верующие?

Отпеты?» Крещёные — раньше всех крестили. В остальном,

конечно, нет. «Они просили отпеть их», — объяснила Раиса.

В Крутой Горке на то время храм ещё не открыли. Д ала Раисе

денег, написала на бумажке имена, заказать отпевание, как поедет

в монастырь. Раиса в первый раз потеряла листок. Н еспроста,

наверное, — настолько были недостойны. Раиса пыталась в мо-

пастыре вспомнить имена и не смогла, мудрёные для современного

человека — М атрёна и Гаврила. Только со второй попытки заказала

отпевание.

И ли их старш ий сын, деверь мой Гриша. С сёстрами мужа у нас

сложились прохладны е отнош ения. Не скандалили, но и не знались.

Они у пас редко бывали, и я к ним не ездила. Деверя уважала.

Умница, полковник. Орденом награждён. Очень положительный.

Мой муж ничего по дому не делал и не спросит, бывало, не поинтересуется:

дети накормлены, нет? Гриша никакой домашней работы

не чурался. Д ачу построил, уйдя в отставку. Как игрушечку, сделал.

От проекта до последнего гвоздя — всё сам. Готовил мясо замечательно.

Д ети для него, две девочки у них, — первое дело. И задание

даст для развития, и проверит, и в свободное время постоянно

с ними. Л уж рассказы вать за столом умел, поездил по стране офицером,

повидал. У них в семье все говоруны, кроме моего мужа.

В конце восьмидесятых годов приехал Гриша в Петропавловск

в гости, увидел иконы. Я уголок молельный оформила. На стене

иконы, на тумбочке...

— Откуда опиум для народа? — с усмешкой начал разглядывать.

— Вместо картин решили иконки развести? За модой следуете...

— Зачем, — говорю, — я молюсь.

— О, — как бы с недоверием, — а как ты молишься?

— Утром встаю, читаю перед иконами «Отче наш», «Царю Небесный,

Утешителю...», «Богородицу», молюсь за всю мою семыо.

Прошу благополучия, здоровья, чтобы помог Бог в делах предстоящих.

Если кто в отъезде — о путешествующих молитву читаю. Болеет

кто — о болящ их. Благодарю Господа за помощь. Поминаю,

кто умер. Когда молюсь о здравии, всех поименно перечисляю и тебя

среди других, ты мой деверь. И за твое здоровье Бога прошу.

— О-го-го-го! — возмутился. И с вызовом: — Меня не надо!

В приказном порядке запретил:

—Д авай-ка раз и навсегда договоримся: не надо без меня женить

мою персону! Ты как хочешь сумасбродствуй, но я не жертвенный

баран, никаких заклинаний и шаманствований вокруг моего

имени!

Отчитал, как девочку. Больше к этой теме не возвращались,

но и отнош ения между нами не испортились... Я перестала «о здравии»

его поминать, раз сам отказывается от Бога... Но когда умер,

внесла в список «о упокоении». Хороший был человек.

В день похорон Гриши дочь его Таня подаёт свечки:



— Тётя Лида, я в церкви купила, поставьте, пожалуйста, у фоба.

—Нет, — говорю, — Танечка, ты сама долж на. Ты его дочь, и на

тебе не будет греха. Он родной отец. Я не могу: есть люди, которые

ближе к нему.

Не буду ведь объяснять, что отец был против Бога, взял с меня

слово.

Как-то собираюсь на исповедь, позвонила Тане.

— Таня, — говорю, — ты у меня в П етропавловске единственной

осталась из родии по твоему дяде Вите, моему мужу. Хочу в твоём

лице попросить прощения у всей родни, завтра иду на исповедь.

Я не совсем правильно вела себя с твоими тётями. С твоим отцом

мы все годы переписывались, в гостях бывали друга у друга, а с тётями

— нет.

Сёстры мужа всю жизнь до самой старости гонористые. Возносились.

Умницы, конечно. Ангелина долго заведовала крупной

больницей, Антонина — химик, доктор наук. А левтина по культуре

пошла, была директором Д ворца пионеров. Евгения заведовала гороно.

Все гордячки. Да и у меня гордыня ещё та. И не могла м аскироваться.

Бывало, в лицо резала правду-матку. Если что не нравится,

влепить могла запросто. Бес подлавливал. П онятно, недолю б

ливали меня за прямоту.

Танечка говорит:

— Что вы, тётя Лида, к вам все хорошо относились и относятся,

любили...

— Сама знаю, насколько я хороша! А лю бить меня твоим тётям

не за что, — говорю, — да дело уже не в этом. Я перед ними виновата.

Будешь им звонить, передай, что прош у прощ ения. Б ы вало,

обижала резким словом...

О Грише можно добавить. М ладший мой сын Игорь шёл поздно

вечером в праздник 7 Н оября от друзей. Выворачивает на боковую

улочку, а с женщины какая-то шантрапа ш апку сорвала. «Два

шибздика», — рассказывал Игорь. Бегут в его сторону. И горь схватил

их. Справился бы, да третий подлетает сбоку и нож в ж ивот всадил,

пропорол топкую кишку в четырёх местах. В тяж елейш ем состоянии

Игорь попал в больницу. Х ирург потом удивлялся: «Ж и

вучий ваш сын, очень тяж ёлое ранение». Вдобавок, после застолья...

В желудке, кишках и алкоголь, и закуска, и кровь. Он вы валил

всё, почистил, зашил... Я, на беду, в О мске гостила. Приезжаю ,

муж встречает: «Игорь в реанимации, такое несчастье». Я сразу

в церковь, отцу Николаю говорю: «Сын в реанимации». С ама реву.

Он: «Как зовут?» -- «Игорь». Пошёл в алтарь и там молился. Хороший

свящ енник, строгий, но внимательный, не отмахнётся. С алтаря

спустился: «Не плачь, сестра, Господь воздаст за твоих детей».

Я в больницу. И горя как раз из реанимации переводят в общую

палату. С остояние было ужасное поначалу. Рассказывал: «Мама,

пришёл в себя, и показалось: одна голова осталась, всё остальное

туловищ е обрезано. Н и ног, ни рук, ни груди — ничего. У медсестры

спраш иваю: “У меня всё обрезали? Ноги, руки ампутировали?”

“Всё у тебя есть", — улыбается. Л я не верю. Ничего не чувствую совершенно».

Захотелось Игорю самому посмотреть, что от него осталось

после операции, приподнял голову, и такая боль пронзила, что снова

потерял сознание.

В больницу после церкви прибежала: Игоря из реанимации

вывозят. П олегчало по молитвам отца Николая.

Я расплакалась. Игорь начал успокаивать:

— Н е плачь, мамочка, сейчас уже всё хорошо.

Через день прихожу, смотрю: у него крестика Нет. Спрашиваю:

— Где?

— Не знаю, под подушку положил, и потерялся

— Сыночек, зачем же снял?

— Д а дядя Гриша...

О казы вается, приходил деверь мой. Он был для детей непререкаемым

авторитетом, уважали его. Гриша хорошо пристыдил

племянника. Игорь застеснялся и при дяде снял крестик.

Я свой крестик надела на Игоря. У него перед этим ухудшилось

состояние, температура поднялась. И верите, нет, когда крестик

надела — температура стала спадать.

Гриша был воинствую щ ий атеист. Подумала я над словами

Л ю дмилы и исклю чила Гришу из списка, как и его родителей,

моих свёкра со свекровью.


Матушка Зоя

Кстати, Люда, матушка Зоя, в прошлом мастер спорта по плаванию,

ф изкультурны й институт окончила. И сейчас крепкая,

в храме работаем, два ведра воды играючи несёт. Тоже не девочка,

пятьдесят лет. Воспитывалась без отца, мать верующая. В отличие

от моей мамы, пыталась Л еоду приобщать к молитве, церкви. Дочь


ни в какую. «Уши, — рассказывала, — заткну и говорю: «М ама, это

всё мифы, мифы, мифы!» Не хотела про Бога ничего слыш ать». Несколько

раз сопровождала маму в паломнические поездки по святым

местам. Мама болезненная была, нуждалась в помощи в дороге.

Однажды иод Москвой в монастыре монах-сгарец увидел Люду

и говорит: «Вот и матушка-монахиня ко мне пожаловала».

Люда па втором курсе училась, из бассейна не вылезала, тренировалась

два раза на дню.

«Мама, почему меня матушкой назвал?» — допытывалась

у матери. «Не знаю, доченька».

Прозорливым оказался старец.

Люда на соревнованиях хорошо выступала, результаты росли.

«Мама за меня постоянно молилась, — рассказы вала Люда, —

но я думала: мои успехи — исключительно плод настойчивых тренировок,

а заслуга мамы всего лиш ь — талантливую и одарённую

дочь родила».

Крутой перелом случился в год окончания института. После

соревнований в Ульяновске, по пути домой, заехала Люда к подруге

в Казань. Никому не сообщила о своих планах. Возвращается

в Петропавловск, в аэропорту брат двою родный: «Твою маму

сегодня хоронят. Наверное, уже и не успеем». Адреса подруги никто

не знал, сообщить не могли.

Помчались на кладбище. Люда в шоке. Н икого ближе матери

на всем белом свете.

На кладбище ждал крест да бугорок сырой земли.

Мать собирала малину, жили в частном доме, плохо стало,

пошла в дом, ведро с ягодой поставила на крыльцо. Соседка один

раз заглянула из-за забора во двор, окликнула — никто не отвечает.

Второй раз посмотрела — ведро на том же месте. Заш ла в дом, а хозяйка

мёртвая на полу...

Упала Люда на свежую могилу. Ры дала-ры дала и дала обет,

что будет верна Богу. В какие-то минуты от потрясения в сознании

перелом произошёл, на раз решила уйти от светской ж изни.

Ж енщ ина она видная. В молодости хорошо одевалась, модницей

слыла. После кладбища все наряды раздала, со спортом покончила.

А было всего-то двадцать шесть лет, и это в советское время.

Бесповоротно обрубила свою спортивную и педагогическую деятельность,

посвятила жизнь Богу.

Скольким она людям добра делает, скольких привела к Богу.

Так хочется иногда выразить свою признательность. Обрубит на по

луслове. Категорически против благодарностей в свой адрес. Если

кто начнёт настаивать, рассердится, отойдёт. Или отчитает: «Нельзя

хвалить друг друга. Враг может воспользоваться и отнять благодать,

за которую хвалят». А то скажет: «Моих заслуг никаких.

Бог тебе помогает».

Свекровь

В первую очередь после слов Люды: «Осторожна будь с теми,

за кого молишься» — подумала я о свекрови. Я к ним пришла, как

поженились с Виктором. Десять месяцев под одной крышей жили.

Слова плохого о ней сказать не могу. Добрый человек. Я была беременна

первым сыном, Сашей, свекровь поехала в Новосибирск на

операцию. Дочь ее настояла, Ангелина. После Омского мединститута

в селе поработала, а потом в Новосибирск перебралась и стала

отличным врачом. Они все в роду головастые. Ангелина вызывает

мать: приезжай, подремонтируем, всё сделаем в лучшем виде. Доброкачественная

опухоль. Вовремя убрать, пока в злокачественную

не преобразовалась. Больница отличная, ведущих врачей полно,

дочь, человек авторитетный, светил местных привлекла. Месяц готовили

свекровь, давление нормализовали, работу сердца, всё привели

в порядок, чтобы исключить любой казус.

День операции. В палате несколько человек, все знают: Матрёне

Ильиничне сегодня на стол. Ей говорят: «Матрёна, тебе скоро

под нож, почему не помолишься?» Это шестьдесят второй год.

Ангелина потом рассказывала. У кого-то из женщин была иконка,

молитвы, от руки переписанные. Советуют: «Помолись, Матрёна,

почитай, перекрестись хотя бы». На что свекровка: «А что мне молиться

или креститься? Я ни во что такое давно не верю и вам не

советую голову забивать. Нет Бога! Я верю врачам, науке...»

Как по писаному ответила. И пошла на операцию.

Была не злая, не сварливая. Виктора ругала, если вдруг несправедлив

был ко мне. Беременность я тяжело переносила, свекровь

гнала от плиты: «Сама сделаю, иди полежи».

И что вы думаете? Боже мой! Спаси и сохрани. Только вскрыли

брюшную полость... Откуда такое давление взялось? Кровь как

ударит мощной струёй. В потолок, на врачей. Те пытаются что-то

сделать, и не получается... На столе, не приходя в сознание, умерла.

Всего-то пятьдесят шесть лет женщине.

Возвела хулу на Бога...



Школьная любовь

И Романа вычеркнула из списка. Первую школьную любовь.

Может, Бог в суженые предназначал... Мать у него русская, казачка

из Семипалатинска, отец татарин. Славянская кровь верх взяла.

Русоволосый, высокий, глаза голубые. Все девчонки в школе

заглядывались. Он в восьмом классе к нам пришёл, посадили передо

мной. Потом рассказывал: «Повернулся к тебе спросить и влип,

влюбился по уши». Умница. Настолько правильная речь, даже

учителя отмечали. Мы к доске пойдем, со скудным словарным запасом

бекаем, пукаем да мекаем, он гладко шпарит на любом уроке.

И в гуманитарных предметах, и в точных лучш ий в классе. Я бы

тоже с медалью десятилетку закончила, да в сочинении с запяты

ми напутала, тройку влепили. Самоуверенная. У чительница шепнула:

«Посмотри первый абзац». Глянула — всё правильно. Л там

перед предлогом «как» в значении качества аж в двух случаях наставила

запятые. Роман с золотой медалыо выпустился, поехал

в Ленинград в высшее военно-морское училище. Весь десятый

класс мы с ним дружили. Гуляли, целовались. Большего не допускала.

Отправляясь в Ленинград, очень просил ждать его. «Л идочка,

мне никто никогда не будет нужен! Только ты, поверь! Куда бы

ни уехал, вернусь за тобой! Как бы далеко судьба ни закинула —

не забуду». И не забыл.

Первые полгода писали друг другу по два-три письма в неделю.

Я только о нём и думала. Но потом вдруг посчитала: нет, от

красавца за тридевять земель верности не жди. Рано или позже

уведут. Что такое моряк? По морям, по волнам, сегодня здесь, а завтра

у чёрта на куличках на полгода. Не может такой быть твоим

всю жизнь. Делить с кем-то —увольте. Как-то услыш ала: да у моряка

в каждой гавани жена. И запало. Напридумывала всяких глупостей.

К тому времени парень рядом со мной появился.

В конце пятидесятых была тенденция — сразу после школы

год-другой поработать и уже с производственным стажем уверенно

поступать в институт. Я на токаря училась, будущий муж Виктор

слесарное дело осваивал. Из себя симпатичный. Но застенчивый,

несмелый. Роман орёл. Что речку перенырнуть, что на ш кольной

машине за рулём газовать, что труднейшую задачу решить. С тихи

писал. С ним особо и не поспоришь, всё как он хочет. Без комплексов,

как сейчас говорят. Летом после девятого класса послали

нас на слёт на Алтай. В палатках жили. В последний день пош

ли с ним за цветами. И опоздали на линейку. Подходим к поляне,

а весь лагерь выстроился. От стыда готова была провалиться. Как

на виду у всех выходить из зарослей? Подумают: нехорошим в кустах

занимались. Мы с Романом тогда ещё и не целовались. Упёрлась:

«Не пойду!» Он меня за руку взял: «Мы разве с тобой что-то

украли?» П оляна от ручья, где мы стояли, забирала круто вверх,

там стоит шеренга человек в сто, а мы наискосок поднимаемся с букетами.

Роман направился прямиком к начальнику лагеря, женщина

была. Она в недоумении смотрит. Рсман подошёл и вручил ей

букет. Разрядил ситуацию под аплодисменты.

Муж Виктор тоже видный был в молодости, лобастый, брови

двумя широкими наискосок полосами, волнистый тёмный водос,

косой разворот плеч. Но скромный. Первый год робел под руку

взять, прикоснуться ко мне. Моё мнение превыше всего. Я и подумала,

как познакомились: такой мне в самый раз. По пятам ходил.

Как прилип. Дня не было, чтобы не прибежал. «Не представляю, —

говорил, — день пройдёт, и не увижу тебя». Иначе как ангелочком

не называл. Четыре года ни на шаг от меня. Собственно и выбора

мне не предоставил.

Как начала с ним встречаться, Роману писать прекратила.

Не могу на два фронта, дескать, время покажет, который лучше.

Он шлёт письма, я не отвечаю. Ничего не объясняла, не пишу и баста.

Сам должен понять: кончилось школьное увлечение... Родители

его перебрались в Семипалатинск. Вот, думаю, хорошо, больше незачем

Роману в Петропавловск приезжать. Всё само собой уладилось,

объясняться не надо.

Он заявляется. Па летние каникулы. Собака залаяла, открываю

калитку — стоит. Как с киноэкрана. Пронзительные глаза. Морская

форма, пуговицы горят. Отутюженный. Будто не с поезда, с парада.

Возмужал. Вошли в дом, достал бутылку шампанского, какието

ленинградские деликатесы. Рот не закрывается, возбуждённо

рассказывает про учёбу, Ленинград... Чувствую — волнуется...

Но выпивать за встречу некогда, я на экзамен собираюсь. Минут

на пятнадцать позже пришёл, не застал бы дома.

— Пойду, — говорит, — с тобой.

Идём и молчим. Точно помню, ничто во мне из прошлых

чувств не взыграло, как увидела Романа. Нисколечко. Пусть стал

ещё привлекательнее. Одна досада внутри: ну зачем приехал? К чему

прошлое будоражить? Через сорок восемь лет — не отрицаю:

ёкнуло сердце, когда его письмо увидела. Тогда ничего подобного.

Как отрубила —кончено и всё.



И ои чувствует: со мной что-то произошло.

Идём, а у меня в голове: только бы Виктор не приш ёл болеть за

меня на экзамене. Ни к чему их встреча. Обош лось. Экзамен сдала

на «отлично». Почти все экзамены, где бы ни училась, сдавала на

«отлично». Выхожу, Роман стоит, девчонки стайкой поодаль, стреляют

в него глазами. Как же, такой герой. Л енка Т алы зина не удержалась,

подскочила. «Вот эта парень!» — выдохнула в ухо. Они, конечно,

знали, что с Виктором дружу.

По дороге домой напрямую сказала Роману, что встречаюсь

с другим. Он спрашивает:

— Ты его любиш ь?

Не любила. Прельстила преданность, готовность всё делать,

как хочу, как прошу...

Потому и страдала потом, Господь наказал за рациональность.

— Нет, — правдой ответила, — да надеюсь полюбить. А к тебе

не вернусь. Разные мы люди. Ты там, я здесь. Нет. Н ичего у нас не

получится. Ты ведь не захотел рядом со мной остаться...

Он очень упрашивал, говорил, что никогда не упрекнёт за измену.

Ну да, думаю про себя, теперь-го ты, доведись, точно этим козырять

будешь —«изменила, не дождалась».

В конце концов он понял: решение моё безоговорочное. И гордость

не позволяла долго унижаться, оборвал эту тему. Будто чтото

выключил в себе. Нам обоим легко стало. Д авай перебирать одноклассников,

кто где. Посмеялись, вспоминая ш кольны е казусы.

Чаю попили. Поезд в Семипалатинск на следую щ ий день. Роман

попросил постелить ему в беседке, что во дворе у нас стояла,

отец летом частенько в ней отдыхал. Я так и сделала. С ама утром

рано-рано, солнце только-только выглянуло, поднялась и тихонечко

ушла.

Вдруг опять, подумала, начнёт просить вернуть отнош ения.

Не хотела этого.

Он-то не сомневался, что я его провожу. Заходит утром в дом:

«Где Лида?» А никого нет, кроме старшей сестры Валентины. С лава

Богу, живая ещё. Я его добила бегством. Валентина потом рассказывала:

сильно расстроился. «Сел, — говорит, — на табуретку

и минут пять слова не проронил, уставился в окно». Потом попросил

у Валентины утюг. Какие бы поражения ни происходили

на любовном фронте, но форму держи в полном порядке. Ч ерез со

рок восемь лет напишет, что Валентина была первым и последим

человеком, которому без утайки рассказал о своём чувстве. Сестра

поведала мне: Роман чуть не до слёз расчувствовался. Показал

мою синюю атласную ленту, которую хранит как талисман. Собираясь

на вокзал, попросил Валентину проводить. Приехал к девушке

в гости и, как оплёванный, один пойдёт по родному городу.

Я дома появилась под вечер. Валентина вернулась с вокзала, упала

на кровать, рыдает — жалко парня. Налетела: «Зачем так поступила?

Бессердечная!»

Одно или два письма написал Роман, открытки к праздникам

долго присылал. По я молчок.

Через год мы поступили с Виктором в пединститут. Он башковитый,

его в институте Эйнштейном звали, на физмат пошёл,

я —на естественно-географический, всё на «пятёрки» сдала. После

третьего курса мы поженились.

Так и не полюбила его. Жили, как рассказывала, первое время

у них. Семья совсем другая, чем наша. У нас всё решала мама,

у них — отец. Виктор обещал: семейные тяготы будем нести поровну.

Начну стирать — дом частный —позову, он младшей сестре:

«Тонька, помоги!» Тонька поможет, и с удовольствием, работящая,

завкафедрой потом лет пятнадцать была в пединституте. Но мне-то

хотелось его участия, его помощи. Стираю, самой настолько больно,

обида кипит. Так во всём. На рыбалку с отцом задумают, не спросит

у меня: «Можно поеду?» Будто нет у него семьи, один. Собрался

и поехал. Я сижу, слёзы глотаю, впору вещи собирать и домой

к родителям. Это сейчас я понимаю: верила бы тогда в Бога, помолилась

и свою душу в порядок привела, избавилась от греха осуждения,

да и он бы, глядишь, изменился.

Мне всегда завидовали: такой муж! Видный, спокойный, с положением.

Я никому не говорила, что нет любви к нему. Муж, конечно,

несчастный человек.

В последнее время, уже на пенсии, Виктор работал в рсчпорту

диспетчером. Возвращался часто оттуда недовольный. И всё ему

не так дома. Может раскипятиться ни с чего. Нападает на меня.

Я как не слышу, на стол накрою и к иконам: «Блажен муж. Виктор,

иже не иде на совет нечестивых. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя.

Слава Тебе, Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава

Тебе, Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже

наш». Этой молитвой справлялась. Прочту несколько раз, и как

будто ничего не было. Он смягчается, и я себя удержала... Не всег



да, к сожалению, удавалось — бывало, грубостью и дерзостью отвечала.

Постоянно в этом каюсь и прош у прош ения. П онимала ведь,

что нельзя, должна стерпеть, смолчать. Господь надевает на меня

венец терпения, я его снимаю, вступаю в перепалку...

В первый год после замуж ества реш ила: не буду ж ить с нелюбимым

человеком. Сама с пузом, а в голове: рожу, чуть подрастёт

ребёнок и разойдусь... Первого сына родила, не успела дух перевести

— вторым забеременела. Случалось, бросала Виктору, что

не люблю его. Всегда слушал молча. Н е возмущ ался, не гнал. Нет.

Дети его очень любили. Сыновья вообще душ и не чаяли. Как же,

папа — это рыбалка, папа — это машина. Если он в гараже возится

с машиной — не выгонишь оттуда. У нас даж е дочь — автомобилистка

и рыбачка. На озере не всякий м уж ик её переловит.

Бог меня, наверное, берёг. Н икогда не изм еняла мужу. Но были

моменты, когда казалось — всё.

П овенчались мы в пятьдесят лег. Л ю да не раз говорила:

«Он отец твоих детей. Но пока не обвенчаетесь, то для Бога дети

твои -- приблуды, рождены при блуде. Д умай о них прежде всего».

Виктор согласился сразу, хотя равнодуш но относился к моему повороту

к церкви. Не возмущ ался, как браг его Гриша, но и не разделял.

Когда венчались, нас поставили с молодой парой. Свящ енник,

отец Николай, предупредил: не одни будем. Спросил: «Вы не против

с молодыми?» Если они «за», нам-то... Я даж е подумала: наверное,

скромно молодые женятся, без громкой свадьбы. Может,

думаю, расписались когда-то, а теперь венчаются. Ничего подобного.

Народу собралось в церкви... Согласиться молодёжь согласились

на совместное венчание, но стали на нас коситься. И молодые,

и гости. Мне неловко, неудобно стеснять их праздник, знала

бы, на другой день перенесла. Они же испепеляю т нас неприязнью.

Ф изически чувствую, как от них исходит: старичьё седовласое,

а туда же — под венец. Особенно жених изводится. У невесты

фата шикарная, платье со шлейфом. Ж ених в белом элегантном

костюме, красный дорогой галстук. Обвенчались, выш ли из церкви.

Они к своим разукрашенным лентами и ш арами машинам, мы

к своим скромным «Ж игулям»...

Кстати, ГАИ у нас в то время зверствовало, на каждом шагу

останавливали. Думаю, как же муж поедет, полчаши кагора употребил.

В церкви не откажешься, не станешь свящ еннику говорить:

я за рулём. И ГАИ не объяснишь: пил на венчании. Л иш ат за милую

душу прав. Никто не остановил. А мы в тот день километров

пятьдесят наездили, мужу за город надо было в свой интернат.

К машине подходим, вдруг от свадьбы крик. Невеста возопила.

Ж ених сознание потерял и в обморок хлопнулся... Такое вразумление...

Повенчались. Кстати, близости у нас с мужем после этого вообще

не было. Я давно не хотела. И он не проявлял инициативы.

Ну и хорошо. Я в то время зачастила в Омск. Устроилась на работу

логопедом в Крутой Горке, сразу в детский садик и в школу. Появилась

возможность жильё получить. Мы и раньше подумывали

в Омск перебираться. Но муж вёл себя пассивно и меня не одобрял,

ему бы рядом я сидела. По Богу так и должно: «Да убоится

жена мужа своего». Но у меня, грешной, такой скверный характер.

Из Омска в 11етропавловск часто ездила. Вела себя дома как жена:

стирка, готовка, глажка...


Письмо из США

Однажды вот также приехала, пыль вытираю, смотрю —на тумбочке

письмо из СШ А. От Романа —первой моей любви. Разыскал

через Интернет, через одноклассников, что в Петропавловске остались.

Ж ивёт в Сиэтле, состоятельный человек...

Читаю, и чувства нахлынули, которые не вспыхнули тогда, сорок

восемь лег назад, у восемнадцатилетней девчонки при встрече

с курсантом военно-морского училища. Чувства нахлынули,

но возраст-то мой ужасный. Он описывает мои чёрные косы, что

укладывала короной. «Как они пахли! Сейчас пишу и слышу неповторимо

терпкий, невыразимый словами аромат!» Описывает мои

смуглые щёки с румянцем, нежные пальцы...

Какой румянец? Какие косы до пояса? Какие карие очи? Бабушка,

настоящая бабушка... В зеркало лучше не глядеться...

Сердечное письмо. Как от бесконечно дорогого близкого человека.

Пишет: очень хотел бы услышать мой голос, поговорить по

телефону. Я с этим письмом уехала в Омск. Он возьми и позвони

в Петропавловск. Ни муж, ни Роман ничего не сказали о том разговоре.

Позже узнала: муж резко с ним поговорил. Он всегда чувствовал:

объявись Роман в молодости, позови — я бы ушла. Когда

ссорились — прости меня, Господи, — раза два бросала: «Из-за тебя

Романа оттолкнула! Он так любил меня! Так звал! Зачем ты попался

на моём пути?»


Не скажу, что думала про Романа, сож алела о содеянном. Нет.

И Виктору про Романа говорила, чтобы досадить ему. Я по ж изни

такая: рубанула — и сожалений быть не может. Но позови Роман

в молодости такими письмами, как из Америки, кто его знает...

Пожалуй, пошла бы. До того, как уверовала — бросила бы Виктора.

Потом Роману писала: где ты был все эти годы? Почему раньше

не звал, если любил, помнил всю ж изнь? Он два раза ж енился.

От первой жены сын в Ленинграде живёт. О т второй две дочери.

Одна в США, вторая в Германии. Ездит по миру, часто бывает

в Израиле, где родственники жены. Прислал мне оттуда роскош

нейшую книгу о святых местах в Иерусалиме.

Роман постоянно в письмах напоминал о чувствах юности,

о том, как любил меня. Никогда никого так не любил. Д а влю блялся

несколько раз сильно. Было. По проходило время, и оказы валось

— не то. Я ему написала, что семейная жизнь, о которой мечтала,

не получилась. С мужем не было чувств, так и не полюбила,

но у нас дети, и я хранила ему верность всю жизнь. А когда уверовала,

то благодарила Бога, что не согрешила.

В тридцать восемь лет меня послали на год учиться в М оскву

в М ГУ, переквалифицироваться на логопеда. В соседней группе на

сурдиста, это с глухонемыми работать, учился мужчина из Курска.

Как он ухаживал за мной, как хотел, чтобы я была с ним, звал к себе.

Был несчастливым в браке, жена изменяла. Слава Богу, я устояла.

В один момент, была на грани...

Роман стал настойчиво повторять в телефонны х разговорах,

письмах: «Мы должны обязательно встретиться, скажи, куда хочешь

поехать: на Гавайи, в Ш вейцарию, во Ф ранцию , в И талию ?

Куда пожелаешь. Я оплачу, не беспокойся нисколько». Я и не отказывалась

наотрез и согласия не давала. Потом думала: может,

зря... Почему было не съездить в тот же И ерусалим? М уж ещё ж и

вой был, не болел. Я свободная, только печать в паспорте. У езжала

в Омск, когда хотела, на сколько хотела. У детей свои квартиры,

семьи... Им уже ничего не должна...

Муж умер в несколько дней. Л имфоузел увеличился. Убрали

— оказалась саркома. После операции нормально себя чувствовал.

Настроение бодрое. Втроём — я, Саша и Л ена — приш ли. Врач

меня позвал в ординаторскую. «Положение такое, — объяснил, —

может умереть очень быстро, даже сегодня». Не поверила. Как-то

не вязалось с его внешним видом. И всё же предлож ила Виктору:

—Давай приглашу священника, исповедуешься и причастишься?

—Это ещё зачем? — отказался. — Не надо.

Сам весёлый, с Сашей отправились в туалет покурить. Попросил

сигарет привезти в следующий раз — выгребли у него медсёстры

из тумбочки, не разрешают в больнице. От него волны радости

исходили. Нервничал перед операцией, а тут камень с души. О рыбалке

успели с Сашей поговорить... Мне бросил: «Надо, жена, в мае

в Омск съездить, посмотреть, как ты там устроилась, может, и мне

пора туда перебираться. Ивана с Надеждой надо навестить, давно

у них не был».

Дочь осталась с ним, мы с Сашей поехали домой, я думала: чаю

попыо и сменю Лену. Она звонит: «Папа умер».

Невыболевший был... Саша помчался в больницу.

Я встала на колени, молюсь: «Упокой, Господи, душу новопреставленного

раба Виктора...»

В этот момент Роман звонит. Принялся успокаивать, пространно

рассуждать о бренности земной жизни. Я перебила: «Долго

разговаривать не могу, считаю это неприличным».

Он извинился, распрощался, а сам воспрял духом: я свободна,

меня ничто пс сдерживает, мы можем быть вместе. Вбил себе в голову:

то, что не случилось сорок восемь с лишним лет назад, теперь

обязательно произойдёт.

Из нашей переписки, телефонных разговоров я сделала вывод:

настоящей веры у него нет. Умный, понимает — не от обезьяны человек

произошёл. Есть Бог. Он его называл координатором. Но часто

повторял: «Па Бога надейся, да и сам будь с усам». Не молится.

Когда мать умерла, зашёл в храм, и то католический, поставил свечи

за упокой н матери, и отца, он тоже к тому времени умер. Ездил

к ним на могилы, в Ленинграде похоронены. Но молиться ниже

его достоинства. Как это он, морской офицер, командир, будет кланяться

в церкви. Мне делал замечания: чересчур увлекаюсь верой.

«Лидочка, что с тобой случилось, я тебя совершенно не узнаю.

При встрече обязательно обсудим этот вопрос, человек не должен

быть фанатичным ни в чём... Я надеюсь, мы поговорим, и ты поймёшь

всё правильно, ты такая умница».

На что написала: «Этот вопрос никогда не будет подлежать

обсуждению. Благодаря вере и помощи Бога я выжила в условиях,

которые казались невыносимыми. Сколько с сыновьями случалось

трагедий. Господь помогал всегда, дети, слава Богу, живы

и здоровы».



В категоричной форме дала понять, что учить меня здесь не

надо...

Он прислал дорогую аппаратуру, типа ноутбука. Чтобы я английский

осваивала. В школе и институте немецкий изучала. Говоришь

предложение на русском, он воспринимает и пиш ет по-английски,

может проговаривать. С устной речи переводит на английский.

Недешёвая, само собой, аппаратура. Я в ответ И оанна Кронштадтского

отправила почтой. Это моя настольная книга. Почемуто

считала: невозможно умному человеку прочитать её и не уверовать.

Написал: «Ты решила сказать, что живёш ь этой книгой?»

Она его не тронула. Стоял на своём: не надо увлекаться религией,

службами, постами. Это, опять же, чуть ли не фанатизм.

Мне эта категоричность уже не нравилась.

Дня через два после похорон мужа Роман снова звонит.

Л недели за две до этого был звонок от его жены. Как-то разузнала

телефон. Разговаривала очень вежливо. Корректно. Сказала:

«Мы прожили с Романом тридцать лет. Друж но. Я его всё это

время люблю. Но как только он нашёл вас, жизнь наша круто изменилась».

Рассказала, что Роман стал замкнутым. Раньш е много времени

они проводили вместе, путешествовали, потерял интерес к совместным

поездкам. Увеличил мои фотографии, что с юности хранил.

Обклеил ими свой кабинет.

«Я чувствую: все мысли у него только о вас, — говорила, волнуясь,

в трубку. — Ж ивёт ожиданием ваших писем и звонков.

Л я его очень люблю, у нас двое детей!» И просит: «Вы очень красивая

женщина, такие выразительные глаза, располагаете такими

внешними данными, я, конечно, уступаю вам, но умоляю подумать

и о нашей семье, о наших детях».

Какими данными я располагаю? Может, она думала, я законсервировалась

в восемнадцатилетнем возрасте?..

Попросила не выдать наш разговор. И ещё сказала: «Хотела

бы вас увидеть, столько лет прошло, а Роман помнит вас».

Я её заверила, что всё поняла. И когда он позвонил после похорон

Виктора, корректно сказала: что между нами не может быть

отношений, которые стали возобновляться, возрождаться. Уже не

то время, и дети наши не поймут.

Он пытался что-то сказать: «Я понимаю, не то время. Не торопись».

Я прекратила разговор. Роман снова присылает большое письмо,

в котором зовёт обязательно встретиться: «Мы и без того поте-

рялп с тобой уйму ле г, зачем ещё ждать?» Я ответила в резкой форме:

больш е не пиш и, дай Бог встретиться на небесах. Его письма

порвала — не давать повода врагу соблазнять на эту связь. Конверты

для писем в Америку, что Роман присылал из соображений

эконом ии моих затрат на переписку, сложила и отправила

обратно.

По за пего молилась. Хотела, чтобы уверовал. Не надо личных

отношений, ж изнь прошла. Хочу одного: пусть дорогой человек

уверует в Ц арствие Небесное.

Но после слов Люды: «Осторожнее молись за знакомых» —

стала думать: он ведь как полюбовник мой, можно ли за него молиться,

грехи его на себя брать? И в Бога не верит. Даже воинственно

относится к верующим. Осуждает.

Убрала его из помянника.


И получилось восемнадцать человек вычеркнутых. По правде

сказать, списка, о ком молюсь, чтобы лист бумаги каждое утро перед

глазами, нет. Хранится в ш кафчике специальная тетрадка, мой

помянпик, но мне не надо туда заглядывать, наизусть всех знаю.

В этом отнош ении память не подводит. Сами имена возникают

одно за другим. П орядок уже установился. Называю, и проходят

перед взором люди, и живые, и почившие. Прошу за них...

О ткорректировала список. Конечно, какой из меня, грешной,

м олитвенник за других, за самых близких сил бы хватило... С таким

настроением утром молюсь. И что такое? Один раз выскакивают

автоматически имена, которые вычеркнула, — свёкор со свекровкой!,

деверь Григорий, Роман, Прокоп... На другой день такая

же история, на третий, четвёртый... С неделю спотыкалась, потом

решила: раз такое происходит, значит, Бог подсказывает: молись

за них, не бросай, нужна им твоя поддержка.

Реш ила: сколько сил Бог даст, столько и буду за всех просить

у Него. За Прокопа, за свекровь со свёкром, Григория, Романа...

СНЫ И ЯВЬ ЮЛИИ КАМЕНДА

ОТ ИГЛЫ ДО АВАРИИ

(Т ~ Г риснился сон: на меня бросается иголка с человеческим

I/ L лицом на острие. Зубы в злобном оскале, глаза кровожадные...

Сначала лежала эта тварь на полу, обычная иголка, а когда

взлетела и начала кидаться — размером с кинжал сделалась.

Лицо не определить, какой принадлежности —• мужское или женское...

Спустя года три увидела фильм «Тень». Герой учился у монахов

в Тибете и приехал в Америку справедливость устанавливать.

Мужу говорю: смотри — как мне снилось. В фильме на троне сидел

восточный царёк и запустил в героя кинжальчик. Он злобно начал

летать-гоняться.

Моя игла с живой мордой прямиком мне в сердце метит. Да ещё

с выкрутасами. Завьётся в спираль и, расправляясь в воздухе, с огромной

скоростью летит. Если попадёт в цель — смерть на месте.

Носится за мной и ещё дразниться успевает — то копчик острия

чистой сталыо сверкает, то вдруг лицо злобного человечка появляется.

Уклоняюсь по всей комнате от ужаса. На диван вскочу,

на кресла, схватила подушку, прикрываюсь... Но вижу: обороной —

долго не продержишься, вооружилась бадминтонной ракеткой, из

ловчилась и сшибла мордастую иглу на пол. Та начала скручиваться

в спираль, чтобы сделать прыжок, я ногой сверху: стоять! Схватила

в руки, переломила пополам и выкинула с балкона. Финита

ля трагедия.

М ожно спать дальше.

Но кино продолжается. И опять ничего приятного. Здоровенная

луж а от грязи лоснится. Л я в ней расстелилась во весь рост.

Белая курточка на мне, белая шапочка — всё это понятно, в каком

виде... М оре людей вокруг лужи смотрят фильм со мной в главной

роли, веселятся, пальцем показывают...

11а закуску ещё один сюжет — не ночь, а будто каналы телевизора

перещёлкиваю. Последний сон без убийств и грязи. Едем с мужем

на машине на свадьбу к его брату Лёвке. Влад за рулём и вдруг

сворачивает в сторону от трассы, и мы заезжаем в совхоз, где я отрабатывала

после музыкального училища. Хорошее было время,

там с мужем познакомились. Свернули, я во сне спрашиваю: «Влад,

зачем сюда?» Муж говорит: «Нужно клавиши забрать, на свадьбе

играть». И заходит в музыкальный дом. Совхоз богатый, построил

отличный Дворец культуры, куда набрали молодых специалистов

из музучилища. Выделили для них шестнадцатиквартирный

дом, его прозвали музыкальным. Стоим возле него, я в машине, потом

открываю дверцу, смотрю на окна моей подруги Надюхи. Окно

в комнате заколочено фанерой. Ещё подумала во сне: Надюха уехала

что ли?

М аме на следующий день рассказала про иглу и лужу. Про поездку

не вспомнила. Мать запаниковала: «Ой-ё-ёй, какие нехорошие

сны! Грязь не к добру. Ещё и иголка дурацкая! Ой-ё-ёй! Нечего

вам па эту свадьбу ехать! Сидите дома!» «Ты чё, мам, —говорю,

— как это «сидите дома», когда Лёвка, родной брат Влада, женится.

Мы играем! Как это свадьба без музыки! Подведём всех!»

Маму в тупик не загонишь. «Пусть, — говорит, — Владик один едет,

а ты оставайся! Без тебя обойдутся!»

Чуть не поругались. В конце концов договорились, она дала

мне маленькую Библию, маленькую икону, я крестик надела. «Поедете,

— наказывает, — в церковь зайдите, свечку поставьте Николе

Угоднику».

Всё, что мама сказала, выполнила, про церковь забыла. Выехали

на трассу и вдруг сворачиваем в совхоз. Не по пути. Спрашиваю

мужа: «Н а кой свернули?» «Клавиши у Мирона, — говорит, — надо

Сны и явь Юлии Каменда

Сны иявь Юлии Каменда

взять». И всё получается как во сне. У музыкального лома остановились,

в нём музыкантов всего ничего осталось. Я сиж у в м аш и

не. Октябрь холодный, стёкла запотели. Ж ду-ж ду и вдруг въезжаю

в тему, стой, думаю, дежа вю получается, ведь это со мной уж е происходило.

Где? Во сне, и у Надюхи окно забито ф анерой. 51 резко

открываю дверцу. Точно — заколочено фанерой.

Влад вышел с клавишами. Я ему сон пересказываю: «...И у Надюхи

окно забито. И здесь один к одному...»

Он не удивился, мимо ушей пропустил: голова заморочена

свадьбой брата.

«Ладно, — говорит, — поехали».

Л я думаю: один сон сбылся, как бы с иголкой и грязы о в руку

не вышло.

В самом начале свадьбы муж произнёс тос т, пожелал молодым

счастья, выпил фужер шампанского. 51 стала петь под инструм ентальную

фонограмму: «Полюбила молодая верба ручеёк апрельский,

говорливый...» Была у нас такая песня. На «ручеёк апрельский...»

магнитофон «затянул вниз», тональность съехала, кассета

испортилась. Вот те раз, только свадьба стартовала... К лавиш

ник Олег говорит: «Я поиграю, а ты найди Влада, м агнитоф он надо

починить. Куда он пропал?» Действительно — куда? У всех спрашиваю:

«Где мой муж?» Никто не знает. Свадьбу гуляли в столовой.

Помещение огромное, обошла все площади — нет Влада. С у

нулась в подвал. Не знаю почему, ноги сами привели. В подвале темень

—глаз коли. На ощупь пробираюсь и хлоп — запинаю сь о ж и

вого человека. Похолодело в груди. Похолодеет, ничего не видать

ведь. Спрашиваю: «Это кто?» Тишина. 11аклоняюсь, а моим мужем

пахнет. Влад стоит на коленях, голова на каком-то ящ ике, и спит.

Да что это такое? Свадьба только началась... Д авай будитьтормошить.

Он ни тятю, ни маму. И нтуитивно сняла с шеи крестик

и начала крестить. Не знаю, почему не рукой? «О тче наш» читаю.

Женщина одна учила, что можно ни одной молитвы не знать,

но «Отче наш» обязательно. Это код вселенной. Этой м олитвой человек

ткёт себе защитное поле в тонком мире. Бывает, сплю и во

сие начинаю читать «Отче наш», много-много раз... Не раз зам ечала:

наяву в сложных ситуациях читаешь «Отче наш», и ситуация

разруливается.

Прочитала над Владом раз пять молитву, перекрестила и того

больше. Влад начал приходить в себя. «Ты что? — напустилась. —

Когда успел надраться в стельку?» «51 только ш ампанского выпил,

больше ничего» — «Почему здесь валяешься? Как тут оказался?»

«Не знаю», — говорит.

Я ему объясняю, что аппаратура сломалась, надо чинить магнитофон.

Он говорит: «Ладно, сейчас всё сделаем». Обнял меня: «Не волнуйся,

твой муж мастер!» Мы выходим из подвала, и —вот уж кого

не хотела видеть не только на свадьбе, но и вообще —Стелка, бывшая

жена Влада.

Я её п раньше, когда она с Владом жила, не переваривала.

Не из-за Влада, тогда между нами никаких искр с любовыо. Стелка

всю доро1у норовила затесаться в круг музыкантов —сама она

хореограф, — а у нас подобралась хорошая команда друзей, но её

все терпеть не могли. Владу не раз говорили: куда ты смотришь, она

тебе рога наставляет? Стелка была ещё та профурсетка. Наконец

Владу надоел и её фантики с мужиками —разошлись. Тогда Стелка

делает финт на ровном месте: резко прилипла к его родителям.

У них с Владом была дочь совместная. Стелка ею принялась спекулировать:

под мышку и к бабушке с дедушкой. Отец Влада бывшую

невестку не праздновал, зато свекрухе она в душу в сапогах влезла

—не разлей вода подружки. Мать Влада горой стояла за Стелку.

Из подвала мы с Владом, он действительно был трезвым, в обнимку

возвращаемся, а Стелка за колонной стоит. Вся в чёрном,

даже чёрный платок на плечи накинут. Тогда мода вспыхнула у экстремальных

девушек чёрным лаком ногти красить и помада в тон —

бордово-чёрная. У нас были знакомые музыканты, с которыми потом

порвали связь, они скатились до настоящего сатанизма — на концертах

рубили за кулисами головы голубям и пили кровь. В начале

девяностых годов беспредел стоял конкретный. Всем по барабану,

всё что ни делай —разрешено. Хотя ФСБ этими ребятками интересовалось,

но и только.

Одно время они арендовали нашу комнату во Дворце культуры.

Сколько раз с ними сцеплялась. «Юлька, —хохочут на меня, —

да никакого Бога нет! Me заморачивайся!» Матерились в адрес Богородицы,

Христа... Влад им музыку сводил, он отличный звукорежиссёр.

Я стала ругаться: «Не хочу, чтобы на нашем компьютере

звучала бесовщина. У пас маленький ребёнок!» Еле отвадила эту

публику. Съехали с нашей комнаты. Потом два раза в ней проводка

горела, один раз затопило... Вокруг этих сатанистов крутились девицы,

они их иначе как кобылами не звали. Одевались точно, как

Стелка на свадьбу приволоклась. Чёрные колготки, чёрные туфли.



Стслка не сатанистка, но семейка у неё ещё та. Бабка родная —

ворожея. Девки из совхоза ездили к ней в деревню гадать, присуш

ивать мужиков. У самой Стелки патология — уводить у других

парией и мужей. Хроническая мания на чужих мужиков. П остоянно

стремилась влезть, внедриться в чыо-нибудь ж изнь. Видит:

парень с девушкой задружил, всё — начинает корш уном кружить.

С только накосячила, разводов понаделала, столько раз влезала

в нормальные семьи.

М ужики удивлялись потом сами себе: с чего бы это? Н икогда

ему не нравилась Стел ка, вдруг попёрся за ней? Там нравитьсято

нечему — сухостой. Мы, музыканты, однажды поехали на ш аш

лыки. Команда у нас была классная. Заводны е ребята. Один в Германии

сейчас, другой — в Израиле. Они как раз приехали, и мы решили

собраться старой компанией. И оказалось четверо мужиков,

кто со Сгелкой хороводился в разное время. Ж ёны давно простили,

но, подвыпив, давай прикалываться: «Чё липли к С телке? Она

что — в сексе крутая?» «Вообще, — говорят, — ничего не представляет

по ночному делу, ноль, и сама плоскодонка, два м едицинских

прыщика вместо грудей».

Стелку интересовала сама цель — затянуть в кровать, остальное

наплевать. И Влад отзывался: «Да чурбан холодный». Вечно

сушила икебаны, живые цветы не любила... И дочь странная, лю

бимая игра — лепить змеек...

В оконцовке Стел ка и брату Влада, Л ёвке, жизнь испоганила.

Ж утко не хотела этой свадьбы. Л ёвка ненавидел её и не скры вал

своих пламенных чувств. Ненавидел, что Владу рога чуть не в открытую

наставляла, что из матери верёвки вила. Стел ка с другой

стороны подлезла. Подружилась с Л ёвкиной женой Веркой. Л ёвка

работал на севсрах, хорошие деньги привозил. С телка завл екла

Верку в кабацкую жизнь. Каждый раз муж приезжал и слыш ал

такие фантики про жену родную... То её пьяную из маш ины в сугроб

выкинули. Типа — попользовались и вали кулём... Т о приехал,

а ему докладывают: она по пьяному делу в трусах на столе танцевала

перед мужиками... Сколько раз я слыш ала, Л ёвка отзы вался

о Стелке последними словами: «Тварь грязная, стерва подколодная,

сучка ублюдочная». Ненавидел конкретно. У меня челюсть

отпала, когда услышала, что Лёвка живёт со Стелкой. Разош ёлся

с Веркой. Добилась своего, влезла...

Как-то Стелка начала меня в снах преследовать. А как приснится

— жди неприятностей. Часто повторялось, будто ходит во

круг нашего лома. Кружит, высматривает. Я выгоняю: «Иди отсюда,

что тебе надо. Влад со мной живёт, у нас дочь». «Нет, — говорит,

— это у нас дочь!» Перед нашим разводом тоже приснилась.

Будто лежим в поле, река рядом, но лежим в постели: я, Влад, она

и Верка — Лёвкина жена. У обеих физиономии с гнусными улыбочками.

Я возмущаюсь: «Что это вы к нам забрались в постель?»

Они расхохотались, сдёрнули с нас простыню, она тут же превратилась

в пену и ручейком весенним убежала в реку.

Проснулась утром, и первая мысль: она сдёрнет нас с постели.

Сон приснился зимой. С весенними ручьями всё ушло, начали ссориться...

И ещё мне часто спились сны, будто за Владом охотятся маленькие

дети-вурдалаки — голые и синие. Или монстры, которые

сталкивают мужа с лестницы, тащат куда-то. Так и произошло.

Влад начал работать в ресторане. Связался с проститутками, их сутенёршей.

Слащавый голубой часто на машине Влада после работы

подвозил. Я Владу: «Что у тебя с ними общего? Что?» «Ты к людям

неправильно относишься!» — твердил он. Как я должна к криминалу

относиться? Сутенёрша изначально зло делает. Пыталась

Влада вытащить из ресторана. Он упёрся: «Буду работать». Я тоже

на принцип: «Значит, больше жить не будем». Он собрал чемоданы

и ушёл. К сутенёрше. Звонил потом, просился обратно, я отрезала:

«После неё ко мне не подходи!»

Сейчас, говорят, отгуда выбраться не может. У этой мадам сынок

ещё гот фрукт. Они чуть не дерутся с Владом. Вот и сны с вурдалаками...

Н а свадьбе Лёвки мы выходим из подвала, Стелка за колонной

стоит. Её никто не видит, и вдруг все обратили внимание, мать

Влада подбежала: «Проходи, Стелочка». Усадила рядом с собой.

У Стелки физиономия, как лимон сожрала, недовольная, повернулась

к сцене спиной. Я даже у Марка Твена в «Томе Сойере» читала:

когда ведьма колдует, она поворачивается спиной и начинает

нашёптывать спои молитвы наоборот. Потом я это вспомнила: она

сидела без конца к сцене спиной.

Клавиш ник Олег говорит: «Юля, я устал петь, иди помогай».

Влад к тому времени исправил магнитофон. Я снова пою «Вербу»,

дохожу до того же места: «Полюбила молодая верба ручеёк апрельский,

говорливый...» На колонке стоял пульт — массивный чемодан.

Олег в метре с одной стороны сидел, я на таком же расстоянии

с другой. И вот я вижу, как в замедленной съёмке: пульт слетает

с колонки и, поворачиваясь в воздухе, падает на пол. Из него вы-



рываегся огонь, и он за какие-то секунды сгорает синим пламенем.

Буквально. Л без пульта какая музыка? Конец.

Влад подбегает: «Вы в своём уме? Кто толкнул?» Я объясняю:

«Никто пальцем не трогал» «Как он сам мог упасть?» — Влад разоряется.

От вибрации такой чемодан увесистый точно свалиться не

мог. Л его место всю жизнь на колонке.

Влад в трансе. Подошли Лёвкины друзья, говорят: не переживай,

что-нибудь придумаем. Принесли откуда-то пульт. Всё равно

получилась картина не из весёлых. Сколько раз мы играли в этом

посёлке на свадьбах, сколько раз свадьбы под нас подстраивались,

чтобы обязательно мы играли и никто другой — нас любили. Всех

Лёвкиных друзей переженили. Обычно — когда мы берём инструменты

— все танцуют, как включают магнитофон — все садятся

за столы. Тут полный наоборот. Те же люди, те же друзья, но разнобой.

Мы выходим петь — свадьба садится. Включаем магнитофон

— все в круг.

Друг Лёвки подошёл к нему и говорит: «Похоже, вы, Л ёвка

с Веркой, накосячили грехов выше крыши, свадьба не идёт нормальным

чередом».

Стел ка клещом прицепилась к свадьбе. В конце первого дня

мать Влада пригласила её к себе в дом ночевать. Мы объявили бойкот.

Я, Влад и молодые —Лёвка с Веркой — уехали на край посёлка

в какой-то холодный дом. В это время бывшая невестка, эта не пришей

кобыле хвост, в покоях молодых почивала. Отец Влада сколько

раз пытался матери вдолдонить: «Кого привечаешь?» Та слушать

не хочет: «Эго мама нашей внучки!»

И второй день свадьбы прошёл кисло.

Олег-клавишник говорит: «Мне пора домой». Я его поддержала:

«Что-то и мне на данном празднике не сидится».

На свадьбах никогда не случалось проблем с транспортом для

музыкантов. На этой один выпил, у другого машина сломалась, третий

без прав. Отец Влада говорит нам с Олегом: «Давайте хотя бы

до трассы довезу и посажу на автобус. Свадьбу не могу бросить...»

Олег — инвалид, он па костылях...

Сели в машину... С нами увязалась их родственница из Белоруссии,

куколка полураздетая, в колготках и лёгком платье, хотя

уже снег пролетал. Вырядилась, в Сибирь собираясь. М иновали

посёлок, у меня как будто что-то разжалось внутри: наконец-то вырвалась

из этого кошмара. Дорога пустынная, и такое состояние

дремотное на всех нашло — пасмурно, голые берёзы по обочинам,

снежок, — кумар надвинулся. Веки слипаются. Я стала засыпать,

и вдруг резкий свет ударил. Открываю глаза... Жуткая картина:

отец Влада уснул, руль уходит в сторону встречной полосы, и нам

в лоб летит машина на всех парусах. Я ему кричу: «Отворачивай!»

Не успели. Машины врезались, удар, разлетелись, нас крутануло

на асфальте, на обочину откинуло. И тишина. Я выпрыгиваю

из машины. Из второй толпа казахов... Мне показалось, будто

их человек десять. И это из «Жигулей»... Один с младенцем на руках.

По-казахски что-то кричат, матерятся. Ребёнок орёт. Я их чисто

по-русски крою. И вдруг меня ударило: почему я одна матерюсь?

Никто не помогает биться с казахами? Тишина за спиной. Подбегаю

к машине, дверцу дёргаю, Олег молча вываливается на снег.

Весь в крови, лобовое стекло разбито. Я начинаю орать: «Олежек,

что с тобой?» Он: «Не ори, всё нормально, стекло в лицо попало

и порезало. Ч то с отцом Влада?» Смотрю —того придавило рулём,

грудную клетку зажало. Машина смялась с его бока. Вздохнуть

он не может...

Куколка на заднем сиденье оклемалась. С ней истерика, она

головой сильно ударилась, потом с сотрясением лежала. Ревёт.

У всех проблемы, только у меня ни царапинки, ни ушиба. В горячке

не помню —кто отца Влада из-под руля вытащил и на заднее сиденье

положил. Никак не могу вспомнить. Казахи? Вроде нет. Кроме

меня, никто не мог сделать. Но не помню.

И тут автобус подошёл. Я замахала руками и Олега отправила.

Он инвалид, на костылях, какой с него помощник.

А мне надо бежать за людьми. Отец вёз нас почему-то через

совхоз. С километр от него отъехали, как авария случилась. Середина

девяностых, сотовые ещё только у крутых. Хочу вернуться, позвонить.

Но с отцом Влада плохо. Пока сижу с ним крещу, молитву

читаю, он дышит. Только начинаю отбегать, у него закатываются

глаза, начинает колбасить, как перед смертью. Девочка-куколка

без меня истерики закатывает. Возвращаюсь, опять начинаю крестить,

ему лучше. Девчонке говорю: «Читай молитву, я побегу!»

Она: «Я не знаю ничего». «Сиди, — говорю, — крестиком хотя бы

крести». Она: «Нет, боюсь, побегу с тобой!». «Ты, —говорю, — раздетая,

замёрзнешь! Сиди в машине». Я добежала до совхоза, позвонила.

Вернулась — отец глаза закатил, давай его крестить опять.

И несколько раз повторяю: «Пётр Фёдорович, вспомните, вы же

крещёный!» Он мне: «Юля, я от Бога отказался». Умирает, а всё



коммунистические залепухи па уме. «Вот, — говорю, — самое время

пришло вспомнить Бога. Вас крестили в Белоруссии в детстве.

Значит, Бог хранит, обращайтесь к нему!» М ожет, он даж е задумался

об этом. Замолчал, руку мою, которой крещу, не отводит.

Вскоре подъехали милиция, «скорая», его увезли в реанимацию.

Много машин примчалось со свадьбы с родственникам и,

и Стелка из одной выскакивает. И настолько была удивлена и разочарована,

увидев меня невредимой. Бросила с недовольной мордой:

«Как мог отец разбиться, ведь он как черепаха ездит!»

Мы поехали в совхоз к друзьям. И она прилипла, хотя никто

не приглашал. Сели за стол, я ей в лицо сказала: «Кто колдует, тот

от Бога получит наказание». Потом мы её вы турили еле-еле.

Недавно со священником разговаривала, рассказала про неё,

всю жизни перекосячила мне, Владу, Л ёвке, их родителям. Как

быть? Молись, сказал священник, за неё. Не усердствуй, но молись.

Вспоминаю иногда в молитве... Сквозь зубы...

ПЛАМЕННАЯ МОЛИТВА

Канун Рождества для нас музыкантов — напряг полный.

Во Дворце культуры, где работала, рож дественские концерты , не

продохнуть. И дома дурдом, потому как муж и жена — два сапога

пара: Влад руководил рок-группой во Дворце, на соло-гитаре играл,

я пела. Оба не самоделки, музыкальное училищ е закончили. П ятого

января сидим в комнате танцоров, болтаем, вдруг муж а срочно

зовут на вахту. Помшо, уходя, сказал: «У кого там недерж ание?»

Звонок из больницы, куда за день до того отца Влада привезли.

Сообщили: отец в крайне тяж ёлом состоянии, надеяться не на

что, счёт идёт на часы.

С мужем истерика.

Свёкор мой Пётр Фёдорович по жизни молодец. Б лизко не знал,

что такое сердце, давление, печень, ночки... Всю ж изнь на партийной

работе, но исключительно здоровый. В ш естьдесят лет на турнике

двадцать пять раз, как молодой, подтягивался, отж им ался под

сто раз, бегал по утрам в любой дождь и мороз по пять килом етров.

Пить, курить на дух не переносил. Рыбак, охотник, за грибами

страшно любил ходить. Ж или они в посёлке городского типа,

а попросту — в селе. Ж ену он близко не подпускал к грядкам, деревьям

в саду. Все лю бил своими руками выращивать. Консервировал

с удовольствием. К ним приедешь —так радовался гостям. Обязательно

каждый угол сада-огорода покажет. Тебе вроде и не надо,

но так увлечённо начнёт рассказывать про помидоры, яблони, виноград

—заслуш аеш ься.

У меня есть подозрение: его Стелка прокляла, первая жена Влада,

конкретная ведьмачка. Наехала на Петра Фёдоровича: «Вы плохо

помогаете внучке». Устроила скандал. Пётр Фёдорович выгнал

её из дома. И через два месяца его скрутило. Привезли в областную

больницу, а его рак съел, места живого нет.

Влад переговорил с врачом, плачет, по стене кулаком бьёт.

Я его в охапку: «Не реви, завтра Рождество, пошли в церковь».

«Когда, — говорю, — у моего отца был инфаркт, мне тоже сказали:

навряд ли выживет. Я побежала в церковь, ставила за него свечки,

просила, на следую щ ий день пришли, ом настолько оклемался, что

сидел на кровати, с нами разговаривал. И рассказал, что в один момент

его мигом отпустило и результаты улучшились». По времени

произошло улучш ение как раз, когда я молилась.

Тогда плакала, умоляла, чтобы папа жив остался, он нам очень

нужен, он ещё совсем молодой...

Всегда встаю в центре храма. Тянет под купол. Раньше тянуло

интуитивно, а потом женщина в часовенке сказала: если хочешь,

чтобы молитва была услышана, лучшая точка — вставать под куполом.

Влад послуш ался, мы пошли в церковь, Настюху, дочь нашу,

дева гь некуда, с собой взяли. Ей тоже дала свечку, проси, говорю,

ч гобы деда Петя выздоровел. 1 ри года ребёнку, ничего не понимает,

пароду много, села на стул, а как раз служба началась вечерняя

рождественская. Сидит и ноет: «Домой хочу».

Не знаю почему, Владу наказала: «Ты должен за отца семь свечей

поставить и я семь. Рождество ведь. И тогда он выздоровеет».

Влад обычно подсмеивался надо мной. Тут послушался. Мы поставили

всем святым, Н иколе Чудотворцу, целителю Пантелеймону,

Бою родице, Христу. «Давай, — говорю Владу, — посмотрим, чтобы

не погасили, не выкинули. Не разрешай бабушкам». Внутренне

всегда с бабуш ками ругаюсь: не дают свечкам догореть. Читала,

ото суеверие, но я наблюдаю за своими свечами. Бывает, поначалу

идёт г рязная копоть, оплывает свеча. Если ты болеешь или ребёнок

болеет, жду, чтобы прочистилась. Когда пламя идёт ровно, значит



тебя услышали и энергетически очистили. А бабки начинают тушить,

особенно когда полная церковь пароду.

- Не знаю, сколько раз прочитала «О тче наш »? М ожет, двадцать,

может, больше... М олилась своими словами. «Боже, — прошу

и плачу, —не дай умереть замечательному человеку. Умному,

интеллигентному, справедливому, с добрым сердцем. Он столько,

делал для людей. Помогал, защищал. Он заблудш ий, он не верит

в Тебя, по обязательно придёт к Тебе! Всё сделаю , чтобы поверил!

Сотвори, Господи, чудо! Яви Свою милость. Дай ему понять,

что Ты есть! Он послужит Тебе! Ты всё можешь, Боже, не допусти,

чтобы умер редкий человек!» Периодами не видела никого вокруг,

смотрела на пламя свечей и молилась, молилась. Обращ алась

к Иисусу Христу, просила помощи у Пресвятой Богородицы, Н и

колая Угодника. Снова читала «Огче наш».

Мой брат, Костя, он кардиохирург, не присутствовал па операции,

но в реанимации сидел с Петром Ф ёдоровичем всю ночь. Костя

его очень уважал. Свёкор такой, что его все лю били. На следу ю-

щий день, как мы молились, Костя звонит: «Н ичего понять не можем.

Его разрезали, труха одна. Надежды ноль. Он лежал в реанимации.

Ж изнь угасала. По медицинским данным — всё перестало

работать, но вдруг началась нормализация...»

11етра Фёдоровича выписали через месяц. Мы с Владам старались

каждый д-.чь бегать в больницу. До операции в туалет ходить

не мог, неделя прошла — вниз к нам стал спускаться. Весёлый. Весь

в задумках провести по весне в саду перепланировку. «Выкорчую

весь крыжовник, на его месте посажу ещё один сорт винограда».

Шутил, анекдоты из газет рассказывал.

Первый раз силу молитвы поняла я на самой себе. Сон приснился,

будто спрашиваю у кого-то: «Во сколько лет умру?» Не вижу

кто, но уверена — знает точно. И ещё уверена, ответит: «Девяносто».

Не меньше. Не сто, не восемьдесят, именно — девяносто. Голос

влепил: «Тридцать три». Я в шоке —год жизни осталось. Ударилась

в слёзы: «У меня ребёнок маленький, —запричитала, — не могу гак

рано умереть?!» Реву, умоляю. Голос говорит: «Ладно — тридцать

четыре». Расщедрился, что называется. Проснулась сама не своя.

Вбиваю себе в голову: не надо в белиберду верить! Не надо!

Успокоилась, забылась, через год мне исполнилось тридцать

три, а потом начались вещи — врагу не пожелаешь. Развела стирку

и поволокла таз с мокрым бельём на балкон развеш ивать. По пути,

как заяц в петле, запутываюсь ногой за шпур от стиралки и лечу.

В коридоре трюмо, в миллиметре от угла тумбочки виском просвистела.

Чуток левее — и прощай глаз. Головой об пол врезалась.

Влад смеётся: «Будь мозги — получила бы сотрясение».

Есть они, как пи странно. Поначалу не проявлялись: не тошнило,

голова не болела. Достирала без проблем, а вечером друзья

заманили активно отдохнуть — на дискотеку. Потанцевать люблю,

начала прыгать, и голова закружилась.

Через месяц ещё раз Ангел-хранитель помог. Подхожу к перекрёстку.

Машин с детства панически боюсь, всегда как пионер —

«посмотри налево, посмотри направо», прежде чем идти. Тут никаких

«посмотри», вылетела на дорогу, как настёганная. И прямиком

под «Волгу». Водитель затормозил. Выскочил из кабины. Интеллигентного

вида, но как начал материть на все буквы: «Если тебе,

полоротой, жизнь не дорога, обо мне подумай!» Я заржала какимто

не своим голосом и пошла. Потом как заплачу. Показалось, какая-то

сила меня толкнула.

Поехали мы в Волгоград. Л там какие-то катастрофы в то лето.

Град выпадал с голубиное яйцо. Потом ураган, смыло много домов

в Волгу. Мы уезжали от этой грозы на машине с дачной местности.

Чёрная туча несётся, дядя Саша гонит —быстрее-быстрее в город.

Дача у них па берегу. В самую грозу оказались в центре Волгограда.

Над нами гром и молнии. Ливень, град. На дороге потоки

воды по самые дверцы машины. Молнии хлещут. Я опять вспоминаю

голос, нагадавший мне «тридцать четыре года». И полезли

мысли: Волгоград — моя родина, здесь суждено умереть.

Мама напугалась, дядя Саша весь в напряге, одна Настюха веселится.

А потом гроза ушла, всё рассеялось. Слава Богу, пронесло.

Думаю, теперь ничего не может произойти, два раза не расстреливают.

Но нет. В поезде из Волгограда на нас с Настюхой вываливались

окна. Вагой купейный, но дряблый до последней степени.

В туалет идём, окно вместе с рамой в коридоре падает. Чуть не прибило.

М ужчина вовремя подхватил. Я опять заволновалась. Господи,

думаю, доехать бы до дома.

В Омске как-то успокоилась, было очень радостное состояние,

считала, что пророчество про «тридцать четыре года» пройдено,

живём и радуемся. За неделю до дня рождения вижу сон. Сижу

за длинным богатым столом в красной одежде, типа рясы с золотом,

на голове высокий головной убор. Вижу себя грозной и влас



тной и непохожей на себя, но знаю: это я. Слуги в чёрных масках,

чёрном трико, в чёрных водолазках, чёрны х перчатках вносят блюдо

с огромной рыбой. Та витиевато расписана кремами, майонезами.

Царская рыба. Думаю: рыба — к беременности. И с радостью

вкушаю её. Мы с Владом хотели второго ребёнка. По постоянно

снились сны па тему: не заводи второго ребёнка. То виж у дохлую

рыбу, то не дают рыбу купить на рынке. То хочу взять рыбу, а на

ней огромные комары. И знаю: если укусят — умру. Будто мне показывали:

нельзя иметь второго ребёнка. И тут рыба. Вот думаю,

наконец-то, получила разрешение, мож но забеременеть. Начинаю

есть — бесподобное мясо. Н икогда такое вкусное не пробовала.

Спрашиваю: «Что за рыба?» Отвечают: «Сом». 51 в гневе брезгливо

отшвыриваю блюдо и кричу на слуг: «Как вы посмели принести

эту рыбу? Сом пожирает трупы! Это трупное мясо!»

До дня рождения остаётся четыре дня, я принимаю решение:

сидеть дома, как в окопе. Н икуда не выходить, ничего не делать.

И пронесёт роковую дату. Полтора дня безвы лазно торчу в квартире.

Н и в магазины, никуда. Влад ворчит, но я — кремень.

На второй день добровольного ареста прибегает вечная затейница

Надюха Калинина с приглаш ением на ш аш лыки. О ни купили

холодильник, надо обмыть, чтобы надёж но м орозил. «П ойдём, —

зовёт, — на берегу Иртыш а оторвёмся, ш аш лы чки поедим, пиво

попьём!»

Уболтала.

С Падюхой с училищ а дружим, крестились на втором курсе

две дурочки на пару. Мы в одном рок-ансамбле выступали. Надюха

клавишница, я пела. Выпендрёжницы, само собой! Рокерш и, звёзды

местного небосклона, на танцах лабаем. Н а тот момент лето жарило,

мы в джинсах, тониках, цепи на шее, идём по Тарской в сторону церкви.

Надюхе-выдумщице загорелось. «Каменда, — тянет меня, —

пошли крестики купим». 51 и не сопротивляю сь, тож е не прочь

церковную атрибутику прибавить к цепям и медальонам. Заходим

простоволосые и в лавочку свечную: какие тут у вас крестики?

М ы-то думали: бабуля, что торгует, обрадуется. В церкви одни

иконы, никаких покупателей, а тут сразу двое. Б абуля вопреки

ожиданиям оптимизма не проявила па наш и кош ельки, как начала

кипяток плескать: «Вы что, греховодницы гакие-сякие, в церковь

в брюках заявились? Стыда на вас нет! С непокры ты м и головами.

Не продам!»

Н адюха врёт: «М ы невинные девушки, значит, можно голову

не покрывать!» «Н евинны е, а припёрлись в таком виде!» — честит

бабуля, не хочет лахудрам крестики продавать.

«Поди, и некрещ ёные?» — ругается.

Про невинность Н адюха соврала, с крещением не решилась.

«Лх, некрещёные! — бабуля совсем разошлась. — Не продам

ни за что! Х одите со своими цепями бесовскими!»

«Так мы покрестимся сейчас!» — Надюху смутить, это надо

пуд соли съесть. Готова на всё ради крестика.

Бабуля поняла: такую не переговорить, начала закрывать лавочку.

Дескать, замок и до свидания. Напоследок взывает к нашей

совести: «П осмотрите на себя! Вы в храм пришли! А губы накрашены,

майки — в таких спать-то срамно, пуны, прости меня, Господи,

для всех муж иков наружу! Какой вам креститься? Когда оденетесь

как надо, тогда и приходите!»

Я Надюху тяну: «Ладно, пошли, что ты вцепилась?». Но её несёт

по буеракам: «Вы, собственно, кто здесь такая? Мы сейчас у батюшки

спросим: будет крестить или нет?»

Бабуле тож е палец в рот не клади: «Вы к Богу ещё и шажочка

не сделали, а туда же, креститься. Купите вон «Закон Божий», почитайте».

«Чё нам читать?» — Надюхе одно слово скажи, она два абзаца

в ответ вылепит.

В процесс спора подходит священник. Среднего возраста, посмотрел

на нас, оценил голопупых дурочек, говорит бабуле: «Если

сейчас не окрестить, никогда к Богу не придут».

Распорядился, не откладывая в долгий ящик, подготовить рокерш

к таинству: освободить от непотребных джинсов и маек.

Бабуля, ворча под нос, завела нас в подсобку, выдала какие-то

халаты, юбки балахонистые, косынки. «Помаду стереть! — приказала.

— Цепи снять!»

«Девушки невинные называются, цепи собачьи навешали,

губы как у обезьян», — бурчит.

Надюха молчок, язы к прикусила, что теперь спорить — получит

крестик законным путём. Подошли к купели в церковном наряде.

Умереть не встать видок что у одной, что у другой. Посмотрим

друг на друга и вот-вот заржём. Надюха глазами маячит: не смейся,

держись, я ей — тоже. Дурочки зелёные. Как бы там ни было,

добились в оконцовке результата — получили законные крестики

на шеи.



«Вы хоть сейчас, девчонки, цени свои дурацкие не надевайте»,

— бабуля напоследок попросила уж е нормальны м тоном.

Мы и сами поняли: нельзя это совмещ ать.

Ни во что я тогда не верила, ничего не соображ ала. По вышли

из церкви, Надюхе говорю: «Хорошо, что покрестились, нам теперь

Б ог помогать, как Таньке Верёвкиной, будет». Т а на экзам е

нах всегда говорила, что ей Бог помогает, на одни пятёрки сдавала.

У нас с Надюхой вечно какие-нибудь заморочки. Всё вы учиш ь —

попадётся ерунда, которую пропустиш ь. В ерёвкина перед экзаменом

стоит в уголке и молится: «Боженька, помоги мне». И сдавала

отлично.

У меня получилось наоборот. Будто показали: ага, сейчас, разбежалась,

ты же ещё не веришь. П осы пались неприятности. Кого

лю блю .того не дают — посылают другого. Раньш е чувствовала: что

хочу, то делаю, а как покрестилась, ничего подобного. Знаю точно:

должно исполниться, оно наоборот.

Я ркий пример: захотела юбку и коф точку оверлоком обм е

тать. Дома начала шить, иголка сломалась. Н акануне с Любкой,

сестрой двою родной, разговариваю , она говорит: «Ч еловек предполагает,

а Бог располагает». Я ей: «Н ичего подобного, всё от человека

зависит. Захочу сш ить костюм, неуж ели мне что-то может

помешать?»

Она говорит: «Как Богу угодно, так и будет с твоим костюмом».

И как сглазила. Что там летний костюм ш ить? А у меня сломалась

иголка в оверлоке. Пошла во Дворец, к костюмерше. И раз — перепут

ниток, машинка встала колом. Да будь ты неладна. Побежала

к Томке — своей подружке. Она шьёт на заказ. И у неё облом с оверлоком.

«Вчера, — говорит, — сломался, чинить надо!» И тут меня

осенило: да это меня по носу щ ёлкнули — не будь самонадеянной.

Короче, Надюха приглаш ает на ш аш лыки. А я буквально за неделю

услыш ала разговор на смертельную тему. Выбегаю из подъезда

на репетицию, мама на лавочке с бабушками сидит и рассказы вает

о докторе Павлове. Она любит познавательные лекции па лавочке

читать. «Павлов — такой молодец, такой до последней минуты

доктор, — рассказывает бабуш кам-старуш кам. — Л еж ит на смертном

одре и диктует для будущей науки состояние отм ираю щ их органов.

Студенты плачут, сил нет, как жалко лю бимого профессора,

и записы ваю т сквозь слёзы. А он как над собакой опыты проводит.

Без паники сообщает, что руки холодеют, ноги до колеи холодеют,

синева пошла, в сердце перебои. Подробно рассказы вает. А те, бед

няги, пиш ут вперем еш ку со слезами!» Бабушки-старушки охают,

им про см ерть и боязно, и интересно. М не но барабану эта лекция,

но краем уха зацепила...

Н а берегу И рты ш а отдохнули классно. Погода отличная, тепло,

вода — м ож но часам и плавать. Н икаких комаров. Надюха в ударе,

притащ ила бандж о, она на чём только не лабает, мужики взяли

гитары, напелись, надурачились. Я налегала на шашлык. Дети

тоже ели, но слава Богу...

Н а следую щ ее утро просыпаюсь, до того плохо, лучше бы не

просыпалась. Влад поворчал: «П ить меньше надо!» — и ушёл, наша

группа вы ступала в парке. Н ичего я не пила, кроме бутылки пива.

Н адеялась, полеж у и пройдёт. Кого там — хуже и хуже. Головная

боль разы гралась, будто иглы раскалённые в затылок вонзают. Л е

жать не Moi*y. Бегаю по квартире, выоном кручусь. Температура

вы сокая, озноб бьёт. Т аблетки не помогают. Позвонила по телефону

соседям — никого нет. Л егла и чувствую: ноги и руки коченеть

начинают. И вроде как синевой покрываются. Вот тут-то и мелькнула

м ы сль про умираю щ его Павлова.

Л еж у, а м еня трясёт от холода. Руки-ноги как не мои... Настюха

сидит рядом, тихо плачет. А у меня сил нет успокоить ребёнка —

в сон по-страш ном у клонит. Впервые в жизни почувствовала: если

засну, всё — не проснусь. Умру. Испугаю Настюху. Вот мамочка

родная леж ала, а вот холодное тело. И как прояснение. «Настя, —

прошу, — неси икону, на которой Иисус Христос и Богородица».

П олож ила икону под подушку, и как лучик от неё пошёл в голову,

легче стало. Потом поставила перед собой. Настюха тем временем

но своей инициативе все иконки, что в доме были, собрала, рядом

со мной полож ила. М олюсь. Прошу: как же я оставлю Настюху

одну? Н апугаю ребёнка. М олюсь своими словами.

П отом, не помню как, оказалась в ванне. То не могла встать,

ноги с рукам и отмёрзли, а тут в ванне. Сижу в кипятке и пытаюсь

согреться и не могу. Вдруг замутило. Подтащила таз. Вырвало

с кровыо. Т ри раза. Такое ощущение — все внутренности вылетели.

Н астолько мощ ный выброс. Собрав силы, встала, вылила

в унитаз, чтоб ребёнок кровь не увидел. Таз сполоснула. Легла

в постель, чувствую — в жар бросило. Настюха принесла градусник,

а у меня за сорок.

С нова стала просить Бога помочь ради дочери. Постепенно

прош ла головная боль... И тут звонки раздались. Родственники

друг за другом нарисовались: мама, папа, Влад. Брат Костя при


ехал .с работы, спраш ивает: «Что было?» Рассказала. Он говорит:

«М ощ ная интоксикация. С таким отравлением к нам трупы привозят.

Чудо, что не умерла». И спраш ивает: «Что ела?» — «М ы вчера

на ш аш лы ки ходили». Влад объяснил: «Всё ясно — трупное

мясо!» «М ы все е л и — и дети, и взрослы е». «Значит, одной тебе

кусок попался».

Н адю хе п озвон ила, та ж и ва-зд о р о вёх о н ька. Д олож и л а, что

м ясо на ш аш лы к под закры тие базара покупали, им по кусочкам

собрали.

Вот тебе и сон про царского сома...

Ещё раньше до этого был сон с Иастю хой. Захож у в кинозал

в Д К Н еф тяники, а на экране яркий огонь, и дьявольское лицо из

пламени выпирает и хохочет зверски. М ороз по коже, так оно хохочет.

Л на первом ряду моя Настюха. Глазёнки от страха выпучены,

пытается закричать и онемела. М еня увидела, ручонки тянет, забери,

просит... Д ьявол дико хохочет и на Настю ху пальцем показывает.

Я на него, как кролик на удава, уставилась, столбом стою. П о

том опомнилась, дёрнула 11астюху за руку, мы бегом из зала, двери

выстрелами за спиной захлопали...

На следующий день ребёнок слёг. Нам играть на банкете, Н астюха

никакая. Влад говорит: «Сиди с ней!» Настю ху беспрерывно

рвёт. «Скорая» приехала, таблеток насыпали... Пытаюсь дать лекарство

— бесполезно. Беспрерывно или на горшок сажу, или тош

нит. Одна вода идёт отовсюду. Таблетку растолкла, крош ки обратно

с водой. Не знаю, что делать. Сознание застопорилось, я почему-то

врача не вызвала больше. В час ночи приехал с банкета Влад,

Настюха в забытье... Всегда щекастая, толстая, кудрявая, гут все

рёбра выступили, руки — палочки... И я не в себе. Чё это, думаю,

у моего ребёнка кости, как показывают в войну концлагерь. Влад

как начал орать: «Ты что не видишь — ребёнок умирает? Смотри,

в кого за день превратилась? В скелет!» У меня истерика. «Ведь

была «скорая», — кричу, — почему ничего не сделал врач?» Плачу

дурниной... Настюха глаза закатила, как умирает.

Тут у меня всплыл сон про дьявола. Тогда про Бога не задумывалась.

По постоянно тянуло покупать иконы. М имо церкви ли

иду, на рынке у нас есть отдельчик. И когда сон вспомнила с дьяволом,

забегала, иконы собирая со всех углов. П оставила их около

Настюхи, начала молиться. Стала просить, чтобы с ребёнком

всё прекратилась, пусть лучш е со мной будет. Не знаю, что вокруг

происходило, что делал муж. Вдруг осознала, что Настюха ни разу

не проснулась. Ровно дышит, не тошнит. Но худущая. Влад, пока

я молилась, вызвал «скорую». Те же врачи приехали, что в первый

раз. У жаснулись, что стало с ребёнком, организм обезвожен донельзя.

Требую т в больницу отдать Настюху, мы отказались.

Врач наказал выкармливать её постепенно. Три дня по чутьчуть

бульона давали и водой поили кипячёной, ничего больше.

Слава Богу, пошла на поправку, стала набирать вес, а мне опять

сон видится. 11аша квартира, но я ни больше ни меньше в костюме

Папы Римского. В руках жезл с набалдашником, а набалдашник —

брильянт редкой величины, с куриное яйцо. Стою в зале, а из-за

часов наших настенных выглядывает чёрт и смеётся надо мной.

Пальцем в меня тычет и смеётся. Здоровый чертяка, с рожками.

Если дьявол с человекообразным лицом был, этот — как обычно

описывают: чёрный, с копытцами, отвратной рожей. Из набалдашника

жезла, что в руке держу, бьёт острый луч и жжёт, как лазер.

Н аправляю в чёрта, с того дурацкий смех слетает, с визгом прячется

за часы и тут же высовывается с другой стороны, куда луч

не достаёт. И снова тычет в меня пальцем, хохочет противным смехом.

Ах так! Чуть поворачиваю жезл. Загоняю кривляку обратно.

Раз десять высовывается и с каждым попаданием луча становится

меньше и меньше. Потом и вовсе превратился в точку, за часы

с концами юркнул.

Дальш е сон меняет координаты. Я уже не в папских одеждах,

в родном обличье и во сне рассказываю Владу про сон, как видела

себя священником, как гоняла отвратного чёрта, он сбежал в дырку,

что за часами. Часы, говорю, остановились, надо поменять батарейки.

Он снимает часы, а за ними в стене чёрная дырка. В эту дырку,

показываю, скрылся чёрт. Беру карболат, забиваю им отверстие.

Целая банка ушла...

Утром просыпаюсь — часы стоят. Владу рассказала про священника,

как гоняла лазером чёрта, описала набалдашник, змейка

вокруг жезла до набалдашника. Про сон с часами не вспомнила.

И когда увидела, что часы остановились, сказала, что надо батарейки

заменить. «11а работу пойдём, — Влад говорит, —и купим».

Я на работу собираюсь и зависаю в туалете. Зверское расстройство

желудка. Влад злится: у нас концерт для детей, но куда певицу

с таким недержанием на сцену выпускать. Влад ушёл, я вдруг

ловлю себя на мысли: у меня то же самое, что у Настюхи. Тошнит

без конца, из туалета не вылажу... Худею и худею. С одной стороны



хорошо, изящную форму приобрела, но показать её людям не могу,

сижу на привязи. Промучилась два дня...

И не сообразила сразу почитать молитвы, заказать молебен через

Влада, если сама не могу от туалета оторваться и пойти в церковь.

Но почему-то сразу связала с часами, заведу — и пройдёт...

Л Влад никак батарейки не купит. То отдел закрыт, то забудет.

И тут Надюха звонит. В разговоре с ней до меня доходит: я сама

напросила расстройство желудка. М олила с Настюхи перевести

болезнь на себя, так и получилось, только в более лёгкой

форме. Надюха узнала про туалетные страдания, заказала сорокоуст

во здравие, свечек привезла: молись, дурочка. И батарейки

купила. Первым делом я часы завела. М олилась, свечи заж и

гала, и прошло...

...Отец Влада умер через три месяца по выходе из больницы.

Я, как он выписался, принесла ему большую икону целителя Пантелеймона,

Библию, «Закон Божий», «Ж ития святых», рассказала,

что мы молились за него. Он что-то почитал, вернул книги

и сказал: «Тема интересная, но я не верю в Бога, для меня его нет».

У меня едва не выскочило: «Вы ведь раком болели! Он сожрал все

ваши внутренности! Владу после операции сказали: через день вы

умрёте! Мы побежали в церковь с Владом и Настюхой, молились

за вас!»

Почему не сказала? Ж ена его, свекруха моя незабвенная,

строго-настрого запретила говорить о раке: «Ни в косм случае не

травмируйте его! Ни слова об этом!» Как мы ни приедем, первым

делом подлетала: «Только не говорите ему! Только не говорите!

Ни намёка!»

Надо было сказать, брата моего Костю призвать в свидетели.

«Я ведь всю жизнь в партии состоял, — повторял Пётр Ф ёдорович

на мои попытки обратить его к Boiy, —сколько лет был замом

по идеологии, учил других: Бога пег! Теперь вдруг сам начну молиться...»

И всё же, умирая, попросил жену: «Ты, Лена, свечки ставь за меня

в церкви!»

ВЕЗУЧИЙ

РАЗВЕДЧИК С КРЫЛЬЯМИ

{ Т Л евятое августа 1945 года, спим. Мне двадцать пять лет,

J - J брату Ж еньке двадцать один, папе сорок семь. Жили

в Х анларе, это М аньчжурия, крупная станция Китайской Восточной

железной дороги, то бишь — КВЖД. Лето стояло жаркое. Одноэтажный

дом, окна, двери раскрыты. Вдруг слышу — самолет.

М есяца четыре не появлялись. Ни одного. Авиатопливо экономили.

До этого беспрерывно каждый день... Хайлар окружён сопками,

в них японцы руками китайцев — их тысячами сгоняли, а затем

уничтож али отработанный, обладающий секретной информацией

материал — за четыре года возвели один из самых мощных

укрепрайоиов Квантунской армии. Углубляясь в землю, японцы

окружили город железобетонными дотами. Склон сопки, и вдруг

раздвигаются плиты, из подземелья выдвигается огромное осадное

орудие... А если вниз спуститься — военная техника, запасы оружия

и продовольствия, жилые помещения, лазареты, железная дорога,

электростанции, водоснабжение, вентиляция... Катакомбный

город, километры галерей на разных уровнях. И всё для того, чтобы

ож или в один момент сопки вокруг Хайлара, сотни скрытых ог-

Везучий

иевых точек, расположенных в несколько ярусов на склонах — пулемёты,

артиллеристскне орудия, зенитки... — открыли стрельбу.

К ним по штрекам и траншеям потекли боеприпасы... Ты сячи солдат

под защитой бетона начали войну...

При японцах русские в подземную крепость попасть не могли.

Приблизиться нельзя — запретные зоны. Выходить из Хайлара разрешалось

в строго определённых местах. Кладбищ е не можешь посетить,

для захоронений отвели место далеко за городом. Квантунская

миллионная армия собиралась до Урала захватить Советский

Союз. Японцы в подпитии, не стесняясь, говорили нам: «Русские

все равно не справляются, а у нас земли не хватает». Тем не менее

строили в М аньчжурии вот такие оборонительные укрспрайопы.

Брат Ж енька с друзьями после ухода японцев спустились в одно

подземелье трофеями разжиться и заблудились... Указатели

в виде иероглифов и ходы, ходы, вверх вниз, в стороны — не разбери-поймёшь,

куда идти... Вонь невыносимая, то ту г, то гам трупы.

Целыми подразделениями японцы харакири делали. Офицеры

и солдаты, сидя на кроватях, резали себя... В самом Хайларе тоже

такое случалось, по он сначала семью вырежет, а потом — себе харакири...

Ж енька с друзьями почти три дня плутали по лабиринтам,

пока не удалось выскочить...

С апреля 1945-го японцы перестали летать над Хайдаром.

И вдруг самолёт... Высоко зудит. Часов семь утра, пора вставать,

слышу: в доме кто-то шебаршит. Папа. Ж или мы тогда втроём...

Что уж произошло между родителями? Папа с мамой разошлись.

Мама в 1937-м решительно настроилась на Советский Союз.

Она какое-то время работала на КВЖ Д, потом была домохозяйкой,

в 1935-м дорогу продали китайцам, многие служащ ие поехали

в Советский Союз. И угодили под пресс НКВД.

Брат отца дядя Федя отбыл в Союз ещё раньше, в 1930-м. Его

жена Лариса была ярой коммунисткой, руководителем по партийной

части. Могла зайти в квартиру железнодорожника и сбросить

иконы. Родилась в Маньчжурии, в Харбине, воспитывалась в период

бурного расцвета КВЖД. Никаких революций в глаза не видела.

Кто ей мозги засорил? Дядя Федя не хотел уезжать, она настояла.

«Вы скоро будете работать за чашку риса!» — клеймила остающихся.

Сфотографировались в Хайларе, есть у меня это фото, и уехали

к её родителям под Оренбург, в деревню. Там проект уничтожения

народа в действии — нищета. Лариса — коммунистка, а на всякий

случай прихватила из Маньчжурии несколько рулонов материала

на костюмы и платья. Тряпочных ценностей надолго не хватило.

«Куда ты привезла детей?» — сокрушались родители Ларисы.

О братная дорога в Китай закрыта. Переехали в Ленинград

за лучшей долей. В 1933-м дядю Федю арестовали. Тогда ещё сроки

давали детские. Два года отсидел — выпустили. Представляю,

что пережил дядя Ф едя при аресте и какую радость испытал, получив

свободу. Наверное, думал: «Два раза снаряд в одну воронку

не попадает». Попадает, в 37-м снова арест. Был специальный приказ

Ежова, по нему приехавших с КВЖ Д делали «врагами народа»

и уже меньше восьми лет не давали.

Как дядя Ф едя играл на гармошке! Мужчина сам по себе крупный.

Гармошка детской игрушечкой в его руках. Но что вытворялвыписывал

на клавиатуре! Осенью 37-го по Хайлару ходил гармонист.

Бабуш ка с дедушкой пригласили к себе в дом: поиграй, повесели

душу. Он рад стараться подзаработать. Бабушка под переливы

гармошки как расплачется: «Нет моего Феденьки в живых, нет!»

Я в 1992-м наводил справки в КГБ, запрашивал информацию про

дядю, ответили: «Высшая мера». Его расстреляли в том же тридцать

седьмом. М атеринское сердце точно почувствовало. Мне сообщили

о месте расстрела — под Ленинградом была пустошь, где производили

массовые захоронения. Дескать, желаете поклониться —

пожалуйста, у нас нет секретов. Ларису тоже расстреляли. А детей

их, двоюродных моих брата и сестёр — Витю, Дашу и Полину, как

ни искал — никакого следа. В 37-м как забрали, и канули...

М аму мою замучили японцы в том же 37-м. Какая была красавица!

Именно красавица. Папа ростом под метр девяносто, мама

ему по плечо. Густые солнечные волосы. И сама вся солнечная,

улыбающаяся. Не раз слышал, как отец говорил с восхищением:

«Зоя, ты у меня шедевр!» Мама одно время работала бухгалтером

на дороге. А ей бы, наверное, петь... Сильный, грудной, от природы

поставленный голос. Просто роскошное меццо-сопрано. И владела

им в полной мере... Как услышу романс «Я ехала домой...» —

всё: мыслями улетаю в Хайлар... Мама пела и играла на гитаре,

а папа играл на балалайке. К родителям частенько приходили друзья.

Папа меня посылает: «Юра, принеси вина». Открываю погреб,

а правая стенка — сплошь вина, три полки уставлены. Начинать

надо с нижней. Вина отец держал только французские, бордосские,

бургундские... Ликёр «Шартрез»... И коньяк был «Белая лошадь».

11игде больше такого не видел, кого ни спрашиваю — никто не знает.

На хайларском вокзале был буфет шикарный, и стояла, не знаю,

Везучий

Везучий

из чего, сделанная большая белая лошадь — символ коньяка. Потом

не стало. Вина отец держал отменные. Гости с удовольствием

пили, я с удовольствием нырял в прохладу вкусно пахнущего подвала.

Мне папа вино разрешил, когда восемнадцать исполнилось.

Из Харбина приехал, он посадил за стол: «Сын, наливаю тебе рюмочку

вина, ты со мной должен выпить». «А почему, — говорю, —

никогда нельзя было?» «Теперь можно, тебе восемнадцать. Возраст

зрелости». Я опустошил рюмочку. «И пиво, — говорит, — можешь

стакан выпить».

Папа сам вино лишь глоток-другой, но любил угощать. И обязательно

гости просили родителей спеть. Папа чуть подпевал,

а мама...

У меня голос от неё, конечно. И тоже природой поставленный...

На лесоповале на Урале конвойные развлекались. На делянке

скучно им торчать без дела, кричат мне: «М ужик, спой!» Когда

дерево пилят, в самый последний момент оно щёлкнет: огромная

сосна даёт знать —сейчас будет падать. И надо предупредить окружающих,

крикнуть: «Бойся!» Могучее дерево, падая, всё сокрушает

на своём пути: ветки соседних деревьев, сухостой... Не дай бог

человеку оказаться внизу... На делянках мы скученно работали —

конвойным гак легче следить. На их просьбу как закричу... И сам

поражался мощи голоса. Будто огромный столб вырывался из горла

и рос к верхушкам высоченных сосен, уходил в небо: «Бо-о-о-ойсящ-я-я-я!»

Я сидел в лагере с Лавровым, сценическая фамилия Турчанинов....

Он пел в Харбине в театре «Модерн», а после освобождения

—в Омской музкомедии пел и ставил спектакли. Говорил, что

такой силы голос, как у меня, встречал только у Ш аляпина. Фёдор

Иванович приезжал в Харбин в 1938-м. Я-то, конечно, не певец,

так, для себя. Но крикнуть мог. Даже когда доходил от голода, сила

в горле оставалась... Как растяну: «Бо-о-о-о-о-йся-я-я-я!» Без какого-то

напряжения. Стоило набрать побольше воздуха... Конвойные,

бывало, скажут: «Ну мужик! Ну мужик!»

На делянке старший надзиратель внизу ходит, остальные на

вышках. Запрещено спускаться, как-то один, смотрю, спускается.

Козыо ножку свернул, махорки насыпал, закурил и на пенёк положил

— дескать, мужик, возьми! За голос угостил. А у нас за спичечный

коробок махорки надо было половину суточной нормы хлеба

отдать...

И з-за голоса и пришили дело.

В 1943-м заш ёл в Харбин на центральную почту, отправлял заказное

письмо. В помещении провода кругом, как шланги,... Японцы

сним али документальный фильм. И вдруг меня подзывают

и просят поговорить в микрофон. Услышали, как я разговаривал

со служ ащ ей почты. И х заинтересовал мой зычный, чёткий голос...

Я-то думал: для кино... М еня на звуки «ша», «жэ», «эс», <?чэ», в частности,

проверяли. Произношу, а они смотрят на прибор со шкалой,

вижу: стрелочка даже не колеблется. Чистый голос. Посмотрели

мой паспорт, записали адрес, а в августе сорок третьего пригласили

диктором на радио. Так я стал работать в Хайларе на широковещ

ательной радиостанции, бюджетная городская станция... Как,

оказалось, читинское НКВД нас слушало. Мой голос знали...

За год до этого мама засобиралась в Советский Союз, она была

советской подданной. Я почему-то был уверен: не уедет, просто

ж енский каприз. Перебралась в пограничный город — Маньчжурию,

следую щ ая станция уже советская — Отпор, сейчас переименован

в З аб ай кал ьем С тала хлопотать разрешение на постоянное

ж ительство в С С С Р . Н аписала в Верховный Совет. Через две недели

приш ла, ей говорят: пока никаких известий. Ещё через месяц

заглянула, опять нет ответа. Вышла из консульства, её два японца

подхватили под руки и в фордяш ку легковую засунули...

О тец лиш ь в 1945-м, как японцев турнули, всё узнал. Обслуживали

японцев в тюрьме китайцы. Повара, лакеи... Осенью сорок

пя того один из них рассказал отцу. Маму пытали, привязали к скамейке...

Боже, мою красавицу маму, за что? Ш или ей дело — советская

ш пионка. Вот и получилось: над ней издевались, будто она советская

ш пионка, надо мной — будто я японский шпион. Маму лицом

вверх к скамейке привязали, да так, что голова на весу. И принялись

из чайника воду лить в нос, в рот...

Есть, не помню чьи, стихи: «Какое же ты чудо, человек! Какая

же ты мерзость, человек!»

М ама захлебнулась...

П охоронили её тайком, ночыо. Китайцам строго-настрого наказали

говорить всем, что маму отпустили, но она вместо того, чтобы

идти домой, уш ла по шпалам в Советский Союз.

Бред...

Я написал в международный Страсбургский суд во Ф ранцию...

Там и наши юристы сидят. Потребовал с Японии два миллиона

долларов за моральный ущерб. Уничтожили человека ни

Везучий

за что. Ж енщину, мою маму замучили. Отпет пришёл: «Мы с удовольствием

занялись бы этим делом, но, к сожалению (крайне любезное

письмо), Япония до сих пор не заклю чила с Россией мирный

договор. Если эго случится и вы будете живы (мой возраст

они учитывают), мы обязательно возьмёмся за ваше дело. И вы будете

счастливы, справедливость восстановится».

Вот и жду своего «счастья»...

Девятого августа 1945-го был последний день моей свободной

жизни в Китае... Слышу: самолет... Японцы, как Красная Армия

победила немцев, переменились. До этого в Х айларе стояли отборные

части, солдаты лоснились — молодые, откормленные, по воскресеньям

к гейшам возили. Тут старики появились, плетётся такой

вояка, худущий, ремень болтается, штык, у японцев длинные

были, едва не но земле волочится. Самолёты перестали надоедать

постоянным гулом... И вдруг будит... Я поднялся, вышел во двор,

папа в небо смотрит и говорит: «Юра, второй раз встаю — японец

туда-сюда мотается, то улетит, то опять...»

Самолёт высоко-высоко, маленьким кажется — с пачку папирос.

Были отличные американские папиросы «Дюлбер». В пачке

обязательно фото какой-нибудь американской киноартистки...

Самолёт в небе как пачка «Дюлбера»... Я говорю: «Папа, какой японец?

Это советский разведчик. Японцы рядом с землёй крутились,

маячили».

У японцев на крыльях красный круг — солнце японское. Тут,

конечно, не разглядишь, что на крыльях. По я решил: разведчик

советский.

«Тогда, сыпок, — сделал вывод папа, — это начало большого

конца».

Я понял, что дело назревает серьёзное, запры гнул на велосипед

и покрутил педали на радиостанцию. Через наш русский городок

промчался, через старый китайский, по капитальному железобетонному

мосту через реку Имин, это уже японцы построили

с расчётом на танки. Дальше крестьянские огороды... Редиска,

огурцы китайские длинные...

На окраине Хайдара японцы выстроили радиостанцию. Вещала

на китайском, японском, русском, корейском, монгольском язы

ках... Ф лаги этих стран у входа. Пятнадцать человек обслуживаю

щего персонала, двадцать дикторов. Русских двое, я и Аня Артёмо

ва, только-только со школьной скамьи. Худенькая, а голос сочный.

Аня и написала на меня донос. Заставили, конечно, смершевцы.

Обычно я на радиостанцию к девяти приезжал, тут восьми

нет — примчался. Там катавасия. Японцы снуют, японки взбалмошно

кричат, плачут. Понимают: Красная армия на подходе, сейчас

бомбить начнут, надо срываться, а машины уехали и не возвращаются...

ЛЕТЕЛИ ШПАНОЙ

М инут через двадцать, как я приехал на радиостанцию, раздался

с неба гул. Самолеты. Чёрная, от края неба до края туча из-за сопок

со стороны М онголии. Но почему-то не ровным строем — один

высунется, другой дёрнется. Нет равномерного хода. Может, истребители

сопровождения не могли сдержаться, выскакивали, ломая

линию... Уличной шпаной двигалась авиация на Хайлар... Слухи

до этого ходили, будто летучки-листовки были, советские грозятся

разбомбить город, мирным жителям надо уходить.

И как посыпались бомбы! Как стали рваться!..

Японцы заставили около каждого дома выкопать траншею

в форме буквы «Г» — прятаться в землю. Учения проводились на

готовность к бомбёжкам, сирена завоет на жуткой ноте, население

выскакивает из домов и падает в щели...

На радиостанции тоже траншею соорудили... При подлёте самолетов

все рванули к ней — не учебная тревога, за углом не отсидишься

— человек тридцать желающих набралось, а на всех не

хватает укры тия, обездоленные рядом бегают, суетятся... Я сначала

резво в транш ею упал, лежу на дне, но приятного мало —

песок за шиворот, в уши сыплется, всюду лезет, я выскочил наверх...

Д урак, конечно, комфорт ему при бомбежке подавай... А если

бы бомба рядом жахнула? Одна, как я из траншеи вылез, минимум

на полтонны упала в километре от радиостанции. Здоровенная

чушка, может и тысячекилограммовая... Показалось — сапоги,

пиджаки, доски взметнуло взрывом, а потом по сторонам

полетели лохмотья...

Над городом страшно смотреть, что творится — дым, черно,

бомбы одна за другой падают... Брёвна вверх взметает, листы железа;

те, падая, планируют...

Мирных жителей бомбили. В самом Хайларе никаких военных

объектов. Укрепления в сопках вокруг города понастроены,

туда почему-то ни одной бомбы... Всё на город... Причём большей

частью —где русские жили...

Когда я только приехал на радиостанцию, японец из техников

ко мне подбежал и попросил велосипед. У него в Хайларе жена

и дети, плачет, вот такие слёзы. Я говорю: возьми. Ж енькин был

велосипед. И вот началась бомбёжка, самолёты бомбят и бомбят.

Японец обещал быстро вернуться. Но когда его ждать? У меня

тоже родные в городе. Одна волна самолётов отбомбилась, вторая,

третья... Дым над городом, всё чёрным закрыло, какая-то зола летит...

Пожары в Хайларе...

Чуть стихло, я бегом на мост. Думаю, будь что будет... «Господи,

— на ходу прошу, — спаси и помилуй! Господи, оборони моих

родных! Защити от всяких бед!» Бегать не в диковинку, постоянно

тренировался. И сейчас гимнастикой занимаюсь, никогда не бросал.

Подбегаю к городу. Одни дома, другие горят, воронки кругом,

на дне вода... От некоторых домов следа не осталось, как слизало.

Боже, думаю, неужели наш уничтожило? Что с папой и Ж енькой?

Подбегаю к «зелёному» базару, огромный был базар, всё население

города туда ходило. Китайцы продавали редисочку, перец,

помидорчики, капусту. Привозили на быках. И как раз перед

бомбёжкой рано утром подвезли товар... И вот базар разбомблён,

быки убитые валяются, брюхо у каждого почему-то неестественно

раздутое...

Па месте парикмахерской Гамала воронка. «Вы меня грузином

считаете, — говорил Гамал, — а я не грузин, я — мигрел».

У меня волосы густые, сплошная масса, как ни приду стричься,

Гамал весело ворчит: «Какой у тебя волос! У тебя во-о-о-олосы!

Тебя расчесать — это не продраться! Постричь — это семь потов

мученья!»

Бегу, недалеко от базара стоял таинственный двухэтажный дом

с красивой верандой, высоченный кирпичный забор, ворота всегда

закрыты. Очень высокого ранга японец жил. И зредка выезжала

машина, стёкла на задних дверцах обязательно зашторены. Впере

ди пассажиром могла сидеть японка... Ворота у дома нарастапашку,

всё забросано комьями земли, дёрном... И два шикарных кожаных,

ремнями перетянутых чемодана... На них тоже куски земли...

Видимо, несли и бросили... Увидели приближающиеся бомбардировщики

— прыгнули в машину... У меня первая реакция — схватить

бесхозное добро. Ш икарные чемоданы... Ничьи, удрапали безвозвратно

хозяева. Потом думаю: а если из дома выскочит япошка

с винтовкой, они свирепствовали не только по отношению к китайцам...

И я ходыля — бежать мимо трофейного добра. Воронки

то там, то здесь. Густо бомбили район. Бегу, а мысль в голове: неужели

наш дом снесло?

О сталось за угол повернуть, но дорогу перегородила воронка,

самое малое пять-ш есть метров диаметром, в ней вода, оббегаю...

И от сердца отлегло: слава Богу, наш дом целый. Калитка закрыта.

Н е помеха, схема отработана: встаю на лавочку, затем на столбик

от калитки... Перемахнул забор, Байкал — наш пёс-дружище,

любимец и баловень — ко мне бросился, жмётся бедняга, крутит

головой, хвостом мотает. Всем собачьим видом говорит: бросили

на произвол, а тут такое началось... Двери на веранде закрыты,

на них мелом крупно написано: «Юра, мы в Кудахане».

За Хайларом, железную дорогу прейдёшь, стоит круглая сопка

и ровная, как насыпанная. Её всё хотели копать, говорили, в ней

что-то захоронено. Рядом озеро, туда мы на рыбалку ходили. Отличные

караси водились. Озеро то прибудет, то резко уйдёт надолго,

и тогда по берегам скелеты карасей. Вблизи озера русские построили

посёлок, назвали Кудахан, километра три от Хайлара.

Я пет сразу сорваться к своим, бросился добро спасать. Сосед

подошёл, я ему: помоги буфет вынести. Что мне в голову ударило?

У нас был отличный буфет. Красного дерева. Цветные стёкла...

И тяжеленный... Вытащили, посреди двора поставили. Будто дом

наш имеет стратегическое значение, целиться будут исключительно

в него, что во дворе, не тронут. Из-за буфета спину потянул. Как арестовали,

несколько дней маялся... Вызовут на допрос — я еле сижу...

Вышли с соседом на улицу, а по ней колонна: японцы, русские,

китайцы, татары, с детьми... Идут, друг другу на пятки наступают.

В руках тюки, мешки, чемоданы... Уходят из города... Часть этой

лавины в Кудахан зашла... Переполнили все дома, кто во дворах

расположился... Остальные по заимкам, китайским деревням...

Везучий

СМЕРШ

Советские танки, совершив двухсоткиломстровый бросок, подошли

десятого августа к Кудахану. Ещё шла стрельба... Вообще

японцы под Хайдаром не оказали достойного сопротивления... Основные

силы Красной армии ударили в Приморье, в районе озера

Ханка. Там шли ожесточённые бои... Л к Х айлару советские войска

через Монголию одним броском прошли. Но доты воевали ожесточённо.

«Катюши» как дадут, сопка чёрная, а внутри хоть бы что,

опять японские пулемёты, артиллерия начинаю т свои песни... Н и

чего Красная армия не могла сделать, пока японцы сами по капитуляции

поедались...

Танки к Кудахану подошли, на окраине остановились. Папа

нам с Женькой натолкал бутылок водки в карманы: идите встречайте!

Нам интересно. Второй раз встречаемся с Красной армией.

Первый был в 1929 году, во время советско-китайского конф ликта.

Нас тогда на машине русские катали, а тут танки со звёздами на

башне, «катюши». Подходим к группе солдат, здороваемся. У тех

глаза на лоб от чистейшего русского язы ка в Китае. Откуда русские?

Объясняем: «Мы не азиаты, азиаты — китайцы, японцы, а мы

европейцы, мы такие, как вы, — русские». «Как здесь очутились?»

— спрашивают. Начинаем описывать историю: «Был Китай, Россия

договорилась с ним построить железную дорогу, чтобы кратчайшим

путём из Читы попадать через М аньчжурию во Владивосток.

И ещё из Харбина до самого Дайрена. Дайреном иорг Дальний

называли. Построили дорогу, и сто лет она должна была принадлежать

России, но раньше времени отдали, как Япония заняла М аньчжурию,

образовала государство М аньчжоу-Ди-Го».

«А-а-а, —говорит старшина-танкист, чернявый, па щеке рубец

от шрама, — мы читали, Советский Союз продал свои права».

«Даром, можно сказать, отдал»

«И вы что, строили эту железную дорогу?»

Рассказываем: «В конце прошлого века привезли сюда специалистов

из России, среди них и наши бабушка с дедушкой. Русские

в кратчайшие сроки построили КВЖД. М ожно сказать, на пустом

месте появилось много станций и города: Харбин, Хайлар, Цицикар,

Ханьдаохэдцзы... В 1898-м начали строить, а в 1903-м по всей

дороге пошли поезда».

«Вы так хорош о говорите по-русски. Не хуже нас».

О бъясняем : «Русский язы к для нас родной, в Маньчжурию из

России приехали учителя, профессура. Б ы ли организованы средние

и вы сш ие учебны е заведения, в которых работали даже академики.

Здесь мы окончили русские школы, получили высшее образование.

Н аш и специалисты выезжаю т работать в Америку, в Австралию

, во Ф ранцию . Мы здесь родились, мы внуки тех, кто первым

приехал в М аньчж урию ».

О ни рты разинули, слушают. Но видят, что мы не с пустыми

руками, из карм анов горлыш ки бутылок торчат.

«Ладно, — старш ина-танкист аппетитно потёр рука об руку, —

соловья басням и не поят, а ну-ка открывай!»

Сам из карм ана достаёт алю миниевый складной стаканчик,

коротким движ ением раз — и выдвинул на четыре эгажика: «Наливай

свою китайскую !»

«И водку здесь русскую делали», — наполнил я стаканчик.

О н суёт мне в лицо: «Пей!»

Н е доверяет. Я выпил.

Ж еньке налил: «Теперь ты за победу Красной армии».

П осле этого с больш им аппетитом пошли глотать наши многочисленные

слуш атели один за другим... Только-только всей «аудитории»

хватило по разу... Папа как знал, по четыре бутылки нам выделил...

«Ещё есть?» — спрашивают. «Нет». — «Где можно взять?»

«В магазине», — говорим. «О, пошли!»

Советские войска начали осваиваться на новой территории.

Во второй половине дня к нам в дом в Кудахане, мы у родственников

остановились, заходит полковник. Не утомлённый войной.

Розовощ ёкий, в плечах крепкий. Поздоровался и по-командирски

к делу: «Вот у меня армия, надо кормить!»

Папа за словом в карман не лез: «А вы что, без продовольствия

воюете?»

«Какие там продовольствия? — полковник парировал иронию.

— Нам скомандовали: скорым маршем вперёд, пока Квантунская

армия не очухалась! Там всё достанете! У японцев богатейшие

базы!»

До вражеских запасов муки они добрались, но хлеба японцы

не оставили в буханках, надо организовать выпечку.

«Не подскажете, — спросил, — как организовать выпечку хлеба?»

«В Кудахане, — говорю, — есть русские печи, можно попробовать».

Везучий

Домов десять мы объехали в Кудахане. Ж енщ ины никто не

отказался печь хлеб для Красной армии. Я вёл переговоры. П ричём

предстояло печь хлеб в две смены — днём и ночью. Им подвезли

муки...

Я свою миссию выполнил, полковник вы разил благодарность

от имени Красной армии. Руку мне пожал. Говорит: «М ожет, вам

муки надо?» Зачем она мне...

Отправился к родственникам на боковую.

Возвращаюсь по темноте, мечтаю: эх, сейчас растянусь в кровати.

Кто же знал: ох, как не скоро придётся спать на простынях.

Вижу: по дороге кто-то навстречу движется. Силуэты. Сходимся.

И резкий голос из темноты: «Кто идёт!»

— Я, — говорю.

— Кто «я»?

— Я — Филиппов.

— Так это же мой Юра! — обрадованный голос папы.

Крестили меня Георгием и по всем документам — Георгий.

Но дома звали Юрой. Только Юрой. Ко мне подходит офицер, капитан:

«Вы Филиппов Георгий Николаевич?»

«Да»

С ним два автоматчика-нэпэшатника, к папе капитан повернулся:

«Отец, отправляйтесь домой, сын проследует с нами, кое-что

надо выяснить». И повели меня, не по тротуару, а посредине дороги.

С боков пэпэшатники, капитан сзади.

Девятого августа японцы арестовывали напоследок советскоподданных,

а десятого августа уже советские стали арестовывать

русских. Такой парадокс. Плохо японцы подготовились к началу

боевых действий, подрастерялись, как бомбардировщ ики налетели.

Мелкоту уголовную из тюрьмы выпустили, но и охрана сбежала,

тут и политические врассыпную. И в это же время начали обходить

дома и хватать русских мужчин, особенно кто был советского

гражданства. Если раньше надо было придумывать — «радио

советское слушал и другим рассказывал» или что-то подобное,

чтобы, записав в советские шпионы, можно издеваться, теперь

мирный ты житель или нет — враг. Этим арестованным не повезло,

в отличие от заключённых тюрьмы, с ними расправились безотлагательно

с японской жестокостью — обезглавили. С приходом

Красной армии их похоронили в братской могиле. Хорошо, многие

мужчины, как и папа с Женькой, с началом бомбёжки убежали из

города, не попали в лапы раздосадованных японцев...

Меня первым привели в китайскую школу в Кудахане. Всё пусто,

парт нет. Китайцы-крестьяне, пользуясь безвластием, порастащили.

В большом классе капитан передал меня полковнику, сам

ушёл, полковник забрался на учительскую кафедру. И стал задавать

вопросы. Не скажу, что я испугался, как меня попросили «проследовать

для выяснения». Мало ли. Грехов за душой не было. В политику

не вмешивался, в боевых отрядах не состоял. Однажды японцы

хотели поставить под ружьё, забрать в отряд Асанб. В 1938-м году

японцы создали отряд Асано (был такой полковник Квантунской

армии) из русских парней, дабы использовать их потом против

Советского Союза. О тряд располагался на левом берегу Сунгари

на станции Сунгари-2.

Меня тож е дернули туда... Открутиться не удалось. Полный

вагон нашего брата из Хайлара призвали, а также из Трёхречья. Везут,

ребята как на подбор молодые, здоровые и разнюхали, что около

паровоза, мы следом были прицеплены, штабель ханжи — китайская

водка, гадость неимоверная, 60 градусов. Противная. Вонючая.

Из гаоляна гнали. В деревянных ящиках, залитых гудроном.

I (арии ушлые, исхитрились и на ходу затащили в проход, пробили

дыру и давай веселиться... Японцы, сопровождающие поезд,

зашли, посмотрели. Знают, что солдаты едут. Я думал, будут жалобы.

Нет. И больше не заходили. В вагоне не передать, какой гвалт

начался. Все кричат, перебивают друг друга. Я никогда не пил,

а мне: «Ты что, напился уже? Пей давай! На всех хватит! Когда ещё

удастся! Как запрягут японцы...» Один пристанет — уступишь, тут

же другой с круж кой лезет: давай ещё... Набрался я до беспамятства...

Заснул на полу в чужом куне. И весь вагон пьяный до безобразия.

И хоть закуски много, отец полную сумку набил — поросятина,

курятина — не помогло. Дорога длинная, тысячу километров.

Утром думал: подохну. У меня сердце никогда не болело... В Харбин

приехали, медкомиссия, а сердце давит. Врачи не знают истоки

болезни. Про хбнжу не говорю. Консилиум японцы устроили.

Один за руку взял, подвёл к остальным докторам, крутит. «Какой

из него солдат?» И комиссовали.

Ускользнул от Асано. Нас ведь сразу взяли в оборот. Поселили

в казармы на Сунгари-2, первая ночь прошла, утром командуют:

«Вылетай строиться!» Не выходи — «вылетай!» Младшие командиры

вытурили на улицу. Выгоняли с командой «без последнего».

А кто замешкался, последним выскакивал, тому — плёткой

по спине. Д а так жиганут, как рассказывали, целый день чувству

Везучий

Везучий

ешь. «Без последнего» нас конвой в лагере из бараков выгонял.

Могли так приложиться, что калекой человек становился... Выдали

нам балахоны защитного, как японская форма, цвета с лош адьми

возиться. И погнали бегом на конюшню. Закрепили за мной ж е

ребца гнедой масти — звали его Беркут. «Будеш ь на водопой водить!

Мыть, чистить! Скребки, щётки получишь».

Командовал нами казак, он в двадцатом году с белы ми в М аньчжурию

пришёл. Свирепый, рассказывали, мог и по зубам въехать

в воспитательных целях.

Не успел я Беркута на водопой сводить, вы зываю т и ещё шестерых:

немедленно в Харбин и по домам. Забраковали нас.

Приезжаю домой, поезд рано пришёл, ворота дома ещё не открывали.

У нас забор высокий, два двадцать высотой. Я сейчас на скамеечку,

на столбик от калитки раз... Собака, Байкал, пока перелазил,

«гав-гав» на меня. А увидел, застеснялся, закрутился, дескать, извини,

оплошал... Стучу, папа открывает, и руки у него опустились:

«Как? Какими судьбами? Сбежал?» Знал, что из Асапо не выберешься.

Это как в армию — запекут на несколько лет. О чень переживал,

как меня призвали, молчал, но страшно не хотел, чтобы

под ружьём на японцев служил. Откупиться мы не могли.

Обрадовался, обнимает: «Везучий ты, Ю рка!»

Не запятнал я биографию службой в японских частях. Вовремя

ханжа появилась. В лагерях до изнеможения работал, по сердце

не болело, как от той ханжи. Только сейчас стало пошаливать...

Советский полковник начал писать, я напротив него и через

стол вижу на листке, что перед ним крупны ми буквам и стоит:

«СМ ЕРТЬ». Меня жаром обдало. Заскакали мысли блохами: почему

сразу «смерть»? Почему? Что я сделал? П олковник заметил

перемену: «Что с вами?» Я постарался бодрым голосом, но получилось

хрипло: «Всё хорошо!» Не сознался в испуге. И засмеялся

про себя, ещё раз бросив взгляд на листок. «С М ЕРШ », — написано.

Потом-то узнал, куда попал. С М ЕРШ — контрразведка, значит:

смерть Шпионам.

Он говорит: «Рассказывайте всё, что знаете, что скроете — будет

на вашей совести».

И я прочитал лекцию о КВЖД и русских в Китае. Полковник

пару-тройку наводящих вопросов задал, потом крикнул лейтенанта,

назвал несколько фамилий: «Вызови этих сюда и всех свободных».

Застучали сапоги, класс заполнился офицерами — лейтенанты,

капитаны...

Начал им рассказывать, что граф Витте, дальновидный министр

финансов России, стремился к партнёрским отношениям

с Китаем. Ему и принадлежала идея постройки Китайской Восточной

железной дороги через Маньчжурию на паритетных с Китаем

началах.

Рассказывал не поверхностно, не как солдатам у танка, полковник

попросил со всеми известными подробностями. Полковник

сам вопросы задавал и офицерам сказал, чтобы спрашивали...

Дорога долж на была послужить мощным фактором развития

востока России и севера Китая и связала бы Читу и Владивосток

через М аньчжурию кратчайшим путём. Л также Порт-Артур

(сейчас Л аны пунь) и Владивосток. Выгода и России, и Китаю.

В 1898 году при династии китайских императоров Цин началось

строительство. В необжитой местности за пять лег была проложена

дорога. Па голом месте возведён за три года Харбин —столица

квжд.

В Хайларе при прокладке КВЖД железнодорожные батальоны

стояли, казаки, среди которых и мой дед по матери, охраняли

стройку. Ш айки разбойников хунхузов но округе шныряли. Китаец

деньги получит, их за хорошую плату нанимали на строительство

дороги, куда ему заработок прятать? В косу. Они косы носили.

Ещё одно место — кушак, длинными кушаками обматывались.

В него завернёт деньги и пошагал домой в деревню с этим богатством.

А потом казаки находят бедолагу километрах в десяти от

Хайлара —убит, кушак размотан, денег нет.

Историю КВЖ Д я хорошо знал. Как начал чесать, что протяженность

главного пути две тысячи пятьсот километров, построено

девятьсот двенадцать мостов, самый длинный через Сунгари в Харбине

— километр. Девять тоннелей, самый длинный через Хинган

у станции Бухэду — три километра восемьдесят метров. Рассказал

о постройке порта и города Дальнего на месте, где до этого были

гаоляновые заросли. К морю подведена южноманьжурская ветвь

КВЖ Д. В 1931 году японцы напали на Китай и оккупировали Северную

Маньчжурию, образовали государство Маньчжоу-Ди-Го. Город

Дальний вместе с Порт-Артуром и часть дороги пришлось отдать

японцам. В 1935 году вся дорога за бесценок была передана японцам

и перешита с широкой колеи, как в России, на стандартную.

Рассказывал, где учился, где время проводил, где работал, я же

до войны в американской компании автомехаником работал, рассказывал

про нашу жизнь на КВЖД. Про культурную жизнь Харбина.

Я восемь лет в Харбине жил.

Везучий

Везучий

Они думали: в дикую азиатчину попали. Л я им про симфонический

оркестр, драматические спектакли в Харбине, оперетту,

а были русские и украинские труппы, которые выступали в театрах

«Модерн», «Весь мир», «Азия», «Атлантик».

В лагере я понял, что в Советском Союзе эмигрант было ругательным

словом. Вбивалось в голову, что русский эмигрант — это

чужак, это с камнем за пазухой человек. А я рассказы вал офицерам,

что мы жили своей жизнью, в своём русском мире, не точили

ни на кого ножи.

Как сказал, что в Харбине несколько десятков ресторанов, шумок

среди офицеров пошёл. При японцах сократилось число увеселительных

заведений, в двадцатых годах, при расцвете КВЖ Д, насчитывалось

шестьдесят ресторанов. Отец рассказывал: в Харбине,

в самом центре, на Соборной площади, на углу Большого Проспекта

и Разъезжей улицы, в доме М ееровича, был ш икарный ресторан

«Помпея». Под итальянскую Помпею. С живыми светильниками.

Красивые девушки в лёгких одеждах времён гибели Помпеи

держали светящиеся фонари. Наверху в этом доме был кинотеатр

«Весь мир». В нём гоже оперетты ставились.

Я в последний раз видел харбинскую оперетту в 1944-м. В зале

Ж елезнодорожного собрания, а может, в «М одерне». «Граф Л ю к

сембургский». С примадонной Александрой Л ы сцовой и премьером

Виктором Турчаниновым.

Оперетту я любил. Мама приучила. Запомнилось: мне лет четырнадцать,

мы с ней, милой мамочкой, летом поехали в гости к её сестре

в Харбин. Есть фотография — я у отца в пятьдесят седьмом году

выпросил — она, в светлом платье, в шляпе, в знойны й день стоит

у Жилсоба —Ж елезнодорожного собрания. М олодая, красивая,

сильная женщина. Мы с ней вышли из оперетты, пош ли по Большому

проспекту, Правленской улице. Вечер тёплый, какой-то нежный.

Мама в шутливом, опереточном настроении запела: «Без

женщин жить нельзя на свете, нет!» Я ей: «А почему нельзя без

женщин?» «Ну, как же, сын! Ж енщ ина — это красота, это грация,

это вдохновение, эго полёт, это вихрь, это ласковая гавань...»

Рассказывал смершевцам об универмаге Ч урина на Большом

проспекте. Даже известные магазины Елисеева в М оскве и Петербурге,

в чём я позже воочию убедился, уступали чуринскому дворцу

с мраморными полами, ковровыми дорожками. Где продавалось

всё. Я у Чурина всегда покупал костюмы. Хочешь — из Л ондона,

хочешь — из Парижа. У Чурина приобрёл пальто, которое

в лагере' кормило целый месяц хлебом. Каждый день лишние полбулки

съедал.

«Японский я зы к , — спраш ивает полковник, — знаете?»

«Разговорный, — отвечаю. — Нахватался за десять лет, что

японцы в М аньчжурии. Объясниться: твоя, моя, — это вполне...»

Перед своим восьмидесятипятилетием переходил дорогу согласно

светофору, а какой-то подлец сбил и трусливо скрылся — подыхай,

дед, как знаешь. Хорошо, люди добрые «скорую» вызвали.

Рука сломана, сложный перелом ноги, сотрясение мозга. Жена три

месяца в больнице около меня сидела. После наркоза головане соображает:

всё с себя срываю, с кровати вскакиваю. Жена, как на амбразуру,

упадёт сверху, вцепится в кровать, держит из последних сил...

Одну операцию сделали, другую... Усилили кость руки титановой

вставкой. На ногу ставили аппарат Илизарова. Удачно получилось,

даже не хромаю. После операции хирург жену спрашивает, полушутя,

но шёпотом: «Он не разведчик в прошлом? На совершенно непонятном

язы ке кричал добрый час». Мне под наркозом на всё наплевать,

ругался по-японски на врачей. Даже песню японскую пел.

Смерш евский полковник не хирург, неспроста про японский

спросил. Д ело шил.

Офицерам говорит: «Слушайте-слушайте». Их набилось в класс

под завязку. Уже ночь проходит, а я всё молочу языком.

Рассказал, как советские войска в 1929 году зашли в Хайлар.

«Л вы помните?» —■спрашивает полковник.

«Пам, — говорю, — назначили в дом двух офицеров и были денщики

при них».

В мае 1929 года произошёл налет китайской полиции на Генконсульство

С С С Р в Харбине. В июле китайские власти захватили

телеграфную линию КВЖ Д, связь советской администрации дороги

с Союзом прекратилась. Дальше больше —последовал разрыв

советской стороной дипотношений с Китаем. В августе чанкайшисты

начали военные действия на КВЖД. Однако у озера Чжалайнор

и на станции М аньчжурия быстро получили по рогам от Красной

армии и скоренько отступили на Хайлар. Грабили, мародёрничали,

поджигали склады, магазины, жилые кварталы.

Советские войска вошли в Хайлар. Нацелились прямиком до

Харбина под паровозными парами лететь. Но на станции Якеши,

вскоре за Хайларом, железнодорожный путь перекрыл дипломатический

заслон: паровоз, вагоны и консулы — американский, французский,

английский и, кажется, голландский. С протестом к со

ветскому командованию: почему вторглись на чужую территорию?

Война или что?

Н а этом военная кампания заверш илась. Но нас с братом советские

солдаты на машинах покатали.

Покидая Хайлар, войска Красной армии прихватили с собой

много бывших русских офицеров, бежавш их через границу во время

револю ции. Арестовали нашего соседа, он у К аппеля служил,

каж ды й год ездил на могилу белого генерала, с войскам и которого

участвовал зимой девятнадцатого года в жутком Ледовом походе

и тело которого вёз из Читы в Харбин. М огилу генерала папа

мне однажды показывал. У стены Иверского храма, что на О ф и

церской улице в Харбине. Храм военный, на колоннах начертаны

имена павших русских воинов. На могиле Каппеля стоял большой

мраморный крест.

Эти подробности в лекции смершевцам умыш ленно упустил.

Кстати, недавно читал: советские маршалы — Василевский и М алиновский,

что были в Харбине в сорок пятом, посетили могилу Каппеля

и, сняв фуражки, почтили память храброго офицера.

Не сказал смершевцам и о сестре героя гражданской войны —

красного кавалериста Семёна М ихайловича Будённого. Как мост

через в городе переедешь, слева первый угловой дом принадлежал

двум уникальным по росту китайцам — двухметровым гигантам

Куан-Ф а-Куй. Торговлей занимались. Мы у них брали продукты.

В следующем за ними доме жил Герц. Еврей. По кузнец. Скажи

кто, что еврей кузнец — не поверил бы. Он ковал лошадей. Всё

время у огня, поддувает, рукава засучены. М астер. Замечательные

художественные вещи делал. Кованый букет из трёх роз, например.

В 1935 году, когда продали КВЖ Д, многие, кто был советского

гражданства, выехали. Два эш елона из Х айлара ушли в Советский

Союз. В 1924-м, когда Китай признал С С С Р и установились

дипломатические отношения, встал вопрос: какое гражданство

принимать? Кто брал китайское, кто — советское. Третьи выбирали

статус беженца. Советскоподданный Герц уехал в Советский

Союз... Дом, в котором жил кузнец, принадлежал Сёмкину, его

жена и была родной сестрой маршала Будённого — командующего

Первой конной армией. Отличалась отменной скандальностью!

Д овольно крупная особа, крикливого голоса, с соседями как сцепится,

ух, трепала их! Сёмкин скрывал от японцев, что в родстве

с самим Будённым, опасался санкций.

Пока я читал лекцию одним смершевцам, другие вели аресты.

Соседние комнаты наполнялись хайларцами и мужчинами из деревни

Трёхречье, с кем потом в лагерь угодил.

Под утро полковник распорядился прекращать «слушания»

и отдыхать.

Так прош ла моя первая ночь заключения.

В последующие дни начались допросы. Допрашивали и девчонок.

Валя 11одкорытова па нашей улице жила. Единственная в Хайларе

платиновая блондинка. Как американская артистка. Её задержали,

допросили и выпустили, по поручили: будешь разносить еду

арестованным, точнее задержанным. Нам так говорили...

Мою напарницу по радио, Аню Артёмову — женский голос,

диктор радиовещ ания, — тоже С М ЕРШ дёргал... И тоже разносила

еду арестованным... В пятьдесят пятом году она приехала в Советский

Союз, удачно вышла замуж за офицера подводного флота и залилась.

Кто его знает, может, из-за меня. Человек была совестливый,

девчонка совсем, а её вынудили оговорить меня, своего товарища...

Хотя всё одно отправили бы этого «товарища» в лагерь. Говори

она что-то, не говори... Раз схватили, значит, виновен... Рассказывали:

она всё время терзалась потом от содеянного, носила этот

камень в душе... Вёл я себя с ней на радио очень корректно, вежливо,

называл исключительно на вы. Не оказывал знаков повышенного

внимания, как парень девушке, но в остальном... Открыть дверь,

пропустить вперёд, помочь в чём-то... Меня так воспитывали...

В девяносты е годы я подал на суд, адвокат запросил дела.

Д ля знакомства с ними вместе с адвокатом пригласили в интересное

здание архива. Заходишь, одни двери — охрана, двое с пистолетами,

другие двери, снова вооружённые охранники. Идём дальше, сидит

дежурный офицер, по его указанию завели в отельную комнату

без окон: «Ж дите». Минут через двадцать-тридцать приносит женщина

дела, две толстенные папки, что в Хайларе на меня завели.

Я полистал одну папку, вторую, разволновался — не могу читать...

Потом па крыльце адвокат спросил: «А вы видели, что показала

на вас Артёмова?» «Нет, а что?» — пусть, думаю, перескажет.

«Ну, и не стоит, —ушёл от ответа, — давнее ворошить». Лишь обронил:

наговорила, что я вёл агитацию против Советского Союза.

Одна хайларская землячка сказала, что Артёмова в Москве залилась.

Человеком она была всё же порядочным.

При аресте у меня отобрали очень дорогой перстень, часы золотые.

Пообещали вернуть при освобождении. Но в деле изъятие

не зафиксировано. Забрали и присвоили. И кто преступник? Мало

того, что раскручивали дела на пустом месте, зарабатывая звёздочки,

ещё и грабили.

Я им говорю: «Это не оружие, зачем забирать?»

«Не положено! Потом вернём».

И положено было в чей-то карман...

ГЕНЕРАЛ

Допросы вели не в Кудахане. Оттуда перевели всех арестованных,

то есть — задержанных, на укреплённую территорию, в бывший

японский военный городок. Заборы кирпичные — метров

шесть высоты. Японцы, прибрав к рукам кусок Китая, серьезно

обосновывались. Строили на века. Благо дармовых рук миллионы.

Ведут нас нэпэшатники по городку, сворачиваем в одном месте —

кирпичная стенка на уровне человеческого роста сплош ь исстреляна,

до половины выкрошена пулями. Гильзы валяются. Сразу в голове

зароились невесёлые мысли. Д руг друга толкаем, показываем

на стену, шепчемся: «Здесь расстреливают». Каждый подумал:

«Вот зачем подальше от Хайлара привели». Кто-то глазастый заметил:

«Крови-то нет, везде была бы от расстрелов».

Поселили в доме с комнатами японского стиля. Заходиш ь —

обувь оставляешь, залезаешь на возвыш енность с татами, столик

маленький. Наше дело подневольное, на татами развалились, лежим.

По очереди следователи вызывают. М еня два дня допраш и

вал капитан, две недели подполковник писал за мной, потом к генералу

привели. После генерала тишина. Генерал, подводя итог работы

со мной, захлопнул дело и бросил:

— Все ваши дела и опилок не стоят.

— Зачем тогда держать? — говорю. — Отпустите.

— Ишь ты! Не так скоро Москва строилась.

Как-то мы в нашей арестантской комнате расш умелись, заспорили,

охрана открывает: «Что вы тут болтаете?» И вызвали парня,

если память не изменяет — Алексей, приказываю т ему: «Выходи!»

Он рукой нам помахал: «Всё, ребята, я на свободу!»

/До этого уверял: «М еня обязательно выпустят, я на советских

два года работал, у меня радиостанция была». М олодой — два

дцать лет. I Ie очень его россказням верил: что за шпион, всем подряд

о подпольной работе треплется, тем не менее — отпустили.

Сейчас думаю: может, наседкой был.

О стальны е сидим. По генерал обнадёжил: «Жду распоряжения

из М осквы, вот-вот долж но прийти, сразу вас освободим! Многих.

Которые замеш аны в гражданской войне на стороне белых, тех

оставим. О стальны х освобожу». Уверенно сказал.

Человек в неволе за всякую соломинку хватается, а здесь сам

генерал пообещал. Я размыш ляю о дальнейшей жизни, планы

строю. С дпкгорством эпопея закончилась, надо в Харбин подаваться.

Хорошо бы на железную дорогу устроиться...

По вдруг что-то изменилось в смсршевском ведомстве: засуетились

они, забегали. Адъютант генерала заглянул и сказал: «Знаете,

чанкайш истские войска разбили восьмую народную китайскую

армию». И добавил: «Это плохо».

Не знаю, насколько чанкайшисты подгадили, погнав части Мао

Дзедуна, однако вместо обещанной свободы нас ловеапи в Россию.

Перед отправкой на вокзал построили на улице, поздняя осень, конец

ноября, ночь, генерал вышел и повинился: «Извините, что наболтал

вам. Т ак п ж изни бывает».

М осква прислала срочную депешу: не отпускать никого, всех,

кого взяли, везти в Советский Союз. Виноват или нет, был карателем

в Белой армии или нет, воевал у Семёнова, Каппеля, Колчака

или нет — не имеет значения... Нужна рабсила Советскому Союзу.

М не показалось: генералу было даже как-то неудобно...

Везучий

ПОЕЗД

При погрузке в вагоны первый звонок прозвучал: мы нелюди,

мы — скоты. Набили впритык один к другому. Потерпите, дескать

до Читы недалеко. Конвойные кричат: «Ещё двое осталось!»

Каждый арестант на учёте, конвой головой отвечает. А вагоны

под завязку. Слышим, крики: «Куда мне девать?!» «Впихивай!

Твою мать!» Втолкнули. Двери кое-как закрыли. Как жить,

как ехать? При дыхании друг друга раскачиваем. Я ему дышать мешаю,

он мне.

Везучий

Погрузили, и стоим. Полчаса, час... Смотрю: передо мной парень

опустился на корточки, на коленке записку карандашом настрочил,

в щель вагона сунул. Можно сказать в никуда. Другой просит:

«У кого есть бумага?» Писали: я такой-то, нас увозят в СССР. В надежде,

что клочок поднимут добрые люди и передадут родственникам.

Многие уцепились за призрачную возможность сказать о себе.

Но доходили весточки. Мне потом рассказывали: «Записки, что вы

из вагонов бросали, люди поднимали и отдавали родственникам».

Был уже мороз, снег... Нас в Хайларе погрузили в вагон, и десять

часов стояли. Задубели. Ж дали три вагона с такими же бедолагами,

как мы, из Харбина. Наконец подогнали их, подцепили, слышу,

снаружи возглас: «Сейчас отправят их!»

Двинулся состав. Стоим сельдями в бочке. Кто-то умный предложил

рассчитаться по номерам, чётным сесть, а нечётным стоять.

Потом поменяться. Получилось как в анекдоте про козу. Бедолага

взмолился к небесам: «Помоги, Господи! Не могу больше! Детей

воз! Теснота! Ж ена змея! Тёща зверь! Содом и Гоморра! Сил нет

так жить!» Бог посоветовал поселить в доме козу. С ней и подавно

невмоготу сделалось. Взмолился опять: «С козой вообще житья

не стало, хоть в петлю». Всевышний даёт новый совет: убрать

скотину из жилища. Без козы жизнь бедняге показалась раем. Вот

и мы — одни сидя едут, другие стоят. И так хорошо. При дыхании

не раскачиваем друг друга, не стесняем. Свободно лёгкие работают

и у тех, кто сидит, и у кого очередь стоя ехать. Другая напасть.

Доски вагона скреплены металлическими полосками, заклёпками.

Кто-то, пока сидел, примёрз, встать не может по команде. Рвёшьрвёшь

— никак. Соседи помогут, а клок одежды останется. Так

и ехали. Двое с ума сошли. Один понёс околесицу: он едет в Цицикар,

там у него любимая девушка Мила. Второй начал рваться

па выход. У него экзамен но электротехнике в Харбинском политехническом...

Были и смерти. Один раз сразу трое друг за другом.

Кричим конвойным: умер! В ответ такая ругань, так матерятся...

Кажется, и друг другу готовы глотки перегрызть, не хочется с нами

возиться... Откроют двери вагона, мы подтолкнём покойников

к краю...

11е знаю, куда девали трупы?

«Вот так, — думаешь, — и тебя, если что». И какое-то безразличие

к тем, кто умер... Кошмар, если подумать, до чего доведён человек...

В лагере рассказывали: в одном харбинском вагоне был священник.

Отпевал, прежде чем позвать охрану...

До Читы меньш е суток на поезде, нас пятеро мурыжили.

Чуть провезут и в тупик — пропускаем состав из Китая. Пролетел,

и опять не наша очередь — порожняк громыхает в другую сторону.

Что между этим и икотами проедем, то и наше. Зелёный свет зековскому

составу в последнюю очередь, паровозы по остаточному при-

. нципу. Не успели раскочегариться-разогиаться — опять в тупик.

У ж елезнодорож ников один довод: Сталин дал приказ везти

добро Кваитупской армии. В Союз вагоны идут под завязку забитые,

в Китай — порожняк. На дороге между станциями тупики вагонов

на двадцать. Загонят и маринуют, мы в щели смотрим: из Китая

в Россию состав за составом. В каждом закрытые товарные вагоны,

откры ты е площ адки и мешки, мешки, мешки... Сахар, рис,

мука, заводское оборудование, техника, военные грузы. Бесконечный

поток. Ж елезнодорож ную колею расшили под советский образец

и гнали-гнали составы. Прав был полковник, что папе говорил:

«Какие продовольствия, там всё будет...» Квантунскую армию

Япония обеспечила на несколько лет вперёд. Устраивались тайные

погреба-хранилищ а. Китайцев, что загружали эти погреба, убивали,

как и тех, кто строил укрепления вокруг Хайлара.

Объект закончат, и уничтожают. Рабы. Новых эшелон пригоняют.

Сам видел. С хайларского вокзала ведут их гуськом в сопки.

С матрацами, одеялами — нищета. Растянется вереница. Первые

далеко на сопке, а последние ещё на вокзале подстраиваются.

И никогда обратной картины не наблюдал. Видел: копают котлован,

у них такие вёдра маленькие, и таскают, таскают, таскают, как

муравьи... Содержали точно по такой же схеме, как потом нас в лагере,

— в голоде. По принципу: пусть много не наработают, зато не

убегут и р асходов минимум... П омрут — новых пригонят. Не обязательно

стреляли китайцев после того, как выработаются, иногда

устраивали обжираловку — банкет. С голодухи набрасывались

на еду, и смерть. Другие китайцы хоронили, зная: самих ждёт подобная

участь... Есть сведения — до двухсот тысяч китайцев извели

на постройке укрепрайона под Хайларом.

За пять суток, что до Читы мы тащились, водой ни разу не напоили.

Где-то на четвёртый день двери вагона открылись, капитан

стоит. П редставился: «Я начальник поезда, за вас отвечаю, вот

у меня две сумки денег». В каждой руке у него по сумке, набитые,

аж круглые. Отличные жёлтые сумки из австралийской кожи.

По заказу японцев Австралия Квантунскую армию снабжала кожей.

Капитан докладывает: «Денег полно, а нигде никто не продает

ничего, вам ничего не могу купить».

Отрапортовал и кричит: «Закрывай!»

Единственный раз за всю дорогу что-то поесть дали, если можно

назвать едой. Из мешка черпает кружкой алюминиевой муку

и сыплет кому в карман, кто-то полу пальто подставляет, кто-то —

тряпочку. И мука-то не пшеничная, какая-то воздушная. Я руки

ковшиком сложил... И быстрей-быстрей в рот... В спешке сделал

вдох, мука в дыхательное горло попала, закаш лялся, из носа сопли...

Да будьте вы прокляты! Выбросил остатки...

Конвою тоже несладко. П ропитанием, конечно, снабжали,

но вагоны не приспособлены для зимних перевозок. Конвой между

вагонами будки себе соорудил, из толстых плах нагородили, прутами

закрепили. 11о всего-то — защита от ветра. Одеты не чета нам. Все

в новых белых полушубках. Кто в карауле — в тулупе до пят, волчьем

или собачьем, огромный пушистый воротник, наверное, из маньчжурской

собаки. Валенки. Но никаких печей. Конец ноября, мороз

давит... Ух, они сатанели в своих клетках-загородках! От злости как

шарахнет железякой, в нашем вагоне отдаётся. И матерится: «Будьте

вы прокляты, из-за вас, фашистов, подыхаем! Чтоб скорее сами

передохли, белогвардейское отродье! Как дам сейчас очередь из автомата!»

Стоишь и ждёшь — возьмёт и запустит. Что эти доски вагонные,

разве защита от пули? Легко прошибёт...

Как-то сказал им: «Что ж вы нас, как скотов, везёте?» «А вы

с японцами жили, вы у японцев работали!» Стал говорить, что

не нужны мы были России. Советское консульство в Харбине нас

не защищало. Мать русская пропала, и кто-то разве почесался. Японская

жандармерия что хотела, то и делала. Он мне: «Заткни глотку!»

СВЯТЫЕ

Целый год в Свердловской области в нашем лагпункте Севураллага

«китайцы» жили отдельно, никем нас не разбавляли. Уголовников

не подмешивали и советских политических не давали.

Конвою строго-настрого общаться с нами запрещено. Кто-то глубокомысленно

решил: растлим нравственность стражи. Политработники

накачали вертухаев про белогвардейских извергов. А тех

любопытство разбирает, что за странные зеки? Совершенно не похожи

на других. Один парнишка-конвоир насмелился, спрашивает

украдкой: «Кто вы такие? Что за люди? Все так хорошо говорите

по-русски...»

Ему жутко интересно и боязно. Спросил и трусливо убежал.

Но самому не терпится. Через несколько дней опять набрался

храбрости... Сидел с нами Соловьев. Седой-седой мужчина. Миллионер.

У него ликероводочный завод был в Мукдене.

Пути Господни неисповедимы. Через десять лет я женился

в Омске на его крестнице, моей Татьяне-Тате, тоже из Китая. При

знакомстве стал рассказывать про лагерь и упомянул Соловьёва.

«Так это же мой крёстный!» — всплеснула руками. Соловьёва молоденький

конвоир выбрал выяснить происхождение чудных зеков.

«Мы удивлены, — зашептал ему, выбрав подходящий момент,

— никто из вас не матерится, не ругается, даже семьи наши

говорят: каких-то святых привезли. Что вы за люди такие?»

Без слёз не могу это вспоминать. Обычно заключённые люто

ненавидели конвой. М атерят, ругают, а тут никакой злобы, ненависти,

агрессии. Не принято было на КВЖ Д материться. Кому-то

сейчас странным покажется... Не матерились мальчишки в своих

играх на улицах, не матерились в школах, гимназиях, училищах,

институтах. М ногие впервые маты услышали с приходом Красной

армии. Конвой ломал голову, как так — говорят по-русски, а другие.

Откуда свалились? Они между собой матерились безудержно,

вышки перекликаются друг с другом, и мат на мате... И вдруг

странная речь...

Конвоиры в большинстве своём малограмотные, недоразвитые,

мы их звали бурундуками. Смеялись между собой над ними,

и жалко было.

Соловьёв объясняет любознательному охраннику: «Мы из Китая,

всю жизнь там прожили, никуда не вмешивались». «Значит,

вы в революцию туда уехали?» «Большинство нет, лишь кому приспичило.

А мы К В Ж Д строили». «Л что такое КВЖД?» «Русские

построили в Китае железную дорогу». «А на черта нам в Китае дорога?»

Такой уровень.

Соловьёв один из тех, кого забрали из «Ямато-отеля». СМ ЕРШ

провёл дьявольскую операцию. В шикарном ресторане «Ямато-отеля»,

что рядом с вокзалом, генералитет Красной армии двадцать

пятого августа 1945-го устроил банкет в честь победы над Японией.

Был пригашён весь цвет Харбина, лучшие артисты. Подъезжали

на такси, автомобилях, парадно одетые, и вскоре все стали арестантами.

О тведали пирога с советской начинкой. Звучали здравицы

победителям, поднимались бокалы за русских в Харбине. Л и

Везучий

лось вино, звучала музыка. Харбинцы были счастливы от радушия

генералов их далёкой родины. На ура прошёл вечер, перешедший

в отрезвляющую ночь. Вскоре, как встали из-за столов, появились

автоматчики... Л потом подвалы бывшего японского консульства

тут же поблизости — на Вокзальном проспекте... И вот уже срезают

Н'уговицы с одежды...

Я, когда увидел в лагере на Урале, на лесоповале, Виктора Турчанинова-Лаврова,

глазам не поверил. Он в Харбине звездой блистал.

Премьер харбинской оперетты. Тенор. Его отец — Дмитрий

Л авров — протоиерей, служил в Успенской церкви на новом кладбище.

Виктор пел в театре «М одерн» и в Ж елезнодорож ном собрании.

Пел под псевдонимом Турчанинов, взял девичью фамилию

матери. В оперетте Валентинова «Ж рица огня» пел принца Бангура,

в «Весёлой вдове» — графа Данилу. Почитателей, поклонниц —

без счёта... М ужчина видный, голос редкий.

В Харбине рассказывали, как он в войну участвовал в специальном

спектакле в помощь студентам. Само собой, играл в пьесе

главную роль. Зал «Модерна» битком, а в нём ты сяча двести мест.

И вдруг Турчанинов в конце первого акта выходит на авансцену,

встаёт на колени. Студенческую фуражку тянет к публике и просит:

«Кто может, бросьте в помощь малоимущим студентам». И пошёл

по залу. Не успевал фуражки полные денег менять на новые,

их подавали студенты, что свитой сопровождали артиста. Деньги

бросали и бросали. Как же, кумир стоял на коленях перед ними.

Блестящий артист. Тоже был зван на банкет в «Ямаго-отель».

Явился во фраке. Звезда, любимец. Рассказывал: волновался, как

же — выступать для победителей, для освободителей, для воинов

России. Пел на подъёме, а его вместе со всеми... Виктор хохотал

в камере от вида несуразно повисших без пуговиц фраков, шикарных

костюмов... Заш ёлся в смехе, не мог остановиться... У него

жена в то время была в положении. Так ни разу в ж изни и не увидел

дочь...

А потом пришлось много лет петь в зековской самодеятельности.

Сначала в Севураллаге. Создали самодеятельность по инициативе

лагерного начальства. Глушь, тайга, лагерь и посёлок охранников.

Больше никого на десятки километров. Поэтому зековский

концерт для охранников — событие. Приходили с жёнами, с детьми,

даже грудными. Хлопали во все ладоши, ногами от восторга тошиш.

В красном уголке КВЧ, культурно-воспитательной части, где

лекции нам читали, устраивали концерты.

Лавров один мог два отделения вести. Песни, романсы, арии.

Он ведь и актёр. Начинал с драмы. Играл главные роли в пьесах

Островского. Ему гастроли устраивали по лагерям, вдохновлял пением

зеков на ударный труд, а вохровцев на бдительную охрану.

В одной из таких поездок Лавров встретился с Маргаритой Артуровной.

Э го уже в период, когда сидел в Речлаге. Она стала женой

Виктора. Первая жена уехала с дочерыо в Австралию. Маргарита

по сей день жива, а Виктор умер, кажется, в семьдесят первом. Совсем

молодым. Года за два до этого пригласил меня с Татой на свой

творческий вечер в музкомедию. Прекрасный получился концерт,

Виктор спел несколько арий, но голос уже был не тот...

«Ямато-отель» открыли при японцах, первоначально здание

строилось как Гарнизонное собрание, позже отдали правлению общества

КВЖ Д. Мама с папой поженились во времена Гарнизонного

собрания, в нём мама на бале-маскараде получила приз за костюм

«Свобода». Отец любил вспоминать тот бал. Счастливо, с гордостью

рассказывал, пока мама была с нами, с грустью вспоминал

потом. Они только-только поженились. И вот бал. Мамина знакомая

сделала ей костюм — «Свобода». Окрылённая «Свобода». Рукодельница

из гусиных перьев, подбирая одно к одному и наклеивая

на основу, смастерила два лебединых крыла. Белоснежное,

прямого кроя платье, а сзади искусно приделанные крылья. Отец

сокрушался — не сфотографировалась. Но я прекрасно представляю

мамочку. Высокая, роскошные густые-густые волосы, серые

большие глаза... Отец всегда с восхищением повторял, какой у мамы

в молодости был восхитительный румянец... Матовой белизны

кожа и разлив румянца... На голове у мамы корона с надписью

на французском «Свобода». Но не верь глазам. Не взмахнёт крыльями

символ воли: они опутаны тончайшей золотой паутиной,

и жук, красивый жук, сидит на крыле...

Мама за костюм получила третий приз. Папа и через многомного

лет возмущался. Первое место дали костюму «Африканка».

В ту пору большая смелость оголиться светской женщине. И вдруг

самая малость одежды — грудь прикрыта и набедренная повязка —

кожа под негритянку с головы до пят раскрашена... «Как головешка

чёрная! Да ещё такая жердь!» — ругался папа. Мама смеялась:

«Да ладно ты! Ж енщина прекрасно сложена!» По требованию

группы разгорячённых вином мужчин «Африканке» отдали первое

место. Второе получил костюм «Бабочка». «А эта с отклячен

ной задницей, — всякий раз вспоминая гот бал, не мог прим ириться

с распределением мест папа, — носилась, как наскипидаренная,

порхающую из себя изображала. Все здравом ы слящ ие признавали:

ты была самая видная и лучшая! Л когда запела...»

Мама, представляя костюм, на ф ранцузском язы ке пела...

МОСТЫРКА

У меня голос хороший, да не для пения, только что на делянке

охрану развлекать, поэтому целый год пилил лес. Подыхал

уже, как и большинство из нас. Ж рать постоянно хотелось. М ысли

только вокруг этого крутились. Как-то летом иду по делянке,

слева под мышкой топор. И под ногами кругом м ы ш ины й горох.

Невелик, а всё что-то бросишь в себя. Я увлёкся сбором стручков.

Иду, сорву, дальше иду, снова наклонюсь... И смотрю — в полутора

метрах целый выводок лесного добра, сделал два шага, вот сейчас

нарву, стал наклоняться... Он, гад, не предупреж дая, из винтовки...

Наплевать на ж изнь человеческую, ему бы лы чку заработать.

Я так увлёкся подножным кормом, что выш ел на просеку.

Побег. Пуля ударила в лезвие топора, ближ е к углу. О тхватила кусок

и куда-то с воем ушла. Двумя м икроскопическим и осколками

топора пробило куртку, рубашку, кольнуло живот. В сердце целил.

Если бы не топор...

Мы вкалываем, нас всё время подгоняют: докаж ите работой,

что вы настоящие люди, не противники советской власти. Старайтесь,

и по вашим делам разберутся, освободят. Будете жить вольной

жизнью со всем советским народом. Ух мы поначалу вкалы вали!

Верили в обещания. Столько леса грузили! У зколейку протянули

к нам... Дураков нашли... День и ночь работали, надеялись —

освободят. Они, сволочи, безбожно врали!

Потом-то стали понимать: посулы шиты белыми нитками.

Кормить не кормят, вкалывать заставляют. Я здоровы й молодой

парень, а довели до чёртиков. Палец себе изуродовал, специально.

Давай, говорят, норму, а я не могу. Поработаю всего ничего и падаю...

Как у нас говорили: зафитилил, то есть — обессилел вконец.

Сижу и жду, когда рельса ударит... Работа тяжёлая... П илили чем?

П илой-двуручкой. Как говорится: ты мне — я тебе. Начнём пилить,

а смола течёт и течёт. П ила сразу становится белой. И очистить

от смолы полотно невозможно, и тянуть нет никаких сил... Такое

жирное дерево... Бросиш ь пилу, плюнешь и сидишь... Да ещё пилить

надо, чтобы пень не выше ста миллиметров. Попробуй так...

Это изначально никто не соблюдал...

Я потерял столько веса, что задницы не было, сморщенные мешочки.

В бане смотрю — все страшные. Думаю — неужели и я такой.

Зеркала нет посмотреться. Только что с улицы в окне барака

себя увидиш ь. Страш ные, костистые. По лесу ведут на делянку,

чуть какой сучок под ногой сыграл, я падаю...

Н ачальник лагеря нас выстроил. «Нужно, — говорит, — давать

норму! Это не моя прихоть! Это я для вас начальник, а у меня, знаете,

сколько начальников. Д а какие начальники!» И пальцем показывает,

какие над ним высокие начальники. Я ему говорю: «А что

я могу? Какую норму? Посмотрите на меня... Кормите хотя бы».

А он говорит: «Сталин сидел на такой норме!»

Сталин на лесоповале не работал...

В один день на делянке такое отчаяние взяло. Свалили одну

за другой две сосны, я подошёл сучья рубить и решил палец отхватить...

Чёрт с ним с пальцем, хоть отдохну немного. Но ум от голода

ворочается вяло, надо было на толстый сук руку положить —

я на ветку тонкую. Размахнулся, и получилось — не серединой лезвия

попал, а углом топора, по сей день шрам остался и палец ограниченно

движется... Ветка спружинила... Да и сила удара... Какая

она могла быть у меня, доходяги...

Н а соседних нарах через проход в бараке Григорий Ластопуло

был, харбииец, грек, из тех, чьи предки обосновались в России

в начале восемнадцатого века. Старше меня. Красивый мужчина.

Гордо посаженная голова. И жена у него была красавица, дочь Евгения,

сын Гена. Красивая семья. Тесен мир — моя жена училась

с его сыном в Харбине. После освобождения Григория жена приехала

к нему из Китая в Тюмень с детьми. Мы переписывались,

встречались несколько раз в Омске. Гена в армии прыгал из вагона

в вагон и попал под колёса. Приезжал к нам на протезах... При

встречах с Ластопуло обязательно смеялись, как я ему по физиономии

прилож ился в лагере. Над Ластопуло на верхних нарах спал

Саша. Совсем юноша, двадцать лет, тоже с КВЖД, с Цицикара...

Ластопуло положил на тумбочку кусок хлеба и отвернулся, Саша

Везучий

схватил и съел. Я был страшно потрясён такой подлостью. Считал

Сашу интеллигентным парнем, жалел; чтоб духом не упал, старался

поддержать... Л он! Ему ещё жить да жить... Размахнулся и как

садану со всей силы кулаком. До того возмутился. Хотел в ф изиономию

врезать. Что ж ты, гад, до такой низости дошёл?! Мы этим

живём. Ты же умертвляешь его! Размахнулся, но меня качнуло от

слабости, и вместо Саши заехал Ластопуло по скуле. Тот как раз повернулся

от нар в нашу сторону. Л я ему. Он зло на меня смотрит —

за что? Извини, говорю, пожалуйста, я ведь не в тебя рассчитывал.

Так и по руке топором. Ещё и борьба во мне. Ж алко руку. Как

потом жить калекой? Размахнулся... Как в резину попал, ветка

самортизировала. Отшвырнул топор, кровь захлестала. Ребята увидели,

закричали. ЧГ1 на делянке, конвой сделал выстрел вверх. Бригадир

подошёл ко мне, посмотрел на рану, помотал головой: «Я тебе,

парень, не завидую».

Начальник лагеря вечером взывает.

«Что, —спрашивает, —мостырка у тебя?»

Я начал выкручиваться: «Знаете, гражданин начальник, психанул,

хотел побольше кубометров сделать, а сил нет, я ведь, как инвалид,

целил по ветке, да не твёрдо держал топор, ну и промазал».

Он недоверчиво головой покачал и вдруг спрашивает, причём

па вы: «Л скажите, пожалуйста, вот вы в Китае жили, кем там работали?»

«Диктор, — говорю, — радиовещания. В Хайларе. Оттуда забрали».

Он как давай хохотать, хохочет, чуть не падает со стула. Здоровый

такой, с пузом. Утроба трясётся. До слёз хохотал. Раскраснелся

физиономией. Не может успокоиться, так моя профессия рассмешила.

«Надо же, —глаза вытирает, — диктор радио».

То есть: где радио и где эти лесозаготовки.

Мне корячился изолятор. Посадили бы на хлеб и воду, только

каши на ночь черпачок. И дошёл бы совсем. Но он дело о мостырке

не стал развивать. И не трогал больше. Ходил я на работу, и сколько

сделаю, то и ладно, больше меня не трогал. Посочувствовал.

Сочувствие редко встречалось.

Каждый день, как выведут за ворота, кричат: «В пути следования

шаг влево, шаг вправо считается побег, конвой применяет оружие!

Пошёл».

И попробуй шагнуть. Один на моих глазах кинулся за бычком,

конвоир бросил — зеки такой роскоши себе не позволяли, до бумаги

скуривали — конвоир в сторону от следования колонны хороший

большой окурок швырнул, он лежит дымится... Специально

спровоцировал. Зек метнулся, рассчитывал схватить и назад,

а конвоир — выслужиться надо — из винтовки саданул. Побег.

Л куда бежать? Дебри, тайга. И порядки: если в радиусе даже ста

километров от лагеря появился чужой, местные должны сообщать.

Но были отчаянные —бегали. Л через сутки выходишь на работу,

вдоль забора трупы этих беглецов в качестве красноречивого наглядного

пособия.

Кстати, Соловьёв, крёстный моей жены, пытался бежать. На лесоповале.

Ему уже хорошо за сорок было. Решился. На что надеялся?

Втроём они сговорились, подсобрали еды и попытались уйти

в тайгу. Их быстро поймали, но не застрелили, добавили срок...

Везучий

ПАЛЬТО

Отец, когда нас грузили в эшелон, отправляя в Читу, умудрился

сунуть мне пальто зимнее. Разузнал об отправке и пришёл.

Пальто роскошное, шкурками колонка подбитое. Лацканы меховые.

Тогда мода была. Верх —добротный драп, а подбито хорьком

или колонком. Причём шкурки с хвостиками, а хвостики не пришиваются

— висят. Красиво. Каракулевый воротник.

В пересылке покушались на пальто. Пацаны, маленькие воры,

пытались украсть. Тащат из-под меня ночыо. Две ночи промаялся.

Потом догадался надеть на себя и спал в пальто. Как-то подходит

ко мне хлеборез. Бытовой короткосрочный заключённый.

Пожилой мужчина. Спрашивает: «Чем от тебя так вкусно пахнет?

Из тайги так не пахнут». Пальто пахло домом, свободой, Китаем.

Ночыо зароешься носом в воротник, и слёзы наворачиваются.

Д ухи в нашей семье были любимые. Не помню название. Может,

«К оти-коти»? До того стойкие, три года носил пальто,- я его

в сорок втором купил в Харбине в Чурике, изредка духами обно

Везучий

вишь запах. Месяцев восемь прошло, как последний раз попадали

на пальто, а запах держится.

«Это, — говорю, — духи». «Одеколон?» — уточняет. «Нет, одеколоном

я пользовался после бриться. А это духи».

Был у нас пульверизатор с грушей, побрызгаешься после бритья.

«Так это бабам духи!» — хлеборез, мне показалось, разочарованно

сказал.

Моё сердце ёкнуло — не возьмёт пальто из-за запаха. Понятно,

ради чего разговор затеял. И знаю, что хлеборез может предложить

за мой товар.

«Нет, — разъясняю ему, — мужские духи тоже бывают».

Хлеборез посмотрел пальто изнутри, снаружи и предложил обмен.

За пальто каждый день в течение месяца будет давать по полбулки.

И предупредил: «Сразу не ешь, помаленьку, растягивай на несколько

раз, терпи, а то плохо будет».

«Ладно». — говорю. В жизни так не радовался, как тогда — хлеба

поем.

Ему по весу хлеб выдают на количество людей. Он отрежет

от булки кусок, раз на весы. Смотрит: если недотягивает пайка, кусочек

маленький на глаз прикладывает, а то и второй добавит.

На подхвате у хлебореза старый немощный человек, он уже у смерти,

работать не может. Чурбачки пилит, из них ножом наколет колышков.

И вот сидит перед горкой деревянных со спичку толщ и

ной колышков и пришпиливает ими довески к куску, чтобы не растерялись,

дошли до зека. Бывает, получаешь хлеб, у тебя приколоты

три-четыре кусочка...

Утром рельса стукнула, подъём. Выбранный человек хлеб приносит

в барак...

Акт нашей сделки, конечно, незаконный. Хлеборез побаивался.

Могут расценить как грабёж. Указал на избёнку, снаружи на

стене гвоздик торчал: «Повесь гуда, чтобы никто не видел, потом

иди и не оглядывайся».

Не обманул. Ровно месяц по полбулки хлеба давал. Тайком

само собой. Вокруг все голодные. Как стемнеет, сунет, я к уборной

иду и втихаря ем. Половинку съем, а половинку оставлю. Следовал

указаниям хлебореза — не проглатывал сразу. Приду в барак, сосед

шепчет: «Что это от тебя хлебом пахнет? Ты вроде сегодня хлеб

не возил...» Я навру: дескать, помогал. Но он не очень верил.

КУХВАЙКИ

Пальто я вовремя обменял: как привезли в ИТЛ (мы называли:

истребительно-трудовой лагерь), охрана заставила всё снять,

одежда охране самой нужна. На голое тело рваные штаны, на голое

тело кухвайка, они так называли. В таком наряде на лесоповал. Если

дождь, ливень, куда спрячешься? Под дерево встанешь. Огромное

пушистое, а минут через двадцать как с него польётся! Да таким водопадом

хлынет, что лучше бы сразу на дожде стоять. И вот мокрые,

вата влагой напиталась, идти тяжело, тело преет.

Дневальны й на работу не ходит, какой-нибудь больной и старый,

как вернёмся в барак, кричит: одежду собирай. Спали на голых

нарах. У каждого кирпич в головах. Голицы выдавали, но мы

их хранили. Две эти рукавички кладёшь на кирпичик, ложишься

на бок осторожно — усталые, голодные — и как лёг, так и встал.

Рельса утром застучала — вскакиваешь. На какой бок лёг, на том

и проснулся. Ш таны под себя, расстилаешь гладенько, кухвайкой

укрываеш ься. Так больше года. С деляны приведут, если под

дождь попали, дневальный кричит: «Одежду в кучу!» У каждого из

нас дощ ечка длинненькая, номер написан. Е-664 у меня был. Привязываем

к штанам и к кухвайке свои номера. Всё мокрое, тяжёлое.

Дневальный таскает и таскает, а то и двое их. Сушилка —низенький

барак, метр двадцать высота, вдоль стен трубы идут. Раскалённые

трубы. Дневальный принесёт после просушки, побросает,

мы по номерам ищем одежду, она, как перо, лёгкая и как короб,

надо размять, прежде чем надевать. Вот так жили. Сдали на просушку,

укрыться нечем, голый лежишь; хорошо, если дневальный

разворотливый — тепло в бараке. Ну, и ребята, кто поживее, помогут

дров натаскать.

Случался раза два выходной, не записанный в циркулярах

коммунизма. В сушилке трубы так раскалились, что одежда вспыхнула.

Остался лагерь в голом виде. Без штанов на лесоповал не гоняли.

Вот эго праздник! Отдохнули, вздремнули. Чёрт с ним, что

кровать — голые доски, нечего подстелить под себя, зато работать

не надо. Один раз до вечера провалялись, в другой —перед обедом

привезли одежду. После обеда погнали в тайгу норму давать. Почти

год вот так на голое тело надевали кухвайки, потом вдруг выдают

рубашки. Окровавленные, простреленные, измятые... Как в тюках

лежали...

Везучий

Везучий

Нам скомандовали: постирать... И надо подремонтировать,

а я тогда плохо с иголкой обращ ался. Э дик помогал. П а лесоповале

мы с ним как братья держ ались. Э дик — п оляк из Х арбина,

ф ам илия забавная — Заяц. О тец у него портной и Э дика коечему

обучил. С Эдиком мы рядом спали. Х леб на табак обменивали,

поровну делили. И есть хочется, и без табака тяж ело. С лучалось,

дней десять не куришь, каж ется — все отдаш ь за табак... Как

тут не прыгнешь за окурков охранника, что пулю тебе приготовил!

Страшно хотелось. Но ничего не поделаеш ь... Кстати, этот лагерный

опыт потом пригодился. Т ата моя на второй день после свадьбы

говорит: «Ничего себе табачищ ем от тебя прёт!» Рубанула. Д у

маю, надо что-то делать. В лагере терпел, не подох, буду и здесь.

На работе, в первом пассажирском автохозяйстве, товарищ и дразнятся

— после обеда сидим, они закурят, и кто-нибудь обязательно

дунет на меня дымом... Не хочешь, а вдохнёш ь, и так потянет закурить...

Год прошёл, а всё тянуло...

Не был придурком в лагерях. М ожет, будь м едиком или инж е

нером, не пришлось бы на общих работах доходить... Н а У рале пересылка.

Из Читы нас привезли, а сказка вокруг... С только чистейшего

снега... Огромные ели, могучие сосны... И снег, снег, снег... Всё

утопает в белом... Снег на ветвях, снег под деревьям и, снег на кры

шах... Мириады снежинок сверкаю т на солнце... Ч ерез неделю, как

привезли, впритык к нашему лагерю оперативно небольш ую зону

пристроили. С нашей не сообщалась. Раньш е в этих дом ах военные

жили, что нас охраняли, их переселили куда-то, дом а колю чкой окружили...

В этой зоне сидели врачи: проф ессора, академ ики, м ного

евреев... Их при мне привезли, как на подбор рослые, маститые...

Поговаривали, те самые кремлёвские врачи, что будто бы затеяли

думку Сталина умертвить. Слух был: их расстреляли, а на самом

деле в лагерь всех. Когда-то лечили С талина, М олотова, К агановича...

Но и в лагере не для лесоповала использовали. П облизости

была посадочная площадка, аэродромчик. Время от врем ени сам о

лётик типа кукурузника прилетал — то ли больны х из Ц К привозил,

то ли врачей в М оскву для консилиум а забирал, чтобы потом

обратно привезти...

ВНУТРЕННЯЯ ТЮРЬМА

Через год после лесоповала нас стали выдёргивать по двадцать

человек в Свердловск на следствие. Мы ведь всё ещё оставались

подследственными. Приговора не было. Получается, СМЕРШ вёл

в Маньчжурии предварительное, тут уже окончательное. Надеялись:

после этого будет суд, всё выяснится. Со свердловского вокзала

в воронке подвозят к зданию. Красивое двухэтажное здание.

Огромные окна. Думаю, что за дом? Это же не тюрьма. Куда нас

привезли? Оказалось — не верь глазам своим, тюрьма, внутренняя

тюрьма НКВД. Вдоль этих окон коридор сквозной и камеры,

камеры...

Впервые тут столкнулся с таким явлением. Воронок подходит,

дверки задние открывают, в тюрьме двери открывают, у машины

с двух сторон охранники. На подхвате. Да не просто стоят наготове.

Каждый норовит в спину ударить прикладом. Какое-то садистское

наслаждение. Совершенно не знают нас. Ничем не насолили...

Ты из машины, а он старается садануть прикладом, да посильнее.

После такой поездки, бывало, человека по три в больницу попадали.

И вылечить не могут.

Привозят во внутреннюю тюрьму, говорить разрешается исключительно

шепотом. Чекист командует: «Следуйте за мной».

У него наган, никаких винтовок, как в лагере. Открывает дверь

в камеру, одиночка. Тумбочка, табуретка... Привинчены. Исключено

шарахнуть чекиста по голове. Шёпотом: «Разувайтесь». Обувь

забирают, сиди босиком. Пол тёплый, покрашен, полированно

блестит. Чистота. Кровать откидная. И не голые нары — матрас.

Да не ватой или соломой набит — пух, перо. А я разучился спать

на матрасе... Неудобно, сползает всё время. Утром подъём командуют

шёпотом. Открывают дверь и тихо-тихо: «Пора вставать».

Ничего не должны по соседству слышать. Всё тишком, по-чекистски.

Кровать к стенке на крючок. Сижу, руку положил на тумбочку,

он в окошечко увидел, открывает дверь, шепчет: «Руку с тумбочки

уберите!» Руки должны быть на коленях. Сидишь так в напряжении

и думаешь: скорей бы ночь, отстегнуть перину да лечь. Дня четыре

мариновали. Потом стали вызывать постоянно. Полковник

сначала вёл допрос, потом капитан. Был полный допрос в Хайларе,

теперь здесь. По процентов на пятьдесят в сравнении с хайлар-

Везучий

ским меньше. Каждый день шёпотом на допрос приглашают, захожу,

здороваюсь с полковником, он отвечает на приветствие.

Дело моё приподнял над столом:

— Скажите, а иначе не могло быть?

— Это с моих слов записано, — отвечаю, — это я лично говорил.

Записи хайларские заметные. Географические карты смершевцы

разрезали, может быть, трофейные японские, с одной стороны

писали. Бумага толстая.

Полковник в записи смотрит, допрос ведёт, пометки делает.

Задаёт вопрос:

«Вы были настроены против советской власти в Маньчжурии.

Мы вас выпустим, а вы начнёте свою агитацию в Советском Союзе».

Говорю: «Позвольте, вы меня выпустите, пожалуйста, и посмотрите,

последите за мной. Никогда я не был против советской власти.

Как это я против своей родины? Раз народ выбрал эту власть, я тоже

из народа. У меня мама в Советский Союз уехала, выйду из лагеря,

найду её, папу приглашу из Китая, вместе будем жить».

А сам думал, может, и он в лагере, и Ж енька.

Я ничего не знал о них, о маме...

В 1957-м в Омске я пошёл в серый дом, в КГБ. Один из наших

земляков съездил к родственникам в Китай, погостил. Я прекрасно

понимал, что я — особая статья, политический, но будь что

будет. За мной уже не следили... А первые три месяца раз в неделю

ходил отмечаться к офицеру КГБ. Ещё жив, однажды столкнулись.

И слежка была... Как-то выхожу утром, автослесарем в первом

пассажирском автохозяйстве работал, жили на Совхозной, перехожу

через улицу и обратил внимание — по диагонали «бобик»

стоит. На следующий утро выхожу, опять «бобик», номер вчерашний...

Гак несколько дней. Я не выдержал, что уж совсем за дурака

держать, подошёл: «Вы хотя бы номера меняйте»... Стали менять...

С месяц слежка продолжалась... Зато, может, потом эта слежка мне

на руку сыграла.

Трое нас одновременно обратилось в серый дом за разрешением

поехать в гости в Китай. Один, как и я, отсидел по 58-й, ему отказали,

мне разрешили. Может быть, в результате той самой проверки

записали меня в благонадёжные... Как я обрадовался. С женой

и дочерью разрешили. Дочь Наденька — малютка совсем, девять

месяцев.

Отец за двенадцать лет очень изменился. В моём представлении

красивый, статный мужчина. В 1957-м ему и шестидесяти не ис

полнилось, а выглядел стариком. Седой... Нас встречал на вокзале,

наверное, весь русский Хайлар. Да и китайцы. У дедушки моей

супруги И ннокентия И вановича управляющим был Ли Ян, китаец,

он прознал, что Тата приезжает, километров сто пятьдесят проехал,

чтобы повидаться...

Мы вышли из вагона... Папа стоит бледный. Как струна, стройный,

но седой-седой... У него были густые чёрные волосы. У меня

густые, у него ещё больше, как литые... Поседел... Усох... Морщины...

И бледный-бледный... Тата у меня дочь взяла... Мы с папой замерли

друг против друга, два-три шага нас разделяют... Ж енька чуть сзади

сбоку, дальш е родственники, друзья, знакомые... Мы с папой будто

не верим в происходящ ее, смотрим неотрывно он на меня, я на

него... Тата рассказывала: долго-долго смотрели... Наконец бросились

в объятья... «Ю ра, Ю рочка, сын! Какое счастье!» Тата Наденьку

держит. Папа ш агнул к ним и растерялся... Хочет взять внучку

и не знает: можно ли? Наденька хорошенькая была, кудрявенькая,

волосы русые... П апа наклонился, ручку Наденьке поцеловал...

Одну, вторую... И вдруг начинает заваливаться на сторону... Сознание

потерял... Мы с Ж енькой подхватили и в машину...

«Ты думаеш ь, легко сына потерять? — говорил. — Девять лет

не знал, что и думать — живой, нет. М олился, конечно. Постоянно

молился... Т олько маму нашу долго не мог «за упокой» поминать,

хотелось верить: ж ива она, жива, уехала в Советский Союз».

У него был медальон, открываешь — в нём три маленькие ф о

тографии: мамы, Ж еньки и моя.

Закатил нам встречу, друзей собрал. Все запасы вина из подвала

выставил...

«Как получил твою весточку из лагеря, одним жил — надеждой

на наш у встречу...»

Три месяца мы побыли в Хайларе, в Харбин съездили... Была

возможность продлить визу, консул давал полтора месяца. Папа

просил: «П ож ивите, Ю ра, когда ещё увидимся».

Но мне надоело.

Отец спраш ивает: «Как, Юра, живёшь в России, можно ли нам

туда ехать?»

Они уже подали документы в Австралию, ждали разрешения.

«Если, Ю ра, посоветуешь, сделаю изменение, начну оформляться

на выезд в Россию, буду работать там».

О бъяснил ему, что в Советском Союзе частной собственности

нет, завести своё дело нельзя будет, только служащим работать.

Везучий

Везучий

Папа говорит: «Ты не рекомендуешь?»

Я оказался между двух огней. Если папа отказывается от Австралии,

семье брата придётся переоформлять все документы. Весь

этот долгий путь проходить сначала. Тогда как они вещи вовсю пакуют.

Два сундука на заказ сделали им китайцы. Добротные сундуки.

«Папа, я тебя с удовольствием возьму в Омск. По я стану врагом

жене брата и Женьке. Двое детей у него».

Племяннику было пять лет, а племяннице всего два годика.

Сейчас у них в Австралии по пятеро детей и у того, и у другой.

Брат присутствовал при разговоре, промолчал, ничего не сказал.

«Я буду счастливым человеком, — говорю, — мой дорогой папочка

рядом со мной. По будет ли тебе хорошо? В Советском Союзе

условия совсем другие, как здесь, как ты воспитывался, как жил

всю жизнь. В Австралии свобода. Что хочешь, то и делай, а не хочешь

—ничего не делай. Никого не касается».

Полковнику в Свердловске, во внутренней тю рьме НКВД,

я с умыслом сказал: «Если, конечно, мои отец и мать живы». Надеялся,

вдруг что-то скажет о них, вдруг ему известно.

Полковник никак не отреагировал. Допросил, в камеру отправил.

Там опять я обувь снял, босиком сижу. Натоплено, хорошо.

Не лагерь.

Надеялся, очень надеялся: разберутся и освободят. Наконец

полковник вызвал и объявил: «Следствие закопчено, вы опять поедете

в лагерь».

Хоть не утаил, как обычно, а то всё молча — везут, и не знаешь

—куда, зачем?

Опять садят в воронок, я уже опытный, только бы, думаю, охранники

не ударили в спину прикладом. Вовремя увернулся, вскользь

задел плечо. Ух, как разозлился. Молодой, ретивый. «Ну, в следующий

раз, зековский раздолбанец, получишь!»

Повезли нас сначала в небольшой городок Нижнюю Туру,

в восемнадцатом веке при Екатерине военный завод был, потом под

тюрьму здание приспособили. Стены крепостные. М ожно атомную

войну пережидать. Решётка на окна старинная, из четырёхгранных

кованых прутьев. Сначала нас по одиночкам держали. Каморка,

два шага туда, два шага сюда. Стены чудовищной толщины, потолок

нависает, давит на тебя. Холодина... Несколько дней подержали

и в общую камеру перевели, семьдесят человек нас, «китайцев»,

собрали вместе. И как раз Пасха. Кто-то пасхалию помнил, объявил.

Мы запели тропарь. О дин начал, все подхватили: «Христос

воскресе из мертвы х, смертию смерть поправ и сущим во гробех

ж ивот даровав...» Камера огромная. П отолки сводчатые. Как в депо

железнодорож ном... И акустика — загудело всё: «Христос воскресе...»

С каж ды м разом мощ нее и мощнее... Я басом, а был такой Лямин,

с дочкой его долго мы потом переписывались, сам рано умер,

у него красивы й тенор, в церковном хоре в Свято-Никольской церкви

в Х айларе пел... Раннее утро, а мы поём: «...смертию смерть поправ...»

М инут двадцать гремел хор на всю тюрьму... Вдруг залязгало

железо... Там столько замков, засовов, крюков... Распахивается

дверь. Ч еловек двадцать наизготовку, в полной решимости изметелить

нас вваливаю тся. И за ними ещё теснятся охранники. Задние

передних толкаю т, а эти опасаю тся на рожон лезть... У охранников

тревога. А мы поём. О ни молчат. Потом начали спрашивать: «А что

вы поёте? Зачем ? Ч то такое? Почему поёте?» Они даже не знали,

что Пасха, что поём тропарь Пасхи. Бурундуки... Все конвои в тюрьмах,

лагерях были начинены безграмотными...

В этой тю рьм е объявили мне, что осуждён по статье 58-2, бурж

уазный националист и сепаратист. И только в год освобождения

сказали, что у меня 58-4, то есть я — агент мировой буржуазии.

Везучий

ПОХОРОНЫ

И з этой тю рьмы отправили в Речлаг, особый лагерь .№ 6 ,

уголёк добы вать. К илом етров двадцать от Воркуты, 14-я шахта.

Бы ли ещё поблизости 12-я и 16-я. А всего в Речлаге было больше

десяти шахт. Главный инженер на нашей шахте Пластинина,

красивая ж енщ ина. Утром нас гонят, ещё рано-рано, она уже идёт

на работу, а ноги колесом, будто в кавалерии выросла. Но лицо

красивое... Н аверное, умерла уже...

Зим ой на шахту из лагеря ведут, с километр идти, дорогу занесёт

за ночь. И нвалидов перед нами прогонят, те дорогу немножко

расчистят... Потом мы... Троса стальные натянуты, чтоб не сбиться

в темноте в пургу. Касаемся локтем и идём. Конвой спереди и сзади...

Пурга, буря как разыграется. Ветер, снег, морозяка градусов

пятьдесят! Всё равно гонят. П риходим на шахту, там проверяют —

у кого носы, щёки обморожены? И давай снегом тереть.

'' ' Защ ищ аясь от ветра с морозом, уши у ш апки завяжешь, на ли-*

цо тряпочку, под шапку концы заправиш ь, одни глаза открыты.

Брови, пока идёшь, обледенеют, коркой покрою тся. На шахте говорю:

«Облысеют брови!» «Н е бойся!» — смеются.

И уже не знаешь, что лучше — вот так вот мучиться или в яму

угоЛить, что у дороги слева, как на шахту идти, выкопана. Огромная

яма. Всю зиму в неё каждый день по несколько человек кидают.

Похороны надо было видеть. Обычно знаешь, из какого барака

выносить будут. Бывает, пойдёшь посмотреть. Арба-тележка одноосная.

Один человек впереди впрягается, другой сзади толкает.

Везут покойника к вахте. Тот абсолю тно голый, циновкой закрыт.

Японский мешок из-под сахара распороли, сахар мелкий, как

мука-пудра. Покрывало в последний путь. К вахте привезли, оттуда

надзиратель выходит. С увесистым молотком в руке. Откинул

циновку, посмотрел на труп и молотком в лоб как даст-даст! Не заплачет

ли покойник, не закричит ли дурниной? Нет, молчит как

рыба — порядок, можно закапывать. Ударная контрольная проверка

на случай: вдруг задумал зек хитроумный побег, как в «Графе

Монтекристо» у Дюма.

Начальство требовало: «Давайте норму!» «Кормите, —говорили

мы, —будем выполнять». «Ага, вы убежите».

Куда? В яму, предварительно получив последний привет молотком

по лбу.

Забор в лагере метра четыре с половиной — пять, не меньше.

Сосну валят, вершинку отпиливают, ош куривают, такие болванкикругляки

друг к другу ставят, а сверху три ряда колючей проволоки.

Что мы, волшебники, перелезть через такую преграду? Перед

забором предзонник — мёртвая зона четыре метра. Перепахана,

перекопана, и всё время ухаживают за ней, кто в лагере сидит,

за зону на работу не ходит, они граблями разравнивают, комочки

разбивают. Помню двух мостостроителей из Ташкента. Пожилые,

оба седые-седые. По десятке сначала дали, мерка такая в тридцатые

годы была, отсидели, думали: всё — домой. Им объявляют: сидеть

до особого распоряжения. Тогда-то, рассказывали, окончательно

и побелели. Что интересно, не разъединяли их. Вместе из лагеря

в лагерь кочевали. Боже, сколько замечательных людей перед

глазами прошло. Как скажут, за что посадили... Эти же мосто-

строители... П раздновали сдачу нового моста, открывали шампанское,

струя как даст... И в портрет Ленина... Всех, кто был за столом,

арестовали...

М остостроители — ф итили оба. Только и могли работать

предзоппик граблям и разравнивать... А у охранников на вышках

«шмайсеры», как ш вейные маш инки строчат...

Ыо воры перескакивали через забор. Раз случай. Привезли

бытовых, до этого была одна 58-я, потом решили разбавлять бытовиками

— блатными. Они издевались над нами, обворовывали,

унижали. И всё с согласия начальства. Это ворьё, убийцы, нелюди

считались социально-близкими советскому строю, а мы — враги.

Приш ёл этап с блатными, они не работают, ему западло лопату

в руку брать, а начальство попустительствует. Вор в законе приходит

с этапом, заявляет начальнику лагеря: «Начальничек, я — Л е

нинградский И нтеллигент, вор в законе, чтобы жратва была, мой

Петю нчик придёт со своей кастрюлькой... А если что, знай: твой забор

ерунда, тебя и дома достану». Вывески у них были: Ленинградский

И нтеллигент или какой-нибудь Московский Бродяга... ~

Раз начальник не послушался. Не наш, в другом лагере. Воры

в законе такж е сказали, чтобы Петюнчикам выдавали черпачок побольше

да погуще. У каждого вора в законе в прислужниках малолетки-заклю

чённые. Н ачальник наплевал на их условия. «У меня, —

говорит, — свои законы». Они: «Посмотрим на твои законы».

П етю нчик или другой кто из ворья проскочил через забор и зарезал

начальника лагеря.

В нашем бараке у вора в законе хлеб кто-то украл. Он глазами

повёл, на одного осетина указал: «Ты сожрал!» Тот начал клясться:

«Не я!» Бесполезно, приговор вынесен. К осетину подходят

двое, на пол бросили, доску из вагонки двухметровую вынимают,

под подбородок ставят и на горло торцом как надавили. Из носа, из

ушей кровь... И никого не наказали за убийство. А осетин ли взял

хлеб или кто... Зато наглядная акция возмездия в назидание другим

проведена.

К ворам в законе всё время приезжали какие-то деятели, хорошо

одетые, представительные, им давали свидание. Поговаривали

_ те жс воры. Поддерживали друг друга. Это были идол.ы лагерные.

Я с одним работал. Я был банщиком, а он, конечно, ничего

не делал. Только поговорить. Уважительно ко мне относился.

Чуть не каждый день называл свой адрес, на улице Подлужной

в Казани жил. «Ж ору Казанского там каждая собака знает!» Дескать,

освободиш ься, ко мне обязательно приезжай, я тебя озолочу.

Везучий

Девок, обещает, будет всяких — татарок, русских... Ох, любил рассказывать,

как он милиционеров с носом оставлял. «Я в переднюю

дверь трамвая на ходу заскочил, чекист — в заднюю. Трамвай под

уклон несётся, скорость бешеная, чекист ко мне сквозь народ продирается,

рад, гад, что сейчас сграбастает! Лыбится, как же — поймал

меня! Хрен тебе! Я как спрыгну, аж подошвы у сапог отлетели...

А чекист зассал... И я ходыля по дворам...»

Был случай в нашем лагере: воры в законе в карты играли. Делали

из газет. М окрый хлеб через тряпку продавливают. Хлеб серый,

а на выходе после тряпки белая масса. Ей карты клеили из газетных

полосок. Случалось — как сейчас говорят, «чтоб адреналин

пёр» — жизнь охранников на кон ставили. Один проиграл начальника

лагеря. Тот жил в посёлке, самый красивый дом. В снегопад

вор перелез через этот чудовищный забор, проник в дом начальника

лагеря и его же ножом убил. Пришёл на вахту и сказал: я зарезал

начальника. Увезли. Охрану сменили. М есяц прошёл, снова

сменили.

Но ни один политический у нас не убежал. Ни один. И ни одного

с 58-й статьёй не освобождали. Никого. Я первым оказался.

Но об этом позже.

Если вернуться к похоронам, охранник приложится к покойнику,

благословит на предание земле, молоток в карман сунет. Большой

такой карман. И достаёт из другого фанерку, грубо вырубленную

топором, может быть и три угла, и шесть, и восемь. Для кого

стараться? Поплюёт на химический карандаш, номер покойника напишет

па фанерке и к большому пальцу ноги привязывает.

Спрашивается, кому этот номер нужен? Кому? Господу Богу?

Ведь в общую могилу свалят. Однако ф ормально получается: не безымянным

похоронили.

Охранник свою функцию исполнил, открываю т первые лагерные

ворота, извозчики арбу с покойником вы возят, ставят перед

наружными воротами, возвращаются в лагерь. Внутренние ворота

закрываются. Открываю тся наружные, другой надзиратель смотрит,

кого привезли, но в лоб молотком больш е не проверяет на побег.

Затем расконвоированные, краткосрочные зеки эту арбу-тележку

тащат к яме и сваливаю т покойника. Так сказать — предали

земле. Ещё один успокоился. Летом яму с трупам и землёй забрасывают.

А на зим у новую заготавливают...

Если летом зек умирает, его сразу закапываю т. На другой день

нас ведут на шахту, на свежей могильной земле травка зелёненьким

пушком вылезла, на могилах хорошо росла, и, смотриш ь, плотный

стебелёк с утолщ ением наверху выстрелил. Стрелкой возвышается

над зелсныо. Обратно идёшь — цветок уже распустился. Природа

торопится отыграть свою песню за короткое северное лето. А зимой

снег, всё снегом завалено и куропаток полно белых. Абсолютно

белые, ходят по снегу, шевелятся.

В нашем особом лагере немцев много было, латышей, эстонцев,

литовцев. Л жизнь такая, что всю дорогу строем. Утром строем

в столовую, строем на шахту, строем с шахты, снова строем в столовую.

Из столовой — в барак. Наконец-то вечером наступило нестроевое

время. Личное. По строго приказано — в чужой барак ни ногой.

Нечего по территории лагеря шариться. Самый дальний разрешённый

зеку маршрут — в туалет. На ближайшие четыре барака

огромный дощатый туалет и дыры как обширная прорубь... Пакость

делали, чтобы человек туда упал. Огромные дыры, вот и целишься.

Если есть чем. За неделю один раз накопится... Потом и на

туалет ограничения ввели. За год до моего освобождения установили

порядок: конвой в восемь вечера барак закрывает снаружи.

Перед этим дневальные заносят деревянную парашу, и как хотите

до утра. Всего-ничего времени оставалось вечером, как из столовой

привели, до восьми часов можешь на улицу показаться, в туалет

сбегать, покурить, если повезло разжиться куревом, потом закрывают

барак...

Утром подъём, хлеб раздали... В столовой у каждого барака своё

время. Смена на шахту — полторы или две тысячи зеков. Надо накормить.

Пока до столовой дошёл, хлеб уже съел. А там глиняные горшки,

туда бац черпачок, пол-литра мути какой-то. Попадают шкварочки,

крупинки гречки, перловки; овсяную не давали ни разу. Выпил

и полдня работаешь. В обед черпак побольше — семьсот граммов.

Хлеба ист, разве утерпишь, разве сохранишь, а значит, жди до вечера,

когда будет ещё один кусочек... Голодные, не спится, снится хлеб,

ешь его от пуза во сне... Худые, тощие, ляжек нет, кости да кожа.

Сытно накормить могли в чрезвычайных ситуациях. Это ещё

до забастовки было. Расскажу потом о ней. Пришли утром в столовую.

Кухня не кормит. К нам в лагерь уже подмешивали блатных.

В тот раз накануне днём пришёл этап. В нём авторитетов, воров

в законе, семь человек и прихлебателей полно. Воры в законе

потребовали: «Начальничек, ты нас корми, что сами хаваете! Петюнчики

придут, им черпачок для нас побольше да повкуснее!»

Утром мы приходим в столовую, а там ночыо или под утро резня

прошла. Ш естнадцать человек, семь поваров, плюс кто при кух

не, их же ножами полосовали. Всё залито кровыо. Десять блатных

пришли на кухню, повара, наверное, и не сопротивлялись. Чем повара

не потрафили им? Или начальник лагеря не отдал команды

кормить воров? Не знаю...

Начальник утром к нам прибегает: «Успокоитесь, голодными

не останетесь! Я отдал приказ, привезут военный паёк». «Жрать

хотим! — возмущаемся мы из разных углов. — Голодными на работу

не выйдем!» «Скоро привезут, потерпите! О бязательно завтрак

будет!»

Не обманул. Пришло несколько грузовиков с сухим пайком.

Атам бочковая селёдка! Ж ирная тихоокеанская селёдка... Какой

показалась необыкновенной! Царский деликатес. Едим, возбуждённые...

Аромат, вкус, мясо... Забыли, что оно такое — настоящая

еда. На зав грак каждому 11о сел ёд ке дал и, хл еба! Е щё м я с ну ю ту шёнку

привезли. Американскую, что по ленд-лизу. 11а Крайнем Севере

хранилась. Достали из неприкосновенного запаса для зеков.

ЗАБАСТОВКА

Летом пятьдесят третьего, в июле, в нашей зоне среди зеков образовался

забастовочный комитет и постановил: мы не работаем,

мы бастуем, мы хотим свободы, сколько можно невинных людей

держать в неволе, требуем пересмотра дел. Никто не должен работать,

только кто на водосборных насосах, водоотливе, вентиляции

в шахте, их выводить, чтобы аварии не произошло, остальные из зоны

не выходят.

Начальство лагерное молчит. Что-то повякали, поняли: бесполезно,

будут стоять на своём. Потом читал: в то время по многим

лагерям ГУЛАГа прокатились бунты. Мы в своей массе мало знали

об этом, начальству, конечно, приходили секретки о волнениях

зеков. Но было видно, что 12-я шахта и 1б-я бастуют, колеса копров

стоят.

День не работаем, два, неделю. Но еду подвозят. Воровства меньше

стало, пайка полновеснее до нас доходила. Вдруг по лагерю пролетело:

прибыла комиссия из Москвы, восемнадцать человек. Выстраивают

пас перед вахтой. Бескрайняя толпа зеков. Всё запружено.

До бараков, между бараков.

Один из москвичей выходит: «Я генерал М асленников. Я депутат

Верховного Совета».

П еред ним море озлобленных зеков, задним не слышно. Конвой

стоит без оруж ия. Запретили заносить в зону. Боялись. Лавина

могла смять, завладеть автоматами, винтовками.

Генерал выступает: «Организованы военно-ревизионные комиссии,

они занимаю тся вашими делами уже несколько месяцев.

Будем разбираться, будем выпускать! Мы уже разбираемся!

Да, бы ло безобразие! Бы ли нарушения! Было много безобразий!

Самоуправств! Н евинные люди осуждены. Партия это признаёт!

Мы будем исправлять прежние ошибки. Большинство из вас будет

освобождено».

Я рко говорил, убедительно, напористо. По рядам пошло шевеление.

Забубнили все. Заволновалось море. Передние обсуждают

слова генерала. Как же — скоро будут освобождать. И верится,

и не верится. Но хочется верить. Страшно хочется. Задние ничего

не расслы ш али, просят передать. Суфлёры появились, полетело

по рядам про обещ анное освобождение.

Д виж ение в зековской толпе комиссию напугало. Москвичам

показалось: эта огромная многоголовая, многотысячная масса, которая

только что, замерев, внимала генералу, приходит в агрессивное

движ ение после его слов. Если сорвётся, никакие пулемёты

с вышек не справятся. Сомнёт, растопчет, уничтожит...

Генерал продолжает: «Просим не нарушать производственный

ритм. Поверьте, мы стараемся работать! Стараемся как можно

быстрее пересмотреть ваши дела, но не так-то просто. Вы знаете,

сколько заклю чённы х в нашей стране? Надо же разобраться! Может,

есть такие люди, которых нельзя выпускать. Но большинство

из вас мы выпустим! Мы приехали специально предупредить вас

об этом! И просим вас давать родине уголь! Чтобы работали цеха,

заводы! В ы плавлялся металл! Родину нельзя ослаблять, нас окружают

враги!»

«О собенно враги народа!» — кто-то из толпы прокричал.

Н а что генерал перешёл на скороговорку: «Я вам верю, товарищи,

и вы мне верьте! Я генерал Масленников, депутат Верховного

Совета, верьте мне! — ещё раз повторил. — Вот члены военно-ревизионны

х комиссий. Они тоже хотят быстро разобраться. Мы будем

работать с максимальной отдачей! Потерпите, долго терпели,

потерпите ещё! Спасибо за внимание, извините нас».

И быстро подался назад, к охране. И как-то быстро все москвичи,

все восемнадцать человек исчезли.

Везучий

Гул прошёлся по зекам. Задние даванули на передних, и вся

наша масса устремилась в сторону вахты. Я, думал, сейчас начнётся

бунт, полезут крушить ворота. Нет, от вахты по сторонам растеклись

и по баракам. Л на других шахтах, рассказы вали, дошло до автоматов

и пулемётов. Много позже читал, что на 29-й шахте Речлага

шестьдесят шесть человек осталось леж ать убиты ми после расстрела

толпы зеков. Там завели солдат и дали команду: «Огонь!»

На следующий день наш лагерь вышел на смену. Ж дём, работаем,

терпим по просьбе генерала М асленникова. У нас такая выносливая

сердечная мышца, всё испытала, потерпит ещё, подождёт.

Потом само собой всё заглохло. Зачинщ иков забастовки убрали

из лагеря. Ж ивём прежней жизнью, даём стране угля.

Я под землёй и навалоотбойщиком поработал. Ш ахта глубиной

от ста сорока метров до двухсот. Спустиш ься зимой, тепло, духота

даже. Штрек, рельсы, вагончики. Л авы косые... Выдают лопаты,

это издевательство над здравым смыслом — на голодную житуху

таких размеров лопату. Мы зубилами обрубали чуть не наполовину.

Высота лавы метр двадцать — только на коленках заползаешь.

У всех коленки углём пропитались, как пятки стали. Ведь годами

ежедневно ползали. Парни с маньчжурского Трёхречья здорово

вкалывали. В основном казаки. Тоже верили, что их скоро освободят

за ударный труд... Вкалы вали навалоотбойщ икам и, как

лошади. Никто не мог дать такую норму, как они... Сильные, конечно,

ребята...

Вода в шахте постоянно, течёт но водосборникам в ямы-ёмкости,

оттуда насосами вверх... М ощные насосы «Комсомольцы»

стояли...

Подрывники были из вольных. Взрывали, как смена зеков

уходила. Пласт угля тонкий, но столько вы кинет взрывом.... Кидаешь,

кидаешь... 1ружёные вагончики поднимаю тся наверх, там опрокидыватель...

Как-то наверх бригадир послал. Вагончики опрокидываются,

уголь обрушивается и с высоты врезается в металл. Огромные глыбы

летяг. В вагончике застрянет, а йотом как сорвётся со страшным

громом. А бывает, заклинит — не вываливается, у меня в руках

крюк два с половиной метра, им глыбу цепляю, чтобы пошла...

Грохот жуткий. Убийственные удары, как снаряды рвутся. Пыль.

Кромешный ад. Неделю могут наверху держать. Н ауш ники специальные

выдавали, без них глохнет человек. М не говорят: сейчас

нет наушников, не посылает правительство. Хорошая отговорка -

правительство виновато. Я месяц, вместо недели, работал наверху.

Сам себя не слыш ал, голова чумная от постоянного грохота. После

первой недели местного начальника с шахты прошу, чтобы распорядился

и замену дали. Должен был моему бригадиру скомандовать.

Он вместо этого заткнул мне рот: «Не ори! Потерпишь!»

Поэтому сейчас тугой на уши. Кричу, мне-то кажется: другие

меня не слыш ат. Ж ена то и дело, как начну говорить, тормозит:

«У крути громкость, не на площади!» Внуку рассказал о работе

па шахте, он смеётся: «Дедушка, чтоб от твоих децибел не оглохнуть,

нам тож е надо науш ники выдавать. Ты и сейчас мог бы в тайге

«бойся!!!» кричать». Юморист...

Одно хорошо, после работы наверху меня поставили на ОП —

особое питание. Собственно, питание такое же, но дней десять на

шахту не выводили... Лежал, блаженствовал... Врач, женщина была,

зек тоже, она определила меня в санинструкторы... Травил насекомых...

Но больш е отдыхал...

Везучий

СВЯТОЙ

Отсидел девять лет, рукой подать до конца срока, да не освобождают

политических. И вдруг... Вечером, уже все взгромоздились

на нары, я тоже укладываюсь, вырастает передо мной надзиратель,

старый человек, без чина, рядовой, лет пятидесяти или

даже больше, лезет в карман и, гром среди ясного неба — читает

безразличным голосом бумажку: меня освобождают. На работу завтра

не выходить. Огорошил фантастическим известием и ушёл.

Н евероятная новость полетела по бараку. Что? Почему? В бараке

сто человек, загудели, кто-то с нар прыгает в мою сторону...

Первое, что пришло в голову: ерунда какая-то. И ещё подумал:

кого, кроме меня, будут вызывать? Никого. Соседи удивляются,

из дальних углов барака приходят, спрашивают: а почему тебя

одного?

О ткуда я знаю? Надзиратель развернулся и ушёл. Непонятно.

Сказал бы начальник лагеря, правдоподобней звучало. А так,

не знаю, что и думать.

Я оказался первым из шести или семи тысяч, что сидели в нашем

лагере. А такой же клоун с шахты. Ничем не лучше. И одним

Везучий

из первых в Речлаге, где —это позже вычитал — сидело более тридцати

пяти тысяч зеков...

И началось. Наутро весь лагерь гудел: освобождают до срока

политического. Новость разлетелась в мгновение ока. Сначала

не поверили — не может быть! Но меня на работу не выводят, знач

и т/н е так просто. Зек для чего сидит — работать, вкалывать, давать

норму. Если работу отменяют не по болезни — это из ряда вон.

Политзеки выводы делают: при Сталине никого не освобождали,

Сталин умер, наверное, теперь будут освобождать. Вот он, первый

счастливый человек. Мне даже один говорил: «Десница Божия

на тебя указала».

Утром бригадам надо строиться на вахте, а они из своих бараков

бегут на меня посмотреть, самолично желают лицезреть уникального

зека. Спрашивают: «Аты сам-то веришь?» Трогают меня,

толкают: «Ты счастливый! Ты, наверное, молился хорошо...» Не так

уж я сильно молился. Ну, перед сном, если были силы... 11аш барак

пытается выйти, а никак — затор, ни туда ни сюда, чужие к нам валом

валят. Я уже стал бояться, предложил ребятам-соседям: давайте

окно вышибу и вылезу. Что-нибудь надо делать? С других бараков

пробиваются ко мне, всем нужно увидеть счастливчика, чтото

сказать. Один говорит: я такой-то из Чехословакии, пожалуйста,

сообщи обо мне. Умоляют, просят. Пишут записочки с адресами,

фамилиями родственников... Я собирал. По при выходе из лагеря

охранники отобрали все до одной...

Я стал бояться — меня растащат. Прут со всех сторон на мои

нары. Один стоял-стоял, потом раз — у моей туж урки карман

оторвал и дёру. Талисман себе оторвал. Па какой ляд он ему понадобился?

Кто-то спрашивает: какой срок у меня, откуда я? Другие

встанут молча и смотрят-смотрят. Будто я святой. Никогда не

забуду одни глаза... Узколицый, болезненного вида, неопределённого

возраста человек... Да и как там определиш ь? Мне тридцати

пяти не было, а выглядел стариком. До того жалобно смотрел

па меня, вроде надо радоваться — освобождают человека, а у него

слёзы в глазах. Сам, наверное, не чаял выбраться домой... Комуто

надо обязательно коснуться рукой моего плеча, за локоть подержать.

В надежде — моя радость на него перейдёт... Кто-то спрашивает:

«Ты русский?» Больше половины иностранцев в лагере,

со всех стран мира...

Я взмолился, прошу помощи у конвоиров: «Больш е не могу.

Они меня задёргали, их тысячи, идут и идут, разве так можно?»

Сначала конвой не обращал внимания, но в лагере чёрт-те что творится.

Бригада у вахты строится, в ней сорок человек, а никого нет.

Где? Все ко мне ушли. Какая работа, когда случилось невероятное

событие... Я им, чтоб успокоить, говорю: я вам напишу, обязательно

напишу... А кому писать? На какой адрес?

При С талине при огромном количестве осуждённых по 58-й

практически никого не освобождали. Редко-редко. У кого и был

срок пять или восемь лет по 58-й, так это, может, на двадцать тысяч

один. Если вдруг и освобождали, в такую дыру отправляли па «свободу»,

посёлок в пятьдесят домов, и всё время отмечаться надо.

Я верил и не верил. Если освободили, почему не выводят за зону,

не отпускаю т? Почему держат?

Но на работу не гонят, не подстригают. Стал в лагере самой популярной

личностыо. То был рядовым зеком, добрую часть срока

на общ их работах. Ни заведующим каптёркой, посылочной или баней

не был, ни нарядчиком или бригадиром. И вдруг прогремел на

весь лагерь. Неделю в этом кошмаре прожил. Как-то утром, сразу

как рельс ударил, ребята просят: выйди на улицу, пока не повалили

из других бараков, не то опять пробка на входе, ни в туалет, никуда

не пробиться. Вышел и не успел трёх шагов по зоне сделать,

с двух сторон меня за руки хвать и ведут. Не конвой, свой брат,

зеки. «Куда?» — спрашиваю. «Пошли, — просят, — в наш барак, ребята

ждут, хотят поговорить». Еле вырвался...

На вахте скандалы, бригады не вовремя выходят строиться,

бригадирам втык...

Н аконец меня забираю т из барака... Я обрадовался — на свободу.

И все так решили. Л меня в изолятор. Недалеко от проходной

— выходной изолятор. Но я не в обиде. В изоляторе мне и черпачок

с баландой на сто граммов больше и хлеба па те же сто граммов.

И спокойно.

Да, забыл сказать. Ещё до того как объявили об освобождении,

мне дали карточку почтовую. Причём карточку Красного Креста,

там по-английски, по-французски, по-немецки написано, как на карточках

бывает, «куда», «кому». Чтобы я своим отправил. Зачем?

Конвоир говорит: «Пиши». Позже до меня дошло — политика была

подмешана. В это время начали вербовать русских из Китая на целину.

В большом количестве понадобились рабочие руки — восстанавливать

Россию. Кто-то колебался: ехать, не ехать. Создавали

общественное мнение, чтобы из Маньчжурии не ехали в Америку,

Бразилию , Австралию. Конверта нет у карточки, площадь для

Везучий

письма как ладонь, не больше. И для ответа место. Вохра говорит:

«Пиши». «Кому писать?» —спрашиваю. «Л где ты жил?» — «В Китае».

— «У тебя дом там есть? Адрес? Родственники?» — «Есть.

Отец и брат». — «Ну, и пиши туда». — «Что писать?» — «Пиши:

я такой-то, жив-здоров. Волнуюсь за ваше сущ ествование».

Пишу, на русском, конечно, а в голове: хорошо, если отец с братом

где-нибудь в лагере не погибли, может, в Х айларе нет их давно.

Информации никакой, газету не имеешь право почитать, ничего

— глухаря.

Недавно прочитал в журнале, зек, тож е харбинец, будучи в лагере

по 58-й, будто бы разыскал родственников через Красный

Крест и потом послал им открытку. Ничего никто не мог разыскиватьи

сам письма писать. Мы были без права переписки.

Один проворный харбинец в нашем лагере па У рале хорошо

устроился — десятником, принимал лес. У зкоколейка в тайге, паровозик,

вагончики и бригада на погрузке. Работа ломовая, зато

кормили их почти досыта. Баланду досыта, хлеба досыта. На особом

положении. Загрузили составчик, конвой в лагерь бригаду

уводит. Бывает, сразу следующий составчик подают па погрузку,

в иные дни сутки в лагере ждут. Отдельно выводили бригаду, отдельно

жили. Десятник с вольным машинистом договорился письмо

в Харбин отправить, успокоить мать-отца, жену, что жив. М аш и

нист объяснил: за ними следят, вот когда поедет в отпуск в Белоруссию,

там можно опустить письмо в почтовый ящ ик. Э го не здесь

в посёлке... Так и договорились. Прошло какое-то время, десятника

забирает конвой и давай морду бить: кто твоё письмо отправил?

Пообещали забить до смерти, если не сознается. Сказал. И маш и

нист бесследно исчез.

Моя открытка была первой ласточкой. Н аписал я: «Китай,

г. Хайлар, 1-я улица, № 15, Ф илиппову Ник. Мих.» И дальше:

«Добрый день, папочка дорогой, любимый Ж еня! Я жив-здоров.

Не беспокойтесь обо мне. У меня всё в порядке. Ж иву, не ж алуюсь!..»

«Распишитесь!» — вохра потребовал. Расписался. Само собой,

не дали бы они мне написать честно, что я — зек, девять лет

в лагере отмотал.

Папа рассказывал: чуть с ума не сошёл, когда эту писульку

вручили. Расписался в получении, на другой стороне открытки

чиркнул ответ. Толстая картонка.

Её я получил, когда ехал из Москвы в Потьму в столы пинском

вагоне, в дороге вручили. Дескать, вот как работает советс

кая власть. У отца почерк бисерный, маленькие буковка к буковке,

но чёткие. 11а железной дороге в службе тяги работал инженером.

Но почерку чувствую: писал и ужасно волновался. Поражён был...

Боже, как папа постарел за годы, пока меня не было...

Дней десять я просидел в изоляторе. Окон нет, только электричество,

но хорошо —спжу-лсжу, на работу не выводят. Размышляю,

что же дальше будет? 11о уже и то хорошо: какое-то время не горбатиться

в шахте. 11аконец, офицер, капитан, забирает меня. Кобура

пустая, выводит за проходную, через ворота, через домик на улицу.

Взял па вахте пистолет. А ему конвой говорит: «А зачем пистолет,

он же освобождается?»

«А затем».

Вышли, стоим, оказывается — автобусная остановка.

Зима на севере — сплош ная темень. Подъём ночыо, работаем

ночыо, ложимся ночыо. Стоим с капитаном, автобус ждём, прожектора

лагерные вдоль забора быот, столбы света пытаются вырвать

лагерь из темноты. 11о кругом она властвует, и только далеко-далеко

в небе — экзотика. Северное сияние дыш ит разноцветными вертикальными

полосами. Конвой ко мне повернулся: «Какая красота!

Какая красота!»

Да на кой чёрт мне эта красота сдалась с надзирателем иод боком?!

Промолчал на его восторги.

Стоим. Автобус П А Зик подкатил. Из пего вышли вольнонаёмные,

что на смену приехали. Мы сели в автобус.

За девять лет я одичал... Иногда подумаю: восемьдесят восемь

лет прожил, из них почти десять, и каких — с двадцати пяти

до тридцати пяти — за колючей проволокой. Каждый шаг, каждый

вдох колючкой ограничены... И вдруг — нет её! В автобусе не зековская

жизнь. Ребёнок заплакал, молодая женщ ина успокаивает.

Голос нежный, материнский, старается тихо говорить, да я рядом

через проход сижу, слышно. «Ну что ты, моя Дуняш ечка!» И по сегодня

стоит в ушах эта напевное «Дуняшечка». А ребёнок плачет

и плачет. Тоненьким голоском заходится в крике. Я как сам не свой

сделался: женщ ина в пальто, на голове пуховый платок, плачущ ий

ребёнок... Я тоже заплакал. Не сдержался. Н аплевать на конвой,

на попутчиков. Глаза тру...

Подъехали к Воркуте, с километр осталось, остановились. Город

хорошо видно в темноте, сияет огнями... И з автобуса выш ли.

Два барака, вышка поломанная, доска висит на проволоке, вторая

Везучий

Везучий

вы ш ка наполовину сожжена. О дин барак заколоченны й. В соседний

заводят, натоплено, хорошо. Военный с улицы ввалился, в белом

полуш убке, снял его, первое, что бросилось в глаза, — оруж ия

нет. Говорит вежливо: «Вам сюда». Н а парах сидят два зека, оказалось,

такие же, как я, политические, с 12-й, а может, с 16-й шахты.

П отом я узнал: Красный Крест требовал у С оветского Сою за

списки иностранны х политических заклю чённы х. В Европе осаж

д али консульства, посольства: «М ой муж, мой сын у немцев не служ

ил, его на улице схватили и увезли». И не воевали некоторы е

страны , а чекисты хватали по улицам. Б ы ли в лагерях немцы, чехи,

прибалты . М еж дународная организация требовала списки.

Л ю ди прибы ваю т в наш барак, д есять человек стало, п ятн а

дцать, восемнадцать. Собираю т группу дальш е отправлять. Д ве недели

там жили. Всё в диковинку. С пать на матрацах...

Кормили... Н е лагерная баланда. Еда из военной части. С олдаты

привозят в термосах суп, кашу. Д аж е кусочек м яса попадётся.

Н ож ка курицы другой раз. Под присмотром врача корм ят. В белом

халате поселилась в отдельной ком нате дородная тётя, из вольнонаёмных,

басом громыхала. С олдаты привезут терм оса, она раздатчиков

накачивает: «Н е ж алейте их! Д обавку не давать!» Солдаты

в курсе — мы освобождаемся, стараю тся подкорм ить. Ведь скелеты

ходячие. О на шумит: «О ни ж ить хотят! Если переест кто, всё —

капыток! Н е спасу!» Мы и сами знаем. И хочется, и боимся. Сто

граммов хлеба и суп, на второе каша. Бесхитростное, солдатское,

но всё питательное. С маслом даже. М асло не могу вспом нить какое?

Сегодня утром проснулся и вспом нил. А сейчас забы л. Суп

налы от и ж елезны й напёрсток масла туда, оно сверху всплывёт,

как растительное.

С обрали нас в том лагере под Воркутой, потом приходит автобус,

и нас предупреждают: не волнуйтесь, повезут дальш е на освобож

дение. М ы загалдели — по домам! По дороге из л агеря повторяли,

что везут на освобождение. В В оркуте на вокзале встречает

охрана с собаками. Вот тебе, бабуш ка, и Ю рьев день! О тнош е

ние как к зекам. И грузят в столы пинский вагон. Вот тебе и по

домам ! В каж дом купе два ряда полок, на верхний забраться —

у си л и я нуж ны , хорош о, подкорм или, так бы не знаю , как мы, д о

ходяги... Л еж ать только мордой к проходу, конвой д олж ен л и ц е

зреть твою ф изионом ию . П лю нуть некуда, в туал ет попросиш ь

ся зл ятся. В туалете один с собакой тебя караулит, другой — без.

И сухой паёк.

И опять не знаешь, что думать? Привозят в Москву. Я всегда

на вопрос: «Л ты был в Москве?» — отвечаю: «Ещё как! В Б уты р

ке сидел!»

Конечно, нас нельзя ещё было показывать Красному Кресту —

пусть подкормились, но все равно скелеты, не созрели для демонстрации

гуманности советской тюремно-лагерной системы. В Б у

тырку привезли, заводят в камеру, шпана малолетняя налетает

и по карманам, всех обшарили... Через час, наверное, пришла ж енщина

и увела детей...

В Бутырке сутки пробыли, выводят опять на улицу, конвой —

молодёжь с карабинами, и видно — боятся нас. В напряжении. П о

лучается, настропалили их: будете иметь дело с головорезами. Карабины

с предохранителей сняты. Какая, думаю, свобода? Ложь

это, а не свобода.

В Бутырке с генералом имел беседу.

Он представился: «Генерал Самсонов». Предложил сесть.

«Как фамилия? — спрашивает. —За что осуждены?»

У самого на столе мои документы.

«Арестовали, —говорю, — и дали статью, 58-я, часть 2-я».

«Это, Ф илиппов, неправильно. У вас часть 4-я».

То есть я — агент мировой буржуазии.

Ну, и ладно. 4-я, так 4-я. Я никогда не интересовался.

«Вот вас отпустят, вы, наверное, клык на Советский Союз

имеете?»

«А почему такая жестокость меня сопровождает? Я — русский

из Китая, если вы меня освобождаете, постараюсь доказать свою

лояльность Советскому правительству. Правительство народное,

я из народа, буду трудиться, как все. Мой возраст ещё позволяет

пожить на свободе».

«Ну, ладно-ладно, — извинительным тоном сказал, пресс-папье

переложил с места на место. — Куда бы вы хотели поехать?» —

перевёл на другую тему.

— В Омск.

•—Почему?

— Дед из Петрограда был направлен в Омск, на железной дороге

работал. Потом правительство направило его на строительство

КВЖ Д в Китай.

Генерал пояснил: в сорок городов нельзя мне ехать. Москва,

Ленинград, Киев, Белоруссия, Мордовия... Закрыты центральные

города для освобождающегося зека.

Везучий

«В О мск можно», — говорит.

«В О мске что — одни заклю ченные, раз туда разреш ено?» —

я сыронизировал.

Генерал засмеялся: «Нет, это чепуха. П риличны й городок.

Я ездил в Омск. Найдёте себе сибирячку. Ух, попадаю тся красивые

девушки!»

С его благословения стал сибиряком, омичом.

Н есколько раз думал поискать следы деда в Омске. В каком

году приехал сюда? Может, в архивах имею тся сведения. И у отца

не спросил. Почему-то неинтересно было. Д аж е странно сейчас.

Внуку сказать нечего.

И в Китае в 1957 году не поинтересовался у отца. О н-то знал.

Хотел у них икону взять. Две старинные, больш ие, девятнадцатого

века, Никола Угодник и Казанская Бож ья М атерь, бабуш ка с дедушкой

из России привезли. Бабуш ка маму с папой П ресвятой Богородицей

перед свадьбой благословляла. Красивы й оклад...

В 1985 году двадцать первого января спим, часа два ночи,

вдруг страшный грохот в зале. Вскочил с кровати, в темноте один

тапок свой, другой жены напялил, за порог зацепился, чуть носом

не запахал: у неё тридцать пяты й размер, у меня сорок четвёртый,.свет

включаю — на полу икона. Как могла ны рнуть с полочки?

Пятнадцать лет стояла. П ланочку специальную барьерчиком

прибил. Ж ена следом вбегает: «Что случилось?» Э го была её икона.

Тоже старинная, даже прабабуш кина — П ресвятой Богородицы,

Тата привезла из Харбина в 1955 году.

— Как-то нехорошо у меня на душе, — Т ата говорит.

Начал её успокаивать: «Всё хорошо! Видиш ь, не разбилась

икона. Рамочка целая». Но сам уснуть больш е не смог.

В семь утра, мы чай пили на кухне, телеф он затрещ ал. Тата

подскочила, будто ждала. И з А встралии звонок: папа умер.

Я заплакал навзрыд: «Папа, папочка, даж е похоронить тебя не

смогу».

Всё надеялся: Бог даст, свидимся ещё. Звал папу в Омск в гости.

В девяносто втором году брат приглаш ал к себе, он болел уже:

«П риезж айте, дорогу оплачу». Был бы ж ив папа — поехал.

П апа в пятьдесят седьмом сказал на мою просьбу: «О бязательно

возьми икону. Наша семейная. Перед ней я за тебя м олился, мамочку

наш у поминал...» И браг разреш ил: «Что надо, бери». Тата

на следую щ ее утро тихонько рассказала, она бы ла нечаянны м свидетелем...

К итайцы брату на заказ сделали два огромны х сундука

из камфорного дерева для переезда в Австралию. С замками. Л иза,

жена брата, заранее, ещё документы не пришли, паковаться н ачала.

А уехали только через полгода. Брат сказал Л изе про икону, что

я хочу взять, та швырнула ключи от сундуков: «Пусть хоть все за

бирают!» Поругались. Зачем, думаю, раздор сеять. Пусть им и к о

ны помогают в Австралии. Получилось — не помогали. При о тъ

езде китайцы разрешили брать с собой всего-то на человека по ч е

моданчику сорок сантиметров на семьдесят. Л иза посчитала: л у ч

ше тряпок больше натолкать, чем иконы.

Думаю, папа не захотел с ней спорить. Даже из-за икон, а ведь

был боголюбивый... По воскресеньям, праздникам всегда в церковь

ходил, в пашу Свято-Никольскую в Хайларс...

Везучий

ПОТЬМА

После Бутырки опять загрузили в столыпинский вагон. Застучали

колёса. Куда? Не говорят. Какое твоё, зек, дело? Около суток

везли. Наконец команда: выходи! Станция Потьма, М ордовская

АССР. Раннее утро. Две девушки на перроне. Что интересно —

в лаптях. Мы па них уставились. Во-первых — девушки, во-вторых

— в лаптях. Разговаривают между собой не по-русски. М ордовки.

Язык похож па эстонский. В шахте бригада эстонцев крепёж

ставила. Как один, крупные парни, мощные, до лагеря судостроителями

были... Ух, сильно работали. Слаженно, быстро. Топорами

стучат, ни одного лишнего движения, с наклоном рудстойки из

брёвен ставят, ту г же сверху в замок поперечину кладут. А вырублено

— тю телька в тютельку, подгонять не надо... Идут и ставят,

идут и ставят... Тоже впроголодь, тоже на износ жизнь, а как маш и

ны в деле... Мастера... Они говорили: «Евле, евле кура путц!»

Со станции нас везут в лагерь. Огромный. Но контингент не

как на Урале или на шахте — здесь сплошь иностранцы. Полно немцев,

чехов, поляков, румын, венгры, немного украинцев, даже семь

итальянцев, латыши, литовцы, эстонцев полно...

Это лаготделение для иностранцев, подлежащих депортации

в страны, где были арестованы, и для лиц без гражданства, арестованных

за границей. Никаких блатных, воров в законе, Петюнчиков.

На этом фоне я делаю головокружительную карьеру. Становлюсь

начальником. Впервые в жизни. Назначают комендантом от зеков.

Везучий

«Почему меня? — спрашиваю начальника лагеря, майора. —

У вас, — говорю, — полно народу? М еня только что привезли, да

и какой я комендант? Никогда никем не командовал...»

— Они все иностранцы.

— Русских нет что ли?

— Есть, — засмеялся, — целых двое, но скоро им освобождаться,

остальные или с трудом по-русски, или того хуже. Читать вообще

ни в зуб ногой. Как с ними работать? Вы иностранный знаете

какой-нибудь?

— Английский неплохо знал, китайский, японский — на бытовом

уровне.

—Да вы для нас клад! Вдруг японцев или китайцев подвезут?

Так что будете получать опасны е л езви я и вы давать старшим-'бараков.

Все должны ходить бриты.с и красивы е. Вам отвечать

за лезвия.

Вот повезло, ничего не скажешь: в лагере — и за что-то отвечать.

У меня было сто лезвий, под роспись выдавал. Одеяла, матрасы

выдавал. И принимал, когда уходили. А то начнут вопросами

донимать: «Когда нас будут освобождать?» Что я могу сказать, такой

же зек. Л в лагере тысяча двести заключённых...

Зато начальник лагеря одеяло мне презентовал, провожая.

На КПП аккуратно сложенное новое немецкое вручил.

«На, — говорит, — незаконно поступаю, но хочется вам подарок

сделать. Пригодится».

Выслужился Ф илиппов перед гражданином начальником.

Серое немецкое одеяло. Прочное, по сей день на даче болтается.

Единственный предмет, оставшийся от лагеря. Зато в голове, колом

не вышибешь, так засел лагерны й срок... Ж ена руками машет,

если вдруг что-то вспомню. «Не начинай, — останавливает, — не заводись,

будешь потом всю ночь ворочаться да ш араш иться от бессонницы

по квартире...»

"Задача мордовского лагеря — откорм. Чтобы истощённый,

измождённый зек обрёл человеческий вид. На кухне котлы в мой

рост, не преувеличиваю, в рост человека с поднятой рукой. Продукты

Красный Крест посылал. Повара из вольны х смеются: для вас

такая закладка — воду некуда заливать.

А чудеса продолжаются. День на четвёртый, как в Потьму привезли,

мне две посылки из Красного Креста. Ж енева написано, печати

стоят. Конкретный адресат — на мое имя посылки. Получается,

прочно попал в международные списки. По сей день загадка,

как повезло очутиться в них? Кто выбирал? У кого рука дрогнула

у моей ф ам илии?

В посы лках ш околад, грецкие орехи. Это богатство бы на шахту...

В М ордовии и без того хватало. У меня стала появляться фигуристость...

Строго по рекомендациям врача кормили. Боялись, следили,

чтобы никто нс переел.

В лагере на шахте насмотрелся на обожравшихся. Бандитамуголовникам

посылки разреш али. За полгода до моего освобождения

прибалтийцам разреш или... Эстонцы сало получали, торговали

им... Д ругим чащ е сухари приходили. Что ещё в послевоенные

годы пош лёш ь? Кому-то чёрные, реже — белые или вперемешку.

В меш очке каком-нибудь старом. Норма на посылку — шесть килограммов.

П олучит зек, все с завистью смотрят. Мы ведь траву варили,

траву ж рали. Он котелок берёт, водой сухари зальёт, на костёр

и варит. Ч уть разбухли, скорей пихать в рот... Нажрётся — раздует

живот. Ему бы подождать и не жадничать, не все разом... Да легко

сказать — попробуй утерпи, когда голод беспрестанно по мозгам

бьёт. Чуть намокли — быстрей-быстрей в себя... Съел, и началось —

не знает куда деться... Случись такое в Потьме — это ЧП. Над нами

тряслись. О тчёт за каждого держать...

В последнее врем я часто думаю... Вспоминаю слова отца:

«Ты везунчик, Ю рка». Везение с лагерем вроде не сходится. И всё

же что-то берегло меня. Хранило. Отца ли молитвы, бабушки, пока

жива была... Попади тогда в отряд Лсано, совсем по-другому жизнь

сложилась: или японцы в 1945-м расстреляли, или красноармейцы,

или в советский лагерь попал не диктором, а военным преступником...

И получил бы не «десятку», а как минимум пятнадцать

лет, а то и «четвертак». Лсановцам меньше не давали...

Когда война Советского Союза с Японией началась, асановцы,

что стояли вблизи границы, перешли на сторону Красной армии.

Не могли стрелять в русских. Перебежчиков сразу арестовали.

И в лагеря. Оставш ихся в М аньчжурии асановцев, среди них были

хайларские ребята, японцы сразу после налёта советской авиации

расстреляли. П оняли, кого несколько лет на свою голову обучали.

И в расход. Обманным путём разоружили и покосили из пулемётов...

Рассчитывали из нас пушечное мясо подготовить, пусть русские

русских быот на благо Страны восходящего солнца. П олучилось

— впустую старались столько лет... Планировали и такое: забрасывать

диверсионные отряды асановцев в форме солдат Красной

армии в приграничные районы, помогать Квантунской армии

захватывать Сибирь.

Везучий

Везучий

И меня бы порешили японцы в сорок пятом, кабы не напился

той жуткой ханжи, не начал подыхать. Ведь никогда сердце не прихватывало

такой болыо. А путь у меня прямой был в Лсано. Японцы

с молодёжью работали чётко. Сначала я, ещё до войны 1941 года,

попал в Кио-во-кай — это организация, ориентированная на гражданское

население, воспитывала молодёжь в японском духе. И зучали

японские обычаи, японскую религию, язык... П риближали

к себе. Спортом занимались, на дачи ездили, на озёра. Разного возраста

набирали. Цыгана Иванова загнали в Кио-во-кай, а у того

уже дочь была, которую потом украли.

И я не школьник, но дуралей ещё. На дачу вывезли, столько

парией собралось, как не пош алопайничать. И ванов спит, настоящий

цыган — чернявый, кучерявый, шумный — я не поленился,

принёс муки, в правую и левую руки взял по жмене, подкрался

и осторожно-осторожно положил на глаза. Две белых горки... Т олкнул

в плечо, отскочил. Он проснулся, как завоет! Как закричит!

Ничегошеньки не видать. Со сна перепугался, что ослеп. Руками

прочищается. «Кто ? —мечется между нами. — Кто?» Ребята успокаивают:

угомонись ты, просто волынка — муки насыпали, спать

надо меньше.

После той волынки прозвали цыгана М учной Глаз. О тзы вался...

Вообще отличался лёгким нравом, юморист отменный. О ригинальный

ромалэ. Китайский язы к знал прекрасно. В земельном отделе

в Хайларе работал. Как соберёт вокруг себя китайцев и пошёл

сыпать анекдоты один за другим, те ухохатываются. Чешет-чешет

по-китайски, физиономии корчит, руками размахивает... Китайцы

заливаются... При японцах по-японски стал говорить. И чисто.

На лету языки схватывал.

Копей не воровал, у самого дочь умыкнули. Я уже в лагере сидел.

История романтическая и преступная. Китаец влю бился в дочь

Иванова. М аньчжурские женщины страш ненькие. Красавиц нет.

На юге Китая, в Шанхае, мне доводилось бывать, там есть очень

красивые китаянки. Китаец увидел цыганку — черноокую, гибкую,

с косами, в цветастой юбке — и по уши втрескался. П олучился китайский

вариант лермонтовской «Бэлы». Ответного чувства завоёвывать

не стал, некогда ждать, решил: но ходу дела проявится лю

бовь, и украл девушку в дальнюю деревню. Иванов, как ни искал,

никаких следов... Моей будущей жены дедушка, И ннокентий И ванович,

ездил мимо этой чисто китайской деревни на заимку. Дочь

Иванова, томясь в неволе, отметила сей факт: русский человек вре

мя от времени бывает в этих краях. В одну из таких поездок китайцы

зевнули, И ннокентий Иванович едет на полукарете, цыганка

как закричит: «Спасите! М иленькие мои, спасите!» Он остановился.

Заш ёл в фанзу и увидел европейского вида девушку. И ннокентия

И вановича уважали. Человек известный всей округе, состоятельны

й. В сезон до ста рабочих нанимал. Племенных жеребцов

разводил. С десяток тракторов имел, грузовые, легковые машины.

Сам трудяга. Всё мог — кузнец, хлебороб, тракторист, коневод...

И могучего здоровья человек. В Омск приехал в семьдесят один

год и пошёл работать на военную базу. На Северных улицах располагался

пороховой склад, при нём конюшня. Иннокентий Иванович,

так сказать, обеспечивал работу гужевого транспорта, сбрую

своими руками ремонтировал, ухаживал за лошадьми, любил он их

всю жизнь страшно и заработал через двадцать лет пенсию. Сразу

педали, отказали местные чиновники: ваш стаж недействительный,

потому что вы работали после шестидесяти лет. Не положено.

Военные помогли — написали ходатайство в Москву... Уважали

его. Потом майор к нам домой пришёл и вручил Иннокентию

Ивановичу пенсионное удостоверение. И три года, пока не умер,

а умер па девяносто седьмом году жизни, он получал пенсию...

Его категорическому требованию вернуть девушку китайцы

вынуждены были подчиниться...

После Кио-во-кая забрали меня в отряд Пешкова. Туда набирали

парней из Трёхречья и Захинганья. Пешков — казак, есаул,

и, говорят, бандит в прошлом. Грабил деревни. Японцы его приголубили.

В отряде за каждым закрепили лошадь. Японская форма,

суконные шинели отменного качества. Замечательные кожаные —

шик-блеск — английские сёдла. Винтовки выдали... Порядки в отряде

как у казаков были и чины казачьи. Стрельбы, учения... Полгода

интенсивной подготовки. Пешков нас не жалел... Весь день гоняют,

вечером отбой, только усиул — тревога и вперёд в темень.

Как-то я в пешем ночном походе отключился, уснул па ходу и свернул

в сторону, просыпаюсь — лежу на земле. Побежал догонять отряд,

по пути ещё на одного такого же наткнулся.

После бомбёжки Хайлара девятого августа японцы пешковский

отряд, кто оказался в городе, увели. Одиннадцатого августа

окружили их и вместе с Пешковым расстреляли. Хорошо, добрая

часть отряда была на покосе. По двадцать пять человек уничтожили.

Поспешно расстреливали. И не добивали, одного, кажется, его

Анатолий звали, фамилию забыл, его в ногу ранили, упал со всеми,

Везучий

а потом уполз... С Анатолием потом мы вместе сидели, он мне рассказал

про расстрел пешковцев... В те два дня, как С С С Р объявил

войну, японцы со многими русскими по всей К В Ж Д расправились.

При малейших подозрениях в симпатии к Советам.

Я-то до войны прошёл пешковский отряд, с его навыками меня

мобилизовали в Асаио. Целенаправленно готовили солдата японской

армии. Конечно, повезло тогда напиться ханжи... Может, на самом

деле десница Божья помогала...

У коммунистов слабо везло. И всё же первым после смерти Сталина

в нашем лагере освободили. Более шести тысяч, большинство

по 58-й сидели, на меня первого пал жребий...

И в Мордовии первым из нашей группы освободили...

Папа мне в пятьдесят седьмом году, сидим в саду вдвоём, говорит:

«Жена у тебя замечательная. Это, сын, великое дело. Береги

Таню. Что бы ни случилось — береги! — помолчал и добавил: —

Доведись снова жениться, только бы твою маму выбрал... Ж аль, недолго

пожили вместе. Но поверишь, ни разу не повздорили за первые

пятнадцать лет. Самые счастливые годы жизни... Ж ена, сыновья...

Л вот Евгению...»

Не стал продолжать, махнул рукой...

Женькину жену Лизу недолюбливал. Не ругался, папа вообще

неумел ругаться, однако отношения с невесткой были прохладными...

Лиза раньше Ж еньки умерла. Климат не подошёл в Австралии.

Отец тоже жаловался: жару плохо переносит. Ж енька до семидесяти

не дотянул. В 1993 году умер. А мне уже восемьдесят восемь.

Двух дочерей вырастил. Как не везунчик?

Как-то с Татой смотрим телевизор. Поздно, часа два ночи.

Идёт передача, кажется, «Другие берега» называется. Никогда

не смотрели, переключая с канала на канал, наткнулись. Ведущий

рассказывает о русских в Австралии. С вящ енник православный

и журналист идут по кладбищу... И, Боже мой, камера выхватывает

памятник брату и его жене. «Ф илиппов Евгений Николаевич,

Ф илиппова Елизавета Петровна». Он 1924 года рождения, она

1925-го. Неподалёку могила какого-то князя, о нём говорил журналист,

и вскользь нашу могилу показали... Я как закричу: «Смотри

— Женька! Женька!»

Конечно, до утра глаз не сомкнул...

На А всф алии настояла Лиза. Человек властный, убедила

всех. Но, с другой стороны, разве было бы им лучш е в Советском

Союзе? А встралия дала им столько подъёмных денег, высыпали

в кресло, оно полное... Стройтесь, обживайтесь... Приехали сначала

в Д ж илонг, это самый юг. Отцу не климат, влажность большая,

врачи порекомендовали сменить место жительства, перебрались

в Сидней. Ж енька с женой, двое детей, тёща Женькина и младшая

сестра жены.

Освободили меня третьего января 1955 года. Сколько мечтал

об этом дне! И мечтал, и не верил, что доживу! Сколько раз думал:

лучше умереть, чем так мучаться. Наконец — свобода. Но ко мне

прицепились двое наших «китайцев». Гена Васильев — полукровка,

отец китаец, мать — русская. И украинец — Тарас Стаценко.

Он потом в О мске па хлебовозке работал, свиней держал, по десять

штук вы кармливал. У Омки под берегом дом построил. Жена

приехала к нему из Харбина с двумя сыновьями. Генка с Тарасом

ко мне прицепились: «Давай вместе поедем». Они освобождались

седьмого января и тоже в Омск следовали. Просят: «Подожди нас,

компанией лучш е в дороге». Я был комендантом, со мной считались.

Говорю: «Просите начальника лагеря».

«Вы что? — опешил начальник. — Узнают, меня на ваше место

посадят, я не имею права, это же насилие».

Чудно, начальник лагеря говорит про насилие.

«Они без меня, — объясняю, — боятся, считают, что со мной хорошо

доберутся до места, ведь я везучий, меня одного из первых во

всём Речлаге освободили».

«Н е знаю, что и делать? Такого в моей практике не было — зек

не спеш ит из лагеря. Попробую, но спать теперь не буду, какую ответственность

на себя беру».

И я, свободный, живу в лагере за колючкой. Четыре дня пересидел.

Утром седьмого января проснулся и запел во всё горло, на весь

барак: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума...»

Стаценко подскочил, через проход спал: «Ты что?»

— Рождество сегодня! — говорю. — Рождество!

— Я и забыл от радости.

— И мы, Тарас дорогой, снова рождаемся!

Васильев в пляс пустился, полукитаец, а по-русски дробь как

даст!

— Рождаемся, Юра! Рождаемся!

Везучий

И з л агеря вы ш ли, ден ь си яю щ и й , сн ег белей ш и й иокруги блестит,

от солнца столбы света.

С таценко потащ ил в пивн уш ку: «П ош л и , ребята! Среди ночи

проснулся, — возбуж дённо начал рассказы вать, а сам от радостного

нетерпения, то на Г енкину сторону перебеж ит, то на мою, —

проснулся — пива хочу! У бей как хочу! Д е в ять л ет капли в рог не

брал!»

У нас в карм ане деньги. В первы е за столько лег. Вместе с билетом

в плацкартны й вагон деньги вы дали. Я пару больш их глотков

«-делал, заш ум ело в голове. И больш е не стал — холодное, ребятам

отдал, боясь за горло. О ни ещ ё но круж ке взяли. I lac не просто

вы толкнули, оф ицер сопровож дал до О м ска. Н евооруж ённы й. Хорош

о одетый. В граж данское. «Н е подум айте, — говорит на вокзале,

— мы долж ны вас проводить». Я потом понял: списки подали

в К расны й Крест, оттуда вовсю давят, чтобы бы стрее и больш е освобож

дали нас, родственники ж дут, дети ж дут, у кого-то уж е внуки

появились... Ж и зн ь зеков стала п редставлять какую -то ценность...

Н аш поезд тронулся...

— Ух, повезло нам! — Т арас говорит.

— П овезло, что харбинцы ! — Гена подхватил. — З а иностранцев

прош ли.

И мы, везунчики, поехали в новую ж изнь, отсчиты вая её с Рож

дества Х ристова от года 1955-го...

ЭПИЛОГ

Мы сидим с Георгием Н иколаевич за столом . В еликий Пост.

Н о и великий праздник — Б лаговещ ение. Н а столе рыба, коньяк.

Георгий Н иколаевич из лю дей, о которы х говорят: сразу видна порода.

Н апом инает русского баса из А встралии — А лександра Ш ахматова.

Кстати, они зем л яки , певец родился в Х арбине. Ш ахматов

лет на двадцать пять или тридцать м олож е Георгия Н иколаевича.

Статью , разворотом плеч, посадкой головы , осанкой и, я бы назвал,

сосредоточенностью тела, когда нет ничего лиш него, они схожи

— будто из одного корня. К расивы й, м о 1у ч и й старик сидел передо

мной.

По моей просьбе Георгий Николаевич снял с полки икону.

И я, какое невнимание! только держа её в руках, сообразил, что это

Божья М атерь «Н евеста Неневестная». Пречистая Дева без младенца,

с руками, крестообразно сложенными на груди. Она ещё не

знает, что в этот день ей явится Архангел Гавриил с Благой Вестью.

М ария и зображ ен а в м ом ент чтения «Книги пророка Исаии»,

чтения пророчества о земной Деве, которая родит Сына Божия.

Мария мечтает увидеть Деву-избранницу и быть ей последней

служанкой.

И кона высотой не менее полуметра была в старинной раме.

На заре прошлого века её извлекли с божницы, завернули как особую

ценность, думаю — в рушник, и началось путешествие в далёкую

М аньчжурию. Среди домашнего скарба совершила икона на

подводе путь в ты сячи километров. Через Урал, Сибирь, Забайкалье.

Н а привалах её доставали, молились на святой образ, просили

у Божьей М атери защ иту и помощь в бесконечной дороге. В Китае

икона «строила» КВЖ Д, благословляла молодых на венчание,

слышала первые детские молитвы. Затем начался обратный путь

в Россию...

Георгий Н иколаевич поставил икону на место и наполнил

рюмки. Предложил выпить не чокаясь. При этом бросил взгляд на

угол стола, где лежал альбом с фотографиями, сделанными многомного

лет назад в М аньчжурии. Родители, брат, солнечный Харбин,

их семья в Хайларе...

Выпили, Георгий Николаевич снова наполнил рюмки: «А теперь

давайте за вас».

Но мне почему-то захотелось выпить за то, чтобы икона, что

была у меня за спиной, никогда больше не покидала Россию...

Везучий

КРЕЩАЕТСЯ РАБ БОЖИЙ

ать не побоялась написать на фронт: «Боря, знай: ты

— крещёный». Крестила меня в три года, сама. Поехала

к своей сестре, моей тёте Зине, в деревню . Подозреваю , напала

на меня аллергия. Что-то подобное наблю дал у внука, когда он побегал

но цветущему лугу. Мы тоже, как рассказы вала после вой-

‘ ны мама, гуляли с ней в лесу, собирали цветы. На следую щ ий день

рано утром меня на закорки и в соседнюю деревню — в гости к своей

бабушке. Идти километров, может, восемь, а мне вдруг в дороге

хуже и хуже. Начал пухнуть... М ама перепугалась: ум ирает сын...

Что её подвигло? Комсомолка, служила в серьёзных органах.

Не знаю точно, на то время, а шёл 1929 год, какие карающие органы

карали — О ГПУ или уже Н К В Д ? А рхивариусом работала. Ж или

мы в Минске. Одним словом, зачерпнула воды из болотины, окропила:

«Крещается раб Божий Борис, во имя Отца, и Сына, и Святаго

Духа». Так, кажется... Дедушка у неё, это уж тётки мне потом сказали,

был набожный. Наверное, оттуда запало в память, как надо делать...

Но поторопилась хоронить сына. П рибеж ала к бабушке. Та искупала

«умирающего» в каком-то отваре, чем-то напоила...

Мать ей ничего не сказала о крещ ении в поле... О сторож ничала...

Но не побоялась, когда я поправился, тайно докрестить «раба

Божьего». То есть кабы я испустил дух в поле, то пошло в зачёт

и неполное крещ ение, а раз остался в живых — не до конца чин соблюдён.

В другой деревне наш ла священника, он докрестил...

П ровож ая на фронт, ничего не сказала, а потом написала:

«Ты крещ ёный».

Года два назад на Д ень Победы попросили меня тост произнести,

я сказал: «Войну встретил 22 июня в Минске, закончил

9 мая в Берлине».

Ж ил с мамой в центре М инска. Бё вечно дома не было, заведовала

архивом в управлении шоссейных дорог при НКВД, пропадала

на работе постоянно.

Двадцать первого июня вечером, мне тогда было пятнадцать

лет, мама вручила билет на спектакль в Доме Красной армии. МХАТ

гастролировал, пьеса Горького «На дне». Москвин играл, Глебов.

Дневной спектакль, в двенадцать часов начало. Занавес раздвинулся...

Сижу заворожённо, смотрю. Страшно любил читать книги, а театр

для меня — сказка. Восторженным рос. Минут пятнадцать пьесы

прошло, и вдруг выходит на сцену военный и говорит: «Только

что выступал М олотов, объявлена война».

Что тут началось! Больш инство зала в рёв. И женщины,

и мужчины. Я страшно удивился. Му почему слёзы? Ну, напал немец

и что? Мы, пацаны, считали: нас-то, детей, чтобы спасти, непременно

в танки посадят, нам никакие пули и бомбы не страшны,

выживем. Пели: «Если завтра война, если завтра в поход, мы

сегодня к походу готовы». Или: «Когда нас в бой пошлёт товарищ

Сталин, и первый маршал в бой нас поведёт». Чего же реветь-то,

спраш ивается? Рядом со мной сидели молодая женщина и мужчина.

Она обхватила его, заголосила, как по мёртвому: «Мишенька,

М ишенька!»

Конечно, артисты со сцены ушли безвозвратно. Народ повалил

на улицу. А это центр города. Милиционеров полным-полно.

Загоняли прохожих в подворотни, подвалы, бомбоубежища...

И куда милиционеры подевались, когда кончилась бомбёжка?

Ни одного на дух близко не было.

Я сидел в подвале, оборудованном радиоточкой, висела тарелка

— чёрный круг. С началом бомбёжки замолчала. Земля ходуном

ходит... Я, дурачок, сижу, а в заднице свербит: как бы на улицу...

Интересно... Дёрнулся к выходу, мужчина: «Куда?» «Посмотреть».

Рявкнул: «Сиди, смотрелыцик нашёлся! Жить надоело!»

Через полтора часа вышли, всё горит. Лошади валяются убитые...

Крещается раб Божий


Центр в руинах. Одна из бомб попала в магазин головных уборов,

по улице шляпы, кепки разбросаны. И никто не обращает внимания,

мимо бегут. У меня мысль: почему не берут, ведь всё новенькое?

Мне в то время любая дикая мысль могла прийти в голову.

В парке валялись мёртвые морские львы. Гастролировал цирк шапито

с аттракционом морских львов. Мне нравилось, как на носу

мячи держали... До слёз жалко было на мёртвых смотреть...

Двадцать седьмого июня М инск заняли немцы. Накануне мама

отвела меня к бабушке. Сказала: «Я уезжаю, сынок». По не сказала,

что в партизаны.

Ж ил у бабушки рядом с товарной станцией. Переулок на нет

сходил, и в тупичке дом. Деревянный, как и все вокруг. Бабушка

рассказывала: в гражданскую войну к ним заскочили красноармейцы-кавалеристы.

От лошадей жар, а лихие рубаки заметались...

Где, спрашивают, дорога на Варшаву? Им надо скакать мировую

революцию вершить, и вдруг туник на пути в краснознамённое

будущее. В прошлом году я в М инск ездил и пытался разыскать

место, где бабушкин дом стоял. Пройдусь, думаю, тянет

ведь к детству. Не получилось: загорожено — не пройти. Депо для

метро построили...

Немцы в скором времени как вошли, организовали обучение

подростков на вагоноремонтном заводе. И себе польза, и нас, пацанов,

занять и поддержать. Человек тридцать набрали. Дали бума-

ГУ ~ удостоверение работающих. Тисочки ручные я делал. Слесарную

подготовку, надо заметить, у немцев прошёл отличную. После

работы практически из переулка своего не выходил, дулся с друзьями

в преферанс. Нас четверо пацанов. Двоих разыскал после

демобилизации. Вадька Хохлов охранял пленных немцев. Както

быстро пристрастился к водке и спился. Сеня Мороз электромонтёром

работал. В конце пятидесятых залез на столб на кошках,

упал и разбился. Сеня 9 мая 45-го сидел на столбе, радиолинию ремонтировал

и там на верхотуре узнал о Победе. «Чуть не свалился

от радости!» —рассказывал. Свалился в другой раз...

В тупичке у нас жил дед Илья. Какой, собственно, дед. Это

я сейчас дед, которому до задницы лет — восемьдесят, а ему тогда

пятьдесят от силы. Работал на хлебозаводе. И каждый вечер приносил

булку хлеба нам. Сказочное богатство. Целая булка! Мог

продавать, нет, он чужим пацанам отдавал. До последней крошки.

И научил нас в преферанс играть. Сразу пресёк инициативу

на кон хлеб ставить. Без денег дулись вечера напролёт, выигрыш

чисто условны й, так сказать — гипотетический, называли крпейки,

но их не было. Ох, потом мне преферанс как пригодился после

войны. В Германии, в советской оккупационной зоне. Не в дурачка

нашим оф ицерам -победителям хотелось играть. Узнали, что я мастак

по префу, начали требовать: учи. Я за три-то года немецкой оккупации

и слесарем стал отличным, и преферансистом отменным.

В учениках, не по слесарному делу, по картёжному, ходили и капитаны,

и майоры... Дед И лья сам из Гомеля. В Минске у родственников

ж ил. В сорок третьем в ноябре пошёл в Гомель пешком и не

вернулся, потом узнали — погиб. Два года нас хлебом подкармливал.

Н адо оккупацию пережить, чтобы узнать, что за ценность

хлеб. Рисковал, вы нося с завода. И всё ради нас...

М инск в сорок четвёртом освободили и начали призывать молодёж

ь в армию . Кого раньше, кого позже — тщательно проверяли,

чем заним ался на оккупированной территории. В декабре меня

призвали, а с первого января я в действующей армии.

М ать тяж ело ранило в партизанах, она сразу после освобождения

Белоруссии вернулась в Минск, провожала на фронт, но тогда

не сказала, что я крещёный.

Попал я в пехоту родимую. Сколько но статистике пехотинец

дней ж ивёт целым — не помню. У меня чуть дольше получилось.

Восемнадцатого апреля, тепло уже, хорошо. Весной не то, что

запахло, она вовсю... И война подкатила к самому Берлину. Бой

на подступах. Н емцы на нашем участке выкатили зенитную артиллерию

па прямую паводку. И долбят, снаряды не жалеют. Семь

раз полк поднимался в атаку. Ряд немецких окопов, за ними зенитки,

которы е но танкам лупят, ну и нам достаётся. Между нами

и немцами ровное поле. Н а наше счастье — с перепадом. Идёт гладенько

в сторону наш их позиций, потом раз — обрывчик. Только за

ним и мож но укры ться на лысой местности. От обрывчика в наш

ты л поле идёт, в речуш ку упирается. Выскочим по команде в атаку,

танки впереди, мы под их прикрытием. До половины поля доходим

и назад. Н е дают немцы развить успех, захлёбывается атака,

откаты ваем ся назад. Танки начинают пятиться, нас давить. Немцы

по пехоте стреляю т, танки на нас прут. Что от немцев, что от своих

погибать одинаково не хочется. Не специально, конечно, танки

давили, они, боясь бочину или задницу подставить зениткам, задним

ходом отступали в укрытие... А на затылке и у танка глаз нет.

И тут не зевай, раздавят в суматохе... Попадали ребята под гусеницы.

И не один-два...



Командиры гонят пехоту. Наверное, фланги уш ли. Л еж им

под обрычиком, поступает команда: вперёд! Но с условием: если

захлебнётся атака, танки отходят, пехота остаётся лежать. Чё, д е

скать, её туда-сюда гонять. Может, так меньше потерь будет. И снова

атака захлебнулась, танки восвояси попятились, мы остались

без прикрытия. Снаряды летают, пули свистят... По полю воронки.

Я в одну упал, жду команды на новую атаку. Но раньше атаки

в край воронки снаряд угодил. Осколком мне пилотку снесло,

кожу распороло, кровь потекла ручьём. Не успел я сообразить,

что к чему, в воронку скатывается старш ина медслужбы. Совсем

не потому, что я ранен. Не ко мне шла, меня и не видела, от нуль

прыгнула в воронку. Ползла к раненому бойцу, который чуть поодаль

от меня лежал. Увидела мою распоротую головушку, перевязала.

А уже командуют: «Вперёд!» Я за карабин и в атаку. Надо гадов

давить. Сколько можно? Три четверти роты потеряли на Зееловских

высотах. Берлин рядом, пора кончать с фаш истским логовом.

Рвусь туда, но старшина медслужбы не даёт водрузить зн а

мя над рейхстагом. Меня за ногу схватила и тащ ит в другую от л и

нии фронта сторону...

Кстати сказать, как перешли германскую границу, две, даже

три поголовные страсти напали на солдат. Если попадётся аптека

на пути — хана. Расстреливали до последнего пузырька. Витрины,

банки, склянки, стеклянные шкафы крошили пулями, ни одна посудина

не оставалась в живых. К зеркалам в домах такое же ненавистное

отношение. Увидел — разбей. И массовый психоз: распороть

подушки, перины — пустить пух на волю. Что к чему? Летал

пух, как снег, во всех населённых пунктах.

На Одере — мы как раз стояли в обороне — поступила ком анда:

каждому подразделению сделать Знамя Победы. Каждая рота,

чуть ли не каждый взвод должны быть готовы к водружению. Чтоб,

значит, захватив рейхстаг, не оказалось так, что оповестить на весь

мир победный момент нечем. Нет знамени под рукой. Команду

дали, но материал на полотнище бери, где хочешь. У интендантов

нет. Прояви, солдат, инициативу. Кашу из топора ты умеешь варить,

знамя и подавно должен организовать. Мы остановились на

наперниках от перин. Перекромсали их к тому времени не пересчитать,

попадались и красные. Нашли целую, нераснорогую красную

перину. Одно плохо — с внутренней стороны ткань утыкана

пухом, пером. Ничего, решили, постираем... Тёрли-тёрли, мылили-мылнли,

всё равно после просушки только одна сторона иолу-

чилась в самый раз — горит кумачом, вторая никуда не годится —

почти белая. Командиры из штабов не просто так: отдали приказ

и забыли в военной круговерти. Проверка строгая: где знамя, что

на рейхстаг будете водружать, отмечать нашу победу? А у нас получился

разноцветны й стяг. Как его предъявлять комиссии? Вышли

из полож ения таким образом. Прибили красно-белое полотнище,

из перины сделанное, к древку, после чего скрутили красной

стороной наружу. Не придерёшься. Если бы первыми ворвались

в логово фаш изма, знамя читалось бы над куполом рейхстага двузначно.

С одной стороны смотришь — рейхстаг уже победили, с другой

— он никак сдаться не может, выбросил белое знамя.

Знам ени у меня в воронке не было, но, перебинтованный старшиной,

поспешил к Берлину. Старшина за ногу тащит: «Куда ты?»

И показывает, что в противоположенную сторону надо поворачивать.

В тылу моё место. Я вырвался из её рук... Молодой, геройствовать

надо... Она видит: солдатик неадекватно понимает ситуацию

и, как старш ий по званию, отдаёт команду: «Рядовой, вон лежит

раненый, приказываю доставить в мёртвую от обстрела зону».

Повторила для полной ясности: «Это приказ!»

П риказ есть приказ. Не зря присягу давал. Лежит у края воронки

раненый, пятка обрублена осколком подчистую. Потащил

на плащ -палатке. Неудобно, плащ-палатка из-под него уходит, нога

окровавленная болтается, пальцы болтаются, почему-то старшина

не перебинтовала. Вокруг пули свистят, болванки зениток, что по

танкам быот, летают. Я тороплюсь быстрей-быстрей доставить раненого,

в голове одно — надо в атаку идти. Будто без меня не справятся.

Н аконец дополз до обрывчика, сдал раненого. А жара, апрельское

солныш ко вовсю припекает, пить захотелось, я к речушке

подошёл, лёг на бережок к самой воде, губами к ней приложился

и... О чнулся — ни речушки, ни поля боя, колёса тележные скрипят,

на двуколке лежу.

Оказывается, потерял сознание и ткнулся головой в речушку.

Вовремя мой нырок заметили, не успел нахлебаться, а так бы геройски

погиб, пуская пузыри. На двуколке тяжелораненых везут,

рядом с ней идут, кому полегче. Но тоже не пуля чиркнула. У одного

грудь перебинтована, другой морщится при каждом шаге. Я дёрнулся

встать. М еня санитар силой: «Лежи!» Я: «Какой лежать?! Пойду

нормально. Пусть более достойный по ранению едет». И пошёл.

А самое первое, что пришло в голову, как очнулся, никогда

этого не забуду: где котелок? У нас с напарником котелок на двоих



был, крышка и котелок. Привозили горячее, чуть не кипит. Ложку

носил за обмотками. Была возможность надеть сапоги, но я даже

не пытался. Обмотки — вещь замечательная, прелесть. По колено

мог ходить в воде, а нога сухая. Н а память о войне привёз пару

домой. Года через два жена возьми и выброси. Ох, уж покричал

на неё. Так было жалко... И вот в двуколке запаниковал: как жить

дальш е без котелка?

В полевой госпиталь приехали, сеновал рядом, перевязку мне

сделали, я па сеновал и сутки отсыпался. Сплю и сплю, сплю и сплю.

Никогда больше в жизни так не спал. Д ня два прошло, стали меня

на работу привлекать. Хирургам помогать. Они операции делают,

я при них. Первым делом досталось ногу с ботинком держать при

ампутации. Солдат под хлороформом. Думаю, как же это хирург

будет работать? Ампутация выше колена. Хирург, сейчас думаю —

было ему лет под сорок, невысокий крепкий дядька, кожу подрезал

и лихо завернул чулком, чтобы эту кожу использовать на культю.

Затем одним круговым движением до кости прорезал мышцы.

Я стою и думаю, как бы дурно не стало, не плюхнуться в обморок

от таких манипуляций над нашим братом. Чего только не насмотрелся

в боях, а тут не по себе... Хирург кость по-деловому, как ветку

на дереве, перепилил... В момент, когда сделал последнее движение

ножовкой и нога отделилась, получилась своеобразная консоль —

я держу, вся масса ноги на мне, а внизу под ней таз. Нога падает, откуда

у меня силы взялись, с огромным усилием удержал. 11у и уронил

бы, казалось, но в голове стойкое убеждение — ни в коем случае

нельзя допустить падения. Будто боялся сделать ноге больно.

Удержал в нескольких сантиметрах от таза, не допустил удара.

Хирурги работали в две смены. Один спит, другой режет. Постоянно

в режиме: сон — работа, сон — работа. Ранены х полно.

За этот день на всю жизнь насмотрелся на нашего изувеченного брата.

Н аследую щ ее утро отказался: не хочу хирургу помогать. Пошли

мне навстречу. Дали работу лёгкую для психики. Попал в команду

носилки таскать. Машины подходят с передовой и подходят.

Перегружаем раненых на носилки и в барак па перевязку. Натаскался

за день, падаю, коленки дрожат, руки отваливаю тся. Нет, думаю:

лучш е ноги при ампутации в операционной держать. Но меня

направили в подсобное хозяйство медсанбата — подпаском. Коровы,

лошади, свиньи... Вокруг этого стада, как собака бегал, хотя

и собака имелась. Рейхстаг уже берут, я с коровами воюю...

Рана моя не тяж ёлая, наверное, осколок только и всего кость

царапнул. Но кровищ а была до колен. Никогда бы не подумал, что

из-за рассечения кожи головы столько крови. В госпитале в первую

перевязку мне заменили гимнастёрку и брюки — всё в крови. Хорошо

помню: когда, перебинтованный в воронке старшиной, я тащил

раненого, тож е кровь шла. Л когда ткнулся в ручей, для окружающих

был кадр: солдат весь в крови и головой в воду. Но я добился,

чтобы не ехать в телеге. Хотя рисковал. Ведь самое тяжёлое ранение

— в голову, чуть ниже рангом — в живот. Действительно, могло

бы чёрт-те что получиться. К примеру — заражение. Это сразу в мозг,

и похоронку домой. Контузия, конечно, лёгкая была всё равно.

Так и не спросил маму: зачем писала на фронт, что я крещёный?

О на разговор никогда не заводила. Как-то рассказывала:

её старший брат воевал на Первой империалистической. Австрийская

пуля попала в медную иконку, что носил на груди под сердцем.

Тридцатого апреля или первого мая, ещё бои шли, забавный

случай произош ёл. Медсанбат наш в Берлине стоял. Красный крест

на видном месте. Вдруг пацанва немецкая прибегает, тянут за собой.

Дескать, пойдёмте, лопочут взволнованно. Мы с санитаром пошли.

Л там самоубийца за великую немецкую идею. Сидит бабулька над

тазом, вены себе вскрыла и ждёт, когда кровь стечёт. Порешила:

всё одно всем канут, лучше от себя смерть принять, чем от русского

Ивана. Капли крови громко стукаются о таз... Но густая старческая

кровь, не хочет самоубийства. Санитар перевязал сё...

А второго мая обрушилась тишина. У меня был товарищ Женя

Ветров, в плазовом отделении вместе работали, его отец, Иван Савельевич,

деревенский мужик, в Первую империалистическую

и гражданскую лет шесть воевал, в сорок первом его опять забрали,

и до Победы в окопах. Старший лейтенант, связист. Рассказывал,

после войны долго мечтал: «Выкопать бы в лесу подальше от людей

зем лянку и жить одному. Поел, полежал, вышел на полянку, посидел

в тиш ине. Ветерок в ветках гуляет, птички радуются, солнечные

пятна на траве». Так устал от войны. Я-то что — пацан, и всего

каких-то четыре месяца на фронте, не успел утомиться от грохота,

и вдруг резанула по ушам тишина. Ни канонады, ни разрывов,

ни стрельбы... До звона в ушах. Конец войне...

Двинул я к рейхстагу... В наших войсках тягловых лошадей

сколько хочешь было. Что только на них не возили... Лошади почему-то

сплошь маленького роста, а возничие, как правило, солдаты

в годах, даже старики. Ушлые ребята, в одном месте банк разбомби



ли, денег валялось, чуть ли не по колено в них ходили, возничие деньги

собирали и в мешок, а мешок под задницу. Якобы для удобства,

мягче сидеть. С умом мужички, не мы, пацаны. Собственно, солдату-пехотинцу

куда купюры в таком количестве девать? С собой

таскать не будешь? Потом эти деньги снова стали ходить... Можно

было и машину легковую купить. Второго мая возничие поголовно

спали. Иду к рейхстагу, улицы Берлина увешаны белыми флагами,

куда ни посмотри, из окон торчат... А внизу то тут, то там повозки

армейские, а при них спящие кучера. Лошадёнки стоя дремлют, кучера

спят, сидя на своих облучках. Напряжение спало...

От госпиталя до логова Гитлера было недалеко, но шёл я осторожно.

Против таких, как я, ротозеев-экскурсантов в войска спустили

приказ: не отлучаться из части. Нашему брату вожжи отпусти,

он дел наделает. Представь, все ринулись бы к рейхстагу... В госпитале

проще — не та дисциплина, можно улизнуть. Что я и сделал.

Страшно любопытно, как же — находиться в Берлине и не побывать

в рейхстаге. Подхожу к заветному месту, а там... Колонны,

стены вдоль и поперёк исписаны. Хорошо наши поработали...

Я хоть и с коровами в момент штурма рейхстага воевал, ни секунды

не сомневался в необходимости поставить личную визу о победе.

Кусок штукатурки поднял — белая, наподобие мела, но не такая

сухая — и написал: «Б. Сурин». Через много лет открываю журнал

«Огонёк». И вижу: приведено фото сорок пятого года, в кадре

часть стены рейхстага, и среди других ф амилий моя...

Кстати, была в «Огоньке» статья о взятии рейхстага о том, как

расписывались русские солдаты на стенах, но ни слова, да и в других

изданиях никогда не встречал, что советский солдат в резиденции

Гитлера ставил ещё одну убедительную «подпись». Я оказался

в центре фашизма второго мая во второй половине дня, отобедал

и улизнул из госпиталя, к этому времени внутри рейхстага

от дерьма ступить было некуда, так постарался воин-победитель.

За все мучения, за всех погибших ставил на идею Гитлера, на его

захватнические планы убедительную «точку». Я тоже нашёл место

для своей лепты...

Девятого мая был я в команде выздоравливающих, часовым на

воротах стоял. Медсанбат располагался в двухэтажной школе. Забором

огорожена, ворота. Я при них. Утро выдалось солнечное, яркое,

деревья в сочной зелени, небо синевы весенней, воздух — не надышишься.

День разгорается. У меня душа поёт от такой благости.

Пацан, конечно. И вдруг часов в восемь как начали кругом стре

лять. Что у кого бы ло. Я автомат вскидываю, сразу догадался —победа!

И все сем ьдесят два патрона, автомат был с диском, в небо

вы пустил. П ехота из своих орудий — автоматы, винтовки; зенитчики,

те из зен и ток лупили. Артиллеристы на радостях задирали

стволы пуш ек и тож е ухали. Никакой команды не было, ктото

узнал о победе и начал салютовать, остальные подхватили, как

и я, поняли, в связи с чем ураганная стрельба. Осколки они в космос

не улетали, посы пались на землю. Много было раненых салютом

победы. К нам в медсанбат не один десяток привезли. Как сейчас

помню старш его сержанта-пехотинца, крутлявого мужичка

из Горьковской области, всё сокрушался, осторожно трогая повязку:

«Рейхстаг брал и хоть бы хны, а гут пол-уха отсекло».

С час стрельба стояла.

А вечером бы ло страш но непривычно видеть дома, наш госпиталь

со светящ им ися окнами. С сорок первого года такого не наблюдал.

О твы к. В Б ерлине электричества, конечно, не было, горели

лампы...

И нтересно: с одной стороны, не могли дождаться окончания

войны, а с другой — массовый настрой в войсках: почему нас остановили?

Д аёш ь Португалию ! Политработники объясняли, что нельзя,

вот подтянутся тылы, тогда другое дело. Почти как те красные

конники, о которых рассказывала бабушка, что в гражданскую

ворвались к ним в тупик с нетерпеливым вопросом: где дорога на

Варш аву? Рвались с револю цией дальше в Европу. Вот и мы в Берлине:

давай Португалию!

Война окончилась, Германию поделили на зоны между русскими,

ам ериканцам и, англичанами и французами. Наш медсанбат

направили в местность, где американцы стояли. Они отходят, а мы

занимаем территорию . Немцы вдоль дороги, по которой мы двигались,

чуть не на каждом дереве красные флажки привязали к деревьям

— яблоням . Было и приятно и непонятно. С чего это вдруг?

М ожет, радовались, что американцы уходят? И кто это сделал?

Н емецких коммунистов было раз-два и обчёлся. Может, подмазывались

к нам, ради того, что не трогайте нас? Маленькие флажки.

И кажется — все одинаковые. На протяжении километров пятнадцати

вдоль всей дороги. Это в Тюрингии. Между Карлмарксштадтом

и П лауном — городок Хемниц. Наш медсанбат занял бывшую

школу. Ш колы — это, что в Союзе, что в Европе, — самое удобное

помещ ение для госпиталя. В Берлине в школе наш медсанбат располагался

и здесь. Только что здание поменьше.



Мы в школу заходим, до этого американцы её занимали.

М ать честная... В каждой классной комнате стены порнокартинками

разрисованы... Снаряд летит, на нём девка голая, расшенерившись...

Или пулемётчица за пулемётом — задницу отклячила...

М ожно сказать, все рода войск голыми бабами представлены.

В капитанской фуражке стоит негритянка на мостике, кроме фуражки,

ничего... Другая летит на самолёте, груди, как две пушки,

торчат, чуть не до пропеллера. Мы давай слюни пускать... Ие дилетант

рисовал, краской разноцветной. Может, из пульверизатора...

Во всех комнатах постарался... Раскрыли мы рты, политрук влетает,

выгнал... Человек десять оставил — смывать, соскребать. Я в их

число не попал...

Американцы недели две стояли и успели повеселиться. Не только

на стенах. Через девять месяцев на этой территории у каждой

второй немки негритёнок народился. Мы в Хемнице стояли. Как

таковой границы первое время не было, американцы к своим подружкам

приезжали. На мотоциклах, машинах, в основном негры.

Но эту лафу быстро обрубили, проездной режим ужесточился.

Из Хемница нас ещё ближе к чехословацкой границе в город

Грайц отправили, в бывший немецкий госпиталь. Это рядом с Карловыми

Варами. Курортные места. Горы, предгорья. Много деревянных

частных вилл. До войны немцы туда приезжали отдыхать.

В Грайце стояли чуть больше года.

Я после победы баранку крутил. Тогда клич бросили: комсомольцы

за баранку! Водителями, как и возницами, пожилые солдаты

служили. Их сразу после победы демобилизовали. М ашины

встали. Автотехники море, а некому продовольствие подвезти.

Быстро начали подыскивать замену. Я немного разбирался. Но не

сказал, что дальтоник, да никто и не спрашивал. Два года вообще

без прав ездил.

Не будь дальтоником, точно погиб. Я ведь поступал в спецшколу

авиационную. В сороковом году в М инске организовали

типа кадетского корпуса, спецшкола с авиационным уклоном. Синяя

форма, с голубеньким кантом брюки. М альчиш ки честь военным

отдавали, как курсанты. Для пацана — сверх мечтания такая

форма. Тогда бредили авиацией. Учили в спецш коле с восьмого по

десятый класс. Я сначала прошёл по зрению. Свободно различаю

красный, жёлтый, зелёный, но сочетания сливаются... Книги для

выявления дальтоников в первой комиссии не было. Потом появи

лась, нас несколько человек отсеяли. Сколько пролил слёз... В планерную

ш колу вес равно влез, поучился летать на планере. Сядешь

в него, тебе командуют: ручку на себя не брать, вправо, влево не поворачивать!

Это чтобы вверх не улететь, в сторону не зарыться.

Планер, как из рогатки, выстреливают. Резиновые жгуты натягивали,

они в метре от земли, кому на двадцать пять шагов натягивали,

кому на двадцать. Лети, только не дёргай рычагом... На этом всё

моё лётчество закончилось. Спецшколу после первой бомбёжки

эвакуировали из М инска. Лётчики нужны фронту, наверняка быстро

в бон отправили. Пятерых знал из этой школы, все погибли.

С сорок пятого по сорок девятый водил машину в госпитале.

Только в сорок седьмом в апреле сдал на права. Приехала к нам комиссия,

проверять, кто как за рулём сидит. Я, дурак, показал класс.

Других отправили учиться, они балду гоняли больше месяца, а мне

сразу права выдали — работай. По демобилизации вернулся в Омск

и попытался обменять права на союзные, но окулист сразу пригвоздил

— дальтоник. Четыре года назад поехал с сыном за грибами

по П уш кинскому тракту. Я, как миновали город, сына в сторону,

сам сел за руль тряхнуть стариной. Завернули в Пушкино в магазин,

а там гаиш ник. Остановил: «Документы на машину и права».

Посмотрел. Корочки коленкоровые, на фотографии я в форме

сержанта. «Ты что мне подсовываешь?» — возмутился. Шестьдесят

один год правам. В конечном счёте — похохотал и выгнал меня

из-за руля.

М амино письмо па фронт, что я крещён, храню. Не потерял

в войну, не утратил в многочисленные переезды с квартиры на квартиру.

М ама умерла в 1952-м. Сказалась контузия, два ранения, она

в партизанах до освобождения Белоруссии воевала. На прощанье

перед смертью, как маленькому, сказала: «Живи, сынок, праведно,

праведность до седьмого поколения будущим потомкам помогает».

В последние годы мне дают наД ень Победы бесплатный билет

на самолёт. Летаю в Минск. Хожу к маме, свечку ставлю на могилке.

Разговариваю . Л креститься так и не научился...


НЕЖЕЛАННАЯ

У

мамы был первый предсмертный час, умирала, но я сбила.

Мама не разговаривала уже...

Я с фабрики бегу, работала на швейной. Бегу с первой смены,

с автобуса недомой, сначала к брату. Мама у Саши жила. Отцовский

дом брату достался. Смотрю —около них «скорая». Сердце оборвалось.

Забегаю —врачи, мама без сознания. Я к ней на кровать упала:

—Мама, мама, это я! —стараюсь не плакать. —Ты что —меня

не узнаёшь? Это я —Вера! Открой глазки! Мамочка! —оглаживаю

лицо, голову. —Ма, открой, это я —Вера!

Разревелась.

Она стала медленно приходить в себя, открыла глаза. С трудом-трудом

произнесла:

—Ве-е-ера.

Я её как бы стревожила...

Три месяца ещё прожила. Мучилась...

Иногда думаю себе: может, она вернулась рассказать? Не смогла

с этим умереть, унести в могилу...

После первой смены всегда к ней забегала. С автобуса и к брату.

В тот вечер мама одна была. Саша в заводе, Надя, жена его,

куда-то ушла. Мама плохая-плохая. Меня увидела, улыбнулась через

силу и говорит:

—Доча, я завтра умру.

Я ну бодрячка изображать, улыбаться-успокаивать:

— Ма, что вы говорите? Вы как скажете! Будете ещё сто лет

жить! Скоро весна, тепло...

—Не перебивай! Сядь рядом.

Я села. За руку её взяла. Мама говорит:

—Я хочу исповедаться перед тобой, как перед батюшкой! Прости

меня, Вера. Прости. Если у тебя в жизни будет плохое, это моя

вина. Только моя, прости, доча...

Я рот раскрываю сказать:

—Не придумывайте, мама, слушать не хочу...

Она строго так:

—Не перебивай!

Руку мою сжала из последних сил и начала рассказывать.

Смотреть на неё было больно. Уже не видела, глаза вытекли, сама

усохла.

Перед войной аборты были запрещены. Уголовное дело. Маме

сорок лет. Старшая сестра моя Лида с двадцать второго года, Лена —

с двадцать пятого, Саша —с тридцатого, и ещё сестра Таня с тридцать

второго. Четверо детей. В 1940 году мама сразу и не почувствовала,

что тяжёлая стала. Ходила всегда легко, рожала легко, никаких

токсикозов, тошноты и так далее. И снова растёт живот. Богомольная

была. Не перекрестившись, за стол не сядет, не помолившись,

спать не ляжет. И всё равно решилась. Старшему ребёнку

восемнадцать лет, полноценная невеста, а мама ещё одну ляльку

в дом родит.

Сестра старшая Лида так и нянчилась. Поняла, что я люблю

красный цвет, люльку накроет платком своим цветастым и завеется

за калитку к подружкам. Мне год был, разразилась гроза, молния

ударила в веранду, та загорелась. Лидка не растерялась, через

пламя залетела в дом, схватила меня, вынесла.

—Не за тобой в огонь нырнула, —всегда смеётся, вспоминая,

Лидка, —платок выручать. Если бы не он, не полезла в пожар! А тебя

за одно с ним схватила!

Так вот и нянчилась. И брат не лучше.

Как окончательно мама поняла, что забеременела, к свекрови

на консультацию обратилась. Свекровь, моя бабушка Вера, сельский

специалист по народной медицине. Известный на всю округу

костоправ была —сустав у кого выбит, радикулит согнул —с других

сёл и городов к ней приезжали. И корову, если пропадало мо

Нежеланная


локо, лечила. Бывало, пожалуешься: «Бабушка, голова болит».

«Сейчас, детка». Погладит, помассирует и действительно, как рукой

снимет. По гинекологической части постоянно обращались:

роды принять, аборт провести... Сглаз лечила, испуг...

М ама свекровь попросила, чтобы та что-то сделала.

И вправду, зачем тебе это, — без раздумий согласилась бабушка

остановить счёт внуков, — четверых хватит.

Пожалела сына, пожалела невестку и, можно сказать, медикаментозный

аборт провела. С привлечением каустика, мыла и ещё

чего-то смягчающего. М анипуляции сделала и говорит маме:

— Будут схватки, как полагается, будут роды, но не беспокойся:

ребёнок родится мёртвым.

Бабушка для внучки отравы не пожалела... Ш рам у меня на шее

вот уже шестьдесят пять лет, задница в шрамах...

Начались обещанные роды. Бабуш ка Вера приняла ребёнка,

шлёпнула по мягкому месту, полсела детворы за свою жизнь приняла,

рука автоматически шлёпнула, хотя была уверена повитуха

— не тот случай. Я как заору...

Не ждали меня, убивали меня... 11апа тоже —мама его спрашивала

— не обрадовался пополнению семьи, разреш ил аборт. Никому

не была нужна.

Бабушка говорит:

— Назовём её Верой.

Мама против:

— Зачем? Я Вера, вы Вера, и ещё одна?

— Не в честь тебя, а в честь меня. Скажу тебе, давно знаю, но

молчала, сейчас скажу: ты, Вера, проживёшь мало, а я буду жить

долго. И она долго.

Бабушка была провидицей. Двадцать два года мама, родив

меня, прожила. В шестьдесят два была цветущей женщиной. Средней

комплекции, лицо гладенькое, ни за что не скажешь —женщина

на седьмом десятке, две толстых косы до пояса. Во время болезни

мама, как ей ни было жалко эту гордость и красоту, сама предложила

обрезать косы. Ухаживать за ними не могла. Обременять ещё

и этим никого не хотела. Волосы как смоль чёрные, и ни одной сединки.

Тогда в моду шиньоны входили. Я попросила: «Мама, косы

отдай мне?» Договорились. Прихожу раз, мама сидит с короткой

стрижкой. И хорошо, и непривычно.

— Ой, — говорю, — мама, какая ты красавица!

Соседка, что стригла, тут же.

— А косы где? — спрашиваю.

У меня волосы с детства жидкие. Рассчитывала шиньон сделать.

Покрасоваться. Любила в молодости нарядиться, причёска

чтоб обязательно...

— Сожгла, — объяснила соседка, — нельзя тебе их носить, заболеешь...

С мамой что произошло? Август в то лето жаркий стоял, без

дождей. Она в середине дня пошла к речке, к стаду, коров доить.

Вернулась и прилегла. Устала, уснула, да так крепко... Внуки во дворе

затеяли в войну играть. За сараем сено, отец дня за два до того

привёз. Хороший стожок. Внуки с автоматами бегают. Автоматы

игрушечные, но искрами настоящими стреляют, как у зажигалок.

Из мотороллера бензин нацедили и как-то подожгли автоматами

своими или спичками... А сено рядом... Вспыхнуло порохом...

Крыша сарая занялась, на летнюю кухню, где мама спала, перекинулось.

Все постройки каменные, но, кроме стен, есть чему полыхать.

Мама спит. Пожарные приехали. Крыша в пламени, куски шифера

летают...

— В кухне кто-то есть? — спрашивают пожарные.

— Бабушка.

Бабушка тем временем проснулась. Спала, как провалилась...

Что ты хочешь — с тёмного утра на ногах. А днём километра полтора

по жаре в одну сторону к стаду да столько же с вёдрами в другую...

Со спа попять ничего не в состоянии. Что-то не то снаружи.

Но что? Окошко в летней кухне совсем маленькое, занавеской

задёрнуто, чтоб и через него свет спать не мешал. Мама к двери.

Та внутрь открывалась, дёрнула ручку, огонь как прыгнет в лицо.

Мама и рухнула без сознания...

С того случая начала хиреть. Врачи понять не могут. Все органы

здоровы, а ходит, как пьяная, падает. Я не хотела верить. Считала,

встанет мама. Обязательно встанет. Отпуск взяла и целый месяц

каждый день в больницу бегала, водила маму. И врачи советовали,

они думали сперва, может, разойдётся. Потом ставят окончательный

диагноз: забирайте домой, не поправится. Профессор определил:

повреждена центральная нервная система. Что-то непоправимое

с мозжечком... Лечить бесполезно. Сказал: будет постепенно

сохнуть...

Первое воспоминание у меня из детства: мы с мамой в церкви.

Мама пела на клиросе, брала меня на спевки. Одни женщины,

регент — старичок. Для клироса возвышение, перилами огороженное.

М не казалось, где-то в самой вышине мама. Но не боялась.

У мамы голос высокий-высокий. Она на клиросе, я с пола смотрю



на мою мамочку. Поёт и на меня поглядывает. Рассказы вала позже:

«Ты сидиш ь-сидиш ь и уснёшь на полу, батю ш ка проходит мимо,

две лавки сдвинет, что-то подстелет, полож ит тебя».

Ч итала мне молитвы для памяти. Д о ш колы я слуш ала. По как

в школу пошла, учительница говорит: «Бога нет! Иконы — размалёванные

доски». Учительница молоденькая, казалась такой

красивой. Как сейчас помню её светлы е короткие волосы, скуластое

лицо. Лю била её, но маму не реш алась просвещ ать: «Выброси

иконы!» У нас было восемь икон. В красивом окладе, чёрная полировка.

Рамочка глубокая, как корпус у старинны х настенных

часов. У двух икон даже передняя стенка, как у часов, откры валась.

Брат после смерти мамы все до одной куда-то девал. П родал,

наверное.

— Что за комсомол? — ругалась мама, когда я собралась вступать.

— Надо в Бога верить, молитву читать перед сном!

Не отложилось, как она относилась к моему пионерству, комсомолу

противилась, ворчала от бессилия.

— Что за молитвы? — кипятилась я в ответ. — Н епопятина,

язык сломаешь!

До пятидесяти лет не молилась. «О тче наш» всплы л из детства,

когда умирал старш ий сын.

С мужем мы познакомились в клубе. Ц ерковь, где я спала на

полу; после закрытия переделали в клуб. 1958 год, середина января.

В клубе пол прогнил в нескольких местах, ды рки ф анерой заколочены

— танцуй, да не затанцовывайся, недолго и ноги переломать.

Вдоль стен доски штабелями — ремонт запланирован. М олодёжь

не замечает неудобств. И ли под пластинки — радиола бы ла — танцуем,

или аккордеонист растягивает меха.

Стою с девчонками за колонной. Вдруг кто-то громко заш у

мел: «Ильич! Ильич!» М уж — двойной тёзка В ладим иру Ильичу

Л енину. Его с детства кличут «И льич». Я из-за колонны вы глянула,

кто такой? И стукнуло сердце. С олдат заш ёл. Чуб завит. Тогда

мода была, высшим шиком у парней считалось... Чуб из-под пилотки

вьётся. П ряж ка на ремне золотом горит. Сапоги хромовые, оф и

церские. Солдату не по чину, да разж ился для дем беля. М еня как

обожгло: «Н еуж ели моя судьба?» У хаж ивал за мной один парень

(недавно умер — онкология), провожал с танцев, и мне он правился.

Д а ёкнуло сердце на «Ильича». И он из других м еня выделил,

пригласил на вальс. Т анцевал не так красиво, как завитой чуб. Н а

ступил блескучим сапогом на noiy.

— И звините, я вам ногу не сломал? — не очень топко пошутил.

Да н я под стать ответила, хихикая:

— Вы изломали моё сердце!

Не вальс неуклюжий довёл до свадьбы. Народный театр.

Я в хоре пела. Красивыми волосами родители не наградили, зато

голосом в маму удалась. Но на солистку не тянула. И льич с ходу

влился из армии в клубную самодеятельность. И в хоре солировал,

и в театре...

Он вообще артист. М олодыми часто по свадьбам ходили.

На второй день обязательно наряжался Бываловым — бю рократом

из ф ильм а «Волга-Волга». Большая ш ляпа панамой, белый

костюм, портфель, как чемодан, здоровый... Л уж как состроит ф и

зиономию большого начальника и начнёт отчитывать присутствующих

за ротозейство, головотяпство и халатность... Полсела приходило

похохотать...

К Дню Советской армии в клубе постановку про войну ставили.

Я медсестра на поле боя. Ильич — раненый боец. Ф инальная

сцена, он просит: «Сестричка, я умираю, поцелуй меня!» Режиссер,

учительница по литературе, требовала поцелуя не «чмокчмок»

для проформы. Зритель должен верить в чувства на сцене.

Вот боец, смертельно раненный, лицо, шея в крови — не жалея, мазали

помадой, вот медсестра, поцелуем пытается вернуть к жизни

героя. Ц еловались, как больш ие артисты. И доцеловались! Осенью

свадьбу сыграли. Вскоре и сынок наш первый родился. Счастливая

была. Как же, рядом мой лю бимый И льич и наш ненаглядный Витенька.

Ильич ещё не загляды вался на чужих женщин, не приходил

от них заполночь пьяным, а сынок рос здоровым, спокойным.

М ама успела полюбоваться им, по вечерам часто приходила н ян

читься. О тправляла нас: «Идите в кино, я побуду».

Говорят, что Витя был наркоманом, это и сгубило, когда грипп

дал осложнение. Не верю. Работал шофёром, ездил в дальние рейсы.

Зим а стояла холодная. В январе в дороге заболел гриппом, после

него — менингит.

Два дня я под окном инфекционной больницы простояла.

Внутрь не пускали. Вот тогда всплыл из детства: «Отче наш...» Как

в школу пошла, ни разу не вспоминала... Тут до единого слова...

Стою под этим окном и твержу-твержу «Отче наш, Иже еси на небессх!..»

И ли своими словами молюсь: «Боженька, помоги мне,

не надо его забирать». Витя в сознание не приходит, они меняют

капельницу за капельницей. Л он в сознание не приходит. Кровь

полностью заражена. Я говорю врачам:


— Возьмите моё сердце, возьмите моё всё, мою кровь, я здоровая.

О ни мне:

— Поздно, мама.

И тогда впервые резанули мамины слова: «Если у тебя будут

неприятности, это не твоя вина, доча, это моя вина».

Д а лучш е бы они убили меня. Не мучилась сама, сын не мучился.

Получается — смерть не взяла меня тогда, так на сыне отыгралась.

Пятьдесят лет ждала...

Две дочки остались у Витеньки, молодая жена...

По и Витиной смерти мало показалось...

Спрашиваю себя, когда была счастливой? 11ока дети, мои Вп гя

да Вася, были маленькие. Вася на пять лет младше. Работала я допоздна.

Приду домой — они картошку нажарят, киселя наварят.

Оба кисель могли каждый день пить... Вася лю бил печь. С одного

показа наловчился яблочный торт делать. Яблоки поспеют, он через

день да каждый день... 11атрусит с дерева, нарежет, яйца взбил,

муки, соды, сверху шоколадными конфетами присыплет... Вкуснее

никогда не ела...

Вася женился в двадцать шесть лет. Алёне только-только семнадцать

исполнилось. Ягодка! Ф игурка точёная, кожа белая-белая.

Лебёдушка. И наркоманка. Соседи говорят, что Вася тож е до женитьбы

наркоманом был. Нет, его на иглу Алёна посадила.

И началось. Они у меня всё поворовали. Дом большой, зарабатывали

с мужем всегда хорошо. В семидесятые, восьмидесятые

годы модно было на стены ковры вешать. Мы не отставали от других.

Семь ковров утащили, шесть паласов, покрывала, одеяла верблюжьи.

Деньги, куда ни спрячь, -- найдут. Всё тащ или. У сестёр занимала

на хлеб. Они ругаются: «Как ты можешь всё время на одолженные

деньги жить?»

Э го был ад. Постоянное враньё, постоянны е слёзы. Утром просыпаешься

— жить неохота. Спала бы и спала. Пусть бы ночь продолжалась

и продолжалась.

В детстве могла сгореть, могла утонуть. После войны две старшие

сёстры замуж вышли, часто брат со мной нянчился. Мне пять

лет, а ему надо на рыбалку. Берёт с собой. У него лодочка была

резиновая, борта низкие. Посадит меня, накажет, чтобы у берега

была, сам с друзьями в камыши по рыбу. В тот раз меня, где волной,

где сама ручонками гребла, от берега отнесло. Речка небольшая

в том месте, да много ли мне надо... И вдруг у бортика гадюка

плывёт, голова над водой. Я напугалась, дёрнулась, лодочка пе

ревернулась. Барахтаюсь, за лодку пытаюсь зацепиться ручонками,

да она кверху дном — не за что ухватиться... Пошла я ко дну...

Рядом с речкой склады военные стояли, часовой увидел с вышки,

бросился к реке... Вытащил, кверху ногами меня трясёт, чтобы вода

вышла... Спас. Крикнул брата...

Л в войну конюх немецкий чуть до смерти не запорол... В нашем

доме стояли медики. У них лошади-тяжеловозы. Ноги толстенные,

огромные копыта. Я залезла под лошадь, ногу глажу-глажу,

а потом гляжу — между задних ног болтается что-то, думала,

это как у коровы, доить можно. 11ачала дёргать. Конюх увидел, рассвирепел.

Что уж так разъярился? Палкой по спине меня, по заднице.

До кропи. Врач немецкий выскочил па мой крик, заорал на

этого психа, подхватил меня... М азыо потом лечил, шоколадками

угощал...

Может, я и не должна была родиться? Мама правильно решила?

И тот пожар, из которого сестра вытащила, и перевернувшаяся

лодочка — всё не зря... Да бабушка не доделала аборт, солдат в реку

зачем-то нырнул...

Пока Вася с Алёной жили у нас, каждый день было одно и то же.

Никаких слов не понимали. Смотрят бесстыжими глазами: «А что

мы делаем?» Двадцать лег я отработала на заводе старшим инженером

по подготовке производства. Семьдесят мужиков в цехе.

На Ж енский день дарили чайные, и кофейные, и столовые сервизы,

вазы хрустальные, посуду. Да я и сама запасала, как же: свадьбы сыновьям

делать, проводины в армию. Одних тарелок стояло в шкафу

триста штук, вилок и ложек по пятьдесят штук. Всё поворовали.

Сковородки, кастрюли, чугунки... Опустел дом. Постельное бельё,

новые комплекты лежали, внучкам хранила... Подушки...

После смерти Васи стали снова обрастать необходимым. М я

сорубку купили, газовую плиту. Две газовые плиты они унесли.

Чугунный котёл, которым дом отапливали, отрезали и сдали на металлолом.

В то время уже отопления у нас не было, газ отключили,

платить нечем. Один раз прихожу — калитки железной нет. Сняли,

пока мы с отцом куда-то ходили, и сдали...

Дочь у них сразу родилась Светланка. Я с первых месяцев воспитываю.

Не нужна родителям. Да и не на что им было — оба не работали.

Светланке три года исполнилось, Алёну поймали с наркотиками

— посадили.

Умирал Вася тяжело. Как Алёну посадили, я его в больницу

положила. Долго лечился, и получилось. Казалось — наконец-то...


— Всё, мама, — обещал, — хватит жить ханыгой!

Как радовалась! В жизни так не радовалась, как тогда. Чистый...

С дочерыо играл. Всего на неделю хватило. А ведь печень посажена

до цирроза. Он ещё и пил. Наркотики, водка... Каких-то доходяг

вонючих домой приводил. Спят в блевотине, обгадятся, небритые...

Говорить бесполезно... Ничего не понимал...

Как мучился перед смертью.

— Мама, спаси меня, — плачет, — умираю, спаси, болит всё,

ты сможешь, спаси ещё раз, хочу жить! Хочу...

Мы в пьесе играли про умирающих, и вот она жизнь...

— Васенька, я тебя два года спасала, ты не слушался...

Как моё сердце выдержало?

— Мамочка, прости, никогда не буду колоться...

Ничего я не могла. Печень разложилась...

Соседа, наркомана, хоронили, глаза выпучены, веки не закры

ты, рот оскален. Ж уткий вид. У Васи тоже глаза сразу выпучены

были... Я со всей силы нажала большими пальцами, вдавила в глазницы

и держала, пока не встали на место. Закры ла веки...

Хороший был покойник. Они красивые были покойники, и Витя,

и Вася.

Всем всё простила: маме, сыновьям — всем, но забыть не могу.

Не могу...

В церковь не хожу. Иногда иду мимо, загляну, если службы

нет... Постою, посмотрю в ту сторону, где раньше было возвыш е

ние для певчих... На кладбище редко бываю, там со мной что-то

происходит. Голова как не своя. Могу выйти с кладбищ а и не знаю,

в какой стороне дом. Всю жизнь в селе прожила, а стою, как баран.

Раз в будний день захотелось к сыночкам, пошла... Л спроси: была

у них тогда, нет ли — не вспомню... Потеряла сумочку, зонт... О чнулась

— сижу на лавочке у чужой могилы...

Ильич мой, как Васю похоронили, запивался, сейчас бросил.

В рог не берёт. Внучки, Витины доченьки, славные девуш

ки. Но мы, старики, им уже не нужны. Редко когда зайдут. Внучка

Светланка — мать-то в тюрьме опять сидит — с нами. Возле неё

и греемся...

ИРЭН

C \ / f ожет, и вправду какой-нибудь Дитрих живёт в Германии,

- J V L сын мой. Если так, ему уже пятьдесят три года. Дмитрием

навряд ли назвала, побоялась, скорей всего...

Долго мечтал увидеть Ирэн. Знал, что никак невозможно.

Да и где её искать? Где? В ГДР? Ф РГ? Но мечтал, как мальчишка.

Хотел обнимать сё, целовать, слушать ночной шёпот, в котором понимал

только «майи лпбер» и ничего больше. Свои дети уже, а случалось,

жена спит, а я смотрю в темноту и вспоминаю наши с Ирэн

три с небольшим месяца.

В тс годы попробуй сунуться в серый дом «пустите в Германию,

поискать знакомую», могли и законопатить. Думать бесполезно.

И работал на режимном предприятии.

По телевидению есть передача «Ищу человека», но туда мешками

письма с просьбами «найдите» приходят. И соваться не стоит.

Я и ф ам илию не знаю. Если жива Ирэн, под восемьдесят. Б а

бушка.

Тая, как поженись, перебирала мои фотографии, наткнулась

на Ирэн и заревновала. Чуть не порвала. Первый раз тогда повздорили...

Будто я мог к ней убежать или она ко мне приехать...

Стояли мы в Чехии, городок Клаштырец, это Судеты. Нас,

офицеров, по местным жителям расквартировали. Меня направи

ли к чешке. Л ет тридцать пять ж енщ ине, дне дочери, одной пятнадцаты

й год. Что греха таить, с первой ночи собрались мы в одну

постель. Эконом ия, так сказать, на простынях.

Н едели две эконом или. Но как-то вечером с лейтенантом Плиевым,

осетином, прогуливаемся. Тепло. Хорошо. М олодые, конечно.

М не двадцать один год. Городок чистенький. Дома один к одному

аккуратные. Идём, по сторонам глазами стреляем. Возле одноэтажного

дома на лавочке сидят ж енщ ина, девуш ка и дед седой.

Он вдруг: «Здравствуйте, ребята». С акцентом, не; чётко. Мы остановились:

«Здравствуйте». Дед ещё в Первую империалистическую

воевал, попал в плен к русским. «М ои дочка, М арта, — показы

вает на женщ ину, на девуш ку, — мой внучка Ф рида». Мы откозы

рялись, представились. Ф рида залопотала по-немецки. Дед переводит:

«У Ф риды подружка Ирэн».

П одружка — всегда хорошо. Ф рида через дорогу прыснула,

возвращ ается с Ирэн.

Крупная девушка, волосы до плеч, улы бается. И ничегошеньки

по-русски не понимает. Руку протянула, кожа ладоней нежнаянежная...

«О-о-о, офицер!» — на погоны показывает.

М ать Ирэн встретила меня радушно. Через пару дней я от чешки

переехал к ним. Неофициально. В части числился по адресу чешки.

Командиру сказал, где искать по тревоге. Грешен, днём несколько

раз заскакивал к чешке по м уж ицком у делу. О на мне: «Гумм,

гумм». Презервативы нам в магазине на сдачу давали.

Немцев в Судетах притесняли и вы селяли в Германию. Судетская

область отходила к чехам. 11а квартире И рэн я повесил объявление:

«Квартира занята лейтенантом Раскатовы м». Не велик чин,

но мать Ирэн похвалила: «Гут!»

Ж или с Ирэн как муж с женой. Война окончилась, надоело

бояться, раздеваемся, спать лож им ся, пистолет рядом с кроватью

кладу.

Ирэн семнадцать лет было. Светлы е волосы, зелёны е глаза.

Как-то лежим. «Ты, — говорю, — как кош ка». О на не понимает.

«М яу ты», — поясняю. Хохочет. «А ты, — показы вает, — медведь».

Так и объяснялись: она по-русски ни ф ерш тейн, и я но язы

кам аховый специалист, немецкому только в пятом классе учился,

ни в шестом, ни в седьмом не было преподавателя в нашем селе.

За войну кое-чему нахватался. Разговаривали с И рэн на пальцах.

О ткуда-то принесла книжку в мягком переплёте о русско-японской

войне, в ней картинки и карта. Омск нашёл, показываю: я отсю

да. Она годовой машет: «Наин Сибир! Майн» В картинку пальцем

тычет. Сибирь иллюстрировалась остяками в шапках островерхих.

«Пайн!» Показывает пальцами, мол, у тебя глаза большие, не то,

что у этих. И гладит меня по щекам... Ты вон красивый, дескать.

Показываю по картинкам: у нас в Омске пшеница растёт, картошка,

лук... Не верит. Смеётся, аж заливается, руками машет: обманываешь!

Я по молодости мастак был рожи корчить. В школе веселил

народ, на фронте тоже ловко изображал сослуживцев. На «обманываешь»

Ирэн напустил на себя строгую морду: как это я обманываю?

Она хохочет, по кровати катается.

Не знаю, где был её отец, про брата мать Ирэн говорила, что

в Африке погиб. Может, сглаживала — на самом деле воевал на восточном

фронте, и наши убили.

Один раз сижу на политзанятиях, вдруг так захотел увидеть

Ирэн. В перерыве отпросился, не помню, что наплёл. На велосипед

и к ней. Лечу, как пацан... В конце сентября сорок четвёртого в Польше

меня из батареи отправили в штаб фронта, там курсы младших

лейтенантов организовали. Комбат вызвал и отправил. Вступительный

экзамен был такой, что спросили фамилию, образование —

у меня семь классов. Майор говорит: «Пиши «Разведка — глаза

и уши армии». Я написал, тире поставил. Он посмотрел и принял.

Весь экзамен. Была рота зенитчиков и полевиков — полевая артиллерия.

Матчасть, стрельба, тактика боя. Готовили из нас командиров

взвода. Четыре месяца учились, а в начале сорок пятого мы уже

младшие лейтенанты. Хулиганили, конечно. Хоть и близко конец

войне, да ещё надо выжить. А пока не теряйся. Стишки были: «Ком,

паненка, шляфен (спать, значит). Дам тебе часы! Ш ицке една война,

скидавай трусы!» Ветер в голове играл. Иду как-то в сторону

штаба, глядь — детский самокат лежит. Добротный, прочный. Взял

и давай кататься. Интересно, не доводилось раньше. Здоровый

дядя, а как пионер... Майор остановил: «На тебе же погоны офицера».

Не ругал, но устыдил. Велосипед не самокат, все на них ездили.

Удобно. И местные жители, и мы — офицеры. Но я разогнался,

как пацан, так соскучился по Ирэн. Лечу, день сухой, осенний,

небо затянуто, ветер в ушах свистит, ноги со всей силы работают.

Забежал по лестнице, Ирэн нет дома. Где? В конце их улицы, по косогору

спуститься и внизу длинное большое строение, типа склада,

и в нём молотили хлеб. Чех немцев привлекал на работу. Ж ен-

щ ииы у входа стояли, меня увидели, крикнули Ирэн, она вышла.

В комбинезоне. Сорвалась ко мне... И так мне сладко в груди сделалось.

Такой восторг, праздник... Подбежала, прижалась, что-то

говорит-говорит по-своему... Кожа, волосы родным пахнут. Никогда

потом в ж изни ничего подобного не было. Взял бы на руки, как

ребёнка, и понёс...

П остояли, расцеловались... Не постеснялась посторонних...

Я на велосипед и обратно.

О ф ицерский паёк приносил матери И рэн. У них никогда не

ел. Кроме как яблоки. У кровати в изголовье всегда стояла ваза.

И рэн, не глядя, руку закинет — светленькие волосики под мышкой,

м аленькая грудь — возьмёт яблоко, сама откусит и мне даёт,

чтобы кусал оттуда, где её зубки след оставили. 11огом снова сама

захрустит... О пять мне... Так поочерёдно грызли... И целовались...

Утром встаю, она во/на мне в тазик. Брю ки, китель поглажены, сапоги

почищены. Не знаю, кто гладил? М ать, наверное...

Однажды утром лежим, разговариваем, мать заходит и говорит:

вот обнимаешься, спиш ь с ним, а помниш ь, когда объявили,

что русские идут, как ты бежала домой, не знала, куда спрятаться?

Помнишь, как перепугалась? Ирэн смеётся. И ответила, как я понял,

сказала, мол, не знала, что её русский Д м итрий придёт.

Полком у нас командовал полковник Санеев, отличный мужик,

кадровый офицер. Вдруг приказ о его переводе в другую часть. Перед

отъездом, как сейчас говорят молодые, — проставился. Устроил

для офицеров прощ альный вечер. Кто-то спросил: «М ожно с дамами?»

Чтобы, значит, не просто выпивка, а настоящ ий вечер. «М ожно».

— «А если не жена?» — «Да лю бых ведите». Разреш ил. Я свою

Ирэн пригласил. Платье красивое надела. Голубое с небольшим

вырезом. Белокурые локоны по плечам... Собрались в части в столовой.

Закуска не ресторанная, солдатская, по ф рукты вдобавок.

Санеев поварам отдельный приказ на ф рукты отдал: «Дамы будут!»

Н а вы пивку это не распространялось — водка. О ф ицеры приш

ли каждый со своей фрау. П ервый гост налили. М ы-то, мужики,

сразу выпили, а командир видит: кое-кто из ф рау не пьёт. Тогда

он командует... Ух, голос у него был. Н астоящ ий артиллерист.

Как гаркнет: «Алее дринкен!» Всем пить! И рэн надрпнкалась, еле

домой довёл. Тош нило бедняжку. Не пила никогда. По вы полнила

команду.

Как-то вечером Ирэн говорит: «Д митрий, ду мантак фареи нахауз».

Во вторник поедешь домой. И в слёзы. Успокаиваю: неправ

да, никуда я не уезжаю. 11очыо проснулся, она не спит, прижимается

ко мне, обнимает, лицо мокрое...

Утром прикатил на нелосипеде в штаб. Всё правильно: часть

переводят в Австрию в Санкт-П ёльтен.

Уехали мы через четыре дня. Ирэн плакала. Мать тоже в слёзы,

моя записка «Квартира занята лейтенантом Раскатовым» чтото

им давала, немцев уже отправляли в Германию. Я Ирэн на прощанье

обнял, она к груди прижалась, что-то по-немецки бормочет,

бормочет сквозь слёзы...

Они подарили мне упакованный, разборный велосипед. Когда

через четыре месяца в отпуск поехал, довез его до Львова, а там

продал.

Ф отографию , что дала в тот день на прощанье, храню всю

жизнь. Вот она майнэ либе. Подписала, если перевести: «Единственному

от твоей Ирэн». Не дал жене выбросить, а сильно хотела.

И з Судет наша часть не сразу вся переехала в Австрию, ремонтники,

хозяйственники остались, долго передислоцировались. Однажды

И рэн прислала с нарочным, договорилась с солдатом из нашей

части, гостинцы, что-то напекла, записочку... М оему лю бимому

Дмитрию . Записочку потерял, а единственное её письмо храню

всю ж изнь — в заначке от жены. Получил его, вернувшись из отпуска.

В начале мая сорок шестого дали отпуск. В конце сорок второго

меня призвали, три с половиной года не был дома. Погулял

в Омске, за год до войны мы из села в Омск перебрались. Пролетел

отпуск, приезжаю обратно в Санкт-П ёльтен, а части моей нет там.

Когда мне Ирэн прислала гостинцы, я ей отправил письмо.

В части у нас при штабе переводчиком служил М иша Симапович,

еврей, немецкий знал хорошо. Я надиктовал письмо и с тем

солдатом, что гостинцы привозил, отправил. Приехал из отпуска,

а часть опять перебросили. В Санкт-П ёльтене жил на квартире

у бабуш ки с дедуш кой. Он мадьяр, она полячка. Захожу к ним,

она: Д м итрий ку (то есть — Д имочка), тебе листа. Письмо. Читаю.

Майн либер Дима, твоя Ирэн. Дальш е ничего не понимаю. П олячка

мне говорит: хочешь, дед прочитае, он разумее. Но дед не говорил

по-русски. П ереводил бабке на польский, она переводила

мне. Ирэн рассказы вала бытовые подробности о себе, что скоро

поедут в Германию. Бабка переводила, а потом остановилась. П а

уза. М олчит. П одбирает слова и улыбается. «Дмитрий ку, -- говорит,

— ты есть папа». И рэн открытым текстом написала. Не ду

м ала, что у м ен я м огут б ы ть н еп р и я тн о с ти , если письм о попадёт

в органы . С одной стороны , н ачал ьств о с к в о зь пальцы см отрело на

ш уры -м уры с нем кам и, а с д р у го й , особен н о в сорок пятом , нас пол

и тр аб о тн и к и н акачи в али : « С в я зь с н ем к ам и — это прям ой путь

к вен заб о л ев ан и ям — т р и п п е р у и си ф и л и су ! Э то изм ена социал

и сти ч еской Р одине».

П равда, н и каки х п осл ед ствий пе бы ло у м еня. И рэн написала:

долж ен родиться м альчик, н азо вёт его Д м и тр и ем .

Я в сорок седьм ом д ем о б и л и зо в ал ся и вернулся на завод токарем.

З в ал и в м и ли ц и ю , о тк азал ся. Л ю б и л с м еталлом работать. М е

хаником в наш ем цехе бы л Вася Гергерт, из русских немцев. В конце

д евяносты х в Герм анию уехал. Ж ен а его на пенсии всё семечки

продавала. «Н елька, — говорю , — чем будеш ь в Герм ании заним

аться, там сем ечки не гры зут и не продаю т у м агази н ов?» «Буду

В аську гры зть!» Вася м не письм о от И рэн перевёл. О риги н ал и перевод

в зан ачке держ у. Х оть и п рож и ли с ж ен ой п ять д есят уже лет,

а незачем ей читать. А ф о то гр аф и я И рэн в ал ьб ом е хранится.

Сын Д итрих, или как его И рэн окрести ла, наверное, и не знает,

что есть в нём русская кровь. Н авряд л и И рэн про настоящ его отца

откры лась ему... П олучается: и немец, и не немец...

ДВА БАЯНА

( Т Т олучилось как в том анекдоте: «Хоронили тёщу, порваш/

L ли два баяна». Тёщи с баянами не было, но наплясалась

на тех похоронах, ноги узлом завязывались.

Один не самый глупый знакомый изрёк: богов ищут, как прореха

в жизни образуется. Верка Князева точно из-за прорехи. Одинокая

женщина, и этой арифметикой всё сказано. Сначала в отечественного

Порфирия Иванова ударилась с его учением «Детка»,

до воспаления лёгких обливалась в морозы из ведра, потом на индийского

гуру в Интернете наткнулась...

Я и сама в прореху угодила. Как миновала возраст «баба ягодка

опять», муженька на цветы потянуло. До этого несколько лет

я тащила семью, он никак не мог свою нишу на бизнес-рынке зацепить.

К моему «ягодному» возрасту нашёл-таки. Серьёзные деньги

появились. И потянуло от изобилия в кошельке в бани с девками,

в рестораны с девицами. У детей своя жизнь, у меня никакой

личной... Верка и говорит: «Поехали в Индию». Она учением

Ошо Раджниша увлекалась. Уже побывала в ашраме в городе

Пуну. «Сердце, — говорит, — подавлено умом. Все мы под прессом

запретов, обязанностей и обязательств роботами заведёнными ходим,

а надо очищаться и высвобождаться от подавленности и придавленности».

Два баяна

Л как? — спраш ивается. А медитацией! — отвечается. В аш раме

полная свобода. Ты как вольная птица, ударило в голову лечь посреди

дороги — ложись. Обойдут, переступят. Каждый человек —

бог. Мы, говорит Верка, почему срываемся от перегрева: у нас голова

постоянно под напряжением. В аш раме учат м едитацией мусор

из мозгов выметать. Сидишь, к примеру, мычиш ь полчаса —

и ни одной сорной мысли. Или надоело язы ком тарахтеть, нацепила

значок — «Я в молчании». Все видят: человека разговорами

не прессовать — в себя по уши погрузился. Учат в аш раме расслабляться

от свинцовой действительности.

В молчанку играть не по мне и валяться на дороге, чтобы всякие

переступали тебя, — тоже не в кайф. Что касается каши в голове

с думами-мыслями, тут точно — так хочется иногда вместе с головой

избавиться. Когда-то, думаю, надо первый шаг сделать на пути

к повой жизни, и согласилась на паломничество в ашрам.

Верка-сумасбродка раньше меня в М оскву упорола, в столице

у неё паспорт с билетами и визой в Индию бы стренько вытащ или.

У меня всё па месте, но, если Верка из английской ш колы с золотой

медалью выпорхнула, я по-английски дальш е гуд бай ни мур-мур.

Кстати, и эти фундаментальные познания пригодились. В качестве

«отвали» мужикам гудбайкала, только свист стоял...

Обворованная московскими мазуриками Верка успокаивает:

«Что ты из-за меня, полоротой, будешь оставаться без О т о , езжай,

с разговорником — разберёшься».

Я порассуждала и думаю, что нам терять, кроме своих прорех, —

полетела менять жизнь к лучшему.

Индия —страна своеобразная по санитарии... Не только коровы

посреди улицы гадят. Взрослый народ мочится, где организму

приспичит. Идёт мужик индусский, захотел — и лю буйся на картину

со струёй, даже не отворачивается. Я никогда от искусства

бронзовых писающих мальчиков не восторгалась, а тут не статуя

демонстрирует искусство... По серьёзной надобности индус в кустики

отбежит, по мелкой не считает нужным прятаться от посторонних

глаз.

Ничего себе, думаю, приехала расслабиться от суровой сибирской

жизни.

Да что делать, в чужой менталитет со своим уставом не полезешь,

а так иногда чесалось пенделя выписать для приучения к цивилизации.

Со временем привы кла не замечать национальных особенностей.

По когда в первый день при оформлении документов в ашрам

понадобилось сдавать анализ на СПИД, я мелко завибрировала.

При такой санитарии заработать ВИЧ-инфекцию неполовым путём

на конце иглы л е т е , чем традиционным поймать. Д ан е рванёшь

обратно, полмпра пролетев на самолёте. Подаю палец с мыслями

«пронеси меня, Господи». И зря всуе вспомнила —всё на европейском

уровне: перчаточки, пистолетик. Хоп-хоп. Чтоб не выкрикивать

пациента, сунули в руку штуковину. Через десять минут завибрировала

—дескать, пора за результатом. Всё у меня в норме —

допустили до ошовской религии.

Зачем с порога на С П И Д анализ? Верка не врала — полная

свобода за воротами храма, в том числе насчёт баб и мужиков.

То ли медитация влияет, то ли что. Все вопросами ниже пояса озабочены.

Любовь поголовная. 11арод обнимается запросто, целуется

во всю ивановскую... П икто не напрягается, что окружающие осудят.

Ко мне сразу мужики стали колья бить. Я им: языка не знаю,

гуд бай, сердечные, в джунгли со своим сексом. Не тот настрой был.

Хотелось освоить искусство расслабления от головняков. Но один

француз так загорелся от меня, через языковой барьер полез с помощью

переводчицы. Русская женщина, запел через толмачку,

если полюбит, так до седьмого неба. Это не наши калькуляторы

в юбках. Посмотрите на себя в зеркало — у вас блеск в глазах, вы

настоящая, умеете радоваться сердцем. Забросал комплиментами.

Ф ранцуз, что с него взять. Я, говорит, не просто, я жениться могу.

Всё равно отгудбаила. Не за этим па край света летела.

И набросилась на медитации. Ашрам — это специальный парк,

где никаких коров и индусов со спущенными по нужде штанами.

Тут же столовая, центр медитативный в форме пирамиды, танцевальный

стадион. Красота, в сказках неописанная. Зелень вечнозелёная,

что у нас только в кадках: фикус, пальмы, финики, бананы,

кокосы... Есть дерево с широченной кроной, а новые корпи прямо

с веток, как борода, растут. Для создания созерцательного настроения

вода по всем углам... Бассейны, фонтаны, пруды. Птицы экзотические

летаю т с песнями и без... Попугаи, цапли... Рыбы — руку

опустишь в водоём, подплывает поросёнок с жабрами: жрать давай.

Яйцом кормила, хлебом. Беседки живописные... Есть речушка

со змеями. Н орки видела, змей — нет, да и не хотела. Не восторгаюсь

я на эту живность.

Два баяна

Два баяна

Посторонним на территорию парка вход запрещ ён. И ходить

можно только в муаровых нарядах. Всё муаровое: от платья до купальника.

Я одно трикотажное платье справила здесь — второе, типа

марлёвки, там купила.

Каких только медитаций в ассортименте нет. Н акуплю билетиков

и весь день в парке провожу. Есть медитация гудеть. Группа

человек двадцать сидит с закрытыми глазами и гудит пароходным

гудком: у-у-у-у! Голова очищается! Вся грязь с гудением вылетает.

Хорошо-о-о-о в мозгах становится, чисто! Есть м едитация, называла

её «подтоком». М инут пятнадцать трясёш ься, как под напряж е

нием. Потом — стоп! Замер и получай космическую энергию. Освобождайся

от негатива.

Любила, ни одной не пропускала, танцевальны е медитации.

Громадная площадка, как стадион. Кто в носках танцует, кто в сандалиях.

Все в муаровых одеждах. У кого вырезы спереди, у кого

сзади разрезы. М узыка итальянская, немецкая, латиноам ериканская,

индусская. Целый час танцев. Первые разы танцую и думаю:

как на меня смотрят? Л йотом нофигизм полнейш ий. Н аплевать на

всех. С открытыми глазами танцую, с закры ты м и. Раз в присядку

пошла, захотелось душе на полную оторваться. Был один скандинав

на костылях. Д линны й дядька, лет шестьдесят. П оначалу с костылями

танцует, потом отстёгивает и, как в брейке, на спине давай

выкрутасы наворачивать. Па других медитациях ни разу не видела,

на танцевальные постоянно ходил. И на дискотеки по вечерам.

Народ в ашраме и совсем зелёный, и старые, еле ходят, а туда

же...

Парк с шести утра до двенадцати ночи открыт, но я не весь день

по медитациям ходила. Это и деньги, и просто хотелось погулять.

На динамичные, их половина из предлагаемого списка, денег не жалела.

Где трястись, танцевать — там в первых рядах. Гудение не пропускала.

Вещь. И носоглотку прочищает, и, Верка точно сказала:

с гудением из мозгов все головняки вон. Ни дома, ни семьи, ни кошек

с ремонтом... Полчаса погудишь — и как заново народился...

11арод валом валил на беседы Ошо Раджниша в записи. Он умер,

но дело живёт со страшной силой. А нглийский бы ещё знать. Н а нём

шпарит. А Верки пет под боком. Народ слуш ает гуру из динамиков,

слушает, потом как заржёт хором. Анекдот рассказал. О ш о по ходу

бесед травит байки, как заправский эстрадник. О дин пересказали

мне. М ужчина ж енщ ину спрашивает: «Почему Господь создал вас

такими прекрасными?» «Чтобы вы влюблялись в нас», — отвечает.

«Тогда почему создал вас такими глупыми?» — «Чтобы мы тоже

могли влю бляться в вас». Все хохочут, я ушами хлопаю. Перестала

на эти беседы ходить. Комплекснуться можно.

Есть медитации для раскрепощения талантов. Мы зажатые,

в себя не верим. Мам кажется, ничего-то мы не умеем, раз раньше

не делали. Я в жизни не рисовала, была уверена: руки на это не заточены,

а помедитировала и батиками занялась. Англичанина Б илла

раскрепостили — начал петь и на гитаре бренькать. Пусть через

пень-колоду гитарист, а всё-таки в пенсионном возрасте бнтлов запел.

Голосок слабенький, но чисто интонирует. Я к тому времени

со Светкой из Ярославля сдружилась и проболталась: пою, на гитаре

играю. Светка англичанину и доложи: есть русская, такой профессионал

по гитаре, что туши свет. Билл готов был на меня молиться.

Как же — профи. Я и выдала ему.

Он с бабёнкой на пару расслаблялся. Польского происхождения

мамзель, но в Англии живёт. Ему порядком за шестьдесят, ей

как мне. Билл тащ ился, когда я пела «Ой, да не вечер, да не вечер»,

и от частуш ек без ума. Особенно кайфовал от:

Оба! Оба!

Где моя зазноба?

11а печи она лежит,

Брюхо выше лоба!

Ему перевели. Хохотал до слёз. Д авай слова списывать. Х о

тел дуэтом петь. Сам в русском ни бум-бум. Английскими буквами

записал. Я приплясывать его научила. В общем, от битлов

до частушек расш ирил репертуар. Четыре вечера с Биллом отрывались

но пению, потом полячка утащ ила его на Индийский океан.

Светка объяснила: приревновала пани. Испугалась — уведу вместе

с кошельком. Деньги у него водились. Обещал мне гитару купить,

хотел на пару песни играть. Подмигивал многозначительно.

Но обломилась гитара от Билла. Я уже засобиралась домой,

два дня па медитации осталось, Светка приходит, зовёт: «Пошли

на похороны, Билл умер в горячих объятиях полячки от обширного

инфаркта».

Л учш е бы частушки пел вперемешку с битлами. Ну да что теперь

локти кусать. До этого были похороны, я не пошла, а тут знакомый

всё-таки, надо проститься. Светка объяснила: «Родственники

Билла разреш или усопшего на месте хоронить. Не будут в Англию

забирать».

Два баяна

Два баяна

Н а похоронах моего учен ика по гитарны м песням до судорог

наплясалась Д оступ к телу бы л в центре О ш о, в пирам иде. Громадный

зал, заш ли со С веткой, народу м оре и м ал ен ькая тележ ка, человек

триста, не м еньш е набеж ало. П лю с обслуж и ваю щ и й персонал.

С няли мы туф ли, в яч ей ки сп ец и альн ы е сунули, в носочках остались.

У сопш его нет. П о народ не скучает. В еселится от душ и. Ж и

вая музыка: индийская осоврем ененная и восточная на сегодняш

ний манер. Все подпеваю т, прыгаю т, дёргаю тся, танцую т. В центре

зала подиум, украш енны й цветам и, на него гроб поставили. При

покойнике ещ ё пущ е народ зап л ясал от восторга за ближ него. О т

м учился счастливчик: в светлую ж и зн ь отп р ав л яется. И я в общей

массе приветствую пляской новое качество Б и л ла.

Гроб открыт, но Б илл с головой завёр н у т в саван.

Н атанцевались в пирам иде и понесли гроб через парк в город,

где народу ещё прибавилось. Всем хочется порадоваться за новопреставленного,

поздравить его тан цам и и крикам и с кончиной. Б а

рабаны быот, горны гудят, ситары играю т, бубенцы звен ят. В репертуаре

похоронного оркестра никакого м инорного Ш опена. Как тут

ноги удержать в строгости? Д о самого крем атория кренделя они

весёлые вы писы вали, коленца зал и х ватские вы делы вали... Н атанцевалась

— нож еньки три дня болели. П ож алела: на первы е похороны

не пошла. Р азрядка — ни с какой м едитацией не сравнить...

Верка на будущ ий год опять зовёт в И ндию . Н о как-то сом неваюсь.

Не девочка, вдруг умру... Н е хочу, чтобы над м оим усопш им

телом баяны рвали, ситары терзали и п л яски ш ли до упаду. Л другого

варианта похорон нет. Н и к то не о п л ати т полёт гроба с моими

бренными останкам и через пол зем ного ш ара дом ой на кладбищ е.

(Г

<£Рассказы

К

И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби

происходит терпение, оттерпения опытность, от опытности

надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия

излилась в сердца наши Святым Духом, данным нам.

Послание к Римлянам

святого ап остола Павла, глава 5, сти хи 3 — 5

РУКОМОЙНИК

( Т у середине девяностых годов, в 1995-м или 1996-м, матери

J D Вадима приснился странный сон. «Никогда свёкра, деда

твоего не видела, —поделилась с сыном, — только на фото, он в сорок

третьем умер, а с твоим отцом я только через семь лет познакомилась,

и вдруг снится Литой Владиславович».

Снилась узкая комната, степы серые, как больничные или тю

ремные, ни дверей, ни окон. Узкая железная кровать застелена

грубым серым солдатским одеялом, рядом тумбочка, табурет. Всё

мрачных тонов. Па кровати сидит Антон Владиславович в гимнастёрке,

галифе, на ногах сапоги, руки сложены на коленях. Бритая

голова, щёточка усов под носом.

«С польским акцентом речь у твоего деда, а я ведь голоса его

никогда не слышала, и размеренно покорно говорит мне: «Здравствуй,

Анна, я теперь здесь живу».

На этом сон оборвался.

Вадим не раз возвращ ался к нему, думал о символике сна,

о судьбе деда... И решил для себя: мрачное, ограниченное, абсолютно

изолированное пространство — есть не что иное, как состояние

души деда. Тот самый ад, в котором она пребывает.

И как-то сами собой стали возникать строки:

Мой дед, возвращаясь с работы,

Так руки отчаянно мыл,

До боли мыл, до ломоты,

До обнажения жил.

Гремел рукомойником яро,

Рукомойник

И страш ен казался тот гром.

Н и струйки горячего пара

Уже над накры ты м столом,

П о руки терзал и топил

В бегущ ей ры вкам и поде.

А был кем? Д а просто водилой...

Вадим знал тот руком ойник — больш ой, чугунны й, тяж еленный.

Грубая ш ерш авая поверхность покры та коричневой краской.

П риходя в детстве к бабуш ке Ж ене, пользовался им. И чем меньше

оставалось воды, тем громче он гремел.

Д ядя С лава рассказы вал Вадиму, как просы пался в детстве

от этого грохота. М етодичного и долгого. Значит, вернулся отец.

Н а кухне, в закутке за печкой, он стягивал гим настёрку, оставался

в ниж ней рубахе и начинал мыть руки. М ать приним алась накры

вать на стол, расставляла тарелки, сним ала с плиты какое-то куш а

нье, резала хлеб. И всё уж е осты вало на столе, а он тёр и тёр руки,

раз за разом с грохотом, который, наверное, сам не слы ш ал, вонзая

сосок в рукомойник. Пальцы, ладони краснели от беспреры вного

трения, но снова и снова руки тян улись к недолгой струйке, лови

ли её ковш иком ладоней и тщ ательно растирали. М ать бросалась

к ведру — наполнять руком ойник, как только грохот становился

сухим и требовательны м. М огла она это делать и раз, и другой...

Дед, по рассказам дяди, был педантом. С апоги всегда блестели.

О дежда будто из-под утюга. Ш оф ёрство не ссутулило. Х одил с прямой

спиной. Ел не торопясь, красиво. Н е лю бил шум за столом.

Дед — поляк, из самой П ольш и. Ц арство П ольское входило

в состав Русской империи. В П ервую им периалистическую деда

призвали в русскую армию . К аким -то образом в 1915 году оказался

за ты сячу килом етров от П ольш и — в М оскве, там м обилизовали.

С луж ил в автовзводе. Б ы л из продвинуты х м олоды х людей,

ещё в П ольш е освоил автомобиль; заря двигателя внутреннего сгорания

только-только набирала чадящ ую вы хлопны м и газами силу,

специалистов по авто крайне мало, деф и ц и тн ая проф ессия, дед воевал

с немцам и не пешком, а за баранкой. И х д и ви зи я сраж алась

в П рибалтике. В 1917-м со своей частью оставил ф ронт, поддавш

ись на пораж енческие лозунги больш евиков. О казался в Перми.

О т призы вов: «Н ет войне! Бросай оруж ие!» — больш евики переш

ли к м обилизационны м воззваниям: «Все на борьбу с Антантой!»

Д ед встал под руж ьё, на этот раз красногвардейцем .

Пришлось повоевать на колчаковских фронтах. Не всегда победно.

Однако из поражений тоже можно извлечь пользу. Н аходясь

в отступлении, прихватил в Вятке будущую жену. Воина войной,

да о себе тоже забывать нельзя. Возможно, брал молодайку походной

подругой, скрашивать фронтовой быт, да судьба связала

до конца дней.

Ж ена Евгения, бабушка Вадима, из мещан, окончила гимназию.

Её отец, Коля Дрынов, зарабатывал на жизнь кузнечным ремеслом

и слыл в околотке страшным драчуном. Когда входил пьяным

в свою улочку, соседи шарахались кто куда, вплоть до спасительных

прыжков в окна, лишь бы пе попасться иод бешеную, беспощадную

руку. Домашним деваться было некуда. Пятерых жён загнал

Коля в гроб побоями. Дочь Евгению страшно любил. И не отпустил

бы с инородцем неизвестно куда, кабы она сама не сбежала.

С 5-й армией Тухачевского муж с женой на пару двинулись

брать столицу правителя Сибири Омск. И взяли поздней осенью

1919-го. Дед — в составе автовзвода 51-й стрелковой дивизии. В семейном

архиве хранится ордер («предъявителю сего шофёру Аптону

Пшихода»), выданный от 13 декабря 1919 года революционным

комитетом Атаманского хутора, что находился в районе станции

Омск. Ордер предписывает разместить 51-й автовзвод в домах

по улицам Ш прингаровской и Атаманской. Под документом подпись

члена жилищного отдела революционного комитета и рядом

строчка: «За неимением печати просьба верить».

Пули белых деда не тронули при освобождении Омска, зато

свалил сыпняк —сыпной тиф. Выкарабкавшись из болезни, дед перестал

проливать кровь на фронтах, закруглил своё участие в гражданской

войне, перешёл на борьбу со скрытой контрреволюцией —

стал чекистом, оперативным сотрудником ОГПУ, опять же по водительской

части.

В 1920 году родился, зачатый под вихри гражданской войны

с её пафосным рефреном «весь мир насилья мы разрушим», отец

Вадима — Анатолий Антонович. Через три года появился на свет

Вячеслав Антонович — дядя Слава. Так пустила корпи в сибирскую

землю фамилия Пшихода, дав два ростка, несущих в себе вятско-польскую

кровь.

Вятская, бешеная кровь Коли Дрынова бурлила в его дочери,

ярко проявляясь в двух ипостасях... Евгения Николаевна была виртуозной

ругательницей. Делала это с упоением. На неё нисходило

вдохновение в словесных баталиях. И не было ей равных в округе

Руком ойник


в этом качестве. Х лестала соперника с восторгом, с оттяж кой, откуда-то

сами собой вы летали цветистые, разящ ие ф разы , меткие,

гвоздящ ие соперника характеристики. Без прям олинейны х матов

или прозвищ на уровне «дурак». О бличаю щ ий, разм азы ваю щ ий

по стенке монолог лился в рамках цензуры — сказы валось гим назическое

воспитание — и это был театр, спектакль, игравш ийся с упоением.

Вадим однажды оказался свидетелем подобного представления,

бабуш ка увидела соседку, вскочила с лавочки в предвкуш е

нии поединка: «От-то-то-то-то! Ох, отчищ у сейчас милочку!» И отчистила.

Повод, яйца выеденного не стоил, пустяш ны й, связанны й

с нечистоплотной кошкой, но словеса полились из бабули... И соперница-то

попалась не из слабых, тож е рот не закры вала, но куда

ей было до бабуш киных оборотов, ту несло, как по-писаному...

И ещё у бабушки был один конёк — знатно истерила. Закаты

вала мужу яркие дивертисменты. Повод мог быть лю бой, но один

из них — деньги. О тличалась она страстью к нарядам . Л ю била пофрантить.

И если попадалась в руки хорош ая сумма, спускала на обновы.

Опять же сказы вался характер падкого на крайности папы —

Коли Дрыпова. И стерика начиналась криком , которы й но возрастающей

переходил в ор, см енявш ийся гром ким плачем , затем следовал

слёзный рёв. П олучалась пьеса в несколько частей. Б еш е

ная стихия Коли Д ры пова в женской плоти вы плёскивалась горлом.

И не только. Н а пике припадка Евгения Н и колаевн а падала

на стул и, сидя на нём, билась заты лком об стену. Затем наступал

апофеоз. О слеплённая кипением крови, она бросала в лицо мужа,

который невозмутимо переносил все стадии припадка, не вступал

в словесную перебранку. У резонивая жену, только и говорил досадливо:

«Перестань! Ну, перестань уже». Н еудовлетворённая такой

реакцией, она ш вы ряла в лицо мужа м ногозначительное: «Я на

тебя докажу! Пусть знают, кто ты на самом деле!»

Бы ла какая-то тайна, которую дед когда-то — о чём, надо полагать,

не раз пожалел — доверил ж ене и которую та грозилась донести

в органы. Евгения Н иколаевна сама служ ила в них. Н а серьёзной

долж ности — работала начальником первого отдела на ж елезной

дороге. У Вадима в архиве была ф отограф ия бравой бабуш

ки в форме. Захваченная истерикой, ж елая пронять мужа, пробить

его толстокож есть, она грозилась взорвать какую -то мину... Пусть

себе хуже, но... У гроза не относилась к ш уточным, и дед, понимая,

что жена, затум аненная гневом, может налом ать дров — головой

не рассчитаешься, прибегал к крайне крутой мере. Ж утко-спокойным

шагом ныходил в сенцы... Возвращаясь со службы, в кладовке

под замком оставлял верхнюю одежду —ремни, портупеи, кобуру,

отнюдь не пустую. Дед доставал наган, с непроницаемым, неподвижным

лицом заходил в дом, поднимал пистолет на жену: «Убыо!

Пся крэв!» Взгляд мужа, пустой и холодный, как дуло пистолета,

действовал мгновенным отрезвляющим средством, сбивая пламя

истерики. Жена распрекрасно понимала: нажать на курок — лучший

выход для мужа. Из двух возникающих зол — раскрытие тайны

и бытовое убийство — последнее предпочтительнее. Истерика

улетучивалась, нсвыстрсливший пистолет возвращался на место.

Что-то кипело в бабушке и после смерти мужа. Она страшно

любила революционные песни:

По военной дороге шёл в борьбе и тревоге

Боевой восемнадцатый год...

Песня для бабушки была не абстрактным «искусством ради

искусства». М узыкально-поэтические ассоциации основывались

на конкретных, перед глазами стоящих событиях топ военной кампании.

И пела бабушка с яростным задором:

Были сборы недолги, от Кубани и Волги

Мы коней поднимали в поход!

Она больше от Вятки поднимала... Ыо это мелочи. И надо было

слышать, Вадим слышал, с каким остервенением выпевала:

Па Д он у и в Замостье тлеют белые кости,

11ад костями шумят ветерки.

Помнят псы-атаманы,

Помнят польские паны

Конармейские наши клинки!

Акцент делался не на атаманов, они проходили по принципу —

из песни слов не выкинешь, зато какая испепеляющая интонация

доставалась польским панам. Бабушка на секунду задерживала «п»

в губах, и «польские» вылетало сухим разящим выстрелом:

П омнят польские паны

Конармейские наши клинки.

Дядя Слава, человек прагматичный, расчётливый, в начале семидесятых

надумал поискать родственников в Польше. Вадим подозревал:

здесь был не чистый зов крови. Дядя, скорее всего, рассуждал

в следующем ключе. Если обрести польских родственников

и наладить контакт, можно съездить за кордон. Для советско



го человека П ольш а считалась серьёзной заграницей, это не какаянибудь

Б олгария, без малого ш естнадцатая советская республика,

это Польша! М анила дядю перспектива: вновь обретённы е родственники

присы лаю т вызов, и как удобно пож ить месяц-другой

не банальны м туристом, привязанны м к экскурсоводу и групповому

знаком ству с чужой страной, а в свободном плавании, с графиком

пребывания по принципу: что в голову взбредёт. О пять же,

очень даже немаловажно для тех времён, какие-то заграничны е вещи

привезти, удачно прибарахлиться.

Д яде Славе, чтобы послать запрос в П ольскую 11ародную Республику,

понадобился паспорт отца.

Вадим пом нит тот, вы данны й деду до револю ции 1917 года

паспорт, не один раз листал его. Архив деда, ум естивш ийся в большом

кожаном портфеле, хранился в их доме. Бабуш ка передала бумаги

старшему сыну — отцу Вадима. Вещи в основном достались

дяде Славе. Паспорт, при выдаче советского его почему-то не забрали,

был в твёрдых дерматиновы х корочках, лопухасты й — солидных

размеров, так просто в карман не засунеш ь, коричневого

цвета. Без фотографии, её заменяло подробное описание внеш ности

владельца. Рост столько-то вершков, параметры телослож ения,

величина лба, цвет волос — столько сантим етров от бровей... Было

указано, что родился в семье такого-то, место рож дения — губерния,

уезд, волость. В памяти Вадима сохранилось — это был Краковский

уезд Царства Польского.

Вадим жалел об утрате паспорта. Д ядя Слава сначала темнил:

дескать, куда-то засунул архивны й экспонат, а потом с честными

глазами сказал: отправил не копию, а сам паспорт в Польшу,

ответ оттуда пришёл, но документ поляки не посчитали нужным

вернуть. Вадим не поверил, однако суть не в этом, если говорить

про деда. О ф ициальны й ответ с родины деда гласил: такие люди —

то есть родители деда, записанны е в паспорте, и он сам в данной

местности никогда не проживали. Н икаких записей пет.

П аспорт был липовы й. Дед выдавал себя не за того, кем явл ялся

па самом деле.

Сам собой н ап раш и вается вопрос: чего больш е, чем кары

за убийство жены, боялся дед? Скорее всего, принадлежал не к указанному

в паспорте крестьянском у сословию . И ф ам илию имел

другую. Н е эту простецкую, вовсе не панскую. Всплыви этот ф акт —

ему, энкавэдешнику, верная смерть. Непролетарское происхождение,

к примеру, дворянство, уже предупреждающая красная галочка

напротив фамилии, вплоть до поражения в правах, но главное —

жизнь под чужим именем, сокрытие столько лет своей классовой

сущности, вражеской для страны советов. Не надо и напрягаться

в поисках вины перед пролетариатом, вставшим на путь строительства

социализма. Воин картельных органов, коим надлежало

двадцать четыре часа в сутки без выходных распознавать контрреволюцию,

был сам по крови из вражеского стана. И тщательно

скрывал это. Иронично говорят: в Польше имеешь козу — уже ты

пан. Однако, если дед был из семьи шляхтича, это стоило скрывать

па службе в ЧК — О ГПУ — НКВД.

В 1952 году, когда началась борьба с космополитизмом, отца

Вадима, он преподавал в мединституте, вызвали на комиссию и спросили

о национальности. «Русский», — ответил отец. «Ха-ха, Пшихода

и русский!» — «Отец — поляк, мать — русская. Я — коренной

омич. Никакого отношения к Польше не имею, языка не знаю, поэтому

считаю себя русским и никем другим». — «Ладно, идите».

Л через день получил узенький листок бумажки, с уведомлением

об увольнении по такой-то статье. Всё. И только после смерти Сталина,

да и то не сразу, смог устроиться на работу. Деду работу навряд

ли приш лось бы искать. В тридцатые годы решения по проблемным

персоналиям принимались более радикальные.

Не исключено — дед оказался в 1915 году в Москве, подальше

от Полыни, скрываясь от чего-то, скрывая что-то. Может, рассорился

с родственниками и решил зачеркнуть прошлое раз и навсегда,

даже поменять фамилию, нельзя исключать — причина была

элементарно уголовной, что-то натворил.

Вадим не раз думал: был ли дед романтиком революции? Или

стал заложником обстоятельств, что выбросили из привычной среды?

В результате он попал в чужую страну, толком не зная языка,

так и не избавился от сильного акцента, который особенно проявлялся

в стрессовой ситуации. Говорят, гений ЧК поляк Дзержинский

с большим трудом изъяснялся по-русски. Для деда русский

язык тоже не стал родным.

Большую часть жизни душа деда оставалась страшно одинокой,

как в том сне матери Вадима, где он сидит в комнате с глухими

стенами. Ж ил за многие тысячи километров от родины, навсегда



закры той для пего, без единого родственника по крови рядом и без

м алейш ей перспективы когда-нибудь попасть в П ольш у. В первые

годы семейной ж изни учил ж ену польском у язы ку, слух просил

музы ки родной речи. Вадим от бабуш ки Ж ени перенял стиш ок:

Н е руч, Анжа, тего квятка,

Роза колет же кломатка!

Анжа матку не слухала,

Уклолаш ен и плакала.

В переводе означает, что непослуш ной А нж е даётся предупреждение

не трогать розу — колется. Но А нж а пропустила мамины

слова мимо ушей, укололась и плакала.

В какой-то момент дед приш ёл к выводу: вы ж ить в чуж ой стране

можно было только истовым служ ением .

Бабуш ка по матери рассказы вала Вадиму, эго бы ли слухи,

которые говорились полушепотом, что им елась в О м ске в Н К ВД

расстрельная камера, куда загоняли лю дей. И был венгр. Он заходил

в эту камеру с двумя наганами в руках, ещ ё два нагана торчали

за поясом, и начинал стрелять. В кам еру набивали иод завязку

народа, предназначенного для ликвидации. М етодичная пальба

шла до последнего живого. Пока венгр всех не улож ит, не выходил.

Люди ш арахаются от бухаю щ их пистолетов, закры ваю тся

руками, молят о помощи, мечутся на крохотном пятачке, а он всаживает

пулю за пулей. Кто это был — плам енны й борец за идею?

Или патологический убийца?

Дед был отличным водителем, автом ехаником , несколько лет

занимал должность начальника гаража Н К В Д . Л и ш и л ся её при

очередной чистке. Тогда полетела голова начальника Н К В Д и целого

ряда руководящ их работников, которые попали под ту же статью

«врагов народа», по которой сами пачками расстреливали. Дед

каким-то чудом уцелел и стал простым водителем.

Вадим склонялся к мысли: дед всё ж е не относился к ш татным

расстрельщ икам, его дело баранку крутить. Н о не мог не помогать

в том или ином виде при акциях уничтож ения. С оздать шумом

работающего двигателя фон, заглуш аю щ ий крики, погрузить

тела. Конечно, приходилось стрелять. П овязать кровы о — извечный

принцип стаи. Поэтому-то после ночной работы мыл и мыл

по утрам руки...

Умирал дед в 1943 году в жутких муках. П ерикардит, возникший

на фоне поликистоза почек. Каждый удар сердца отзы вался

страш ной болыо. Каждый выброс крови пронзал тело невыноси-

мыми страданиями. Дед лежал в железнодорожной больнице, дядя

Слава рассказывал, как, подходя к ней, ещё на улице слышал крики

отца. Умер он, скорее всего, от болевого шока.

Похоронили на Казачьем кладбище. Вадим с матерью с конца

пятидесятых жили рядом — на улице Красных Зорь. М альчиш еские

тропы часто пролегали между могил. В кинотеатр ли торопился

— в «Победу» или «Художественный» — или шёл с друзьями на

Иртыш, иногда путь в школу пролегал через кладбище.

Оно манило и тревожило, пугало и притягивало. Вдоль м о

щённой кирпичом-железняком широкой центральной аллеи стояли

монументальные памятники, с крестами, колоннами, ангелами,

запомнился одни, сломанное крыло которого символизировало

прерванный полёт. Могилы были без оград н окружённые металлическими,

коваными оградами. Это были следы совершенно

чужой, далёкой, навсегда канувшей в прошлое жизни. С генералами-атаманами,

купцами первой гильдии, действительными статскими

советниками, кадетами, гимназистками, «рабами Божьими»,

мраморными и большими железными крестами, кладбищенской

церковью с молитвенным пением. Сейчас она без крестов на куполах,

огороженная высоким забором, смотрела безжизненными зарешеченными

окнами.

Рядом с церковью располагалась часовенка. Ничего подобного

за всю последующую жизнь не встречал Вадим. Собранная из чугунных

плит ажурного литья, она являла собой удивительное сооружение.

Но это он поймёт много позже, когда часовня останется

лишь в памяти. Под куполом сохранились витражи, летний солнечный

свет, проникая сквозь ажурные стены, цветное стекло, пронизывал

часовню множеством лучей, на запылённом полу таинственное

движение совершал меняющийся узор светотени. Воздух

обретал реальные очертания... Вадим никогда не решался зайти

внутрь часовни один, торопливо проходил мимо. Будто опасался

столкнуться с чем-то потусторонним, что незримо присутствовало

на кладбище, но не выказывало себя среди могил под открытым небом,

а здесь, в ограниченном пространстве, могло вдруг проявиться...

Л иш ь с друзьями по дороге с пляжа заворачивал в часовню,

внутри в жару сохранялась прохлада... Вдоль стен стояли лавочки,

мальчишки сидели, весело болтали, но на сердце у Вадима всё равно

оставалось тревожное чувство...

11едалеко от церкви был участок казачьих могил. Запомнились

сабли, выбитые на надгробных камнях. Здесь, да и на всём практи



чески полностью заброшенном кладбище буйствовали кусты жёлтой

акации, летом она рясно плодоносила стручками — их звали

пикульками, в умелых руках детворы они превращались в свистульки,

и вся округа пищала.

Место упокоения деда находилось в противоположенном углу

от церкви. Попадая на кладбище, Вадим всегда внутренним взором

обращался туда, и, чем бы ни была занята голова, всё равно, хотя

бы самым дальним уголком памяти, помнил: здесь лежит дед. Иногда

Вадим подходил к могиле, стоял у невысокой, по пояс, из крашеного

штакетника оградки. Деревянная тумба с табличкой с датами

жизни деда была увенчана металлической звездой. Красной.

Для неё у дяди Славы имелась особая краска. Яркая, с блеском.

В 1966 году городские власти приняли решение в срочном порядке

сравнять кладбище с землёй, отдать площадь, что находилась

в каких-то пятнадцати минутах ходьбы от центра, под нужды живых,

построить многоэтажные дома, детскую больницу. Кто хотел,

мог перенести останки родственников, остальные могилы обезглавливались,

ушлые дельцы тащили памятники на другие кладбища.

Были и такие, кто подрывал могилы в поисках, чем бы поживиться.

На Казачьем заработал экскаватор. Вадим слыш ал от взрослых,

что на кладбище в войну хоронили в котлованах узбеков, которых

привезли работать на военные заводы и которые мёрли от сибирского

климата. Поговаривали и о тайных захоронениях другого плана,

которые в конце тридцатых годов по ночам вело НКВД.

Кто-то из мальчиш ек их дома прибежал во двор с криком:

«На кладбище кости грузят!» В память Вадима врезалась траншея

перед экскаватором с жёлтыми, беспорядочно наваленными костями.

Ковш экскаватора, вгрызаясь в кладбище, загребал кости вместе

с землёй и глиной, обрушивал в самосвал. Загребал с верхом,

при движении к кузову кости падали обратно в яму. «Похоже, хоронили

голыми», — скажет кто-то из взрослых.

Местная хулиганистая пацанва растаскивала кладбищенский

материал по всей округе. М альчишки, резвясь, водружали серожёлтые

черепа на палки и ходили, как с транспарантами на демонстрации.

Черепа пинали на площадке у кладбища, кости подсовывали

друг другу в портфели. Однажды Вадим пришёл в школу, а на

крыльце справа и слева от входных дверей по черепу с торчащей

папироской. Учителя ругались, взывали к совести, но несколько

месяцев то в одном классе, то в другом появлялись тайком принесённые

кости и черепа.

П ерезахоронением дела занимался дядя Слана. О тец Вадима,

умерший за пять лет до этого, был похоронен на С еверо-В осточном

кладбищ е, туда перенесли деда. Дядя Слава рассказы вал м атери

Вадима, последний, навострив уши, сидел в соседней комнате:

«М огилу раскопали, трухлявые доски крышки убрали, а иод ними

только череп и рука в гимнастёрке, сапоги и ремень, ничего б ольше.

Ничего. Куда всё делось? Это и положили в новый гроб».

Па третьем курсе политехнического института Вадим на каникулах

поехал отдыхать в Крым. Остановился у знакомой м атери,

в прошлом омичке. Оборотистая тётя Люся работала по торговой

части, жила по тем временам богато. Большой двухэтажный

дом у моря, ковры, хрусталь. Перед самым отъездом Вадима, угощая

его вкусным вином, рассказала сон: «Будто в Омске девчонкой

стою у ворот родительского дома. Мы на Ш естой линии жили.

И вдруг летит вдоль улицы пролётка, а в ней отец. «Тпр-р-ру!» —

натянул вожжи подле меня и зовёт: «Люська, садись!» Я запрыгнула,

и мы поехали с ветерком. Что к чему?» Вадим вернулся домой

и, делась впечатлениями о житье-бытье тёти Люси, вспомнил

сё сон. М ать изменилась в лице: «Не к добру». Они были разные

с тётей Люсей, по сердечно относились друг к другу. В голодную

военную молодость тётя Люся поддерживала мать, а потом мать,

отличны й врач, помогала тёте Люсе. На рассказ о сне мать поведала

историю пятнадцатилетней давности. Отец Вадима умирал

тяж ело, долго леж ал в больнице. «Прихожу к нему как-то, он говорит:

«Аня, сон сегодня видел нехороший. Стою у дома, у того,

родительского, в П ривокзальном посёлке на улице Красных О р

лов, и вдруг отец на лошади, запряжённой в кошёвку, подъезжает.

Я ещё удивился, что это он не на машине. «Садись, Толя», — приглашает.

Едем, лош ади хорошие, резво бегут, вдруг одна поворачивает

голову, а у неё мамино лицо, в улыбке оскалилось... Проснулся,

и до того нехорошо на сердце, умру, наверное, скоро». Я его,

конечно, стала успокаивать: не выдумывай. Умер через два дня.

Боже, как он, Вадик, страдал, как мучился...»

П озж е Вадим прочитает в соннике — подобный сон зафиксирован

многажды. Тётя Люся не стала исключением — сон оказался

вещим. Вскоре умерла.

У дяди С лавы поликистоз будет везде: в селезёнке, почках,

ж елудке, даж е мозгах. А его сын Гоша, двоюродный брат Вадима,

как и дед, умрёт от болевого шока. Тот же перикардит. Несколько

дней стоял на четвереньках и выл от боли, отказавшись от помощи

врачей.


М есяца за полтора до смерти в субботу Гоша рано-рано утром

вдруг приш ёл к Вадиму. Все ещё спали. Д вою родны е братья прош

ли на кухню. Вадим предлож ил вина, Гоша отказался. З а чаем

хихикали, вспоминая детство. Гоша рос м елким , силёнок не хватало

против Вадима, но страш но задиристы й. Их встречи обязательно

закапчивались потасовками. Гоша не м ог не задраться, всякий

раз был бит, тем не менее отчаянно лез на рожон. Вадим его заломает,

оседлает, Гоша запросит пощады: «Б ольш е не буду!» При

следую щ ей встрече снова довяж ется до брата.

В студенческой молодости, Гоша учился в автодорож ном и н

ституте, он ф орсил в кожаном пальто деда. Д линном , много ниже

колен, добротном. Вадик завидовал брату. В начале сем идесяты х

годов прошлого века вспы хнула мода на кожу. И з чуланов и кладовок

на свет было извлечено немало пальто, что привезли воиныпобедители

в качестве троф еев из поверж енной Германии в сорок

пятом. Гоша разыскал чекистское пальто деда. Тож е, надо понимать,

из реквизированного, но раньш е — в граж данскую у побеж

дённых «буржуев». Пальто относилось к вечны м вещ ам, из превосходно

выделанной свиной кожи. П усть она порядком вы терлась

на сгибах, это не смущ ало Гошу.

— Ты, Гоша, ходил в нём, как немецкий генерал из кино. Как сейчас

вижу улицу Л енина. Конец марта или начало апреля, весенний

звонкий день, ты по другой стороне ш ироко ш агаеш ь, только иолы

разлетаются под ударами колеи. В ш ляпе. А на лице победное выражение...

— Вадь, а ты помниш ь пельмени бабы Ж ен и ?

Ещё бы! Это был ш едевр. Б абуш ка, в общ ем-то, скром ная кулинарка,

революция и граж данская война, сущ ествование без быта

не поспособствовали развитию этих способностей. Д а и в семье

Коли Дрынова, где часто м енялись хозяйки, обстановка не располагала

к приобретению поварских навы ков. П о пельм ени бабуш ка

лепила виртуозно, маленькие, аккуратны е, бесподобно вкусные...

«Я, Гоша, так обж ирался ими, что еле ды ш ал! А м очалки

к пельменям?»

П ельмени одно! К ним на основе уксуса бабуш ка делала зам е

чательные, остры е «мочалки» — горчица, перец, соль, ещ ё что-то —

куда м акался пельмень, прежде чем попадал в рот.

«Гоша, а м урцовку ты у неё ел? Н икогда больш е подобного ни

у кого не встречал! Как она её готовила, что добавляла?»

П ольское блюдо, надо полагать, дед привнёс в их кухшо. Туш ё

ная картошка с мясом.

Вадим на цыпочках прошёл через комнату, где спала жена

в кладовку, достал портфель деда, принёс на кухню. Кожаный, застёгивающийся

двумя ремнями. Там были документы, удостоверения:

член общества «Смычка города с деревней», «Друг детей»,

«Красного Креста», «О СОЛВИ ЛХ И М » — общества содействия

обороне и авиационно-химическому строительству РС Ф С Р. Среди

прочего пачка сложенных вчетверо газет «ORKA» на польском

языке за 1929 год. Газета издавалась в Минске Коминтерном. Дед

бережно хранил её экземпляры. Душа тянулась в Польшу. Он, говорят,

преображался при любом упоминании о Польше. Глаза загорались;

этого, казалось бы, из камня выточенного человека охватывало

волнение.

В Омске были поляки из потомков сосланных в Сибирь участников

польских восстаний, а также поляки, занесённые революцией.

Возможность общения с ними для деда-чекиста исключалась

в принципе. Уж оп-го прекрасно знал, какую это могло дать зацепку,

дабы раздуть слона. Его коллеги на пустом месте заговоры стряпали.

В мгновение ока можно оказаться участником какого-нибудь

бело-польского подпольного контрреволюционного комитета.

«Отец рассказывал, — Гоша взял фотографию деда: бритая голова,

усики «под Берию», —дед песен не пел, но в хорошем расположении

духа мурлыкал полонез Огнпского».

«Эту шинельку я хорошо помню, — ткнул в альбом пальцем

Гоша. П а фото стояла у дома в Привокзальном посёлке бабушка

с маленьким В адимом на руках. — Она уж е на пенсии давно была,

на колонку за водой или в магазин в ней ходила. Платочек какойнибудь

простецкий и эта шинель... Забавно выглядело...»

М ать рассказы вала Вадиму, что, когда умер Сталин, бабушка

Ж еня плакала навзрыд, стенала: «Как же мы без тебя жить-то

будем?» Это было её божество. Плакала, как по родному покойнику.

И повторила смерть кумира. Случился удар — инсульт, три

дня лежала одна в доме. Лишь потом увезли в больницу, где вскоре

умерла.

Братья попили чай на кухне, посетовали, что их фамилия вымирает

—у Вадима было две дочери в наследниках, у Гоши —одна.

Посидев часа два, из домашних Вадима так никто и не проснулся,

Гоша тихо ушёл. Лишь потом Вадим понял: брат приходил про


щаться. Умер, страшно мучаясь, через полтора месяца. Сразу после

смерти приснился Вадиму растерянным, всё спраш ивал: «Вадик,

что со мной? Что со мной?» Вадим отвечал: «Гоша, не знаю, дорогой,

не знаю» Тот будто не слышал: «Скажи, что со мной?»

В ту последнюю встречу Вадим вышел проводить Гошу, надо

было купить сигарет. Уже прощаясь, Гоша обронил: «Кем же был

наш дед?»

Мой дед, возвращ аясь с работы,

Так руки отчаянно мыл,

До боли мыл, до ломоты,

До обнажения жил.

Гремел рукомойником яро,

И страшен казался тот гром.

Ни струйки горячего пара

Уже над накрытым столом,

Но руки терзал и топил

В бегущей рывками воде.

Л был кем, да просто водилой,

Ш офёром в НКВД.

И детям его рукомойник

Всё снился сквозь множество лет,

Как будто отец их покойный

Гремит и гремит им чуть свет.

И вот уж состарились внуки,

На правнуках соль седины,

Но те же гремящие звуки

До них долетают сквозь сны.

Прибиты навек к изголовью,

Дарованы им навсегда,

И порохом пахнет, и кровыо,

Бегущая в вечность вода’.

♦ ------------

* Стихотворение Эдуарда Каня.

ОБРОНЕННЫЙ БИЛЕТ

О

н заскочил на фирму к давнему институтскому знакомому,

заглянул по секундному делу и нарвался на сабантуй

через край но причине юбилея знакомого. В офисе дым стоял коромыслом

— с музыкой, возбуждённой речыо, звоном бокалов. Д ёрнулся

взад пятки, да куда там. «Связать и напоить!» — грозно скомандовал

юбиляр. И потребовал тост. Торжество не один вы слушало

к тому моменту и оценило сказанное принятием на грудь...

По надо, так почему бы и нет. Сказал со стихами, витиеватыми пожеланиями.

В «штрафной» фужер ухнули с широкого плеча граммов

сто иятдесят коньяка, Он поднял, пригубил.

—До дна! — потребовало разноголосое застолье и принялось

скандировать громким хором: — Пей до дна! Пей до дна!..

— Да запросто! — намахнул золотистую ароматную жидкость

до последней капли.

Не лю бил неожиданные мероприятия с возлияниями. Собираясь

на запланированное веселье, давал жёсткую установку ненадёжному

организму: знай меру! И ограничивал винную карту до

легкоградусных напитков. Редко настрой давал сбой. Иное дело,

когда застолье возникало снегом на голову, рациональность не успевала

вклю читься, верх брала часть организма, желающая расслабиться

до упора... В результате рабочий ритм следующего дня получался

прихрамывающим, а себя несвежего Он не любил.

С коньяком, радостно разбавившим кровь, сразу поддался настрою

компании. Ю биляр протянул гитару:

— Не слабо спеть?

— Легко.

Позже пытался восстановить в памяти момент, когда Она оказалась

рядом. И не смог. Она сидела на другом конце стола. В один

момент заказала песню. Возможно, тогда и подсела поближе. Чтото

пел по Её просьбе. Помнится, озорно предложил выпить на брудершафт,

ощ утил Её влажные губы с привкусом вина. Они танцевали,

пели, пили на брудерш афт вино, водку. Молодая, с огненной

причёской ж енщ ина пахла весной, обещающе прижималась в танце.

Было легко, хотелось лететь и лететь в этом веселье...

— Проводи её, — попросил юбиляр по окончании торжества, —

вам в одну сторону. Только до самого подъезда.

Оброненный билет


— Какой разговор! — браво откликнулся Он и добавил ш епотком:

— Готов хоть до подушки!

— Давай-давай! —жарко поощрил ю биляр.

Они сели в такси.

— Л не слабо ко мне на дачу? — предлож ила Она. — Совсем недалеко.

— Поехали!

Что ж тут раздумывать? Дача предполагала ночной праздник

на двоих.

Но Она ни с того ни с сего вдруг захлю пала в маш ине носом.

— Ты что? — склонился с участием и полож ил, как бы невзначай,

руку на колено.

— Ничего, — резко отвергла чужое присутствие на своей ноге.

Домик был в полтора этажа, с высоким кры льцом. Она достала

ключ, завозилась с замком, Он посветил сотовым телефоном.

И в нетерпении обнял Её, лиш ь заш ли вовнутрь. Но в ответ последовало

отрезвляющее:

— Отстань!

«Этого только не хватало», — подумал в нехорош ем предчувствии.

В надежде «может, игра?» сделал вторую попытку заклю чить

в объятия желанную женщину. На что получил ещё более категоричный

от ворот поворот. Вот так ф окус? Зачем тогда было дачу

среди ночи городить?

Стоя посреди луной освещённой комнаты, чиркнул заж игалкой,

не спрашивая разрешения, закурил.

Она поднялась по лестнице, хлопнула дверыо. О// подождал

минуты две, пошёл следом и в сердцах стукнул кулаком по перилам:

с ним сделали то, что современная молодёж ь назы вает «облом».

Дверь была заперта.

Захотелось развернуться и уйти. Не юнец безусый, полных сорок

девять лет предполагают чувство собственного достоинства.

И Она не девочка с бантиками и рюкзачком, лет тридцать пять точно

есть.

«Ну, дурило!» — ругал себя.

Однако тащиться по ночи домой было лень. Он огляделся,

в углу стоял диван. Сел, докурил, прилёг и... проснулся на рассвете.

Как-то сразу понял, где и что. Посмотрел на часы — стрелки

подбирались к пяти. Голова омывалась кровыо с алкоголем. Не болела,

но и свежей назвать язы к не поворачивался. Во рту сухота.

Вчера по дороге покупали минералку и пиво. Пакет белел у порога.

Достал полторашку «Жигулёвского», жадно припал к горлышку,

и... ж изнь стала налаживаться, на душе повеселело. Прихватив

пиво, вышел на крыльцо.

Восход обозначился сквозь серую пелену облаков двумя полосами:

широкой бледно-розовой и чуть в стороне от нес —узенькой

насыщенно-малиновой. Пели птицы. В разноголосице выделялась

одна — настойчиво твердившая на низкой ноте актуальное: «Питьпить-пить!»

11ахло молодой травой, недавно проклюнувшейся листвой,

сухой землёй. Зима стояла бесснежная, и за всю весну ни одного

толкового дождя. Он сел на ступеньку.

В последние годы любил эти ранние час-два. Единственное

свободное время суток, даже поздно вечером занозами доставали

телефонные звонки, лишь утром, часов до восьми, была возможность

побыть с собой.

Выкурил сигарету, задался вопросом: как быть дальше? Домой

ехать глупо, в офис рано. Лучше здесь пересидеть. Пофестнвалил,

конечно, вчера. Не удержался. Угораздило губу раскатать

на эту дпнамистку. Истеричка неуравновешенная. Сюда зачемто

потащила... А ведь так чудненько начиналось... Он приложился

к бутылке. С аппетитом выпил добрую порцию пива... Потянуло

в сон. Вернулся в комнату, лёг...

Проснулся от прикосновения губ и песни-шёпота: «Ты меня

на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь...» Лежал лицом

к стене, повернулся. Они была с заспанными глазами, растрёпанной

копёшкой рыжих волос.

— Я вчера, наверное, разнылась?

— Не бери в голову.

— Не обижайся, ладно?

— Да брось ты.

Она положила маленькую горячую ладонь Ему на лоб, попросила

с мольбой:

— Не бросай меня сейчас, а? Что-то так плохо на душе...

«О пять за рыбу деньги», — тоскливо подумал, сказал уклончиво:

— Я вообще-то работаю...

— Часа три хотя бы не бросай, побудь рядом. Хочешь, баньку

истопим?

Банька — это уже теплее. Париться Ему — хлебом не корми.

Вечером по средам —гори всё синим огнём! — шёл в башо. Сегодня

как раз среда из календаря смотрит.



— Л почему бы и нет! — оживился. — Раз пошла такая гулянка!

Н а одиннадцать утра у Него назначена встреча, но из разряда

— переживут, можно отменить ради парной. Выгнать веничком

остатки вчерашнего. Да и не абы кто приглаш ает на полок...

— Банька реактивная, — обрадованно вскочила Она, — за час

до ста десяти градусов раскаляется.

— Ну, тогда доставай веник, шайку и остальное мочало!

Они заш ли в предбанник. Он с лю бопытством заглянул в банное

нутро, в парную. Обш итые рейкой стены ещё не потемнели,

светились осиновой белизной.

Она раскованно сбросила кофточку, юбку, осталась... Да ни

в чём... Что-то лёгкое, паутинистое, ф иолетовое на бёдрах. И последнее

ловко стянула. Тело взрослой женщ ины, чуть тронутое

полнотой, было красиво плавными линиям и, крутыми обводами...

Она крутнулась перед Ним, блеск наготы прикры вал лишь

квадратик пластыря на бедре.

— Нравлюсь?

— Дух захватывает! Л это что за бандитская пуля? — показал

на пластырь.

— Противозачаточный.

— Да? — поднял брови. — Есть уже и такой способ от детей?

Как я отстал от жизни...

— Ещё как отстал! Всё ещё в штанах! Мы не в театре, можно

снять...

— Да как-то... — замялся.

— Ну, смотри. Растапливать печь умееш ь?

— Вроде руки не крюки! Дрова, гляжу, сухие...

— Тогда вперёд! Л я, пожалуй, бельиш ко постираю, пока то да

сё, оно и высохнет.

Она подхватила с лавки трусиш ки, бюстгальтер, пош ла в моечно-парную,

загремела ковшиком о бак...

— Погоди, вода согреется, — заглянул Он, раскованная нагота

притягивала.

— Да чё тут стирать? И порош ок зверь! — Она повернулась

к Нему, и узкая солнечная полоса из оконца осветила плечо, маленькую

грудь, живот... — Носовой платок куда-то задевался, посеяла

что ли?... Разош лась я вчера...

Он наскубал с поленьев бересты, посмотрев по сторонам, обнаружил

стопку газет под лавкой, взял верхнюю, сунул под бересту,

чиркнул спичкой, и через минуту вкусно запахло берёзовым ды

мом. Снял рубашку. Утро было прохладное, но грело выпитое вчера.

Ж адно приложился к бутылке с минералкой...

Она вышла в предбанник, развесила сетчато-паутинистое бельишко

на верёвку.

Он притянул Её к себе, чуть опасаясь — вдруг опять оттолкнёт,

Она плотно прижалась...

«Пойдём на полок», —выдохнула в шею.

Было нежно до невесомости в сердце и неистово, ласково

и пронзительно радостно. Слетали с губ сумасбродные слова, хотелось,

чтобы минуты длились и длились...

Вдруг в Его левом бедре с внутренней стороны обозначилась

солнечная точечка — преддверие пика восторга, когда уже обратной

дороги нет, точка превратилась в золотистую короткую иглу,

дыхание запылало, шумно вырываясь из лёгких... Игла вонзилась

сладким секундным уколом и исчезла...

Они замерли...

Гудел огонь в печи. И з крана капала вода. Редкими шлепками

капли разбивались об пол.

Он благодарно поцеловал Её в шею и, счастливо опустошённый,

продекламировал:

— «И бёдра её метались, как пойманные форели, то лунным

холодом стыли, то белым огнём горели»...

— Гарсиа Лорка...

— О! — удивился Он. — Знаешь?

— Ф илолог. Университет окончила. Почти не работала, правда,

по этой специальности... В другом переводе звучит так: «Была

сё гладкая кожа бледнее луны сиянья, разлившегося но стёклам...»

— «И лучшей в мире дорогой до первой утренней птицы меня

этой ночыо мчала атласная кобылица», — с закрытыми глазами,

лёжа на спине, Он нежно гладил Её руку.

— Тож е филолог?

— Технарь, по в студенчестве нравился Лорка.

— Я писала курсовую по нему...

Парная ещё не набрала палящего жара. На полке было очень

даже комфортно, тела омывало сухое банное тепло. Он тихо запел:

«Не уходи, побудь со мною, здесь так отрадно и светло...»

Она повернулась к Нему и стала подпевать на ухо: «Я поцелуями

покрою уста, и очи, и чело...»



Голосоку Неё был скром ны й, но м елодию вёл старательно, бережно.

Они допели романс.

— Я, дурашка такая, м ечтала в д етстве стать певицей, — призналась

Она. — К бабушке приходила подруж ка, они пили чай, щедро

добавляя в него наливочку, «пунш ику вы пьем», а потом подружка

пела. Чаще романсы. Н изкий, завораж иваю щ ий голос... «Пара

гнедых, запряжённых с зарёю...» А я слы ш ала «запряжённых зарёю».

Чувствуешь разницу? И представляла, что вместо дуги у «пары гнедых»

над головами полукружье восходящ его солнца. М алиновое, огромное

над гривастыми головами с круты м и ш еями. И, запряж ённые

солнечной дугой, они мчатся в новы й день. И долго не вслуш и

валась в следующие строчки романса. У летала с первой в свою картину.

Только позже уразумела: «пара гнедых» — это не искры из-под

копыт, «пара гнедых» — клячи водовозные. Всё же какая-то несуразица

в этом романсе. Гнедые, запряж ён ны е на заре, долж ны быть

в силе, в красе...

Она коснулась пальцами его губ:

— Вот у тебя голос! Л я о певческой сцене мечтала, но голоса

нет совсем. Исплакалась вся, когда мне сказали — не дано. Л люблю

петь.

— Есть голоса для большой сцены, есть — для камерной, у тебя,

чтобы'выдыхать песню в ухо. Т ак славно петь с тобой...

— Врёшь ты всё!

— Нет, это же чувствуется.

— Знаешь, ты вчера пришёл... Я подумала: «К акой-то дядька

сивый приволокся». Поздравил, конечно, красиво. Потом тихонечко

сидел. Иногда вдруг вставлял фразу, будто вы ны ривал из себя,

но всегда впопад, энергично, опять надолго зам олкал, слуш ал других.

И вроде заинтересованно, а глаза озабоченны е, грустные.

— Ты всё замечала?

— Напротив сидела. Краем глаза следила почему-то. Без всякого

умысла. Интересно. Н езнакомый человек. Когда принесли гитару

и запел... Первая песня... Ты, конечно, дурачился, да и песенка

такая... Потом запел... Не рисуясь, не показы вая себя. Легко, свободно,

негромко, но мощно... И будто растворился в песне. У меня

подружка была, училась вокалу, всё говорила: «Н адо петь в образе,

переживать драму песни». Ты не переж ивал, пел из неё. Внешне

никакого напряжения, ни капли надрыва, а где-то там внутри клокочет

душа... У меня мураш ки побежали по спине...

—Так от вина мурапшя, — приподнялся Он на руке, заглядывая

Ей в лицо, —вы до моего прихода сколько тостов опрокинули?..

Вот мурапшя и оживилась, припекаемая винным градусом.

— Брось ты. Что я себя не знаю...

— Париться-то будем?

—Давай попозже, сейчас так хорошо...

Он вышел покурить. Баню строил думающий человек, предусмотрел

и эту ситуацию. Небольшая, обшитая понизу вагонкой верапдочка

позволяла сидеть за столом в банном наряде, то бишь без

всего, и не шокировать голыми телесами неожиданных свидетелей,

и в то же время любоваться окрестностями. Баня стояла на возвышенности

у крохотного озерца или большой лужи, наполовину заросшей

камышом. На другом берегу красовался аккуратный дачный

домик, а дальше начиналась берёзовая роща, которая только-только

опушилась листвой. Неделю назад Он ездил на машине

в Новосибирск, берёзовые колки стояли на всю глубину прозрачные,

ещё с соком, было холодно, а тут четвёртый день по-летнему

тёплый...

Дачный посёлок был в какой-то дрёме, по-будничпому тих,

лишь птичий гомон наполнял пространство. Земля отогревалась,

парила...

Глядя в небесный простор, в весеннюю синеву, Он улыбнулся

своим мыслям. Размеренная жизнь дала сбой, споткнулась,

Он оказался в чужом измерении, в чужом времени. Своё где-то рядом,

бурлит, клокочет, настойчиво требует Его участия в круговороте,

Его сил, Его энергии, этой каждодневной дани, а Он выпал,

ускользнул, сделал шаг в сторону от магистрали, растворился в мареве

обочины. Хорошо...

Позади послышались шаги босых ног, Она прижалась к Его

спине, горячая, влажная... Поцеловала в шею.

— Какой ты прохладный... Не замёрз?

И снова было пронзительно, нежно, ласково, утомительно неистово

и утомительно счастливо. И снова вспыхнула светоносная

стрелка нерва в бедре, увлекла за собой до заоблачных высот дыхание,

сердцебиение, а потом мгновенно погасла в зените. А Её пронзило

сладким током в пояснице, Она сдавленно вскрикнула:

«Солнышко, какой ты хороший!»

Ш лёпали капли из крана, донёсся удар металла о металл. Похоже,

кто-то чистил лопату о лопату. Печь не шумела, огонь утих,



расправивш ись с дровами. Она благодарно целовала шею, грудь,

коснулась губами крестика.

— Он сейчас двоих нас защ ищ ает, — сказала. — Видишь, я-то

без крестика. Поэтому не уходи от меня, ладно. «О гради мя, Господи,

силою Честпаго и Ж ивотворящ аго Креста и сохрани мя от всякого

зла».

Д обавила от себя:

— Огради нас обоих, Господи.

Снова бережно коснулась губами крестика:

— М еня ростила бабушка. И м енно так и говорила с ударением

на первом слоге: «Я тебя ростила». М ама рано ум ерла, не помню

её. В субботу детсадик не работает, старш ая сестра в школе, бабушке

надо в магазин или на базар. Я читать рано научилась, в четыре

года, так она печатными буквами напиш ет м олитву на листочке,

скажет: «Твори молитовку и не бойся, Нож енька защ итит».

Я трусиха была. Но с м олитовкой — бабуш ка только так говорила

-- не боялась. Раз пять прочитаю, потом играть начинаю , но молитву

уже наизусть знаю. «Н епобедимая Б ож ественная сила Святаго

и Ж ивотворящ его Креста Господня, не остами нас, грешных

и уповающих на тя». В другой раз мож ет другую написать, опять

выучу. Однажды с ней поехали к родственникам в деревню. Сначала

на автобусе, а дальш е идти надо. Д еревня глухая, ни одной попутки.

Лето, солнце палит. Я пить захотела. И нет мочи терпеть. П лачу.

Лет шесть, ещё до школы. И туг луж а при просёлочной дороге.

Я как увидела: «Пить! Пить!» К азалось — умру, если не попью.

Бабушка мне: «Стой!» Прочитала над луж ей И исусову молитву:

«Господи Иисусе Христе...», сняла с моей головы панамку, зачерпнула

ею, подняла, вода через ткань просочилась и потекла тонкой

струйкой. «С молитовкой можно из лю бой луж и пить!» — сказала.

Я напилась, и ничего, живот не болел... А пятно-то на панамке от

воды осталось. Выходя из дома, бабуш ка учила говорить: «Ангел

мой, пойдём со мной, ты впереди — я за тобой!»

— Говоришь?

— Нет, конечно, не говорю, не молюсь... О тец у меня ещё гот

гулеван был, любил выпить. Как запропастится, бабуш ка нас с сестрой

ставит к образам, и мы втроём читаем молитвы , чтобы вернулся.

Придёт ночь-полночь и начинает куролесить... «Воду варить»,

— говорила бабушка...

— Буду теперь молиться за тебя, — сказал Он.

— Д а? — Она удивлённо отстранилась. — Как?

— Когда прошу в утреннем правиле, чтобы всё было хорошо

у дорогих и близких, чтобы Бог дал им здоровье, терпение, разумение,

буду просить и за тебя.

— И я на первом месте?

— 11а первом дети, жена, братья, сёстры, ты среди друзей, «вся

ближние рода моего и други».

— Я твой друга! I?

—Друга и ка.

Её рука описала изящ ную траекторию и ощутимо ш лёпнула

Его по бедру:

— Вот тебе.

—Я тож е могу! — шутливо занёс руку.

— Побей-ка лучш е веничком. Д авай уже париться.

Каменка ухнула, вы стрелила в степу белёсым паром. И стомилась

от ожидания. Один, другой... четвёртый ковшик. Нагнетая

жар, распирая тесное пространство пламенным воздухом, снова

и снова взры валась от горячей воды.

— Н ебольно-то поддавай! — попросила Она. — Не люблю, когда

кожа искрит.

Она легла на живот, голову прикры ла войлочной шапкой. Если

и загорала когда-то, следов солнечной работы на теле не осталось

в помине. Под ударами веника молочная кожа начала розоветь.

— Как мне хорошо сегодня! — произнесла в доски полка. —

Ты бы только знал! Как хорошо с тобой!

—Ишь разрумянилась! — шлёпнул Од ладоныо по части, предназначенной

для шлёпанья.

— 11е шлёпай, а то женихов не будет!

— А муж?

— Похоронила.

— Прости, — Он виновато тронул Еёкончиками пальцевза плечо.

— Прости.

— Ничего. Д авно это было, шесть лет назад.

— Болел?

— Если в двух словах: пошёл но нехорошей дорожке. В последние

два года дома практически не жил. Куда-то постоянно исчезал.

Деньги время от времени приносил. Занимался крупными махинациями.

Нескольким покупателям мог продать одну и ту же партию

металла... С зерном химичил... Какие-то люди приходили к нам

домой, искали его, требовали деньги, угрожали... Ж ила в постоян-



пом страхе за сына, за себя... Иногда было плохо до срывов, до истерики.

Вот тогда читала «Н епобедимая Бож ественная сила...» Заведённо,

отупело повторяла десятки, сотни раз... Сестра переписывала

и приносила другие молитвы, но ничего не могла читать, только

эту... Сидя, стоя, лёжа, мотаясь из угла в угол — тверж у и твержу...

Когда просто успокаивалась, когда приходило решение... Муж

пропадал на несколько месяцев, снова появлялся на пару-тройку

дней. Однажды его заперли в гаражном боксе в бандитской ф ирме.

Подозреваю, было так: потребовали долг и поставили условие,

если не рассчитается — привезут меня и сына на расправу.

Про долг позже узнала. Но в тот раз ко мне никто не вязался. О ф и

циально мы были в разводе. М уж настоял на этом за полтора года

до смерти. Чтобы квартира, дача были на мне. Короче заперли его

в гараже, он облил себя бензином и поджёг... Бандю ганы, думаю,

не могли это сделать, на кой криминал на своей территории, тем

более — джип стоял. И в м илиции сказали: судя по ожогам (основные

на голове) — сам себя облил... Что там говорить: и мне так легче

считать —хотя бы в тот момент за нас беспокоился... Ладно, хватит

грусти-тоски. Попарь ещё.

Она тронула рукой пластырь:

— Как гам, не отлепился?

— Мужа нет, а пластырь на кой? — прозвучал провокационный

вопрос.

— Друг есть. Уже десять лет. Н е удивляет, что при живом муже

завела?

— Мнс-то что за печаль?

— В командировке сейчас в Ч елябинске, завтра приедет. Так

что заплатка нужная, — накрыла пласты рь ладош кой. — Бывает,

от этой противозачаточной химии начинает колбасить, врагу

не пожелаешь... Да лучше так, чем залететь. Д ва года назад забеременела.

Решила: буду рожать. Знаеш ь, так захотела ребенка. Друг

мой ни в какую, не надо. Послала его подальше. «Иди, — говорю, —

на три фигурных буквы, если, кроме кобелиного, ничего от меня

не надо!» Я ведь сына рало, в восемнадцать лет, родила. Боже, как

захотела второго ребёнка... Размечтаю сь и повторяю, как бабушка

мне говорила: «Ручки точёные, ножки золочёные». Но обстоятельства

вынудили... Как только его не вы травляла, прости меня, Господи.

Не хотел уходить. По сей день спится девочка, глаза синиесиние,

льняны е волосики, ручки-нож ки на самом деле точёные...

Во сне ножку заносит над пропастью шажок сделать... Бегу к ней,

кричу: «Подожди, доченька! Подожди!»... И вдруг исчезает в чёрном

провале...

Она села на полок и спросила, глядя Ему в лицо:

— Может, с тобой заведём маленького?

Он не понял: серьёзно или шутка? Замешкался с ответом, не

выдержал тест.

Она засмеялась:

— М ог бы и соврать! — спрыгнула с полка и, сделав зверское

лицо, взяла веник. — Д авай-ка теперь я над тобой поизмываюсь.

Пу-ка лож ись на живот, руки по швам...

— Ты на все руки мастер! — млел под ударами.

— Л ты думал, коли голоса нет, так ни на что не годна! Поворачивайся

и получш е закрывай выступающие нежности!

Разгорячённы й, Он вышел покурить на всрандочку. Но Она

позвала:

— Потри спину.

Он мыл Её плечи, чужие и родные, полные руки, белую, сильную

женской силой спину, ложбинку позвоночника, гитарные изгибы

талия-бёдра. Дурачась, шлёпал мыльной мочалкой по тугой

заднице.

— Бабуш ка говорила: кто моет другого — с того сорок грехов

списывается.

— В таком разе дважды помою тебя, чтобы восемьдесят аннулировать.

О кативш ись водой, Она снова полезла на полок:

— Поддавай! — азартно потребовала.

Потом вместе вышли в предбанник. Разгорячённые, обессиленные.

Oil взял бутылку минералки со стола, из горлышка крупными

жадными глотками напился. Она налила в стакан пива, набрала

в рот, подошла к Н ему, припала губами к губам и мелкими

порциями стала делиться напитком.

— У меня ощущение, — произнесла, садясь па лавку, — будто

знаю тебя много-много лет. Всю жизнь. Такой длинный сегодня

день... Хотя ничего о тебе не знаю.

— Вот и чудно, разочаровываться не надо.

— Ты для меня навсегда сегодняш ний, а в сегодняшнем не разочаруюсь.

Он сидел на лавке, Она стояла над Ним, гладила Его волосы.

И запела тихо-тихо, почти шёпотом: «Ты меня на рассвете разбу-



Лишь, проводить необутая выйдешь».... Он подхватил... Строчку:

«Я тебя никогда не забуду...» — вы водили вместе. Она пела, касаясь

губами Его с проседыо чуба, Он выдыхал тоску-предчувствие

расстаю щихся влюблённых в лож бинку между грудей: «Я тебя никогда

не забуду». — «Я тебя никогда не увиж у».

— Мы как будто украли день.

— Эту баню. Эти...

Она закры ла Его рот поцелуем.

— Что у нас сегодня было? — спросила. — Что? Солнечный

удар, если вспомнить бунинские «Тёмные аллеи»? Хотя нет, ото не

из этого цикла рассказ. Что было?

— Песню спели. С красивой мелодией, ласковы м и словами...

Редко, но случается настрой, может, раз в год вдруг, будучи один

дома, возьму гитару, с полчаса попою с полной отдачей. До опустошения

даже, и в то же время летящ е светло на душ е сделается,

словно обновился... Вот и у нас...

— Спасибо! — прошептала Она.

Он тихо запел Визбора:

В Ялте ноябрь, ветер гонит по набережной

Ж ёлтые, жухлые листья платанов...

В песне царила осень. В природе, в городе:

В Ялте пусто, как в летнем кино,

Где только что шла ф ранцузская драма...

И у мужчины с женщиной. В протяж ной мелодии за эмоционально

скупыми словами белого стиха была тоска по ушедшему

лету, по безвозвратно растворивш ейся молодости. Пустые холодные

пляжи, пустынный город. Всё осталось в прошлом: горячее

солнце, наполненные его силой тела, густая темнота тёплых ночей

с дыханием близкого моря, трепетом влю блённых сердец. Всё исчезло

за горизонтом, всё смыло скоротечное время. Впереди зима,

сырая, промозглая...

Он пел, неторопливыми мазками рисуя картину... Выдох — мазок,

выдох — мазок... И каждый мазок — новая деталь, и каждый

выдох — новая порция печали.

Там в далёких норвежских горах

Возле избы, где живут пожилые крестьяне,

Этот циклон родился, и, пройдя всю Европу,

Он, обессиленный, всё ж холодит ваши щёки.

Она слушала, тесно прижавшись к Н ему, переживая щемящую

картину романса.

Разреш ите о том пожалеть

И с легким трепетом взять вас под руку.

В нашем кино приключений осталось немного,

Так будем судьбе благодарны за этот печальный,

Оброненный кем-то билет.

— У нас оброненный билет? — спросила.

— Оброненный день.

— Он наш?

— Только наш.

— Скоро мы расстанемся, давай, — горячо предложила, — пообещаем,

ты мне, я тебе, что сегодня будем верны друг другу. Давай?

Ради случившегося.

— Зуб даю! -- с дураш ливой готовностью «поклялся» Он. —

Буду верен ровно двадцать четыре часа с этой минуты! Включай

счётчик! Если что — оторвёшь мне все выступающие части.

— Не, говорю серьёзно! Только на один день! Ни с кем, ни

с кем! Я так хочу! Даёш ь слово?

Он поцеловал Её в губы, ласковые, податливые.

— И я клянусь, — прошептала Она сквозь поцелуй.

Выйдя из дачного посёлка, остановили такси. В центре города

пути расходились. Он протянул таксисту деньги: «Довези даму

в лучшем виде». Вышел из машины, посмотрел на часы. Они показывали

половину второго. Всего-то...

Город был наполнен молодым солнцем, ярким синим небом,

свежей листвой, деловой энергией середины недели. Потоком шли

машины, торопились молодые люди в джинсах и с рюкзачками, деловые

мужчины — в галстуках и с папочками, парусили перетяги

рекламы над магистралью, блестели витрины.

Он сунул руку в карман и обнаружил Её носовой платочек,

сложенный вчетверо. Всё-таки была баня. Была... Поднёс к лицу

квадратик материала с полоской следа от номады, вдохнул Её запах,

улыбнулся и заспешил в свой офис.

П ламенную клятву суточной верности Он сдержал, у Неё

не получилось. Так уж вышло.

Через два года Она вклю чила телевизор и увидела Его фото

на весь экран — весёлого, улыбающегося — и текст о скорби друзей

по безвременной кончине... Зло выключила телевизор, схватила

сигареты, нервно защ ёлкала зажигалкой...


Интервью перед смертью

ИНТЕРВЬЮ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ

( j/flic iH Д енисович Гавричков ум ираю щ им никаким боком

У L не выглядел. Сухонький, подвиж ны м дедок. Глубоко сидящ

ие глаза смотрели мудро и озорно. 11и за что не скаж еш ь: ж изни

отмерено три месяца, не больше.

— С вашего позволения закурю , — обратился к собеседнику

и достал из кармана клетчатой рубахи пачку «ГМ », — балачка без

сигареты — время на ветер,

— Потерпел бы коптить гостя никотином! -- загл ян ула жена,

но объёму как раз два мужа войдут. — Когда только бросиш ь?

— Молчи, ребро адамово! -- ш утливо пристукнул но столу кулачком

супруг. — Везде надо влезть! Вот ж енщ ины ! Н е зря говорят:

дьявол семидырый!

Сидели за столом в больш ой комнате.

— Зима в О мске с сорок первого на сорок второй год лю товала.

Я прямо в цехе спал. Раз среди ночи пинок в бок. О ткры ваю глаза

— Господи, воля твоя — сам Т уполев надо мной. Главны й конструктор.

Эго уж потом стал многаж ды раз Герой С оцтруда, полный

иконостас премий, но и тогда был м уж чина в теле. Н евы сокого

роста. Напустился на меня: «Зачем валяеш ься, как беспризорная

собака?» «Дак, — говорю, — в бараке дубарина, аж голова к подушке

примерзает!» «Что за начальник цеха? — Т уполев кипятком

раскипятился. — Рабочие хуже скотины спят! Н у-ка, бы стро поднимайся

— в его кабинете будешь ночевать!» Я и не подум ал разбегаться.

«Не пойду! — отказываю сь. — С илком не заставите!» «Эго

почему?» — Туполев чуть не затопал ногой от наглости: работяга

поперёк главного конструктора. «Да у него, — говорю , — кто поспит

— не проснётся, холоднее, чем в собачьей будке. С ам не сидит

там»... Туполев матю гнулся и ушёл. М ог крепкое словцо вставить.

Рассказывали, на совещ ании как загнёт матом, а потом обернётся

к стенографисткам: «Девчонки, это писать не надо». Зама

Туполева по вооружению, Н адаш кевича, мы звали К озлиная борода.

Смешную такую бородёнку носил. Точно как у козла козлевича.

Тоже потом стал лауреатом премий. И Королёв у пас в цехе часто

бывал... Небогатырского роста крепыш . С осредоточенны й всю

дорогу. Кто же знал, что на весь мир прогремит. Вериш ь, нет: сразу

его признал, как ф отографии после смерти в газетах появились.

Наш, говорю, Королев... Господи, воля твоя... Д авны м -давно ум ерли

все... А я живу.

«Недолго осталось», — подумал Евгений Теребилов, корреспондент

заводской многотиражки.

Как тут не поверишь в мистику, вдруг Евгений заметил: стоит

написать о ветеране, тут же некролог на героя вывешивают на проходной.

Не так, чтобы совсем один в один попадание, однако смертельный

процент получался подозрительно высокий. Первым редактор

обратил внимание, как-то зашёл с улицы и сразу к батарее

руки греть:

— Абрикосов твой умер, я как чувствовал — в прошлом номере

дал очерк, откладывал два раза, тут, думаю: хватит. Тютелька в тютельку

успели. Завтра похороны. В такой-то мороз. Прочитал или

нет ли о себе дедок? Ты прямо как точки им с памятниками ставишь.

Николаев тоже после твоего материала умер...

— Больше не давай дедов с бабками, а то перехороню весь ветеранский

корпус.

— Не дождёшься.

Евгений не придал значения разговору. В номер в честь мужского

праздника —23 Февраля — написал очерк о ветеране Великой

Отечественной, а через неделю отдел кадров заказал текст для траурной

информации на проходной.

В десять минут Евгений справился, после чего взял подшивку

за прошлый год. О восьми ветеранах писал, четверо умерло. Конечно,

возраст у дедов не юношеский, тем не менее...

Редактору нравились очерки Евгения: «Лучше тебя никто

не сделает, умеешь из дедов выудить нужное. И пишешь не левой

пяткой, с душой». Директор завода поощрял ветеранскую тему, поэтому

редактор частенько мобилизовал ведущего корреспондента

па рубрику «Планета людей».

Евгений не отбрыкивался, но и с инициативой не рвался. Беседы

со стариками опустошали. Во время разговора заводился, с неподдельным

интересом слушал, не закруглял беседу, если чувствовал:

материала с головой хватит, давал старикам всласть выговориться.

После чего ходил разбитый. Старики вытягивали энергию.

И писалось не на одном дыхании, тяжело. Плохо не мог, а хорошо

требовало попотеть, отнимало много сил. Без острой нужды никогда

не открывал дверь в совет ветеранов. Там неистребимо пахло

старостью. Раньше как-то не замечал... Лишь когда своя осень замаячила,

за пятьдесят перевалило... А не хотелось осени...

...Редактор вызвал его в кабинет, протянул листочек с телефоном:



— Ж еня, дорогой, сгоняй к Гавричкову. Ч еловек известный,

мы, конечно, писали о нём. Я посмотрел, сем ь лет назад, ещё до тебя,

прош ёл больш ой м атериал, но слабенький. Работала у нас

одна свиристелка, строчила из серии «родился, ж енился, победитель

соцсоревнования»... Гавричков всегда крепкий был старик.

Н а последнем митинге на Д ень Победы вы ступал, как развёл бодягу

минут на пятнадцать... Вчера п озвон и ла ж ена, рак у пего обнаружен,

последняя степень. Врачи даю т м аксим ум три месяца.

Он ничего не знает. Ж ена слёзно просила, чтобы кто-то от нас

приш ёл, поговорил. Ему будет приятно... Т ы , конечно, осторож

нее, вида не подай...

— Нет, я с порога бахну: «Вам жить осталось на две пердннки».

Но вместо измождённого болезнью человека увидел шутника

и балагура.

«Неужели в нём па три м есяца здоровья?» — исподволь разглядывал

Гавричкова, вы таскивая диктоф он.

В квартире стояла современная мебель. Когда был у ветерана

накануне 23 Ф евраля, словно в середину ш естидесяты х годов прошлого

века угодил. В свое детство. Комод. С ервант с посудой, круглый

стол с точёными ножками. Д аже, показалось, кот Т иш ка оттуда.

У них дома такой же белы й пуш исты й разбойник жил.

У Гавричковых телевизор с плоским экраном , мебель современная,

пластиковые окна, дорогие шгоры.

В разговоре выяснилось: сын из М осквы хорош о помогает.

— У меня дружок был, Витька Стеблин. 11а ф ронт реш ил убежать.

«Всё, — говорит, — лучш е от нули умереть, чем с голоду сдохнуть».

Еда у него постоянно на уме сидела, не давала покоя. Конечно,

голодно жили, особенно в первы й год войны , но я старался

не думать. Заработаюсь и забуду. У Витьки все разговоры о ж ратве.

Удрал. В вагон погрузили. По тут секретарь партком а на вокзал

примчался. Давай орать на военкоматовских: почему забираете

у кого бронь? Военкоматовским тоже план надо вы полнять. По городу

ловили парней, а Витька сам рвётся. Не один такой с завода

был. Но в тог раз обдурили добровольцев боевого ф ронта, дезертиров

трудового. Секретарь парткома настоял объявить: такието

на выход, вам другим составом ехать. Эти простоф или вышли,

Витька среди них. Его за ш кварник и на завод — паш и за станком.

Вот он на снимке крайний.

В ожидании корреспондента Гавричков достал ш икарны е ф о

тоальбомы, блестящ ие глянцем, но внутри сплош ь архивны е сним

ки. У развёрнутого знамени — во всё полотно изображён большой

комсомольский значок со звездой посередине, в которой крупно

написано ВЛКСМ , — стоит группа серьёзных парней и среди них

Стсблин.

— Он потом бригаду комсомольцев организовал, передовиками

были всю войну.

«Л хорошо или плохо, — думал Евгений, — что дедок не ведает

о смертельной болезни? Может, знай — как-то по-другому прожил

бы оставшееся? Простился с миром. Может, нельзя врать? Говорят:

болезнь — Божья милость. А смерть?»

Заглянула жена ветерана:

— Чай будете?

— Подавай, —скомандовал дедок, а Евгению сказал: — В ноябре

шестьдесят лет, как живём. Нацепляла кучу болезней. И давление,

и сахарны!'! диабет. То в почках колики, то печень хренькает.

Таблетки горстями ест.

Ж ена вошла с подносом, густо уставленным тарелками с колбасой,

сыром, ломтиками сёмги...

— Тебе бутерброд с рыбой? — спросила мужа. — Сахару две

ложечки?

Соорудила бутерброд, размешала сахар и подала чашку мужу.

— Как жена вас любит! — с восхищением сказал Евгений.

— Он перед полной тарелкой битый час просидит, не встанет

за ложкой: подать надо. Ыочыо пить захочет, сам не поднимется:

принеси... Суп только свежий, разогретый не будет. Рубашку больше

одного раза не наденет...

В том, как «жаловалась», как угождала за столом мужу, было

видно: с удовольствием все шестьдесят лет потчевала свежим супчиком,

стирала рубашки, подавала ложку за столом, насыпала сахар

в чай.

— Надо менять! — подмигнул Евгению ветеран. — Без болячек

возьму. Во втором подъезде Катька живёт, молодуха — всего шестьдесят

четыре. Как ураган наскипидаренный носится, не то, что

ты — тумба неповоротливая.

— Ч ё с ней делать будешь, жених сивый? — спросила «тумба».

— Как чё? В куклы играть!

Перебирая фотокарточки, наткнулся на фото шестидесятых годов.

Д емонстрация. Малец, в руке звёздочка на палочке, мужчина,

две женщины в ш ляпках и пальто. Все улыбаются. Мужчина протянул,

дурачась, руку к фотографу: ну, снимай быстрее.



— Господи, ноля твоя! Судьба у Л ёш ки! — ткнул в мужчину

пальцем Гавричков... — Ш утник! В последние пять лет, как звонит,

обязательно с подковыркой: «О, — скажет, — так ты ещё живой, старый

хрен! Л я замахнулся табличку тебе гравировать. С крестиком

или со звездой делать?» Всё повторял: «Ваня, ты первым должен

на кладбищ е дорож ку проторить. Вез меня кто табличку тебе путную

напиш ет?» Я, бывало, подыграю: «Ма кой она сдалась, пам ятник

каменный дети поставят». «Мет, — возразит, — сначала крест,

а через год памятник. Ты насчёт креста в буты лку не полезеш ь? —

спросит. — Тогда на него и сделаю. Сам посуди, всю ж изнь господин

Гавричков с металлом работал, а ему табличку пластмассовую,

как конторской крысе. П озор па весь завод». И поторопит: «I (с тяни

с похоронами, уже не те глаза у меня, руки пока не трясутся,

но иди знай...» Я ему: «Лучше сам на твоих поминках фирменных

блинчиков Галкиных поем, киселька вволю попыо». Х орош ий был

мужик. Воевал геройски. В сорок четвёртом в течение трёх месяцев

два ордена Великой О течественной получил. Танкист. По в сорок

пятом ордена не выручили: пленного в Б ерлине застрелил, Л ёш

ку под трибунал и на зону. Спасло — руки золоты е имел. Освоил

за колючкой ножи делать. Д а не бабам картош ку ш инковать или

рыбу потрошить. П роизведения вы ставочного искусства. М инистр

какой едет на наш завод, директор Л ёш ку вызывает: «Сделай нож

подарочный». Такой смастерит, там не м инистру, президенту вручи

— обрадуется. И рукоятка, и гравировка... Т абличку на крест

Лёшка бы, конечно, сделал мне эксклю зивную ... П олучилось —

и я его не хоронил. На охоте подстрелил Л ёш ка утку. Та в камыши

упала. Н а островок. П олез за ней. О казалась, м айна — плавучий

остров. Л ёш ка встал па край и ухнул с головой... З ять нырялнырял,

не достал. П ривёз водолазов, не наш ли. И только на следующий

год всплыл. По ножу ф ирм енном у признали. Состояние

тела такое, хоронить по-человечески невозмож но. М ожно сказать,

закопали. Доставили из района и прямиком на кладбищ е, где могилу

загодя приготовили... Ни тебе похоронной процессии, ни родственников

у гроба, ни залпа участнику войны...

— На кладбищ е у Л ёш ки разу не был, — закурил ветеран. —

Н а будущ ий год обязательно съезжу, сговорю сь с Тамарой, дочерью

его... Сам-то не знаю, где могилка. На родительский день бы

поехать или на Д ень Победы... Вот зим у переживём...

И посмотрел в глаза корреспонденту, том у показалось с вопросом:

«П ереживу ли?»

Он рассказы вал о послевоенных годах, как строили Ил-28,

в день по самолёту, ракеты. Перебирал фотографии.

— Во, — ож ивился, перевернув страницу альбома, — Привода.

Зам естителем главного технолога был у нас. С Туполевым приехал.

Зеком. В О мске освободили. Мы с ним в пятидесятых сдружились.

Тож е хлебнул... В тридцать восьмом его забрали. Следователь

замучил допросами: сознайся в шпионаже. Он ни в какую. Н е

делю мурыжат — не быот, но спать не дают — вторую мучают. Взмолился:

«Дайте отдохнуть». Следователь, молодой лейтенантик, требует:

«С ознайся в ш пионаже и отдохнешь». Привода и говорит:

«Я передал немцам секретную информацию: величину давления

в правом шасси бомбардировщ ика при левом вираже». Ух, следователь

обрадовался: «М олодец, давно бы так». Запротоколировал

показания. «Ш пион» подписал. Д ня два его не таскали на допросы.

Выспался. Потом вызывают. Л ейтенантик, ни слова не говоря,

как врежет по морде, как заорёт: «Я тебе покажу давление в правом

шасси при левом вираже!» Он думал за ш пиона благодарность отхватить,

звёздочки на погоны. Начальство не дурное оказалось, как

прочитало про секретную галиматью с давлением в шасси при л е

вом вираже, как устроило нагоняй за безграмотность. Срок Прпгода

всё равно получил. Повезло, не в лагерь попал, Туполев забрал

в шарашку... Эх, Господи, воля твоя...

Иван Денисович поднялся, походил по комнате: «Смазка в суставах

загустела». Разминаясь, рассказал, как учудил сын Прпгоды.

он в военной приёмке работал. На Новый год пригласил гостей полон

дом, гуляли громко, весело, пели, танцевали, наряжались в зверей

и клоунов. В третьем часу ночи хозяин говорит: «Сейчас я вам

фокус покажу!» Заш ёл в спалыио и застрелился.

— Что к чему, — сел в кресло ветеран, — никто не знает. П ривода

после того быстро сдал, из одного инф аркта выбрался, второй

доконал... Да, а у меня за всю жизнь ни инсульта, ни инфаркта...

«Зато рак», — подумал Евгений. И представил, как будет стоять

гроб в квартире. «Кресла, стол вынесут, телевизор можно не убирать...

Если домой, конечно, занесут. Сейчас нередко гроб полчаса

постоит у подъезда. Л ведь должен покойник ночь переночевать

у себя...» И чуть не слетело с языка: «Вас из дома будут хоронить?»

Даже спина похолодела. Вот бы сморозил.

-- Чаю горяченького подлить? — заглянула жена И вана Д енисовича.

— 11с откажусь. — утвердительно мотнул головой Евгений.


Диспуты из детства

«За сколько времени, — помеш ивал лож ечкой чай корреспондент,

— печать смерти отмечает человека? П о нему ровным счётом

ничего не видать. О бычное вы раж ение лица».

Евгений порядком утомился от беседы, тогда как смертельно

больной Иван Д енисович вспоминал и вспоминал.

«Неужели никак не чувствует приближ ение конца? Или только

мужественным даётся такая инф орм ация?» Вспомнил соседа,

тот, получив направление на обследование в онкологию , запаниковал

и после результатов первых анализов, ещё не окончательных,

повесился.

Очерк Евгений написал быстро, подгоняла мысль: успеть порадовать

героя. Редактор сразу поставил в номер. Иван Денисович

прочитал. Растрогался едва не до слёз. Бросился к телеф ону благодарить

автора. Подержал трубку у уха, полож ил и сказал жене растерянным

голосом:

— Корреспондент, что про меня написал, вчера упал на работе

и всё. «Скорой» было нечего делать. М гновенны й инсульт. С виду

цветущий мужчина. Л я скриплю и хоть бы что...

❖ ------------

ДИСПУТЫ ИЗ ДЕТСТВА

О

тца Кирилл почти не помнил. Умер, когда Кириллу

и шести лет не исполнилось. М ать всю ж изнь на руководящих

должностях, с утра до вечера пропадала на своей фабрике,

частенько оставляя сына у Касинии Петровны — матери приятельницы.

С её дочерью тётей Людой мать много лет вместе работала.

Касиния Петровна жила через дорогу в брусчатом доме. «У меня

всё Деревянное, — стучала костяш ками пальцев по степе, — всё лёгкое,

всё дышит! Это не ваш кирпич!»

Кирилл рос мальчиком лю бознательным. Питать научился

в пять лет. К шести годам перерос книжки с крупными буквами

и картинками на полстраницы. Вовсю читал «Повесть о настоящем

человеке», «Вечера на хуторе близ Д иканьки», «Руслана и Л ю дмилу»...

С первого класса глотал журналы «Знание — сила», «Техника

молодежи», «П аука и жизнь», «Химия и жизнь», «Огонёк», ко-

торы с мать выписывала, по сама почти не читала — некогда. П одвижны!!,

восприимчивый ум мальчиш ки очень рано под воздействием

научно-популярных статей встал на платформу м атериализма

и атеизма.

Атеизм его безоговорочно распространялся на церкви, иконы,

бабуш кины молитвы. Бога нет — это Кирилл прочно усвоил.

По другое ощущал.

Как помнит себя, стоило погаснуть в его комнате лампочке,

как кровать обступало нечто. Оно придвигалось изо всех углов.

И казалось — смотрело, ожидало. Несло в себе сказочную тайну.

Кирилл вглядывался в темноту в напряжённом состоянии. Ты не

один в комнате. Сейчас что-то обязательно произойдёт. Включалось

воображение. Темнота с готовностью откликалась ф антастическими

образами. Размытые, ни на что не похожие образы, тени,

всё это перетекало, перевоплощалось, меняло форму. Затягивало.

Возникало странное чувство, будто начинаешь отрываться от себя,

уходить из тела... Квартира на первом этаже, дом у дороги, вдруг

свет ф ар на мгновение врывался в окно, разрубал темноту, она отступала

па секунду, пряталась по углам, затем снова обрушивалась

в комнату. Казалось, совсем близко, за тонкой оболочкой, есть другой

мир, неизвестный взрослым. Волшебный. Сказочный. Плцё немного

— и он проявится. Пс размытыми тенями, чем-то необыкновенным.

Было боязно и интересно.

Иногда Кирилл, увидев что-то посреди комнаты, пересиливал

себя, вы скакивал из-под одеяла, подбегал рассмотреть, и — ничего.

Но ощ ущ ение постороннего присутствия оставалось прочным.

Эта загадка обещающе манила к себе, снова и снова тянуло повторить

сладкую тревогу, которая охватывала ночыо. Днём Кирилл

специально лазил на чердак — лиш ний раз проникнуться тайной

темноты. 11а четвёртом этаже был люк. Кирилл поднимался к нему

по вертикальной лестнице, с усилием открывал крышку и залазил

в пахнущее пылыо чердачное пространство. В сухом сумраке под

рёбрами стропил, волнистой поверхности шифера угадывалось

что-то загадочное, удивительное, чего не могло быть под солнцем.

Сердечко зам ирало в ожидании сказочного проявления сумрака...

И поздним вечером в кровати, и на чердаке было ощущение —

темнота населена. Её немота обманчива. Должно обязательно чтото

случиться в этом ускользающем непостижимом мире.

Он не верил бабушке Авдотье, когда та рассказывала, как столкнулась

в детстве с русалкой. Лесной. В четырнадцать лет пошла



с подруж кой по калину за реку. И вдруг видят — в черемуш нике

висит вниз головой ж енщ ина, длинны е волосы распущ ены, раскачивается

и сквозь зубы тихо стонет. П осмотрела на девчонок, те

побросали вёдра и бежать...

«Русалка, — убеждённо говорила бабуш ка, — хорошо, я перекреститься

успела».

Кирилл считал: привиделось девчонкам. Кусок ствола или

ещё что-то. Ыо сам не мог объяснить одно явление. Ещё в школе

не учился. К родителям приш ли гости. Вечером К ирилла отправили

спать. Он улёгся, свет выклю чил, и вдруг откры вается дверь.

В проёме появляется соверш енно чёткая тём ная ф игура. Не тень

размытая. Поначалу Кирилл подумал: кто-то из взрослых. Тёмная

фигура направилась к кровати. Кирилл с ужасом разглядел чёрную

зловещую старуху в чёрном одеянии. Всё бесш умно. И через

много лет помнил тот ужас. Он соскочил с кровати, нырнул под

неё и забился в угол... Родители рассказы вали: заходят в комнату

— К ирилла нет. Где? Заглянули под кровать... Спит, забивш ись

в угол. Заснул, боясь выбраться из укры тия и снова увидеть старуху.

Её дыш ащ ий злобой образ врезался в память на всю жизнь.

Была ещё одна встреча — года через два на улице старуха вдруг вынырнула

из переулка, сделала пару шагов в сторону К ирилла, его

обдало холодом, но она резко повернулась боком и скры лась между

домами. Даже среди дня она оставалась чёрной, зловещ ей...

После второй встречи со старухой у К ирилла стало расти убеждение:

темнота враж дебна. И счезло о ж и д а н и е волш ебства. Сказки

не будет, может случиться только плохое. Возник стойкий испуг

перед фантастическим миром темноты. И чувство беззащ итности

перед ним. Ты один на один с тёмной силой, которая ничем реальным

не проявляется, но пытается затянуть к себе. И всё, что остаётся

для защиты, накрыться с головой одеялом, в тёмном подъезде во

весь опор пробежать к дверям своей квартиры...

Будучи взрослым, читая Толкиена, сделал вывод: писатель

в детстве пережил подобные ощ ущ ения темноты . М ир призраков,

умертвий, в который попадают хоббиты, ум озрительно не сочинишь,

его надо хоть раз почувствовать.

В детстве Кирилл вы делялся из среды сверстников начитанностью,

информированностью по ш ирокому кругу вопросов, частенько

от взрослых звучала похвала в его адрес, м альчиш ка приобрёл

стойкое мнение о своей персоне как о человеке с недюжи н-

ми задатками. Как уже отмечалось, был он безоговорочны м ате

истом в отнош ении церкви. И рано столкнулся с противниками

своих воззрений на основы мироздания. О ппонентов насчиты валось

двое. Д ве бабуш ки, соверш енно разные, но сходящ иеся в одном.

Первая — бабуш ка Авдотья, мамина мама, сухонькая, опрятная,

скорая на руки и ноги, она приезж ала раза четыре в год, жила

педели по две, готовила, не выскажеш ь какие вкусные, кушанья.

Элементарная картош ка, сдобренная бабуш киными приправами,

выходила необыкновенной, банальны е щи получались шедевром,

а уж пироги какие да печенье с маком пекла... «Я ведь всё с Божьей

помощью делаю ». С её приездом квартира наполнялась радостным

движением. Бабуш ка или толкалась у плиты, или белила-красила,

в крайнем случае — вязала. И обязательно мурлы кала под нос песню.

Знала их великое множество. В разговоре сыпала прибаутками,

речь отличалась колоритной! особенностью — нажимала на «о».

Кирилл потеш ался над непривычным говорком, беззлобно персдраз

п и вал бабу ш ку.

— Ух, нспочётник! — не сердилась та.

По утрам и вечерам бабуш ка Авдотья шептала молитвы. О бязательно

осеняла себя крестом, уходя из дома, обязательно крестилась,

вернувш ись домой.

— Н ет никакого Бога! — безапелляционно заявлял Кирилл,

уписывая бабуш кины блины.

—Да как же это нет, Кирюша!

Бабуш ка нисколько не стеснялась своей веры, не прятала её

за отговорку: «Что с меня, безграмотной, взять?» Твёрдо говорила

внуку: «Б ог есть».

— Нет! — отстаивал передовые взгляды человечества Кирилл.

— Пет никакого Бога! В коммунизме все ваши церкви до последней

отменят.

— Без церквей-то никакого у вас коммунизма и не получится.

В деревне у нас как раз и был он. «Кто не работает, тот не ест», —

это же у нас коммунисты, будь они неладны, списали. Знаеш ь, как

мужики в деревне в страду работали! Затемно уйдут, затемно возвращаются!

К бабушке Кирилл относился снисходительно. Как-никак человек

чуть грамотный, отсталый, по хотелось сломить её закостенелую

упрямость.

— Темнота дремучая была ваша деревня! — наскакивал юный

оппонент. — П овальная безграмотность, пьянство и домострой!



— Чё ж темнота-то, Кирю ш а? Умные люди были. У меня с пяток

фотографий родни сохранилось. Как-то раз гляжу, и будто ангел

в ухо шепнул! Бог ты мой, какие глаза-то умные. Какие лица

красивые. Да если бы мы все ж или без царя в голове, откуда вам

умным взяться? От банной сырости? А ж или как ладно. Весело,

радостно! Троицу взять! Утром вся деревня идёт в церковь. Н аряженные

да красивые. Кругом зелено. Д ень редко когда не ясный

да тёплый. Ты бы, Кирюша, постоял один раз вот так вот в церкви,

когда кругом родня, соседи, подруги. О кна большие, вся церковь

сияет. И дух травяной да берёзовый. Чуть подувянувш ей травкой

пахнет. Хор в церкви скромный. М атуш ка-попадья, четверо

её дочек и ещё с церковно-приходской ш колы детки. Хор запоёт,

а вместе с ним вся церковь. И так хорошо-то, Кирюша. Будто возносит

тебя. Без слёз вспоминать не могу. Ты говориш ь, пьянство.

Эго у вас сейчас заливают горло мужики, а то и бабы — пока рога

в землю не воткнутся. У нас и гшли-то чаще — губы мазали. Зато

как пели и плясали! В телевизоре вижу сейчас эти самые ансамбли

по танцам. Дак они всю жизнь тренирую тся. А Гришка, двоюродный

мой брат, плотник отменный, ходил на заработки аж в М оскву,

а плясал, вся деревня собиралась смотреть. Дробь какую-то несусветную

бил, вприсядку пойдёт да вдруг как прыгнет, перекувыркнётся

в воздухе, только чуб мелькнёт, и опять на ногах, опять сапогами

вензеля накручивает... Каждый праздник давал представление.

А какие женщины певуньи расчудесные! Сестрица моя Д уняш а —

это серебро, а не голос! Я и сама, прости меня Господи, бывало, как

затяну «Среди долины ровные...» Тятя очень любил эту песню.

—Копались вы в своём навозе, молились колесу, работая на кулаков

и дармоедов, а в коммунизме всё будет справедливо!

— М олились мы Богу. И, выходит, плохо, Кирюша, раз бесов

на нас напустили. Всю деревню они поруш или, кого сослали, кто

сам убежал. У меня, Кирюша, было четверо братьев и той сестры.

Никого не осталось. Как же мне за них, страдальцев, не молиться

сейчас?

Кирилл не соглашался, просвещая бабушку, рассказывал о вселенной,

о строении атома, о происхождении видов.

— Ты-то. золотой мой внучок, — смеялась бабуш ка в ответ на

теорию Дарвина, — точно от обезьянки произош ёл, — такой непочётник,

бабушку не у в аж ать ни на полстолечко!

И норовила сграбастать внука, прижать к себе ещё сильными

руками. Кирилл вырывался... Итоги безрезультатного спора зли

ли, одно утешенье — что с тёмной бабушки возьмёшь? Всего три

класса церковно-приходской школы. И хоть знала наизусть бессчетное

количество стихов из детства, да разве этим образование

замениш ь?

Сложнее получалось со вторым оппонентом, коим выступала

Касииия Петровна. Сначала мать водила Кирилла к Касинин Петровне

за руку, потом лет до двенадцати он бегал туда но своей воле.

У Касинин Петровны в комнате стоял, упираясь в потолок, огромный,

бездонный ш каф с книгами. Они теснились на полках в четыре

ряда. Кирилл зарывался в это богатство и часами мог просиживать

па полу, перелистывая выуженные из чрева шкафа тома.

Касииия Петровна — неболыпенькая, грузная, крепкой кости,

по причине болезни ног ходила этаким маятником, на каждом шаге

бросало то вправо, то влево. В очках глаза её казались жутковато

большими. Всегда на голове аккуратно повязанный платочек. Голос

чистый. С ней Кирилл тоже вёл взрослые разговоры на мировоззренческую

тематику. Собственно, разговорами это трудно назвать.

В отличие от диспутов с бабушкой Авдотьей, здесь инициатором

выступала Касииия Петровна. М огла задать вопрос, а йогом

сама отвечала.

От неё Кирилл с удивлением узнал, — тогда только-только ворвалась

в ж изнь эра космонавтики с первыми спутниками и людьми

на околоземной орбите, — оказывается, Константин Эдуардович

Ц иолковский вовсе не при советской власти написал свои основные

труды по космонавтике. Револю ция вовсе не при чём.

Кпрплл-то считал: до советской власти царило мракобесие

и угнетение свободной мысли.

Он и к этой бабушке внутренне относился свысока. Ну, что она,

древняя, может понимать в прогрессе? Но возражать было трудно,

она доказы вала с книжкой в руках. И тянуло слушать её крамолу.

Касииия Петровна говорила то, что не звучало в школе, по радио,

говорила, как это ни злило самолюбивого Кирилла, убедительно.

Не читала нравоучительных лекций, а, получается —скупыми порциями

питала его пытливый ум новыми знаниями.

Речь Касинин Петровны, как отметил однажды, к своему удивлению,

К ирилл, отличалась от бедной на лексикон скороговорки

окруж аю щ их плавностью , богатством оборотов, книжной стилистикой.

Кирилл чувствовал: она человек образованный, начитанный,

хотя в обычной ж изни это не проявлялось и не афишировалось.



Бабулька как бабулька, бож ий одуванчик. Встретиш ь на улице и не

подумаешь, что за простоватой внеш ностью интеллигентны й человек.

На его вопрос об образовании отвечала уклончиво: «М аленько

училась».

Они спорили. Кирилл, как и в случае с бабуш кой Авдотьей,

агитировал с мальчиш еским задором за светлое будущее, проповедовал

атеизм. Больш е ни с кем из его окруж ения не приходилось

вести диспуты на религиозные темы, только с бабуш кой Авдотьей

да Касинией Петровной. О стальны е были «за».

Касиния Петровна не возражала напрямую .

— Знаешь, Кирюша, хочешь не хочешь, а многие гениальные

люди веровали в Бога. Ты ведь лю биш ь Гоголя? Н иколай Васильевич

— глубоко верующий человек. Л Чехов с его рассказом «Студент»?

Достоевский, которым зачиты вается весь мир, говорил, что

атеизм — это вера в нуль. М ногие умные люди, в том числе и Циолковский,

веровали.

— Толстой не верил в Бога.

— Неправда. Он тож е не был атеистом.

— Нет, — наскакивал Кирилл, — Бога нет.

— Вы учите в школе Пушкина. «Руслана и Л ю дмилу» наизусть

знаешь. И, конечно, слыш ал вы раж ение Александра Сергеевича

«глаголом жги сердца людей». О ткуда оно? Из стихотворения

«Пророк».

И Касиния Петровна принялась деклам ировать, вы разительно

неспешно выговаривая каждое слово, будто рисуя библейскую

картину:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, —

И ш естикрылый серафим

Н а перепутье мне явился...

— Это о ветхозаветном пророке И саии, — пояснила, сделав паузу.

— Святой пророк увидел Престол Бож ий, окруж ённы й ангелами,

воспевающими: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф». Воскликнул

Исаия: «Уста мои нечисты, и живу среди лю дей с нечистыми

устами!» Ангел горящим углем коснулся его губ, очистил

его грехи.

К ириллу хотелось возразить: «Н е мог П уш кин отстало верить

в Бога! Он — прогрессивный поэт, разделял взгляды декабристов!

Написал послание «Во глубине сибирских руд...» Н енавидел

царизм!..»

П одм ы вало говорить в пику К аспнии Петровне, и боялся, что

она запросто разобьёт все доводы...

Касмния П етровна продолж ала:

Как труп в пусты не я леж ал,

И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

И сполнись волею моей,

И, обходя моря п земли,

Глаголом жги сердца людей».

Рядом с домом К аспнии Петровны находилась контора строительно-м

онтаж ного управления, справа от входа на стенде наглядной

агитации, вы полненном на больш ом листе фанеры, красовался

кодекс строителя ком мунизм а.

— Па основе заповедей Бож иих написан, — пояснила как-то

Касиния П етровна и перечислила те пункты, которые коммунисты

«творчески переработали».

— И «перекуём мечи на орала», — добавила, — тоже из Библии.

Из пророка И саии. — «Перекуём мечи на орала, а копья -- на серпы»,

— говорит он...

В ж изни К и рилла бы ло одно загадочное явление, которое

он не мог объяснить. Рядом с его домом было место, которое называли

«площ адкой», там стояли баскетбольные щиты, теннисный

стол, поднятая над землёй откры тая дощ атая сцена, со скамьями

перед ней. Здесь с утра до вечера толкалась детвора. И не только

в ф утбол, баскетбол, теннис играли. Случались карты, а то и винишко.

К онтингент подбирался разнош ёрстный. Определённую

часть составляли те, у кого уже имелись приводы в милицию, кому

судьба уготовила в будущем дорож ку с воровством и судимостями.

С некоторы х пор Кирилл приобрёл в этом обществе славу уникального

рассказчика. П оначалу пересказывал прочитанное. Ф ан

тастику У эльса и Беляева, романы М айна Рида и Ф енимора Купера,

потом начал сам сочинять. За ним посылали кого-нибудь из м а

лыш ни, ком пания рассаж ивалась на скамейках перед сценой, К и

рилл с ходу вклю чал воображение, и откуда что бралось. Это мог

быть ф антастический «роман». И ли приключенческий. Или про

войну. В озникало удивительное ощущение, когда сама собой одна

за другой рисовались увлекательны е картины морского боя, взятия

средневекового замка, драматической ситуации на экзотической

планете в далёкой галактике, рассказ тёк свободно, без напряжения,

словно кто наш ёптывал, надиктовывал.



Полёт ф антазии увлекал, К ирилл «заводился», слуш атели

внимали с больш им интересом. «Дворовые авторитеты », которые

славились тёмными делиш ками и запросто могли «начистить нос»

любому, с интересом следили за повествованием и грозно одёргивали

тех, кто вдруг нарушал тиш ину. А Кирилл заливался. Первое

время были попытки готовиться к «вы ступлениям», продумывать

домаш ние заготовки. Нет, без аудитории ничего не получалось.

Только импровизация, обязательное наличие «зала». Слушатели,

кстати, прекрасно знали, что Кирилл чаще не прочитанное пересказывает,

а напропалую сочиняет, это не расценивалось враньём,

наоборот, за эксклюзивность Кирилла ещё больш е уваж али. Второго

такого среди них близко не было.

Так продолжалось года четыре. Потом дар «романы тискать»

начал тяготить Кирилла. Роль развлекателя надоела, слава «дворовой

звезды» опостылела, самому бы почитать что-нибудь интересное,

вон сколько интересных к н и гу Каспиин П етровны, в кино

лишний раз сбегать. Но снова и снова его тащ или во двор. И не откажешься

— можно попасть в категорию изгоев.

В отчаянии Кирилл стал просить избавления от дара рассказчика.

К кому обращался с горячей просьбой? И сам не знает. Вставал

в комнате перед окном и, чуть не плача, молил: «Н е хочу! Н е хочу!

Избавьте, уберите! Пусть буду как все!» Кто его услы ш ал? Кто

внял просьбе? Постепенно сошёл на нет дар «одного актёра и сочинителя».

Уже не так легко текла ф антазия, интерес у слуш ателей

сам собой начал угасать. Всё реже приходили за Кириллом домой

«шестёрки» по приказу «авторитетов», не так часто его хватали,

когда возвращался из школы, и вели на площадку...

Потом думалось, может, подавив воображение, вы молив отказать

в даре сочинителя, лиш ил себя чего-то важного в ж изни?

О судьбе Касинии Петровны мать поведает К ириллу лет через

двадцать. Ж и ла она в молодости с малы ш кой дочерью и мужем

в Подмосковье. Мужа, протоирея, в 1937-м арестовали. Государство

воинственно поклялось за пятилетку искоренить имя Божье

из жизни страны! Под этим лозунгом активно подчищ ало свящ еннослужителей,

кои не попали за двадцать лет гонений на церковь

в частые сети ЧК — ГПУ — Н К В Д и продолжали «гнусную деятельность

с кадилом». К 1942 году материализм по планам создателей

светлого будущего должен повсеместно восторж ествовать на шестой

части планеты. В такой беспощадной атм осфере Касиния П етровна

после ареста мужа категорически отреклась. Письменно.

От мужа, от Бога. Д аж е б газету отречение послала. Тогда ш ироко

практиковался такой ф орм ат покаяния. Дескать, на весь честной

лю д заявл яю о роковом заблуж дении. М ужа, искореняя мечом

слово Бож ье, бы стренько расстреляли, Касиния Петровна схватила

дочь и уехала подальш е от первопрестольной — в Омск.

К ак-то по секрету поделилась с матерью Кирилла: всё делала

ради дочери, ради своей Люды. Раз у самой жизнь пошла наперекосяк,

пусть хоть на дочь тень не ляж ет. Оберегая дочь, об отце

ей не говорила. Что он свящ енник, репрессирован, расстрелян.

Ни слова. В доме царил запрет на любые упоминания о религии. Ни

о каких иконах не могло быть и речи. Как-то, будучи студентом, перебирая

дома книги, наткнётся Кирилл на потрёпанный Псалтирь

дореволю ционного издания. «Откуда?» — спросит у матери. «Давно

бабуш ке Авдотье Касиния Петровна подарила». Он-то знал все

сё книги, подобных не встречал в знаменитом шкафу.

«Ты пойми, Кирилл, — говорила Касиния Петровна, — разве

есть логика в том, что человек ж ивёт всего ничего и умирает? Уходит

в ничто. Зачем тогда всё это? Вот ты веришь в свою смерть?»

Смерть Кирилл осознал в третьем классе. Хоронили девочкусоссдку,

ей всего-то было семь лет. Со стайкой друзей зашли в квартиру.

Гробик, девочка с закрытыми глазами и ватные тампончики

в ноздрях Ж енщ ина подняла иокрывальце и с усилием надела на

маленькие ножки туфельки. Эти несуразные тампончики, это обувание,

как куклу, показалось жутким и противоестественным. Подобной!

жути не ощущал, когда умер отец. Была обида, как это меня

бросил? После похорон девочки стал примерять смерть иа себя:

неужели могу умереть, бесследно уйти из мира? С тампончиками

в носу, с крышкой гроба, которую забивают молотком с замотанной

изолентой ручкой. Разве может быть такое? Конечно, нет... Ты-го

вечен... У тебя ничего не болит, ты никогда не устаёшь, можешь носиться

целый день, а, если притомишься к вечеру, наутро опять готов

начинать сначала. Как это совсем исчезнуть?

«Вся русская дореволю ционная культура, — объясняла Касиния

П етровна Кириллу, — пронизана христианством, Православием.

Её бы просто не было без заповедей Христа о любви. А ведь

как пи крути, именно па фундаменте русской культуры возникла

советская. Да и многие иностранные писатели признаются, те

же Ф олкнер и Хемингуэй, что русская литература девятнадцатого

века оказала па них определяю щее влияние».



Не всё из этих взрослых речей доходило до детского умишка.

Но что-то западало в юную душу, невидимо сдвигало понятия.

В начале девяностых Кирилл запиш ется в воскресную школу

при храме. Вёл её молодой, энергичны й свящ енник-умница. Однажды

дал домашнее задание: излож ить на бумаге, что послужило

толчком к отходу от м атериалистического поним ания мира. Кирилл

поначалу примется писать о том, что изучение естественных

наук — астрономии, биологии, истории — натолкнуло на мысль:

сама собой из холодного вселенского хаоса, из мёртвой материи не

могла возникнуть жизнь во всех её проявлениях, будь то высокоорганизованный

человек или полевая ром аш ка с пчелой на лепестке...

Испишет два листа и поймёт: вывод, на котором строит объяснение,

от лукавого. Не благодаря своим логическим построениям,

интуиции, силе своего ума-разума засом невался в материализме.

Нет. Что уж тут себе врать. В детстве чувствовал бесовскую темноту,

не понимая её природу, не зная, как защ ищ аться от её злобности.

Ощущение тёмной силы носил в себе. И был, конечно, толчок

извне. Касиния Петровна стала миссионером, который среди торжества

коммунистического атеизма заронил в душ у мысль о светлой

силе —о Боге... Эго проросло много позже...

Дочь Касинии Петровны — Л ю дм ила — всю ж изнь боялась

разговоров про Бога. Мать, напуганная судьбой мужа, воспитала её

в страхе перед религией. Дочь ж ила с понятием: кто заводит тему

Бога, — это либо человек тёмный, либо провокатор. Скорее — второе.

Он тебя хочет вытянуть на скользкий разговор, а потом настучать

в КГБ. Мать учила сторониться таких людей.

Как-то в конце восьмидесятых, уже послабления пошли по всем

направлениям, Касиния П етровна десять лет как умерла, тётя

Люда пришла в гости. Ж ила она одиноко всё в том же брусчатом,

порядком обветшалом доме, Кирилл заговорил о тысячелетии крещения

Руси. И гостья, которая с любовыо, сердечной симпатией

только что называла его Кирюшей, вдруг окам енела лицом, перешла

на официальный тон: «Кирилл, зачем ты поднимаеш ь эту

тему? Это мне неинтересно».

Умирала Касиния Петровна постыдно. Помеш алась. Как-то вечером

взволнованная тётя Люда забеж ала к матери Кирилла: «Ой,

Рая, с мамой непонятное творится! Заговаривается». Встретила

Касиния П етровна мать К ирилла заявлением: «Раечка, а ты знаешь,

ноги у меня назад повёрнуты». «Как это?» «А вот так, я хочу

вперёд идти, а они назад ведут». М ать много позж е поделилась

с К и риллом : «М не иногда казалось — она пряталась за ото безумие,

чтобы ни за что не отвечать. Всю ж и зн ь боялась, за себя, за дочку,

п си хика не вы держ ала».

I I o t o m К аси и и я 11етровна обезнож ела. Д ва года леж ала. П ом е

ш ан н ая, неходячая. П риходилось п ривязы вать к кровати.

Б абуш к а А вдотья д о ж и л а до девяносто четы рёх лет. П оследние

д ва года совсем «сели» глаза. Н о ж иво интересовалась п олити

кой.

— К ирю ш а, как там Р еглан ?

Р егл ан ом н азы в ал а Рейгана.

К огда в 1991-м зап р ети л и ком партию , бабуш ка Авдотья сразу

не п оверила: « Н е м ож ет бы ть?» Л потом, как бы подводя итог целой

эпохе, в которой приш лось ж ить, спела частуш ку:

О торвался, полетел

С о берёзы листик!

И с п у гал с я , задрпстал

В ова-ком м ун истик!

У тёти Л ю д ы ж и зн ь слож и л ась наперекосяк. Зам уж вышла

поздно, вскоре су п р у г сбеж ал. О дна растила сына. Когда тот привёл

м о л о д у ю ж ену, с невесткой свекровь не уж илась... М олоды е

у ш л и со ск ан д ал о м . С ы н перестал общ аться с матерью . Д аж е р азвед

ясь с ж ен ой, с м атеры о долго не зн ал ся. Т олько перед его см ертью

, о тн о ш е н и я у них на короткое врем я наладились. Н евестка

с н о ва вы ш л а зам у ж , вн ука тёте Л ю де не давала, и тогда свекровь

в ы ч е р к н у л а их из своей ж и зн и . К варти ру завеш ала девуш ке, что

ж и л а у неё к в ар ти р а н тк о й .

К стати , в д етств е К и р и л л общ ался с ещ ё одной бабуш кой. Т очнее

— тётей . О н а раб отал а с м атеры о на ф абрике, ж ила в соседнем

п одъезд е. С л у ч а л о с ь, м ать и у неё о ставляла маленького Кирилла.

П о это б ы л б езо го ворочны й атеи ст — тётя Л ен а Голубева. С екретарь

п а р т о р ган и за ц и и ф аб р и к и . Т ётя Л ен а играла на баяне, лю била

в о ен н ы е и р е в о л ю ц и о н н ы е песни. К огда К ирилл в раннем д е

тстве х о д и л с м ам о й на д ем о н стр ац и и — П ервого м ая и Седьмого

н о яб р я — гр о м к ая тётя Л ен а вы сту п ал а организую щ ей и н ап равляю

щ ей си л о й : р а с с т а в л я л а ш еренги, вр у ч ал а ф лаги и транспаранты ,

а п отом с б а ян о м в р у ках ш ла во главе колонны . О на являла собой

я р к и й п р и м ер д е я т е л ь н о го ком м униста. У страивала субботники

во д воре, о т ч и т ы в а л а н ер ади в ы х соседей. Её уваж ал и и боялись.

Год н а за д на П асх у м ать зв о н и т К ириллу: «Ты представляеш ь,

с е й ч ас Г олубева по телеф о н у : «Х ристос, — говорит, — воскресе!»


Л ёню ш ка

Я подумала — спятила старуха! Н а Первую линию пора. Голубева

— и вдруг «Христос воскресе». Н есопоставим ы е понятия. Всю

ж изнь командир идеологического фронта. Гром-баба! Спрашиваю:

«Ты что это, Елена Анатольевна, в Бога поверила?!» «А я, — говорит,

— всегда верила! Крестик нательный всегда к бюстгальтеру

пришивала».

«Ты представляеш ь?» — удивлялась м етам орф озе мать.

Трудно было представить такую подпольную катакомбность,

но всё же что-то подсказывало Кириллу: Голубева не кривила душой.

о -----------

ЛЁНЮШКА

Ю

ля сидела на кухне, тупо уставивш ись в окно. Слёз не

было.

•«Почему? Почему? Почему? — твердила заведённо. — Зачем

ты это сделал, Лёню ш ка? Родной мой! Зачем?»

Вспомнилась прабабушка, её злоклю чения на пути в Китай.

«Рассказывала Лёню ш ке? — подумала Ю ля. — Н авряд ли, мал

был».

Прабабушка в двадцать семь лет из-под Читы с пятью детьми

направилась в Харбин. Не по ж елезной дороге. Если и не шпионскими

тропами, то нелегальными путями. Граница через несколько

лет после революции ещё не закры лась на крепкий замок, да не это

основное препятствие. Нелегал без соответствую щ их документов

на любой территории подозрительная личность. С поднятой головой

не пройдёшь. М ужа Бог дал старше на двенадцать лет, рискового

и фартового. Гражданская война застала его с магазинчиком

и золотишком в загашнике. Причём богатство в песке и самородках

не за прилавком, не отрывая задницу от табуретки, нажил. Л е

том мог оставить торговлю на жену, уйти на дальние речки за драгоценным

металлом. Быть бы мужу купцом сибирским, да рухнула

царская власть, покатилась от моря до океана гражданская война.

И понял, а ум имел скорый: сидючи в ожидании конца советов

— чего и дождёшься, только своей смертуш ки. Свернул торго

нос дело, золотиш ко из тайника вынул до последней крупиночки,

отсыпал жене чуток драгметалла, что касается детей, — здесь делиться

не стал —всех пятерых оставил на сё шее и наказал: как весна

сгонит снег, по теплу двигаться с детьми в Харбин, а он рванёт

в М аньчжурию прямо сейчас. С оказией. Детки мал-мала от горшка

два вершка: старшему десять, младшей — два.

Ж ена послушная — снег сошёл, детей в охапку и в М аньчжурию.

Бог помож ет, свинья не съест. Золотиш ко быстро иссякло.

Съестные припасы ещё раньше. Чем сыновей-дочск кормить, каким

образом к мужу по чужой территории продвигаться? Ми документов

подорожных, ни денег па прокорм. Как чувствовала, прихватила

швейную машинку с собой. Где шила китайцам, где, останавливая

машинку, помогала опиумный мак выращивать.

«Так тяж ело стало однажды, — рассказывала в глубокой старости

правнучке Юле, — сил нет жить. И решилась я себя и дочерей

— и твою бабушку, и Лёш ош кину бабушку, — отравить. Сколько

можно над собой и детьми издеваться? М альчишки, думаю, бойкие

— авось не пропадут. Тогда как вместе сгинем с голоду. Из опиума

приготовила отраву. Да удержал Ангел-хранитель. Отвёл в последний

момент руку. Не знаю, за что такую милость Бог явил, не

дал двойной грех на душу взять: убийство и самоубийство. Кто

знает, что с сыновьями стало бы после? Ничего, поди, хорошего.

Запомни, Ю лечка: Бог не даст человеку страданий больше, чем тот

способен вынести. Оно и позже не раз ой как тяж ко было, но никогда

мысль наложить на себя руки не приходила».

М ужа в конце концов разыскала в Харбине. Воссоединилась

многочисленная семья на китайской территории в русском оазисе.

Хозяин обнаружил пишу на рынке — мыло варить. И пустил всё

золото, которое сумел через массу преград привезти в целостности

из России, на каустическую соду. Д ля начала вознамерился запустить

производство хозяйственного мыла, потом — раскрутившись

— планировал до ароматного расш ирить ассортимент. Ударили

по рукам продавец и оптовый покупатель. Да не по законам

русского купечества соверш алась сделка. Сода оказалась только

в одном сосуде, в остальных элементарная известь. Развели мылодела

проходимцы, пока его бдительность почивала.

Н еудачная сделка подкосила мужа. И ничегошеньки на этот

раз не оставил жене, если не считать шестого ребёнка, что родился

уже в Харбине.

Л ёню ш ка

«Пекла, Ю лечка, пирож ки иа продажу, — рассказы вала прабабушка.

— Как ни лихо было, деток до одного сберегла, выучила,

никто на хлеб горбом не зарабатывает, все головой. Скоро встречу

своего Андрея М атвеевича, не стыдно и долож ить. А соверши тогда

тяж кий грех, ни тебя бы, умницы, ни твоего лю бимого Лёию ш-

ки не было. Поэтому, доченька, как ни горько —терпи, молись, Бог

поможет».

Л ёню ш ка — двою родный брат Ю ли, которого лю била как сыночка.

И он звал сё мама-Ю лечка.

Н астоящ ая мама студенткой политехнического института родила

его и не пожелала после родов учебный год на академический

отпуск переводить. Так стрем илась к инж енерном у диплому, что

занималась — чертила, расчеты делала, имея орущ е-сосущ е-мокрую

нагрузку на руках. Случалось — обстоятельства требовали

освобождать руки. Консультация в институте или другие неотлож

ные учебные дела, а не на кого оставить полугодовалого Лёш ош ку.

Хотя бы часика на три. П риводила Юлю в няньки. Та сама ещё малышня

возраста старшей садиковской группы, в ш колу только осенью

идти, да больше некому подменить юную маму на ответственном

посту. Н акажет Юле: «Спит, но если завош кается, значит, ушвакался,

штанишки снимеш ь и сухую пелёночку под попу».

Ю ля мотнёт светленькой головкой, дескать, будьте спокойны,

справлюсь — комар носа не подточит. Сама сядет листать журналы

«Нева», что стопкой в углу лежали. Н е детским и ведь книжками

няньке глазами мозолить. Читать, кстати, уж е умела. Стихи больше

всего нравились во взрослом журнале.

Ушки у няньки на макушке, стоит подопечному завош каться —

летит к коляске. Наконец-то можно поводиться с таким хорош еньким

да пригоженьким Л ёш ош кой.

В коляске простора нет поиграть с братиком. Тогда как площадь

разложенного дивана позволяла развернуться. Н икто не разрешал

Ю ле таскать малыша, мам а-студентка и представить не могла,

что нянька надумает опасно самовольничать.

Та вставала на никелированны е перекрестья коляски, брала

Лёш ош ку под спинку и поднимала. Сама — от горш ка два вершка,

клоп клопом, всегда по ж изни росла воробышком. И вот эта м алявка,

стоя, можно сказать, на жёрдочке — коляска ходуном ходит —

берёт малыша. У того обнимательный рефлекс цепкий, крепко ухватится

ручонками за шею, чувствовал: надо помогать — иначе разобьёш

ься при транспортировке. Ю ля приподним ает его в коляске

и тянет на себя. Издержки имели место: ножками Лёшошка до спнячков

бился о край коляски при переходе через него, по стойко

не плакал. С живым грузом Ю ля спрыгнет на пол и, как муравей,

у которого ноги подкашиваются, а волочит больше себя добычу,

тащ ит Лёню ш ку к дивану.

Д иван, ещё одно препятствие, высокий, взобраться с ношей —

надо исхитриться. Ю ля сначала одной ножкой залезет, подтащит

Лёню ш ку, вторую закинет. 11аконец оба па верхотуре. Волоком подальш

е от края нянька братика доставит, и можно переходить к его

воспитанию. Д ля начала штанишки мокрые сменит, а дальше самое

интересное. «Ах ты, мой сынулька холёсенький-плихолёсенький,

— начнёт, обцеловывая, приговаривать, — ах ты, моя кровинушка

записанная. Ах ты, моё золото с говном смолото!» И груш екпогремушек

натащит полдивана. Из резиновой куклы, что пищала

при нажатии, направит звуковую струю в лицо Лёнюшке, тот.хохочет,

глазки закрывает. Если автоматной очередью повторять сжимание-разжимание,

начинает забавно захлёбываться переизбытком

воздуха.

О т плача Ю ля знала верное средство. Видела, как тётя Лида,

Л ёш ош кина мама, пустышку в банку с мёдом макнёт, самую малость

намажет и даст ребёнку: «Кушай, рёвушка». Тот от вкусной неожиданности

вмиг замолкал. Ю ля, в отличие от тёти Лиды, до самого

ограничительного кольца погружала пустышку в мёд. По молчала,

когда тетя сокрушалась, сетовала: «Всё лицо у ребёнка обсыпало,

не могу понять: от чего диатез?»

Часы Ю ля понимала, при нужном расположении стрелок подтаскивала

Л ёню ш ку к краю дивана, брала его в охапку и тащила

к коляске. Пыхтя и сопя, забиралась ногами на перекрестья, забрасывала

малыша в ложе на колёсах. Не всегда при падении ориентация

«голова — ноги» правильно соблюдалась, да в коляске плёвое

дело поправить малыша.

Л ёш ош ка больш е любил общаться на диване. В коляске начинал

хныкать. «Сейчас я тебя уторкаю», — обещала нянька. И на это

имелись эксклю зивны е методы. Кроме мёда, подключался колыбельный

репертуар. Боевой. «Там вдали, за рекой, догорали огни,

в небе ясном заря занималась...» или «Ш ёл отряд по берегу». Проводилось

массированное воздействие на желудок и слух. А также

— на тело. Д ля чего бросала на колёсном пути тапочки и возила

коляску, как по ухабам. Л ёш ош ка от сладкого, музыки и резкой

качки быстро засыпал.

Л ёню ш ка

Студентка-мама прибеж ит с квадратны м и глазами: «Как тут

мой рёвуш ка?» Л дома тиш ь и благодать, спит дптё в лучш ем виде.

И нянька гордая вы полненны м заданием .

Л иш ь будучи взрослой, призналась в партизанщ ине, как таскала

Л ёню ш ку на диван и обратно.

С Л ёш ош киной сестрой Л еночкой не н янчилась в раннем возрасте.

Н о когда она подросла, водилась с обоими. В гот год, Лёнюшке

было уже четыре, Л еночке два. Ю ля приезж ала к ним каждое

воскресенье. У тёти Л иды и её м уж а дяди Саш и была семейная

слабость — страшно лю били ездить по гостям. Л знаком ы х полгорода.

Стоило Ю ле появиться на пороге, как взрослы е срывались

на какое-нибудь мероприятие. В ы проводив непоседливы х родителей,

Ю ля открывала для Л ёию ш ки и Л еночки ш колу: читала, проводила

уроки рисования, пения, ф изкультуры . П осле чего обязательная

прогулка. Во дворе на детской площ адке плыл корабль.

На нём Леночка становилась матросом, Л ёню ш ка рулевым, Ю ля

капитанила. «Лево руля! Право на борт!» — мчался корабль по пиратским

волнам. «Справа по борту акула!» — сообщ ала Ю ля. «Сейчас

я её!» — кричал Лёню ш ка, вы хваты вая саблю или пистолет...

После прогулки мытьё в ванной. «С гусика вода, с Леночки,

Лёнюшки худоба!» — приговаривала Ю ля, поливая малыш ей. Потом

кормила, укладывала спать, сама садилась на кухне пить компот

из сухофруктов с булочками. Компот у тёти Л иды был непременным

блюдом по выходным дням. Ю ля лю била эти воскресенья.

Дома отец пьяный или с похмелья, издёрганная мать, а здесь

прижмёшь Лёнюшку к себе, а его густые солом енны е волосики так

вкусно пахнут...

В последние годы Л ёню ш ка приходил к ней стричься. В тот

роковой день кольнуло: «Н е хотела ведь». 11а курсы парикмахеров

пошла после школы из стадного чувства — заодно с подружками,

но работать не стала. Знакомым делала причёски на дому и строго

соблюдала неписаное правило: не стриги родных и близких — укоротии1ь

им жизнь. Лёню ш ка — вынуж денное исклю чение. Со второй

макушкой у лба был для парикмахеров трудны м случаем. Редко,

когда попадут в цель. Намочат волосы, подстригут — всё нормально,

стоит высохнуть причёске — вихор взды бится, образуя неровность.

«Опять изуродовали, им только баранов стричь!» — ругался

Лёнюшка. Ю ля, зная особенности головы брата, намоченный

вихор делала чуть длиннее. За счёт этой уловки он, высохнув,

не выделялся провалом на общем фоне.

Каждый раз ма просьбу брата сделать причёску пыталась отказаться

и пс могла настоять. Последний раз стригла на прошлой

неделе.

Он повесился в день своего тридцатилетия. Ю ля позвонила утром,

поздравила, сказала, что не сможет приехать —дежурство, но на

неделе обязательно с подарком заскочит. Он, по обыкновению, рассказал

анекдот, посмеялись.

П раздновали день рождения по-семейному дома, он почти

не пил, был, говорят, веселым, не умолкал, а ночыо всё случилось.

«Зачем , Л ёш ош ка? Зачем ?» — твердила Ю ля, понимая, что

по больш ому счёту отвсг не имеет уже никакого значения.

Любовь из ссора

♦

ЛЮБОВЬ ИЗ СОРА

огда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая

стыда...» — выдохнул однажды поэт. Любовь тоже

чувство прихотл 11вое...

Н адежда с Ю рой жарко познакомились на свадьбе друзей.

Дело молодое... Пс совсем, чтобы совсем. Ю ре полных тридцать

пять, при этом в арсенале кругом по три: три официальных брака,

три развода и трое законных детей. И Надежда не девочка с юным

румянцем. Д вадцать шесть. Но без загсов с разводами и браками.

Аборты пока вклю чать не будем. Анкетные данные привожу сугубо

для лю бопытного читателя, этакие ознакомительные штрихи на

портретах героев. Самих в тот свадебный вечер и послесвадебную

ночь зигзаги биографии партнёра не интересовали нисколечко.

Волновало самое что ни на есть утилитарное. Обоюдоострые ф и

зические симпатии вспыхнули под звон свадебных бокалов, мужчина

располагал собственной свободной жилплощадью, никаких

трудностей в реализации вспыхнувш ей страсти не возникло.

После чего утром Ю ра с Надеждой попили растворимый кофе

на холостяцкой кухне с паутиной иод потолком в дальнем углу, поели

конфет и печенья, прихваченных со свадебного стола, и расстались.

Ю ра зарабаты вал на жизнь экспедиторском , сопровож

дал вагоны -рефриж ераторы, в тот день как раз поездка по графику

выпадала, он отбыл на станцию. Надежда реш ила отоспаться, отправилась

домой, игнорируя продолж ения свадебного торжества.

На этом интриж ке по всем показателям закончиться бы. Юра

слова не проронил о продолжении отнош ении. /1а и произнеси,

ничего не значило. Неизгладимого впечатления муж чина не произвёл

на женщину. П остоянный друг у Надежды на тот момент

имелся. М олодой, ретивый. Конечно, она могла запросто сделать

рокировку, тут не засохнет, не зарж авеет. При постоянном нередко

случались эпизодические. Тем не менее, скорее всего, остался бы

Ю ра одноразовым среди перечня партнёров, да вдруг после него

почувствовала Надежда неудобства в ж енской сфере...

Что касается интимной ж изни, до девятнадцати Надежда

практически таковой не имела, а потом пошло-поехало. Разгонным

толчком послужил колхоз. Отправили их с завода на уборочную. Н а

дежда в клубе познакомилась с Олегом. Совхоз располагался в местах

живописных. Поднимешься на холм, внизу желтеют скошенные

поля со скирдами соломы, дальш е до самого горизонта берёзы

пылают золотом. Олег был шофёром. Заедет за Надеждой, и носятся

на КамАЗе с седёлкой по окрестным дорогам с берёзовым огнём

по обочинам. Олег оснастил кабину больш им полушубком. «У меня

от медведя до иголки в машине». Сворачивали в лес, Олег бросал

полушубок на землю, устланную листвой... Хочеш ь скатерть,

хочешь — ложе... Только бы муравьи не гнездились поблизости...

А тишина вокруг... Лиш ь берёзы опадают. Казалось, сухой звук возникает

от скольжения листа по хрустальному воздуху... О лег — парень

лёгкий, смешливый, ласковый... Н адежда влюбилась... Втайне

надеялась на взаимность и совместную судьбу. Душ а пела у девятнадцатилетней

женщины, когда летели на маш ине по дороге, бегущей

с холма на холм, когда, крепко приж авш ись друг к другу, лежали

па полушубке и смотрели в полинявш ую синь неба... Много

ли женщине надо — лишь бы милый рядом... Закончилась уборочная.

Гордость не позволила Надежду спросить: «А как мы дальше?»

Олег со своей стороны только улыбался на прощанье.

Когда выяснилось, что уборочная окончилась беременностью,

Н адежда позвонила виновнику события. Н е с целыо обрадовать.

Вообще реш ила не говорить. Хотела понять, есть перспектива или

для Олега всё началось и заверш илось золотой осенью. «Извини,

я не сказал, что женат, — поздоровавш ись, весело долож ил, — не зашёл

разговор, а гак при случае можно встретиться, почему бы нет,

давай телефон, позвоню».

Т елеф он 11адежда не продиктовала. Надо — найдёт. Но рациональное

чутьё подсказывало: искать не будет. И отчаянно решила

рожать. Ведь ребёнок от любимого человека! Разве мало! М нение

окруж аю щ их Н адеж ду волновало постольку поскольку. Конечно,

мальчика назовёт Олегом, а если девочка — Ольгой. По натуре Н а

дежда — человек реш ительный. Один мужчина звал её маленьким

танком в юбке.

В данном случае реш имость иссякла через пару месяцев. П о

думала трезво, поразм ы ш ляла без романтического флёра. Кому нужен

ребёнок, кроме неё? Кто поможет, когда будет сидеть без денег

в декретном? Где жить с ним? Его и себя мучить. Надеяться совершенно

не па кого.

Н адеж да ж ила с матсрыо и сё сожителем. Плюс сестра — годовалая

Тина. М ать сошлась с Петром, когда Надежда окончила

восьмой класс. И стория тёмная, а дело ясное. Как-то магь в подпитии

скажет: «Доченька, отец твой никогда не любил меня. Я и женщиной

с ним себя не чувствовала. Трусов не снимал, прости меня,

Господи, когда по ночному делу подлезет, отведёт штанину, поелозит,

как нудную обязанность. Только с Петром и поняла, что такое

бабское счастье». И прикладываться к рюмочке с Петром стала.

Т от был на пять лет младше матери. Ж или они весело, любили

громкие праздники, а то на пару устраивали вечеринки па кухне.

С песнями. Пели оба хорошо. Особенно у них получалось:

По М уромской дороге стояли три сосны.

П рощ ался со мной милый до будущей весны...

Душ евно пели...

М ать родила почти как в анекдоте. Забеспокоилась по поводу

изменений в организме, пошла к гинекологу, тот сделал вывод: менопауза

у вас, женщ ина, климакс наступил. Ну, климакс, гак климакс,

меньш е хлопот. Л климакс возьми и зашевелись в животе, забей

ножками. Что делать? Сорок пять лет, полголовы седины, бабушка

— у сына уж ед и тё говорить начинает, и вдруг опять роддом,

пелёнки и грудь с молоком.

«Л давай! — Петя говорит. — Хрен ли по фигу, не прокормим

что ли?»

К орм илец с И ети-баламута только держись, чтоб не объесться,

на реш ение скорее повлияла знакомая акушерка, которая наговорила

массу примеров о летальном исходе при криминальных абортах

такого срока у возрастных мамаш.



И назвали девочку Клементиной. Петя придумал. «Врачи, ешь

твою плешь! Климакс у них ш евелящ ийся. Родись парниш ка —

Климом назвали бы, адочка — Клементина пусть. Тётку у меня так

звали по паспорту. По-простому — Типа».

Надежда не осуждала магь из-за сожителя. Кто их разберёт.

Отец, оказывается, успевал на две семьи в течение семнадцати лет.

Целое индийское кино. Если до руды копать, бабуш ка по отцу — Т а

тьяна Ефремовна — была из богатой семьи. Ж или недалеко от города.

И крупно крестьянствовали. С ельские капиталисты да и только.

У отца мельница, маслобойня и коров с лош адям и не сосчитать.

Татьяна Ефремовна — младш ая доченька, лю бим ица родителей.

Тангаша. Пять сыновей и она одна. Как пош ла свистопляска

с раскулачиванием, папаша, тонкий политик, «маргинальный»

брак придумал, спасая Таш ош у от ссылки в болота. Выдал замуж

за своего батрака и отправил молодых в город. М аневр удался.

Только избалованная гордячка Таш ош а всю ж изнь помнила: кто

она и из каких голодранцев муж Ф аддей. П омыкала им как хотела.

Бессловесный Фаддей всё сносил. М уж ик рукастый — печник,

столяр. И пасеку держал. Любил без ума своих пчёлок. В детстве

Надежда не раз слышала, как дедуш ка сядет у улика, приговаривает:

«Ах вы, мои труженицы, ах вы, мои красавицы ». И ли ды м окуром

пыхает на открытый улей и просит: «П отерпите, родненькие,

потерпите, дорогие, я быстро». М ного позж е поняла, сколько нерастраченной

любви скопилось в душ е этого человека, какое большое

сердце он имел. Ж ене его чувства бы ли не нужны. А двое сы

новей, восприняв с молоком матери, что отец всего-навсего безграмотный

мужик, смотрели на родителя свы сока и вы росли подле

мамкиной юбки.

Надеждиного отца мать ж енила приказны м порядком. У того

появилась в двадцать лет тайная зазноба, на семь лет старше. П рисушила

парня или опоила вдовушка, втрескался — не оторвать.

Мать прознала и решила: надо на девуш ке ж енить и забудет как

миленький.

Будущая мать Надежды... Тут тож е бразильский сериал. В первый

месяц войны эвакуировалась она крош кой, никто не знает точно,

какого возраста и с кем, из Харькова. С родителями, наверное.

Разбомбили самолёты с крестами эшелон. О сталась девчуш ка одна

на всём белом свете. Только и знала, что звать её М уся. О пределили

в детдом. Откуда в сорок третьем взяли М аш еньку добрые люди.

Но расчётливые. Приёмная мама Света перед самой войной разо

шлась с мужем. Красавцем военным. Всю жизнь хранила его фотографии.

Вот он в шинели до пола стоит у боевого коня под седлом,

вот со шпалами в петлицах сидит, как палку проглотил, на стуле...

По его инициативе расстались. Не было у Светланы детей, а мужу

подавай наследника. Осталась покинутая женщина с матерыо и хозяйством.

Добротный дом, две коровы. Чтобы облегчить бремя налогов,

удочерила в сорок третьем году девочку из детдома, Машеньку.

Голодать М аша не голодала, и одевала приёмная мать, обувала

не в старьё. Тут ие отнять. Но на горохе на коленях неоднократно

девочка стояла за малейш ие провинности. Л уж попрёков наслушалась:

«По гроб ж изни должна благодарить, что вытащила тебя из детдома».

И батрачила Маша, как подросла, с коровой, огородом безразмерным

и другим домашним хозяйством по полной программе.

Н а внеш ний вид ото не повлияло. Девуш ка получилась на зависть.

Коса до пояса, серые глаза, точёный носик, милая скуластость

и телом знатная. По ней сох младш ий сын Татьяны Ефремовны,

но она придумала перебить М ашей возрастную зазнобу старшего

сына. Его краля ни в какое сравнение не шла. Л ичико клинышком,

два кулачка вместо задницы, два наростика вместо грудей...

Ничего ие выш ло из затеи. Ж ениться сын на соседке Маше

ж енился, мать не смог ослуш аться, да не заросла дорожка к сердечному

адресу. Ж ене мужского доставалось по остаточному принципу...

Тем не менее дочь Надежду и сына родила Мария...

А как дети подросли, разбежались супруги: она — к Пете, он —

к стародавней зазнобе...

Петя за десять совместных лег с М ашей потихонечку сопьётся,

и в итоге, уехав на заработки в Сургут, бесследно сгинет на северах...

Бы ло над чем поразмы ш лять Надежде с проблемой, безостановочно

развиваю щ ейся в животе. У отца своя жизнь с любимой

женщиной, у матери тоже вторая молодость, не до внуков. Подумала

Надежда, представила своё отнюдь не розовое будущее материодиночки

и реш илась на аборт. Подпольный. На больничный срок

упустила. В женскую консультацию, как знала, на учёт не встала.

О бобщ ила бабский опыт по части избавления от нежелательной

беременности. Д а промазала с первого раза, как и со второго...

Таблетки пила, уколы ставила. Н икаких подвижек в нужную сторону.

Зато в обратную живот, как на дрожжах, рос. Пять месяцев

ему исполнилось, когда знатоки подсказали верный метод. Варварский,

но с большой вероятностью положительного исхода. Навес



ти хозяйственного мыла, при помощ и зал и вки ого го стим улирую

щего раствора изгонять. Н е будем приводить полны й рецепт с описанием

способа применения абортивного средства. Рисковала Н а

дежда... И говорить не приходится как... С утки д лился м учительный

процесс. С полным родовым набором: схватки, отход вод, потуги,

выход последа... 1М ать вокруг м ечется, на дочь страш но смотреть.

Сердце рвётся от такой картины — ведь ум ереть может. Сунется

к ней с предложением вы звать «скорую ». Н адеж да — серая,

измождённая —сквозь жуткую боль прорычит: «Н е смей!» Героически

стояла на сохранении секретности.

Перетерпела мучения и добилась своего. 13 оконцовке увидела,

что родила бы Ольгу, кабы не спровоцированны й выкидыш .

Аборт даром не прошёл, с год в себя приходила, бегая по врачам.

А как подлечилась — полетела по наклонной. Вчерашнюю

скромную девочку понесло по принципу «живём один раз». М уж

чин было как солдат на войне.

Вернёмся к последнему. Д аж е не к нему, а к плачевным последствиям

общения с ним под знаком свадьбы, на которой Н адеж

да выдавала замуж подругу. Та недели не успела прож ить в браке,

как Надежда почувствовала нелады под юбкой. Б укет симптомов

недвусмысленного характера. Н адеялась поначалу — авось пройдёт,

рассосётся — оно ещё хуже. Побежала к гинекологу. «Н е смертельно,

— сказала врач, — но надо будет полечиться. И мужчинку

своего предупредите...»

Надежда обратилась к подруге за телеф оном переносчика заразы,

сразу не сказав, что к чему.

«Что, понравился? — подруга загорелась лю бопытством. --

Только смотри, он уже три раза ж енился, алиментам и по уши оброс,

в три адреса платит». — «Чё бы он мне поправился?» — «Н е

ужели забеременела?» «Ага: я ждала и верила — дум ала рожу,

а пошла, проверилась — стриппером хожу». — «Ой, паскудник! Тото

с ним ни одна жена не ужилась! Со всякими помойными спит! —

подруга любила категоричные выводы. — О позорить бы па весь белый

свет, чтоб знал!» «Ладно, -- Н адежда остановила праведный

фонтан подруги, — случилось и случилось. Н ичего смертельного

— трихомоноз, но лучше предупредить, чтоб ещё кого не наградил

из дурочек нашего брата».

Позвонила Юре. Тот па дыбки. Н икаких таких аномалий у него

в жизни не было. Ищи, говорит, в другом месте, с кем после

него делила постель. Лично он чист, здоров, чего и всем желает.

«Ю ра, — не удивилась пламенной реакции недавнего партнёра Н а

дежда, — мне в принципе глубоко по барабану, побежишь к врачу

или нет. Мне, как говорится, с тобой детей не делать. Просто хотела

предупредить. Так что бывай, не кашляй. Но врач сказал: у мужчин

вообще часто бессимптомно. Ж ивут в тебе возбудители годдругой,

квартирую т спокойненько, а потом хоп и получай простатит

с импотенцией».

О биделась Надежда, не без того — будто уж совсем не знает,

когда н с кем.

Ю ра позвонил через два месяца. Сыпал извинениями и благодарностями.

И предложил встретиться. «Могу анализы принести,

если не веришь», — виновато пошутил.

Через полгода они поженились. Доброжелатели предупреждали,

та же подруга, на свадьбе которой схлестнулись Юра с Н а

деждой: «Подумай, он скачет, как блоха в штанах, от одной жены

к другой, из одной кровати в другую, третью. Есть дурацкая порода

у муж иков — перебирать до старости баб, он точно из этих».

Надежда смеялась: «Пожуём — увидим». Переубеждать её не

имело смысла, если принимала решение.

— 11еужелп не зарази я тебя, не позвонила бы? — и через двадцать

лет удивлялся Ю ра своему везению.

— Зачем ? — честно отвечала Надежда. — Никогда не оставалась

без мужчины, чтобы самой искать.

И все годы они живут счастливо. Тот случай, когда супруг называет

жену Солны ш ком не по банальной привычке, а потому, что

освещ ает ему жизнь. И Кошечкой — из-за ласковой преданности.

И Л асточкой — ведь возвышает будни до небесной синевы. Сам в ответ

каждый день слыш ит сердечные глупости. Две их дочурки растут

в любви...

И мея частный дом, постоянно Ю ра с Надеждой что-то строят

в четыре руки, перестраивают. То кочегарку, то теплицу, то дочь

старш ая подросла — сооружают ей светёлку-пристройку.

— Ю рик, дураш ка такая! — слышится со двора или огорода. —

Подожди, кому говорю!

— Что, моё Солнышко!..

— Не тащ и, вдвоём надо...

— Тебе нельзя, Солнышко, рожать не будешь.

— Болтуш ка ты...

И думается: Надежде дано за мать — не познавшую любовь

в семье, за отца — всю молодость лицемерившего с законной же


Странносторонний треугольник

ной, за бабуш ку — что отравила ж изнь горды ней, за дедуш ку — вытесненного

этой гордыней на задворки, за всех дано Надежде до -

любить, испытать семейное счастье, дано излучать нежность и получать

взамен сторицей.

И видятся Ю ра с Н адеж дой в старости береж ной парой, каждый

готов, как бы самому ни было трудно, подать другому лекарство,

бессонно деж урить у постели занедуж ивш его супруга. И больно

представить, как затоскует один, похоронив другого. Как будет

до последнего вздоха надеяться на встречу за последней зем

ной чертой...

--------- о-----------

СТРАННОСТОРОННИЙ ТРЕУГОЛЬНИК

. V / / / ак им и надо!» — зло подумала Л ю дм ила Образцова,

L узнав о смерти И горя Волош ина.

И заревела: «Да что я за человек! При чём здесь И горёк?»

Погиб он нелепо. В прекрасны е семнадцать лет. П римкнул

к движению, возрождавш ему ры царские турниры . В изучении средневековых

воинов не ограничивались м узейной пы лы о и блуж данием

по интернетовским закоулкам. Работали с металлом, своими

руками строили боевые костюмы. В полном обм ундировании ры

царя, облачённый в многокилограммовы е доспехи, скованны й ими

по рукам и ногам, Игорь выпал из лодки. И камнем пош ёл на дно.

Достали поздно.

«Игорьзанялся рыцарством, — бередила душ евную рану Л ю дмила,

— оставшись с отцом после развода, как Тамара уш ла ко Льву».

Со Л ьвом К ривинским Л ю д м и л а п о зн аком и л ась в походе

по Тянь-Ш ашо. Из Алма-Аты шли па Иссык-Куль. Простенький

пешеходный марш рут по горам и долинам . Всего один перевал

со льдом и снегом. Людмила, по-туристски — чайник, то биш ь новичок,

шла тяжело. В «корвалольной» группе. Ещё два чайника

женского рода каждый ходовой день на первой сотне метров вы

бивались из сил, пили сердечное, плелись в хвосте. П арни их разгружали...

Лев опекал Л ю дмилу. Больш ую часть груза из её рю кзака

забрал.

Самым сложный перевал маршрута — Лксу. Дикой красотой

отмеченное место. Длинное, полого идущее на подъём ледниковое

поле, искрящееся в лучах щедрого августовского солнца, горы

по бокам, пронзительная небесная синь. Картину эту Людмила

восстанавливала но рассказам очевидцев, по слайдам, свои глаза

мало красот до памяти донесли. Изнуряющий подъём, казалось,

никогда не кончится, силы иссякли на первой трети ледника —

упасть бы и умереть. Лев отобрал у неё рюкзак, шёл, подбадривая,

рядом. На вершине перевала Людмила безжизненным «батоном»

упала рядом с «корвалолыцицамп». В голове стучало: «Зачем потащилась

на эту муку?»

«Девочки, —с пафосом произнёс над ними Лев. — в награду за

страдания на четыре дня будет дан на разграбление Иссык-Куль».

Не обманул. Освежающая, дабы охладить тело от изнуряющего

солнца, вода и одновременно тёплая, купайся и купайся, забывая

в целебной купели недавние страдания. За озером в сказочном

величин возвышались тянь-шаньские исполины, горы с вечным

снегом и льдом на вершинах, вожделенная мечта альпинистов

— пятитысячники, то бишь вымахавшие в каменном росте под

пять тысяч метров.

Четыре дня блаженствовала группа с купанием, фруктами

из соседних садов, песнями у костра. В последний вечер, переваливш

ись за полночь, Лев и Людмила оказались в лодке. Кто и где

из шустрых товарищей по походу раздобыл её —неизвестно. Одна

компания покаталась, вторая... Наконец, лодка праздно уткнулась

в песок, возникла пауза от желающих на прогулку по воде. Лев подошёл

к плавсредству с одной стороны, Людмила с другой.

— Поехали, — предложил Лев, —пату сторону к снежникам?

— С тобой хоть куда, — кокетливо согласилась девушка.

Л иш ь отгребли от берега, поглотила тьма. Чёрное небо, чёрная

вода. Редкие огни на берегу — костры диких отдыхающих. Звёзды

над головой. И всё это невидимо обрамляют горы, слева по борту

тс, которые они прошли, справа —великаны-снежники.

Л ев сидел на вёслах, Людмила — на корме. Озеро лежало бескрайним

чёрным зеркалом. Лодка скользила по нему, нарушая тишину

вёслами.

— Только подумать, — Лев перестал грести, поднял лицо к небу,

— по словам учёных, возраст Вселенной более тринадцати миллиардов

лет. Есть галактики, свет от которых идёт к нам двенадцать

миллиардов лет. Давно, возможно, галактики нет в поми



не, взорвалась, а зем ляне только-только узнали о ее сущ ествовании,

дали имя, занесли на карты... С пиральная галактика В одоворот

удалена от нас на сорок м иллионов световы х лег...

— Какие мы песчинки, — Л ю дм иле бы ло ж утковато от глубины

небесной тьмы, от глубины тём ной воды под лодкой... И та, небесная,

далеко-далеко, вы соко-высоко, а до озёрной — рукой подать...

— Где-то вон там, в М лечном пути, в созвездии Л ебедя тум анность

Вуаль, до неё каких-то две ты сячи световы х лет. В сравнении

с Водоворотом — рядом, а ведь две ты сячи лет надо двигаться

со скоростью света.

— Какие мы крохотные...

— Н о с головой для умны х мыслей! — снова взялся за вёсла

Л ев / — Согласилась бы со мной лететь, стань лодка суперкосмическим

кораблём?

— Конечно, Лёва.

— Где-то читал, — начал грести Л ев, — в Рим е зрение кандидатов

в легионеры проверяли по звёздам. Н е таблицей на стене,

а привлекая огромное небо. Ещё был тест: при опасности бледнеет

воин или в краску его бросает? А ты как?

Н а этих словах Л ев с силой пустил лопасть весла по поверхности

воды, веер брызг окатил Л ю дмилу.

— Лёва, ты чё? Замёрзну! — лодка чуть не зачерпнула бортом,

так девуш ка дёрнулась, отстраняясь от летящ ей воды.

— И м еется два средства для сугрева: внеш ний — на вёслах,

и нутряной — спиртосодержащ ей жидкостью ...

— Буты лку прихватил?

— Ф ляж ку. Зальём для разгона крови по чуть-чуть через верхний

конец кишечной трубки...

Земная профессия Л ьва была далекой от звёзд — врач. В повседневности

погружался в космос человеческих недугов, терм и

нологией этого пространства озадачил даму.

— Н иж ний конец трубки тож е есть? —спросила та из ж енского

любопытства.

— А то. Но для пития через него нет резиновой тары...

Развлекал даму, поведал забавную историю но данному поводу

из студенческой жизни.

Второй курс, стройотряд. М едики возводили клуб в селе. Р а

ботали с утра раннего до вечера тёмного. Тем не менее силы оставались

отдохнуть весело. А командир —зверь в отнош ении спиртного.

Д аж е думать не моги студент об алкоголе. Годом раньш е случи

лась в одном стройотряде по пьяной лавочке трагедия со смертельным

исходом, посему ввели драконовские меры.

— У нас двое ночыо подпили с деревенскими, а утром притащились

на работу с мощным выхлопом, комиссар застукал, и выгнали,

как миленьких, — рассказывал Лев, работая на вёслах.

Будущие медики решили сделать ход конём, привлечь ф изиологические

познания человеческого организма. Известно, слизистая

кишечника хорошо всасывает вещества. Что если использовать

это для весёлого, но безопасного отдыха — поставить клизму с алкоголем?

Всосётся в кровь, кайфовое настроение будет достигнуто,

п никакого запаха ни сразу, ни утром. Накося, как говорится,

командир, выкуся!

В историческом прошлом врачи-первопроходцы проверяли

новые препараты на своей шкуре, в нашем случае два добровольца

сделали шаг вперёд, вызвались взять огонь зелёного змия на себя.

Конгениальную идею оперативно воплотили в жизнь. Купили втихую

водки и по стакану чистейшей «Столичной» ввели. Клизмой.

В любом рискованном эксперименте есть вероятность сделаться не

только героем, но и жертвой.

— У подопытных, — в кульминационный момент повествования

Л ев перестал грести, — вскорости после клизмы возникли рези

и колики в нижних отделах кишечной трубки, что сопровождалось

реактивным сбросом содержимого желудка через естественное отверстие.

— Рвота?

— Понос. Па три дня. В самое неподходящее время — День

строителя. К нему и готовились с экспериментом. Праздник наступил,

с обеда командир объявляет выходной. Гуляй, рванина, от рубля

и выше. 11аши клизматики с горшка не слазят. Какие песни? Какие

танцы ? Какое купание? Всё время на низком старте в сторону

туалета! Однако отрицательный результат тоже вещь продуктивная.

Бесценный опыт с поносом показал: заливать спиртосодержащие

жидкости следует классически через верхний конец кишечной

трубки, а не ретроградно вводить через нижний.

— Да уж, — хохотала Людмила, — не позавидуешь отчаянным

добровольцам.

— Оно бы подумать нам и сделать послабей концентрацию!

Глядишь, проскользнуло бы. А мы — чё дробить? — сорокаградусной

качнули ребя г.

— Представляю, удайся эксперимент, как сидели бы за столом

с клизмами.



Кстати, они, наполнив каждый свою, перед процедурой чокнулись

за удачу.

Л ев бросил вёсла.

— Предлагаю, — вытащил из кармана рубахи серебристую

ф ляж ечку и протянул Людмиле, -- ввести немного «И забеллы »

классическим способом.

— Спаиваешь? — кокетливо покачала головой Л ю дмила, подавш

ись с кормы в сторону вина.

— Чё там пить?

Л ю дмила сделала пару глотков терпкой жидкости и, нытерев

губы ладоныо, капризно заявила:

— Я тоже хочу грести.

— О, одной уже море по колено!

Они сели рядом, каждому по веслу. Л ю дмила поначалу или

чересчур глубоко погрузит весло, или по поверхности вхолостую

пустит. Лодка дёргалась, крутилась. Н аконец гребцы достигли

синхронности. Людмила в движ ении касалась сильного тела мужчины.

Это было приятно и волнующе.

— Устала? — бросил он весло, обнял спутницу за талию, наклонился

к её лицу...

Глаза у неё закрылись в ож идании поцелуя. По почувствовала

лишь дыхание... Лев крепко сжал девуш ку обнимавш ей рукой и отстранил

от себя:

— Пора выбираться к людям.

Гребцы потеряли направление. Не так, чтобы не ориентироваться

в берегах. Дальний с горами растворялся во тьме, ближний

светил огоньками, но где лагерь группы — поди знай? Болтая, гребли

то в одну сторону, то в другую. П ричалили, как оказалось, далеко

от своих. Прибежали в жидкой темноте раннего-раннсго пасмурного

утра, когда товарищ и рю кзаки собрали для броска в село

Ананьево, откуда автобусом предстояло следовать до Ф рунзе, чтобы

улететь домой. Тамара Волошина, увидев пропавш их, едва не

до истерики напустилась на Л ю дмилу и Льва. Руководитель группы

так не ругал.

«С чего такой психоз?» — рассуждала потом наедине с самой

собой Людмила. Тамара — человек открытый, весёлый, рубаха-нарень

и вдруг бабский срыв.

Ничего не поняла.

Людмиле на ту пору исполнилось двадцать четыре года, в отношении

девичества оставалась невинной. Сказы валось воспита-

нис. Э то отец ш кольной подруги, подвыпив, говорил: «Вы, девки,

пето, что парии! Вы даж е если в подоле принесёте, то в дом, а парни

на дома норовят». Подруга «принесла в дом», не доучившись до аттестата

прелости. И теперь живёт с мужем и двумя детьми. Людмила

вы полняла установку матери: без брака ни-ни. «Не напори глупостей,

ж изнь можно одним разом переломать». И с детских лет повелось:

секретов от матери не было. Поверяла все сердечные тайны.

В институте два раза находилась на грани девушка — женщина.

На пятом курсе влю билась в парня с другого факультета. Он занимался

бальны м и танцами и в порыве страсти-нежности мог подхватить

её на руки и кружить. Один раз так случилось на освещённой

набережной, данная ситуация опасности для невинности не представляла,

совсем другое дело — у него дома. Раздетую до последней

детали Л ю дм илу обнажённый кавалер подхватит на руки, заскользи

те ней в танце по квартире, не зная больше, что делать с ней, с собой,

с испепеляю щ ей страстью. Людмила не уступала. Слабея под

поцелуями парня, вдруг представляла, что придётся рассказывать

матери, как отдалась без штампа в паспорте, без официального разреш

ения на интим.

Кавалер горит желанием — мочи нет. И основания полнейшие:

скульптурны е тела обнажены до последнего фигового листочка, но

женское, опом нивш ись, твердит: «Нет!» Подхватит его мужское на

руки, от бессилия закруж ит по всем комнатам квартиры, физическим

напряж ением снимая неудовлетворённость...

П отанцевал кавалер раз да другой и решил: хватит плясок вокруг

холодного дивана.

Т атьяна — Л ю дмилы родная сестра — с матерью не откровенничала.

О тцы у них разные, что с одним, что с другим мать жила

недолго, девчонки получили сугубо женское воспитание. В отличие

от Л ю дм илы Т атьяна девичьи и женские секреты матери не поверяла.

только сестре. М ожет, оттого и замуж выскочила быстро.

Со второй попытки. В первой чуток не хватило до фаты. Уже пельмени

лепили на свадьбу, когда в процессе ручной работы Татьяна

возьми и скаж и матери с сестрой полушутя:

— Н е рано ли на шею ярмо надеваю?

— Не поздно отбой сыграть, — мама родная на полном серьёзс

говорит.

— Как «не поздно»? — Т атьяна застыла с недолепленным пельменем

в руке. — Сейчас Гена принесёт фату и кольца.



— Мам, ты что? — Л ю дмила, готовясь к свадьбе сестры, сш ила

себе ш икарное платье. Д а й Гена ей очень нравился. С тепенны й, самостоятельный...

Радовалась за Татьяну...

— Что тут такого, — твёрдо гнула линию отказа мать, — скажеш

ь — передумала.

— Д а как-то...

— Если есть сомнения, лучш е сразу, чем потом... С ем ейная

ж изнь — не в трамвае прокатиться...

Татьяна и отрубила. Как шлея под хвост попала. Д о этого Л ю д

миле горячим шёпотом рассказывала: стоит Гене, запуская пальцы

в волосы, прикоснуться к голове — м ураш ки осы паю т тело, ноги

слабеют... Л когда целует иод её коленками, тем неет в глазах...

Счастливый жених приволок огромный пакет: с ф атой, гостинцами

для невесты и тёщи, золоты ми кольцами, коими окольцует

своё счастье. Гена — парень среднего роста, крепко стоящ ая на ногах

фигура, глаза цвета зелёного винограда, каш тановы е волосы. В идный.

Татьяна — пигалица: чуток бёдер, чуток бюста, попка вертлявая.

Объёмы Людмилы на длинны х ногах были куда как п ривлекательнее,

чем у сестры.

Татьяна отказалась от пакета вместе с кольцами.

— М ария Ф илипповна, — растерянно обратился обескураж енный

от ворот поворотным приёмом невесты Гена за помощ ью к без

трёх дней тёще, — что за клоунада, объясните?

— Таня решила: не готова ещё. Т акие дела с бухты -барахты не

делают. Это не в трамвае проехаться...

— Какие барахты? Какой трам вай? Мы два года встречались...

Утром под дверыо Людмила наш ла пакет с ф атой и кольцам и,

купленными зазря.

Замуж Татьяна выскочит ровно через полгода, уехав из дома

по распределению.

Это к слову. А к делу: после И ссы к-К уля Л ю д м и л а стала м ечтать

о Льве. И ногда он звонил по вечерам, они болтал и по часу

и больше. Это называлось нош ептунчики. Л ю дм ила не хотела, чтобы

мать слышала. Забирала телеф он к себе в комнату, закры вала

дверь и негромко разговаривала. Как-то Л ев пригласил к себе посмотреть

видеофильм об Алтае. Ж ил он в двухком натной квартире

один. Людмила пришла в лучшем платье, с тортом. О ни смотрели

фильм, в бокалах было красное сухое вино. Л ю дм ила ж дала и боялась

момента, когда желанный муж чина перейдёт к реш ительны м

действиям. Как быть? Защ ищ аться? С оглаш аться? Ч то скаж ет м а

тери? Или не надо с ней откровенничать?

Л ев красиво ухаж ивал за гостьей, всякий раз вставал из-за

стола, подливая вино, добавляя закуску в тарелку. И не умолкал

ни на минуту. Врачебная практика изобиловала яркими случаями.

К тому же Л ев любом житейский! пустяк мог преподнести анекдотом.

А уж анекдотичный... Рассказы вая, артистически заводился,

даже оставаясь на стуле, весь был в динамике повествования.

М имикой, ш ироким и жестами — по-балетному пластичными или

спортивно рубящ ими — дополняя картину.

— П олож или в отделение Гошу Темнова. От армии косил. Мамаша

— тайф ун в платье. Энергетика за версту пышет. Короткая

стрижка, окрас — верх блондинка, низ брюнетка, пикантно-агрессивное

декольте, макияж, а сын тормозок. Натуральный. Старшая

медсестра М ария Демьяновна называет таких «протяннда».

Про него анекдот. М ать говорит сын}' в день свадьбы: «В загсе на

вопрос: «Вы согласны или нет», ответишь не «Да, мама», а просто

«Да1»» Точно про Гошу. Попадает он в палату, где Петя Новиков

лежал.

Петя, мужик лет тридцати пяти, лежать могтолько связанным.

За педелю пребывания в стационаре перезнакомился со всей больницей!,

изучил ходы-выходы и вечно где-то пропадал. На Гошину

беду оказался в палате, как того подселили. «Анализ пота думаешь

сдавать?» — наехал на новенького. «Зачем?» — «11у, ты даёшь!

По состоянию пота диагностируются заболевания. Определяется

уровень заш лакованности, наличие азота, калия, натрия и других

микроэлементов». «А как сдавать?» — тупо уставился Гоша. Растерялся,

ведь пот — субстанция слабо уловимая, не кровь или что

из туалета несёшь на анализы в лабораторию.

«Прощ е пареной репы, — Петя подаёт пробирку, на которой

пластырь прилеплен с надписью «анализ пота». — Чаю попьёшь

и сразу в кровать, мы тебя одеялами накроем, потей и соскребай

пробиркой».

Петя развёл бурную деятельность — вскипятил воду и напоил

Гошу после обеда чаем, навалил на него гору одеял. Подоткнул

со всех сторон. Потей, дорогой, для анализа. Вскоре Гоша как в мартеновской

печи лежал. Влагу с себя старательно скребёт. Да «пот

градом» для книг выражение, в жизни дышать под одеялами нечем,

жара адская, но ручьём не бежит влага со шлаками на анализ...

— Я к ним захожу, —Лев через стол наклонился к Людмиле, —

куча одеял на кровати и возня под ними. Что за чудеса? Петя скоренько

в коридор слинял. Я одеяла скидываю. Гоша, как свёкла,



красный, лоб горячий. Как его тепловой удар не хвати л? П ротягивает

мне пробирку, на треть заполненную : «С только хватит?» Петя

от Гошиной мамаш и по всей больнице скры вался. Сам Гоша сначала

смурной ходил, а потом спраш ивает: «Ребята, а кто-нибудь

ещё пот сдавал?» О казалось, сам Петя в арм ии в госпитале попался

на удочку с пробиркой. Гоша повеселел: «Я уж дум ал — один такой

лоханутый».

Л ю дмила лю бовалась Л ьвом . С ердце ёкало от б л и зости д о

рогого мужчины. Красивого, умного, ж еланного... Н а дню сколько

раз на работе в библиотеке, или дом а за книгой, или в постели

вспоминала поход, катание на лодке... И снова хотелось бы ть р я

дом... Вдыхать его запах, слуш ать его голос, следить за переменой

настроений...

— В отдельной палате леж ал ветеран войны , — начал Л ев другую

историю, — Алексей Ф ёдорович Костенко. З аслуж ен н ы й полковник.

Знаеш ь, м истика да и только. П еред убийством Ц езаря

в сенате случилось зловещ ее предзнаменование: к Ц езарю влетела

птичка королёк с лавровой веткой в зубах, а за пей стая хищ

ных пернатых, они быстренько и пух и прах растерзали беднягу.

К полковнику залетела в палату ворона. У верял: своим и руками

на шпингалет окно закрывал. И вдруг маш ет кры льям и чёрная, как

нефть. До этого шутил всю дорогу. У старш ей медсестры поговорка

к месту и не очень: «С кем поведёшься, от того и заразиш ься». Так

он обязательно поправит: «М ария Д ем ьяновна, с кем поведёш ь

ся — от того и забеременеешь?» О на в д о л 1у не останется: «С ны

нешним мужиком только заразиться можно! И то дизентерией!»

После вороны загрустил полковник. За мной, говорит, прилетала.

Знак, дескать, и всё. Я ему: ерунда всё это. С луш ать ничего не хочет,

замкнулся. В войну в жутких переделках бывал. Здесь птицы испугался.

Буквально сразу после вороны ему вручили от районной

администрации огромный букет роз. И невероятно: за ночь цветы

до последнего лепестка опали. А через день Костенко умер. О б

ширнейший инфаркт...

Людмила слушала, смеялась, восторгалась ум ны м собеседником

и... хотела решительных знаков внимания... Н е последовало

даже поцелуев. Лев посадил в такси, рассчитался. Потом они

часа два шептались по телефону. Где-то месяца через четы ре снова

пригласил к себе. «Если не хочешь по ночи домой возвращ аться, —

предложил, — можешь остаться у меня, места хватит». О на испекла

дома медовый торт, сделала крохотные, с м изинчик голубцы, салат

оливье. Сказала матери, что собирается их туристская компания.

С судками, полная надежд, летела по заветному адресу. В волнении

накрывала стол: как же, как же — сегодня что-то должно свершиться.

Не зря пригласил остаться на ночь... Они пили шампанское,

слуш али музыку, танцевали... Потом он постелил ей в одной

комнате, себе -- в другой. У неё упало сердце от разочарования,

и снова затрепетало, когда зашёл к ней: «Не спишь?» Сел на кровать.

Они говорнли-говорили. Но всего-то интимного — сделал

массаж ступней. Сильными, горячими пальцами — у неё холодело

в груди — гладил, разминал...

Он мог пропасть на два-три месяца, на полгода, она ждала, держала

под рукой альбом с походными фотографиями. Нет-нет заглянет.

Вдруг Л ев объявлялся, как ни в чём ни бывало, приглашал

к себе. Д ва раза оставлял ночевать, и снова возникала парадоксальная

ситуация: молодые женщина с мужчиной, свободные от супружеских

уз, одни ночыо в квартире спали в разных комнатах.

«М ожет, у него проблемы с потенцией!. — строила предположения

Л ю дмила, — последствия травмы или переохлаждения в походе?

11адо подождать, не форсировать события, не ранить его. Мужчина

молодой, должна восстановиться функция, тем более медик,

найдёт способ». Н ачитанная, вспоминала «Фиесту» Хемингуэя,

его героя с проблемами общения с женщинами...

«Ф ункция» оставалось на том же уровне и год, и другой, и четвертый.

Л ев приглашал в походы — стала заядлой туристкой, вместе

бывали на турслётах, праздновали дни рождения товарищей! из

их компании. Людмила срывалась па любой его зов. Переполненная

энтузиазмом, выполняла поручения: нарисовать шутливые плакатики.

написать стиш ки имениннику. Только из-за него устраивала

свои дни рождения. Поздравлять двадцать третьего января Лев

приходил неизменно с большим букетом, обязательно дарил пейзажи

или натюрморты. Небольш их размеров, в красивых рамках...

Д евять подарков — бесценных для Людмилы, украшали стены

комнаты, и уже подходило время появиться десятому, когда случился

удар — знаком ая сообщила: Тамара Волошина всё бросила

и уш ла от мужа ко Льву. «Ничегошеньки не взяла, ни тарелочки,

ни единой книжки, только свои вещи... Нет, я бы на её месте!..

Вдвоём добро наживали...» Их связь, за спиной мужа Тамары, длилась

двенадцать лет. Л ю дмила со своим восторженным отношением

ко Л ьву ничего не замечала. Никто из друзей не открыл глаза.

У них была общ ая туристская компания ядром человек в десять.



Ходили пешеходными марш рутами, сплавлялись по рекам. Случалось,

что всем треугольником — Лев, Тамара, Л ю дмила —шли в одной

группе. Тамара, как дети — Игорь и Света — подросли, брала

их с собой. Муж — музыкант, работал в ф иларм онии, часто ездил

на гастроли — отдых в палатках и спальниках па дух не признавал.

В компании Лев держался с Тамарой по-друж ески, как и с Людмилой.

Ревностных подозрений у последней не возникало. Тамара

— душа походов — играла на гитаре, знала бессчётное множество

песен, половину монологов Ж ваиецкого... К Л ю дмиле относилась

ровно, конфликтов между ними не возникало, за исключением

того первого и последнего ранним пасмурным утром на Иссык-

Куле, когда Тамара, искрясь злом, выговаривала:

— Ладно, он мужик легкомы сленный, но ты-то должна понимать

— вас ждут пятнадцать человек!

— Тебе какая печаль? — шипела в ответ Л ю дмила. -- 11у и опоздали!

Что мы, дети?! Что ты лезеш ь не в своё дело?!

— Вы всю группу могли подвести, у нас билеты на самолёт,

пришлось бы оставаться, вас искать? А всем на работу.

«Подводили» они, оказывается, только её...

Было несколько периодов, когда интенсивность редких встреч

Людмилы и Льва возрастала. В последний раз случилось за два года

до смены Тамарой мужа. В тог прогулочный поход, опять из Алма-

Аты на Иссык-Куль, она не пошла, а Л ев спас Л ю дмилу от верной

гибели. Иная речка, вытекающая из ледника, утром по безобидности

ручеёк ручейком. По камешкам перескочить можно. Таким был

Южный Талгар. Днём под воздействием неукротимого солнца ледник

таял, речушка набирала сумасшедшую силу, каменные глыбы

ворочала, как гальку. К Ю жному Талгару группа подошли вечером.

Мутная река ревела в ярости.

На берегу стояла юрта чабанов. Л ев пошёл к ним и договорился

переправиться на лошадях. За литр спирта. Схема простая: турист

садился на лошадь, та, умело сопротивляясь взбесившейся

воде, перевозит пассажира. Л ю дмила на лош ади в ж изни не ездила,

да что там уметь — сиди да держись за уздечку. Л ош адь Людмилы

посреди реки сломала ногу. Л ю дмила слетела в водную стихию,

щепкой понесло хрупкую девуш ку в долину, где Ю жный Талгар

сливался с ещё более жутким потоком... Н а счастье, Л ев стоял внизу

по течению от переправы с верёвкой, бросив один конец стоящим

на берегу, с другим ринулся в реку, крепко обхватил терпящую

бедствие за талию, и друзья вырвали парочку за верёвку

из ледяной купели.

С Л ю дм илой сл учи л ась истерика, её бил крупный озноб.

В спеш ном порядке влили в спасённую полстакана чуть разведённого

спирта, Л ев разделся до плавок, лёг в палатке на спину и приказным

порядком заставил дрожащ ую лечь сверху. Издревле известный

способ отогревать человеческим телом. Окоченевшего наполняет

тепло и биоэнергия «грелки». Людмила, впитывая жар

большого мужского тела, под воздействием спирта, нахлынувших

эмоций ш ептала спасителю благодарные слова, впервые называла

милым, лю бимым, единственным... Он гладил девичьи плечи,

сильными пальцами растирал спину, ягодицы...

М есяца через два после того как Тамара перейдёт жить ко Льву,

Л ю дмила столкнётся с ним на вокзале. Он уезжал в Н овосибирск,

она встречала сестру Татьяну. Сели покурить на перронную

скамыо.

— Считала, ты импотент, — язвительно бросила Людмила, —

ждала, как дурочка, когда выздоровеешь, обретёшь мужскую силу.

А ты её на Там арку изводил. М еня про запас держал!

— Не обижайся!

—Ты обо мне думал? Это не один месяц!

— Я тебе ничего не обещал.

— Зачем тогда свидания? Разговоры по телефону. Совместные

походы. Ты же всё чувствовал. Девять лет я ждала... Девять лет!

— Разве тебе было плохо от наших встреч, бесед? Раз приходила

ко мне, значит, нравилось...

— М уж чина приглаш ает девушку на ночь для философских

разговоров? Ты держал меня в резерве, вдруг облом с Тамаркой,

а тут наготове влю блённая в тебя по уши невинная дурочка, бери,

если понадобится, и пользуйся.

— Прости.

Тамара с. мужем детей поделили. Дочь ушла с матерыо, Игорь

остался с отцом. Говорят, Тамара добивалась обратного варианта,

по Игорь наотрез отказался идти с ней. И все годы всячески избегал

встреч с матерыо.

После нелепой смерти Игоря в его столе нашли большой альбом

сплош ь с портретами Тамары. Он отсканировал массу фотографий,

обработал в «фотошопе» и сделал галерею из фотосерий:

«М ама в детстве», «М ама в институте», «Мама в походах»...


♦ ---------

ФРАНЦУЗСКИЙ КУПАЛЬНИК

вятой Авва Д ороф ей говорит, что все страсти человеческие

рождаются из славолю бия, сребролю бия и сластолюбия.

Эти три «с» — корень остальных, обуревающих человека

чувств. Возьмём третье «с» и спрямим его до сексолю бпя. С ильнейшее

испытание, данное человеку. Любого и каждого может взять

в полон, захочешь — не вырвешься. В ж итиях святых имеются примеры,

когда святые отцы, донимаемые похотливым зудом, просили

закапывать себя по плечи, дабы в недрах земли усмирять буш у

ющую плоть. Преподобный Иоанн М ногострадальный в таком положении

однажды оставался весь Великий пост. Н икакие м олитвы

не спасали от напасти. Бесы ежеминутно донимали. Пи с одной

другой плотской страстью святые — наши главные молитвенники

и целители — не боролись так яростно и трудно, как с этой. Что уж

говорить, когда обычный человек пошёл на поводу у лукавой бесовской

братии.

Есть категория людей, о чём ни заведи разговор — политике,

спорте или мироздании — непременно сведут к проблематике ниже

пояса. Днём и ночыо, в будни и праздники половая тема крутится

на языке, воспаляя мозги, разжигая кровь. Чуть подтолкни в данную

сторону и сам не рад будешь. Таким был представитель заказчика

(назовём его И ванов) из рассказа моего замечательного знакомого

Алексея Н икитича Кудимова, всю ж изнь отдавшего серийному

производству и эксплуатации ракетно-космической техники.

Полигон Плесецк. М ужская компания командированных сойдётся

вечером в номере гостиницы, иногда чуток выпыот, дабы

расслабиться от напряжённого дня, разговоры разговариваю т, конечно,

не обойти женский вопрос, как-никак семьи за тысячи километров.

У заказчика И ванова одни бабы на уме. В любое время суток

голова под завязку забита противоположным полом. Сальных

анекдотов знает — пулемётом может неделю рассказывать, плотоядно

смеясь при описании постельных казусов.

Случилось так, что представитель военной части Плесецка,

майор, с которым омичи бок о бок работали каждый день в монтажно-испытательном

корпусе, пригласил иногородних специалистов

к себе домой по случаю редко происходящ его в ж изни оф и

цера события — обмывать звёздочки. П рисвоили майору звание

подполковника. Алексей Никитич и ещё один приглаш ённый ре

шили повёрнутого па похотливой теме заказчика сбросить с хвоста.

Утомил сексуальной тематикой. Утром раненько, пока тот досматривал

эротические сны, ускользнули из гостиницы. Заметая

следы — нежелательный компаньон адреса виновника звёздного

торж ества не знал, — погуляли но городу, пахнущему после ночного

дож дика мокрой сосной. Заш ли в магазин, реализующий военную

атрибутику, и осенило на сюрприз: попросили продать стакан,

наполненный погонными звёздочками.

— С верхом! — добавил Алексей Никитич.

— Мы на разлив не отпускаем, — с одесской образностью ответила

продавщица.

— Идём поздравлять новоиспечённого подполковника. Представляете,

ш ироким жестом ставим перед ним с горкой стакан, чтобы

и дальш е до генеральских сыпались звёзды на плечи.

П родавщ ица оценила сценарный ход, одобрила сюжетную находку

и продала звёздочки «на разлив» вместе со стаканом.

П риходит наша парочка с остроконечной «рассыпухой» к виновнику

торж ества и с порога произносит:

— Где тут молоденький-молоденький, румяненький-румяиеньки,

как молочный поросёночек, подполковник?

— Здесь он, здесь! — вы совы вается в коридор ф изиономия

оставленного спящ им в гостинице Иванова. — Почему не разбудили,

раздолбай? Еле нашёл.

Как тут не матюгнуться про себя. Опять с этим «я сегодня

очень-очень сексуально озабочен» водку пить.

Да не выставиш ь за дверь. Как и прогнозировалось, после второй

рюмки И ванова понесло на анекдоты «про это». Компания сугубо

мужская, не надо обходить матерные места. Посыпал сальностями.

Но анекдотический монолог резко осадил капитан второго

ранга.

— П одожди, — брезгливо одёрнул, — давайте лучше стихи

о ж енщ ине прочитаю.

Он один носил в Плесецке морскую форму, чёрную, с золотыми

якорям и. Н евысокий крепыш, интеллигентное лицо. Москвич.

И начал читать Гумилёва.

Л иш ь чёрный бархат, на котором

Забы т сияю щ ий алмаз,

Сумею я сравнить со взором

Её почти поющих глаз.

Французский купальник


Её ф арф оровое тело

Том ит неясной белизной,

Как лепесток сирени белой

Под умираю щ ей луной.

Пусть руки нежно-восковые,

Но кровь в них так же горяча,

Как перед образом М арии

Н еугасимая свеча.

И вся она легка, как птица

Осенней ясною порой,

Уже готовая проститься

С печальной северной страной.

«Мы имени такого — Гумилёв — не слыш али в то время, запрещён

был, не издавался, — рассказы вал Алексей Н икитич, —

а маримам читает одно, второе, третье стихотворение... Н изкий,

раскатистый, энергичный голос... И музыка стихов, возвыш енная

и близкая...»

Перед воротами Эдема

Две розы пышно расцвели.

По роза — страстности эмблема,

Л страстность — детищ е земли.

Одна гак нежно розовеет,

Как дева, милым смущена,

Другая, пурпурная, рдест,

Огнём любви обожжена.

А обе на Пороге Знанья...

Ужель Всевышний так судил

И тайну страстного сгоранья

К небесным тайнам приобщил?!

«Сильно читал! Хотелось слушать и слушать! — рассказывал

Алексей Никитич. — Мы просили ещё и ещё! Подобного застолья

не припомню. Сейчас думаю: а не приди тогда Иванов, может, и не

было бы стихов. Заказчик, нашпигованный пош лостями, удачно

спровоцировал мариамана...»

Н еож иданны й и смелый

Ж енский голос в телефоне...

С колько радостных гармоний

В этом голосе без тела!

Счастье, шаг твой благосклонный

11е всегда проходит мимо:

Звонче лю тни серафима

Ты и в трубке телефонной!

И ванов после стихов часа два анекдоты не вспоминал.

И ещё один случай на тему секса, но без стихов поведал .Алексей

Н икитич. Случай тож е связан с Плесецком. Кстати, в начале

семидесятых годов прош лого столетия названия «полигон Плесецк»

не сущ ествовало. Имелась железнодорожная станция Плесецкая.

Ходил спецавтобус от неё до военного городка Мирный,

запускавш его ракеты и спутники в оборонных целях. Возил автобус,

при наличии соответствую щ их документов, военнослужащих

и гражданских специалистов.

С тояло необычно жаркое для северных мест лето, до двадцати

пяти градусов в тени доходило. Д ля летнего отдыха в Мирном соорудили

пруд. Речку перегородили, и получился водоём на усладу

местного населения. В тот июль он кишел купающимися, по большей

части дети и женщ ины плескались и загорали под ласковым

солнышком.

11о вдруг объявили по всем средствам оповещения и массовой

инф ормации: купаться строго-настрого запрещено! Санэпидемстанция

обнаруж ила в воде инфекцию в виде вредоносных палочек.

Пруд получил статус запретной заразной зоны. В гражданской

местности вкопали бы пару щитов с предупреждающими надписями,

в военном городке поставили но солдату на каждом берету.

Чтобы ни-ни.

Да кто когда у нас боялся невидимых палочек и охраны? Пока

солдат идёт вы гонять из воды одних нарушителей, за его спиной

весело от жары прыгаю т в запрещ ённую воду другие.

В выходные дни особенно много бесстрашных купальщиков

заполняло берега пруда. Алексей Н икитич не относился к этой категории.

В воскресенье с серьёзной компанией прогуливался в районе

водоёма. Городок маленький, командированным в часы досуга девать

себя некуда. Идут неспешным шагом, беседуют за жизнь славные

представители этого племени, среди них: М. Ф . Реш етнёв —



главный конструктор КБ прикладной м еханики из секретного Краноярска-26,

О. А. М артынов — главный конструктор КБ при О мском

авиазаводе, выпускающем сугубо ракетно-космическую технику;

Л. В. Назаренко — ведущий конструктор этого же КБ; А. II. Кудимов,

заместитель главного инженера Омского авиазавода; москвич,

крупный руководитель серьёзнейшей военной организации ГУ КОС —

главного управления космическими средствами. Его ф ам илию

Алексей Н икитич забыл. Ш ествую т мужчины вдоль пруда в тени

сосен. Только что отобедали, сидеть в номерах в солнечный день —

нонсенс. Без того лучш ий месяц лета проходит в четырех стенах

монтажно-испытательного корпуса. Гуляют. Зеркало воды с купающимися

закрывает высокий вал, созданны й бульдозерам и при закладке

водоёма.

И что интересно, на его гребне толпится изрядная группа м уж

чин, пребывающих в некотором возбуждении. Я вно что-то из ряда

вон необыкновенное происходит с другой стороны вала, куда обращены

мужские взоры. Страш но лю бопы тны й Н азаренко ринулся

на вершину.

Степень его лю бопытства характеризует следую щ ий факт,

тоже поведанный Алексеем Н икитичем. Н аходясь в ком андировке

в Нижнем Тагиле, пошли они с Н азаренко и ещё тремя коллегами

из Омска в музей Черепановых. М ало того, что собрались на

экскурсию в последний день командировки, ещё и перед самым закрытием

заявились в музей. Прибегнув к доброй порции ком плиментов,

упросили служащую пропустить. Не смогло устоять ж енское

сердце — сибиряки как на подбор видные, солидные. Они обещали

быстро обойти экспозицию . В соответствии с договорённостью,

оперативно прошлись по залам и собрались у выхода. С луж а

щая посчитала но головам и заф иксировала отсутствие одного экскурсанта.

Кто пропал? Назаренко. Ринулись искать Андрея Васильевича.

Все углы оббежали — как сквозь уральскую землю провалился.

Может, ушёл? «Одна дверь у нас на выход, — нервничает

музейщица, — не мог мимо меня проскочить незамеченным».

Не рада женщина, что связалась с омичами.

И что-то подтолкнуло Алексея Н икитича заглянуть под паровоз

Черепановых... Где и обнаружил пропажу, которая что-то увлечённо

разглядывала в паровой маш ине на колесах.

— Ты чё, Андрей, — смеясь, спросил, — определяеш ь какого

пола железяка?

— У м еня д яд я бы л м аш инистом . И нтересно, как аппарат

устроен.

В М ирном Н азаренко тож е бегом рванул на вал. И расплылся

в масленой улыбке, засты в в стойке охотничьей собаки. «Ж ивых

женщ ин увидел», — догадался М ихаил Ф ёдорович Решетпёв,-главный

конструктор доброй трети всех советских спутников.

Н азаренко, как и вся честная компания, полтора месяца вдали

от жены в напряж ённом реж име готовил к запуску космический

аппарат.

11одпялись на вал остальные наши мужчины. Решетпёв не ошибся

в своём предполож ении. 11а берегу загорала женщина. Москвич

из ГУКОСа, хихикнув, пояснил: «Ф ранцузский купальник». Это

сейчас на пляж е таким бикини даж е детей ие удивишь. По телевизору,

в кино, в ж урнале какая хочеш ь эротика наличествует...

Да и с порнографией проблем нет... Тема сексуальной озабоченности

на каждом шагу поощ ряется...

Как-то прочитал лю бопытную статью. В середине девятнадцатого

века конезаводчики затеяли зебру скрестить с лошадью.

Сделать убойны й коктейль. В чистейш ую породистую кровь добавить

неукротимую энергию, вы носливость природной африканской

стихии. Чтобы в результате получить ураганного скакуна. Или

работящ -тяж еловоза, если другой исходный лош адины й материад

брать. И маегь новая может получиться на загляденье. П редставьте,

на скачках летит вороной жеребец с белыми поперечными

полосами... Растревож енны е сладкими мечтами, засучили копезаводчики-энтузиасты

рукава на опыты в предвкуш ении переворота

в своей отрасли. П ородистых кобыл скрещ ивали с полосатыми

самцами, самок из вольных саванн покрывали чистокровными скакунами.

Работа кипела, но как ни бились рационализаторы, как ни

тасовали варианты «мать — отец», чудо-детей не получалось.

П лю нули экспериментаторы на затею. Не знали тогда ни селекционеры

-практики, ни чистая наука о хромосомной несовместимости.

Н епревзойдённого скакуна с примесыо зебриной крови

в принципе не могло быть. С тем же успехом они могли добиваться

смеси бульдога с носорогом.

Забы ли конезаводчики о безуспеш ных опытах, да вдруг через

несколько лет у побывавш их под зебрами кобыл стали рождаться

полосатые жеребята. Вот те раз. И стория не заф иксировала детали

первых таких родов, однако могу предположить: конюх, увидев ж е

ребёнка в полоску, сам пятнами пошёл. При породистом жеребце-



папаше, с которого пыль сдували, чистокровная мамаша, которую

тоже берегли как зеницу ока, вдруг рожает несуразную зверушку.

Зачесали конезаводчики и призванны е на объяснение учёные головы

над загадкой природы в виде ж еребят зебрнной масти. Они,

конечно, вспомнили, что было дело — вязали кобылу с зеброй-самцом,

да с той поры не один год прошёл. Н азвали учёны е явление телегоиией

(«теле» — далеко и «гони» — рождение), только на термин

их просвещённого ума на тот момент и хватило.

Одни собаководы не удивились полосатым коникам, им давным-давно

было известно, что, если породистая сука хотя бы разик

исхитрится подгулять с кобелём-дворнягой, даж е если она не забеременеет

в результате беспорядочной связи и не принесёт в подоле

щенков, всё одно ставь на ней крест: пропала как поставщ ик качественного

потомства. Вяжи хоть с триж ды породистым кобелём —

толку не жди. Залётный молодец-дворняга безнадёж но наследил

в чистейших кровях. Собаководам без специальны х экспериментов

жизнь подсказала беречь ценных сук от случайны х связей,

коли хочешь отличного приплода. Как и голубятникам, кстати.

Те так просто головы самкам породистым откручивали, если налево

слетали и сизарь оттоптал...

И задумались пытливые ученые: а человек, он как в отнош е

нии телегонии? Ыа гомо сапиенс распространяется эф ф ект жеребят

в поперечную полоску? То есть — ты ж енился на женщине, родился

у вас в положенное время ребёнок, пусть и не полосатый, но с признаками

давнего «доброго молодца». Хорошо, если признаки добрые,

а если тот бывший партнёр супруги ш изик или слаб на алкоголь,

наркоман или ещё какая патология от какого-нибудь вензаболевания?

И получай привет от давнего ухаря па всю жизнь.

Начались физиологические, антропологические, социологические,

статистические исследования и даж е опыты. И вскоре беспристрастная

наука заявила: эф ф ект телегонии распространятся

на людей. И даже в более яркой форме, чем в мире животных. Н е

гра может родить белая женщ ина от белого мужчины, имея в себе

привет от чёрного мэна. Бы ли изданы труды на эту тему. Однако

вскоре данные исследований стали замалчивать, книги изымать

из библиотек... Дескать, не на ту мельницу эта теория... Тут, понимаете,

сексуальная революция, бизнес порнографии, а вы... Учёные,

конечно, народ любопытный, всё равно втихуш ку изучают.

Кто напирает на хромосомное инф ицирование женщ ины добрачными

половыми партнёрами, каждый вносит свою лепту со свои

ми заморочками в организме, в итоге получается коктейль «добрых

молодцов» при рождении дитяти от законного папаши. И чем

богаче дородовой сексопыт у женщ ины, тем сильнее засорена мужчинами

её хромосомная цепочка... Кто говорит о первостепенном

значении генетической информации, что «оставляет на память»

первый мужчина, и она не обязательно будет сочетаться с той, которую

передаст женщ ине отец её детей. М ожет возникнуть конфликтность

инф ормационны х модулей. Отсюда возможны аномалии

у потомства как в ф ункционировании организма, так и в голове.

Есть гипотеза о волновом автографе, его первый мужчина навсегда

оставляет в женщ ине, эту роспись ничем уже не сотрёшь,

отсюда тела эмбрионов в утробе матери будут формироваться исклю

чительно согласно полученной от первого матрицы (программы),

сколько бы лет ни прошло после её внедрения... Наконец, ктото

из учёных, пенясь и пузырясь, утверждает: телегония — высосанная

пз пальца псевдонаука.

Вильнули мы в сторону от «французского купальника», а пора

вернуться на берег пруда, на высокую часть которого взошли наши

ракетно-космические специалисты, а у воды загорала в смелом купальнике

женщ ина. Д ля начала семидесятых годов купальный костюм

— авангарднее не придумаешь. Л иф чик — реденькая сеточка,

впереди пару кружочков точечных для «прикрытия» сосков, трусики

—такая же реденькая сеточка с фиговым листком в виде полоски

спереди, сзади вообще тесёмка между ягодиц. А было что прикрывать

и открывать. Было. Ж енщ ина вроде как не замечала толпы

мужчин, глазею щих на её объёмы. Время от времени вальяжно

поворачивалась. То восхитительную спину и пониже её подставит

лучам северного солнца — и горящим глазам, то живот, то на бок

ляж ет, демонстрируя крутизну бедра...

Слож ена была сзади, спереди и с боков — мечта скульптора

древней Эллады. Что подетально возьми — грудь, задние полусферы,

бёдра, талия, живот, плечи — залюбуешься, что в единое целое

собери — глаз не оторвать.

М олоденький лейтенант-ракетчик привёз её женой с «большой

земли» в край сосен и погон. Но жили под одним одеялом самую

малость. М ужчины липли к молодой красавице, как мухи на

мёд, прелестница прилипал не отгоняла... Мужу надоело делить

мёд, собрал сапоги и портупею, хлопнув дверыо, перебрался в оф и

церское общежитие. На память о себе оставил супруге однокомнатную

квартиру. Той чего ещё желать? Автономное гнёздышко


Дед Семён

есть, поклонников масса... И было мужчин у красавицы больше,

чем (процитирую сам себя) солдат на войне. Работала оф ицианткой

в ресторане. Она и в платье смущала военных и гражданских

специалистов, что уж говорить о наряде в виде ф ранцузского купальника.

«Тьфу ты», — сплюнул Решетнёв под ноги на вал, не разделил

главный конструктор восторгов зрителей, и наша компания ушла

с представления.

«Только Назаренко мы надолго потеряли», —заметил в конце

рассказа Кудимов.

Подходя к завершению незатейливой истории, меня подмывало

«для красного» словца присочинить: капитан второго ранга,

редкий знаток поэзии Гумилёва, мастер декламации влюбился

в сексуально раскрепощённую красавицу. Она ответила взаимностью,

разогнала «липнувших на мёд» поклонников, и заж или они...

Но врать не буду — сей факт неизвестен. Прошло более тридцати

лет с тех советских времён, когда блистала в мужских кругах М ирного

падкая на активное мужское внимание женщина. Она вступила

в бальзаковский возраст, уже не позагораешь во ф ранцузском

купальнике, да и сам он стал заурядностью на пляжах необъятной

России. По хочется думать, что в конце концов всё у неё сложилось

хорошо...

--------- о -----------

ДЕД СЕМЁН

^Л/*гол кладбища был дальний, глухой, заросш ий стары-

J ми деревьями. Летом М арина Ивановна одна робела ходить

сюда. Сейчас в ноябре деревья стояли голые, чёрные, прозрачные...

Поздняя осень выдалась на редкость тёплой. В другие годы

на Дмитрия Салунского зима вовсло ложилась. М ороз заставлял

доставать зимние вещи. А чтобы вот так, когда вполне можно курткой

ограничиться — плюс девять градусов — М арина Ивановна не

помнила. Листва засыпала толстым слоем могилы, дорожки, надгробия.

С трудом пробираясь в узких проходах между оградками,

подошла к родной могилке. Дедушка Семён с бабушкой 11адей ле-

жали под скромным мраморным памятником. Отец, заказывая его,

все вкусы удовлетворил: в одном углу звездочка, дед —фронтовик,

в другом крест восьмиконечный.

Семь лет бабушка ж ила не в своём уме. Марина, изредка приезжая

к ним, тихонько плакала от бессилия, от нежелания мириться

с тем, что дорогой человек не узнаёт её, несёт несусветную околесицу.

Бабуш ка пребывала в мире своего детства, считала, что находится

у родителей в деревне Черемш анка, называла внучку именами

своих подружек, а мужа мамочкой. М арина ловила себя на

истеричном ж елании с размаху влепить бабушке пощёчину, отрезвить

помутневш ий разум, вернуть его. И тогда бабушка снова станет

говоруньей, хлопотуньей, умницей, вечно подшучивающей над

мужем-молчуном...

Б свой первый приезд к такой бабушке не отважилась спросить:

болезнь пройдёт? Боялась услыш ать «нет». По-детски надеялась

— отыщется врач, лекарство, наступит прояснение.

Деду советовали отправить жену в лечебницу для душебольных.

Слушать не хотел, повторял: «Надюшка будет только со мной».

Сколько надо было иметь душ евных сил, любви...

О тец М арины дорож ил матерыо, наверное, любил, по постоянно

у них вспы хивали перебранки, звучали упреки друг к другу.

Если один говорил «бритый», другому обязательно надо сказать

«нет, стриж ены й». После смерти матери отец как-то обронил:

«П очему ругались? Н еделями не разговаривали... И з-за ерунды,

м елочёвки».

Н еуступчивы й отец, гордячка мама. И так всегда — что в ветреной

молодости, что в седовласой старости.

Д едуш ка Семён с бабушкой Надей не ссорились никогда.

П ервое воспоминание о деде: они приехали в гости с мамой,

и дедуш ка повёз её, семилетшою, за Чулым. Бабуш ка с мамой остались

дома, а они поехали. П ереправлялись на пароме. День молодёжи,

гулянье в лугах на другом берегу. Ряд торговых палаток со

всякой всячиной, спортивные соревнования, музыка... День на загляденье...

В сияющем небе летняя синь, Чулым в те годы был полноводный,

судоходный...

Паром к празднику неспешно скользит, один мужичок распоясался.

Ко всем вяж ется. В летней шляпе, на заты лке сидящей, рубаха

клетчатая до пупа расстёгнута. Н икак бражки с утра напился

и куролесит от внутреннего жара. Народ только на гулянье едет,

он загодя подготовился без разгона начинать веселье на природе.

Дед Семён

Дед Семён

С тупив на паром, причислил его к природе и ну искать приклю

чения. К одной компании подойдёт с пьяны ми речами, к другой...

К девчонкам пристаёт: юбки коротки, к парням — брю ки узкие...

Кошка, как известно, скребёт на свой хребёт.

Развинченной походкой подплыл к деду Семёну, сидящ ем у

на скамейке: «Давай ш ляпами махнёмся?» У деда соломенная,

у мужичка — в модную сеточку. «На кой мне твоя химическая!» —

дед снисходительно произнёс и отвернулся от приставалы, дескать,

разговор окончен, отстань, мил человек. «А у тебя как у д у

рачка Ф едула!» — мужичок попытался пренебреж ительно хлопнуть

по ш ляпе оппонента. Дед Семён проворно отклонился, м уж и

чок ткнул пальцем в лицо. Дед мазнул ладонью по своей щеке —

кровь. Поднялся и молча в челюсть хрясь. П олучив ускорение, м у

жичок легко оторвался от парома и, перелетев через заграждение,

шлёпнулся камнем в воду. Одна ш ляпа сиротливо поплы ла по поверхности.

«Ё-ка-лэ-мэ-нэ!» — воскликнул дед и в чём был сиганул

следом. Лиш ь яблоко раздора — соломенную ш ляпу — сунул внучке

в руки. М арина не успела испугаться, дед вынырнул, держ а м у

жичка за ворот рубахи. Парни помогли взобраться на паром. М у

жичок, получив своё, приш ипился в уголке. М арине с промокш им

в Чулыме дедом пришлось вернуться домой. «Ты прямо водолаз

какой-то!» — смеялась бабушка.

На войну пошёл в тридцатилетием возрасте, оставляя дома

жену, детей. Был в Варшаве, Кенигсберге, на Одере, в Дрездене.

Домой вернулся в июне сорок пятого. В наполненный молодым л е

том день спрыгнул с попутки. В небе победное сибирское солнце,

родное село в траве, листве, огородине. Всё распирает силой. Т оропится

солдат в сторону дома, жены, мирной ж изни, и попадается

на дороге Любка Старостина, ещё какие-то женщ ины. Л ю бка — бабёнка

занозистая, языкастая.

— Семён, — бросилась фронтовику на грудь, как сестра родная,

— а мой-то ещё где-то в госпитале прохлаждается. Пишет —

лёгкое ранение.

— Если лёгкое, скоро будет! — Семён землячку стиснул в объятиях

без задней эротической мысли. От радости, что дома после

стольких лет, на родине....

Любка громко расцеловала фронтовика и влепила:

— Сём, а твоя-то Надька с директором маслозавода путалась

войну. С этим боровком. От фронта он открутился, поясница будто

бы, а как на баб...

— Да-да! — охотно поддержала обличительную тему Л ю бкина

товарка. — Не так, чтобы внаглую хороводилась, по шила в мешке

не утаишь...

И третья женщина пристегнулась порадовать бойца:

— В город на пару ездили несколько раз, будто бы отчёт сдавать.

Пока ты воевал...

—Дети мои все живы? — перебил добровольных информаторов

Семён.

—Да, —Любка не поймёт, к чему солдат клонит.

— Все живы?

— Ну!

— М олодец Надежда! Молодец жена! У многих дети с голоду

перемёрли, а у нас все четверо живы.

— Дурак ты, Сёма! — только и сказала Любка. — Дурак!

Через несколько дней после возвращения отца — это Марине

тётка Степанида рассказывала — случился у родителей крупный

разговор за закрытыми дверями. Но один раз.

Грех-то на бабушке, похоже, Любка не врала, был. Учётчицей

па маслозаводе с сорок второго до победы трудилась. Должность

хлебная. И Бог ей судья. А муж простил.

Работала перед пенсией приёмщ ицей молока от населения

и будто кому-то заниж ала жирность, за это на неё наговорили злым

наговором. Случился удар. Криком кричала днём и ночыо. Нашли

бабку, та крик сумела утихомирить. Но головой бабушка Надя тронулась.

И семь лет за ней дед ухаживал, как за дитём малым. Звала

его мамой, дочерей и сыновей не узнавала. В это время умерла

старш ая дочь Антонина, заболела в одночасье и умерла. Судачили,

наговор задел и её.

Немного М арина знала про деда Семёна. Бабушку, пока в своём

уме было, не удосужилась расспросить, молчун дед не любил рассказывать.

Всего один задуш евный разговор и помнится. М арине

девятнадцать лет было, на втором курсе училась, на каникулах заехала

к бабуш ке с дедуш кой погостить недельку. И вызвалась помочь

деду на покосе, сено сгребать. Они ехали вдвоём с дедом на телеге.

Утро было насупивш имся, без солнца, с ветерком. Когда вы

ехали за поскотину, дед, закры в ворота из жердей и взгромоздившись

на телегу, вдруг вспомнил войну:

— В сорок четвёртом в Польше попал в полевой госпиталь.

Пуля навы лет рядом с позвоночником чуть ниже поясницы прошла.

И только привезли в госпиталь, ещё не обследовали, как не

Дед Семён

Дед Семён

мцы на нашем участке прорвались. Врачи ском ан довали эв а к у а

цию, санитары на подводы леж ачих загрузили, а на ходячих не хватило

транспорта. Хочешь ж ить — самоходом в ты л беги. Л я не л е

жачий и не ходячий. Слава Богу, позвоночник не задело. Везло

мне. За год до этого осколок в сантим етре от сердца прош ёл, и на

этот раз пуля удачным марш рутом навылет. М огло бы ть хуже, конечно,

но не значит — совсем хорошо, от правой ноги никакого толку.

Не работает. По первости боялся — вообщ е отсохнет. П ри эвакуации

госпиталя я не попал в разряд тяж елоранены х, значит, спасайся

от немцев своими силами... Рванул к дороге ползком , па руках.

Бросаю себя вперёд, ногу волоку, как не свою, боль страш енная.

Успел. На последнюю подводу успел. Д ополз, ухватился, когда

уже тронулась, подтянулся, благо силёнка в руках была. З а т а

щил себя. Боялся — сейчас вы бросит санитар, или свой же бра г раненый

вытолкнет. М огли запросто. Не цацкались. По санитар, что

погонял лошадь, только матом обложил. Н есёмся. Рядом со мной

леж ит один, вся голова перебинтована, глаз не видать, захрипел

вдруг: «Дайте попить!» А потом уже тише: «П рости меня, Таня!»

И затих. У какой Тани перед смертью просил прош ение? За что?

Ж ена ли? Н евеста? Обижал, может, до войны, по дурости. П одвода

всеми колёсами колдобины считает. Я в борт рукой вцепился, чтобы

не вылететь. И подумалось: а где там моя 11адя? Т ож е ведь обижал,

даже замахнулся однажды...

Как обижал свою Надю, про это М арина не слы ш ала, а вот как

любил — видела. Пироги печь в русской печи бабуш ка бы ла м астерица.

Да всяк бывает. Если получались сыроваты, дед вы бирал самый

непропеченный кусок и говорил: «Ох, как лю блю такие пироги!»

Если подгорит, возьмёт самый чёрный и опять нахваливает.

Да так вкусно нахваливает. М арина девчуш кой раз попросила:

«Дедушка, дай твоего откусить». Дал. Выплю нула: «О бм анщ ик,

невкусно!» «Ничего ты, глупая, не понимаеш ь». «Я не глупая, —

обижалась М арина, — он горький».

А как рыдал на похоронах. П овторял: «П усть бы ещ ё столько

же ухаживать, только бы не умирала, рядом была».

М арина И вановна наш ла у соседней м огилки веник. О дно названье

веник — рабочая часть почти до самой ручки истёрта, по всё

же... П ринялась сметать листву с надгробия, вокруг него. Н абралась

приличная горка. По частям, приж им ая охапку с одной стороны

веником, с другой — рукой, вынесла листву за оградку. П о

добрала у соседней могилы больш ой кусок картонной коробки,

достала из сумочки газету, заж игалку, чиркнула. О гонёк побежал

по газете, по картону, перекинулся на листву, она была влажной,

и все же костёр, подпитываемый бумагой, разгорелся. Остро запахло

дымом. Марина Ивановна отошла, боясь пропитать одежду

въедливым запахом.

Галдели галки на высоком тополе, подбежала собака и остановилась

в пяти шагах в надежде — вдруг какой кусок перепадёт.

М арина Ивановна вспомнила: она ведь не поздоровалась с бабуш

кой и дедушкой, шагнула внутрь оградки, положила руку на холодный

мрамор. И посмотрела слева от памятника. Недавно слыш ала

запись беседы старца Сампсона. По его предположению, умерш ие

на кладбище смотрят па нас, будучи слева от креста...

Цыпа и Дина

---------о -----------

ЦЫПА И ДИНА

^Т"7"лсмянницы звали Елизавету Ивановну Параеву Цыпой.

L Так повелось с давних пор. Своих детей Бог не посчитал

нужным дать Елизавете Ивановне, зато двух племянниц воспитала.

Муж, красавец с хлебной должностью, возмутился, когда взяла

их крошками: или я, или они! И получил безоговорочное направление

за порог. Случился решительный выбор не в пользу мужских

достоинств давным-давно. Крошки выросли, своих деток нарожали.

Д ина — дочка одной из племянниц и подружка Елизаветы

Ивановны. В свои восемьдесят восемь та уже не выходила из квартиры.

Д ина солныш ком-колокольчиком частенько прибегала к бабушке.

Благо, станция «Скорой неотложной помощи», где ф ельдшером

служила Дина, находилась в десяти минутах ходьбы от дома

Елизаветы Ивановны.

В Д ине Елизавета Ивановна видела себя. Такая же была в молодости,

каждый раз, сталкиваясь с людской бедой, сердце рвала.

Однако на внучку, слушая её рассказы, ворчала: «На всех тебя не

хватит!» Д ина могла и слезу пустить, вспоминая случаи из практики

«скорой».

Как-то звонит старый знакомый Елизаветы Ивановны, лет

тридцать назад стажировался у неё после института. Сейчас сам

зам еч ател ь н ы й хирург.

Цыпа и Д ина

— Елизавета Ивановна, — спраш ивает, —сколько родственников

у вашей Д ины ? За месяц троих по блату рубанул. То и дело бежит:

«Андрей Петрович, прооперируйте, пожалуйста, мы тут моего

родственника привезли, лучш е вас никто не сделает». Хорошая

она девушка, как отказать!

Душ евная Дина, а вот красотой обделил Господь. Круглое простоватое

личико, носик пипочкой, усыпанный ры ж инками. Е лизавета

Ивановна иногда смотрела на неё с болыо: «П ростуш счка

ты моя, простушсчка, неужели не найдёшь мужа хорошего».

«Сказать Цыпе про беременность? — Д ина подним алась

но лестнице к бабушке. — Или не надо?»

После училища Д ина выбрала «скорую». Елизавете И вановне

ничего не стоило поспособствовать найти внучке другое место,

но молодой специалист упрямо настояла: «Хочу опыта набраться».

— Цыпа, — сказала Дина, доставая из пакета лю бимое бабушкино

мороженое, — сегодня ответственная по смене вызвала

на планёрке, поставила перед всеми и говорит: «Вот так надо приходить

на работу!»

Елизавета Ивановна всегда относилась к халату трепетно, а уж

Дина... Елизавета Ивановна запомнила на всю жизнь слова институтского

профессора: «Врач начинается с халата». У Д ины он зай

чики пускал. «Дыбки стоит!» — говорила техничка «скорой» баба

Валя. Собираясь на смену, Д ина стирала халат до белоснежности.

Ещё и крахмалила по рецепту бабушки. М учки разведёт пару л о

жек, в кипяток болтанку выльет, затем в воду для полоскания. После

чего главное не пересушить — замучиш ься потом гладить. А уж

отгладит. Ни ямочки, ни стрелочки. И ухитряется всю смену, все

сутки эту свежесть хранить. Ни пылинки, ни пятнышка.

Бабушка любовалась внучкой. Самой в первые годы после института

не довелось работать в такой форме одежды.

— Ну что, звонить Белолобову? — спросила Елизавета И вановна,

пробуя ложечкой мороженое. — Пора, Диночка, в областную

больницу переходить. Хватит на «скорой» мотаться.

«Пусти по воде хлеб, — услыш ала Елизавета И вановна недавно,

— он вернётся к тебе с маслом».

О кончила она медицинский в 1942-м, направили в Томскую

область в село Пудино. Война далеко, а и здесь, в сибирской глуши,

что на фронте. Лагерей вокруг... Л иза между ними разъездным хирургом.

То колотая рана у зека, то огнестрельная, то переломы конечностей,

то лесиной придавило бедолагу, то челюсти надо ремон

тировать после мордобоя... Почти полевая хирургия в прифронтовой

полосе. Курсировала от одного лагеря к другому по таёжным

тропам. Освоила горожанка верховую езду и в седле мерила километры.

Однажды в ноябре речка встала на пути. Лёд молодой, Лиза

тоже. Подумать бы горячей девичьей головушке: стоит — нет рисковать?

Она понукнула лошадь — в лагере после поножовщины тяжелый

больной ждал — и с головой в воду. Выбраться выбралась,

лош адь тоже, но жестокое воспаление лёгких схватила. Не лошадь,

ей хоть бы хны ледяное купание, Лиза слегла. Да с осложнением.

П енициллин ещё до Сибири не дошёл. Очаги появились в лёгких.

Ж ила Л иза с подругой Раей Зариповой — терапевтом. Той охотники

насоветовали выхаживать тяжёлую до безнадёги больную собачьим

жиром и собачьим мясом. Л иза не одних зеков лечила, всю

округу пользовала. Среди охотников обрела славу хирурга лёгкой

руки. Одному аппендицит вырезала, другого зашивала после схватки

с медведем, третий угодил в капкан волчий. Охотники на лечение

доктора собак зажиревш их под нож пускали и приносили Рае.

Та, дабы не отвратить больную от неаптечного лекарства, пошла на

хитрость. Н и слова подруге о собачьем происхождении мяса. Барсучье,

дескать. И жир барсучий. О целебных свойствах барсучьего

мяса Л иза слышала, посему ничего против него не имела.

Рая крутила из собачатины котлеты... Пока сделает фарш — раз

пять за дверь выскочит с позывами тошноты, пока нажарит из него

котлет — столько же раз вырвет. И это не все мучения — надо жир

натопить. Хорошо, охотники сами разделывали собак, а то бы ещё

на одном этапе страдать повару-лскарю.

Л иза ест котлеты, нахваливает: «Вкусно, ой как вкусно! Ты бы,

Рая, поела со мной!» «Нс-с-е! — категорически отказывается подруга,

у самой тош нота к горлу, — я пока готовила — наелась до отвала,

еле дышу».

Теми котлетами выходила Лизу, каверна зарубцевалась.

— Рая созналась, — рассказывала Елизавета Ивановна внучке,

— что кормила собачатиной только через двадцать лет.

В ы лечилась Е лизавета И вановна и перебралась из Пудино

в Омск. В 1965-м Рая надумала покинуть таёжные края и тоже приехала

в Омск. В одной руке чемоданчик, в другой сын-школьник.

Ни родственников, ни денег. Одна подруга Лиза. Зато какая! Зав

хирургического отделения областной больницы. Больших начальников

успешно оперирует. Добилась она квартиры для подруги

юности, отплатила добром за собачьи котлеты.


А теперь Раин сын в облздраве первы й человек, ем у и хотела

звонить Е лизавета И вановна, чтобы Д ину устроить на хорош ее

место. Сама Рая десять лет назад как ум ерла.

— Не, Цыпа, не надо, — в который раз отказы валась Д ина, —

я ещё хочу в «скорой» поработать. У нас сейчас в бригаде такой хорош

ий доктор, Иван Геннадьевич Запарий. Ч удной только. — Дина,

опережая изю минку анекдотичного случая, зарази тельн о см еётся.

— У пего кипятильник с евровилкой. Розетка под него есть в о д

ной комнате — у ответственной по смене. С ходил И ван Геннадьевич

туда, кипяток приготовил, кипятильник на шею, и к себе кофе

пить. Сел в кресло, только поднёс к губам чаш ечку первы й глоток

сделать, а тут вызов. Кофе в сторону, бегом в карточку данны е записал,

папку свою схватил и по коням. В ы звала ж енщ ина, у которой

температура под сорок. Приехали, она полулеж ит в кровати, т я

жело дышит. Иван Геннадьевич рядом сел, за руку взял. Он, каким

бы замотанным ни был, всегда ласково с больны м и. Д ля каждого

найдёт тёплое слово. «Всё будет хорошо, м илая ж енщ ина, — успокаивает

больную, — сейчас вас послуш аем». А у гой глаза па лоб.

Н а словах «сейчас послушаем» начинает испуганно ж аться к стенке:

«Не надо этого, доктор, не надо! — ум оляет, одеяло до подбородка

натягивает. — Не надо! Само пройдёт!» И ван Геннадьевич

ничего понять не может: «51 должен послуш ать, с гриппом ш утки

плохи: ослож нение даст па сердце, почки...» И подним ает руку ф о

нендоскоп взять, а вместо него на шее... П редставляеш ь? Ей сразу

кипятильник в глаза бросился. Подумала: у доктора кры ш у рвёт.

Сейчас поднесёт к её груди кипятильник, вилку в розетку и начнёт

пытать...

— Как ты говоришь ф ам илия?

— Запарий.

— Редкая.

«Может, родственник», — подумала Елизавета И вановна.

В 1976 году на улице остановил её дедок:

— Вы ведь доктор? — спросил.

— Да! — зачем Елизавете И вановне скры вать проф ессиональную

принадлежность.

— Моя ф амилия Запарий. Вы к нам в лагерь хирургом приезжали...

Поговорили, а через пару недель доктора вы зы ваю т в серый

дом, за стенами коего комитет госбезопасности.

Дедок не сказал, почему так обрадовался встрече. У самого

в голове развивался целый детектив с актом отм щ ения в разаяз-

кс. Дедок и Омске случайно столкнулся ещё с одним знакомым

но лагерном у прошлому — охранником. Тот из вертухаев вы бился

в офицеры КГБ, служил в чине майора. Дедка, тогда политзека,

1з марте сорок третьего будущий офицер отметелил так, что Е лизавета

Ивановна устала кости складывать. Перелом правой руки,

ключицы, пальцев левой руки, выбита челюсть, два ребра сломаны.

Богатый хирургический набор.

Дедок, полный гнева за пережитое прошлое, написал письмо

в КГБ, мол, вот какие звероподобные кадры затесались в ваши

славные ряды. И призвал в свидетели доктора, своими руками устранявшую

последствия побоев. Хирург не знала о намерениях

зека, поэтому при встрече в Омске честно поведала — в какой медсанчасти

служит. Дедок запомнил и указал в обличительном письме

адрес работы свидетеля его переломанного состояния после беседы

сохранником.

Б сером доме дали Елизавете И вановне телегу прочитать.

И потребовали комментарий в письменном виде: было такое в советских

лагерях или всё выдумка? Елизавета Ивановна, воробей

стреляный, написала, что имела медицинское дело с ранами бытового

порядка. Заклю чённые работали на лесоповале, где случались

всевозможные производственные травмы, разного характера переломы.

Обтекаемо изложила и, протягивая через стол подполковнику

бумагу, добавила устно: «Ну и били вы их там! И ли блатные по

вашей наводке» «А почему вы о побоях ни слова», — краешком губ

улыбнулся кагэбэшник, прочитав написанное. «Как-то не хочется,

чтобы со мной такое же», — улыбочкой на улыбочку ответила посетительница.

Об этом бабушка не посчитала нужным поведать Дине.

— А у Запария халат белоснежный, как у тебя? — спросила.

— В начале смены да, ведь я ему стираю, крахмалю. Только он

страх какой заполош ный, может руки вымыть и об халат...

— Лет сколько ему?

— Тридцать восемь. Недели две назад жара стояла, тридцать

пять градусов, духота... Мы с вызова приехали, он в шорты переоделся,

по пояс голый. И вдруг снова вызов. Ребёнку плохо. Иван

Геннадьевич халат накинул и в машину... Как с тем кипятильником

— забыл шорты па брюки сменить. Ребёнок, мальчик пятилетний,

увидел его и в рёв. М ать успокаивает: «Ты что, Коленька, это

дядя доктор, он тебя полечит». «Это не доктор, не доктор! — кричит.

— Это дядька с пляжа». А вчера попали в переплёт! Гипсрто-


М ама-мачеха

нический криз у женщины. Из новых русских. Приехали, привели

её в порядок. Она говорит: «Там на столе тысяча лежит, возьмите

на кофе, только пятьсот рублей сдачи дайте». Будто мы с кош ельками

ходим. Иван Геннадьевич говорит: «Не выдумывайте, ничего не

надо. Тем более -- тысячи вашей здесь нет». «Как нет? —подскочила

наша больная. И сразу вывод сделала: — Значит, вы взяли?» Представляешь,

Цыпа, какая наглость! «Вы в своём уме?» — Иван Геннадьевич

на неё. «51 сейчас милицию вызову, —она схватилась за телефон,

— отдавайте по-хорошему». «М илицию не надо, —Иван Геннадьевич

говорит, —обыщите нас, но, как врач, вставать вам с постели

категорически запрещаю! Мы сами разденемся». Снимает халат, отдаёт

ей на обыск. И мне приказывает: «Раздевайся».

— И ты при нём раздевалась?

— А что делать? Если бы эта дура позвонила старшей но смене

с жалобой, что обворовали врачи: скандал бы поднялся —

не оберёшься. Я отвернулась и начала раздеваться.

— До трусов?

— Он не смотрел.

— Трусы тоже снимала?

-- Нет, слава Богу, обошлось. Ж ара ведь стояла. Л у неё мощ

ный вентилятор работал. Струя как из брандспойта. 51 на стену

бросила взгляд, а тысяча к обоям струёй прижата.

— Иван Геннадьевич женатый?

— Да, двое детей...

— Ты с ним поосторожней, доча. М ужчины — народ такой...

«Не буду говорить, — решила Дина, — пойду на аборт».

❖ ------------

МАИ А-МАЧЕХА

г г 'руша в преклонном возрасте была истовой богомолкой.

У Грех ли какой замаливала? Теперь уже никто не скажет.

До Преображения Господня — яблочного Спаса, яблочка в рог

не брала. Бы ла какая-то тайна. Может, забеременела по молодости

да сделала аборт, а больше Бог деток не дал. В народе считает

ся: яблоки до Спаса нельзя есть ж енщ инам, которые избавились

от своих детей, иначе в раю им яблочка не дадут.

Последние годы, до болезни, жила сама. Две стены в одной

комнате были в иконах в три ряда. Среди них две достались от бабушки,

остальные приходили по-разному. Приносили: «Возьми,

Груша, а то невестка приспособилась бочонок в чулане накры

вать». Пли на чердаке у соседей валялась, дом начали перестраивать.

и зам аячило иконе быть выброшенной. Случалось, с помойки

приносила. «Прости их, Господи, — протирала Груша доску с л и

ком свя того, — не ведают, что творят».

Залётны е парни приехали на машине. Кто-то навёл. Обходительные.

Хорошо одетые. За иконы предложили очень даже неплохие

деньги. Пенсию за полгода. Потом набавили ещё столько же.

«Зачем мне эти деньги? — стояла на своём Груша. — С собой не возьму».

«Иконы тоже не возьмёте», — хохотнул один из парней.

Посмотрела на него Груша и решила: бесполезно что-то объяснять.

О на не поняла, как всё произошло. Собака даже не взлаяла.

Крючок на двери с одного удара вылетел. Груша не успела с кровати

подняться, как в глаза ударил свет фонарика и подушкой накрыли

лицо... О стался только Спас Нерукотворный со спиленным углом

и медный складень, что завалился за кровать. В эти же дни обокрали

старика из молельного дома. Старовера, у него были Псалтирь

и Евангелие восемнадцатого века, более десяти икон, а также

обнесли церковь в селе Н икольское между Волгоградом и Астраханью,

старинную, большую, пятиглавую , единственную на всю

округу радиусом в добрые четыреста километров, которая пережила

все богоборческие катаклизмы двадцатого века, не закрывалась

и не разорялась атеистическими гонителями.

Груша помешалась. Соседка застала её с подушкой в руках.

Груша называла подушку Петенькой, убаюкивала, приговаривая:

«Сии, мой родненький! Цари на Небесная тебя оградит и сбережёт...»

...Своих деток Бог не дал, но как лю била Петеньку.

Ж ена у Василия умерла, когда дочери Полине ещё и десяти

лет не исполнилось, а сыну Пете всего-то полтора года было. Как

родила его жена, так и начала гаснуть. Похоронил свою Грушу, поплакал

тайком от детей. Надеяться не на кого. Ни родных, ни близких.

Начал приводить в дом женщ ин на показ дочери. Почему-то

решил: дочь долж на выбрать. Посидит у них женщина, чаю попъ-



ёт, с детьми познакомится. Василии, проводив гостью, спрашивал:

«Полюшка, подойдёт тебе такая мама?» И каждый раз Полипа, еле

сдерживая слёзы, резко говорила: «Нет!»

Н а что надеялся Василий? Что мог сказать ребёнок? Во время

болезни матери Полюшка не отходила от неё.

Но почему-то Василий упорствовал в своём решении: за дочерью

последнее слово. Однажды в воскресенье направился с детьми

к своему другу, тог жил в деревянной двухэтажке. .'Зашли

во двор, в тени дерева женщины стоят, одна к другой обратилась:

«Груша...» Петя услышал имя матери, как закричи т: «Мама! М а

мочка» И бросился к совершенно незнакомой! женщине. 'Га подхватила

мальчонку, прижала к себе: «Ах ты, дорогой! мой! Ах ты,

птенчик родной!» Сама плачет, женщины глаза вытирают, Василий

зубами заскрипел...

Друг, к которому шли в тот день, проявил завидную активность,

по максимуму использовал ситуацию: через соседок познакомил

Василия с женщиной по имени Груша. Была она молодой,

одинокой, замуж не против.

И всё равно Василий обратился к дочери: «Согласна, Полюшка,

с такой мамой или нет?»

Вскипели слёзы обиды у Поли, но, низко склонив голову, пряча

глаза, молча кивнула: «Да». Видела, как брат с первого мгновения

привязался к женщине по имени Груша.

Так в доме появилась мачеха. Любила Петю, не каждая своего

сына так любит. Полине мало что оставалось, можно сказать — ничего.

Отец это видел, старался восполнить недостающее, был ласков,

нежен с дочсрыо, всячески жалел её...

Когда Петя назвал Грушу мамой, было ей двадцать три года.

В девятнадцать лет влюбилась Груша в парня. Так влюбилась, что

казалось —без него и жизнь не жизнь. Он — счастье, он — солнце,

ом — до последнего дня... Да лучш ая подруга — Л ида Казарская —

увела парня. В одночасье лиш илась Груша и подруги, и любимого.

Кто знает, может, от его ребёнка избавилась Груша, как случилась

измена? Но это лишь предположение...

Придёт время, Грушина падчерица Полина родит дочку и захочет

назвать Лидой. «Давай-давай, — скажет Груша, — будет ещё

одна Лида Казарская!» И вариант отпал.

В 1941-м Василия забрали па войну, он бился с ф аш и стами

на фронте, Груша в тылу сражалась за жизнь с двумя чужими

детьми, парализованной матерыо. Работала в колхозе, тащ ила дом.

Доставалось и Поле... Сполна. И по хозяйству доставалось, и затрещин

от мачехи... 11рав у Груши был крутой, рука тяжёлой и скорой

па расправу. Л 11ете к началу войны всего-то три года исполнилось.

Василий носил в сердце вину перед дочерыо. Нельзя сказать,

что сына любил меньше, но болела душа за Полю. Та нисколько

не жаловалась в письмах отцу, что отправляла на передовую, да понимал

он: несладко, ой как несладко дочери. Демобилизовавшись

в сорок пятом, бравый солдат, война научила решительности, надумал

поменять хозяйку. Ж енщ ин одиноких много, выбирай какую

хочешь. И появилась одна на примете. М ягкого характера, на восемь

лет младше Груши, дом под железной крышей. Василий повёл

к ней дочь. «Зачем?» — спраш ивала по дороге Полина. «Пошлпиошлп,

хорошая женщина, — не раскрывал раньше времени задуманного

отец, — посидим, поговорим».

По когда спросил по пути домой: «Нравится такая мама?» —

Полипа встала на сторону мачехи: «Нет!» И привела много доводов

в её защиту. «Пана, погибни ты па фронте, она бы пас не бросила.

Я уверена».

Пойти наперекор дочери Василий не смог.

О кончила Полина педучилище на одни «пятёрки». Прекрасно

читала со сцены прозу... Маленького роста, толстая коса до пояса;

если сцена была большой и глубокой, в первые мгновения, когда

11олина появлялась на ней, казалось, куда же ты вышла крохотулечка?

Но девушка произносила одну фразу, вторую, и зал заворожённо

замирал. Будто она читает не Пушкина, Толстого или Горького,

а начинает, волнуясь, рассказывать самое сокровенное о себе. Слова,

заряженные энергией выразительного грудного голоса, обретали

объём, вкус, цвет... Полина получала на конкурсах грамоты, отрезы

на платья.

В пединститут её брали без экзаменов. Мачеха постановила:

«Нет! Кто вас будет кормить? Иди работать!» И отец в защиту дочери

ничего не сказал.

В семнадцать лег П олина пош ла учительствовать. Первые

годы ходила в школу за Волгу. Летом лодочная переправа, зимой —

пешком по льду. Не раз тонула — проваливалась в полыньи, переворачивалась

в большую волну лодка. Вытаскивали за длинные,

густые, с каштановым отливом волосы. Дети её любили, и она работу

с ними. Но планы, тетради... Повторяла за Пушкиным: «Ох, лето

красное! любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары,

да мухи...» Не будь семьи, пропадала бы в школе с утра до вечера.



Да и с семьёй пропадала — постоянно вела кружки: поэтические,

драматические, художественного чтения. Благо, муж в ней душ и

не чаял.

Как-то раз, уже своя дочь Полины поступила в институт, покажется

ей, что мачеха хочет покаяться за свой крутой нрав, за прошлое.

«Окончи институт, ты, Поля, стала бы, наверное, большим

человеком, по не могла тебя отправить, не могла...» «Что уж старое

поминать. Значит, так на роду написано...» — оборвёт разговор

Полина. «А мамой ты, Поля, меня так и не назвала, — посетует

Грунт. — Но спасибо, что не дала отцу бросить меня. Пете было

бы очень тяжело».

Полипа никогда не говорила о попытке отца поменять мачеху.

Он сам перед смертью проговорился.

Грушу, как тронулась умом после воровства икон, досм атривала

Полина. У Пети были сложности с женой.

Полину Груша называла Петенькой.

СОДЕРЖ АНИЕ

ПОВЕСТИ

От а в т о р а .............................................................................................................3

90-й п сал ом ........................................................................................................9

Сон Пресвятой Богородицы ......................................................................... 55

Крест для родителей...................................................................................... 94

МОНОЛОГИ


Встреча у Л енина......................................................................................125

Фиктивно-эффективный брак с восторгом брачной ночи............... 131

Диссидентство...........................................................................................133

Утекающие мозги.......................................................................................142

Компьютер с адреналином......................................................................156

Элисса......................................................................................................... 163

Дух от американки.................................................................................... 171

От перевала дураков до полтергейста................................................. 175

Клоун...........................................................................................................183

Любаня из Павлово..................................................................................187

В ожидании см ерти..................................................................................195

Перекати-поле М а к с.................................................................................200

Выбитый зуб...............................................................................................206

Эпилог......................................................................................................... 210


Чёрным ходом

Ирына....................................................................................................212

Драка с милицией...............................................................................218

Мама...................................................................................................... 221

Ирына и Саш а..................................................................................... 228

Порча....................................................................................................234

Эпилог..................................................................................................245

Помянник

Не ослабевайте в молитве.................................................................255

Побег Алёши........................................................................................257

Помилуй и помоги..............................................................................260

Прокоп-иеговист................................................................................265

Свёкор и деверь................................................................................. 268

Матушка З о я ........................................................................................271

Свекровь..............................................................................................273

Школьная любовь...............................................................................274

Письмо из США....................................................................................279


От иглы до аварии....................................................................................284

Пламенная молитва.................................................................................292

Везучий

Разведчик с крыльями............................................................................. 303

Летели шпаной..........................................................................................309

смёрш.............................................................................................312

Генерал......................................................................................................322

Поезд.........................................................................................................323

Святые........................................................................................................

Мостырка...................................................................................................

Пальто........................................................ 3 3 3

Кухвайки................................................................ 3 3 5

Внутренняя тюрьма................................................................................ ..

Похороны............................................................... 3 4 2

Забастовка.............................................................................................. ..

Святой..................................................................

Потьма........................................................................................................

Эпилог........................................................................................................

Крещается раб Бож ий..................................................................................

Неж еланная...................................................................................................

3 4 д

И р э н .................................................................................................................. 387

Два баяна .............................................................................................393

РАССКАЗЫ

Рукомойник.........................................................................................401

Оброненный билет.............................................................................415

Интервью перед смертью.................................................................. 428

Диспуты из детства.............................................................................434

Лёнюшка...............................................................................................446

Любовь из сора....................................................................................451

Странносторонний треугольник........................................................458

Французский купальник.....................................................................470

Дед Семён............................................................................................478

Цыпа и Д ина...................................................................................................483

М ам а-м ач еха....................................................................................... 488

Литературно-художественное издание

Прокопьев Сергей Николаевич

Монологи от сердца

Фотография на обложке А. И. Рогозина

Редактор//. В. Новосёлова

Технический редактор//. В. Пискарсв

Подписано в печать 22.12.2008. Формат GO * 84/16.

Бумага офсетная. Печать офсетная.

Печ. л. 31,00. Уч.-изд. л. 28,50.

Тираж 500 экз. Заказ 11-455.

Издательство ООО «Издательский дом “Наука"».

Отпечатано в типографии ООО «Издательский дом “Н аука”

Омск, ул. Герцена, 158, тел./факс (3812) 24-58-84

Спустись в долину вся эта масса -

бой был бы страшным. Жуткая сила катилась

по русские души...

И вдруг повалил снег, такой редкий

для Афгана. Чистейший русский снег

обрушился с неба. Будто Россия вспомнила

о сыно.вьях и послала им спасение.

До того мощный грянул заряд, за какуюто

минуту покрыл горы толстцм слоем.

У душманов халаты, накидки под цвет

горного серо-коричневого ландшафта...

И вдруг вся маскировка псу под хвост...

Чёрно-белая графика в несколько секунд

проявила картину штурма до последнего

партизана...

«90-й псалом»

Prokopyev_monology

Create successful ePaper yourself

Delete template?

Save as template?