От Камбоджи до Камчатки оставляем отпечатки

Сергей Прокопьев

от Камбоджи

до Камчатки

оставляем отпечатки

ОМСК-2015

УДК 82-31

ББК 84(2Рос)

П 804

За помощь в издании книги автор сердечно благодарен

генеральному директору ООО «НПО «МИР» Александру

Николаевичу Беляеву, исполнительному директору ООО «НПО

«МИР» Александру Ивановичу Рейтеру, директору ООО «Холод-

МК» Владимиру Яковлевичу Зинченко.

Художник Владимир Чупилко.

Прокопьев С.Н.

П 804 От Камбоджи до Камчатки оставляем отпечатки.

Повести. С.Н. Прокопьев. - Омск: Типография «Золотой тираж»

(ООО «Омскбланкиздат»), 2015. - 256 с.

ISBN 978-5-8042-0424-3

В основу новой прозаической (семнадцатой по счёту) книги

Сергея Прокопьева, члена Союза писателей России, вошли повести,

написанные в последние годы. С сердечной иронией, тонким юмором

автор рисует жизнь своих героев, в которой есть место драмам и

трагедиям, весёлому и серьёзному - одним словом, тому, чем полна

наша жизнь.

УДК 82-31

ББК 84(2Рос)

ISBN 978-5-8042-0424-3

© Прокопьев С.Н., 2015

© Типография «Золотой тираж»

(ООО «Омскбланкиздат»), 2015

ОТ АВТОРА

Эта книга писалась параллельно с книгами «Прихожане» и «Пятая

заповедь». Если последние отнимали немало душевных сил, требовали

нервного напряжения, то здесь я отдыхал, погружаясь в стихию

иронии, юмора, попадал вместе с героями в забавные ситуации

и заряжался энергией радости, весёлого оптимизма, всепобедной

молодости.

Всё началось без малого четыре года назад с повести «От Камбоджи

до Камчатки оставляем отпечатки, или География Шуры Ройтера».

В счастливый момент целенаправленно напросился на встречу

с давним знакомым Александром Рейтером. Он - зубр омского

туризма семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века, один

из зачинателей движения туристов-водников в нашем городе. Движения,

благодаря которому в Омске выросла плеяда спортсменов

самого высокого класса, покорителей многих труднопроходимых

рек Советского Союза. Сам по себе Александр Иванович - человек

более чем интересный. Беседа с ним вдохновила на работу. Я как

раз собирался в отпуск на мою любимую Украину, в Николаев, где

всегда писалось азартно и плодотворно. Вчерне в тот жаркий август

довольно быстро одолел добрую часть повести, но затем надолго

отложил рукопись, отвлекла «параллель» - рассказы книги «Прихожане».

Примерно также урывками писал «Киндер-сюрприз и другие

товары первой необходимости» и «Мини-роман о бабушке Полин».

Иногда слышишь в свой адрес: «Откуда вы всё это берёте?»

Обычно отвечаю: если ты заряжён, проявляешь неподдельный интерес

к людям (они, как правило, это чувствуют и доверяют тебе),

то материал будет обязательно. Иногда сам удивляешься, вдруг (ах,

это «вдруг») писательская судьба сталкивает с тем или иным человеком,

неожиданно (а бывает ли что-то совсем уж «неожиданно»?)

подбрасывает тему. Так получилось с повестью «Ворошиловский

меткач». На киевлянина Владимира Александровича Альштеттера

вывела газетная стезя. Много лет он на моём родном предприятии

- производственном объединении «Полёт» - был постоянным

представителем АНТК им. Антонова. В конце девяностых годов

прошлого века - в начале нулевых текущего «Полёт» выпускал антоновский

самолёт Ан-ЗТ. Российская авиация переживала более чем

тяжёлые времена, сталкиваясь с Владимиром Александровичем, мы

обменивались мнениями о состоянии дел в этой отрасли, говорили

«за жизнь». Один из разговоров коснулся темы Великой Отечественной

войны, вот тут-то я узнал, что мой собеседник - сын полка,

встретил Победу в Германии. И вообще, он не знает ни настоящего

своего имени, ни фамилии, ни возраста... Как тут не начнёшь расспрашивать,

что да как...

О «Женсовете из украинского Причерноморья» ничего говорить

не надо, облегчил себе задачу тем, что в ткань повести включил

рассказ о его создании. Будет читателю интересно, сам ознакомится.

Скажу лишь, что взялся за работу до кровавых событий на Украине,

а дописывал, когда трагедия была в разгаре...

На стадии формирования книги включил в неё повесть в рассказах

«Война и мир Петра Рыбася». Она написана на рубеже 2000-х

и публиковалась как целиком, так и отдельными рассказами. Накануне

семидесятилетия Великой Победы решил ещё раз напомнить

читателю о Петре Рыбасе, жизнелюбивом сибиряке украинского

происхождения, дабы отдать долг памяти и своему герою, и его прототипу

- ветерану Великой Отечественной войны Константину Фёдоровичу

Магасю. Беседы с самим фронтовиком, разговоры о нём

с его дочерью Еленой, невесткой Галиной послужили толчком к написанию

рассказов. Лишившись обеих ног под конец войны, Магась

без малого шестьдесят лет боролся с болезнями, инвалидностью,

при этом жил настолько насыщенно, настолько азартно, настолько

полнокровно, что хватило бы не на одного человека. Воевать начал

восемнадцатилетним деревенским парнем. «Война - тяжёлая работа,

- говорил, - но случалось и весёлое, оно прежде всего вспоминается».

Василий Тёркин Твардовского мог сбить из винтовки самолёт,

починить старушке часы в деревенской избе. Магась, высококлассный

радист по военной специальности, при надобности строил

землянки, снимал часовых в тылу врага, садился за руль «катюши».

Это был воин-универсал, на таких - рукастых, головастых, отважных

- держалась Красная армия. Вернулся с войны без ног и начал

всё с новой строки. Порой было ой как трудно, но, по большому счёту,

прожил свою жизнь победно и ярко.

ОТ КАМБОДЖИ ДО КАМЧАТКИ

ОСТАВЛЯЕМ ОТПЕЧАТКИ,

или География Шуры Ройтера

ПРОЛОГ

Шурой его, само собой, в присутствии подчинённых не назовёшь.

Да и без оных обращаться к Александру Ивановичу, руководителю

солидного предприятия, в его солидном кабинете так, как

привык в далёкой юности, язык не поворачивается. Уважаемый человек,

профессионал в технике и в менеджменте. Но начнёшь с ним

говорить о походах, и снова перед тобой тот самый Шура, с которым

познакомился много-много-много лет (почти сорок) назад.

«Чем хороша походная молодость, - говорит Шура, - она дала

такой багаж впечатлений, что они и сегодня ярче яркого!»

Далее Шура рассуждает, что человек может целый век прожить,

потом оглянуться на эти свои сто лет, а в памяти всего-навсего

один день: утром проснулся, зубы почистил, пошёл на работу,

вечером вернулся домой, посмотрел телевизор, зубы почистил,

если таковые остались, и в кровать. В промежутках между утренней

и вечерней чисткой что-то проскальзывало, но в основном картина

тоскливая. Вроде сто лет по паспорту, на самом деле - один день.

«Конечно, мне уже шестьдесят, - продолжает философскую тему

Шура, - но и в сорок казалось, что я живу так давно и так долго.

Ткни пальцем в карту Советского Союза, и обязательно где-то рядом

с пальцем я побывал, отметился, оставил отпечатки башмаков.

Тянь-Шань - да, Алтай - а как же, Саяны - и не раз, Памир - ещё

бы, Якутия - чуть со снежным человеком не столкнулись нос к носу,

Горная Шория - само собой, плато Путораны - вот здесь прокол, так

и не получилось, Шумак - ох, поголодали однажды на маршруте по

своей дурости, Камчатка - ну это блеск!.. В сумме столько диковинных

мест повидал, людей узнал, в таких передрягах побывал! И всё

благодаря походам!»

Последние лет пятнадцать Шура отдыхает цивильно, но любит

экзотику - Вьетнам, Чили, Бразилия, Аргентина. Не сказать, что обходит

стороной Европу, но экзотика предпочтительнее. Расширяет

свою географию, «отпечатки его башмаков» только что в Антарктиде

не остались.

Недавно в обеденный перерыв заглянул к нему на работу, докладывает:

«Был с женой в Камбоджи». Развернул ко мне монитор компьютера,

посмотрели фото... Шура есть Шура, умеет притягивать весёлое.

Перед отъездом домой Ольга, жена, захотела в магазин. Дескать,

магазины - это тоже одна из достопримечательностей любой страны,

а мы каких только красот и диковин не повидали, но за две недели

ни разу не побывали в приличной торговой точке. Шура не любитель

толкаться у полок с товаром, да если любимая жена просит... Заказал

гиду поход в магазин. Заехали в современный о двух этажах торговый

комплекс. Жена, будто по компасу шла, мгновенно вырулила к прилавку

с ювелирными изделиями. И показывает на ожерелье: сколько,

мол, просите? Камбоджийка-продавец называет цену: тысяча двести

долларов. Переводчица перевела, на что Шура сделал лицо крайней

степени удивления: «Как так, не может быть, вот это ожерелье тысячу

двести? Да у нас в Омске оно максимум на двести долларов тянет в

базарный день!» Переводчица перевела омские цены на камбоджийский

язык. Надо сказать, Шура любит торговаться. На южных базарах

(а куда только не забрасывала туристская молодость) друзья всегда

его выталкивали вперёд покупать фрукты: дыни, персики, виноград

и остальную мелочёвку. Шура с ходу, без сценария и репетиций, разворачивал

такой спектакль, что киргизы, туркмены, узбеки и казахи

едва задаром не отдавали сладкий товар. При этом все действующие

лица оставались довольны.

Для камбоджийки «Омск» звучал пустым звуком, но цену сбавила

сразу на сто долларов - тысяча сто получилось. Шура закрутил

отрицательно головой и добавил к своим двумстам долларам всего

десять. «За двести десять ещё бы взял, но не более того». Переводчица

тут же озвучила цифру, тем не менее Шура выхватил из рук

продавщицы калькулятор, пальцы порхнули над клавиатурой, на

экране загорелось: «210». Теперь уже камбоджийка потянула к себе

счётный прибор, её пальчики побегали по кнопкам и набегали на

единицу с тремя нулями: «1000». Шура в недоумении развёл руками:

да вы что, в своём уме, такая сумасшедшая цена за такую безделицу?!

Мол, если бы не любимая жена, вообще разговаривать не стал.

После этого монолога экран вспыхнул Шуриным предложением:

«220». К продавщице на помощь из подсобки выдвинулся камбоджиец,

экран засветился вариантом торгующей стороны: «800». Шуру

данная щедрость в понижении цены не убедила, он снова добавил

десятку. Жена потянула Шуру за руку - хватит, пошли. Продавщица

сказала что-то своё, обращаясь к переводчице, тогда как Шура, не

дожидаясь шага продающей стороны, выбил на калькуляторе «230».

Жестом показал, дескать, это моё последнее слово. И всё! Не хотите,

как хотите. При этом достал бумажник. Как бы говоря, вот они деньги,

часть из которых в размере двухсот тридцати долларов может

прямо сейчас перейти к вам. На этот демарш продавец решительно

зажгла «600». Гулять так гулять. Первоначальная цена была понижена

вдвое. Шура пожал плечами с видом: я вам предлагаю реальную

рыночную цену, а вы как с луны свалились. И закрыл бумажник.

После чего демонстративно начал убирать его в кожаную сумочку,

которая висела на плече. Камбоджийка поспешно повернула к нему

экран калькулятора с цифрой «400». Шура исправил её на «240».

Следующим ходом камбоджийская сторона высветила «300». Шура

добавил десятку к своим «240». И вот здесь стороны достигли торгового

консенсуса. Камбоджийка расплылась в радостной улыбке.

Сделка свершилась.

На выходе из торгового комплекса переводчица пояснила:

бутик с драгоценностями только лишь сегодня открыл двери, Шура

оказался первым посетителем. Отпустить такого без покупки -

катастрофически плохая примета. «Будем надеяться, - сказал

Шура, - наш визит придаст им хороший импульс для прилавочного

бизнеса!»

Забавных случаев из Шуриных поездок по странам и континентам

можно на добрую книжку набрать, да наше повествование не

распространяется на туризм с гидами и отелями. Зачем тратить драгоценное

время, когда есть интереснейший материал, связанный с

родной азиатской экзотикой, которую лицезрел Шура с рюкзаком за

плечами без всяких долларов. К примеру - Камчатка! Огнедышащий

край земли! С вулканами, гейзерами, реками, полными рыбы, и океаном,

тоже кишащим живностью. С Камчатки, пожалуй, и начнём повествование

от первого лица. Пусть отчитается Шура, чем продлила

его яркую жизнь эта ни с чем не сравнимая полуостровная окраина

России. А набрав темп повествования, расскажет нам об остальной

своей походной географии.

КИНО С КАМЧАТКИ

С погодой подфартило. Ни одного дождя. Маршрут в темпе без

всяких задержек и заморочек прошли, можно рассказывать и рассказывать,

будет время, непременно доложу, но пока не о походе

речь. Получилось, что после маршрута осталось до авиарейса два

свободных дня, что отводили для подстраховки на непредвиденные

случаи. Улететь раньше времени с Камчатки в летний месяц в

советские времена - это из области фантастики. И возникла бесподобная

идея. Камчатка - самый что ни на есть рыбный край, вот

бы выйти с рыбаками в океан да поглядеть, как они сети в пучину

закидывают, что в них достают из глубин. В клубе туристов Петропавловска-Камчатского

поинтересовались, как бы такое мероприятие

провернуть? Местные знатоки пожали плечами и посоветовали

обратиться в рыболовецкую артель. И тут же отравили нашу

блестящую идею ядом пессимизма, мол, губу-то сильно не раскатывайте

- погранзона. Одно дело упросить рыбаков, другое - получить

пропуск у погранцов, а это ребята серьёзные, не стройбат,

это комитет глубинного бурения - КГБ. Нас погранично-буровой

факт не остановил. Где наша только не пропадала? Наша пропадала

везде, но не пропала...

Витя Терёшкин со свойственной ему рассудительностью изрёк:

«Мужики, если мы представимся рядовым турьём, может

не прокатить! Что такое турист в понимании местного морского

волка? Бездельник. Самый что ни на есть. По разумению труженика-рыбака,

если человек притомился от работы, он берёт пачку

денег и едет на всю её толщину в Крым или в Сочи. А кто не может

заработать настоящих бабок для солидного отдыха, его нищий

удел шляться с заплечным мешком, то бишь рюкзаком, по

горам, лазить в вулканы, спускаться в пещеры и, развлекая себя,

орать песни под гитару у костра! То есть совершенно никчемный,

несерьёзный народ. Поэтому про туризм ни слова. Мы прорвёмся

в море другим путём. Вы спрашиваете: каким? Резонный вопрос.

Отвечаю. Вид Шуры Ройтера с кинокамерой натолкнул меня на

восхитительную мысль: прикинуться киногруппой документалистов

из Москвы! Шурик стопроцентно смахивает на оператора, я

с блокнотом гениально сыграю пишущего корреспондента, и мы

прогоним картину по великому Гоголю с его Хлестаковым. Врать,

само собой, нехорошо, да мы всего ничего и сугубо в интересах

расширения кругозора. А когда, задаю вам резонный вопрос, знания

давались легко?»

Витя произнёс пламенную речь. Мы высказали ряд сомнений.

Лжекиношников могут раскрыть в пять секунд. Попросить показать

киноудостоверения или заглянуть внимательно в паспорта... Что

это за московские документалисты, у которых сплошняком омская

прописка? Но, как скажет позже Витя: «Дуракам и смелым везёт».

Мы, само собой, причислили себя к «смелым». И всё получилось

классно!

Держались мы с Витей в роли документалистов более чем уверенно.

Он конгениально играл роль, связанную со словом, я с камерой

не плошал. Председателю рыболовецкой артели доложили:

основная цель командировки киногруппы - посещение камчатских

вулканов, но заодно, дабы не мотаться лишний раз с края на край

страны, решили снять героическую работу тружеников моря. Это

одно. Второе и главное, мы сказали председателю, что снимать документальный

фильм про рыбаков на берегу, не замочив, образно

говоря, ног в морской пучине, это, на наш взгляд, ниже городской

канализации, тем паче - журналистского достоинства. Руководителю

артели деловой подход «киношников» понравился. Есть, говорит,

три варианта морских съёмок. МРС - малое рыболовецкое судно

выходит на лов на сутки. Если этого недостаточно, среднее рыболовецкое

судно неделю в море работает. Можно при желании на месяц

уйти на большом корабле.

Мы остановились на МРС.

«Хорошо!» - сказал председатель и вызвал парторга. Дал ему

указание - показать хозяйство рыбартели и оформить киногруппе

пропуска в погранзону.

Мы хоть и липовые киножурналисты, но туристическая судьба

куда только не забрасывала, с парторгами приходилось иметь дело.

Они что в Сибири, что на Урале, что в Узбекистане одного кроя.

Знакомить с хозяйством начинали с Доски почёта. Камчатский работник

идеологического фронта с ходу повёл к портретной галерее

передовиков. Мы с ходу включились в работу. Я с камерой на плече

снимаю, Терёшкин строчит в толстенный блокнот. Специально купил

перед тем, как мы пошли корреспондентами прикидываться.

Причём в роль вошёл, не подкопаешься. Записывая, останавливал

парторга, переспрашивал, просил не частить, дабы правильно занести

«в протокол» фамилии передовиков и достижения хозяйства

на трудовом фронте. Парторг на портреты показывает, соловьём

заливается. Вот капитан такой-то, а это технолог такая-то, а это

лучший механик...

Снимал я не какой-нибудь 8-миллиметровой мухобойкой, в

моём распоряжении была серьёзная машина - «Красногорск-4»,

16-миллиметровый аппарат. Со всеми наворотами имел более пяти

килограммов веса. Пришлось покорячиться в походе с доптяжестью.

Зато - вещь. Будь простенькая любительская, навряд ли поверили

рыбаки в наше киношество. Фиксирую на плёнку Доску почёта, Терёшкин,

сама серьёзность, пишет, у парторга язык натренирован,

фамилиями сыплет, заслуги артели перечисляет.

Потом парторг взял тайм-аут, отправился к погранцам оформлять

нам пропуска. Мы слегка помандражировали: вдруг завернут.

Всё прошло как по маслу. В восемь вечера парторг повёл нас в порт

на судно, познакомил с капитаном: «Профессионал, достойный любого

кино!» Кэп не стал корчить из себя неприступного морского

волка, отшутился: «Согласен даже на медаль!» И сказал, что в четыре

утра выходим в океан. А кто не успел, тот опоздал.

Собираясь на съёмки, посовещались две секунды и прихватили

с собой спирт. «Фляжечка никогда не помешает!» - глубокомысленно

заметил Терёшкин и сунул семисотграммовую ёмкость

в карман куртки. Спирт был медицинский. Какому быть ему, коли

жена Терёшкина терапевт. Фляжки - дефицитный для советской

торговли товар - Витя возил всем друзьям и знакомым из Северодвинска,

куда часто ездил в командировки и где их выпускало

заодно с атомными подводными лодками Северное машиностроительное

предприятие.

Без четверти четыре мы взошли на палубу МРС. Его экипаж во

главе с капитаном, в сумме человек десять, сразу отправился спать,

кроме штурмана и одного морячка. Капитан предложил и нам поотдыхать,

показал места, где можно расположиться. Схема добычи

рыбы такая: штурман выводит судно на место лова и, как только

МРС достигнет нужной точки, идёт спать вместе с морячком, с которым

стоит вахту, остальная команда наоборот прекращает ночевать

и приступает к героической работе. По окончании лова рыбаки

падают спать, предварительно разбудив штурмана, ему вести судно

домой.

Мы и не подумали спать. В море не подушки давить напросились.

Я камеру достал, принялся снимать океан во всех ракурсах, на

штурмана тоже чуток плёнки отвёл. Ему лет сорок, не хуже парторга

говорун. Но его речь Витя в блокнот не записывал. Ниже парторга

он не опускался. Часа три шли на рыбалку, всё это время штурман

рассказывал об особенностях бухты, рыбного камчатского промысла,

судах и, глядя на экран эхолота, знакомил с содержимым моря

под нами: «Вот камбала, она сегодня и даром не нужна, ставриду ловим...»

Молотил языком. И всё по делу. С самой лучшей стороны

себя показал. Витя мне шепчет: «Фляжечку ему отдадим». Капитанупередовику

неудобно питейные презенты вручать. Штурман - свойский

мужик, пусть после работы с товарищами из команды угостится

от нашего имени.

«Спасибо, ребята», - очень даже не отказался от фляжечки

штурман.

Мастер своего дела, он вывел МРС на огромный косяк ставриды.

В буквальном смысле - ловить не переловить. Штурман с моряком

пошли спать, остальные навалились на рыбу. Я с камерой не расстаюсь,

тоже вошёл в раж, мои друзья-туристы кинулись рыбакам

помогать. Те вытянут полнейший невод, эта махина о семи карманах

висит над палубой. По одному карману открывают, и каждый раз

сверкающий вал рыбы обрушивается на палубу. Картина - снимай

и снимай... По сторонам, куда глаз хватает, океан... Сверху, во все

стороны, небо, солнце ослепительно сияет... Вокруг МРС чайки носятся.

И тонны живой ставриды...

Надо сказать, если под МРС косяк ставриды, это не значит,

что в нём полная расовая чистота. Ничего подобного. Кто только в

сеть не попадался. Такие чуды-юдошные экземпляры... Рыба-чёрт.

Страшилище натуральное. Сама чёрная, губищи здоровенные, глазищи

по полтиннику, зубищи... Только детей пугать. Мне лисичка

понравилась, очень симпатичная рыбка. По науке, наверное, подругому

называется, морячки так представили. Жёлтая, мордочка

удлинённая, тело вытянутое... Красивая. Двух видов крабы. Камчатский

- огромный из себя. Светло-коричневого оттенка. Королевский

поменьше, с клешнями - с тарелку будет. Цвет бордовый,

насыщенный... Мне, сухопутному человеку, страшно интересно.

На камеру поснимаю, с рыбаками покопаюсь в рыбе. Что-то из сорной

за борт отправляют - гуляй, мы таких не любим, что-то берут

в личное пользование...

Раз семь забрасывали сеть. Каждый раз под завязку вытягивали.

Контейнеры в трюме забили. Начали прямо на палубу валить ставриду...

Азарт обуял - не удержать... Это как за грибами, бывало,

поедешь и попадаешь на такую прорву... Все корзины-вёдра с верхом,

а грибов и не убавилось... Срываешь с себя рубаху - плевать

на комаров. Случалось - в трусах оставался. И брюки шли в дело,

штанины внизу завязывал - чем не мешок?

Да что грибы? Мы на Камчатке на Левой Аваче выходим на перекат...

Мама моя родная - сплошь плавники по реке. Видимо-невидимо.

Воды нет, одна рыба... И не карасики с ладонь. Мордатые

поленья с хвостами движутся! Адреналин от такой картины как даст

по голове! Натуральная золотая лихорадка с рыбьим уклоном. Побросали

рюкзаки и ну ловить руками. Казалось - чё там изощряться,

хватай, и она твоя! Но в каждом экземпляре килограмма четыре

мышц! Вроде схватил, сжал - ура! А удержать-то фиг! Играючи вырывается.

- Хорош, ребята, смешить камчадалов! - первым взялся за ум

наш главный рыбак Юра Шайдалов. - Порезвились и буде! Переходим

к профессиональным методам лова.

Готовясь к походу, Юра все уши прожужжал о рыбалке на Камчатке.

Он-де будет кормить группу с утра до вечера красной рыбой,

аналогичного цвета икрой... Для чего взял с собой трезубец, сплёл

сетёшку. Речки неширокие, значит, сетью перегораживаешь, и рыба

твоя. Просто и эффективно. Сначала Юра достал трезубец... Ну, трезубец

- это громко, правильнее - трезубчик. Он бы и полновесный

сделал, но и без того рюкзак неподъёмный, поэтому остановился на

облегчённом варианте. Шайдалов встал посредине рыбного потока,

выбрал достойный экземпляр и с криком:

- Банзай! - вонзил все три зуба в спину кеты.

Попытался поднять добычу, трезубчик согнулся, будто был не

из стального пруточка, а из алюминиевой проволочки...

Юра бросился к рюкзаку, там у него была другая снасть - сеть.

Они с Витей Терёшкиным растянули её, а меня поставили на загон

кеты. Дали первую тоню, вытащили, и начался общий хохот. Ни одной

рыбины, сплошные пробоины.

Самым сметливым оказался Санёк Ветланд, выхватил нож, с

демоническим криком пронзил первую попавшуюся рыбу, припечатал

ко дну, вытащил. Глядя на это, мы тоже бросились с ножами

в поток. Бьём - вытаскиваем. Бьём - вытаскиваем. Голова,

затуманенная адреналином, не соображает: зачем столько? Куда?

Девять рыбин забили на шесть человек, прежде чем остановились.

Нам двух хватило под завязку... В следующий раз на таком улове и

остановились...

Рыбаки вместе с капитаном не хуже нас завелись на ставриду.

Тем временем погода даёт резкий крен, пришло радио со штормовым

предупреждением. Как говорится, хватай узлы - вокзал отходит!

Но капитан решил: время ещё есть половить, а потом вовремя

улизнуть от шторма в бухту. Успокоился, когда всю палубу завалили.

Как грибник, который последние штаны снял под добычу...

Тут-то шторм и достал.

Я как кинохудожник без ума от такой погодки. Кадры бесподобные!

Океан дыбится, ходуном ходит, глыбы воды обрушиваются

на судно. Буревестники, чайки низко носятся. Стихия. Всё ревёт,

движется. Динамика, экспрессия, суперпогода... Волна идёт, в один

момент брызги срываются с гребня, вал уже пошёл на спад, теряет

энергию, а брызги, как из пращи пущенные, летят...

Всю рыбу с палубы смыло, вместе с ней часть заработка рыбаков.

Да не до жиру им в кошельках, быть бы живу. Ситуация

серьёзная. Капитан отдал команду двум матросикам задраиться в

машинном отделении. Они унырнули в люк. Всю нашу «съёмочную

группу», кроме меня, кэп прогнал вниз. Мне разрешил поработать,

продолжить фиксировать на плёнку природный катаклизм. Волны

тем временем растут. Начали перехлестывать судёнышко. Жуть

в полном смысле слова. Капитан вызвал с отдыха штурмана. Тот

принял вахту. И повезло команде, кораблю и его гостям (то бишь

нам), капитан остался в рубке на тот переходный момент. Не ушёл

вниз, так бы моё кино не увидело свет... А увидело подводную

тьму... Огромная волна стеной на МРС прёт, а штурман засыпает

за штурвалом. Рёв ветра, бешеная болтанка, а он спит, стоит и

какие-то мирные сны видит, потому как ни на что творящееся вокруг

внимание не обращает. Что там это судёнышко перевернуть!

Стоит оказаться бортом к волне-громадине и... Здравствуй, ставрида,

мы к тебе сами плывём... МРС в порту смотрелось нормальным

корабликом, не какой-то там катер, что по Иртышу рассекает

в выходной день. Но в океане МРС - спичечный коробочек. Утлое

судёнышко против такой стихии. Его-то штурман сонным своим

бездействием ставит бортом к волне. Отдыхая от вахты, наш славный

штурман время на сон терять не стал и всю-то нашу подарочную

фляжечку употребил. Разбавлял спирт водой или нет - узнать

не удалось, но с морячком, с которым утреннюю вахту стоял, не

поделился. До последней капли влил в себя. Капитан потом скажет:

«Я его года четыре выпившим не видел, не то что пьяным!» За

штурвалом МРС стоял морской волк косой в дупель, в дрезину, в

драбадан, в стельку и во все остальные сочные определения крайней

степени опьянения.

Кэп вовремя отшвырнул его от управления судном, при этом

произнёс сакраментальную фразу: «Ладно, нас потопишь, об этом

никто не узнает, но группу московских корреспондентов! Это же

скандал на всю Россию. Позор нашей артели...»

Что значит патриот своего предприятия.

Похоже, он забеспокоился, что пьяный штурман попадёт в документальное

кино и получится сатирический киножурнал «Фитиль»,

а не «Рыбаки-передовики». Отдал мне команду прекратить

съёмки и по причине погодных условий идти вниз. Я спустился в

кубрик. А там «съёмочная группа» травит. Плохо всем. Зелёные. На

меня, увлечённого операторскими функциями, качка не действовала,

но стоило расстаться с камерой, как в горле встал ком. Кораблик

швыряет, он то вверх летит, то вниз ухает. При таком раскладе

содержимое желудка находиться в желудке не желает, рвётся

наружу.

Прескверное состояние. Тошнота, а кроме неё мыслишка предательская:

можно и не дойти до берега... На этом невесёлом фоне кок,

молодой белобрысый парнишка с улыбкой на всю круглую физиономию,

появился: «Ну что, ребята, давайте покушаем!» Как тут не

подумать: издевается над штатскими салагами. От одной мысли о

еде её остатки устремились вверх.

«Уйди!» - прорычал Витя Терёшкин. Но кок вовсе не думал шутить.

Улыбался без подвоха: «Ребята, я приготовил молодую камбалу

и краба камчатского. Надо кусочек через “не могу” проглотить, как

рукой снимет! Даю гарантию!»

Я, человек склонный к экспериментам и авантюрам, кусочек

краба с неимоверными усилиями (я его туда, он, зараза, обратно)

пропихнул в себя. И что вы думаете? Не обманул кок, посидел я чуток,

подождал, как поведёт себя деликатес. А он прижился в желудке,

больше того - тошнота исчезла, морская болезнь вместе с ней.

Пять минут назад впору было за борт от мучений прыгать, и вот уже

страх поутих, напряжение спало.

Зато шторм и не думал баллы снижать, буйствует... Швыряет с

волны на волну, играет судёнышком, как щепкой. После того шторма

я ещё больше Фёдора Конюхова зауважал, один в кругосветки ходит

на утлой яхточке.

Бултыхало нас, бултыхало. И вдруг как обрезало, совершенно

неожиданная тишина. Полнейшая. Витя Терёшкин потом

признался: «Первая мысль была: всё - приплыли, идём на дно».

Ничего подобного, мы зашли в Авачинскую бухту и на себе почувствовали

её уникальность: в океане шторм ревёт, здесь спокойная

вода.

Все повеселели, повыскакивали на палубу. Ура - живые!

Рыбаки на прощание дали нам полмешка краба. В море я нахваливал

коку, это когда тошнота прошла и ел краба в охотку: «Во,

вещь! Во, супер! Редкая вкуснятина!» Рыбаки посчитали за честь

угостить киношников деликатесным морпродуктом: «Поешьте на

берегу без всякого шторма!»

Как мы сходили с МРС на твёрдую землю - тоже картина, которую

я непростительно не увековечил на киноплёнку. Операторский

прокол. Идёшь, а ноги не держат, подкашиваются, швыряет тебя из

стороны в сторону. Улицы мало. Штурман после фляжечки спирта

лучше ходил, чем мы, трезвые как стёклышки.

Нетвёрдой походкой добрались до петропавловского турклуба,

там остановились на ночлег. У них плита имелась, кастрюли...

Отработанный вариант приёма тургостей. Я, как только отошёл

от океанской рыбалки, принялся готовить краба. Есть такая слабость

- у плиты постоять, тоже плод походной жизни. Сварил. Ребятам,

которые не ходили с нами (двое - Санёк Ветланд и Наталья

Алексашина - отказались от корреспондентской вылазки), говорю:

«Сейчас за ушами будет трещать, исключительного вкуса вещь!»

Поставил на стол, не пробуя, - на сто процентов был уверен в себе.

Гадость получилась редкостнейшая. Без всякой морской болезни

не заставишь себя проглотить. Ребята потешались, мол, Шурику

так понравились океанские тошнотики, что решил продолжить

сеанс на берегу.

Поржали надо мной, выплёвывая краба. А мне не до смеха.

Как так могло получиться? Свежайший краб, а есть невозможно.

Короче, неудача сильно задела за живое. На следующее утро не поленился,

в половине четвёртого, когда все мои друзья-товарищи

дрыхли, поднялся и побежал в порт к нашему МРС. Капитан

увидел:

- Забыли что-то?

- Ага, - говорю, - рецепт приготовления крабов.

Дождался белобрысого кока:

- Слушай, вроде краб тот же, а вкус скуловоротный. В голодный

год есть не станешь! Жутко противное мясо!

- Вы воду какую брали? - спрашивает кок.

- Не из лужи, из-под крана.

- А соли сколько?

- Столовую ложку на кастрюлю бросил.

Фишка состояла в том, что краб варится или в морской воде,

или пресная доводится до консистенции морской.

- Есть у меня свои нюансы, - сказал кок, - травки да специи, но

главное - вода.

С коком переговорил, гляжу - штурман идёт. «Как - спрашиваю,

- состояние с ощущением?» Он подмигнул и шепчет: «Спиртец

- высший класс! Спасибо! Теперь главное воздержаться, воду не

пить, а то опять захорошеет!»

Пока ребята спали, я сварил краба в морской воде. Проснувшись,

они позабавились, начали издеваться, опять, мол, хочешь

нас плеваться заставить, лучше бы суп из пакетиков заварил.

Витя даже обиделся, он в тот день не с той ноги встал, а я с крабом.

Заворчал:

- Я тебе что - подопытная собака всякую гадость жрать?!

Сам потом добавку просил.

- Собакам, - говорю, - в последнюю очередь, если только что от

людей останется в кастрюле.

Когда в Омске зимой фильм монтировал, обнаружил штурмана

среди передовиков на Доске почёта. Гордо смотрел с портрета. Настоящий

морской волк. Фильм я отправил в Москву Сенкевичу в

телепередачу «Клуб кинопутешествий». Он через месяц письмо прислал

и Почётную грамоту. Добрым словом отметил съёмки вулканов,

о кадрах рыбалки хорошо отозвался. Фрагмент фильма весной

показали в «Клубе кинопутешествий». Штурман, который нас по нашей

доброте и нашей же дурости чуть не утопил, тоже промелькнул

на телеэкране.

ПЕЩЕРА СНЕЖНОГО ЧЕЛОВЕКА

Жара

О Якутии я бредил долго. Мечтал увидеть своими глазами хребет

Черского, ледник Атласова, ледник Обручева. За год до этого мы

ходили на Шумак, прошли по верховью Китоя. Гнус доставал - чтото

невообразимое! Казалось, весь мир вокруг тебя - это огромный

рой мошки, который, сколько бы ты ни шёл, никогда не кончится.

В верховьях Китоя брусника уродилась, хоть горстями ешь, и вкуснейшая,

но стоит умерить шаг, наклониться, и физиономия чёрная

от кровососущей напасти. У меня ещё кожа толстая, жуткими

волдырями не покрывалась, с нами ходила Лена Бутакова... Утром

проснётся, и глаз нет, заплыли, собственного носа не видит. Ведём

бедняжку к ручью, сама не в состоянии. Холодной водой промоет

зрение, остудит опухлости, какие-то щёлочки откроются.

Собираясь на Шумак, репеллентами не запаслись. В тайгу шли

и легкомысленно средств от гнуса не взяли. Зато наученные болезненным

шумакским опытом, каких только гадостей не понабрали в

Якутию: мазей, москитных сеток... Не куда-нибудь идём - в зону

вечной мерзлоты, где самая крутая мошка... Да только на Якутию в

тот год аномалия свалилась. Жара африканская. Если уж в оленьих

стадах падёж начался, гнус-кровосос и подавно не выдержал пекла.

Вообще не поднялся в то лето на крыло.

Идёшь, и лучше не надо, никто тебя не жрёт, не портит жизнь,

наслаждайся пейзажами нетронутой природы. Но по закону сообщающихся

сосудов другие проблемы появились. Одна из них -

проблема с наживкой для хариуса. К хребту Черского двигались,

остановились на обед у речки. Мы с заядлым рыбаком Игорем Ролановым

скорее снасти доставать. Но овода поймать - вопрос из вопросов.

Редкие единицы летают. Самые жароустойчивые экземпляры.

И осторожные зверюги, знают о своём дефицитном положении.

Ждёшь-ждёшь, пока он на тебя сядет... Но стоит надеть на крючок,

забросить, ещё воды не коснётся, хариус уже выскакивает навстречу,

хватает дефицит. Витя Терёшкин тоже порывался удочку снарядить,

но мы его посадили на ловлю наживки:

- У тебя площадь большая, снимай штаны и футболку, приманивай

белым телом...

И всё равно долго получилось... Штук двенадцать приличных

хариусов взяли, только почистили с Игорёшей, как надо идти. График

жёсткий, времени прохлаждаться некогда. Но не выбрасывать

такую красоту. Я быстренько подсолил, по полиэтиленовым мешочкам

рассовал и на пояс. Обвешался, как охотник утками. Два солдатских

перехода по сорок пять минут отмахали, смотрю - моя рыба

начала отпадать от костей. Ребята, говорю, по-моему, хариус приготовился

в собственном соку, можно употреблять. Витя Терёшкин

чуть креститься не начал:

- Ты чё - травануть нас хочешь? На понос посадить!

- Да не может она, - говорю, - за полтора часа испортиться!

Витя функции медика исполнял в походе, не хотел иметь диарейных

пациентов. Я попробовал рыбу - классно на солнце приготовилась.

Мясо нежнейшее... Терёшкин посмотрел-посмотрел на

наши довольные от рыбы рожи и тоже начал уплетать.

Пять рукавов безводной рейка

Речка Тирехтях, вдоль которой пролегала часть нашего маршрута,

в одном месте делает финт по принципу: гулять так гулять. Даже

не раздваивается или растраивается, разливается на пять рукавов.

Нам одного хватит, по крайнему пошли в хорошем темпе, и вдруг

вода закончилась. Текла себе, текла, и раз - сухое русло. Досадно, конечно,

да ладно. Ждать у сухой речки дождливой погоды не с руки.

По карте смотрим, всего-то водораздельчик перемахнуть, и мы на

берегу другого рукава... Перемахнули по-лёгкому... Рукав оказался

по наполнению аналогичный первому. Как всегда бывает: воды

нет, начинается психоз жажды - смерть как пить хочется. Фляжки

у всех сухие, как речное русло, у которого стоим. Переваливаем на

третий рукав, и вот тут начинается общий бзик. Бросились ножами

в русле яму копать! Хотя бы по паре глотков добыть! Куда-то ведь

вода ушла, где-то на нижнем слое должна быть. Ни капли не накопали.

Как без воды идти? С тяжеленными, за сорок килограммов,

рюкзаками. Впору назад возвращаться. Мы ведь не в парке культуры

и отдыха. Ни одной бочки с квасом на тысячи километров вокруг.

Обезвоживание организма - это смертельные шуточки...

Ребром вопрос поворачивать оглобли не встал, но начал с бешеным

ускорением зреть. Без всякого энтузиазма потащились

к четвёртому рукаву. Карта чёткая, не врёт, точно вышли и увидели

худшее - перед глазами открылся сухой результат. Трусливо замаячило

в голове: а дойдём ли без воды назад? Вперёд - однозначно

не дойдём. Жара давит и днём, и ночью. В пустыне с наступлением

темноты холодает, здесь полярный день круглые сутки. Солнышко

чуть зайдёт, а всё одно светло, и пекло не стихает.

У пересохшего четвёртого рукава группа села в мрачной задумчивости.

Я понял: на пятый рукав не сдвинешь. Ребята в группе

отборные, проверенные, поход пятой категории сложности, случайных

людей нет, опыт у всех достаточный, а у большинства - предостаточный.

Но даже у таких зубров оптимизм сдулся до нуля. Окинул

я взглядом группу, из всех замученных Яша Цапинский наиболее

свежий. Говорю ему:

- Яша, айда на разведку! В последний раз перевалимся, если облом

- крутим педали взад!

Яша, спасибо ему, не стал артачиться, изображать смертельно

уставшего: «Почему я?» Рюкзаки мы бросили, но не с пустыми руками

двинули на разведку - с пустыми фляжками. Я штуки три распихал

по карманам, Яша столько же, и поплелись через водораздел. Вот

было счастье, когда увидели издалека блеснувшую на солнце воду.

Есть! Пятый рукав выстоял в борьбе с якутской жарой. Напились

мы с Яшей до бульканья в животе! Припадём к воде и пьём-пьём,

пьём-пьём, отвалимся, отдышимся и опять жадно глотаем... Наконец

фляжки набрали и с криком: «Ура!» побежали к группе. Откуда

только силы взялись.

Перевал Атласова

Жара продолжала подкидывать сюрпризы по всему маршруту.

Ледник Атласова прошли, за ним одноимённый перевал. На перевал

шли по узкому кулуару. Ширина варьировалась, в некоторых

местах сужалась до четырёх метров, а средняя - восемь-десять.

И длиннющий. Сутки по нему шли. Остановиться, палатки поставить,

отдохнуть в более-менее нормальных условиях негде, склон

приличный, и никуда из этого каменного коридора не выйдешь.

Одна дорога - быстрее гнать вперёд! Там тебе отрада и отдых. Но торопись

осторожно. Каждые пятнадцать-двадцать минут камнепад.

Горы, хоть и каменные, а не хуже оленей и гнуса жару не переносят -

начали разрушаться. Идёшь, а ушки на макушке. Оп! Стоять, бояться,

деньги можно не прятать! Шуршит впереди. Летят сверху по

склону камешки, камни и булыжники. Накроет - мало не покажется.

За все мучения, опасения и пережитые страхи на перевальной

точке нас ждало нечто неописуемое. Вышли на неё, а там... Огромная

дыра в горе, и вся в горном хрустале. Солнце как по заказу ударило...

И началось невообразимое. Лучи хлынули на хрусталь, он

заискрился сотнями граней, заиграл на все цвета радуги. Мама дорогая!

Никакой цветомузыке не повторить этой симфонии света,

цвета, сияния... Колечко с бриллиантом повернёшь, камешек луч

света поймает, замысловато преломит - уже красиво! Тут тысячи

граней под разными углами... Всё сверкает, блистает, переливается,

вспыхивает... И тишина... Мы как упали на рюкзаки, так часа два

любовались чудом среди гор...

- Только ради этого стоило идти корячиться на перевал! - сделал

вывод Игорь Ропанов.

Кровожадно-снежный человек

Взяли мы перевал Атласова, вышли на ледник Обручева. Самый

большой ледник на хребте Черского. На двенадцать километров тянется.

По плану маршрута отсюда мы делали два кольца. В одном месте

на леднике есть пятачок, метров сорок квадратных. Вокруг лёд,

а здесь единственное каменистое пятно. На нём разбили базовый

лагерь, с которого идти на второе кольцо. Предстояло также сделать

заброску - спустить в нижнюю точку ледника часть продуктов и вещей,

чтобы оттуда начать первое кольцо...

Делая заброску, километра на полтора ушли от лагеря и обнаружили

пещеру на склоне. Странно-непонятного происхождения. Ледник,

и вдруг в нём пещера. Сама образовалась? Но как? Углубляться

в неё не решились. Прикинули: судя по всему - глубокая.

Витя Терёшкин заглянул в неё, покрутился рядом и сделал

холодком прошедшее по нервам предположение - снежный человек.

Витя был сдвинут на пунктике - внеземные цивилизации,

загадки континентов, снежные люди. Читал соответствующую

(тогда редкую) литературу и в походах у костра рассказывал о

тайнах Земли и Вселенной, в частности, об изысканиях профессора

Поршнева, который в шестидесятые годы двадцатого века

вопреки позиции официальной науки занялся проблемой снежного

человека, организовывал экспедиции в поисках этого, как он

считал, тупикового эволюционного ответвления неандертальцев.

По созданной им карте обитания загадочного феномена в Якутии

снежный человек или йети тоже был многократно зафиксирован

местным населением, а также геологами. Об этом Витя нам все

уши прожужжал. Считал своим долгом вечером у костра выдать

порцию ужастиков.

Мы высказали сомнение на рукотворное, даже снежнорукое,

происхождение пещеры: чё бы отрывать жилище у чёрта на куличках,

где, кроме льда и камней, жрать нечего. Витя категорически не

согласился:

- Вы рассуждаете по человеческой логике, - пламенно отстаивал

версию присутствия рядом с нами таинственного существа, -

тогда как йети всегда селится в самых труднодоступных местах!

По поводу якутского снежного человека, попавшего на карту

Поршнева, я придерживался более правдоподобного объяснения.

В стародавние времена в Якутии, если человека уносило на льдине

от посёлка, он не имел права в него возвращаться. Суровый был

закон. Приходилось оторвавшемуся от коллектива аборигену жить

в одиночку среди дикой природы. А с волками жить - по-волчьи

выть: хочешь, не хочешь и сам одичаешь. Терёшкин смеялся над

моими объяснениями, называл их бреднями для младших школьников:

- А как же тело этих существ, покрытое шерстью?

Я не стал с Витей спорить... Ему всё равно не докажешь, что

столкнись в безлюдном горном месте с человеком, одетым в шкуру,

тебе от страха ещё не то померещится...

Вдобавок ко всем странностям обнаружили вблизи пещеры следы,

смахивающие на отпечатки человеческой ступни. Точно не скажешь,

но очень похоже на след босых ног. Очертания под палящим

солнцем размылись, да всё одно без замеров видно - немаленький

размер у этой ножки. Даже огромный.

Устраивать дискуссию - снежный человек или какой другой

наследил - было некогда. Не за тем пришли. Надо заброску делать.

Вниз по леднику на кошках начали спускаться, вдруг опа - красное

пятно на льду, кроваво-красное. Витя долго его рассматривал, но

от поспешных комментариев воздержался. Молчит как партизан.

Только без его научных выводов в голове у каждого из нас сложилась

невесёлая картинка: там странная пещера с отпечатками ног, здесь

кровавые пятна. Нет ни костей обглоданных, ни других останков,

но пятна характерные. Дальше - больше. Они стали попадаться на

всём пути. Идёшь-идёшь - есть! Идёшь-идёшь - снова! Неужели целая

трагедия развернулась? И чья эта кровь? Вскорости подозрения

вдвое гуще стали. Спускаемся вниз, стоит палатка. Хорошая самодельная

палаточка. Два спальника в ней валяются. Именно валяются,

скомканные, перекрученные. И никого. И ничего. Ни рюкзаков,

ни снаряжения. Пусто. Поорали, покричали. В ответ гнетущая тишина.

Обратно идём - тоскливо на душе. Замкнулась логическая

цепочка: во льду пещера, на льду кровь и палатка бесхозная... Витя,

знаток снежного человека, высказался в его защиту:

- Странно, они обычно кровожадностью не отличаются, тем более

людоедством...

На что Яша Цапинский начал ржать. Я, честно скажу, забеспокоился:

не крыша ли у бедолаги поехала? Чердачок рвануло, как представил

себя в лапах монстра. Он и раньше странно похихикивал на

наши разговоры о крови, пролитой на леднике, а тут чуть не падает

от хохота.

Яша впервые пошёл в такой сложный поход. Витя Терёшкин всю

дорогу над ним подшучивал. При возникновении необходимости

что-то принести или совершить другое явно не царское дело, загадочно

говорил: «А где у нас молоденький-молоденький, резвенькийрезвенький,

розовенький-розовенький поросёночек?» Имел при

этом в виду Яшу. Этакая дружеская дедовщина.

На хохот Цапинского Витя с испуганным сочувствием произнёс:

- Яша, тебе плохо? Сейчас таблеточку успокоительную дам!

Полез в рюкзак за аптечкой.

- Дураки вы, дураки! - Яша продолжал хохотать над товарищами

по походу. - Не нужна мне твоя таблеточка от снежного человека!

Крыша моя на месте, не надейтесь, чего и вам желаю! Это

не кровь! Так что не писайте кипятком в штаны! Это элементарные

водоросли!

- Какие такие водоросли при минусовой температуре льда? -

возмутился Витя обвинением в невежестве. И кто обвинял? Самый

что ни на есть «розовенький-розовенький».

- Те самые водоросли, что живут во льду! - научно пригвоздил

наши страхи Яша.

Яша в отличие от большинства из группы был не технарь. Он на

тот момент перешёл на пятый курс пединститута, на географа учился.

Говорил уверенно, даже по латыни название водорослей сказал.

Короче, убедил. Почесали мы затылки, приободрились. Разве мы

против, даже неплохо, что водоросли водятся во льдах. И никто тут

никого заживо не кушал.

- А где тогда хозяева палатки? - Терёшкин никак не мог расставаться

с волнующей кровь темой снежного человека.

- Я не брал, - ответил Яша.

посёлок сасыр

Мы прошли маршрут, вернулись в посёлок. Тоже уникальное

место. Основной вид деятельности в Сасыре - разведение чернобурок.

Заправлял хозяйством, а практически всем посёлком Валерий

Иванович Пак. Кореец. Это был, пожалуй, единственный населённый

пункт в Якутии, где местные не пили. Ещё Советский Союз в

помине не знал о горбачёвской борьбе за трезвость, здесь таковая

поголовно царила без борьбы. Правда, через сорок лет и Сасыр залился

до того, что прогремел по интернету чередой самоубийств молодых

парней, за один месяц - пять человек. При Паке всё работало,

и дисциплину он классно поставил. Начинал в Сасыре после института

управляющим зверофермой, а потом его назначили главой хозяйства.

Пак разработал и внедрил свою схему производства. «Раз в

месяц собираю совещание, - рассказывал, - ставлю задачи и можно

не контролировать!» Паку тогда было чуть больше тридцати лет.

В посёлке пять улиц, и вселенная во все стороны - до ближайшего

населённого пункта, Усть-Неры, тысяча километров. Только

самолётом можно долететь. И не каждый день. Нам повезло, возвращаемся

с Хребта Черского, заходим в Сасыр, а в небе снижающийся

Ан-2. Класс! Послали гонца на аэродром. Кого - спросите? Само

собой, «розовенького поросёночка» Яшу. Но лётчики в отличие от

нас не спешили на Большую землю. Надумали порыбачить - хариуса

половить. Сказали Яше: «Вылет завтра».

Завтра так завтра. Тоже неплохо. Оказалось - плохо. Ночью, размывая

полосу, пошёл ливень. Ох, лётчики потом сокрушались, зачем

сразу не улетели. Дождь зарядил на пять дней. Ан-2 не всепогодный

истребитель, и взлётно-посадочная полоса в Сасыре не бетонка.

В ожидании погоды надо как-то развлекаться. Местная культура

могла предложить один вид отдыха - кино. Лётчики доставили в клуб

новый фильм. Как сейчас помню его замысловатое название «Когда

женщина садится в седло». Про героическую борьбу с басмачами на

заре советской власти. В зале якуты, якутки. По ходу фильма идёт

жёсткий эпизод, сродни знаменитым кадрам из «Белого солнца пустыни».

Парня злые басмачи зарывают по горло в песок. Зал горячо

переживает, якутки начинают плакать. Кино не больно мне понравилось.

Но на следующий день снова эта самая женщина «садится в

седло». Кинопрокат Усть-Неры послал с лётчиками всего один фильм.

Нет бы штук несколько, ведь не каждый день в Сасыр авиарейс. Да

у кинопроката свой расклад. На второй день я не пошёл в клуб, на

третий, думаю, надо чем-то себя занимать. В зале та же публика, другой

откуда взяться? Сасырцам, как и мне, тоже нечего вечером делать.

На экране в третий раз за последние три дня молодого борца за светлое

будущее басмачи зарывают по горло в песок, обрекая на жуткую

смерть. И снова те же якутки льют слёзы над злой участью парня...

Никакого телевидения в посёлке не было. Электричеством два

мощных дизеля сеансами снабжали дома. Утром часа на два его давали

и вечером примерно на такой же период времени. Однако в

каждом доме (кстати, они не закрывались в принципе) стоял холодильник.

У якута спрашиваю:

- Зачем вам холодильники? Электричества всё рано нет, ведь

это напрасно потраченные деньги и целая эпопея доставить его с

Большой земли!

- Модно! - лаконично прозвучало в ответ.

И возразить нечем. Логика и мода - песни из разных опер.

В посёлке чин по чину имелась столовая. В первый день мы приходим

- оленина, на второй - она же в меню, и на третий. Да что ты

будешь делать? У меня изжога от такого разнообразия. Девчоночкиякуточки

поварят.

- Девочки, - спрашиваю со слезой, - а нельзя ли что-нибудь

другое приготовить, рыбки например?

Они мило улыбаются:

- Мы готовим из того, что в кладовке есть. Рыбы нет. Сходите на

озёра наловите, мы вам поджарим.

- А на чё ловится?

- На красную тряпочку.

- Что значит, «на тряпочку»?

Я подумал, девчонки разводят меня.

- Возле крючка, - объяснили принцип местной рыбалки, - красную

тряпочку привязываете...

В озёрах щука, окунь в изобилии. Но эту рыбу они считают за

сорную. Хариус употребляют, щуку, окунь - собакам.

Я, конечно, не собака, но щуку и окуня за милую душу ем, даже

не утомлённый до отвращения олениной. Тем более закормленный

ею. Двинул на рыбалку. Наш главный рыбак Игорь Ропанов не захотел

на красную тряпочку ловить.

- Дурота какая-то! - отреагировал на сасырскую наживку и отказался

идти со мной.

Я и сам с подозрением отнёсся к тряпочной наживке. Чё там

девчонки могут понимать, может, слышали звон, да не знают толком

чё к чему. На всякий случай попросил у них кусочек оленины. Что

окунь, что щука - хищники, им мясо подавай.

Для эксперимента на один крючок красную тряпочку привязал,

на другой - оленину. Забрасываю, и тут же бешеная поклёвка, вытаскиваю

- на обоих крючках по окуню, граммов на сто пятьдесят

каждый. В азарте ещё раз мясо насадил. Опять парчатка. И думаю, а

чё это я с олениной парюсь, её каждый раз цеплять на крючок надо,

тогда как тряпочка многоразовая наживка.

Игорь с завистью посмотрел на мой улов и не поверил:

- Да ладно врать-то, на тряпочку он ловил. Я же слышал, как в

столовой оленину просил.

Девчонки хорошо пожарили рыбу, и мы наконец-то сделали

перерыв в оленьем рационе. Игорь, кстати, тоже не отказался от

окуньков, на тряпочку пойманных.

Я ведь и на пятый день заглянул в клуб. Не так фильм посмотреть,

как реакцию зала. Якутки снова оплакивали судьбу парня, голова

которого обречённо торчала из песка.

Они бы и на шестой обливались слезами, да небо прояснилось,

лётчики кинулись заводить Ан-2. С первого раза взлететь не вышло.

Самолёт, разгоняясь, провалился. Полосу, щебёнкой посыпанную,

расквасило, в ней оказалась скрытая промоина, в которую «Аннушка»

ухнула одним колесом на скорости. Хорошо, винт не погнули.

Всем посёлком (такое событие в их однообразной жизни!) вытаскивали

из ямы воздушное судно, лошадей пригнали... Вызволили самолёт,

полосу подровняли, взлетели.

После похода всегда хорошо в самолёте, мотор поёт, на душе

песня - домой, домой!

Вернулся в Омск, окунулся в производственные будни, но мыслишка

нет-нет, да кольнёт: не наврал ли Яша Цапинский о водорослях,

преспокойненько живущих на леднике? В отместку за «поросёночка»

научно присочинил. Как ни крути - куда-то ведь подевались

те двое из палатки. Мы ни самих, ни их следов не встретили ни на

первом кольце, ни на втором, ни на обратном пути в посёлок. Более

чем странно. Мысли, как известно, притягивают обстоятельства -

попадается мне журнал «Наука и жизнь». Подписчиком не был, читал

от случая к случаю. Начинаю листать, ба - статья про ледниковые

водоросли. Из неё следует, что на самом деле имеется такой ботанический

феномен, причём, самых разных оттенков - не только

красные, что нас ввели в кровавое заблуждение, бывают фиолетовые,

синие... Не наврал Яша, не наврал «поросёночек»...

Но с теми двумя пропавшими братьями-туристами как, спрашивается

в задачке, быть-поступить?.. Вот они в палатке ночевали, а

вот исчезли бесследно...

ТУНКИНСКИЕ АЛЬПЫ

Это же песня! Вслушайтесь: Бурятия, Восточные Саяны, Тункинские

Альпы, перевалы - Шумак, Аршан, Грозный, река Китой!

Музыка! Туда-то мы и зарядили пешую «пятёрку». Компания подобралась

лучше не надо: Гоша Сараев, Серёга Иванцов, Игорь Ропанов,

Петя Альбинович, Лена Бутакова... Класс!

Разработали отличный маршрут: длинный, сложный, два мощных

кольца... Само собой: всё своё тащишь на горбу - продукты,

палатки, снаряжение... Верёвок набрали - основные, вспомогательные...

Как без них в горах?.. Погоняли по кругу вопрос «брать, не

брать крючья?» Решили в итоге прений: зачем лишняя тяжесть?

Сколько раз мы те крючья вспоминали, когда животы подводило

от голода. Рюкзаки получились за пятьдесят килограммов. Стартовали

из посёлка Нилова Пустынь. Места первозданные, природа -

смотреть и плакать от восторга: отроги Восточных Саян, тайга со

всеми красками и ароматами... Но всё мимо кассы, как говорил

Игорь Ропанов. Перед взором наших очей с утра до вечера один вид -

тупорылые носки собственных ботинок. Не до красот, если тебя

рюкзаком к земле плющит. Два дня прошли в состоянии вьючной

скотины, и вдруг колокольчики за спиной задзиньдзинькали. Подъезжает

на лошади бурят.

- Я - Лёня, - представился, дурашливо козырнув двумя пальцами.

Весёлый бурят ехал верхами на шумакские минеральные источники.

В поводу было ещё три лошади. Практически порожняком передвигался.

Мешок картошки и два бидончика сливочного масла -

весь груз каравана. Лёня предложил пополнить его поклажу нашими

рюкзаками. Мы не стали кочевряжиться. Разглядывая носки ботинок,

тоскливо думали, что эта безрадостная картина будет радовать

взор ещё как минимум до шумакских источников. А это сорок километров.

Причём тринадцать из них - перевал Шумак, по трудности

категории 1А. Не из простых...

Лёня выдвинул следующие условия товарищеской помощи: он

довозит до шумакских источников наши рюкзаки, за что мы платим

пять рублей деньгами и натурпродуктом - фляжка спирта. Расчёт

на старте.

- Да без проблем! - хором согласились мы с Лёней.

За всё надо платить, в том числе за красоты, которыми можно

любоваться, подняв голову от ботинок. Ударили по рукам, при этом

отслюнили буряту пять советских рублей (тогда они были равны бутылке

водки плюс колбаса на закусь), перелили спирт в его посудину.

Лёня заметно повеселел, вдохнув пары булькающей жидкости:

- Медицина!

- Само собой, не гидролизный!

Погрузив рюкзаки на лошадок, Лёня озвучил ещё одно условие

их доставки:

- Со мной поедет кто-то из вас для подстраховки, чтобы потом

без обид.

Мы совещались недолго. Среди нас была дама, Лена Бутакова, да

её всяко-разно не доверили бы Лёне, к тому же он затребовал:

- Только мужчина!

Определили в караванщики Гошу Сараева, он успел сбить ногу

новыми ботинками, прихрамывал.

Караван, цокая копытами, ушёл, мы зашагали по тропе, как туристы-матрасники

с профсоюзной турбазы: посмотрите направо,

посмотрите налево...

- Как-то даже непривычно! - восторженно произнёс Игорь Ропанов,

поведя свободными плечами. - Прям чего-то не хватает.

- Могу сесть на тебя верхом, - предложил исправить нехватку

Серёга Иванцов, - сразу станет привычно!

Весёлый получился бы кадр. Оба длиннющего роста, но Ропанов

- сплошные мышцы и мясо, Серёга наоборот - жилы да кости.

Этакая жердь о двух ногах. Вот была бы пирамида-каланча из этой

парочки.

Идём, полной грудью вдыхаем таёжный воздух, очищаем лёгкие

от субстанций омских предприятий, посвистываем, анекдоты

травим... Впору за бабочками с сачками бегать. Кайф. На пути стали

встречаться священные бурятские деревья, ветки коих увешаны

матерчатыми ленточками. Мы притормозились у первого, поглазели

- невидаль для жителей омских равнин, второе древо миновали

без остановки... Тогда как Сараев и Лёня-бурят (о чём позже

поведал нам Гоша) у каждого такого древа совершали ритуальные

действия.

Подъехали к первому, Лёня выпрямился в седле и скомандовал:

- Стоп, машина, слазь шофёр, не работает стартёр!

Причина остановки: не моги на сухую проследовать мимо священного

древа - иначе не видать удачи! Пути не будет.

Сараев с уважением отнёсся к местным традициям. Не стал возражать.

Лёня достал спирт, полученный от нас в качестве платы за

провоз багажа, металлическую рюмашку, имелась у него такая...

Выпили по чуть-чуть. Через километр опять священное растение,

требующее поклонения. Снова «стоп, машина»... Так караван короткими

тактами двигался от одного культового места к другому...

Уже и лес вместе с ними закончился, но «слазь, шофёр» продолжалось,

пока было с чем «слазить»... Собственно, Лёня с Гошей уже и

не спешивались...

Поначалу мы видели движение каравана, поднимающегося на

перевал, потом он скрылся из глаз.

Туристов-пешеходников ехидно кличут лошадьми. Есть, конечно,

за что. Но даже коням с нашими рюкзаками было тяжко подниматься

на перевал, зато мы налегке шли ходко и быстрее лошадей

одолели последний отрезок, нагнали караван. Поднялись на перевальную

точку, смотрим: стоят понуро лошади с нашими рюкзаками,

замумукались бедняги, а караванщики устроили в честь взятия

перевала экстремальные состязания горных стрелков. Выглядело

это так: Гоша с руками по швам замер у здоровенного валуна, а Лёня

целился в него из карабина:

- Я белке в глаз стреляю и в тебя попаду!

Гоше и самому амбиций не занимать, сорвался с места до выстрела,

выхватил у бурята карабин:

- Вставай, Лёня, ты первым! Я тоже неплохо стреляю...

Дескать, я хоть и житель мегаполиса, но кое-что микичу в снайперском

искусстве.

Мы вовремя ярмарку тщеславий закрыли. Отобрали карабин

у альпийских стрелков... Следы ритуальных действий караванщиков

были налицо: оба еле-еле языками ворочали. В дымину пьяные.

У Лёни не только дикция захромала. Как сказал Серёга Иванцов:

«У него же крыша течёт». В походе Серёга был медиком, нёс в рюкзаке

аптечку, поэтому его диагноз приравнивался к научному. Караванщик

Лёня наехал на нас с претензией, мы, мол, не рассчитались

сполна согласно договору, пять рублей зажилили.

- Ты ещё скажи: спирт не дали! - возмутился от такой наглости

завхоз Петя Альбинович.

- Не-е-е, спирт пил!

- А пятью рублями, поди, закусил!

- Зачем? Закуска градус вредит! - пытался ёрничать Лёня. -

Пять рублей жена-баба отдам, чё-нибудь покупать будет!

Как ни втолковывали, что отдали ему деньги, бубнил пьяное:

- Вы меня обманываете!

В конце концов разобиделся, сбросил с лошадей наши рюкзаки

и ускакал.

- Недолго музыка играла, - изрёк Игорь Ропанов, - окончен бал,

завяли помидоры.

- Ага, - вздохнул Серёга Иванцов, навьючивая себя рюкзаком, -

любовь об стенку, нам с тобой не по пути! Только привыкнешь к

комфорту, тебя опять физиономией в грязь!

Кончилась лафа на половине пути к Шумакским источникам.

Километров двадцать осталось. Одно хорошо, все они под уклон,

но плохо - дождь начался. Нам-то ещё ничего, через сто метров

втянулись в привычную лямку - топаем и топаем. Хуже вернувшемуся

на землю Гоше. Он после ритуальных возлияний еле нёс себя да

плюс рюкзак, те самые пятьдесят килограммов с гаком. Они сами не

идут. И началась работа Ленина «Шаг вперёд и два шага назад». Рюкзак

Гошу мотанёт вправо, Гоша побежит-побежит за ним, наконец

остановятся оба, Гоша замрёт в раздумье, затем сделает шаг влево...

Рюкзак не против данного вектора, он против черепашьего ритма,

начнёт ускоряться и... уронит тормозного Гошу. Или на себя - на

спину Гоша приземлится. Это ещё ничего. Хуже, когда лицом вперёд

пригвоздит к тропе... Одним словом, работа Ленина в весёлых картинках...

Вдруг дал о себе знать Лёня. Начали попадаться следы продвижения

каравана. Первой весточкой стала плащ-палатка. Взяли. Через

триста метров увидели мешок картошки.

- Если только на Сараева нагрузить? - сказал Серёга, разглядывая

Гошу, который стоял на нетвёрдых четвереньках, собирался с

духом. Наконец рывком попытался поставить себя в вертикальное

положение, но не рассчитал траекторию подъёма - рюкзак в который

раз сместил центр тяжести хозяина в критическую зону, и Гоша

распластался на земле. Что заставило Иванцова отказаться от идеи

помощи потеряйкину Лёне:

- Придётся овощи оставить на тропе.

Мы отметили на карте место, где караван облегчился на картошку.

.. Вскоре на карту попали два бидончика масла. Лёня растерял всё

транспортируемое добро.

В девять вечера мы притопали на источники. Место уникальное.

Мало того, что красота в долине Шумака обалденная, так ещё

на крохотном пятачке в два квадратных километра более ста излияний

минеральных источников! И все разные по содержанию

микроэлементов. У каждого табличка о составе воды, тут же перечень

заболеваний, при которых рекомендуется употреблять данную

минералку. Натуральный дикий курорт, бальнеологическая лечебница.

По когда-то заведённому неписаному правилу на левом берегу

Шумака рядом с источниками располагались буряты, приехавшие

подлечиться, на правом - зона проживания русских. Через Шумак

мост на тросах проброшен. Можно в гости ходить...

Мы на русскую сторону пришли, там ряд избушек рубленых.

Одна стояла свободной, туда мы с большим удовольствием

завалились. Рюкзаки побросали. Кайф. Сараев, не снимая заплечную

ношу (сил не осталось), упал на спину и как умер. А всё-таки молодец,

дошёл.

- Гоше больше не наливать! - сказал Ропанов.

- И меньше! - не открывая глаз, промычал Гоша.

- О, жить будет! - констатировал медик Серёга Иванцов.

Сели мы ужинать, я ложку не успел до рта донести, заскакивают

пять воинственно настроенных бурятов. С Лёней во главе и карабинами.

Только что не скомандовали: «Руки вверх! Деньги на бочку!»

Однако вместо «здрасьте» сразу перешли к теме финансов. Опять

скандально всплыли злополучные якобы недополученные Лёней

пять рублей. Да ещё добавились к ним картошка с маслом.

Наставляя на нас карабины, буряты потребовали немедленно

всё вышеперечисленное отдать.

- Тогда пусть вернёт спирт, который вылакал! - указал завхоз

Петя Альбинович на Лёню. - Заколебал с этими пятью рублями!

Плащ-палатку забирайте, отдать не успели. Нам чужого не надо, но

и своё не отдадим!

- Чьё бы оно ни было! - мрачно пошутил Ропанов и подвинул

бурятам свой рюкзак: - Ищите! Может, где бидончик с маслом и завалялся!

Кое-как удалось успокоить гостей. Показали на карте, где лежат

посеянные Лёней продукты, выставили мировую, выпили с ними по

чуть-чуть спирта.

На Шумак тогда много народу приезжало. Из Москвы, Ленинграда,

Украины... Одних на вертолёте забрасывали, других на лошадях

доставляли, третьи своим ходом за здоровьем шли. Забывчивый

Лёня вторую категорию обслуживал. В тот раз на Шумак он приехал,

дабы вывезти на Большую землю трёх бурят, прошедших водолечение.

Во время их транспортировки произошло ЧП. Думаю, не просто

так лошадь под Лёней оступилась, когда он вёл караван с людьми

через перевал, а в назидание - не пеняй на зеркало, коли сам дурень.

Верный конь запнулся, упал. В результате дорожного происшествия

Лёня получил открытый перелом ноги. При этом скакун даже не

ушибся... Пятирублёвая жадность наездника обернулась гипсом в

разгар туристического сезона...

Сделали мы первое кольцо, взяли перевалы Грозный, Ветреный.

Славно поработали, перевалы жёсткие, мощные, есть что

вспомнить. Вернулись на Шумак. Провели ревизию рюкзаков.

И, помня ощущение, когда идёшь и видишь из таёжной экзотики

одни ботинки, пришли к выводу: перемудрили с провиантом, чересчур

много взяли. Поиронизировали над Петей Альбиновичем,

завхозом и страшным любителем поесть. При подготовке он настойчиво

твердил: продуктов брать больше. Часть их оставили в избе на

Шумаке, может, кому понадобятся.

- Мы ведь не лошади-тяжеловозы! - сказал Серёга Иванцов. -

Это коняке по барабану, везёт воз и везёт, мы удовольствие получать

пришли.

- Когда питаться нечем, - проворчал Альбинович, - я удовольствие

не получаю! Как бы потом жалеть не пришлось! - и добавил

народную мудрость: - Хлеб сам себя везёт.

Жалеть-то мы, ой как потом жалели...

В этом походе нам ещё раз «повезло» на незапланированного

попутчика. Один другого краше. Следующим стал медведь. Лёня

хоть рюкзаки подвёз, а этот навязался на нашу голову без всякой

пользы. Что уж мы ему так приглянулись? Баламут какой-то. Так

мы его и прозвали - Баламут Потапыч. Это сейчас писать весело,

только вы не поленитесь, сходите в зоопарк. На картине Шишкина

«Медведи в сосновом лесу» мишки миляги из себя, их погладить

хочется. В зоопарке стоит вообразить встречу с этаким симпатягой

на тропе, не по себе делается - у него один коготь сантиметров

пять. Да при нём гора мышц лохматая. Представляете, как этим коготком

царапнуть можно?.. Или встанет в клетке на задние лапы...

Тушао-го-го! Поэтому, разбивая вечером лагерь, колотили мы камнем

в сковородку, кричали, шумели, гремели. Баламута Потапыча

наши громкие старания не убеждали в факте его нежелательного

соседства с палаткой. Найдёт себе кедр поблизости, расковыряет

ложе и завалится на ночлег. Вы, дескать, ночуйте в своих спальниках,

а мне привычнее на земельке. Честно доложу, не очень-то

расслабишься в палатке после дневной пахоты, когда голову мысль

точит: а ведь эта зубасто-клыкастая морда рядом почивает. Вдруг

у Баламута Потапыча откроется бессонница, и надумает он лечить

её поздним ужином. Шутки шутками, а топор, ножи под рукой держали.

- Ребята, - блеснул таёжной эрудицией Гоша Сараев, - знаете,

какое самое надёжное средство против медведя? Схватить его за

мошонку и сжать со всей мочи. Болевой шок парализует зверюгу,

и тогда делай с ним что хошь! Так действуют ханты-медвежатники.

- А если Баламут Потапыч на самом деле Потаповна? - поинтересовался

Игорь Ропанов. - За что тогда хватать прикажешь?

Как ханты ловят голыми руками медведей женского пола, Гоша

не знал.

- Ты сначала, Гоша, сходи и загляни Потапычу под колёса, - посоветовал

Серёга, - чтоб мы точно знали, хватать или ножом орудовать

в борьбе за существование.

- Ножом в глаз надо бить, - снова блеснул эрудицией Гоша, -

иначе ему твой кишкорез как слону дробина.

- Но сначала, - Петя Альбинович тоже включился в разработку

методики обороны от медведей, - надо попросить: «Баламут Потапыч,

убери, пожалуйста, передние лапки за спину, вдруг ненароком

зацепишь, когда я тебе в глазик ножичком тыкать буду».

Баламут Потапыч шёл параллельным курсом четыре дня. Утром

встаём на тропу, и он в пределах видимости топает. Шуганём, убежит.

Вроде тихо, ну, думаешь, наконец-то отвязался. С полчаса пройдёт...

Да что ты будешь с ним делать - снова треск сучьев. Опять зверюга

приставучий догнал.

Но на перевал Эхе Гол не пошёл, отстал.

- Медведь, медведь, а не дурак, - прокомментировал Игорь Ропанов

позицию Потапыча, - сообразительная скотина! В отличие от

нас не захотел мордоваться.

Перевал ли испугал мишку или погода - она вверху совсем испортилась.

Снег повалил. И стали мы выбиваться из графика. Думали,

нагоним, когда по берегу Китоя пойдём. Однако на деле получился

капкан... С нами сыграло злую (нет - злейшую) шутку

описание, которое составили наши братья по разуму, оснащённому

неподъёмными рюкзаками, коллеги-пешеходники, ранее одолевшие

этот маршрут. В описании чёрным по белому накатали: «Китой идти

левым берегом и никак не правым». Действительно, тропа сначала

была натоптанной, конкретной. Резво по ней двинули, никакие Потапычи

повышенным вниманием не одолевали. Бравенько шагаем.

И стали нам попадаться ручьи, впадающие в Китой, причём своеобразного

характера: правый берег - конкретная стенка, а левый -

пологий. Спускаться по стенке - не карабкаться вверх: основную верёвку

привязываем, к узлу вспомогаловку, на ручей сбрасываемся,

вспомогаловкой узел сдёргиваем, верёвки в рюкзак и двигаемся до

следующего ручья.

Хорошо идём, но вдруг упираемся в ручей с двумя глухими

стенками. Тупик. Вперёд мы пройти не можем, но и обратной дороги

нет, так как, если мы поворачиваем, то начинается сплошной

альпинизм, иначе не пройти стенки, с которых мы сбрасывались.

Надо бить крючья, тогда как мы, как говорил выше, для облегчения

ноши рюкзачной крючья не взяли. Особенно напирал на это Петя

Альбинович: «Лучше харчей поболе взять». В результате и с харчами

пролетели, и с крючьями. Да были бы они - разве дошло до голода?

Потоптались день в раздумье... Но думай не думай - взад пятки не

пойдёшь. Приняли решение: свалиться к Китою и попробовать переправиться

на другой берег. Мы шли по полке над самым Китоем.

Внизу тянулась метров на триста песчаная коса, на неё и сбросились.

Посмотрели и ещё больше пригорюнились и запечалились. Было хорошо,

стало ещё горше. Китой метров шестьдесят шириной и прёт

во всю мощь. Посредине реки стоит бугор воды, сразу за косой начинаются

пороги - Мотькины щёки. Щёчки у Мотьки персиковыми

не назовёшь. Ситуация безрадостная: здесь бугор - не переплыть,

там порош - вообще ловить нечего.

Из продуктов к тому времени осталась соль в достаточном количестве

и чай. Соль ложками есть не будешь, чай тоже голод не утоляет...

На востоке говорят: чай попил - орёл летаешь, водка пил -

свинья лежишь! «Орёл летаешь», если бешбармак перед чаем много

кушал, на пустой желудок и от ведра чая орлом не взлетишь. Спирта

имелось три фляжки. Но его тоже на завтрак-ужин-обед не употребишь.

Ещё один день просидели на косе в тоске и раздумьях... Исследуя

местность, я двинул вверх по течению в самый конец косы,

где она переходила в каменную стенку, там прижим - вода в камень

давит, за прижимом ещё одна коса. Дай, думаю, попробую на неё перебрести.

На наше счастье воды оказалось всего по пояс, перебрался

на соседнюю косу, и не зря, смотрю - валяются пять брёвен. Остались

с тех времён, когда туристы-водники на деревянных плотах ходили.

Из этого материала мы сделали плотик. Вспомогаловку резали

и вязали брёвна. Ладненький получился плотик. Но попробовали

вдвоём плыть, нет - тонет, брёвна сырые. Одного отлично держит.

Что значит хорошая группа. Петя Альбинович имел в арсенале

личных достоинств первый разряд по плаванию. Когда встал

вопрос, кого отправлять на другой берег с верёвкой для переправы,

определили: лучше Пети никто Китой не покорит.

Петя не стал сопротивляться. Сказал: «Если что, завещаю свой

спирт любому, кроме Гоши Сараева, он своё с Лёней выхлестал», - и

взошёл на палубу плотика, точнее - возлёг на неё. Доплыл до водяного

бугра, перепрыгнул его, оттолкнувшись от плотика, а дальше

вплавь. Вода, само собой, холоднющая. Но Альбинович мощными

гребками добрался до берега. Метрах в десяти от уреза воды стояли

рядом три берёзки. Петя быстро верёвку за деревья завязал, мы со

своей стороны конец закрепили. Переправа получилась около восьмидесяти

метров (связка из двух основных верёвок), из них метров

шестьдесят над водой. Через систему трёх карабинов сделали натяжку.

И вот тут впервые серьёзно сказалось трёхдневное голодание.

Натяжка потребовала серьёзных усилий, а ну-ка восемьдесят

метров верёвки натяни струной!

Отправил я Гошу Сараева посмотреть натяжку. И не заметил,

как он вместо обвязки на солдатский ремень защёлкнулся и полез.

Добрался до связки двух верёвок и застопорился - узел не даёт дальше

двигаться, надо через него ремень сначала перебросить. Гоша

дёргался-дёргался - не получается. В один момент ноги (ими обхватывал

верёвку) сорвались, повис на ремне, как ни пытался зацепиться

ногами за верёвку - не смог. Оголодал бедняга, кишкой болтается

над Китоем. Ремень начал его поддушивать. Кричу:

- Гоша, вылезай из ремня!

Гоша выскользнул, плюхнулся в воду, и его прямиком к Мотькиным,

как говорилось выше, не персиковым щёкам в эту водно-каменную

мясорубку понесло. Перед самым порогом Гоша выскочил

на косу. На нашей стороне...

Последним переправлялся Игорь Ропанов, он отвязал верёвку

(вспомогаловку на плот истратили), подпоясался ею, и мы его на верёвке

перетащили по воде. Накупался хорошо. Я тоже набултыхался.

Переправлялся перед Игорёхой, за собой рюкзак тащу по верёвке,

сначала всё нормально шло, но когда добрался до места связки

и начал рюкзак перебрасывать через узел, вдруг верёвка ослабла, и

я полетел в Китой, не успел сообразить, что же произошло, меня с

силой вырывает из воды и подбрасывает вверх, а затем снова ухожу

под воду... Вот это аттракцион! Оказывается, из трёх берёз, за

которые привязал верёвку Петя, две трухлявые. На коре держались,

их понемногу пережимало, пока другие переправлялись, но стоило

дать дополнительную нагрузку, когда я рюкзак перебрасывал, стволы

срезало. Верёвка, струной натянутая, как резинка, заиграла, и давай

меня швырять вверх-вниз. Нахлебался Китоя, но выбрался на

берег. Мокрый... Серёга Иванцов ехидненько говорит:

- А рюкзак оставляешь?

Ё-мое, про рюкзак я забыл после ледяной купели, он сиротливо

болтался в районе узла. Пришлось опять лезть...

Что значит молодость и здоровье! Сейчас представлю эту ситуацию

и, честно скажу, не тянет в подобной оказаться.

Обессиленные, изголодавшие, выбрались на правый берег.

И тут же обнаружили тропу. Нормальная, отличная тропа... Я не

поленился, после похода нашёл в Омске автора описания, которое

нас отправило на левый берег. Наехал на путаника:

- Ты чё написал? Тропа ведь по правому берегу Китоя идёт!

Он секунду подумал:

- Конечно! А по какому другому может идти?

- У тебя в описании на левом! Мы чуть с голоду не опухли!

- Извини, перепутал, с кем не бывает...

«Перепутал», а мы, переправившись через Китой, последнее доели,

опустошили заплечные амбары полностью. Поэтому радовались

как дети, когда вечером, встав на стоянку, обнаружили граммов

семьсот гороха, что предшественники оставили. Но больше подобных

подарков от зажравшихся коллег на маршруте не попадалось,

как ни высматривали. Пир на нашу ораву из семисот граммов не

закатишь, тем не менее горошницу сварили и чуток подкрепились.

Сигаретку бы ещё. Курцов в группе насчитывалось двое: я и Гоша

Сараев. А курить, надо сказать, в ситуациях двойного (продуктового

и сигаретного) голода хочется больше, чем есть. Просто полный

ужас! Уши пухнут!

Вышли к слиянию Шумака и Китоя. Когда-то в этом месте золотишко

добывали, памятником прииску - изба. Мы кинулись шарить

по всем углам - вдруг кто поесть оставил? В избушках нередко с таким

сталкиваешься. На этот раз не свезло. Зато нам с Гошей перепало

чуток радости. Надо было видеть, как между половицами мы

палочками (археологи, блин) ковыряли в поисках окурков. И ведь

не зря раскопки вели - нашли парочку. Ух, кайфовали... С голоду

голова поплыла-поплыла с первой затяжки...

Да ведь отравленный никотином организм добро долго не помнит,

через пару часов опять как из пушки хотелось курить...

В состоянии голода, холода, под нудным дождём подходили под

перевал Аршан, за которым одноимённый посёлок - конечная точка

похода. Воображение безудержно рисовало картины гастрономического

счастья: полки аршанского магазина с куревом, хлебом, консервами,

а также столовая с большими, аппетитно пахнущими котлами,

скворчащими сковородками полуметрового радиуса с рядами

котлет... Обуреваемые радужными мечтами, двигались по тропе,

что шла высоко над Китоем. Вдруг ба - на берегу двухместная палаточка,

полиэтиленом от дождя накрытая. Мы с Гошей, не сговариваясь,

сбросили на тропу рюкзаки и лосями сорвались вниз, только

треск пошёл. Как ноги не переломали и шеи тоже... Летели, будто за

счастьем... Полог палатки отбросили и как закричим в один голос:

- Курево есть?

Два мужика в палатке. Они на рыбалку из Аршана пришли. Да

какая рыба, дождина беспросветный. Сидят в тоске и раздумье: то

ли плюнуть на это дело и домой тащиться, то ли ждать дальше погоды...

И нас не обрадовали:

- А мы не курим!

Ё-моё! Полезли с Гошей обратно. Ну что за непруха-невезуха. Курить

нечего, есть нечего, который день мокрые... Вечером сушишься

у костра, сушишься, чтобы утром минут двадцать сухим пройти и

снова до последней нитки промокнуть... Поднялись на тропу.

- Ну чё? - Игорь Ропанов поинтересовался.

- Чё-чё! Носом в печку горячо! - огрызнулся Сараев. - Некурящие

оба!

- Чё и куска хлеба не дали? - спросил Петя Альбинович, не желая

услышать отрицательный ответ.

Ё-моё, мы даже и не попросили.

- Я больше не пойду, - категорически отказался Гоша, будто его

кто-то заставлял.

И я не побежал вниз.

Но ведь покурили мы в тот вечер. Эта пачка московской «Явы»

как с неба на тропу спарашютила. Я глазам своим не поверил. Лежит

под ногами. Полнёхонькая. Всего без двух сигарет. Жаль, остальные

восемнадцать нельзя было сразу пускать в дело - размокшие...

- Чтоб сухие в такую погоду, это уж совсем надо быть дураком

везучим, - прокомментировал находку Гоша, потирая руки, как алкоголик

при виде поллитровки.

Вечером на стоянке мы с ним осторожно из каждой сигареты

табак извлекли... Вид он имел отвратный, какая-то поносная масса,

на сковороде её разровняли, посушили на костре, свернули по самокруточке...

И снова кайф несравненный...

- Теперь бы поесть, - размечтался Гоша.

- Ага, кто разорялся: «Жратвы много взяли! Горбатиться с ней

зазря!» - проворчал Петя-завхоз. - Терпи до Аршана!

Однако побаловать желудки удалось раньше. Подошли на следующий

день под самую перевальную точку. Дождик наконец-то

прекратился. Небо по-прежнему серым затянуто, солнце который

день не видно, да это ладно, лишь бы не мочило. По карте избушка

охотничья на нашей тропе должна быть. Всё правильно - стоит.

И как в той волшебной сказке, открывается дверь и ... Хотите верьте,

хотите нет - выходит Володя Соснин и жена его Лена. Омичи. Не

один раз с ними в походы ходили. Лесные люди. Не нужны им моря,

курорты, Сочи с Ялтой и Гагры с Пицундой - уехали в обратном направлении

за пару тысяч вёрст на рыбалку и охоту.

Обнимались мы под стать передаче «Жди меня», когда встречаются

близкие родственники после тридцатилетней разлуки. Лена

готова была скормить все припасы голодающим. Угостила супом.

Пришлось изо всех сил держать себя в руках, дабы не злоупотребить

гостеприимством, не обезжирить друзей, им ещё две недели в лесу

без магазинов жить. Володя убеждал, что они не пропадут, рыбы

наловят. Нет, рыбацкое счастье может и подвести. Чуток бросили в

опустошённые желудки, истосковавшиеся по пище.

На следующий день поднялись на перевальную точку. Внизу

дождь, а здесь снежок. И ровненький пологий травянистый склон.

Гоша Сараев ступил на него, поскользнулся, шлёпнулся на пятую

точку и заскользил со свистом. Игорь Ропанов видит такое дело и

тоже следом. Сел на травку, снегом припорошённую, лёгкий толчок..

. И - полёт. Просто замечательно - утомлённые ноги отдыхают,

а ты, с умом используя особенности ландшафта, несёшься к магазину

и столовой. Я третьим катился. Летим, визжим от удовольствия.

Вдруг Гоша перепуганно кричит:

- Стоять! Камни!

Травяной покров закончился, началась сыпуха - мелкие камни.

А это уже не травка. Если задница вам дорога, лучше не рисковать.

Гоше была очень дорога, он, завидев опасный участок,

включил тормоза и остановился у самой границы. В отличие от

него Игорь Ропанов так увлёкся спуском, представляя себя профессионалом

слаломистом на горной круче. Да ладно бы летел по

своей трассе, он след в след мчался за Гошей, ну и врезался в него

на полном ходу. Сам-то остановился за счёт преграды в лице спины

Гоши, тогда как преграда, получив толчок Игорёшиными башмаками

сорок пятого растоптанного размера, полетела на камни,

как из пращи пущенная...

Штаны до спуска Гоша имел одни. После завершения оного штанами

оставшееся назвать было никак нельзя. На Сараева без смеха

смотреть не представлялось никакой возможности. От брюк (вид

сзади) остались слабые воспоминания - на пятой точке висели жалкие

лохмотья, которые едва прикрывали и саму точку, и плавки цвета

пионерского галстука.

Гоша оглядел свой жалкий портрет в горном интерьере и жалостно

обратился ко мне. Не только жалостно, но и, что характерно,

вежливо:

- Шура, дай, пожалуйста, штаны.

Он знал, что, как человек расчётливый, я имел запасные. А он,

как тоже считавший себя расчётливым - «зачем лишнюю тяжесть

нести», не взял сменку.

- Нет, - отказал я. - Ты в посёлке жалким видом будешь вызывать

чувство сострадания и милосердия, на этом мы можем хорошо

сыграть.

План оправдался на все сто.

Вниз спустились и попали в парковый лес. Или лесопарк. Хоть

так, хоть эдак называй, но до того всё ровненько, до того идеально.

Без всяких садовников с ножницами да пилами деревья стояли

стройные, подлесок чистый. Тайга, и в то же время - парк. Бежит

тропинка без всяких колдобин, мелким камушком посыпана. Красота!

По такой детский садик прогуливать...

Серёга Иванцов, ступив на неё, бросил:

- Всё, больше нога не понадобятся!

Поторопился от нижних конечностей отказаться. Вдруг парк

закончился, ему на смену по закону равновесия пришёл бурелом.

Поваленные деревья, ямы, корни торчат... Тот случай, когда ноги и

руки ой как нужны, и головой думай, как бы шею не сломать, делая

очередной шаг. А сил-то без питания нет, кое-как продрались. Выходим

на берег Кынгырги. Речушка не велика из себя. Бревно через неё

переброшено. Препятствие не из сложных, да Серёга имел неосторожность

вслух брякнуть своим ногам, что больше не понадобятся,

они возглас хозяина приняли за чистую монету и решили: мы своё

отпахали в походе, извините. На бурелом конечности ещё настроились,

но увидев бревно-мост, взбрыкнули: первое слово хозяина -

дороже второго. Вся группа прошла, Серёга так и не смог собрать

свои ноженьки в кучу и отмобилизовать на преодоление преграды -

поскользнулся и полетел. Плюхнулся в воду плашмя, поднялся, глубина

чуть выше колена, да ему хватило все свои сто восемьдесят с

гаком сантиметров красоты намочить. Стоит, с длинной его красоты

ручьи весело сбегают... Если не мокрая курица, мокрый петух -

точно. Встал рядом с Гошей. И мы давай хохотать, остановиться не

можем. Идеальная парочка для нищенствования, самое чёрствое

сердце не сможет не подать таким на кусок хлеба...

Не стоит загадывать загадку, что мы сделали, войдя в посёлок

со сказочным названием Аршан? Быстрым шагом, переходящим в

крупную рысцу, полетели в магазин. Мы бы и на галоп перешли, да

рюкзаки мешали. Вот они - долгожданные полки. Каждый взял по

булке хлеба, мы с Гошей сигарет накупили, довольнёхонькие идём по

Аршану, от булок жадно огромные куски откусываем, Гоша параллельно

закурил... Булка в одной руке, сигарета в другой, на физиономии

счастье. Куда дальше пошли, тоже несложно догадаться - в

столовую. Шура на общепитовском крыльце не стал латать штаны,

изорванные на камнях, пытался руками прикрывать дыры, да не

хватает рук на такие прорехи.

Девочка-повариха заахала, заохала, увидев Шуру:

- Да где же вас так? Да как же вы так?

Собственно, все мы ненамного краше Сараева: отощавшие, заросшие,

измождённые. Неделю голодали. На Гошу вообще без слёз

нельзя смотреть... Набрали подносы с верхом... Первое блюдо в

двойном количестве, второе - в тройном... Накинулись... Смели за

пару минут, за добавкой пошли... Шура так раза три за ней ходил...

- Куда бы нам кости на ночлег бросить, - блаженно поглаживая

после обеда раздувшийся живот, сказал Игорь Ропанов.

Обычно в таких селениях в школу просились. Беспроигрышный

вариант. Народ в глубинке всегда с сочувствием относился к туристам.

В Аршане в школе «кости бросить» обломалось. Тут и Гошин

жалкий вид не помог по той причине, что на нашу беду на календаре

значилось 31 августа.

- Не, ребята, завтра 1 сентября, - бесповоротно отказал директор,

- дети в школу придут, а вы можете насорить. Только-только

ремонт сделали, покрасили, побелили. Неделей бы раньше - пустил

без всяких, сегодня не обижайтесь.

Опять мы не у дел. Погода отвратительная. Ветер холодный,

противный, пронизывающий. Можно выйти за посёлок, поставить

палатки, но смерть как не хотелось.

Ноги сами обратно привели в столовую. Слышу - одна повариха

другой (а все молоденькие девчонки):

- Опять туристы с оборванцем.

Столовая уже закрывалась. Поварихи объявили: окончен бал -

котлы пустые. Как назло у нас - на нервной или ещё какой почве (неудача

в школе, перспектива палаточного ночлега) - у всех разыгрался

чудовищный аппетит. Запахи столовские его многократно усилили!

Слюнные железы бешено зафонтанировали в ожидании пищи.

Я тихо говорю Гоше:

- Иди, выпрашивай, не то поедешь в Омск с голой задницей! Не

дам штанов!

Гоша начал канючить:

- Девчонки, милые, хорошие, не дайте умереть с голоду у ваших

котлов. Вы такие красавицы, такие мастерицы, а мы неделю маковой

росинки не ели. Хоть что-нибудь бросить в себя существенного, не

то смертей голодных до утра понаделается в Аршане целая гора.

Сумел-таки разжалобить поварих. Те пельменей на завтра налепили,

праздновать день рождения заведующего собрались, ну и

сжалились, поделились: «Ладно, мы ещё налепим».

Пельмешки - объеденье, только шум стоял, когда уплетали. Попросили

с бульоном, чтобы ничего не пропало. Одна повариха подошла

к нам, та, которая охала в самый первый раз, увидав оборванца

Гошу:

- Вам, ребята, наверное, и переночевать негде?

Сараев с полным ртом поспешно головой мотнул утвердительно.

- Конечно! - промычал сквозь пережёвываемые пельмени.

В районе Аршана минеральные источники, болящие на лечение

сюда приезжают, местные под это дело приноровились комнаты сдавать.

К такой тёте нас отправила Гошей разжалобленная повариха.

Рубленая изба, чисто, какие-то копейки за ночлег хозяйка взяла.

Ещё и ужин предложила: «Кушать будете?» Отгадайте с одного раза:

отказались мы или нет?

Гоша опять ко мне подъехал:

- Дай штаны, неудобно в рванье за стол садиться.

В столовой было удобно, чуть подкормился, чувство эстетики

проснулось. Достал я запасные брюки из рюкзака, торжественно

вручил Сараеву. Заслужил. Гениально сыграл роль оборванца.

Спали мы на белых простынях. Класс! У меня тесть в войну три

года провёл на передовой. Одно из самых ярких его фронтовых воспоминаний,

это когда ранило в апреле сорок пятого и он в госпитале

впервые за всю войну спал на простынях. Рассказывая о боевом

пути, обязательно выходил на те простыни. Мне аршанский ночлег

на простынях с полным желудком и отсутствием сигаретного голода

тоже ярко врезался в память.

«ДЕКАМЕРОН» НА ЭВЕРЕСТЕ

Наш славный транспортный институт одним из первых в Омске

серьёзно взялся осваивать маршруты водного туризма. В первый

поход наметили выскочить на майские праздники на Ошу. В ту пору

никакой водочной компании «Оша» не существовало, водка такой

марки не валила с ног почитателей крепких напитков. Одна речка

с красивым именем текла себе по северу области спокойненько, без

порогов и водопадов, шивер и прижимов. Во всех этих препятствиях

мы, на тот исторический момент чайники-водники, и не нуждались.

Покорить Ошу решили тремя плотами. В пору нашего водниковского

младенчества высшим шиком было закладывать в основу

плота авиационные камеры. Правдами и неправдами раздобыли

сверхдефицитные камеры на два плота. Этого было мало на нашу

компанию. Затейник по конструкциям плавсредств Лёша Смаковников,

погрузившись с головой в проблему, вынырнул из раздумий

с предложением соорудить третий плот на основе элементарных

воздушных шариков. Шарик для прочности вставляется в другой

шарик, надуваются оба и заталкиваются в мешок из-под картошки.

Всё гениальное просто - гондола делается из подручных, легкодоступных

комплектующих. Оснащаясь ими, не надо совершать снабженческие

подвиги, как в случае с авиационными камерами. В один

мешок входит шесть надутых шаров. Итого расход - двенадцать шариков

на мешок, которых ни много, ни мало двадцать штук на плот.

С одной и другой стороны по десять связанных между собой кулей.

Эта, казалось бы, несерьёзная (так оно и было) конструкция позже

стала прообразом серьёзной многосекционной гондолы. На мешки,

как и на камеры, устанавливается классический настил из брёвен.

Чудаков с воздушными шариками больше не встречал на реках

Советского Союза и даже слышать ни о чём подобном не приходилось.

Плот, естественно, очень лёгкий. Поднять, обнести затор - не

составит труда. Да есть нюанс: плывёшь по речке, бах - хлопок, плот

начинает чуть оседать на одну сторону - шарик продырявился, лопнул.

Через какое-то время снова бах - следующий шарик предательски

зашипел. Раз в полдня приходилось добивать мешки свежими

шарами. Благо, понимая нежность гондол, на шарах не экономили,

взяли с запасом.

Оша - речка не горная, даже в весенний разлив местами течения

практически нет. В связи с этой особенностью маршрута наш лёгкий

плот давал второй нюанс. Встречный ветер запросто нёс его против

течения. Маршрут направлен в низовья Оши, нас в верховья тащит.

Гоша Сараев глубокомысленно изрёк на это:

- Сплавляемся против шерсти!

Драматическая картина Ильи Репина «Бурлаки на Волге» повторилась

фарсом «Бурлаки на Оше». Трое мужиков тоскливо шагают

по берегу и тянут верёвку-чалку, на конце которой плот, гружённый

двумя девчонками из нашего экипажа и рюкзаками.

Оша так и осталась непокорённой. Ветер дул в лицо постоянно,

бурлачить порядком надоело, и запас шариков иссяк. Мы плюнули

на бесперспективное дело и после плевка сели в ближайшей деревне

на автобус в Омск.

Лёша Смаковников, мучаясь на маршруте с заменой лопнувших

шаров, придумал вариант по модернизации конструкции -

вместо детских легкомысленных шариков использовать презервативы

как более крепкий надувной материал. Энергично отстаивал

свою идею, но наш научно-практический совет признал её тупиковой:

на Ошу идти больше не собирались. Как говорится: умерла,

так умерла, шкура снята - труп зарыт. А вручать свою судьбу противозачаточным

средствам на порожистых реках - эта перспектива

нас не вдохновила.

Возрастая в мастерстве туристов-водников, мы немало рек

прошли на авиационных камерах, затем начали клеить многосекционные

гондолы, но не из шаров, а из прочных эластичных герметичных

материалов. В это время в нашей команде появился талантливый

турист-водник из политехнического института Юра Гаврилин.

Талант Гаврилина раскрылся в полной мере в разработке оригинальных

плотов. Какие мысли посещали Юру, когда он рассматривал

фото нашего плавсредства на воздушных шариках, не знаю, только

он пришёл светлой своей головой к оригинальной конструкции с выступающими

за габариты плота гондолами. Находка эксклюзивная и

поистине гениальная. Сначала гондолы просто выступали за раму,

практика прохождения сложных рек показала - отличное решение.

Юра не стал почивать-валяться на лаврах, пошёл дальше - предложил

выступающие части делать гибкими. Это дало суперэффект.

Плот стал практически неопрокидываемым. Сколько раз я ходил на

таких - ни одного переворота. И со знакомыми, кто сплавлялся на

плотах Юриной конструкции, оверкиль не случался. Выступающие

части создавали сопротивление потоку, работающему на переворот,

и плот оставался устойчивым.

Памирскую реку Муксу безаварийно прошли в 1988 году во

многом за счёт такой конструкции. Муксу считалась в те годы ни

много, ни мало, а водным Эверестом Советского Союза. Каньон

Фортамбек с его десятью мощнейшими порогами многим мастерамсмельчакам-водникам

оказался не по зубам. Четвёртый и пятый пороги

- винт. Входишь - и плот начинает опрокидывать, закручивать

на оверкиль. Наши плоты, имея противодействие винту, устойчиво

пролетали все препятствия. Мы даже попали в центральную прессу.

Журнал «Ветер странствий» написал, что группа Ройтера спокойно

прошла Муксу. За этот поход мы удостоились серебра во всесоюзных

соревнованиях. Это, как говорится, не баран чихнул...

На Муксу вертолётная заброска. Из посёлка Джиргиталь (Таджикистан)

Ми-8 забросил нас на сумасшедшую высоту. Сразу ощутили

прелести кислородного голодания - усталость, подторможенность...

Шли группой в десять человек на двух плотах. Первый порог Фортамбека

разгонный. Не составило большого труда навести страховку.

Чего не скажешь о втором препятствии.

Каньон Фортамбек - это скалы, обрывающиеся в воду. Голые

скалы мощнейшего каньона, по тропке порог не оббежишь. Только

с применением альпинистской техники. По стенке ползёшь, крючья

колотишь... Намумукаешься, прежде чем попадёшь за порог на площадочку

перед прижимом, чтобы поставить страховку. Объясняю

для людей несведущих. Страховка представляет из себя верёвку,

которая за порогом протягивается через реку с помощью кораблика.

Кораблик - это две дощечки, сбитые таким образом, что, когда

выпускаешь в мощное течение, он перегораживает реку и стоит,

натягивая верёвку. Если тебя при прохождении порога выбросило

за борт, есть возможность схватиться за верёвку и выбраться в

безопасное место.

Со страховкой в каньоне целый день корячишься, лазишь по

скалам, ставишь её, чтобы за пять минут проскочить порог. И другого

пути нет. Ты в огромной каменной щели. Река и скалы, да такие,

что местами небо чуть видно, высотой до четырёхсот метров.

Весёленькое дело, что там говорить.

На втором Фортамбеке мы день пластались на скалах. Налазились

до полного не могу. Вернулись в лагерь, руки дрожат, ноги

вибрирует... Никакущие... Настроение, прямо скажем, не танцевальное...

В качестве психологической релаксации я решил использовать

уникальную домашнюю заготовку с применением мировой литературной

классики. Перед походом случилось со мной явление мистического

характера. В один миг потащило в книжный магазин. Хотите

верьте, хотите сомневайтесь, вдруг ощутил внутренний толчок:

иди. Не так, чтобы шёл по улице мимо книжного, и подумалось, а не

зайти ли, не покопаться в литературе, вдруг что-нибудь занятное попадётся.

Нет, толкнуло целенаправленно! Просто какой-то внутренний

импульс. В магазине не принялся, как обычно, перебирать тома,

бегать глазами по корешкам. Ноги, будто их кто запрограммировал,

с порога повели в конкретный угол, к конкретной полке, рука сама

взяла книгу, и только по дороге к кассе прочитал название - «Декамерон»

Джованни Боккаччо.

Вечером в лагере, отужинав (это после установки страховки

на втором пороге Фортамбека), я достал книгу и начал вслух

читать первую попавшуюся новеллу. Такой бешеной реакции, такого

эффекта близко не предполагал. Хохот стоял страшенный. Десять

мужиков (со мной вместе), как один, ржали до слёз. Каждая фраза

кем-нибудь красочно комментировалась и встречалась взрывом хохота.

Серега Кузовкин и Игорёк Студёный буквально катались от

смеха. Серёга повторял: «Ой, не могу, мужики! Не могу!» За каких-то

пятнадцать минут чтения тело, измученное до нуля многочасовым

лазанием по скалам, полностью расслабилось, дрожь прошла, захотелось

жить дальше.

Надо учесть, что происходило всё в Советском Союзе, где «Декамерон»

многие годы оставался единственной крутой эротической

книгой. В каньонах на берегу сумасшедшей Муксу он на раз снимал

усталость, заряжал оптимизмом, вселял уверенность в завтрашний

день.

Каждый вечер после ужина кто-нибудь требовательно обращался

ко мне: «Командир, давай уже читать!» Причём за весь поход

ни разу не прозвучало «сколько можно». Наоборот, каждый вечер

«художественное чтение» принималась на ура. Мы блестяще, на серебро,

прошли Муксу. Хочешь не хочешь, залог нашего успеха - конструкция

плота, помноженная на «Декамерон». Само собой, имелся

ещё один множитель (не будем ложно скромничать) - мастерство

команды. Но не мастерством единым, что называется.

С год назад корреспондентка омского журнала уговорила на

интервью. Расспрашивала о фирме, обо мне, а в завершение беседы

умненькая журналистка для оживляжа спросила об увлечениях. Где,

отвечаю, только с рюкзаком ни шатался, в какие медвежьи углы ни

забрасывала туристская планида, но вот кругосветное путешествие

не совершал.

Она тут же:

- Какую книгу взяли бы в кругосветку?

У меня мгновенно вылетело:

- «Декамерон»!

- Почему? - загорелись корреспондентские глазки, надеясь выведать

что-нибудь такое эдакое.

Но я ударил по тормозам, попросил не писать о «Декамероне».

- Почему? - разочарованно протянула журналистка.

- Долго, - говорю, - объяснять.

Она, поди, подумала: я сексуально озабочен.

«Декамерон» давал сумасшедшую разрядку. Напряженность

спадала махом, как по громоотводу улетучивалась. Почитаешь, и ты

опять как огурчик. Вот что значит мировая классика!

Когда мы ходили на Шумак, на первом кольце с нами параллельно

шли ребята из Запорожья. Познакомились в первый день. «Как

дела?» - спрашиваю. Они говорят: «У нас на Украине всё хорошо!

Только холод, голод и большой урожай буряков». Весёлые хлопцы.

Я сначала не понял: что за буряки и почему плохо с большим урожаем?

Оказывается буряки - это свёкла, а из сахарной самогон гонят.

Несколько ночей по соседству с нашим они лагерь разбивали.

В первое утро мы поднялись, их нет уже. Ничего себе, думаю, моторные

запорожцы. То есть поднялись, позавтракали, собрали рюкзаки

и ушли. А мы всё нежимся в спальниках. Своим говорю: вот это

пахари! Рано похвалил. В течение дня мы их догнали и перегнали.

Вечером мы уже поставили базовый лагерь, поужинали, сели вокруг

костра песни петь, они только притащились. Уставшие, замученные.

Получается, часа на полтора раньше нас стартовали, и часа на полтора

позже закончили дневной маршрут. Спрашиваю у руковода: «Чё

так идёте?» Мощный, ростом под метр девяносто парень говорит:

«Группа не очень подвижная попалась! И все бунтари. У нас, у хохлов,

знаешь как - стоит двоим собраться вместе, сразу встаёт вопрос

о выборе гетмана, и каждый на командную должность метит! Слава

Богу, я предвидел гетмановский сидром». С этими словами открывает

свой рюкзак индивидуального пошива и суперповышенной

вместимости. В рюкзаке пара личных вещей, остальное - фляжки

спирта, коим он нейтрализовал бунтарские мотивы.

На Муксу напряжение было не только физическое. Надо учесть,

что, скажем, в районе третьего или четвёртого порога Фортамбека,

если случается перевороти плот уносит, выбраться самим просто невозможно.

Почему? Снаряжение уходит на плоту, а с голыми руками

как карабкаться по отвесным скалам? Как эвакуировать пострадавшего,

появись такой? Альпинист-спасатель мог бы вытащить. А где

его взять? Никакой спутниковой связи в помине не было. Ситуация

могла возникнуть самая тупиковая. Лишь после шестого порога появлялся

выход на верхнюю полку, а до пятого - нигде. Ты в каменном

мешке. Не зря река считалась высшей категории сложности. Даже не

за счёт порогов. Они все проходимые. Крайне тяжело страховку организовать.

Случись что - такие непонятки могут начаться. Мы об

этом в походе разговор не заводили, но подспудно каждый понимал

серьёзность мероприятия.

Толя Корякин психологически сорвался на восьмом пороге

Фортамбека. Если разобраться - ничего сложного. Метра четыре

водопад. Не Ниагарский, но для плота сродни. В принципе, никакой

хитрой техники прохождения не требуется, единственно -

правильно зайти. А дальше плюхаешься и ничего страшного. Мы

с Гошей Сараевым на передней греби, а Толя Корякин с Серёгой

Кузовкиным и Игорьком Студёным - на задней. Уже проскочили, я

оглядываюсь, Толя упал на корячки и хнычет. Здоровенный мужик

хнычет. Я подумал - гребью прилетело. Удар, я вам скажу, не из

приятных.

Оказалось, гребь ни при чём - Толя сломался. Психологически

сломался. Слава Богу, мы вышли на участок, где уже имелся выход из

каньона на верхнюю полку - Толя девятый и десятый пороги с нами

не проходил. На своих двоих обходил по верху.

Перед походом мы тренировались, не щадя себя. На стадионе

«Юность» был скалодром. В авиационно-направленные тридцатые-сороковые-пятидесятые

годы каждый парк оснащался парашютной

вышкой. Этакий аттракцион для приобщения советской

молодёжи к прыжкам с парашютом. Потом массовость мужественного

спорта сошла на нет, вышки торчали без дела в местах общественного

отдыха, омские альпинисты приспособили одну для

тренировок. Соорудили отличный скалодром с отрицательной

стенкой. Каждое воскресенье мы лазили по нему часа по два. Плюс

бассейн. И не просто руки потренировать. Чисто физической подготовкой

мы занимались в спортзале. Здесь главное - поведение в

воде в трудных ситуациях. Двадцатипятиметровый бассейн каждый

должен был перенырнуть туда и обратно. Помню, первый раз

перенырнул в одну сторону, прошёл под водой все двадцать пять

метров, на последних как резанёт живот болью, будто все внутренности

прессом вплюснуло. Занервничал - не повредить бы какой

жизненно важный орган. Посидел минут пять на бортике, прислушиваясь

к себе, боль стихла. Больше в тот день не рискнул нырять

на полную длину ванны, в последующие воскресенья эффект

вплюскивания не повторялся.

Мощнейшую подготовку прошли. Толя, к сожалению, мало с

нами тренировался. Он, видимо, так и не осознал на омском берегу

в полной мере, куда мы собрались и что нас ждёт. Лишь на речке

увидел своими глазами, что и как. Появился мандраж. Заранее не

отмобилизовался, ну и результат. К примеру, зимой идёшь в лыжный

поход, маршрут зачастую проходит по горной реке, значит,

будь готов Иван Петров в любой момент оказаться в ледяной воде.

И не заболеваешь от резкой смены температурного режима потому,

что организм стопроцентно настроен. Ты ухнул в промоину, тут же

включаются внутренние реле защиты.

У Толи сработали в обратную сторону. Мы за день до его срыва

прошли порог с новеньким памятником на берегу. За месяц до нас

поставили московской группе. Они на катамаране шли и перевернулись.

Из шести человек живым остался один. Трагедия, разыгравшаяся

за год до нашего прохождения, на Толю подействовала угнетающе.

Казалось бы, факт, что мы без всяких проблем пролетели порог,

оказавшийся роковым для москвичей, должен вселить уверенность,

но нервы у Толи сдали...

Экипировались мы по максимуму. В ледяной воде человек может

про бултыхаться максимум десять минут, а дальше переохлаждение.

Скорость течения Муксу сумасшедшая - расход воды 80-100

кубометров в секунду. Оказавшись в такой реке, не так-то просто

выплыть, тем более - скалы вокруг. Мы шли в гидрокостюмах. Проверили

их не на одной реке. Бросаешься в воду, и ни капли не попадает

внутрь, сухоньким выходишь. Всё зашнуровано, резиновые

бинты мотали - герметичность полная...

Однажды гидрокостюмы таки подвели. Спускались по Заравшану.

Отличный поход. В одном месте Юра Гаврилин кричит:

- Мужики, чалимся, алыча!

Мощнейшие заросли. В Омске где алычу увидишь? Только на

базаре. А тут бесхозной полным-полно, ешь задаром от пуза. Рядом

грецкие орехи растут. Зелёные чуток, да некогда нам ждать, когда

дойдут до полной зрелости. Сочетание молодых орехов с алычой

(теперь-то прекрасно знаю) - жутко взрывоопасная смесь. Мы, завидев

фруктовую дармовщину, выскочили на берег. И как были в

гидрокостюмах (зашнурованы, подпоясаны, готовые к любым переворотам),

бросились жадно вкушать дары юга. Реакция наступила

обвально минут через пять. Картина получилась точь-в-точь, как в

армии у новобранцев после команды «отбой». Единственное отличие

- мы без всякой команды, все восемь человек разом бросились

срывать с себя гидрокостюмы. За какие-то рекордные секунды освободились

от бинтов-поясов, расшнуровались... В походе по Муксу

был ещё один прикол. Я до конца маршрута держал про запас неприкосновенную

фляжку - спирт. Обычно в походе бывает, что надо

граммов по пятьдесят выдать на ужин группе для снятия напряжения,

в этот раз был «Декамерон», который без алкоголя расслаблял

лучше не надо.

Прошли все пороги. Девятый Фортамбек даже не запомнил, десятый

- мощный прижим. Прошли каньоны Хадырша (два порога),

Иргет (восемь), препятствия последних двух каньонов, Кардара и

Сугран, не представляли сложности, наконец рюкзаки на спину и

в посёлок. Но перед этим в последний раз заночевали в палатках.

Я достал заветную фляжечку. Все обрадовались, запотирали руки

в радостном предвкушении. Гоша Сараев восторженно в ожидании

принятия веселящего напитка заговорил стихами:

- По граммульке ща мы вмажем да в палатку спать заляжем! Хорош

эротику читать, пора по спирту ударять!

Фляжку наполнял в последний день перед походом. Семисотграммовая

ёмкость из тонкой нержавейки. Достал её с антресолей,

открыл крышку и получил нежданно-негаданно проблему - в нос

ударил отвратный запах... До этого брал фляжку в поход на Алтай, и

после того, как выпили спирт («Декамерона» в том походе не было),

наливал в ёмкость чай - оно хорошо на ходу приложиться, паройтройкой

глотков смочить горло. На последнем переходе поленился

вымыть фляжку после чая - «а, домой вернусь». Дома из головы вылетело.

Получил в результате злой дух из заветной ёмкости. Билсябился,

ничего не помогает - запах до того стойко засел... Ни мыло

эту вонь, ни стиральный порошок не взяли. Что делать? Дай, думаю,

одеколончиком продезинфицирую, против него амбре не устоит,

отобью запах. Был у меня флакон «Саши». Кто-то подарил, дескать,

твой именной. Не пожалел именного, плеснул ударную дозу, почти

весь залил, поболтал энергично, затем водичкой несколько раз промыл.

Довольный. Сам над собой иронизирую: что я, дурашка, сразуто

на одеколон не вышел, мыла во фляжку толкал? Одеколоном,

конечно, пахнет из фляжки, но это ведь не плесень. Спирт залил,

пробовать не стал. Что его, спрашивается, пробовать?

Из этой фляжки по первой за взятие водного Эвереста разлил.

Разбавлять - себя не уважать. Что мы, не мужики? Подношу ко рту

кружку, как шибанёт «Сашей»... Без удовольствия выпил. Никто не

выплеснул, употребили. Но от второй порции все хором отказались.

Сараев без привлечения поэзии грустно произнёс:

- Доставай-ка лучше «Декамерон».

Мы ходили на Муксу в августе. В ноябре отправились в лыжный

поход на Серверный Урал, я снова взял эту фляжку. Растирать никого

не понадобилось, но и внутрь никто принимать не стал. Попробовали

и отказались.

- Что-то в меня твой коктейль Молотова не идёт, - сказал мой

неизменный напарник по походам Гоша Сараев. - Некупажированного

одеколоном принял бы с большим аппетитом. Ты уж, Шура, не

обессудь, пей эту парфюмерную гадость сам.

Невиданное дело, спирт во второй раз в Омск с маршрута вернулся.

До весны фляжка валялась на антресолях, в мае прихватил её

на турслёт в надежде - это не поход, народ едет расслабиться, так

что после коньячно-водочных деликатесов и мой коктейль пойдёт за

милую душу. Нет, кому не предлагал - воздержались. Сараев прямо

сказал: «Сколько будешь травить меня своей парикмахерской?» Что

делать? Выливать жалко.

С погодой в тот раз повезло, ночь стояла тёплая, и день разгорелся

до солнечной жары... Женщины принялись загар ловить

плечами, спиной, ногами, мужики затеяли футбол. Гоша Сараев

наигрался, разлёгся под кустом кверху животом, кайфует. Рядом с

ним банка трёхлитровая из-под томатного сока. На жаре сок пошёл

отлично - выпили на раз, банку вымыли. Я в рюкзак зачем-то полез,

под руку попался злосчастный спирт. В голову тут же ударила

блестящая, как сверкающая на солнце фляжка, идея. Схватил трёхлитровую

банку, в неё спирта одеколонного щедро ухнул, чиркнул

спичкой и мгновенно Гоше на живот, чтобы пациент не успел среагировать,

поставил. Прямо по страницам сказки Чуковского: к нам

приехал Айболит, приходи к нему лечиться и Сараев, и волчица.

Е-моё, кожа Гошиного живота со страшной скоростью устремилась в

банку, заполняя весь её трёхлитровый объём! Ужас! Пациент, секунду

до этого безмятежно поглощающий ультрафиолет, заорал благим

матом. Будто его резать по живому начали. От Гошиного душераздирающего

крика с меня всякая шутейность слетела, кинулся выручать

друга из банки. Отдирать от жадной ёмкости! Да не получается.

Не могу вызволить Гошу из стеклянной темницы. Ногой в остатки

не втянутого в банку живота упёрся, двумя руками банку на себя

тяну. Мне бы сунуть пальцы под горлышко, поддеть ёмкость, я с

перепугу не додумался до элементарного, начал силовым методом

действовать. Рву Гошу на части. Силушка в руках имелась, накопил,

готовясь к походам, поэтому удалось варварским способом сорвать

ёмкость с орущего Гоши. Народ на крик побежал. У Гоши мгновенно

синяк во весь живот налился. Жуткий синячище, который начинался

в районе солнечного сплетения и уходил под резинку спортивных

трусов.

- Я тебе что - дед ГЦукарь из «Поднятой целины»?! - слезливо

шумел Гоша, глядя на испоганенный банкой живот.

- Надо было спирт пить, - нашёл я оправдание своим действиям,

- а то нос воротите! Не нравится им!

- Ты что, решил через кожу вгонять свою гадость?!

Гоша есть Гоша, за словом в чужой карман не полезет.

В оконцовке спирт пришлось вылить. Что самое прискорбное -

фляжку тоже выбросил. Запах въелся в нержавейку намертво, ничем

не отмывался. Сараев язвительно посоветовал обработать горячим

паром. Железнодорожные цистерны на ТЭЦ-5 именно так выпаривают.

Но если бы я приехал туда и встал со своей фляжкой в очередь

за цистерной - получилась бы отдельная история.

«Декамерон» подарил Гоше. В качестве компенсации за урон

здоровью, нанесённый трёхлитровой банкой. Гоша вёл мужскую

группу на Восточные Саяны. По Сисиму сплавлялись. Вручил другу

книгу с напутствием, дескать, пусть помогает на маршруте. Гоша

после похода отчитался: «Декамерон» сработал на пять с плюсом!

Мировая классика на Сисиме тоже не подвела.

ЭПИЛОГ

На шестидесятилетний юбилей Шуры Ройтера Гоша Сараев

прийти не смог. Объективные обстоятельства воспрепятствовали

личному участию в торжестве. Кто-то за столом пошутил: «Гоша побоялся,

опять нальют ему из парфюмерной фляжки». Столько лет

миновало, а не забыли друзья казус с одеколоном «Саша».

Разные были подарки в тот вечер. Что вы думаете друзьятуристы,

с кем сплавлялся Шура по Муксу, подарили юбиляру?

Совершенно верно - «Декамерон». А ещё - медаль. Самую что ни на

есть серебряную и тяжеленную - весом в килограмм. Со словами:

«Награда нашла героя», - медаль вручила руководу группа, победно

покорившая водный Эверест. Дело в том, что хоть и присудили омичам

за прохождение Муксу-Эвереста второе место во всесоюзных

соревнованиях, серебряные медали зажилили. Прислали диплом и

нагрудные значки. Друзья исправили несправедливость через двадцать

шесть лет. Если вы окажетесь у Шуры Ройтера в гостях, обратите

внимание на эту медаль. Она стоит на шикарной подставке на

рабочем столе у Александра Ивановича, напоминая о Памире, Алтае,

Саянах, Камчатке, Шумаке, Тункинских Альпах... И ещё многомного

о чём и о ком, само собой...

ВОЙНА И МИР

ПЕТРА РЫБАСЯ

МЕМУАРЫ ДЯТЛОМ

- Купи печатную машинку! - огорошил отец Елену.

- Ты чё, пап?

Печатанье лучше, чем пиво варить, но ведь блажь. Врач после

инфаркта огорчил деда: бражка, сказал, голимый яд для сердечной

мышцы. На что изощрённая голова ветерана придумала выход - домашнее

пиво. Оно потому и пиво, что не бражка. Значит, вреда никакого.

Дед засел за литературу. Параллельно заказал Елене ячмень

достать и хмель для варки солода. На то и папина дочь, чтобы почуять:

от самодельного пива до бражки один шаг, и он будет совершён.

Уже слышала комментарии рецептов: «Так, дрожжей, конечно, надо

больше класть». Для разминки пиво из сухого кваса сварил. Хоть

ложкой хлебай получилось. Желеобразное. Но в плане градусов вовсе

не кисель - кривое.

Хорошо, врач (по тайной наводке Елены) лично познакомился с

варевом и наложил вето на пивной порыв.

Печатная машинка не грозила ядовито сердцу, но ведь бред с

напрасной тратой денег. Юлька растёт, хоть гири к рукам-ногам привязывай:

в третьем классе, а уже метр пятьдесят шесть. Опять к зиме

всё новое покупать...

- Юлька заодно научится, - приводил дед аргументы. - И почему,

как нужно мне бумагу официальную сделать, должен на поклон

идти? Чё, рук у меня нет?

Тяга к машинописи имела и подводный смысл - дед Петро лелеял

под сердцем мечту о мемуарах.

Было что изобразить из боевого и мирного пути. Инфаркт

подтолкнул к творчеству. «Приголубил, расстреляй меня комар!» -

говорил ветеран. В госпитале понял: не вечный он, надо для

истории семьи написать о своём житье-бытье. Елене сколько рассказывал,

ничего толком не запало. Раньше, когда ещё в частном

доме жили, зимой частенько электричество отключали, тогда всей

семьёй усаживались у печки, и он начинал вспоминать войну,

детство. А сейчас, что ни спросишь у дочери, плечами пожимает

или отмахнётся: оно, дескать, надо, когда без того забот полон

рот? Юлька и подавно не знает. Своим детям про деда что расскажет?

Безногий был да повторял «расстреляй меня комар»? Нет,

надо печатать.

Елену как-то спросил:

- Помнишь тётку Анисью?

- Как такую певунью забыть!

- А то, что в голодный тридцать третий, когда с Украины в Россию

переезжали, мать её в чемодан положила?

- Зачем?

- Жрать нечего было, думала, может, задохнётся? Помнишь, я

рассказывал?

- К чему эти кровавые ужасы?

Дед Петро не знал к чему.

- Но ведь это, расстреляй меня комар, наша семья! - злился.

- Да ну тебя.

И рассказы о дважды Герое Советского Союза Володьке Подгорбунском

через пень-колоду помнит дочь. А ведь поучительные рассказы,

рядом с Володькой научился «пан или пропал» в критические

минуты. В мирной жизни сколько раз по-Володькиному шёл напролом.

Когда надо было, как на танк с гранатой, остановишь - живой,

нет - гусеницами в лепёшку раздавит.

Командир корпусной разведки капитан Подгорбунский страха

не знал. Раз на «виллисе» вчетвером на летучую разведку поехали.

Речушка по карте. Они к ней выскакивают, а там рота немцев купанием

освежается. С арийских телес русскую пыль смывают.

- Вперёд! - кричит шофёру Подгорбунский. - Дави автоматчиков!

Трое на берегу со «шмайссерами» загорали. Полетели разведчики

прямо под огонь. А ведь не горохом стреляли по «виллису»,

не бумагой жёваной. Подгорбунский на ходу положил фашистов.

Раньше купальщиков успели к их одежде, главное - к оружию. Немцы

опешили - думали: наступление, за «виллисом» основные силы

повалят. Пленили нахрапом роту. А куда её девать? Разведзадание

требует за реку сгонять. Ну, не отпускать же фрицев. Сколько ещё

наших пострелять могут. И тогда Подгорбунский даёт немецкому

командиру пулемёт и говорит, немного знал их язык: расстреляешь

подчинённых, будешь жить. И тот голых до одного положил!

- Дай, я его гада с этого же пулемёта! - Петро всего перевернуло.

- Стоять! Берём с собой, язык не помешает!

Потом лишь звёзды дважды Героя Советского Союза спасли

Подгорбунского от трибунала. Петро тоже потаскали особисты: почему

пленных расстреляли?

- А покажи мы немцам хвоста? - говорил, анализируя стычку с

противником, командир разведчиков. - И задание бы провалили, и

погоню получили. Видал, как тот по своим из пулемёта! Нас подавно

за милую душу.

После войны, в сорок шестом, Петро сказал родным: «Нечего

на Украине сидеть-высиживать, поехали в Омск, там у меня невеста».

Сорвал семью с места. Отца, мать, сестёр. Ту же Анисью из

чемодана. К тому времени она уже в сундук не помещалась - гарный

подросток вышел. В Москве Петру и Анисье дают плацкарты,

остальным - нет. Наплевать, что фронтовик на протезах. Сам

поезжай, а родственники хоть по шпалам две тысячи километров.

На вокзале убийственное столпотворение. Неделю посередине его

сидят, вторую. С боем из Украины выбрались, а в Москве даже родственников

нет. И ни вперёд за счастьем, ни назад к своим баранам

вернуться. И так обидно стало. Сидит комендант вокзала, сволочь,

его бы в сорок четвёртом на линию Принца Евгения. В ярость пришёл

Петро и двинул штурмом. Прорвался в кабинет, размахивая

палочкой, схватил коменданта за грудки, из-за стола вырвал, прибежал

какой-то помощник, за руки хватает, Петро его отшвырнул

к порогу.

- Убью! - дышит злобой в полковника. - Никакая охрана не поможет!

Зарежу. Мне твоя жизнь - тьфу и растереть, а своей семье

пропасть из-за тебя, борова, не дам!

Комендант решил - себе дороже с таким сумасшедшим связываться...

В сорок четвёртом прорывали линию укреплений Принца Евгения.

Немцы окопались, не выкурить. На всём пространстве, где

какие пути-дорожки, нарыли ям, бетонными колпаками накрылись

и, как у Христа за пазухой, поливают оттуда из пулемётов русских

солдатиков. Наши танки идут с пехотой на броне, ту косят и косят.

Без пехоты какое наступление?

Разведка тоже участвовала в прорыве. Застряли у одного стреляющего

колпака. Раз сунулись - открывай счёт потерям, два - увеличивай

число павших... Ординарца Подгорбунского убили... Командир

по рации кричит: «Вперёд!» А куда? Тогда Подгорбунский

рассвирепел, вырвал у автоматчика сапёрную лопатку, спрыгнул с

танка и напролом. Не совсем в лоб, чуть стороной обошёл колпак,

ворвался внутрь и сапёрной лопаткой порубал пулемётчиков.

- Володька, ты сумасшедший! - говорил Петро. - Под пули

полез!

- Нормальному похоронку домой бы отправили. Заодно

с тобой.

В Омске в госпитале летом сорок пятого Петро организовал

папиросную бригаду. Ходячий Вася Пацаев покупал на базаре комплектующие

для производства, вдвоём с Петро набивали папиросы,

мальчонку Стасика привлекли для реализации. Выгодно дело

пошло. Петро - начальник бригады и казначей. Копил денежку для

выхода из госпиталя.

Был ещё без протезов. А хочется после войны и надоевших

госпиталей город посмотреть, людей гражданских. Среди раненых

всякие умельцы. Деревянный ящик от вермишели приспособили

под инвалидную коляску, поставили на колёсики из берёзового

чурбачка напиленные. Не больно красивая, зато ездит.

Из госпиталя так просто погулять не выберешься - врачи запрещают.

Благо, не тюрьма, решёток на окнах нет. Дружки на простыне

со второго этажа опустили коляску. Вторым заходом Петро

доставили на землю. Из верхней одежды только кальсоны на нём.

Да не на бал.

Катается воин по улице... Женщины в платьях красивые ходят,

мужчины в мирных брюках. Лошадь подковами процокает, машина

моторными звуками огласит пейзаж с домами и деревьями...

Вдруг к Петро пацан подбегает:

- Дяденька, вашего Стасика схватили, папиросы порвали!

Дядю Васю скрутили, руки назад заломали.

- Кати меня туда! - командует разведчик.

Не успели разогнаться, навстречу двое ведут Васю под руки.

Один в форме лейтенанта милиции, другой в гражданском, но крепыш

будь здоров. У Петро после очередной операции швы ещё не

сняли, да некогда о них печься. Прыгнул из ящика на здоровяка

гражданского. «Прямо как чёрт из подворотни!» - смеялся над собой

впоследствии. Повалил здоровяка и давай кулаком отделывать.

Одной рукой за грудки держит, другой по всей физиономии молотит.

Будешь знать, как увечных обижать! Вася в свою очередь с лейтенантом

сцепился. Бой открылся посреди улицы. Народ за безногого

болеет:

- Бей его, бей! Это начальник милиции!

Ничего себе кто под гражданским костюмом оказался! Да Петро

наплевать. Камень схватил для усиления воспитательного эффекта.

Вовремя санитары прибежали, забрали разведчика. Вася убежал.

В госпиталь милиция редко совалась. У отчаянных фронтовиков-инвалидов

и оружие имелось. Если в тарасобульбовской Запорожской

Сечи за убийство товарища убийцу заживо хоронили в

одной могиле с жертвой преступления, то в госпитале за воровство

одноногого могли отволтузить костылями так, что вторую ногу приходилось

отнимать ради спасения остального туловища. Милиции

Петро тоже бы не отдали. Врачи в таком случае покрывали: «У нас

одни лежачие».

Многое мог дед Петро написать. Подгорбунскому планировал

отвести отдельную главу. Год воевали бок о бок, запал в душу, как

мало кто иной.

Всегда отличался Петро чётким почерком, после инфаркта каракули

выходят, хоть плачь. Не было в пальцах уверенности авторучку

держать. Издевательство, а не воспоминания получаются. На

машинке как бы хорошо. Опять же прошение на новую автомашину

губернатору напечатать. А то тянут и тянут. Он единственный в городе

ветеран остался, кто сам за рулём сидит.

Месяца два обрабатывал Елену. Сдалась.

Соседка работала секретарём-машинисткой, помогла приобрести

б/у электрическую. И учебник «Машинопись и делопроизводство»

дала напрокат. В нём упражнения, рисунок клавиатуры, поделённой

на зоны, где какой палец должен плодотворно давить, не

мешая соседним. Дед Петро заставил Елену сектора клавиатуры разноцветной

плёнкой разметить. Сделала дочь согласно книжке, а ученик

- дальтоник. Зелёное и красное - одним миром мазано. И клавиатура

не светофор, в котором по счёту можно определять: стоп-свет

горит или езжай по своим нуждам.

Слабости организма не остановили ветерана, засел вместе с

ними за машинку. И никаких себе поблажек: если уж учиться - так

не одним пальцем клопов давить, а на весь отпущенный природой

потенциал - от мизинца до большого на обеих руках. Вон соседка:

вроде чуть шевелит пальчиками, а печатает, как из пулемёта, и языком

при этом чешет - не угонишься. На машинку вообще не глядит.

Дед Петро также хотел творить мемуары, чтобы чуть растопырил

пальцы над клавиатурой - и пошла строчить губерния.

- Где столько слов наберёшь? - пыталась урезонить дочь.

- Да у меня воспоминаний в голове, - проговорился ветеран

(про мечту о мемуарах молчал как партизан), - на десять лет хватит.

Приспособил трёхногую табуретку под тумбу для печатного

агрегата. С бортов укрепил листами фанеры. Слева приспособил

пюпитр из жести - учебник с упражнениями ставить. Ладненько получилось.

Но высоко.

- Обрежь ножки у табуретки! - Елена посоветовала.

- Вдруг промажу в сторону лишка.

Пока Елена отсутствовала, с помощью физики - рычага - и родственной

поддержки - Юльки - подсунул под ножки дивана чурбачки.

Одно плохо - забираться стало труднее. Это не ногастому: раз -

и на месте назначения, однако приноровился к высотным трудностям,

одолел. Но попробовал - опять неудобно. На этот раз машинка

низко, нависаешь над ней с дивана, как нырять собрался. Дед Петро

подумал-подумал и смастерил подставку под табуретку, оптимизировал

уровень рабочего места.

После чего приступил к самообучению. Да так упорно, что не

хуже Михайло Ломоносова. Денно и нощно стучал по буквам и знакам

препинания, отрываясь лишь поспать и поесть. Сколько времени

тратил на сон Ломоносов, не знаю, дед Петро чуть утром глаза

продерёт, сразу тук-тук, тук-тук... Даже курил параллельно долбёжке.

Новости по телевизору с руками над клавиатурой воспринимал.

Хорошо, своя комната.

Хорошо-то хорошо, да это не значит, что в других частях квартиры

тишина. Замучил домашних не хуже, чем когда гармошку тиранил

с учебной целью. Хуже! Там хоть от музыки звуки... Не всегда

мелодичные, да всё не такие...

- Дед, - Юлька иронизировала, - ты как дятел на уборке урожая!

- А сама-то!

Это дед зря. Юлька двумя пальцами справлялась с упражнениями

шустрее, чем он всей обоймой.

- С двумя пальцами кто тебя возьмёт на работу?

- А ты макаронины печатаешь!

Было такое. Дед поначалу клавишу пробела не признавал.

И шлёпал сплошняком строчки от края листа до края.

- Опять «стиральную доску», - так окрестила отцовские художества

Елена, - нафуговал!

- После научусь, - отмахивался курсант.

Потом пришлось переучиваться: рефлекс беспробельный не вышибешь,

засел в склерозной голове. Чуть забудется - полезла «макаронина»...

Наконец, дед Петро, кроме тренировочной с утра до вечера стукотни,

начал подступаться к творческой части. Первым пунктом мемуаров

поставил «Новый 1943 год».

Праздник вышел достойный пера машинки.

Калининский фронт. Петра только взяли в разведку дивизиона

вместо убитого радиста. А там ребята подобрались... Эх, хватило бы

слов описать. Естественный отбор, с гнильцой не держались. Разведчики

то и дело ныряли в тыл к немцам проверять координаты целей.

Чтобы «катюшам» не пустоту перепахивать.

Тридцать первого декабря 1942 года в честь праздничка сделали

удачный рейд. Вернулись. А снег валил, как в сказке довоенной.

Идёт и идёт, идёт и идёт. Тогда как до передовой от этой сказки

рукой подать. Но разведчики Новый год запланировали встретить

не с автоматами в руках. Консервы американские на закуску имелись

в заначке, шоколад трофейный - не только языков таскали от

немцев.

Стрелка часов торопится к застолью, и вдруг отставить мечты

о земных радостях. По рации приказ: разведчикам срочно проследовать

в село с обидным для женщин названием Бабаеды, в штаб

дивизиона. День предновогодний выдался такой, что часов двадцать

на ногах, и вот отдых вместе с праздником побоку.

До Бабаедов десять километров. Дороги никакой. Откуда снегоуборочной

технике взяться? Снег по пояс. Рыхлый, даже на лыжах

тяжело. Хорошо, отец у Петра был лёгок на подъём. До войны, кроме

родной Украины, где только не жил с семьёй. И под Читой на золотом

прииске, и на Урале. Было где Петру освоить лыжную технику.

На лыжне кацапам мог фору дать.

Затемно пришли в Бабаеды. Там ЧП. Часового от штаба украли.

Штаб не дом с колоннами и флагом на крыше, походный - машина

грузовая, фанерой крытая. В ней знамя дивизиона. И такой позор

на голову гвардейцев-ракетчиков. Сверхсекретные части, строгонастрого

никому - свой не свой, военный или гражданский, солдат

или генерал других войск - ни слова нельзя рассказывать о специфике

войск. И вообще: посторонним вход воспрещён в расположение

части. На каждой «катюше» специальная взрывчатка. В критический

момент уничтожай, чтобы винтика врагу не досталось. А тут часового

от штаба, как барана, украли. Только что стоял, только что ходил,

а вот - исчез с концами. Получи, русский Иван, новогодний подарок

от фрицев.

- Найти! - командир приказывает.

Когда шли в штаб, надеялись - ничего серьёзного. Думали обогреться

снаружи и, по возможности, изнутри. Вместо праздника наглое

воровство.

- Где хотите ищите! - командир грозным голосом, будто они

немцев проворонили. - На то вы и разведчики!

Сам злее злого. Часового из-под носа умыкнули. Как ещё не

«катюшу»...

Немцы, конечно, не по воздуху за языком пожаловали. Значит,

не могли не наследить. Разведчики принялись искать вход и выход

охотников за живым товаром. Дали круг. Есть. Ракетчикам-миномётчикам

лыжи ни к чему, только разведка пользовалась деревянным

средством передвижения. А тут посторонние. Трое вошли, тогда

как на выходе плюс ещё один. На лыжи горемыку украденного

поставили или положили.

Уже хорошо - исходные данные есть, можно идти по следу.

А снег сыплет и сыплет. И Новый год приближается вместе с

линией фронта. Миновали её по фрицевской лыжне и прямёхонько

к трём землянкам на опушке редкого леса выкатили. Как всегда, у

немцев чин-чинарём: огонёк льётся, по прочищенной дорожке часовой

ходит.

- Петро, - приказывает командир, - снять часового!

Хорошенькое дельце. Петро на ключе работает любо-дорого

посмотреть и послушать. Год на фронте, но ни одного немца грудь

в грудь не убил. Ракетчики не пехота. Теорию, конечно, от спецов

разведдела слышал... Да то теория... И вот «снять». Это не шапку с

головы - раз и готово. Как?

Да не тот момент инструкцию запрашивать у командира. Надо

действовать. Оружия у Петра сколько хочешь: автомат, гранаты,

нож. Но шуметь нельзя.

- Есть, - шёпотом отвечает.

Что хорошо, снег сыроватый. До этого морозы под двадцать

пять градусов донимали, тут потеплело. Снег не скрипит, не выдаёт

тайный манёвр. Подбирается Петро к врагу, вопрос «как снимать?»

без ответа сидит в голове.

Часовой хоть и немец, а не меньше украденного красноармейца

лопух. Понуро ходит туда-сюда, что по сторонам делается, не смотрит.

Под русский снежок о фатерлянде с фрау под ёлкой размечтался.

Петро подкрался к маршруту противника и, как только немец

прошествовал мимо, тигром ему на спину...

Силушки Петру не занимать. Перед войной в колхозе хлеб с поля

возил. Комбайн идёт, на нём под бункером стоит дивчина, зерно в

мешок насыпается, она завязывает и сталкивает на поле, а сзади Петро

на низкой подводе, хвать мешок одной рукой и на телегу, хвать

и на телегу. Мешок такой, что двумя руками надо поднапрячься забросить,

он одной на ходу. Комбайнёр не так себе - самый что ни на

есть передовик-ударник. Работает и работает. Петро закидывает и

закидывает. Только и отрада отдохнуть, когда комбайн сломается...

Прыгнул Петро на часового и за горло. Такой избрал вариант

снятия. Немец икнул, обмяк. Мгновенно Петро обесточил врага. Но

пальцы на горле сам разжать не смог. Ребята помогли. И быстренько

забросали две землянки гранатами, в третью ворвались с ответным

новогодним поздравлением.

Пока Петро подкрадывался к часовому, разведчики смекнули,

какая землянка командирская. Та, что собой добротнее, вокруг которой

снег чище убран. Субординация по всем немецким параметрам

соблюдена. Тем и выдал себя немец. Заскакивают красноармейцы в

землянку, там часовой-однополчанин со спущенными штанами к

лавке привязан. Из него данные выбивают, несмотря на праздничную

ночь.

Разведчики ножами разобрались с дознавателями. Часовомурастяпе

со своей стороны добавили ремнём по тому же исполосованному

месту:

- Это тебе за ротозейство!

А он плачет от радости:

- Спасибо, ребята!

Забрали документы и обратно в часть. По дороге Петро бросил

взгляд на своего первого немца. Его засыпало снегом...

Шестьдесят лет прошло, а стояла та новогодняя ночь перед

глазами до минутки. Творческая интуиция сладко подсказывала:

эх, хорошая глава мемуаров выйдет! Скорее бы научились пальцы

бабочками порхать над клавиатурой.

Пока что, как червяки, ползали. Соседка-машинистка, не глядя

в клавиатуру, вслепую печатает. Он, глядя, вслепую. Это в разведке

в темноте без фонарика видел, сейчас при белом свете буквы сливаются.

И реакция не та... Много факторов тормозило достижение

намеченной мемуарной скорости. Тогда как Юлька по-прежнему

играючи двумя пальцами обгоняла.

- У тебя мизинцы слабые, тренируй! - ругался дед.

Мечтая о доппрофессии для внучки, стал подумывать: неплохо

бы диктовать ей воспоминания, раз такая шустрая. Но сам не сбавил

обороты терзания машинки и домашних. И, смотря правде в глаза,

надо сказать: долбился курсант не на одном месте. Успехи проклюнулись.

Даже соседка-машинистка похвалила.

- А як же! - выпятил грудь самодеятельный печатник.

Кроме сухих упражнений учебника, стал вовсю мемуарные задания

перед собой ставить.

В тот раз предавал бумаге эпизод гибели Подгорбунского.

«Сколько ребят полегло в Польше на Сандомирском плацдарме! -

бледно печатала машинка. А у курсанта комок в горле от появляющихся

строк: - Чистое место, немцы простреливают каждый бугорок

из всех орудий. Голову целой не поднять. Одна атака захлебнулась,

другая... И вдруг Володька Подгорбунский вскакивает в «виллис».

Кричу ему: “Товарищ капитан, куда?..”»

«На что надеялся с такой наглостью? - думал потом всю жизнь

Петро. - Зачем, голова горячая, полез?»

Печатник, захваченный воспоминаниями, в грохоте разрывов,

вое мин, треске пулемётов дошёл до вопроса-крика «куда?». И не

успел рассказать о том, как очередь скосила героя. В кульминационный

мемуарный момент от долбёжки по клавишам учебник сорвался

с пюпитра.

- Куда? - бросился ловить книжку курсант.

И толкнул локтем машинку. Сооружение, на коем она возвышалась

- та самая табуретка на подставке, - опасно накренилось...

- Расстреляй меня комар! - закричал дед под грохот уже не в

Польше...

Когда вбежала Елена, «расстреляй» состоялся по полной программе.

На полу валялась дымящаяся машинка...

Вызванный мастер осмотрел останки.

- Ремонтировать бесполезно, - поставил убийственный диагноз.

- Дешевле подержанную портативную купить. Могу поспособствовать.

- Надо подумать, - сказал дед Петро.

- Чё думать? Чё думать? - ругалась Елена. - Хватит! Дай отдохнуть.

Живём, как у молота с наковальней. День-деньской дырку в

голове долбишь...

И как рада была, когда на следующий день отец, вернувшись от

дружка, сказал:

- Нет, не будем портативную покупать!

- Правильно, - поддержала Елена. - На кой она!

После чего радость улетучилась.

- Надо компьютер брать. Солодовниковы купили. Небо и земля

с машинкой. Вот на чём любо-дорого работать... Исправляй сколько

влезет, не надо всякий раз долбить по новой и бумагу тратить. Обработал

до последней закавыки, потом печатай. А буквы на экране

по глазам, какой хошь величины, настраивай! И Юлька научится...

Шёл разведчику семьдесят восьмой год.

ВСТРЕЧА ВЕТЕРАНОВ

Ветераны сошлись на встречу в гараже. Не было дежурных гвоздик,

знамён и медной музыки духовых музыкантов. И воинов раздва

и никого больше - двое. Старшему, Петру Рыбасю, без пяти минут

семьдесят девять со дня рождения, другому, Жене Сурину, без

пяти минут двадцать один перевалило. Такая возрастная статистика.

Но сидели на равных.

- Жека, ты же, расстреляй меня комар, не курил! Тебя в пример

пацанве всю дорогу ставил.

- В Чечне после первого боевика начал, - затянулся сигаретой

юный ветеран. - Сидим в палатке, завтракаем, как резанёт живот

по туалетной надобности. Отбежал чуть от палатки, штаны не

успел снять, араб выскакивает как чёрт из бочки. Фанатик хренов.

Потом в его карманах билет на самолёт «Тбилиси - Стамбул» нашли,

шприц, наркотой заправленный, тысячу рублей, патроны такой

же серии, как мои, не варёные - стреляющие, какая-то сволота

продала... Меня не заметил. Орёт: «Аллах акбар» и швыряет гранату

в машину. Хорошо, пустая была. И разворачивается к палатке со

второй гранатой. Я про туалет забыл, в грудь арабскую из автомата

засадил. Наповал. После чего сел и закурил. А самого колотит. Ведь

знаю - не человека, врага застрелил, а вот...

- Куришь, гляжу, в кулак огонёк прячешь.

- Не могу отвыкнуть.

- Я, считай, шестьдесят лет не могу.

Заглянула с контролем дочь деда Петра Елена. Всегда насмерть

боролась с гаражными посиделками, но на встречу ветеранов не зашумела.

Хотя мужики сидели не абы как, смазывали языки беседы

сорокоградусной жидкостью.

- Вовремя приспичило, - сказал Женя, - так бы всех в клочья...

- Как-то раз ходили за языком. Немецкий офицер, не хуже тебя,

из землянки выскочил по естественным нуждам, только присел-расслабился,

я его хоп. Иди сюда. Так он, гад, всю дорогу, расстреляй

меня комар, в штаны продолжал. Ребята смеются: «Петро, не мог подождать,

пока засранец опростается?» А кого ждать? Там секунды

решают. Но тащить вонялу мне пришлось. Зато потом командир похвалил.

У немца не только в заднице, в голове тоже кое-что нашлось.

Ветераны закусывали варёной колбасой и малосольными огурцами.

- С кормёжкой как обстояло дело? - спросил дед Петро.

- Столько овсяной каши съел - стыдно лошадям в глаза глядеть! -

заулыбался юный ветеран. - Изредка случался на нашей улице

праздник - барана раздобудем. Раз доброго ребята притащили, привязали

на хоздворе, а он не захотел в солдатский котёл. Сбежал. Мы

напротив отряда Хаттаба стояли. Каких-то четыреста метров разделяли.

Мы хватились: где баран? Да не до свеженины стало - над

головой пули полетели. Нашего стрелка, Витю Солодухо, ранило.

Командир роты на его место в БМП залез, из пушки садит. Мы под

бронёй с автоматами. Вдруг наш баран из зелёнки выскакивает, глаза

квадратные, мечется... Ошалел от грохота... Кореш мой, Лёнька

Раков, прикладом по броне затарабанил: «Товарищ капитан, товарищ

капитан, баран!» - «Какой, мать вашу, баран? - ротный изнутри

орёт. - Как бы в прорыв не пошли! Это война, а не бирюльки!» Мы -

долой войну! Начали вести огонь в сторону еды. Такое упитанное

богатство боевикам отдавать. Завалили. Два смельчака под огнём

поползли за ним. Когда перестрелка закончилась, ротный вылезает

из БМП: «О, баран! Хорошо! - руки потирает. - Отрубите-ка мне две

его задних ноги!» - «Ага, - обломали ему аппетит наполовину, - раз

не разрешали стрелять в него, только одну дадим».

- Правильно, а то ишь - разогнался! - дед Петро заправил в

мундштук сигарету. - А мы раз учудили! Были у нас один другого

хлеще кадры: Митька Жиров (в деда-прадеда бандюга) и Борька

Оборвись - с Митькой два сапога пара. В сорок четвёртом они к Рокоссовскому

удрали. Тот всех жуликов подбирал! В сорок третьем,

ещё перед Курской дугой, на Первое мая выдали в честь праздника

по двести граммов водки. Мы на Калининском фронте истощали

вконец. Мясо получали бычками, тёлками. Сами пасли. Расчётами

ходили зелень собирать: щавель, листья липы. Витамины, говорят.

А нам бы мяса да хлеба вместо этих витаминов. Выпили свои наркомовские,

Митька говорит: «Ещё хочешь?» - «Откуда?» - спрашиваю.

«Сейчас принесу!» - и показывает на штабную машину крытую, что

у дома стоит, в котором командир части живёт. Часовой охраняет.

Замок. Пломба. И ведь принёс. Часовой, конечно, не строевой шаг

вокруг печатает. И не как заведённый кругами бегает. Вот у дверцы

кабины постоял, у капота тормознул. Митька шасть с другой стороны.

Раз-раз: замок открыл, пломбу отогнул и внутрь. Пару бутылок

водки и американскую резаную колбасу в баночках схватил, пломбу

на место поставил. Шито-крыто. Во, рукодельник! А в тот раз Борька

Оборвись подбил нас учудить.

И дед Петро начал рассказывать историю из боевого прошлого.

Борис почему «Оборвись»? По документам он Васюков. Да пройда,

каких свет не видывал. Развесёлый красавец, и язык минуты не помолчит.

Как затишье на фронте, по снабжению его привлекали. Бычка

в деревне получить, картошки для части привезти. Всё достанет

и сверх того успеет. Любому в душу влезет, не мытьём, так катаньем

уговорит. И провиант добывал, и зазнобы в каждом населённом

пункте. Уедет из части, так с концами. Оборвись одно слово.

В сорок четвёртом на Украине разжился мешком трофейного

сахара. В селе Лыповец сговорился с одноруким председателем

колхоза: тот зарежет быка на благо Красной армии и получит официальную

бумагу, куда девалась скотинка. Из немецкого сахара

председатель по уговору должен сделать хохляцкую самогонку. Половину

мешка берёт за работу, из второй сладкой части ставит бражку

и гонит на благо отдельных представителей всё той же доблестной

армии веселящий душу и дурманящий голову продукт. На него официальная

бумага, само собой, не выдаётся. Тут полюбовное соглашение.

Но если напиток получится хороший, вдобавок к сахару Борька

Оборвись страшно дефицитной соли обещал отсыпать. Немцы её

для гражданского населения не завозили, нашим тоже было не до

неё. А без соли жизнь у местного населения совсем несладкая.

В миролюбивые планы вклинились боевые действия. Противник

вытеснил Красную армию из Лыповец раньше, чем бражка вызрела.

И быка только полтуши Борис Оборвись забрать успел, а как

за второй собрался - немец в наступление двинул.

Борис ругался, обзывал немцев гадами, не хотел мириться с потерей.

И вдруг как-то вечером говорит:

- А поехали заберём! Поди, выгнал чёрт однорукий. И полбыка

должен мне. Немчуре, что ли, оставлять?

- Ни хрена себе заявочки на длинной палочке! - удивился Митька

Ж иров и напомнил однополчанину географию боевых действий.-

Там же линия фронта! Нарвёмся на окопы!

- Не будут они зимой копать! Проскочим по темноте. Я дорогу,

как у себя под носом, знаю, сколько раз мотался, пока под нами село

было.

Километров пять отделяло героев от передовой, столько же в

тыл до самогонки.

- Ведь у тебя ещё сахар есть, - Митька пытался вразумить дружка,

- отдай, здесь выгонят. Зачем башкой рисковать?

- Там готовая! А здесь сколько ждать? Айда! За машину ручаюсь!

Борька настырный. Почему, дескать, самогонку бойцов Красной

армии немчура должна лакать?

Была у него «полуторка» с фанерной будкой.

- Если баллоны пробьют, - заверял, - на дисках доедем!

Шоферюга Борька, несмотря на баламутство, был что надо!

В сорок третьем на Курской дуге поехал Петро с ним в штаб,

командир части вызвал. Борис Оборвись подвыпивший. Гонит машину,

песни поёт. И тут сзади два «доджа три четверти». Явно не

простые вояки едут. Дорога узкая щебёнкой отсыпана.

- Хренушки вам! - Борис на газ давит.

Решил не пропускать.

- Не дури! - Петро ругается. - Прижмись к обочине.

Да за грудки на скорости не схватишь.

У Бориса глаза горят, машину из стороны в сторону кидает. Сзади

истошно сигналят.

«Доджу», конечно, обогнать «полуторку» - раз плюнуть. Но

только сунутся, Борька подставит машину. Лихач.

Наконец один проскочил и поперёк дороги встал. Гонки окончены,

выходи подводить финишные итоги.

У Петра под ложечкой ёкнуло: в «додже» не просто офицер -

командующий армией Катуков. Петро знал его по Калининскому

фронту.

Борьке хоть бы хны.

- Рулевое испортилось, товарищ гвардии генерал-лейтенант! -

вытянулся в струнку, врёт не морщится. - Такое старьё!

И как начал тарахтеть, не остановить, что днями и ночами баранку

крутит, ремонтироваться толком некогда... Запчастей нет...

На лобовом стекле «полуторки» гвардейский значок. Их миномётная

часть «катюш» со дня рождения гвардейская.

- Гвардейцы называются! - свёл грозные брови генерал. - Доложите

командиру части: вам двадцать суток ареста!

- Есть! - вытянулся в струнку Борис.

Ни капельки не смутился и не расстроился.

Он и не подумал докладывать.

И вот уговорил друзей, втроём рванули за самогонкой в тыл

врага. Взяли десятка два гранат, автоматы. Стёкла на дверцах машины

выставили. Ночью по-тихому с выключенными фарами окольными

путями проскочили линию фронта. Борис точно выехал к хате

с самогонкой.

- А если там немцы? - Петро говорит.

Насовали в карманы гранат, постучались.

У хозяина глаза на лоб:

- Вы шо - село заняли?

- Успеется! - отложил Борис военную тему. - Сначала давай самогон

и быка.

- А где взять?

Начал мямлить: мясо у родственницы «сховал», чтоб немцы не

сожрали собственность Красной армии. А самогона «трошки» всего.

- Выпил, немецкий прихвостень?

- Та не.

Начал шариться по углам, банками греметь. Литра полтора наскрёб,

в бутыль слил. Кусок мяса достал килограмма на три.

- Ладно, остальное потом отдашь! - Борис торопит. - Ещё какнибудь

заскочим!

Хоть и лихие ребята, а нервы жим-жим. Вдруг какой патруль за

их машину, что у ворот, запнётся!

Похватали добычу и по своему следу обратно. У крайних окопов

молодцы-удальцы по две гранаты бросили в расположение противника.

Мало того, что увели из-под носа самогонку, ещё и панику

захотели посеять в стане врага. Попугать наступлением. Немец не

бросился наутёк, стрельбу открыл. Митька в кабине сидел, Петро - в

будке. Дал оттуда длинную очередь в темноту.

Вдруг звяк, и в нос ударил запах сивухи.

В самое дорогое немец угодил! С ненавистью Петро разрядил

рожок в сторону Берлина.

Машина в обратном от логова Гитлера направлении мчится,

вдруг - дёрг, Петра швырнуло на борт. Баллон пробило. Но Борька,

как и обещал, довёз друзей в целости и сохранности.

Ни царапины, один самогон пострадал.

- Надо было грудью защищать! - ругался Борис Оборвись. -

А ты за бутылью отсиживался, разведчик хренов!

- Он, поди, - погрозил Митька кулаком, - от страха засадил из

горла, а бутыль, заметая от нас следы, кокнул об борт!

- Нюхай! - дыхнул в своё оправдание Петро.

- Ладно, что нам горе горевать, когда надо воевать! - Борис подмигнул

однополчанам и с плутовской физиономией растворился в

темноте.

Минут через десять является с точно такой же бутылью, целой

и полной.

- На кой под пули лезли? - заругался Митька.

- Зато развеялись! - хохотнул Борис Оборвись и разлил по

кружкам...

- Везёт дуракам! - мотал головой дед Петро, рассказывая молодому

ветерану фронтовой случай. - И самогонка не так нужна, как

удаль показать. Я ведь не хотел ехать. Да побоялся трусом выставиться.

Дурак был!

Старый ветеран закурил.

- Во сне воюешь? - спросил.

- Бывает, - заулыбался Женя. - Брат ругается: «Опять ваххабитов

крошил?» Спим в одной комнате. «Прикрой! - ору. - Отходим!»

Часто миномётный обстрел снится. Мина в меня летит, «фыр-фырфыр»

свистит, падаю в окоп, с мамой, братьями прощаюсь, а она будто

зависла надо мной...

- Я тоже, если выпью, воюю всю ночь!

В гараже стояла прохлада. За воротами горел июльский день.

С жарким солнцем, высоким небом, знойным ветерком. Водка была

тепловатой. Дед Петро уже не отваживался на классические сорок

градусов, разбавлял их забористость минералкой. Женя плескал

себе на донышко стакана чистый продукт.

- У нас парень из Иркутска был, - продолжил разговор юный ветеран,

- Вещим Олегом прозвали. Чутьё собачье. Переедем с места на

место, обязательно спрашиваем: «Олег, землянку копать или в палатке

перекантуемся?» - «Нет, - скажет, - не возитесь, через два дня уйдём».

Нам жалко уродоваться, на одну ночь в землю зарываться. Или скажет:

«А вот здесь копайте, стоять будем две недели». Никогда не ошибался.

Из-под Грозного маршем двигались, машина Паши Шалдаева, механика-водителя,

на фугас наскочила. Пашу выбросило. Вещий Олег рядом

со мной шёл. И вдруг как заорёт, не могу понять к чему: «Говорил -

не подметай!» Оказывается, перед отправкой Паша залез в кузов с

веником. Олег увидел. «Паша, не подметай, - предупредил, - плохая

примета». Паша веником отмахнулся: иди, не каркай. Олег как в воду

глядел. Хорошо, Паша только руку сломал и контузило чуток...

- А больше всего, - помолчав, добавил Женя, - политиканов,

сволочей, ненавижу и журналюг. Раз наша колонна попала в засаду

под Грозным. Пятнадцать ребят погибло. И Вещий Олег... Через пару

часов по телевизору сообщают про этот бой: наши потери - двое

убито и четверо ранено. Суки!.. Как-то сидим вечером, только разлили

выпить, подлетает машина, оттуда выпрыгивает оператор - ни

здрасьте, ни разрешения спросить - и ну снимать... У меня автомат

под рукой. Над головой у него дал очередь... Тот плюхнулся на ж и

вот, пыль глотает: «Только камеру не трогайте!» Отобрали кассету...

Старый ветеран с превеликой осторожностью начал разбавлять

очередную порцию водки. И недолить плохо, тем паче - переливом

испортить продукт.

- Ни разу не ранило? - спросил, справившись с задачей.

- Везло. Вдвоём стоим. Вдруг очередь, он падает, я следом, чтоб

думали - убит. Потом поднимаюсь, а товарищ - без движения...

- Всю войну считал - заговорён! - тяжело вздохнул дед Петро. -

Глушило, засыпало землёй, но ничегошеньки серьёзного. Думал, отвоюю

без царапины, а вышло - без ног. Судьба... Но главное, Жека,

расстреляй меня комар, не война, а манёвры.

- Нинка не дождалась меня. О матери столько не думал, как о

Нинке. Она в Германию на заработки уехала и за немца выскочила.

- Не рви сердце, Жека!

- А рви карман?

- Во-во! Нинки-картинки - товар приходяще-уходящий. А ты

живой вернулся, Жека, живой! С руками и ногами. Остальное...

Дед Петро махнул рукой, дескать, остальное приложится. И по

идеально точной траектории закруглил жест у стакана. Выпил. На

закуску хлопнул себя по протезу:

Эх, милка моя!

Шевелилка моя!

Полюбила ты мене!

На постели у себе!

- Свои ордена в сорок шестом выкинул, перестали за них платить,

сгрёб и выбросил...

- Я тоже медаль ни разу не надевал.

ГРИБЫ НА ЧЕТЫРЁХ КОСТЯХ

«Как день с утра не задастся, - вспоминал дед Петро войну, -

так, расстреляй меня комар, до ночи наперекосяк... В то утро ложку

посеял. Рассчитывал с ней Берлин брать, с Калининского фронта

вместе, а тут обыскался - нет...»

А ещё, рассказывая про тот роковой день, говорил: «Наши враги -

жадность и лень». Напирал на первую часть мудрости. По жизни

Петро был мужиком рачительным, но на войне не жадничал, не

гонялся за трофеями. Ни в Польше, ни в Германии. Помнил завет

матери: «Чужое не тронь - руки отсохнут». Мужики таскали в сидорах

костюмы, отрезы. Петро одни часы швейцарские имел. А тут

смотрит - ботинки. И до того приглянулись деревенскому парню.

Светло-коричневые, подошва в палец толщиной, с рантами. Не ботинки,

а картинки...

Их 1-я гвардейская Краснознамённая танковая бригада шла на

острие клина. «Эх, ребята были! - вспоминал дед Петро однополчан. -

Цвет! Молодёжь необстрелянную не брали. С госпиталей многие.

Дрались соответственно. Преград не было!..»

Три танковых полка с автоматчиками на броне. Сзади дивизион

«катюш», дивизион противотанковой артиллерии, дивизион броневиков

с крупнокалиберными пулеметами. Сила! Задача: прорвать

фронт и сеять панику - круши! дави! сметай! - в тылу врага. Днём и

ночью больше шума и огня для неразберихи в немецком стане.

Петро - что в мирной жизни швец и жнец, что на войне по любому

хлебу, металлу и салу. Посади за руль машины - не растеряется, и

разведчик опытный, и радист лучший в бригаде. С этой специальности

начинал войну, рядом с радиостанцией закончил. Та, последняя,

на крытом газике была установлена, который за танком комбрига

неотвязно следовал для оперативной связи. Например, вдруг появилась

загвоздка продвижению в виде вражеской артиллерии. Через

Петро вызываются «катюши», они - «огонь!», и путь свободен. Или

въезжает колонна в лес. Сосны громадные, а на ветвях «кукушки»,

которые по нашим автоматчикам, что на броне танков, как давай поливать.

«Броневики вперед!» - передаёт Петро приказ командира.

Те выдвинулись и айда крупнокалиберными счетверёнными пулемётами

по «кукующим» фрицам. Лес, как косой, вместе с «птичьими

гнёздами» срезали и дальше...

«В сорок четвёртом, ещё в Польше, - рассказывал дед Петро, -

нас начали готовить для взятия Германии. “Вы оккупационная

армия!” - говорили. Офицеров, как жрать правильно, обучали.

С деревень многие - вилок в глаза не видели, какие там салфетки и

ножи за обедом. Гоняли, как платком рот вытирать, вилку держать

и другим застольным выкрутасам. Почище, чем политзанятия.

А установка на бой: можешь на танке ломануть не по дороге, а по

дому - круши его, вали, дави, но после боя - пуговицу мирного населения

не тронь».

Петро не удержался... В тот январский день сорок пятого они углубились

в немецкий тыл на сто пятьдесят километров. Где-то под вечер

в городок зашли. Остановилась колонна на пять минут, Петро забежал

в дом ложкой разжиться, восполнить потерю. И увидел ботинки. Будто

специально кто поставил на стул. «Взять?» - ударила мысль. «Не

запнись за них, - сокрушался потом, - успел бы запрыгнуть в машину,

а её всегда оберегали танки. Связь - глаза и уши командира». Но пока

раздумывал да ощупывал приглянувшуюся обутку, загрохотали выстрелы.

Петро выбежал из дома с ботинками, вскочил на подножку

машины, а тут немецкая самоходка из боковой улицы...

А всё с ложки началось. За всю войну, кроме чирья на заднице

на Калининском фронте, никаких ран, а тут...

Но жить-то надо...

И жил дед Петро полноценнее других ногастых. В молодости

до девок горазд был. И они до него. В тридцать пять лет машину

освоил. В пятьдесят полюбил грибы собирать. Конечно, со своими

ногами и по девкам сподручнее шастать, и машину водить, и грибы

собирать. В полный рост на протезах какой ты грибник? А на

четвереньках в самый раз. «На четырёх костях», - шутил дед Петро.

И с азартом таким способом собирал грузди, белые и всякие разные.

Выглядел процесс следующим образом. Облазит дед лесок, к

дереву подползёт, за ствол ухватится, встанет, перейдёт в соседний

колок и опять принимает коленно-локтевую позу.

Со стороны кажется - мученья да и только. Однако дед Петро

до дрожи любил за грибами ездить. Изнывал с первыми летними

днями: когда, наконец, полезут родимые? И дочь терроризировал.

- Лен, не видела - грибы носят?

- Какие грибы, трава только проклюнулась.

- Ага, только! Дуром на грядках прёт! Пора сгонять на разведку.

Так повторялось каждый год. А уж в грибной разгар при первом

удобном случае вырывался в соседние с дачей леса.

В тот день тоже достал дочь:

- Слетаем за профиль на разведку, а? Печёнкой с селезёнкой,

расстреляй меня комар, чую - пошли родимые. Поехали, машина,

как часы на Спасской башне, ходит.

- А чё вчера колесо отвалилось?

- Зато двигун не заглох.

- В первый раз за сезон.

- Так уж и в первый, - обиделся дед. - Не можешь без гадостей.

- Ладно, - согласилась Лена, она тоже любила грибную охоту, -

своими глазами убедишься - рано ещё.

Потом дед вспоминал: тот день с утра не задался. И сетовал на

себя - чё было дёргаться? Но задним умом мы все горазды.

Звоночек прозвенел утром, когда дед Петро в колодец ведро

упустил. Бутылку пива надумал охладить. На край колодца ведро

поставил. Оно кувырк... Бутылку каким-то чудом успел подхватить.

А ведро полдня вылавливал.

Когда выловил, прихватив пятилетнюю Юльку, двинули на

грибную разведку.

До заветных лесков было километров пять. Успешно, без отваливания

колёс и замирания мотора, добрались до места назначения.

- В прошлом году в это время здесь полбагажника огребли! -

охваченный азартом предстоящего мероприятия, вспомнил былые

победы дед Петро и упал на «четыре кости». Принялся резво обшаривать

рощицу. Со стороны казалось, дед обнюхивает каждое

деревцо.

- Дед, ты как собака, - хихикнула Юлька.

- Зато я, в отличие от вас, ногастых, ни один грибок не пропущу.

Вы ведь не собираете, а носитесь, как в задницу ужаленные. Рады,

что есть на чём. Я каждый кустик обшарю, под всякую травинку загляну.

У вас процентов пятьдесят мимо глаз попадает.

В тот памятный вечер, как ни обшаривал, как ни заглядывал,

счёт трофеям шёл не багажниками, редкими экземплярами.

Пять обабков, три подберёзовика, несколько сыроежек. По-

Ю лькиному - суравежки. Волнушки звала волмянками. Кстати,

она белый гриб нашла. Ядрёный, в самом соку. Таких десятка

полтора - и можно мариновать! Юлька, дитё есть дитё, нет бы, с

ножкой сорвать, она - шляпку одну. Мама-Лена бросилась искать

нижнюю часть красавца. Да где в стогу иголку найти. Юлька, конечно,

забыла место.

Часа два дед ползал, Лена ходила, Юлька скакала по грибным

угодьям.

- Стоп, пулемёт! - сказал дед Петро в один момент. - Хватит из

пустого в порожнее переползать. Всё равно не зря съездили...

- Что, Юлька, - спрашивал внучку по дороге к машине, - поедим

свеженинки? Мамка на ужин сварит грибной супчик-голубчик.

- А куда она денется, - внучка деда поддерживает.

- Ты любишь супчик с грибами?

- Ещё как есть хочу!

Дед Петро поторопился вперед событий распустить желудок

на суп. У машины обнаружилось, что исчезла связка ключей, среди

коих и ключ зажигания был.

- Вот гадский потрох! - выворачивал один карман за другим дед

Петро. - Куда они, расстреляй меня комар, подевались?

- Дед, ключ надо на веревочку и на шею, - нравоучительно советовала

Юлька.

- Ты ещё, соплюшка, будешь вякать!

- Сам ты соплюх!

- Лен, ты не брала?

- Они мне сдались! - нервничала дочь.

Мало хорошего видела Елена в этой потере.

- Неужели в лесу обронил?

По второму кругу начали обшаривать хоженые места, лесок за

леском. Дед как Маугли, Лена тоже на колени встала. Ключи не грибы,

в полный рост трудно в траве заметить. Юлька последовала примеру

взрослых, но тут же ударилась коленкой о пенёк.

- Гадский потрох! - плаксиво заругалась.

- Юлька, по губам получишь!

- А деда чё не бьёшь?

Обнюхивая каждую травинку, дед Петро поднял ржавый перочинный

ножичек.

- Пойдёт! - полюбовался находкой и сунул в карман.

Юлька нашла ножку от гриба-красавца и плоскую 250-граммовую

бутылочку с завинчивающейся крышкой.

- Пойдёт! - сунул дед в карман сосуд.

- Всякую гадость собираете! - ворчала Лена. - Ключи ищите!

Когда солнце село, дед Петро, обхватив берёзу, встал:

- Всё, расстреляй меня комар, ни хрена не видать. Соединяю напрямую.

Повозившись с зажиганием, замкнул соответствующие проводки,

застоявшийся «запорожец» весело затарахтел, учуяв направление

мыслей хозяина в сторону дома.

- Главное в нашем положении что? - спросил Юльку.

- Грибной супчик! - не задумалась внучка.

- Сама ты каша манная. Главное - ехать прямо. Иначе куковать

на дороге придётся. Хочешь, Юлька, куковать?

- Ку-ку! Ку-ку! - сразу начала Юлька.

Не этот смысл имелся в виду, а тот, что дед при всей своей автолихости

не мог закладывать крутые виражи. И не крутые - тоже.

Зажигание-то обманул, без ключа завёл двигатель, но на этот сродни

воровскому случаю имелась противоугонная блокировка: руль

вправо, руль влево и «стоп, пулемёт» - сливай воду.

- При повороте передние колёса стопорятся в одном положении,

- объяснял дед пассажирам особенности данной поездки.

- И потом нельзя ехать? - спросила Елена.

- Как в цирке можно. По кругу.

- Всё бы ты шутил, папа!

- А чё, расстреляй меня комар, грусть-кручину разводить?

Беды большой в прямолинейном движении не было, дорога не

делала резких поворотов. Единственная преграда - профиль, что в

деревню вёл, за ним сразу дачи начинались. Дед Петро внимательно

посмотрел в одну сторону профиля, в другую: нет ли движущегося

транспорта? И начал заезжать на дорожное полотно.

- Всё, - с облегчением сказал, скатившись вниз, - дальше следуем

прямо по линии партии и правительства.

Но вдруг на «линию» выскочил кабыздох. Куда уж он нёсся

сломя голову? Может, от дачных псов уходил? Или нашкодил гденибудь?

Сунулся под самые колёса, которым было противопоказано

криволинейное движение. Дед Петро инстинктивно крутнул руль в

сторону от самоубийцы.

- Расстреляй меня комар! - кричал в следующий момент. - Лучше

бы я тебя раздавил!

Колёса намертво заколодило.

Лена побежала за подмогой к соседям-автомобилистам.

Как ни бились мужики повлиять на блокировку в обратном направлении,

в походных условиях ничего не получалось. Пришлось

брать деда на буксир. А так как передвигаться он мог только по кругу,

маршрут по дачным дорогам прокладывали в левостороннем направлении.

То и дело приходилось останавливаться, заносить задок

«запорожца».

С добрый час цирковой крендель нарезали. Это при том, что

при нормальном пути длина его была не больше полутора километров.

Было хорошо затемно, когда достигли дачи...

- Лен, - на следующее утро дед Петро, едва продрав глаза, стал

просить дочку, - свари грибного супчика.

- Берёзовой каши бы тебе! - проворчала дочка, ещё не отошедшая

от вчерашней разведки.

-Ч ё?

- Я про себя.

Лена достала из багажника корзинку с грибами. Высыпала трофеи,

едва прикрывавшие дно, на столик и... Среди грибов лежали

ключи.

- Это Юлька, расстреляй меня комар! - взорвался дед, увидев

пропажу. - Она, шкода такая!

- Из-за поганки полпосёлка взбаламутили! - поддержала мысль

мама Лена.

- Ремня всыпать, чтобы неповадно в следующий раз!

- Мороженое сегодня точно не получит!

Дед и мать в два голоса ругали Юльку.

Которая, конечно, не ангел. Но справедливости ради надо сказать:

в тот раз Юлька к ключам не прикасалась.

РАЗВЕДЧИК И ПИОНЕРКА

- Колы був ще юнаком, - вспоминая неинвалидное время, дед

Петро порой переходил на хохляцкую мову, - швыдкиш за меня не

було. На ричцу с хлопцями идэмо, хтось каже: «Хто быстрийше добижить?»

Я як ушпарю, тильки пятки блыщут. В ричцы вже купаюсь,

а воны тики повзут. Та... Свинья в огород вскоче, маты мэнэ

кличэ, бо одын я можу зразу впийматы. От такий я був дюже швыдкий

хлопец!

Про военные беговые подвиги хвастал на мове москалей. И так

смачно, аж в протезах сладко ныло:

- От раз нёсся! Летел, как тот чемпион! Под утро мы языка приволокли

и спать попадали. Вдруг кипеш! Немцы! В прорыв, расстреляй

меня комар, на нашем участке ломанулись. Чё уж там наше

командование прошляпило. Мы их языками завалили, они не в курсе

дела. Фрицы валом попёрли - отбиваться дохлый номер. Хватай

ноги в руки и дуй в сторону родины. Что я и сделал. Догоняю Гришку

Лебедева, он на велике чешет, спицы сверкают. Возьми, прошусь, на

багажник. Он морду колодкой. Не, говорит, вдвоём медленно, оба

пропадём. Сильнее педалями от меня закрутил. Забыл, стервец, как

его, раненого, из-за линии фронта на себе волок. Бегу, а немцы сзади

из пулемётов подгоняют. Гришка, хоть и на колёсах, недалеко оторвался.

А тут и вовсе бросил транспорт. Финиш пришёл. Река широченная.

А Гришка только по-топорному плавает. Капец настаёт.

Взмолился: «Петро, не бросай!» - «Ага, - говорю, - ты меня на велик

взял?» - «Прости!» - просит. Помог, конечно. Плавал я как рыба в

воде. А уж бегал, когда ногастый был...

- По девочкам? - подзуживали мужички.

- Не, по ним с ногами не успел - война.

- Зато с протезами давал.

Это уж точно. Не промах был Петро.

А ведь жить не хотел, как ноги отняли. Да и отнимать нечего

было. Правая на одной шкурке держалась, от левой мало что осталось.

«Лучше бы насмерть, - отворачивался в госпитале к стене, - чем

обрубком быть!»

Пионеры у его кровати пост организовали по отвлечению от

самоубийственных дум.

Книжки читали, стихи...

Кстати, с одной пионеркой столкнулся через сорок три года по

шуры-мурному вопросу. Без красного галстука она к тому времени

ходила, что не помешало бурному роману.

Петро в госпитале, был такой момент, поставил на себе крест.

Куда, мол, без важнейших составляющих двигательного аппарата

годен? Одну пионерку, что развлекать бойца приходила, попросил

верёвочку покрепче принести. Девчоночка и рада стараться, как же -

солдатик израненный обратился. Хорошо, нянечка узрела ночью сооружение

петли-удавки...

- Ну, дай тогда яду! - швырнул Петро верёвку в глазастую. -

Кому я такой нужен? Кому?!

- Мне, - сказала нянечка.

Настей её звали. Дивчина молодая, видная.

- На кой тебе инвалид?

- Петя, - ответила с жаром, - посмотрись в зеркало! Ты даже

здесь, после тяжелого ранения, какой красивый!

Петро на самом деле был видный хлопец. Цыганистый, волосы

волнистые, глаза карие. И не какой-то заморыш. Немца, намеченного

в языки, без всяких прикладов кулаком по голове с одного удара

глушил. Бац, и готов любезный для транспортировки. Можно без

кляпа тащить. Не скоро очухается.

Нянечка исключительно в лечебных целях сказала «мне нужен».

Надо как-то от петли отвлекать безногого солдата. Чувств к нему не

испытывала.

- Точно я тебе нравлюсь? - Петро ушам своим не верит.

- А как же! Да на тебя тут все девчонки заглядываются! - продолжила

психотерапию Настасья.

После чего разведчик перестал у пионерок верёвку просить.

Как выписался из госпиталя, дали ему провожатого, и поехал

к родным на Украину. Но через пять месяцев вернулся жениться на

Настасье. Той и деваться некуда. Говорила? Говорила. Обещала? Обещала.

Значит, девка, не крути носом.

Сошлись, а через полгода Петро обратно засобирался на Украину.

Вошёл во вкус жениться. Дома у него тоже зазноба появилась.

Побыл мужем сибирячки, захотелось к хохлушке.

Что, дескать, зря мы кровь проливали, ноги теряли? Имеем право

на личное счастье.

Поел вареников да галушек, кавунов солёных да сала, и страх

как захотелось пельменей и щей Настасьиных. И опять «что мы, зря

кровь проливали?»

Пару раз сгонял туда-обратно через полстраны. Потом думает:

зачем я, чудак такой, мотаюсь? Можно на месте галушки с варениками

найти. В Омске тоже хохлушек хватает.

Никогда не мешало Петру отсутствие ног - ни в любвеобильные

молодые годы, ни в более умеренные.

На День Победы выступал однажды в парке, о боевом пути браво

рассказывал. Спустился со сцены, а к нему женщина:

- Вы меня не помните?

- Нет, расстреляй меня комар!

- Тоня я! Помните, в госпиталь верёвку вам приносила. Стихи

читала!

- «На севере диком стоит одиноко...»

- Ну!

- Надо отметить встречу боевых друзей.

Стали они отмечать.

Раз, да другой, да третий разведчик к пионерке заруливает. Ей

пятьдесят пять лет, деду - на одиннадцать больше, но любви все

возрасты по плечу. Кто-то, может, осудит: «Им о душе пора думать,

они сосредоточили внимание на низменных страстях организма».

Дескать, внуки у каждого за спиной, они любовь развели как ни в

чём не бывало. Седые оба, а туда же - объятья подавай.

Что на это скажешь?

Дед Петро ничего не говорил. И не задумывался. Не сдерживал

даже тот щекотливый факт, что пионерка жила в одном доме с племянницей

жены Настасьи. Самоуверенно считал: он-то, старый разведчик,

имеющий добрую сотню ходок в тыл врага, за линию семейного

фронта тоже незаметно будет гонять.

Родственники не фашисты, быстро доложили Настасье о вылазках

в запретную зону.

«Ах ты, старый кобелина! - сказала жена. - Ах ты, чучело! Всё

ему по бабам прыг-скок. Подхватишь СПИД, и руки отнимут. Я тебя

по больницам таскать не буду. И так от стыда сгореть можно: старый

хрыч на тайные свиданки бегает!»

Ничего принципиально нового в этом монологе не было. Кроме

одной детали - вслух не произносился. Настасья виду не подала, что

располагает достоверной информацией о подлой измене. Вела себя,

будто знать не знала и ведать не ведала. Внешне. Внутренне разработала

план коварнейшей антипионерской операции.

Однажды как бы невзначай («невзначай» ловила несколько

дней) столкнулась с пионеркой.

- Неужто Тоня? - сделала удивлённое лицо.

- Да, - непонимающе сказала пионерка.

- А я - Настя. Ну, госпиталь помнишь? Томилина Настя, а теперь

Рыбась.

«Сейчас вцепится в волосы», - испугалась скандала пионерка.

Сжалась обречённо. А потом видит, Настя ничегошеньки о романе

почти боевых товарищей не знает. Щебечет себе беззаботно на всякие

темы.

«Пронесло», - подумала пионерка и невинным тоном спрашивает:

- Как там Петро, разведчик наш? Раз в парке на День Победы

видела его, выступал с трибуны.

- А чё ему сделается? Бегает, воюет. Правда, в последнее время

заскоки начались с крышей, - покрутила Настя пальцем у виска. -

Чудит.

«Неужто меня имеет в виду?» - опять ухнуло сердце у пионерки.

- Как-то прихожу домой, он на кухне сидит, на полу ворох бумага,

скалка, ложки деревянные, разделочная доска, в руках спички.

«Замёрз, - говорит. - Только что реку вброд со взводом переходили,

заколел». И чиркает спичкой. Еле отобрала. На следующий день топор

схватил и давай табуретки крушить. «Богомать, - кричит, - я кровь

проливал!» И раньше во сне всю дорогу воевал. А тут наяву начал.

У пионерки чуть не сорвалось: «Знаю!» Вовремя бабский язык

прикусила, не ляпнула: «Сама не раз слышала, как во сне воюет». Дед

Петро, бывало, у неё, подвыпивши, заснёт и начинает орать: «Огнём

прикрой!.. Куда ты?! Мины там!»

- Раньше только во сне воевал, - продолжает Настасья, - в последние

годы наяву начал. На меня с ножом кидается. «Ты, - кричит,

- немецкий оккупант!» Это я-то! Хорошо - протезы, не может

догнать. Так бы давно порешил. Топоры, ножи прячу... Даёт о себе

знать война. Два раза в психушке лежал. Подлечится, вроде ничего,

пройдёт. Через полгода опять квартира во вражеский тыл превращается.

Нас, как языков, скручивать начинает. Подкрадывается.

Или за дверью спрячется, чтоб, значит, оглушить неожиданно. Затмение

ни с того ни сего найдёт, особенно когда выпьет. Фронт даром

не проходит. Шутка ли, почти четыре года отломать на передовой.

Как-то прилегла на диван, задремала, и вдруг - будто холодом обдало.

Открываю глаза, он с ножом крадётся. Ещё бы секунда... Еле

успела подушкой защититься. Только пух полетел. А так бы полоснул

по горлу и капец!

Пионерка вспомнила: у Петро в кармане всегда складничок

острейший. Хвастал: «Как бритва, по спецзаказу цеховские ребята

делали». Вспомнила и побледнела.

- Что с тобой? - спросила Настасья.

- Ничего-ничего.

Поговорили они, через два дня дед Петро прирулил к сударушке

с поллитровкой в кармане, переполненный любовью: «Видчиняй,

родная, хату, будем песенки играть».

Родная не «видчиняет». То есть на порог пустила, а дальше не

моги.

- Я, - говорит пионерка, - больная! И больше ко мне не ходи!

- Ты чё? - оторопел разведчик. - Сказилась? Сама приглашала

«заходи чаще, всегда рада».

- Дочь моя узнала, ругается!

- Хорошее дело, я горилку взял.

Даже на этот крепкий довод «не видчиняет» пионерка дальше

порога.

«Вот жинки поганый народ, - возвращался дед Петро с неудачного

свидания. - То лучше меня не было у неё за всю жизнь мужика,

а теперь дочку слухает. Вот поганый народ...»

САЙГАК НА КОЛЁСАХ

Елена, дочь деда Петра Рыбася, и сын его Борис пребывали в

сильной тревоге. Отец, ветеран Великой Отечественной войны и

инвалид её сражений, подал губернатору прошение о выделении автомобиля.

Тревога была не в том, что откажут заслуженному воину. Как раз

на сто восемьдесят градусов наоборот. Вдруг удовлетворят просьбу.

Странный народ, скажет не знающий деда Петра гражданин, им на

льготных условиях машину могут отвалить, они фордыбачатся.

Знакомые ветерана горячо понимают его детей, душа которых

всего один годик и была на спокойном месте, пока грудой железа

стоял в гараже «запорожец» деда Петра, двадцать лет назад подаренный

советской властью.

В военном прошлом ветеран оторви да брось какой был отчаянный

разведчик. Таким в душе и остался по сию пору. А в теле уже

семьдесят пять лет.

Дальтоник - это самый безобидный изъян автолюбителя деда

Петра. Огни светофора можно по счёту определять. Вверху - красный,

внизу - зелёный, посредине - жёлтый. Так дед цвета и различает.

Куриная слепота, когда в темноте дед Петро дальше своего носа

ни бельмеса не видит, тоже терпимый недостаток. Ночью за языками

уже не ездить. На дачу и за грибами днём гоняет. Хуже, что реакция у

бывшего разведчика ниже некуда. На поворотах, как плохой велосипедист,

действует. Дугу такого радиуса закладывает, что обязательно

встречную полосу прихватит.

И ни тени волнений. Ему - что раньше в тыл врага сбегать, что

сейчас против шерсти на шоссе проехаться. Запросто. А ведь не советские

времена. Джипов и «мерседесов» на дороге, как насекомых у

иного бомжа. Воткнись в такой - квартирой не рассчитаешься... Но

деду разве докажешь, что новым русским, у которых в голове одна

извилина, и та в виде доллара, до фонаря его раны, ордена и протезы

вместо ног.

Так как ног у деда Петра нет, отсюда - управление ручное.

Дочь Елена без «Отче наш» ездить с отцом не может. Сидит,

крепко пристегнувшись ремнём, и без конца повторяет: «Отче наш,

иже еси на небесех, да святится имя Твое...»

Жизнь «запорожца» деда Петра была полна ярких событий:

кузов каждым погнутым миллиметром - других не имелось - помнил

кюветы, столбы, перевороты, потери колёс... Попав в руки деда,

«запорожец» с радостью воспринял разудалый характер хозяина.

Автомобиль и сам был натурой неуёмной. Получилось: два сапога -

пара. Не вспомнить дня, чтобы машина была полностью исправна.

Отказывали тормоза, рвался в дороге ремень вентилятора, садился

аккумулятор в неподходящий момент...

В нашем рассказе претензий к аккумулятору, ремню и двигателю

не было. В нашем рассказе сцепление не сцепляло. Дед Петро, надумав

поехать с дачи домой, передвигался скачками. После каждого

торможения сайгаком срывался с места в карьер, и ниже шестидесяти

километров в час не получалось. Выше тоже. Но скоростей «Формулы-1»

и не требовалось.

На удивление, тормоза держали. Иначе - кто его знает, до чего

допрыгался бы.

Оно и так в тот день вышло, хуже не бывает.

Прискакал дед Петро домой. Да не в условленный час. Должен

был по оговоренным с дочерью планам через день прибыть, но ему

заегозило раньше. Про внезапно открывшееся недержание Елена,

конечно, не знала.

Когда на дачу приехала и соседи доложили: дед Петро отбыл,

сердце заныло в недобром предчувствии. Чего хорошего ждать,

если собственными руками погреб на просушку открыла, стальную

крышку люка в три миллиметра толщиной перпендикулярно проезжей

части гаража ломом застопорила.

Побежала на электричку. Только догнать по рельсам «запорожец»

не удалось.

Дед с дачи благополучно прискакал - плюс к сцеплению ничего

в дороге не отказало - дверь гаража открыл. С его куриной слепотой

разве мог что-то в сумраке помещения узреть? Собственно, и не

смотрел. Что в родном гараже разглядывать? И так всё с закрытыми

глазами знает. Поэтому уверенно сел в машину, отпустил тормоза

и прыжком влетел в гараж. Помеху так и не увидел. После удара

крышка багажника (как известно, он у «запорожца» шиворот-навыворот,

спереди находится) подскочила вверх. У крышки без того был

неправильный «прикус» - итог столкновения с забором дачи, тут совсем

перекорёжило.

Дед Петро понял: его в гараже не ждали, и оперативно дал задний

ход. Выпрыгнул за ворота.

Как в кино - ни раньше, ни позже, сын Борис мимо на машине

спешил. По этой дороге он вообще никогда не ездил. Раз в год, если

и занесёт... А тут...

Елена потом втихушку радовалась, что Борис был.

Дед, как инвалид войны, гараж в хорошем месте отвоевал. Впритык

к напряжённой трассе. Удобно, не надо по закоулкам крутиться,

и всегда чисто. А недавно поблизости бар со стриптизом открыли.

Дед Петро уже девками, показывающими под музыку сахарные места,

не интересовался, а вот иномарки под вечер на сладкое летели

мимо гаража...

Если бы такой иностранной красавице в бочину дед врубился...

Бог миловал. Родному сыну в борт врезался. Тот накануне закончил

предпродажную подготовку своих «Жигулей», торопился к

покупателю в предвкушении денег, а тут родной папаня, как с цепи

сорвавшись...

И опять повезло, долбанувшись в авто сына и вылетев от удара

на середину проезжей части, наскочил не на «вольво», не на «мерседес»

или КамАЗ - на ветхую бабульку, что шкандыбала через дорогу,

опираясь на лыжную палку. Еле волочилась, припадая на все больные

ноги...

И вдруг на неё жуть летит. «Запорожец» на конвейере красавцем

не назовёшь, тут вдобавок перекорёженная крышка багажника,

как челюсть акулы, распахнута. Зада вообще нет. Он в салон переместился

после встречи с «Жигулями». Бабку по идее должен был

кондрашка обнять от такой напасти.

Да не из тех была, у кого жизнь мёдом текла. Закалилась в невзгодах

и лишениях. Такой прыжок сделала с двух ног и палки, используемой

как спортивный шест, что любо-дорого поглядеть. Дед

Петро не смог полюбоваться - крышка багажника, пастью хищника

распахнутая, обзор перекрывала. Поэтому, крутнув руль, сам того не

желая, опять в сторону бабки направил зверюгу на колёсах.

По всем показателям прежней жизни «запорожцу» после двойного

удара - физиономией о крышку, задом о «Жигуль» - следовало

заглохнуть навеки вечные. Он вразнос пошёл. Двигатель, форсажно

ревя, не выключался, как ни старался укротить его дед Петро. И тормоза

отказали. «Запорожец» кровожадным хищником прыгал по дороге,

норовя подмять под себя резвую старушенцию. Та скакала, как

на горячей сковородке. Инвалидные ноги вытворяли чудеса спорта,

уходя от четырехколёсной опасности. Лет десять, не меньше, кроме

шарканья при ходьбе, ничего прытче не могли, а тут бабуля козой

летала во все боковые стороны и вперёд-назад.

- Хохол треклятый! - клеймила в прыжках преследователя.

Обидное прозвище могло относиться и к деду Петро, и к «запорожцу».

Дед из-за рёва не услышал обидные слова, автомобиль

оскорбился. С ещё большей настойчивостью стал гонять бабку, не

давая отдышаться и наложить на себя спасительное крестное знамение.

Дед Петро бросил руль, всё равно дорогу не видел - обзор был

наглухо закрыт, принялся шарить под приборной доской в надежде

разорвать цепь зажигания, дабы укротить сбесившегося мерина.

- Насильник! - верещала бабуля. - Поганец!

Наконец к автомобилю подбежал Борис, засунул руку в перекорёженное

чрево и выдернул пучок проводов.

«Запорожец» испустил дух в миллиметре от бабули.

Дед тоже был спасён. Из-за поворота вылетели иномарки, спешащие

поглазеть на девок, снимающих исподнее на сцене бара.

Продолжай «запорожец» скакать неуправляемым сайгаком,

иномарки навряд ли невредимыми добрались до голобабского действа.

Но деду повезло...

Старушенция не весь порох сожгла в прыжках, сделала ещё

один - на этот раз не от машины, а наоборот. И со всего маху титановой

палкой по лобовому стеклу саданула. Водитель инстинктивно

закрыл глаза, а когда открыл, то лучше бы сидел, зажмурившись. По

стеклу рясно змеились трещины. За секунду до этого дед Петро с

удовлетворением подвёл итог передряги: «Зато лобовое целое...»

...Добрых полгода надоедал дочери:

- Борис, расстреляй меня комар, обиделся, что ли? Не звонит.

Когда он думает машину мне ладить?

Но Борис поклялся ни за что ремонт «запорожцу» не делать.

И вот теперь родственники с ужасом ждут решения губернатора

- возьмёт да облагодетельствует деда Петра новым автомобилем.

ПОДСОЛНУШКИ

Петро Рыбась познакомился с Иваном Сошниковым в госпитале.

У Ивана отростки вредные появились на позвоночнике. С таким

дополнением врачи запретили мягко спать. На щите из досок назначили.

Маялся, конечно, бедолага на деревянной перине. Стелет

сверху простынку и посмеивается: «Как бы горошина не попалась, а

то буду до утра крутиться!» Не унывал. И рыжий, аж глазам больно.

Без ноги. В палате завёл порядок - на ужин обязательно бутылочку.

И первый коронный тост:

- Дай Бог здоровья выпить! Тогда будет здоровье заработать!

А не будет здоровья выпить, хрен заработаешь! Не только на рюмку,

но и на хлеб!

Примут по соточке бойцы, всенепременно воспоминаниям предадутся.

- В сорок четвёртом в бандеровских краях, - рассказывал Иван, -

ротный вызывает: срочно доставить секретный пакет. Выбирай, говорит,

напарника любого звания и вперёд. Чтобы к утру пакет был

в штабе. Я Вадика Звонарёва, земляка из Тюмени, взял. Погода сволочная

стояла. Распутица, грязища. Сапоги просыхать не успевали.

Время к ночи. Небо затянуто, месяц на минутку зыркнет из-за туч, и

опять темнота. Вышли за село. Дорога раздваивается. По карте определились:

одна совпадает с нашим азимутом. Всё легче грязь месить.

Идём. Вдруг Вадик хвать меня за руку и тянет вниз. Ложись, дескать.

Я и сам вижу - впереди стоит кто-то. А там ведь не только немцев

надо бояться. От любого местного пули жди. Вадик Звонарёв через

неделю так и погиб. Нам сторого-настрого запрещали в одиночку

перемещаться. Они без сопровождения поехали, в глухом месте машину

обстреляли. И Вадика наповал.

- Да уж, - подтвердил Петро, тоже воевавший в тех краях. -

Поганый народ. Везде местное население помогало. Этих, бывало,

не допросишься. Надо, скажем, переправу делать, никто не выйдет

по-доброму. Один прикидывается валенком - по-русски ни бельмеса,

другой заболел резко. Накануне бревно аж бегом тащил, тут

умирать собрался. Нам уговоры воспитательные разводить некогда.

Одного, второго к стенке, остальные сразу по-русски начинают разуметь

и скоренько выздоравливают.

- И видим, посреди поля стоит кто-то, - продолжил рассказ

Иван. - Понятное дело, в голове самое худшее мыслится: бандеровцы!

Засада! Один в дозоре стоит, остальные залегли. От своих

мы далеко отошли. Надеяться на помощь бесполезно. И сколько их

там против нас двоих? Хорошо, если не засекли, а если глазастые

оказались? Упали мы в эту мокрень. Ждём развития ситуации.

Автоматы наготове, гранаты под рукой. Постоим за себя. А сыро,

холодно. Да терпи, ежели голова дорога. Но и в грязи валяться удовольствие

ниже среднего. Десять минут лежим, двадцать. Холод

пробирает, а этот торчит, не шевелится. Что за хреновина? Ну, говорю,

Звонарь, хватит вылёживаться, вперёд! Сам держу этого стояка

под прицелом. Вадик пополз, потом свистит: иди сюда. Вот чего

не ждал, не думал. Ну, ствол сухого дерева, если не бандеровец, ну

столбик. Оказалось - святой из дерева. Матюгнулись, в грязи изза

него валялись, мёрзли. Через десять минут Вадик, у которого

глаза, как у филина, опять за руку хватает. Снова впереди кто-то.

Сидит теперь. Что ты будешь делать! Подождали для порядка, не

шевелится, подошли. Та же дурота. И как начали попадаться эти

истуканы. Поля у западенцев индивидуальные, каждый на своём

участке святых ставит. Кто в вертикальном положении, кто сидя.

Ох уж поматерились мы!

Иван с Петром сдружились в госпитале. Оба пошутить горазды,

про жизнь рассказать у каждого есть что. Петро как раз пчёлами

занимался, его астма начала душить, но организм, на сотни рядов

лекарствами перекормленный, забастовал принимать аптечную химию,

врачи мёдом посоветовали лечиться. Петро ульи завёл и давай

читать всё подряд про этих трудяг с жалом, заодно начал знакомства

заводить в пчеловодческих кругах. Где его вскоре окрестили «профессором»,

до того теорию изучил, на практике её применяя. Иван

тоже раздумывал завести несколько уликов. Расспрашивал, что и

как. Раз Петро в разговоре пожаловался, что полетели колёса от инвалидки.

- Приезжай ко мне, - Иван зовёт, - от сеялки снимем. В самый

раз.

Через месяц Петро приехал к Ивану в Милорадовку.

- Сейчас гастроли сделаем! - подмигнул Иван. И сказал жене,

что они на хоздвор за колёсами.

Однако направление, выйдя за порог, скомандовал другое - в

соседнюю деревню. Там гостеприимная хозяйка, закуска, бутылка...

- Дай Бог здоровья выпить! - поднимает Иван рюмку. - Тогда

будет здоровье заработать! А не будет здоровья выпить, хрен заработаешь!

Не только на рюмку, но и на хлеб!

Выпили, парнишка лет восьми заходит. Рыжий, что волосы, что

лицо.

Иван ему конфетку из кармана достаёт.

Погуляли мужики, дальше махнули. Снова мимо хоздвора.

- Когда колёсами займёмся? - Петро беспокоится.

- Не боись, никуда не денутся. Инвалидок у нас нет, кроме тебя

колёса никому не нужны.

В другой деревне опять застолье, и они желанные гости.

- Мой друг полковник! - для большей солидности Иван представляет

хозяйке гостя.

И снова в доме парнишка рыжий и девчонка такой же масти. Их

тоже конфетками одарил Иван.

В третьей, четвёртой деревне аналогично тёплый приём и дети

аналогичной масти. Тоже по конфетке получили.

- Слушай, - Петро удивляется, - у вас что - вода особенная? Все,

как подсолнухи.

- Ага! - хохочет Иван. - Рыже-минеральная!

В сорок четвёртом под Львовом Иван во время артобстрела отвоевался

подчистую. Как сам говорил: «Вернулся домой в урезанном

виде». На протезе. Что делать? В двадцать два года на стариковскую

должность сельпо сторожить? Не захотел. А куда? Поставили молоко

собирать. Дали лошадь, географию из четырёх деревень. Объезжай,

фляги забирай, на молокозавод доставляй. Разом три должности

положили: экспедитор, водитель, грузчик. На фронте мечтал

шофёрство освоить, и вот тебе руль в виде вожжей верёвочных.

После войны мужиков в деревнях нет. Одни деды ветхие да ребятишки.

- Вань, - обратится какая-нибудь молодка, - ты бы заскочил по

пути, посмотрел: дверь не закрывается! И ножом тесала, и молотком

била...

- Ладно, - скажет Иван, - завтра погляжу, сегодня боюсь, кабы

молоко не скисло!

В другой деревне тоже бабы без мужиков бедствуют. У той крыша

прохудилась, у этой печь дымит.

У Ивана трудовой день не такой уж напряжённый, есть возможность

выкроить время, подсобить землячкам.

Заборы поправляет, гвозди забивает, стёкла вставляет, крыши

чинит. Женщины, конечно, рады-радёшеньки отблагодарить. Закончит

дело, глядь - четвертинка на столе, яишенка...

Лошадь выделили фронтовику понятливую. Если в своей деревне

кучер про неё забудет - сама дорогу в конюшню к конюху найдёт.

В чужой деревне и в оглоблях переночует.

Хуже фронтовику с женой. Та, в отличие от тягловой скотины,

ругалась в недоезжающих до дома случаях.

Затарахтит, как автомат на фронте:

- Тра-та-та-та-та-та!

Аж голова заболит у Ивана.

- Колесо у меня сломалось.

- А оглобля не сломалась? Через день да каждый день «колесо»

у него...

Проходит год, второй... Ездит Иван по отведённому разнарядкой

маршруту, добавляет в молочные реки страны свой ручеёк.

Вдруг, глядь, дыбает по улице рыжий подсолнушек. В другой деревне

тоже сидит на завалинке подобное по расцветке создание...

И в третьей с четвёртой вместе цветут яркой масти детки...

Стал возить полные карманы конфет.

- Как зовут?

- Наденька.

- На, родненькая.

- Как зовут?

- Саша.

- На, дорогой!

Женщины требовательнее стали:

- Крыльцо поправь! Поросёнка заколи! Огород вспаши!

И жена автоматными очередями тарахтеть перестала. Махнула

рукой.

Умер Иван рано. Ещё пятидесяти не было. Лёг в Омске в госпиталь,

позвонил Петру на работу, дескать, заходи, друг сердечный.

Через два дня Петро пришёл, а уже к холодным ногам. Поехал в Милорадовку

хоронить.

Полыхал Иван в гробу на всю округу известной шевелюрой, казалось

- вот-вот свежеструганные доски займутся. Ни единой сединки.

Со стороны живых у гроба тоже огня хватало. И Наденьки, и

Сашеньки, и Толеньки...

ГОРСТЯМИ И КЛОПОДАВНО

Дед Петро справлял День Советской армии и Военно-морского

флота. Давно уже в новейших святцах отсутствовал боевой праздник

с таким названием, у ветерана, воина Красной армии, он проходил

исключительно под данной вывеской. И хотя на календаре

красовалось 19 февраля, а не искомое 23-е, веселье было в разгаре.

Дед Петро сидел на полу с гармошкой в руках и пел: «По долинам

и по взгорьям шла дивизия вперёд...» Продвигалась дивизия

к месту кровопролитных боёв за новую жизнь не торопясь. Только

разойдётся по пересечённой местности, как: стоп, машина, слазь,

шофёр, не работает стартёр! Причина, конечно, не в стартёре - «чтото

горло дырынчит, надо горло промочить». Благо, бегать далеко не

надо - бутылка рядом стоит. Промочит певец голосовые связки,

устранит вокальные помехи и по новой растягивает меха «по долинам

и по взгорьям».

Текст в исполнении деда Петра до последней буковки соответствовал

оригиналу, не подкопаешься, тогда как в музыкальное сопровождение

то и дело вкрадывалось враньё. Когда оно становилось

вопиющим, дед Петро в сердцах отрывал пальцы от клавиатуры и

возвращал песню на исходные позиции, дабы к месту назначения,

«Приморью», добраться без помарок. Поставил себе целью безошибочно

взять «белой армии оплот».

Музыкально-боевые манёвры происходили далеко за полночь,

песня на колыбельную не тянула, дочь Елена маялась в соседней от

музицирования комнате. Сказать отцу: «Заканчивай поход, пора

спать!» - знала по опыту - ничего не даст. А придумать, как подругому

прекратить продвижение войск, не могла.

...Родова у деда Петра была голосистой и певучей. В довоенные

времена на свадьбе тётки как затянут на Бог знает сколько голосов

«Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю», как поведут мелодию по душам

односельчан, те про вино и закуску забудут. Будто околдуют

Рыбаси, ничего не надо - пели бы и пели... А дядька на баяне.... Петро

глаз с дядькиных пальцев, летающих по клавиатуре, не спускает,

в голове одно: «Научусь так же, истинный Бог, научусь». В будни

приставал: «Дядя Андрей, научи!» Тот всё откладывал...

В госпитале, очнувшись безногим, первым делом спросил:

- На баяне буду играть? Руки целы?

- Даже на рояле!

- Не, на баяне дядька обещал научить.

- Девок охмурять! - подмигнула медсестра.

- Не, песни играть! - застеснялся Петро.

- Будешь, солдатик. Обязательно будешь!

Но жизнь, расстреляй её комар, понесла по кочкам, только держись.

Не до певучих чёрно-белых кнопок. Не раз сокрушался Петро:

«Рано Гитлер, бисова кровь, войну открыл, ой, рано. Не дал баян освоить.

Сейчас бы жил, не тужил...»

Приходилось инвалиду тужить. Всякое бывало. Одно время фотоделом

подкармливался. Из аппаратуры фотокамера и ничего больше.

А тогда не сейчас: щёлк-щёлк и без всяких проявителей-закрепителей

огребай монету. Всё врукопашную. Денег на фотоувеличитель

где взять? Кроме финансовой проблемы ещё одна существенная -

электричество до родной деревни ещё не дошло. Как тот солдат, что

из топора кашу варил, разведчик Петро одним фотоаппаратом обходился.

При помощи системы зеркал, установленных в состыкованных

трубах, солнечный свет залучал в тёмную комнату на самодельный

увеличитель с объективом от той же фотокамеры. Так печатал снимки

со свадеб и других деревенских событий. И вздыхал: будь в руках

баян, королём бы жил, обрабатывая сельские праздники.

- Ничего, мы ещё сыграем, - упрямо твердил. - Гармошку всё

одно освою.

Когда женился, супруга Настасья сразу в штыки встретила мечту

о музыкальном будущем.

- Не дури, - злилась на упрямые мечты.

- Боишься, расстреляй меня комар, буду баб охмурять, - смеялся

Петро, тогда совсем не дед.

Самое интересное, будучи в солидном возрасте, музыкальные

мысли из головы не выкинул.

На юбилей в шестьдесят пять лет дети подарили гармошку.

Радости было. Аж подпрыгивал на протезах.

- Эх, гармошечка-гармозеюшка! - гладил инструмент. - Долгожданная

моя!

Пробовал на звук и светился, припадая щекой к мехам.

- От, золотенькие у меня детки! От, Леночка и Боречка! От, угодили

папке!

Со шкодным лицом пел:

Растяну меха гармони!

Заглушу аккордеон -

Третий день милашка гонит

И меня, и самогон!

«Растянуть меха» он мог, а вот «заглушить» кого-нибудь стройной

музыкой - увы... Тем не менее весь вечер за столом не отпускал

подарок от себя.

- Дай поставлю на шкаф, - говорила жена. - Чё без толку держать.

Не умеешь ведь!

- Не трожь, мамка!

Уже на следующий день «мамка» категорически потребовала в

её присутствии не музицировать.

- Мне твои упражнения-испражнения не нужны! Без них нервы

истрепал за сорок с лишним лет! Умел бы, тогда другое дело. Не смеши

людей!

- А как я научусь?

- Только не в моём присутствии. Без меня хоть ложкой хлебай...

А когда я дома, никаких пиликаний...

- Ты всегда дома!

Пришлось поставить гармонь на шкаф пыль собирать. Но самоучитель

дед купил, теорию осваивать, листал и сам над собой смеялся:

«Это, расстреляй меня комар, как девок по переписке целовать».

Лет пять стоял беззвучно инструмент на шкафу.

- Испортится без дела, - сокрушался потенциальный гармонист.

И только через полгода, после того как схоронил жену, достал

«гармозеюшку». Хотел в кружок записаться. Обзвонил все клубы,

ни одной студии для гармонистов не нашёл.

- Ну и дураки! - оценил ситуацию. - Сам научусь!

На кнопки клавиатуры наклеил кружочки с названиями нот:

до, ре, ми и так далее. Приступая к разучиванию песни, писал свою

партитуру. К примеру: до 2, ми 3, соль 1. Что означало в переводе

на язык действий: до нажимать два раза, ми - три... Длительность

звуков - целые, половинные, четвертные - не обозначались в оригинальной

записи. По поводу этой составляющей музыки дед Петро

полагался исключительно на слуховые данные. «Чё мне, симфонии

играть?»

Смастерил несколько пюпитров, дабы самодельные партии песен

держать при разучивании перед глазами. Для игры на полу (без

протезов, сидя на полу, очень удобно) - одна подставка для нот.

В случае музицирования на диване - другой пюпитр, за столом -

третий. Основательно подготовился.

Разучивал песни, как сам говорил, «давя клопов», или - «клоподавно».

Больше, чем на одну кнопку, сразу не нажимал.

Взялся за гармошку настырно. Играть, считал, так играть, а не

мечтательные пузыри пускать. Без того уйма лет безмузыкально потеряна.

Поэтому продыху инструменту не давал.

Первую песню выбрал «Во поле берёза стояла».

- Ух, у нас в разведке один хорошо её пел! Как затянет, бывало!

Действовал начинающий музыкант так. Усядется, скажем, на

полу, пюпитр с партитурой поставит, и поехали:

- Во поле берё...

Конечно, каждую клавишу, прежде чем нажать, глазами поймать

надо. Мелодия, и без того неспешная, у деда Петра вообще со скоростью

черепахи движется. Через очки на носу посмотрит в партитуру,

потом на меченые клавиши, дабы точно совместить одно с другим,

извлекая песню из гармошки. На пути от партитуры до клавиатуры

нередко случались досадные потери, и тогда враньё закрадывалось

во вдохновенную игру.

- Деда, какую-то левизну играешь! - не могла промолчать внучка

Юлька.

- Сам вижу! - психовал дед. - Молчала бы, соплюшка!

- Сам со плюх!

Пальцы у гармониста отнюдь не для виртуозных пассажей - суставы

узлами, подушечки шляпками болтов - так и норовили, кроме

нужной, за компанию соседнюю пуговичку прихватить. То и дело

инструмент блажил аккордом, не предусмотренным нотной грамотой.

Случалось, на пути к цели палец за палец запнётся, опять затык.

Дед не отчаивался от таких мелочей. Тем более, играл и пел одновременно.

Враньё сопровождения покрывал вокальной партией.

- Во поле берёза, - к примеру, бравенько сыграет и споёт без помарок.

Как результат - головокружение от успехов. Забудет, какого

следующего «клопа давить».

- Вот, расстреляй меня комар! - ругнётся, возвращается к началу

песни: - Во поле...

И тут же другая заковыка - палец оступится, не на ту пуговку

попадёт.

- Ну, старый тупень! - обзовёт себя, но продолжает упорно

гнуть своё: - Во поле берёза...

- Когда она у тебя стоять будет? - не выдержит Елена.

- Ты лучше борщ не пересоли! - защитится музыкант. - Кричишь

под руку. Сама вечно соли набуровишь, без самогонки в горло

не лезет.

- Тебе лишь бы повод осамогониться найти! То не лезет - пересолила,

то не лезет - другая холера!

- Во поле берёза стояла, - удачно перейдёт трудную часть гармонист,

- во поле...

И опять тормоз - не может отыскать, с какой клавиши продолжать

«кудрявая»...

- На полу неудобно играть, - найдёт выход из заминки, - некуда

меха растягивать.

Начинает перемещаться на диван. С помощью Юльки установит

диванный пюпитр.

- Ничего, - усядется поудобнее, - оно всегда морока в ученье,

зато потом, как заиграю, все девки на гулянке мои. «Не забуду четверга,

было девок до фига...»

Спел частушку а капелла, без гармошечной поддержки.

- Дед, а зачем тебе девки? - Юльке везде надо успеть.

- Любовь крутить!

- Старые любовью не занимаются, - Юлька с апломбом. - У них

импотенции нет.

- Юлька, схлопочешь по губам! - выскочит из кухни Елена.

Дед, прикрывая внучку, громко заведёт в который раз:

- Во поле берёза стояла!

- Во поле кудрявая стояла, - помогает внучка, но быстрым ритмом

собьёт, не давая дойти до заветного «люли-люли».

- Юлька, не мешай!

- Дед, ты опять сегодня не заломаешь берёзу! А зачем её ломать?

- Чтобы тебя прутиком выпороть! Может, старших начнёшь

уважать! Любовь они, видите ли, крутить не могут!

- Папа, прекращай! - снова прибежит из кухни Елена...

Так бился за музыкальное будущее наш гармонист.

К моменту действия сегодняшнего рассказа, когда дед Петро

праздновал День Советской армии, он уже прошёл начальный этап

ученичества. И, как всегда самоуверенно, считал, что победил гармонь.

Клавиатура всё ещё была в кружочках, хотя гармонист уже

свободно ориентировался в расположении клавиш. На гулянках после

первой рюмки рвался поразить гостей исполнительским мастерством,

хватался за инструмент. Не всегда Елене удавалось вовремя

пресечь гармошечные порывы. За душу, что там говорить, музыка

из-под пальцев деда Петра никого не брала. Если и развлекала гостей,

исключительно как цирковая экзотика: древний дед гармошку

на восьмом десятке освоил.

Как бы там ни было - мелодии наш герой научился «клоподавно»

выводить. С поддержкой басами дело обстояло хуже. Правая

рука с левой никак не могли спеться. Одна в лес, другая - по своим

делам. «Горстями», так образно называл дед Петро игру аккордами, -

вообще плохо получалось.

Это не смущало гармониста, играть он любил. Репертуар был не

слишком богатый, но по одной песне на все случае жизни. «Заламывал

берёзу», Сулико из одноимённой песни искал, выпрашивал у мороза

милость по отношению к себе и коню белогривому... Согласно

тематике февральского праздника, растягивал меха «по долинам и

по взгорьям...»

«Дивизию» на место боев вёл с привалами, на которых прикладывался

к бутылке и дремал, положив голову на гармошку.

В эти моменты Елена радовалась: «Кажется, успокоился».

Однако вскоре опять «шли лихие эскадроны».

В одну из пауз дочь осторожно выглянула. Отец спал, привалившись

спиной к стене, голова на мехах. Елена осторожно взяла бутылку,

где оставалось граммов сто пятьдесят (на пару часов «похода дивизии»),

на цыпочках унесла. Затем вышла на лестничную площадку,

повернула рубильник, отключила электричество в квартире, для

правдоподобности картины погасила лампочку на площадке.

Вскоре дед Петро проснулся.

- Чё темно-то, расстреляй меня комар? - обратился в ночь. -

Лена, ты погасила?

Не дождавшись ответа, пошарил рукой вокруг себя. Играть и

петь в темноте мог, но сугубо при наличии смягчителя «дырынчащего»

горла. Коего не находил.

С трудом поднялся на протезы, щёлкнул выключателем в комнате,

затем - в коридоре. Повозился с замками, открыл входную дверь.

- Расстреляй меня комар, - проворчал, - и здесь нет. Сволочи!

День Советской армии идёт, они свет вырубили! Сталина бы на вас!

- Лена, - обратился за сочувствием к дочери, - холодильник

разморозится...

Долго ворчал, укладываясь на диван.

«Вот я умно сделала! - мысленно гладила себя по голове Елена. -

Вот хитро придумала!»

А гармонисту в ту ночь приснился волшебный сон, в котором

молодой Петро был одновременно в двух лицах: сидя на лавке, играл

на баяне, да так играл, что пальцы в умопомрачительной скорости

носились по клавиатуре от верхнего края до нижнего, не давая спокойной

жизни ни одной кнопке! И он же на круге плясал с «гарными

дивчинами». Ноги (свои родные резвые да проворные ноженьки!)

заделывали такого гопака, что земля ходуном ходила!..

ПЫЛАЮЩИЕ ГОЛОВЕШКИ

Через год, как жена Настасья умерла, дед Петро надумал бабушку

завести.

- Две головёшки веселее тлеют, - сказал дочери.

Елена и сама за такой расклад. Трудно одной дом вести, когда

Юлька маленькая, отец - инвалид. С бабушкой всё легче будет.

Первая кандидатка в головёшки через три дома жила. Не прочь

была вместе с каким-нибудь старичком тлеть. И площадь для этого

есть. Своя однокомнатная квартира. Завидная головёшка. Пригласили

её на семейную гулянку. Дед Петро, приняв на грудь, бульдозером

пошёл на невесту. Вместо того, чтобы салаты подкладывать,

водочку подливать, комплименты расточать и другие кавалерские

знаки внимания, начал прихватывать за когда-то туго выпуклые места

и недвусмысленно намекать, дескать, айда к тебе, чё время терять!

Бабулька больше, как тлеть вместе, ни о чём не мечтала, тут на

неё пламя рукастое налетело.

- Мне свой за сорок лет надоел до чёртиков! - наотрез отказалась

идти в предлагаемый костёр. - Не хочу перед смертью новый

грех на душу брать!

Дед Петро не стал принимать близко к сердцу от ворот поворот,

тут же казашку Раю нашёл. Маленькая, неказистая, она никаких

претензий не выдвигала насчёт телесных притязаний. Другое «но» в

данном варианте. Для Елены особенно. Своего жилья Рая не имела,

зато родственников добрый аул. И не в далёких степях Казахстана -

в Омске. В частном секторе. Мыться, стираться как наедут, Елена не

знала, куда бежать. Табор. Одни в ванне плещутся, другие на пол в

большой комнате рассядутся, как в юрте, чай пьют. Подрастающее

поколение в огромном количестве во всех комнатах на ушах стоит.

Одним словом, от этой головёшки такой пожар разгорелся.

- Из-за них с Юлькой не могу позаниматься! - жаловалась Елена.

Отцу хоть в лоб, хоть по лбу. Казашка Рая нравилась вместе с

роднёй.

- Дак, хорошо! Люди вокруг, весело.

- Какие люди? Содом! Хоть святых выноси!

На святых и вышла нестыковка.

Казашка Рая - мусульманка, тогда как дед Петро любовь к салу

всосал с молоком матери. За пятьдесят лет осибирился основательно,

на украинскую мову только в моменты сильнейшего душевного

волнения мог сбиться, тогда как аппетит к национальному продукту

морозы не высушили. Дня не проживёт без него. Казашка Рая видеть

сала не могла. Покрывалась аллергическими пятнами...

Дед Петро решил, что поступиться национальным достижением

ради любви - неподъёмная цена. И затушил казахский пожар

русским выражением: а идите вы все куда подальше.

Вступив на женительную тропу, остановиться не мог. Вскорости

после казахского нашествия появилась Лида. Бабушка-старушка

очень даже исключительная. Шестьдесят пять лет от роду, ей и

пятьдесят пять не дашь. Яблочко наливное, а не бабулька. Моторная,

страшное дело. Все сериалы посмотреть успеет, заодно и сготовить,

и постирать. На что Елена проворная, не могла за ней угнаться.

Ростиком небольшенькая. «Полумерок я», - иронизировала на свои

формы. А силы!.. Ничего не стоило схватить деда Петра и поднять с

пола на диван. Ветеран хохочет:

- Ты, Лида, мотор в юбке!

Пользуясь костровой терминологией, можно сказать, со всех

сторон замечательная подвернулась головёшка. Дед Петро рядом с

ней разгорелся в ладного парубка. «Права была цыганка!» - говорил.

До войны нагадала ему одна: «С ногами у тебя, касатик, выйдет

плохо, а последняя жена будет чёрной масти». Лида соответствовала

этому описанию. Брюнетка, несмотря на возраст.

Елену старинные цыганские предсказания не волнуют, зато какая

подмога! Нарадоваться не могла! Пока обухом по голове не заявил

отец: «Буду жениться по всем правилам».

Пусть без фаты и галстука-бабочки, но с официальным штампом

в паспорте. Мол, всё должно, как у людей, а не потаскушным

методом. «Мы не подзаборные собаки! Я чё, зря кровь на войне

проливал?!»

От такой честности у Елены давление начало зайцем скакать, а

мысли - блохами.

Сошлись, называется, головёшки веселее тлеть.

- Ну, а вдруг ты умрёшь, квартира как? - пытается отцу втолковать.

- Чё ты меня хоронишь?

- А вдруг она на развод подаст? - возник у Елены в голове ещё

один невесёлый вариант супружества головёшек. - Начнёт жилплощадь

оттяпывать?

- Надо верить людям! И цыганка нагадала!

- Ему говоришь стриженый, он - бритый! Живите на здоровье

без всяких загсов!

- Мы не подзаборные собаки!

- Дались тебе эти собаки! Ты нас с Юлькой хочешь сделать подзаборными!

Без квартиры оставить!

Да его разве переговоришь. Упёртый! Во всех отношениях.

К примеру, кто бы ему что ни делал - всегда плохо. Нередко до смешного

доходит: не знаю как, но не так. Всю жизнь провёл на позиции:

лучше его никто «не сробит». Даже если сам не может, из шкуры вон

лезет под руку с советами. Уверен на все сто: только с его мудрыми

подсказками что-то путное может получиться. При этом ценными

указаниями доводит исполнителя до истерики. Топор тот держит не

так, рубанок не эдак, кистью, как метлой, машет... Словом, одни безрукие

и безголовые вокруг.

По этой причине сын Борис долго не соглашался копать колодец

на даче у Елены. Согласился с одним жесточайшим условием - отца

близко не будет. Пусть безвылазно дома сидит.

- Если появится, - сказал сестре, - брошу всё в ту же минуту, и

ноги моей больше не будет. Начнёт из меня дурака делать!

Папин сынок, одним словом.

Как ни буйствовал дед Петро на ультиматум старшего чада,

пришлось согласиться.

- Да будь свои ноги, расстреляй меня комар, просил бы я вас!

Через Елену надавал советов. Непременно стыки колец раствором

скреплять. Последнее кольцо на две трети должно в воде быть...

И так далее. Елена записала техническое задание на бумажку. Роспись

только забыла взять.

- Знаю без наставлений! - отмахнулся Борис от бумажки. -

Я выкопал одиннадцать колодцев, что мне его теория.

Копал с помощью друга. Хорошо получилось, без перекосов.

- Неправильно! - принёсся дед Петро на следующий день. - Неправильно!

Я не так говорил!

- Вот же! - Елена предусмотрительно бумажку с техзаданием

сохранила.

- Они не дошли до жилы.

- Ты сам просил последнее кольцо на две трети в воду опустить!

- Нет, воды будет мало, надо углублять!

- У всех так.

- Потому и маются без воды в засуху!

Борис отказался заниматься «мартышкиным трудом»:

- Делать мне нечего из пустого в порожнее надрываться!

Мысль об углублении колодца глодала деда Петра всю зиму, в

которую с бабушкой-невестой Лидой познакомился. Эту головёшку

надумал (зачем тратиться на работников) послать на исправление

огрехов сына.

- Ты сама говорила, что чистила в деревне колодец. А здесь - то

же самое. Подкопаешь по кругу, чтобы кольца сели. Не боись!

- Я и не боюсь!

Дал дед Петро указания, бабушка-невеста опустилась в земное

чрево.

- Петро, - сосед спрашивает, - ты что - уже баб в колодце солить

начал?

- Вас ведь, расстреляй меня комар, не допросишься.

Лида, согласно наказу, подкапывала по окружности кольца. Дед,

опасно перевешиваясь во чрево колодца, командовал сверху.

- Сделаем в лучшем варианте! - бабушка-невеста кричит.

Не получилось. Из-под кольца хлынула вода, пошёл плывун.

- Ой! Погибель моя! - заголосила головёшка. - Господи, спасипомоги!

- Чё ты орёшь! - утешил жених. - Сейчас пройдёт!

Ошибся в прогнозе. Кольца заскрежетали, начали смещаться.

Трагические звуки наверху было жутко слышать, а уж внутри колодца...

Бабушка-невеста истошно завопила, накрыв голову руками.

- Хватайся за верёвку! - закричала Елена. - Скорей!

Кольца пошли вбок, Лида мёртвой хваткой вцепилась в верёвку.

Елена вырвала работницу наружу.

- Ой! Смертушка чуть не настигла! - голосила та, поспешно переодеваясь

в чистое.

- Вот и остановились! - глядя в колодец, сказал заказчик. - Иди

посмотри. Завтра можно продолжить.

Смотреть бабушка-невеста не стала. Поспешно развернулась на

выход и запылила с дачи, куда глаза глядят.

На радость Елены плывун бесповоротно отпугнул головёшку от

совместного тления.

А дед Петро, снова оставшись вакантным женихом, вздыхал:

- Хороша была, расстреляй меня комар, девка! Ох, хороша! Трусливая

только! С кем теперь колодец углублять? Ума не приложу...

ДЕД ПЕТРО НА РЕЛЬСАХ

Дочь деда Петра Рыбася Елена, официально говоря, матьодиночка.

Замуж, был случай в биографии, сходила. Далеко на сторону

угораздило. На Украину. Хороший муж был. Ласковый, добрый, с

матерью, Лениной свекровкой. У тойхозяйство-о-о... Огород до горизонта.

Свиней - резать не перерезать. Коров - доить не передоить.

Кур - щупать не перещупать. Мама-свекровь всей этой до последней

кошки оравой, включая сына и невестку, командует. Кто слово поперёк

- сразу расстрел и девичья фамилия.

В один момент Елена вернула мужнину фамилию обратно -

жить под дулом не сахар! - и отправилась обратно в Сибирь-матушку.

Щупайте сами своих коров со свиньями, режьте кур и другую

водоплавающую птицу.

Приехала к отцу. Однако Украина даром не прошла. Во-первых,

дочь Юлька. Во-вторых, заразилась огородными бациллами. Пристрастилась

на даче клубнику в обширных масштабах выращивать.

Засадила ей дачный участок под самый забор, под самый домик.

В период снятия урожая жизнь требует плантацию сторожить.

Не то оберут сладку ягоду, будешь потом у голого огорода горе-горевать,

так как результат твоих потопроливных трудов чужому дяде

достался.

На даче ночевали или дед Петро, или Елена. Последняя не очень

надеялась на первого. Может, приняв на грудь, заспать набег ворогов,

старалась самолично нести караул с ружьём в изголовье. Хотя всего

один заряд имелся в боевом арсенале, но огнестрельное вооружение -

не палка о двух концах, которой только Воробьёв гонять от ягоды.

Охрана объекта получалась бы без проблем, кабы не Юлька, которую

в детский садик для воспитания требуется почаще водить.

В то воскресенье Елена наладила деда Петра с внучкой домой,

чтобы утром доставил её в дошкольное учреждение.

И вдруг среди ночи стук в дверь. На небе ни звёздочки. Темнота

бандитская, а тут гости нежданные. Елена взяла ружьё наизготовку.

- Кто? - навела дуло на дверь.

- Там дед идёт.

- Какой дед?

- Инвалид на протезах.

Это уже теплее.

- С ним девочка Юля.

Боже мой! Откуда? Как? Что случилось?

В изложении деда Петра события развивались следующим порядком.

«Запорожец» в тот период на приколе стоял, на дачу электричкой

добирались. Возвратившись с внучкой домой, дед Петро отпустил

Юльку погулять перед подъездом, сам прилёг.

- Уставши был, - объяснял дочери.

- Знаю твоё «уставши»! Выпил, наверное!

- Никак нет, расстреляй меня комар! - не сознался дед Петро. -

Очень притомился в электричке - духота.

Отдохнувши после усталости, проснулся и запаниковал от чувства

ответственности за данное поручение - внучку в садик пора

вести. У них заведующая - зверь, страх как не любит опозданий.

С максимальной скоростью протезных ног выскочил во двор, схватил

Юльку, которая возилась в песочнице. Елена сто раз наказала,

провожая с дачи: «Смотрите, не опоздайте! Устала из-за вас замечания

выслушивать. Неужели нельзя пораньше выходить!»

Примчались в садик, там закрыто.

Дед Петро поначалу перепугался: «Опять опоздали, расстреляй

меня комар!» Потом успокоился, состояние детского дошкольного

учреждения говорило само за себя - не работает. Ни тебе детских

голосов, ни командных воспитательских. Беззвучная тишина.

«Карантин», - поставил диагноз ситуации.

В таком разе делать в городе нечего. Надо ехать на дачу, помогать

Елене собирать клубнику. Как раз скоро электричка.

В пути от скуки Юлька принялась развлекать деда:

Наша Таня громко плачет,

Уронила в речку мячик!

Тише, Танечка, не плачь,

А то будешь там, где мяч.

- Где только гадостей набираешься? Мать услышит, задаст

перца!

- Ванька Манякин в группе рассказал. А знаешь, что такое любовница?

- И чё? - заинтересовался дед познаниями внучки в семейных

передрягах.

- Когда у дяденьки есть жена, а он ещё одну тётеньку любит.

- Тоже Ванька научил?

- Ага! - радостно подтвердила догадку Юлька. И дальше деда

пытать: - Секс, знаешь, что такое?

И, будучи уверенной в дремучести собеседника, сразу сообщает:

- Это когда дяденька с тётенькой ложатся в кровать и любовь

крутят.

- Я твоему Ваньке уши-то оборву по самую задницу, когда карантин

закончится. И ремнём отхожу. Не побоюсь воспитательниц

и другое начальство! Куда они только смотрят?!

Короче, не скучают в дороге старый да малый. Ведут развлекательно-воспитательные

беседы. И вдруг дед Петро, глянув в окошко

вагонное, начал сомневаться во времени суток. Солнце должно задорно

подниматься над лесами и полями, оно устало к горизонту

жмётся.

И спросить не у кого, в какую сторону светило путь держит:

кроме пустых скамеек, в вагоне одна бабка находится со стервозным

видом. Обратись к такой, обзовёт при внучке алкашом, который

день с ночью не соображает.

Прилип дед к окну, следит за движением солнца, куда оно наладилось?

Под купол неба? Или за край земли?

И как ни хотел, дабы сбылось первое, как ни подгонял: «Ну, давай,

иди вверх!» - расстояние между горячим шаром и горизонтом

не увеличивалось, а наоборот...

- Дед, знаешь, что такое любовь крутить?

- Отстань ты, банный лист! Я запутался - утро или вечер

сейчас?

- Какая разница?

Разницы деду, неработающему пенсионеру, и Юльке, дошколятнице,

не было никакой. Кабы не существенное обстоятельство: последняя

вечерняя электричка до дач не доходит шесть километров.

«Заночуем в посёлке, - постановил про себя дед Петро, окончательно

убедившись, что на дворе вечер, в ночь переходящий. - Где

мы, разведчики, не пропадали».

Слишком хорошо разведчик подумал о поселковских. Те ненавидели

дачников лютой ненавистью. Жили, горя не зная, многие

годы. Сами по себе. Что хочу, то и ворочу. Вдруг полчища чужаков

нагрянули.

Вокруг посёлка до горизонта нарезали дачных участков. И закатилось

тихое счастье. Машины снуют. Электрички толпами народ

туда-сюда возят. Жизнь, как на вокзале.

Отсюда попытки деда напроситься на ночлег кончились плачевно.

Даже наличие внучки не разжалобило аборигенов. А вокзальчик

на ночь закрывался.

- Стрелять вас надо, куркулей! - заругался дед.

- Что такое куркуль? - спросила Юлька.

- Сволочь! И хватит вопросов, пошли к мамке!

Шесть километров - пустяк для летнего времени. Не зимой в

мороз. Но это если свои ноги из нужного места растут - не протезы.

И темнота сгущается. Как только солнышко, порядком подкузьмившее

в этот день, зашло, сразу тучки набежали, весь небесный свет

закрыли.

Дед, старый разведчик, не растерялся, принял единственно правильное

решение - идти вдоль железной дороги. Рельсы блестят,

путь указывают.

Юлька, внучка разведчика и дочь мамы-туристки, держится молодцом,

не капризничает, наоборот, деда развлекает:

- Дед, знаешь, почему сначала видим молнию, а потом гром гремит?

Ага, не знаешь! Потому, что у нас глаза впереди, а уши сзади.

Двигались они с такой скоростью, что пройденное расстояние

увеличивалось в час по чайной ложке. Соответственно, оставшийся

маршрут в таком же объёме уменьшался. Протезы, они ведь не родные

ноги, сами не передвигаются, волочь надо.

Когда Елена, оповещённая ночным посетителем о путниках,

бредущих из последних сил на дачу, прибежала к ним с ружьём на

плече, картина имела следующую композицию. На Юльке висел до

пят пиджак деда. Температура окружающей среды стояла на прохладной

отметке. Дед в майке передвигался на четвереньках. Бодрости

в протезах не осталось. Сам бы давно завалился где-нибудь под

насыпью в кустах и спал до утра. Старому разведчику не привыкать.

Но Юлька... Поэтому, вспоминая военное прошлое, сотни километров

исползал в тылу врага, передвигался на четвереньках. Под майкой

характерно оттопыривалось.

- Ты ещё и пьёшь! - заругалась Елена.

Поллитровку дед купил в посёлке, когда отчаялся устроиться на

ночлег.

- Смотри, - достал бутылку, - только, расстреляй меня комар,

для поддержания сил, всего граммов сто пятьдесят выпил. Не соображаю,

думаешь, чё ребёнок на шее?

Надо согласиться, «соображал», отпил не больше названных

граммов.

- Ты зачем потащился сюда? Чё стряслось?

- Дак, думал утро, оно - вечер, садик закрыт...

- И Юльку в этом грязном платье в садик повёл?

- Чё грязное-то?..

- Мам-мам, а дед не знает, что такое секс!

- Она у тебя, Ленка, такая умная стала. Пора ремешком поучить

по одному месту.

- Вас бы обоих ремешком пора!

- А меня за что? - закапризничала Юлька.

Елена не стала пояснять вердикт приговора, взяла дочь на руку,

отца под руку, и пошла троица с ружьем на женском плече в сторону

частной собственности, громко именуемой дачей.

ЗА НЭНЬКУ СТАРЭНЬКУ

Андрей Матвеевич Игнатьев узнал о смерти стародавнего друга

Петра Рыбася с опозданием.

- Не проводил, - сокрушаясь, кивал головой. - Попросил сына

в деревню свозить, а возвращаюсь... Эх! И вообще, два последних

года всё никак не мог к вам выбраться... Звонил и то редко...

Он приехал к Елене с бутылкой. С порога направился к большой

фотографии, что стояла на тумбочке. Друг был запечатлён в

полевых условиях. Притулившись к толстому стволу берёзы, стоял

большой, красивый, лет пятидесяти, молодой, с грибной корзинкой

в руке. Тут же на тумбочке лежала фотография могилы. В венках,

с крестом.

- Рядом с родителями похоронили?

- Только там хотел.

Сели за стол. Андрей Матвеевич - старик ещё крепкий. Сухой,

высокий.

- Убери, убери! - увидел на столе рюмки тонкого стекла. - Мы

с Петром эти фифочки не признавали. Рабоче-крестьянские давай...

- Мать покупала, - достала Лена гранёные рюмки, - я ещё в

школе училась. Штук сорок, с прицелом на свадьбы, похороны...

С пяток осталось.

- Эх, - наполнил Андрей Матвеевич рюмки, - Петро, бывало,

скажет: «Выпьем за нас и за нашу нэньку старэньку, шо учила нас

горилочку пить помаленьку». Ну, помянем...

Андрей Матвеевич вбросил в себя водку.

- Я ведь, Лена, - сказал, закусывая солёным помидором, - по

гроб жизни твоему отцу благодарен. Поди, и не знаешь. Вам некогда

было нас слушать. В омском госпитале я распаскудился. Водка,

карты... Комиссаром госпиталя был Слюнков Геннадий Алексеевич.

Седой. Тактичный. Никогда голоса не повышал. И убеждал: учитесь,

сынки. Мы - офицеры - от военкомата зарплату получали.

И благополучно пропивали до копейки. Да в «очко» резались. Шулера

около нас крутились, чистили... Офицеры - большинство молодняк.

В восемнадцать лет от мамкиной печки забрили, полгода курсов

и на фронт. Где ты уже не баран начихал - командир. Ординарец

тебе сапоги драит, котелок пожрать несёт. А мне ногу под Станиславом

оторвало, я опять нуль без палочки. Никакой специальности в

руках... Слюнков нас вразумлял, а Петро у него первый помощник

на общественных началах. Он не по годам с головой был. И на войне

активистом, комсоргом, и тут авторитетный. Главврачу скажет:

«Выписывайте этого, толку не будет». И выпроваживали. «Какие вы

офицеры, - костерил, - вы чурки с глазами, половину стесать надо,

чтоб люди вышли! Нам, безруким, безногим, о завтрашнем дне думать,

как на хлеб зарабатывать, а вы зеньки заливаете...»

Гонял картёжников. Ночью, бывало, играем-играем, вокруг спят,

вдруг кто-то банк сорвал - сразу крик на весь этаж. Петро вскакивает

и айда крестить костылём. Ни на кого не смотрел. С нами лежал

один Герой Советского Союза... Лаврентьев. Танкист. В первые дни,

как привезли, прооперировали, тихо себя вёл, а потом духу набрался.

Покрикивать начал. Без ноги тоже. Как-то сидим вечером, в карты

режемся. Тина в ту ночь дежурила. Хорошая, ко всем с жалостью

была девчонка. Днём в мединституте училась. В тот вечер что-то задержалась

с уколами, заходит в палату, он как давай упражняться:

«У меня боли, а ты мандавошка!»

Тина в слёзы. Петро взвился, схватил тросточку этого выступалы,

у кровати стояла, да как начал его охаживать. Потом сграбастал

и потащил к окну, выкинуть хотел с третьего этажа... Так обозлился.

Ребята не дали...

Позже они помирились. Уходя из госпиталя, Лаврентьев подарил

Петру ту самую тросточку. Я о нём потом в книжке читал. Два

наших «ИСа» - танки «Иосиф Сталин», - одним Лаврентьев командовал,

за полчаса тридцать два немецких танка уничтожили. Сорок

четвёртый год, немцы упёрлись на одном участке фронта, кажется, в

Польше. А «ИСы» только-только появились. Парочку прислали. Ночью

один в одном леске расположился, другой - в соседнем замаскировался.

Когда немецкие танки пошли буром, они пропустили часть,

а потом как давай щёлкать. Сначала впереди себя разобрались, а потом

развернулись и задних. Кажется, один семнадцать подбил, другой

- пятнадцать. За полчаса боя оба командира танков по Герою

получили. Лаврентьев потерял ногу, когда за звездой в штаб поехал.

Не на танке, конечно. А надо было...

Петро вдалбливал мне: «У нас на двоих одна нога, и то - у тебя.

Нам мозгами надо шевелить против течения». Заставил-таки учить

бухгалтерское дело. Сам-то долго счёты не мог бегло освоить. Бывало,

три раза одно и то же пересчитывает, щёлкает, щёлкает - и всё

разный ответ. Матерится. Я его натаскивал. В результате оба бухгалтерами

стали... А так бы я спился... Махнул ведь на себя увечного

рукой.

Андрей Матвеевич взял фотографию с кладбища. На вытянутой

руке долго рассматривал.

- Не удивлюсь, если на тополе, что рядом с могилкой Петра,

какие-нибудь фрукты вырастут. Помню, первый раз приехал к вам,

когда ещё на Рабочих жили, подводит к чуду-юду: из одного пня четыре

разные яблони растут.

- Природе никогда не доверял, - закивала головой Елена, - на

не привитое дерево спокойно смотреть не мог. И гордился, что ещё

в тридцать восьмом году пацаном исправил украинскую пословицу:

дождёшься, когда на вербе груши вырастут. Аналогичную русской:

когда на горе рак свистнет. Вырастил на вербе груши...

- Ему, бывало, что в голову втемяшится... Помню, в начале шестидесятых

он в госпиталь попал, я к нему пришёл проведать с бутылочкой

тёщиного производства, выпили «за нас и за нашу нэньку...»,

за разговором Петро размечтался: «Вот бы попробовать гнать

самогонку из сахарной свёклы. Это же какая халява-расхалява! На

сахар деньги не тратить. Его в этой свёкле за глаза...» А в году девяносто

четвёртом звонит, приглашает отведать...

- Ой, не вспоминайте этот ужас! - сделала плаксивую мину Елена.

- Самогонка, конечно, вонючая! Но ведь осуществил мечту.

- Муками моими! Никогда не забуду ту зиму!

Они взяли участок под дачу. Десять соток, голимая целина. Чем

засаживать? «Сахарной свёклой!» - загорелся дед Петро. И засеяли

под самые колышки будущего забора. Уродилась дуром. На грузовой

машине вывозили. «Ух!» - потирал руки дед Петро. И встала задача

выделить сахаросодержащий сок - на бражку. Книжек на всякие

случаи жизни, как сейчас, не было. «Три на тёрке!» - скомандовал

отец Елене, начиная экспериментировать. Тоскливое занятие, если

кинуть мысленный взгляд в погреб, забитый сырьём, - тереть не

перетереть. А свёкла самогонная - не сравнить с той, что на борщ

идёт, волокнистая.

Кое-как переработали первую партию. «Варить!» - дед Петро

дальше следует интуиции. Каша густющая получилась. Стоит задача

из неё сок получить.

«Что, если стиральную машину «Сибирь» с бешеной центрифугой

использовать?» - сказал дед Петро.

Каких только Елена мешочков не шила. Сначала марлевые. Рвались

при первых оборотах, забивая стиралку самогонной кашей, с

таким трудом натёртой. Ситцевые мешочки ненамного прочнее оказались.

Зато брезент воющая скорость вращения не рвала. Но и капли

через него не выжималось.

Перешли на технологию подвешивания мешочков на крюки в

ванной. Опять выход пшик да маленько. Отбросил дед Петро вариант

с варкой. На сырую переработку натёртого материала перешёл.

Прессы принялся изобретать. Почти весь урожай перевели на научный

поиск. Елена ругалась про себя и вслух. Дед Петро, как истинный

исследователь, азартно рвался к результату. Только к весне

кое-что надавили и поставили бражку.

Бурдомага получилась термоядерная. Реакция на дрожжи, как у

ракетного топлива, когда на старте с окислителем смешивается. Не

успеешь бросить дрожжей - прёт шапкой из фляги на пол. «Скорей

гаси сметаной!» - дед Петро отдаёт приказ. Ладно бы ложку. Банками

приходилось переводить дорогой продукт на сдерживание бешеной

реакции.

Вонизм вокруг процесса по всей квартире. Сок и сам не цветами

пахнет. От химии брожения вообще дышать нечем.

Дед Петро, природе не доверяющий, по опыту всей жизни знал:

бражке следует выстаиваться минимум дня три-четыре. Сверхзвуковая

за данный период успевала плесенью покрыться.

Намучилась Елена. Наконец перешли к перегонке. Раз пропустили

через аппарат, второй. А всё одно - косорыловка. Вонючая-я-я...

Пока выпьешь, физиономию на пять рядов перекорёжит. Такую

только в медицинских целях использовать - для лечения алкогольной

зависимости...

На следующую посевную кампанию Елена заявила такое категоричное

«нет» сахарной свёкле, заручившись поддержкой брата

Бориса, что дед Петро вынужден был сдаться. «Да будь я молодой, -

ругался, - я бы вас просил разве?!»

Можно сказать, впервые в жизни задуманное не осуществил в

полной мере...

Андрей Матвеевич и Елена закурили. В раскрытую дверь балкона

вплыл колокольный звон, церковь находилась по другую сторону

дома.

- Месяцев за семь до смерти отец надел нательный крестик, -

сказала Елена.

- Петро? - удивился Андрей Матвеевич. - Он же атеист до хрипоты!

Помню, шестидесятилетие его праздновали, с сестрой Верой

они разругались на эту тему чуть не до драчки...

- И до кулаков доходило. Не было гулянки, чтоб не сошлись

грудь в грудь. Как специально ждали поединка идеологий. Обязательно

при встрече один или другой зацепит. И чуть не до первой

крови будут... Вы тётю Веру знаете, она всю жизнь любила болеть.

Вообще индивидуум в семье. Ничего не умеет толком. Ни стряпать,

ни солить. Но всегда полная сумка лекарств. Как при отце

таблетки достанет, тот сразу: «Вер, химия зачем? Сходи к попам,

побейся лбом». Та сразу в бутылку лезет: «Богохульник бесстыжий!»

И пошло... В другой раз, например, тётя Вера за столом от

всего отказывается: «Сегодня пост, только капустку незаправленную».

- «Знаешь, как попы делают?» - отец тут как тут поёрничать.

«Как?» - «Мясо перекрестят со словами “это рыба” и наяривают в

пост!» - «Сегодня рыбу тоже нельзя!» - скажет недовольно тётя.

«Тогда мясо преврати в картошку!» - «Дурак ты, Петя!» Это было

нечто. Отец ведь её нянчил в детстве. Ему было пять, ей меньше

года, когда началась коллективизация. Родителей в поле гонят, хозяйство

на нём. Рассказывал: сестра дурниной орёт. Он жванку ей

из хлеба сделает, она выплёвывает. Мамкину титьку надо, а не хлеб

в тряпочке. Тогда отец как начнёт мотылять люльку. Та о стенки

бьётся, сестра ещё пуще заливается...

- С детства у них несогласие!

- «Чё в люльке такую богомолку не придушил! - ругался отец. -

О каком Боге запела бы, с моё повидав!» Запомнилось, однажды

кричал в споре, как в Западной Украине рота власовцев без

единого выстрела сдалась. Тут же расстреляли, не раздумывая!

«Немцев никогда не расстреливали! - шумел отец. - А русских

мужиков в расход! Где твой Бог был, когда они предавали и когда

мы их?..» На что тётя Вера ему: «Это за грехи тяжкие!» Отца аж

колотит: «Какие у меня к войне грехи накопились, чтобы калекой

всю жизнь?» Отец не раз вспоминал паренька, кажется, Витю,

сын полка у них был... На отдых часть отвели с передовой, Витя

подходит к отцу: «Убьют меня сегодня, Петро, возьми вот шоколад».

Отец ему, дескать, ты что, фронт вон где. Хотя, говорил, по

виду чувствовалось - не жилец. И вот самопроизвольно взорвались

снаряды, Витя, один-единственный, оказался рядом. «За какие

грехи этого золотого парнишку в клочья?» - «За всеобщие!» -

«Дура ты одурманенная!»

- Узнаю Петра.

- Когда в этом доме отец с матерью квартиру получили, новоселье

сделали. Вас, кажется, не было. Тётя Вера пришла и с порога:

«Ой, Петя, как вам повезло! Церква рядом». Ух, он раскипятился:

«Да будь моя воля, порушил бы, как дядя Гриша!» Дядя отца, рассказывали,

рукастый был, до всего нового азартный. Чем только не

занимался.

- Это который Петра к фотографии на Украине после войны

привлёк?

- Ну, чтоб папка заработать мог. Фотоаппарат подарил. На треноге.

Он у нас на Рабочих долго на чердаке пылился. Дядя был отличный

столяр, маляр... По сей день храню бабушкину прялку, что

он сделал. А в тридцатом году верховодил активистами, кто церковь

в селе рушил. На иконостасе самолично всем святым глаза выколол.

Отец с гордостью говорил об этом. И умалчивал вторую часть истории.

Не знаю, рассказывал вам или нет? Лишь с год назад услышала

от него, как дядя в сорок шестом восстанавливал церковь. Безглазые

иконы, что бабки сохранили, отреставрировал. Иконостас

сделал. Всё бесплатно. И это в голодный послевоенный год, а ведь

семья на плечах... Что меня удивило: отец, рассказывая, не осуждал,

что дядька изменил атеистическим взглядам. Мне соседка принесла

кипарисовый крестик, я её поблагодарила за подарок, в вазочку

крестик положила. Смотрю, папа шнурок к нему привязал, надел на

шею. С ним и умер. С ним и похоронили.

Пришла Юля. На полголовы выше мамы в свои четырнадцать

лет. Шумная и громкая.

- Это, что ли, Юля? - удивился Андрей Матвеевич. - Ничего

себе вымахала. В деда пошла.

- В деда-прадеда бандюга! - хихикнула Юля поговоркой деда.

- Если в деда - дай-то Бог! На-ко! - Андрей Матвеевич протянул

большую плитку шоколада. - Вам, молодым, сладкое полезное,

а мне, старику...

- Старость не радость, а биологическое состояние организма! -

отрапортовала народную мудрость Юля.

- И физическое тоже, - согласился Андрей Матвеевич.

Юля буйным ветром крутнулась по квартире, за пять минут

успела съесть добрую половинку шоколадки и, хлопнув входной

дверью, исчезла.

- Тяжело болел последний год, - подрезала Лена колбаски на закуску.

- Астма всё же придушила его.

- Как травами не лечился... Помню, всё за багульником ездил...

- Да, после ранения в госпиталях столько лекарств закачали, организм

уже не принимал...

- В госпитале, бывало, доктору влепит: «Вы не лечите, а калечите!»

- Во-во. Решил к травам прибегнуть. Прошерстил библиотеки,

нашёл метод траволечения. Даже врачи у него переписывали. И астма

затаилась на много лет, а тут достала... Месяц, второй... Но только

полегчает, только синеть перестанет, сразу как ванька-встанька -

надо двигаться. Если не может сползти с дивана, будет ложиться и

садиться, ложиться и садиться...

- Он всегда говорил: органы лежачее тело не обслуживают. Надо

двигаться!

Опять забежала Юлька, схватила сотовый телефон с тумбочки,

исчезла...

- В прошлом году на дачу уже не ездил, - продолжала Лена

скорбный рассказ. - Я там, наконец-то, по-своему распланировала.

Он ведь не давал. Цветник впервые сделала. Красота. На остальное

времени не хватало. Разрывалась между дачей и домом, его одного

надолго не оставишь. В сентябре, уже цветы отцвели, отец упросил

свозить его. Приехали. «Я посижу, - говорит, - вы с Юлькой

работайте». Через полчаса подхожу - на месте цветника чёрное пятно.

Ползая на карачках, выполол подчистую. Только пионы - их ни

с чем не спутаешь - оставил. Остальное повыдёргивал до былинки,

до травинки. Думал, я без него сорняки развела. Хмель, который начала

выращивать с мечтой о беседке, уничтожил. Не сдержалась, накричала...

Потом расплакалась. За всё лето, говорю, на полчаса тебя

допустила... А в день смерти запросился на дачу. Ты же, говорю, не

спустишься по лестнице. Он только на четвереньках ползал. Сил

уже не осталось...

- У него, Лена, вся жизнь не сахар. Иногда в шутку скажет: «Вся

жизнь - борьба! Как с пяти лет начали на хозяйстве оставлять...»

А после войны столько операций, болей...

- Умер, верю, легко. Он вам, наверное, говорил: с ним, как астмой

заболел, стали происходить забавные отключки. Когда заходился

в кашле, мог на краткое мгновение потерять сознание. Через это

перестал ездить за рулем один. Рядом обязательно кто-то должен

сидеть, на тормоз в случае чего нажать. Отключаясь, рассказывал,

попадал во что-то необыкновенное: яркий свет, музыка волшебная.

«Так радостно на душе, - говорил, - очнусь и жалко: остаться бы

там навсегда». В то утро зашла, он баллончик, что на неделю, за ночь

израсходовал, так задыхался. Поговорили про дачу, вижу - совсем

невмоготу. Только набрала номер «скорой», поворачиваюсь - он заваливается...

За Андреем Матвеевичем приехал внук, Елена осталась одна.

Убрала со стола. Подошла к фотографии отца. Сама её делала, ровно

тридцать лет назад. Ещё в техникуме училась. А фотоаппарат отец

на окончание школы подарил. Захотелось поплакать...

Но тут со слезами и наливающимся синяком под глазом ворвалась

Юлька. Незнакомые мальчишки пытались отобрать сотовый

телефон. Обломилось. Потерпевшая хоть и пропустила первый удар,

но тут же схватила кусок деревяшки и начала беспощадно крестить

грабителей направо и налево. Лишь разогнав, расплакалась...

- Дед бы точно сказал тебе «в деда-прадеда бандюга!» - прижала

Елена дочь к груди. - Успокойся уже...

- Мам, а деда в рай попал?

- А ты как думаешь?..

ВОРОШИЛОВСКИЙ

МЕТКАЧ

ПОЛЁТ НАД РАЗРУШЕННЫМ ДРЕЗДЕНОМ

Климент Ефремович Ворошилов был председателем Президиума

Верховного Совета. Номинально - глава государства. На самом

деле руководили Советским Союзом коммунисты во главе с первым

секретарём ЦК КПСС Никитой Сергеевичем Хрущёвым. По факту

он первое лицо государства, по Конституции - Верховный Совет

принимал судьбоносные государственные решения.

Как бы там в Кремле ни было, однажды мне пришлось отправлять

Ворошилова в Индию с официальным визитом. И я сыграл не

последнюю роль в подготовке подарков индусским трудящимся, которые

вручал лично Климент Ворошилов. А ведь чуть было тогда не

произошёл прокол международного масштаба. Не без моего участия

удалось защитить честь страны и отстоять престиж нашей антоновской

авиафирмы.

Стоит рассказать, как ваш покорный слуга в авиастроение попал.

Целая историйка с боевой географией. Я в войну где только не

был: в оккупации, в гетто и сыном полка. В мае сорок пятого наш

пехотный полк бросили в Прагу добивать последних фрицев, да обошлись

без нас, с полдороги полк вернули в Германию и направили

в Дрезден. Живого места от города не осталось. Ни одного целого

дома. В 2009 году побывал в Дрездене, красавец город, а тогда америкосы

в лоскуты разбомбили. Я - живой свидетель. Облазил город,

объездил и с высоты птичьего полёта руинную панораму лицезрел.

Как сын полка в форме ходил (сапоги, гимнастёрка, пилотка - всё

чин по чину, всё форсисто полковым портным подогнано), да пацан,

он и на войне пацан - везде совал нос. Как-то на аэродром зарулил

на велосипеде. Лётчики увидели бравого солдатика:

- О, пехота! Ты хоть раз на самолёте летал?

Где я в пехоте мог летать? Как сейчас помню, лётчик - Слава из

Красноярска. Русоволосый крепыш.

- Хочешь посмотреть на землю сверху? - спрашивает.

Я бы и сейчас не отказался, а тогда! Слава повёл к У-2.

- Биплан Поликарпова, - доложил. И, хитро улыбаясь, добавил:

- Машина, конечно, не истребительная, но знаешь, что главное

в авиации?

-Ч то?

- Штаны не намочить!

Пристегнул ремнями. Полетели. Он впереди, я за ним сижу.

Картина под нами - сплошь руины.

Слава кричит:

- Держись, пехота!

И ну выделывать фигуры высшего пилотажа. Представителя

окопных войск по полной начал знакомить с возможностями воздушной

техники. И «бочку» делает, и «горку»... Время от времени

поворачивается ко мне:

- Ну, как, пехота, штаны сухие?

А что им мокреть? Мне страшно понравилось!

- Сухие! - кричу. - Ещё давай!

Сибиряк только что петлю Нестерова не закрутил. Приземлились.

- Ну, пехота, быть тебе лётчиком! - пожал мне руку Слава.

Лётчиком не сподобился, а в авиаконструкторы судьба удосужилась

вывести.

ГЕТТО. НЕМЕЦКИЕ ТЫЛЫ

Извините, уважаемый читатель, я не представился... Хотя если

до конца быть честным: не знаю ни имени своего, что мама с папой

дали при рождении, ни отчества, ни фамилии, ни года рождения.

Как и маму с папой практически не знаю. По паспорту Владимир

Александрович Рахлин. Как на самом деле - никто не скажет. Дата

рождения с потолка взята, возраст врач на глаз определил. Когда

семь классов в детдоме окончил, надо получать паспорт, в техникум

поступать, а метрик нет. И таких не один десяток детдомовских

набралось. Повели нас на экспертизу. Какие там пробы на ДНК?

Комиссия наружного вида. «Трусы снять!» - потребовала доктор.

Будь мужчина пред тобой, ещё ладно, долго ли, а тут женщина. Неудобно,

стесняемся... Трусишки стянули, прикрываемся. Она причинное

место в горсть берёт и прикидывает на вес, сколько там

граммов мужских наросло. Взвесит таким образом и говорит медсестре,

данные взвешивания в журнал заносящей: «Шестнадцать».

Или: «Пятнадцать». Почти всем шестнадцать лет навзвешивала.

Мне даже два метрических свидетельства выписали. В первом

дата рождения - 1 мая. От фонаря поставили. Потом, когда паспорт

понадобилось получать, куда-то метрики мои детдомовская канцелярия

задевала, вторые выписали. Говорят: 1 мая и так праздник, зачем

всё в кучу сваливать, пусть лучше будет 23 августа - день освобождения

Харькова. Так что могу два раза день рождения праздновать.

При приёме в детдом меня записали под именем Бенедикт. Звали

когда Веней, когда Беней. При выписке метрик решили, что имя

несерьёзное.

- Давай-ка, - предложили мне, - будешь Владимиром.

Я согласился. Отчество все брали по имени воспитателя Александра

Васильевича. Исключительный был человек. Я тоже стал

Александровичем.

Мать меня звала Веней. Когда началась война, мне где-то седьмой

год шёл. Отец был электриком. Почему так думаю, он приходил домой

с кошками - по столбам лазить - на плече. Кошки запомнились.

Пытался их надевать. Эта была Львовская область или Ровенская. Небольшой

городок. Возможно, мы приехали в Западную Украину, как

та вошла в Советский Союз. Война началась для меня боем на окраине

города. Запомнились сгоревшие советские танки, мы, пацанва, в них

лазили. Первое впечатление от прихода немцев - дальнобойные пушки,

поразившие размерами, они казались гигантскими...

Мы, мальчишки, сновали среди немцев. Те относились к нам

доброжелательно. Они курили сигары. Пустые деревянные коробки

из-под сигар выбрасывали. Это для пацанвы непомерное богатство.

Фронтовые части быстро прошли дальше, к делу приступила оккупационная

власть. В семье нас трое детей, я - старший, братишке -

года четыре, сестрёнке и того меньше. Нас с мамой отправили в гетто.

Городок Броды Львовской области. Западного образца селеньице,

дома в два-три этажа. Кусок города выгорожен колючей проволокой

под гетто. Зима настала, холодно, голодно. Несколько деревянных

домов, оббитых дранкой, стояли полупустыми, жителей, наверное,

выселили. Мы, мальчишки, дранку отрывали и тащили к своим печкам.

С едой было туго. Вместе с товарищами лазил под проволоку за

территорию гетто, искали, что бы поесть.

Мы с мамой поселились в большом доме. Закрытый двор, лестница.

Что интересно, парадная дверь выходила в свободную часть

города и стояла заколоченной. Квартира, в которой жили, располагалась

на верхнем этаже, большая, просторная. Дверь в одну из комнат

была замурована. Эта комната нас несколько раз спасала. Немцы

периодически устраивали какие-то облавы. Кого-то забирали. Наверное,

отправляли в лагеря. Видимо, мать заблаговременно кто-то

предупреждал. Сгребёт нас в охапку, и лезем на чердак, там имелся

люк, ведущий в потайную комнату, загромождённую мебелью, ящ и

ками. В тёмном помещении воздух застоялый, пахло пылью. Мама

то и дело шёпотом просила: «Тихо-тихо...»

Весной прошли слухи: гетто будут ликвидировать, увозить всех

в лагеря. Мама сказала: «Надо пробираться домой». Родственников

не было, она хотела укрыться у знакомых. Отца в первый день войны

забрали в армию. Перед самым приходом немцев узнали о его

смерти, мама плакала, соседки утешали. Я ничего не понял тогда...

Мама открыла (помогал ей какой-то мужчина, он с нами не пошёл)

парадные двери, ведущие из гетто... У неё были кой-какие ценности.

Видел, как зашивала в одежду. Два кольца, цепочка. Наверное,

золотые вещи. Тот день врезался в память. Сухой. Весна в разгаре.

Мама предупредила и наказала: она с сестрёнкой пойдёт впереди, я

с братиком на приличном расстоянии держусь за ней, если её вдруг

остановят, мы ни за что не должны приближаться и звать её «мама».

Будут допытываться, расспрашивать, мы должны говорить: не знаем,

это чужая тётя. В любой тревожной ситуации идти не к ней, наоборот

- поскорее уходить.

Миновали городок, и уже на самой окраине, у последних домов,

маму остановили. Наверное, полицаи. Начали что-то расспрашивать.

Страшно хотелось подойти, братик потащил за руку. Метров

пятьдесят было. Я его дёрнул: стой! Мама пошла с полицаями. Запомнилось

- не обернулась. Если бы посмотрела на нас, наверное,

бросился бы следом, не выдержал.

Остались с братишкой. Я ведь толком не помню, как его звали. Кажется,

Моней. Ни матери, ни сестрёнки больше не видел никогда. Мы

побрели куда глаза глядят. Где дадут кусок хлеба, где картошку, где-то

покормят. Ночевали в заброшенных сараях, в поле, на огородах. Както

начал вспоминать, а как мы первую ночь без мамы провели? Нет,

стёрлось из памяти. Беспризорниками шли весну, лето. Направление

держали на восток. Я понимал, там наши, советские, красные.

Однажды напоролись в лесу на людей. Свернули с дороги, углубились

по тропинке в чащу. Вдруг - люди. Партизанским отрядом не

назовёшь. Хотя были с оружием многие, скорее - просто скрывались

от немцев. Кто-то из плена сбежал, у кого-то часть разбили... Были

женщины и дети. Не организованный отряд, а группа людей объединилась

и скрывалась в лесу. Никаких боевых действий, операций

возмездия не вели. Скрывались и жили. Немцы были не везде, не во

всех населённых пунктах стояли. Может, местные и знали про людей

в лесу, но не выдавали до поры до времени. Жили в землянках, шалашах.

Днём не разрешалось курить, огонь разводить. Ночью делали

костры и следили, чтобы дым не шёл вверх - стелился. Приспособления

делали, всякие навесики. Леса в тех местах смешанные.

Мы с братишкой продолжительное время жили с ними. Понимали,

надо кормиться, искать еду. Ходили в ближайшие деревни

с котомками, просили милостыню, что-то добывали, в отряд приносили.

Из леса выходишь, он на возвышенности, а дальше чистый

склон, внизу речка и хутор. Чуть дальше ещё один стоял. До опушки

с братом двигались вместе, а дальше или он шёл на хутор, я ждал в

лесу, или наоборот. По двое почему-то не ходили. Однажды он не

вернулся. Ждал его до темноты... Потом слышал в отряде: деревенские

мальчишки кого-то затюкали. Не знаю, он ли это был или

нет. Может, испугали, он убежал и заблудился. В отряде я пробыл

до зимы. В один день вдвоём с девочкой примерно моего возраста

отправились добывать еду. Зимой с пропитанием совсем туго стало.

Вышли из леса на склон. Внизу замёрзшая речушка, санная дорога

вдоль неё бежит. Вдруг на неё выехали четверо саней с вооруженными

людьми. В добротных полушубках, шапках. День ясный, снег блестит.

А мы на голом склоне, как на ладони. Может, с полкилометра

до нас. Это были каратели-полицаи. Отряд наш кто-то выдал, они

ехали на расправу. Заметили нас, начали стрелять, мы бегом вверх по

склону к лесу. На девочке был чёрный платочек, какая-то одежонка.

Пуля отстрелила ей палец. Она кричит, рукой на бегу машет, кровь

из пальца хлещет и чертит зигзагами на снегу. Белый-белый снег и

алая кровь... Девочка побежала в сторону, а у меня в голове: надо

в лагерь, там люди, там защита. Выскочил на дорогу, что шла краем

леса. Выстрелов сзади больше не раздавалось, зато послышались

сбоку. Я запыхался, устал, но бегу, и вдруг вижу: на дороге мужчина...

Из нашего лагеря. Мне он несколько раз давал сухари. Увидит,

подзовёт, сунет один-два. Он лежал на боку, череп раздроблен...

Я понял: в лагерь дороги больше нет...

Километров триста прошёл в общей сложности по оккупированной

территории. Это я уже через много лет пытался свой примерный

маршрут определить. Шёл, так сказать, на соединение с Красной армией.

Это случилось в конце ноября сорок третьего. Промозглый

осенний день. Пустая дорога. И нет мочи идти. Голодный, промёрзший

до основания, голова тяжёлая - заболевать начал. Сел на обочине,

а уже темень кромешная. И какое-то безразличие наступило -

замёрзну, так замёрзну. И вдруг огонёк мелькнул впереди. Значит,

там тепло. Собрал последние силы... Всё равно было - немцы или не

немцы, только бы согреться и что-то съесть. Оказывается, я совсем

немного не дошёл до хутора. Крайняя хата. Поднялся на крыльцо.

Зашёл в тамбур. Слышу голоса за дверью, открываю... Полумрак...

И много мужчин... Военные... Лиц много... Первая мысль: немцы.

Отпрянул... Забоялся. Буржуйка посреди комнаты, люди вокруг.

Сделал шаг назад и выхватил взглядом звёздочку на шапке да тут

же потерял сознание. Наши разведчики шли на задание и остановились

в пустующей хате на ночь. Когда я открыл глаза, первое, что

увидел перед собой - литровую банку американской тушёнки... На

всю жизнь та тушёнка запомнилась. Сколько ни ел потом в Союзе,

Европе, вкус её неповторим. С лавровым листом, пряностями...

СЫН ПОЛКА

Так я стал сыном полка. Поначалу разведчики от себя не отпускали.

Баловали, не то слово. Полковой портной форму сшил,

сапожник - сапожки форсистые. Разведчики дамским пистолетом

вооружили. Настоящий воин. Мне нравились разведчики. Ребята

лихие, весёлые. Рвался с ними на задания, они, разудалые головы,

тайком от командира полка брали. Реально помогал. Язык знал.

В сложных ситуациях голову не терял, скитания многому научили.

Однажды отправились в разведку пятеро бойцов и я. Задача - собрать

разведданные, захватить языка. На такую операцию в форме,

само собой, не пойдёшь. Оделся в лохмотья. В них я как рыба в воде.

Чего-чего, а беспризорничать учить не надо. В дополнение сделал

макияж - лицо подчумазил: сажей по шее щедро мазанул, щеку пылью

натёр. Наложил «театральный» грим. Разведчики тоже пилотки

со звёздочками сняли, под деревенских нарядились. Автоматы, гранаты...

Подобрались мы к деревне. Средних размеров, в одну улицу.

Хатки украинские, тыном огорожены. И немцы. Ребята у крайней

хаты рассредоточились в кустах, залегли. Мне Витя Соломин, лейтенант,

шепчет:

- Осторожно пройдись, посмотри, что там у них.

Я из кустов вынырнул, по улице шагаю, по сторонам зыркаю, на

ус мотаю развединформацию. «Намотал» три танка, пять автомашин,

две пушки, к машинам прицепленные. Во многих дворах немцы. Они,

как обычно, заняв селение, хозяев выгоняли: живите со скотом в сараях

или где хотите. Прошёл улицу до крайней хаты, повернул обратно.

Информация собрана, можно докладывать. Осталось метров сто до

кустов, где наши залегли, тут три немецких солдата выходят на дорогу

и меня окликают. Я остановился, сердечко ухнуло. Хоть и не впервой

с немцами общаться, целый год по оккупированной территории продвигался,

но я уже не бродяжка, а разведчик. Вдруг один фриц в мою

сторону резко наклонился и со зверской физиономией палец на меня

наставил, кто, мол, ты есть и откуда такой? Сам белобрысый, ряшка

лоснится... Врезался в память на всю жизнь.

Напугался я, но не сорвался бежать. Легенда заготовлена, начал

плакать, показываю на дальнюю хату: муттер, мама там... Немцы,

вся троица: га-га-га! С ряшкой откормленной громче всех заржал.

Это они из меня цирк устроили. Я для них развлечение, русский

поросёнок, нищеброд. Тычут на мои лохмотья пальцем, гогочат.

Я грязевой грим со слезами по щекам размазываю, на жалость давлю.

Они нахохотались и погнали меня брезгливо: век-век! Дескать,

вали отсюда, оборванец, вдруг заразный.

Не проявили фрицы бдительности. Будь среди них офицер толковый,

могло и боком мне выйти, а уж полицай сразу бы зацепил.

Хлопчик неместный, зачем-то прошёл в один край села, вернулся

обратно. Явно что-то высматривает.

Разведчики сидели в кустах в напряжении, пальцы на спусковых

крючках, готовы в любой момент открыть стрельбу. Не сомневаюсь,

не пожалели бы себя. От немцев я отошёл, но не бросился в сторону

разведчиков. Нет. Нюх был волчий - и самому не засыпаться, и ребят

не подвести. Пошёл в обратную сторону. Немцы попадались по

дороге, но больше не останавливали.

Вышел за деревню, леском обогнул её, прокрался к разведчикам.

Лейтенант Соломин похвалил и с двумя бойцами отправил обратно

в часть. Оставшиеся трое вернулись под утро следующего дня

с языком. Отчаянные были ребята. Им по восемнадцать-двадцать,

а мне девять-десять. Любили и уважали меня. На местности я хорошо

ориентировался, немецкий язык на бытовом уровне понимал отлично.

Конечно, случись что, помощи ждать неоткуда, положили бы

немцы всех, малолетнего разведчика не пощадили. Рисковые были

ребята, самоуверенные. Молодость...

Последний раз в разведке меня чуть не подстрелили. С языком

переходили ночью линию фронта, немцы засекли, открыли пулемётный

и автоматный огонь. Двоих разведчиков тяжело ранило, мы их

вытащили. А мне только рубашку прострелили. С правой стороны

пуля прошла впритык к туловищу.

Везло мне на войне. В Западной Украине в Дубно, это неподалёку

от Почаевского монастыря, отправили из штаба полка с поручением.

Городок наполовину разрушенный, иду по улице, справа и слева

развалины, всего несколько домов целых. И вдруг нарастающий

гул - немецкие бомбардировщики вдоль улицы понеслись, бомбят,

из пулемётов поливают. Первое желание - под крышу укрыться. Самолёты

застали у ворот, за которыми двухэтажный дом. Он и сейчас

пред глазами. Добротный, каменный. Ворота открываю, за ними

сразу лестница на второй этаж - широкая, однопролётная, налево от

ворот вход в подъезд первого этажа. Что меня остановило? Не могу

объяснить. Ворота открыл, сделал шаг на лестницу и вдруг развернулся

и побежал в проулок за угол дома. Рядом ухнул взрыв, самолёты

ушли. Я вернулся к воротам, открываю, они совершенно целые, а

дома за ними нет. Одна лестница торчит. Прямое попадание. Крышу,

потолки снесло, стены наполовину разрушены, пустые окна и целёхонькая

лестница в небо...

Когда мою рубашку при возвращении с разведзадания пробила

пуля, это был мой последний боевой выход. Долго меня разведчики

скрывали, держали при себе. Рядовой состав, сержанты, до лейтенантов

знали о самоуправстве разведчиков, о моём участии в операциях,

а выше по званию командиры - нет. Месяца два я провёл на

передовой. Часть двигалась с боями вперёд, я с ней. В конце концов

дошло до начальства. Лейтенанту Соломину крепко попало. Последовал

приказ: отправить меня в запасной полк, это километров за

пять-десять от линии фронта. Полк пополнял боевые дивизии. Там

таких, как я, человек десять набралось. На передовой было интереснее,

несколько раз я срывался к своим разведчикам, где на машине,

где пешком, меня возвращали.

ЭВАКОПУНКТ. ГЕРМАНИЯ

В запасном полку майор медицинской службы хотел усыновить

меня. Семья его погибла в Минске под бомбёжкой в первый день

войны. Относился ко мне тепло, подкармливал, заботился. А во мне

волчонок сидел. Я не понимал, что такое родители. Чувствовал себя

самостоятельным, вольным. Сам за себя в ответе, и вдруг кто-то у

меня станет отцом. Не хотел этого. Майор командовал эвакопунктом.

Медсанбаты располагались у линии фронта, раненых с поля

боя туда доставляли. С лёгкими ранениями лечились в медсанбате,

остальных отправляли на лошадях или машинах за пять или десять

километров в тыл, в эвакопункты. Это была 13-я армия 1-го Украинского

фронта. Фронт движется, эвакопункт следом. В палатках

жили, в палатках хирурги делали операции. В эвакопункте я был до

конца войны. Майора месяца за два до Победы куда-то перевели,

звал с собой, я отказался.

Мы долго стояли на Сандомирском плацдарме, а потом началось

наступление. Как немецкую границу перешли, я опять разведчиком

стал. Не фронтовым - квартирным. Передовые части с боями идут,

следом - тылы с боеприпасами, снабженцами, складами, кухнями,

продовольствием, госпиталями, ветеринарным лазаретом, полевой

почтой. Боеспособность армии зависит от расторопности тылов.

Штаб наметит следующее место базирования госпиталя, тут же начинается

подготовка к отправке, а мы, разведчики-квартирьеры,

прыгаем на велосипеды и крутим педали, только свист в ушах. Пока

колонна движется, мы в пункте назначения рекогносцировку проведем,

определимся, в каких домах госпиталю лучше остановиться,

приготовим дома. При госпитале всегда были молодые крепкие ребята,

которых начальник придерживал из выздоравливающих для

переноски тяжелораненых, помощи им, охраны. Человек пять таких

посылали квартирьерами, они брали меня. Велосипедом в Германии

обзавестись было проще простого, в Польше редкость, в Германии -

полно двухколёсной техники. Для многих солдат в диковинку поначалу

было, учились кататься...

Первый немецкий населённый пункт поразил марсианской пустотой.

Наши передовые части шли с одной задачей - не давать отступающим

немцам передышки, догонять и уничтожать. Городок

они взяли и ушли, мы на велосипедах прикатили, и никого. Меня

ещё и потому брали - язык знал. А тут ни одной живой души, познания

применять не к кому.

Пропаганда Геббельса запугала мирное население. Дескать,

Красная армия чикаться не будет. Русские звери только и ждут немок

насиловать, жителей старых да малых поголовно истреблять.

Побежишь от такой перспективы, бросая кастрюли... Немцы подгоняли

машины, всех до единого эвакуировали. Они прекрасно знали

наш лозунг: «Добьем врага в его логове». А так как сами лютовали на

нашей территории, ожидали ответной мести. В Харькове, когда его

освободили, на площади Дзержинского, на этой самой большой в

Европе площади, поставили виселицы и всех предателей и полицаев

повесили на глазах города. Было за что...

Первый немецкий городок, в который залетели на велосипедах,

был типа нашего районного центра - небольшой. Аккуратные улочки,

двухэтажные домики, как нарисованные. И ни живой души. До

жути пусто. В дом заходишь, а на плите кастрюльки с варевом... Хозяйка

готовила обед, вдруг всё бросила... В магазинах пустые полки,

товар на полу валяется, ходишь по нему...

Так встречали первые городки, потом стали люди появляться.

В основном старики. В глазах испуг. Больные старые люди. Может

быть, махнули рукой, как будет, так и пусть. Или просто не успели,

кто помоложе удрали, а эти... М ирное население считало, что

американцы и англичане будут лояльнее к ним относиться. Однажды

в домик заскакиваем, старик со старушкой, древние оба,

перепуганно стоят, смотрят на нас. Думали - всё, сейчас русские

начнут резать, убивать. Никого мы не трогали. Я ни разу не был

свидетелем издевательств или убийств. В девяностые годы что

только не писали о наших войсках в Германии, но я не видел ничего

такого.

Конечно, злость была у солдат. Спали только на полу, перины,

одеяла, подушки на пол и покатом. Привыкли так за войну. Переночуем...

Солдат, что уж тут говорить, не может не пошариться по

дому в поисках трофеев. Тяжелое не потащишь. Часы, какое-то колечко,

цепочка золотая... То, что в карман сунул и пошёл. Потом менялись

по принципу: махнём не глядя. У этого дорогие часы, а у того

хитреца штамповка или женские маленькие... Много было штампованных,

попадались с камнями, три камня, пять... Максимум -

семнадцать.

Утром команда: вперёд. Уходим из дома, и закон: последний автомат

вскинет и очередь по шкафам, зеркалам, бутылкам... Один

раз, это в самом первом городке... Был у нас Витя Коноваленко, у

него вся родня в Белоруссии погибла, переночевали, уходим, Витя

задержался... Нам причину не сказал, он покурил и окурок в перину.

Госпиталь двинулся, машины, повозки, и кто-то говорит: «Пожар».

Оглядываюсь, наш дом горит.

Много раз мы, квартирьеры, первыми на велосипедах заезжали

в населённые пункты после освобождения, потом командование это

дело поставило на контроль - начали посылать комендатуру вперёд.

Город не взят, а уже комендант назначен, у него солдаты охраны.

Одна из картин Германии сорок пятого: скот, бесцельно бредущий

по дорогам. Хозяева бросали его, как те кастрюльки на плите...

А сколько раз было, зайдёшь во двор, чистенький, чуть не плиткой

выложен, помещения для скота под черепицей, и рёв. Коровы, свиньи...

Дикий рёв. Коровы не доенные, не кормленные. Наши солдаты

ломали замки, выпускали бурёнок. Потом этот скот брёл по

дорогам. Русский солдат, само собой, не зевал, зачем консервами надоевшими

питаться, когда изобилие бесхозного мяса... Свинью или

телка зарежут, а то и корову. Что сразу съели, то и пошло, остальное

бросали, с собой не потащишь. Да и зачем, столько скота вокруг...

Мы двигались на запад, навстречу нам шли те, кого немцы угоняли

с оккупированных территорий в Германию - поляки, румыны,

венгры... Великое переселение народов... С поклажей в руках, за

спиной, на тележках узлы, чемоданы, кто-то тащит возок, сам в него

впрягся... Больше женщины...

Несколько раз происходили скоротечные перестрелки, группы

немцев, человек пять-десять, пытались прорваться ближе к фронту,

к своим... Один раз пытались захватить госпитальную машину, но

ребята отбили... Водитель у нас был, Гоша Амельченко, вроде не богатырь,

но так немца двинул прикладом по голове, тот скончался на

месте, а второго застрелил...

Как уже говорил, солдат всегда не прочь поживиться. Мы быстро

разнюхали про погреба, что имелись в каждом дачном домике.

Домики аккуратненькие, сеточкой металлической огорожены, и

предмет нашего повышенного интереса - погреба... Там чего только

нет... Бутылки с винами, фрукты, консервация. Банки, а крышки

стеклянные, с резинкой. Резинку дёргаешь, воздух попадает, и

крышка отлетает. У нас такие были потом, но не прижились... Для

фруктов специальные шкафы, в них сплошь ящики, выдвигаешь, и

устлано - яблоки, груши, не касаясь друг друга, лежат. Красивые, целенькие,

а ведь весна была. Солдату, конечно, не яблоки в первую

очередь нужны. Кухня госпитальная надоела. Посущественнее искали.

Мне больше всего понравилось мясо курицы в стеклянных

банках, в жире... Поначалу опасались - вдруг отравлено. Менжуемся,

вид аппетитный, слюнки текут... Какой-нибудь смельчак скажет:

«А, два раза не умирать, что ради друзей не сделаешь - давай!» Отведает,

прислушается к себе, что там в желудке творится, и ну уминать...

Мы на него смотрим, вроде живой, и тоже смело начинаем

наворачивать...

В госпитале была хирург Зульфия Садыковна. Фамилию не

запомнил. Характерная татарочка. Скуластое лицо. Чернявая.

У меня даже фотография её сохранилась. Глаза большие. Восточная

красота. Из-под Казани. Лейтенант. Дни какие-то до конца войны

остались. Мы по автобану на студебеккере несёмся. Вдруг немец с

неба. Истребитель. Вынырнул из облаков и на бреющем полёте на

нас. Одиночный охотник. Водитель по тормозам. Знал, что делать.

Мы без команды из кузова попрыгали, перепуганными зайцами в

лесок придорожный рванули. Хирург растерялась. Сказать, что под

обстрелом не была - нет. Немцев не останавливал красный крест,

которым отмечали местоположения эвакогоспиталя - бомбили за

милую душу. Лейтенант как сидела, так и замерла, в комок сжалась.

Он очередь по машине... Пуля хирургу по самому-самому кончику

носа... Какой-то миллиметр стесала. А кровь фонтаном хлынула,

лицо залило, гимнастёрку на груди... Немец очередь выпустил и

взмыл к облакам... Яснее ясного было - проиграли фашисты войну,

сушите вёсла... Нет, не успокоился в слепой злобе, хотелось напоследок

ещё смертей наделать... Крышу кабины пробил, хорошо - в

мотор не попал... Мы сели и поехали дальше...

В госпитале я крепко сдружился с Николаем Давыдкиным. Из

Саранска, удмурт. Двадцать два года, пехота. К нам попал в Польше

с лёгким осколочным ранением. Снаряд разорвался, товарища

наповал. «Получилось, Витя на себя всё взял», - рассказывал Николай,

ему всего один осколок в плечо достался. Подлечили Николая

и оставили в эвакопункте. Начальник вместе с группой выздоравливающих

своей властью придержал. Полгода мы с Николаем

дружили. Он успел жениться перед самой войной. Жена, Людмила, в

саранском театре работала. Актриса.

Для солдат я был напоминанием о далёком доме, семьях... Н и

колай меня, как младшего брата, оберегал. Нередко с одного котелка

ели. То я пойду за едой, то он. Весной, как потеплело, на сеновал на

ночь забирались... Николаю это напоминало детство, деревню. Он

окончил семилетку, а потом поехал в Саранск, в техникум... Залезем

на сеновал. Дух от сена... Николай как начнёт одно стихотворение

за другим читать... Он знал Есенина, Пушкина, Блока... Я о поэзии

представления не имел. И вдруг такое открытие. Сейчас услышу

«Сыплет черёмуха снегом...» или «Не жалею, не зову, не плачу» - и

как окунусь в то запашистое сено, вдохну его аромат, услышу Николая...

Голос низкий, раскатистый... В стихах напевно преображался...

«Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спалённая пожаром,

французу отдана?..» Я про Бородино ничего не знал. Николай рассказал,

там русские французу хорошо мордуленцию начистили...

Меня переполняла гордость: «А мы немцу даём жару-пару!»

Многое навсегда запомнилось из услышанного тогда... А сколько

песен вынес из войны, в госпитале ребята любили петь... Лет

десять назад был случай, товарищ на дачу пригласил на день рождения,

я оказался рядом за столом с истовым украинцем. Он после

второго бокала вина принялся втирать, что русские всегда играли

в истории второстепенную роль, тогда как украинцы - это да, это

настоящая нация... По справедливости не Русь должна быть мощным

государством, а Украина... Сколько раз в шаге была от этого,

да всё чего-то не хватало. По его раскладу Суворову не видать бы

Измаила как своих ушей, кабы не украинцы. Исключительно благодаря

им взял генералиссимус неприступную крепость. Во славу

Степана Бандеры монолог прочитал... Я слушал-слушал и говорю: а

давай песни петь. Он затянул «Ревэ тай стогнэ Днипр широкий...»,

я подхватил. Бог голосом не обидел. Он видит, я знаю, не окончив

первую песню, вторую украинскую начинает... Я подхватываю. Так

раз пять... А потом я в перебивку затянул русскую «Когда я на почте

служил ямщиком»... Молчит, я «Стеньку Разина»... Молчит.

Я начал казачью «Скакал казак через долину, через маньчжурские

края...» Он поднялся и ушёл...

С Николаем как получилось... Войска форсировали Одер, зацепились,

но немцы бешено сопротивлялись, дрались отчаянно, мы

несли большие потери. Возникла угроза сдачи плацдарма. В госпиталь

поступил приказ: всех, кто может носить оружие, на передовую. Собрали

выздоравливающих и кинули в пекло, на западный берег Одера.

.. Николай оставил мне фотографию жены с адресом на обороте.

Дескать, после войны свидимся... Потом говорили - погиб мой друг.

В детдоме я подумал: а вдруг живой? Всякое на войне случалось.

Написал жене его Людмиле. Нет, всё-таки погиб. Увиделись с ней в

пятьдесят шестом году. Послали меня в командировку в Саранск,

я на второй день пошёл по адресу с фотографии. Такая, говорят, не

проживает. Я - в театр. Встретились, как родные. После войны вышла

замуж, родила... Но, это слышалось в интонациях, помнила

Николая, любила его. Женщина видная, очень видная. Интересная.

Аристократическая красота.

Народ вокруг меня на войне хороший был. Не то слово... Кто-то

скажет - идеализирую. Нет. На фронте с души слетала ерунда. Очищался

человек в шаге от смерти. В госпитале меня медсёстры опекали.

Обстирывали, чуть увидят, форма грязная - давай на стирку.

А уж если что-то вкусненькое себе приготовят, обязательно позовут.

Лида Медведева, Барабанщикова Галя и Шевцова Таня. Из Курской

области, Золотухинского района. Курская битва по их краям прошла,

и девчонок мобилизовали. До Победы при госпитале служили.

С Шевцовой и Медведевой несколько раз встречался после войны.

Обе в Курске жили. Я в КБ Антонова долгое время занимался авторским

надзором по Ан-2, мотался по командировкам. Будучи рядом

с Курском, обязательно заскакивал к однополчанкам. Для меня они,

что сёстры старшие. Лида с Таней приезжали в Киев ко мне. Один

раз на День Победы. Всё цвело. Им особенно понравились гидропарк

и ботанический сад. У меня моторный катер был «Прогресс»,

катал по Днепру с ветерком. Шевцова стала учительницей начальных

классов. «Это, - смеялась, - ты виноват!» Она в госпитале учила

меня читать-писать. Я быстро схватывал. Раненым газеты читал.

И по письму практики хватало. То один тяжелораненый зовёт написать

домой, то другой. Иному напишешь, завернёшь в треугольник,

адрес продиктует, отнесёшь в пункт отправки, возвращаюсь, а его

нет на кровати - умер... Не успевали вовремя оперировать, не успевали

всех переправлять в глубокий тыл. Кто-то вообще был нетранспортабельным.

Много умирало... Хоронили, старались звёздочки

ставить, таблички с фамилиями делать. Но учёта этих захоронений

должного не было. Всё наспех. И затерялись могилы. В тыловых госпиталях

статистику вели. Но большой процент умерших приходился

на медсанбаты, эвакопункты, полевые госпитали, которые стояли

в прифронтовой полосе. Немцы пунктуальнее подходили... Кресты

ставили, старались учитывать все захоронения, каждую могилу...

Знаю, на Украине они и через шестьдесят пять лет находили свои

кладбища и забирали останки. Идентифицировали по медальонам.

Наши солдаты суеверно относились к медальонам - с ним, мол, нацеливаешь

себя на смерть. Поисковики находят безымянную могилу,

а кто в ней, неизвестно - ни документов, ни медальона...

Лида Медведева и на гражданке медсестрой работала. Умерли

мои сестрёнки-однополчанки...

На войне тоже была жизнь. Кто-то влюблялся, кто-то учился на

аккордеоне играть. В эвакогоспитале Костя Брагин терзал инструмент

с утра до вечера. Пиликает-пиликает, пиликает-пиликает. Его

гонят: иди куда-нибудь, надоел уже. Плохо получалось, но упорный,

сильно хотел первым парнем на село приехать! Вместе с Николаем

Костю бросили на передовую... Погиб, скорее всего...

Умельцы самогонку гнали. Как-то ночью, это под Сандамиром,

иду по селу, вроде как свет в доме, а я замёрз, погода стояла жутко

промозглая. Открываю дверь погреться, рядом с печкой солдат колдует.

Какие-то трубки, банка, а в неё капли часто падают. Увидел меня:

«Проходи-проходи, сынок!» Плеснул из банки в кружку солдатскую,

протягивает: «Давай, согрейся, а то на тебя смотреть больно!» Предупредил:

«Только сразу пей, не как молоко!» Я опрокинул одним глотком.

Дыхание перехватило. Обожгло. Первач, наверное. Ни разу до

этого не пил. Он засмеялся, по плечу похлопал: «Ты же солдат!»

На войне впервые кино посмотрел, «Два бойца». Весна сорок

пятого, цветущий сад, и прямо на белёной стене без всякой простыни

показывали. Передвижка ездила по частям и крутила фильмы.

Солдаты кто на травке устроился, кто на дерево залез. Я где-то бегал,

не к началу пришёл, меня в первый ряд пропустили...

Двадцать пятого апреля в Торгау состоялась историческая встреча

русской и американской армий. Наш госпиталь чуть опоздал, прибыли

в Торгау через два дня - двадцать седьмого апреля. Я потом читал

воспоминания американского разведчика, старшего лейтенанта,

про встречу хлебосольную. Группу американцев завели в столовую.

Длинный стол ломился от закусок, и, само собой, - водка... У каждого

прибора стакан, до половины наполненный. Стоило сделать даже

полглотка, тут же объём дополнялся, за этим строго следили солдатыофицианты

с синими петлицами. Тосты один за другим. За Рузвельта,

Трумена, Сталина, Победу... Американец понял, так можно скопытиться

и раньше времени уйти под стол, начал сачковать, незаметно

отправлял водку из стакана в сапог, тем не менее утро следующего

дня оказалось не самым светлым в его жизни. Хотя и запомнилось навсегда.

Янки проснулся с жутко раскалывающейся головой. Вышел на

скотный двор, где умывались русские солдаты, окунул голову в воду,

полегчало, но когда пригласили на завтрак и увидел на столе стаканы

и водку, то распрощался с жизнью. Обречённо (не может американский

разведчик уронить честь великой державы, когда предлагают

тост за неё) выпил первые сто граммов и вот тут-то понял, что такое

опохмелка. Жизнь снова стала прекрасной и удивительной...

Мост через Эльбу был взорван, сапёры навели понтонный. По

нему ездили на другую сторону на аэродром, где был организован

пункт приёма заключенных концентрационных лагерей - военнопленных,

гражданских и тех русских, кто был угнан в Германию и

попал в трёхзонье, в котором правили бал американские, английские

и французские войска. Вот где впервые увидел негров. Прямо

на взлётной полосе стоял большой стол, тут же красный флаг. Подъезжает

колонна автомобилей, впереди «виллис», на нём белые американские

офицеры (форма с солдатами одинаковая, только знаки

различия), за «виллисом» большие санитарные машины с красными

крестами. В них советские граждане из лагерей. В свою очередь

наши передавали союзникам заключённых западных стран... Тут

же на взлётке оформляли документы о передаче. У американцев на

санитарных машинах водители в подавляющем большинстве негры.

Невидаль! Экзотика на уровне сказки. Чёрные люди! Наши - что

солдаты, что офицеры - кроме как в фильме «Цирк», не видели негров.

Вдруг живьём...

Сохранилась фотография - я с двумя неграми, разрушенный дом,

и мы стоим. Один здоровый такой парняга, руку мне на плечо положил...

Другой полная противоположность - худой, долговязый...

И почему не где-то в красивом месте в городе, а на фоне развалин.

Или они захотели со следами войны? Немецкий американцы не знали,

русский тем более, общался с ними как получится... Не один раз,

пока шла передача заключенных, я с американцами на «виллисе» по

городу гонял. Улочки узкие, американцы носились по ним, немцы

только шарахались... Хорошие парни, весёлые и баловали меня! Всё

удивлялись: такой маленький русский солдат! Чем только не угощали.

У них пайки, куда там нашим. Упаковка, а в ней галеты, лимонная

кислота, другие совершенно незнакомые в то время для нас яства.

Сигарет надают. Я поначалу отказывался, зачем они мне? Остальное

брал. Ребята в госпитале узнали, давай меня наставлять: «Да ты что,

бери сигареты, обязательно бери!» Я и рад стараться. Американцы

нагрузят, притащу, раздам в госпитале. Все довольные.

Это уже было после победы, в мае-июне. А победа застала в Торгау.

Утром рано проснулся, запомнилось тишина до звона в ушах.

Утро ясное, солнечное, тёплое... Весна... И вдруг бешеная стрельба.

Я на улицу выскочил, а там кто во что горазд... Из пистолетов, автоматов.

Я из своего бельгийского дамского, подарок разведчиков,

тоже обойму выпустил... Все обнимаются... Победа!.. Столы, конечно,

организовали... На следующий день персоналом госпиталя

(офицеры, медсёстры) выехали в лес праздновать. Есть фотография -

офицеры, медсёстры на отдыхе в лесу.

В первые дни после победы свободу дали полную. Командиры

занимались своими делами, солдаты и сержанты своими. Гулянки,

банкетики... Никаких запретов. Несколько раз с солдатами за город

ездил. Человек пять-шесть на велосипеды сядем... Там дачи. Меня

брали переводчиком... Ребята молодые, война закончилась, девчат

подавай. Сейчас понимаю, немки тоже много лет без мужчин, все

парни на войне... Они более раскованные, чем русские женщины.

Охотно общались с нашими солдатами. Молодые ребята не наглели.

Зайдём к кому-нибудь во двор дачи. Я контакты устанавливаю, дескать,

есть предложение посидеть вместе, закуска, выпивка наша...

Солдаты наберут с собой еды, водки, вина раздобудут... Вместе

с немками стол организуем... Сядем, мне нальют немного... Дома

двухэтажные, сидим на первом, глядь, парочка, солдат с немкой, пошла

на второй этаж. Не насильничали. Нет. Я не видел и ни разу

не слышал, чтобы у нас что-то подобное... Кстати, сейчас, когда ем

клубнику, Германию обязательно вспоминаю. Впервые в жизни на

одной из тех дач попробовал.

У меня был велосипед дамский, гонял на нём по Торгау. Есть

фотография - сижу на этом велосипеде, а за спиной указатель «На

Берлин». Накручиваю как-то педали по центру, глядь - фотоателье.

В госпитале имелся всего один фотоаппарат, «лейка» у лейтенанта

Феди Елфимова. А всем хотелось запечатлеться на память. Как же -

Германия, исторические дни, второй раз такого не будет. И сколько

нам осталось того времени вместе быть? Это витало в воздухе - скоро

отпустят домой, вот-вот разъедемся навсегда... Еду, глядь, вывеска.

Фотография. Сразу мысль заработала... Я по тормозам, соскочил

с велосипеда, захожу... Страха никакого. Как же, пистолет при

себе - браунинг в кобуре, кого бояться? Смело один ходил хоть куда.

Мог и в подвал залезть. В фотографию захожу - полумрак, тяжелые

шикарные бархатные тёмно-бордовые шторы. Немец, в возрасте

уже, поднялся из-за стола. Даже сейчас встретил бы его - узнал. Запомнилось

напряжение на лице... Труса спраздновал фотограф, как

увидел меня... Хоть и маленький, но солдат вражеской армии. Я понемецки

с деловым предложением: хочу с товарищами сфотографироваться.

Плата - тушёнка, хлеб. Он закивал головой, заулыбался,

согласился. Целые фотосессии устраивали. Фотографии качественные.

Плотная бумага, коричневый фон. По сей день отлично сохранились.

Кого ни приводил из наших фотографироваться, обязательно

поставят с собой. Все хотели с сыном полка. Позже без меня

стали бегать, я дорогу проложил... Есть снимок - я в полный рост:

сапожки начищенные до блеска, галифе шире плеч, гимнастёрочка.

Причёска шикарная. Волосы густые, вьющиеся. Стригла меня Таня

Шевцова, медсестра. Бравый солдатик. Какие-то фото не могу найти,

но большинство сохранил, а ведь через детский дом мой фотоархив

прошёл, через общежитие техникума и общежитие КБ Антонова, в

армию, конечно, с собой не брал...

Жалею, потерял берлинское фото... Берлин второго мая взяли,

мы рванули туда третьего или четвёртого. На экскурсию - посмотреть

логово врага. Столько ждали этого дня, а тут рядом... У меня

было фото, Федя Елфимов снимал, я стою на фоне расписанного

вдоль и поперёк солдатами Рейхстага, а за спиной на втором плане

два солдата, один на плечи другого взгромоздился и увековечивает

себя... Мы не оставили автографов, торопились обратно в Торгау.

Полулегально уехали из части, а война ещё не кончилась...

Как чувствовали, вернулись в госпиталь, и команда: на Прагу, на

помощь нашим. Но без нас разобрались, мы не успели, вернулись. На

обратной дороге останавливались в Дрездене. В прошлом году ездил

в Дрезден, красавец город. А в сорок пятом ни одного целого дома...

Тогда-то впервые в жизни и полетал на самолёте. Одномоторный У-2,

отличный аппарат. Ощущение полета на маленьком самолёте особенное.

.. Мне, мальчишке, не думалось о людях, которых застигла страшная

бомбардировка. Потом читал, там был кромешный ад, огненный

шквал от взрывов... Об этом мысли не возникало в самолёте.. Был

восторг встречи с небом... Под нами сплошные руины, но это мелочи,

мотор ревёт, пропеллер рисует сверкающий круг, сердце бьётся от

счастья, от солнечного простора, в который вонзается У-2... Несколько

дней мы стояли в Дрездене, а потом вернулись в Торгау.

Берлинское фото потерял, а те, что из Торгау, целы. Как-то ж урналисту

показал снимок, на нём в центре сижу на стуле, нога на ногу,

справа и слева молодые ребята, сзади офицеры стоят. Подпись: «Май

1945 год». Журналист посмотрел: «Какие вдохновенные лица...»

Нас счастье распирало... И вправду, красивые люди... В глазах достоинство,

уверенность... Не знаю, что у немца-фотографа внутри

было, встречал всегда радушно. Тщательно расставлял, рассаживал,

старался хорошо сделать. Мы ему таскали тушёнку американскую,

сахар, какие-то фрукты... Он всех своих родственников снабжал...

Умеет наш народ прощать. Не отложилось у меня в памяти откровенной

злобы, мстительности к местному населению.

Вольница после победы недолго продолжалась. Вскоре появились

в городе патрули, комендатура заработала... По улицам солдаты

без дела перестали шататься... Пресекалось строго...

После войны меня из части отправили с сопровождающим, Витей

Охрименко, в детский дом в Харькове. Бывшая коммуна, которую

Макаренко организовывал. Отличный детский дом. Страна заботилась

о сиротах. Сколько из тех, с кем воспитывался, стали потом

учёными, инженерами, музыканты есть. Я после детдома окончил

авиационный техникум, потом, работая в КБ Антонова, вечерний

институт. Так оказался на острие отправки председателя Верховного

Совета Ворошилова в Индию.

РУССКИЕ КОРОВЫ АЛЯ ИНДУСОВ

Собрался Климент Ефремович за три моря в гости. Понятно, с

пустыми руками не поедешь, иначе принимающая сторона может

неправильно истолковать сей факт. Дескать, ждали их, готовились,

столы накрыли, а они на дурничку хотят прокатиться. Советский Союз

тогда крепко дружил с Индией. Начали дипломаты и знатоки протокола

светлые головы ломать: что же такое дать Ворошилову? Кого-то

из них осенило: лучший подарок индусам - животные сельскохозяйственного

направления. Надо понимать, человек этот и вне работы

отличался рациональностью, собираясь в госта, не тратился на первую

попавшуюся ерунду, лишь бы приличия соблюсти. Выбирал подарок

по степени его полезности. С индусами предложил поступить

аналогичным макаром - выбрать презент из соображения его практичности.

Индия - страна аграрная, у них даже элементарная короваэто

священное животное, вот и повезти что-то в подобном роде. Не

курицу, само собой, а что-то существенное. К примеру, ту же корову,

только супер, да с быком в придачу. Идея пришлась высшему руководству

по душе. А так как русская душа широкая, решили каждой

твари по паре подарить от имени трудящихся Советского Союза.

Ничего не могу сказать по поводу мелочёвки: коз, баранов, свиней

и другой живности. Я имел дело с крупногабаритными позициями,

попавшими в перечень подарков: элитный племенной бык и не

менее породистая корова, а ещё, что доставило лично мне столько

хлопот и волнений, голубых кровей скакун и кобыла при нём, тоже

не из колхозной конюшни.

Когда их перечень утверждали в самых высоких кабинетах, никто

не удосужился продумать заранее способ транспортировки четвероногих

подарков к месту вручения. Индия - страна мало того заморская,

она и загорская. По сухопутью прямых дорог в её пределы

не проложено ни с асфальтовым покрытием, ни железных. Самые

высокие в мире горы - Гималаи - стоят непреодолимой преградой

между нашими государствами. Но лишь недели за три до визита Ворошилова

спохватились ответственные лица: подарок намечен не

того размера, который в карман сунул и вперёд. Не бриллиант или

алмаз. Корова есть корова, даже элитного статуса. Надо понимать,

когда выбор пал на животных, по дипломатическим каналам прокачали

вопрос с индийскими товарищами о правильности подарков,

и получено соответствующее одобрение, мол, такой презент для нас

вовсе не оскорбителен, а даже совсем наоборот. Коров мы очень любим,

и скакуны у нас в почёте. Всё загодя согласовали, вдруг затык.

По морю на океанском лайнере поздно отправлять, даже на самом

быстроходном крейсере не успеет доплыть подарок. И взад пятки

не пойдёшь: дескать, извините, у нас заминка непреодолимая вышла,

угораздило вас, дорогие и уважаемые индусы, слишком далеко

от нас расселиться, давайте всё переиграем.

Опять светлые головы бросились ломать мозги и лбы морщить.

И замкнуло у кого-то в Кремле: мы ведь авиационная держава, на

самолёт скотину помещаем и - от винта. Даже лучше, никакой морской

болезни у коров и другой твари, вес не потеряют за долгую дорогу,

прилетят в точку назначения в бравеньком товарном виде.

Министру гражданской авиации даётся приказ: обеспечить доставку.

Тот спецов собрал, задачу поставил. Начали они думку думать.

Лететь-то не над украинской степью, через горы, на высоте не

ниже восьми тысяч метров. И коровы с лошадьми - это не ящики с

железом, их транспортировать можно только в герметичном самолете,

маски кислородные на коров и лошадей не наденешь. Ан-12 по

этой причине сразу отбросили. В парке «Аэрофлота» тогда имелся

Ил-18, отличный самолёт, но его забраковали по причине неподходящего

диаметра фюзеляжа. Остался один Ан-10.

Тут же звонок в Киев главному конструктору самолёта Антонову:

«Олег Константинович, надо доставить в Индию пару крупнорогатых

скотин - коров - и пару лошадей. Сроки такие, что надо было

всё решить ещё позавчера».

Я тогда работал в общих видах. Вызывает меня начальник, и мы

с ним идём к Антонову. Главный ставит задачу: сделать расчёты, как

на Ан-10 обеспечить перевозку животных.

Решать её поручили мне с матёрым конструктором Панченко.

Алексей Афанасьевич, шутник и балагур, меня спрашивает:

- Володя, в Индию сильно хочешь?

Я с готовностью:

- Конечно, хочу!

Думал, у него идея заодно с лошадьми и нам полететь сопровождающими.

- Я тоже «очень», но мы с тобой, к сожалению, не быки-производители,

особенно я, посему будем соображать над схемой отправки

парнокопытного быка.

Не так-то просто организовать транспортировку животных

на воздушном судне. Высоты фюзеляжа Ан-10 хватает, правительственные

подарки, даже если они с рогами, входят запросто. Да корова

не человек, в кресло её не усадишь с просьбой «пристегните

ремни». Надо как-то швартовать, не то будет мотать бурёнку, а заодно

и сивку-бурку по всему салону.

- Володя, - спрашивает Алексей Афанасьевич, - ты габариты

груза знаешь?

- Откуда?

- А ведь надо начинать с них.

Это и понятно. Я предложил пойти в библиотеку, взять литературу

по коровам, лошадям... Алексей Афанасьевич на корню отверг

моё предложение.

- Книги книгами, а я, как человек практичный в этом вопросе, в

молодости пастухом одно лето нанимался, предлагаю поехать в хозяйство

и с живой скотинки параметры снять. Заодно не на картинке

в книжке посмотришь конструкцию коровы, где у неё расположены

рога, вымя и подхвостица. Глядишь, какая идея рядом с родственницей

нашего груза у тебя в головушке забродит.

Короче, решили мы срочно ехать в колхоз. Доложили начальству

свои соображения, начальство на всё согласно, даёт зелёную улицу

и выделяет для проезда по ней машину: гоните, ребята, к победе,

опростоволоситься антоновцы не должны ни в коем случае. Тут же

по партийным каналам делается звонок в показательный совхоз под

Киевом с распоряжением: принять авиаконструкторов и обеспечить

им доступ к коровам.

Отдельная песня, как мы снимали размеры с парнокопытных.

Выбрали самую большую корову и быка. В качестве мерительного инструмента

мягкий портняжный на полтора метра сантиметр. Начали

обмерять корову с помощью выделенных нам самим председателем

доярок. Они помогают и хихикают. Председатель подобрал гарных

хохлушек. Симпатичных, кровь с молоком, остроглазых. Хоть и наказал

им ответственно работать с инженерами, так нас представил, они

всё одно посмеиваются. Больно уж непривычное занятие.

Алексей Афанасьевич и тут не смолчал:

- Сейчас параметры коровы запишем, потом возьмёмся всех незамужних

доярок обмерять с головы до ног.

- Зачем?

- Володе жену надо выбрать.

- Так при чём тут размеры?

- У него хатка маленькая, а жинку хочет большую. Любит, когда

много всего у дивчины. Одно дело - в кино с ней сходить, а тут надо,

чтобы в хатку вошла со всем своим богатством, за дверью ничего не

осталось.

Сняли все параметры с коровы: максимальный диаметр по ж и

воту, длина от хвоста до головы, клиренс, высота по крупу, высота

в холке, расстояние между ногами... Корову обмерили, племенного

быка. Алексей Афанасьевич сказал дояркам, что им даётся час на

подготовку. «После конюшни Володька придёт и будет вам талию

и высоту в холке измерять». Повеселили доярок. Но не стали им

объяснять, что мы Ворошилова в Индию отправляем, меня Алексей

Афанасьевич ещё по дороге предупредил: «Ты, Володька, не трёкни

никому, что мы с тобой правительственное задание выполняем». Да

я и сам понимал. На конюшне конюх попался серьёзный, быстро с

лошадью справились и поехали домой.

На следующий день с Алексеем Афанасьевичем начали думку

думать: с чего начать? Решили, что нужны пояса на круп животных.

С пряжками для регулирования по месту, в зависимости от индивидуальных

габаритов коровы или лошади, а также с кольцами для

крепления лямок, идущих к швартовочным узлам самолета.

- Гарненько мы придумали, - оценил Алексей Афанасьевич

наши первые шаги, а потом спрашивает: - Володя, а что ты в коровнике

ещё, кроме доярок, заметил? Их румянца, объёмов в груди и

бёдрах?

Я замялся, он говорит:

- Неужели ты не обратил внимания, что корова какает? И лошадь

не исключение из этого сельскохозяйственного правила.

И ведь они будут гадить прямо в салоне, а наша воздушная машина

не коровник как-никак.

- Не туалет же им делать! - сказал я.

- Туалет, конечно, это слишком, а вот поддон можно.

В результате нарисовали мы воздушное стойло, представляющее

из себя поддон из нержавейки, от него стойки, к ним крепятся

продольные брусья (как спортивные, только шире), и вся эта система

с платформой крепится к полу самолёта, к имеющимся швартовочным

узлам. Корова с торца заводится в авиастойло, пояса заранее

крепятся лямками к стойкам, их надевают на бурёнку, по размеру

затягивают, и лети, бурёнка, к индусам, получай звание священной,

никто тебя пальцем не тронет. Будешь жить в почёте до глубокой

старости и умрёшь естественной смертью.

Сделали планировку. Поддон миллиметров 700-800 шириной,

длиной около двух метров. Точно уже не помню. На каждое животное

свой поддон. Предварительно пассажирские сиденья с Ан-10

убираются. Распределили мы поддоны по пустому салону. Сделали

планировку: лошадь одна здесь, вторая параллельно рядом, сзади

коровы. Продумали, где, какой поддон ставить. Чётко привязку

сделали, какие из имеющихся швартовочных узлов задействовать.

Компоновочную и установочные схемы начертили. Несколько дней

сидели, спроектировали в виде рабочих чертежей, согласовали с

прочнистами - можно приступать к изготовлению матчасти.

Да, спроектировали специальный трап, скотину заводить в салон.

На Ан-10 был боковой багажный люк с левого борта хвостовой

части, размерами 1200 мм на 1200. А лошадь по крупу 1500 или

1600 мм. Только по крупу, а ещё голова. Как её в такой люк завести?

Тогда в аэропортах для транспортировки и погрузки в самолёт груза

был всего один тип машин с регулируемой по высоте платформой

кузова. Не мудрствуя лукаво, с Алексеем Афанасьевичем решили:

трап идёт от кузова машины к люку самолёта, и скотина по нему заводится.

Гладко вышло на бумаге. Как Суворов говорил: гладко было

на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Овраги свалились

на мою голову.

Алексей Афанасьевич предпенсионного возраста, его оставили

в покое, меня как молодого и холостого отправили на Воронежский

авиазавод, где наши Ан-10 собирали. Заводу было поручено срочно

изготовить матчасть под скотский спецрейс. Приезжаю в Воронеж

со всеми правами и полномочиями. В свою очередь из Москвы прибыла

команда проверяющих и контролирующих из Министерства

авиационной промышленности. Директор завода секретарю парткома

на контроль поставил, дал сроки и вперёд.

Я привёз чертежи, их тут же размножили, расцеховали. Сроки

дикие. Естественно, никакой оснастки, чтобы матчасть изготавливать,

когда её делать, если на всё про всё нам отпущено меньше

недели. Кроме меня, Антонов для подстраховки (я - молодой ещё)

послал ведущего инженера Александра Петровича Эскина. Тот Антонова

знал с тридцатых годов. Вместе в Новосибирске работали.

Эскин тоже приложил руку к созданию легендарного Ан-2, был ведущим

инженером на нём. Антонов ценил Александра Петровича

как отличного организатора. Тот без мыла куда надо влезет, всё, что

надо, протолкнет, продавит, решит. Сам как гора, килограммов сто

пятьдесят. Мощный, крупный, энергичный.

Я отвечаю за конструкторскую часть, Эскин взял на себя организационную:

договоры, требования, согласования... Что надо

с завода выбивает, с директором напрямую вопросы решает... На

мне только технические задачи: материал заменить на имеющийся

на складе или что-то в этом роде. Всё оперативно сделали: брусья,

пояса, ремни, лямки, поддоны. Изготовили, собрали, отработали,

разобрали и увезли во Внуково. Самолёт для спецрейса выделяет

Внуково, его специалисты машину готовят.

Дело было под самый-самый Новый год. Эскин, человек семейный,

говорит:

- Володя, давай-ка мы сделаем так: тебе, молодому да неженатому,

какая такая разница, где Новый год встречать, поэтому езжай в

Москву. Я договорился - тебя воронежцы заводским самолётом отправят

во Внуково, разместят в хорошей гостинице, и гуляй от пуза.

После праздника переоборудуешь самолёт, потом подъедет наш

центровщик, посчитает центровку, поможет экипажу обеспечить

безопасность полёта. А я, с твоего позволения, отбуду в Киев.

Отбыл он втихушку, Антонову не доложил, что в Москву не

едет, вдруг тот не разрешит.

Я встретил Новый год в столице. Погулял, а 2 января отправился

во Внуково... До вылета Ворошилова оставалась неделя... Во

Внуково меня встретил начальник АТП - авиационно-технического

предприятия, на котором предстояло доработать Ан-10, матчасть

из Воронежа была уже доставлена. Начали монтаж. Работы велись

под контролем начальника АТП и главного инженера предприятия.

Чуть какая проблема, тут же всё решалось, выделялось. Нужны рабочие

- пожалуйста, техники - пожалуйста, материалы - без проволочек

доставлялись. За два дня были смонтированы поддоны, стойки,

брусья...

Хорошо, кто-то догадался провести пробную загрузку экзотического

груза, не то бы мог весь проект с подарками провалиться в

тартарары. Мы подготовили самолёт и на следующий день назначили

испытания. В качестве подопытных животных взяли не тех

элитных скакунов и коров, что предназначались для индусов, попроще

нашли бурёнок-испытательниц. Лошадь взяли из московского

ипподрома, быка предоставил племенной подмосковный совхоз.

Вместе с лошадью на испытания прибыл конюх и директор ипподрома.

Быка сопровождал директор совхоза и ветеринар. Они, как

оказалось чуть позже, вообще зря приехали и животное привезли.

Со скотиной вместе начальства на пробную погрузку понаехало. Да

какое! Начальник аэропорта Внуково, само собой. А дальше - министр

сельского хозяйства, министр гражданской авиации, генералы

в погонах и с лампасами. Ответственность сумасшедшая: ведь им

приказано обеспечить вылет делегации высшего органа страны.

И начался цирк. Подъезжает первая машина с регулируемой

по высоте платформой, на ней скакун. Открывается грузовой люк

самолёта, устанавливается трап нашей с Алексеем Афанасьевичем

разработки. Трап с перилами, он верхним концом за край люка цепляется,

для чего кронштейны предусмотрены, второй конец лежит

на платформе грузовика. Конюх-испытатель берёт лошадь за уздечку

и с разгона заводит на трап (он с небольшим наклоном, не крутой)...

Ошибка была в том, что резко лошадь повёл... То ли на публику

конюх работал (вот он какой лихой специалист!), то ли смазки

в голове не хватило... Лошадь по высоте даже по крупу больше люка

(круп, напомню, примерно полтора метра высотой) да плюс голова.

.. Не знаю, какими глазами смотрел на условия испытаний конюх

и о чём он думал, если думал вообще, скакун ипподромовский как

шарахнется о фюзеляж! Разгон, под управлением конюха-картинщика,

взял хороший, а тут металл! Искры из глаз у лошади полетели!

Как задки она дала! Конюх-испытатель повод из рук выпустил и рухнул

вниз с трапа. Хоть и не очень высоко, но шмякнулся он громко.

Лошадь вернулась на платформу, и сколько конюх не пытался затащить

на трап - напрасный труд! Упёрлась и ни с места. Всем видом

говоря: я тебе доверилась, а ты меня башкой о железяку!

Отрицательный результат тоже результат. У нас получился самый

отрицательный. Времени в обрез. Норовистого скакуна увезли,

быка, так и не использованного в качестве испытателя, отправили

восвояси. Начальство загалдело. Министры, директора, генералы

разом зашумели командирскими голосами. Один одно предлагает

сделать, другой другое. Конкретики никакой. Генерал с самыми

широкими лампасами и самыми большими звёздами говорит: а что,

если люк самолёта прорубить больше. Я сперва подумал: шутит для

разрядки ситуации. Нет, на полном серьёзе: «Прорубить под высоту

коня». Будто это сарай, а не самолёт с герметичной кабиной.

Тут я не выдержал, не мог вынести такого издевательства над

здравым смыслом - самолёт губить. Заматерился. Редко вылетают

из меня такие слова, а тут выматюкался. Крайним будет кто? Ответ:

наша фирма. Раз нам поручено обеспечить техническую сторону

транспортировки, все другие останутся в стороне. Молодой был, но

прекрасно понимал политику. Поэтому, а что мне терять, высокому

начальству заявляю со своего невысокого роста: хотите дело сделать -

уезжайте все отсюда! Не мешайте! Дайте мне людей, материалы, какие

понадобятся, будем искать решение.

Генерал с самой большой фуражкой на меня животом:

- А ты кто ещё такой?

Эскин потом меня благодарил: «Ну, ты молодец, Володя! Ну, молодец!

Не побоялся!»

Я его, конечно, выручил. Он главный представитель фирмы по

этим работам, ему надо было расхлёбывать нестандартную ситуацию.

Я представился генералу и остальным, кто я такой и откуда.

- Раз такой умный, - бросил генерал, - действуй, но головой ответишь,

если что! Вместе с твоим главным конструктором!

И пошёл к машине. За ним остальные разъехались.

Начальник АТП спрашивает:

- Что тебе надо? Обеспечу всем, инженерами, рабочими...

Шуметь-то я шумел с матерками, а как заводить животных, сам не

знал. Взял тайм-аут и начал думать. Поставил себя на место скакуна

И первое, что пришло в голову, надо, прежде чем заводить лошадь,

внутри самолёта свет включить. Чтобы она на него шла Дальше возникла

мысль доработать трап. Сделать из него тоннель, чтобы лошадь

лишнего боковым зрением не видела, никаких генералов и министров.

Ясно дело - понаедут. На перила трапа поставить несколько арок.

Каждая идёт с одного перила на другое. А высотой, чтобы лошадь

шла в полный рост, не нагибая головы. На арки натягивается брезент.

Получается конструкция типа цыганского шатра на кибитке. И такая

хитрость. Последняя арка ставится в полуметре от борта самолёта, а

ткань затягивается в верхний обрез люка самолёта и в натяг закрепляется.

Получается, что с последней арки (она, как помните, по высоте

не меньше лошади) натянутая ткань под наклоном уходит в самолёт.

Лошадь идёт на свет, при этом чувствует верх тоннеля, а потом, ощущая

понижение потолка (коняка животина как-никак умная), будет

наклонять голову и заходить. Войдя в шкуру лошади, я решил, что

трап надо устанавливать не на уровне нижнего обреза люка, как мы

в первом варианте делали, а опустить миллиметров на тридцать. Для

чего к верхнему краю трапа приделали скобы, с их помощью повесили

его на окантовку люка. Ноги лошади дойдут до борта, при этом голова

наклонится под верхом шатра, она перед препятствием ногу поднимет

и постарается переступить.

Всё было сделано в АТП, работали без остановки весь остаток

дня и добрую половину ночи. Арки, скобы, тоннель - всю конструкцию

доработали. Но испытания проводить некогда, на следующий

день намечен вылет скотовозного, как назвал его Алексей Афанасьевич,

Ан-10. Ворошилов, конечно, не с лошадьми и коровами летел,

он на Ил-18, а наш Ан-10 параллельно доставлял живой презент.

Утром все вчерашние «победы», ЗИМы снова съезжаются. Генерал

с большими звёздами ко мне подходит:

- Ну как, учли ошибки? Получится на этот раз?

- Обязательно, - говорю.

Сам волнуюсь, сердце колотится. Груз ответственности сумасшедший.

А из-за лошади всё может рухнуть. Не будешь ей ноги к

корпусу вязать и затаскивать на руках в самолёт. Ладно, я опозорюсь

и сяду в лужу по самые уши, ведь нашей фирме во главе с главным

конструктором позор на всю страну. И как мне в глаза Антонову

смотреть, он мне лично поручение давал. Стою, молюсь не молюсь,

но на всякий случай «Боже, помоги завести коня!» твержу. И вот

ответственный момент. На платформе подвозят штатного скакуна.

Красавец! Не то слово! Стоит, как выточен! Тонкие длинные ноги,

круп блестит. Холёный от гривы до кончика хвоста. Ноздри нервно

трепещут. Новая обстановка, непривычные запахи. Не каждый день

на аэродроме бывать приходится. Конюх что-то говорит ему, успокаивает.

Кто-то дал команду:

- Заводи!

Конюх, держа уздечку в руке (сам идёт чуть впереди и сбоку), заводит

лошадь на трап. Голова скакуна почти касается ткани, вот она

достигает последнего обода, конь голову наклоняет-наклоняет...

Я инстинктивно наклоняю свою, будто помогаю лошади забраться в

самолёт... Её голова оказывается в салоне. Конюх уже там. Умный на

этот раз попался. На ходу соображал, как лучше сделать. Продолжает

тянуть лошадь, она поднимает левую ногу над окантовкой люка,

окантовку тоже доработали - проложили войлоком, даже если лошадь

коснётся обреза голенью или ударится - не будет больно и не

напугается. Она голову пропихнула, переднюю ногу подняла, поставила

внутрь салона, следом вторую. Конюх тянет за уздечку, лошадь

изгибается-изгибается (люк-то всего метр двадцать сантиметров) и

раз - зашла внутрь самолёта наполовину. Задние ноги уже в автомате

переставила и скрылась в салоне.

Все - министры, директора, генералы и я громче всех - закричали:

«Ура! Получилось!» По такой же схеме вторую лошадь завели.

У меня отлегло от сердца. Как и предполагалось, бык с коровой легче

грузились, они пониже. Завели скотину, дальше дело техники, пояса

надели, лямками зашвартовали к стойкам. Впереди брусьев перед

каждым животным мы с Алексеем Афанасьевичем предусмотрели

кормушку, укреплённую на поддоне. Сопровождали лошадей и коров

в перелёте в Индию специалисты по парнокопытным и скаковым:

зоотехники, ветеринары, доярки... Может, даже доили в полёте

корову. Лететь-то долго, вдруг перегорит молоко и привет - подарок

с серьёзным дефектом. Это как нож без лезвия, ведро с дырой или

машина без колёс.

Я позвонил Эскину, он победоносно отрапортовал Антонову:

правительственное задание выполнено с честью! Когда я ему рассказал,

какие заморочки возникли с погрузкой лошади, и как удалось

точно в десятку, без всяких испытаний и доработок, предугадать поведение

скакуна, он похлопал меня по плечу:

- Володя, ты прямо ворошиловский меткач! Премию я тебе выписал

по максимуму!

Как в Индии сгружали подарки, газеты, освещающие визит Ворошилова

в Индию, не написали. Так и не удалось узнать, как индусы

выводили лошадей и коров.

И ещё раз мне пришлось выполнять экзотическое задание на

правительственном уровне. Хрущёв придумал высадить в США русские

берёзки. Как и коров, их на Ан-10 было решено доставить за

океан. Саженцы не скакуны, без рогов и не какают, я с ними быстро

разделался. Нарисовал спецящики (материал - дерево), каждый

швартуется. Самолёт так же во Внуково дорабатывался. В тот раз в

газетах написали, как Хрущёв вручал берёзки в подарок американским

гражданам. Про меня опять не упомянули. Ну да ладно, зато

Антонов похвалил и в премии не отказал.

ЖЕНСОВЕТ

ИЗ УКРАИНСКОГО

ПРИЧЕРНОМОРЬЯ

ПЕРВОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Церковный дворик был в лучших украинских традициях. Райский

садик с идеально ухоженными клумбами, кустами роз. Небольшая

детская площадка с ярко раскрашенными качелями, шведской

стенкой, песочницей. В тени развесистой черешни («шпанки») просторная

беседка, одна стена играла роль шпалеры для виноградной

лозы. Церковь только-только пропела «Отче наш», батюшка вышел

из алтаря к исповедующимся с крестом и Евангелием, в церковном

дворе началось хождение, забегали детки. Женсовет собрался в беседке.

Чуть позже поясню, почему эта группа женщин звалась именно

так. В беседке был представлен не полный состав женсовета, но

яркая его часть. Всем прилично-прилично за сорок. Все без косметики,

в лёгких косынках. Южанки. Красивые, самодостаточные южанки.

Молитвенное состояние, только что пережитое, отодвинув на

какое-то время мирские заботы и суету, просветлило лица... Что-то

об этих женщинах я знал - разведка донесла, воочию увидел впервые.

Говорливая одна, сосредоточенная и скупая на слово вторая, с

мелодичной плавной речью третья, безмолвно улыбающаяся, погружённая

в себя четвёртая...

Написать о женсовете придёт в голову зимой. Заканчивал работу

над сборником рассказов, перечитывая рукопись, поймал себя на

мысли - много грустных, с печальными концовками, не помешало

бы разбавить книгу (а лучше - украсить) чем-то солнечным, рассказом,

в котором звучала бы тёплая светлая ирония. Вспомнил о женсовете.

Тема отличная - женская дружба. Считается, она как песок,

дунул ветер и полетели песчинки в разные стороны. В нашем случае

ветер радостями и скорбями не разметал дружбу, была она проверена

десятилетиями. Книгу писал о людях, приходящих в Православие,

женсовет прекрасно вписывался в выбранную тему.

ГУМАНИТАРНАЯ ГИМНАЗИЯ

Дружба женщин началась в школе. Сказать, «со школьной скамьи»

- неверно. На скамьях сидели их детки, тогда как задружившие

между собой мамы заседали в родительском комитете. М ужчин

в данной общественной организации не просматривалось,

стопроцентный женсовет без всяких примесей. Или бабком, как

в шутку иногда называли они себя. М ужененавистнических настроений

у женсовета не наблюдалось, женщины вовсе не принадлежали

к апологетам амазонок, просто-напросто имела место

типичная ситуация: амбразуру воспитания закрывали мамы,

коих джентльмены-папы пропускали вперёд, дескать, мы пока

тылы прикроем. Женщины, прояви мужья инициативу, уступили

хотя бы частично первенство, но сильный пол оказался сильным

до конца.

Образовался женсовет в середине девяностых. Если семидесятые

и восьмидесятые годы XX века называли застойными, девяностые

сорвались с якоря - и понесло из одной крайности в другую.

Наступило время откровенно бандитское и полное романтики,

страшно интересное и где-то по-настоящему страшное. Данное повествование

в основном касается составляющих «интересное» и «романтическое»,

хотя не обошлось без страшного. У барда Александра

Дольского есть с тонким юмором песня, начинающаяся словами:

«Город маленький на юге». Город действия нашего рассказа маленьким

не назовёшь, а что южный - этого не отнять. Солнце щедро льёт

своё небесное золото на широкие, по линейке расчерченные улицы

с ранней весны до поздней осени. С трёх сторон омывает наш город

вода. Одна река, плавно огибая город, впадает в другую, та, широко

соединяясь с морем, образует лиман. С четвёртой стороны подступает

степь. Ветра, что реют над нею, что летят с морских просторов,

вкусно смешиваются над городом...

Данные рассуждения отнесём к лирическому отступлению и

возвратимся к теме рассказа. Женсовет зародился при организации

гуманитарной гимназии. Деятельный директор общеобразовательной

школы и группа молодых преподавателей-энтузиастов решили

учебный процесс поставить так, чтобы детки не собак гоняли, а учились.

Обязательно два иностранных языка, риторика, информатика,

творческое развитие - танцы, рисование...

Большинство членов женсовета знали друг друга до гимназии.

Деятельные женщины водили своих чад с садиковского возраста во

всякие дошкольные развивающие кружки. Энергичные мамы жили

по принципу: если не лениться, то из одного дитяти запросто можно

сделать два. Для чего надо учить данный объект всему на свете.

А так как женщины были из одного района с красивым названием

Лиманский (который в народе звали «большой деревней»), через

детей перезнакомились. Идея создания первой гуманитарной гимназии

мамам очень понравилась. Они не стали ждать милости от

властей (под лежачий камень коньяк не течёт), живо подключились

к реализации проекта.

Да нашлись благому делу противники из чиновничества. Верующий

человек скажет: бесы ополчились, для них чем глупее человек,

тем проще им манипулировать. Гражданин, мыслящий экономическими

категориями, сделает вывод: ищи в любой проблеме чьи-то

карманные интересы - или кому-то не дали на лапу, или предприимчивые

дяди-тёти школу присмотрели для иных целей. Банк открыть

или что-то в этом роде. Как бы там ни было - чиновники мэрии дело

так шито-крыто устроили, что организаторы гимназии пребывали

в счастливой уверенности: осталась чистая формальность - мэру

подмахнуть бумагу, зажечь зелёный свет, и труби, горнист, открытие

нового учебного заведения. На самом деле всё складывалось не так

розово и пушисто.

На носу первое сентября, и вдруг, по своим каналам потенциальный

директор гимназии получает информацию: мэр ни в малейшей

дозе про гимназию не знает. Соответствующие бумаги до нужного

срока на стол к нему не попадут, они засунуты под надёжное сукно.

На экстренном заседании женсовета изощрённый женский

ум придумал тонкий ход. Предложила его Клава. Постепенно мы

перезнакомимся со всем женсоветом, о Клаве следует сказать развёрнутее

сразу - она вовсе не Клава, а Татьяна. В женсовете было

две Татьяны - Татьяна Николаевна и Татьяна Михайловна. Последнюю

звали между собой Клавой и не по причине, дабы отличать

одну Татьяну от другой. История такова. Работала Таня-Клава бухгалтером...

Года два-три как началось время предпринимательских

свобод. Фирма, где служила Таня-Клава, бурно развивалась, в тот

памятный день её бухгалтерия подверглась строгой проверке. Беспредел

царил везде. Приход любой контролирующей комиссии мог

обернуться крупными неприятностями. Проверяющие во что бы

то ни стало стремились найти недочёты, упущения, ухищрения,

и не за ради справедливости, а дабы за соответствующее вознаграждение

закрыть на найденное глаза. Бухгалтерия от явления таких

гостей, само собой, нервно завибрировала. Проверяющие тем

временем командуют: вынь им да предоставь сиюмоментно целый

перечень документов. Секретарь подставила к стеллажу лесенку,

потянула с верхней полки кипу из нескольких толстенных папок и

уронила её прямо на Татьяну Михайловну. Здание старое, потолки

высокие, до головы Татьяны Михайловны от точки падения метра

полтора... Папки в полёте успели набрать достаточную кинетическую

энергию и произвели ощутимый удар... Татьяна Михайловна

после него ошарашенно стоит. Проверяющие в двух шагах, начальство

на таком же расстоянии. То есть - ругаться от души нельзя. Но

попробуй, удержись, когда несколько килограммов бумаг неожиданно

обрушилось тебе на голову. Татьяна Михайловна выпалила в

сердцах: «Ну, вы, Галина Ивановна, и Клава!» Почему «Клава» - Татьяна

Михайловна и сама не знает. С той поры прилипла к ней эта

самая «Клава» - зубами не отгрызёшь. Сама-то свыклась с новым

именем (Клава так Клава), однако мужу Максиму не нравилось.

Ладно бы что-нибудь возвышенное: Антуанетта или Бабетта, а то -

Клава. Однажды женсоветовской компанией с мужьями праздновали

Новый год. Тосты, игры, песни. В один момент попросил слова

Макс. Вместо того, чтобы поздравить всех, пожелать успехов в

труде и счастья в личной жизни, он громко произнёс: «Запрещаю

жену мою Клавой называть! Прошу с этого момента зарубить всем

на носах: она - Татьяна Михайловна!» Сидящие за столом согласились

«хорошо-хорошо», за что и выпили с удовольствием. Только

Клава всё одно осталась Клавой.

Она и предложила отличную схему получения желанной подписи

мэра в документах, открывающих гимназию. Её тёзка-Татьяна

Николаевна - работала на телевидении. Ей была отведена главная

роль наступательной операции. Девяностые годы отличались разгулом

лихоимства, сребролюбия и скверноприбытчества, однако не

все мэры зацикливались на личном кармане. Наш был белой вороной

- патриотом города и отличным хозяйственником. Если и имел

слабость, то вполне простительную - любил себя лицезреть в телевизоре,

на полосах газет, на трибунах.

Через знакомых из пресс-службы мэрии Татьяна Николаевна

договорилась о встрече с главой города. Бог не поскупился одарить

Татьяну Николаевну красотой, умом, добавив к этому ещё и обаяние.

В её обществе мужчины стараются быть прямее в спине, их подмывает

блистать интеллектом, поражать красноречием. Тот случай, когда

женщина, заходя в любое помещение, меняет в нём энергетические

потоки - флюиды раздражения прячутся по углам, волны света расширяют

пространство.

Мэр тоже поднялся из-за стола, поправил идеально завязанный

узел галстука, улыбаясь, спросил:

- Чай, кофе?

Татьяна Николаевна не стала с порога говорить о цели визита.

На столике перед ней появились конфеты, печенье, чай.

Мэр был вовсе не из тех политиков, кому текст речи из двух слов

требовалось видеть перед собой на бумажке. Он любил и умел импровизировать.

Что называется, дайте тему выступления и временные

рамки, а дальше не беспокойтесь. Спросил Татьяну Николаевну:

- О чём говорить?

- Об открытии гуманитарной гимназии в Лиманском районе.

Мэр сделал удивлённое лицо:

- Какой гимназии?

Хороший журналист всегда чуть-чуть актёр, Татьяна Николаевна

предполагала столкнуться с подобной реакцией, поэтому в ответ

на мэрское удивление сыграла своё. Дескать, странно-странно, что

вы не в курсе. И начала напористо рассказывать о гимназии. Она-де

уже встречалась с будущим директором, идея просто замечательная

...

- Насколько мне известно, - завершила экспрессивную речь, - у

вас в мэрии лежит полный пакет документов на открытие гимназии.

Осталась только ваша подпись - и вперёд и с песней.

Татьяна Николаевна позволила себе данную шутку, при этом

очаровательно улыбнулась.

- Не видел никаких бумаг, - в замешательстве произнёс мэр.

- Насколько я понимаю, родители ждут вашего решения. Составлены

классы... Вы выступаете по сценарию на открытии гимназии.

Или кто-то от мэрии поздравит детей с началом учебного

года...

- Я сам с удовольствием выступлю, но какая-то неувязка...

Глава города извинился за вынужденное переключение внимания

от собеседницы к прозе дел, нажал кнопку пульта, попросил секретаря

соединить с начальником отдела образования...

Через две секунды «затерявшиеся» документы оказались на столе

у мэра. Лёгкий полёт золотого пера - и в Лиманском районе появилась

гуманитарная гимназия...

- Обязательно приду на открытие, - сказал мэр, провожая Татьяну

Николаевну до порога своего кабинета.

Каждый год он с удовольствием приезжал первого сентября в

гимназию на первый звонок. Говорил красивые речи, дарил шикарный

букет директору. Все годы, пока был при власти, сам того не ведая,

покровительствовал гимназии - чиновники, как у них ни чесались

руки, не решались ставить палки в колёса учебному заведению,

открывшемуся без их воли.

Что касается детей женсовета, они, что уж греха таить, были

на особом счету в школе. Их включали в делегации, которые ездили

в многодневные экскурсии на спонсорские деньги. Им поручались

всевозможные почётные миссии: выступить с приветственным

словом от имени школы при встрече высокого гостя - того же мэра

или народного артиста... Их вели к объективу, когда приезжало телевидение...

И с оценками баловали, не пускали эту часть школьной

жизни на самотёк. У Татьяны Николаевны был случай. Младший

сын Игорь в тот год резко скатился с позиции хорошиста-ударника.

Где раньше красовались пятёрки - пошли четвёрки, прежние

четвёрки потеряли былую твёрдость, стали склоняться к троякам.

Май месяц, Татьяна Николаевна пришла в школу выяснить ситуацию

перед последним рывком. Классная доложила, что все тройки

удалось закрыть, исправить на четвёрки. Что-то Игорь сам подучил

и хвосты ликвидировал, в двух-трёх случаях с учителями пришлось

поработать. Одна загвоздка - немка. Упёрлась и ни в какую не соглашается

проявить снисхождение к ребёнку, у которого переходный

возраст. Настроилась вкатить двойку. «Ничего тут я сделать не

могу», - развела руками классная.

Татьяна Николаевна сына в охапку и к немке на очную ставку:

- Какие проблемы? - спросила преподавателя.

- Мне иногда кажется, он у вас ненормальный, - без дипломатии

заявила немка.

- Что значит «ненормальный»? - напряглась Татьяна Николаевна.

- Судите сами, он пишет первую букву слова, а дальше делает

прочерк. Может быть, на ваш взгляд, это в порядке вещей, на мой -

нет. Не словарный диктант получается, а набор букв с прочерками.

Татьяна Николаевна не могла сказать «это нормально», однако

с ходу записать сына в умственно отсталые тоже не хотела.

Поэтому предложила тут же устроить проверку для уточнения диагноза.

При этом наказала Игорю писать без всяких прочерков.

Немка диктует, ученик пишет. Буковка к буковке, каждая на своём

месте. Учительница посмотрела, пожала плечами, начала устно

спрашивать. И в этом испытании ответы бойкие - никак не на два

балла.

- Игорь, если знаешь, почему не пишешь слова полностью? -

спросила немка.

- А что писать, я ведь помню, как дальше. Вы диктуете, я первую

букву пишу, а другие - зачем мне?

- Хорошо - допустим, для себя так. Но почему на контрольной?

- Я считал, вы тоже понимаете.

Логика бронебойная.

Учительница на Татьяну Николаевну смотрит и говорит:

- Я хотела сказать, что ваш сын дурак. А теперь мне кажется, я

сама - дура.

К дурам Алла Ивановна точно не относилась. Второй язык у

Игоря был английский, его тоже Алла Ивановна преподавала. Школу

сын окончил без троек, чего не скажешь об университетском дипломе,

но устроился на работу в серьёзную канадскую фирму. Мама

была страшно изумлена: по условиям контракта общение на фирме

исключительно на английском. Никакого украинского или русского

не должно звучать не только в офисных помещениях, но даже в буфете

и курилке... Удивление относилось не к проявлению языковой

дискриминации, со своим уставом в чужой монастырь не лезут, озадачило,

как сын может работать в такой языковой среде?

- Нормально себя чувствую. Спасибо гимназии, учителя были

классные.

Гимназия первые шесть лет работала на подъёме, да со временем

стала деградировать. Сменился директор, ряд преподавателей

ушли...

- Ты же сам рассказывал, в седьмом и восьмом классах у вас был

учитель английского, который не понимал, когда вы говорили между

собой на английском.

- Алла Ивановна в пятом и шестом нас так научила, этого хватает

с головой...

Кстати, Алла Ивановна кроме немецкого и английского знала

ещё и испанский.

ВТОРОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

С первого захода повествование застопорилось, едва начавшись.

Чего-то не хватало, так у меня бывает, посему отложил рассказ

до лучших времён. К сожалению, вернулся к женсовету в далеко

не лучший период - без малого через три года, в 2014-м. До этого

тринадцать лет подряд проводил отпуск на Украине. И вот впервые

лето проходило без Николаева, сидел на полдороге - у сестры Веры

в жаркой Москве.

За предыдущие десять лет не смотрел столько новостных программ,

как за полгода 2014-го. События на дорогой сердцу Украине

заставляли каждый час бежать к телевизору - не произошло ли чтото

кардинальное за время, истекшее с последнего новостного блока.

В Николаеве родилась моя мама, там пережила оккупацию, там

познакомилась в сорок шестом с бравым солдатом-артиллеристом,

папой. Следуя примеру папы, я тоже обрёл жену Ирину на Украине

и увёз её в Сибирь. В Николаеве живут мои двоюродные братья, сёстры,

друзья. Там летом всегда так хорошо работалось над рассказами

в доме тёщи и тестя - Надежды Алексеевны и Николая Лаврентьевича.

И вот я сижу в М оскве... Семьдесят лет назад Украина была

освобождена (Николаев - 27 марта 1944-го) от немцев. И снова на

этой земле гибнут мирные жители, тяжёлая артиллерия бьёт по Донецку,

Луганску, Краматорску, Макеевке, Славянску... И не где-то в

Ираке или Сирии, там тоже идут бои, гибнут люди, но это почти что

на другой планете, совершенно чужой для меня... Больно за эти терзаемые

диаволом страны, но это больно больше умом, чем сердцем,

а здесь братья-славяне, православные люди.

Дома в Омске хожу покупать чай и кофе в киоск на рынке, муж

продавщицы год назад купил квартиру в Краматорске, теперь прячется

у брата в подвале. В соседнем от меня доме живёт мужчина

родом с Луганщины, родители у него в Первомайске. Там тоже бои...

Надо вывозить стариков, ехать за ними, но опасается, не тормознут

ли его, офицера в отставке, на границе...

Мама до конца жизни не любила фильмы про войну... Представляю,

как бы она реагировала, будь жива, на кадры мордуемой

Одессы, на телерепортажи из Славянска с разрушенными до основания

частными домами (прямое попадание), с пробоинами в стенах

девятиэтажек и пятиэтажек в Донецке и Луганске, с трупами

горожан на автобусной остановке - попали под артиллерийский обстрел,

с похоронами годовалого ребёнка, убитого осколком... И это

всё на её любимой Украине, куда она всю жизнь мечтала вернуться,

хотя бы лечь в родную землю... Робко спрашивала меня: «Может,

переедете, а мы уж с отцом за вами»...

Наверное, это было моё подсознательное желание, уйти хотя

бы на какие-то часы от ужасов войны, вместе с женсоветом снова

оказаться в мирной Украине - щедрой на солнце, цветущей, благодатной,

неповторимой... Я нашёл в компьютере папку с названием

«Женсовет», почитал наработки и сел за рассказ...

КИНО И ДЕТКИ

На второй год существования женсовета тридцать первого августа

пришли мамы с детьми на так называемую посадку. Если в моих

сибирских краях это прекрасное действо называлось перекличкой,

здесь - посадка. Проверяются списки классов, объявляются изменения

преподавательского состава, если таковые имеются. Всё это

происходит во дворе школы. Поэтому сама по себе посадка всегда

выглядит радостно-суматошно. Напитавшиеся солнцем, летом, каникулярной

свободой детки переполнены эмоциями, загорелые,

подросшие, счастливые... Женсовет тоже рад встрече.

Посадка приближалась к завершению, когда подъехал за Дианой

Петровной муж и пригласил женсовет в полном составе на свой

юбилей. Юбилей, конечно, юный - тридцать лет, но свой. Звали

юбиляра Влад.

Несколько слов о Диане Петровне. Была она библиотекарем.

И мисс Лиманского района. Проходя мимо такой, шею вы вернешь,

провожая восхищённым взглядом. Фигура точёная, кожа,

жарким солнцем золочённая... Нет, все мои живописные слова

бледны... Было это ещё до женсовета, мама Татьяны Николаевны

(она пела в народном хоре) рассказала дочери после концерта:

«У нас сегодня была ведущая программы, на неё страшно смотреть!»

- «Почему страшно?» - «Такая красавица». Вела тот

концерт Диана Петровна. Её муж по профессии музыкант. Однако

кроме консерваторского образования имел среди своих

многочисленных талантов предпринимательскую жилку. Если

не сказать - жилу. Всё гармонично совпало - нагрянувшие свободы

в организации бизнеса, молодость, энергия, рой идей в

голове, здоровый авантюризм. Начал с того, что создал молодёжное

творческое объединение, которое проводило рок-фестивали,

устраивало концерты звёзд эстрады. Забегая вперёд, скажем, что

Влад довольно быстро скопит миллион американских денег, а потом

уедет с семьёй и с деньгами в США. На день школьной посадки

Влад с полгода как организовал первый ночной клуб в городе -

«Барселона». Мощно его раскручивал...

Кстати, о «Барселоне» и Диане Петровне. Это произойдёт через

два года, на металлургический комбинат, одно из крупнейших

предприятий Лиманского района, пришлют нового директора. Как

раз перед юбилеем завода. Новый директор надумает провести его с

небывалым доселе размахом. Обязательно грандиозный концерт на

площади, и чтобы не какая-то клубная самодеятельность, а самыесамые

звёзды радовали бы металлургов. Идея пришла в светлую голову

буквально за каких-то дней десять до торжества. Подчинённые

наскипидаренно забегали. Директор ДК «Металлург», тоже член

женсовета, Людмила Ивановна получила ответственнейшее задание

- привезти из Москвы настоящих звёзд. Ей вручили чемодан денег:

распоряжайся, как посчитаешь нужным, только привези, иначе

нам света белого не видать! Времена были разгульные, без ведомостей

и круглых печатей работали оборотистые товарищи - контроль

нулевой. Договорился с артистом на берегу о величине гонорара, наличкой

вручил, и никакой бумажной волокиты и налоговых отчислений.

Заказчик с исполнителем ударили по рукам - и все довольны.

Людмила Ивановна не подкачала, в частности, привезла Вилли

Токарева, русского певца из Нью-Йорка. Тогда повышенной популярностью

пользовалась его песенка «Небоскрёбы, небоскрёбы, а

я маленький такой». На портрет Людмилы Ивановны нанесём следующий

характерный мазок: она не весь чемодан использовала на

звёзд, всего лишь две трети его денежного содержимого, экономно

сработала, оставшуюся треть (или хотя бы её часть) могла запросто

оставить себе в качестве личного гонорара. Никто ничего не узнал

бы, не заметил и не осудил - дело-то вон какое провернула, директор

остался более чем доволен. Нет, честно вернула. «Люда, - говорили

ей, - они как пить дать прикарманят, что ты наэкономила!» -

«Это уже не моё дело. Своё не отдам - чужого не надо». Своё, кстати,

могла отдать, если близкому было нужнее. Не раз отдавала подругам

по женсовету.

После всех юбилейных празднеств и концертов заключительный

банкет в «Барселоне». Московские звёзды, директор комбината.

Всё идёт чинно и торжественно. Кухня в «Барселоне» на высоте,

выпивают гости, закусывают. Все в приподнятом настроении -

мероприятие удалось. Полвечера пролетело, вдруг музыка стихает,

барабанная дробь, входит Диана Петровна. Вплывает. Королева.

Золотого тона в пол платье, шляпа с вуалью тоже золотого цвета,

перчатки выше локтя... Все встают, аплодируют... Гости в шоке... Кто

это звездее их? Муж Влад прибегает в гневе: «Дина, я же просил, без

фокусов! Не срывай вечер!»

Ещё один штрих к образу Дианы Петровны. Как она получила

приставку к имени, стала Диана-мисс или Диана-мисс Петровна.

День города, большой праздник, на главной площади Лиманского

района устроили конкурс-экспромт «Мисс Лиманского района».

Подобных конкурсов больше не проводилось, поэтому Диана

Петровна - действующая по сей день мисс Лиманского района...

Август, южный тёплый вечер, огромная площадь заполнена горожанами...

Организаторы конкурса из толпы выбирали женщин,

каждая называла любимую песню и двигалась на сцене под

выбранную музыку, демонстрируя пластику тела и совершенство

форм. Диана Петровна выбрала Уитни Хьюстон, на то время малоизвестная

у нас певица, но для конкурса очень выигрышная... Из

девяти участниц Диана Петровна самая взрослая... Остальным лет

по двадцать, а ей тридцать два. Для неё, женщины с высокой самооценкой,

необходимо было победно блеснуть среди огромной толпы.

Один из этапов конкурса - представление своей профессии.

Диана Петровна (надо отметить, обращаться с микрофоном она

умела, знала, в какой момент сделать паузу, где понизить голос до

шёпота) говорит жюри, а это вся площадь:

- Начинается название моей профессии с буквы «б»...

Дальше следует короткая пауза.

- ...а заканчивается мягким знаком.

Площадь замерла, захихикала... Ждёт, что же дальше? Диана

Петровна, потомив жюри, говорит:

- Но это не то, что вы подумали, я не бондарь! Я - библиотекарь!

Народу жуть как понравилось. Практически единогласно

площадь отдала «Мисс района» Диане Петровне. Так она стала

Дианой-мисс.

Теперь перейдём к «Барселоне». Лиманский район, как уже говорилось

выше, большая деревня. Влад, организуя «Барселону»,

подтянул в клуб мужа Тани-Клавы - Максима, того самого, что безуспешно

запрещал называть жену Клавой. Инженер-электрик по образованию,

электроник по призванию, Макс отвечал за эти темы в

ночном клубе. Ещё у одной дамы женсовета - Полины - муж (Аркаша)

был профессиональным саксофонистом, он руководил музыкантами

в «Барселоне».

Что называется: отгадайте с одного раза, куда пошли отмечать

юбилей Влада наши герои? В «Барселоне» в широком ассортименте

наличествовали напитки, о которых раньше только в книжках доводилось

читать: кампари-джус, джин-тоник, текила санрайз, мартини...

Это всё ассоциировалось со сладкой не нашей жизнью. Женсовет,

полный молодой энергии и жизненной силы, вместе со своими

мужьями ударил по питейной карте «Барселоны», точнее - по тому,

что за ней стояло и лилось. Напитки западные, но русский человек,

даже если он украинец, пьёт по-русски. В середине вечера ещё и

пиво в бочонке вдруг появилось.

«Пиво меня и срубило!» - говорила Клава. Не ей одной сей напиток

пошёл не на пользу. Но кто ж тогда знал? Компания одарённая,

Аркаша он по диплому саксофонист, а так играет на всём, что под

руку попадётся - гитара, флейта... Влад тоже не только на фортепиано

мастер, за диджейским пультом незаменим, гитарой на уровне

владеет, а ещё, что самое интересно-экзотичное, - гармонист, с удовольствием

выдаёт пассажи на непопулярном в молодёжной среде

инструменте. Полина - дипломированный специалист по танцам.

Директор ДК «Металлург» Людмила Ивановна - режиссёр, актёр, а

ещё выдумщица и импровизатор - ей стоит лишь рот раскрыть. Ну

и гимнастка в прошлом. Была она в элегантном брючном костюме.

Растанцевавшись, в кураже сделала мостик. Просто ужас, какая гуттаперчевость

- пятки у макушки. Ангелина Ивановна никакого отношения

к музыке - врач-терапевт, но так славно украинские песни

поёт. Знает их - дня с ночью не хватит перепеть. Не скучал, одним

словом, женсовет, часиков этак до трёх ночи.

Таня-Клава вспоминала потом. Утром папа-дедушка стучится в

спальню: «Вы что дочку в школу не ведете?» Как это не ведём? Ещё

как ведём! Вскочила Клава с кровати. А голова-головушка - квадратная.

Пуговицу на ходу на белую блузку Верочке пришила, такси вызвала,

дочу в охапку. Что подол юбочки у дочечки не подшит, увидела

только в новостях по телевизору, когда оператор медленно скользил

всевидящим бесстрастным объективом по строю второклассников,

выделяя «блатных», то есть женсоветовских, детей...

Леночка, дочь Ангелины Ивановны, в отглаженных идеально

юбочке и блузке, заранее мамой приготовленных, носочках белоснежных,

туфельках лаковых... Но абсолютно не причесанная... Из

косичек волосы в разные стороны торчат...

У Нади, дочери пропевшей всю ночь Полины и Аркадия, игравшего

всю ночь на всяких разных инструментах, причёска ещё краше

для школьницы-второклассницы. Мама с папой пребывали в тяжёлом

сне, посему Надя приготовилась, как могла. В результате пришла

на линейку с волосами, распущенными по плечам. Не потому,

что так было задумано. Искала-искала резиночку, у мамы спросила,

та, не поднимая головы от подушки, неопределённо рукой махнула.

Пришлось дитю идти с распущенными, как у русалки, волосами.

Сами по себе они красивые - с рыжинкой, чуть вьющиеся, пышные.

«Какая стыдоба! Какая стыдоба! - повторял потом папа Аркаша. -

Будто не в школу пришла, а неизвестно куда!» Ему очень хотелось

свалить вину на маму, но не решался сделать это в открытую, Полина

не отличалась смиренным характером.

Диана-мисс Петровна летом с семьёй ездила в Испанию, купила

там шикарную, просто шикарнейшую соломенную шляпу. Выглядела

в ней изумительно. Она без шляпы женщина-шедевр, в шляпе - особый

шарм. Как тут не скажешь лишний раз - роскошная женщина.

Создаст же Бог такую красоту. Вовсе не из-за шарма и роскошности

надела Диана-мисс шляпу. Скрывала под её широкими полями опухшие

после бессонной ночи и всяких там кампари-джус вперемешку

с пивом глаза. Скрывала удачно, однако соломенная шляпа предполагает

солнечное знойное небо. В то время как оно осенью дышало -

серые беспросветные тучи, прохладно. На этом погодном фоне соломенная

шляпа выглядела более чем нелепо. Оператор не вникал в

тонкости, он знал одно: Диана Петровна - подруга Татьяны Николаевны,

её надо вставить в репортаж. Сын Дианы Петровны Илья

утром проснулся, посмотрел на часы, заглянул в комнату к маме,

спросил, идёт ли она с ним в школу? Мама попросила пятиминутную

паузу. Мальчик ответственный, подождал-подождал, видит, время

поджимает, мамина пауза затягивается - собрался и пошёл один.

Мама в Испании не только шляпу купила, чего только не набрала

единственному сыну к школе - костюмчик необыкновенный, туфельки

лакированные-разлакированные, рубашечки, галстучки...

Диана-мисс Петровна всё же заставила себя подняться после

ухода сына, оценила своё зеркальное отражение, прикрыла часть его

полями шляпы...

Татьяна Николаевна, насколько помнит читатель, тележурналист.

Кому как не ей делать репортаж с такого события, тем более

с традиционным участием мэра. Сразу убивала им несколько зайцев.

И служебные обязанности исполняла, и в школьной судьбе

сына принимала живое участие. Не какая-нибудь мать-кукушка,

которой с работой не до дитятки. Оператор у Татьяны Николаевны

был более чем опытный, прекрасно знал, что снимать... Ясное

дело, он не мог не запечатлеть на камеру детей женсовета. Поэтому

Татьяна Николаевна за ним не бегала и не показывала, что и как.

Откровенно говоря, ей было не до пробежек. Давало о себе знать

юбилейное торжество. Отсняли, приехали на студию. Татьяна Н и

колаевна заставила себя написать текст. Оператор сделал монтаж,

и вот тут Татьяна Николаевна изменила своим правилам, обычно

она хоть краешком глаза отсматривала материал, а тут глаз даже

краешком не хотел ни на что смотреть. Так и пошёл ролик в эфир.

Нет, главный редактор претензий не предъявлял... Они последовали

от женсовета.

Отчасти хорошо, что новости смотрели всё в той же «Барселоне».

Родители, несмотря на похмельный синдром, на школьной

линейке всё же отметили факт, что детки выглядели не лучшим

образом среди своих сверстников. Заглаживая перед чадами вину,

объявили, что у них будет праздник в честь начала учебного года.

В «Барселоне» накрыли деткам стол, провели для них игры, викторины...

Потом и сами сели поправить здоровье... В один момент ктото

закричал: «Новости! Новости!»

Таня-Клава увидела дочь по телевизору и поспешно зажмурила

глаза от ужаса (не сон ли это?). Через сотую долю секунды открыла

(разве можно сдержать женское любопытство?). Верочка, её голенастая,

вытянувшаяся за лето Верочка стояла в неподшитой юбке.

Мало кто узрел данную деталь, камера лишь скользнула по подолу.

Если и висела пара-тройка ниточек... Верочка ещё и стихи читала...

Для Тани-Клавы это был материнский позор. Клава отличалась редкостной

щепетильностью... Если сказать, что у неё каждый предмет

в доме в любой момент стоял исключительно на своём месте и никак

иначе, это ничего не сказать. При сервировке стола все вилочки лежали

под одним идеальным углом. Не дай Бог, какая не в строй. Катастрофа.

И даже это по большому счёту не есть удивительно. В конце

концов, не так уж часто гости приходят, можно и выдержать угол,

как по транспортиру. Поразительнее другое - в праздники и будни

ворсинки на паласе были зачёсаны строго в одну сторону. Это при

том, что Клава держала собаку... Верочка на посадке отсутствовала,

она приехала с дедушкой из Чернигова в то время, когда родители

веселились на юбилее. Новая школьная юбочка висела наготове,

оставался один нюанс - подшить низ по росту. Понятно, дочь вытянулась

за каникулы, старые мерки утратили силу. Клаве минут пять

и потребовалось бы утром, чтобы снять мерку, пройтись иглой да

утюгом. Но из квадратной после джина с тоником головы напрочь

вылетел этот нюанс, бесстрастно увековеченный оператором.

Илья, сын Дианы-мисс Петровны и юбиляра Влада, в новостных

кадрах стоял на линейке в растянутых тёмно-синих трикотажных

шортах, футболке, видавших виды кроссовках и грустный. Костюмчик

из Испании с отглаженной рубашечкой, из тех же краёв,

висели в шкафу, тогда как шорты и футболка, в которых бегал на

улице накануне, лежали на стуле - их и надел...

Повезло тем, у кого бабушки собирали детей... Татьяне Николаевне

пришлось выслушать немало упрёков: «Твой-то как с иголочки».

Усугубила этим Татьяна Николаевна ситуацию. Игорь был безупречен:

туфельки начищены, чубчик причёсан. Бабушка постаралась

на пять. Такой же образцово-показательный мальчик (Артём), придраться

не к чему, был у директора ДК Людмилы Ивановны (той, что

вставала на «мостик» в «Барселоне»). Тоже заслуга бабушки.

Надо сказать, в «Барселоне» они меньше переживали от увиденного,

чем потом, посмотрев в записи на свежую от присутствия алкоголя

голову. В «Барселоне» похихикали, кто-то предложил тост за

детей. Вскоре опять пошли по рукам инструменты, заиграла музыка.

Поздно вечером, было уже темно, кто-то спохватился: а где

дети? У взрослых своя «свадьба» - дети придумали свою. Они выбрались

через окно второго этажа на козырёк, который принадлежал

супермаркету «ДЮК». Тогда ещё Запад со своими рекламными технологиями

не совсем проник в пределы бывшего Советского Союза.

Название супермаркета являли в ночи элементарные разноцветные

лампочки. Детки решили, что вариант «ЮК» будет благозвучнее.

И начали выкручивать лишние лампочки.

ТРЕТЬЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Писалось хорошо ночью, под утро. Сказывался сдвиг по времени

между Омском и Москвой. Три часа разницы, поэтому просыпался

в четвёртом часу свежим, выспавшимся, садился за компьютер.

Самое время работать. Стол у открытого окна, жара за ночь спадала,

в окно вливается ночная прохлада. Двор уставлен автомобилями, но

движение начнётся ближе к шести часам. Пока моё время. В квартире

тихо. Что хорошо - не включишь телевизор, он в комнате сестры.

Всё потом, а пока можно сосредоточиться на женсоветовской

Украине.

ВОЦЕРКОВЛЕНИЕ ЖЕНСОВЕТА

Началось всё с Тани-Клавы. С целой предысторией. За чайным

столом женсовет однажды поднял вопрос: «кто первым причастился?»,

тогда-то Клава и раскололась - за ней пальма первенства. Произошло

данное событие в ту давнюю пору, когда Клавина доця Верочка

училась в третьем классе. Есть анекдот: жена со стопроцентной

уверенностью может сказать, где в данный момент находится муж

только после его смерти. Муж у Клавы, как говорилось выше, работал

в ночном клубе. Публика в подобных заведениях известно какая,

в достаточном количестве наличествуют девушки не слишком строгих

правил. Кампари-джус, джин-тоник, текила санрайз способствуют

лёгкости отношений с мужчинами. Залетела однажды в голову

Клавы предательская мыслишка: а если не всё так гладко, как муж

поёт о работе сладко? Он-то уверяет, что голова у него сосредоточена

сугубо на выполнении профессиональных функций, ему до фонаря

посторонние женщины, никаких вольностей себе не позволяет.

И нечего, мол, тут придумывать.

Понятно: работа в ночном клубе начинается не в восемь утра

и не в пять вечера гудок разрешает выключать станок. Домой возвращается

Максим за полночь, иногда с алкогольным запахом.

Пусть не пьян, а всё одно. Объяснение стандартно-мужское: «Пива

бутылочку выпил, нельзя, что ли, после работы?» Забеспокоилась

Клава, занервничала. Что делать? Побежала к гадалке. Прорицательница

попалась с интересным уклоном - не просто гадает на

кофейной гуще или картах, привлекает авторитет церкви. Выслушала

Клавину просьбу-мольбу: «скажите, пожалуйста, завёл муж

себе женщину на стороне или нет?» - и отправила её в церковь:

«Исповедуйся, девонька, да причастись и, если во сне той же ночью

увидишь себя с мужем: не рви сердце - всю жизнь вместе проживёте.

А не увидишь рядом - уйдёт к другой бабе, ничем не удержишь.

Вот тебе весь мой сказ».

Ничего Клава не понимала в таинствах церковных, ни разу не

причащалась, к исповеди не ходила. Робость охватила. Да страшно,

не страшно, идти-то надо. Не какое-то там праздное женское любопытство

щекочет нервы, едкая мысль мозги гложет: изменяет Максим

или нет? Это сейчас Клаве понятно, какая сущность работу с

ней вела, навязчивую идею подбрасывала, тогда ничего о лукавом и

его кознях не знала.

Таня-Клава взяла с собой в храм группу поддержки - куму. Та

такой же степени воцерковления, обе в храме в последний раз были

на Верочкином крещении. Пришли кумушки на литургию. Воскресенье,

батюшка один, народу много, исповедовал после «Отче наш».

Наши прихожанки-захожанки от робости друг к дружке жмутся,

батюшка их разом и призвал на исповедь. Вдвоём поставил, спрашивает:

«Все грехи вспомнили? Во всех каетесь?» Они дружно головами

закивали. Батюшка прочитал разрешительную молитву. Клава

потом рассказывала о причастии: «Ничего не понимала, однако почувствовала,

что-то важное свершилось».

Что, вы думаете, увидела она во сне той ночью? Машина, «жигулёнок»

(Клава сама автомобилист, в марках разбирается), они с

Максимом тесно-тесно рядом сидят на переднем сиденье и в четыре

руки руль крутят. Автомобиль быстро по пустынному шоссе движется.

Что интересно, колёс у него нет - Клава с мужем слаженно

перебирают босыми ногами по полотну дороги, за счёт этого машина

несётся на приличной скорости...

Увидев эту поездку с Максом на бесколёсом авто, Клава успокоилась.

Сон оказался долгоиграюще в руку - третий десяток супруги

неразлучны.

Такой первый опыт Клавиной исповеди и причастия. Понастоящему

задумалась о церкви много позже. После одной поездки.

Попутчицей в купе поезда оказалась девушка, которая ехала из

Почаевской лавры и вся светилась от радости. Восторженно начала

делиться недавно пережитым в святой обители. Клава, которая

в последний раз в церкви была, когда решала проблему - изменяет

муж или нет, слушала попутчицу с противоречивыми чувствами, но

задумалась. Через месяц серьёзно заболел отец. Клава побежала в

храм, а потом отправилась с крестным ходом в Почаевскую лавру.

Позже добрую часть женсовета сагитирует на этот молитвенный

подвиг, но первой решилась опять же она.

Рассказывала: «Не скажу, что шла посвистывая, но терпимо. Помогла

моя спортивная туристическая юность, знала, что обуть, надеть.

Многие маялись стёртыми ногами, у меня никаких кровавых и

любых других мозолей. Зато когда в монастыре напросилась на послушание

и меня отправили на кухню кашу варить, вот где чуть не

преставилась. Котлы - как в сказке о Коньке-Горбунке: «бух в котёл,

и там сварился» - здоровенные, с добрую бочку. Меня поставили

кашу размешивать. Это не ложкой в кастрюльке, чирикая по телефону,

грациозно водя ручкой, помешивать. Здесь ложка под стать

котлам - с весло. Таким можно на каноэ гонять. Я хоть в юности

и занималась греблей, но куда моя спортивность девалась. Просто

умираю с этим веслом. Того гляди, упаду в кашу. Старушка подошла,

забрала мешалку: «Иди, доця, помоги сёстрам картошку чистить».

При этом играючи начала веслом ворочать».

Взахлёб рассказывала Клава о ни с чем не сравнимой атмосфере

крестного хода, православного братства, которого не встретишь в

мирской жизни. Первой потянулась за Клавой Ангелина Ивановна.

Как тревога, так до Бога - вечная формула нашего движения к церкви:

на Ангелину Ивановну навалилась тоска, даже начала прикладываться

к рюмочке. Как-то вдруг стало плохо - живёт одна, без мужа,

годы летят, у дочери своя жизнь, всё опостылело... Клава взяла подругу

в оборот. Знаменательно, в этот момент среди пациентов Ангелины

Ивановны появилась женщина, которая стала говорить доктору:

«Вы такая умная, рассудительная, и не можете понять, что нам

от Бога (всего-то и надо для этого приложить немного стараний) даётся

такая энергия, такая благодатная сила». Клава повезла Ангелину

Ивановну в Почаев, потом повела её крестным ходом. Крестный

ход на Ангелину Ивановну произвёл впечатление ещё большее, чем

на Клаву, с того случая ни разу не пропустила.

Людмилу Ивановну, ту, что в «Барселоне» на юбилее Влада гуттаперчево

встала на мостик, жизнь ещё раньше заставила понять,

что без Бога нельзя. С ней произошло следующее. Муж Валерий, в

прошлом спортсмен-фехтовальщик и тренер, пошёл по чиновничьей

линии, стал директором спорткомплекса. Весёлый и общительный,

но себе на уме. В девяностые годы подсел на идею заработать

много денег. Жил, как и все мы, от зарплаты до зарплаты, а тут замаячила

перспектива сделать рывок. «Время настало для умных людей»,

- говорил Людмиле Ивановне. Сдавал полулегально в аренду

помещения в спорткомплексе, но мечтал получить много и сразу.

«Да брось ты, - успокаивал жену, когда та умоляла не связываться

ни с кем, - что я, без головы?». Немало спортсменов тогда пошло в

бандиты. Были среди них и знакомые Валерия.

В ту ночь дверной звонок грянул в третьем часу. Артём учился

в четвёртом классе, Веронике было пять лет. Валерий поднял голову

от подушки. «Лежи!» - громким шёпотом приказал супруге и пошёл

к двери. Людмила Ивановна села на кровать, прислушиваясь к происходящему

в коридоре. Звонок ей не понравился, встревожил. Провернулся

ключ в замке, открылась дверь, раздался приглушённый

вскрик, после чего будто мешок на пол бросили. Людмила Ивановна

схватила со стула халат, на ходу запахиваясь, выбежала в коридор.

Входная дверь закрыта. Супруг на полу в луже крови. «Валера, Валера!»

- бросилась к нему. Никакой реакции. Позвонила в милицию, в

«скорую» и Клаве. Клава примчалась первой, жила через два дома.

Не приходя в сознание, в «скорой» Валера скончался.

Клава с Татьяной Николаевной взяли на себя организацию похорон,

в «Барселоне» сделали поминальный обед. Все были в шоке,

кто мог вот так убить? И за что? В первую ночь после похорон Валера

приснился Людмиле Ивановне в жутком виде - окровавленный,

беспомощный тянет к ней руки и просит: «Люда, помоги, больно

мне!» Сон стал повторяться из ночи в ночь. Людмила Ивановна

каждый вечер с ужасом думала: неужели и сегодня увижу... Сон выматывал,

заставлял часами маяться в постели с открытыми глазами.

Пожаловалась бабушке-соседке - Петровне, когда-то мама Людмилы

Ивановны дружила с ней. Петровна посоветовала: «Сходи-ка ты

в церковь, свечку поставь за упокой души Валеры, поговори с батюшкой,

исповедуйся, причастись». Сама Петровна только по великим

праздникам в церковь ходила, но напирала, что надо обязательно

исповедаться и причаститься.

Людмила Ивановна в церкви чувствовала себя неловко. Долго

не решалась подойти к священнику, наконец, собралась с духом.

Батюшка Александр внимательно выслушал и успокоил: «Все неразрешимые

вопросы с Божией помощью разрешаются». Спросил имя

мужа. «Я за раба Божия Валерия помолюсь, надеюсь, он крещёный?» -

«В том-то и дело, что нет». Это обстоятельство батюшку не смутило:

«Тогда дома за него келейно помолюсь. А ты тоже подключайся,

каждый день дома читай канон, вместе и помолимся за твоего мужа,

даст Бог, ему легче станет». Дал Людмиле Ивановне отпечатанный

на принтере канон «О самовольно живот свой скончавших». Наказал

в церковь ходить.

Людмила Ивановна понимать в тексте канона ничего не понимала,

но заставляла себя читать перед сном. В церковь раза два на

службу сходила. Недели через две окровавленный Валерий перестал

приходить во сне, Людмила Ивановна по инерции раза три-четыре

прочитала канон, а потом положила в дальний ящик.

Она сидела на работе, когда раздался тот памятный телефонный

звонок. Голос был по-хозяйски энергичен и хамоват: «Дорогая, а ты

знаешь, что твой Валера должен серьёзным людям двадцать тысяч

долларов?» - «Какие деньги? Вы в своём уме?» Людмила Ивановна

ответила в тон вопрошающему, но сердце сорвалось в бешеный галоп.

«Ты не кати бочку! Шутить с тобой не собираюсь!» - «Да откуда

у меня такие деньги?» - «Квартиру продай!» - «А где я буду с детьми

жить?» - «Про детей молодец, что вспомнила, - нехорошо засмеялась

трубка. - Артём у тебя, а ещё Вероника. Это я знаю, так что

думай, дорогуша, думай».

Женсовет Людмила Ивановна решила не посвящать в криминал,

Петровне по секрету сказала. Петровна снова отправила в церковь:

«Ты, Люда, не слушаешься меня, старого человека, ведь так и

не причастилась! Останешься не только без квартиры, но и без головы».

Раньше по ночам глаза Людмила Ивановна боялась закрыть -

Валеру окровавленного увидеть - теперь хотелось поскорее уснуть и

не думать об угрозах. Только они из головы не выходили. Квартира на

первом этаже, решётки на окнах смех - дёрни посильнее, и вылетят.

Пошла к батюшке Александру просить благословение на исповедь

и причастие. Он говорит: «Вы должны прежде всего примириться

со всеми, с кем в ссоре, это обязательное условие... Постарайтесь

вспомнить всех». Зачем стараться - в крупной ссоре была

со свекровью. Та жила в селе, в котором, кстати, Валеру и похоронили.

Свекровь, женщина категоричная, считала - невестка виновата

в гибели сына. И никто больше. Её любовник, а кто больше, убил.

Кому ещё-то мог мешать её Валера? Он муху не обидит, не только

что... Невестка где работает? В культуре. Там прелюбодейник на

прелюбодейнике. Людка - девка видная, хахаль обязательно есть,

вот и надумал убрать помеху-мужа. Когда соседки свекрови, вернувшись

из города, доложили, что видели Людмилу Ивановну в церкви,

свекровь окончательно утвердилась в мысли: «Раз Людка в церковь

пошла, никогда этого за ней не замечалось, значит, точно рыльце в

пушку - виноватой себя чувствует».

Людмила Ивановна приехала к свекрови просить прощения,

мол, собралась на причастие, простите ради Бога меня. Свекровь

взвилась: «Нет тебе моего прощения! Валера из-за тебя жуткую

смерть принял! А ты тут змеёй в душу ко мне вползти норовишь...»

Людмила Ивановна пыталась сказать, что Валера куда-то вляпался,

а сейчас с неё двадцать тысяч долларов требуют, грозят детей убить.

Свекровь ничего слушать не хотела: «Детей-то хотя бы не впутывала

в свои делишки!» Выпроводила Людмилу Ивановну: «Вот тебе, дорогуша,

Бог, а вот порог! Иди с глаз моих долой!» Да через пару дней

сама примчалась. К ней приехали на крутом джипе крутые ребята:

«Бабушка, ваш сынок нам должен бабки! Надо отдавать, а то ведь

красного петуха пустить можем! Домик-то у вас ничего!»

Свекровь перепугалась так, что сама у невестки запросила прощения:

«Люда, прости меня, дуру старую!»

Людмила Ивановна выполнила батюшкин наказ, примирилась

со всеми, подготовилась к исповеди, на вечерней службе под епитрахилью

поплакала, покаялась, допустил её батюшка Александр

к причастию. Вернулась домой, а под дверями гости. Такие, что не

выставишь. Да и не хотелось выставлять, чувствовала себя после

исповеди, будто экзамен, которого страшно боялась, сдала. Гости

с бутылкой. Так Людмиле Ивановне захотелось выпить, будто

вопрос жизни и смерти. Любила она бокальчик-другой вина пропустить.

Ничего про церковь говорить не стала, накрыла на стол.

Без малого потянулась к бокалу, да в последний момент поднялась

со стула и прямиком в ванную. Взмолилась: «Господи, помоги удержаться».

Кое-как отнекалась от вина, слукавила, дескать, обострение

гастрита, таблетки пьёт. Пошла к причастию, не погрешив с

вином.

И ведь ситуация исправилась. Одного бандита убили. Остановили

тот самый крутой джип за городом, будто бы гаишники, и расстреляли

из автомата. Второй куда-то исчез. Со свекровью вообще

друзьями стали. Про церковь, конечно, тут же забыла. До той поры,

пока сын в девятнадцать лет не угодил под следствие. Дружки-приятели

попались на наркотиках. Снова Людмила Ивановна упала на

колени: «Господи, помоги». Сын на суде прошёл свидетелем, а Людмила

Ивановна стала осознавать - не пожары надо тушить, а вести

профилактическую работу. Осознать-то осознала, да обещать - не

значит, жениться. На пожары не один раз приходилось бросаться, но

когда Клава стала горячо воцерковлять подруг, Людмила Ивановна

одной из первых присоединилась.

Последней пришла в церковь Полина Кобзарь. Та самая, чья

дочь Надя первого сентября явилась (родители не могли подняться

после бурного юбилейного торжества в «Барселоне») в школу с распущенными,

как у русалки, а не у примерной второклассницы, волосами.

Случилось воцерковление из-за этой самой Нади. И не только.

Она была младшей у Полины и Аркадия. Старшая Елена к тридцати

пяти годам успела третий раз выйти замуж, при этом ни одного ребёнка.

Надя мужей не меняла, восемь лет делила судьбу с одним и

тем же, но с аналогичным, как у сестры, результатом в отношении

детей - никаких намёков. Лечились женщины, ездили на курорты,

а всё одно...

Не сказать, что Полина сложа руки смотрела на проблему дочерей...

Знающие люди дали совет: просьбу к Богу изложить на бумаге

и отправить к Стене плача в Израиль, тут же Полина написала

и передала со знакомой. Клава горячо убеждала в необходимости

заказывать молебны о даровании чад, а также сорокоусты. Полина

слушалась - заказывала. Клава, само собой, требовала большего -

по воскресеньям на службы ходить, дома молиться. Звала с собой в

крестный ход в Почаев - да нет пророка в своём отечестве.

Как-то Полина поехала в Белгород к тёте. Старушка в возрасте,

плачется, племянница совсем забыла дорогу к ней. В возрасте,

но шустрая. Как узнала о Полининой скорби, насоветовала пригласить

домой батюшку и помолиться вместе с ним. «Батюшка Георгий

у нас очень сильный! - настаивала. - Не пожалеешь!» Полине терять

нечего, согласилась. Священник с виду сильным вовсе даже не

показался. Невысокий, сухонький, лет шестидесяти. Голос, правда,

выдающийся - густой, низкий, убедительный. Встали на молитву.

Читал батюшка не скороговоркой, долго молились, потом спрашивает

Полину: сильно ли она жаждет внуков? Полина часто закивала

головой, а у самой слёзы побежали-побежали. «Надо тебе от чего-то

очень дорогого отказаться, - сказал батюшка, - обет дать Богу».

Что у Полины дорогое? Такое, чтобы с кровью отрывалось? Курила

она. Всем никотинозависимым на своей шкуре известно выражение:

ничего нет проще, чем бросить курить, - раз сто бросал.

Сто не сто, а раз пять Полина пыталась решительно покончить с

пагубной привычкой. Но каждый раз после очередной попытки

ещё яростнее набрасывалась на сигареты. Пусть не была она, как

тот зверский курильщик, который по утрам, ещё не проснувшись,

нашаривает в изголовье пачку с заветным зельем, щёлкает зажигалкой

и только с первой затяжкой открывает глаза, да недалеко

ушла от него. Начинала день с чашечки кофе, затем обязательно

сигарета. И едва не через каждые полчаса до позднего вечера...

Если не спалось, могла и ночью встать покурить. Ну а уж когда разволнуется...

Муж Аркадий ворчал, он после инфаркта покончил с

пагубной страстью раз и навсегда, поэтому не переносил сигаретный

запах. «Не нравится, - сказала Полина, - спи на диване». Выселила

мужа из спальни.

Дала Полина обещание Богу не курить до той поры, пока не услышит

о беременности дочки. Батюшка Георгий наказал читать молитвы

о даровании чад и строго держать обет. Трудно было Полине,

не то слово, как трудно. И голова «ехала», требуя никотиновой дозы,

и просыпалась среди ночи в холодном поту от сна, в котором видела

себя закурившей. Всякий раз пронзала убийственная мысль: «Всё,

не сдержала обещание Богу, из-за меня не родят девчонки».

Вдруг позвонила младшая: «Мама, я, кажется, забеременела».

Первое, что захотелось Полине, - закурить. Но сугубо от волнения,

а не по причине - «ура, можно!» «Кажется или забеременела? -

боясь спугнуть удачу, спросила Полина. - Ты уверена?» Даже когда в

женской консультации подтвердили факт беременности, Полина не

бросилась за сигаретой, мужественно решила продлить обет - вот

родит... Наказывала дочери ни в коем случае никому не трезвонить,

чтобы не сглазили, и сама молчала, как рыба. Прошло совсем немного

времени, старшая докладывает: «Мама, у меня тест положительный...»

Родили дочери с интервалом в два месяца.

Ни после первого внука, ни после второго Полина не закурила -

боялась за крох-внучков. Ну и Клава подключилась: «Кто, кроме

тебя, будет молиться за них? Что с наших дочерей возьмёшь? Не ослабевай

в молитве, не ленись! Ты одна за всех обращаешься к Богу!»

Полина не спорила, на своём примере всё поняла...

ЧЕТВЁРТОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Семнадцатого июля сбили над Украиной малазийский пассажирский

лайнер. В то утро, проснувшись, дал себе установку - до

ужина не включать телевизор. Сестра уехала к внукам, я остался

один. За окном стояло московское пекло, отгородился от него, задёрнув

тяжёлые шторы. Включил кондиционер. Редко когда удаётся

вот так оказаться «в башне из слоновой кости». Молчат телефоны,

мало кто знает мой московский номер сотового, сестра живёт без

Интернета. Ты свободен от невидимых, закабаляющих ниточек, ничто

не выбивает из рабочего состояния.

Телевизор включил, разогревая ужин... Новость придавила,

обескуражила. В голове застучали вопросы: что? Почему? Ополченцы,

охотясь за «сушками», ошиблись? Переключаю с программы на

программу. Нет - ПЗРК на таких высотах не работает. Неужели чудовищная,

дьявольская инсценировка? Вспомнилась судебная история.

Желая подставить соседа, его недоброжелатель убил ни в чём не

повинного человека, окровавленный труп ночью подложил во двор

односельчанину, рядом бросил орудие убийства - топор, который

украл у соседа заранее. Масштабы с самолётом другие, но суть та

же. Не один, без малого триста ни в чём не повинных людей подброшены.

При этом инсценировщики выстраивают картину так, чтобы

большая часть деревни, коей является весь наш земной шарик, тыкала

пальцем: он убил, он!

Неужели так силён диавол, так может вывернуть здравый

смысл?

Листаю книгу святогорского старца Паисия: «Диавол обладает

не силой, а злобой и ненавистью. Всесильна любовь Божия... что бы

ни делал диавол - в итоге он всё равно обломает себе зубы о краеугольный

камень - Христа... Помните Ирода? Он убил четырнадцать

тысяч младенцев и пополнил небесное воинство четырнадцатью

тысячами ангелов... Диавол обломал себе зубы!»

Таня-Клава - поздний ребёнок, отец - фронтовик. После войны

много лет колесил по большим стройкам. Тогда их называли

всесоюзными. Страна возводила гидроэлектростанции, металлургические

и химические комбинаты... На строительстве Каракумского

канала Клавиному отцу пришёлся по вкусу туркменский

головной убор - тюбетейка. С той поры, как повернёт солнце на

летнее тепло, щеголял только в этом восточном головном уборе.

Клава в школе, был детский грех, стеснялась папу. Во-первых, заметно

старше остальных родителей, едва не дедушка, во-вторых,

чудаковатый, взять ту же тюбетейку. Зато на День Победы гордилась

отцом. Он доставал из шкафа пиджак с орденами и медалями,

шёл на митинг, а потом любил гулять по Лиманскому району. О бязательно

с дочерью. Ей нравилось, незнакомые люди подходили

к отцу, поздравляли с Днём Победы, дарили цветы. В последние

годы отец 9 Мая обязательно прикалывал к лацкану георгиевскую

ленточку: «У меня дед по маме, Андрей Ильич, был Георгиевским

кавалером».

Похоронив отца, Клава завела традицию - на День Победы

ехала к нему на кладбище, крепила к рябине, что свешивала ветви

над памятником, георгиевскую ленточку. Не изменила себе и когда

киевский пробандеровский майдан крикнул «ату» символу славы

русского оружия. Георгиевские ленточки приводили в бешенство

майдановцев, так на красную звёздочку советских солдат реагировали

когда-то бандеровцы... В 2014-м на День Победы Клава взяла

с собой на кладбище Татьяну Николаевну. Та встала поодаль от

Клавиных родных могилок, в случае чего - предупредить подругу.

Клава привязала ленточку к ветке рябины, расправила. Отец и мать

лежали каждый под своим гранитным памятником. На портрете матери

выражение лица менялось. Иногда казалось - сердится. В другой

раз смотрела на дочь ободряюще ласково. Клава долго выбирала

фотографию на памятник отцу. Сразу отвергла официальные портреты,

на других, где был естественным, обязательно красовался в

тюбетейке. Можно сказать случайно наткнулась на снимок, лежал

среди бумаг, который сделал однажды знакомый газетчик. Отец с

орденами, улыбающийся родной улыбкой. Тогда ещё георгиевскую

ленточку не носил...

Клава позвонила Татьяне Николаевне поздно вечером: «Слушай,

они ведь могут из-за ленточки сломать памятник, папа ещё и

с орденами...» На следующее утро подруги помчались к могилкам.

Памятник стоял на месте, ветку с ленточкой раскачивал ветер...

Клава пошла на кладбище в Троицкую поминальную субботу, порядком

выгоревшая на жарком солнце георгиевская ленточка всё

так же ловила порывы ветра... До мёртвых защитники новых символов

пока не добрались.

С Вадимом Негатуровым мы познакомились на православном

сайте «Омилия». Он написал тёплые слова о моём рассказе. Меня

разобрало любопытство, зашёл на страничку Вадима, с радостью

узнал - мы земляки, если за точку отсчёта брать Николаев. Негатуров

- одессит, поэт, прозаик. «Я - Православный, - представлялся

он на страничке. - Сочинял стихи всегда, сколько себя помню. Но

это были разовые экспромты, тексты по редкому вдохновению: как

говорят, «для себя и друзей»... После определенных личных духовных

событий, произошедших в 2008 году и связанных с Почаевской

лаврой, стал относиться к стихотворному делу весьма серьёзно, последовательно

и трепетно...»

На фотографии мужчина лет пятидесяти, вдали за его спиной

синеет море. Во взгляде мудрость, и в то же время в глазах читалось

детское восприятие мира. Восторженное и светлое, когда кажется,

что миром правит любовь, а тучи в небе скоротечны и временны.

Было что-то подкупающее и располагающее в его лице. Подумалось,

а ведь мы можем встретиться с ним в его удивительной Одессе. От

Николаева каких-то сто двадцать километров. Бог даст, увидимся...

Вскоре Негатуров опубликовал на сайте «Марш Куликова поля»

с пояснением, что на площади Куликово поле в Одессе собираются

антимайдановцы, люди, мыслящие категориями Русского мира.

В стихах была мужская, победная сила. Рефрен «Русичи, вперёд...»

соединял в одну рать воинов Димитрия Донского и тех, кто сегодня

отстаивал православие от его вечных ненавистников.

Русичи,вперёд! Русичи,вперёд!

Сокрушим орду поганой нечисти!

Предки отстояли Русь! А нынче - наш черёд

доказать любовь свою к Отечеству!

Делом доказать любовь к Отечеству!

Кровью доказать любовь к Отечеству!

Жизнью доказать любовь к Отечеству!

Поздравил Негатурова с удачей, пожелал найти хорошего композитора.

Вадим ответил, что музыка в предварительной аранжировке

уже есть, несколько лет плодотворно сотрудничает с композитором

из Санкт-Петербурга Григорием Солодченко, совместно

написано несколько песен.

Век Интернета уплотнил мир, сблизил расстояния, стихи одессита

песенно зазвучали благодаря питерцу. Вскоре получил от Негатурова

ещё один добрый отзыв о моём рассказе. Тот рассказ писался

трудно. Приходилось заставлять себя, благо упрямства не занимать.

Героиня рассказа - женщина с непростым путём к Богу. Вадим написал:

«Здорово получилось... До слёз тронуло, тема, в некотором

смысле, лично оказалась близкой...» Его слова удивили, казалось бы,

я говорил о женской судьбе. Захотелось спросить: «В чём созвучие с

моим персонажем?» Но посчитал нетактичным задавать подобный

слишком личный вопрос. Это случилось в самом начале апреля, в Великий

пост.

Двадцать девятое апреля выдалось для меня суматошным и утомительным.

Вернулся домой поздно, в последней степени усталости,

решил посмотреть в Интернете почту и лечь спать пораньше. На

своей страничке в «Омилии» обнаружил письмо Негатурова, в коем

была ссылка на запись «Марш Куликова поля». И тоже деталь: Вадим

не просто дал ссылку, он прочитал ещё один мой рассказ и написал

греющие душу автора слова: «А Вы, Сергей, замечательный рассказчик!

Детали не «передержаны», но в то же время хорошо учтены! Про

ныряние в прорубь - ваще класс!!!)))» Тронуло дружеское «ваще». Я

ответил, что послушаю запись марша обязательно. Отложил поначалу

на утро, сил никаких не было. Всё же не удержался, отсутствием любопытства

не страдаю, включил запись - раз, другой, третий. Марш

тревожил, брал за сердце энергией слова, пламенной актуальностью,

ёмким призывом «Русичи, вперёд!». Спать расхотелось. Написал Ва

диму, что марш - это ещё один воин Куликова поля, воин, который

стоит роты, полка. Он ответил: «Спасибо на добром слове». И сообщил:

«1-9 мая ждём очень серьёзных и тяжёлых событий...»

Я попросил его быть осторожным, написал, что нынешним летом

мне, судя по всему, не удастся съездить в Николаев. А так хочется на

Украину. Он ответил оптимистично: приезжайте обязательно, не надо

ничего опасаться, мы победим! Я пожелал Вадиму и его соратникам

победы: «Орду поганой нечисти надо гнать в свои пределы».

На майские праздники выпадало четыре дня выходных, планировал

плотно поработать над новыми рассказами. Первого числа отсыпался,

приходил в себя, второго к вечеру обрёл нужный ритм, телевизор

не включал, но краем уха, гуляя вечером, услышал о разгоне

митинга в Одессе. Сразу вспомнился Вадим, как он там? Третьего

проснулся рано, свежим, отмобилизованным. Первым делом решил

написать Вадиму, спросить, как дела? Зашёл на его страничку, и ударила

страшная весть: «В Доме профсоюзов погиб Вадим Негатуров,

скончался от ожогов в реанимации... Вечная память!»

Навернулись слёзы. Я будто потерял близкого человека.

Включил телевизор. События на Украине как никогда показали,

что мы живём в каком-то фантастическом мире, всё мгновенно фиксируется

на множество камер и облетает земной шар. Реально горящий

Дом профсоюзов, срываются с карниза не каскадёры, на асфальт

прыгают обычные горожане, за их спинами пламя. Весёлые девушки

в центре города (не на Дерибасовской ли?) в открытую, как на сцене,

готовят коктейль Молотова, разливают жидкость по бутылкам. Беснующая

толпа гонит в ловушку Дома профсоюзов «колорадов», тех,

кто вышел в тот день с георгиевскими ленточками. Самодовольный,

стреляющий из пистолета по окнам Дома профсоюзов мордатый в

бронежилете мужик. Снова и снова он выцеливает, стреляет по людям,

которые открывают окна, выбираются на карниз... Рожа довольная

- сегодня всё разрешено, людей можно стрелять, как кроликов...

Через наэлектризованную жуткой охотой толпу ползёт вырвавшийся

из огня молодой парень, мальчишка, его в остервенении бьют ногами,

стараясь попасть в голову - добить, уничтожить...

Одиннадцатого сентября 2001 года, когда в башни Всемирного

центра врезались самолёты, удивлялся мгновенному фиксированию

событий... Вот лайнер, огромный многотонный «боинг» стремительно

идёт на сближение со зданием, удар неотвратим, махина

вминается и пронзает стекло, бетон, железо... Всё, как в фильме

ужасов, телекамеры снимают с разных точек. Я вижу трагедию,

пусть не в режиме реального времени, но всего через какой-то час.

В Нью-Йорке ещё начало дня, в Омске поздний вечер. В новостных

программах снова и снова рушатся башни-близнецы, взметаются к

небу клубы пыли...

Мы читали о заживо сожжённых жителях Хатыни в книгах.

В художественных фильмах хатынцев-актёров жгли каратели-артисты.

«Одесскую Хатынь» документально снимали десятки людей -

профессионалы и любители, журналисты и зеваки, спецорганы и

действующие лица. Обескураживающая реальность. Ненависть,

безумное злорадство, звероподобный оскал, опьянение вседозволенностью.

Где-то за кадром с иезуитской улыбочкой те, кто режиссировал

вакханалию. Мысленным взором ты видишь их физиономии,

в последнее время они часто мелькали на телеэкране.

Всматриваюсь в одесские кадры, вдруг промелькнёт Вадим...

«Русичи, вперёд!», - провозгласил воин Куликова поля и погиб

на нём с иконами, которые охранял в тот день... Русичи вышли с

георгиевскими лентами, их ждали с битами, зажигательной смесью,

пистолетами, автоматами, отравляющим газом...

В православной Одессе, мимо православных храмов, мимо тысяч

оцепеневших православных гнали на казнь сотни христиан...

С небоскрёбов заморских, от схроновых нор

ядом стелется мрак сатанинский,

чтобы Русь отравить, чтоб посеять раздор

меж славян в их соборном единстве.

Но врага, будь он даже хоть дьявола злей,

на Руси ждут с терпеньем суровым

Сталинград и Полтава, и доблесть Полей

Бородинского и Куликова!

Одесса! С детства для меня город-мечта. Романтическая, солнечная

мечта. Всего-то раза три-четыре побывал в Одессе, утром

приезжал из Николаева, вечером - обратно. Но каждая из тех

встреч незабываемая... Первый раз ездили с мамой в конце шестидесятых.

.. Знойный август, солнечное марево над морем, оно огромное,

притягивающее... Забавно - долго плутали с мамой в поисках

Потёмкинской лестницы... Потом гуляли в центре по Дерибасовской,

соседним улицам. Везде чувствовал близость моря. Где бы

ни находились, точно знал: море сзади, море слева, идём в сторону

моря. Величественный собор, мне показалось, мама захотела войти

в него... Но я скривил лицо, как же - комсомолец, почти отличник...

Перед войной, в 1940-м, мама собралась поступать в Одесское медицинское

училище, но родители не отпустили - не на что было учить.

Второй раз ездил в Одессу с будущей женой Ириной в семьдесят пятом

году... Пронзительный апрельский день - летящий, тёплый. Синим

парусом натянуто небо, море покрыто сверкающими на солнце

волнами. Но это с высокого берега они прекрасно-безобидны. Летели

в Одессу по воде на «Метеоре». До Херсона летели, а потом ползли.

Поднялась волна, против которой подводные крылья «Метеора»

бессильны, он лёг на брюхо, началась болтанка, сопровождаемая

морской болезнью. Но ступили на землю великого города, и забылся

дискомфорт путешествия. Бушевала весна. Ветви деревьев, наполненные

новой жизнью, вот-вот должны были выстрелить листвой, а

пока беспечный ветер беспрепятственно гулял по улицам.

Неповторимый, удивительнейший город... Как и вся Украина.

Не могу не сделать эту вставку. Повесть была закончена, «запросилась

в жизнь», для начала - на православный сайт «Омилия».

Уже собрался разместить среди других своих рассказов, да в последний

момент решил - пусть немного отлежится. Шёл октябрь,

а в середине ноября появилась надежда книжного варианта. Вернулся

к тексту, кое-что подшлифовал (не зря тормозил себя). Читая

строки об Одессе, снова принялся с удовольствием воскрешать

в памяти картины её улиц, и вдруг внимание сосредоточилось на

мимолётной встрече с городом. Ранее не придавал эпизоду особого

значения. Случилось это в августе 1991-го. Что-то помешало купить

билеты в Омск на самолёт, поэтому с сыновьями-школьниками,

Андреем и Костей, уезжал на поезде «Одесса-Новосибирск».

Удобно, без всяких пересадок. Приехали в Одессу часа за два до

посадки. Томясь в ожидании, пошёл погулять по близлежащим к

вокзалу улицам. Набрёл на приметное отдельно стоящее здание.

Да что там приметное - помпезное, грандиозное, постройки пятидесятых

или шестидесятых годов. Если представить ситуацию, ты

оказываешься в совершенно незнакомом городе и первым видишь

такое здание, сам собою напросится однозначный вывод - город

высокого полёта. Столичного. Явно на две или три ступеньки бери

выше, чем тот же Николаев. День воскресный. Высоченные дубовые

двери с массивными ручками закрыты. Площадь перед зданием

пустынна. На небе ни облачка, в вышине хозяйничает солнце. Зной

изгнал одесситов с улиц, добрая часть (это мы отметили на подъезде

к городу) преодолевала жару на пляжах. У здания, по границе

площади высокие раскидистые ухоженные деревья. Не отметил -

платаны или каштаны. Тёмно-зелёная листва отбрасывает спасительную

тень... В памяти открылась эта картина, и вдруг подумал:

случайно, не Дом ли это профсоюзов? Не к нему ли выходил тогда?

Что-то похожее есть. Тут же отбросил мысль, с чего бы на окраине,

у вокзала, быть центру профсоюзной жизни? Сказался когда-то

засевший во мне стереотип: вокзал должен обязательно стоять на

приличном расстоянии от центра города. Так обстоит дело в моём

родном Ачинске, так было в Казани, где прошла студенческая молодость,

в Омске вокзал - практически окраина. Всё же написал

«в женсовет», обратился по электронной почте к Татьяне Николаевне.

Так и так, в Одессе в нескольких минутах ходьбы от вокзала

величественное административное здание, что могло быть в нём

в советское время? Получаю ответ: «Дом профсоюзов недалеко от

вокзала». Полез в Интернет. Вокзал в Одессе вовсе даже не на окраине.

Вот так совершенно случайно побывал на Куликовом поле

за много-много лет до страшного второго мая. А случайно ли?

Но вернёмся к женсовету.

ЛЕНОЧКИНА БЕРЕМЕННОСТЬ

Гром среди ясного дня грянул в декабре. Небо над южным городом,

несмотря на зиму, было по-мартовски ультрамариновым.

Магазины готовились к Новому году, скорее всего, бесснежному.

Несколько раз белая крупа посыпала землю и тут же таяла. Улицы с

голыми деревьями были по-весеннему прозрачны.

На фоне природной идиллии разразился гром: вдруг выяснилось

- Леночка, дочь Ангелины Ивановны, в положении. Ангелина

Ивановна, вся в слезах, поделилась бедой с Клавой... Через пару

часов, после серии перекрёстных звонков, картина грехопадения

и создавшегося после него положения предстала перед женсоветом

во всех своих безрадостных красках.

Гимназия давно осталась позади. Отгремел выпускной, отволновался

женсовет за деток на вступительных экзаменах в институты

и университеты. Однако узы, связывающие женсовет, не ослабли.

По воскресеньям встречались в церкви, в среднем раз в месяц после

литургии шли к кому-нибудь на чай.

Леночку любили все. Те из них, у кого росли сыновья (Татьяна

Николаевна, Диана-мисс Петровна, Людмила Ивановна), мечтали о

такой невестке. Нам чаще бросаются в глаза девицы, употребляющие

пиво из горлышка, у коих легко слетает с красивых губ, пропахших

сигаретами, крепкое словцо, но, к счастью, имеются другие.

Ангелина Ивановна удивлялась: дочь незаметно освоила премудрости

домашнего хозяйства. Маме некогда было учить: работа и ещё

раз с утра до вечера работа. Растила дочь с пятилетнего возраста

одна. Лена варить, стряпать, шить сама научилась. Умная, домашняя

девушка. Поступила в столичный университет. И вдруг гром с беременностью

на четвёртом курсе. Первым делом Ангелина Ивановна

пресекла все мысли, свои и дочери, о прерывании беременности:

«Ни за что не возьмём этот грех на себя! Будешь рожать!»

И поехала на разговор с отцом будущего ребёнка. Леночкин сокурсник

не стал отказываться и вилять «я не я и хата не моя», но

твёрдо сказал, что он не готов к семейной жизни, уговора такого не

было, мало ли? Ну встречались и что? Лично ему надо делать карьеру,

в сентябре едет на годичную стажировку в Лондон. Леночка тоже

не школьница, следовало бы думать. Ангелина Ивановна пыталась

достучаться до души парня, до его сознания - ребёнок будет расти

без отца. Однако ничем пронять не могла.

Женщины собрались у Ангелины Ивановны сразу, как она

вернулась с неудачных переговоров. Женсовет готов был стереть

нашкодившего юнца в порошок. «Гад прыщавый, - шумела Клава, -

задушу своими руками! Как так можно?! От такой девушки отказаться!»

Ангелина Ивановна, рисуя портрет отца ребёнка, развивающегося

в утробе Леночки, заметила, что его лицо чистым

не назовёшь. Клава тут же заклеймила его «гадом прыщавым».

Иначе не называла. Много нелицеприятного прозвучало в адрес

папаши-отказника от членов женсовета: подонок, скотина, мизинца

Леночки не стоит, ему ещё воздастся! Ж енсовет негодовал,

возмущался, кипел желанием отмщения. Накал градуса поднялся

к самой точке кипения, когда вышла из своей комнаты Леночка.

Она направлялась на кухню. Диана Петровна остановила вопросом:

- Леночка, подожди. А ты хоть любишь его?

Леночка остановилась, повернула голову к женсовету, широко

раскрытые серые глаза заплаканы, в них растерянность (конечно,

слышала бурное собрание):

- Люблю, - тихо произнесла.

И проследовала на кухню.

В комнате повисло молчание. Тихое «люблю» продолжало звучать

в сердце каждого члена женсовета. Отношение к отцу ребёнка

вот так вот сразу не изменилось, но больше убийственное «прыщавый

гад» не произносилось вслух.

Позже при восстановлении последовательности событий так и

не удалось определить, кто же первый подал идею связаться с отцом

объекта любви Леночки, со свёкром в больших кавычках. Мысль

прозвучала в лифте, тут же подхвачена и одобрена. И все посмотрели

с надеждой на Татьяну Николаевну. Кому как не журналисту

справиться с такой задачей.

Снова в нашем повествовании появляется персона из руководящих

работников высокого ранга. Причём во второй раз - мэр. Не

того города, в котором проживал женсовет, - соседнего. У мэра был

сын, он стал причиной Леночкиной беременности.

Татьяна Николаевна начала операцию прямолинейно, надеясь,

а вдруг. Позвонила в пресс-службу мэра с просьбой о встрече на

предмет интервью. Деловым тоном представилась киевским журналистом,

попросила телефон интервьюируемого, чтобы договориться

лично. Лобовой ход не прошёл.

Не пробившись сквозь официальную стену, Татьяна Николаевна

задействовала человеческий фактор в лице подружек Леночки

по группе, с кем та делила общежитский хлеб. Нарисовала помощницам

схему добычи нужной информации. Одним отвлечь объект

под названием Виктор, так именовался виновник беременности, в

то время как другим тайно завладеть сотовым телефоном будущего

отца и в списке контактов найти строчку «папа».

Девчонки провели операцию блестяще. Женская солидарность

не подвела. Пока одни мило чирикали с сокурсником, другие

выудили у него сотовый, и в пару секунд искомые цифры отсканировали

прелестными глазками.

Татьяна Николаевна сообщила женсовету о факте добычи информации.

Женщины опять воспылали гневом. Хотели тут же звонить

с угрозами мэру. Дескать, держись, дорогуша! Это тебе просто

так не сойдёт и не пройдёт! Обесчестить порядочную девочку! Бросить

с ребёнком! Что это за сына вы воспитали?! Да мы такое вам обоим

устроим! Раззвоним на весь белый свет! Так подпортим мэрское

реноме - не обрадуешься! На следующие выборы вытащим на свет

всю эту грязную историю. Не отмоешься! Людмила Ивановна сильно

ругалась, даже непечатные слова проскальзывали в её пламенных

репликах. Полина стучала кулачком по столу: «Надо задать ему перцу

под хвост! Пусть воздействует на сынка-пакостника!» Клава снова

вытащила на свет своё убийственное «прыщавый гад»: «Это же надо

ухитриться воспитать такого прыщавого гада! Не знаю, как вы, я буду

не я, если не наеду на папашу, такой же, наверное, гад!»

Татьяне Николаевне с трудом удалось убедить, что наехать дело

нехитрое, следует действовать тоньше. Слукавила, заветные цифры

телефона Леночкиного «свёкра» никому не дала, дескать, записан

в книжке, что оставила на работе. Подружки в порыве праведного

гнева могли испортить задуманное.

Косточки мэру женсовет коллективно мыл в воскресенье, в понедельник

Татьяна Николаевна приступила к самой важной фазе

операции. Играть она решила открыто. И отнюдь не с жаждой мщения.

Начала с молитвы Николе Чудотворцу, призвала его на помощь,

перекрестилась и позвонила. Не с мобильного. Всё просчитала: объект,

увидев незнакомый номер, может запросто сбросить вызов, а

там и сим-карту сменить... Позвонила со стационарного. Татьяна

Николаевна работала тогда в пресс-службе Центра социальных программ,

оттуда и позвонила. Представилась. Назвала тему разговора:

«Хочу переговорить по поводу вашего сына и его будущего ребёнка.

Если вы не готовы к разговору прямо сейчас, буду ждать вашего

звонка по этому телефону». Татьяна Николаевна просчитала: ему

нужно навести справки о собеседнике, учреждении, откуда звонят.

Мэр ответил неопределённо:

- Хорошо, - и положил трубку.

Татьяна Николаевна открыла акафист Николаю Чудотворцу,

прочитала его один раз, второй... Сердце учащённо билось, из

головы не выходил вопрос: позвонит - не позвонит? Звонок раздался

через два часа и сорок минут. Что интересно, никто в этот интервал

не вспомнил про телефон, что стоял перед Татьяной Николаевной.

Никто. Наконец, аппарат грянул. Сердце у Татьяны Николаевны сорвалось

в галоп... Первое, что спросил мэр:

- Как вы достали мой телефон? Сотовая компания не могла дать!

- Было непросто, - ответила Татьяна Николаевна, - но я журналист

и, говорят, неплохой.

Она постаралась с ходу взять нить разговора в свои руки.

- Звонок мой частный, - начала, - никто меня не просил. Мой

сын учился с Леной, хорошо знаю её с первого класса и её маму, хотела

бы поговорить с вами. Допускаю, даже уверена, вы многое видите

в искажённом свете. Я, мама двух сыновей, представила, что у меня

скоро родится внук или внучка, а я мало того, что никак не участвую,

даже толком не знаю об этом факте. Поставила себя на ваше место...

- Я знаю, - коротко прозвучало в трубке. - Виктор мне рассказал

о беременности этой особы...

- Раз вы знаете, и решение, которое он озвучил маме Леночки, не

только его, но и ваше, то я спокойна, - сказала Татьяна Николаевна.

Ей показалось по интонации, по манере ведения разговора, что

тема незапланированного внука или внучки не была для мэра проходной

- где-то у него болело. Значит, не всё потеряно. Татьяна Н и

колаевна добавила:

- Можете не опасаться и не менять сим-карту вашего сотового,

вас никто не будет беспокоить звонками. Это одно. Что касается ребёнка,

у родителей Лены достаточно финансов и связей, поднять его.

- Я публичный человек, - заговорил мэр, - многие хотят со мной

породниться. Девки сами подкладываются под сына, желая попасть

в нашу семью.

Татьяна Николаевна искренне возмутилась:

- Как вы можете так говорить, совершенно не зная Леночку. Это

домашний ребёнок. Могу назвать как минимум с десяток семей, которые

хотели бы видеть её невесткой. Сама была бы счастлива, хоть

старшего за неё отдать, хоть младшего... Вы глубоко ошибаетесь,

думая, что это ход с дальним прицелом, и Леночка цинично, рассчётливо

пошла на беременность...

У мэра были свои козыри.

- Мне неведомо, насколько эта женщина соответствует вашей

характеристике «домашний ребёнок», но её мама сектантка. Я, знаете

ли, сектантов насмотрелся. Не по телепередачам имею представление,

что это за семя-племя. Одни откровенно зомбированные,

другие такую иезуитскую политику ведут.

Снова Татьяне Николаевне не пришлось играть удивление. Но

попридержала язык с резким обличением информаторов мэра.

- Сведения у вас не совсем точные, более того - совершенно

неверные! Ангелина Ивановна, как все нормальные славяне, православная.

Как, наверное, и вы. Ходит в благословенную церковь

Московского патриархата, прихожанка храма в честь Рождества

Пресвятой Богородицы, почти каждое воскресенье бывает на службе.

Это легко проверить. Её там все знают, от священников до бабулек

в церковной лавке.

Всё-таки не удержалась Татьяна Николаевна, тонко язвительно

намекнула, дескать, можете провести расследование.

- Но ведь папа у этой девицы - нерусь!

Так и сказал, несмотря на свой статус, требующий политкорректности.

Татьяну Николаевну этот довод не смутил.

- Да, у Леночкиного папы мама русская, а папа татарин. Но не

простой. У него дед был муллой. А он ведущий хирург нашего города,

известное имя. Наведите справки. К нему на приём попасть, надо

иметь три или четыре связи.

Татьяне Николаевне так и хотелось сказать: «Вам кто-то наляпал

всякой ерунды, вы приняли за чистую монету и с этим живёте».

- И прошу вас лично, - требовательно раздалось в трубке, в голосе

зазвучала начальственная сталь, - раз уж вы принимаете такое

участие в данном вопросе, передайте матери этой особы: не надо на

Виктора давить!

- Повторяю, никто меня не просил и никто не знает, что я звоню,

- сказала Татьяна Николаевна. - Сыну вашему тоже никто звонить

не будет. Повторюсь: у Леночкиных родственников и денег достаточно,

и связей. Ими решено - Леночка будет рожать, ребёнка

поднимут. Ни в чём он не будет нуждаться. И Леночке не дадут ни

нервничать, ни беспокоиться. Если вы в свою очередь приняли решение

дистанцироваться от вашего внука, не беспокойтесь, он в надёжных

руках. Леночка вам не позвонит, родители её - тем более.

А ребёнок вырастет хорошим человеком, будьте уверены. Вам не будет

за него стыдно...

Не прошло и недели после разговора с мэром, перебирая на телефоне

«контакты» (для памяти Татьяна Николаевна записала мэра

в сотовый), наткнулась на номер с именем Леонид Витальевич, подумала:

что за человек? Посчитала, что-то незначительное, проходное

по работе и удалила, память телефона была переполнена. Номер,

который с таким трудом достала, легко стёрла.

И не вспомнила о нём.

ПЯТОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

В каждую мою поездку на Украину сходились за столом с мужем

двоюродной племянницы Толей. Украинец из украинского села на

Николаевщине. Заслуживает уважения уже тем, что, когда тяжело

заболела жена, и врачи ничем помочь не смогли, не опустил руки,

начал активно вести поиски нетрадиционного лечения. Много чего

перепробовал знахарского и шарлатанского, а потом кто-то посоветовал

съездить к старцу Ионе в Одессу. Так он, совершенно далёкий

от церкви человек, начал путь к православию. Среди многочисленных

знакомых и родственников могу от силы назвать три православные

семьи. Одна из них - племянницы. Дети выросли воцерковленными,

Толя много лет помогал батюшке в алтаре.

Начинали с Толей трапезничать, соблюдая все каноны, совершив,

как полагается, молитву, перекрестив яства и питие. Правда,

всякий раз грешили, отодвигая в самые дальние уголки памяти истину:

«пьяницы Царствия Божия не наследуют». Ударяли по вину

в соответствии с принципом «гулять так гулять». Не было встречи,

чтобы Толя не вышел на больную для него тему - маниакальное

стремление галичан подмять Украину под себя. Приводил слова

гетмана Скоропадского, что галичане живут объедками с немецкого

и польского столов, нет ничего высокого, своего, на пять слов в их

языке четыре - польского или немецкого происхождения. И всё это,

взятое с чужого плеча, хотят подсунуть всей Украине, при этом отказаться

от великого, что в науке, литературе и музыке создали совместными

усилиями великороссы и украинцы.

Мне заводиться не хотелось, я благодушествовал. Как правило,

мы сидели на открытой веранде, с великолепным видом на окрестности.

Я знал их с детства, в этом доме жил мой родной дядя Ваня.

С Толей мы будто находились на капитанском мостике океанского

лайнера. Огород шёл под уклон, заканчивался невысоким забором,

сложенным из битого серого от времени ракушечника. Сразу за забором

начинался крутой спуск в широченную балку, футбольное

поле выглядело на ней маленькой заплаткой. Дальним краем балка

упиралась в село, оно забирало вверх к величественному храму, обегало

его и шло дальше. Село утопало в зелени яблонь, вишен, абрикосов.

Южным колоритом смотрелись среди садов крыши под красной

черепицей. Такого в родной моей Сибири не увидишь. Золотые

купола церкви венчали высокие кресты. Под их сенью через дорогу

от церкви стоял невидимый отсюда дом прадедушки и прабабушки

по маме.

Хотелось сидеть в созерцательном настроении, любоваться догорающим

над селом вечером, пить потихоньку вино, вплывать в тёплую

темноту южной ночи. Но Толя горячился, не мог он спокойно

рассуждать об агрессивном отношении к его родной Украине галичан.

На что я говорил: как хорошо, что святой Александр Невский в

своё время не поддался на уговоры папских посланников, не пошёл

под защиту Европы, сверхмудро решив, что лучше унижаться перед

тогда ещё язычниками татаро-монголами, чем пускать в свои пределы

христиан-католиков. Даниил Галицкий, искренний радетель

православия, в отличие от Невского купился на посулы братьев во

Христе, пошёл под их защиту, в результате получилась Галиция, которая

и Польшей не стала, и от Руси оторвалась навсегда. Для Польши

галичане вот уже почти восемь веков недохристиане, которых

и на порог-то пускать не стоит. Как тут не вспомнить слова Тараса

Бульбы: «Ну, и что тебе дали, сынку, твои ляхи?» Бандере было на

чём строить свою политику ненависти, она, во-первых, именно на

поляков была направлена, потом уже на «советы» обратилась. И те,

и другие мешали галичанам верховодить, а так хотелось, да бодливой

корове Бог рога не зря не даёт.

Я говорил Толе, что когда-то в студенческой молодости, будучи

на практике в Прибалтике, открыл для себя простую истину: есть

государственные нации, а другим не дано это качество. Почему?

Толстовский Платон Каратаев говорил: «Не нашим умом, а Божьим

судом». Но гордыня человеческая не хочет примириться с таким

раскладом. Она раздувает комплекс неполноценности, гнилость диавола

проникает в душу. Негосударственная нация по ходу передела

мира может получить государственность, но всё одно комплекс у отдельных

её представителей, наиболее рьяных и горячих, останется.

Как проще всего возвыситься в своих глазах? Диавол подскажет: за

счёт унижения другого. Нередко это выглядит: «Ай, Моська! знать

она сильна, что лает на Слона!» А враг человечества смеётся - подтолкнул

к злобе, змеиному шипу.

Это произошло года за четыре до войны на Украине. Я отдыхал

в Николаеве, в один день раздался телефонный звонок - пригласили

на презентацию выставки картин. Где наших только нет, среди николаевских

художников нашлись сибиряки-земляки (даже отыскали

общих знакомых в Омске), от них и получил приглашение. Галерея

маленькая, картин, может, на двадцать, но уютная, со своей атмосферой.

Живёт за счёт меценатства местного предпринимателя. Рядом

с галереей его кафе. Туда он пригласил художников и их гостей

после презентации «на бокал сухого вина». Лет пятидесяти крупный

мужчина, с хорошей русской речью, объездил всю Европу. С трудом

скрывал неприязнь, узнав, что я из Сибири, русский писатель. Не

мог не принизить Россию, дескать, все её победы, всё её величие - за

счёт украинцев, не мог не вспомнить добрым словом Степана Бандеру,

только что «Слава Украине!» не воскликнул. Бесполезно было

доказывать - любовь к своей родине, к своей нации невозможна за

счёт ненависти к другой. Это уже не любовь...

Толя пошёл в погреб. Чёрного бархата южная ночь накрыла

окрестности. Балка лежала в густой темноте - ни огонька, в селе коегде

в окнах горел свет. По огороду пробежала кошка, залаяла у соседей

собака. Аппетитно запахло арбузом, его Толя принёс из погреба

и начал резать крупными скибками (так здесь говорят). В Сибири

выпивают под чай, мы выпили под арбуз. Вкусное вино, вкусный арбуз.

.. Я пребывал во вседовольном настроении, а Толя не мог остановиться,

говорил с болью, что в православную церковь Московского

патриархата на Украине проникают антирусские настроения.

Есть батюшки, особенно те, что с Западной Украины («западэнцы»),

которые симпатизируют недружественной политике галичан. На

что я философствовал, вспоминая обновленцев. В тридцатые годы

прошлого века отцы церкви шли не только в лагеря и на мучения,

сотни и сотни пошли в обновленческую церковь. Да не угоден был

Господу Богу такой модернизм. Как ни поддерживало государство с

его карательными органами обновленцев, как ни старалось увести

верующих в безблагодатную, полностью подконтрольную власти

церковь, а ничего не вышло. На всё воля Божья. «Толя, - говорил я, -

среди двенадцати апостолов, что выбрал Иисус Христос, один оказался

предателем. Святые отцы говорят, что эта пропорция актуальна

во все времена». - «Но почему мои дети, говорящие на русском

языке, не изучают русский язык в школе? Весь мир говорит о великой

русской литературе девятнадцатого века, а нам она не нужна!» -

«Думаешь, в наших школах сильно нужна, - успокаивал Толю. - Все

нынешние обновленцы одним миром мазаны». Толя горячился: «Но

ведь не может так бесконечно продолжаться. Они ненавидят нас!» -

«Толя, есть святые отцы, которые не исключают, что человечество

войдёт в Царствие Божие без ужаса апокалипсиса, но ты же видишь,

что мир неуклонно катится к концу света, сам себя толкает в спину».

Не могли мы тогда предположить, что очередная репетиция

апокалипсиса развернётся в каких-то пяти часах езды на машине от

этой веранды: «сушки», «миги» полетят над Толиным домом бомбить

Донецк и Луганск, Славянск и Первомайск. Пилоты ВВС Украины,

среди них украинцы и русские, запросто направят ракеты на

братьев-славян.

Как бы ни хотелось, да больше не будет в моей жизни той, прежней,

довоенной Украины. Она стала заметно другой за последние

двадцать лет, но всё же не думал, что настолько другой. С первыми

выстрелами в Новороссии всё обострилось. Вполне возможно, ктото

из родственников, доведись нам встретиться, вовсе не обрадуется

(только не Толя), даже наоборот... Зато диавол довольно хихикает.

Больно об этом думать...

Душу греет другая Украина, не отравленная усилиями лукавого -

неприязнью, откровенной ненавистью, возвращаюсь в неё вместе с

женсоветом.

РОДЫ

Был День металлурга. Людмила Ивановна, директор ДК «Металлург»,

та самая, которая запросто встала на мостик при праздновании

тридцатилетнего юбилея Влада, мужа Дианы-мисс Петровны.

На мостик в танце Людмила Ивановна давненько не вставала,

но была такой же заводной и весёлой. Металл она лично ни разу не

выплавляла, но много лет вдохновляла металлургов на трудовые

вахты, посему в честь профессионального праздника ей вручили ведомственную

награду достоинством в медаль. Медали работникам

культуры не столь часто перепадают, посему Людмила Ивановна, не

откладывая в долгий ящик, собрала сотрудниц, позвонила женсовету

и накрыла стол в кафе под открытым небом. День металлурга

празднуется в июле, погоды, как правило, южно-изумительные. Из

женсовета пришли на спонтанное торжество две Татьяны - Татьяна

Николаевна и Клава. Ангелина Ивановна зарылась в работе, пусть

на календаре воскресенье, да клиника платная, пациенты такие, что

не отмахнёшься, один расхворался, второй придумал себе болезнь...

Некогда доктору медали обмывать. Другие члены женсовета на тот

момент в городе отсутствовали.

Получился без примесей девишник. Это женщин не смутило.

Вино полилось в бокалы, новенькая медаль от одной ёмкости к другой

пошла по кругу, окунаясь в обмывательную жидкость. Не успели

выпить её до дна, дабы счёт медалям у Людмилы Ивановны продолжался,

как раздался звонок от Ангелины Ивановны: у Леночки потянуло

живот. Клава обмывала медаль исключительно минералкой,

она была за рулём, не раздумывая, прыгнула она в машину и сорвалась

к Леночке. Клава - человек решительный, знала, пока Ангелина

Ивановна то да сё со своими больными, девочка может и родить

посреди дома, а не роддома. Однако успела на ходу дать установку

застолью:

- Девчонки, заклинаю молиться за Леночку! Потом будете пить

и трескать! Молитесь! Первородок, ходила тяжело!

Кто-то спросил:

- Как молиться?

Клава посмотрела на Людмилу Ивановну и Татьяну Николаевну,

но решила не привлекать именинницу, решительным перстом указала

на Татьяну Николаевну:

- Научит!

И ударила по газам.

Компания была в основном не из тех женщин, кто в церкви

по воскресеньям на коленях стоит, как говорит та же Клава - «миряне

на всю голову». Татьяна Николаевна пыталась две минуты

учить их Иисусовой молитве, но за столом, щедро заставленным

вином и закусками, плохо молилось. Зато хорошо шли тосты за

здоровье молодой мамочки, за умелые руки акушерок... Татьяна

Николаевна, волнуясь за Леночку, молилась про себя, но и от

вина не отказывалась...

Клава прилетела к Леночке и повезла её в роддом. Ангелина Ивановна

загодя договорилась о лучшем в городе, недавно отстроенном,

палаты на одного человека. Клава попыталась вломиться в родовое

отделение и рожать вместе с Леночкой. Её сверхнапор встретил достойный

отпор, врач запретил данный эксперимент. Однако Клава

всё одно рожала вместе с Леночкой. Упросила сдвинуть кресло к

окну, с улицы легла на подоконник и держала Леночку все роды за

руку. При этом успевала каждые пять минут звонить обмывальщицам

медали и требовать молитв. Понимая, что её глас вопиет зазря,

отчаянно, так, что запомнила даже роженица, ругалась на пьющетрескающую

компанию, обзывала всех последними клавами. Несмотря

на это, всё же комментировала в сотовый процесс течения

родов во всех подробностях. Получился телефонный репортаж с

места горячих событий. Наконец, позвонила и ликующе разрешила:

- Пейте, клавы, от пуза! Отличный мальчик!

Вернулась к компании, намахнула полстакана минералки за новорожденного.

Тут же спохватилась, совсем выпустила из головы

тот факт, что у малыша имеется бабушка Ангелина, позвонила Ангелине

Ивановне с радостной вестью.

Через пять дней к роддому подкатила вереница машин. Клавина,

само собой, во главе колонны. Работники роддома обрадовались

Клаве, как родной, - раскланялись, доложили: с малышом и молоденькой

мамочкой всё нормально...

Ангелина Ивановна, дабы дочери не было больно и одиноко,

как-никак безмужняя мама (столько бедняжка пережила, а сколько

ещё предстоит), пригласила в роддом женсовет в полном составе.

Женщины приехали с мужьями, цветами, разноцветными тематически

раскрашенными шарами, фотографом... Свадьба да и только.

По неписаным канонам принимать ребёнка в ритуале передачи

его из роддома в большую жизнь должен мужчина. В традиционном

случае отец берёт из рук работницы детородного учреждения

дорогой свёрток, в нашем - увы... Ангелина Ивановна призвала на

эту ответственную роль своего отца. Деду семьдесят лет, сорок из

них работал председателем колхоза, крепкий мужчина с орденом

Трудового Красного Знамени на строгом чёрном пиджаке. Голову

его венчала шевелюра густых с проседью волнистых волос. Хорошая

компания собралась у крыльца роддома во главе с бравым

орденоносцем, который как-то сразу оказался в центре внимания.

Мужчины женсовета тактично держались задних рядов, а дедушка

в присутствии стольких очаровательных женщин приосанился, да

и важность момента того требовала, как-никак - первый правнук.

И вдруг подъехала ещё одна машина. А в ней, кто бы вы думали?

Мэр. Тот, что отказался в разговоре с Татьяной Николаевной от свёкорства,

дедовства и всякого иного родства с Леночкой и её плодом.

Индийское кино да и только. Мэр приехал с женой и дочерью, сына

Виктора, виновника появления на свет нового человечка, не было.

В этом аспекте прослеживалось несовпадение с законами индийского

кино. Мэр никому не звонил - ни Леночке, ни Ангелине Ивановне, ни

Татьяне Николаевне. Узнал о родах и моменте выдачи внука по своим

каналам. И приехал по сценариям индийского кино ни раньше ни

позже - как раз к передаче младенца Дело в главной сцене решали

секунды, молниеносно сориентировалась на этот раз не вездесущая

Клава а Людмила Ивановна (режиссёр как-никак), она тут же скорректировала

распределение ролей в дипломатически верную сторону,

прадедушку с орденом решительно отодвинула на второй план, в

то время как дедушке-мэру предоставила первый. Работнице роддома

ничего не оставалось, как вручить ребёнка мэру... Потом дедушка

признается: когда взял малыша, а внук зашевелился, у него сердце

оборвалось, и будто вся жизнь пролетела в голове... Дома развернули

парнишку, а там - копия дед-мэр. Конечно, с поправочным коэффициентом

на возраст, но два одинаковых лица Дедушка смотрит: надо

же - пальчики его, уши - его... Ужас лизнул мэрское сердце - по своей

глупости он мог лишиться этого счастья. Второй Леночкин сын получился

чем-то средним между бабушкой Ангелиной и прадедушкойорденоносцем.

Их порода. Первый - никакого сомнения - мэрская.

Из роддома вся эта «свадьба» поехала к Ангелине Ивановне.

Женсовет ринулся на кухню и мгновенно сделал стол. Салютнуло

шампанское, Людмила Ивановна (режиссёр всё-таки) предоставила

слово мэру, но он дипломатично и тактично отказался в

пользу прадедушки-орденоносца. Тот пусть и деревенской закваски,

да тоже человек публичный, нисколько не растерялся, и очень

хорошо сказал о первом правнуке. Следом мэр произнёс проникновенный

тост за «своего» (!) внука.

В середине застолья он поднимет тему звонка Татьяны Николаевны.

И с удивлением услышит, что Ангелина Ивановна о нём ни

слухом, ни духом. Даже не поверит:

- Как это вы не знали?

- Откуда?

- А кто знал?

Само собой, знала Татьяна Николаевна, кроме неё - Клава и

Людмила Ивановна. Остальных Татьяна Николаевна решила не посвящать

в разговор с мэром-свёкром, тем более - явных результатов

телефонная беседа не дала. Поэтому Татьяна Николаевна попросила

Клаву и Людмилу Ивановну не распространяться. Когда надо, женсовет

умел хранить секреты.

Мэр сказал Татьяне Николаевне, что её звонок, в конечном итоге,

всё и решил. До разговора с ней оценивал себя: он молодец, он защищает

своего сына, свою семью от хитрущей, ушлой девицы, непонятно

какого происхождения, мама-сектантка чего стоит... И вдруг

звонок, которым было ему сказано: никакой ты не молодец, а внук

твой и без тебя не пропадёт. Сначала подумалось - грубая игра, сейчас

начнут донимать звонками, угрозами, шантажом. День прошёл -

тихо. Неделя - никто не звонит, вторая, месяц...

- Это был Промысел Божий, - скажет ему Татьяна Николаевна. -

Я через несколько дней после разговора с вами наткнулась на запись

с цифрами вашего телефона и, не вспомнив, кто такой Леонид Витальевич,

избавилась от неё.

- Я, к сожалению, далёк от церкви, ничего тут не скажу, но можно

я вас расцелую.

Мэр галантно поцеловал руку Татьяне Николаевне и чмокнул

в щёчку. После чего разоткровенничался и рассказал, как он долго

сомневался, даже фото Татьяны Николаевны раздобыл. Проводил

визуальные исследования: рассматривал фотоизображение своей

телефонной собеседницы, терзаясь вопросом: такая может обмануть

или нет?

Леночка выбрала Клаву в крёстные матери для сына. Вроде не тот

возраст, надо бы из своих сверстниц, но Леночка посчитала, раз Клава,

точнее Татьяна Михайловна, приняла такое участие в родах малыша,

так переживала, перевесившись через подоконник в родовую

палату, ей быть восприемницей хлопчика при крещении. Назвали

мальчика в честь прадеда-орденоносца - Иваном. Клава души в

ребёнке не чает, настоящая крёстная. Это ещё надо посмотреть -

родная бабушка Ангелина или крёстная больше трясётся над Иваном.

Во всяком случае, Леночка с более спокойным сердцем поначалу

доверяла Клаве ребёнка, даже крохотного, чем матери.

Первый год муж Леночки приезжал к ней дня на два, на недельку

- продолжал учиться. Клава не ходила к крестнику, если появлялся

его папа. Не хотела того видеть. Только года через три вместе

с Татьяной Николаевной простили Виктора. Смеялись над собой,

вспоминая, с какой горячей поспешностью клеймили: «Гад прыщавый,

подонок! Не достоин мизинца Леночки! Как это можно так поступать?»

А тут две Татьяны увидели, что молодые - сама гармония.

Что ему, что ей нравится спокойный домашний образ жизни. Оба

сторонятся шумных компаний. В праздники им лучше погулять с

детьми, чем идти в гости... «Устроил же Господь! - восхищалась

Клава. - Не будь беременности, разве отец разрешил сыну на Леночке

жениться? Узнал бы, что отец у неё татарин, мать сектантка, и

всё. А без беременности не было бы повода нам звонить, бороться

за справедливость...»

ДАЁШЬ АМЕРИКУ!

Тридцать первого августа 2013 года женсовет обзвонила Клава с

радостной новостью:

- На будущий год все до единой берём отпуск в сентябре - едем

бабкомом в США!

Цель поездки - ни больше ни меньше, как провести очередное

заседание за праздничным столом на другом краю света. Да так, чтобы

у американцев эмоции зашкаливали. В тот день Клава позвонила

Диане-мисс Петровне через океан, дабы «поздравить с именинником»,

коим являлся, как мы помним, муж Дианы Петровны Влад. Девять

лет женсовет не мог, как в стародавние времена, традиционно

собраться тридцать первого августа. До этого, может, не так бурно,

как в самый первый раз в «Барселоне» с кампари-джусом, джином с

тоником, текилой санрайз, льющимися в бокалы рекой, а из бокалов

не ручейком по прямому назначению, но отмечали день рождения

Влада. Девять лет назад Диана Петровна, Влад и сын их Илья перебрались

из южного города в не менее южный, но американский -

Лос-Анжелес, где и возник прекрасный повод собраться женсоветом

- свадьба Ильи. Того самого, который во втором классе первого

сентября вынужден был пойти в школу в футболке и растянутых

шортах, так как мама была не в состоянии (после кампари-джуса, текилы

санрайз и далее по списку) проследить за его нарядом. У Ильи

состоялась помолвка, подарил невесте кольцо с большущим бриллиантом,

а свадьбу молодые наметили на сентябрь 2014 года. Вовсе

не для того, чтобы чувства испытать. Куда было их ещё проверять,

жили вместе семь лет, однако решили соблюсти обычай. Женсовету

данное обстоятельство даже на руку - можно без спешки собраться

в столь далёкое путешествие.

Загорелись наши замечательные женщины поездкой на свадьбу.

Куда они только не выезжали вместе: в Крым - на море, в Почаев

- в лавру, и вот - на другой конец света Диана-мисс Петровна

разработала программу покорения Америки женсоветом: «съездить

туда и туда», «посмотреть то и то». Устраивали женщины скайпконференции.

Людмила Ивановна (режиссёр всё-таки) начала делать

наброски сценария выступления женсовета на американской свадьбе.

Планку взяла выше некуда - устроить грандиозное эксклюзивное

шоу, мюзикл, почище бродвейского, - с песнями, танцами, переодеваниями,

чтобы всё пело, плясало, блестело, и шампанское в потолок...

Однако женсоветовское свадебное шоу в США не прогремело.

Препоны начались на этапе получения визы. Американцам показалось

странным - пять дам, не девичьего возраста, рвутся из воюющей

Украины в США, якобы в гости. Кто их знает, что у них на уме.

Приедут скромными овечками, а потом устроят майдан с коктейлем

Молотова перед Белым домом, требуя политического убежища.

Пока беженцев из Украины в США нет, ну а вдруг - первая ласточка.

Американская бюрократия озадачилась, а тут и женсовет начал

терять интерес к свадьбе. Не до развлечений стало. Сват Ангелины

Ивановны, тот самый всесильный дедушка-мэр, оказался неугоден

новой украинской власти. Его заставили уйти с должности. Пусть не

люди в камуфляже ворвались в кабинет и под дулами автоматов заставили

написать заявление об уходе, как это случалось в некоторых

городах мятежно-майдановской Украины, тем не менее. Сын мэра

был на завидной должности. Те, кто завидовал, придумали ловкий

ход - призыв в армию. Вот вам как защитнику Отечества повестка.

Родина в опасности, «солдаты, в путь». Приём беспроигрышный.

Какая тут Америка для Ангелины Ивановны - зятя отправляют на

войну. Старший сын Татьяны Николаевны, талантливый хирург, заведовал

отделением клиники, его тоже поставили под ружьё - Родине

нужны медики в полевых госпиталях. Причина мобилизации до

безобразия банальная - определить своего (с правильными взглядами)

человека в руководители... А что он специалист-недоучка - это

дело десятое... Подчинённые у него на что...

Тем не менее, женсовет очень даже колоритно поздравил молодых.

Был снят (не зря Людмила Ивановна режиссёр) пусть не полнометражный,

но и не на две минуты, а на целых двадцать, фильм. Со

стихами и поздравительными песнями в исполнении сводного женсоветовского

хора, обалденными видами родного города, снятыми с

вертолёта (не зря Татьяна Николаевна журналист). В ткань фильма

создатели удачно вставили уникальную историческую хронику, в

частности, Илья-второклассник - на школьной линейке 1 сентября

в тех самых растянутых шортах и видавших виды кроссовках среди

наглаженных и отутюженных одноклассников. Кроме прочего имели

место романтические кадры закатного моря, на песчаном берегу

которого огромные буквы: «ИРЭН + ИЛЬЯ = ЛЮБОВЬ!!!»

ПОСЛЕДНЕЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

И всё же, считаю, концовка рассказа оптимистичная. Во времена

пламенных коммунистов в Гражданскую войну в России брат шёл

на брата, а сын на отца. На Украине в 2014-м тоже ссорились и расходились

врагами друзья, в пух и прах скандалили родственники.

Диавол делал своё гнилое дело. Сколько их, кто искренне («террористы

напали»), а вовсе не потому, что это было лично финансово

или ещё как-либо выгодным, оправдывал коктейли Молотова, летящие

в милицию, сожжение людей в одесском Доме профсоюзов,

«Грады», посылающие снаряды на жилые кварталы городов Донбасса.

Не сказать, что женсовет совсем уж одинаково смотрел на события

в родном государстве, но всё же остался дружным вопреки

всем проискам лукавого. В оранжевую революцию 2004-2005 годов

получилось вовсе не так. Больше года не общался женсовет по

политическим мотивам. Клава с Ангелиной Ивановной всем сердцем

приняли лозунг о свежем ветре оранжевых перемен. Клава в то

время жила в Киеве. Охваченная романтикой революции, она готовила

в здоровенных кастрюлях обеды и ужины, возила на майдан:

кушайте, ребята, победа будет за нами! Ангелина Ивановна отдавала

всю зарплату в кассу майдана, собирала тёплые вещи для революционеров,

живущих в палатках. Почти рванула ехать доктором на

майдан, взяла отпуск, да оранжевые без неё победили.

Революционный романтический порыв улёгся, а потом с горечью

пришло понимание: ветра перемен, на которые так надеялись,

опять наполнили не те паруса.

Стихли оранжевые страсти, женсовет понемногу снова собрался.

В 2014-м женщины мудрее отнеслись к революционным ветрам,

война не порушила женсовет. Только Диана-мисс Петровна поссорилась

в «Одноклассниках» с Клавой. Диана Петровна самоуверенно

считала, что ей-то с высоты Соединённых Штатов Америки виднее.

Типа: Россия, руки прочь от моей ридной украинской хаты. На что

Клава промолчать не смогла: у кого это «украинская хата»? И кому

это надо «руки прочь»? Не вездесущей ли Америке? Клава завелась.

Неизвестно, каким шоу закончилась бы свадьба Ильи в США, допусти

туда американская бюрократия женсовет во главе с бескомпромиссной

Клавой? Но, будем надеяться, Диана-мисс Петровна в

конце-то концов тоже прозреет в своих американских далях.

Ставлю последнюю (теперь уже окончательно последнюю) точку

в повести. На декабрьский Омск сыплет и сыплет снег. Третью

неделю через день да каждый день он добавляет работы дворникам

и дорожной службе. Белым-бело в роще, куда хожу кататься на лыжах.

Снег на добрый метр «урезал» стволы берёз, скрыл сугробами

их тёмную прикорневую часть, белоствольные красавицы соревнуются

в ослепительности с искрящимся снегом, а сосны сверкают зеленью.

Достаю из-за пазухи (дабы не замёрз) фотоаппарат, снимаю

сибирское великолепие, дабы послать фото на Украину. На протяжении

многих лет сразу после Нового года начинаю, перепрыгивая

через весенние месяцы, заглядывать в лето, планировать отпуск, который

не отпуск без поездки в Причерноморье. Так будет и нынче,

когда отсчитает последние часы такой непростой 2014 год. Начну

загадывать встречу с дорогими сердцу местами, с двоюродными

братьями (старшему уже за восемьдесят), сёстрами, тестем (тоже

за восемьдесят), конечно, - с женсоветом. Ангелина Ивановна ради

мира на Украине (уверена - это зависит от каждого из нас) взяла на

себя молитвенный подвиг, начиная с октября ходить ко причастию

каждую субботу. Хотела в воскресенье, да батюшка не благословил:

«Вы что, собрались и в субботу голодать?» - «В субботу у меня времени

вечером больше, могу приготовиться хорошо». - «Не разрешаю».

Как человеку занятому дал Ангелине Ивановне послабление,

в обязательном порядке благословил читать накануне только канон

ко причащению, в остальные дни подготовки к таинству - читать

каноны по возможности. И говеть только в пятницу.

Пламенная Клава ходила в августе крестным ходом в Почаев, он

шёл с молитвой об Украине. Надо бы расспросить её подробно, что

да как. В советское время крестоходцев притесняли коммунистыатеисты,

сегодня майдан вывел на свет новую армию врагов православия.

Бог дал мне хорошую память на голоса, без труда узнаю в телефонной

трубке человека, с которым не виделся и не разговаривал

много-много лет. Обращаясь мысленно к женсовету, слышу горячий

голос Клавы, напористый, убеждающий (доктор всё-таки)

Ангелины Ивановны, с нотками артистизма (режиссёр как-никак)

Людмилы Ивановны, мелодичный, богатый обертонами - Татьяны

Николаевны... Молю Бога, услышать дорогое сердцу многоголосие

в недалёком будущем наяву...

МИНИ-РОМАН

О БАБУШКЕ ПОЛИН

ПРОЛОГ

Не будь этой семьи, не живи эти люди - жизнь была бы на

долю градуса пресней. Само собой - грешили. Покажи бесовская

канцелярия перечень прегрешений каждого, не на один том набралось

бы. Осуждали ближнего и дальнего, обижали и тех, и

других, злобу под сердцем носили почём зря, гордыней страдали,

смирением не отличались, но и украшали собой землю. Что там

говорить - украшали.

АРТИСТ-П УЛЕЛЛ ЁТЧИК

Он - Фрол Кузьмич Кругляков, она - Полина Ивановна с той же

фамилией. Что один, что другая - личности харизматичные. Фрол -

фронтовик. Без ноги вернулся с Великой Отечественной в родную

Белоярку. По этой причине конторским стал. В госпитале освоил

бухгалтерское дело. Тут власть заботу проявляла - обучали покалеченных

фронтовиков инвалидным специальностям. Бухгалтер он и

без ноги мог дебет с кредитом на счётах сводить под ноль. Язык у

Фрола Кузьмича от природы ораторски подвешенный, на войне не

пострадал, а только закалился. Утром в контору Фрол Кузьмич загодя

приковыляет. Мужики у крыльца курят, обязательно кто-нибудь

спросит: «Фрол Кузьмич, чё там пишут?» Фрол Кузьмич газеты да

журналы пачками выписывал. Как начнёт рассказывать, что да почему

на земном шаре творится. Давал перцу империалистам, что на

Кубу хобот поднимали или ещё какие козни устраивали против бьющихся

за свободу негров. Вьетнам американцы напалмом ж гли... На

основе газетной скукоты такой политтеатр разворачивал механизаторам,

скотникам и остальным колхозникам - только держись. И за

столом незаменимый тамада с неизменным баяном. И пел... Высокий,

чистый голос... «Соловушка наш!» - бывало, расчувствуются

бабы...

Кстати, о птичках певчих. Точнее - о войне. Три года без малого

день в день оттрубил на передовой Фрол Кузьмич, но при всём своём

красноречии рассказывать о славном боевом пути не любил. Категорически.

Отшучивался, если кто начинал с расспросами вязаться:

- Да чё я воевал?! На гармошке всю дорогу песни играл.

- Артистом, что ли?

- Ну! Артист-пулемётчик. «Строчит пулемётчик за синий платочек...»

Постреляю чуток по фрицам, чтоб не вякали, и за гармошку

или баян. Как-то деревню под Орлом освободили, аккордеон немецкий

ребята принесли. На нём тоже наловчился пиликать.

Напиликал Фрол Кузьмич на два ордена Боевого Красного Знамени,

медаль «За отвагу», орден Красной Звезды. Творчески получалось

не только меха баяна растягивать, пулемёт в руках сибиряка

тоже искусно строчил по бойцам фрицевской армии. Командовал

Фрол Кузьмич расчётом «максима». И Бог хранил его на передовой.

В солдатах был щупленьким, не всякая пуля ужалит такую цель.

Пулемётное гнездо, известное дело, кость в горле для врага. Первым

делом норовит он эту огневую точку заткнуть, лупит по ней

из чего только можно. Фрол Кузьмич за щитом «максима» голову,

плечи, грудь, остальное худенькое туловище ухитрялся прятать от

пуль и осколков. А куда длинные ноги девать? На них не хватало

защиты. Пять раз слабому месту доставалось. Четыре первых

ранения, можно сказать, были пристрелочными. Последнее случилось

при переправе через Западный Буг. С группой бойцов десантом

под шквальным огнём переплыли реку, на вражеском берегу

зацепились за высотку, дабы обеспечить подход основных сил, да

батальон, идущий следом, немцы остановили, не дали с ходу занять

позиции. Четырнадцать часов, весь световой день, пулемёт Фрола

Кузьмича держал оборону. Ствол «максима» раскалился докрасна,

казалось, не стрелял, а плевался огнём. Одиннадцать атак отбила

тающая горстка солдат. Из пяти бойцов расчёта Фрола Кузьмича

к вечеру уцелели всего двое, плюс «максим», тот тоже продолжал

воевать - очередь за очередью посылать в немецкую сторону. «Кажется,

продержались!» - в сумерках подвёл итог трудового дня

Фрол Кузьмич. И поторопился подводить черту, немецкий коллега-пулемётчик

крупнокалиберной очередью резанул по ногам гармониста.

Раненого сразу бы к хирургу на стол. Да где тот хирург

со столом? Пока наши в темноте подошли, пока Фрола Кузьмича в

госпиталь переправили, пока до него очередь дошла, ничего другого

не оставалось, как ампутировать правую ногу выше колена.

Отвалялся Фрол Кузьмич полтора года в госпиталях и вернулся в

родное село с гармошкой, орденами и на протезе. Искусственная

нога не помешала первую красавицу взять в жёны.

СЦЕНИЧЕСКИЕ И ПЕЧНЫЕ ПОДМОСТКИ

И не только красавицу отхватил в жёны фронтовик, по музыкальной

части она в самый раз подходила Фролу Кузьмичу. Полина

Ивановна - певунья. Грудной сочный голос. Меццо-сопрано понаучному.

И внешними данными в молодости была, как с оперной

сцены шагнула на сельскую улицу. Не с балетных подмостков, где,

как известно, не женщины, а кости да мышцы, кожей обтянутые.

Оперные певицы - совсем другое дело. Голос он лучше в пышных

формах держится. Ему плодородную почву подавай. Нужны стать,

рост, объём груди. Как запоёт Полина Ивановна! Красота! На всех

гулянках первая исполнительница народных песен. На частушкипустобрёшки

- похихикал и забыл - не тратила талант. Предпочтение

отдавала протяжным, где душа горлом рвалась наружу. До слёз

пробирала. Пусть и полупьяных. А ведь тоже надо уметь. Любила

затянуть:

Вот мчится тройка почтовая

По Волге-матушке зимой.

Ямщик, уныло напевая,

Качает буйной головой.

Песня сметала широкой волной разговоры. За столом делалось

тихо, как в концертном зале. Так уж повелось в застольях - этой песне-балладе

не подпевали, все слушали. Виделась Волга с высоченными

заснеженными берегами, тройка на искрящейся под солнцем дороге

и ямщик, объятый тяжёлой думой, с раной на сердце - навсегда

терял любимую девушку...

Ах, барин, барин, скоро Святки,

А ей не быть уже моей,

Богатый выбрал, да постылый -

Ей не видать отрадных дней...

Что уж там творилось внутри Полины Ивановны, когда пела?

Спроси - она и сама бы лишь плечами пожала... Казалось бы, где

та Волга подо льдом? Где та тройка под расписными дугами? Где тот

ямщик с ремённым кнутом? Но звучала песня так, что с последней

нотой хотелось садануть себя кулаком по колену, выдохнуть, мотнув

головой: «Эх!.. Жизнь ты моя поломатая!»

У Фрола Кузьмича, отчаянного пулемётчика, любимой песней

была «Безымянная высота». На День Победы исполнял её

обязательно. Девятого мая у обелиска в центре села собирались воины

Великой Отечественной. Фрол Кузьмич приходил с баяном. «Безымянную

высоту» пели все фронтовики. У каждого случалось в круговерти

войны: «Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят».

В домашнем хозяйстве, что Фрол Кузьмич, что Полина Ивановна,

не блистали талантами. Детей-то нарожали, дай Бог каждой

семье. По демографическому показателю плодовитая вышла пара:

пять сыновей и две дочери. А хозяйство - смех. Корова вечно по

титьки в навозе. В огороде травища по пояс. Что дети сделают, то и

ладно. Фрол Кузьмич по причине протеза не рвался на передовую

домашних проблем. Полина Ивановна выборочно относилась к ним.

В огородных делах явно была не прима. Здесь формула «талантливый

человек - талантлив во всём» применения не имела.

Чего не скажешь о кулинарном даре! Особенно, если вдохновение

поварское накатывало. Не обязательно по причине праздника. Могла

под вечер прийти с работы, служила библиотекарем в школе, и вдруг

зачешутся руки... И пошло-поехало. Кураж Полины Ивановны передавался

русской печке. Белёной толстобокой красавице, что стояла

главным атрибутом-агрегатом большой кухни. Как гармошка в руках

Фрола Кузьмича, которая преображалась, когда хозяин входил в

азарт, так и печь. Полина Ивановна ворочала чугунками, кастрюлями,

сковородками, печка гудела огнём, дышала созидательным жаром. Варево-жарево

бурлило, скворчало, источало ароматы... Готовила Полина

Ивановна в циклопических количествах. Оно и понятно - орава

в доме. Поэтому чистить, резать, крошить приходилось горами. Если

бы Ахматова увидела этот процесс, она бы точно привела цитату из

себя: «Когда б вы знали, из какого сора растут цветы...» Охваченная

порывом кулинарного созидания, Полина Ивановна не думала о мелочах,

отходы летели во все стороны, если что задерживалось на столе

(луковая шелуха, картофельные очистки), тут же следовал широкий

жест, смахивающий помехи на пол - нечего путаться под руками. Как

скульптор избавляется от лишнего, высекая из камня шедевр, так Полина

Ивановна, отбрасывала в сторону ненужное.

- Мам, мы только что пол подмели, вымыли! - завозмущаются

дочери при виде варварской картины.

- Не скиснете! Ещё раз уберётесь!

Гудел огонь, умопомрачительные запахи распространялись по

всему дому...

В процессе творческого порыва вдруг обнаруживалось отсутствие

необходимого ингредиента. Полина Ивановна, как полководец,

ведущий решающее сражение, бросала в бой резервы. О т

правляла детей в магазин. Если сыновья-дочери отсутствовали под

рукой, успевали смыться к данному моменту, приходилось решать

проблему с привлечением соседских запасов. В нетерпении творца

Полина Ивановна выскакивала на высокое крыльцо, кричала соседке,

что жила за глухим дощатым забором:

- Лена, выручай! Соль кончилась!

Голос Полины Ивановны пробивал любые заборы и стены. Полулицы

тут же узнавало о солевом дефиците у Кругляковых. Лена щедро

сыпала в стакан соль, бежала к соседке, обязательно спрашивала,

предвосхищая события:

- Может, ещё чё надо? Принесу!

- Не, у нас всё есть! - звучало в ответ.

Но вскоре раскрасневшаяся от внутренней энергии и внешнего

печного градуса Полина Ивановна снова кричала с крыльца:

- Лена, Лаврентия неси!

Лаврентий - не мужик в очёчках и с усами, лютый госдеятель

времён сталинизма. Лаврентий - лавровый лист.

- Недавно покупала, - принимала от Лены специю, - да на мою

шоблу не напасёшься!

Могла понадобиться томатная паста, перец-горошек. Да мало ли

что. Лена с удовольствием выручала соседку, она знала - в последний

раз Полина Ивановна выскочит на крыльцо с призывным:

- Лена, айда пробовать!

Полина Ивановна была из тех художников, которые не прячут

произведения по запасникам, а щедро выставляют их на суд почитателей.

Лена бросала всё и летела снимать пробу с шедевра.

Элементарные щи получались гениально. Рассольник из почек -

ел бы и пел. Исходный материал для блюд (скажем, мясо), конечно

же, самой высокой кондиции. При должности Фрола Кузьмича

только качественные продукты могли доставляться в дом. Да ведь

чей желудок не испытал на себе истину: легче пареной репы превратить

отличный продукт в тошнотворное варево. У нас - ничего подобного.

Коронным блюдом у Полины Ивановны считались рыбные

пироги. Они имели высочайший рейтинг в Белоярке. Стояло село

на берегу Иртыша не одну сотню лет, местные жители спокон веку

умели обращаться с рыбой, но... Если у кого-то из сельской элиты

случалось особой важности торжество - шли на поклон к Полине

Ивановне с нижайшей просьбой испечь пироги. И потом блюдо за

столом торжественно представлялось как авторское, фирменное.

Все знали: пироги от Кругляковой - значит, высший класс.

Исключительная была повариха Полина Ивановна, тогда как на

стирку талантов не хватило. Мешал размашистый характер. Могла

вместе с половиками праздничные рубашки сыновей замочить. Рассуждала:

чё зря стиральный порошок и время терять? Замочит на

полчасика, а тут на гулянку, к примеру, позовут. Мало какое сельское

торжество (именины, крестины, свадьбы, проводы в армию, встреча

родственников) обходилось без Кругляковых. Фрол Кузьмич в одном

лице две роли исполнял. С одной стороны, гость почётный, почти

свадебный генерал, колхозный бухгалтер - должность высокая, а

с другой - баянист, каких поискать. И человек компанейский, в нужный

момент он и анекдот расскажет, и любой политический вопрос

разложит по полочкам. Ну и Полина Ивановна - звезда не второй

величины, украшение любой компании... Позовут Кругляковых на

гулянку... И если Полина Ивановна у корыта в тот момент окажется,

приоритет в дилемме - стирать или гулять - не первому отдаётся.

Поэтому нескоро возвратится к замоченному белью хозяйка.

И результат может получиться не слишком радостный для стираемых

предметов. Кинутся сыновья рубашки искать, на танцы, к примеру,

идти в клуб, а рубашки полосами от половиков.

- Мам, ты чё сделала?

- Чё-чё! Постирала. Ходите чумазиками! Надевайте, чё носом

крутить. Чистые да и ладно!

- Да полосами же! Это ведь не отстираешь!

- Но не рваные ведь!

ЁШЬ ЗОЛОТАЯ

Вся семья пела. Могли такой концерт закатить. Фрол Кузьмич

на баяне играл самоучкой, ни единой ноты не знал, а мог бы, прояви

желание, по музыке учёным стать. Его в музучилище из госпиталя

звали. Настойчиво агитировали, дескать, с вашим абсолютным слухом

будущее отличного музыканта вам обеспечено, немного подучиться.

Фрол Кузьмич - мужичок расчётливый, пораскинул мозгами

и отказался. Лестно о себе такое услышать, но «абсолютный слух» -

это что-то абстрактное. Тогда как бухгалтерские счёты в руках -

вот это профессия. Одним словом, не захотел менять село на призрачное

городское счастье. На жизнь зарабатывал в конторе, а уж

в свободное время, в особенности в выходные и праздничные дни,

баян из рук не выпускал. . .Ив будни мог запросто привести друзей-товарищей

домой. Наплевать, ночь или полночь - айда ко мне,

дорогими гостями будете. Выпьют, конечно же, и, конечно, не чаю

морковного, следующий после тостов номер программы - хозяин

детьми начнёт хвастать. Давай будить свою гвардию на концерт. Ни

сыновей, ни дочерей не учил никогда буквам или стихотворениям

типа «Идёт бычок, качается...», но петь да играть - с малолетства

всех. Чуть подросли - вот уже и хор. Здорово пели. И солистом каждый

мог. Как такими детьми не погордиться перед подгулявшими

товарищами. Младшего Федьку Фрол Кузьмич на табуретку ставит:

«Пой, сынок!» А Федька спать хочет, глаза у бедняжки слипаются.

И с дикцией не лады - не все буквы ещё выговаривал. Но отца это

разве остановит, ему во что бы то ни стало надо продемонстрировать

таланты наследников. И запоёт, бывало, Федька с табуретки,

как со сцены, старательно высоким голоском выводя: «Ой, ты ёшь,

хорошо поёшь! Ты о чём поёшь, золотая ёшь! Счастье повстречается,

мимо не пройдёшь! Ой ты, ёшь!»

«Ёшь» - это у Федьки «рожь» так выпевалась.

ШТРИХИ К ПОРТРЕТАМ ФЕДЬКИ И АНАТОЛИЯ

С годами у Федьки с дикцией всё наладилось, его даже в Омский

хор приглашали. Он учился в автодорожном институте, пел в институтском

ансамбле, знаменитый солист Омского хора Шароха на

смотре студенческой самодеятельности заприметил талантливого

парня. Он и фактурой мужской любо-дорого посмотреть - в плечах

широченный, русые вьющиеся волосы! И голос... Шикарный баритон.

Шароха и так и сяк принялся соблазнять студента на профессиональную

сцену. Бросай, мол, институт, пошли к нам, будешь по

заморским странам ездить: Америка, Цейлон, Франция, Швейцарии

всякие... И не где-то во втором ряду подпевать, место солиста обеспечено.

Между делом, дескать, окончишь музыкальное училище, а

там и консерваторию. Но Федька, как и отец в госпитале, отказался

от призрачных хлебов артиста, решил, что у инженера-дорожника

надёжнее будущее. Лишь иногда посетует: «Мог бы и со сцены

петь!» Но тут же оборвёт себя: «Да чего там хорошего в этом артистическом

блудосборище!»

Брат Фёдора Анатолий, было дело, голосом подрабатывал на кусок

хлеба. Учился в институте не ахти как, стипендия далеко не всегда

обламывалась, ну и пел в ресторане. Школу Анатолий с грехом

пополам окончил. Некогда было впитывать знания. То на рыбалку

труба зовёт - стерлядь дуром на закидушки прёт, то хоккейный сезон

нагрянул или надо терзать гитару в школьном вокально-инструментальном

ансамбле. Когда тут за учебниками сидеть. Тем не менее,

после выпускного вечера сунулся не в профтехучилище, в институт

подал документы, амбициозности не занимать, ну и с первого экзамена

оказался за бортом высшего образования. Вскоре в армию

забрили. В тюменских лесах Анатолий задумался - ведь ему светит

всю жизнь в навозе возиться, нужен диплом. Служил в ракетной

части. Командир - мастер спорта по многим видам - гонял воиновракетчиков

через день да каждый день. То кросс, то разминка, то соревнования,

то тренировка. У Анатолия хорошо получалось бегать

на лыжах, и без оных толкать и метать всё, что можно. Нацелился он

на физкультурный институт.

Но ведь там экзамены не только по бегу и прыжкам. Анатолий

попросил старшую сестру Светлану выслать ему все учебники, начиная

с пятого класса. Много нового для себя открыл по всем предметам.

Дополнительно к теоретическим занятиям по русскому писал

сестре Светлане длинные письма, она учительницей работала в Бийске,

и требовал, чтобы та присылала их обратно с указанием красной

ручкой ошибок орфографических и стилистических. Поначалу возвращались

письма типа картин на тему первомайской демонстрации

- красным-красно на каждой странице. Но потом праздник стал

уменьшаться. В синие будни в конечном итоге так и не превратился,

но на троечку сочинение при поступлении в институт Анатолий

написал. На твёрдую троечку. И остальные экзамены сдал с таким

же успехом, кроме спортивных. Что касается испытаний на беговой

дорожке, в бассейне и в секторе для метания, здесь Анатолий мало

кому уступил. Учась «на спортсмена», пением в ресторане неплохо

подрабатывал.

ЛЁШКА И МОТОРАШКА

У Кругляковых в те славные времена, когда все они жили в

Белоярке, середины не было. И ходили-то все ускоренным темпом.

Даже Полина Ивановна при её внушительной комплекции

отличалась лёгкостью на ногу. Фрол Кузьмич, несмотря на протез,

тоже умудрялся с ветерком гнать вдоль по Промышленной,

так называлась центральная улица, по которой ветеран-инвалид

нарезал в контору. Ну а уж сыновья, те исключительно бегом. Но

и бега им не хватало, чуть подрастали, сразу повышали скорость

передвижения по селу с привлечением технических средств - пересаживались

на велосипеды, мотоциклы... С этого исторического

переходного момента пешком очередного подросшего Круглякова

никто не видел. Казалось, что и уезжали они навсегда из села

на своих мотоциклах, или, как звала Полина Ивановна двухколёсных

коней с мотором, моторашках. В результате один Лёшка

остался верен родному селу, остальных его братьев и сестёр разнесло

по белому свету.

Лёшка за всех братьев в Белоярке отдувался на гулянках - пел,

на баяне играл, а также на гитаре, балалайке веселил публику. Он

не прельстился высшим образованием. Фрол Кузьмич с гордостью

говорил: «Я всем детям дал образование!» И добавлял с грустинкой:

«Лёшку-шалопая тоже бы выучил, но, как говорится, в семье не без

Лёшки». «Всем нельзя быть инженерами, - отмахивался Лёшка, -

кому-то надо и коровам хвосты крутить, за дойки дёргать!» Хвосты

Лёшка не крутил ни коровам, ни козам, за дойки тоже мясо-молочную

скотину не дёргал, работал по моторашечной части - шофёром.

В разное время возил хлеб, почту, продукты.

И свой транспорт имелся. Поэтому пешком не утруждал ноги.

С гулянки, бывало, возвращается на «Иж-Юпитере» - мотоцикле

с коляской. Никакущий. Моторашка, как хороший конь, дорогу

домой знает, везёт неторопливо Лёшку. Тот хоть и крепко сжимает

рога руля, да исключительно, дабы не вылететь из седла. Улица

прямая, но дом Лёшкин стоял в стороне от магистрали. Лёшка доедет

до нужного проулка и стоп, тормозит. Но повернуть руль - это

уже выше человеческих сил. Уронив голову на грудь, посапывает полусонно

и ждёт момента, когда какой-нибудь сердобольный земляк

увидит картину «Богатырь на перепутье» и спросит:

- Чё, Лёша, домой?

Лёша мотнёт утвердительно не совсем послушной головой. Земляк

повернёт руль, задаст нужный вектор, и вскоре моторашка с нагулявшимся

хозяином упрётся в родные ворота.

ПОКОС

Отзвенели молодые годы Фрола Кузьмича и Полины Ивановны,

пролетело лето жизни, с ярким солнцем, весёлыми грозами, радужными

ливнями, подошла осень земного пути. Дети разлетелись по

большим городам, обзавелись семьями, обросли заботами, некогда

родителям весточку написать лишний раз. Один Лёшка в пяти минутах

жил. Опустел в недавнем прошлом шумный дом. Кошка Лизка

мяукнет когда или корова Марта замычит во дворе, да пёс Уран

взбрехнёт. От коровы Фрол Кузьмич отказываться не хотел. Любил

он простоквашу, литрами мог пить, и всё же не в ней крылась причина.

Месяца за полтора до сенокоса Фрол Кузьмич садился за письма

сыновьям. День Победы отгуляет, отпразднует, как полагается

фронтовику, а где-нибудь через недельку, отойдя от события, садился

за письма. Писал длинно, слезливо, давил на жалость без всякой

скидки. Дескать, ослабли мы с матерью, не то, что раньше горы могли

свернуть, не та силушка, а надо сено косить. Полина Ивановна

ворчала, ругалась:

- Ну чё ты опять пристаёшь! У них своих дел невпроворот, а ты

с покосом, Лёшка не накосит, чё ли? А то и купим, они обязательно

деньга пришлют! Не оставят, не бойся. Уж детки у нас, дай Бог каждому.

Фрол Кузьмич не обращал внимания на замечания жены,

строчил и строчил. Отправив первую партию писем, он и не думал

сложа руки ждать реакцию сыновей на вопль отца о помощи.

Через неделю садился за следующий почтовый веер. Ответов в

эпистолярном жанре не было. Кто-то звонил по телефону, кто-то

отмалчивался... Да Фрол Кузьмич на письма и не надеялся. Главное

считал - достучаться до совести. И ведь ни разу не получалось,

чтобы никто не приехал. Бывало, все собирались. В том числе невестки,

зятья, внуки.

Вот уж когда дом вставал кверху дном. Приезжали гости на

короткий срок. Поэтому в долгий ящик ничего не откладывали.

Невестки и дочери с порога затевали генеральную уборку по

всем углам, Полина Ивановна вспоминала молодость и прочно занимала

место у печки и гнала всех, кто набивался в помощники.

Сама шуровала чугунками да сковородками, заводила тесто. Внуки

шныряли по огороду. Хоть бабушка и не больно много внимания

уделяла грядкам, всё равно было что поклевать: морковка, горох,

бобы, малина дурниной росла у забора, на задах смородина - красная

да чёрная. При случае можно и на крыжовник наткнуться в

зарослях травы. Сыновья тоже что-то делали под командованием

отца во дворе и дома, но на покос не рвались в первый день. М ужики

считали: никуда он не денется. Куда рвались сыновья, так сесть

за стол и отметить встречу! Стол всякий раз ломился, проседал от

разносолов, ножа не просунешь между тарелками, салатницами,

селёдочницами, мисками и вазами. Полина Ивановна загодя готовилась

к покосу, и гости не с пустыми руками приезжали. Что это

были за вечера! Само собой, выпьют хорошо, само собой, закусят

отлично. Оно и понятно - мужики как на подбор!.. Прямо шкафы

за столом. Не в прогонистого Фрола Кузьмича сыновья - в мать!

Широкой кости! Тарелки только отлетают... Но вот наступает момент,

когда Фрол Кузьмич, сидящий во главе стола, как настоящий

артист, лениво так предложит:

- А не спеть ли нам, мать?

На что Полина Ивановна обязательно, вздохнув картинно,

скажет:

- Сиди уж, певун! Отпели мы своё, отец, отыграли!.. Пусть молодёжь

отдувается! А мы послушаем!

Молодёжь, конечно, начинает просить! И Полина Ивановна, чуток

пококетничав, без всякой разминки и распевки затягивает: «Вот

мчится тройка почтовая...» Фрол Кузьмич, он никому не разрешает

аккомпанировать матери в этой песне, растягивает меха баяна.

И поёт тульский баян на пару с Полиной Ивановной, взмывает вместе

с ней вверх: «Ах, барин, барин, добрый ба-а-а-рин...» Уходит

в тоске вниз: «Богатый выбрал да постылый...» Вдвоём рвут они

души слушателей этой тысячу раз слышанной историей. Любили

начинать с этой песни. Выложиться, взять уровень, а потом баян

переходил из рук в руки... И что только не пели! Из репертуара Руслановой,

Шульженко, Богатикова... Русские народные, украинские

обязательно... Далеко за полночь заканчивался концерт.

Кроватей на всех не хватало, мужики ложились на пол. И тогда,

чтобы повернуться с боку на бок, надо было отдавать команду - повернуться

можно было только всем разом.

Белоярка на косьбу рано-рано поднимается. Покосы за И р

тышем, пока туда доберёш ься... А ведь надо следовать присказке

«коси, коса, пока роса». Ещё темно, а уже начинается движение

косарей на берегу, Иртыш оглашает треск лодочных моторов...

Одни Кругляковы не торопятся. Они спят. Шутка ли, чуть не до

третьих петухов из-за стола не вылезали. Проснутся, когда уже

солнце вовсю разгуляется. Какая там роса? Ж ара к земле давит.

Кругляковых температура окружающего воздуха не волнует.

Они, потягиваясь, пьют чай, не торопясь собираются. И возникает

традиционный диалог отца с сыновьями. Фрол Кузьмич настойчиво

требует взять его с собой, но братьям такой довесок в

обузу. Будет под руку указания давать. Они под разными предлогами

стараются оставить отца дома. Наконец, под доводами сыновей

Фрол Кузьмич сдаётся:

- Да ну вас неслухов! Только бы наперекор отцу поступить.

Лёшка заводит лодочный мотор - братья прыгают в посудину,

она тяжело оседает. Лёшка закладывает крутой вираж и нацеливает

нос лодки на другой берег:

- Ну, парни, погуляли и будет!

Специально для покоса Лёшка хранит в погребе две фляги с берёзовым

квасом. На косьбу берёт пару канистр с фирменным напитком.

Покос метрах в двухстах от воды. Братья дойдут до него и за

косы. У каждого своя, именная, Лёшка предварительно отобьёт все,

он по этому делу мастак с детства.

- Сопли жевать некогда! - скомандует на правах местного. - Это

вам не в ваших городах! Давайте упрёмся рогом! Мать уже с пирогами

завелась, я утром стерлядку принёс, надо успеть к горяченьким!

Как пойдут косы сверкать в высокой траве... Фрол Кузьмич

в своё время при должности главного бухгалтера хороший покос

застолбил. Добрый луг. Перегородят его братья-косари своей шеренгой.

И айда... Как упрутся без перекуров... Только время от времени

кто-нибудь остановится, воткнёт косу ручкой в землю - чтоб

не дай Бог, кто не наступил невзначай - подойдёт к канистре с ядрёным

квасом, приложится и опять за косу... Ух, работают... Да и что

тянуть... Дома мать с пирогами, стол с гуляньем!

При хорошей погоде через тройку дней сгребают просохшее

сено и вывозят на родной берег. Это отдельная песня. Лодку загружают

так, что сердце кровью обливается - страшно смотреть,

того и гляди перевернётся, Фрол Кузьмич с берега картину увидит

- копна летит по воде - и как начнёт ругаться! Лодка едва-едва

бортами не черпает воду. Но сыновьям надо быстрей-быстрей! «Чё

дробиться!» - говорит Лёшка. И вправду, «чё», когда пироги стынут,

холодец тает, водка киснет? Лодка, чудом не перевернувшись,

доставит копёшку на родной берег. Дальше сено перегружается на

Лёшкину моторашку, у него на этот случай прицеп имеется специальный.

И снова транспортировка идёт на пределе технических

возможностей!

- Заполняй бомбовоз до ватерлинии! - командует Лёшка.

Перегруженный «бомбовоз» еле прёт, взбираясь в гору, - берегто

высокий - мотор жилы рвёт, натужно ревёт. У Фрола Кузьмича

сердце разрывается:

- Сожгёте моторашку! Лучше лишнюю ходку сделать!

Да куда там «лишнюю»! Сыновьям лучше лишнюю песню за столом

спеть!

ЧУДЕСА ОФТАЛЬМОЛОГИИ

Корову Фрол Кузьмич держал до последнего, даже когда Полина

Ивановна отказалась доить, сам стал обихаживать Марту. «Пока

могу - буду!» - упрямо стоял на своём. Умер в одночасье. У Полины

Ивановны давление подскочило, вызвали «скорую», приехала

машина, укол поставили. Врач, дочь подруги Полины Ивановны, не

сразу за порог смоталась, подождала, пока болящей полегчает, посоветовала

недельки две в стационаре полежать, дала таблетки на

всякий случай...

Врачи уехали, а Фрол Кузьмич вдруг говорит:

- Не могу, Поля, горит всё внутри! Горячим пламенем пылает!

Где-то за полгода до этого вдруг сказал:

- Похорони меня, Поля, рядом с мамой! У отца место лучше, но

с мамой хочу! Дурак был, брата послушался, надо было настоять -

маму к папе подхоронить! Так Ванька упёрся: «Пусть каждый рядом

со своей родовой лежит!»

Полина Ивановна завозмущалась:

- Ты с чего это, Фролушка, засобирался умирать? А я как одна?

- Это я просто к слову...

Но вдруг воспламенилось в груди...

И «скорая» не успела...

Стала жить Полина Ивановна одна. Квартирантов держала, всё

веселей. Хоть чаще не совсем путные попадались. Где-то в это время

получила Полина Ивановна прочное имя - бабушка Полин. С ударением

на «и». Назвал её так трёхлетний внук Серёжа, Федькин сын.

Полина Ивановна звала его Серьга. «Бабушка Полина» у Серьги не

выговаривалось, а «бабушка Полин» получалось звонко. С его лёгкой

руки Полина Ивановна вошла в последний период своей жизни

с именем бабушка Полин. Её так даже Лёшка порой называл. Самое

интересное - Полина Ивановна не обижалась, больше того - ей новое

имя нравилось.

Будем и мы звать её так.

Корову она продала, но сыновья приезжали и без покоса. Главное

занятие стало рыбалка. Уедут мужики, бабушка Полин заставит

невесток половики стирать:

- Девки, давайте-ка наведём чистоту, пока мужики рыбу на пирог

ловят, тащите в корзинах половики на берег, а я себя помаленьку.

Невестки тащат половики, а бабушка Полин себя с трудом перемещает

в ту же сторону. Доковыляет, сядет и смотрит вдаль. С глазами

у неё, как и с ногами, совсем плохо, сделали операцию по удалению

катаракты, да не совсем удачно.

И вот сидит на берегу. Вдруг говорит:

- Вон сыночки плывут.

Невестки вскинут головы. Вроде как точка на горизонте движется.

- Не может быть, не они это!

- Как не они, когда вон Федька на корме сидит, я же хорошо его

вижу.

Как она может видеть? Минут пять назад теплоход прошёл, говорила:

- Звук слышу, а так не вижу.

Но тут уверяет:

- Чё я, не вижу, чё ль! Федька на корме, а Лёшка в носу.

Невестки и лодку ещё не различают, она видит, где кто из сыновей

сидит.

И ведь точно угадает. То ли сердце подсказывает, то ли глаза на

сыновей зрячими становятся. Чудеса офтальмологии да и только.

ВАФЕЛЬНИЦА

Собралась бабушка Полин к дочери Светке на Алтай. Как всегда

десять сумок набила. Мёд, ветчина домашняя и другая всячина.

Лёшка приехал забирать, бабушка Полин сидит на табуретке, вокруг

сумки, а в руках вафельница. Да не просто вафельница - музейный

экспонат. Оказывается, вафли - изобретение отнюдь не двадцатого

века, и не в какой-нибудь французской провинции кулинары придумали,

в русской печке тоже делали изысканное печенье. У вафельницы

бабушки Полин ручки полутораметровые. Кованые.

Лёшка как увидел мать с этими оглоблями, так и обомлел:

- Мам, ты чё, с ними собралась ехать?! - спрашивает.

Но сам не верит. Ну не может такого быть!

Может.

- А чё? Я, сынок, отпекла вафли-то, надо Светке передать. Вафельница

мне от мамушки досталась! По наследству.

Лёшка аж забегал по комнате!

- У Светки нет русской печки. Нет! Куда она их совать будет?

- На газе будет печь.

- Да у неё кухни не хватит на эти оглобли.

- Хватит, помнишь, когда отцу девять дней делали, на газе вафли

пекли!

- Как же не помню! Бабы чуть не поубивали друг друга этими

жердями!

- Ничё, Светка аккуратно будет!

Лёшка решил с другой стороны подойти:

- Мам, твой агрегат для моей машины негабаритный, не влезет!

- Как-нибудь войдёт!

- А в вагоне как ты с ним будешь?

- Ничё...

Лёшка понял: мать не переговорить, а время поджимает. Он, как

всегда, приехал тютелька в тютельку, никакого зазора по времени

не оставил про запас. Лёшка к тому времени с моторашки пересел

на «жигули». Вырвал он у матери кондитерский агрегат, крутнулся

и за дверь. Прибегает через двадцать минут, ручки почти по самое

основание отчекрыжены.

- Едем, мама, скачками, не то опоздаем!

- Ты чё, варнак, натворил? - подскочила с табуретки мать. -

Ты чё наделал?

- Как раз Светке с её микроскопической кухней!

- Мамушка мне передала, а ты обкарнал!

Бабушка Полин чуть не в слёзы. А что уже сделаешь?

- Чё ты такой-то безголовый? - ругалась всю дорогу. - Чё

безмозглый-то такой?! Сердца у тебя никакого нет!

- И рук нет, и ног тоже! Непонятно - кто тебя каждый раз в город

возит?!

- Он ещё и подшучивает! Испортил вафельницу!

- Да купит Светка какую надо! Сейчас и электро есть, и на газе!

Зачем ей твоя уродина?!

- Это же мамушкина вафельница! Как ты не понимаешь? Мамушка

на ней на свадьбу мою пекла и, когда ты родился, в роддом

мне приносила вафли, на ей сделанные...

НА АЛТАЙ В ТАПОЧКАХ

Бабушка Полин любила у дочки Светланы гостить. Она бы и

к старшей Анне ездила, да та жила чересчур далеко - в Чите. Туда

не наездишься - трое суток на поезде. Сыновья в Омске жили, но

их реже, чем Светку, посещала, неуютно себя рядом с невестками

чувствовала. В тот раз собралась в Бийск в декабре. Никольские

морозы ударили, она Лёшке звонит: отвези в Омск на вокзал. Лёшка

примчался везти маму, она сидит в зимнем толстенном пальто,

в ш али... А на ногах розовые тапочки в горошек. Обувь никак не

по погоде....

- И чё? - остолбенел Лёшка, разглядывая матушкин прикид.

- Танька-квартирантка, сучка такая, мои валенки и сапоги кудато

задевала! Пропила, наверное. С неё станет. И слиняла - второй

день нет, а я обыскалась, не в чем ехать. Не поеду.

- Как это? Толя билет уже купил! Светка ждёт! А ты «не поеду»!

- В чём?

Забегал Лёшка по дому в поисках, вдруг что-то найдётся. А ничего.

На улице без малого сорок градусов. Но Лёшка был бы не Лёшка,

если б согласился материн отбой уныло поддержать. Прекратил

поиски. Встал перед матерью и широкими мазками набросал план

взятия Алтая:

- До Омска за полчаса на машине долетим, на вот шаль, укутаешь

ноги, не замёрзнут. До вагона тебя с Толиком на руках донесём,

он на вокзал обещался прийти, а в вагоне тепло. Светке сообщим,

она тебе какие-нибудь чуни найдёт.

Так и сделали. Сыновья маму, не успела она из машины вылезти,

подхватили на руки. Хоть мама далеко не изящных размеров, да

они её, как лёгкую лебёдушку, шутя, внесли в вагон, посадили на

сиденье!

Попутчики всю дорогу удивлялись. Бабулька в розовых тапочках

за тысячу километров в самые морозы двинула в гости.

Доехала путешественница в легкомысленной обуви и даже не

кашлянула. Светка в Бийске валенки принесла, бросилась в вагоне

обувать.

- Вот я барыня. К поезду на руках приносят, в поезде обувают,

как принцессу...

ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО

Приехала бабушка Полин в Омск праздновать пятнадцатилетие

внука Серьги. Навезла вкусноты, пирог рыбный испекла дома. «На

вашем газе ничё у меня не получается». Накрыли стол, вот-вот гости

придут, она всполошилась:

- Эт чё это я тут растрёпой сижу, надо в парикмахерскую сходить!

Толя стал уговаривать:

- Мама, куда ты?

Разве маму уговоришь, коль решила.

- У вас тут рядом, пойду!

- Там же по записи, мама!

- Ничё, скажу, из деревни бабушка, у внука день рождения, не

растрёпой сидеть!

Ушла. Вот уже и гости собрались, бабушки Полин нет. Слюной

все исходят за столом, но нельзя начинать. Наконец часа через два

заявляется. Химку сделала, волосы покрасила, маникюр.

В другой раз поехала на юбилей Федьки. Не Федьки, конечно,

Фёдора Фроловича. И сюрприз приготовила. Лёшка приезжает за

ней на машине, бабушка Полин как всегда сумок набрала. Чего

только не наготовила: от шанежек до рулета куриного. Пирог рыбный,

само собой. Кроме этого стоит на столе наготове огромное

блюдо.

- Чё, и вот это тащить? - Лёшка привык к маминым чудачествам,

но такого ещё не было!

- А как же!

Бабушка Полин по телевизору услышала рецепт и решила

удивить гостей. Из желе делается голубое озеро с зелёной волной,

а по нему плывут два заварны х лебедя со сладкой начинкой.

Каждая деталь прописана, каждая проработана. Клювики

у лебедей красненькие, глазки выведены, чуть ли не каждое

пёрышко прорисовано. Красота. С великими предосторож ностями

довезла бабушка Полин «озеро». Всю дорож еньку ругала

Лёшку:

- Да не гони ты! Осторожно! Куда тебя несёт?

- Чё, нам ползком ехать из-за твоих дурацких птиц озёрных? Засмеют

меня мужики по трассе!

- Ну и засмеют! Зато озеро будет в целостности!

Довезли. На балкон поставили. Гуляют, до сладкого не дошло

ещё, а внук Серьга захотел стрельнуть фейерверком с балкона, ломанулся

туда, бабушка Полин вскричала заполошно вослед, будто

пожар разыгрывается:

- Стой, Серьга! Стой! Леблядей поломаешь, зараза такая!

А Серьга и на самом деле ногу занёс в озеро вляпаться. Но только

чуток повредил гладь.

Бабушка поворчала на внука, пригладила озеро.

Но любила Серьгу и его придумку с бабушкой Полин.

эпилог

Жизнь поскучнела на бабушку Полин, когда та умерла. Конечно,

новые песни придумала жизнь, чё там о старых тужить. Серьга вон

как хорошо поёт. Голос сильный, красивый. Но исключительно на

рэп налегает. Отец ворчит:

- Чё за музыка? Скачки голой задницей по стиральной доске!

- Ну не «Ёшь» твою петь! - обижается Серьга!

- А чем, скажи, плохая песня? Чем? - заводится отец. - Вслушайся,

какая мелодия...

И, желая одержать победу в эстетическом споре отцов и детей,

хватает баян:

В поле за околицей,

Там, где ты идёшь,

И шумит и клонится

У дороги рожь.

Серьга сначала молчит, а потом подхватывает, и они на два голоса

доводят песню до конца.

- Ну чё? - победно вопрошает отец.

- Ничё, - снисходительно говорит Серьга, - бабушке, может, понравилось

бы!

- Слышал бы, как она в молодости пела... - Фёдор Фролович

растягивает меха:

Вот мчится тройка почтовая

По Волге-матушке зимой,

Ямщик, уныло напевая,

Качает буйной головой.

И снова Серьга не остаётся в стороне, поддерживает отца. Он

знает все песни семейного репертуара. Но сам поёт один рэп. Зато

какой аккомпанемент на баяне наяривает! Тут никакой рэпнутый

негр за ним не угонится... Деду Фролу обязательно понравилась бы

игра внука. Про бабушку Полин и говорить нечего...

КИНДЕР-СЮРПРИЗ

И ДРУГИЕ ТОВАРЫ

ПЕРВОЙ НЕОБХОДИМОСТИ

ИЗ ХАРАКТЕРИСТИКИ ГЕРОЯ СВОЕГО ВРЕМЕНИ

Трудовая активность Сергея Кандалова совпала с самыми застойными

годами (так их свысока назвала наша объективная печать)

советской власти, временем пламенной перестройки и периодом

строительства передового демократического общества. На мой

вопрос, какая всё-таки эпоха лучше, Сергей ответил весело: «Хрен

редьки не слаще». Однако пояснять не стал, где был горький хрен, а

где несладкая редька. Но это для характеристики и не важно. После

окончания политехнического института распределился Кандалов на

оборонное предприятие, начинал трудовой путь с мастеров. Будучи

из тех людей, которые на работе не озадачены одним, как бы эту самую

работу подальше от себя отпихнуть, наоборот, всегда ему было

до всего дело, на производстве не отбывал время от сих до сих по

принципу: солдат спит - служба идёт. Был замечен руководством.

Довольно быстро прошёл путь от мастера до начальника смены, заместителя

начальника цеха, а потом назначили начальником цеха.

В девяностые годы, когда завод лёг на бок, попрыгал Кандалов

с места на место. «Как-нибудь перебьёмся, - говорил, - пушки не

бабахают - уже хорошо. Отец мой глаз под Берлином потерял, а нам

ещё жить можно». Невесёлый оптимизм, но и не нытьё в жилетку.

Не один раз беседовали мы с Кандалов ым за жизнь и в те самые

шальные девяностые, когда оба полны были азарта молодости, и

позже, когда молодости поубавилось. Но почему-то совсем недавно

решил я оформить его рассказы в литературном виде и представить

читателю на суд. Стоит вспомнить Лермонтова: «Да, были люди в

наше время... богатыри, не вы...» Конечно, были. Пусть не богатыри,

но и не замухрышки, не серая моль. Как минимум - соколы.

Взять Кандалова, никак не моль... А в его рассказах есть приметные

(и негрустные) чёрточки ставшего историей времени.

КИНДЕР-СЮРПРИЗ

Год 1994-й, 30 июня. У меня день рождения. Настроение на седьмом

небе. Тридцать шесть - не тот возраст итоги земного пути подводить.

Погодка под стать, градусов двадцать пять, ночью ливень

прогромыхал, жара, что весь июнь Омск, как на чугунной сковородке

жарила, поутихла. В моём кабинете то и дело телефон взрывается -

друзья, что за забором, спешат поздравить, заводские товарищи от

них не отстают. Я руководил цехом пластмасс. В конце восьмидесятых

внутри нашего авиакосмического объединения из производства

товаров народного потребления выделили с немаленькой степенью

свободы, по типу дочернего предприятия, завод стиральных машин.

Мой цех к нему относился. Вдруг селектор запиликал - на проводе

Степан Иванович Разин, директор завода стиралок. Мужик деловой,

моторный, бесцеремонный. Был ли казак-буян Степан Разин его

родственником - не могу знать, но, как и двойной тёзка, не моргнув

глазом швырнул бы за борт княжну, кабы потребовалась жертва в

интересах дела. «Ну-ка зайди!» - скомандовал. Ни «здравствуй», тем

паче - «пожалуйста». Разин в своём репертуаре.

Захожу к нему, у приставного стола сидит мужчина. С первого

взгляда читалось, не отечественного полёта кадр. Богатый синий

костюм, дорогая рубашка, галстук пурпурный. Не из дешёвых, стоил

примерно, как весь мой парадно-выходной бежевый костюм, в

который я в честь дня рождения вырядился. Возрастом иностранный

товарищ за пятьдесят. Седые волосы, внимательный взгляд.

Переводчица с ним. Стройная девица, одета по-летнему, но строго.

В меру длинная юбка. Без всяких вырезов стильная блузка. Третий

представитель их деловой компании - женщина средних лет, как потом

понял - финансист. Русская.

Разин не забыл про мой день рождения, вышел из-за стола, пожал

руку, поздравил и громко вручил коробку конфет: «Сильно не

напиваться! На закуску налегай!» И представил иностранцу: «Начальник

цеха пластмасс». Затем обратил взор ко мне, указал на заморского

гостя: «Господин Альберто Джованни, владелец итальянской

фирмы, предлагает сотрудничество». На этих словах итальянец

открыл шикарный «дипломат» темно-коричневой кожи с золотистыми

замочками и достал капсулы киндер-сюрпризов, а также

игрушки для них. Киндер-сюрпризы, что продавались тогда в Омске

(я младшей дочери частенько покупал), в основном были немецкие,

игрушки к ним сборные. У Джованни кроме пластиковых игрушек

имелись мягкие - собачки, котики, тигрята. Яркие, красивые... Дочка

до потолка бы прыгала, одари таким сюрпризом.

Джованни через переводчицу азартно докладывает: он размещает

заказы по разным странам, в Омске прошёлся по всем заводам

с пластмассовым производством. На телевизионном, Козицкого,

Попова... Предложил всем киндер-сюрприз-сотрудничество. М инимальный

объём поставки - миллион штук в месяц.

Серьёзный заказчик.

Мой цех работал круглосуточно, вахтовым методом. Экономистом

я переманил к себе Таню Карпунину из финотдела, молодая,

хваткая, классный специалист. Выслушав темпераментную речь итальянца,

я обратился к Разину: «Надо переговорить с Карпуниной». -

«Вызывай»... Мы с Татьяной в уголок сели. Разин с итальянцем весело

чирикают. Разин анекдот завернул. У него не засохнет, под рукой

на всякий случай жизни всегда с десяток имеется. Переводчица, похоже,

не очень удачно анекдот с грубоватыми картинками перетолмачила.

Может, смягчила разинский юмор - пауза повисла, потом

макаронник как расхохочется. Дошло. Да так громко...

Мы с Карпуниной минут пятнадцать погоняли проблему, прикинули:

на заказ в миллион капсул в качестве оснастки нужно изготовить

две литейные формы. Примерно на тридцать шесть-сорок

гнёзд каждая. Одна на верхнюю часть капсулы, вторая - на нижнюю.

Доложили. С Разиным легко было работать, никогда не тянул

резину - «надо подумать, посоветоваться со специалистами, созвать

совещание». Решения принимал на раз. Оправдывал боевую фамилию...

Тут же вызвал начальника инструментального производства.

Тот пообещал при наличии чертежей изготовить формы за два месяца.

Разин прибросил месяц на проектирование форм и без тени сомнения

пригласил итальянца в Омск первого октября - оформлять

заказ. Никаких бумаг, договоров о намерении не подписывали.

Я скачками к себе, итээровцев собрал, их у меня сорок два человека

было, мощный цех. Доложил радужную перспективу: допзагрузка,

работаем с заграницей, живые валютные деньги, директор

открывает зелёную улицу заказу.

У меня было два конструктора. Уровень такой, что один по

космической технике ведущим двадцать три года работал на электромеханическом

заводе, второй получил в начале восьмидесятых

бесплатного «москвича» и медаль Выставки достижений народного

хозяйства, то бишь ВДНХ, за свои разработки. Объяснил светлым

конструкторским мозгам, что времени репу чесать нетушки

ни крошечки, нужно оперативно, недели за три, разработать документацию

на формы. Но, опережая события, завтра они должны

предоставить перечень материалов, габариты заготовок, чтобы я вовремя,

с опережением, закупил металл для инструментальщиков.

Последние работали по старинке - фрезеровали, точили, сверлили,

поэтому за два обещанных месяца не управились, форму изготовили

только через четыре.

В моём цехе стояли отличные термопластовые автоматы одной

национальности с Джованни - итальянские. Два из них скомандовал

сорвать и переместить на новое место. Под крутой заказ выгородил

в цехе угол, туда автоматы поставили, отмыли их до блеска,

полы и стены покрасили. И не абы как ремонт провели - с привлечением

дизайнера. Родной мой брат Толя - профессиональный художник,

он сделал эскизы и помог оформить должным образом угол

цеха, выходящий на международную орбиту. На стене блескучими

красками флаги итальянский и российский нарисовали. Цветы поставили.

Щедро раскошелился и для женщин-литейщиц, приобрёл

новую яркую спецодежду. Пусть итальянец видит, русские не в фуфайках

киндер-сюрпризы намерены выпускать, всё по европейскому

стандарту.

Испытания с формами, что инструментальщики сделали под

заказ Джованни, прошли удовлетворительно. Тридцать шесть половинок,

на столько сделали формы, не получалось, как ни бились,

лишь тридцать две, но и это, по большому счёту, отличный результат.

Технология литья следующая: два литровых мерника гранулированного

полиэтилена или полипропилена высыпаются в бункер

термопластового автомата вместе с красителем-порошком, масса

расплавляется в цилиндре и заливается в формы... Один автомат

льёт верхние половинки, второй - нижние...

Итальянец привёз импортный краситель для пластмассы, российский

невзрачный шёл, вся цветовая гамма раз-два и обчёлся,

всего два варианта - синий и красный. Джованни подкинул желтый

и зелёный. Я его сводил на новый участок. Девки-красавицы в яркой

спецодежде за термопластами сидят, детали льют, в полстены

итальянский красно-бело-зелёный флаг. Джованни увидел, какого

леща ему подпустил: «О-о-о!» - заулыбался, пальцем показывает,

дескать, «карашо»! Бизнес, так сказать, дружба! Единственно на что

бизнес-дружбан покрутил носом: летники - хвостики на половинках

- мы обрезали вручную. Женщины, целый участок, врукопашную

ножами отчекрыживали лишнее. У Джованни дома передовей

технология - без хвостиков льют. Он привёз шесть форм для литья

сборных игрушек - куколок, а также типографским способом отпечатанные

схемы сборки игрушек на четырёх языках с картинкой.

Собственно, можно не читать, по рисунку понятно. Дитё достаёт из

капсулы детали, схему, смотрит на картинку и собирает.

Что касается производства, смысл заключённого международного

договора был из двух пунктов. Первый: льём детали для 500

тысяч игрушек и 500 тысяч капсул, которые заряжаем деталями.

Я посадил на эту операцию пятнадцать женщин. Берётся нижняя

половинка капсулы, в неё вкладываются ручки, ножки, головка, платьице,

схема сборки и верхней половинкой закрывается. Готова дочь

попова, жена дьякона. Второй пункт: поставляем в Италию также

пустые капсулы - пятьсот тысяч верхних половинок и столько же

нижних. У Джованни все мелочи продуманы, дал размеры коробок

для упаковки. Один вид - под собранные капсулы (самые большие

коробки), второй - под нижние половинки (среднего размера), третий

- под верхние (самые маленькие).

Коробки с месячным объёмом заказа по условию договора

должны тютелька в тютельку (многократно проверено) вместиться

в фуру, которую присылает Джованни.

К тому моменту на нашем авиакосмическом объединении произошли

радикальные перемены во власти. Сейчас смешно вспоминать,

свидетелями каких фантастических времён нас угораздило

быть. Такого шоу с конями не было и навряд ли случится ещё. Коллектив

государственного завода мог забузить против директора и

выразить общественное «фэ»: мы тебя не любим, освободи-ка, гусь

лапчатый, занимаемое кресло. Беспредел народовластия достиг сумасшедших

высот дуроты! На нашем заводе таким образом вытурили

генерального директора. Москва и областные власти на обочине

бунта стояли, только и всего робко советовали: подумайте, может, не

стоит. Бывшего генерального, которого за ворота наладили, жертвой

не назовёшь, ещё та пройда, несмотря на звезду Героя соцтруда

на лацкане парадного пиджака. С началом демократической перестройки

сразу уразумел: наступил период великого хапка. И хапал,

не краснея. С завода не один вагон цветного металла отправил за

пределы любимой родины.

Разин в период безвластия, до назначения нового генерального,

исполнял его обязанности.

Захожу в гендиректорский кабинет, Разин вызвал договор подписывать...

У выгнанного директора в кабинете соблюдалась идеальная

чистота. На столе умопомрачительный порядок - ни пылинки,

ни клочка бумаги. Сам директор был метр с кепкой, стол

завёл размером с футбольное поле, и ни листочка на нём. Орехового

цвета столешница матово отсвечивает, на ней лежат руки директора,

белоснежные манжеты из рукавов пиджака выглядывают.

Любил очки в золотой оправе, дорогие часы... И педант. Вызовет,

скажем, на двенадцать десять. Ни секундой позже раздастся у секретарши

звонок: «Пусть зайдёт». Не курил, никаких кофе, чаёв в

твоём присутствии.

У Разина чёрт голову сломит. Международный договор подписывается,

а в кабинете дым, хоть топоры развешивай. В одном углу

стола пачка газет, в другом кипа бумаг, посредине хрустальная пепельница,

что та ваза для фруктов, окурки с краёв свешиваются -

полная с горкой. Перед итальянцем чашка кофе. Переводчица с

сигаретой, и Разин дымит. Антисанитарный разгул. Курил Разин

не «Мальборо» или «Винстон» - термоядерную «Приму». Говорил:

«Мне надо, чтоб до задницы продирало! Всякие “Кэмэлы” - дамское

барахло!»

Думаю, переводчица закурила из желания (клин клином вышибают)

выжить в газовой атаке.

Референт генерального принёс три экземпляра договора. По

одному раздал мне, Разину, Джованни. При мне переводчица предупредила

Разина: у них в восемь самолёт в Москву, вип-персонам,

коим был Альберто, надо быть в аэропорту за два часа. Время половина

шестого. Разин успокаивает Джованни: «Да ладно, не писай

кипятком, всё будет на мази!»

Итальянец самым внимательным образом перечитал договор,

нашёл какие-то неточности, референт унёс текст на правку.

Минут через десять появился откорректированный вариант,

снова читаем. Джованни доволен: «Си-си». Расписался достал из

кейса печать, штемпельнул. Разин подмахнул, переводчица ему:

«Печать». Разин давит на кнопку селектора, бросает секретарше в

микрофон: «Гербовую печать! Быстро!» Секретарша заходит и робко

так: «А печать в 1-м отделе». Разин в своей манере: «И чё теперь?!»

Секретарша: «Всё закрыто. Сонин ушёл домой». Сонин - это замдиректора

по режиму. Разин сделал зверское лицо: «Вызвать!»

Джованни без переводчицы понял: у русских затык - проблема.

Заволновался, зачастил по-своему. Разин увидел итальянский испуг,

снова повторил успокаивающий тезис, дескать, сдерживайте кипяток

из организма - всё будет олл райт.

Время без десяти шесть.

Секретарша заходит: «Сонина нет дома».

Разин прямым текстом: «Ищите, мать вашу так и так! Из-под

земли чтоб, так вашу разэдак!»

Секретарша - референту, он рядом со мной сидел, на ухо: «Сонин,

наверняка, у женщины на Долгирева...» Секретарша - профессионал,

ориентируется во всех тонкостях заводской жизни, включая

сердечные привязанности начальства. Улица Долгирева - не ближний

свет, другой конец города. Референт секретарше горячим шёпотом:

«Звони туда срочно!»

Джованни весь на нервах, куда иностранная сдержанность девалась.

Расклад такой - в случае опоздания на самолёт из Омска, он

не попадает на вечерний самолёт из Москвы в Рим. Времени между

рейсами всего ничего, а Джованни край как хотел прямо сегодня

оказаться под солнцем Италии. Разин, отвлекая гостя от хмурых

мыслей, предлагает кофе - хоть растворимый, хоть молотый сварить,

чай - хоть чёрный, хоть зелёный. «Может, коньячку врежете?

Армянского? В дорожку оно хорошо!»

Джованни, кроме аэропорта, ничего не хотел.

Секретарша радостная заходит: «Сонин на Долгирева».

Кабинет метров пятнадцать длиной. Водитель в приёмной на

низком старте, Разин через эти метры во всё горло орёт: «Боря,

на Долгирева! Мухой! Вези этого раздолбая живого или дохлого!

Альберту надо срочно в аэропорт!» Переводчица тактично не

переводит итальянцу, но он при упоминании своего имени вскидывает

голову, думал, к нему обращается русский директор громким

голосом. Разин верен себе: «Альберто, не писай кипятком!

Успеешь улететь! У меня новая “тойота”, Боря - водила-класс, у

него одна нога здесь, другая - где мне надо! Через пятнадцать м и

нут будет!»

Итальянец переводчицу терзает, пытается узнать, что это сеньор

директор с огневой экспрессией говорил.

Не могу знать, как переводчица разрыв ног перевела, Джованни

икру ещё больше заметал. На часы поминутно смотрит - то на

свои, то настенные взглядом опалит - что-то с переводчицей бурно

обсуждают.

Остальные тоже заразились нервозностью макаронника, будто

всем лететь с ногастой переводчицей через Москву в Вечный город.

Референт, наш главный бухгалтер, Альберто с переводчицей к окну

в нетерпении прилипли, я тоже занял место на наблюдательном пункте

- уставился на проспект.

За пятнадцать минут «одна нога здесь, другая на Долгирева» не

получилось. Двадцать проходит - нет «тойоты», двадцать пять - не

показалась... Одному Разину хоть бы хны, продолжает твердить про

«кипяток». Наконец, наблюдательный пункт, и я в том числе, хором

закричал: едет! «Тойота» подлетела на всех парах, водитель выходит,

открывает заднюю дверцу и вытаскивает Сонина. Тот ни петь, ни

свистеть. Голова мотается, одет в светлый, помятый-препомятый

плащ, физиономия блаженная, рот до ушей - ну очень хорошо человеку.

Альберто, стоя на наблюдательном пункте, увидел красочное

явление Сонина и тоже расцвёл в улыбке, догадавшись: вот он долгожданный

человек с печатью. Но через минуту Джованни итальянским

пулемётом затарахтел: куда уводят нужного человека? Водитель

и, выскочивший ему на подмогу, референт подхватили под руки

Сонина и поволокли не в заводоуправление, а в обратную сторону -

через проспект к проходным завода. Итальянцу откуда знать, что

заветный ключ от печати, согласно инструкции, как и все ключи от

важных замков предприятия, хранится под вооружённой охраной в

здании проходных.

Референт и водитель - мужчины крепкие, тащат Сонина почти

навесу, у того ноги едва земли касаются... Разин переводчице объяснил

идею маневров, та Джованни пытается растолковать. Наконец

троица, побывав в проходных, пошла к заводоуправлению, Сонин в

правой руке крепко держал связку ключей.

Референт зашёл в кабинет и с порога доложил: «Сонина привезли,

ходит плохо, ещё хуже говорит!» На что Разин, не подбирая

дипломатических слов: «Мне, мать его, не вальс-бостон с ним танцевать!

Быстро тащи сюда!»

Сонин ввалился в измятом плаще, его тёмно-синие брюки

тоже отглаженными нельзя было назвать. Заплетающимся языком

доложил: «Иваныч, всё путём!» Разин в нетерпении: «Печать!

Срочно!» - «Иваныч, куда спешить - людей смешить! Все уедем, старики

пешком пойдут». Разину не до юмора: «Договор международный

подписываем, а ты непонятно где в дрезину надратый!» - «Иваныч,

у нас всё под контролем! Дело прежде всего!»

Разин остался с итальянцем в кабинете, мы рысью в 1-й отдел

за печатью. Хорошо, Альберто не видел наши манипуляции при добывании

печати - пару лет жизни сохранил. На двери 1-го отдела

номерной автоматический замок с кнопками. Дави нужные и заходи.

Да не получается: давить можно, зайти - не выйдет. Замок обесточен.

Заодно лампочки в коридоре не горят. Конкретный сумрак.

Окон нет и экономия энергии. Полезли в карманы за спичками, зажигалками...

Так сказать, процесс подписания международного договора

продолжается.

Наконец референт нащупал в темени коридора электрощиток,

пощёлкал тумблерами, подал электричество в лампочки, запитал

замок. Сонин умудрился с третьей попытки в правильные кнопки

попасть, замок согласился с их комбинацией, щёлкнул, дверь открылась.

Ура. Заходим в 1-й отдел. У стены плечом к плечу выстроились

четыре мощных шкафа-сейфа. Строгих коричневых тонов.

Двери под стать моей входной квартирной. На каждой величиной со

сковороду герб Советского Союза, под каждым по метровой белой

букве, из которых в сумме получалась гордая надпись: «СССР». Государство

под данным названием приказало долго жить, но сейфы

из советского пуленепробиваемого несгораемого металла продолжали

свято хранить его секреты. Сонин подошёл к двери, что несла

на себе крайнюю левую «С» из знаменитой на весь мир аббревиатуры,

и начал тыкать ключом в скважину. Ключ размером почти как у

Буратино в одноимённой сказке, скважина соответствующая, однако

не отличающийся в этот вечер твёрдостью языка, ног и рук Сонин

попасть в прорезь с первого раза не смог. Но что значит выучка.

Призвал на помощь вторую руку и, держа ключ обеими, вставил его

в скважину, дверь тяжело со скрипом открылась.

«Смазать надо!» - сам себе сказал Сонин.

Я по наивности подумал: сейчас из мрачных недр появится

главная заводская печать, которая юридически закрепит международный

договор, и можно бежать в цех давать отмашку на литьё

киндер-сюрпризов. Ничего похожего, Сонин взял со стальной

полки вместо печати ещё один ключ. С пьяной (а какой ей быть?)

улыбочкой: «У нас секретность не абы так сяк об косяк!» - нетвёрдо

шагнул к сейфу со второй «С». Открыл её и... замер. Опёрся рукой

о полку... Либо забыл и пытался вспомнить, что он, собственно, потерял

в сейфе, либо просто-напросто уснул от переутомления.

Из состояния сна-задумчивости вывел его Разин, ураганом влетевший

в самый секретный отдел завода. Печатные слова окончательно

испарились из его лексикона... «Сколько... ты ... будешь...»

Каждое многоточие - это «пи-пи-пи», что в телевизоре на нецензурных

буквах звучит. Сонин непробиваем: «Иваныч, у нас всё по

инструкции, сапёр ошибается только раз». Не обращая внимания

на грозную реплику Разина: «Считай, ты уже ошибся!» - открывает

третий сейф ключом, взятым во втором... После чего получает ещё

одну порцию ненормативной лексики... Приблизительный перевод

которой: с таким раздолбайством мы никогда ничего не заработаем,

нам не киндер-сюрпризы лить, а дерьмо на бабушкин огород. Если

ещё она разрешит...

Печать, как вы догадались, хранилась за дверью с буквой «Р».

Сонин нетвёрдой рукой потянулся к ней, но Разин с завидной проворностью

схватил заветный предмет первым и зарысил на улицу...

Альберто с договором в руках (на ногах шикарные, блестящие в лучах

вечернего солнца туфли) нарезал круги вокруг директорской

«тойоты». А ещё говорят, итальянцы легко относятся к жизни, самый

бесшабашный народ в Европе. Какая там бесшабашность! Альберто

искрился нетерпением и возмущением. Переводчица, как на

старте, замерла у дверцы машины, готовая распахнуть её для сеньора

в любой момент, дабы он не потерял больше ни единой секунды у

партнёра по бизнесу. Разин выхватил договор у Джованни, на капоте

шарахнул по нему печатью, «тойота» от удара присела, подскочила и

снова встала на все свои четыре японские колеса. Разин с тремя восклицательными

знаками приказал водителю: «Гони!!!» Машина с места

в карьер прыгнула на проспект и понеслась к трапу самолёта...

Зря я спешил-торопился в цех лить киндер-капсулы. Печать мы

поставили, но возникли ещё какие-то уточнения и согласования.

Приказ: «Работаем по итальянцу», - получил от Разина только первого

февраля.

Я дал команду на запуск термопластовых автоматов на участке

под итальянским и российским флагами, и международное

дело закипело. В цехе других заказов было - только крутись, но

киндер-сюрприз держал я под особым приглядом, дабы никаких

сюрпризов. Работа без раскачки пошла: льём, режем, собираем,

в коробки складываем, этикетки нашлёпываем. Коробки заранее

приготовили.

Дня за три до контрольного срока звонит Разин: «Первого марта

приходит машина из Москвы, клювом не щёлкать! Если что - будешь

иметь бледный вид и синие ноги! Действуй-злодействуй!» По

контракту никакого шаляй-валяй (бензинка есть, шофёрки нет, шофёрка

есть, бензинка ёк) не допускалось. Всё по-взрослому. Шесть

часов на погрузку, не уложился - за каждый лишний час задержки

выставляются штрафные санкции.

У меня склад цеха полон коробок трёх типов. В одних капсулы,

начинённые деталями сборных куколок, в других - верхние половинки

капсул, в третьих - нижние. Три штабеля ровненько стоят.

Всё чётко, размеры коробок разные. Сразу видно, что в каких.

В сумме тысяча коробок на отправку Альберто. Красота, за которой

валютные прибыли. Нам, конечно, валюта не обломится, но премию

Разин обещал очень даже приличную.

Накануне вечером пришла на завод машина за киндер-грузом,

утром она подрулила к моему цеху. Здоровенный вагон на колёсах.

Сибирь в ту зиму морозила без скидок на всемирное потепление.

Настал первый день весны, а на градуснике - под тридцать

мороз. Склад рядом с цехом. К нему в восемь утра, к началу погрузки,

нарисовалась делегация из заводоуправления. Как же -

событие международного масштаба, первая партия киндер-груза

уходит в Италию. Схема передачи груза заказчику и расчёт за него

выглядела так: мы отгружаем, машина уходит, а при прохождении

груза через украинский порт Мариуполь идёт безакцептное списание

денег со счёта итальянской фирмы в нашу пользу согласно

договору. Таможню киндер-сюрприз прошёл и получай изготовитель

денежку за работу. Итальянец такие контейнеры отправлял

по всему миру. Кстати, из четырёх омских заводов, куда обратился

Альберто, и где были термопластовые автоматы, только мы смогли

выйти на серийное литьё капсул. У остальных не получилось.

Не хватило ума. Формы сделали здоровенные, впрыск по центру,

в результате недоливы. Помучались с опытными образцами

и плюнули.

У фуры собралось высокое заводское начальство. Кто пешком,

кто на «Волге». Разин меня увидел, весело прокомментировал: «Таки

додавили мы Альберто, мать его так!» Разин ездил к Джованни в

Италию. Пристрастился там к сигарам. Подозреваю, Джованни сунул

ему элитное курево, чтобы омской «Примой» не загадил итальянскую

экологию. Командовал погрузкой Глебов, был такой кадр

на заводе стиралок - конструктор куда пошлют. Хитромудрый жучок,

из той породы, что бы ни делать, лишь бы ничего не делать. За

что ни возьмётся - пыли напустит, суету разведёт, и всё в свисток.

Подошли к фуре шесть заводских грузчиков. Профессионалы. Как

на подбор рослые. В конкретных до колен валенках с калошами, в

ватниках, уши у шапок опущены и завязаны, рукавицы меховые. Не

прохлаждаться собрались мужчины. Глебов ростом метр на табуретке,

сорок четвёртого размера, в очёчках тонкой оправы, в какойто

куртёнке, шапчонка-финочка еле уши прикрывает, голову в плечи

втянул. Грузчики ему: командуй, начальник! У Глебова листочек в

руках, план погрузки. Объясняет: «Большие коробки ставим вот так,

средней величины - эдак...» Двое грузчиков залезли в кузов, четверо

подносят...

Контейнер длиннющий, можно в догоняшки играть. Грузчики

таскают-таскают, таскают-таскают. Глебов суетится, в контейнер

заглядывает, покрикивает: так правильно, всё хорошо, пойдёт...

Начальник, одним словом... Я посмотрел-посмотрел и отправился

к себе в кабинет. Мне тут делать, в общем-то, нечего. Не помню,

сколько времени прошло, выхожу, смотрю - контейнер полный.

С грузчиков пар валит, уши шапок развязали, разгорячённые, но довольные

- дело сделано. Я пошёл закрывать склад, кроме киндеркоробок

имелись в нём и другие ценности, заглядываю внутрь и

понимаю: ещё рано замок на ворота вешать - 114 коробок с киндергрузом

сиротливо стояли в углу. Глебов очёчки протирает, в свою

бумажку со схемой заполнения машины тупо смотрит. Грузчикам

схема по барабану, они машину закрывают и собираются уходить.

Я их торможу: «Куда вы, осталось 114 коробок. Мы по договору

ровно тысячу должны этой машиной отправить. Ни больше, ни

меньше. Всё строго. Иначе - неустойка в валюте». Глебов по-деловому

подключается: «Мужики, сейчас мы быстренько машину разгрузим

и будем большие коробки так же ставить, средние - по-другому, вот

так, а маленькие... Или я просчитался, или вы неправильно сделали.

Ну да ничего - быстренько исправим...» Глебов весь в движении,

весь в идеях, если бы я его не знал, подумал: сейчас засучит рукава и

сам бросится грузить-разгружать.

Грузчики над ним тучей встали: «Ты чё, начальник, хрень несёшь?

Какой такой «разгружай»?! Мы-то при чём, если ты в трёх соснах

штаны потерял! Сегодня суббота, сам упирайся!» Подъезжает

Разин. Глебов к нему с жалобой: «Вот, Степан Иванович, грузчики

бастуют, не хотят работать. Отказываются». - «Что значит, не хотят-отказываются?

С нас за простой неустойку валюту сдерут!»

Грузчиков нисколько не щекочет валютно-печальный факт, им

на финансовые потери наплевать, выдвигают встречные условия:

«Слышь, директор, давай водки, колбасы, тогда будем разгружать и

загружать, а так у нас рабочий день кончился! Баста!» Разин своему

коммерческому директору: «Привезти, что просят!» Грузчикам обещающим

тоном: «Ребята, сейчас всё будет, начинайте».

Коробки лёгкие, не предназначены для многочисленных перемещений,

какие-то теряют строгость формы при разгрузке, где-то

этикетка отрывается. Наконец грузчики опустошили фуру, рядом

с ней коробки поставили... Коммерческий директор подвёз водки,

мужики отказались в цех в тепло идти, на складе по стакану хлопнули,

батон колбасы ножом порубили на куски в палец толщиной,

закусили и приступили к погрузке. Даже с водочным подогревом

энтузиазм не тот, переделывать чью-то дурость всегда противно...

Глебов опять на мужиков покрикивает, потрясая бумажкой с уточнённой

схемой.

Однако и откорректированный план загрузки оставил за бортом

67 коробок. Глебов, а что ему оставалось делать, начал возмущаться:

«Не может быть, всё просчитано, грузчики напутали!»

Разин, не сдерживаясь, перешёл на непечатные выражения. Глебова

сочно обработал вместе с его планом. Но матерками делу не

поможешь, нужна водка и колбаса. Коммерческий директор снова

поехал за этим стимулом. Время три часа дня, суббота, я порулил

домой.

В итоге машину отправили в воскресенье во второй половине

дня. Глебов путём загрузки и выгрузки всё-таки нашёл оптимальный

вариант расположения тысячи коробок в кузове фуры. Чем

подтвердил мой давний вывод: все наши беды от мозгов, точнее - от

их отсутствия.

На складе я насчитал восемнадцать пустых бутылок из-под водки,

которую оприходовали грузчики на киндер-сюрпризах. Серьёзные

специалисты.

Мы начали лить второй миллион. Но вдруг Разин по селектору

без предисловий заявляет: «С заказом Джованни кончай! Лавочку

закрываем!» И отключился, ничего не объяснив. Это в его манере.

Но если приказал - раздумывать нечего - руби канаты.

Джованни так и не рассчитался за первый миллион. Груз прошёл

Мариуполь, но денег с итальянского счёта не поступило. Что уж

там случилось, не моего ума дело. Разин на мой вопрос отмахнулся:

«Не бери в голову!» Бизнес у Джованни был семейный. Разин рассказывал,

что заводами заправляет кроме Альберто его сестра. «Ух,

крепкая бабёнка! - с восхищением описывал. - Чернявая! Бюст во!

И деловая! Все её боятся, от Альберто до рабочих!»

Разин, когда только затевали с киндер-сюрпризами, поделился

со мной: «Чёрт с ним, если даже убытки понесём, зато поимеем

опыт работы с иностранцами, научимся держать жесткие графики

выполнения заказа, проверим возможность нашего производства,

оценимся...»

Проверить-то мы проверили, но в результате сами получили

сюрприз, и не киндер, а взрослый облом, толку оказалось с гулькин

нос... Разве что друзей при случае повеселить рассказом об Альберто

и его заказе...

А Сонин-таки женился на той даме с Долгарева. С женой развёлся,

а с той сошёлся... Любовь, надо понимать, разгорелась, а не

просто коньяку с приятной женщиной попить...

ЦИФРЫ НА СЫР

Эти четыре года - моё лучшее время на заводе. Работал начальником

цеха, коллектив бесподобный. До меня руководил цехом Лагвиенко

Андрей Иванович. Он внедрил балльную оплату труда. Не

могу сказать, может ли что-то подобное быть на частном предприятии...

За основу бралась средняя зарплата производственного рабочего

- литейщика. Поясню - вовсе не мартеновский цех, мои литейщики

пластмассу лили. Чем выше средняя зарплата у них, тем больше

получают остальные в цехе. Я имел коэффициент три. Никаких

заводских премий, всё от цеха получал. Но было особое положение,

всю экономию по себестоимости мы забирали в зарплату. Таня Карпунина,

наш экономист, просто умница. В борьбе за экономию строила

всех мастеров, несмотря ни на какие заслуги. Мы экономили на

материале, что-то использовали вторично, тряслись за воду, пар, электричество.

Поставили счётчики, создали водооборотную систему. Без

экономиста я не мог никакие затраты пустить на цех. Практически

Карпунина была главным человеком. Дотошная, въедливая, скрупулёзная.

Считала любую копейку. У меня была одна из самых высоких

зарплат по заводу. Замом по производству я подтянул Славу Громова -

головастый расторопный мужик. Плюс к балльной системе мы ввели

положение, по которому все мастерские между собой соревновались.

Таня планировала, чтобы все мастерские были примерно в равных условиях.

Есть выгодные детали, есть невыгодные. Равномерно между

мастерскими те и другие распределяла. Половину загрузки цеха давал

госзаказ, но не детали к спутникам и ракетам, к этому отношения не

имели. Госзаказом называли комплектующие для стиралок, сепараторов,

вторая половина загрузки - товары народного потребления: тазики,

вешалки. Заместитель отслеживал, чтобы всё сдавали вовремя.

Каждый день вывешивали стоимость балла, сколько весит сегодняшний

балл литейщика И каждый в цехе сразу видел, сколько он заработал.

Наглядно и открыто. Я получал 3 балла, экономист и замы -

2,8, начальники служб - 2,5, мастера - 1,6. В цехе работали механики,

электронщики, электрики, гидравлики, у рядовых специалистов коэффициент

- 1,6, у бригадира - 1,8.

При таком положении любая заминка моментально вызывала

реакцию у специалистов. К примеру, в ночную смену полетел термопластовый

автомат. При обычной работе начались бы поиски

дежурного, а тот пока проснётся... Здесь бригадиру-механику стоит

сказать: «Мужики, термопласт сдох». Те летят сломя голову восстанавливать

кормильца. В начале смены литейщице (ими сплошь женщины

были) не приходилось тратить время на подготовку, материал

на сменное задание мужики заранее подготовят: лей, красавица,

ничего для тебя не жалко. Прекрасно знали, чем больше она льёт,

тем больше они получат. Праздно сидящих по углам не надо было к

совести призывать, его свои же так поставят на место, враз отучат

лодыря гонять. Когда Лагвиенко пришёл в цех, там был страх и ужас.

За полгода сделал конфетку, а потом передал мне.

В девяностые годы наш госзаказ - стиралки, сепараторы - начал

сходить на нет. Первое время стиралок выпускали тридцать две тысячи

в месяц, потом двадцать тысяч, потом пятнадцать. Мы в цехе

стали увеличивать объёмы ТНП - льём тазы, вешалки, лыжи пластмассовые

детские. Держим зарплату на прежнем уровне. Реализация

нас не волнует. Тут, конечно, хитрая экономика. Гоним на склад, а

дальше не наша забота. Магазин иногда позвонит, к примеру: лыжи

детские пластмассовые кончаются. Сделаем партию.

В тот день подходит Карпунина и говорит: «Все склады забиты

ТНП, больше ничего не надо делать». - «И что?» - спрашиваю, хотя

прекрасно понимаю - абзац подходит. «Мы на грани обвала, - Таня

говорит, - нам ни материалов не дадут, ничего, сядем на госзаказ,

зарплата упадёт процентов на шестьдесят». Зная Таню, предположил,

что у неё какая-то задумка есть. «И что, - спрашиваю, - на твой

взгляд, можно лить?» - «Цифры для сыров».

Тогда на буханки сыров сбоку цифры пластмассовые крепились.

Сейчас этого нет. Мы их чуток лили. В цехе стояли две роторно-конвейерные

линии - РКЛ. Время от времени поступали заказы. Пятьдесят

тысяч цифр сделать, восемьдесят. Получалась для нас обязаловка.

Объёмы смешные, работали с цифрами по принципу - надо

так надо, больше делали для номенклатуры, прибыль мизерная. «И

сколько мы должны их лить, - спрашиваю у Карпуниной, - чтобы не

потерять вчерашние объёмы?» У Тани всё просчитано: «Два миллиона

в месяц».

Таня просчитала, теперь моя забота. К нам из Барнаула мужик

ездил. Андрюха Лямзин. Он в период приватизации отхватил новенький

ГАЗ-53, приезжал на нём за кой-какими пластмассовыми

изделиями. Мужик оборотистый, чтобы машину порожняком не гонять,

привозил настоящий алтайский мёд, масло, карасей.

В цехе литейщицы трудились вахтовым методом, по 12 часов.

Отработает смену, когда ей по магазинам бегать? Пока за автоматом

стоит, девчонки-итээровцы расфасуют «алтайские подарки». Литейщица

в конце смены получает банку мёда, килограмм карасей, килограмм

масла... Расчет за товар в получку отдаёт. Все довольны.

Я Андрюхе звоню. Так и так, у вас на Алтае маслозаводов много,

мне нужен заказ на цифры для сыров, помоги, в долгу не останусь.

Формы у меня были. Льётся просто, на все десять цифр сразу

формы ставятся на роторно-конвейерную линию, она крутится, а

внизу - ствол, и цифры из него в мешок сыплются. По статистике

каких-то цифр больше, а каких-то меньше. Нулей много, двоек, пятёрок.

Это отслеживается и регулируется.

Ночью часа в три вдруг звонок, межгород, спросонья хватаюсь

за телефон, что за пожар? «Извини, - Андрюхин голос из трубки, -

я был в министерстве сельского хозяйства, подписал тебе заказ на

пятьдесят миллионов цифр в месяц». Я ему: «Молодец, дружище,

спасибо!».

У заводских плановиков всё глобально, масштабно: поставка

алюминия, двигателей, баков, а тут наш цех с какими-то несерьёзными

цифрами. Но мне говорят: «Вы знаете, больше двух миллионов

штук нельзя в месяц». А нам этого количества хватит по горло на хорошую

зарплату при любом падении объемов госзаказа. Мне записали

эти два миллиона в план. Мы включаем две РКЛ. Работа элементарная.

Мужиков посменно выводим. На упаковку посадил женщин.

В бумагу упаковывали и бечёвкой обвязали. В одной упаковке тысяча

штук. Проходит май, июнь - всё прекрасно, но рабочие ничего не могут

понять. Объемы резко упали, а зарплата как была, так и осталась.

Чуть-чуть плавает. Тогда как на заводе стиральных машин, к которому

мы относимся, сплошная демократизация: конвейер через день

да каждый день стоит. Стиралки по-прежнему пользуются бешеным

спросом, а у нас, то алюминия нет, то двигатели не подвезли. Нередко

рабочие-сборщики приходят на смену, их заворачивают - домой.

Конвейер начал по три дня в неделю работать. А наш цех пластмасс

как работал круглосуточно, так и работает. Раньше сменное задание

было, скажем, по сепараторам - тысяча штук, сократилось вдвое -

пятьсот. Но я своим говорю: «Есть у тебя работа или нет - всем сидеть

в цехе, чтобы часы были!» Надеялся, конечно, на лучшие времена. Все

мы думали, полихорадит, дурота в Москве закончится, снова завод

заработает на полную. Нельзя ведь без промышленности стране.

В напряге цех работал только по цифрам. Как-то приходит Таня

Карпунина: «Заводские плановики заволновались. Плановичка меня

донимает с подозрениями: как так, объёмы у всех упали, работы нет,

а у вас зарплата на прежнем уровне. Чё вы там химичите? Завтра

ждите проверку».

Я бегом в цех. Собираю итээровцев, объявляю: «Завтра проверка,

наша подпольно-предпринимательская деятельность под угрозой.

Сами понимаете, мы вынуждены это делать, надо коллектив

сохранять». Говорю заму по подготовке: «Забиваем фанерой участок

с РКЛ, чтобы их не видели проверяющие. Нет их у нас». Ставим литьё

цифр на маленькие термопластавтоматы. Наладчикам установить

самый медленный впрыск, побольше дать выдержки. Девки,

бегом покупайте ножницы, поставим всех свободных женщин обрезать

летники. И чтобы завтра к десяти утра всё было готово. Ночь

мы готовились, сам не уходил, пока не убедился - получится.

И гоним картину, что процесс выплавки цифр крайне трудоёмкий.

Ну просто весь цех не разгибая спину пашет. Стоят десять термопластавтоматов,

каждый выдаёт цифры в час по чайной ложке.

Впрыск, одна цифра выпала, впрыск - вторая. У каждого автомата

сидят две обрезчицы. Летники ножницами обрезают. Цеховские

понять ничего не могут: что за издевательство над здравым смыслом.

Взрослые люди ерундой занимаются. Приказываю рабочим

молчать, никаких шуточек, проговориться смерти подобно. Часов в

десять утра звонок от проверяющих: «Сейчас придём». Пришли две

бабёнки с тетрадками, секундомерами. У меня цех давится от смеха.

Женщины у автоматов обрезают летники и губы жуют, чтоб не расхохотаться.

На упаковке бригада мужиков орудует, в роль вошли.

Одни рулон бумаги прикатили, раскатали, начали резать на куски,

другие верёвки для обвязки режут. Цирк и театр, а не упаковочный

участок. И ещё ворчат: «Какому-то козлу понадобились эти дурацкие

миллионы цифр, а мы умирай из-за них». Сами вот-вот ржать

начнут. Я им кулак из дверей показываю: молчать. Технологов согнал,

они вроде как цифры считают... По одной по столу гоняют.

А цифры никогда никто не считал поштучно: на весы мешок ставишь

и ясно, на сколько он тянет - по весу количество определяли.

Попробуй тысячу штук вручную... Проверяющие ходят, в тетрадки

результаты проверки записывают, секундомеры включают. В оконцовке

согласились: да, трудоёмкость большая.

Ушли, мы РКЛ распаковали и вперёд по старой схеме. Восемь

месяцев цифры лили, а потом алтайские заказчики отказались от наших

услуг, у них свой развал пошёл, и покатился мой цех под уклон.

Зарплаты нет, люди начали расходиться. Спать не мог, так жалко

было смотреть на развал цеха. В итоге Разин меня вызвал как-то:

«Хватит тебе киснуть. Теперь у нас сплошной бартер, будешь магазин

раскручивать на Левом берегу!»

Но это уже другая история.

«АТЛАНТ» ДЛЯ ТИТАНОВ

Бурные у меня получились девяностые. Есть что в мемуарах отразить.

Когда производство через пень колоду пошло: неделю стоим -

две тормозим, а рынок съехал на сплошной бартер, Разин придумал

магазины открывать. Наши стиралки, которые пользовались устойчивым

спросом, меняли на холодильники, газовые и электрические

плиты, мебель, чайники и другую бытовую дребедень и всё это

продавали своими силами. Разин дал мне ответственное задание -

раскрутить магазин на Левобережье. Много было в торговле интересного

и поучительного, с заданием я справился. Раскрутил торговую

точку так, что конкуренты сожгли нас в оконцовке. Но речь не

об этом, хочу рассказать один случай из торговой практики.

Дело было вечером в самом конце декабря, до новогоднего шампанского

оставалось дня четыре, магазин готовился к закрытию, работали

мы до семи, было без четверти. На улице темно, в торговом

зале пусто, девки кассу снимают. Бах, дверь открывается, заходит

женщина. Крупная дама лет сорока. Высокая, крепкая... Широкополая

норковая шляпа чуть набок, на шее яркая косынка. Норковая

длинная шикарная шуба. Расстёгнута... Видимо, прикатила на

такси, но машину отпустила. Уверенная в себе гранд-дама, в меру

поддатая. Благоухает вкусными духами. Спрашивает: «У вас холодильники

есть?» Я указал на дальний угол, где стояло с десяток разных

аппаратов и среди них трёхкамерный «Атлант». Здоровенный

шкаф. Гранд-дама к нему подрулила, принялась открывать-закрывать

дверцы, двигать туда-сюда поддоны. Цена у «Атланта» была не

карликовая - десять с половиной тысяч. Если учесть, что мы были,

ну не сказать, счастливы, но вполне довольны от дневной выручки

магазина в семь-восемь тысяч, то можно понять, какими были в то

время десять тысяч.

У меня мысли не возникло, что дама с самыми серьёзными намерениями

зашла. Подумалось, сама держит торговую точку, заглянула

цены посмотреть. Тогда нередко случались такие «покупатели».

И только было открыл рот, предупредить о закрытии магазина,

дама резко поворачивается на каблуках, аж шуба завернулась, и

объявляет: «Беру!» К закрытию весь персонал в зале собрался -

продавцы, грузчик, охрана. В качестве последней были у нас молодые

менты. В милиции в конце девяностых платили крокодиловы

слёзы, сотрудники в свободное от дежурств время подрабатывали

на стороне. Времена бандитские, без охраны никак - братки средь

бела дня наедут и ничего не поделаешь. По двое в нашем магазине

менты дежурили. Стоят в зале, кроме них я и Санёк Патюков, тот самый,

с которым мы за обоями в Ялуторовск ездили. Ниже расскажу

об этой памятной поездке. Он рядом с магазином на Конева жил.

Попросился ко мне грузчиком, пока завод на неопределённое время

в административные распустили.

«У вас доставка есть?» - спрашивает женщина, сама запускает

руку в сумочку и вытаскивает кошелёк. Шикарная красная сумочка,

перчатки у дамы под цвет сумочки. Или сумочка под их цвет.

Солидный кошелёк - тоже красный. «Конечно, - говорю, - завтра

доставим!» Она обратно в сумку кошелёк бросила, плаксиво губы

скривила: «Не, мне завтра не надо, мне сегодня!» Я подумал: не издевается

ли, ночь на дворе, какая доставка? «Сегодня никак! - объясняю.

- Завтра в первой половине дня, пожалуйста». Мои сотрудники

заинтересованно слушают: потеряем или нет солидного клиента, который

одной своей покупкой среднюю дневную выручку более чем

покрывает. Санёк взял инициативу на себя: «А вы где живёте?» - «На

Конева!», - прозвучало в ответ. Называет номер. Санёк с азартом:

«Это рядом, на руках донесём». По соседству с нашим магазином

было общежитие, менты и Санёк частенько туда на руках доставляли

товар, но не трёхкамерные холодильники. Я попытался охладить

Санька, поймавшего чувствительным своим носом запах живых денег

«Это “Атлант”, не стиралка “Малютка”! Тяжеленный! А я не богатырь

и не титан из древнегреческой мифологии!» - «Донесём, чё

ты? - напирает Санёк. - Недалеко ведь».

Гранд-дама с энтузиазмом: «Ребята, я заплачу! Сколько доставка

на машине стоит, столько и дам наличманом. Ещё и добавлю за срочность».

Менты, как и Санёк, встали на сторону клиентки. Короче,

уломали, командую девкам-продавцам: «Оформляйте покупку...»

Кое-как холодильник из магазина вытолкали. В упаковке - вообще

кубатура. «И как его потащим?» - спрашиваю. Санёк ещё раз

доказал, что башка ему дана не жвачку жевать. В подсобку нырнул,

с парой граблей возвращается. «Ты что, снег боронить собрался?» -

спрашиваю. «Ага!» - весело говорит и укладывает шанцевый инструмент

на землю: «Кладём холодильник на черенки, берёмся за

них, двое сзади, двое спереди...»

Менты в авангарде потащили, я с Саньком сзади впрягся. Возглавляет

шествие гранд-дама. Как ледокол впереди прёт, мы в кильватере

с «Атлантом».

Между магазином и улицей Конева пустырь. Фонарей, само собой,

нет, но дорожка натоптана. Миновали пустырь, огибаем школу.

И выходим на Конева. Интересуюсь: «Какой дом? Далеко?» Санёк

слишком успокаивающе: «Да нет, рядом!» Тротуар для негабаритного

груза узок, пришлось на проезжую часть выходить... Картина...

Впереди гранд-дама генеральского вида вышагивает, в расстёгнутой

длинной шубе, полы развеваются, следом наша группа доставки.

Менты в полной экипировке корячатся: кокарды, дубинки, погоны...

Мы с Саньком тоже, согнувшись под тяжестью, мелкими

шажками двигаемся. Машины бибикают, обгоняют... Как ни спрошу

Санька, скоро нужный дом, он своё: «Да рядом». Насвистел, короче,

такое «рядом», что тащим и тащим. У меня левая кисть травмирована,

вот-вот пальцы разожмутся. «Всё, мужики, стоп, - останавливаю

процессию, - рука отстёгивается, давай на плечи возьмём». Отдали

грабли гранд-даме. Она спокойно взяла, на плечо водрузила, будто

на субботник собралась. В шикарной шубе, стильной шляпе и с граблями.

Сугробы на обочине, время самое подходящее для граблей...

Снег идёт, а мы скирдуем...

По закону пакости дом оказался самым крайним от магазина.

Санёк схитрил за ради левого заработка... Километра полтора мы

волокли «Атлант». У подъезда поставили. В глазах круги, в руках

тремор, коленки подгибаются. С надеждой на ответ «первый», спрашиваю

даму: «Какой этаж?» - «Девятый». - «Лифта грузового, конечно,

нет?» - «Конечно». Ну, что ж, взялся за гуж - не говори, что

пуп развязался. Оставив парней, пошёл на рекогносцировку. Дошёл

до пятого этажа. Лестница узкая, площадки узкие, почти на каждой

ящики стоят с картошкой... Не развернуться.

Командую мужикам снимать упаковку. Я в кабине лифта к задней

стенке прижался, кричу: «Толкайте на меня». Тика в тику вошёл

«Атлант». Повезло. Менты побежали на девятый встречать груз...

Я в распластанном холодильником виде еле дышу... Ребята молодые-резвые,

не отстали от лифта... Почти одновременно со мной

прибыли. Выгрузили на площадку холодильник. Хозяйка где-то

поднимается. Квартиру у неё при погрузке в лифт спросил. Говорю

ментам: «Звоните». Открывает мужичок. Маленький, в майке,

пузцо торчит, взлохмаченная голова, штаны-треники пузырятся на

коленках... Увидел ментов, попятился: «Я вас не вызывал! Это не я!» -

«Да не бойся ты! Холодильник забирай!» - «Какой холодильник?

Мне холодильник не надо! У нас есть!» У меня похолодело в груди:

неужели сейчас начнётся «тащите обратно». «Жена твоя купила!» -

говорю. И тут гранд-дама, тяжело дыша, поднимается и начинает

пальцем мужу тыкать под нос: «Я тебе говорила? Говорила, куплю

холодильник под ёлочку! И привезу сегодня! Вот так! Учись!»

Умыла мужика, доказала ещё раз, кто в доме хозяин.

«Да на фига нам этот холодильник?» - попытался мужичок доказать

обратное.

«Заносите», - скомандовала гранд-дама!

И заплатила с наваром.

С полгода назад встретил её в театре, в буфете. Пол-акта не мог

вспомнить, откуда знаю? Потом сообразил - да это же гранд-дама

с «Атлантом». В следующем антракте опять в буфете столкнулись,

коньячком бывшая клиентка нашего тогда уже сгоревшего магазина

спектакль лакировала. Но я не полез к ней с воспоминаниями о

былом.

ТОВАРЫ ПЕРВОЙ НЕОБХОДИ/МОСТИ

Можно, разрывая рубаху на груди, хаять застойное советское

время последними словами, можно с пеной у рта хвалить, но как бы

там ни было, незабываемые моменты и тогда случались. Да ещё какие!

Взять историю, как по обои в Ялуторовск ездил.

Началась она так. Сажусь в трамвай и оп-па - стоит одноклассник

Вовка Шпалин. Прямо сказать, Вовка - парень нудный. До того

у него правильно, до того по полочкам, на всё он ответ знает, даже

противно. Нудный, прямо скажем, да не зря, получается, встретились

мы в трамвае. Слово за слово и наш разговор вырулил на вечно

актуальную тему ремонта, я и говорю: где бы обоев достать? Вовку

нисколько не смутил мой вопрос о страшно дефицитном товаре.

«В Ялуторовске, - докладывает, - хоть ложкой ешь!» Неделю назад он

там был и своими глазами видел это изобилие. На любой вкус есть.

В Омске днём с огнём не сыскать, там - навалом. Надо простенькие

- пожалуйста, не жалко денег на эстетику - бери изысканной

фактуры. Вовка при всей его нудности не пустобрёх. В этом сомневаться

не приходилось. Вдохновил он меня на шоп-тур в Ялуторовск.

Что скрывается под иностранным термином шоп-тур мы

тогда не знали, да за товарами гоняли в Алма-Ату, Петропавловск,

бывая в командировке в Москве, тоже шопили.

Поведал я жене информацию об ялуторовском обойном феномене.

Она горячо благословила: «Езжай!» И села считать объёмы:

«На комнату нужно восемь рулонов, на спальню - шесть, коридор -

четыре...» Наши настенные площади закрыла, вспомнила про маму,

то есть - мою тёщу. Потом про сестру, то есть - мою свояченницу.

В сумме получилось пятьдесят два рулона. Я не против - уж если

ехать за тыщу вёрст, так не лаптем киселя хлебать.

Человек я компанейский, одному в дороге скучно, привлёк Бориса

Ивановича Бабенко, на то время замначальника нашего цеха.

Я был замом по производству, он - по подготовке. Бабенко жена насчитала

восемьдесят четыре рулона. Переплюнула мою половину.

Удивляюсь, что мало переплюнула. У неё на круг три сестры и два

брата, не считая двоюродных. Супруга старшего мастера механического

участка Александра Патюкова аппетиты имела скромные,

велела мужу привезти тридцать рулонов, на родственников не распространила

усилия. Толик Тупикин, контрольный мастер, и Гена

Милорадов, сварщик, получили равновеликие заказы на двадцать

пять рулонов. Мелко плавали по сравнению с нашими объёмами.

Бориса Ивановича Бабенко зовут за глаза, да и в глаза нередко -

Боб Иваныч. Габаритный мужчина по всем параметрам - в плечах,

ростом и живот солидный. В нашей обойной компании самый колоритный

персонаж. Забегая вперёд скажу: без Боб Иваныча, его авантюр,

вспомнить о поездке было бы нечего. Вдобавок мы как пить

дать на обратном пути заторчали бы в Ялуторовске на лишние сутки.

И в милицию едва не загремели... Пару слов из характеристик

других компаньонов. Александра Патюкова я звал в неофициальной

обстановке Саньком. Мы с ним в одной группе в политехе учились.

Ростом невысокий, хорошо упитанный, а характер шнурковый. На

месте не посидит. Везде ему надо свой нос засунуть, всюду успеть,

но добрый. Толику Тупикину Боб Иваныч однажды влепил: «Какой

ты Тупикин, ты - Занозин». Тощий, въедливый. Не зря в контролёры

судьба определила. Как вцепится... Заноза и заноза. С лёгкой руки

Боб Иваныча его так и зовут в цехе. Гена-сварной - из молчунов,

слова клещами не вытянешь... Сварщик отличный. На шутки не

обижается, не то, что Заноза, тот как дитя надуется... Правда, отходчивый...

Поезд Новосибирск-Свердловск отходил в одиннадцать вечера.

Конец февраля, в вагон заходим, хоть шаром покати - одна бабкапассажирка

дремлет в лежачем положении и две проводницы. Пусто

на всех полках. В отличие от бабульки мы были молоды, посему не

схватились за постельные принадлежности и матрацы, не упали батонами

на свои полки. Отдыхать принялись активным образом, поезд

не успел тронуться, как мы полезли в сумки. Стол в купе быстро

заполнился в два этажа: огурцы солёные, яйца варёные, картошка,

сало. Ну и бутылочка белой. Настроение расчудесное, чуток выпьем -

вообще будет кайф. Зовём проводниц. Одна симпатичная... Чёрненькая,

бровки выведены, аккуратная чёлочка. Санёк сразу её от

нас принялся оттирать, особенно от Занозы, который тоже раскатал

губу... Вторая проводница... Ну-у, не назовёшь красавицей... Лицо

круглое простоватое, глазки щелочками, брови по-дурацки торчат...

Кожа пористая, персиком не назовёшь... Вдобавок - неряха... Тогда

углем титаны в вагонах топили... На щеке полоска - мазанула себя,

на подбородке след... И кочергу из рук не выпускает... Хохочет:

«У нас проводники тащат друг у друга, я вечно теряю...» Заноза не

моими глазами смотрел на проводницу. Увидел, что Санёк железобетонно

застолбил симпатичную, начал кавалерские знаки внимания

страшненькой оказывать... Тесно подсел к ней тощим своим боком,

принялся вопросы железнодорожные задавать про стоп-кран и

другую лабуду... Светский разговор ведёт...

Одну бутылку мы разлили, следом другую. И что интересно,

страшненькая стала хорошеть. Глаза-то у неё, оказывается, как весеннее

небо - голубые... Зубки ровные, сахарные, губки свежие...

Ухаживания Занозы не принимает, больше ко мне обращается... Санёк

тем временем симпатичную из поля зрения не выпускает, чай

помогает наливать, конфетами угощает... В соседний вагон ей понадобилось,

следом побежал...

Мы закуску молотим, Боб Иваныч не забывает в кружки подливать...

А у страшненькой кожа, оказывается, вовсе не больная. Профессиональные

издержки: титан топит, а уголь - сплошная пыль,

вот и запорошило лицо девчонке... И улыбашка... Не сходит с лица

радостная улыбка...

Поезд летит, ночь режет, редкие огоньки за окном мелькают...

Боб Иваныч командует: «Хорэ гулять, по последней и на боковую».

Выпил, улёгся. Гена-сварной последовал примеру старшего. Заноза,

не встретив ответного чувства ни у одной из проводниц, тоже

улёгся. У меня сна ни в одном глазу, со страшненькой, которая вовсе

даже ничего, за жизнь разговариваем. Она из Ачинска, а у меня

там тётя Валя живёт в пятом микрорайоне, много раз у неё гостил.

У страшненькой-нестрашненькой родители в четвёртом, рядом с магазином,

который в народе называется «Три поросёнка». В процессе

разговора выясняется, она на гитаре играет, я - тоже. Вполголоса

под стук колёс, в полумраке ночного вагонного освещения душевно

спели Юрия Кукина «Ах, гостиница моя, ты гостиница» и забойно,

хоть и вполголоса, Окуджаву «Отгремели пушки нашего полка»...

Подъезжаем к Ишиму. Я спрыгнул на перрон освежиться морозным

воздухом, попутно купил пять бутылок «Таёжного» пива.

Тоже хорошо бодрит. Мы со страшненькой-нестрашненькой выпили

по бутылке, меня в сон потянуло, да так сильно, будто ни разу в

жизни не спал... Как из пушки с ног валит, глаза слипаются... Против

природы не попрёшь, взял с проводницы клятву - непременно

растолкать нас перед Ялуторовском. Она, кочергой весело потрясая,

железно пообещала: «Разбужу, не вибрируйте!» От Боб Иваныча «не

вибрируйте» подцепила. Я в сон провалился, не успев голову к подушке

приклонить (бельё из экономии не брали, да страшненькаянестрашненькая

из личных симпатий подушку с наволочкой мне заботливо

принесла).

Вдруг удар в бок, открываю глаза, срашненькая-нестрашненькая

с кочергой надо мной. «Вставайте! - панически взывает. - Вы

чё?! Ялуторовск уже!» Таким тоном, будто я намеревался обмануть

железную дорогу, купив билет до Ялуторовска, ехать на дармовщину

дальше. Вскакиваю, в окно глядь - поезд не движется. По расписанию

на стоянку в Ялуторовске выделено две минуты. Ситуация

критическая. Кричу по громкой связи на весь вагон: «Подъём!

Ялуторовск!» И началась круговерть. Мужики с полок посыпались.

Куртки, шапки хватают... Стол с вечера никто не убирал, он в беспорядке

заставлен бутылками, яйцами, кусками куриц, салом, кружками-бокалами...

Боб Иваныч сумку подставил, без разбора одним

движением остатки трапезы смёл и прыжками понёсся на выход.

Я кинулся обуваться, а у полки стоит один мой сапог, второй - без

малого детский. Как потом оказалось - Занозы. Тридцать девятого

размера, тогда как я сорок второй ношу. Как-то в этот недоносок засунул

ногу, не в носке на мороз бежать и, как подстреленный, зачастил

по вагону. В голове одно: только бы поезд не тронулся. Последним

спрыгнул на перрон, но первым делом определил - где мой

сапог. Только начал обмен с Занозой, Боб Иваныч спрашивает: «Где

санки?» Собираясь в дорогу, я, предвосхищая трудности транспортировки

закупаемой партии обоев, взял санки. Пятьдесят два рулона

под мышкой не унесёшь. Даже Боб Иваныч при всей его мощности

свои восемьдесят четыре рулона в руках не утащит. Саночки лёгкие,

ладные, кстати, наш завод выпускал их. Боб Иваныч как бригадир

добытчиков, оглядывая на перроне свою команду на предмет - все

ли, выехавшие из Омска, прибыли в пункт назначения, обнаружил

отсутствие санок. При посадке я их под сиденье в багажный ящик

сунул. Когда было вспоминать про них в суматохе пожарного подъёма...

Ещё и сапог достался не моего размера. Поезд набирает ход,

наши проводницы из дверей ручками машут: «Мальчики, до свидания!»

На что я вместо воздушного поцелуя истошно кричу: «Санки

под сиденьем! Санки!» И срываюсь с низкого старта, хорошо, сапоги

успел переобуть. Бегу за отъезжающими проводницами, кричу не

про любовь, а про санки. В самом конце перрона санки по крутой

дуге вылетели из набравшего ход поезда...

Заходим в вокзал. Маленький, сельский вокзальчик. Что называется,

две скамейки в три ряда. Ни души. Кошка на диване умывается.

Боб Иваныч говорит: «Пока не перекусим - никуда не пойду!»

Последствия стресса - чуть мимо обоев не проехали - решил нейтрализовать

плотным завтраком. Достаём снедь дорожную, три бутылки

пива «Таёжного», что я в Ишиме купил. Оприходовали. «Вот

теперь, - Боб Иваныч похлопал себя по животу, - можно вплотную

делом заняться!»

К портрету Боб Иваныча стоит добавить, из себя он похож на

артиста Невинного. Видный экземпляр. Голова гордо посажена. Намётанный

глаз сразу определит - не простого полёта мужчина, из

руководителей. Вышли мы на привокзальную площадь. Утренняя

зимняя темень. Свежо. Ледок под ногами хрустит. Ночью снежком

его припорошило. Пусто в городке. И сразу натыкаемся на продуктовый

магазин. «Я бы пивка выпил, - мечтательно произнёс Боб

Иваныч, - чё там того “Таёжного” было, только душу расстравил».

Магазин работал с восьми, часы показывали без пяти. Мы решили

подождать пива. Прошли заветные минуты - никакого движения

к открытию торговой точки. Боб Иваныч требовательно постучал.

Дверь чуть приоткрылась, высунулась женская рука и вывесила

грустную табличку «Сан. день».

«Пива хочу!» - возмутился Боб Иваныч в дверную щель, которая

тут же закрылась.

На Боб Иваныче длинная шуба из каракуля. Мех-то, надо сказать,

искусственный, а всё равно солидно сидит. И шапка богатая,

тут без обмана - натуральный бобёр.

Стоим несолоно нахлебавшись у магазина, мимо спешит по

утренним делам мужичок в фуфаечке, на ногах валенки с калошами,

сумчушка в руках. Боб Иваныч притормозил его окриком: «Дед, иди

сюда». Прохожий безропотно подрулил: «Чё?» - «Дорогой, - обратился

Боб Иваныч к незнакомцу, - где у вас товары первой необходимости?»

Дед непонимающе уставился на вопрошающего. «Какой-какой

необходимости?» - спросил. Боб Иваныч не стал тратить

лишних слов, выразительно и звонко щёлкнул по горлу. Дед расцвёл

лицом, запереминался с нога на ногу: «А-а-а!» Будто за секунду до

этого готов был разочароваться в компании молодых здоровых мужиков,

да и вообще в жизни. «Вы, ребята, - начал с удовольствием

объяснять, - пройдёте две остановки, всего две, это близко. Увидите

автобазу. Мимо неё захочешь, не пройдёшь - там широченные ворота.

.. За ними слева от входа столовая, при ней эти самые... первой

необходимости». И, наклонив голову к плечу, весело щёлкнул себя

по горлу.

Из данных товаров автобазовский буфет предлагал «Пшеничную»

водку в литровых бутылках и пиво «Колос». Мы ограничились

пивом. Я взял к нему салатик, Боб Иваныч решил не мелочиться,

набрал полный поднос: первое, второе, салат... Поели в рассидочку,

пивом взбодрились, пора и за обоями. По информации моего одноклассника

Вовы настенным дефицитом торговал магазин на рынке.

Ялуторовск - городок компактный, до всего рукой подать. Не успели

ход набрать, выйдя из ворот автобазы, как оказались у рынка.

Самый что ни на есть центральный, самый что ни на есть провинциальный.

Деревянные прилавки. Из продавцов две бабушки, одна

с семечками, другая лук-севок предлагает, и дедок шапку-ушанку

вынес на реализацию. Мех собачий, отличный, кабы не изъян, одно

ухо у головного убора отсутствовало. Можно сказать - шапка-полуушанка.

Боб Иваныч не мог не спросить: «Для инвалидов?» - «Да

не, сынок, тут такая история - оторвали... Ты не думай, как раз

твой размер. Отдам за дёшево. Отремонтируешь и носи на здоровье!

Жалко выбрасывать...» Боб Иваныч за дешевизной не погнался.

В центре рынка стоял магазин с вывеской, написанной дореволюционным

шрифтом и, может быть, дореволюционным маслом:

«Рыба, овощи, вино». Работал магазин с десяти утра, как и магазин,

который нас больше всего интересовал в данном населённом пункте.

Мы заглянули в его большие окна, удостоверились - обои были

в наличии, и стали думать: куда с пользой девать час до открытия

торговой точки. Вышли с рынка, Боб Иваныч остановил мужичкапрохожего

зычным: «Постой, земляк!» И задал всё тот же вопрос о

товарах первой необходимости. Реакцией снова было недоумение:

«Какие такие товары?», которое Боб Иваныч снял щелчком по своему

тугому горлу. «Так бы и говорил, - понимающе заулыбался мужичок

и указал направление к “товарам”. - По улице пройдёте, увидите

памятник Павлику Морозову, а за ним бутербродная...»

Памятник Павлику Морозову являл собой живописную картину.

Не знаю, в каком он состоянии сейчас, если, конечно, не порушили

при уничтожении Советского Союза. Так как Павлика Морозова

бойкие журналисты избрали одним из врагов демократии. Скульптор

изобразил его в виде пионера, надпись на постаменте разъясняла

гостям города, что Павлик Морозов погиб от рук кулаков-мироедов...

Судя по состоянию памятника, кулаки мстили Павлику и

через много-много лет. Он стоял без ноги. Одна чин по чину упиралась

в постамент, вместо второй торчала безобразная культя... На

шее повязан пионерский галстук, одет в рубашку, наверное, когда-то

белую... И почему-то - в шортах. Навряд ли, Павлик в жизни щеголял

по своей глухой деревне в таком наряде... Но скульптор мыслил

образно, не привязываясь к сельской конкретике. В руку Павлика он

вложил горн. Духовой инструмент, вознесённый к небу, олицетворял

устремлённость пионера в светлое будущее, куда он звал пронзительной

трубой остальное человечество.

Горн на памятнике, как и часть ноги, отсутствовал. Вместо

духового инструмента к поднятой правой руке пионера была

прикручена синей изолентой здоровенная бутылка из-под вермута.

Тёмного стекла, объемом ноль целых восемь десятых литра,

именуемая в народе бомбой. Сейчас мало кто поймёт, о чём речь,

доведись ему подслушать в общественном транспорте фразу такого

содержания: «Три бомбы Веры Михайловны вчера уговорили за

разговором и не заметили!» В те легендарные времена это значило,

что с удовольствием было выпито три бутылки вермута. Сей не

самый изысканный напиток как только не именовался в кругах любителей,

в частности, Верой Михайловной. На памятнике бутылка

была ориентирована горлышком к губам пионера. Этикетка порядком

поблекла, что говорило: не первый месяц дудит он в подменённый

духовой инструмент.

Сразу за памятником находилась бутербродная. Бревенчатая

изба с крыльцом, над которым тем же художником, что и на базаре,

ярко щедрыми мазками маслом была нарисована вывеска с лаконичной

надписью «Бутербродная». Для мало просвещённых, кого могло

смутить понятие «бутерброд», имелась разъяснительная картинка с

изображением вилки, на которую был наколот кусок хлеба, а с него

свешивался рыбий хвост, не обглоданный, аппетитный.

В центре бутербродной стояла внушительных размеров печь.

Подле неё, подложив под себя пару поленьев и прислонившись к

жаркому боку, сидя дремал гражданин. Может, бомж, а может, истопник.

От печи, покрытой изразцами цвета слоновой кости, исходили

волны тёплого воздуха, сквозь прорези дверцы виднелся весёлый

огонь. Пол в районе топки, как и положено, оббит железом.

На нём в ожидании своего жаркого часа высилось беремя берёзовых

поленьев. Рядом лежали совок, кочерга... По стенам бутербродной

стояло несколько круглых столов для употребления бутербродов в

положении стоя.

Кроме мужичка, почивавшего у печки, других посетителей в заведении

не имелось. Деваха-буфетчица откровенно скучала за прилавком,

подперев голову руками. Её бы описать теми масляными

красками, что были пущены в Ялуторовске на вывески. Красавица

кустодиевских кистей. Кровь с молоком. Щекастое лицо, русые волосы,

собранные под белоснежный колпак.

Боб Иванычу не удалось поставить красавицу в тупик коронным

вопросом о товарах первой необходимости. Буфетчица в ответ

грациозно повела полной рукой в направлении бутылок, что рядами

расположились за её широкой спиной. Если измерять объёмы товара

первой необходимости в штуках, на полках стояло изрядное

количество бутылок, однако ассортимент разнообразием не отличался.

Исключительно предлагалась «Вера Михайловна». Тот самый

вермут, в бутылку из-под которого Павлик Морозов пытался выдудеть

на памятнике революционную мелодию. К вермуту красавица

продавала бутерброды по семь копеек. С рыбой, как было обещано

вывеской над крыльцом. В качестве рыбы выступала в тот день сардинелла.

Похоже, её в последние годы напрочь занесли в Красную

книгу. Давно не встречал. Костистая, страшное дело...

Взяли мы пять бутербродов и две «Веры Михайловны»... За

этим нескучным занятием, уговорив до последней капли «Михайловну»,

скоротали время до десяти. И, наконец-то, подошли к цели

шопинга и оказались в сказочном царстве обоев. Даже при сегодняшнем

изобилии стройматериалов, не в каждом магазине данного

профиля встретишь такое разнообразие обойной продукции,

а уж тогда... Кроме этого богатства предлагался хрусталь. Тоже

страшный дефицит для Омска. У Санька, Занозы и Генки-сварного

денег на хрусталь не было, Боб Иваныч более состоятельно

отправился в поездку, он долго цокал языком, разглядывая, рюмки,

фужеры и вазы, охал, терзался, но в оконцовке принял мужественное

решение: «Нет, стекло не довезу». Однако мимо мыла

никто пройти не смог. Прилавки ломились от туалетного. Сортов

тридцать образцов отечественного и импортного мыловаренного

производства предлагал магазин в заштатном Ялуторовске... Похоже,

местное население мылось исключительно хозяйственным,

не проявляя никакого интереса к туалетному... В Омске в помине

такого не встретишь. Килограмма по три вкусно пахучего товара

взял каждый из нас.

«Всё!» - скомандовал Боб Иваныч. Дескать, хватит отвлекаться

от решения главной задачи, и простёр руку к витрине с обоями:

«Выбираем!» Обои предлагались с цветочками, с замысловатым орнаментом,

тиснёные... По большому счёту - процентов семьдесят

ассортимента ничего особо интересного из себя не представляло.

Простенький рисунок, банальные краски... Зато три типа - обалденные.

Плотные, тиснёные, пастельных тонов, орнамент золотистый

или с серебром... Забегая вперёд скажу: супруга моя визжала

от счастья... И когда первый раз увидела, и когда клеили, и потом

долго не могла налюбоваться... Вот раньше жили... Разве сейчас испытаешь

такой прилив счастья от покупки мыла, обоев...

Продавщица смотрела на нас, как на восторженных пациентов

психбольнички. Взрослые мужики, а от прилавка к прилавку бегают,

пальцами в витрины тычут, восторженно ахают-охают, деньги

в кошельках «хватит, не хватит» считают. По сумке мыла набрали,

набросились на обои.... Схема отоварки выглядела так: выбираешь,

говоришь продавщице, какие и сколько, а мужики-грузчики со склада,

что на улице, таскают... У Боб Иваныча язык атрофируется, если

минуты две будет скучать в бездействии. Тем паче, «Вера Михайловна»

подействовала вдохновляюще. Начал продавщице, молоденькой

девчонке лет двадцати, по ушкам ездить, представился: «Мы вокально-инструментальный

ансамбль из Владивостока. Я - руководитель,

это мой, - на меня показывает, - клавишник». Тогда на весь

Ялуторовск было одно приличное концертное здание - кинотеатр

«Родина». Боб Иваныч ей: «Сегодня даём концерт в “Родине”, вас,

кстати, как зовут?» - «Оля». - «Меня - Роман. Приходите, Оленька,

я вам вынесу контрамарку. Послушаете. Сам-то я не пою, а ребята

хороший вокал дают».

Санёк, Заноза, Гена-сварной быстро свои рулоны упаковали.

Кто в сумку, кто вязанку сделал. Под мои пятьдесят два рулона и

восемьдесят четыре Боб Иваныча сколько сумок надо? То-то и оно -

штук десять, не меньше. Если бы не санки, мной предусмотренные,

не знаю, как бы тащили. Из ста тридцати шести рулонов получился

приличный воз. Во мне метр семьдесят шесть вертикального роста,

воз получился по горло. Метра полтора высотой. Ребята поехали на

автобусе, мы с Боб Иванычем впряглись в санки. Ялуторовск отличался

оригинальным автобусным сообщением. По городу ходило

два маршрута - «первый» и, соответственно, «второй», но в нумерации

имелся ялуторовский колорит. От вокзала до конечной остановки

автобусы ходили под номером «один», в обратную сторону

«единица» менялась на «двойку». Логика железобетонная: сел на

«кол» и можешь не ломать голову - едешь от вокзала, на «двойку»

запрыгнул - отвезёт тебя на вокзал и никуда больше...

Нам с Боб Иванычем от этого не легче, с возом в автобус не

влезешь. Боб Иваныч набросил верёвку себе на шею, впрягся конём-тяжеловозом,

тянет груз, пыхтит, я сзади толкаю... Прохожие

с интересом смотрят, пьяненький мужичок в фуфайке остановился:

«Парни, какие такие площади ремонтировать собрались?» - «Женское

отделение общественной бани», - буркнул Боб Иваныч. «Чтоб

девкам свои объёмы веселее мыть!» - гоготнул мужичок и нырнул в

проулок.

Наконец показался вокзал, на крыльце коего покуривали наши

компаньоны. Они помогли затащить в здание воз с обоями. Времени

до нашего поезда оставалось навалом. Часы показывали начало

двенадцатого, а значит, ждать пять с половиной часов. Встал вопрос:

как с толком употребить оставшееся ялуторовское время? Обои вяжут

нас по рукам и ногам: ни в кино с таким грузом не сходишь, ни

достопримечательностями Ялуторовска не полюбуешься. Боб Иваныч

командует: «Грузим обои в камеру хранения!»

На вокзале целая стена автоматических камер хранения. Санёк

посмотрел на ряды дверок ячеек и говорит: «Не, други, у меня после

“Веры Михайловны” шифр в голове не задержится». - «Возьми и запиши,

делов-то!» - дал дельный совет Боб Иваныч. «Чем?» - «У кого

есть авторучка?», - обратился к нам Боб Иваныч. Никто не пошевелился,

один Гена-сварной зачем-то начал поспешно шарить по карманам.

В голове моей не отложилось, на каком этапе Гена завершил

неполное среднее образование, но до восьмого класса он так и не дотянул,

несколько раз второгодничал, а потом пошёл учеником на завод.

В финансовой ведомости расписывался оригинально. Выводил

печатную букву «Г», символизирующую имя Геннадий, к её ножке

пририсовывал символ фамилии - печатную «М», но поменьше ростом.

«Ты бы лучше крест ставил», - говорили Гене. Он отмахивался:

«Деньги дают и ладно». Кроме как у платёжной ведомости Гена нигде

больше авторучку в руку не брал. Мы с интересом уставились на

него, когда он начал усиленно выворачивать карманы. Трудно найти

в чёрной комнате серую кошку, особенно, если её туда сроду не заносило.

«Нету», - пожал плечами Гена. «Я думал, ты как минимум

“Паркер” достанешь», - сказал Боб Иваныч. Тут я взял слово: «Стоп,

мужики, авторучка не понадобиться. Мою дочь зовут Вика». -

«И что?» - «Родилась в восьмидесятом, сейчас ей три годика. Все набираем

“В803”. Я не забуду, не бойтесь». «Молоток!» - похвалил Боб

Иваныч и кинул кличь: «Надеюсь, пятнадцарики у вас есть?» Услуга

хранения поклажи стоила по всему Советскому Союзу, в том числе и

в Ялуторовске, пятнадцать копеек. И снова отличился Гена-сварной.

«Паркера» в его карманах не оказалось, зато штук восемь пятнадцариков

нашарил. Этого оказалось не совсем достаточно для наших

объёмов, но около половины потребности они покрыли.

Закладку ценностей я взял в свои руки во избежание путаницы

по вине коварной «Веры Михайловны». Скомандовал: «Мужики,

дверцы всех ячеек закрываю я». Набирал «В803», бросал монету, шёл

к следующим закромам с обоями... Никто моей инициативе не противился

- кому хочется лишней информацией голову забивать. О т

лично мы обои пристроили. Да не совсем. Номера ячеек никто, как

оказалось позже, не запомнил. Я искренне считал, тут-то каждый

сам за себя... Хотя что касается себя любимого - из своих четырёх

ячеек запомнил только две, они внизу в самом углу были, в одну санки

сунул, в другую сумку с мылом и остатки обоев.

Короче, распихали. От груза избавились. Ура! Руки свободны.

Одна проблема отпала. И тут же возникает вторая, ещё более существенная

- билеты на обратную дорогу. Как выяснилось, продажа

начинается за час до прибытия поезда. То есть, жди у моря

погоды. Которой может и не случиться. Причём через Ялуторовск

по чётным числам в Омск ходило пять поездов, а по нечётным -

всего один. На календаре было двадцать седьмое февраля. То бишь,

если мы пролетаем сегодня, следующий поезд будет завтра... Безрадостную

весть принёс Санёк, отправленный к кассам Боб Иванычем.

Мы приуныли... Заноза громко занервничал: «Во, влипли!

Мне завтра к тёще на день рождения надо! Подумает, специально

смылся. В “Иронии судьбы” от свадьбы в Ленинград уехал мужик,

а я в Ялуторовск».

Один Боб Иваныч не стал впадать в грусть-печаль и предаваться

меланхолии. Поднялся и ушёл, дабы через десять минут вернуться

с дородной женщиной-железнодорожницей. Сразу было

видно, что она не пути обходит и не стрелки переводит в своём

ведомстве. На широкофюзеляжной даме была чёрная добротная

шинель с горящими пуговицами, белоснежный шарфик, новенькая

шапка с кокардой. У женщины было приятное с кокетливо подкрашенными

губами лицо. «Здравствуйте, товарищи депутаты», -

вдруг обратилась к нам. Я обернулся, в поиске «товарищей депутатов».

Таковых за спиной не увидел. Лишь по лицу подмигивающего

Боб Иваныча понял - идёт кино. Выскочка-Заноза едва не завалил

весь маскарад (потом признался), чуть не брякнул в припадке подозрительной

честности: «Какие мы депутаты?» Вовремя наткнулся

на взгляд подмигивающего Боб Иваныча. Завалил бы всю малину

своей контролёрской недоверчивостью.

«Пожалуйста, пройдёмте со мной», - мягким воркующим голосом

пригласила железнодорожная начальница. И повела в дальний

угол вокзала к двери с надписью «Депутатская комната». До сих пор

вижу депутатские апартаменты Ялуторовска. Два окна, три здоровенных

старинных кожаных дивана с валиками... Высоченные

спинки, тоже кожаные, в деревянном обрамлении. Почти музейная,

но добротная в отличном состоянии мебель. Два фикуса в конкретных

кадках... И многомесячная пылища... На этот непорядок залетела

бабулька с ведром и шваброй. И ну мыть-протирать. Начальница,

стоя посреди помещения, поторапливала техничку: «Петровна,

быстрее!» Тогда как в наш адрес несколько раз гостеприимно повторила:

«Располагайтесь, товарищи, отдыхайте». Потом с тоской в голосе

произнесла: «Это когда ещё к нам депутаты приедут, лет десять

никого не было».

Бабка мигом порядок навела, исчезла. Мы расположились на

удобных диванах, это не на вокзальных скамейках мягкое место

плющить. Боб Иваныч тоже опустился на диван, но неожиданный

комфорт не повлиял на бригадирскую память, там продолжала тревожно

пульсировать тема, которая заставила прикинуться представителем

депутатского корпуса. «Билеты бы в Омск...» - напомнил

начальнице с блестящими пуговицами. «Не стоит беспокоиться! -

отреагировала та. - Всё сделаем!» Она ушла, а вернулась с расстроенным

лицом. Я подумал: облом, пролетаем мимо своего поезда.

«Извините, пожалуйста, - сказала начальница, - только плацкарт и

только боковые места». Получается, мы на самом деле могли не уехать.

Поезд шёл битком набитый, будто вся Европа двинула на восток.

Нам, конечно, плацкарт в самый раз, чё на купе деньги тратить,

однако не стали говорить начальнице об этом, бросились успокаивать.

«Нам тут всего ничего ехать», - сказал я. «Пойдёт», - произнёс

Санёк. Серьёзный «депутат» Боб Иваныч разрешил себе пошутить:

«Не беспохлёбтесь!» Начальница неутешно искренне сокрушается:

«Ну как же - депутаты и в плацкарте на боковых полках!»

Решив проблему с возвращением домой, мы надумали прогуляться

по городу. На привокзальную площадь вышли. «Вот я, блин,

и депутатом заделался!» - захохотал Гена-сварной. «Ты главное, не

проболтайся!» - Боб Иваныч предупредил. «За мошенничество,

Бена, могут и привлечь, - Санёк юморнул. - Чё на зоне делать будешь?»

- «Варить! - твёрдо сказал Бена. - Сварные везде нужны».

Одним словом, настроение у нас отличное - обоями упаковались,

в камеру хранения пристроили их, проблема с билетами решена.

Погодка под стать настроению - солнышко весеннее светит,

снегири на рябинах суетятся, свиристели по веткам прыгают...

К аборигенам больше приставать не надо в поисках информации о

товарах первой необходимости... Заходим в магазин «Рыба, овощи,

вино». В нём «Веры Михайловны» нет, зато херес продаётся. Берём

полную сетку. Нам теперь деньги не на что экономить... Настроение

ещё больше утвердилось на отметке «Жизнь прекрасна». Вернулись

на вокзал, где чувствуем себя как дома. Даже Гена-сварной, не задумываясь,

направился в депутатскую комнату. Расположились на

диванах и не успели первую бутылку открыть, начальница в чёрной

шинели тащит аппетитно пахнущую кастрюлю. А в ней супчик с лапшой

и курочкой. Не инкубаторская курочка, домашняя, бульон как

слеза прозрачный, золотистые пятачки жира по поверхности плавают.

Красота... Боб Иваныч бутылку открывает, первой наливает

вокзальной начальнице. Не из кружек пьём, начальница принесла

под херес хрустальные стаканчики, граммов по двести и с удовольствием

опрокинула до дна за компанию с нами. Отличная женщина.

Ещё по одному Боб Иваныч разлил. Начальница снова не отказалась,

мы - тем более... Плотно пообедали... Но помня, что депутаты,

реноме надо блюсти, не стали усердствовать с хересом, задаваться

целью опустошения всей сетки. Культурно выпили, начальница ещё

салатик с капустой принесла.

Ребята после обеда закемарили на диванах... Я тоже было задремал

под воздействием сытного супчика и вкусного хереса, да Боб

Иваныч разбудил тычком в бок. Благодетельница-начальница принесла

книгу отзывов. «Он у нас самый писучий, - Боб Иваныч на

меня показал, - сочинит, будете читать и плакать». Журнал здоровый,

как семейный фотоальбом, и девственно чистый, ну, ни одной

записи. Бумага плотная, добротная, белая. Боб Иваныч знал, кому

поручать... Почерк у меня - пример для окружающих. Есть чем

похвастаться. Начинаю каллиграфически выводить: «Группа депутатов

Горсовета города Омска горячо благодарит коллектив железнодорожного

вокзала станции Ялуторовск за оказанный приём...»

В таком духе всю страницу исписал, поставил размашистую подпись,

передал Боб Иванычу, он ракетно-стремительным росчерком

подтвердил благодарность, Санёк легко подмахнул. У Занозы

подпись короткая, но выразительная - клином, начинает широко, к

концу в тонюсенькую ниточку вытягивается. «Чтоб никакая зараза

не подделала», - объяснил как-то Заноза. Сам, зараза осторожная

(в случай чего - я не я и лошадь не моя), в книге отзывов невзрачную

загогулину поставил, на клин никак не похожую. Доходит очередь

до Гены-сварного. Боб Иваныч ему многозначительно бросил:

«Распишись, Геннадий Игнатьевич, для вечности!» Гена понимая,

что перед ним не финансовая ведомость, а документ почти государственной

важности, в коем нельзя ограничиться иероглифом из

букв «Г» и «М», ничего умнее не придумал, как, потея от напряжения,

написать едва не печатными буквами свою фамилию. При этом

умудрился сделать ошибку. Либо от волнения, либо его неполное

среднее образование совсем уж было урезанным. Вывел: «Милорадав».

Начальница никак не отреагировала на Генин грамматический

пассаж, рассыпалась в благодарностях: «Спасибо! Спасибо! Приезжайте

ещё». Боб Иваныч сделал полупоклон: «При случае обязательно,

нам очень у вас понравилось».

Время между тем бежит, до поезда остаётся меньше часа, пора

готовиться к посадке. Вокзальчик, на коем днём было пусто, заполнился

отъезжающим людом. В зале с камерами хранения началась

колготня. Я две ячейки в углу открыл, санки достал, мыло, сумку с

меньшей частью обоев, собрался остальную поклажу доставать, и

стало слегка не по себе, понял, что номеров других ячеек с моими

обоями память не зафиксировала. Заноза, вот что значит контролёрская

сущность, резво свою сумку достал. Перед этим уточнил у

меня: «Набирать “В803”?» - и готово, стоит с сумкой.

Тогда как вся остальная обойная бригада ожидающе уставилась

на меня. Дескать, открывай. «Какие ваши ячейки?» - спрашиваю.

«Откуда я знаю? - пробасил Гена-сварной. - Ты крутил замки!»

И остальные делают из меня крайнего. «Код “В803”, - начинаю я

оправдываться, - а номера ячеек и не думал запоминать за вас! Какие

у кого?» - «Кажется семнадцать, - Санёк говорит, - а, может,

восемнадцать?» Боб Иваныч мгновенно оценил ситуацию и отдал

команду: «Чё гадать “Стёпа не Стёпа»”, крути все подряд на “В803”,

какие наши - откроются. А не откроются, ежу понятно - чужие».

Решение, в общем-то, правильное. Но получилось кино с детективным

уклоном, пять мужиков (Заноза вызвался в помощники

беспамятным товарищам) начинают шустро крутить один за другим

кодовые замки. Одна дверца открылась, вторая... Народ в недоумении

смотрит на наши манипуляции. Со стороны это смахивало на

самый настоящий криминальный акт: банда грабителей бомбит камеры

хранения. Кто-то из пассажиров доверил ячейке под кодовым

замком свои вещи, и вдруг дерзкий налёт средь бела дня, вот-вот

твой чемодан потащат на выход... На наши действия-злодействия

сработала сигнализация, замигала красная лампа. Мы успели открыть

три или четыре ячейки, когда на сцене скорым шагом появился

милиционер и властно представился: «Лейтенант Круглов! Что

здесь происходит?» Я начинаю объяснять: обои, ячейки, номера.

Пассажиры грозной стеной придвинулись к нам. Пара крепких мужиков

приготовились по первому зову лейтенанта вязать воров...

Тот недоверчиво слушает мой лепет...

Повторюсь в который раз: и здесь без Боб Иваныча пропали бы.

Но поначалу озадачил - в самый критический момент вдруг испарился...

Как только нарисовался лейтенант Круглов, Боб Иваныч

исчез... Я, каюсь, подумал: «Бросил, спасая собственную шкуру».

Однако через минуту Боб Иванович снова появился. Не один.

С кем вы думаете? Впереди него быстрым шагом, властно раздвигая

толпу пассажиров, двигалась хлебосольная начальница в шапке

с кокардой. «Коля, Коля, ты чё совсем? - обратилась она громким

шёпотом к милиционеру. - Ты чё не видишь? Это депутаты!»

Коля-лейтенант замер с непонимающей физиономией: поддатые

мужики, у их ног вязанки обоев, санки, лампа на камере хранения

мигает, и вдруг «депутаты». Начальница: «Коля, всё хорошо». Достаёт

из кармана шинели ключи, проворно начинает одну за другой

открывать дверцы ячеек с вопросом: «Ваши вещи?» Какие-то

чемоданы, сумки. «Нет». - «Ваши?» Нам чужого не надо, своего не

отдадим. Начальница, открывая-закрывая замки, продолжает изумлять

мента: «Коля, ну, депутаты! Ты чё? Из Омска! Так неудобно

получилось!»

Хоть ещё раз благодарность в книгу отзывов пиши о тёплом

приёме. Вызволила все наши дефицитные приобретения. На этот

раз распрощались с радушной хозяйкой вокзала навсегда.

Наконец, с вязанками обоев сели в вагон. Четыре места у нас на

боковых полках, одно - нормальное. Боб Иванычу без голосования

отдали место повышенной комфортности. Загрузившись, хлопнули

по стакану хереса в качестве успокоительного и снотворного. Херес

мигом на меня подействовал, я уснул. Вдруг толчок в бок, поднимаю

голову - Боб Иваныч. Физиономия красная, недовольная: «Ты

чё, едем-едем, выпить не с кем! Хереса полная сетка, домой везти что

ли? Занозу с Генкой не добудишься. Санёк в своём репертуаре - проводницам

мозги пудрит. А мне посидеть не с кем».

От Боб Иваныча не отвяжешься... У него в купе дед и бабуля

в платочке. «К сынку едем, - объяснила бабуля, - наверное, помирать».

Деду скоро девяносто, ветхий, высохший, одни пергаментные

уши остро торчат. Бабуля тоже субтильная, но шустрая из себя. Проводница

принесла старикам чай. Дед свой пригубить не успел, Боб

Иваныч схватил его стакан, в вагонную форточку широким жестом

содержимое выплеснул, взамен хереса до краёв налил, протягивает:

«Пей, отец, быстрей доедешь!»

С таким ускорителем дед точно бы к могилке приехал. «Нельзя

ему!» - бабуля повисла на руке у Боб Иваныча. «Сама пей!» - не

раздумывая перевёл стрелку Боб Иваныч. «Мне-то кровь погонять

пользительно! - хихикнула бабуля. - Лучше бы в чай, конечно, пуншику

сделать...» И граммов сто одним махом без всякого чая приняла...

И начала бойко рассказывать за ж изнь...

Вот так мы съездили по обои.

Вот счастья было у жены, когда привёз... Два рулона по сей день

на антресолях пылятся, просчиталась тогда супруга. Полгода назад

перебирал хлам, наткнулся, покрутил-покрутил «выбросить или

нет?» и оставил, может, на даче когда сгодятся...

ЭПИЛОГ

Мчится поездом, летит самолётом, несётся ракетой время. Вот

уже дочь нашего героя, имя которой, год рождения и возраст стали

исходными данными для кодировки замков на ячейках камеры

хранения в Ялуторовске, не назовёшь при встрече Викушей. Да и

Викой не во всех случаях удобно. Давно миновало её девчоночье и

девичье время. Пусть ещё не достигла возраста солидной дамы, но

серьёзная женщина. От папы унаследовала руководящую энергию,

организаторский ум, на серьёзной фирме возглавляет отдел. Трудно

ей представить, как это надо ехать за сотни километров за обоями.

Её пальчики порхнут над клавиатурой компьютера, нужны обои -

будут доставлены к порогу. Она даже в магазин не поедет выбирать,

хотя своя машина у подъезда. И за холодильником никуда не поедет

с полным кошельком, тем более не станет организовывать доставку

«на граблях». Холодильник, телевизор, плиту, мебель - всё ей привезут,

поднимут, занесут, стоит только волшебным образом пальчикам

полетать над клавиатурой. Джинсы из самой Америки, Соединённых

Штатов выписывает. Говорит, что так дешевле и надёжнее.

Только что платья любит выбирать. Крутиться перед магазинными

зеркалами. Есть такая слабость. Но счастливее ли Вика, Виктория

Сергеевна, папы, Боб Ивановича, Занозы... Дай-то Бог. Но не знаю.

Не уверен.

СОДЕРЖАНИЕ

От Камбоджи до Камчатки оставляем отпечатки,

или География Шуры Ройтера................................................ 5

Война и мир Петра Рыбася..................................................... 55

Ворошиловский меткач........................................................... 115

Женсовет из украинского Причерноморья........................ 145

Мини-роман о бабушке Полин.............................................. 195

Киндер-сюрприз и другие товары

первой необходимости............................................................ 215

От К амбодж и до Камчатки

оставляем отпечатки

Повести

Издано в авторской редакции

Сайт автора: www.prokopyev.jimdo.com

Корректоры:

О.Н. Черных, О.В. Шилехина

Подписано в печать 02.06.2015 г.

Формат 60x84/16. Уел. печ. л. 16,00. Гарнитура «Minion Pro».

Печать офсетная. Бумага офсетная 80 г/м2.

Тираж 250 экз. Заказ № 246089.

Отпечатано в типографии «Золотой тираж» (ООО «Омскбланкиздат»),

644007, г. Омск, ул. Орджоникидзе, 34, тел. 212-111.

От Камбоджи до Камчатки оставляем отпечатки

Create successful ePaper yourself

Delete template?

Save as template?