Политическая социология

Университетский учебник 

vu 

СО 

Ч.Г 

Политическая социология 

Перевод с французского 

Издательство «Весь Мир» 

Издательский Дом «ИНФРА-М» 

Москва 

2001 

ДОМИНИККОЛА 

Запорізька обласна 

бібліотека 

ш. О. Ы. Горысото

ДК 316(075.8) 

БК 60.5я73 

К60 

Федеральная программа книгоиздания России 

Ouvrage réalisé dans le cadre du programme d'aide à la publication Pouchkine avec 

le soutien du Ministère des Affaires Etrangères français et de l'Ambassade de France en Russie. 

Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке 

Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России. 

Перевод с французского/1. И. Кристаловского, Ю. А. Немешаева, 

А. А. Тарасевича-Скрыльникова • 

Редактор/!. В. Соловьев 

Предисловие А. Б. Гофмана 

Кола Доминик 

Политическая социология/ Пер. с фр.; Предисл. А.Б. Гофмана. — М.: Издательство 

«Весь Мир», «ИНФРА-М», 200!. — XXII, 406 с. — (Серия «Университетский 

учебник»). 

ISBN 5-7777-0083-7 («Весь Мир») 

ISBN 5-16-000567-6 («ИНФРА-М») 

Известный исследователь и признанный специалист по проблемам гражданского 

общества, профессор Института политических наук Доминик Кола знакомит читателя с 

основными предметами изучения политической социологии: природой и функциями 

государства; характером и структурой политических партий, организаций и движений; 

типами политических систем и их эффективностью, а также многими другими аспектами 

этой сравнительно новой дисциплины. На протяжении многих лет автор читает курс 

политической социологии в университетах и колледжах Европы (в том числе и в России) и 

адресует свою работу прежде всего учащейся молодежи. Книга будет, бесспорно, 

интересна и профессионалам — социологам и политологам, а также всем тем, кого 

интересуют фундаментальные проблемы политики. 

5BN 5-7777-0083-7 («Весь Мир») 

5BN 5-16-000567-6 («ИНФРА-М») 

УДК 316(075.8) 

ББК60.5я73 

Presses Universitaires de France, 1994 

© Перевод на русский язык, 

Издательство «Весь Мир», 2001 

Посвящается Эми

СОДЕРЖАНИЕ 

ПРЕДИСЛОВИЕ ................................... ................................................................ хто 

/ 

Часть первая. ИНСТИТУТ ПОЛИТИКИ 

I. СОЦИОЛОГИЯ, ПОЛИТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ, 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА ....................................................................................... 3 

«ЧЕЛОВЕК - ОБЩЕСТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ», 

«ЧЕЛОВЕК - ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЖИВОТНОЕ» .................................................................. 4 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА, СТАРЕЙШАЯ ИЗ СОЦИАЛЬНЫХ НАУК ............................. 6 

Политические науки и социальные науки ............................................................................ 6 

Политическая наука в XIII веке ............................................................................................. 6 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ НЕ МОЖЕТ ОГРАНИЧИТЬ 

СВОЙ ПРЕДМЕТ СОВРЕМЕННЫМ ГОСУДАРСТВОМ ........... . ................. . ....................... 8 

Политическая социология как наука о современной политике ........................................... 8 

Предмет политической социологии не связан с конкретным обществом ........................... 9 

Политика как игра ................................................................................................................ 10 

Политика как символическое средство ............................................................................... И 

ВОЗМОЖНОСТЬ СУЩЕСТВОВАНИЯ НАУКИ О ПОЛИТИКЕ ...................................... 13 

Позитивизм и значение в общественных науках ................................................................ 13 

Связь между эпистемологией и политикой ........................................................................ 14 

Картезианский разрыв с авторитетом ................................................................................. 14 

Критика историцизма .................................................................................................... 15 

Социологический релятивизм и ценности: 

варварство и цивилизация ................. . ........................................................................... 16 

Знание и власть ...................................................... . .............................................................. 18 

II. ЧЕЛОВЕК - ОБЩЕСТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ ................................................. 21 

ИНСТИНКТ И ИНСТИТУТЫ . ............ '.'. ........................................................................ ....... 22 

Инстинкт и институт ................................................................................... ......................... 24

VIII Политическая социология 

ИЕРАРХИЯ И ПОДЧИНЕНИЕ 24 

Колония и общество 24 

ОБЩЕНИЕ И ЯЗЫК 26 

Языковой знак и его произвольность 26 

Язык как речь 27 

ОРГАН И ОРУДИЕ: ТРУД 

СЕКСУАЛЬНОЕ ВЛЕЧЕНИЕ И АГРЕССИВНОСТЬ 

Влечение и его судьба 

Авторитет и страх утраты любви ....'. 33 

Символическое насипне 34 

Подавление и сдерживание 35 

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ И НАСЛЕДОВАНИЕ 38 

Отличительные признаки наследника по Сартру 38 

Поколение: иллюзорное понятие? 

Образовательная селекция: 

-40 

способности или социальные механизмы ' 

Шансы на зачисление в вузы Франции по данным Бурдье 

42 

и Пассерона (в 1961 г.) .--.- 

ВРОЖДЕННОЕ И ПРИОБРЕТЕННОЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА. 

Язык и универсальность иші*їі 

Естественное равенство по Декарту 

Учение о врожденных способностях как обоснование свободы 

и равенства 

Задача Менона как политическая проблема 

[I. ЧЕЛОВЕК - ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЖИВОТНОЕ 

ПОЛИТИКА КАК ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРИРОДНОЙ СОЦИАЛЬНОСТИ ЧЕЛОВЕ 

(АРИСТОТЕЛЬ) 

ПОЛИТИКА КАК УСЛОВИЕ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ЧЕЛОВЕКА 

ПОЛИТИКА ПРЕОДОЛЕВАЕТ ПРИРОДНУЮ РАЗОБЩЕННОСТЬ ЛЮДЕЙ 

(ПРОТАГОР) 

СУЩЕСТВОВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ СПАСАЕТ 

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ УНИЧТОЖЕНИЯ (АВГУСТИН, ЛЮТЕР) 58 

ГОСУДАРСТВО КЛАДЕТ КОНЕЦ ВОЙНЕ ВСЕХ ПРОТИВ ВСЕХ (ГОББС) 59 

СУЩНОСТЬ ПОЛИТИКИ СОСТОИТ В ВОЙНЕ (ШМИТТ) 

ПОЛИТИКА КАК ОТРИЦАНИЕ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ЧЕЛОВЕКА 

Переход от естественного состояния к гражданскому обществу означает 

деградацию (Руссо) 63 

Государство — паразит гражданского общества (Маркс) 

ПОЛИТИКА МЕЖДУ СТРЕМЛЕНИЕМ К СМЕРТИ И ЛИБИДО (ФРЕЙД) 

УБИЙСТВО ПРАРОДИТЕЛЯ 

ПОЛИТИКА И ЛИБИДО 

30 

31 

31 

....43 

...44 

...45 

...46 

..48 

.50 

.53 

.53 

56 

56 

60 

63 

67 

68 

69 

71 

Содержание 

Часть вторая. КАТЕГОРИИ ПОЛИТИКИ 

IV. ГОСПОДСТВО 77 

ВЛАСТЬ, АВТОРИТЕТ, ЛЕГИТИМНОСТЬ , 77 

ВЛАСТЬ И МОГУЩЕСТВО 78 

АВТОРИТЕТ 79 

Авторитет и легитимность 80 

Государство и символы власти 81 

ВИДЫ ГОСПОДСТВА ПО ВЕБЕРУ 82 

ТРАДИЦИОННОЕ ГОСПОДСТВО 84 

Вождь без принуждения 84 

ХАРИЗМАТИЧЕСКОЕ ГОСПОДСТВО 85 

Пример харизматического господства: де Голль 86 

Харизматический вождь и великий человек: 

Ленин и Людовик XIV 87 

Рутинизация харизмы 90 

Харизма и политическая система 90 

РАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСПОДСТВО 92 

Виды господства по Веберу 93 

Веберовское прочтение Токвиля 93 

Господство — абстрактное понятие? 96 

ОТЧУЖДЕНИЕ, ГОСПОДСТВО И ДИКТАТУРА У МАРКСА 96 

Отчуждение и эмансипация , 97 

Отчуждение через деньги, через религию 97 

Политическое отчуждение 98 

Отчуждение через труд 99 

Эксплуатация 99 

Господство 100 

Диктатура пролетариата .' 102 

ГОСПОДСТВО ПО БУРДЬЕ 103 

Основы власти по взглядам Маркса, Дюркгейма и Вебера 103 

МОЛЧАЛИВЫЙ ОТВЕТ 104 

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛЕ 106 

«LIBIDO DOMINANDI» 106 

Теоретическая схема политического пространства во Франции, 

согласно Пьеру Бурдье (упрощена). (Данные до 1979 г.) 107 

ОТНОШЕНИЯ ВЛАСТИ ПО ФУКО '.. 109 

АНАЛИТИКА ВЛАСТИ ПО 

ВЛАСТЬ И ИСТИНА: МНИМОЕ У МАКИАВЕЛЛИ 112 

IX


V. ДЕЙСТВИЕ 116 

ДЕЙСТВИЕ КАК ОТВЕТ 116 

ОТНОСИТЕЛЬНАЯ ФРУСТРАЦИЯ 116 

Парадигма революции по Токвилю 117 

Революция 1848 г. по Марксу 

САМОСОЗДАЮЩЕЕСЯ ПРОРОЧЕСТВО 

117 

119 

ОБЪЯСНЕНИЕ ЭЛЕКТОРАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ 123 

Голосование и религиозная принадлежность 123 

Экология голосования за коммунистов в Париже 125 

Электоральное поведение и чувство принадлежности 126 

ОТ ИНДИВИДУАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ К ГРУППЕ .". *"" 

129 

КОМПОЗИЦИОННЫЕ ЭФФЕКТЫ ПО РАЙМОНУ БУДОНУ 

ПАРАДОКС ОЛСОНА 

130 

ОТ ДЕЙСТВИЯ К КЛАССОВОМУ СОЗНАНИЮ: ГЕНЕЗИС КЛАССОВОГО 

СОЗНАНИЯ У МАРКСА 

133. 

136 

От борьбы рабочих к классовой борьбе пролетариата по Марксу 

ГРУППА И СУБЪЕКТ 

139 

139 

Диктатура «неопределенного субъекта» 139 

Хайдеггер и социальное построение действительности 141 

Аннулированный субъект 141 

ГРУППА-СУБЪЕКТ САРТРА 143 

.ДЕМОНСТРАЦИЯ И ВОССТАНИЕ 145 

Демонстрация как истерия 146 

Противопоставление восстания и демонстрации по Ленину 147 

.ОРГАНИЗАЦИЯ 149 

ОРГАНИЗАЦИЯ И МЕХАНИЗМ...:.. 150 

ПЛЕБС И СИСТЕМА 

СИСТЕМНОСТЬ КАК МЕТОД: 

TDI-ГГА/І- • — 

ТРИБУННАЯ ФУНКЦИЯ ФКП В ИЗЛОЖЕНИИ ЖОРЖА ЛАВО 151 

ОРГАНИЦИЗМ КАК ИДЕОЛОГИЯ: БАСНЯ МЕНЕНИЯ АГРИППЫ 152 

ИЕРАРХИЯ И ДЕМОКРАТИЯ 

153 

ПАРАДИГМА ПЛАТОНОВСКОГО ГОРОДА ................................................................ 153 

Идеальное государство по представлению Платона ................................................... 155 

КРИТИКА ПЛАТОНОВСКОЙ МОДЕЛИ ..................................................................... 156 

Изономия по Аристотелю .................................................................................................. 156 

Дюркгейм и коммунизм Платона ...................................................................................... 157 

Открытое 'и закрытое общества по Карлу Попперу 

Закрытое общество и открытое общество по Попперу ................. . .......... . 

ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО И ИЕРАРХИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО 

Кастовая иерархия и политическая власть в классической Индии 

151 

159 

159 

160 

160 


Сословие '.;.U..i.',..;.;.;..і, »16и 

Класс ,,.. ;,...... 16: 

Аристократическое общество и сословное общество по Токвилю ,.,...... 162 

Аристократическое общество и демократическое общество по Токвилю 166 

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ 168 

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПАРТИЙ, ДАННОЕ МАКСОМ ВЕБЕРОМ .... 168 

КАДРОВАЯ И МАССОВАЯ ПАРТИЯ; ПАРТИИ ИЗБИРАТЕЛЕЙ 17С 

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ ПО ТОКВИЛЮ , , 172 

Великие и малые политические партии по Токвилю 174 

БЮРОКРАТИЯ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ 175 

ЕДИНСТВО ВОЛИ ПОЛЕНИКУ .......;.>..-... 177 

Функции партии , •. „ , 177 

Импорт классового сознания . ; 178 

Умножение сил , , ,.,...., 179 

Централизм.. ;..., 180 

Сравнительная организация коммунистических и социалистических партий 181 

МАССЫ И ОРГАНИЗАЦИЯ ПО ФРЕЙДУ ,, 183 

График чувственной конституции толпы по Фрейду 185 

Часть третья. АРТИКУЛЯЦИИ ПОЛИТИКИ 

VII. СПОСОБЫ РАЗРУШЕНИЯ ....................;...; 191 

СПОСОБЫ РАЗРУШЕНИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА 193 

ВОЕННАЯ ТЕХНИКА И ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ '....... 193 

АНТИЧНЫЙ ГОРОД И ГОРОД СРЕДНЕВЕКОВЫХ ТОРГОВЦЕВ ПО ВЕБЕРУ '..^ 19М- 

ПОЛИТИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ КАК ПОРОЖДЕНИЕ ВОЕННОГО ДЕЛА 

(НА ПРИМЕРЕ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ) , 195 

Типы систем вооружения и политических режимов 196 

БОЕВАЯ КОЛЕСНИЦА В МИКЕНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ ,.. 197 

ГОПЛИТСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ФАЛАНГА 199 

ГОСУДАРСТВО, СПОСОБЫ РАЗРУШЕНИЯ И ПРОИЗВОДСТВА В АФРИКЕ 202 

Лук и стрелы — оружие демократии ••— 204 

Копье и меч: производство й обработка металла порождают государство ..-. 204 

Лошадь и господство аристократии 204 

Централизованная власть — на дулах ружей 206 

«Мотыг'а — наше ружье» ••— 206 

«ВОЙНА ЕСТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОЛИТИКИ ИНЫМИ СРЕДСТВАМИ» 207 

ФОРМУЛИРОВКА КЛАУЗЕВИЦА... '. .....207 

ЛЕНИНСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ ФОРМУЛИРОВКИ КЛАУЗЕВИЦА 209 

МАО ЦЗЭДУН: ОТ ПАРТИЗАНСКОЙ ВОЙНЫ ДО АТОМНОЙ 211


«Винтовка рождает власть» 212 

«Реакционеры — бумажные тигры» 213 

ВСЕОБЩАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ И ТОТАЛИТАРНОЕ ГОСУДАРСТВО 214 

МОДЕЛЬ ПЛАТОНА 215 

ТОТАЛЬНАЯ ВОЙНА: НАРОДНОЕ ОПОЛЧЕНИЕ АВГУСТА 1793 г 216 

ЛЕНИН И ПОЛИТИЧЕСКАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ 217 

Армейская модель и умножение силы у Маркса и у Ленина 217 

Война 1914г. и торжество «единства воли» 218 

СПОСОБ РАЗРУШЕНИЯ ИЛИ СПОСОБ ПРОИЗВОДСТВА 219 

Г Ш. СПОСОБЫ ПРОИЗВОДСТВА 221 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОЛОГИЯ ...221 

ТЕХНИКА КАК ГЛОБАЛЬНЫЙ СОЦИАЛЬНО-СТРУКТУРИРУЮЩИЙ 

ФАКТОР 221 

ЭКОСИСТЕМА И КУЛЬТУРА 223 

Водохозяйственная корпорация на острове Бали 223 

Индивидуальное право в условиях ограниченности водных ресурсов в Марокко 224 

Культура, контекст и производство, в качестве комментария '. 225 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ : 226 

ДЕТЕРМИНИРОВАННОСТЬ ПОЛИТИКИ ЭКОНОМИКОЙ ПО МАРКСУ 226 

АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ПЕРВИЧНОСТЬ ТРУДА 227 

ДЕТЕРМИНИРОВАННОСТЬ ИЛИ ГОСПОДСТВО ПОСРЕДСТВОМ 

ЭКОНОМИКИ , 230 

Экономическая роль политики и религии в докапиталистических общественных 

формациях 232 

Пример: русское и английское экономическое право 234 

ЭКОНОМИКА ПОЛИТИКИ 236 

СРЕДСТВА РАЗРУШЕНИЯ И СРЕДСТВА ПРОИЗВОДСТВА 236 

Детерминированность экономики политикой: развитие капитализма в России 236 

Экономические циклы и войны в мировой экономике 238 

РЫНОК И ПОЛИТИКА 239 

Экономика и рынок по Карлу Поланьи .- 239 

Правовое государство и рынок 241 

Конкурентная борьба за политическую власть согласно Шумпетеру 244 

Конкуренция, партийные системы и способ голосования 245 

Отступничество/протест («exit/voice») 245 

Способы голосования и демократия 246 

. СПОСОБЫ КОММУНИКАЦИИ 249 

РЕТРОСПЕКТИВНАЯ ИЛЛЮЗИЯ ИНФОРМАЦИОНОГО ОБЩЕСТВА 250 

ОБРАЗЫ ВЛАСТИ И ВЛАСТЬ ОБРАЗА 252 


ФАНАТИКИ И ИКОНОБОРЦЫ • ••• 253 

ВЛАСТЬ И ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ВЛАСТИ В ЕЛИЗАВЕТИНСКУЮ ЭПОХУ 253 

ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ 254 

ИДЕАЛЬНОЕ И РЕАЛЬНОЕ, АРИСТОКРАТИЯ И ДЕМОКРАТИЯ В ИСКУССТВЕ 

ПО ВЗГЛЯДАМ ТОКВИЛЯ 

255 

Различия между изящными искусствами в демократическом и аристократическом 

обществах по Токвилю 256 

ВЛАСТЬ СЛОВА И СЛОВО ВЛАСТИ 257 

ИМЕЕТ ЛИ ЯЗЫК ФАШИСТСКИЙ ХАРАКТЕР? 258 

МОНОПОЛИЯ СЛОВА И ДЕМОКРАТИЯ 259 

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ПИСЬМО ИНСТРУМЕНТОМ ВЛАСТИ? 260 

Урок письма Леви-Строса 260 

Письмо и восточная деспотия 263 

Деконструкция логоцентризма Леви-Строса, 

произведенная Жаком Дерридой 265 

ПИСЬМЕННОСТЬ И ВИДЫ ПОЛИТИКИ У ПЛАТОНА 266 

Письменность как фармакон 

266 

Классификация видов политического устройства и письменность 268 

Число правителей и их свойства 268 

ПИСЬМЕННОСТЬ И ПУБЛИЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО В АНТИЧНОЙ ГРЕЦИИ: 

ИЗОНОМИЯ И ТИРАНИЯ 270 

ТОТАЛИТАРНОЕ ПИСЬМО ! 272 

СССР — страна личных дел и номенклатуры .- 272 

ТОТАЛИТАРИЗМ И ПИСЬМЕННОСТЬ НА ТЕЛЕ 276 

Часть четвертая. ГОСУДАРСТВО, 

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО, НАЦИЯ 

X. ГОСУДАРСТВО И ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО 281 

ПАРТИЙНЫЕ СИСТЕМЫ ГОСУДАРСТВА И ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА 282 

ГОСУДАРСТВО: ЛЕКСИКА И ПОНЯТИЕ 282 

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО - ДИФФЕРЕНЦИАЛЬНОЕ ПОНЯТИЕ 283 

Лексическое поле «гражданского общества» 

Структура понятийного поля «гражданского общества» 

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО И ГРАД БОЖИЙ 

ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА ГРАДУ БОЖЬЕМУ ... 287 

ГОСУДАРСТВО И ЦЕРКОВЬ ПО ВЕБЕРУ 

Господство политическое и господство иерократическое . 

Суверенный Бог 

284 

286 

286 

289 

289 

291


Взаимопереплетение политического господства с господством иерократическим 292 

Короли и священники ,.- 292 

Византийский иерократический император 293 

Является ли иконоборчество политическим конфликтом? '.. 294 

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО: ОТДЕЛЕНИЕ ОТ ГОСУДАРСТВА 295 

ПАСТЫРСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО (МИШЕЛЬ ФУКО) 296 

ГОСУДАРСТВО КАК РЕГУЛЯТОР ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА (ГЕГЕЛЬ) 299 

Гражданское общество как промежуточное звено между семьей 

и государством 300 

Гражданское общество между государством и естественным состоянием 301 

ГОСУДАРСТВО ПРОТИВ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА 302 

История собственности и история государства 303 

Типология государств у Маркса 304 

Соединенные Штаты, Англия 305 

Пруссия и Германия 305 

Россия 306 

Франция от старого режима к Наполеону III 

и диктатуре пролетариата 306 

От Маркса к Ленину: партия-государство 308 

Чистка партии и чистки, проводимые партией 309 

От войны к социальной гигиене 309 

СЛИЯНИЕ ПАРТИИ-ГОСУДАРСТВА И ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА: 

ТОТАЛИТАРНОЕ ОБЩЕСТВО : 311 

Определение тоталитаризма 311 

Выход из тоталитаризма 313 

I. ГОСУДАРСТВО ДО ГОСУДАРСТВА 315 

ОБЩЕСТВО ПРОТИВ ГОСУДАРСТВА 315 

ВОЖДЬ БЕЗ ВЛАСТИ ПО КЛАСТРУ 315 

КРИТИКА КЛАСТРА 318 

СЕГМЕНТАРНОЕ ОБЩЕСТВО 320 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА НУЭРОВ 321 

Экосистема деления и слияния 321 

Уровни политического и социального расклада у народа нуэров 323 

Диаграмма племенной системы нуэров по Эвансу-Причарду 325 

Сегментарность и родовая принадлежность 325 

Схема организации рода 326 

Вождь в леопардовой шкуре 326 

«Родовая демократия» у кабилов , 328 

БЫТЬ РАЗДЕЛЕННЫМИ, ЧТОБЫ НЕ БЫТЬ УПРАВЛЯЕМЫМИ 331 

Сегментация: Аристотель в Атласе 332 

Царство деления и определения 332 


Дробная структура • .......'. 334 

Генеалогическое общество и геометрический полис 334 

Святые и вожди •• • • 336 

ОПРОВЕРЖЕНИЕ ВЕБЕРА 338 

НЕГОСУДАРСТВЕННАЯ МОНОПОЛИЯ НА ЛЕГИТИМНОЕ НАСИЛИЕ 338 

СИЛА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И СИЛА НАСИЛИЯ 340 

ОБЩЕСТВА БЕЗ ГОСУДАРСТВА И МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ 343 

ЭТНОС КАК КОНСТРУКЦИЯ І.......... 343 

МОДЕЛЬ ДЛЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ 348 

XII. ГОСУДАРСТВО-НАЦИЯ .'.......'. • • .....351 

РОЖДЕНИЕ НАЦИИ і : 351 

ПОЛИТИЧЕСКОЕ И КУЛЬТУРНОЕ ЕДИНСТВО СРЕДНЕВЕКОВОЙ 

ФРАНЦИИ •• • 351 

ФРАНЦИЯ «ЗЕМЕЛЬ» ПРИ ТРЕТЬЕЙ РЕСПУБЛИКЕ 353 

НЕНАУЧНАЯ СОЦИОЛОГИЯ НАЦИИ: 

НАЦИЯ И ГОСУДАРСТВО С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ДЕ ГОЛЛЯ 354 

КЛАССЫ И НАЦИИ, МАРКСИСТСКИЕ СОЦИОЛОГИИ НАЦИИ 357 

МАРКС И ЭНГЕЛЬС: НАЦИЯ КАК ПЕРЕХОДНЫЙ ЭТАП 358 

МАРКСИСТЫ АВСТРИЙСКОЙ ИМПЕРИИ И НАЦИОНАЛЬНОСТЬ 

БЕЗ ТЕРРИТОРИИ • .••. -••••••• 360 

РУССКИЕ КОММУНИСТЫ, ПАРТИЯ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС 363 

Ленин: национальность как случайный признак • 363 

Ленин в 1903 г.: «идея еврейской национальности реакционна» 365 

Ленин после 1905 г.: евреи — самый затравленный народ ; - 366 

Социология нации по Сталину ••••• 367 

Ленин и право наций на самоопределение 370 

Советская империя, коммунистическое движение и национальный вопрос .....!...: 371 

ИСТОРИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВ А- НАЦИ И •< 374 

КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ КАРТА ЕВРОПЫ, СОЗДАННАЯ РОККАНОМ -..375 

Парадокс азбуки '••; •••• • • Щ. 

Геоэкономическая и геополитическая модель •••••• * 

Схема концептуальной карты Европы государств-наций (XVI—XVII вв.) 3, 

Объяснительные переменные «государства-нации» ••• 377 

Переменная «государство — экономика» : — 

Переменная «нация — культура» 

Территориальная переменная 

НАЦИЯ И МОНОПОЛИЯ ЛЕГИТИМНОЙ КУЛЬТУРЫ 380 

Суверенная нация 

НАЦИЯ И МОНОПОЛИЯ ЛЕГИТИМНОЙ КУЛЬТУРЫ (ГЕЛЛНЕР) 381 

АГРОГРАМОТНЫЕ ИМПЕРИИ ; 382 

XV 

377 

378 

379 

380

XVI 

Политическая социология т 

Политико-территориальная структура агрограмотной империи 

по Геллнеру 383 

Османская империя: пестрая и деспотическая : 384 

Миллет 384 

Санджак и политические элиты 385 

Макиавелли как социолог Османской империи и французской монархии 386 

ГОСУДАРСТВО-НАЦИЯ И ШКОЛА 387 

Распространение грамотности в России (среди населения старше 9 лет, в %) 387 

МОГУЩЕСТВЕННОЕ ГОСУДАРСТВО 

И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС 3 90 

ГОСУДАРСТВО ТРЕБУЕТ МОНОПОЛИИ НА НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ 

(ФРЕЙД) 39І 

ГОСУДАРСТВО КАК СОЗНАНИЕ НАЦИИ (ДЮРКГЕЙМ) 392 

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК 395 

ПРЕДИСЛОВИЕ 

Если бы книга, подобная этой, издавалась в России лет двадцать назад (а в та 

время книги зарубежных социальных ученых, хотя и довольно редко, все же публиковались), 

то в предисловии к ней ее автор вместе со своим произведением 

должен был быть отнесен к категории «буржуазных». В эту нехорошую категорию 

зачисляли тех ученых, которые не желали или не могли признавать безусловную 

истинность и моральную правоту марксизма-ленинизма в его советской 

интерпретации, неизбежность и желательность политических революций в странах, 

где это учение еще не стало господствующим и, наконец, бесспорное превосходство 

той страны, где оно уже «победило». Соответственно предисловие к 

подобной книге должно было быть выдержано в специфическом жанре, получившем 

название «критика буржуазной идеологии»; в качестве разновидностей 

этого жанра выступали «критика буржуазной философии», «критика буржуазной 

социологии», «критика буржуазной экономической науки» и т.п. 

В таких предисловиях идеи автора обычно оценивались сообразно тому, в какой 

мере они соответствуют «единственно верному учению» (так квалифицировался 

марксизм-ленинизм) и положениям, обосновывавшимся в тот момент его 

«верными» и «подлинными» сторонниками, прежде всего руководством КПСС. 

Часто подчеркивалось, насколько издаваемый зарубежный автор далек от истины 

вследствие своего неумения или, главным образом, нежелания становиться 

на точку зрения этого учения. Если же признавалось, что данный автор все же в 

какой-то степени приближается к истине, то это объяснялось как раз тем, что 

он преднамеренно, невольно или бессознательно приближается к марксистсколенинской 

доктрине. Задача предисловия состояла прежде всего в том, чтобы 

«разоблачить» неразумного 1 

автора, сорвать с него одну из «масок», за которыми 

он пытался скрыться, прежде всего «маску» объективности. Это «разоблачение» 

должно было служить средством демонстрации безусловного превосходства 

«единственно верного учения». 

Вместе с тем предисловие, энергично критикующее публикуемую книгу, выступало 

зачастую как особая форма оправдания и идеологической компенсации 

самого акта ее издания, как своего рода индульгенция, позволявшая искупить 

этот идеологический «грех», как условие, без которого книга не могла выйти в 

свет. Иногда такая критика в предисловии, а также в комментариях носила столь 

Резкий характер, была настолько зубодробительной, что у читателя могло возникнуть 

сомнение: а стоит ли вообще засорять чистые мозги и светлое, незамут-

XVIII 


ненное сознание советского человека, уже владеющего основополагающей истиной, 

подобным идейным мусором? 

Такие критические упражнения, конечно, можно и нужно анализировать с 

позиций социологии, выявлять их функции в тогдашней социально-идеологической 

системе и т.д., но то, что они абсурдны интеллектуально и морально, вряд 

ли может вызвать сомнения. Слава Богу (или будем надеяться), времена подобных 

упражнений прошли. Я не намерен утверждать, что серьезный критический 

анализ публикуемой книги невозможен и не нужен в предисловии, что необходимо, 

наоборот, нахваливать ее, награждая всякими лестными эпитетами, сочиняя 

во славу ее гимны и оды. Старая истина, заключенная в русской поговорке: 

«Хороший товар сам себя хвалит», — полностью сохраняет свое значение и сегодня, 

и применительно к данному случаю. Тем не менее задача «нормального» 

предисловия к книге, на мой взгляд, состоит все же в том, чтобы представить ее 

и ее автора читателю. Это означает прежде всего, что раз уж мы решили издавать 

эту книгу hic et пит, здесь и теперь, то мы должны показать главным образом, 

чем она может быть интересна и полезна современному российскому читателю. 

Доминик Кола (род. 1944) — известный французский социолог и политолог, 

профессор Института политических наук в Париже. Помимо настоящей книги, 

он автор таких трудов, как «Ленинизм. Политические философия и социология 

ленинизма» (I издание — 1982г.; II издание — 1998г.), «Ленин и ленинизм» (1987), 

«Меч и бедствие. Генеалогия гражданского общества и фанатизма» (1992). Под 

его редакцией опубликованы, в частности, книги «Правовое государство» (1987), 

«Государство и корпорации» (1987), «Гражданство и национальность. Перспективы 

во Франции и в Квебеке» (1991). Кроме того, он издал с комментариями 

сборник конституционных текстов «Конституции СССР и России. 1900—1993» 

(1997). Многие его труды изданы за пределами Франции. 

Профессор Кола постоянно выступает и как популяризатор социальной науки. 

Некоторые из упомянутых его работ вышли в широко известной во Франции 

книжной серии «Что я знаю?». Его перу принадлежит компактный, но емкий 

«Словарь политической мысли. Авторы. Произведения. Понятия», вышедший 

в издательстве «Ларусс» в 1997 г. 

Книга «Политическая социология», вышедшая во Франции в 1994 г., представляет 

собой учебное пособие, предназначенное для французских студентов 

первого цикла высшего образования, охватывающего первые два курса университета. 

Она входит в серию «Первый цикл», издаваемую парижским издательством 

«Пресс Юниверситер де Франс» и насчитывающую сто названий книг в области 

социальных и гуманитарных наук: от социальной антропологии до лингвистики, 

от истории английской литературы до макроэкономики и конституционного 

права. 

Но, будучи учебным пособием, книга профессора Кола может одновременно 

рассматриваться и как фундаментальный трактат, в котором исследуются основные 

вопросы одной из важнейших социологических дисциплин, каковой является 

политическая социология. Вполне очевидно, что в этой книге отразился 

богатый исследовательский и преподавательский опыт автора. К сожалению, в 

литературе по социальным наукам наблюдается известный разрыв между солид- 

Предисловие 

ными научными трактатами, с трудом поддающимися интерпретации или же 

допускающими множество различных, в том числе взаимоисключающих интерпретаций, 

с одной стороны, и учебниками, написанными просто и доступно, но 

имеющими весьма отдаленное отношение к тому, что принято называть современным 

научным знанием, — с другой. 

Книга профессора Кола преодолевает этот разрыв, удачно сочетая преимущества 

фундаментального научного труда и учебного пособия для студентов. 

Конечно, это книга серьезная, требующая определенного напряжения при чтении 

(очевидно, она и не должна читаться так же легко, как «Три мушкетера» или 

«Граф Монте-Кристо»), но при этом она совершенно лишена ненужной зауми, 

игры словами и стремления высказаться посложнее, чтобы выглядеть поумнее и 

пооригинальнее. Автор разговаривает со студентами серьезно, на высоком научном 

уровне, нисколько не снижая его в угоду псевдопопулярности. Своим содержанием 

книга призывает к глубокому постижению политических явлений и 

предостерегает против легковесности, дилетантизма и журнализма, с которыми 

мы, к сожалению, постоянно встречаемся не только в обыденной жизни, где они 

в какой-то мере естественны и нормальны, но и в профессиональной среде. В 

работах, посвященных политике, мы слишком часто сталкиваемся с морализаторством 

или, наоборот, с подчеркнутым цинизмом, с острыми и хлесткими 

высказываниями, обличениями, полемическими упражнениями. Гораздо реже 

мы имеем дело с глубоким и интеллектуально честным пониманием политики. 

Именно такое понимание, по моему мнению, присуще представляемой книге. 

Ее характерная черта — академизм в настоящем и высоком значении этого 

слова, академизм, которого очень часто не хватает в исследованиях, учебных 

пособиях, да и вообще в работах, посвященных политике. Благодаря этой черте 

книга Кола позволяет глубже и адекватнее понять ряд вопросов, ответы на которые 

кажутся очевидными. Она позволяет увидеть за псевдоочевидностями, перекочевавшими 

в социальную науку из обыденного, околонаучного или псевдонаучного 

сознания, реальные интеллектуальные и практические проблемы. И 

наоборот, нередко там, где обыденное, журналистское или псевдонаучное сознание 

видит серьезную причину, настоящая социология политики усматривает 

лишь следствие или симптом, свидетельствующий о глубинных социальных проблемах, 

процессах и тенденциях. 

Автор «Политической социологии» отнюдь не склонен к социологическому 

«экспансионизму», он не стремится, по его собственному утверждению, доказывать 

некое превосходство социологии над политической наукой, растворяя 

свой объект — политику — в обществе. Вместе с тем политика не выступает в 

работе как явление, изолированное от других подсистем общества. Она представлена 

на обширном социальном и идейном фоне. О какой бы политической 

категории, о каком бы политическом институте ни заходила речь, автор скрупулезно 

прослеживает их происхождение, эволюцию, многообразные интерпретации 

в различных социокультурных контекстах и, наконец, их современное 

состояние и понимание. При этом рассмотрение политики постоянно переплетается 

с рассмотрением идей о политике, от древних до новейших, и такой подход, 

безусловно, плодотворен, так как одно от другого неотделимо. Анализ раз- 

XIX


личных теории в данном случае выступает не как «довесок» к изучению реалий, 

а как органическая часть обшей авторской логики. Автор подчеркивает, что идеи 

о политике — это не просто истинные взгляды или иллюзии теоретиков: они 

обладают практической эффективностью, способны оказывать и оказывают реальное 

воздействие на политическую жизнь. Отсюда особая ответственность тех, 

кто берется теоретизировать на эти темы. 

Эта точка зрения наглядным образом присутствует в разделах, посвященных 

этнической и национальной проблематике. Автор справедливо отмечает, что эта 

проблематика отнюдь не носит чисто академического характера: за ней стоят 

различные формы борьбы за власть, за определенные способы государственного 

устройства, за установление границ и т.п. Профессор Кола рассматривает этнос 

не как изначально существующую природную данность, обладающую некоей 

никем не наблюдавшейся исконной групповой идентичностью и гипотетической 

однородностью, а как определенную идеологическую конструкцию. В какую 

бы далекую историческую древность мы ни углублялись, мы не найдем там 

исходных, однородных, чистых, самотождественных групп, которые бы аналитически 

ни разлагались на различные составные части и признаки. Поскольку 

вера в существование этносов свойственна не только этнологам, то она представляет 

собой не просто нечто вроде иллюзии и непризнания исторических реалий, 

но может иметь весьма разрушительные социальные последствия. Автор 

совершенно справедливо рассматривает подобные «этносовые» взгляды как модернизированные 

или эвфемизированные расово-антропологические теории. Что 

касается категории нации, то, согласно автору, это следствие определенных со- \ 

циальных условий, а не продолжение природы другими средствами, перефразируя 

известное выражение Клаузевица. 

Подобных взглядов сегодня придерживается большинство серьезных специалистов 

в области социологии, политологии и этнологии. Нет нужды специально 

доказывать чрезвычайно важное значение этнической и национальной 

проблематики для современной России. Ее глубокое и многостороннее исследование 

— задача в высшей степени актуальная. Но выполнение этой задачи не 

имеет ничего общего с довольно широко распространившимся в нашей стране 

мифом об этносах и этносах-нациях как главных субъектах исторического процесса. 

Если в советскую эпоху официальная идеология утверждала, что основная 

движущая сила истории — борьба классов, то в последние годы в отечественной 

литературе аналогичная роль приписывается «этносам» и «нациям», понимаемым 

не как социокультурные, а как природные, т.е. расово-антропологические 

образования, наделяемые неким изначально фиксированным и вечным 

набором признаков. Такие взгляды уже существовали в XIX и начале XX века; к 

чему они привели в свое время Германию, хорошо известно. Собственные этнические 

стереотипы, предрассудки и ничем не обуздываемая фантазия некоторых 

российских теоретиков «этноса» позволяет им смело рисовать «национальные 

картины мира», лихо приписывать тем или иным народам определенные 

черты, нисколько не заботясь о том, чтобы эти «картины» имели какое-то отношение 

к реальности. Подобные фантазии можно было бы оставить на совести 

этих теоретиков, не придавая им особого значения, если бы не та реальная и 

Предисловие 

потенциальная опасность для России, которую они в себе содержат. Как и старые 

теории расово-антропологической школы, они выступают как обоснование 

идеологии межнациональной ненависти и ксенофобии, способствуют обострению 

этнических и национальных проблем внутри страны и ее международной 

изоляции. В действительности главные субъекты исторического процесса — не 

этносы, не нации, отождествляемые с этносами, а общества, т.е. индивиды и 

группы, объединенные многообразными экономическими, политическими, культурными 

связями, общими традициями, ценностями, целями и волевыми усилиями. 

Единство и самотождественность того или иного общества — это не только 

и не столько его начальный пункт, сколько результат исторического развития. 

Мне представляется, что трактовка этнической и национальной проблематики 

в книге французского ученого весьма актуальна для нынешней России. 

Книга Кола лишена довольно распространенного сегодня утилитаристского, 

узкоинструментального, чисто технологического подхода к политике. Существует 

наивная вера в то, что можно быстро и ловко «раскрутить» любую политическую 

идею, структуру, фигуру, и эта вера активно эксплуатируется, принося 

некоторым политическим технологам неплохие доходы независимо от эффективности 

их деятельности. Тот же политический «демиургизм» проявляется и в 

представлении о всевластии правящих элит, якобы формирующих общество по 

своему хотению и разумению. Отсюда и бесчисленные исследования элиты, причем 

элита это или нет, неважно, главное, все довольны: представители элиты — 

потому, что им лестно быть отнесенными к этой замечательной категории, исследователи 

— потому, что за это платят, как правило, значительно больше, чем 

за исследования низших слоев, занятие это более приятное, да и сам исследователь, 

изучающий элиту, может почувствовать себя приобщенным к ней. В действительности 

не общество таково, какова его элита, а наоборот элита такова, каково 

общество. Собственно, из идеи о том, что жизнь людей управляется не волей 

монарха, аристократии или, шире, начальства, а глубинными процессами, 

происходящими в обществе и государстве, и родилась социология; она и сегодня 

продолжает базироваться на этой идее. Иначе никакой социологии не нужно 

и можно заменить ее всю простой ходячей истиной: если элита (власть, начальство) 

хорошая, то и общество хорошее, если нет — то нет. Спору нет, элиту 

исследовать необходимо, но смысл такие исследования приобретают лишь тогда, 

когда она рассматривается как часть более широкой системы социальной и 

властной стратификации: если мы хотим изучить вершину пирамиды, мы должны 

знать основание и всю конфигурацию этого многогранника. 

В противовес отмеченным наивно утилитаристским и «демиургистским» взглядам 

сквозь всю книгу профессора Кола проходит идея глубокой социальной укорененности 

политических институтов, организаций, движений и идей, их тесной 

связи с другими системами социального действия. Отсюда и междисциплинарный 

характер этой работы, широкое использование в ней подходов и результатов 

самых разных дисциплин помимо собственно социологии и политической 

науки. 

Следует отметить, что кроме ряда общих достоинств книги, к которым я отношу 

и общую ее логику, и композицию, и ряд плодотворных общих идей, в ней


можно встретить и множество интереснейших частных наблюдений и замечаний, 

высказываемых автором как бы мимоходом, ad hoc, по поводу отдельных 

политических явлений и теорий. 

Наконец, еще одна особенность книги профессора Кола заключается в том, 

что в отличие от многих других зарубежных теоретиков в области политической 

социологии, для которых Россия — terra incognita или же страна, воспринимаемая 

не как европейская, а чуть ли не как марсианская, автор не понаслышке 

знает российские реалии. Как видно из приведенного выше перечня его работ, 

значительная их часть посвящена российской тематике. И в данной книге российский 

материал служит для автора одним из источников и оснований теоретических 

рассуждений и выводов; он постоянно присутствует в ходе изложения. 

Книга профессора Кола — несомненно выдающееся явление в научной и учебной 

литературе по политической социологии. Есть все основания полагать, что 

она с интересом и пользой будет прочитана российским читателем, будь то студент, 

ученый, практический политик или просто человек, интересующийся политикой. 

Часто говорят о том, что наше общество в высокой степени политизировано. 

Тем более важно, чтобы высокий уровень политизированности сопровождался 

повышением уровня понимания политических проблем. На мой взгляд, 

представляемая книга может помочь в этом всем, кто этого пожелает. 

Доктор социологических наук, 

профессор А.Б. Гофман 

Часть первая 

ИНСТИТУТ ПОЛИТИКИ

І. социология, 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ, 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА 

Формула «политическая социология» заключает в себе одновременно и проблему, 

и программу. 

Проблему — поскольку соответствующие значения терминов «социология» и 

«политика» взаимосвязаны главным образом в силу известного тождества понятий 

«социальное» и «политическое», проявляющегося в контексте некоторых 

исторических явлений и идейных систем. «Политическая социология» определяет 

также и некую программу, поскольку анализ отношений между политикой, 

которую в первом приближении можно назвать властными отношениями, и другими 

видами общественной практики и социальных институтов является, очевидно, 

важной задачей формирования основ политической науки. 

Термин «социология» предложен Огюстом Контом. В последнем варианте его 

позитивистской классификации наук (1852 г.) приведена следующая градация: 

математика, физика, биология, социология, мораль. Ранее философ заканчивал 

перечень научных дисциплин «социальной физикой». Но в самом начале своей 

деятельности (1822 г.) он предлагал такой порядок: астрономия, физика, химия, 

физиология, политическая наука. Мы имеем, таким образом, уравнение, в котором 

дан последовательный выбор понятий, если не синонимов: «политическая 

наука = социальной физике = социологии». Однако не будем считать эту изменчивую 

эквивалентность анекдотическим следствием трудностей в классификации 

наук XIX в., когда общественные науки только утверждались, а в индустриальном 

обществе шло формирование таких крупных массовых институтов, как 

воинская повинность, всеобщее избирательное право, обязательное образова- 

ние 1 

. Если в начале XIX в. Конт и другие ученые использовали формулу «поли- 

тическая наука» для обозначения науки (или наук), предметом которой явля-. 

лось общество, то причиной тому было в значительной мере наследие, придававшее 

термину «политический» очень широкое распространение и большой вес. 

И не для того ли они отдают предпочтение социологии, чтобы показать свою 

решимость порвать с предыдущими веками, которые Огюст Конт характеризовал 

как «теологические», затем «метафизические», вплоть до рождения нового 

позитивного века, где превалирует забота о причинах, а не о скрытых целях, ценностях 

или сущностях? 

См. фундаментальный труд: Favre Pierre, Naissances de la science politique en France 1-870— 

1914. Читатель может обратиться к библиографическому списку. — Здесь и далее примечание автора.

«ЧЕЛОВЕК - ОБЩЕСТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ», 

«ЧЕЛОВЕК - ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЖИВОТНОЕ» 

Вернемся к нашему заглавию: «Политическая социология». Оно могло бы 

показаться тавтологией. Ведь если слово «социология» означает «науку об об- і 

ществе» (исходя из латинского societas и греческого logos), ему можно придать 

смысл как «политической науки», так и «науки об обществе». 

Действительно, слова «социальный» и «политический» являются своего рода ; 

синонимами, поскольку французское «социальный» эквивалентно греческому'! 

«politikè». Великий мастер классификации и основатель логики Аристотель дал 

человеку определение, которое с греческого может быть переведено двумя спо-1 

собами: либо «человек есть политическое животное» (zoonpolitikon), либо «чело-! 

век есть общественное животное». Быть существом «общественным» и сущест- ' 

вом «политическим», быть индивидом в обществе, гражданином полиса, чле-1 

ном ассоциации и участником гражданского общества — разве это не одно и то] 

же? В таком случае данная книга могла бы также называться просто «Социоло-1 

гия», поскольку последняя была бы по необходимости «политической социоло-| 

гией». Однако в двух следующих главах (гл. II. Человек — общественное живот-1 

ное; гл. III. Человек — политическое животное) показано, что «политическое» и'| 

«общественное» не перекрывают друг друга, что политическая социология яв-| 

ляется лишь отдельной областью социологии. 

Возможное концептуальное тождество между «общественным» и «политиче- і 

ским», между социологией и политической наукой имеет лексический аспект,I 

который уже сейчас может кое-что прояснить. 

Политический словарь современных индоевропейских языков представляет і 

'собой смесь слов греческого и латинского происхождения (если не считать не-, 

скольких исключений, таких, как слово guerre, война, германское по происхож-| 

дению). 

Некоторые термины пришли из греческого языка, например, большинство! 

определений политических режимов: аристократия, демократия, олигархия,! 

монархия, тирания,деспотизм. 

Другие происходят от латыни. Здесь мы имеем дело с тремя случаями. 

— Слова могут формироваться на основе латинских корней, хотя сами по себев 

латыни не существуют. Государство (Etat), например, прямо связано со словом • 

status (функция, положение, статус), которое в классической латыни не имеет политического 

значения суверенной власти над определенной территорией. И толь- 

КО в начале XVI в. в трудах Макиавелли и Кастильоне в итальянском языке появ-^ 

ляется слово «stato», которое затем возникает и в других языках (см. гл. X, с. 282). ' 

— Другой вариант: использование терминов латинского происхождения, обозначающих 

латинские политические реалии. Говорят, например, о трибунной 

функции политических партий, таких, как коммунистическая партия, ссылаясь] 

при этом на роль трибунов в Риме, защищавших интересы плебса (см. гл. VI, c.,j 

151), или о диктатуре пролетариата, хотя между диктатурой римских консулов, 

обладавших полномочиями для разрешения кризисных ситуаций, и диктатурой 

партии-государства, созданной Лениным, дистанция огромного размера (гл. X, 

ЧАСТЬ I. Институт политики I. Социология, политическая социология, политическая наука 

с. 308). Слово «власть», наоборот, сохраняет весь свой «высокий» латинский смысл 

(см. гл. IV, с. 80), так же, как и этимология слова «нация», связанная с тем же 

корнем, что и слово «родиться» (naître), и влияющая на представление о нации 

как о явлении первостепенном, внеисторическом и «естественном» (см. гл. XII). 

— И наконец, слова из французского (либо английского, испанского, итальянского 

и т. д.) политического словаря, заимствованные из латинского, где они 

появились как перевод с греческого. Римские интеллектуалы, в особенности 

Цицерон, или «гражданские гуманисты» итальянского Возрождения (известные 

переводчики, а точнее, переводчики переводов греческих текстов), которые одинаково 

превозносили ценности полиса и культурные ценности, унаследованные 

от античности, решительно требовали полного перевода греческих текстов на 

латынь, а не простой транслитерации с греческого на латинский. Поэтому в наших 

современных языках существуют двойники из политического словаря греческого 

происхождения: одни приходят к нам из греческого, другие — из их латинского 

перевода. Именно это произошло со словами «политический» и «социальный». 

Там, где Аристотель говорит о полисе (город, государство), Цицерон 

скажет Civitas или Respublica, a позднее, в итальянском «просторечии», они 

превратятся в Stato, француз скажет République или Etat, англичанин — State или 

Polity, а немец — Staat(B отличие от Stand). 

То, что Аристотель называл полисом (город, государство), а конкретно — 

Афины в V в. до н. э., он называл также «политическим сообществом» 

(«communauté politique»), «политическим обществом» («société politique») или 

«гражданским обществом» («société civile»). Далее будут приведены (гл. X, с. 283) 

различные значения этой формулы, однако она дает ключ к пониманию возможной 

идентичности слов «общество» и «город», «социальное» и «политическое». 

Эта формула — «политическое сообщество» (koinonia politikè) — в XIII в. могла 

быть переведена на латынь или почти транскрибирована с одного языка на другой 

как «communicacio politica» («политическое общение») и в XIV в. — в подлинно 

латинской формуле, позаимствованной у самого Цицерона, как 

«societas civilis» (гражданское общество). Слово societas европейские средневековые 

авторы используют наряду со словом communitas (сообщество) для передачи 

греческого слова koinonia, которое можно перевести как общество, ассоциация, 

сообщество, группировка (оно может относиться даже к семье или экипажу 

корабля). 

Но оба перевода формулы zoon politikon, a именно «животное общественное» 

или «животное политическое» (Маркс, например, предпочитал не переводить 

их, а цитировал формулу Аристотеля по-гречески!), связаны с концептуальной 

проблемой: человек у Аристотеля является «политическим», потому что он может 

жить в «гражданском», или «политическом», обществе (koinonia politikè); 

он является гражданином, или, скорее, способен быть членом организованного 

политического сообщества, государства, состоящего из граждан и обозначаемого 

как Politeia. He все, конечно, люди живут в политическом сообществе, гражданском 

обществе, городе или государстве, но по самой своей природе, как представители 

рода человеческого, они отличаются от всех других живых существ 

следующей спецификой: человек есть животное «политикабельное» втом смыс-

ЧАСТЬ I. Институт политики 

ле, что он может жить в том, что когда-то называлось по-французски police, поанглийски 

называется polity и является транскрипцией Politeai («политая» используется 

иногда Руссо). 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА, СТАРЕЙШАЯ ИЗ СОЦИАЛЬНЫХ НАУК 

Таким образом, политическую социологию можно определить как науку о 

гражданском обществе, а поскольку политика выражает общие интересы, она 

образует архитектоническую науку, которой подчиняются экономика или стратегия, 

а также все другие социальные науки. Таково аристотелевское наследие. \ 

Политические науки и социальные науки 

Следовательно, если в XIX в. «политические науки» соперничают с социологией, 

то потому, что термин этот обозначает также «социальные науки» и обладает 

престижем и огромным весом интеллектуальной, философской, теологи-' 

ческой и социологической (не получив еще этого имени) традиции, восходящей 

к классической античности. В этом смысле выбор термина «социология» в про-,* 

тивовес термину «политическая наука» может означать разрыв с этим наследи-;î 

ем, утверждение позитивной научности данной дисциплины. Более того, тер- ' 

мином «политическая наука» обозначали так называемые «камеральные» дис- ; 

циплины, призванные дать политическому руководству средства управления. Так, 

в XVIII в. в Германии зародилась «статистика» в качестве «государственной науки», 

как форма учета населения, которая позволяла правительству лучше контролировать 

и решать проблемы народонаселения, исходя из потребностей эф-', 

фективно действующего «государственного интереса». Итак, термин «полити- 1 

ческие науки» был использован в конце XIX в. при создании Свободной школы; 

политических наук, давшей жизнь Национальному фонду политических наук и| 

Институту политических исследований: политические науки, понимаемые как?! 

социальные науки «штаба» власти. 

Политическая наука в XIII веке 

Говоря о социологии, Огюст Конт утверждает научность этой дисциплины и 

освобождается от наносов прошлого. В качестве примера того, какой вес прида- ' 

вала традиция политической науке (выражение, которое мы находим прежде всего ; 

у Платона), возьмем несколько строк, относящихся еще к XIII в. Их автор, Эгидий 

Колонна, написал на латинском языке учебник по политической науке (или 

политической социологии), предназначенный для будущего короля Франции 

Филиппа Красивого. В переводе книги, наверное впервые на французском языке, 

появляется термин «политическая наука» (оригинал на латыни датируется 

1260 г., а его перевод — 1296 г.). Во фрагменте, посвященном закону и праву на 

наказание, которое должно осуществляться в данной местности владельцем «се-| 

Социология, политическая социология, политическая наука 

ньории» (владельцем монополии на законное насилие — сказали бы мы сегодня 

вслед за Максом Вебером), он пишет: «Поскольку мы уже определили, какими 

должны быть устанавливаемые законы, укажем, что должны делать короли и какие 

законы принимать и использовать; мы должны понимать, что, подобно медицинской 

науке, которая при помощи диеты и микстур, сиропов и других прописываемых 

снадобий стремится главным образом регулировать самочувствие и 

делать все необходимое для поддержания здоровья в организме человека, политическая 

наука, которую называют наукой управления городами и царствами, 

стремится прежде всего регулировать человеческие дела посредством законов и 

институтов, коими она распоряжается» 1 

. 

Политическая наука является опирающимся на разум искусством управления 

городами или, добавляет автор, «сообществами людей». Она включает в себя,, 

наряду с предписаниями относительно брачных союзов королей и опасности 

слишком большого разрыва в доходах для согласия в обществе, советы по военной 

технике, а также дебаты о важности писаного закона, из которых вытекает, 

что предписания «закона природы», «проявляющегося в каждом человеке», не 

нуждаются в письменном изложении, тогда как законы, «созданные и установленные, 

не должны вступать в действие и обладать силой принуждения, а также 

связывать людей, если они не опубликованы». Ссылка на Евангелие как на высший 

закон ничуть не мешает рассматривать град земной, сферу общественных 

отношений как особую область. 

«Сообщество городов, или поселений», обладает собственными законами, зачастую 

сравнимыми с законами человеческого тела, понятными «физику», как 

называли в старину врачей: общество и тело должны подчиняться нормам и законам, 

предписываемым врачом и политиком и вытекающим из их знаний. Эти предписания, 

подчеркивает вслед за Аристотелем Эгидий Колонна, изменяются в зависимости 

от условий, среды, климата. Представление о политическом деятеле 

как о враче общества, занимающемся его «социальной физикой», позаимствовано, 

если угодно, у Платона, который утверждает, что существует «политическая 

наука», отличающаяся от общественного мнения и позволяющая разумно и эффективно 

воздействовать на общество, так же как медицина может врачевать тело, 

потому что его функционирование познается наукой, а не только мнением (doxa). 

Таким образом, политическая социология под именем политической науки 

появилась, если отвлечься от ее полной истории, в Греции и существовала, постоянно 

меняясь, временами уходя в тень или исчезая, приспосабливаясь к изменениям 

социальных и политических условий. Перерывы в ее развитии соответствовали 

переменам в содержании проблем, в появлении социальных нововведений, 

различных преобразований и новых критериев научного знания. Однако 

есть все основания утверждать, что политическая социология является древней 

дисциплиной, и мы приведем далее аргументы в поддержку тезиса о том, 

что она изменилась меньше, нежели экономика в связи с развитием рынка (гл. 

или военное искусство с появлением воинской повинности (гл. VI). . 

' Речь идет об отрывке из гл. XXVI второй части книги «De regimine principum» («0 государевом 

Правлении») с небольшими изменениями в орфографии и лексике для облегчения понимания текста.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ НЕ МОЖЕТ ОГРАНИЧИТЬ 

СВОЙ ПРЕДМЕТ СОВРЕМЕННЫМ ГОСУДАРСТВОМ 

Противоположная гипотеза состояла бы в утверждении, что политическая 

социология должна изучать главным образом политические формы и институт 

ты, зародившиеся лишь в XIX в., что ее предметом должны быть политические^ 

партии, всеобщее избирательное право, принятие решений правительствами,! 

функционирование администрации, отбор правящих элит, отношения между! 

самостоятельными политическими образованиями и все аспекты деятельное! 

современных государств. Зачем же пытаться распространять политическую соЦ 

циологию за пределы мира, в котором она родилась и развивалась под этим име-Д 

нем? Оставим в покое Платона, Аристотеля, Эгидия Колонну, греческих граж-

10 — 

которых она является, стал бы этноцентризмом наоборот; это было бы равно-1 

сильно утверждению, что родства не существует, поскольку имеется огромное! 

число типов семей, отличающихся структурой, ролью составляющих ее элемент 

тов, связями, объединяющими биологическое родство, и способами его соци-1 

альной структурации. 

Согласимся также с идеей, что, если политическая социология является дисЗ 

циплиной научного типа, должно учитываться и существование научного сооб-^ 

щества. И когда Дюркгейм (который не включил, однако, политическую социо

ЧАСТЬ I. Институт политиков 

является работой «по политической теории» 1 , даже если на этом предприятии 

политические функции подчинены функциям экономическим. Можно ведь изу-1 

чать «Дженерал моторе» не как производителя экономических благ, а анализи-1 

ровать использование в нем властных функций. Политика не сводится «неиз-1 

бежно к управлению», так как в этом случае ее предмет мог бы рассматриваться 

ся как равнозначный с предметом экономики: политика является формальноШ 

наукой о власти. Таким образом, не всякая система взаимодействий может от« 

носиться к сфере изучения политики. Охарактеризовать ее можно исходя ия 

двух основных критериев: она всегда касается того или иного коллективного! 

образования и опирается на легитимность, выступающую как обязанности 

(bindungness), а не как физическое принуждение. Строя такое определение 

можно сравнить власть в политике с деньгами в экономике: обе эти категорий 

институционализированы, обе являются специфическими средствами, обе наШ 

ходятся в обращении, и, как банкир, который ссужает деньги, отданные ему нт 

хранение, тем клиентам, которые в них нуждаются, выборные политически! 

руководители получают кредит доверия от своих избирателей и стараются еЯ 

оправдать. 

Аналогия между политикой и деньгами может показаться искусственной,! 

свидетельствовать лишь о словесной ловкости социолога, но на деле она на! 

правлена на поиск определения политики как символического средств 

(symbolic medium), связывая между собой понятия власти и производства. Та! 

ким образом, политика мыслится не как игра с нулевым результатом, напри 

мер покер, где все, что выигрывает один, теряет другой, но ей приписываете 

эффективность, подобная той, что свойственна банковской системе: предстаи 

ление о политической власти как игре с нулевой суммой (все, что выигрываю! 

те, кто владеет властью, теряют те, кто не имеет власти) отвергается ПарсоЯ 

сом вопреки почти очевидному характеру такого представления и в силу вьи 

годности отказа от механических метафор, каковы бы ни были их привлеки 

тельность и простота. 

И действительно, для Парсонса, который видит в человеке животное, испош 

зующее символы, т. е. главным образом язык (к этому мы еще не раз вернемся 

символическое не является чем-то вроде вторичного уровня фиксации социаЛ 

ного 2 

. Тем самым оказывается сомнительным, что физика и эпистемология, ся 

ответствующая механике, могут способствовать адекватному осмыслению пЯ 

литической социологии. 

' Термин «политическая теория» используется иногда как синоним социологической теорЯ 

политики в противовес эмпирическим социологическим исследованиям в области политикН'Я 

иногда и для того, чтобы заменить термин «политическая философия». Один из парадоксов прЯ 

подавання политической науки во Франции состоит в том, что она институционно отсекаетсяш 

политической философии, тогда как эта последняя уже давно втягивается в многочисленные гИ 

литические дебаты. Положение во Франции имеет специфический характер, и нельзя смешивав 

проблему университетской дисциплины с проблемой эпистемологической. В Соединенных Шті 

тах термин «политическая теория» обозначает одну из частей политической философии. 

2 Parsons Talcott. Social Structure and the Symbolic Media of Interchange (1978) и Death in the Westel 

World (1975), обе работы в кн.: Hamilton P. Readings from Talcott Parsons. Tavistock Publications. 1981 

Социология, политическая социология, политическая наука 

ВОЗМОЖНОСТЬ СУЩЕСТВОВАНИЯ НАУКИ О ПОЛИТИКЕ 

Изучение форм власти в группах, воспринимаемых во всей их множественности 

и историчности, мы в общих чертах определили не столько как предмет, 

сколько как область знаний. Строгая эпистемология потребовала бы, чтобы тип 

знаний о политике, который мы хотим построить, был уточнен. Что такое научное 

знание? Сумма эффективных приемов? Как построить это знание? 

Будем исходить из того, что в рамках данной работы можно оставить эти вопросы 

без окончательного решения, тем более что в компетенцию социологии, 

в частности социологии политической, не входит разработка эпистемологии, даже 

когда нужно показать, что знание можно свести к социальным и политическим 

условиям его появления. 

Поэтому мы не будем здесь демонстрировать эпистемологическую ипохондрию, 

или навязчивый страх перед различными болезнями, которые могут поразить 

познание. Просто напомним о некоторых точках зрения. 

Позитивизм и значение в общественных науках 

Социология получила свое название в номенклатуре наук, созданной Огюстом 

Контом. Этим и объясняется тот факт, что позитивистская модель познания 

обладает чем-то вроде приоритета в политической социологии, тем более что ее 

собственному предмету часто грозит опасность заразиться ценностными суждениями. 

Должен ли последовательный позитивизм соглашаться с включением 

дисциплин, посвященных изучению общества, в число наук? Где необходимые 

для этого законы? Где способы проверки их обоснованности? Одним словом, к 

политической социологии необходимо применять подход, близкий к тому, что 

был рекомендован Витгенштейном для философии: правильный метод состоял 

бы в том, чтобы каждый раз, когда кто-то высказывает мысли о политике, показывать 

ему, что некоторые из употребляемых им терминов лишены смысла. Метод 

не удовлетворит тех, кто хотел бы говорить о политике, но это единственно 

строгий метод: о том, что нельзя высказать, лучше промолчать', то, что не имеет 

смысла, не должно высказываться. Форма, которую этот тип теории получил у 

Рудольфа Карнапа, приводит к следующему утверждению: «Если язык физики, 

вследствие его универсальности, сделать языком науки, то вся наука превратится 

в физику. А метафизика будет исключена из этой сферы как лишенная всякого 

значения. С этого момента различные науки будут составлять в дальнейшем 

лишь части объединенной науки». А поскольку политическая наука-не является 

(или пока не является) «физикой социального», нам придется помолчать. 

Однако этот вид радикализма, от которого впоследствии отказались и сами 

итгенштейн и Карнап, не является обязательным требованием позитивистской 

>пистемологии: можно допустить, что высказывания и теории, которые являвся 

не научными, не «позитивными», а «теологическими» «или «метафизичес- 

' Тезис из «Логико-философского трактата» Витгенштейна (1921). 

13

14 — 

ЧАСТЬ I. Институт политик 

кими», не лишены смысла. Именно таков тезис Карла Поппера, оспаривающе-f 

го утверждение Карнапа, согласно которому разграничительная линия между на-і 

укой и метафизикой якобы совпадает с границей, отделяющей смысл от бессмыс*. 

лицы: отбрасывание метафизики в мир бессмыслицы является само по себе 

ражением метафизической позиции. Не воспроизводя здесь все связанные с этии| 

технические споры, отметим лишь следующее: Поппер утверждает, что основа-і, 

телем теоретической физики можно считать греческого философа ПарменІ 

Это не означает, что можно приравнять Парменида к Эйнштейну, а лишь то, чт 

между двумя учеными нельзя провести разграничение типа метафизическая 

смыслица/научная истина. Если философа-досократика нельзя оттеснить в пе 

темки ненаучности и бессмыслицы по отношению к физике, являющейся о€ 

разцом для наук, то почему в политической социологии мы должны занять бс 

лее радикальную позицию? Можно, например, утверждать, что платоновска 

теория трансформации политических режимов гораздо ближе к постановке пр 

блем в сегодняшней политической науке, нежели Парменид к Эйнштейну 1 

говоря уж о том, что нельзя понять логику политической социологии Маркса 

не выяснив, как она связана с логикой Гегеля). 

Связь между эпистемологией и политикой 

Теории познания связаны с политическими теориями; примером этого моц 

жет служить связь между геометрической рациональностью и концепцией 

личного пространства как подчиняющегося изономии (равенству перед законом! 

у греков, к которой мы еще не раз вернемся. Но отмеченная связь ничего не го-* 

ворит нам о реальной обоснованности политической теории или теории наукй 

Речь идет не о том, чтобы выяснить, является ли эпистемология следствием 

бых политических условий, что в определенном смысле всегда может считаться! 

верным, а скорее о том, как отнестись к тому, что то или иное направление 

стемологии порождает ту или иную политическую ориентацию. Возьмем четы]; 

примера: освобождение субъекта от груза авторитета у Декарта, связь между эс

16 — 

Однако, по мнению Поппера, можно доказать, что законов истории не суще-І 

ствует. Доказательство представлено в форме силлогизма: какова бы ни была! 

политическая или философская теория, которую исповедует тот или иной учеЛ 

ный, нельзя не признать, что существует воздействие научного знания на хом 

истории (изобретение подзорной трубы или создание атомной бомбы вносячі 

существенные изменения в военное искусство). 

Но если наука способна предсказать отдельные результаты (изменение высо! 

ты ртутного столбика в стеклянной трубке в зависимости от высоты ее располо*! 

жения в известном опыте Торричелли—Паскаля), она не может предсказать, 

ковы же будут эти открытия (Торричелли и Паскаль не могут предсказать появление 

Ньютона, который способен предсказать положение луны на небе, но не! 

может предвидеть появление Эйнштейна, который может предсказать отклоне* 

ние светового луча под воздействием определенной массы, но не может предви*! 

деть появление квантовой физики). Таким образом, если можно прогнозироват 

будущее состояние научных теорий, то историю научно предвидеть нельзя, и она 

не может мыслиться как закономерный процесс 1 

. 

Все попытки продвинуться в этом направлении (характерные для историцизма) 

приводят к катастрофам, так как вера в существование объективных законойі 

истории направлена на то, чтобы узаконить насилие, диктатуру во имя истины^ 

всеобъемлющие социальные преобразования (гл. VI, с. 159). Этот тип доктринь 

(изложенный, правда, другими словами), которая пытается уточнить возмож-î 

ности законного использования разума, почти не отличается от критическо! 

философии Канта, который стремится ограничить использование разума и счит-J 

тает, что нарушение этих границ приводит в политике к «фанатизму». 

Мы рассмотрим ниже (гл. II, с. 50) другую проблематику на основе платоноцй 

ского текста «Менон». И действительно, наделяя безымянного молодого раба! 

познавательными способностями, равными способностям Сократа, Платон обос-^ч 

новывает гипотезу о естественном праве, чем и подчеркивает, что утверждение! 

абсолютных истин не ведет неизбежно к тоталитаризму. 

Социологический релятивизм и ценности: 

варварство и цивилизация 

Далее, чтобы подчеркнуть всю сложность такого рода споров, покажем, чт 

если утверждение об абсолютном и трансцендентном характере истины не свя-| 

зано механически с авторитарными политическими теориями, то и релятивист-! 

ское учение о культуре не ведет обязательно к моральному индифферентизму., • 

По мнению Клода Леви-Строса, природа подчиняется универсальным заксНІ 

нам, тогда как для культуры (всей суммы того, что человек прибавил к природе,! 

т. е. техника, институты, верования, часть которых в отдельных обществах рас-І 

сматривается как средство фиксации обязательных норм) характерна относи-1 

1 С простейшим изложением этой теории можно познакомиться в предисловии к книге «Ни-«| 

шета историцизма». 

ЧАСТЬ I. Институт политики Социология, политическая социология, политическая наука 

тельность 1 . Тем не менее запрет на кровосмешение является универсальным правилом: 

запрещение интимных связей и брачных отношений между близкими по 

крови родственниками выступает как феномен, не знающий исключений, хотя 

его содержание изменчиво. Этот запрет выступает в качестве посредника между 

культурой и природой, что создает возможность символическому обмену (циркуляция 

сексуальных партнеров, имущества и слов) стать основой социальной 

связи. Однако не предопределяет ли само разнообразие законов родства, которое 

в негативном смысле проявляется в запрете на кровосмешение, а в позитивном 

обеспечивает включение людей в определенный символический порядок, 

равную обоснованность всех систем правил, логическую невозможность моральной 

оценки? Достаточно ярким примером этого может служить невозможность 

осуждения людоедства. Оно всегда носит ритуальный характер, т. е. подчиняется 

запретам и требованиям, зависящим от верований, а основное верование здесь 

сводится к тому, что люди присваивают себе качества того, что они съедают. В 

одном случае кто-то считает, что труп есть лишь определенное количество мяса 

и костей, и зачем тогда, если ты не вегетарианец, осуждать людоедство. В другом 

кто-то думает, что человеческий труп имеет бульшую ценность или достоинство, 

нежели труп животного, и заслуживает определенного уважения. Именно 

так рассуждает каннибал. Он съедает человека не для того, чтобы удовлетворить 

голод (такое можно было встретить в советских концентрационных лагерях 

под воздействием крайних мук голода), но потому, что верит, будто приобретает 

при этом лучшие качества съеденного, подобно тому как католик, съедающий 

просфору, верит, что тем приобщается к Богу. О чем можно судить при 

такой модели рассуждений? Скатывается ли социология к безнравственности 

или она должна укрыться в морали науки (хороша только истина, и социология 

в состоянии ее достигнуть)? 

Эти выводы нельзя считать обязательными, поскольку социологический релятивизм 

может содержать в самом себе моральный критерий. Леви-Строс следующим 

образом сформулировал парадокс самопроизвольного «конструирования», 

или «самосоздания»: варваром является прежде всего тот, кто верит в варварство. 

Как это понимать? Варвар — это тот, кто относится к людям жестоко 

(бесчеловечно), потому что он исключил их из человеческого рода, и, чтобы сделать 

это, он клеймит их, затем уничтожает тех, кто не совмещается с его пред- 

1 Классическое определение культуры дал Э. Б.Тайлор (1871): «Культура, или цивилизация, 

взятая в самом широком этнографическом смысле, представляет собой сложную совокупность, 

включающую знание, веру, искусство, мораль, право, обычаи и все другие умения и привычки, 

приобретенные человеком как членом общества». Собрав около ста пятидесяти различных определений, 

А. Л. Крёбер и Клакхон предлагают следующее определение (1952): «Культура заключается 

в явных и скрытых моделях (patterns) поведения, приобретенных или переданных при помо- 

Щи символов, которые представляют собой достижения человеческих групп, включая их реальное 

Воплощение и приемы мастерства; главный центр культуры определяется традиционными идеями 

(т- е. идеями, исторически сложившимися и отобранными) и — сжод&нцр--- связанными с ними 

Ценностями; культурные системы могут рассматриваться, с одн/й c'tf5fcoj}ferr*i£aK результаты деятельности, 

с другой стороны, как ?лементы, обусловливающий буду ig^ig "деятельность». Нельзя 

путатї антропологический смысл культуры (оппозиция: культ^^фІ^оАа) #£мй%-срй*ішіогиче- 

С КИЙ.|Р извеЙньЭс сЛучаЪхйррмативный), когда культура рассматртиаетМкз*''й«аиии''4лД данного 

общества VpoetHtf цвйнЫтей и действий. 

17

18 

ЧАСТЬ I. Институт полити») 

рассудками, кому он приписывает явные или скрытые пороки. Провозглаїщ 

бесчеловечность «варваров», «варвар» относится к ним «по-варварски». И на 

оборот, тот, кто не верит в существование бесчеловечного в человеке, не прибей 

нет к искоренению «вредителей» (кулаков), подобно Ленину, или «НЄДОЧЄЛОЕ 

ков», подобно Гитлеру. Он является подлинным гуманистом в том смысле, в кс 

тором гуманизм определяется изречением: «Я человек, и ничто человеческое MF 

не чуждо», т. е. признание человечности как качества всех людей, включая и те 

кто жесток, включая «дикарей» и «варваров». 

Критика опасностей релятивизма, а мы только что показали, как можно 

нее ответить, была направлена также и против тех, кто вслед за Ницше, напр! 

мер Мишель Фуко, поднимал вопрос о связях между знанием и властью, ней 

здесь критика была не более обоснованной. 

Знание и власть 

Отмечая тот факт, что технологии власти представляют собой механизм! 

которые производят, в частности, управляющее и повелевающее знание, приме 

ром чего могут служить некоторые формы психиатрии преступников в систел 

тюрем, появившиеся после политического и эпистемологического разрыва, 

занного с Французской революцией, Фуко приступает к развитию направленШЦ 

которое в негативном смысле можно назвать эпистемологией догадки, а в ПОЗУ 

тивном — теорией производства дискурсов. Анализируя параллель между наши» 

временем и концом XVIII в., он пишет: «Ряд процессов, которыми отмечена вт 

рая половина XX в., поставили в центр современных забот общества вопросі 

Просвещения. Первым из таких процессов стало приобретение научной и тех 

ническои рациональностью значения в развитии производительных сил и в при| 

нятии политических решений. Вторым — сама история «революции», наде> 

которой с конца XVIII в. возлагались на целую систему рационализма, у кото{Я 

го мы вправе спросить: какова его доля в проявлениях деспотизма, где и забл} 

дилась эта надежда? Наконец, третьим процессом стало движение, благодар 

которому на Западе и перед Западом был поставлен вопрос, на каких основані 

ях его культура, его наука, его социальная организация и в конечном счете сан 

его рациональность позволили ему претендовать на универсальную значимості 

не является ли эта рациональность миражом, связанным с политическим гос 

подством и гегемонией? Два века спустя после своего появления Просвещение 

(Aufklarung) вновь вернулось к нам как способ осознания Западом своих 

нешних возможностей и свобод, к которым ему открыт доступ, но в то же 

и как способ постановки вопроса о своей ограниченности и о силах, которые < 

использовал. Разум выступает здесь одновременно как деспотизм и как светоч» 1 !, 

Тот факт, что знание связано с властью, совсем не означает, что истина есті 

не что иное, как производное от силы выразившего ее мыслителя, что подрывав 

Foucault Michel. La vie: l'expérience et la science. 

Социология, политическая социология, политическая наука 19 

ло бы само значение мышления. В этой своей попытке Мишель Фуко отнюдь не 

утверждает, будто не существует ничего истинного или ложного, он скорее стремится 

показать, что обещание освобождения, связанное с эмансипацией разума 

от ограничений культуры, не сопровождалось равнозначным освобождением 

субъекта. Впрочем, он отмечает близость своего подхода к позиции Франкфуртской 

школы и ее критике инструментальной рациональности. Отнюдь не предпагая 

некой эквивалентности истины и силы, он выступает за поиск их взаимопроникновения 

не для того, чтобы смешать их, а, напротив, чтобы освободить- 

ся от удушающих гегемонии. 

Но если постановка вопроса о политических результатах деспотического использования 

разума правомерна, она вдвойне правомерна в политической социологии, 

выступающей как наука, как проявление власти разума, которая, хочет 

она того или нет, по призванию или по злому умыслу, является подсобной 

наукой власти? И как наука о власти в условиях, меняющихся от одной власти к 

другой, или на службе у власти, не должна ли она быть объектом удвоенной критики? 

Политическая наука находится в зависимости от социальных моделей, 

которые могут либо придавать политике ценность, либо принижать ее (в частности, 

резко отрицательным отношением к «политическому классу» и превознесением 

реальной страны в противовес стране официальной): политическая 

социология может зависеть от политического спроса и быть источником политических 

результатов, в то же время степень взаимопереплетения политической 

науки и политических институтов может быть более или менее высокой, хотя 

эта связь не обязательно является тесной зависимостью. Сама по себе социология 

политической социологии требует длительных исследований и в известном 

смысле под таким углом может рассматриваться вся данная книга. 

Тот факт, что политическая социология может выступать как наука или как 

явление, относящееся к эпохе науки, зависит не от полученных ею результатов, 

а от ее процедур. Научная истина (теория в эпоху науки) может быть и уроком 

Декарта, и уроком Поппера, она не зависит от соответствия какого-либо утверждения 

состоянию мира, но в большей мере от статуса этого утверждения. Общее 

условие для того, чтобы включить какое-то высказывание в реестр науки, состоит 

в возможности его передачи (осуществляемой лишь в результате определенной 

формализации). Элементы гарантии истинности заключены здесь не в самоконтроле 

исследователя, не в его стремлении уменьшить влияние субъективности, 

а в существовании научного сообщества. В этом смысле появление субъе 

кта науки и формирование публичного пространства составляют два связанных 

между собой процесса. Политическая социология науки (а значит, и политическая 

социология политической социологии) может показать связь между 

формальными свойствами греческого полиса и рациональностью, что мы уви- 

Дим в разделе, посвященном связи между письменностью и организацией социальной 

жизни (гл. VIII, с. 268), а также напомнить о политических и научных 

требованиях общественного мнения у Ка'нта. Мы не стремимся при этом утверждать, 

что познание исходит из социологии: одно дело — увязывать социологию с 

УСЛОВИЯМИ взаимосвязанного появления научной мысли и гражданского общества 

и совсем другое — объяснять социальными переменными логику научной

го 

ЧАСТЬ I. Институт полит 

мысли. Иными словами, эта работа не является более или менее явной попы| 

кой утвердить примат социологии над другими науками (подчеркивается, в ч! 

стности, ограниченность социологии языка по сравнению с лингвистикой л 

наукой о языке). Утверждать, что социология призвана быть социальной науко| 

которая должна превосходить другие науки, поскольку она раскрывает все пм 

жины человеческого поведения, — это значит стать жертвой софизма. Поскол| 

ку бесспорно, что человек социален по самой своей природе (это будет предмі 

том анализа в следующей главе книги), все, что происходит в человеческой жи$ 

ни, можно оценить как социальное. Однако из того факта, что любой человечі 

ский феномен проявляется в обществе, нельзя делать вывод, что он социален! 

том смысле, что его истоки, история, структура, логика, рациональность соц 

ально строго детерминированы. Еще менее законна такая гегемонистская пр 

тензия, когда речь идет о попытках политической социологии претендовать ; 

последнее слово в вопросах права, религии, искусства. Этот тезис опирается чаї 

всего на постулат, согласно которому социальные отношения являются по суі 

своей отношениями силы, а политическая социология способна и призвана вц 

являть и анализировать эти отношения силы. Напротив, вся эта книга имеет целЩ 

показать, что властные отношения, родовой термин, который мы можем исполві 

зовать для обозначения политики, не поддаются сведению при помощи «физш 

ки социального» (фактически метафизики) к силовым системам. 

В рамках теории институтов, которой открывается следующая глава, первая 

гипотеза, какую нам придется исследовать, утверждает, что политика зависит н« 

от биологии (науки о живом), а от социологии (науки о человеке как обществен» 

ном животном), что она определяет особый тип связей, которые можно объеди^ 

нить в родовое название властных отношений, каковые мыслятся на основе раз-? 

личных моделей, особенно в зависимости от места, которое политика призвана 

занимать в обществе в целом и по отношению к человеку в его «природном состоянии». 

II. 

ЧЕЛОВЕК — 

ОБЩЕСТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ 

Явления, которые обычно называют политикой и которые составляют «политическую 

жизнь», имеют высокую степень институционализации. Личности 

играют в политике определенные роли (российский премьер-министр выступает 

в своей роли иначе, чем премьер-министр Франции) и выполняют определенные 

функции (функции короля Бельгии как главы государства отличаются 

от функций президента России). Они проводят в жизнь различные стратегии 

(президент Французской республики может придерживаться той или иной стратегии 

в зависимости от того, имеет ли он большинство в парламенте, в противном 

случае возникает ситуация, которую во Франции называют «сожительством»). 

Они подчинены принудительной логике существующей системы (в Древней 

Греции афинские буле формировались путем жеребьевки среди представителей 

различных демов, а генеральный секретарь коммунистической партии избирается 

съездом). Меняются процедуры и полномочия. Вопреки некоторому 

абстрактному сходству, английский парламент XVIII в. и современный парламент 

Японии, армия Ганнибала и воинские подразделения ООН в Сомали в 1993 г. 

коренным образом отличаются друг от друга. Время изменяет все политические 

механизмы: во Франции смена политических режимов происходила последовательно 

в 1815, 1830, 1848, 1851, 1871, 1940, 1945 и 1958гг.; при Третьей республике 

потребовались многие годы, чтобы выборы в Национальное собрание, которые 

ранее проходили в условиях преобладания местных дополитических, почти 

общинных интересов, стали индивидуальными, политизированными и национальными. 

Функции и прерогативы конституционных органов видоизменяются 

и в пространстве. У субъектов Российской Федерации мало общего с германскими 

землями, которые, в свою очередь, сильно отличаются от автономных 

провинций Испании. Даже внешне очень близкие политические движения заметно 

разнятся в зависимости от условий, в которых они действуют: в 50-е гг. 

ФКП и КПСС придерживались одной и той же идеологии, однако первая была 

оппозиционной партией в условииях демократии, а вторая — единственной политической 

партией в стране, и их функции в корне различались. Короче гово- 

РЯ, институциональное структурирование политики являет собой сложное и 

массовое явление, понимание которого требует как анализа харизматического 

эффекта, создаваемого одним лишь присутствием телохранителей вокруг какого-либо 

политического деятеля, так и учета коррумпированности некоторых руководящих 

элит. 

Однако наличие институтов и процесса институционализации не является 

спецификой политики и представляет собой всего лишь частный случай более 

сложной антропологической реальности, а именно того, что человек есть живое 

существо, причем единственное, обитающее в искусственной среде.

22 

ИНСТИНКТ И ИНСТИТУТЫ 

ЧАСТЬ I. Институт политики! 

Человек представляет собой живое существо, преобразующее своей деятель-! 

ностью мир, в котором живет. Сравним две формы связи между потребностью І 

ее удовлетворением, — формы, определяющие соответственно инстинкт и 

статуты, используя для этого следующий текст Жиля Делеза: 

То, что принято называть инстинктом, и то, что принято называть институтами, свя-| 

зано преимущественно со способами удовлетворения потребностей. В одном случае 

естественная реакция организма на внешние стимулы позволяет ему извлекать из 

окружающей среды элементы для удовлетворения своих стремлений и потребностей! 

для различных животных эти элементы формируют их специфические миры. В дру^ 

гом случае субъект институирует самобытный мир между его стремлениями и внещ-f 

ней средой: он создает искусственные средства удовлетворения потребностей, осво-? 

бождающие организм от природы, но подчиняющие его чему-то другому; при эток 

средства видоизменяют само стремление, вводя его в новую среду. Действительно! 

деньги при условии обладания ими освобождают от голода, а вступление в брак из-« 

бавляет от поисков партнеров, но ставит перед субъектом новые задачи. Все это І 

начает, что любой индивидуальный опыт предполагает априорное существование сред 

его проведения, специфической или институциональной. Инстинкт и институты ян| 

ляются двумя организованными формами возможного удовлетворения (Deleuze 

Instincts et institutions. Hachette. 1956). 

Инстинкт и институты являются двумя способами удовлетворения стремле-J 

ний у живых существ. Первый свойствен животному; второй предлагает и навя4 

зывает себя человеку. Разумеется, и у животного не все инстинктивно, в то вреЦ 

мя как у человека ничто не инстинктивно, поскольку механизмы, обеспечиваю^ 

щие сохранение и воспроизводство человеческого рода, как и те пути, которы^ 

ми следует организм, чтобы снять напряженность и удовлетворить индивиду-| 

альные и видовые требования, регулируются искусственной средой, созданной 

самим человеком. Мы можем назвать инстинктом врожденное, наследственное! 

неизменное для вида поведение, а институтами — совокупность опосредован^ 

ных связей, обладающих относительной стабильностью и предлагающих субі 

екту обязательные для него пределы и инструменты собственного поведения/с 

большим или меньшим выбором объективных возможностей. 

Инстинкт является разновидностью поведения. Он отличен, от тропизма и oïl 

рефлекса: он нечто большее, чем реакция организма на изменения среды, посы-;| 

лающие информационный сигнал чувственному рецептору и вызывающие г 

способительную реакцию. Это поведение состоит из целого ряда действий, при-1 

водящих к какому-то результату, связанному с жизненными потребностями дан-1 

ного вида. Подобно рефлексу, инстинкт провоцируется внутренним изменени-1 

ем в организме или в окружающей его среде, однако он проявляется в целом ; 

ряде сложных операций: повышение температуры воды приводит в действие 

механизм воспроизводства у определенных рыб, в то же время боящаяся света* 

мокрица, подчиняясь тропизму, всячески стремится укрыться в темноте; выпол-1 

няя множество операций, паук ткет паутину, чтобы захватить и съесть свою жертву. I 

Инстинкт врожден и наследственен; он передается генетическим путем, и, ( 

даже не проявившись при рождении (половой инстинкт предполагает зрелость ' 

Человек — общественное животное 

определенных органов), он все равно не является результатом обучения или приобретенного 

навыка, превращающегося в автоматизм (ethos, согласно терминологии 

Аристотеля). Будучи врожденным, инстинктивное поведение является тем 

умением, которое обеспечивает живому существу, его носителю, условия выживания 

при наличии относительно постоянной среды. На уровне вида инстинкт 

универсален: он свойствен не одному или нескольким индивидам, а, проявляясь 

у одной из особей вида, присущ и всем особям данного вида (в отличие от 

человеческих навыков). 

Несмотря на широкое использование термина «инстинкт» (материнский, стадный, 

половой и др.) в отношении человеческого рода, подобного ресурса в распоряжении 

человечества нет. Нет материнского инстинкта, поскольку не все 

женшины желают иметь ребенка, поскольку постоянно меняются методы ухода 

за детьми младенческого возраста, поскольку распространены аборты. Нет стадного 

инстинкта, поскольку паника может разобщить толпу, а одинокие индивиды 

не менее человечны, чем люди в стаде. Нет и жизненного инстинкта, потому 

что войны и самоубийства непрерывно свидетельствуют о том, что желание смерти 

и его периодичность стоят в центре структур человечества и подчиняются социальным 

механизмам (например, анализ, проведенный Дюркгеймом, показывает, 

что вероятность самоубийства изменяется обратно пропорционально степени 

социальной интеграции) 1 

. 

Но если люди лишены инстинктов, то они подчинены институтам, которые 

предоставляют им возможность удовлетворять потребности (хотя бы некоторым 

из них, причем в соответствии с рядом сложных закономерностей): это функционирование 

семьи, которая устанавливает возраст, когда женщины рожают первого 

ребенка, и определяет форму власти (или угнетения) мужей над женами; 

это существование организованного торгового обмена, благодаря которому труд 

может стать средством непрямого удовлетворения потребностей путем обмена 

товарами или получения денежного эквивалента. Надо сказать также, что это и 

армия, которая учит людей убивать и погибать, и церковь, которая учит их тому, 

что Бог существует, и тому, как следует его почитать. 

Понятно, конечно, что не все институты одинаково относятся к стремлениям 

людей: если семья выступает в качестве организующего начала человеческой 

сексуальности и воспроизводства вида, то государство не соответствует никакому 

определенному стремлению, и его следует анализировать как институт второй 

или энной степени, который можно считать производным от других институтов, 

по отношению к которым государство играет роль (раз)регулятора, в то 

время как они служат ему фундаментом. В качестве примера функций, выполняемых 

современным государством, можно отметить контроль за системой образования. 

В любом обществе необходимо обеспечить передачу знаний и навыков, 

и эту функцию (наряду с другими) в большинстве обществ выполняет семья, 

особенно там, где преобладает сельское хозяйство и где совпадают семейная 

группа и производственная ячейка. Но поскольку индустриализация требует 

приобщения к культуре всего населения, возникает нужда в обязательном 

1 Дюркгейм Э. Самоубийство. Социологический этюд. М.: Мысль, 1994. 

23

24 ЧАСТЬ I. Институт политик» Человек— общественное животное 

школьном образовании, которое на разных уровнях контролируется государством. 

Следует воздерживаться от попыток любой ценой привязывать институты 

к тем или иным конкретным потребностям (государство — к потребности по* 

рядка или церковь — к потребности культа, а коммунистические партии — 

обеим этим потребностям). 

Противоречие между инстинктом и институтами можно свести к серии дву.| 

членных противоречий, отдельные из них мы сопроводим комментариями. 

Инстинкт 

Иерархия 

Общение 

Орган 

Группа ' 

Природа 

Потребность 

ИЕРАРХИЯ И ПОДЧИНЕНИЕ 

Инстинкт и институт 

Институт 

Подчинение 

Язык 

Орудие труда 

Общество 

Культура 

Желание 

Поскольку наблюдения показывают, что многие животные живут группами 

и что некоторые из этих групп организованы по принципу иерархии, не следует] 

ли предположить, что изучение политики должно было бы стать частью естест-у 

венных наук? Может быть, нужно обратиться к экологии (наука о живых суще-jj 

ствах в их среде) или этологии (наука о поведении живых существ в их среде), 

чтобы найти объяснение политическим феноменам, власти и послушанию, со-] 

циальной организации? 

Колония и общество 

Назовем условно колонией скопление насекомых. Когда существует разделе- ; 

ние обязанностей, порой возникает соблазн говорить о существовании общест-' 

ва. Один из хорошо изученных примеров — колонии амазонских муравьев в Цен- ; 

тральной Америке. Колония насчитывает сотни тысяч особей, которые, взбираясь 

друг на друга, образуют стену, ограничивающую определенное пространство, 

в центре которого находится самка-царица. Время от времени от стены отделяются 

колонны муравьев: они отправляются в поход за пищей для всех членов ; 

группы. Иногда происходит миграция всей колонии, затем после такой эпизо- s 

дической кочевки муравьи снова переходят на оседлый образ жизни. Сплошные j 

антропоморфные термины: «царица», «поход», «особь». Однако отождествление 

организации муравьев с организацией человеческого общества недопустимо. Ведь 

в основе сплоченности муравьиной колонии лежат процессы химического об- 

мена, в частности химические секреции «царицы». Поэтому в данном случае мы 

имеем дело не столько с какой-то группой, сколько с одной-единственной особью, 

составленной из всех «индивидов». Муравьи совершают стереотипные действия, 

обусловленные органическими и обменными факторами. 

Сразу же отметим, что попытки понять человеческие общества, исходя из 

моделей животного мира, никогда не бывают нейтральны, и при большей или 

меньшей степени дегуманизации рассмотрение человеческих существ как насекомых 

означает либо явное упрощение, либо удобный предлог, чтобы и обходиться 

с ними как с насекомыми. 

Сравнение людей со стадом может иметь ироническое или саркастическое 

значение. Оно служит также оправданием вождизма. Однако вожаки у животных 

обязаны своим местом в стаде действию механизмов физиологического характера. 

В истории с баранами Панурга, которые бросаются в море после того, 

как Панург кидает в воду «красивого большого барана», Рабле пишет: «Удержать 

их не было никакой возможности — вы же знаете баранью повадку: куда один, 

туда и все». Овцы действительно следуют за вожаком, но вожак стада — это самая 

плодовитая его овца, та, у которой наиболее многочисленное потомство, 

приобретающее пожизненный навык следовать за своей родительницей. Этолог 

Конрад Лоренц выявил существование у множества животных механизмов «отпечатка», 

эти механизмы фиксируют направленность животных,-их «реакцию 

следования» тому типу формы, который был их первым восприятием после рождения. 

Эти отношения подчинения необратимы. 

Если аналогичным образом проанализировать так называемый pecking order— 

«порядок клевания», то эту формулу можно использовать в качестве сатирической 

метафоры для характеристики служебной иерархии в каком-нибудь учреждении. 

Однако механизм, наблюдаемый у кур, не имеет ничего общего с тем, как 

ведут себя со своими подчиненными даже самые ограниченные начальники с их 

мелким садизмом. В группе кур курица 1 имеет «право клевать» (peck right) всех 

других, курица 2 — всех других, кроме курицы 1, и т.д., кончая курицей п, которая 

не имеет права клюнуть никакую другую курицу, в то время как все они клюют ее. 

Изучая среди прочих эту строго иерархическую структуру, один специалист нашел 

в ней сходство с университетской иерархией (курица первого ранга — это 

возглавляющий кафедру титулярный профессор, а курица ранга п —первокурсник). 

Но дело в том, что куриная иерархия складывается в ходе первых схваток 

между цыплятами: самые агрессивные и самые сильные займут впоследствии позиции 

высших рангов в прямой зависимости от своих боевых качеств. 

В основе же иерархии человеческих обществ лежат сложные механизмы. Опираясь 

на результаты этнографического изучения группы индейцев намбивара из 

Амазонии (об этом мы скажем ниже в гл. IX, с. 260), Клод Леви-Строс пишет: «В 

основе самых элементарных форм власти мы выявили один решающий аспект, 

который по сравнению с биологическими феноменами вводит новый элемент, а 

именно — согласие». Этот тезис соответствует традиции Жан-Жака Руссо и просветителей 

XVIII в., потому что даже если схема Руссо отлична от «квазиконт- 

Рактных отношений, существующих между начальником и его сотрудниками» 

(поскольку общественный договор Руссо является договором каждого со все- 

25

26 ЧАСТЬ I. Институт политик Человек — общественное животное 

ми), Клод Леви-Строс совершенно правильно подчеркивает, что «договор» ш 

«согласие», вопреки тому, что пишет Юм, являются не «вторичными формироіі 

ваниями», а «первичной материей» общественной жизни 1 . Термин «согласие!* 

вызывает множество вопросов в той же мере, в какой послушание может быть 

результатом угнетения: возможно, к его недостаткам следует отнести то, что ощ 

предполагает нечто вроде соучастия, принятия жертвами господства и угнете-! 

ния в сложившейся ситуации, но он же обладает и преимуществом, подчерки^ 

вая организованный и стратегический характер конституированных человечес-*] 

ких групп и существующего в них неравенства. При всей своей неравноправно^ 

стаьиерархия не может основываться на дрессировке, в смысле формирования'^ 

механической связи между сигналом (приказом) и поведенческим рефлексом.І 

Нельзя отрицать, что некоторые формы угнетения стремятся именно к этой целиі 

однако человек как субъект не дает свести себя к совокупности заученных ре*| 

флексов. И нет такого приказа, выполнение которого было бы полностью га*1 

рантировано. 

ОБЩЕНИЕ И ЯЗЫК 

'1 

Обмен информацией характерен не только для человеческих обществ: он не-І 

обходим для выживания многочисленных видов. В ряде случаев такое общение! 

есть реакция адаптации к требованиям выживания в данной конкретной среде.| 

Лишь придерживаясь позиции вульгарного антропоморфизма, можно предпо-| 

ложить, что если обезьяна издает крик, означающий появление на ее террито-а 

рии какого-то хищника, то она «говорит». Однако преемственность между жи-1 

вотным и человеком выглядит более обоснованной, коль скоро мы обнаружива-| 

ем у некоторых животных способность привязывать означающее к означаемому^ 

определенным способом, который можно было бы назвать произвольным в той| 

мере, в какой означающее не похоже на означаемое. 

Языковой знак и его произвольность 

Напомним, что по терминологии американского философа Чарльза С. Пирса; 

знаком называют единицу, составленную из двух взаимосвязанных элементов - 

означающего и означаемого. Означающее является материальным элементом (звук, 

рисунок, надпись и т. д.), который отсылает к чему-то, отличному от себя, а именно 

к означаемому. Когда отношение между означающим и означаемым есть отношение 

подобия, сходства, знак называется иконой (от греческого слова «карти- \ 

на»). Если отношение между означающим и означаемым есть реальное отношение 

преемственности, то можно сказать, что знак — это сигнал. Наконец, если * 

отношение между означающим и означаемым есть отношение условное, то речь,' 

идет о символе. В теоретическом анализе Фердинанда де Соссюра языковой знак| 

' Lévi-Strauss Claude: Tristes tropiques. Chap. XXIX. P. 363. 

ассматривается как символ и как единица, состоящая из двух компонентов. Один 

из этих компонентов — это «звуковой образ», связь которого с адекватным ему 

понятием является «произвольной»: в самом деле, нет никакой необходимой связи 

между звуком «дерево» и идеей «растения с одеревеневшем стеблем», а означаемое 

«древесное растение», например, имеет в качестве означающего в латинском 

языке слово arbor, а в русском — «дерево». Означающее не обладает ни одним из 

свойств того понятия, к которому оно отсылает. Вспомним слова, вложенные 

Шекспиром в уста Джульетты — «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой 

назови ее, хоть нет» 1 

. И не важно для дочери Капулетти, что Ромео — Монтекки, 

поскольку понятие «Монтекки» бестелесно и безлико. 

Язык как речь 

Следуя за Андре Мартине, мы могли бы определить язык как систему с двумя 

структурными уровнями: прежде всего она реализуется в значимых единицах — 

морфемах или монемах и далее в незначимых единицах — фонемах. Такая двойственность 

речи позволяет производить неограниченное число сообщений на 

основе конечного числа единиц (нескольких десятков фонем и нескольких десятков 

тысяч морфем). 

Если видеть в произнесении символов специфическую черту языка, то разве 

нет оснований говорить о языке у некоторых животных, пользующихся символами? 

Вспомним о «языке» пчел в исследованиях фон Фриша. Ему удалось установить, 

что пчела, собравшая пыльцу с цветка, передает об этом информацию 

посредством танца, который она исполняет перед входом в улей при возвращении. 

В скорости исполнения танца и в наклоне плоскости исполнения по отношению 

к солнцу содержатся координаты, позволяющие другой пчеле отыскать 

место взятка. Хотя некоторые компоненты танца (наличие определенной пропорциональной 

зависимости между скоростью исполнения и расстоянием) — 

означающее — действительно основаны на отношении имитации с означаемым 

(координаты), означающее остается тем не менее произвольным: танец ничем 

не похож на идею цветка. Итак, пчелы используют символы? Существует язык 

пчел? Однако имеется решающее ограничение в способности пчел производить 

символы: если источник питания будет помещен на каком-то растоянии не по 

горизонтали, а по вертикали, то побывавшая там пчела не сможет передать информацию. 

Следовательно, пчела не способна производить символы или комбинировать 

те символы, которые находятся в ее распоряжении, чтобы передать 

сообщение о новой ситуации. Ее коммуникативные инструменты не связаны со 

способностью универсального производства символов, а это означает, что ее 

система общения ниже системы общения человека и что она является чем-то 

иным, подчиняющимся другим законам, подобно тому как способ организации 

пчелиных колоний не позволяет говорить о них как об обществах. Пчела может 

передавать только сообщения, конечные в своих элементах, в то время как человеческий 

язык позволяет формировать сообщения, бесконечные по своей про- 

1 

Шекспир У. Трагедии. М.: Правда, 1983. С. 43. 

27

28 — ЧАСТЬ I. Институт политик M Человек — общественное животное 

тяженности: одна фраза может содержать одно слово, пять слов или неограни^ 

ценное количество слов. Существует понятие «дискретной бесконечности»: «дис| 

кретная бесконечность» характерна для арифметики, правила которой всегл 

позволяют образовать новое число, добавляя единицу к данному числу, так ' 

прерывные (дискретные) числа образуют бесконечный числовой ряд. 

Среди прочих — еще одна примечательная особенность общения пчел: пчеї 

ла, которая получила сообщение от другой пчелы, возратившейся в улей, отреа-| 

гирует на это тем, что полетит в указанное место. При этом она никогда не переі 

даст сообщение третьей пчеле. Чем объяснить подобную неспособность? Пчел| 

не может включить себя в определенный контекст, систему символов: она peal 

гирует, производя сообщения в определенных ситуациях, но не способна создатш 

сообщение на основе другого сообщения. 

Человеческий язык позволяет говорить о том, что отсутствует, в частности 

применять очень сложные формы отрицания. Высказывание типа «Бог не суще! 

ствует» характеризует ту символическую способность человеческого языка, ко| 

торую так хорошо проиллюстрировал Стефан Малларме в своем поэтическс 

сборнике «Кризис стиха»: 

Я говорю: цветок! Но в голосе моем 

Звучит аккорд не лепестков прелестных, 

Нет, это музыка самой цветка идеи, 

Она сильней, чем аромат букета'. 

Поскольку производство знаков некоторыми животными подчинено условие 

ям среды обитания и независимо от того, что эти животные могут иногда связы J 

вать друг с другом те или иные означаемые и означающие, у которых нет отно-1 

шений имитации с их предметом, можно сказать, что они обладают не способ-J 

ностью пользоваться символами, а способностью общения посредством сигналі 

лов. 

Теперь вернемся к понятию произвольности знака. Связь между содержа-*! 

нием сообщения пчелы, используемым ею кодом и предметом сообщения нщ 

является связью сходства, несмотря на аналогичный характер функции, свя^ї 

занной с пропорциональной зависимостью между скоростью и расстоянием^ 

Не вызывает сомнения и то, что пчела не может выучить другой язык. И в этоц, 

плане следовало бы говорить не столько о произвольной связи, не основанной 

на сходстве, сколько об абсолютно обязательной, вынужденной связи. Однако 

уместен вопрос о том, правильно ли считать произвольной связь между означающим 

и означаемым в человеческом языке. Трудно говорить о понятии про^ 

извольности знака, когда известны последствия принадлежности к фамилий 

Монтекки для одних и к фамилии Капулетти для других. И хотя роза могла бы 

иметь другое название, связь между означающим и тем, к чему оно отсылает, 

выступает как некая необходимость для того, кто применяет это название. Эмиль : 

Бенвенист вслед за Эдуаром Пишоном подчеркивает, что для человека, гово- 

Crise de vers: Variations sur un sujet. Editions de la Pléiade. P. 1654. 

ряшего на определенном языке, связь между какой-то «идеей» и каким-то «звуком» 

отнюдь не произвольна, а неизбежна, обязательна для него как необходимость: 

вот цветок, и даже если его аромат не содержится в его названии, я 

должен называть его «розой». Итак, роза есть роза, есть роза, есть роза (Гертруда 

Стайн). И Джульетте пришлось осознать, что Капулетти есть Капулетти, 

а Монтекки — Монтекки. 

Произвольность знака не приводит к насилию над предметом (разве розы 

страдают от своего имени «роза»?) или над тем, кто пользуется знаком: тот факт, 

что я вынужден называть по-русски определенный цветок розой, при том что 

на иврите, например, он называется «шошана», не производит никакого переворота 

в некой ранее существовавшей системе. Произвольность знака (знак 

произволен в том смысле, что означающее не имитирует означаемое), обязательная 

для говорящего (поскольку он не имеет свободы выбора того или иного 

означающего), не является грубым навязыванием какой-то формы тому или 

иному материальному предмету и не дает ни малейших оснований говорить о 

«символическом насилии» 1 

. Связь между означающим и означаемым не мотивирована: 

отношение между таким-то звуком и таким-то смыслом обязательно 

для говорящего. Говорить, что между определенной идеей и определенным 

звуком существует произвольная связь, означает смешивать друг с другом связь 

между словом и референтом и отношение между означающим и означаемым. 

Как подчеркивает Бенвенист, в этом смысле Соссюр является жертвой историко-релятивистских 

идей конца XIX в. и компаративистского направления 

философии: из видимых различий в поведении разных народов в тех или иных 

ситуациях делается вывод о том, что необходимости не существует вообще. 

«Считать языковой знак произвольным на том основании, что одно и то же 

животное называют быком в одной стране и ochs в другой, равнозначно утверждению 

о том, что понятие траура «произвольно», потому что в Европе его 

символом является черный цвет, а в Китае — белый» 2 

. Точно так же можно было 

бы отрицать существование отцовства на том основании, что отцовские роли в 

разных обществах неодинаковы. Или же утверждать, что мнения произвольны, 

потому что они могли бы быть другими, а не теми, какие они сейчас. Тогда 

напрашивается вывод, что произвольно все, что изменчиво. Такой незаметный 

перенос смысла понятия произвольности из лингвистики в политическую сферу 

(режим произвола там рассматривается как режим беззакония, полицейский 

режим) равнозначен попытке преподнести идею «символического насилия» как 

возможность «символического произвола», усугубляющего фактор силы. 

В противоположность средствам общения между животными, человеческий 

язык имеет безграничную разрешающую способность. Об этом качестве свидетельствует 

использование орудий труда. 

К этому, видимо, склоняются Бурдье и Пассерон в своей книге «Воспроизведение». 

2 

Benveniste Е. Problèmes de linguistique générale. Gallimard. 1966. P. 51. См. там же об общении у 

пчел, с. 49—62. 

29

зо 

ОРГАН И ОРУДИЕ: ТРУД 

Некоторые животные могут производить в среде обитания изменения, дл| 

которых характерна определенная стабильность (строительство гнезд), и исполь 

зовать предметы как орудия. Дарвин упоминает о применении антропоидами 

камней в качестве оружия. Дает ли это повод считать их воинами? И хотя HCKQJ 

торые высшие млекопитающие обладают способностью пользоваться орудиями 

(можно обучить шимпанзе стучать молотком), им не хватает умения ИЗГОТОЕ 

лять орудия. Согласно формуле Бенджамина Франклина, повторенной Map* 

сом, человек есть tool maker — создатель орудий. По своей сущности человечес 

кая среда такова, что предметы в ней являются социальными факторами. Ор 

дне должно определяться не столько своей функцией, своим назначением 

выполнять ту или иную задачу, сколько своим статусом, способом своего возі 

никновения: это посредник, изготовленный, чтобы производить, и сам произ 

веденный другими орудиями. И хотя существуют орудия вполне определенног 

назначения, характерным признаком орудий является все же их некая универ-ї 

сальность: от самых простых до самых сложных, от топора из осколка камня до 

компьютера, орудия предназначены для выполнения не одной операции, а це4 

лого класса возможных операций, причем в некоторых случаях этот класс опе-< 

раций может быть безграничным. Ясно, что речь идет не об орудии индивида, ; 

об орудиях рода в целом и что разум (способность производить орудия) в ег 

отношении к инстинкту (который наделяет животное способностями, полезны! 

ми для его выживания) является свойством прежде всего людей в их групповои 

а не индивидуальном измерении. 

Эта параллель «орудие — язык», которую мы находим еще у Декарта (сна 

с. 46—48), стала предметом теоретического осмысления в современной палео*! 

графин и прежде всего в исследованиях Андре Леруа-Гурана. Он показал, 

ким образом процесс постепенного освобождения от локомоторных задач у мле| 

копитающих приводит к решающим изменениям структуры человеческого моз4 

га. В самом деле, с переходом тела в вертикальное положение начинается раз-* 

витие мозга, так как теперь центр тяжести головы находится на оси позвоночника, 

благодаря чему череп может увеличиваться в весе и в объеме. Соответст-і 

венно, передние конечности, освободившись от функции передвижения, 

рут на себя часть функций, которые раньше выполнялись челюстями, и эт» 

последние относительно уменьшаются. Освобожденная от ходьбы рука може 

теперь держать орудия. Таким образом, орудие является «настоящей секрецией 

тела и мозга людей»'. Орудия не добавляются к телу, они продолжают его, й| 

теперь они необходимы для выживания человека, который оказался под угро-*| 

зой из-за уменьшения размера челюстей. С ростом объема мозга получают пре-* 

имущественное развитие два новых отдела коры головного мозга: отдел речи й| 

отдел руки. Итак, язык и орудие тесно связаны в процессе своего возникнове-* 

ния как в морфологическом отношении, так и по мозговой локализации. Од-1 

' Leroi-Gourhan André. Le geste et les paroles. Technique et langage. P. 132, 162. 

ЧАСТЬ I. Институт политики Человек — общественное животное 

ако гораздо важнее их неврологической близости их формальное сходство: и 

лова, и орудия могут быть приравнены друг к другу. И слово, и орудие могут 

быть отложены про запас с целью их последующего использования. И слово, и 

оудие участвуют в операциях, имеющих определенную цель, оба они должны 

подчиняться известному порядку: оратор, выступающий с неким тезисом, и 

оабочий, производящий определенные, связанные между собой движения, 

применяют аналогичные приемы. «Человек производит конкретные орудия и 

символы в рамках одного и того же процесса или, точнее говоря, использует 

для этого на уровне мозговой деятельности аналогичный базовый инструментарий». 

Признав это, мы должны отвергнуть любое отождествление деятельности 

животных с человеческим трудом, а также приравнивание животной коммуникации 

к человеческому языку. 

СЕКСУАЛЬНОЕ ВЛЕЧЕНИЕ И АГРЕССИВНОСТЬ 

В системе двучленных противопоставлений, главным из которых является 

противопоставление инстинкт — институт, отметим особую важность противопоставления 

между животным воспроизводством и человеческой сексуальностью 

с учетом того, что фрейдистский анализ социально-политических механизмов 

отводит ключевую роль сексуальному влечению (либидо), энергия которого 

реализует сексуализацию несексуального объекта. 

Влечение и его судьба 

Парадоксальная возможность, оксюморон «десексуализированной сексуальности» 

(объединяющей верующих с главой их церкви или приверженцев какой-то 

партии с ее вождем) уходит корнями в различие между влечением (понемецки 

trieb), управляющим сексуальностью, и инстинктом. Это различие 

позволяет также понять, каким образом феномены насилия выступают в качестве 

социальных механизмов, связанных со структурированием субъективности. 

Влечение подталкивает (в прямом смысле) организм к цели с определенной 

энергией (этот термин напоминает нам, что Фрейд находился в большой 

зависимости от энергетической модели психического и социального). Это 

стремление связано с определенной частью тела, главным образом с обильно 

иннервированной слизистой оболочкой, являющейся поверхностью соприкосновения, 

возбуждения и, следовательно, удовольствия. Именно благодаря ей 

происходит обмен между внутренней и внешней частями телесной оболочки 

тела: через рот, анус, половые органы. Влечение направлено на снятие напряженности 

(аккумуляции возбуждений) путем реализации одной из процедур, 

Для которых моделью служит оргазм. Подобным способом удовольствие достигается 

при посредстве определенного объекта. Теория Фрейда сносит заодно 

стену между нормой и патологией, но главное, она показывает, что влечение 

может быть разным по своему источнику, своей цели и своему объекту. Так, 

31

32 - 

ЧАСТЬ I. Институт полити^ 

сосущий молоко младенец испытывает удовольствие на уровне своего половое 

го органа, связанное с питательной функцией рта. Это означает, что рот, хотя) 

не принимает прямого участия в воспроизводстве, может играть определенную 

роль в сексуальной жизни. Однако в наиболее распространенном вариані 

те развития влечения гегемония принадлежит генитальной зоне, иначе вмес 

второстепенной роли рот мог бы играть в сексуальной жизни ведущую ролі 

что сделало бы возможным эротизацию питательной функции, как в случа! 

некоторых форм булимии и токсикомании. По Фрейду, сексуальность истори 

чески развивалась на основе анатомического различия полов и психическс 

бисексуальности. Этот процесс интерсубъективен: вожделение сосущего груді 

ребенка связано с вожделением матери (мать, испытывающая фантазм быт 

сожранной своим ребенком, передаст ему совсем иное желание, нежели 

которое передаст своему ребенку мать, испытывающая при кормлении грудь! 

приятное возбуждение). В этом смысле человеческое желание есть отчуждё 

ние: по формуле Лакана, взятой им у Гегеля, желание есть желание (желания 

Другого, и бессознательное может быть определено как речь Другого. Скаже| 

так, что человеческому субъекту свойственно некое прирожденное «зияние*! 

которое заполняется Другим, причем он обязан этому Другому своим зачати! 

ем и своим рождением, но в то же время получает от него — и это есть бессоз| 

нательное — желание. Человеческая сексуальность является игрой желаний 

которые конструируют для каждого субъекта его характерные структуры либи! 

до. Эти последние представляют собой результат интерсубъективного процесі 

са структурирования, а не результат психологического созревания или прохожЦ 

дения каких-то предопределенных стадий развития. 

Понятие бессознательного позволяет осмыслить невозможность для челове-1 

ка полностью властвовать собой. Структуры бессознательного (сны, оплошное я 

ти, истерические симптомы) отражают существование вне сознания некоего тек«| 

ста, который выявляется в сознании ценою деформаций и отклонений, метафо| 

и метонимий. Бессознательное — это не какая-то гулкая бездна, где мечутся тем*| 

ные силы, оно представляет собой динамический резерв желаний субъекта, пс 

рождаемых в нем его отношениями с другими субъектами, причем эти желанш| 

формируются и выявляются в соответствии с логикой, структурированной на-Ц 

подобие логики языка. Исходя из этого очевидного содержания текста, психо-| 

аналитическая интерпретация позволяет расшифровать его скрытое содержаний'! 

методом, аналогичным тому, который применяется для прочтения иероглифой| 

и разгадывания ребусов. Язык, которым написан этот скрытый текст, не уни-| 

версален, но его увязанные друг с другом означающие суть те же, что и означаю-;] 

щие субъекта в его своеобразии. Поэтому, несмотря на претензии на статус уни-1 

версальной науки, психоанализ являє гея познанием единичного субъекта. Имен-| 

но по этой причине приходится отказываться от объяснения агрессивности 

механической реакции на предполагаемо угрожающую среду или как проявле-| 

ние инстинкта; необходимо связывать агрессивность с человеческой сексуаль-'j 

ностью, которая выступает не как удачная адаптация организма к предназначе-j 

нию каждого индивида служить своему виду, а как нечто постоянно нарушаемое| 

и нарушающее. 


Авторитет и страх утраты любви 

Активное присутствие Другого в человеческом субъекте органически связас 

тем, что Фрейд называет прирожденной беспомощностью (hilfosigKeit) млаца: 

по причине своей относительной незрелости, из-за слабости мускулов 

отсутствия нейронной координации он пока еще не способен к локомоторной 

деятельности и потому не может адекватно отвечать на раздражения, вызываемые 

потребностью (например, голодом). Это состояние беспомощности 

приводит к абсолютной зависимости от фантасматически всемогущего Другого 

(от матери или от того, кто ее заменяет). Именно так создается матрица отношения 

субъекта к авторитету, поскольку такая зависимость «порождает страх 

утраты любви». В случае потери любви исчезает защита от опасностей, и тут же 

перед субъектом встает угроза, что «эта всемогущая личность докажет ему свое 

превосходство в форме наказания». Итак, существует первичный страх, порождаемый 

боязнью агрессии со стороны всемогущего авторитета. Но ребенок, вынужденный 

отказываться от удовлетворения некоторых своих побуждений, 

чтобы не стать жертвой агрессивности всемогущего Другого, сам начинает проявлять 

агрессивность против этого авторитета. В дальнейшем произойдет интериоризация 

внешнего авторитета, «социального страха», который будет внутренне 

восприниматься как некая психическая данность, как свирепое и всеведущее 

«сверх-я», от которого не ускользает ничто: ему известны как реализованные, 

так и нереализованные желания, и оно с одинаковой строгостью 

оценивает и те и другие. Итак, «сверх-я» (которое составляет основу того, что 

приверженцы морализма называют моральным сознанием или «категорическим 

императивом») является следствием родовой зависимости человека от человеческой 

среды (и оно нисколько не связано с какой-либо формой социальной 

организации). 

Агрессор прочно обосновывается в субъекте. Если у последнего возникает 

какой-то агрессивный позыв (сожрать материнскую грудь), который не реализуется 

— а так всегда и бывает, — ему начинает угрожать внутренняя агрессия, 

агрессия со стороны «сверх-я». «Агрессия собственного сознания постоянно 

порождает агрессию авторитета». Сложность понятия агрессии у Фрейда заключается, 

следовательно, в том, что речь идет не только об импульсе, направленном 

вовне, как форме отношений с Другими (ненависть, ревность), но и о том, 

что этот импульс питает и «самоагрессию», не только садизм, но также, и прежде 

всего, мазохизм. В то же время, согласно Фрейду, несмотря на то, что агрессия 

входит в структуру социальных отношений вида, ее нельзя рассматривать 

только как последствие расстройства социальных механизмов. Существование 

«сверх-я» не является результатом социогенеза в том смысле, что само «сверх-я» 

не есть производное от определенных социальных условий. «Сверх-я» — это результат 

родовых особенностей человеческого субъекта: его бытие проистекает 

Из 

взаимоотношений с другими. 

Ниже мы увидим, каким образом Фрейд привносит в «сверх-я» мифическое 

содержание посредством гипотезы об убийстве родного отца (см. с. 69— 

7 

1), но о структурообразующем характере человеческой агрессивности доста- 

33

34 

ЧАСТЬ I. Институт политик^ 

точно сказано при упоминании о той роли, которую Фрейд отводит здипові 

комплексу. Агрессивность сына (как желание совершить убийство отца и ка* 

боязнь наказания) находит свое разрешение в преодоленини эдипова комплекса, 

короче говоря, в том, что, совершив символическое отцеубийство! 

ребенок обретает реальную способность быть отцом. Желание убить отца (ил* 

сожрать мать) может вызвать столь же большое чувство вины, что и реальназ) 

агрессия. 

Символическое насилие 

Исходя из теории Фрейда, Лакан выдвинул концепцию агрессивности, кем 

торая связывает агрессивность с формированием «я» в условиях первородногд 

отчуждения: субъект infans (еще не говорящее дитя) существует как расчленение 

тело, как одна из форм его относительной незрелости. Он обретет свою идеь 

тичность путем идентификации с собственным образом, который функциощ 

рует как зачаточная форма согласно гештальтпсихологии (психология формы| 

Дитя становится «я», идентифицируясь со своим отражением, которое деист 

вует как матрица, коагулирующая его последующие идентификации. Созна! 

тельное отчуждение «я» — это кто-то другой, поэтому мое собственное «я» яві 

ляется плохо интегрированной структурой неузнаваемости. Посягательство if 

этот образ вызывает агрессивность, например, в форме ревности. Попытв 

поколебать нарциссизм субъекта ощущается им как большая опасность и по| 

буждает его к действию. Следовательно, чтобы понять агрессивность, необхо| 

димо исходить из взаимоотношений, существующих между импульсом и эти 

ми «специфическими Другими», которые получили название imagos (образы) 

Некоторые из них являются образами расчлененного тела (тело может быт| 

лопнувшим, пожираемым, разорванным, выпотрошенным, выхолощенным^ 

образы, структурирующие агрессивность, всегда связаны с телом и его десі 

руктурированием. В этот образный ряд вписываются картины Иеронима БоСЇ 

ха: демоны, состоящие из переплетения ртов и анусов, пропасть, в которуКІ 

сбрасывают проклятых, — ее'оживальное отверстие возвращает нас к перво 

родному страху рождения. 

Если агрессивность, эта «коррелятивная напряженность нарциссистскон 

структуры», принимает форму насилия как организованного поведения, то прй| 

чину этого следует искать в каком-то сбое на уровне «символического поля». 

Иллюстрацией «символического» регистра может послужить диалог Платонай 

акцент на превалирующей роли Закона как структурирующего запрета. Диалек| 

тическая сократовская критика Фрасимаха, пересказанная Платоном в 

«Государство», и решение Сократа покориться судьбе и принять «бессмыслен| 

ный приговор того самого Города, благодаря которому он стал человеком», вы! 

свечивают символическое как структуру, в которой запрет преступления служН| 

формированию субъекта. Но в данном случае агрессивность соотносится нб?| 

инфрачеловеческим, а скорее с погрешностью Закона. Действительное насил* 

должно пониматься как нечто патологическое в той мере, в какой оно являет 

«символическим насилием», организованным некоей бессознательной стр> 


Ой', реальное преступление — при том, что «реальное» выступает как нечто не 

озм'ожное, непереносимое, невообразимое и тем не менее имеющее место - 

шифровывается как « СИМВОлическое». Опираясь на Марселя Мосса, Лакаь 

яает здесь следующую формулировку: «Структуры общества символичны; будучи 

нормальным, индивид пользуется ими для реального поведения; будучи психопатом, 

он выражает их символическим поведением». По контрасту с отцеубийством, 

в котором эдипов комплекс находит свое разрешение и позволяет субъекту 

получить статус отца, а также по контрасту со структурами родства, которые 

регулируют половую жизнь на институциональном уровне, Лакан приводит 

пример изнасилования одной или нескольких женщин солдатами в присутствии 

пожилого мужчины, оказавшегося совершенно беспомощным. Речь идет о 

«реальном преступлении, вдобавок реализованном именно в Эдиповой форме, 

и виновник мог бы понести справедливое наказание, если бы не героический 

контекст, в котором оно совершается, когда ответственность чаще всего возлагается 

на группу, которая прикрывает индивида». Это рассуждение напоминает 

о том, что даже самое ужасное и жестокое преступление следует соотносить не с 

«животностью» человека, а, напротив, с его человечностью, а также о том, что 

теории морализма, подчеркивающие свою приверженность гуманизму, часто 

грешат непониманием патогенных последствий гуманизации. 

Подавление и сдерживание 

Агрессивное влечение — именно потому, что оно носит импульсный характер, 

не обязательно ориентирует на поведение в форме насилия: при переходе 

к действию то или иное реальное поведение регулируется (разрегулируется) сбоями 

в системе символов. Таким образом, агрессивность зависит не от схемы 

«раздражение—реакция», а от интерсубъективного процесса, в котором субъект 

вовлечен в желание Другого. Но это нисколько не означает, что именно 

общество является единственной причиной нарушений сексуальности. В этом 

мы видим первое проявление ограниченности того, что принято называть социологизмом 

— соблазна объяснять все человеческие феномены действием 

изменчивых социальных механизмов, функционирующих в самых разных обществах 

и общностях, и в этом смысле «произвольных». Между тем сдерживание 

провоцируется отнюдь не обществом. Скорее, сдерживание является тем 

базисом, на котором строится общество, даже если цивилизация и призвана 

стабильно закрепить различие между соперничеством и враждебностью — этими 

Двумя формами агрессивности, первая из которых не приводит к уничтожению 

объекта (или к боязни быть уничтоженным объектом). 

1 

Выражение «символическое насилие» имеет здесь иной, более ранний смысл по сравнению с 

тем значением, в котором его употребляет школа Пьера Бурдье. См. в первую очередь Ж. Лакан 

«Агрессивность в психоанализе» и «Функции психоанализа в криминологии». За период времени 

между выходом в свет этих двух текстов (1949 и 1950) и опубликованием работы «Функции и поле 

слова в психоанализе» (1956) (все они были опубликованы в книге «Тексты») теоретические выво- 

ДьІ Лакана претерпели изменения. 

3!

36 — 

Поэтому агрессивность и неестественна и не полностью социально обуслов^ 

лена. Если бы агрессивность была некоей необратимой данностью человеческой 

го рода, авторитарные политики, стремящиеся дисциплинировать человека, представляющегося 

им злобным и вредным, нашли бы оправдание своим намерение 

ям в самой природе человека. И напротив, если бы насилие было продуктом ее 

циальных условий, можно было бы надеяться на успех политики, которая І 

мится уничтожить насилие, уничтожив порождающие его условия. Первый ас 

гумент входит в традиционный набор аргументов реакционных мыслителей-пес 

симистов. Второй аргумент был выдвинут авторами, которые предлагали исполі 

зовать насилие против насилия, оправдывая сверхнасилие тем, что оно прине^ 

сет абсолютный мир. Вера в прирожденную предрасположенность человека * 

добру или к злу, а также в то, что, «испортив» человека, общество может тем 

менее контролировать его поведение, приводит к узаконению наказательно-І 

правительных, «ортопедических» видов политики. Напротив, утверждения, ее 

гласно которым люди могли бы жить в обществе, свободном от насилия, поток 

что угроза репрессий, подавляющая их желания, неизбежно превратится в оди 

из видов угнетения и приведет к возврату агрессивности, иногда перекликают 

с критическими выводами Маркса. Преодоление чрезмерного подавления лі< 

бидо капиталистическим обществом (тема, встречающаяся у Г. Маркузе) не І 

жет, однако, согласно Фрейду, способствовать преодолению того, что он назы| 

вает «состоянием подавленности в условиях цивилизации». В самом деле, пс 

Фрейду, сдерживание влечения есть механизм, отличный от подавления. Репресії 

сивная сексуальная мораль может иметь патогенные последствия, в то время ка» 

сдерживание вписано в саму структуру человеческого желания: сдерживание 

сексуальных бессознательных кровосмесительных желаний является следстви| 

ем не подавления, а запретности самого желания, угнетающей само желание! 

Задолго до твоего рождения, говорит Фрейд одному из своих юных пациентов, < 

уже знал, что, если бы у твоих родителей был сын, он желал бы обладать свое! 

матерью и убить своего отца: независимо от своей формы — мифологической! 

как в истории о царе Эдипе, или более теоретической, — закон человеческог 

желания не является произвольным или искусственным социальным продукте* 

Итак, механизмы, функционирующие в психическом аппарате человека, 

порождены действием социальных механизмов. Анализируя развитие западне 

цивилизации, Норберт Элиас устанавливает связь между узаконенным насили| 

ем, которое было монополией европейских правителей между XII и XVI вв. 

«социальной обусловленностью», которая заставляет каждого индивида ко? 

лировать самого себя. По определению Макса Вебера, возникновение государ 

ства, обладающего монополией на узаконенное насилие, может быть связано І 

развитием «сверх-я». Психогенез объясняет социогенез государства. Установле| 

ние государством социального контроля над насилием способствовало, возможно 

прогрессу цивилизации, поскольку «поле битвы переместилось во внутренниі 

мир человека». «Сверх-я», как «специфический механизм привычки», начина 

контролировать эмоции: придворное общество вскоре создаст новый «habit 

social», основанный на самоконтроле. Как пишет Клод Товар, «это рождени^ 

современного человека, выбирающегося из-под завалов влечений и эмоцийj 

"ЧАСТЬ I. Институт полит Человек — общественное животное 

омошыо мимикрии и конкуренции, побуждающих его подражать тем слоям 

бшества, которые уже приобщены к цивилизации» 1 , предполагает, что влечеие 

может изменяться под воздействием социальной среды. Процесс развития 

адной ц ИВИЛизации, опиравшийся на взаимозависимость между экономикой 

военным делом, а также на существование стабильного центра власти, должен 

был найти свое отражение в структуре субъекта, обязав его уметь контролироать 

свои отношения с другими людьми и контролировать самого себя. Эта гипотеза 

покоится на целом ряде ошибок и паралогизмов. Прежде всего на предссудке 

_ Пр ОТИВ чего выступают многие историки, специалисты по Средним 

векам, такие, как Клод Товар, — согласно которому в Средние века насилие было 

беспредельным, поскольку люди не контролировали самих себя и их поведение 

определяли непосредственные импульсивные взрывы. Все теории этого типа 

имеют ряд методологических пороков: с одной стороны, средневековое насилие, 

опирающееся на собственные нормы, классифицируется как дикое, асоциальное, 

варварское, исходя из норм совсем другого общества, нежели те, которые 

известны в данном обществе. По сути, оценка уровня цивилизации средневековья 

с использованием в качестве критерия социальных норм XVII в. означает 

проявление грубого этноцентризма. В отсутствие специального организма, 

когда государство обладает монополией на узаконенное насилие, может существовать 

очень действенный контроль над насилием, например, посредством веры 

в Бога. Именно Бог, как обладатель монополии на узаконенное насилие, одаривает 

людей хорошим урожаем и наказывает их болезнями и наводнениями, причем 

у «дикарей» встречаются явные проявления столь же эффективного «сверхя», 

что и у «цивилизованных» европейцев (см. гл. XI). Если, согласно Фрейду, 

«сверх-я» является следствием «социального страха», то страх этот связан с человеческой 

интерсубъективностью, а не с интериоризацией социальных механизмов: 

страх не есть социальный продукт; «сверх-я» не есть следствие цивилизации, 

но сама цивилизация есть следствие «сверх-я» (см. гл. III, с. 70). 

Философы эпохи Просвещения выдвинули гипотезу прирожденной открытости 

человеческого субъекта и к воспитанию, и к бесконечному правовому прогрессу, 

что свойственно и всему человечеству. Эта типичная для просветителей 

идея является регулирующей в том смысле, что она несет в себе значение, которое 

позволяет нам организовывать свое поведение и свои суждения. Кант интерпретирует 

ее следующим образом: «Животное благодаря своему инстинкту 

уже есть все; чужой разум позаботился для него обо всем. Человеку же нужен 

свой собственный разум. У него нет инстинкта, и он должен сам вырабатывать 

план своего поведения. Но так как он, появляясь на свет совершенно беспомощным, 

не в состоянии сделать это сразу, то о нем должны позаботиться другие». 

(«О педагогике»//Аои/и И. Трактаты и письма. М.: Наука, 1980. С. 445.) Следовательно, 

ребенок будет цивилизован родителями и воспитателями. Воспитание 

состоит из двух этапов: один негативный — это дисциплина, à другой позитивный 

— это воспитание в строгом смысле этого слова (оно проходит несколько 

1 

Gauvard Claude. De Grace especial. Crime, Etat et société en France à la fin du Moyen Age. Publication 

de 

la Sorbonne. 1991. 

37

38 ЧАСТЬ I. Институт полити! 

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ И НАСЛЕДОВАНИЕ 

Разница между понятиями «наследственность» и «наследование» являет| 

хорошей иллюстрацией специфичности социальных феноменов, анализируем! 

нами под углом связи и преемственности. Генетическая наследственность, да| 

если она может стать объектом манипуляции посредством евгеники, детоуби| 

ства или использования различных технологий генетической инженерии, опй 

рающихся на биологические исследования и находящихся под социальным KOÏ 

тролем, подчиняется определенным законам (законы Менделя), которые влас' 

вуют над индивидами и группами индивидов. Речь идет о природной объектм 

ной реальности, пусть и подверженной манипуляциям. Напротив, наследом 

ние как по сути, так и по содержанию зависит от структуры общества и семьи, 

также от ряда специализированных институтов, таких, например, как школа! 

Отличительные признаки наследника по Сартру 

' 1Я 

Классический анализ, принадлежащий перу Жан-Поля Сартра (в «Критик! 

диалектического разума», I960), опирается на понятие «отличие». Его можна 

полностью понять только с учетом того примата, который Сартр отводит поняі 

тию praxis (слово, обозначающее практику и ее определенную форму как в грец 

ческом, так и в немецком языках): «Мы обнаружим, возможно, некий смысл I 

эволюции обществ и людей, если допустим, что взаимоотношения групп, клас| 

сов и вообще всех социальных образований (коллективов, сообществ) являютс| 

в своей основе практическими, т. е. реализуются через обоюдные акции взаимОя 

помощи, союзнических отношений, войн, угнетения и т. д., какими бы ни былй| 

типы и способы реализации этих акций» (с. 731). 

Отличие является одной из составляющих социальной практики, историчесг] 

ки возникшей в конце XIX в. во Франции: оно представляет собой способ сущел| 

ствования наследников буржуазии. Оно не является сущностным свойством оп-/ 

ределенного класса, поскольку буржуа не всегда вынужден стремиться к отли-. 

чию и в определенных ситуациях озабочен прежде всего тем, чтобы внушать страх, 

Но отличие является способом существования тех буржуа, которые стали наследниками 

того, что создано их отцами начиная с июня 1848 г. и Кавеньяка, а ; 

затем и во времена Тьерра и Коммуны, т. е. с институирования буржуазии каї 

класса, чинящего расправу над своим Другим — пролетариатом. Классовые отношения 

во Франции конца XIX в. не могут быть поняты, исходя только из эко- 

" Человек — общественное животное 

мического и социологического анализа. Они несут на себе отпечаток прошлой 

нависти, которая довлеет над настоящим в том смысле, что за ним может по- 

-ледовать только одно будущее — будущее новых классовых войн. Практика распавы 

была субъективно интериоризирована наследниками, и буржуазия осонала 

себя как класс на уровне каждого буржуа: практически все буржуа дали 

руг ДРУ Г У клятву, что в классовой войне ни один из них не отступит. Каждый 

буржуа узнает себя в другом буржуа по признакам применения угнетательской 

практики. Этот praxis находит свое выражение во множестве установок и позиций. 

В то время как аристократия приобретает свой качественный статус и привилегии 

при рождении, которое является фактом природы (обязывающим защищать 

свою честь), для буржуазии природа является той универсальностью, в силу 

которой все люди рождаются свободными и равноправными, поэтому и буржуа 

и пролетарий по своему естеству являются людьми. Отличие выступает как нечто 

противоестественное: оно отрицает природную универсальность людей. «Буржуазия 

второй половины века выбирает для жизни установку на светский пуританизм 

с его непосредственно угнетательской значимостью, каковой является 

отличие». Буржуа отрекается от естественности, убивая собственные потребности 

посредством насилия над своим телом: он носит жесткий воротничок и крахмальную 

манишку, одевается в черное — цвет траура, — становится трезвенником, 

а жена его должна быть фригидной. Тело в качестве биологической универсальности 

(благодаря которой угнетаемый живет в угнетателе в том смысле, что 

оба они, пролетарий и буржуа, имеют одинаковое органическое тело, обладающее 

потребностями) должно быть подавлено, приручено, дисциплинировано в 

своих функциях. Тело господина, в силу того что оно является человеческим телом, 

должно быть закрепощено. Укрощено. Оскоплено. Буржуа утверждает себя 

в отношении к рабочему как носитель «культуры вне природы». Это буржуазное 

жеманство позволяет обосновать прерогативы буржуазии и оправдать угнетение 

пролетария: угнетая собственное тело, буржуа требует права угнетать рабочего. 

В своем теле он угнетает рабочего и его потребности. 

Но каким образом, спрашивает Сартр, нужно понимать отличие? Существует 

ли оно как нечто значимое только для нас, в нашем сознании, является ли оно 

лишь нашей объяснительной фикцией? Для наследника ответ ясен: отличие есть 

публичный знак, существующий для Другого. Но для обладающего отличием этот 

Другой не есть кто-то один, это серия всех других людей, обладающих отличием. 

(Типичным феноменом серийной или дополнительной группы можно считать 

моду.) Наследник производит нечто вроде фокуса: не родившись аристократом, 

он не может ссылаться на собственные достоинства (поскольку любой 

Другой, даже сын рабочего, обучающийся в Политехническом институте, или 

сын колбасника, ставший студентом Свободной школы политических наук, мог 

"Ы также ссылаться на это в обоснование законности своих претензий). Отличие 

наследника, часть наследия которого составляет и жесткость его отца, должно 

Проявляться в его натуре, но это натура против культуры, семейный exis, преобразованный 

в praxis. Причем,этот praxis является практикой не индивида, а всех 

буржуа, составляющих серию, и все это соразмерно тому, в какой степени отли- 

39

40 

чиє наследника обосновывает его наследство. Не потому, что сын таков, како 

отец. Дело в том, что законность получения наследства опирается на качеств 

которые приобретены сыном, хотя они и выступают как его врожденные 

ства, подобно тому, как его культура представляется связанной с его натурой (пр 

том, что формирование будущих наследств французских буржуа в XIX в. пот 

бовало пролития крови рабочих). Отличие выступает как трансформация к< 

кретной истины отца в стабилизированную инерцию практики сына. Но 

инерция вполне прозрачна для наследника: он ощущает свое отличие как кла 

совое различие, делающее его представителем своего класса и определяюще 

соответствие природе своего класса, следовательно, и его культуре. Причем > 

личие функционирует как юридическое обоснование угнетения и как факт 

укрепления однородности всего класса на основе радикального разрыва с Др 

гим: со своим телом, к которому буржуа относится как к рабочему, и с рабочи» 

который выступает как тело буржуа'. Итак, отличие есть не пассивный груз стру 

туры, довлеющей над субъектами (каковые не являются железной стружкой 

притягиваемой магнитом в магнитном поле), и не игра или комедия, котор'у 

буржуа разыгрывают перед собой; нет, отличие фукционирует как квазипрщ 

на фоне насилия, каковое является составляющей группы, особенно в том смыс 

что буржуа сами осознают свое насилие над пролетариями, то самое насши 

которое сплачивает их, но которое они отрицают. 

Поколение: иллюзорное понятие? 

Анализы электоральной социологии, проведенные на основе методов, СОЕ 

шенно не похожих на методы сартровской социологии, показывают, что : 

сированный в метрике возраст сам по себе не может служить объясняющей 

ременной электорального поведения. Следует считать безосновательными 

верждения типа: «молодежь склонна к экстремизму» или «пожилые женщш 

голосуют за консерваторов». Дело в том, что факт голосования многих пожил| 

француженок за правые партии должен связываться с их образовательным ; 

нем и профессиональной деятельностью перед выходом на пенсию. Посколї 

в 1981 г. женщины в возрасте от 65 лет и старше имели крайне низкий уров 

образования и при этом отличались активной религиозной практикой, име 

эти переменные составляющие существенны для объяснения их правой ори« 

тации на президентских выборах, состоявшихся в том году. Тот факт, что на : 

борах в 1995 и в 1996 гг. многие пожилые крестьянки России голосовали за кс 

мунистов, также объясняется их политической социализацией, а не возрасти* 

инертностью. 

Поэтому следует проводить различие между возрастом и поколением. Фра 

цузская исследовательница в области политологии Анник Першерон, автор на 

более авторитетных работ по политической социализации, напоминает, что < 

ществует по меньшей мере пять значений понятия «поколение». 

721. 

1 

В этом изложении я почти полностью следую тексту «Critique de la raison dialectique». P. 721 

ЧАСТЬ I. Институт полит Человек — общественное животное 

1) В исторической науке поколение обычно соотносится с периодом в 30—40 

лет в качестве временной хронологической единицы. 

2) Поколением, как это принято в демографии, считаются люди, родившиеся 

в один год или в один и тот же временной отрезок (не важно, двух- или пятилетний); 

по этому признаку демографы формируют то, что они называют «когортами». 

3) Можно группировать людей по их первому голосованию: все избиратели, 

впервые проголосовавшие на президентских выборах 1996 г. в России, составляют 

в этом смысле отдельное поколение. 

4) Людей также объединяют, исходя из позиции, которую они определили для 

себя в отношении некоего важного события, или в связи с тем, что они оказались 

вовлеченными, добровольно или насильственно, в подобное событие. Поскольку 

одно и то же событие по-разному воздействует на представителей разных 

возрастных групп, поколения могут обозначаться в связи с тем или иным 

событием, происходящим в период их переломного возраста (на ;3ападе наиболее 

плодотворными периодами считаются юношество и начало зрелости). 

5) Памятуя о том, что понятие «поколение» соотносится с человеческим воспроизйодством, 

можно рассматривать вопрос о поколении под углом зрения 

потомственности, т. е. попытаться исследовать политические предпочтения родителей 

и на этой основе связать с ними предпочтения их потомков. 

В любом случае в плане электоральной социологии «идея поколения основывается, 

независимо от выбора того или иного способа разграничения, на общности 

накопленного опыта и на продолжительности отпечатка, оставленного 

определенными событиями на той или иной возрастной группе»'. Впрочем, не 

следует забывать, что событие может затронуть и все возрастные группы, но поразному. 

Итак, нам понятно, что изучение связи между возрастом и поведением избирателей 

выявляет не биологическую, а социальную обусловленность. Так, 

соотношение между возрастом и активностью избирателей совершенно не одинаково 

в Соединенных Штатах в 50-х гг. и во Франции в 70-х гг.. В первом случае 

участие в голосовании и возраст имеют динамику в форме дугообразной 

кривой: низкая активность самых молодых, рост активности по мере взросления 

с достижением максимума в середине зрелого возраста, а затем спад активности 

(при этом она никогда не снижается до самого низкого, первоначального 

уровня). В Соединенных Штатах период наибольшей активности наступает 

в 30—35 лет, начало спада — около 55 лет. Во Франции пик участия в выдрах 

достигается к 40 годам, а начало спада приходится на 75 лет. Однако иследования 

в обоих случаях показывают, что изменение процента участия в 

ыборах в группе престарелых людей связано не с их возрастом, а с историчессложившимися 

социальными особенностями: люди старшего возраста в 

ША и во Франции в 1950 — 1970 гг. имели более низкий уровень доходов и 

°лее низкую степень образования по сравнению с другими избирателями. Если 

Percheron A. Age, cycle de vie, génération, période et comportement électoral//D. Gaxie, L'explication 

u u vote. P. 235. 

41

42 ЧАСТЬ I. Институт полити Человек — общественное животное 

же брать людей старшего возраста, имеющих одинаковый уровень доходов и ра 

ную степень образования по сравнению с более молодой группой лиц, то их и ; 

бирательная активность оказывается равной. Высокий уровень участия в пщ 

совании самых пожилых избирателей во Франции объясняется частично че 

ким различием уровня смертности в зависимости от профессии: так, наприме] 

средняя продолжительность жизни школьных преподавателей, проявляюцц 

высокую избирательную активность, выше, чем соответствующий показателі 

чернорабочих, избирательная активность которых гораздо ниже 1 . 

Развивая этот тезис, мы убедимся в том, что возрастная переменная пос 

исключения переменных, связанных с профессией, уровнем образования, 

лигиозной практикой, имеет очень слабую объяснительную значимость. Ід 

подтверждает одно повсеместно наблюдаемое социальное явление. Если мы щ 

пользуем для объяснения возрастной фактор, то его необходимо всегда соотн 

сить с тем значением, которое он имеет в данном обществе: значение, придай 

емое возрасту при объяснении социальных явлений, есть следствие того, кі 

общество видит и осмысливает само себя. 

Образовательная селекция: 

способности или социальные механизмы 

Социальный характер наследования подтверждается различием образовател 

ных возможностей мужчин и женщин, когда социальные характеристики как] 

превращают индивидуальное развитие в судьбу. Это лишь частный случай ', 

щего механизма, показывающего неравенство шансов в зависимости от со| 

альной стратификации. 

В книге «Наследники» Бурдье и Пассерон измеряют и пытаются объясни, 

«воспроизводство» социального неравенства передачей «культурного капитал| 

находящего свое выражение в дифференцированных показателях успеваемоС 

Если мы сопоставим число лиц определенного возраста, обучающихся в у 

ных заведениях данного типа, с общим числом индивидов того же возраста, 

надлежащих по своему происхождению к той же социо-профессиональной, 

тегории (СПК), то получим коэффициент вероятности поступления индивї 

данной СПК в учебные заведения данного типа. Общая формула выглядит» 

дующим образом: 

впервые зачисленные учащиеся обоих полов из данной СПК 

общая когорта детей, выходцев из этой СПК 

1 

Ariés Ph. L'enfant et la vie familiale sous l'Ancien Régime. 

ф0рМула позволяет рассчитать шансы на поступление по социо-профессиочьным 

категориям. Результаты показывают значительные различия, из кото- 

' ре следует, что в 1961 г. на 1000 детей рабочих в университеты и другие вузы 

фпаниии было принято 14 человек против соответственно 585 из категории сво- 

- дных профессий и руководящих работников. Следующий расчет показывает 

нсы ПрИнятых студентов по каждой категории в зависимости от профиля выс- 

Іеґо образования. Эти шансы обозначаются термином «условная вероятность», 

поскольку речь идет о шансах на обучение, а не на получение высшего образо- 

вания 

, _ о шансах, которые будут зависеть от успеваемости. 

Приводим в сокращенном виде таблицу, составленную Бурдье и Пассероном 

по данным Национального института статистики и экономических исследований 

на 1961 г. 

Шансы на зачисление в вузы Франции по данным Бурдье 

и Пассерона (в 1961 г.) 

Социопрофессиональная 

категория 

родителей 

Сельхозрабочие 

Сельхозпроизводители 

Работники сферы услуг 

Рабочие 

Служащие 

Предприниматели 

промышленные 

и торговые 

Работники среднего 

руководящего состава 

Свободные профессии 

и руководящие работники 

Объективные 

шансы 

0,7 

3,6 

2,4 

1,4 

9,5 

16,4 

29,6 

58,5 

Право 

12,5 

16,2 

15,3 

12,3 

21,1 

16,4 

15,2 

16,9 

Точные 

науки 

34,7 

37,0 

41,3 

42,8 

29,4 

31,8 

30,5 

33,3 

Условная вероятность 

Гуманитарные 

науки 

50,0 

38,1 

37,0 

39,9 

28,6 

39,1 

45,6 

33,2 

Медицина 

2,8 

5,6 

5,5 

3,6 

8,6 

8,1 

6,0 

10,8 

43 

Фармакология 

Колонка «Объективные шансы» в итоге не дает 100%, потому что она приводит не процент 

студентов по СПК, а шансы индивидов внутри каждой СПК; построчная сумма в рубрике «Условная 

вероятность», напротив, составляет 100 %, потому что речь идет о распределении зачисленных 

студентов по различным специальностям. 

Со времени опубликования работы Бурдье и Пассерона в системе высшего 

образования произошли важные изменения, связанные с продлением срока обязательного 

школьного обучения до 16-летнего возраста и с увеличением числа 

акалавров. Этот процесс «массификации» сопровождался демократизацией, 

особенно заметной в увеличении числа девочек — учащихся средних школ, одак 

о в высшей школе между социальными группами сохраняется значительный 

Разрыв шансов доступа к высшему образованию. 

3- 2487 

0 

3,1 

0,9 

1,4 

2,3 

4,6 

2,7 

5,8

44 

Учащиеся и преподаватели часто объясняют успех или неуспех в освоєнні 

той или иной дисциплины наличием способностей — школярская трактовка тог 

раздела психологии, который изучает природные способности. Наличие или от 

сутствие способностей к языкам, к гуманитарным наукам, к математике как не 

кое веление судьбы, казалось бы, объясняет различия в успеваемости. Но тогд 

как объяснить, почему способности распределены среди населения так закону 

мерно. Становится ясно, что следует искать социальное объяснение неравщ 

ценным показателям успеваемости в учебе. 

«Думать, что самое лучшее образование и самая высокая культура становят^ 

одинаково доступны для всех, кто, имея необходимые «способности», обесні 

чивается равными экономическими средствами, означает оставаться на полій 

ти в анализе существующих препятствий и не считаться с тем, что способности 

к обучению, измеренные по школьным критериям, связаны не столько с гиц| 

тетическими природными «талантами» (так как неравенство школьного образй 

вания можно отнести к другим причинам), сколько с большим или меныш 

сходством между культурными навыками того или иного класса и требования];! 

самой системы обучения или теми критериями, от которых зависит успех» 1 

, 

гласно Бурдье, школа требует от индивидов определенных результатов, дост| 

жение которых для одних обеспечено теми знаниями, которые они полумиля 

своей семье, в то время как для других разрыв между школьными требования» 

(«легитимная культура») и тем уровнем, который они получили в семье, оче| 

велик. Имеются и другие объяснения различий по результатам успеваемости ра 

ных социальных групп, но и они показывают, что «образовательный успех» з 

висит от социологических переменных, а не от генетической наследственности 

Ясно также, что образовательные результаты связаны с заинтересованность 

индивидов в продолжении образования. Что касается позиции родителей в 

ношениии образования, то она зависит от их рационального предвидения 

аультатов от вложений в образование. Здесь действует, следовательно, не 

турное наследие, а разумный расчет. Таким образом, мы имеем два объяснений 

первое из которых связано с марксистской и дюркгеймовской традицией во 

действия группы на индивидов, а второе — с тезисом Шумпетера о «методол 

гическом индивидуализме» 2 

, причем оба эти объяснения, несмотря на их коре| 

ное отличие, не допускают того, что образовательные успехи не связаны с реш| 

ющим воздействием социальных механизмов. 

ВРОЖДЕННОЕ И ПРИОБРЕТЕННОЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА 

Итак, механизмы связи между поколениями подчиняются правилам, ко 

рые изменяются вместе с обществом и сменой эпох, а не всеобщим и унивеї 

сальным законам, какими являются законы генетики. Однако здесь встает 

1 

2 

Bourdieu et Passeron. 1967. P. 37. 

Эта парадигма сформулирована Раймоном Будоном в «Равенстве шансов». 

ЧАСТЬ I. Институт политик Человек — общественное животное 

прос об определенной двусмысленности слишком категоричного утверждения о 

том, что человеческий субъект полностью конструируется социальной средой. 

Тезис о тотальной «податливости» человека может восприниматься как освободительная 

идея, но в то же время он как бы возвещает необходимость жесткой 

дисциплины. Вернемся к уже процитированному тексту Канта об отсутствии у 

человека инстинкта. Развивая эту мысль, Кант утверждает, что интериоризация 

закона должна обеспечиваться воспитательным воздействием: моральным или 

физическим наказанием за нарушение приказов. Именно так достигается цель 

воспитания; «закон внутри нас называется совестью», — говорит Кант. Понятно 

что Фрейд увидел в категорическом императиве Канта прототип «сверх-я», 

как интериоризацию «социального страха» с его отвратительным и жестоким 

голосом. Кант приводит характерное для него толкование значения дисциплины: 

по его мнению, детей отправляют в школу не за тем, чтобы они чему-то научились, 

а с тем, чтобы воспитать в них привычку сидеть спокойно и подчиняться 

приказам. Только с усвоением этих первооснов дисциплины, по существу 

основанной на дрессировке, могут быть достигнуты позитивные результаты в 

обучении. Подчинение власти предшествует освоению знания. Более того, приписывая 

воспитанию гуманизирующую роль, Кант развивает теорию дифференциации 

и иерархизации различных обществ: представители нецивилизованных 

наций из-за отсутствия института дисциплины проявляют определенную грубость 

нравов, потому что в «животном еще не вызрела гуманность». Ребенку и 

дикарю свойственна схожесть с животным, от которой их должна освободить 

дисциплина. При таком подходе воспитатели и европейцы оказываются в положении 

господ, чья власть тем более необходима, что без нее не будет не только 

частичного успеха, но и произойдет полный провал. Поскольку, с точки зрения 

Канта, у человека нет никакой предрасположенности к злу, являющемуся просто 

плодом слабого развития, абсолютной необходимостью для гуманизации 

становится наличие дисциплинарного аппарата формирования субъекта. 

Тем не менее сторонники теорий врожденных качеств, значительно ограничивая 

веру в масштабы и глубину действия социальных механизмов, также могут 

причислять эти теории к тем политическим парадигмам, которые приписывают 

главное значение свободе и равенству. Однако это приводит, в свою очередь, 

к ограничению функций социальной организации и существующих институтов. 

Язык и универсальность 

Язык играет в общественной жизни столь важную роль, и его основная функция 

— функция общения — настолько очевидна, что вполне естественно видеть 

в языке общественный институт. Однако из социальных функций языка и уверенности 

в том, что без языка не было бы общественной жизни, нельзя делать 

вывод о его социальной природе: ни антропологические основы языка, ни законы 

его функционирования в основном не имеют связи с социальными механизмами, 

а социология языка, при всей ее важности для социолога, является для 

лингвистики лишь маргинальной теорией. 

45

46 


Несмотря на то, что можно оспаривать обоснованность этого рассужденияJ 

нельзя тем не менее не согласиться с Ноамом Хомским, что язык есть «opramj 

мозга/разума (brain/mind): в языке проявляется наличие таких свойств, которые 

нельзя объяснить только как результат процесса обучения. Рассматривая 

нетический механизм, механизмы, зависящие от синтаксиса, и механизмы, за 

висящие от семантики, нельзя не признать, что у всех человеческих субъектов 

имеются способности, основой которых являются биологические свойства, при-j 

сущие исключительно человеческому роду. 

Уровень языкового структурирования мира можно проиллюстрировать класі 

сическим примером обозначений разных цветов: они не одинаковы для всехязы* 

ков. Вот как обозначаются цвета светового спектра по-русски: 

Фиолетовый Синий Зеленый Желтый Оранжевый Красный 

В то же время один из либерийских языков — базеа — дает два обозначения 

Юи Зиза 

Если учесть, что некоторые языки, например древнегреческий, акцентируй 

внимание прежде всего на внешнем аспекте цветов (блестящий, матовый), т| 

можно сделать вывод, что каждый язык образует свой специфически восприми] 

маемый мир, внутри которого находится говорящий. При таком понимании уж| 

нельзя говорить о «произвольности» знака в том смысле, который придавал эт 

му термину Соссюр, а лишь об условном мире, создаваемом человеческим язы-а 

ком. Феноменологическая традиция могла бы идти и далее в этом направление 

Однако представители теории познания попытались опровергнуть утверждений" 

об искусственности названий цветов: опыты с группами людей, использующий 

ми самые разные системы обозначения цветов, показывают, что классификаци 

цветов всегда подчиняется единой схеме последовательности и преемственно 

ти и что узнавание различных цветов схоже у этих групп независимо от язьн 

субъектов. Из этого можно было бы сделать вывод, что зрительная система лю| 

дей обладает идентичными возможностями. Следовательно, словарь человечес! 

кой речи можно истолковать как средство соотнесения между ярлыками и по! 

нятиями, что еще более ограничивает сферу приложения соссюровской концещ 

ции произвольности знака. 

Естественное равенство по Декарту 

Способность к бесконечному созданию лингвистических знаков, будучи спе-| 

цифическим признаком человеческой речи, выявляющим существование 

зумной души», была подчеркнута Декартом в конце шестой части его «Рассуждения 

о методе». Это одна из наиболее сильных формулировок в теориях врож*1 

денных качеств и природного равенства людей, которые можно рассматривать! 

как основополагающий источник современных демократических концепций.! 

Декарт утверждает, что между человеком и животным существует коренное раз-1 


личие, тогда как человечеству в целом свойственно единство. Индивидуальные 

различия языковых характеристик людей вторичны по сравнению с их способностью 

производить неограниченное количество высказываний. Даже самое 

одаренное животное не может сделать то, на что способен «самый забитый ребенок»: 

«ответить на то, что будет сказано в его присутствии». Человеческая речь 

определяется как возможность неограниченного производства высказываний в 

ответ на другие высказывания. Членораздельная человеческая речь позволяет, 

исходя из конечного числа основообразующих элементов, производить с помощью 

комбинаций неограниченное число высказываний. Производительность или 

созидательность языка связана с его артикуляционной природой (этот тезис подчеркивают 

Андре Мартине и его школа: при ограниченном числе фонем можно 

создать большое число «слов», которые позволяют генерировать бесконечное 

число высказываний, не ограниченных по своей продолжительности). Таким 

образом, в языке присутствует формальная структура (не в морфологическом 

смысле, а в смысле правил оперативного пользования), сходная с арифметической, 

где при ограниченном числе компонентов (десять цифр) можно создавать 

бесконечный ряд чисел. 

Согласно Декарту, структура человеческого языка аналогична структуре человеческой 

деятельности: животные могут выполнить определенные операции 

лучше людей, однако перечень этих операций весьма невелик. Напротив, люди 

не способны добиться абсолютного совершенства, но они могут совершать бесконечное 

число действий. Ни один ремесленник не может ткать полотно с размеренностью 

паука, и ни один каменщик не выстроит дом с симметричностью 

пчелы, создающей свои соты, однако человек может быть портным и каменщиком. 

Следовательно, человек обладает способностью создавать несовершенные 

вещи, но в неограниченном количестве, животное же достигает совершенства, 

но в ограниченных пределах. 

Поэтому можно было бы создать автомат, неотличимый от животного. Но 

человек будет всегда отличим от машины (и от животного) своей безграничной 

способностью к ответу/производству, какую не может иметь ни один космический 

аппарат. Машина и животное связаны с науками, изучающими протяженность, 

в то время как язык/орудие представляют собой явление иного порядка. 

Человек отличается от животного (и от машины) разумом, который Декарт определяет 

как «универсальный инструмент»; этот инструмент отличен от всех других, 

характеризуемых своей специализацией. Слово «универсальный» мы понимаем 

в самом обычном его значении: универсальное есть то, что не допускает 

исключений. Человеческий язык позволяет «отвечать» при любых обстоятельствах 

(даже если ответом будет: «Я не понимаю»). Поэтому есть все основания 

говорить о естественном' различии между общением животных (которое может 

быть эффективным, но только в повторяющейся информации) и человеческим 

языком (который неограничен, но может иногда не обеспечить эффективности 

общения). Декарт соотносит это свойство с наличием у человека разумной «души», 

качества которой не могут быть объяснены законами протяженности. Из этого 

он заключает, что такая душа, не подпадающая под власть принципов, регулирующих 

физический мир, является бессмертной. При всей необязательности 

47

48 

подобного вывода отказ от противопоставления субстанции души субстанции] 

протяженности не обесценивает декартовской теории о созидательной природе ' 

человеческого языка. Что касается современных исследований, то они в любом! 

случае пошли в направлении, отличном от декартовского: эти исследования стре-і 

мятся показать, каким образом неврологическая структура человеческого мозга 

делает возможной неограниченную познавательную способность человека, а вовсе! 

не доказать разнородность мысли и протяженности. 

При этом, определяя разум как универсальный инструмент, Декарт отвора-1 

чивается от скептицизма и релятивизма в трактовке познания. Когито, устанав-j 

ливаюшее суверенность субъекта, абстрагируя его от окружающей среды, и кон-1 

цепция разума как универсального инструмента создают важнейший водораз-1 

дел: ранее истина провозглашалась прежде всего как догма, теперь же истина! 

(независимо от того, как она определена — как адекватность между речью и пред J 

метом или как соответствие высказывания некоей совокупности предпосылок» 

выступает как результат научного познания. Декартовский субъект сам строитя 

истину; это освобождает его от давления внешнего авторитета (настолько, чтся 

Бог у Декарта является производным от когито), и все же он способен прийти щ 

неоспоримой истине 1 . Именно этому соответствует утверждение суверенности! 

индивидов как свободных й равноправных людей: субъект истинного познания! 

не может быть субъектом внешней политической власти. Утверждение естест4 

венных прав выступает как политический эквивалент когито: естественные права! 

человека не зависят отданного политического строя, а истина не зависит отдан-1 

ной культуры. Универсальность законов природы служит как извлечению ис*| 

тинного из случайного, так и освобождению человека от окружающей среды (см.1 

с. 4-5). 

Учение о врожденных способностях как обоснование свободы 

и равенства 

Наличие врожденных способностей у человека является центральным тези-] 

сом Хомского, ведущего полемику как с советскими «марксистами», так и с аме-| 

риканскими бихевиористами, в доктринах которых поведение человека рассма-] 

тривается как результат навыков, создаваемых дрессировкой. Выступая против] 

сторонников более или менее утонченных моделей «раздражение — реакция»,! 

Хомский утверждает, что люди наделены равными врожденными способностя-1 

ми. Поэтому существует «универсальная грамматика», ее механизмы встреча-1 

ются во всех языках: человеческий разум (мозг) обладает логическими и счет- ; 

ными способностями, которые одинаково проявляются в различных языках. Эта 

концепция порывает с той точкой зрения, которая долгое время была господст-1 

вующей и рассматривала язык как систему интериоризованных навыков, как 

набор приобретенных установок, позволяющих реализовать определенные виды 

поведения после соответствующей тренировки и обучения. (У Соссюра язык в; 

Gellner E. Spectacles and predicaments. P. 148—163. 

ЧАСТЬ I. Институт политики Человек — общественное животное 

противопоставлении слову часто выступает как разновидность коллективного 

сознания на манер Дюркгейма, современника Соссюра.) Несмотря на фонетические, 

семантические, реже синтаксические различия, языки идентичны в своих 

базовых структурах, соответствующих универсальной грамматике. Так, по утверждению 

Хомского, категория падежей (именительного, винительного, дательного, 

творительного) является универсальной, несмотря на то, что специфические 

голосовые метки падежей существуют лишь в некоторых языках (например, в 

латинском). Хомский показывает, как в испанском языке, где нет флексий, указывающих 

на падежи, последние тем не менее обозначаются как бы «в обход» — 

с помощью предлогов. Таким образом, отличные друг от друга поверхностные 

структуры различных языков являются производными от единой структуры, 

определяемой универсальной грамматикой: переход от глубинной структуры к 

поверхностной происходит на основе автоматической реализации принципов 

универсальной грамматики в соответствии с параметрами и лексикой, свойственными 

каждому языку. 

Процесс освоения того или иного языка не должен описываться как процесс 

овладения языком на уровне ребенка, а скорее как процесс применения ребенком 

принципов универсальной грамматики к специфическому языку его окружения. 

(Это применение не подчиняется никакому хорошо известному правилу; 

универсальная грамматика не поддается осознанию и интроспекции, как и 

другие сложные механизмы, как, например, механизмы синтезирования ощущений 

в восприятие посредством деятельности ума/мозга.) Обучение языку не 

есть некое действие самого ребенка, а нечто, что происходит с ним, когда он 

находится в адекватной среде, богатство которой само по себе приводит к достижению 

результатов (так, визуальные рецепторы меняются под воздействием 

особенностей среды, но человеческое зрение обладает рядом врожденных способностей, 

таких, как способность идентично воспринимать перемещающуюся 

форму, например, воспринимать как окружность вращение круга, который первоначально 

расположен перпендикулярно к оси зрения, а затем начинает вращаться). 

Итак, язык связан со способностью к логическому счету, присущей человеческим 

субъектам, что является врожденным (в отличие от приобретенного) 

свойством, а не результатом заимствования субъектом какой-то модели вербального 

поведения. Это проявляется, в частности, в том факте, что дети производят 

высказывания, предполагающие манипулирование грамматическими 

категориями, не обозначенными голосовыми метками, но связанными с работой 

разума/мозга. Способность пользоваться языком поэтому не является результатом 

психосоциальной конструкции, где создание навыков производилось 

бы самой средой с опорой на способность человеческого субъекта к обучению 

в целом; в свете тезисов Хомского о врожденных способностях человека 

среда выступает в большей степени в роли стимулятора, благодаря которому 

задействуются врожденные установки, нежели в роли источника информации, 

моделирующей субъект. 

В этом смысле обучение не является ни выработкой условного рефлекса, ни 

созданием нового механизма, ни передачей существующих знаний. Оно высту- 

49

50 

ЧАСТЬ I. Институт политики] 

пает скорее, независимо от применения той или иной педагогической техники,! 

как трансферт платоновского типа, когда жажда знаний, которую учитель про-| 

буждает у субъекта, приводит к возникновению знаний. Хомский прямо связьь 

вает свою теорию обучения со своими политическими взглядами: пробуждение 

жажды знаний у ученика аналогично участию всех граждан в принятии решений! 

в демократическом обществе, которое не должно основываться на присвоении! 

некоей элитой господствующей позиции, исключающей контроль граждан на 

гражданским обществом и государством. 

Научные формулировки и политические выводы лингвистической теорий| 

Хомского, следовательно, представляют собой радикальный вариант доктрині 

врожденных способностей. Для него врожденность является не только свойств 

вом языка, делающим сознательные факторы малоубедительными для понима^ 

ния механизмов овладения языком, но она распространяется и на другие сферь 

познания, даже если они основаны на иных принципах. В конечном счете окаі 

зывается, что «фундаментальные аспекты нашей умственной и социальной жизни| 

в том числе и язык, формируются не воспитанием и еще менее обучением п

52 

см. гл. VI, с. 159) подход к полису, что для него равнозначно быть греком и гово-І 

рить по-гречески. Но главное состоит в том, и мы это хорошо видим, что имен-] 

но язык рассматривается им как главный ресурс, управляющий всеми другими 

ресурсами человека, как свойство, которое лежит в основе всех качеств челове-j 

ческой души. Именно язык дает то знание, которое не постигается само по себе 

и из которого с помощью определенных процедур можно извлекать правильные 

мнения, а затем и истинное знание. 

Такая теория, утверждая универсальность познавательного арсенала людей! 

помогает также избежать той трудности, которую может создавать релятивист! 

екая теория познания по примеру софистов: не приводит ли социологизм к от-; 

рицанию регулирующей роли мышления? Если все существующее есть социаль^ 

ный продукт или социальный конструкт, оправданность существования само^ 

социологии исчезает, и тогда в чем может состоять ее целесообразность и значи-î 

мость того научного подхода, который она проповедует? 

Но главное состоит в следующем: исходя из того, что истина уходит своими 

корнями в субъект, во все субъекты, Платон может утверждать существование) 

некоего надсоциального Закона, о чем говорилось выше (с. 34), а его теория врож-* 

денных способностей оставляет открытой возможность сделать достоянием всея 

людей те достоинства, ту постоянную готовность делать добро, которые характеризуют 

гражданина. В творчестве Платона дебатам на эту тему постоянно уде-< 

ляется внимание, и это связано с нашим первоначальным вопросом: если чело-Ї 

век социален, не есть ли он уже в силу самого этого факта политическое существо? 

Не является ли политика необходимым дополнением социальной жизни? 

Или просто опасной добавкой? 

III. ЧЕЛОВЕК — 

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЖИВОТНОЕ 

Роль и место политики определяются различиями в подходах к осмыслению 

социальности человека. Считать ли социальность естественным состоянием человека 

и представлять жизнь в гражданском обществе как ее наивысшую форму 

или, напротив, признать, что социальность человека противоестественна и что 

гражданское общество способствует доведению природного неравенства до предела 

— в зависимости от этого можно выстроить две противоположные модели 

становления политики в обществе как глобального социального института. Такого 

рода вопрос, который, как мы уже отмечали, получил разные ответы у Аристотеля 

и у Руссо, чаще всего ставится в негативной и гипотетической форме: 

какой была бы социальная жизнь людей при отсутствии политических связей? 

Ответ на этот вопрос определяет ряд положений теоретической политики, часть 

которых будет описана в качестве парадигм. 

По взглядам Аристотеля, жизнь людей возможна вне гражданского общества, 

о чем свидетельствует существование обществ, живущих этносами (ethnos), 

без городов-государств (полисов), но это более низкая ступень организации общественной 

жизни. По мнению Августина Блаженного, Лютера, Кальвина и 

Гоббса, такой образ жизни невозможен в силу злобности человека. По сравнению 

с естественным состоянием, считает Руссо, гражданское общество ведет к 

упадку и несчастьям, но с началом процесса цивилизации организованное сотрудничество 

людей становится неизбежным. Если Платон, Лютер, Гоббс приписывают 

этому фактору роль умиротворителя социальных отношений, то Карл 

Шмитт представляет разделение на друзей/врагов как сущность политики, а 

Фрейд полагает, что неспособность провести различие между соперничеством и 

враждебностью является неискоренимым, прирожденным свойством человечества, 

возникшим в результате коллективного преступления, делающего невозможным 

искусство управления. 

После того как мы проанализируем в последующих главах ряд понятий, мы 

покажем схему взаимосвязи гражданского общества и государства, вернувшись 

к ряду проблем, поднятых здесь (гл. X, с. 286), и представим некоторые другие 

парадигмы связи между политическим и социальным, в частности парадигму 

Дюркгейма, который признает примат социального над политическим и считает, 

что именно в государстве «народ» осознает самого себя (гл. XII, с. 392). 

ПОЛИТИКА КАК ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРИРОДНОЙ СОЦИАЛЬНОСТИ 

ЧЕЛОВЕКА (АРИСТОТЕЛЬ) 

Аристотель утверждает, что человек есть «политическое животное» (zoon 

politikon). С греческого это можно перевести — и это было отправным моментом 

наших рассуждений (гл. I, с. 4) — и как «общественное животное». Тем не

54 — ЧАСТЬ I. Институт политики 

менее социальность человека должна пониматься как политическая социальностью 

Социальные животные существуют и помимо человека. Однако не все животу 

ные социальны, и ни одно из них не ведет политической жизни. В то же времж 

хотя политическая жизнь свойственна только человеческому роду, она проявля| 

ется не во всех человеческих сообществах. 

У животных, живущих стадами или стаями, существует общественная жизн 

хотя она никогда не бывает политической. Социальность является общим свой! 

ством лишь некоторых животных, но она присуща всем людям. Однако у люде» 

она носит иной смысл, поскольку общество бывает, если можно так сказать, тольЦ 

ко социальным, но может быть также и политическим и гражданским, так как І 

самой природе людей заложено стремление (не эквивалентное инстинктивном;! 

автоматизму) жить в сообществах, в которых проводится различие между спра 

ведливым и несправедливым. Точнее говоря, люди живут либо в сообществах! 

организованных как политическое общество, либо в дополитических обществ 

вах. Причем в условиях политических обществ они одновременно участвуют 

объединениях других типов. 

Прежде всего укажем разницу между людьми, живущими как «народ», ка 

этнос, и теми, кто живет в полисах, политических обществах (koinonia politiké)! 

В Западной Европе, с ее холодным климатом, отмечает Аристотель, люди пре! 

исполнены мужества, но недостаточно наделены умом и способностями. Напроч 

тив, в Азии, где жаркий климат, люди обладают умом и отличаются способное^ 

тью к ремеслам, но им не хватает мужества. Одни эллины, и только они, в отлщ 

чиє от кельтов и персов, обладают в равной мере обоими этими качествами, по! 

этому их привилегией стал полис. Но для многих эллинов это пока лишь воз-s 

можность, потому что нормой организации их жизни является «народ», а не го-1 

род, и настоящего города-государства нет почти нигде, кроме Афин. Точнеел 

Афины были таковыми, так как Аристотель говорит об их деградации в резуль-1 

тате развития товарного хозяйства, которое, будучи интернациональным, под-1 

рывает автаркический идеал города-государства («Политика», книга седьмая, VII).| 

Помимо политических, существуют и другие типы объединений, соответст-J 

вующие определенной функции, цели или особому типу деятельности, на осно-^ 

ве которых возникают разные виды содружеств (philia). Таковыми являются сея 

мья, образуемая союзом мужа и жены, поместье (oikos) 1 , где объединены жизнь'* 

и производственная деятельность и где господин командует рабами, а также эки- ; 

паж судна, полк, религиозное братство — все это частицы (или сферы) политического 

общества. Гражданское общество, когда оно реально существует, стоит 

выше этих типов объединений, причем в двух аспектах. Оно включает в себя все 

другие объединения и ставит перед собой не частную цель, связанную с «сию-, 

минутными интересами», а цель общую для всех. Она состоит не в воспитании 

детей, не в управлении oikos, не в морских путешествиях и не в ведении войн, а в| 

удовлетворении общих интересов людей. Поскольку цель гражданского обще- 

Напомним попутно, что слово «экология» происходит от греческих слов oikos, что означает 

дом, поместье, жилище, и logos. Поэтому экология - это наука о живых существах в окружающей 

среде, а экономика - это прежде всего наука об управлении поместьем 

Человек — политическое животное 55 

ства самая возвышенная, именно в нем человек самореализуется и достигает вершины 

добродетели. Следовательно, город-государство отвечает природе человека, 

потому что самая высокая цель живого существа — это цель, соответствующая 

его природе. Превосходство гражданского общества над другими формами 

сообществ ставит политическую науку на место архитектонической дисциплины 

в ряду неспекулятивных дисциплин. Показательным признаком политической 

социальности человека является присущая ему способность владеть языком, 

что свойственно одним лишь людям, потому что они не только умеют обшаться, 

пользоваться произвольными знаками, но и разговаривают друг с другом, 

осмысливают, что справедливо и что несправедливо; именно город, гражданское 

общество являются тем местом, где устанавливается различие между 

справедливым и несправедливым (здесь уместно провести сравнение с определением 

политики у Карла Шмитта как разделения на друзей и врагов, см. с. 60). 

Таким образом, человек есть политическое животное в том смысле, что он 

социальное животное, а также в том смысле, что только он способен жить в «гражданском 

обществе». Как бы оно ни называлось — ассоциация или общество, речь 

идет об объединении людей, основанном не на соглашении или сговоре. И хотя 

определенные отношения между гражданами иногда весьма трудно интерпретировать, 

можно отметить, что в отличие от неравноправных и асимметричных 

отношений, осуществляемых в пользу одной из сторон (в пользу господина, но 

не раба, например, в oikos, или в пользу родителей, а не детей в семье), политическая 

власть применяется к свободным и равным людям (точнее, считающимся 

таковыми) и приносит им взаимную выгоду («Политика», книга третья, VII). 

(Это рассуждение позволяет причислить Аристотеля к теоретикам равенства перед 

законом, см. гл. IX, с. 270.) Соотносимость города-государства с природой не 

означает, что любое объединение — даже со своими политическими руководителями 

и вождями —является в полной мере политическим полисом, ведь необходимо, 

чтобы он обеспечивал благосостояние граждан и делал их счастливыми. 

Следовательно, в существовании гражданского общества нет автоматизма: соответствие 

с природой реализуется не всегда, развитие этого соответствия может 

быть остановлено, деформировано. «Природа» любого индивида составляет 

его сущность, которая реализуется лишь при определенных условиях: политическое 

объединение и хронологически и реально появляется позже семьи и позже 

селения и может не институционализироваться, однако по своей сущности 

оно им предшествует. Естественная социальность человека неизбежно приводит 

его к политическому обществу. Поэтому утверждение естественности полиса 

не следует понимать как утверждение его безусловной универсальности — здесь 

речь идет скорее о том, что его характер не является ни искусственным, ни договорным. 

Это означает, что город может быть чем-то естественным и в то же время 

результатом деятельности законодателя-основателя. Иначе говоря, «искусственность» 

города-государства продолжает или имитирует природу, но никак 

не является чем-то произвольным 1 . 

1 

Хотя рабство естественно, это не означает, что все рабы являются таковыми от природы.

56 


«Природа» у Аристотеля не является одним из проявлений «идеи» у Платона;! 

город не есть неизменная, вечная вещь в себе — как идея справедливого города-Л 

государства у Платона. Аристотель считает, например, что каждый полис облаЛ 

дает наилучшим для него устройством. Мир, где живут люди, не иллюзия, котоЛ 

рой следует опасаться, а проявление непосредственной человеческой деятель-Л 

ности, в то же время осторожность является достоинством, позволяющим приЛ 

способляться к обстоятельствам, не впадая при этом в релятивизм, поскольк» 

природа (человека, города-государства) выступает в качестве нормы в той мереЯ 

в какой живые существа стремятся к свойственным им целям, встречая и преЛ 

одолевая препятствия, которые они могут преодолеть. Следовательно, челове-J 

ческий город не есть случайность, противоречащая человечности человека — этЛ 

возможное место его реализации. 

ПОЛИТИКА КАК УСЛОВИЕ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ЧЕЛОВЕКА 

Политические теории, являющиеся вариантами парадигмы, согласно кото-1 

рой политика не реализует природы человека, а компенсирует ее недостаточ-1 

ность, нельзя отнести к группе доктрин, основанной Аристотелем. Так, полити-1 

ка, по мнению Аристотеля, позволяет достичь высочайшего земного блага, и еслиЯ 

человечество зависит от существования политических связей, то в силу этого ейи 

приписывается основополагающая функция, от которой зависит само сущест-1 

вование человечества. 

ПОЛИТИКА ПРЕОДОЛЕВАЕТ ПРИРОДНУЮ РАЗОБЩЕННОСТЬ ЛЮДЕЙ 

(ПРОТАГОР) 

я 

Платон обосновывает возникновение общественной жизни и городов-госу-| 

дарств с меньшей категоричностью, чем Аристотель. Человек Платона или, точ-,1 

нее, в данном случае Протагора, есть животное, обладающее потребностями;! 

чтобы удовлетворять их, он тяготеет к общественной жизни, но перед угрозой] 

разрушения группы вынужден построить для нее город. Можно считать, что (от-1 

носительная) хрупкость человеческой социальности приводит к усилению роли | 

политического руководства (другой диалог о социологии Платона см.: гл. VI, j 

с. 159; гл. VII, с. 215). 

Софист Протагор в одноименном диалоге Платона излагает миф о происхож- I 

дении человеческого рода. При создании видов живых существ Зевс поручил двум | 

братьям, Эпиметею и Прометею, распределить между ними качества, необходи- ] 

мые для выживания; придерживаясь простых правил экологии, Эпиметей, ко- I 

торому Прометей предоставил свободу действий, одним дает силу, другим — ско- 1 

рость, а маленьких животных наделяет норами либо крыльями. Каждый вид по- j 

лучает оружие, например рога, или защиту, например раковину. Так возникает 1 

равновесие между видами животных. Но когда Прометей проверил проделан- | 

Человек — политическое животное 

ную работу, то увидел, что Эпиметей ничем не наделил человека: из всех животных 

он один остался голым, безоружным, без орудий труда. Чтобы помочь людям 

выжить, Прометей крадет огонь у Гефеста и ловкость у Афины. Как мы отмечали 

выше (гл. II, с. 24), человек сможет теперь удовлетворять свои потребности 

не с помощью инстинктов, которые создают лишь врожденные навыки, а с 

помощью институтов, с помощью ухищрений, отвечающих требованиям выживания. 

Изобретательность становится природой человека. 

Входит ли в эту природу политика? Нет. Прометей смог дать людям средства, 

необходимые для жизни, но политика ускользнула от него. Она была в ведении 

самого Зевса и была спрятана в акрополе, который охраняли грозные стражи. 

Искусство богов, политика не была передана людям вместе с другими средства-, 

ми выживания. Но если политика не стала даром Прометея, то как же она появилась? 

Получив ресурсы, необходимые для существования, люди стали поклоняться 

богам, которые «допустили» их к участию в своей судьбе. Затем появляются 

членораздельная речь, а также различные технические средства. Но люди 

оставались разобщенными: они не жили в городах и оказались даже слабее животных, 

так как, не владея искусством политики и одной из ее составляющих — 

искусством войны, не могли справиться с ними. (О связи войны и политики см. 

гл. VII.) Люди иногда собирались вместе, но им не удавалось жить сообща, они 

снова расходились и гибли. Поэтому Зевс, желая спасти людей, послал Гермеса 

передать им стыд (aido) и правду (dike), чтобы существовали в «городах гармония 

и связи, порождающие дружбу». Следовательно, политика отнюдь не первична 

в становлении человечества, а есть более поздний дар богов, сделанный 

ими потому, что другие общественные связи были недостаточны, для собирания 

людей в города (и предоставления им тем самым средств выживания). Ни религия, 

ни язык, ни труд недостаточны, чтобы обеспечить существование прочных 

общественных связей. Для воцарения дружбы (которую следут понимать здесь 

как противоположность враждебности), позволяющей преодолеть разобщенность, 

город должен руководствоваться принципами взаимности и уважения друг 

к другу. Искусство политики выступает не столько как техника руководства, сколько 

как искусство выстраивания общественных отношений. Необходимость политики 

для выживания человечества подчеркивается твердым решением Зевса 

избавиться от тех, кто не способен приобщиться к стыду и правде: Гермес получает 

приказ убивать таких людей. Жизненно важный характер политики придает 

ей, таким образом, некий священный смысл. 

Кстати, из такого происхождения и предназначения политики Протагор выводит 

свое обоснование деятельности институтов, таких, например, какие существовали 

в Афинах и гарантировали всем гражданам политические права. Для того 

чтобы город, цель которого — преодоление разобщенности, мог существовать, в 

отличие от специальных знаний (архитектура или медицина), все должны быть 

приобщены «к политическому достоинству» (т. е. иметь возможность высказывать 

свое мнение относительно стыда и правды). Итак, политическое искусство — 

это искусство, позволяющее обеспечить примат единства над разобщенностью, 

единственного над множественным. Но Протагор не делает из этого вывод, что 

политика должна быть делом одного-единственного человека, напротив, она долж- 

57

58 ЧАСТЬ I. Институт политики Человек — политическое животное 

. 

на быть общим делом. Пусть все имеют возможность вмешиваться в дела города! 

пусть множественное заботится о единственном — таково его требование. Прота! 

гор считает, что это необходимое каждому качество — политическое достоинства 

— в силу своего характера привносится в природу человека, который первона! 

чально был его лишен, и что, не будучи врожденным, оно может быть приобретем 

но благодаря обучению. Следовательно, в политической мысли софистов, в том 

виде как ее излагает Протагор, мы находим одновременно утверждение относив 

тельно жизненно важного характера политических связей, утверждение относи* 

тельно вторичной природы этих связей, ведущее к теориям общественного догов 

вора, и утверждение, согласно которому политическое достоинство может переЯ 

даваться посредством воспитания, что противостоит элитистским теориям, прив 

писывающим политическую компетентность индивидам, наделенным особыми 

качествами наследственного характера. 

СУЩЕСТВОВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ СПАСАЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВОМ 

ОТ УНИЧТОЖЕНИЯ (АВГУСТИН, ЛЮТЕР) 

Если Протагор рассматривает создание города как появление института, обес* 

печивающего выживание человечества, для которого он является условием вози 

можности существования общества, то христианская традиция, если не считатЯ 

тех ее носителей, которые испытывали на себе влияние Аристотеля, видит в г|И 

роде средоточие зла. Самый первый миф об этом — это миф о Каине, который!! 

будучи основателем города, убивает своего брата, пастуха Авеля. Эта драма пони 

казывает природную склонность человека к насилию; подобную драму Авгусв 

тин усматривает в основании Рима и убийстве Рема Ромулом. Libido dominancm 

(что можно перевести как воля к власти) заложено в сердце человека-граждани>й 

на, изгнанного из града Божия, где мирно царствует взаимная любовь. 

В этой перспективе, если признается необходимость отказаться от проекта! 

немедленного создания на земле града Божия — а Лютер считает, что фанатизмв 

свойственна именно эта идея, — нужно осмысливать град земной, политичес*! 

кие связи, государство в логике наименьшего зла. По мнению немецкого реформі 

матора, зло настолько владеет людьми, что они могут продолжать истреблять! 

друг друга вплоть до полного исчезновения человечества, и помешать этому мо,-»| 

жет только политическое принуждение. Существование политической властиЯ 

монополизирующей насилие (так определяет государство на современном язы-| 

ке Макс Вебер), соответствует естественному праву всех людей, имеющему уни-| 

версальную значимость и для христиан, и для турок. Поэтому мятежники, вос-1 

стающие против государственной власти, т. е. не преступники, а те, кто хочет! 

уничтожить государство как таковое (и тем самым оградить преступников от 1 

наказания), представляют собой самую большую опасность. Их истребление за-, 

конно и необходимо. При этом Лютер считает, что долг правителей состоит в"! 

том, чтобы уничтожать банды фанатичных грабителей-иконоборцев, которые, 1 

если дать им свободу действий, разрушили бы государство и тем самым уничтожили 

бы само человечество. 

Итак, Лютер вслед за Августином связывает необходимость государства (или 

гражданского общества) с общим положением человека, обреченного на зло 

вследствие грехопадения. Тем самым политическая власть наделяется сверхлегитимностью. 

Даже плохой политический режим предпочтительнее отсутствия 

политического режима. Августин Блаженный полагает, что, если Август лучше 

Нерона, то Нерон предпочтительнее отсутствия политической власти: несмотря 

на то, что его libido dominandi приводит к крайней жестокости, он может тем не 

менее обеспечить относительный мир — земной, но реальный (см. с. 287). Аналогичный 

подход свойственен Лютеру. 

ГОСУДАРСТВО КЛАДЕТ КОНЕЦ ВОЙНЕ ВСЕХ ПРОТИВ ВСЕХ (ГОББС) 

Эта модель близка к модели, предлагаемой Гоббсом. По его мнению, источником 

отрицательного начала является природа (неполитическое социальное), 

а носителями положительного — институты (политическое или гражданское 

общество). Для Гоббса человек есть жертва страстей, которые можно 

квалифицировать как социальные в той мере, в какой они связаны с взаимоотношениями 

людей, хотя в то же время эти страсти противоположны социальности, 

так как люди в своем «естественном состоянии» вовлекаются страстями 

в разрушительную сверхконфликтность. Естественное состояние характеризуется 

прежде всего царящим в нем равенством: все люди равны, потому 

что каждый, даже самый слабый, имеет достаточно сил, чтобы убить 

самого< сильного (прибегая к хитрости или объединяясь с другими). Но равенство 

людей в природном состоянии состоит также в том, что все они, благодаря 

опыту, приобретают осторожность и практическую мудрость. Так возникает 

равенство в умении и способностях, а также в надежде добиться осуществления 

собственных целей. 

Из этого вытекают три причины войны в природе человека: это соперничество, 

недоверие и любовь к славе; три типа агрессивности, связанные со стремлением 

к выгоде, к безопасности и к известности. 

Соперничество возникает потому, что люди, желающие получить одно и то 

же, становятся врагами. В самом деле, если агрессору нечего опасаться, кроме 

силы других людей, если одни сажают, сеют, строят, живут в удобном месте, вероятно, 

что другие, объединив свои силы, будут всячески пытаться не только 

лишить их собственности и плодов их труда, но и отнять у них жизнь и свободу. 

Такой агрессор сам станет вероятной жертвой другой агрессии. 

Так порождается всеобщее недоверие, ибо осторожность требует упреждающих 

действий для подчинения себе достаточного числа людей, чтобы более не 

опасаться враждебных сил. Однако таким путем нельзя достичь состояния равновесия, 

поскольку существуют такие люди, которые в погоне за могуществом 

будут готовы переступить порог собственной безопасности, и тогда другие, чтобы 

сохранить себя, должны также наращивать свои силы. 

Наконец, любовь к славе (гордыня) возникает потому, что в условиях общественной 

жизни каждый хочет, чтобы другие уважали его настолько, насколько он 

59

6O 

уважает сам себя; при этом, стремясь добиться признания собственной значимости, 

он может не остановиться перед тем, чтобы нанести вред другим. 

Поэтому, пока люди не подчинены общей власти, они от природы наделены 

правами, но их естественные права вступают во множество противоречий и из-, 

за этого полностью теряют свою эффективность: каждый может присвоить себе ; 

что ему угодно, но ничья собственность не гарантирована. При отсутствии ин-« 

статутов, держащих людей в повиновении, они находятся в состоянии войны 

всех против всех (bellum omnium contra omnes), которая препятствует развитию^ 

техники, искусства, знания, притом оказываются в положении, сравнимом с| 

положением американских дикарей. И тогда «жизнь человека одинока, бедна,! 

беспросветна, тупа и кратковременна» («Левиафан», гл. XIII). С созданием граж-j 

данского общества, commonwealth (единого рынка), республики, государства люди! 

заключают между собой «договор», по которому все и каждый передают часть! 

своих прав в разных сферах суверенному правителю (государю или собранию),! 

Ограничив себя только необходимой свободой, они отказываются от тех своих 

прав, которые мешают взаимному миру, и тогда общественная жизнь политизи-| 

руется и вследствие этого умиротворяется. Институированная суверенность (су-| 

веренность не в смысле монархии, а в смысле обладания верховной властью)! 

создает политическое сообщество: по взаимной договоренности она получает^ 

от людей право использовать силу и ресурсы всех в интересах мира и коллектив^! 

ной защиты. Возникает политический «субъект» как разумный и рациональный! 

человек, использующий эти качества, чтобы избежать квазиживотного состояния 

и прийти к полноценной человеческой жизни. 

Итак, в противоположность Аристотелю, Гоббс не считает, что человек ес 

политическое животное, а полагает, что политика превращает животное в человека: 

то же самое утверждает и Руссо, полагая, однако, что переход от природно^ 

го состояния к политическому государству является негативным явлением, хотя! 

это неизбежно и необратимо. 

СУЩНОСТЬ ПОЛИТИКИ СОСТОИТ В ВОЙНЕ (ШМИТТ) 

Первая книга Гоббса, опубликованная на французском языке в переводе, по-л 

лучившем одобрение автора, носит название: «Философские элементы гражданина. 

Политический трактат, раскрывающий основы гражданского общества»! 

(1649). Термин «гражданское общество» употреблен здесь для противопоставлен 

ния природному состоянию, и его синонимом, в числе прочих, мог бы быть тер- і 

мин «политическое общество». Но слово «гражданское» противопоставляется 

также Гоббсом слову «дикое»: гражданское общество есть место цивилизации,,' 

развития искусств, техники, благосостояния. Возникновение на основе догово-1 

ра абсолютной власти не только приносит мир, но и создает условия жизни, которую 

можно определить как буржуазную. После того как люди принимают рациональное 

решение расстаться с природным состоянием, война становится 

войной между нациями (что частично подтверждается контекстом религиозных 

гражданских войн и английской революцией). В гражданском обществе жизнь : 

ЧАСТЬ I. Институт политики Человек — политическое животное 

есть высшее, неотъемлемое благо (этой теме посвящена вся глава XXI «Левиафана»). 

И если в войнах, происходящих между государствами, между суверенными 

державами, пожертвовать жизнью почетно для воина, то «уклонение от 

битвы не преследуется законом, но является трусостью». В более общем плане 

страх, заставляющий солдата покинуть поле сражения, является не преступлением 

против государства, а моральным проступком, влекущим за собой бесчестие. 

Этот тезис, противоречащий идеалу античного патриотизма, приводит Гоббса 

к утверждению, что храбрость не является добродетелью. 

Карл Шмитт в книге «Понятие политики» (1931), в основе которой лежат лекции, 

прочитанные в 1927 г., утверждает совершенно иное: «Государство как политическая 

целостность и центр принятия решений удерживает и концентрирует 

огромную власть: у него есть возможность вести войну и, следовательно, открыто 

распоряжаться жизнью человеческих существ». Здесь он пока не слишком 

далек от того, что сказал бы Гоббс, если не считать использования крайне 

важного для него, Шмитта, термина «решения». Но пойдем далее: «Ибо./ад belli 

(право войны) предполагает, чтобы все было именно так; в государстве воплощены 

обе возможности: возможность требовать от своих граждан готовности 

пойти на смерть и другая возможность — потребовать от них готовности убивать 

человеческие существа, находящиеся во враждебном лагере» (с. 87). В то время 

как английский философ выступал за построение гражданского общества, за 

использование политики как средства конструктивного противодействия природному 

состоянию, эквивалентному состоянию войны, немецкий теоретик видит 

в войне сущность политики, в том числе и в войне между целыми народами (и, 

конечно, рассматривает Версальский договор 1919г. как диктат). 

В качестве критерия для определения политики он предлагает разделение на 

друзей и врагов. Понятие «враг» следует понимать в его прямом смысле: это тот, 

кто вам враждебен. Позднее (в 1963 г.) Шмитт уточнит, что его концепция врага не 

означала, что этот враг должен быть уничтожен и что он имел в виду «оборону, 

испытание сил и установление общей границы». Такая концепция врага во многом 

заимствована из феноменологии внешних войн государств, располагающих 

территориальным суверенитетом. Шмитт предлагал разработать такой критерий 

политического, который имел бы практическое и дидактическое значение. Говоря 

о своей теории, он утверждал задним числом, что она могла вызывать только 

раздражение у тех, кто создал для себя абсолютного врага (расового — как нацисты 

и классового — как большевики), потому что уже сам факт попыток найти критерий 

для определения понятия «политическое» должен был казаться-им чем-то 

ослабляющим их усилия. Однако такой теоретический анализ не устраивал и сторонников 

«смягчающей нейтрализации», превращающей врага в простого партнера 

(в условиях конфликта или игры). 

«Специфическое определение политического, под которое подпадают политические 

действия и мотивации, состоит в четком разграничении друга и врага. [...] При этом 

политический враг не обязательно должен быть плохим с точки зрения морали или 

уродливым с точки зрения эстетики. Он не обязательно будет играть роль конкурента 

на уровне экономики, и при случае с ним может даже оказаться выгодным иметь 

дело. Это просто кто-то иной, чужак, и его природа определена уже тем, что всем 

61

62 

своим существованием он проявляет себя иным, чужим, таким, что в конечном счете j 

с ним могут возникнуть конфликты, которые окажется невозможно разрешить ни с! 

помощью ранее установленных общих норм, ни при посредничестве какого-либо третьего 

лица, считающегося незаинтересованным и беспристрастным. [...] На уровне] 

конкретной действительности концепция врага предполагает возможность борьбы,! 

Следует воспринимать это слово, не беря в расчет различные варианты развития тех-3 

пики вооружений и ведения войны, связанные с историческим развитием. Война есты 

вооруженная борьба между организованными политическими общностями, граждан-J 

екая война есть вооруженная борьба внутри отдельной политической общности (уг-1 

рожающая самому ее существованию). [...] Война есть не что иное, как предельная] 

фаза актуализированной враждебности. Это не означает, что война есть нечто обычное! 

и нормальное или что ее можно рассматривать как какое-то идеальное или желатель-! 

• ное решение; она остается необходимым элементом действительности в форме веро-j 

ятной реальности до тех пор, пока понятие врага сохраняет свой смысл» (Schmitt СЯ 

La notion de politique, p. 72). 

Таким образом, политика не обязательно является кровавой войной, и предотвращение 

войны может оказаться политически правильным решением. Фор-> 

мула Клаузевица: «Война — это продолжение политики иными средствами» (гл. 

VII, с. 191) не должна пониматься буквально, поскольку на войне (во всяком? 

случае в ее классической форме) существует четкое различие между друзьями и, 

врагами, и солдату не приходится разбираться, кто друг, а кто враг: политичес-кое 

решение предшествует началу войны. Следовательно, война и политика не! 

идентичны, но если Шмитт не рассматривает войну как истинную политику, то | 

только потому, что война постоянно присутствует, конечно, в неопределенной,! 

но всегда возможной и даже уже возникшей форме: «Война — это отнюдь неї 

цель, завершение и даже сущность политики, она является той гипотезой, тою 

эвентуальной реальностью, которая управляет людьми, определяя тем самым спе-1 

цифическое политическое поведение». Горизонтом политики — не тем, ОТКОТО-] 

рого она стремится убежать, а тем, который направляет и определяет ее, — та-] 

ким горизонтом является, следовательно, «физическая смерть человеческих cyj 

ществ». Может показаться, что такое определение должно вызывать осуждение'! 

политики, однако речь, напротив, идет о том, чтобы дать ей самую высокую оцен4 

ку, поскольку в той мере, в какой политика есть война, идея единого космопо-| 

литического целого, идея «человечества» (в либеральном или кантовском ее ва-| 

рианте) может означать лишь закат цивилизации. Политика есть нечто, во имя,; 

чего можно требовать от людей «жертвовать жизнью и наделить кого-то влас-* 

тью, чтобы проливать кровь и убивать других людей». 

После того как исчезнут антагонизмы и прекратятся внешние и гражданские І 

войны (хотя сейчас нет никаких признаков этого), люди смогут посвятить себя! 

различным видам деятельности в условиях, «когда будут существовать только ;| 

свободные от политики социальные явления: идеология, культура, цивилиза-:; 

ция, экономика, мораль, право, искусство, развлечения и т. д. и более не будет 

ни политики, ни государства». Объявляя, что конец политики как войны позволит 

сохранить «цивилизацию», а также «развлечения», Шмитт как бы признает I 

за жизнью только одну ценность, а именно то, что человек может потерять жизнь І 

в бою. Такое полемическое определение войны равнозначно метафизическому 

Человек - политическое животное 

восхвалению войны и смерти как факторов, придающих жизни наивысший смысл 

и серьезность (используя терминологию Хайдеггера). Попытки запутать разли 

чиє между другом и врагом (такие попытки предпринимались Лигой Наций 

предшественницей ООН, посредством таких формулировок, как ситуация «не' 

мир, не-воина») или метафорическое перенесение политики в экономику (эко 

номическая «война») обречены тем не менее на провал, поскольку «тотальная 

война», начало которой было положено Первой мировой войной уничтожая раз 

личие между «комбатантами» и «нонкомбатантами», усиливает враждебность 

Согласно Шмитту, примат экономики над политикой неизбежно завершится 

провалом, что станет причиной новых вариантов враждебности 

Итак, в противоположность Гоббсу Шмитт видит ценность политики не в том 

что она может привести к умиротворению и благополучию, а скорее в том что 

забвение различия друг/враг может привести к упадку. 

ПОЛИТИКА КАК ОТРИЦАНИЕ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ЧЕЛОВЕКА 

Переход от естественного состояния к гражданскому обществу 

означает деградацию (Руссо) 

Руссо — противник Аристотеля, поскольку он отрицает гипотезу о естественной 

социальности человека и не признает теорий, согласно которым социальная 

и политическая жизнь уходит корнями в природу. Но в еще большей мере 

Руссо противник Гоббса, поскольку он полностью отрицает его теорию «естественного 

состояния», обвиняя английского философа в логической ошибке, заключающейся 

в том, что Гоббс усмотрел в досоциальном бытии такие типы поведения 

и рассуждения, которые появляются лишь вместе с обществом. Гоббсовский 

человек в естественном состоянии стремится удовлетворить такие страсти, 

которые являются социальными (например, любовь к славе), он бесстрашен и 

постоянно на кого-то нападает и с кем-то сражается. Он, словно крепкий злой 

ребенок, распоряжается своей силой вне всяких моральных норді. Руссо же полагает, 

что дикий человек, даже если он и дитя, отнюдь не зол, потому что зло не 

имеет досоциального существования. И здесь Руссо прибегает к неожиданному 

теоретическому приему, объявляя, что в естественном состоянии человек не живет 

в обществе. Допускать, что можно быть одновременно и сильным, и зависимым, 

значит впадать в противоречие. Доисторический человек, если он силен, то живет 

в одиночестве, не поддерживает отношений с другими людьми, против которых 

мог бы проявить зло. Но ведь дикий человек силен в силу необходимости, 

иначе он бы погиб, поскольку не обладает техническими средствами приумножения 

своих сил. Он силен и поэтому одинок. Он одинок и поэтому невинен. 

Гипотеза войны всех против всех в эпоху естественного состояния неубедительна. 

Ссылаться на пример «диких народов», чтобы доказать природную злобность 

человека, означает забывать, что они уже очень далеки от природного состоя- 

63

64 

ния, и совершенно неверно делать на них ссылку, чтобы утверждать, что «чело 

век жесток от природы и что для его смягчения необходима полиция». 

Первоначальное одиночество возникло благодаря экологическому равнове* 

сию, позволявшему человеку выживать, не пользуясь орудиями и не кооперир 

ясь с другими людьми. Человек не испытывает недостатка ни в чем, потому « 

его потребности прямо пропорциональны его силе. Он «утоляет свой голод по| 

каким-нибудь дубом и жажду — из первого встретившегося ему ручья». Это си 

щество ничего не подсчитывает и ни над чем не размышляет. Какая пользам 

размышлений при такой монотонной и счастливой жизни? Мысль, рефлекс* 

как и язык, не связаны с природными корнями человека, а являются результ 

том возникновения гражданского общества. Сексуальность человека тоже 

создает социальных связей: удовлетворение сексуальной потребности обеспі 

чивает воспроизводство вида, но это не связано ни с каким институтом и не пг 

водит к созданию какого-либо института. Действительно, самки в естественна 

состоянии имеют достаточно сил, чтобы вырастить малышей без поддержки < 

ца. Семья не есть первая форма социальности: это «маленькое общество» І 

но своим рождением возникновению большого общества. Социальное не име 

корней в биологических началах — в голоде или сексуальности; скорее, са» 

социальная жизнь приводит к голоду, создавая необеспеченность, в то время І 

сексуальная жизнь порождает ревность. 

Человек становится злым, вступая в общение с себе подобными. Это проиі| 

ходит в силу «случайностей» (например, геологические катастрофы, когда суп 

распадается на острова и люди вынуждены жить близко друг к другу), которї 

совершенствуют человеческий разум, но ухудшают вид. Случайности привои 

также к зависимости человека, потому что в естественном состоянии челов 

свободен и его нельзя покорить, он совершенно не нуждается в ком-то друг 

кроме самого себя, и здесь не может действовать «закон сильнейшего». Да 

Руссо прослеживает, как, выйдя из естественного состояния, человек постелей 

но создает орудия труда, начинает пользоваться разумом и языком, техничес* 

ми средствами, осваивает ткачество и металлургию и начинает создавать пол 

тические институты. В результате усиливается неравенство и зарождается «t 

справедливость политических обществ», в которых «горстка людей утопает. 1 

; 

излишествах, тогда как голодная масса лишена необходимого» — этой радикал! 

ной риторической формулой Руссо завершает свое «Рассуждение о происхожд! 

ний и основаниях неравенства среди людей» 1 

. 

Во второй части «Рассуждения», посвященной постепенному становлені 

«гражданского общества» в цепи отрицательных, стихийных и необратимых а 

бытии, Руссо строит догадки о том, каким образом человек мало-помалу научшИВ 

различать ситуации, в которых «общие интересы позволяли ему рассчитывав! 

на содействие ему подобных, и те случаи, еще более редкие, когда соперничес 

во заставляло его остерегаться». В первом случае, когда появлялась потребное 

во взаимопомощи, люди объединялись в «свободные ассоциации» (без обязЗ 

тельств), во втором случае соперничество толкало каждого искать свою выгод 

РуссоЖ-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969. С. 98. 

ЧАСТЬ I. Институт полити Человек — политическое животное 

спользуя силу или умение. И Руссо продолжает: «Вот каким образом люди неяметно 

для самих себя приобрели грубые понятия о взаимных обязательствах и 

том, сколь выгодно их исполнять; но лишь постольку, поскольку этого могли 

требовать интересы насущные, ибо они не знали, что такое предусмотрительность; 

и они не только не думали о далеком будущем, но не помышляли даже о 

завтрашнем дне. Если охотились на оленя, то каждый хорошо понимал, что для 

этого он обязан оставаться на своем посту, но если вблизи кого-либо из них пробегал 

заяц, то не приходилось сомневаться, что он без зазрения совести пускался 

за ним вдогонку и, настигнув свою добычу, весьма мало сокрушался о том, 

что таким образом лишал добычи своих товарищей».(Там же, с. 74—75.) 

Руссо противопоставляет здесь «содействие» (вместе стоять в засаде) и «соперничество» 

(каждый бежит за зайцем). Эту же ситуацию можно было бы описать 

словами «сотрудничество» и «предательство», которыми пользуется Раймон 

Будон, анализирующий этот отрывок в терминах теории игр. Такой подход тем 

более приемлем, поскольку мы знаем, какое важное место занимают математические 

модели в произведениях Руссо 1 

. Структура этой дилеммы близка к структуре 

дилеммы пленников (см. гл. V, с. 129). Каждую из двух жертв можно обозначить 

через какую-то величину (например, в калориях, условно две калории 

для зайца и шесть калорий для оленя). Если предположить, что в засаде стоят 

два равноправных охотника (а здесь мы имеем дело прежде всего с социальной 

иерархической системой), то каждый в случае удачи получит по половине оленя. 

Но для этого они должны помогать друг другу. Если же один из охотников 

покидает свой пост, бежит за зайцем и настигает его, то он зарабатывает две, а 

второй охотник — ноль калорий. Если оба охотника предпочтут не содействие, а 

соперничество и поймают по зайцу, то каждый получит две калории. Можно, 

следовательно, предположить, что рационально — действовать в сотрудничестве 

друг с другом, поскольку сообща охотники могут взять оленя, т. е. шесть калорий, 

или по три калории каждый, что больше результата индивидуальных действий 

одного охотника-дезертира, у которого будет только две калории, или сепаратных 

действий обоих охотников-дезертиров с общим итогом в четыре калории. 

Но, поскольку на этом раннем этапе истории гражданского общества люди 

еще не пользуются языком и, за исключением семьи, нет никаких институтов, 

то никто не может рассчитывать на честность другого. Как же тогда должен рассуждать 

каждый индивид? Он должен предположить, что имеется одинаковая 

вероятность выбора другим либо «содействия», либо «соперничества», причем 

Дезертирство и сотрудничество одинаково возможны (один шанс из двух). Для 

каждого охотника вероятность успеха (т. е. отношение между выигрышем и возможностью 

его получить) может быть рассчитана следующим уравнением: 

3x1 І + І их 

2, 

1 

А. Филоненко доказал, что именно у интегрального расчета Лебница заимствован принцип 

* е Ории «всеобщей воли», возникающей при слиянии множества «частных воль» с их противоречи- 

І «малыми различиями». 

65

66 ЧАСТЬ I. Институт политі 

Однако, если охотник выбирает стратегию соперничества (погнаться за за| 

цем), его выигрыш составит две калории. Другой охотник рассуждает аналоги 

но: поскольку его партнер рассчитывает на его честность не больше, чем сам і 

рассчитывает на честность другого, то он дезертирует. Поэтому ему следует пі 

ступить так же и действовать индивидуально. Это соперничество рациональі 

постольку, поскольку нет гарантии сотрудничества, но в итоге, после разде 

добычи, оно приносит общий и индивидуальный выигрыш, меньший по срд 

нению с тем, который мог бы быть при взаимодействии охотников. 

Руссоистская дилемма охотника может быть выражена матрицей (ее nepsjj 

строку следует читать так: если охотники № 1 и № 2 выбирают содействие, кд 

дый выиграет три очка; если охотник № 1 выбирает соперничество и охотник^ 

также выбирает соперничество, то № 1 получает 0, а охотник № 2 выигрывает! 

Охотник № 1 

содействие 

соперничество 

3 

2 

Охотник № 2 

содействие соперничество 1 ,' 

3 

о 

О 

2 

Эта дилемма показывает, что люди, переходя от состояния одиночества, щ-'а 

котором они удовлетворяют свои потребности индивидуальными силами, к

Град Божий Бог 

Гражданское общество Образы Бога 

ЧАСТЬ I. Институт политі Человек — политическое животное 

Небесный Иерусалим Дув 

Вавилон 

Переворачивая гегелевскую философию, Маркс отводит гражданскому 

ществу место базиса, а государство, как и право и религию, ставит на место ; 

статутов, порожденных дифференциацией и/или логикой вынужденной ил 

зии. Критикуя августинскую иерархию града Божьего и града земного, Ma 

по-новому интерпретирует ее, отождествляя гражданское общество с градом эм| 

ным, а государство с градом Божьим. Человек, считает Маркс, должен отказа| 

ся от поиска града Божьего: в своем развитии через противоречия и революц 

гражданское общество приведет человека к примирению с самим собой (< 

гл. X, с. 302-308). 

Таким образом, политика (государство) подвергается сомнению и предпочт 

ние отдается экономике (гражданскому обществу), и, хотя государство мо^ 

при определенных исторических обстоятельствах играть и позитивную ролі 

появлением промышленного капитализма оно превращается преимуществен 

в аппарат насилия, инструмент диктатуры буржуазии и даже в паразита, угрод 

ющего гражданскому обществу. Вслед за Марксовой критикой представите^ 

ной системы Ленин провозгласит целью политики вооруженное восста 

(гл. V, с. 146-148). 

ПОЛИТИКА МЕЖДУ СТРЕМЛЕНИЕМ К СМЕРТИ И ЛИБИДО (ФРЕЙД) 

торого основньппи ' Р аз Р абота "ную Фрейдом, для к* 

разумеется „Г^пп Р общественной жизни является Закон и которы! 

3еТ " М ° М ' ЧТ ° бЫ Ф антасма рия и иллюзия ос, 

ННОЙ На Некоем сенсуалистском реализме, 

вом сственп 

Для Фп 

РОДУКТ ' В КОТОРОМ П Р°ИСХОДИТ мое удвоение посреди 

ТРУДа ' однов Р еме нно производящего меня самого 

Д Н ° С Т Ь "' МЄНЄ а ' К ° ГДа ОНа является психическо* 

Мы попытались более подробно показать это в книге Cola D. Le glaive et le fléau. 

УБИЙСТВО ПРАРОДИТЕЛЯ 

С присущей ему позитивистской осторожностью Фрейд представляет свою 

мпотезу убийства прародителя как эпистемологический «научный миф» 1 

. Речь 

лет о «хорошо сконструированном бреде», подчиняющемся критерию, позвоюшему 

Оценить интерпретацию не в категориях истинного и ложного, а с точки 

зрения символической эффективности, проявляющейся при лечении негативными 

или позитивными терапевтическими реакциями, в перерождении, в 

появлении новых симптомов или нового материала 2 

. 

Для объяснения причин запрета кровосмешения Фрейд исходит из гипотезы 

Дарвина: изучая поведение высших обезьян, Дарвин пришел к выводу, что 

первоначально люди жили небольшими стаями, где ревность самого старшего 

и самого сильного самца служила препятствием повальному сексуальному сближению. 

Этот матерый самец был единственным хозяином самок, и, чтобы сохранить 

свою монополию, он, по мере взросления своих сыновей, изгонял их 

из семьи. Никакие наблюдения над этой первоначальной стадией жизни общества 

не проводились, но данное описание соответствует наблюдениям и концепциям 

психоанализа и антропологии. В антропологии хорошо известны тотемные 

застолья, когда клан пожирает свое тотемное животное. В индивидуальной 

форме это действо запрещено, и, когда животное съедено, его начинают 

жалеть и оплакивать. Сценарий в первобытном племени каннибалов мог 

быть таким: «В один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и 

съели отца и положили таким образом конец существованию отцовской орде. 

Они осмелились сообща и совершили то, что было невозможно каждому в отдельности. 

Может быть, культурный прогресс, умение владеть новым оружием 

дали им чувство превосходства... Тотемическая трапеза, может быть, была первым 

празднеством человечества, была повторением и вспоминанием этого замечательного 

преступного деяния, от которого многое взяло свое начало: социальные 

организации, нравственные ограничения и религия» (Фрейд 3. Тотем 

и табу. М.: Госиздат, 1923, с. 151). 

Таким образом, люди объединились не ради выживания, а ради того, чтобы 

положить конец некоей монополии на наслаждение, из которой они были исключены. 

Убив самца-монополиста, они открыли для себя эффективность кооперации: 

теории общественного договора выдвигают гипотезу общественной 

жизни как фактора прироста силы, однако у Фрейда, в отличие от Гоббса, люди 

объединяются не по рациональному расчету, а убеждаются в эффективности объединения, 

когда сообща совершают преступление. 

Убийство отца открывает им доступ к наслаждению, все они любили его и 

овместно пожирают его, тем самым как бы идентифицируются с ним, получив 

аждый какую-то долю сил жертвы — людоедская нежность убийцы к своей жертве, 

наиболее разработанная версия которой воплощена в христианстве. Но силу 

Эта гипотеза была впервые выдвинута в книге «Тотем и табу» в 1911 г. См.: Фрейд 3. Тотем и 

аб У- М.: Госиздат, 1923. 

Freud S. Constructions dans l'analyse (1937). 

69

70 ЧАСТЬ I. Институт политики 

убитого превосходит еще большая сила — сила чувства собственной вины. Мертвый 

становится могущественнее, чем он был при жизни, и то, что им было запрещено 

самим фактом существования отца (свободный доступ к самкам), те-і 

перь сыновья-убийцы сами запрещают себе под воздействием «позднего послушания», 

подчинившись Закону мертвого отца, того самого отца, который был] 

любим и убит ими. Поэтому виновность порождает сразу два табу: запрет на убийство 

тотема (эквивалент отца) и запрет на сексуальные отношения с женами прародителя 

после их освобождения от его власти (что приводит к экзогамии). Ком- j 

бинируясь друг с другом в структуре бессознательного, эти табу создают эдипов • 

комплекс: запрет на половые отношения с матерью и убийство отца, чтобы за-1 

владеть матерью. Запрет кровосмешения, родственной сексуальной близости І 

принуждает к экзогамии, предотвращающей воспроизводство структуры обла- і 

дания, которая привела молодых самцов к объединению: «Половая потребность! 

не объединяет мужчин, а разделяет их. Если братья заключили союз для того,; 

чтобы одолеть отца, то по отношению к женщинам каждый оставался соперни-J 

ком другого, каждый, как отец, хотел овладеть ими для себя, и в борьбе всех против 

всех погибла бы новая организация. Но самых сильных, кто мог бы с успехом] 

взять на себя роль отца — было несколько. Таким образом, братьям, если они] 

хотели жить вместе, не оставалось ничего другого, как, быть может, преодолев;! 

серьезные разногласия, установить запрет на инцест, благодаря которому все они \ 

одновременно отказались от желанных женщин, ради которых они прежде всея 

го и устранили отца. Они спасли таким образом организацию, сделавшую их| 

сильными и основанную на гомосексуальных чувствах и проявлениях, которые j 

могли развиться у них во время изгнания». (Там же, с. 165.) 

Первоначальная типичная форма человечества, возникшая вслед за убийст- і 

вом тирана-прародителя (Urvater), характеризуется тем, что люди живут в рамках 

ограничений, связанных с тотемной системой, и представляют собой ассо-1 

циацию, в которой все пользуются равными правами. Братство и равенство дей- ' 

ствительно являются двумя столпами общества, но это братство в преступлении 

и равенство в запрете кровосмешения 1 . 

Тезис о том, что человечество как таковое возникло в результате объединения • 

людей, связанных виной за совместно совершенное преступление, настолько | 

важен для Фрейда, что он не колеблясь объявляет его «наследственным ядром» 

бессознательного. Формулируя это по-другому, т. е. не отрицая существования и 

полезности подавления стремлений, Фрейд отдает структурный приоритет понятию 

«сдерживание в себе», что соответствует не экзогенному механизму, а механизму, 

связанному с самой динамикой стремлений и желания: как пишет Лакан 

в своем «Телевидении», семья и общество зарождаются из этого сдерживания, 

а не наоборот. И именно в этом состоит расхождение между фрейдовскими 

теориями и «психоаналитическими» теориями, пронизанными социологизмом 

Н. Элиаса, Г. Маркузе, Бурдье и т. д. 

' Теория убийства прародителя позволяет понять механизм функционирования организованных 

масс: Государства, Церкви, Партии; см. гл. VI. С. 183—190. 

Человек — политическое животное 

В мире североамериканской преступности контрактом называется заказное 

убийство. Фрейдистский общественный договор ближе к этой модели, чем к 

модели передачи индивидуальной воли всемогущему вождю, который принесет 

мир, порядок и процветание. Если группа юнцов — убийц своего отца, которые 

отныне подчинены его неоспоримому авторитету, поскольку это авторитет того, 

кто мертв и любим, воплощает изначальную форму общественной жизни, то она 

показывает также всю хрупкость этой формы, поскольку братство и равенство 

субъектов в общественной жизни (Gesellschaft) появились в результате совместного 

(gemein) убийства, от которого они унаследовали чувство общей вины. 

ПОЛИТИКА И ЛИБИДО 

Война 1914 г. приносит вместе с взрывом национализма страшный крах иллюзий, 

ибо она показала, что цивилизация (Kultur) оказалась неспособной провести 

надежный водораздел между «чужим» и «враждебным». Этот крах надежд есть не 

что иное, как плод предшествующей иллюзии о том, что цивилизации удалось взять 

импульсивные стремления под действенный контроль (гл. XII, с. 391). і 

В 1933 г. в ходе дискуссии, организованной Лигой Наций, Фрейд дал следующий 

ответ на вопрос, заданный Эйнштейном: «Почему война?» Ответ начинается 

с более систематизированного изложения его концепции человеческого 

сообщества и положения о разрыве между предсоциальным и социальным состоянием 

человека. Будучи стадным существом, человек разрешает конфликты 

грубой силой, но с появлением первых видов оружия роль мускульного превосходства 

уменьшается в пользу умственных способностей; насилие еще больше 

сдает свои позиции, когда врага не убивают (удовлетворение стремления к убийству), 

а начинают использовать его рабочую силу. Переход к праву вписывается 

в эволюцию вида как результат выявления силы союза через убийство прародителя. 

«Право есть сила сообщества». Право кладет конец индивидуальному насилию 

— в интересах сообщества, связанного аффективными узами, либидинальными 

отношениями. Право ведет свое происхождение от грубого насилия, но 

оно есть нечто, отличное от насилия: оно не является простым смягчением (эвфемизацией) 

насилия. Еще меньше оснований называть право «сублимацией» 

агрессивности, за исключением тех случаев, когда это делается в контексте фрейдистской 

теории, поскольку это понятие относится главным образом к тем желаниям 

и процессам, которые не связаны с сексуальными целями, как, например, 

искусство, но которые питаются энергией от либидо. По Фрейду, политика 

— это не сублимация насилия, но одно из проявлений либидо. Если в первобытной 

человеческой стае доминирует стремление к разрушению и убийству, то 

право (или политика) переводит общество в регистр эротического влечения, связывающего 

людей между собой. Эти два влечения не исключают одно другое, 

они могут сочетаться в различных комбинациях, но не могут трансформироваться 

друг в друга. 

Фрейд утверждает существование дуализма влечений, столь же сильного в 

психической жизни, как притяжение и отталкивание в мире физики. Этот дуа- 

71

ИНСТИТУТ ПОЛИТИКИІ 

лизм асфере логики соответствует противоположности между утвердительным! 

и отрицательным суждениями, каковые являются интеллектуальными аналога-] 

ми объединения и отторжения. Объединение, разъединение. Конец межинди-1 

видуального насилия позволяет обществу функционировать в качестве единого^ 

большого индивида, целостность которого обеспечивается механизмами иден-| 

тификации. После первородного убийства общественная жизнь покоится на 

новой «социальной связи»: «Насилие побеждено благодаря переходу власти 

более обширной структуре, чья целостность поддерживается аффективными св 

зями между ее членами». Но это равновесие (отказ от свободы пользоваться сиі 

лой во имя безопасности, что соответствует схеме в духе Гоббса) неустойчиво' 

появляются господа, желающие возвыситься над другими людьми, происходит 

возврат к насилию, угнетенные начинают добиваться всеобщего равноправия 

Если право не адаптируется к новому соотношению сил, то начинаются бунтыЕ 

гражданские войны. Но, в силу императивов общественной жизни, эти войн] 

не могут продолжаться бесконечно. А что можно сказать о внешних войнах? Он: 

подчинены действию весьма различных механизмов, однако завоевательны 

войны, как это ни парадоксально, могут вести к миру через формирование им 

перских структур, где сильная центральная власть в рамках крупных территори ; 

альных единиц создает зону мира. Совершенно очевидно, что, помимо примера 

Римской империи, Фрейд имеет в виду и опыт австро-венгерской империи, рас-1 

пад которой ясно продемонстрировал в 1933 г., какие опасности войны таило еа 

исчезновение. 

Фрейд мечтает о том, чтобы в Лиге Наций утвердился принцип примата цен^ 

тральной власти, способной обеспечить преобразование насилия в право. Од| 

нако для этого необходимо, чтобы международный орган располагал достаточ 

ной властью, которую государства-члены не были готовы делегировать ему. Фрейд 

подчеркивает, насколько трудно добиться «объединительного авторитета» той 

или иной идеи (всегреческий идеал в эпоху античности или идеал христианства); 

еще раз повторим, что фрейдовский пессимизм относительно победы npas 

над насилием нисколько не означает, что он рассматривает право как маску на-| 

силия (для нас такой подход был бы эквивалентен политическому цинизму), ней 

он полагает, что стремление к убийству неукротимо, что оно является непреодолимым 

рифом на пути политики, подобно тому, как психоанализ наталкивается 

на непреодолимый риф оскопления. 

Двойственный характер либидо приводит к тому, что противоположные стрему 

ления (разрушение, эротика) всегда переплетаются друг с другом. Стремление к 

самосохранению, бесспорно, является эротическим, но оно нуждается в насилии, 

чтобы достичь саоей цели. Стремление к разрушению есть стремление к 

убийству, обращенное вовне, но частично оно обращено и вовнутрь (образуя 

моральное сознание). Поскольку стремление к разрушению определяет склон- ! 

ность к войне, можно попытаться противопоставить ему эротическое стремление 

либо путем установления аффективных связей, основанных на десексуализованной 

любви, либо используя связи, основанные на идентификации. В дополнение 

к этому Фрейд возвращается к дорогой его сердцу идее, уходящей корнями 

к мыслям Платона (гл. VI, с. 156), поскольку речь идет о проекте общест- 

Человек - политическое животное 

ва, возглавляемого слоем людей, целиком отдающих себя поиску истины: «Идеальное 

государство должно, естественно, быть сообществом людей, подчинивших 

свою импульсивную жизнь власти разума. Ничто иное не способно привести 

к столь совершенному и надежному союзу людей, даже если им пришлось бы 

отказаться от взаимных аффективных связей. Но, по всей видимости, это утопическая 

надежда». 

Но даже эта, отнюдь не случайная, невозможность управлять людьми не приводит 

к отказу от выбора политической позиции по отношению к войне. В отличие 

от Карла Шмитта (см. гл. III, с. 60) Фрейд не сводит к войне сущность политики. 

У Фрейда процесс развития цивилизации и культурной эволюции, важнейшим 

созидательным рубежом которого явился переход от стаи к сообществу, 

стал первопричиной и самого лучшего, и самого худшего. Две положительные 

черты культуры заключаются в постепенном усилении интеллекта по отношению 

к импульсивным проявлениям жизни и в интериоризации тенденции к агрессии 

(поворот агрессивности против субъекта, следствием чего является развитие 

«сверх-я»). Тем самым война проявляется как противоположность цивилизации 

и политики: пацифизм (правда, Фрейд считает, что полный пацифизм 

невозможен, поскольку существование империй и наций, готовых уничтожить 

другие нации, вынуждает последние вооружаться) не может позволить смириться 

с войной и должен вести к борьбе с ней. 

73

Часть вторая 

КАТЕГОРИИ ПОЛИТИКИ 

Любое определение политики, если оно не просто описательное, должно включать 

наиболее общие понятия, т. е. те, к которым постоянно прибегают и которые 

принято называть категориями. Начнем с самого важного, на наш взгляд, 

понятия власти. Власть является категорией, идентичной или близкой позначенню 

к категории «господство» («доминирование»), ее можно было бы предпочесть, 

так как ее латинский корень восходит к понятию «господин» (dominus) и, 

следовательно, к определенному отношению между людьми. Данная этимология 

присутствует также в термине, используемом в немецком языке (Herrschaft), 

который мы находим у Марксам Вебера. 

Осуществляемое «господином» доминирование имеет место в относительно 

стабилизированных институционных рамках: оно всегда организованно, но также 

всегда является объектом противоборства между группами, которые стремятся 

одержать верх или воспротивиться чужой воле. Таким образом, категорию «господство» 

можно подразделить на два других понятия: понятие «действие» и понятие 

«организация». 

Это логическое построение отражает если не выбор единой парадигмы политики, 

то, по крайней мере, неприятие некоторых парадигм. Итак, если принять 

концепцию политики, сформулированную Карлом Шмиттом, то следует начинать 

с категории «друг/враг», потому что именно их взаимное противостояние 

изначально определяет политику. Затем следуют «решение» и «суверенитет». («Суверенен 

тот, — говорит Шмитт, — кто принимает решение в чрезвычайной ситуации».) 

Более или менее четко обозначена путеводная нить этой первой части: 

обсуждение (с целью опровержения) характеристики политики через соотношение 

сил.

г 

IV. ГОСПОДСТВО 

Используя термин «господство», а не термин «власть», мы сознательно отказываемся 

от анализа политической науки в плане соотношения сил, якобы отражающего 

существо политики. Политика отнюдь не является миром консенсуса, 

участия, общности. Но если мы понимаем ее как один из аспектов, через который 

то или иное человеческое существо объединяется с другими людьми (считая, 

что они схожи друг с другом), находясь в институционально структурированной 

среде, то нам следует анализировать ее скорее как производство, созидание, 

формирование процедур, механизмов, тактик и стратегий. 

Короче говоря, вместо того чтобы искать истину политики в силе, попытаемся 

найти силу политики в ее способности обманывать, сеять иллюзии, создавать 

видимость того, что обеспечивает человеку условия для его выживания и что 

должно сознаваться не как отход от истины, а как упорство в борьбе за существование. 

Этот подход ни в коей мере не означает, что мы должны, например, 

ссылаться на Ницше, поскольку он не обязывает нас считать, что всякая мысль 

является лишь производной от этого упорства без возможного достижения истины. 

Но нужно было бы скорее рассматривать этот вопрос (вместе с Парсонсом 

или Лаканом) с точки зрения Фрейда, о чем мы говорили в конце предыдущей 

главы, и логики желания, которая прочно опутывает субъекта своей сетью 

и в то же время открывает ему возможность стать субъектом своих высказываний. 

Далее мы рассмотрим ряд парадигм власти и затем вновь займемся определениями, 

но уже более пространными, политической власти в терминах силы. 

ВЛАСТЬ, АВТОРИТЕТ, ЛЕГИТИМНОСТЬ 

Власть, если мы хотим дать определение не слова, а явления, представляет 

собой относительно устойчивое, основанное на неравенстве отношение между 

людьми, когда командует тот, кто занимает высокое положение. Данная формулировка, 

сознательно сконструированная без использования термина «сила», 

обыгрывает многозначность слова «командует». В этом определении изначально 

устранено понятие «сила» с тем, чтобы включить в дефиницию самые разнообразные 

формы власти, в том числе, и даже прежде всего, те ее формы, которые 

не подразумевают физического принуждения: врач, предписывая пациенту определенное 

лечение, или преподаватель, требуя от ученика исполнения определенной 

работы, добиваются искомого результата не потому, что они обладают 

силой. Нельзя считать, что подчинение угрозе (в соответствии с дилеммами: 

«жизнь или кошелек», «смерть или подчинение воле господина») является принципом 

или источником политической власти. Скорее всего, оно показывает ее 

внешние поеделы. Нельзя поизнать здесь а качестве апоиооного утвеожление.

78 ЧАСТЬ II. Категории политики IV. Господство 

согласно которому физическое принуждение представляет собой тип отношения, 

позволяющего осмыслить политику, даже если принуждение сочетается с 

убеждением. Попытаемся найти определение политической власти в ее специфичности 

или хотя бы обозначить трудности такого определения. 

ВЛАСТЬ И МОГУЩЕСТВО 

Могущество представляет собой способность какого-либо субъекта (индивида, 

института) добиваться определенного результата. Этот результат чаще всего пропорционален 

прилагаемой силе, количеству затраченной энергии. Могущество' 

возрастает до тех пор, пока не встречает на своем пути другого могущества, ко- < 

торое его останавливает или ему противостоит. Могущество — это явление ино- і 

го типа, отличное от отношений власти или авторитета, отличное именно тем,'] 

что оно не является отношением: власть, в смысле «господство», предполагает! 

наличие стабильности, постоянства, институционализации. Власть представляв 

ет собой связь между двумя элементами, обладающими различным могущест-'^ 

вом, и можно сказать вслед за Гоббсом: «Power simply is no more, but the excess off 

the power of one above of another» («Власть — это не что иное, как превосходство! 

могущества одного человека над могуществом другого»). («Elements of Law, I, 8,1 

4»). Различие (концептуальное) между властью и могуществом не может, следовательно, 

быть неизменным, причем международные отношения, в основе ко-1 

торых лежат конфликты и войны, в «естественном состоянии» относятся скорее | 

к могуществу держав и к отношениям между ними, в то время как внутригосу-. 

дарственные политические отношения представляют собой скорее отношения! 

власти. 

Критический анализ власти, данный Спинозой, его отрицание политики как^ 

подчинения авторитету, иному, чем авторитет разума, позволяют понять сущ- '• 

ность механизмов господства, тесно переплетающихся с механизмами суеверия. ;| 

Он выступает против антропоморфических учений, которые воспринимают Бога | 

как короля, одержимого теми же страстями, что и люди, и действующего через .;• 

заповеди. Но Бог является воплощением могущества, и могущества безгранич- ' 

ного, которое действует исключительно в силу внутренней необходимости сво- •• 

ей природы. Таков принцип свободы: она заключается не в свободе воли, а в 1 

отсутствии принуждения, в раскрытии внутренней необходимости. Тот, кто зависит 

от другого лица, кто ему подвластен, не является свободным. Манипулирование 

зависимостью, которая держит людей под контролем политической власти, 

препятствуя развитию их способностей, доведено до крайности в тираниях, 

насаждающих страх. А страх порождает суеверие, которое капризно и подобно 

буйному помешательству. Ведь в монархиях (Спиноза был современником Людовика 

XIV) людей заставляют почитать своих царей как богов: эти механизмы 

были доведены до крайности у турок, у которых обычная дискуссия считалась 

святотатством, а для разума вообще не было места. 

«Высшая тайна монархического правления и величайший его интерес заключаются 

в том, чтобы держать людей в обмане, а страх, которым они должны быть 

сдерживаемы, прикрывать громким именем религии, дабы люди за свое порабощение 

сражались, как за свое благополучие, и считали не постыдным, но в высшей 

степени почетным не щадить живота и крови ради тщеславия одного какого-нибудь 

человека» (Спиноза Б. Богословско-политический трактат. М., 1935. 

С. 6). ' 

Разоблачая всякую власть как мистификацию (но ведь иллюзии живучи), 

Спиноза, будучи поклонником Макиавелли, подчеркивает, что она основывается 

не на применении силы, а на технике воздействия на страсти. Поэтому следует 

правильно понимать прославление Спинозой могущества и его критику власти: 

могущество (potentia) не есть применение силы, а результат настойчивого 

стремления (conatus) к нему в определенных условиях бытия. Таким образом, 

могущество человека растет благодаря использованию разума или взаимодействию 

человека с другими людьми. Именно поэтому можно сказать, что человек 

является «политическим животным» и что политический авторитет играет положительную 

роль, когда политическая власть содействует совершенствованию 

каждого человека, что возможно, например, в условиях демократического и толерантного 

строя. 

АВТОРИТЕТ 

Суеверный страх, которым манипулирует власть, обеспечивает, по словам 

Спинозы, подчинение людей ценой их свободы. Вера в обоснованность полученных 

приказов находится в центре анализа власти у Вебера, который проявлял 

также большой интерес к механизмам «еврейского профетизма». 

Согласно Веберу, власть — это такое отношение, которое в каждом из двух 

его членов предполагает наличие согласия, присоединения, участия в нем. Его 

анализ господства относится не только к политическим институтам (партиям, 

профсоюзам), но и к таким «объединениям», как церковь или предприятие. Этот 

анализ позволяет понять Веберову характеристику государства, в которой он 

определяет его через присущее ему специфическое средство: «Государство является 

институтом, который владеет на данной конкретной территории монополией 

на легитимное насилие». Это определение не означает, что государство — 

это царство насилия; оно означает признание государства как единственного 

авторитета, для которого использование насилия является легитимным. 

«Под господством мы понимаем возможность для специфических (или любых 

иных) сообществ добиться повиновения со стороны определенной группы 

лиц. Однако речь здесь не идет о любой возможности использовать «могущество» 

и «влияние» над другими индивидуумами, и в этом смысле господство («авторитет») 

может основываться в каждом конкретном случае на самых разнообразных 

мотивах покорности: от апатичной привычки повиноваться до чисто рациональных 

соображений. Всякое истинное отношение господства включает в 

себя внешнюю или внутреннюю заинтересованность в том, чтобы подчиниться» 

(Economie et société, chap. ПІ, І, § 1). 

79


Понятие «власть» (Macht), считает Вебер, — это социологически «аморфное» 

понятие, т. е. нечеткое и недифференцированное; оно означает способность какого-либо 

индивида добиться торжества своей воли, что может происходить при І 

многих обстоятельствах; понятие господства подразумевает издание приказов] 

без расчета на то, что они адресуются массе, не обладающей способностью кри- ' 

тически мыслить. О политическом господстве можно говорить тогда, когда внутренние 

правила какой-либо группы действуют на определенном географичес-j 

ком пространстве, в пределах которого применяется насилие (Gewalt). Это на- j 

силие не является ни единственным, ни нормальным средством политики, онсн 

является ее специфическим средством, и, когда все другие средства терпят не-| 

удачу, насилие становится ultima ratio (последним средством) политики. Такиш 

образом, политику характеризует не наличие господства, а то, что она основана! 

на насилии (это отличает ее от иерократии, см. с. 290). 

Авторитет и легитимность / 

Вебер использует термин латинского происхождения «авторитет» (Autorité) 

как синоним слова «господство» (Herrschaft). Семантическое поле понятия «ав-| 

торитет» сложно: труды ученого «авторитетны», военная диктатура является «ав-| 

торитарным» режимом, который, кстати, следует отличать от тоталитарного ре-1 

жима (см. гл. X, с. 311). Данный термин отсылает нас к загадочным явлениям: І 

подчинение авторитету, являющееся, по мнению Спинозы, суеверием, не вое-j 

ходит ли, как утверждает Фрейд, к «изначальной беспомощности грудного мла- \ 

денца», что порождает фантазм отцовского всемогущества, как прототип отно-Г 

шения власти (см. гл. II, с. 33)? Этимология подчеркивает магическо-религиозное 

измерение данного понятия. В 23 г. до н. э. сенат впервые присваивает Окта- ! 

виану титул Августа (Augustus). Он обладает отныне auctoritas (авторитетом), ос- j 

нованным на его властных полномочиях и на доверии к нему со стороны народаї 

и сената: он пользуется действенным престижем, который нужно отличать от\ 

potestas (законной власти). Согласно Жоржу Дюмезилю, augustus в Риме — это! 

тот, кто обладает «полнотой священной силы», позволяющей ему исполнять об- ,; 

рядовые функции. Auctoi; Augustus и auctoritas, как и augur, т. е. авгур (пророк), I 

носят религиозный смысл и происходят от augeo, что означает «приумножать, 5 

увеличивать». В индоиранских языках корень augзначит сила, на санскрите ojas.; 

означает сила богов. Как соотнести смысл augeo (увеличивать) со смыслом ело- ] 

ва auctor? Актер как агент? Эмиль Бенвенист указывает, что смысл латинского \ 

слова augeo не совпадает по своему значению с глаголом «увеличивать», поскольку - 

увеличивать — это значит развивать и повышать нечто такое, что уже существу- j 

ет. Augeo означает производить нечто вне своего собственного «я», добиваться 

появления чего-то вне своей питательной среды, что является привилегией богов 

или природы. Auctor во всех областях — это тот, кто «двигает», кто берет на 

себя инициативу, кто первым осуществляет какую-либо акцию, тот, кто основывает, 

гарантирует и в итоге выступает в качестве «автора». Тот, кто обладает авторитетом, 

характеризуется не столько силой в энергетическом смысле этого ело- І 

ва, сколько способностью создавать что-либо. «Первоначальное значение augeo 

проясняется посредством auctor в auctoritas. Всякое слово, произнесенное властью, 

предопределяет некоторое изменение в мире, создает нечто. Это подспудное 

качество и выражает augeo, выражает силу, которая заставляет растения произрастать 

и дает жизнь закону» 1 . Таким образом, механизм господства, проистекая 

из августейшего характера авторитета, может иметь в качестве основания 

власть видимости. 

Государство и символы власти 

На одной древнеримской монете изображен император в образе Фаэтона, 

который управляет колесницей солнца с надписью «Oriens». Эта золотая .монета, 

выпущенная при императоре Аврелиане, известна как Oriens Augusti. Антропоморфическое 

отождествление императора и солнца имеет целью утвердить 

авторитет суверена. Эта метафора монаршей власти использовалась неоднократно. 

Так, Ричард II в пьесе Шекспира сравнивает себя с солнцем, чьи лучи срывают 

с преступлений покров ночи. Но эта сверхъестественность короля, создающая 

его мирскому телу двойника в форме его политического тела, является следствием 

процедур, ритуалов, институционализации. Следовательно, она является 

непрочной. Августейший и легитимный король может лишиться своих атрибутов, 

будучи сведенным к своему телу, земному и смертному. Побежденный 

Ричард II будет лишен атрибутов, знаков своего авторитета. Он, который называл 

себя «легитимным» королем (lawful King), должен будет уничтожить себя как 

короля и уступить место коварному Болингброку. Политическая власть, такая, 

по крайней мере, теория которой, согласно Эрнсту Канторовичу 2 

, была создана 

во времена елизаветинского Возрождения, утрачивалась или приобреталась не в 

бою, а в результате символической делегитимации. Король перестает быть королем, 

когда знаковые символы его государства/королевского статуса им утрачены 

и переданы другому. «Священный статус» короля представляет собой ряд 

знаковых смволов — помазание, скипетр, — по которым хорошо видно, что 

они не функционируют как институциональные символы власти: эта власть не 

существует в качестве силы, которая получает символический елей, а символы 

власти создают специфический порядок, являющийся политическим телом короля. 

Становится понятным, почему «видимость», используя здесь интерпретацию 

Лакана, как одно из измерений господства, ставит Ричарда II на грань умопомешательства. 

Полусумасшествие бывшего и свергнутого короля, превратившегося 

из утопающего в роскоши монарха в жалкого крестьянина, показано в 

сцене, где он обращается к своему отражению в зеркале после того, как сам снял 

со своего физического тела знаки отчуждения в тело короля. «Помпезное тело 

короля», лишенного своей «славы», превращает «суверенитет в рабство». Помпезность 

— это священный статус короля. (Слово state означает в английском 

языке одновременно и государство, и статус, и помпезность.) После того как 

1 Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М.: Прогресс, 1995. Т. II 

С. 330. 

2 Kantorowici Е. Les deux corps du roi. 1957. 

81

82 

ЧАСТЬ II. Категории политики 

помпезность исчезла, что остается от прежнего ее носителя? Тот, кто был Ричардом 

II, смотрит на себя в зеркало, которое ему протянул тот, кто занял его место: 

Ужель лицо вот это было тем, 

Что тысячи народа собирало 

Под кровлею моею каждый день, 

Что зрителей слепило, точно солнце, 

Что видело так много сумасбродств? 1 

Ричард II не может поверить, что, лишившись институциональных символов 

власти, он уже не является «истинным королем» (true king) и что отныне 

уже не король и не сражения делают королевскую власть государя легитимной 

(right full king), а коронование, которое к тому же превращает нелегитимного 

короля (unrightfull king) в истинного короля. И когда уже не он, Ричард, подобен 

солнцу, а Болингброк, будущий Генрих IV. Ричард тает, словно снег, под 

лучами этого нового солнечного монарха, и возникает опасность, что он лишится 

права быть самим собой, поскольку утрата титула влечет за собой потерю 

королевского имени: 

Нет у меня ни званья, ни титула, 

Ни имени, что было при крещеньи 

Дано мне, — всё похищено. Увы, 

Тяжелый день: проживши столько зим, 

Не знать, каким мне именем назваться! 2 

Но утверждать, что авторитет короля основан на символах, нисколько не означает, 

что он будет непрочным или несостоятельным. Авторитет, господство 

обеспечивают эффективность, являющуюся залогом успеха исходящих от него 

приказов. 

ВИДЫ ГОСПОДСТВА ПО ВЕБЕРУ 

Государство, отличительной чертой которого является легитимное насилие, 

существует лишь постольку, поскольку те, над кем господствуют, подчиняются 

авторитету, на который претендуют те, кто господствует. Исходя из этого, Вебер 

различает три основания легитимности: она может быть традиционной, харизматической, 

бюрократической 3 . Эти три формы авторитета, как утверждает Толкотт 

Парсонс, могут рассматриваться как отражение различных процессов ин- 

' 

1 

Шекспир В. Поли. собр. соч. СПб., 1887. 

2 

Там же. 

3 Речь идет о трех «идеальных типах». Идеальный тип является ключевым вкладом Вебера в 

эпистемологию общественных наук: можно кратко определить его как понятие, производное от 

различия и абстракции. 

IV. Господство 

: _ 83 

ституционализации. Традиционный авторитет выступает в качестве нормы в том 

обществе, где не существует отдельных административных структур для выполнения 

функций, не являющихся политическими. Легальное господство возникает 

в результате появления социальной дифференциации, когда политический 

авторитет предоставляется специализированным институтам, которые, как правило, 

обозначаются термином «бюрократия». И наконец, третья форма господства, 

господство харизматическое, зарождается в результате отрицания традиционной 

легитимности вождем, который желает, чтобы его собственный авторитет 

был признан в качестве своего рода морального обязательства. Таким образом, 

различные формы авторитета не столько относятся к типам ценностей, 

на которых они основаны, сколько к организационным способам их возникновения 

и стабилизации. 

Если считать, что приказы, отданные каким-либо авторитетом (при этом не 

имеет значения, является ли этот авторитет политическим или религиозным), 

легитимны, то нужно различать легитимность и легальность как можно с большей 

тщательностью потому, что Вебер использует оба понятия: легальность представляет 

собой соответствие закону (или правилам) в том виде, в каком он установлен 

правомочными органами, в то время как легитимность — это соответствие 

установленного порядка и (или) института требованию, расцениваемому как 

высшее по своей значимости. Следовательно, легитимность может противопоставляться 

легальности, что является классической причиной конфликта между 

моралью и политикой (Антигона против Креона), и может также использоваться 

политической пропагандой; Генерал де Голль ставил перед собой задачу воплотить 

национальную легитимность в противовес вишистскому режиму, режиму 

де-факто с точки зрения легитимности, хотя и законному с точки зрения легальности. 

Таким образом, ссылка на легитимность опирается на более вьісокий 

по своему значению порядок: Сократ выпил цикуту, так как уважение Законов 

полиса обязывало его уважать легальность, пусть и несправедливую, и он не оставил 

последнего слова за свободной субъективностью. В то же время Платон 

утверждает в своем диалоге «Политик» высшую легитимность политика, обладающего 

истинным знанием по сравнению с режимами, основанными на письменных 

конституциях (см. гл. IX, с. 268). 

Значимость объектов легитимации возрастала в периоды конфликтов, например 

во время протестантской Реформации, когда Лютер оправдывал существование 

политических авторитетов, монополизовавших насилие, или на исходе 

Великой Французской революции: легитимность Людовика XVIII провозглашается 

от имени божественного права и древности монархической традиции, но 

само принятие хартии показывает, что легитимность отныне основывается на 

легальности. Принцип законности, соответствие актов государства и администрации 

правовым нормам ставится в центр демократической легитимности и правового 

государства. В то время как Ханс Кельзен дает самое строгое теоретическое 

обоснование идентичности государства и права, слияние легитимности и 

легальности отвергается как крайне левыми марксистскими теоретиками (вместе 

с советским теоретиком права Пазуканисом), так и крайне правыми (вместе с 

Карлом Шмиттом).

ТРАДИЦИОННОЕ ГОСПОДСТВО 

Традиционное господство основано на обыденной вере в святость вековечных 

традиций й вере в легитимность тех, кто призван осуществлять власть эти- j 

ми средствами. Типичной фигурой здесь выступает наследственный монарх, а 

типичным политическим строем — монархия. Монарху подчиняются как наслед- ] 

нику, который провозглашает верность традициям. Традиция может предписы-3 

вать подчинение безличному авторитету. Однако следует спросить себя, деист- ! 

вительно ли эффективна данная форма легитимности: разве в ряде случаев со-1 

блюдение традиции не должно рассматриваться как уважение институциональ-• ; 

ных связей, создающих обязательства, например родственных связей? 

Вождь без принуждения 

В некоторых случаях повиновение вождю в такой степени превращается в.; 

обычай, что становится разновидностью социальных отношений. Рассказывая] 

об изготовлении пироги во время экспедиции Ла Кулы к племени тробриандов,| 

Бронислав Малиновский утверждает, что работа выполнялась энергично, уме- : 

| 

ло, без перебоев и социально организованно. Здесь применялся принцип разде-J 

ления труда, но с одной-единственной целью: вождь или руководитель должен І 

оставаться владельцем пироги и в то же время предоставить ее в пользование j 

всему племени, которое ему подвластно. Этот вождь располагает формальным • 

правом, авторитетом. Однако необходимы и «эксперты», которые должны руко-:, 

водить и координировать выполнение операций по изготовлению пироги. «Но ; 

четко установлено, что истинная сила, которая поддерживает сплоченность кол- ' 

лектива и добивается неукоснительного выполнения работы, — это соблюдение.; 

обычаев и традиций». Каждый работник знает, где его место и что он должен ! 

делать, потому что так было и так будет всегда, и эта традиция, закрепленная 

законами, правилами, обычаями, является основой единодушного согласия. 

Принципы тробриандийского общества далеки от того, чтобы стать принципами 

типа: «Сила превыше права». Здесь речь скорее идет о принципе «Традиция 

— это право, и право обладает силой». В этом смысле вождь не источник 

авторитета, а его вместилище или. более того, его.движущая сила: «Авторитет 

вождя, его привилегии, обычное правило: «Ты мне — я тебе», которое соблюдается 

между ним и племенем, и все это, собственно говоря, является лишь меха- 

| низмом, позволяющим силе традиции навязывать свою волю» 1 

. Эта сила, если 

! она действительно заслуживает название силы в механическом смысле (силы, 

которая проявляется в результатах своих действий: она обеспечивает подчинение 

закону, сплоченность общества) не должна рассматриваться как трансформированная 

или воспроизведенная физическая сила. Дело в том,что у тех, кто 

располагает властью, нет средств для организованного физического принуждения, 

способных обеспечить выполнение их воли. (О традиционном вожде «без 

власти» см. гл. XI, с. 315 и 337.) 

6 Ma/inowski Б. Les argonautes du Pacifique occidental. P. 218—219. 

IV Господство 

Традиционное господство по своему принципу ведет к забвению того, что оно 

представляет собой артефакт: традиция есть забвение нововведений, утаивание 

истоков, сокрытие отклонений. Так, Филипп Красивый добивался от папы Бонифация 

VIII канонизации своего предка Людовика IX (Людовика Святого). 

Институциональная сакрализация Людовика Святого отражалась на самом 

Филиппе и превращала его в короля «очень древнего и святого рода» (Эгидий 

Колонна), что увеличивало его способность противиться теократическим устремлениям 

папского престола. Освящение (приобщение к лику святых одного 

из предков) его династии дает основание в наследственном плане утвердить его 

монархию в качестве монархии Божьей милостью, т. е. быть помазанным н£ царствование 

уже более не папским престолом, а непосредственно Богом и, следовательно, 

иметь право основать светское государство: чем меньше король, вписываясь 

в священную традицию, зависит от Римской церкви в своей легитимности, 

тем в большей степени он может утверждать независимость своей власти. 

На примере этой сакрализации короля мы можем проанализировать другую 

форму господства, когда некий исключительный дар лежит в основе власти. 

В основе харизматического господства, т. е. того случая, когда антропоморфизация 

власти выражена наиболее ярко, лежит чрезмерное преклонение перед 

героической или достойной подражания добродетелью какой-либо личности или 

перед приказами, исходящими от нее. Типичной в политическом плане фигурой 

является здесь диктатор, наделенный исключительными полномочиями (политический 

эквивалент пророка в религиозной области), а политическим режимом 

— плебисцитарная личная диктатура. Харизма происходит от греческого 

слова charisma, что значит «дар», «милость», и взята из терминологии античного 

христианства. Широкое распространение этого термина в настоящее время часто 

обусловлено двойной ошибкой в трактовке его социологического значения: 

харизматический вождь — это не личность, обладающая особыми качествами, 

он является харизматическим, так как те, кто ему повинуется, считают, что повинуются 

именно потому, что он имеет одну или целый ряд экстраординарных 

черт. Иисус Христос и Гитлер, Ганди и Сталин были харизматическими вождями. 

Напротив, Людовик XIV и Горбачев не принадлежат к этой категории. Харизматическому 

вождю повинуются не в силу его якобы выдающихся качеств: 

обладание им этими качествами представляет собой всего лишь веру в это, а единственное 

качество харизматического вождя заключается в том, что он (или его 

окружение) должен обладать достаточной компетентностью, чтобы убедить тех, 

чье повиновение ему необходимо, в том, что он обладает одним или несколькими 

чрезвычайными дарованиями. Харизматических вождей создают определенные 

политические конъюнктуры или структуры, а харизматическое господство, 

подчеркнем это, не является, следовательно, продуктом харизмы того, кто ею 

обладает. Признание вождя харизматической фигурой должно быть свободным 

85

ЧАСТЬ II. Категории политики 

в том смысле, что его сторонники, последователи, апостолы попадают под чары 

героя не под воздействием угрозы или с целью добиться какого-либо вознаграждения, 

а именно потому, что испытывают на себе притяжение какой-то не-1 

преодолимой силы (те, кто примкнул к де Голлю в 1940 г. в Лондоне, поступили J 

так не из карьеристских соображений, тем более что они должны были вьісту-і 

пить против «законного» петеновского французского государства). Поэтому ха-! 

ризматический вождь имеет больше шансов быть признанным молодыми людь-/ 

ми, чем добропорядочными буржуа. 

Группа, повинующаяся харизматическому вождю, образует, согласно Веберу, 

«эмоциональное сообщество»: множество фотографий и кинокадров воспроиз- І 

водит обожание толпы, обращенное к Гитлеру. В отношениях со своими после-і 

дователями и учениками харизматический вождь действует не на основе опре-| 

деленного правила или каких-то установлений, а методом императивных при-| 

казов; при этом он не связан никакими прецедентами (Наполеон I щедро разда-,; 

вал титулы королей и принцев). По мнению Вебера, эмоциональный заряд ха-1 

ризмы разлагает те демократические режимы, где существует вождь (т. е. такиеі 

президентские режимы, как американский, и полупрезидентские, как россий-І 

ский). Демократия подвергается разложению, так как на роль вождя выдвигает-1 

ся, в связи с «эмоциональным характером становления вождизма, тот, в когоГ 

верят», тот, кто вызывает энтузиазм, обещая больше, чем другие, возбуждая стра-\ 

сти (что определяет демагогию как метод обольщения через обещания, главный! 

смысл которых в том, чтобы быть более щедрым в своих обещаниях, чем твойі] 

соперник). Будучи иррациональной и аффективной, харизма не способна прон 

явить свою связь с конкретными экономическими целями, основанными на pac-S 

чете, прогнозе, с материальными заботами: харизма будет изыскивать ресурсы BJ| 

меценатстве или в выпрашивании, а не в использовании партийных взносов или J 

поддельных финансовых документов. 

Пример харизматического господства: де Голль 

V- 

_ - W-,- •"'•'•ч 

Харизма представляет собой форму господства, которая порывает с обычным 

порядком, условностями, и поэтому является «революционной силой», типич-З 

ной для эпох, связанных с традицией. Харизматический вождь появляется во'1 

время кризиса, когда традиция прервана и возникает новый порядок. Так, Лю-| 

тер выступал против папства, хотя лютеранская революция изначально стреми- ] 

лась изменить не сам мир, а отношения между индивидом и миром. 

Вот один из примеров харизматической легитимности. 

Де Голль стал незаурядным политическим деятелем. Еще до начала своей карьеры 

харизматического вождя он думал о методах руководства и полностью со- .'] 

|знавал значение фактора, который он называл «очаровыванием» с точки зрения 

(эффективности. Де Голль ни в коей мере не был наивным человеком, ставшим 

[великим на волне истории, он владел методами, позволяющими использовать я 

^иагию харизмы. В июне 1940 г., в начале его карьеры, мало кто из политических 1 

Деятелей предвидел превращение войны в мировую и изменение соотношения \ 

рил не в пользу нацистской Германии. По мере того как осмысленное, а не ирра- 

IV. Господство 

пророчество де Голля сбывалось, утверждалась его слава дальнови^ 

ного стратега. В столкновении с мошью нацистского завоевателя и с возведеї 

ным в систему слабоумием старика, использовавшего славу «победителя гк 

Верденом» для установления сотрудничества с врагом, первоначальная nocpei 

ственность де Голля, слабость его возможностей, его одиночество приводят 

тому, что его голос звучит одиноко, его личность не имеет силы; но это одиночс 

ство неожиданно превращается в символ пророческого призвания. Победа npv 

шла к тому, кто был ее провозвестником, и воссоздала его подвиг, придав ем 

облик провозвестника спасения. В 1958 г. де Голль добивается успеха имени 

потому, что доказал свою правоту в 1940 г.: разве спаситель 1940 г. не предназна 

чен для того, чтобы снова выполнить эту функцию, которая является не его ро 

лью, а его сущностью? Де Голль — это спаситель Франции, и это неоспорима 

истина. К тому же он умеет использовать символы, когда, например, в апрел 

1961 г. во время путча генералов в Алжире он появляется на экранах телевизоре 

одетый в генеральскую форму; «обличая отставных генералов», он выступае 

одновременно как президент Республики, глава государства, главнокомандую 

щий вооруженными силами... и генерал де Голль — герой 18 июня. Это был< 

сочетание легальной бюрократической легитимности (де Голль отдавал приказь 

как конституционный глава государства) и харизматической легитимности (ус 

тами героя 18 июня говорила сама Франция). Но не обладал ли также де Голлі 

известной долей традиционной легитимности в том смысле, что его иногда изображали, 

пусть даже в виде шутки, в образе Людовика XIV? 

Харизматический вождь и великий человек: 

Ленин и Людовик XIV 

Ленин представляет собой другой пример использования харизмы, что также 

позволит нам отличить харизматического лидера от «великого человека», так как 

не всякий «великий человек», является великим в институциональном плане. 

Зародившись в огне гражданской войны, которая была обдуманно развязана 

(см. гл. X, с. 309), коммунистический режим обретает свою изначальную законность 

в террористическом и очистительном насилии. Затем, в период стабилизации 

режима, когда применяются также, хоть и довольно редко, средства убеждения, 

Ленин использует свой авторитет и свое положение в партии, чтобы утвердить 

свою власть. Обвиняемый еще задолго до государственного переворота 

в октябре 1917г. в насаждении «культа личности» и диктатуры внутри партии, 

он неизменно отвергал подобный вид критики как проявление мелкобуржуазного 

отрицания «единства воли» (см. гл. VI, с. 179). Эта единая воля может быть 

волей лишь одного человека, и Ленин, ссылаясь на якобинцев и Робеспьера, защищает 

легитимность личной диктатуры. Более того, он согласен служить «идеальным 

я» режима (см. гл. VI, с. 184). Так, к его 50-летию «Правда» выпустила 

специальный номер с безграничными восхвалениями в его адрес. А Ленин не 

только открывает памятники основоположникам социализма, но и сам позирует 

скульптору, чтобы не быть, как он говорил, просто абстрактным именем для 

крестьян. Словом, он хочет стать иконой. Культ Ленина, однако, зародился не


имную неприязнь Троцкого и Бухарина). В период с февраля по октябрь 1917 г. 

Ленин искусно преодолевает групповщину в лагере радикальных марксистов и привлекает 

на свою сторону наиболее решительных партийцев. Не вступая в переговоры 

с соперничающими фракциями, он подчеркивает реальность достижения 

успеха, в то время как все общество катится в пропасть. Ему удается убедить членов 

партии, что принятое им решение, внешне иррациональное (несколько сотен 

тысяч большевиков возьмут власть в громадной империи, участвующей в мировой 

войне), вполне обоснованно, и успех октябрьского восстания подтверждает 

его предвидение. Сталин, в отличие от других членов руководства, будет утверждать, 

что всегда верил в ленинский дар предвидения и активно участвовал в его 

осуществлении, что обеспечит ему харизму по аналогии и сопричастности (он умел, 

когда надо, смолчать и никогда не навлекал на себя публичной критики Ленина, 

часто довольно оскорбительной). 

Согласно Элиасу, величие и сила Людовика XIV основывались на том, что он 

был воплощением «спокойной и ровной посредственности». Его задача после 

Фронды состояла не в завоевании власти, а в ее сохранении и в укреплении существующих 

структур господства. Ему нужно было поддерживать напряжение 

между различными группами и добиваться их уравновешивания: как во внутренних 

и внешних политических делах, так и в делах двора он нуждался, чтобы 

править, в самой полной информации. Знание человека в каждой конкретной 

ситуации и есть тот метод, который для Элиаса является характерной чертой и 

главным орудием придворной аристократии. Это знание должно быть тем более 

доскональным, что давление, возникающее на основе стремления к общей цели 

(и успеха в ее достижении), осуществляется лишь в случае войны. Сен-Симон 

рассказывает, что Людовик XIV нанял нескольких швейцарцев, которые в ливреях 

королевских лакеев прогуливались по дворцу, подслушивая беседы придворных, 

и затем докладывали их содержание королю. Король манипулировал, в рамках 

этикета, завистью и амбициями придворных, чтобы сдерживать их и управлять 

ими, располагая одновременно органами, позволявшими ему знать общую 

обстановку. Он не берет на себя роль того, кто ведет за собой и командует, он не 

тот, кто открывает новую перспективу, принимая непредвиденные решения (как 

Ленин в апреле 1917 г. или при заключении Брест-Литовского мира). Но он советуется, 

слушает, учитывает мнения других, заставляя все вращаться вокруг себя: 

ему достаточно заговорить с кем-нибудь, чтобы этот человек привлек к себе всеобщее 

внимание: «Это был способ отличия, о котором уже говорилось, приносивший 

всегда рост уважения» (Сен-Симон). Положение абсолютного монарха 

основано, следовательно, на рациональном регулировании, на предвидении 

вплоть до малейших деталей. В то же время затраты престижного характера (статуи, 

памятники, праздники) служат делу возвеличивания образа короля, компенсируя 

то обстоятельство, что без подвигов этот образ может потускнеть и утратить 

значимость на всем обширном пространстве королевства. 

Не углубляясь дальше в этом направлении, следует, однако, констатировать, 

что «поле господства» (Элиас) в центральной группе вокруг харизматическогс 

вождя, располагающего весьма ограниченной сферой господства, сильно отличается 

от поля группы традиционного монарха, который испытывает на себ« 

89

90 IV. Господство 

давление широкой сферы. Различие в способе структурирования и управлениям 

центральной группой является своего рода отражением различий между обще-1 

ством, которое, как Россия в 1917 г., после взрыва осуществляет перестройку] 

обширной периферии под руководством крошечного центра, и таким стабили*] 

зированным обществом, как Франция конца XVII — начала XVIII вв. 

Рутинизация харизмы 

Пример Ленина хорошо иллюстрирует главный вопрос харизматического госЯ 

подства: может ли оно пережить вождя? Ведь оно либо умирает вместе с ним,Ч 

либо превращается в традицию или бюрократизируется. Между тем, подобно том>с| 

как церковь пережила Иисуса Христа, коммунизм пережил Ленина. Как пророк! 

становится обычным священником? Данную проблему Вебер называет «рути4 

низацией харизмы». Она может возникнуть в результате появления специфиче-: 

ских форм харизмы в отличие от чистой харизмы, которая имеет личностный! 

характер. Харизма может передаваться по наследству (от Наполеона I к Наполе-ч 

ону III). Функциональная харизма возникает в результате занятия каким-либо;, 

лицом руководящего поста в том или ином институте: Папа Римский, наслед-у 

ник святого Петра, наместника Христа на земле, наделяется одновременно вы«| 

сочайшим авторитетом. Например, папа Иоанн-Павел II, который после неудач-;) 

ного покушения на него предсказал разрешение кризисной ситуации (крах co-j 

ветской системы в Европе) и умело поддерживал свой образ (поездки в разные* 

страны, массовые церемонии), показывает, как посредством обратного эффекта | 

можно придать новую жизненную силу институту церкви: харизма папы служит! 

тому, что, управляя традицией и укрепляя ее, она тем самым демонстрирует ха-,1 

ризму самого института. Одним из путей достижения Сталиным неограничен-] 

ной власти стало превращение партийцев в госслужащих и их бюрократический | 

контроль (см. гл. IX, с. 273). Он смог лучше, чем его соперники, использовать) 

свои отношения с Лениным, чтобы представить себя самым верным, а затем щ 

единственным ленинцем. Такова особенность советской системы: институцио-;' 

нализация режима привела к полному торжеству одного института, партии, но \ 

не стабилизировала положения руководящих кадров системы, которые, как и 1 

все население, не были застрахованы от чисток. С едкой иронией Троцкий, этот, J 

неудачливый харизматический соперник Сталина, хотя он и имел больше оснований 

считаться верным соратником Ленина, писал в конце своей биографии' 

диктатора, что Сталин, оказавшись во главе тоталитарной системы, созданной 

им самим, мог сказать, подобно Людовику XIV, но не «Государство — это Я», а ;І 

«Общество — это Я». Разница, однако, в том, что руководящая группа при дворе | 

абсолютистского короля могла не опасаться кровавых чисток. 

Харизма и политическая система 

: ; . 

Было бы чрезвычайно наивно верить во всесилие харизматического вождя и 

считать, что он может существовать при любых условиях, появиться где угодно 

и когда угодно. Иррациональный по своему способу господства харизматичес- 

кий вождь является таковым лишь в том смысле, что он не подчиняется какомуто 

общему безличному правилу. Тем не менее, что касается условий его возникновения 

и особенностей его функционирования, то к нему применим рациональный 

анализ. Не перечисляя все возможные варианты, отметим лишь некоторые 

связи между харизмой и политическим контекстом. 

Харизматический вождь бывает нужен тогда, когда необходимо помочь становлению 

государства на базе новой нации и/или в системе, которой угрожают 

центробежные силы (или формированию нации в смысле государства). 

Именно такова, как уже отмечалось, была роль Ленина, который использовал 

свой исключительный образ, чтобы укрепить слабый, находящийся под угрозой 

развала режим, а также вождей новых наций, таких, как Насер в Египте, 

Нкрума в Гане, Неру в Индии, Сукарно в Индонезии. Напротив, трудно превратиться 

в харизматического вождя, если намереваешься разрушить структуру 

какой-нибудь системы: Горбачев в СССР приобрел образ антигероя, разрушителя 

иллюзий, потому что, признав преступления системы, признал ее общий 

крах. 

Харизматический вождь выполняет функцию, необходимую для политической 

системы в определенные моменты политических циклов (кризис) и при определенной 

расстановке сил: слабость центра по отношению к периферии или 

политический полицентризм. В доколониальном Марокко «харизматический 

король, которого носили на руках в кресле» (так он передвигался по территории 

своей страны), поддерживал устойчивость системы до тех пор, пока угроза распада 

не дошла до такой степени, что колонизация страны французами стала для 

нее спасением 1 

. Барака (везение), это «божественное откровение» короля, было 

проявлением его политической гибкости. 

Теория харизмы, как, кстати, и вся теория господства у Вебера, делает акцент 

на вере, которой движимы те, над кем господствуют (и те, кто господствует). Но 

можно построить теорию харизматического господства без предположения, что 

все те, кто повинуется, верят в наличие предполагаемых качеств у вождя: интериоризация 

чрезвычайного характера лидера не обязательна. Отдельные люди 

или группы людей могут повиноваться лидеру, претендующему на харизматичность, 

потому что так поступают все или потому что другой возможности не существует. 

Повиновение харизматическому вождю может быть прямым результатом 

действия механизмов социального принуждения, заставляющих признать 

его превосходство, обусловленное его способностями, везением, гением как личности, 

что не предполагает психологической интериоризации веры в эти качества: 

известно, что французские и советские коммунисты искренне оплакивали 

смерть Сталина, но верно и то, что многие перестали его любить, как только это 

перестало быть социальной обязанностью. Необходимо остерегаться как признания 

в качестве объективной реальности выдающихся свойств харизматического 

вождя, так и предположения, что вера в эти свойства тех, кто ему повинуется 

или не протестует, является субъективной реальностью. 

Geertz G. Savoir local, savoir global. Les lieux du savoir. PUF. 

91

92 

РАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСПОДСТВО 

Рациональное господство зиждется на вере в легальность установленных noj 

рядков и права давать указания как прерогативы тех, кто призван осуществлят 

господство этими средствами. Типичной фигурой здесь предстает чиновні 

(функционер), т. е. агент, который подчиняется определенному правилу, поток 

что оно законно, и который старается обеспечить его соблюдение. Это правилі 

может относиться к очень широкому или узкому институту и к группам, обла 

ющим самыми различными статусами (Обществу Красного Креста или Всес 

щей конфедерации труда). Конституция или устав той или иной политическе 

партии представляют собой правила, даже если они не имеют того же юридич^ 

ского значения и не используют тех же функций, что и правила общественнс 

администрации. Поскольку бюро является ключевым институтом законного І 

подства, то это господство можно называть бюрократическим, не придавая эг 

му термину уничижительного смысла. Бюрократическую администрацию, 

Веберу, характеризует именно то, что господство осуществляется здесь в сое 

ветствии с достигнутым уровнем знаний, и в этом плане оно является специфі 

чески рациональным; это ведет, например, к использованию современных среде 

связи, и, хотя бюрократия существовала и в прежних обществах, она лучше 

го реализуется в промышленном обществе. Но бюрократия влечет за собой та» 

же увеличение продолжительности образования, потому что предполагает зна 

ние определенных правил, и только те, кто имеет более высокую подготовк 

обладают иммунитетом против обюрокрачивания (согласно Веберу, это отнс 

сится к капиталистическому предпринимателю). Однако бюрократия компете* 

ных служащих нисколько не свойственна какой-либо особой области 1 

: в обще 

ствах, где царствует принцип законности, даже сфера повседневной жизни яї 

ляется одной из административных сфер. 

Законное господство основано на существовании права (ориентированно? 

на рациональную целенаправленность или на ценностную рациональность) ка 

совокупности абстрактных правил, обязательных для всех, в том числе и 

высшего руководства, которое подчиняется обезличенной власти закона: избран^ 

ный в результате всеобщего прямого голосования президент Французской рее* 

публики подчиняется конституции (даже если он может использовать свою эвен^ 

туальную харизму как политический козырь). В этом смысле подчинение уже н« 

является отношением между людьми: подчиняются не определенному лицу, 

следуют определенному правилу, и подчинение вытекает из принадлежности 

той или иной группе людей (французский гражданин подчиняется законам сво-| 

его государства потому, что он гражданин). Подчинение не может, следователь-! 

но, распространяться на то, что не предусмотрено законом. Общая процедура-! 

осуществления законного господства предполагает существование «конституи- { 

рованного авторитета», определенных административных органов, т. е. общест- і 

венной функции, которая является постоянной и которая подчиняется опреде- ;] 

' Эта бюрократия имеет статус, отличный от статуса бюрократов (писарей) патримониальных і 

систем, где бюрократ не является формально свободным. 

ЧАСТЬ II. Категории политик Господство 93 

денным правилам. Система контроля и надзора создает административную иерархию. 

Каждое «бюро» (Вебер в данном случае употребляет именно это французское 

слово) действует в соответствии с определенными техническими правилами 

и следит за исполнением этих правил (например, условия строительства 

ядерной электростанции) или норм (рейтинг служащих). Чиновники, которые 

выполняют эти правила и нормы, должны обладать соответствующей компетенцией, 

независимо от того, принадлежат ли они к политической, религиозной 

или экономической администрации. Члены административного руководства 

полностью отделены от собственности на средства производства и управления, 

которые предоставляются им согласно существующим правилам и об использовании 

которых они должны отчитываться (министр не является собственником 

своего министерства, генерал — своего воинского соединения, служащий — «своего» 

компьютера и «своего» рабочего места); поэтому доходы от должностей и 

заработная плата чиновника — это разные вещи (завхоз лицея получает зарплату), 

не совпадают также его квартира и его рабочее место. Даже там, где указания 

даются устно, наличие письменных правил, решений и т. д. является основополагающим 

фактором, превращающим «бюро» в центр современного общества, 

где доминируют администрация и ее специфический способ господства. 

Согласно Веберу, незаполненность нижней клетки в правой части таблицы, которую 

мы составили, является показателем самого высокого места в истории 

законного и рационального господства. 

Виды господства по Веберу 

Движущая сила 

Наименование 

вождя 

Наименование 

слуги 

Источники 

дохода 

Типичный 

политический 

строй 

Используемая 

способность 

Тип революции 

Традиционное 

Уважение священного 

характера, традиции 

Сеньор 

Слуги (члены сообщества 

или подданные) 

Подати 

Монархия 

Уважение 

Традиционалистская 

революция 

Веберовское прочтение Токвиля 

Харизматическое 

Признание 

«милости» 

Вождь 

Сторонники 

Добыча, дар 

Плебисцитарная 

демократия 

Эмоции 

Радикальная революция 

в обществе 

Рациональное 

Подчинение 

закону 

Вышестоящий 

начальник 

Граждане 

Налоги 

Парламентская 

демократия 

Разум 

В своем казуистическом анализе господства и подчинения, используя квазипсихологические 

термины, о чем свидетельствует столь частое употребление слова

ЧАСТЬ II. Категории политий 

«страсть», при рассмотрении социальных связей, Токвиль предлагает иллюстря 

цию двух форм господства, которые, не будучи прямо политическими, тем J 

менее обусловлены двумя социальными системами: аристократической (страся 

к свободе) и демократической (страсть к равенству). 

Во всем он видит политику, находя всюду — в институтах, обычаях и, безуя 

ловно, в отношениях слуги к хозяину 1 — существенные различия между двуЯ 

типами общества: аристократическим и демократическим. Все это хорошо vm 

вестная старая тема, изложенная в жанре комедии (у Мариво), романа (уДидрЯ 

или философии (у Гегеля). 

Два класса действительно существуют как в условиях демократии, так и у apjB 

стократических народов. Но у этих народов слуги образуют «общество» со свов 

иерархией, своей классификацией, своими рангами, которые передаются ґт 

наследству; в каждом из этих обществ есть свое общественное мнение, своя п« 

лиция. Слуги, «у которых на роду написано подчиняться», не вкладывают в п« 

нятия «слава» и «честь» тот же смысл, что и их хозяева. Но эти понятия у ни! 

есть. Это своего рода рабские слава и честь: у слуг есть своя аристократия, бля 

городные души среди лакеев, последний из лакеев стоит на самой низшей стЯ 

пени этой иерархии, которая подчиняется иерархии, существующей у госпош 

Социальное положение бедняка с раннего детства приучает его к тому, что и! 

кто-то будет командовать. Это полное, беспрекословное, незамедлительное поя 

чинение, которое, как и авторитет, оказывает сильнейшее «воздействие», в тМ 

числе и на образ мышления. В аристократических обществах поколения хозяв 

и слуг иногда связаны друг с другом вплоть до того, что они «ассимилируются 

идентифицируются: хозяин «интересуется» судьбой слуги, как судьбой подчи 

ненной части самого себя, в то время как слуги «подчас настолько отождествлЯ 

ют себя с личностью господина, что в конце концов превращаются в его прш 

надлежность — не только в глазах господина, но и в своих собственных». И эЯ 

отождествление приводит к тому, что Маркс называет «отчуждением», потош 

что «слуга в конце концов отчуждает сам себя, покидает свое «я», или, вернЯ 

говоря, целиком превращается во второе «я» своего господина: этим самым Л 

превращает себя в воображаемую личность». Но токвильская клиника отождЯ 

ствления, таким образом, выявляет отчуждение уже не в Марксовом понимЯ 

ний, а в Лакановом, потому что здесь субъект растворяется в своем другом «я»,Я 

своем умозрительном двойнике. Токвильский слуга, однако, не схож с сестрамИ 

Папен, прототипами «Служанок» Жана Жене, чью агрессивность Лакан опредй| 

ляет как прорыв через ограду, которая оберегает каждого от собственного 6Я 

чуждения. У Токвиля слуга «трогательно и смешно» остается самим собой, тзЯ 

как хозяйским страстям тесно в его душе. 

Но такого слуги, патетически отождествляющего себя со своим хозяином 

Токвиль в Америке не встречает (он говорит исключительно о федеральных шта 

тах, отменивших рабство). Отношения между господами и слугами действительн 

изменились радикальным образом из-за равенства условий, царящих в 

Токвиль А. де. Демократия в Америке. Кн. II. Ч. 3. Гл. V. 

ГОСПОДСТВО 

ке: это равенство, безусловно, не упраздняет классы, но эти классы состоят уже 

из людей, которые сами, и в еще большей степени их семьи, могут изменить свою 

классовую принадлежность. Получается американский вечный двигатель, когда 

«люди уже не пользуются пожизненным правом приказывать... и не испытывают 

вечной необходимости находиться в подчинении». 

Пороки и добродетели более не являются сословными пороками и добродетелями, 

они одни и те же во всем обществе. При всеобщем равенстве исчезают и 

аристократия лакеев, и слуги «с лакейской душой». Никакой гегельянской перестановки, 

согласно которой в демократическом обществе слуга становится 

господином своего господина, добиваясь господства над миром через труд, и 

никакой искупительной функции все отрицающего класса, который выступает 

в эсхатологической роли, как класс пролетариев у Маркса. Но с концом аристократического 

общества слуги «уравниваются в правах со своими хозяевами», 

потому что право приказывать одного и обязанность повиноваться другого проистекают 

из ограниченного временными рамками договора, так что по положению 

«они от природы стоят один не ниже другого». Исчезает натурализация социальных 

связей в результате перехода из поколения в поколение одних и тех же 

позиций и установок: отношения неравенства уже не представляются естественными, 

а возникают как «случайные». Вместо воображаемого отождествления 

слуги и хозяина, с которым он нередко сливается в своем существовании, общественное 

мнение создает между ними воображаемое равенство (так как богатство 

и нищета, подчинение и главенство никуда не исчезает), в то время как каждый 

существует для себя. Если, следовательно, демократия радикальным образом 

изменяет положение слуги, то мобильность, которую она создает, является 

отнюдь не анархической нестабильностью, а нестабильностью связи, где положение 

слуги «не деградирует», так как эта связь не создает никакого «постоянного 

неравенства», выполняя ту же функцию, что и чувства, которые могли испытывать 

слуги в аристократическом обществе, считая себя подчиненными некой 

тайной закономерности Провидения. 

Таким образом, Токвиль дает две модели отношения хозяин — слуга, назвать 

которые он предлагает одно — «зависимостью», другое — «готовностью подчиняться». 

Дальше (гл. IV) мы увидим, в какой мере это противопоставление является 

симптоматичным для двух важных способов социальной организации, которые 

он противопоставляет один другому и оба — Революции, этому печальному 

и бурному периоду, «ибо не столь важно, какому именно порядку подчиняются 

люди, куда важнее само наличие этого порядка». 

Не делая излишне левацким его анализ, отметим, что подчинение является 

способом господства, который соответствует традиционному господству, в то 

время как повиновение соответствует типу законной и, скажем, бюрократической 

легитимности, даже если «бюро» следует понимать здесь в чисто концептуальном 

плане как социальную связь, определяющую безличное подчинение. В 

первом случае слуга и хозяин подчиняются системе места и роли, системе сак- 

Рализованной, потому что это та же самая система, которая существовала всегда, 

и никакая идея не может возникнуть из другого типа связи: традиция становится 

невидимой, потому что она лишает тех, кто ей следует, всякой способное- 

95

96 ЧАСТЬ II. Категории политик ГОСПОДСТВО 

ти осмыслить иную социальность. Напротив, слуга в демократическом общеси 

ве формально свободен, он добровольно обязался подчиняться условиям догої 

вора, и хозяин не находит иного источника для своей власти, кроме этого юриУ 

дического акта: слуге совсем нетрудно представить себе иное положение, отличим 

от его собственного, потому что он живет в условиях этого различия, являя«а 

как гражданин и как человек, равным своему хозяину. 

Господство — абстрактное понятие? 

Но если следовать Токвилю и его противопоставлению подчинения (арист< 

кратическое общество) повиновению (демократическое общество), разве сак 

понятие «повиновение», как считает Вебер, не вызывает сомнения? Правоме 

но ли объединять в одном термине такие разнородные явления, как личная , 

висимость семьи слуг, находящихся на службе у какого-либо аристократически 

го рода, и договорную связь слуги в обществе, где отношения построены на обе 

личенных контрактных началах? 

Господство у Вебера одновременно является глубоко укоренившимся и ий| 

ституционализированным. Понятия авторитета и легитимности содержат 

смысл, что те, над кем господствуют, приемлют это господство и что оно не ест| 

простое соотношение сил; в то же время Вебер описывает его как механизм, почт 

не связанный с поведением отдельных лиц. Но конкретные условия господсті 

в Европе XIX в. исключительно разнообразны. Зачислить, например, ремесле 

никое и рабочих в одну и ту же категорию объектов господства потому, что ка| 

те, так и другие в социальном плане подчинены более богатым и более могуїщд 

ственным, означало бы недооценивать отличие между этими двумя группам» 

первые являются хозяевами своих орудий производства, тогда как вторые нахс 

дятся в процессе труда во власти хозяина. Господство, довлеющее над слугой 

каждое действие которого подчиняется приказу хозяина или хозяйки, неэкв 

валентно господству крестьянина над своей женой, подчиняющейся мужу в тоїі 

смысле, что она покорна его желаниям и воле. Можно было бы продолжить дж 

куссию о правомерности включения в харизму весьма различных явлениий (на| 

пример, барака марокканских берберов, см. гл. XI, с. 336, или шакти крестьян* 

острова Бали, см. гл. XI, с. 342). 

Проблему универсального использования некоторых категорий для анализу 

политики мы находим у Маркса. Он стремится учесть разнородность социальны 

систем, противопоставляя, в частности, сословные общества (Токвиль называ« 

их аристократическими) и классовые общества (демократические, по Токвилю) Щ 

одновременно использовать понятия универсального значения (гл. X, с. 303). 

ОТЧУЖДЕНИЕ, ГОСПОДСТВО И ДИКТАТУРА У МАРКСА 

В 1852 г. Маркс заявляет, что одно из новых положений, которые он выдвинул, 

заключается в том, что классовая борьба между буржуазией и пролетариа-| 

том «неизбежно ведет к установлению диктатуры пролетариата». Однако фор- 

мулировка «диктатура пролетариата» ещеЪтсутствует в «Манифесте Коммунистической 

партии» (1848), но мы находим там близкое по смыслу понятие «господство 

пролетариата». Чем объяснить этот отказ от термина «господство», который 

обозначает отношения власти в более описательной форме, в пользу «диктатуры», 

термина, содержащего идею грубого принуждения? Это изменение было 

вызвано значительным политическим событием, имеющим отношение к марксистской 

проблематике: установлением генералом Кавеньяком «диктатуры буржуазии», 

направленной против пролетариата. Во время революции 1848 г. рабочие 

сначала сражались вместе с буржуазией, но в июле буржуазия выступила 

против пролетариата. Будучи вынужденным ответом пролетариата буржуазии, 

понятие «диктатура пролетариата», согласно Марксу, является нововведением, 

обязанным своим появлением самой истории и позже подтвержденным Парижской 

коммуной 1871 г. Это понятие, хотя и является принципиально важным, 

так никогда и не получит всестороннего развития у Маркса, в чьих трудах оно 

упоминается лишь несколько раз и очень кратко. 

Смысл понятия «господство» (Herrschaft) пролетариата следует понимать исходя 

из содержания двух других понятий: «отчуждение» и «эксплуатация». Понятие 

«отчуждение», связанное с антропологическими и философскими воззрениями, 

занимает центральное место в ранних работах Маркса; понятие «эксплуатация» 

присутствует главным образом в его критике теорий политической экономии, 

которая достигает своей кульминации в книге первой «Капитала» в 1867 г. 

Отчуждение и эмансипация 

Отчуждение (по-немецки Entfremdung от слова fremd — «чужой») представляет 

собой процесс лишения, отделения, утраты (aliénas означает по-латыни «чужой»). 

Маркс заимствует это понятие у Гегеля и у Фейербаха и отводит ему центральную 

роль в своей общей теории развития человеческого общества и в своем анализе 

пролетариата: пролетариат представляет собой группу людей, отчуждение которых 

наиболее ощутимо и наиболее масштабно. Можно проанализировать три его 

формы: отчуждение через деньги, через религию и через политику. 

Отчуждение через деньги, через религию 

Деньги превращаются из средства, т. е. промежуточного фактора, в цель: человек, 

над которым господствуют деньги, более уже не рассматривает их в качестве 

посредника для удовлетворения своих потребностей, деньги его интересую 

т как таковые. В обществах, в которых господствует товарная экономика, все 

социальные отношения монетаризируются: за деньги можно купить ум и красо- 

Т У, в итоге человека делают красивым и умным деньги, которыми он обладает. 

Священники, художники, преподаватели — все они являются наемными работниками 

и подвластны деньгам. Таким образом, люди лишаются своей человеческой 

сущности путем обратного опосредования. Эта тема постоянно присутствует 

у Маркса, если не сказать, что она является его темой: критика утраты ро- 

97

98 

ЧАСТЬ II. Категории полити| 

довой сущности людей в институтах или деятельности, которые отрывают 

вечность человека от людей, что предполагает наличие регулирующей идеи о TOJJ 

что есть человек, хотя Маркс постоянно указывает на его историчность. 

Критика религии показывает, что в религиозной вере человек ищет иллюзо| 

но-компенсаторное средство превращения невыносимого в выносимое, в неч| 

вроде цветов, призванных украсить цепи, в которые он закован. Таким образо^ 

религия — это опиум народа: опиум снимает существующие страдания и вызь 

вает галлюцинацию, порождающую образы лучшего мира. Но если бы реальнь 

мир не приносил столько страданий, то не было бы необходимости в анастезї 

в создании искусственного рая и фантасмагорий. Следовательно, предлагаем! 

облегчение и утешение представляют собой мистификацию, иллюзию в ми{і 

который нуждается в иллюзиях. 

Политическое отчуждение 

Механизм иллюзорной свободы действует также в политике. Отнюдь не cji 

чайно политика, политическая свобода, политическая революция стали свої 

дами и революциями, которые, совсем как деньги или религия, приносят ли 

ложное, фантасмагорическое решение проблемы реальной нищеты людей а 

III, с. 68). Представительное государство — таков был итог Великой Франш 

ской революции, имевшей в качестве своей идеологической основы Декла| 

цию прав человека 1789 г. Злая сатира на идеологию прав человека постоя* 

присутствует у Маркса: в капиталистическом способе производства рабочий 

боден, но его свобода — свобода прийти на рынок труда, чтобы продать там ев

100 ЧАСТЬ II. Категории полити Господство 

капитализм и коммунизм — характеризуется особым типом производитель^ 

сил и специфическим типом производственных отношений. Например, npoi 

водительные силы, характерные для феодализма, соответствуют водяной метя 

нице, а производственные отношения основаны на частной собственности] 

средства производства (земля, мельница), принадлежащие феодалам. Экспл] 

тация здесь принимает форму барщины (см. гл. VIII, с. 233). Каждый способ п 

изводства определяется свойственными ему общественными классами: 

капитализме это буржуазия и пролетариат. Производственные отношения и І 

иные общественные отношения соответствуют (в тенденции).производительщ 

силам (водяная мельница дает нам помещика и вассала, паровая машина — 

питалиста и пролетария). В «общественной формации» (выражение, кото| 

Маркс предпочитает «обществу») существуют в данный конкретный моменті 

сколько различных способов производства: например, Франция конца XVIII 

характеризовалась существованием капиталистического и феодального спос 

бов производства. Сочетание этих различных способов производства эволюь, 

онирует в ходе исторического «развития», которое ведет к закату одного и в, 

хождению другого, вместе с зарождением и отмиранием общественных классу 

ни один из которых, даже буржуазия, не является вечным. Таким образом,! 

Франции середины XIX в. капиталистический способ производства стал рец| 

ющим способом производства, можно также сказать, что паровая машина зан 

ла в этом обществе функциональное место, которое некогда принадлежало І 

дяной мельнице. Паровая машина — господствующая машина при капитал! 

ме, а буржуазия — господствующий класс. 

Господство 

Господствующий класс — это тот общественный класс, который в данні 

конкретный момент является эксплуататорским классом внутри господству^ 

шего способа производства (буржуазия во Франции в середине XIX в.). Госпо 

ствующий класс — это, как правило, эксплуататорский класс (аристократия^ 

Франции в середине XVIII в.), но эксплуататорский класс может и не быть rô 

подствующим (буржуазия в ту же эпоху). Господство не сводится к экономиче 

кой сфере: эксплуататорский класс господствующего способа производства^ 

это тот класс, идеи которого торжествуют, тот класс, который осуществляет ко 

троль над государством. Таким образом, господствующий класс — трижды г 

подствующий: он эксплуататорский, он слился с государством или использ} 

государственный аппарат в своих интересах, его идеология навязана всему оі^ 

ществу. Гегемония господствующего класса, следовательно, становится его геге| 

монией в гражданском обществе, как и в сфере идеологии и политики. 

Революция считается успешной, если в результате ее один из классов з ^ 

господствующее положение; Революция 1789 г. позволила буржуазии занять гла| 

венствующее место, прежде всего заменив старое, сословное общество классе! 

вым. В этом смысле приход буржуазии к господству представляет собой про! 

гресс, и прогресс для всего человечества. Подобно веберовской бюрократий! 

буржуазия, по Марксу, является цивилизаторским классом, как класс инструї 

ментальной и экономической рационализации, класс Просвещения и индустриализации, 

которые она принесла всему миру. Она выступает как класс подъема 

производительных сил и отмирания старых патриархальных обычаев. И она 

готовит, в результате хитрого хода истории (здесь мы повторяем формулировку 

Гегеля), победу пролетариата. Или, скорее, она сыграла эту выдающуюся и решаюшую 

роль, которую постепенно утратила. Из восходящего класса она превратилась 

в середине XIX в. в Европе в класс нисходящий, ей угрожает пролетариат, 

который свергнет ее и займет, в свою очередь, господствующую позицию. 

Свой прогноз Маркс постоянно подкрепляет аргументами, взятыми из современной 

ему истории, от Революции 1848 г. и до Парижской коммуны 1871 г., 

которая служит в его глазах первым примером диктатуры пролетариата после 

достижения буржуазией господства (1789 г.) и установления диктатуры буржуазии 

над пролетариатом (июль 1848 г.). 

Антагонизм, который в капиталистическом способе производства противопоставляет 

пролетариат буржуазии, носит непримиримый характер и становится 

все более радикальным. Капиталистический способ производства пронизывает 

смертельное противоречие: капиталисты остаются частными собственниками 

средств производства, в то время как производительные силы становятся 

все более и более коллективными. И именно это противоречие коммунистическое 

общество призвано преодолеть в результате формирования производственных 

отношений (коллективной собственности на средства производства), соответствующих 

обобществленным производительным силам. Другие противоречия 

также подрывают капитализм (в частности, тенденция к снижению нормы 

прибыли, см. гл. V, с. 120). В каждом конкретном обществе сосуществование 

нескольких способов производства увеличивает количество неосновных противоречий 

(во Франции, в середине XIX в. противоречие между промышленными 

капиталистами и финансовой аристократией было второстепенным по отношению 

к противоречию между буржуазией и пролетариатом). Таким образом, капиталистическая 

общественная формация разрывается целым рядом противоречий: 

между производительными силами и производственными отношениями, 

между отдельными капиталистами и, прежде всего, между буржуазией и пролетариатом. 

Но классовые противоречия имеют тенденцию упрощаться, потому 

что рыночные отношения всесторонне пронизывают общественную жизнь. Капиталистический 

способ производства, являясь доминирующим, создает притягательный 

эффект в масштабах всего общества и ведет к социальному расслоению 

и (или) к политической биполярности, к расколу всего общества по всем 

важнейшим вопросам между лагерем пролетариата и лагерем буржуазии. Разделение 

всего населения на два класса с непримиримыми интересами (или сплочение 

вокруг этих двух классов) создает в капиталистическом обществе динами- 

К 

У «скрытой гражданской войны», которая превратится в открытую гражданскую 

в 

ойну. Неотвратимо. Так как «историческое развитие» подчиняется законам истории, 

столь же неизбежным, как и законы природы, и ни один класс не господствует.вечно. 

Торжество буржуазии над аристократией доказывает это и позволяет 

предсказать, что пролетариат также станет господствующим классом, но 

Последним классом, после взятия им власти, мирную форму овладения которой 

101

102 

ЧАСТЬ II. Категории политий 

Маркс не мог себе представить, поскольку на карту были поставлены сущест-J 

вование и интересы каждого из этих классов. 

Диктатура пролетариата 

В начале Революции 1848 г. пролетариат не был самостоятельной политичес| 

кой силой, а выполнял вспомогательную роль в процессе создания буржуазне! 

буржуазной республики. Но с февраля по май-июнь пролетариат расстается 

иллюзией о существовании единого народа и осознает, что реальный народ ра 

делен на классы. Эту иллюзию, угрожая оружием, разрушает буржуазия, «с 

зываясь удовлетворить требования пролетариата». Подвергшись в июньские дн| 

нападению, оскорблениям и провокациям, рабочие не имели иного выхода, крон, 

восстания, которое 22 июня 1848 г. развернулось в «первую крупную битву І 

ду двумя классами, разделяющими современное общество». В этой цепи собь 

тий диктатура пролетариата представляет собой ответ на господство буржуазні 

в буржуазной республике. 

«Тогда на место требований, к удовлетворению которых пролетариат хотел прищ| 

дить февральскую республику, требований чрезмерных по форме, но мелочных и даа 

все еще буржуазных по существу, выступил смелый революционный боевой лозуні 

Низвержение буржуазии! Диктатура рабочего класса! 

Превратив свою могилу в колыбель буржуазной республики, пролетариат тем самці! 

.заставил последнюю выступить в своем чистом виде как государство, признанная за| 

дача которого — увековечить господство капитала и рабство труда. Имея всегда пе 

ред глазами покрытого рубцами, непримиримого, непобедимого врага, — непобедиЦ 

мого потому, что его существование является жизненной потребностью самой бу 

жуазии, — господство буржуазии, освобожденное от всех оков, должно было неме 

ленно превратиться в терроризм буржуазии. После того как пролетариат на время бї 

устранен со сцены и официально была признана диктатура буржуазии, средние с 

буржуазного общества — мелкая буржуазия и крестьянство — должны были все ' 

нее и теснее примыкать к пролетариату, по мере того как ухудшалось их положение 1 

обострялся антагонизм между ними и буржуазией». (Маркс К., Энгельс Ф. Собр. І 

2-е изд. Т. 7. С. 30-31.) 

Дальнейший ход Революции 1848 г. показывает, что Кавеньяк представля 

собой не диктатуру сабли над гражданским обществом, не военную диктатуру, ; 

диктатуру класса буржуазии, установленную при помощи сабли. Таким образом^ 

господство буржуазии может принять форму республики со своей конституцией 

или же форму террористической диктатуры в зависимости от конкретного момента 

классовой борьбы. Следовательно, можно предвидеть, что обострение 

борьбы между буржуазией и пролетариатом приведет к установлению диктату-/! 

ры буржуазии и, вслед за этим, — к диктатуре пролетариата. Ее цель будет за- : 

ключаться в том, чтобы добиться радикального преобразования государства: 

«Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период ре- '-, 

волюционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует И^ 

политический переходный период, и государство этого периода не может быть; 

не чем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата», — писал 

Господство 

•103 

Маркс в 1875 г. 1 

В конце своего цикла развития роль государства сводится к роли 

пудия в руках буржуазии, и прежде всего аппарата насилия, который нужно 

яомать добиться его уничтожения, связанного с исчезновением общественных 

Классов' конец которых явится также концом всех форм господства и отчуждения 

(см.' гл. X «Критики Готской программы»). 

ГОСПОДСТВО ПО БУРДЬЕ 

Пьер Бурдье продолжает традицию Маркса и развивает его концепцию отчуждения, 

уделяя основное внимание проблеме легитимации господства внутри 

обществ, разделенных на классы. Господство является тем более эффективным 

чем лучше оно маскирует себя: успешное господство достигается без лишнего'шума. 

Но Бурдье считает, прежде всего, что, прибегая к сокрытию отношений 

силы, легитимация усиливает объективное соотношение сил. В его первоначальном 

проекте, составленном совместно с Ж.-К. Пассероном, речь идет о 

творческой переработке наследия Маркса, Дюркгейма и Вебера. Критика, последнего 

(в эпистемологическом смысле) заключается в том, что, будучи привязанным 

к психосоциологической концепции представлений о власти, Вебер «не 

ставит вопроса (как это делает Маркс) о функциях, связанных с непониманием 

объективной истины общественных отношений как отношений силы» 2 

. 

Основы власти по взглядам Маркса, Дюркгейма и Вебера 

Классовое господство 

Неотъемлемое социальное принуждение 

Методологический объективизм 

(versus психологическая концепция) 

Отношения власти: влияние и недифференциация 

могущества (Macht) 

Критика искусственности и, как результат, 

акцент на внешнем характере принуждения 

Выявление отношений, основанных на насилии, 

в идеологиях легитимности 

Роль представлений легитимности 

в стабилизации власти 

Маркс Дюркгейм Вебер 

1 

«Замечания к программе германской рабочей партии (Критика Готской программы)». 

2 

Bourdieu P., Passeron J.-C1. La reproduction. Eléments pour une théorie du système d'enseignement. 

Ed. de Minuit І970, p. 1 1 • Оба автора ставят перед собой цель изучить «сходство между школьно 

монополией на легитимное символическое насилие и государственной монополией на применение 

физического насилия». Наша таблица составлена на основе материалов, изложенных на с. 

—19 их книги. 

Да 

Да 

Нет 

Нет 

Да 

Нет 

Да 

Да 

Нет 

Да 

Нет 

Нет 

її __ Нет 

Да 

Нот 

Псі 

Нет 

Да По

104 ЧАСТЬ II. Категории полит Господство 

Легитимация порождает повиновение, при котором приказы не предписьн 

ются свыше, не навязываются в грубой форме, а значит, и не вызывают протес 

Именно отношения, основанные на порядке, в большей степени, чем лозунги va 

поддержание порядка, находятся в центре внимания той самой социологии, кщ 

чевой аспект которой по поводу интерпретации неравенства в школьной систе* 

мы уже изложили (см. гл. II, с. 42). Механизмы господства действуют наиболее ; 

пешно тогда, когда те, кто господствует, и те, кто им подчиняется, ведут себя ті 

что над ними не довлеют постоянно отношения господства. Господство определя 

не столько структуру повиновения, как это имеет место у Вебера, сколько опрел 

ленный механизм создания места и источников напряжения, что объясняет шир| 

кое использование Бурдье понятия «поле», которое идет, в частности, от Норбер| 

Элиаса (см. с. 88). Пьер Бурдье также часто использует категории, взятые из псизі 

анализа (бессознательное, цензура и запрет), наряду с другими понятиями (таки» 

как капитал, органический состав капитала, культурный капитал, экономическ 

капитал, социальный капитал), которые заимствованы из марксистской политэй 

номии, что приводит к появлению формулировок типа «символический дохо, 

Эпистемологическая трудность здесь очевидна. Можно ли переносить из однойj 

ории в другую какое-либо понятие, не нарушая целостности понятийного аппаВІ 

та? Можно ли использовать (и мы уже рассматривали эту проблему относительи 

Элиаса) фрейдистские понятия, которые были сформулированы в рамках теор| 

бессознательного, для осмысливания социального субъекта? 

Но здесь особенно важно подчеркнуть, что, беря у Фрейда то, что необході 

для определения механизмов господства, Бурдье стремится еще в большей ст< 

ни, чем Вебер, сделать упор на интериоризации господства со стороны объек 

господства. Господство является успешным, если от того, кто ему подвергает,! 

скрыты условия его существования, его статус, а тому, кто господствует, удаеі 

осуществить это навязывание места и веры, причем осуществить тем успешн| 

чем более сам он слеп, так что, может быть, только социолог приобретает, слов 

платоновский философ, знания о пещере, в которой живут и объекты, и субъе! 

господства, являющиеся в равной степени пленниками лексической тени 1 . 

МОЛЧАЛИВЫЙ ОТВЕТ 

Давайте исходить из классического пункта теорий Бурдье и его школы: изз| 

чения общественного мнения. Анализируя монополизацию в чьих-то руках «ор| 

дий производства» в политической области, Бурдье использует формулировку і 

виде оксюморона (словосочетание противоположных по смыслу понятий): ав^ 

торитетному слову статусной компетенции «отвечает молчание» некомпетентні 

ности, не менее значимой по своему статусу. Те мужчины или женщины (факт№| 

чески прежде всего женщины), которые не думают, что обладают правом намне*! 

ниє в области политики, обречены делегировать свое слово, свой голос, правш 

1 Bourdieu P. La distinction. Critique social du jugement. 1970. P. 252—253; doxa по-гречески -* 

мнение, в противоположность науке (épistémè). 

формулировать свое мнение другим людям, тем, кто «умеет хорошо говорить», 

go французском обществе обладание школьным аттестатом вообще считается 

подтверждением наличия культурного капитала. Таким образом, те мужчины или 

ясеншины, которые не имеют такого аттестата, отказываются пользоваться определенной 

компетенцией, высказывать мнение или обладать правом голоса. Они 

исключают себя именно потому, что уже исключены. Речь, следовательно, идет 

0 

«неосознанном и признанном самоустранении» менее компетентных людей в 

пользу более компетентных; неосознанном и признанном, так как менее компетентный 

человек не представляет себе, что может лишиться права, которое принадлежит 

ему. Он сам считает себя некомпетентным и не осознает, что его лишают 

этого права, даже не видит в этом лишения. Данный механизм типичен 

для явления, которое Маркс обозначает термином «отчуждение». Это слово Бурдье 

использовал в своих первых трудах, где он определяет «существующую демократию» 

как демократию общества, в котором «мнение» проявляется и выражается 

в прямой форме (гл. XI, с. 329). 

Это явление, когда иллюзия некомпетентности создает некомпетентность, 

четко прослеживается при некоторых опросах общественного мнения, когда 

процент не отвечающих на поставленные вопросы более низок у мужчин, чем у 

женщин, если вопросы сформулированы в соответствии с признанным общественным 

кодексом как относящиеся к компетенции политики; напротив, если 

вопросы задаются из области более близкой к той, которая предписывается женщинам 

общественным разделением труда по половому признаку (функции воспитания 

детей и ведения домашнего хозяйства), то процент воздержавшихся от 

ответа женщин уменьшается. И лишь среди женщин, обладающих школьным 

аттестатом, «домашняя компетенция» в большей мере уступает место «политической» 

компетенции. Результаты опроса общественного мнения, проведенного 

SOFRES в 1971 г., показали следующее: чем эмоциональнее и проникновеннее 

стиль вопросов, чем ближе они к житейским делам (беднейших слоев), тем 

большее число женщин на них отвечает. И напротив, процент ответов уменьшается, 

когда в вопросе используется специальная терминология (политический 

режим). К тому же не столько политическая компетенция в прямом виде является 

решающей для выражения мнения, сколько верования тех, кого просили 

сформулировать свой ответ. В первом случае процент неответивших мужчин и 

женщин равен 12, во втором случае — 26 для мужчин и 41 — для женщин. 

Господство здесь, следовательно, соответствует отчуждению в марксистском 

смысле, т. е. неосознанному лишению чего-либо. Неосознанному и теми, кто 

господствует, так как они также являются объектами господства в результате их 

собственного господства, даже если существует большая разница между господством 

господствующих, которое разбивает их на категории, классификации и 

поведения, каковые они сами того не подозревая, навязывают другим людям, и 

господством тех, кто является прямым объектом господства 1 . 

1 По поводу этих рассуждений см. Bourdieu P. L'opinion publique n'existe pas (1973), приведено 

согласно журналу «Questions de sociologie»; Lancelot A. Sondages et démocratie, in SOFRES, Opinion 

Publique, 1984; ответ П. Бурдье, опубликованный в журнале «Pouvoir», № 33; Lefort С. L'invention 

démocratique; les limites de la domination totalitaire, 1981. 

105

106 ЧАСТЬ II. Категории полити Господство 

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛЕ 

Оксюморон, согласно которому статусная некомпетентность «молчаливо с 

ответствует» статусной компетенции, следует понимать как эффект места, кот 

рое делит людей на тех, кто господствует, и тех, над кем господствуют. Господст 

вновь обретает здесь пространственный смысл: качество господства зависит 

столько от того, насколько приказ господина имеет шансы быть исполненш 

(Вебер), сколько от принадлежности к более высокой социальной позиции. Э\ 

система позиций представляет собой «поле» (термин взят из физики, где поле о| 

ределяется как динамическое состояние, связывающее различные силы, напр| 

мер магнитное поле: железные опилки на листе бумаги, под которым помещу 

магнит, распределяются в соответствии со структурой гиперболических лин| 

вокруг обоих полюсов). Поле является пространством, с определенным типом вз] 

имодействия, которое функционирует как рынок, где отдельные лица и (или) груі 

пы лиц соревнуются между собой, и которое оказывает на каждого из них спеи ° 

фический эффект непризнания. Так, принадлежность полю философии меша 

Сартру воспринимать аристократический элитизм Хайдеггера (что, кстати, неверн 

см. с. 143). Но само понятие социального поля вновь возвращает нас к социол* 

гии, которая рассматривает в качестве главной проблему социальной энергии, І 

природы и ее распределения. Понятие поля может также применяться по отн< 

шению к политике. Схема, помещенная ниже, представляет собой очень ynpj 

щенный вариант схемы, составленной Пьером Бурдье в «La distinction», но oi 

позволит понять ее принципы (в ее основе лежат статистические данные до 1979 

которые относятся, естественно, к Франции). 

Схему можно читать, например, следующим образом: руководящие кадры if 

сударственного сектора обладают капиталом, равным капиталу ремесленникої 

но органический состав этого капитала существенно отличен; их состояние І 

нее значительно, но уровень дипломов выше. Учителя школ имеют уровень д 

хода, который расположен в тех же зонах, что и уровень чернорабочих, но ОН| 

имеют более высокий культурный капитал. Короче говоря, следует понимать одні 

группы исходя из других групп, в зависимости от их распределения согласй| 

определенным переменным величинам. Здесь представлена система структу 

ного типа, в которой место одной группы в социальном поле определяется лиі 

относительно места другой. 

«LIBIDO DOMINANDI» 

КаК дальнейшее аз 

Р витие , через абстра 

Т ЛКОВанИе одного из пе 

его 

° > РВых трудов Бурдье, а имени 

исследования общины кабилов, где раздел пространств 

оппе 

т РУ да > задач ' принуждений и ценностей по признакам пощ 

еделяет географию неравноправного раздела'. Мужское господство являетс 

появился 

впервые в 1964 г. Он снова был опубликован в «Le sens 

«Actes de і 

Теоретическая схема политического пространства во Франции, 

согласно Пьеру Бурдье (упрощена). (Данные до 1979г.) 

Левые 

(левый берег) 

господствующие 

объекты 

господства 

Преподаватели 

вузов 

Экономический 

капитал - 

культурный 

капитал + 

Преподаватели 

средней школы 

Художники, 

артисты 

Руководящие 

кадры 

госсектора 

Кадры 

среднего 

звена 

Новая мелкая 

буржуазия 

Конторские 

служащие 

Социалистическая 

партия 

Учителя, 

шахтеры 

Объем капитал + 

господствующие 

правые 

кадры 

частного 

сектора, 

свободные 

профессии 

Правые либералы 

Правые голлисты 

Техники 

Объем капитал • 

левые объекты 

господства 

Промышленники 

Крестьяне 

Ремесленники 

00 Чернорабочие 

Коммунистическая 

партия 

Экономический 

капитал + 

культурный 

капитал - 

Пояснение к схеме: 

~ снизу вверх общее количество капитала растет (начиная с чернорабочих и до промышленников); 

~- органический состав капитала меняется в горизонтальном нагіравлении: группы, расположенные 

слева, обладают более значительным культурным капиталом, чем экономическим (профессора, 

художники, артисты, кадры среднего звена в частном секторе); справа указаны те, 

чей экономический капитал выше, чем их культурный капитал (крестьяне, административные 

кадры частного сектора); 

— политические партии или группы, которые имеют предпочтение одних и других, даны в рамке; 

— разделенные средней осью, вверху даны господствующие, а внизу те, над кем господствуют. 

107

" in ни» »"«(«-».Іч.. — — , , 

ЧАСТЬ II. Категории политиІЯ pJ Господство • .__ 

108 J ^—— • — : 

І 

парадигмой любого господства (о чем свидетельствует связь между мужскиД но детерминированных) влечений и фантасмов (sic)». Итак, принцип господстшовинизмом 

и политическим авторитаризмом). Но этот вид анализа малоэфя ва заключается в том, что его «произвольный» nomos (закон) действует как «прифективен, 

пока женщины сохраняют в производстве и воспроизводстве символ рода» через «соматизацию социальных отношений господства», что проявляетлического 

капитала «менее значимую позицию, являющуюся истинным осноІ ся в габитусе, инкорпорированном и натурализованном поведении. Следовательванием 

более низкого статуса, который навязывается символическими система! но, бессознательное у тех, над кем господствуют, структурировано в соответстми 

и всей социальной организацией». Предварительным условием освобождеІ вий с отношениями господства. «Социально сформированное биологическое тело 

ния женщины является, следовательно, «коллективное овладение» обществен! является, таким образом, политизированным телом или, если угодно, инкорпоными 

механизмами господства, которые ведут к тому, что культура мыслится кат рированной политикой», что лежит в основе того факта, что опыт сексуальноесоциальное 

отношение «отличия», отношение, утверждающееся в антагонизм! ти сам может быть ориентирован в политическом отношении. Таким образом, 

с так называемой природой и легитимировавшее претензию носителей культу! фаллократия является продуктом социального формирования либидо мужчины 

ры на господство. Эта пресловутая природа есть не что иное, как «натурализуя (vir) в «libido dominandi», желание господствовать над другими людьми и, втованная 

судьба», т. е. результат господства, который представлен не как социаля рично, на уровне инструмента символической борьбы, над женщинами» . 

ное построение, а как субстанциальная идентичность, которая предписываете* Политическая теория господства отсылает нас, следовательно, в область антгруппам, 

являющимся объектами господства, т. е. женщинам, беднякам, нароЗ ропологии (которую, возможно, следует называть андрологией, знанием о челодам 

колоний, дискриминируемым этническим группам. Понимание ПЫеЛ веке-мужчине — vir). Главная трудность доказательства такой^гипотезы заклюdominandi 

(желания господствовать) следует искать в изначальном, фундамещ! чается в одновременном использовании ею некоторых понятий и их противопотальном 

господстве, господстве мужчин над женщинами. В философской, col ложностей: весь концептуальный аппарат Бурдье основан на манипулировании 

циологической и антропологической литературе эта тема широко известна. Фор! фрейдистскими терминами-понятиями (непризнание, либидо, влечение). Но в 

мулировка libido dominandi довольно часто встречается у Августина Блаженного!! определенные моменты эти термины-понятия используются для опровержения 

который видел в этой форме стремления к могуществу печать проклятия чело! тезисов автора, у которого они заимствованы, путем смешения двух понятий: 

вечества и квазиконстанту истории древнеримского народа. Основное различим , подавление и вытеснение. Выгода для социологии здесь большая: можно таким 

здесь заключается в том, что, согласно Августину, зло, которое ввергает человей образом охватить не только поле своей дисциплины, но также поле всего челочество 

в желание господствовать, которое отдаляет его от любви Бога и ведет XI веческого опыта и попытаться ответить на фундаментальные и универсальные 

войне, зародилось вследствие женской развращенности, в то время как у Бурдьи вопросы (это доказывают прямые или косвенные ссылки Бурдье на Блеза Пасистоки 

насилия следует искать в социальном мужчине (vir). Похоже, что он npoJJ каля). Однако такое стремление к полному пониманию может обернуться про 

сто переворачивает западную традицию осмысления сексуальности. Отсутствие! тив социолога с его собственной «фрейдистской» проблематикой: разве не явпостановки 

вопроса о психической бисексуальности, центральной темы у Фрейда! ляется такое развертывание эпистемического влечения (стремления познать) само 

и о социальных механизмах возникновения гомосексуальности у мужчин и жен

110 ЧАСТЬ II. Категории политик! Господство 

Фуко интересуется больше осуществлением власти, чем ее сущностью: для 

него власть — это особый тип практики. Он отбрасывает две концепции власти! 

смешение власти и насилия, чистое соотношение сил (которое означает, что го 

подин, чей раб закован в кандалы, осуществляет власть над этим рабом); гит* 

тезу соглашения между тем, кто осуществляет власть, и тем, кто подчиняется 

(вследствие целенаправленного идеологического ослепления у Бурдье). Эмпщ 

рически можно констатировать такие социальные отношения: тюрьма — этч 

прямая власть над телом заключенного, и существуют отдельные люди и групщ 

людей, которые согласны ей подчиняться. Но хотя «использование насилия» и 

«получение согласия» являются орудиями или аспектами власти, они не раскрыв 

вают ее сущности. Власть является «воздействием на действие». Это определе 

ние Фуко пересекается с теми определениями, какие можно обнаружить у Маркс 

или найти у Вебера, потому что действие требует затраты определенной энер 

гии, использования силы и потому что власть — это отношение между двун 

взаимосвязанными членами, которое вводит специфическую перспективу в тої 

мере, в какой она выявляет интерактивный характер власти, ее существования^ 

качестве «механизма», ее понимания как «стратегии». 

АНАЛИТИКА ВЛАСТИ 

Власть, которая в данном случае является не внеисторическим понятием, а 

властью в современных западных обществах, может определяться как OTHoniejî 

ние неравное, относительно стабилизированное и характеризуемое пятью отли-а 

чительными чертами. 

1. Власть не есть «нечто вещное», чем обладают или что теряют, она осущет! 

ствляется в зависимости от бесчисленных факторов и в ходе взаимодействия! 

«неэгалитарных и мобильных отношений». 

2. Отношения власти не существуют ни отдельно, ни внутри, ни над (как над^ч 

стройка) другими отношениями (идет ли речь об экономических отношениях,1 

об отношениях в области знания или сексуальных отношениях); роль, которую ; 

они играют, — это не просто роль запрещения или воспроизводства, а роль «не-^ 

посредственно продуктивная». 

3. Отношения власти существуют внутри групп или институтов, которые яв^ляются 

основой общества (семьи, предприятия и т. д.), они могут контактировать 

между собой, создавая массовое противостояние между теми, кто господствует, 

и теми, над кем господствуют, по всему спектру неэгалитарных отношений; 

таким образом, подавляющее большинство отношений силы, которые преД' 

ставляют собой микрофизику власти, могут быть изменены. 

4. Отношения власти являются преднамеренными, но не субъективными: они 

порождены не желанием обладать властью со стороны какого-либо отдельного 

субъекта или своего рода коллективного общественного штаба, а являются про* j 

изводными от сложных программ и тактик, которые могут функционировать как. 

бы сами по себе; они поддаются объяснению не потому, что являются произвол-] 

ньш от какой-либо инстанции, содержащей в себе их «объяснение», выраженное 

в терминах причинности, а потому, что насквозь пронизаны расчетом. Эти 

многочисленные тактические построения, созданные путем взаимопересечения, 

контактов, корректировок, порождают-обширные стратегии, авторов которых 

невозможно установить. 

5. Там, где есть власть, есть и сопротивление ей, причем не пассивное и вязкое, 

а выражающееся в контртактике или контрстратегии. Скорее, есть множество 

видов сопротивления, не являющегося простым контрударом, единственным 

негативным восприятием господства. Сопротивление «никогда не бывает 

внешним фактором по отношению к власти». Стратегическое кодирование этого 

бесконечного множества, столь же разнообразного, как и отношения власти, 

способно сделать возможной революцию по схеме «в какой-то степени схожей с 

тем, как государство основывается на институциональной интеграции отношений 

власти»'. 

Таким образом, власть, будучи производной от детерминистской, психологической 

и бинарной модели, рассматривается уже не как отношение между субстанциями 

или между субъектами, а как действие в ответ на действие. Она является 

осуществлением действия по отношению к другому осуществленному действию, 

поведением, определяющим другое поведение, так что она уже не противопоставляет 

квазивещи между собой и не основана на субъективных связях. 

Следовательно, нас интересует не столько количественная сторона объективного 

измерения сил, сколько изучение механизмов, программ, являющихся суровыми 

реалиями, например тюрем или психиатрических больниц. Нас интересует 

также совокупность дисциплинарных механизмов, которые позволяют осуществлять 

контроль и наблюдение за массами, начиная с XVIII в. (одним из ресурсов 

которых являются количественные методики исследования общественного 

мнения). Меньше трудностей возникает при раскрытии внутренней сущности 

тех, кто господствует, и тех, над кем господствуют, чем при формировании 

их психологии с помощью механизмов власти (например, в пенитенциарной 

системе XIX в. изобретали «душу» заключенного, интересуясь его детством, 

неблагоприятными для него событиями в прошлом, чтобы определить возможность 

его реадаптации, и ту опасность, которую он представляет для окружаю- 

щих) 2 

. Таким образом, осуществляя действие в ответ на действие, власть не уста- 

навливает отношения между сущностями, обладающими внутренним содержанием 

(индивиды или классы, обладающие сознанием), а является совокупностью 

поведений, которая производит, деформирует, трансформирует поведение 

Других. Речь не идет здесь о ликвидации неравенства между двумя участниками 

отношения власти и о рассмотрении в том же плане действия, которое воздействует 

на другое действие, и действия, над которым совершается другое действие. 

Однако отношение власти освобождается от модели: действие, страсть (и ее долористических 

разновидностей: сильный — слабый, богатый — бедный, субъект 

господства — объект господства, и т. д.) в пользу такой модели власти, как производство 

и противостояние. 

' Foucault M. La volonté de savoir. P. 128—129. 

2 Foucault M. Surveiller et punir. Naissance de la prison. 1975. 

111

112 — 

ЧАСТЬ II. Категории Господство 

Следовательно, власть нуждается в стратегическом исследовании. Те, 

господствует, имеют перед собой не материал для информации, которым І 

могут манипулировать, а субъектов, чьи действия господствующий должен* 

единить со своими действиями и которые сопротивляются подчинению 

помощи своей собственной стратегии. Когда тот, над кем господствуют, І 

уже не способен действовать, он побежден, над ним одержана победа. 

ситуация проистекает уже не из отношений власти, а из отношений чис 

принуждения. И наоборот, когда правительство терпит неудачу в своем 

действии на управляющих и они выступают против него, то мы оказывав» 

рамках отношений между соперниками. Отношения соперничества и ущ 

ления, переход от одного к другому находятся в центре политических проб! 

современного мира. Но взаимосвязь одного с другим позволяет характер» 

вать отношения власти (термин, который, может быть, следует предпочв 

другому, более механическому термину «властные отношения» или типичі 

для ленинизма термину «соотношение сил») как «агонистические», а не «а 

гонистические» (см. гл. VII, с. 195). Второй термин отсылает нас к биполяр! 

модели стабилизировавшегося или ведущего к конфликту на уничтожение.! 

тивостояния. Термин agon, который по-гречески означает «схватка» или 

эль», указывает на механизм взаимного побуждения и одновременно борЬ 

борьбы не равной, а бесконечно продолжающейся со стороны тех, над кем W 

подствуют, кто сопротивляется и сражается. 

История власти, механизмов власти, важнее социологии власти, если речьй| 

об определении универсального понятия господства, так как необходимо" 

вести грань, отделяющую общества вплоть до XVII в., когда человек был преЗ 

всего, как это было сказано Аристотелем, «живым и, более того, способнь 

политическому существованию животным», от нынешнего времени, к 

временный человек — это животное, в политике которого ставится под воп| 

его жизнь как живого существа» 1 (см. с. 296). 

Отсутствие заботы об управлении людьми, пастырского взгляда на ант 

полис, которые утвердились лишь в современном мире, напротив, сосредс 

ние всех устремлений на политической борьбе, направленной на достижеЦ 

верховенства в битве за власть, с наибольшим блеском были проиллюстри{ 

ны Макиавелли, у которого государь, подобно художнику ницшеанского тс 

навязывает материи определенную форму. 

ВЛАСТЬ И ИСТИНА: МНИМОЕ У МАКИАВЕЛЛИ 

В начале изложения парадигм господства был поставлен вопрос о силе в смЫ 

возможности определить власть (и политику) как соотношение сил. Но это 

ределение, ставшее тривиальным, можно оспорить в пользу концепции вла 

как мнимого, не в том смысле, что власти вообще не существует, а в том 

Foucault M. La volonté de savoir. P. 188. 

и силу следует искать не в столкновениях и не в соединениях сгустков 

нергии. Подобно тому как, перефразируя Фрейда посредством фонологии Якоб- 

он 

а которая позволяет осмыслить логику означаемого, Лакан отказывается от 

нергетической модели либидо, логику власти можно понять при помощи терминов, 

отличных от терминов механики. 

Теория власти у Макиавелли может рассматриваться в качестве парадоксального 

примера, так как он пользуется славой циничного теоретика политики и 

даже апологета насилия. Технический вопрос, на который он старается ответить 

во славу Лоренцо Великолепного, кому он посвящает свой труд «Государь», единственный 

из его текстов, который мы будем здесь рассматривать, — это вопрос о 

сохранении власти суверена в монархиях или республиках, ранее имевших свои 

собственные законы. Новый государь может либо разрушить государства этого 

типа, либо перебраться туда на жительство, либо разрешить им жить по собственным 

законам, установив олигархию. Но в отношении государств, принявших 

республиканскую форму правления, возможны только два первых решения. 

Следовательно, новый суверен должен найти метод, который позволит ему прочно 

утвердиться во главе государства, в котором он является своего рода чужаком. 

Может показаться, что Макиавелли заимствует свою модель политики у войны. 

Фактически вопрос сохранения власти решается путем использования всех 

эффективных средств, включая хитрость, ложь, убийство. И прежде всего нужна 

стратегия союза; лучшая из них — та, которую монарх заключает с народом 

против знати, так как народу нужно лишь, чтобы его не угнетали, а государю — 

чтобы не нужно было бояться, что народ пойдет против него, хотя у народа нет 

статуса активного элемента в государстве и он, напротив, выступает как пассивный 

элемент, нуждающийся в хозяине. Вступить в союз с народом для государя 

означает не что иное, как эффективный стратегический выбор, проистекающий 

из «пришлости» монарха, который пришел к власти в государстве не по наследству, 

а как завоеватель. Именно согласно этому критерию (разделение на друзей 

и врагов) рассматривается, например, использование в качестве солдат наемников, 

что часто может оказаться опасным. 

Но монарху недостаточно просто найти друзей, ему необходимо учитывать 

«фортуну» (fortuna), эту сверхъестественную силу, вмешивающуюся в человеческие 

дела: государь должен приспособиться или воспользоваться благоприятным 

случаем, необходимым для достижения успеха, выгодной обстановкой, которая 

будет упущена без virtù (силы или добродетели) в смысле положительных, 

активных, динамичных свойств человеческого существа (которое, как правило, 

Не 

сопротивляется пороку). Самая блестящая метафора virtù — это ее сравнение 

луком (напряжение и энергия). Одновременно имеются многочисленные при- 

зеры порочных методов в моральном смысле этого слова, при которых прояв- 

Яется 

virtù вождя в политическом смысле. Так, чтобы удержаться у власти, мо- 

- т 

оказаться целесообразным уничтожить силы противника, чтобы лишить его 

Эг 

Ущества: например, новый государь может предпочесть.«погасить» (хороший 

8 

Фемизм) династию государя, который царствовал там до того, как утвердился 

В 

ЫЙ монарх. Так как virtù является активным, мощным, динамичным свойст- 

° м > становится понятным, что государь не должен иметь другой цели или дру- 

113

114 

ГОЙ МЫСЛИ, Кроме ОВЛадеНИЯ ИСКУССТВОМ ВедеНИЯ ВОЙНЫ: ЭТО еДИНСТВеННОе ИС-; 

кусство, которое подходит тому, кто командует, и овладение военным искусств 

вом настолько необходимо, что тот, кто им пренебрегает, теряет власть. Такой 

престиж военного искусства является следствием неравенства статуса вооружен^ 

ного человека и безоружного, в результате чего нельзя себе представить, что бе-1 

зоружному человеку будут подчиняться или что разоруженный человек окажет-! 

ся в безопасности среди вооруженных людей: государь, не являющийся виртуо|| 

зом в области использования силы, постоянно рискует быть убитым. 

Разве мы не имеем достаточно аргументов, чтобы утверждать, что политім 

ка _ это понятие того же порядка, что и война? Что политика должна опреда! 

ляться в зависимости от имеющейся силы? Но если обладание оружием является 

необходимым условием, чтобы добиться подчинения, политическая власт 

не может стабилизироваться при помощи одной лишь силы (forte — это термиї 

отличный от virtu). Компетентность политического вождя в военных вопрс 

необходима для того, чтобы ему подчинялись его солдаты: речь для него щ 

таким образом, о том, чтобы добиться со стороны профессионалов насилия прі 

знания его права командовать ими. Этот фактор подтверждается примером Ган* 

нибала, для которого использование страстей было одним из необходимых источников 

могущества. Если карфагенский полководец в самом деле царствова 

благодаря.своей жестокости, то эта жестокость являлась функциональным тр 

бованием, которое проистекало не столько из использования силы, сколько 

манипулирования ее видимостью. И действительно, армия Ганнибала была мне 

гочисленной и состояла из людей различного происхождения, что превращалс 

вопрос поддержания дисциплины в трудную проблему, которую карфагенски* 

полководец решил при помощи страха, внушаемого им своим солдатам. Быде 

бы абсурдно высоко оценивать победы Ганнибала над римлянами и при эток 

осуждать его за жестокость. Напротив, полководца, стоящего во главе своих войск,! 

нисколько не должно волновать, что его порицают за жестокость. Он должен! 

компенсировать свою слабость страхом, который внушает другим. Но дадим ог-| 

раничительное уточнение: именно по отношению к своим солдатам суверен дол-1 

жен выступать как человек, который нисколько не боится пролить кровь. Так, 

Макиавелли, желая изложить принцип эффективной политики, постоянно под-| 

черкивает действенность воображения и, например, того факта, что государьдолжен 

уметь использовать дурную славу, которой он обязан своим порокам. 

Макиавелли восхваляет достоинства институтов Французского королевства (в | 

эпоху Франциска I), государства хорошо управляемого и хорошо организован-і 

ного, в частности благодаря существованию парламента и целой серии промежуточных 

политических органов взаимодействия между королем и народом. Успех 

механизма власти во Франции можно оценить при помощи одного критерия: 

его институты дают королю «свободу и безопасность». Это то, чего Ганнибал 

добивался совершенно иными средствами в отношении своих войск, так как меры 

принуждения, к которым он вынужден был прибегать, были совсем другими,\ 

более близкими к мерам, использованным Великим Турком, чем к мерам французского 

короля (см. с. 386). Ганнибал должен был быть жестоким, чтобы ему| 

подчинялись, вернее, он должен был казаться жестоким. Политическим кредої 

ЧАСТЬ II. Категории политик Господство 115 

суверена служит следующее высказывание: каждый видит тебя таким, каким ты 

кажешься, и лишь немногие знают, каков ты есть на самом деле. Поэтому суверен 

должен составлять о себе такое мнение (opinione), чтобы никто не помышлял 

его обмануть или предать. Таким образом, «Государь» является не трактатом 

о политических способностях, а изложением теории полностью «неестественной» 

политики, где политика уже не является, как у Аристотеля, искусством хорошо 

править таким государством, которое соответствует естественным целям 

человека, а представляет собой прежде всего искусство удерживаться у власти в 

ситуации, которая не стабилизировалась, не является окончательной, а чревата 

крутыми переменами и заговорами, требующими эффективных ответных действий, 

стратегий и уловок (см.: Lefort. Le travail de l'œuvre. Machiavel). 

В искусстве подчинять себе ценятся не столько реальные качества, сколько 

качества кажущиеся, навязанные общим мнением. Именно видимые качества 

оказываются эффективными и позволяют установить политическое господство. 

Суверен, который выглядит честным, цельным, верным, милосердным, быстро 

утратит свою власть. Если он совсем не обладает этими качествами, но ему нужно 

по той или иной причине, чтобы поверили в обратное, он должен создавать 

видимость того, что эти качества у него есть, но если он обладает этими качествами, 

то он не должен допускать, чтобы они налагали на него какие-либо ограничения. 

Если будет необходимо, он должен создавать видимость, что у него вовсе 

нет таких качеств. Таким образом, не столько количество силы представляет собой 

решающий фактор, а разработка такой стратегии кажущегося, в которой и 

правдоподобное, и неправдоподобное эквивалентны по своим результатам. Короче 

говоря, политическая наука не является разновидностью физики, даже если 

ее и называют физикой социального, а, скорее, искусством действовать с холодным 

расчетом, предусмотрительно используя как ключевой элемент тот образ, 

который государь должен заранее создавать о себе у других людей.

V. ДЕЙСТВИЕ 

Трудно дать определение господства, которое не сводилось бы к сложени 

силы и согласия. В результате появляется определение господства как страте| 

гии, как действия в ответ на другое действие, но на этот раз трудность возникав 

при формулировании определения самого действия. Можно связать термин «дей>? 

ствие» («акция») с термином «агент» или с термином «актер». В одном случае 

упор делался бы на масштабы деятельности, в другом — на модели игры, пре 

всего театра. В одном случае — это сила, в другом — правила принуждения, 

торые позволяют играть. 

Но основная двусмысленность касается двух концепций политического дейц 

ствия: действия как реакции и действия как ответа. Механистическая моделі 

против модели стратегической. Энергетическая модель против модели лингвис? 

тической. Это противопоставление можно рассматривать как противостояни 

двух антагонистических концепций политики: для первой истина политики ле-ij 

жит в насилии, для второй представительство является не деградацией, а основополагающим 

фактором человеческой деятельности. 

ДЕЙСТВИЕ КАК ОТВЕТ 

Политическое действие, как и всякое человеческое действие, должно анали-| 

зироваться не как реакция на побуждение или на совокупность побуждений, а] 

как ответ, даваемый в той ситуации, в какой ее воспринимает субъект. Ситуация^ 

может определяться как среда: ее можно толковать в духе некоторых традиций^ 

присущих феноменологии, как своего рода кладезь значений или же как инсти- j 

туциональные рамки, как механизм, где противостоят друг другу различные стра-! 

тегии. 

ОТНОСИТЕЛЬНАЯ ФРУСТРАЦИЯ 

На примере относительной фрустрации можно, во всяком случае, критиковать 

анализы, которые заимствуют свою пояснительную модель из определения 

действия в терминах рефлексологии. Механизмы, которые содержатся в этом 

понятии, были описаны и проанализированы задолго до того, как они стали объектом 

попыток его теоретического обобщения на психосоциологической основе. 

Мысль о том, что страдание порождается несоответствием условий жизни 

субъекта его представлениям или ожиданиям, что субъективная сила страдания 

является его фактической объективностью, так как именно она лежит в основе 

его поведения, представляет собой общее место в философии и морали. 

- 

Человек — общественное животное 117 

Опрос, проведенный в американской армии во время Второй мировой войны, 

показал наличие парадоксального контраста между двумя группами: военные 

жандармы (речь идет о войсках, где продвижение по службе происходит сравнительно 

редко) удовлетворены существующей системой повышения в должности, 

в то время как летчики не удовлетворены, хотя повышение по службе в их 

соединениях происходит чаще. Объясняется это просто: возможность получить 

повышение усиливает ожидание и умножает разочарования, а отсутствие надежды 

не порождает чувства неудовлетворенности. 

Парадигма революции по Токвилю 

Социология Великой Французской революции, разработанная Токвилем, содержит 

знаменитое исследование, отражающее расхождение между положением, 

каким его воспринимают действующие лица, и его анализом без учета их 

ожиданий. 

Не всегда, даже если дела в государстве идут все хуже и хуже, происходит революция. 

Чаще всего народ, до этого безропотно переносивший и как бы не ощущавший на 

себе тяжесть несправедливых законов, яростно отвергает их, как только их гнет начинает 

ослабевать. Режим, который свергает революция, почти всегда лучше того, 

который непосредственно ему предшествовал, и опыт учит, что наиболее опасный 

момент для слабого правительства обычно наступает тогда, когда оно принимается 

за реформы. Лишь добрый гений может спасти монарха, начинающего спасать своих 

подданных после длительного периода угнетения. Зло, которое терпеливо переносят, 

считая его неизбежным, кажется невыносимым, как только осознают возможность 

от него избавиться. («L'Ancien Régime et la Révolution», chap. IV, liv. III) 1 . 

Эту модель можно также применить к русской революции: именно во время 

промышленного подъема в России возникли революционные и реформистские 

партии и разразилась революция 1905 г., словно возможность развития вызвала 

жажду богатства и свободы, которую экономический и политический режим не 

мог утолить. Война 1914г. привела к драматическому ухудшению условий жизни 

городского населения, составившего основу враждебной волны, которая смела 

Царизм и привела к социальному взрыву, позволившему большевикам успешно 

осуществить государственный переворот и удержаться у власти. 

Революция 1848 г. по Марксу 

Спорным является противопоставление концепции Токвиля 

концепции, согласно которой, по мнению Раймона Арона, «социалист! 

революция должна произойти на последней стадии развития производи тельньс 

сил в условиях частной собственности» 2 . Маркс (вернее «марксисты») 

"~"'Этотаидея,ко^^"защищал также А. Матьез, как об этом 

люция свеошится не в истощенной и стране, , а, , напротив, , в стране 

подъеме Нищета и которая иногда является причиной бунта, не еможет, 

вызвать большие ^шальных 

потрясений Эти потрясения всегда рождаются из неравенства между классами» («La Revoluti. 

française», t. I: «La chute de la Royauté», 1921, Armand Colin). 

1 

Арон P. Этапы развития социологической мысли. M.: Прогресс, 1УУ і. С. 24».

118 

ЧАСТЬ II. Категории политик)! 

рует условия возникновения революции 1848 г. исходя не из противоречия меж-J 

ду интересами классов, а из их восприятия, из их представления об этом антаго-J 

низме. Согласно Марксу, у власти при режиме Луи-Филиппа находилась не бур, 

жуазия, а ее часть — финансовая аристократия (банкиры, короли биржи и т. д.) 

промышленная буржуазия представляла собой официальную оппозицию, рас 

полагавшую меньшинством в Палате депутатов, в то время как мелкая б> 

жуазия и крестьяне были исключены из политической власти. Июльская монархия 

находилась в зависимости от финансистов, поскольку бюджетный дефицит вьн) 

нуждал ее делать на рынке капитала займы на громадные суммы, что порождался 

многочисленные случаи коррупции и спекуляции. Таким образом, режим Луип 

Филиппа представлял собой акционерную компанию для эксплуатации нацио*' 

нального богатства. В высших слоях гражданского общества царили коррупция 

и порочные нравы, финансовая аристократия демонстрировала этим, что своик 

поведением и нравами не отличается от «пролетариата в лохмотьях» (люмпе> 

пролетариата) с его борделями и каторгой. Возмущение, разоблачение скаь 

лов, ненависть к банкирам приобретали массовый характер: «Промышлен? 

буржуазия увидела угрозу своим интересам, мелкая буржуазия была полна нрав 

ственного негодования, воображение народа было возмущено. Париж был наводнен 

памфлетами: «Династия Ротшильдов», «Евреи — короли нашего времет! 

ни» и т. д., которые с большим или меньшем остроумием разоблачали и клейми-З 

ли господство финансовой аристократии». Следовательно, первым фактором,] 

который объяснял революцию 1848Y, было состояние общественного мнения! 

клеймившего высшие и коррумпированные слои гражданского общества. К этому! 

добавляется оскорбление «национального чувства французов», нанесенное па-1 

цифистской внешней политикой. Кровавое восстание в Палермо (Сицилия)] 

пробудило народные массы. Два события привели в конце концов к созреванию! 

народного недовольства и ускорили взрыв: картофельная болезнь и неурожаи 5 

1845 и 1846 гг., вызвавшие кровавые столкновения; «рядом с бесстыдными оргиями 

финансовой аристократии — борьба народа за необходимейшие средства к! 

жизни». Причиной революционного взрыва был также торговый и промышлен-Jj 

ный кризис в Англии, чье опустошительное влияние сделало невыносимым вез- j 

десущее господство финансовой аристократии и привело к подъему и успеху) 

политической кампании буржуазии («кампания банкетов»). В своем анализе re- ', 

незиса революции 1848 г. Маркс особо подчеркивает скандальную природу бо-, ( 

гатства финансовой олигархии; речь идет уже не о противоречии между богатством 

и бедностью, а о том, что становится невыносимым: о коррупции, проституции, 

«порочном вожделении» финансовой аристократии. «Фрустрация» раз-' 

личных классов по отношению к финансовой буржуазии проистекает из ее «образа», 

который у них создается, — образа коррумпированной группы. Не столько 

богатство, сколько убеждение в извращенности богачей вызывает возмущение 

и способствует политической мобилизации. В своем анализе Второй империи 

Маркс особо подчеркивает моральную деградацию правящих слоев, представляя 

Парижскую коммуну как восстание гражданского общества против развратного 

государства-вампира (см. гл. X, с. 413)'. 

1 

Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 7. С. 11 — 12. 

Действие 

Согласно Марксу, противоречие между финансовой аристократией и остальной 

частью гражданского общества является противоречием «в себе», которое 

становится при определенных условиях рассмотрения противоречием «для себя»: 

речь идет не о противостоянии между классами «в себе», а о противостоянии 

между группами «для себя», которое сформировалось в «общественном мнении». 

Ни в коей мере нельзя рассматривать это противоречие как фантасмагорию. 

Напротив, оно предстает перед нами как «театр», в котором разыгрываются классовые 

конфликты. Но роль интереса и воображения меняется в зависимости от 

классов или отдельных групп, являющихся частью общественных классов: промышленная 

буржуазия мобилизуется прежде всего ради защиты своих «интересов», 

которые, как ей представляется, находятся под угрозой, мелкая буржуазия 

«полна нравственного негодования», а «воображение народа возмущено». Таким 

образом, чем больше расхождение в объективном плане между господствующим 

классом и классами или группами, входящими в состав классов, которые выступают 

против него, тем острее противоречие и тем в большей степени оно разыгрывается 

в сфере представлений. Разногласие между промышленной буржуазией 

и финансовой аристократией является разногласием интересов (одни хотят 

дешевых денег, чтобы их инвестировать, другие изыскивают возможности для 

спекуляции), в то время как природа противоречия, по мнению народа, совсем 

иная, поскольку финансовая аристократия не угрожает его интересам. Какой 

«интерес» к тому же должны были бы защищать пролетарии, которым нечего 

терять, кроме своих цепей? Под угрозу поставлено само их существование. Становится 

понятным, почему главным противостоянием, по Марксу, является не 

противостояние между теми, кто господствует, и теми, над кем господствуют: 

для него имеет значение при анализе причин Революции 1848 г. (как и в его генезисе 

классового сознания) противоречие в той степени, в какой оно является 

практическим сражением (что к тому же соответствует его глобальной онтологии). 

Таким образом, он считает, что, «только порождая сплоченную и крепкую 

контрреволюцию, создавая себе врага и борясь с ним, партия переворота смогла 

превратиться в подлинно революционную партию». Эта роль взаимного действия 

возникает также при переходе от действия к организации, как мы увидим 

ниже (с. 139 и далее). 

САМОСОЗДАЮЩЕЕСЯ ПРОРОЧЕСТВО 

Механистические теории политического поведения также опровергаются явлением 

«творческого предсказания», или «самосоздающегося пророчества» (se 

fulfilling prophecy) - термин, описывающий особую структуру действия, г, 

котором достаточно сообщить о каком-либо событии, чтобы оно деиствите 

произошло Здесь можно говорить об «эдиповом феномене», используя терми 

нологию предложенную Карлом Поппером. Прорицатель Тиресий сообщавродителям 

Эдипа, что их сын убьет своего отца и женится на своей матери. Ч 

бы избежать этой трагедии, они стараются от него избавиться. Но Эдип остае' 

119

120 ЧАСТЬ II. Категории политик Действие 

жив и, не зная, кто его отец, убивает его во время ссоры и женится на вдовів! 

являющейся его матерью, о чем он также не знает. Если бы царь Лай и цариця 

Иокаста не слышали пророчества, они не стремились бы предотвратить отцеЦ 

убийство и кровосмешение, которые произошли именно потому, что они хотели 

этого избежать. 

Изменение курсов на бирже является классическим примером самосоздаад^ 

щегося пророчества, так как этот механизм очень хорошо действует, когда объе| 

динение индивидуальных мнений в Структуре рынка определяет стоимость це№І| 

ных бумаг. Если все, кто играет на бирже, сочтут, что курс какой-либо акций 

вырастет, то логично будет предположить, что они ее купят, и, увеличив спрснД 

на эту акцию, повысят ее курс. То же самое происходит во время паники в банкея 

когда вкладчики начинают верить слухам о неплатежеспособности банка, у низЦ 

появляется желание снять свои вклады и превратить их в наличные деньги со* 

гласно банковским механизмам, и если даже финансовое положение банка coJj 

вершенно нормально, это приведет к тому, что у него будет недостаточно налиЧ'ЦІ 

ных денег для покрытия всех вложенных сумм и банк не сможет их выплатитБЯ 

Рационально регулировать поведение каждого клиента банка должно предпо*| 

ложение о числе вкладчиков, поверивших этому слуху. Если я сочту, что никт^Я 

не поверит, что курс акций А повысится или что банк Б неплатежеспособен, то у! 

меня не будет никаких оснований покупать акции в предвидении повышения 

курса или закрывать свой счет, чтобы вернуть вложенные деньги. Таким обрані 

зом, чтобы принять решение, я должен учесть, что подумают одни по поводз» 

того, во что поверят другие (к числу которых принадлежу и я сам). Можно ска~| 

зать вслед за Р. К. Мертоном, что творческое предсказание начинается с ложно-] 

го определения ситуации, вызывая тем самым новое поведение, которое npe-j 

вращает в истину изначально ложную концепцию. Но можно также сказать, чтсй 

самосоздаюшееся предсказание связано с тем, что действующее лицо не знает; 4 

- 

как поступят другие в ситуации, структурированной в результате объединения* 

индивидуальных поведений. Если бы не существовали будущие участники, то' 

не существовали бы и самосоздающиеся пророчества. В этом смысле такое про-' 

рочество не только трансформирует ложное в истинное, но превращает также I 

возможное в необходимое. 

Классическим примером здесь является Марксова теория тенденции нормы J 

прибыли к понижению. Этот закон играет ключевую роль в анализе Марксом | 

неразрешимых противоречий капитализма. Можно также представить этот закон 

как «обратный эффект» в строгом смысле этого слова, т. е. действие или, !1 

скорее, совокупность действий, результат которых противоречит в негативном | 

плане намерению и интересу тех, кто их совершает. Согласно теории органического 

состава капитала, он включает, с одной стороны, постоянный капитал (машины, 

производственные помещения и т. д.) и, с другой стороны, переменный 

капитал (заработная плата). Прибавочная стоимость образуется в результате невыплаты 

рабочему определенной доли произведенной им стоимости. Его заработная 

плата покрывает затраты на воспроизводство его рабочей силы. Но рабочая 

сила обладает свойством производить большую стоимость, чем стоимость, • 

необходимая для ее воспроизводства. В силу царящей конкуренции капиталис- \ 

ТЬІ должны вкладывать все больше и больше средств, и, следовательно, доля основного 

капитала уменьшается так же, как и норма прибавочной стоимости. 

Таким образом, развитие капитализма приводит к результатам, к которым никто 

не стремится, но которые порождают гибельное для него противоречие. 

Согласно Роберту Мертону, этнические конфликты в Соединенных Штатах 

можно объяснить наличием механизмов того же типа. Если мы перенесемся в 

ситуацию 30-х гг. нашего века, то убедимся, что негры, недавно прибывшие в 

промышленные штаты (главным образом расположенные вокруг Великих озер 

и имеющие высокоразвитую автомобильную промышленность), не знакомы с 

традиционной профсоюзной дисциплиной и практикой коллективных договоров. 

Негры ведут себя как штрейкбрехеры. Они соглашаются работать за меньшую 

плату, чем белые рабочие — члены профсоюза. Негров, как предателей рабочего 

класса, исключают из профсоюзов. Но эта мера производит эффект, обратный 

тому, который ожидается от санкций, поскольку негры, не имеющие 

возможности вступить в профсоюзы, ищут работу там, где нет профсоюзов, и 

порой соглашаются стать штрейкбрехерами. Оказавшись безработными после 

Первой мировой войны, они не могли отказываться от работы, которую им предлагали 

хозяева, и именно потому, что их подозревали в штрейкбрехерстве, их к 

нему же и подталкивали. И напротив, там, где негров принимали в профсоюзы, 

они вели себя как остальные рабочие, а в результате действия механизма closed 

shop, который резервирует рабочие места за членами профсоюза, они получали 

работу. Иначе говоря, исключение из группы может привести к росту тех самых 

проступков, которые заслуживают наказания. Поэтому, подчеркивает Мертон, 

нельзя изменить психологию расиста агитацией и пропагандой. Показать, например, 

профессиональный успех некоторых негров, поскольку то, что рассматривается 

как «добродетель» «внутри группы», считается «пороком» «вне ее». 

Желание наполнить жизнь семьи сильными родственными чувствами воспринимается 

как закономерное у крестьян католиков, но представляется как племенной 

промискуитет у малийских рабочих. Авраама Линкольна хвалят за то, 

что он работал ночью, но когда азиаты поступают так же, их упрекают в трудовом 

фанатизме (sweat-shop). Первое время японцев, проживавших в Соединенных 

Штатах, осуждали за их поведение, а затем они оказались за колючей проволокой 

дискриминации. Осуждение и систематические преследования могут 

привести живущих «вне группы» к превознесению своих достижений (Кассиус 

Клей, чемпион мира по боксу в тяжелом весе, стал идолом американских негров), 

или к созданию структурированных и институциализированных «группировок». 

Отдельные личности являются здесь не жертвами предрассудков, которые 

мог бы рассеять свет истины, а пленниками диктатуры без диктатора. Мертон 

напоминает, что во времена президента Кулиджа произошло в среднем 635 

закрытий банков, а при Гувере, во время великой депрессии 1929 г., таких банкротств 

было 2300. Но после принятия Рузвельтом серии законов о банковском 

секторе средняя цифра банковских крахов снизилась до 28. Тот факт, что ряд 

решений государственной политики в экономической области воздействует на 

Механизмы самовозникающего пророчества, может привести к тому, что их будут 

рассматривать не столько как мифологию или систему верований, а скорее 

121

122- 

ЧАСТЬ II. Категории политики Действие 

как институты, относительно строго определяющие рамки действия'. Но еслі 

социальные меры позволяют воздействовать даже на такое поведение людей! 

которое проистекает из расизма, то обеспечивается сама возможность общест! 

венно-политических действий. Предрассудки, например, являются не стольку 

результатом психологической причинности, связанной с человеческой приро| 

дои, сколько продуктом институционализации. 

Эта тирания предвидений может быть использована как объективирование 

оправдание политики. Хорошо известно, с какой настойчивостью коммунист^ 

в Советской России всегда подчеркивали, что масштабы изначальных трудне 

тей режима были связаны с гражданской войной, которая опустошила страну $ 

1918—1921 гг. Но эта гражданская война может рассматриваться как результа 

самосоздающегося пророчества большевиков еще задолго до революции. Пред! 

ставлять ее как результат агрессии белых или даже разоблачать иностранна 

интервенцию можно лишь в том случае, если забыть в пропагандистских целях < 

заявлениях большевиков, в которых они утверждали, что развяжут гражданску 

войну и будут рассматривать империалистов как врагов. Ленин извлек из Фран| 

цузской революции следующий урок: ни один класс не покидает исторической 

арены по доброй воле; революция неизбежно порождает контрреволюцию (при| 

мер Вандеи). Революция 1905 г. еще более убеждает в этом большевистского ли

124 

ные отношения через категории подчинения и авторитета, которые следует со-; 

блюдать, он имеет весьма отдаленное представление о добре и зле, поведение 

другого человека он объясняет проявлением эгоизма. Рассматривая этот тип 

проблематики применительно к французскому обществу 80-х гг. нашего столе-.' 

тия, можно утверждать, исходя из данных, полученных с помощью приемов, 

основанных на количественном анализе ответов на анкеты, что этноцентризм 

растет вместе с авторитаризмом, что нетерпимость по отношению к меньший- ,< 

ствам не зависит от религиозной конфессии, но что авторитаризм усиливается в 

зависимости от «степени интеграции в католическое сообщество и с приобще- :нием 

к его ценностям» (Нонна Мейер)'. 

Во Франции отправление католических обрядов (другие конфессии были объ-| 

ектом изучения в меньшей степени) — это хороший показатель поведения изби-1 

рателей. Те, кто считает себя атеистами, большей частью отдают свои голоса ле-.< 

вым партиям, в частности коммунистической и экологическим партиям. Чем.* 

выше степень религиозной интеграции людей (ее можно измерить через пове-1 

дение), тем чаще они голосуют за правых. В кодце 80-х гг. 77% французов, еже-j 

недельно посещающих церковь, и 60% тех, кто ходит в церковь раз в месяц и по ^ 

большим праздникам (например, на Пасху), голосует за правых. Наконец, среди 

тех верующих, кто вообще не ходит в церковь, за правые партии голосует лишь 

43%. Высказывание типа: голосуют за правых, потому что ходят в церковь, не 

более обосновано, чем высказывание: ходят в церковь, потому что голосуют за 

правых. Логичней было бы сказать, что вероятность того, что будут голосовать 

за правых, увеличивается с ростом религиозности. Но Национальный фронт 

(крайне правые) не пользуется симпатией со стороны верующих и решительно 

осуждается церковью, что представляет собой как бы возврат к идее причинности. 

Вместо того чтобы рассматривать голосование как поведение, связанное с 

определенной причиной, следует толковать его как образ действий, вписываю-; 

щийся в общий контекст действий, образующих нечто целое и определяющих 

мир, различные элементы которого не просто соседствуют друг с другом, а струк- ' 

турируются. 

Механистическая иллюзия может также проявляться в связи с тривиальными 

объяснениями голосования за Национальный фронт. С одной стороны, голосование 

за НФ обусловлено усилением расизма и ксенофобии во Франции 

80-х гг., в то же время эта экстремистская партия благоприятствует росту умонастроений, 

которые сделали возможным ее возникновение. Политический выбор, 

который олицетворяет НФ, его доступ к средствам массовой информации, 

действия его активистов и депутатов позволяют ему расширить свою избирательную 

базу. Что же касается его изначальной основы, то нельзя считать, что голосование 

за НФ является следствием присутствия в стране иммигрантов, многочисленность 

которых действует как причина. Понятие порога толерантности 

изменило свой смысл. Это понятие, зародившееся в американской городской 

социологии, указывает процент, на основе которого можно утверждать, что некое 

меньшинство жителей данного района становится большинством: когда чис- 

1 CEVIPOF. L'électeur français en question. Presse de la FNSP, 1990. P. 40. 

ЧАСТЬ II. Категории политики; \/. Действие 125 

ленность американцев китайского происхождения того или иного квартала в Санфранииско, 

где проживают американцы итальянского происхождения, достигнет 

определенного уровня, то можно сказать, что весь квартал через какое-то 

время будет заселен китайцами. В результате действия процедур, не связанных с 

расизмом и ксенофобией, итальянская семья уезжает, а на ее место перебирается 

китайская семья, потому что у нее здесь есть родственники или же кто-то из 

семьи работает в этом квартале. Порог толерантности не означает, что существует 

невыносимо высокий процент иностранцев среди населения той или иной 

территории. Нет связи между числом иностранцев, иммигрантов и других инородцев 

и словесной, активной, насильственной нетерпимостью по отношению 

к ним. Ксенофобия не имеет порога возникновения, появление расизма не связано 

с превышением квот. Идея о том, что расизм представляет собой защитную 

поведенческую реакцию на какую-либо угрозу, сама является расистской идеей 

уже потому, что она использует схему человеческого поведения, превращающую 

людей в животных. Это к тому же одна из основных тем расистских идеологий, 

подчеркивающих животную сущность человека и объявляющих природным поведение, 

свойственное только людям. Можно лишь сожалеть о том, что люди не 

ведут себя согласно этому механистическому принципу, так как в этом случае 

можно было бы их контролировать при помощи различных методик. Примеры 

ксенофобного насилия, развязанного представителями большинства населения 

против мелких групп или же представителями меньшинства против большинства, 

вынуждают сделать вывод о том, что существует определенная связь между 

системами представительства и типами поведения, а не между объективными 

условиями и поведением. Настойчивая пропаганда во время муниципальных 

выборов 1983 г. по вопросу о безопасности, развернутая правыми и левыми партиями, 

традиционная националистическая позиция ФКП в сочетании с действием 

важнейших переменных, объясняют увеличение числа голосов, поданных 

за Национальный фронт и их географическое распределение, не обусловленное 

структурой населения. Здесь был бы полезен сравнительный анализ, в частности 

с Великобританией, которая, как и Франция, была колониальной империей, 

а ныне принимает у себя большое число иммигрантов, граждан, родившихся в 

заморских территориях, потомков тех, кто принял когда-то гражданство страны, 

но в которой политические условия не позволили осуществиться попыткам 

создания крайне правой партии. 

Экология голосования за коммунистов в Париже 

Таким образом, политический и социальный контекст какой-либо группы 

населения воздействует на ее поведение во время выборов. Можно говорить о 

существовании электоральной экологии (которую, безусловно, не следует путать 

с местом экологических партий во время выборов) в той мере, в какой данное 

явление толкуют не по схеме поиска экспликативных переменных поведения 

(возраст, пол, профессия) или по схеме — восприятие среды реакции, а как 

воздействие морфологических условий на поведение людей в данной единице 

территории. Рассмотрим влияние относительного веса рабочего населения на

126 

позицию избирателей. Из исследования результатов парламентских выборов 1956) 

в Париже, проведенного Жозефом Клацманом, следует, что чем больше был 

рабочих в каком-либо избирательном округе, тем выше был процент голосоваї 

ших за коммунистов как среди рабочих, так и среди других категорий насел 

ния 1 

. Этому явлению можно дать различные объяснения, в частности, то, чт| 

там, где больше рабочих и где они более сконцентрированы, там эффективне| 

коммунистическая пропаганда (большее число партийных активистов и шир 

охват). В данном случае на результатах голосования сказывается умелое исполы 

зование политической перспективы с учетом местных особенностей. Можно так| 

же предположить, что рабочие (или инженерно-технические кадры и мелк« 

коммерсанты) являются слишком крупной категорией: разве булочник-кондиі 

тер XX округа Парижа может быть приравнен к своему собрату из XVI округа! 

Точка зрения, согласно которой политический вес какой-либо группы нас 

ния внутри данной электоральной экологической единицы воздействует на вес| 

ее состав, подтверждается также другими аргументами: так, в департаменте, гд 

позиции коммунистов очень сильны, вероятность того, что избиратель-кресть 

янин проголосует за коммунистов, равна вероятности голосования за коммуш 

стов рабочего в департаменте, где компартия мало влиятельна 2 

. 

Электоральное поведение и чувство принадлежности 

. 

Вернемся к анализу голосования за коммунистическую партию в Париже І 

60-е гг. Можно сформулировать предположение, согласно которому рабочие; 

проживающие на территории, где они представляют преобладающую часть ак^ 

тивного населения, легче признают свою принадлежность к рабочему классу, чек! 

те, что рассеяны среди других слоев и находятся в меньшинстве. Может случиться 

и так, что там, где рабочие составляют значительную часть населения, отдельные 

люди (например, мастера) причисляют себя к рабочим, чего бы они не еде* 

лали при других условиях. Если к различным показателям, которые можно считать 

«объективными» (семейные связи, профессия), прибавить показатели, с

128 

ЧАСТЬ II. Категории политик Действие 

принадлежит социал-демократическим партиям. В то время как с конца XIX в. ; 

Великобритании, Федеративной Республике Германии, Австрии, Дании, Ниде 

ландах социалистические партии являются представителями «истинного» раб^ 

чего класса, Французская коммунистическая партия с 1945 по 1980 г. очевид| 

ным образом представляет «истинный класс рабочих»: человек, принадлежащий 

к категории «рабочие», по определению Национального института статистичес^ 

ких и экономических исследований, будет относительно постоянно голосоват 

за коммунистов, особенно если он активно участвует в общественной жизщ 

работает на крупном промышленном предприятии и происходит из рабочей „ 

мьи, если он член профсоюза и живет в рабочем окружении. Даже если в 70-е 

этот «истинный» рабочий (например, работник автомобильной промышленн, 

сти Парижского района) представляет собой одновременно типичного избира 

теля, голосующего за коммунистов, т. е. неизменно отдающего свой голос за ком 

мунистическую партию, отождествление партии и «класса» ни в коей мере н| 

является результатом некоей эманации, а есть итог работы и борьбы, где реша 

щую роль сыграл политический контроль коммунистической партии над 

(см. гл. V) 1 

. 

Последний вопрос относится к социально-историческому характеру голосов 

вания. География отданных за ФКП голосов свидетельствует о примечательной 

особенности: пережив значительный спад (26,1 % голосов во время парламент 

ских выборов в июне 1951 г. и 7,7 % на европейских выборах 1989 г.), она сохрани 

няет свои относительно прочные бастионы в сельских департаментах северо-за| 

пада Центрального массива. Но здесь идет речь о департаментах, где избирателІІ 

традиционно голосуют за левые светские партии и где компартия твердо укоре-! 

нилась на основе ее пацифизма, провозглашенного на съезде в Туре. Во врем 

Второй мировой войны эти умонастроения стали основой для развертываний 

движения Сопротивления, в котором коммунисты играли ведущую роль. Такий 

образом, исторические корни, политическая активность среди немобильног 

населения позволили ФКП сохранить свои позиции (коммунисты-диссиденты^ 

и коммунисты-ортодоксы получили вместе около 19 % голосов во время регио*| 

нальных выборов 1992 г., в то время как средняя цифра по стране составляла 

8%). В департаменте Сарта результаты были еще выше (за оба списка проголо* 

совало более 22%). Но в работах Поля Буа показано, каким образом в этом ле 

партаменте социальное расслоение на экономической основе, имевшее место 

до Великой Французской революции, еще более усилилось в период Революции! 

и сохранилось далее, сказавшись, в частности, на религиозных расколах, проис-| 

ходивших в начале XX в. 

Буа 2 показывает, что в департаменте Сарта фактически два разных населе-| 

ния: одно из них, если вернуться к XVIII в., проживало к западу от будущего ' 

департамента и владело довольно хорошими землями, а другое населяло ме-1 

нее плодородную восточную часть, экономика которой основана на домаш- 

' Lavait G. A quoi sert le PCF. P. 51—52. 

2 

Bois P. Paysans de l'Ouest. 1960. 

нем ткачестве, выполняемом по заказам городской буржуазии. Во время Революции 

западная часть департамента Сарта была на стороне шуанов, а восточная 

— на стороне республиканцев. Политико-идеологическое противостояние, 

проникнутое глубокой ненавистью, возобновится в связи с вопросом о 

выборе политического строя в начале Третьей республики и с кризисом, порожденным 

отделением церкви от государства в начале XX в.; это противостояние 

привело к разделению населения на две группы, контрасты между 

которыми ослабевают медленно. Качество земли и результаты голосования 

опосредованно взаимосвязаны множеством отношений, существование которых 

делает невозможным утрату геологическими факторами их объяснительного 

значения. 

Обращение к историческим глубинам при анализе электорального поведения 

показывает, что определение экспликативных переменных ведет к отказу от 

гипотетического взгляда на выборы как на реакцию. 

ОТ ИНДИВИДУАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ К ГРУППЕ 

Политические партии, профсоюзы, группы давления или толпа, собравшаяся 

для проведения демонстрации или организации мятежа, множество лиг, 

тайных обществ и других коалиций, структурирующих политическую деятельность, 

— все это неизменно вызывает вопрос: каким образом связаны между 

собой действие и организация? Прежде всего мы покажем на одном примере 

этого вида структуры, как рациональное индивидуальное действие может не 

совпадать с максимальной эффективностью, которая может быть достигнута в 

результате коллективно организованных действий. Затем мы рассмотрим рассуждения 

Манкура Олсона, который указывает на необходимость создания 

таких форм принуждения, как государство, чтобы обеспечить в рыночной системе 

получение определенных благ. Таким образом, ставится вопрос перехода 

от группы «в себе» к группе «для себя», от латентной группы к группе явной. 

Здесь решающую роль играет создание Марксом теории возникновения классовой 

борьбы. Можно сравнить эту теорию с сартровской концепцией генезиса 

группы, перехода от толпы к группе-субъекту и затем к бюрократии. Эта 

концепция существенно отличается от рассмотрения толпы как «безликого 

нечто», предложенного Хайдеггером. Именно восставшую толпу, толпу, взявшую 

Бастилию, Сартр берет в качестве модели и объекта исследования. Однако 

гипотеза, согласно которой «физическое насилие» является основным, фундаментальным 

методом политического действия, должна подвергнуться критическому 

анализу, в котором ленинское противопоставление демонстрации и 

восстания многое проясняет. «Социологический» тезис, согласно которому 

«представление» сводит политических деятелей к роли актеров, которые «все 

откладывают на завтра», является «политическим» тезисом, предлагающим 

более или менее завуалированную апологию физического насилия в качестве 

изначальной истины социального. 

129

130 

КОМПОЗИЦИОННЫЕ ЭФФЕКТЫ ПО РАЙМОНУ БУДОНУ 

ЧАСТЬ II. Категории политик^ \/. Действие 

Социология, как описательная дисциплина, показывает, например, сущест| 

вование связи между политическим поведением человека и его принадлежнос| 

тью к какой-либо социальной категории, но она может также поставить nepé 

собой в качестве главной цели вскрытие причины поступков отдельных людещ 

т. е. объяснение действия, что означает его понимание. Но у Токвиля, Вебер, 

как и у Маркса, действие неизменно включено в определенную систему дейст 

вий. Социология человеческого действия в обязательном порядке отражает 

имодействие и не по своему методологическому выбору, а потому, что гипотез 

автономного действия в ее структуре является несостоятельной. 

Один из постоянных элементов социологического анализа, а также морал 

ных и экономических соображений заключается в рассмотрении соотношений 

между индивидуальным действием и его результатами. В некоторых случаях слс 

жение или объединение индивидуальных поведений не производит какого-І 

особенного эффекта: французские землевладельцы в XVIII в. предпочитали гс,,, 

сударственную службу жизни в деревне, что вело к более высокому, чем в ангі 

лийских деревнях, уровню исхода. Но в некоторых случаях результат агрегиро* 

вания нежелателен и нежелаем. Раймон Будон, содействовавший популяриза«< 

ции термина «обратное воздействие» в отношении этой категории нежелателы 

ных эффектов, предостерегает, однако, против ее соблазнов; и действительно^ 

результат суммы индивидуальных действий может оказаться обратным тому, 

от них ожидали индивиды, но возможно также, что этот результат не будет ні 

негативным, ни неожиданным, ни нежелательным. Так, в политике налоговь 

льгот, предоставляемых вкладчикам, результат их индивидуальных решений ве* 

дет к росту сбережений, поступающих в распоряжение предприятий, и к увеличению 

инвестиций, а вследствие этого — к снижению уровня безработицы. По* 

этому речь пойдет не столько об обратных эффектах, сколько о композицией^ 

ных эффектах, об эффектах обнаружения, эффектах сложения или эффектам 

системы. Будон напоминает, что композиционные эффекты могут оказаться не-Ц 

предвиденными, например, Французская революция не ставила перед собой целі 

усилить централизацию, хотя, по мнению Токвиля и Маркса, это явилось однив 

из ее результатов. Но наряду с простыми композиционными эффектами существуют 

сложные композиционные эффекты, примером чего может служить мо 

дель выбора между содействием и соперничеством у Руссо (см. гл. III, с. 63—66)л 

В словаре теории игр парабола, которую предлагает Руссо, представлена 

«игра страховки» (assurance game). Рядом с ней стоит структура дилеммы заклю-| 

ченного (prisoner's dilemma), которая обязана своим именем рассказу, позволя-.j 

ющему ее проиллюстрировать. Двое заключенных обвиняются в серьезном npe-j 

ступлений, предполагается, что они соучастники; они не могут общаться друг с] 

другом, и им-предлагают следующую сделку: если оба признаются в этом преступлении, 

то оба будут приговорены к относительно мягкому наказанию; если 

же признается один из них, то он будет освобожден, а второй приговорен к максимальному 

наказанию; если же ни тот, ни другой не признаются, оба будут выпущены 

на свободу. Каждый заключенный производит в уме расчет, стараясь 

, 

предугадать, как поступит другой. Каждый приходит к выводу, что признание 

будет оптимальным вариантом. Если бы они могли действовать сообща (что не 

представляется возможным ввиду их изоляции друг от друга), признавая или 

отрицая преступление, они понесли бы наименьшее наказание. Следует, кроме 

того, отметить, что признание в этой игровой системе является рациональным 

решением, даже если преступление существует лишь в глазах обвинителя. Арестованы 

два человека, у них нет документов, удостоверяющих личность, они подозреваются 

в том, что являются нелегальными иммигрантами. Полиция предлагает 

им следующую сделку. Если один из них признается, он получит постоянный 

вид на жительство, а другой будет депортирован в ту страну, из которой 

приехал; если признаются оба, то получат временный вид на жительство. Но если 

ни один из подозреваемых не признается, то оба останутся какое-то время в заключении, 

а затем будут отпущены. В интересах каждого из них признаться, что 

он является нелегальным иммигрантом, чтобы избежать высылки из страны. 

Иначе говоря, рациональный расчет может при определенных условиях привести 

к менее благоприятному решению. Оценим цифрой 100 постоянный вид на 

жительство, цифрой 50 — освобождение обоих заключенных после нескольких 

дней пребывания под арестом, цифрой 20 — временный вид на жительство и 

цифрой 0 — высылку из страны 1 . 

Используя эти цифры, составляем следующую таблицу: 

Поведение 

заключенного В 

молчать 

(содействие) 

говорить 

(соперничество) 

Поведение заключенного А 

молчать говорить 

(содействие) (соперничество) 

50 50 

100 0 

100 0 

20 20 

Представленная здесь структура игры существенно отличается от структуры 

игры в футбол или покер, т. е. игр с нулевым результатом (что выигрывает один, 

теряет другой). Но в этом случае, как и во многих политических и экономических 

вопросах, существует возможность выигрыша для обоих игроков или, наоборот, 

обоюдного проигрыша. Таким образом, дилемма заключенных — это та 

же дилемма, с которой столкнулись сверхдержавы в гонке ядерных вооружений. 

Соединенные Штаты и СССР предпочли бы, чтобы другая сторона разоружилась, 

в то время как сами они сохранили бы свою ядерную мощь. Односторонне 

отказаться от ядерного оружия, когда другая сторона сохранит свой ядерный 

арсенал, является наихудшим из возможных решений. Следовательно, незави^ 

симо от действий другой стороны, каждый из двух лагерей предпочитает оставаться 

вооруженным. Они могут, конечно, договориться о взаимном разоружении. 

Но проблема заключается в парадоксальной структуре принимаемых ре- 

Пример взят из кн.: Boursin J.-L. La statistique au quotidien. Vuibert. 1992. 

131

132 

ЧАСТЬ II. Категории политися Действие 

шений: наилучшее общее решение зависит от того, насколько индивидуальным 

выбор стратегии является наихудшим. Иначе говоря, наибольшую опасность 

представляет собой тот случай, когда одна сторона проводит политику разоруЛ 

жения, а другая — нет. А именно на это нужно решиться, чтобы добиться разоЛ 

ружения. Но ясно также, что данная проблема допускает следующее решение:"! 

если СССР изменит свою политическую систему, вера в его обязательства может! 

превратиться в рациональную веру со стороны американских руководителей. 

Короче говоря, если закончится «холодная война», взаимное недоверие исчез-! 

нет. То, что представлялось невозможным при Сталине и Трумэне, стало воз-J 

можным при Горбачеве и Рейгане. Дилемма заключенных означает, что наихуд-І 

шая стратегия не всегда одерживает верх, но что нужно найти такие механизмы»! 

которые сделают рациональным выбор субъектом (или квазисубъектом, какищ 

является государство в области международных отношений) наихудшей из стратегий, 

которая, однако, приведет к максимальной выгоде, если каждая из cT 

рон примет одинаковое решение. 

Раймон Будон предлагает представить в виде следующей таблицы различньш 

композиционные эффекты. Возможны четыре ситуации: СС, CD, DC, DD, ко-| 

торые могут возникнуть в результате выбора двумя участниками между содейст-| 

вием и соперничеством: 

Первый участник 

С (содействие) 

D(соперничество) 

Второй участник 

С (содействие) Д (соперничество) 

СС 

Таблица читается следующим образом: в клетке справа внизу оба игрока о 

казываются от содействия. _ 

В структуре, соответствующей структуре игры «Страховка» (сюжет Руссо про зайца| 

и оленя, см. гл. III, с. 89), предпочтения распределяются следующим образом: 

участник 1: СО DO DD > CD; 

участник 2: СО CD > DD > DC. 

В игре «Дилемма заключенных» предпочтения выглядят следующим образом:; 

участник 1: DO CO DD > CD; 

участник 2: CD > CO DD > DC. 

Согласно первой системе, соперничество является наилучшим вариантом, если 

имеется какое-либо сомнение в отношении решения о содействии со стороны 

другого участника. И напротив, в другом случае соперничество является оптимальным 

поведением, которое следует безусловно принять. Этот тип структурирования 

взаимодействий, впервые использованный теорией игр, предоставляет, 

в частности, возможность противостоять непроизвольным и нежелательным 

последствиям сочетания индивидуальных действий. Как мы видели, примером 

того является наказание охотника, оставившего свой пост, создание механизма 

общения и доверия в конфликтном союзе. 

DC 

CD 

DD 

Манкур Олсон приводит исключительно поучительный случай, показывающий 

значение механизмов, позволяющих создать группу, которая борется за свои 

интересы. 

ПАРАДОКСОЛСОНА 

Неорганизованные индивиды, имеющие общий интерес, причем каждый из 

них осознает этот интерес и понимает, что действие в составе группы позволит 

добиться большего успеха, не предпринимают, однако, коллективных действий. 

Группа остается виртуальной, латентной, потенциальной, как будто ее интерес, 

осознаваемый всеми членами группы, не позволяет ей самой мобилизоваться, 

организоваться, действовать. Выявление причин этой неспособности, которая 

обусловлена не леностью участников, а структурой действия, предоставляет возможность 

проанализировать и понять механизмы, позволяющие противодействовать 

этой логике. Одной лишь общности интересов недостаточно, чтобы осуществить 

совместные действия, иными словами, коллективные действия обладают 

своей собственной рациональностью, не совпадающей с рациональностью 

индивидуальных действий, поскольку группа не является субъектом. Рассмотрим 

следующий пример. 

Некие собственники облагаются определенным налогом. Они думают, что, 

предприняв соответствующие действия (например, организовав кампанию в 

печати, лоббирование в парламенте), они могли бы его снизить. Эта группа состоит 

из 10 членов. Каждый из них должен уплатить в качестве земельного налога 

4 франка. Проявив активность, они добьются снижения налога на 50%. Логично 

предположить, что эффективность действия зависит от его интенсивности, 

а интенсивность прямо пропорциональна числу участников, причем каждый 

из них обладает эффективностью, равной десятой доле общей эффективности, 

т. е. активность каждого собственника снижает налог на 10%. Если в группе будет 

всего 9 участников, то налог снизится уже не на 50%, а на 45%. Подобным же 

образом можно предположить, что повышение заработной платы или улучшение 

условий труда, которого удалось добиться в результате забастовки, будет тем 

более значительным, чем большим будет число участников. Вернемся к нашим 

собственникам. Снижение налога составит: 

при 10 участниках 50%; 




при 1 участнике 5%; 

при 0 участников 0%. 

Но следует также учесть, что действия требуют определенных расходов: собственники 

должны собраться, оплатить работу специалиста по лоббированию 

(для забастовщиков стоимость действия включает потерю заработной платы, 

увольнение, наказание в соответствии с действующим законодательством и его 

соблюдение предпринимателями или государством). Предположим, что каждый 

133

134 

ЧАСТЬ II. Категории политик 

собственник расходует в ходе своей деятельности 1 франк, общий доход от нее! 

будет равен 50% от 4 франков х 100 = 200 франков при расходах: 1 франк х 10 •*] 

= 100 франков. Суммарная прибыль составит 100 франков: поэтому рациональ-1 

но действовать коллективно. Каждый собственник (г-н «Эго») понимает, что j 

если будет действовать совместно с 9 другими собственниками, он получит при J 

быль в 1 франк. Но представим себе теперь рассуждения каждого из собствен^ 

ников: если г-н «Эго» не участвует в коллективной акции, то общая прибыли 

будет составлять 45% от 40 франков х9 = 180 франков при общих расходах, рав 

ных 10 франкам х 9 = 90 франков; в этом случае члены группы констатируют! 

что их налог снижается с 40 до 22 франков, но у участника акции доход буде 

равен 8 франкам, тогда как у отступника он равен 18 франкам. Если каждый 

дет рассуждать, как г-н «Эго», в акцию никто не включится и никто ничего не 

выиграет. Рассуждения остаются в силе, если число участников снизится до 8, 

менее человек. Таким образом, следуя элементарной логике, участников не 

дет вообще. Группа будет существовать лишь в потенции, а ее интерес не реали| 

зуется. Банальным примером этого парадокса является забастовка. Забастовщиї 

(который теряет часть своей заработной платы) получит меньше, чем тот, кто 

участвует в забастовке и увеличит свою заработную плату, ничего не потратив, щ 

поскольку успех забастовки не гарантирован, то стоимость забастовочной 

ции увеличивается. Противоречие здесь бросается в глаза: с одной стороны, за-| 

бастовка имеет тем больше шансов оказаться успешной, чем значительнее чис-1 

ло забастовщиков и чем более массовой она является. С другой стороны, выиг-| 

рыш от забастовки является коллективным, им пользуются как забастовщики,! 

так и те, кто в ней не участвует. 

Парадокс связан с существованием особого вида благ, которые носят назва-1 

ние «коллективных». Речь здесь идет не о тех благах, которые потребляются кол-1 

лективно (это может быть, например, чистота воздуха), а о благах, которые, бу-| 

дучи предоставлены одному лицу, достаются всему населению, независимо 

того, были ли они оплачены всеми. Так, свет от маяка служит всем кораблям, - 

которых его можно увидеть. Радио- или телевизионные станции являются благами 

того же типа, если только их передачи не закодированы: в этом случае они 

могут потребляться лишь теми, кто вносит абонентную плату. Парадокс Олсонаї 

позволяет объяснить некоторые механизмы политического и социального действия 

и основные институциональные механизмы. Забастовочный пикет и го- j 

сударство. Если бы тот, кто не участвует в забастовке, получал от нее ту же выго^| 

Ду, что и забастовщик, забастовок вообще бы не было. Следовательно, отдель-1 

ных людей приходится принуждать к совместным действиям. Такова цель заба-| 

стовочных пикетов или системы closed shop: в условиях этой системы предпри- і 

ниматели и профсоюзы заключают соглашение, согласно которому преимуще- ' 

ственное право приема на работу резервируется за членами профсоюза, а профсоюзы 

ограничивают продолжительность и условия проведения забастовок. Эти 

методы создают, следовательно, вынужденное сотрудничество, примером кото- і 

рого является плата за пользование телевизором, представляющая собой сред-" 

ство, компенсирующее коллективную природу этого блага цивилизации. Но 

можно сказать, что функционально ограниченное либеральное государство об- 1 

\у. Действие 

ладает олсонской легитимностью, допуская существование коллективных благ, 

не соответствующих платежеспособному спросу (например, национальная оборона) 

(см. гл. VIII, с. 243). 

Один из способов обойти парадокс Олсона — одновременное распределение 

группой и коллективных, и индивидуальных благ. Они могут быть экономическими 

или почетными (мы хотим избежать термина «символические»). Здесь не имеет 

значения стоимость блага на другом, более широком рынке, важна его стоимость 

с точки зрения тех, кто его покупает: собственник может получить удовлетворение 

от того, что назначается председателем синдиката предпринимателей, и 

конкурировать с другим лицом, претендующим на это благо. Пост оплачиваемого 

работника в профсоюзе или штатного сотрудника в какой-либо партии связан с 

аналогичной функцией с точки зрения логики действия. Раскроем с помощью этого 

приема следующую особенность профсоюзной жизни во Франции: среди государственных 

служащих процент членов профсоюзов более высок, чем среди наемных 

работников частного сектора. Отчасти это объясняется тем, что общий статус 

государственной службы требует участия профсоюзов в паритетных органах, которые 

призваны регулировать индивидуальную карьеру (повышение по службе, 

перевод на другую работу) госчиновников, иными словами, при r/омощи этого 

институционального механизма профсоюзы распределяют индивидуальные блага. 

Можно также считать, что политические партии привлекают в свои ряды новых 

членов по мере того, как крепнет убеждение, что они могут гарантировать им 

индивидуальные блага либо в виде назначения на посты партийных функционеров, 

либо способствуя получению выборных мандатов. 

Следует также подчеркнуть, что институты, призванные обеспечивать коллективные 

блага такого типа, как справедливость, бесклассовое общество или 

тридцатипятичасовая рабочая неделя, стремятся одновременно распределять 

индивидуальные блага. Здесь задействован ряд механизмов, которые способны 

породить такие явления, как коррупция, но в то же время и укрепить организацию, 

оказав ей определенную поддержку: если какая-либо партия помогает своим 

членам получить квартиру в муниципальных домах с умеренной квартплатой, 

это, безусловно, обеспечит ей приток новых членов; если партия обладает 

правом рекомендовать сотрудников на должности в госаппарат (это может быть 

назначение на высокую должность во внешнеполитическом ведомстве или на 

местном уровне), то она имеет больше шансов увеличить число своих членов. 

Коррупция здесь проявляется в том, что партия для обеспечения роста своих 

Рядов присваивает себе блага, которые должны принадлежать всем, и распределяет 

их согласно критериям, не соответствующим принципам справедливого 

вознаграждения. 

Однако, какова бы ни была обоснованность парадокса Олсона, может возникнуть 

вопрос, не ослабляется ли его объяснительная значимость тем фактом, 

что всегда можно привести пример распределения индивидуальных благ той или 

иной организацией, идет ли речь о приеме на работу или о поощрении за участие 

в хорошем деле 1 . 

Это критическое замечание взято из кн.: Soudan R. La place du désordre. 

135

136 

ОТ ДЕЙСТВИЯ К КЛАССОВОМУ СОЗНАНИЮ: ГЕНЕЗИС КЛАССОВОГО 

СОЗНАНИЯ У МАРКСА 

ЧАСТЬ II. Категории политик V. Действие 

Олсон предлагает рассмотреть вопрос о преодолении препятствий при созда-1 

нии группы. Проблема эта не нова, и Маркс ставит и решает ее на примере гене-1 

зиса классового сознания. Вопрос о переходе от «группы в себе» к «группе для 

себя» находит свое решение в самом существовании классовой борьбы. Ключ 

пониманию классового сознания пролетариата следует искать в общении: раб 

в той же степени, в какой радикальным образом отличаются от Других, который 

неизменно кажутся им подобными друг другу и противостоят им. Железная дсИ 

рога является проводником классового сознания, так как, объединяя террито"! 

рию, позволяет рабочим констатировать единство класса буржуазии и, осозна| 

вая это, прийти к осознанию самих себя. Проследим, как были изложены в 

нифесте Коммунистической партии» в 1848 г. этапы генезиса классового сознания 

или, точнее говоря, последовательные стадии развития пролетариата. Раз|| 

витие (Entwicklung) представляет собой у Маркса процесс последовательного 

разрешения противоречий. 

Сначала борьбу ведут отдельные рабочие, потом рабочие одной фабрики, за| 

тем рабочие одной отрасли труда в одной местности «против отдельного буржуа 

который их непосредственно эксплуатирует». Речь еще не идет о классовом cfl| 

знании, а, скорее, о прямом столкновении, при котором «буржуа» существуй 

как таковой, а не как представитель класса буржуазии. Действия рабочих нося 

насильственный характер: они разбивают машины, уничтожают товары и т. 

И эти действия направлены на то, чтобы силой восстановить утраченное полв| 

жение средневековых рабочих. Речь действительно идет о борьбе, но не о борь 

между классами: «На этой ступени рабочие образуют рассеянную по всей стран^ 

и раздробленную конкуренцией массу». 

Преодоление этой распыленности представляется невозможным: рабочие 

разделены и конкурируют друг с другом. Существует не борьба рабочего классу 

против буржуазии, а борьба рабочих между собой и против буржуазии. Перехо 

к существованию в качестве класса находит свою отправную точку не среди ра*1 

бочих, а среди буржуазии, и не в соответствии с причинностью экономической! 

типа, а в соответствии с политической причинностью. Раздробленность раб

138 

ЧАСТЬ II. Категории политики^ V. Действие 

первичными понятиями, а представляют собой производные: борьба рабочих 

порождает классовое сознание пролетариата. 

Объединение класса проявляется через создание ассоциаций, которые, од-, 

нако, не препятствуют возрождению конкуренции между самими рабочими. Но 

перейден своего рода порог, так как эти конфликты внутри пролетариата преодолены, 

в то время как буржуа разобщены и должны по ряду вопросов уступить 

рабочим (Маркс прямо ссылается на принятый в Англии в 1847 г. закон о десятичасовом 

рабочем дне). Таким образом, политическая мобилизация пролетариата 

буржуазией представляет собой повторяющееся явление «непрерывной 

борьбы», а формирование пролетариата как класса не имеет ничего общего слинейным 

процессом. Как мы уже видели, изначальная политическая мобилизация 

пролетариата происходит в тот момент, когда буржуазия сама формирует 

себя как класс в ходе борьбы против аристократии. Но, кроме того, буржуазия 

должна активизировать пролетариат, чтобы помочь ему подавить в своих рядах 

элементы, враждебные созданию крупной промышленности; она должна также: 

привлечь его в качестве союзника в борьбе против буржуазии других стран. К< 

тому же часть представителей буржуазии в результате прогресса промышленности 

превращается в пролетариев или сближается с ними. И когда конец буржуа-; 

зии уже близок, то она распадается, и некоторая часть «буржуазных идеологов» 

переходит на сторону пролетариата. Таким образом, буржуазия в результате сво-ей 

политической мобилизации и сближения некоторой ее части с пролетариатом 

сама привносит в пролетариат «элементы своего собственного образования», 

т. е. оснащает его оружием, которое он использует против нее самой. Если пр'е-; 

вращение класса в силу путем его объединения проистекает из классовой борь- ' 

бы, то то же самое происходит в области просвещения. «Объединение» и «просвещение» 

(Vereinigung, Bildung) пролетариата являются двумя сторонами одно-І 

го и того же явления. 

Для социологического анализа интерес представляет не борьба между клас-] 

сом угнетателей и классом угнетенных, а противоборство между классами, ко-ї 

торые стремятся установить свое господство, сохранить, защитить его или заво* 

евать (буржуазия добивается своего господства, объединившись с рабочими про-; 

тив аристократии, но и рабочие, как только они начинают существовать как класа 

также стремятся стать господствующим классом). Можно резюмировать все это,: 

несколькими фразами: а) пролетарии вступили в политическую классовую борьбу^ 

(в борьбу буржуазии) раньше, чем они осознали свое единство как класса; 61 

класс является продуктом средств общения; в) буржуазия воспитывает пролетар 

риат на всех стадиях борьбы классов; г) пролетариат возникает не раньше, чем' 

формируется его классовое сознание; д) содержанием классового сознания пролетариата 

является не сам пролетариат, а его классовая борьба. 

Переход разобщенных рабочих к классовой борьбе через централизацию и кон-, 

центрацию обозначается Марксом как «организация пролетариев в класс и — тем 

самым — в политическую партию». Смысл слова «партия» здесь очень далек от 

того, который оно приобрело в дальнейшем (и у самого Маркса также): объединение, 

стремящееся к достижению определенных политических целей. Сказать 

в 1848 г., что пролетариат организуется в партию, значит утверждать, что все ра- 

I 

бочие приобщаются к политическому существованию определенного, четко выделившегося 

класса, а коммунисты определяют себя как наиболее решительную 

часть рабочих партий всех стран и считают неизбежным насильственное ниспровержение 

всего старого общественного порядка. Но коммунистическая партия 

не является чем-то вроде штаба революции: она указывает направление, не 

претендуя на руководящую роль в этой революции. Коммунисты имеют то преимущество, 

что знают природу исторического процесса, но это не дает им права 

руководить другими рабочими. (Совершенно иным является учение о партии у 

Ленина, гл. VI, с. 171 и далее.) 

От борьбы рабочих к классовой борьбе пролетариата по Марксу 

Разобщенность рабочих 

Борьба на местном уровне против хозяев 

Мобилизация рабочих против политических врагов буржуазии 

Воспитание — образование, осуществляемое буржуазией 

Конкуренция между рабочими 

Развитие крупной промышленности и средств сообщения 

ГРУППА И СУБЪЕКТ 

Господство буржуазии 

Концентрация, объединение рабочих 

Централизация и национализация борьбы 

Непосредственная мобилизация против буржуазии 

Осознание пролетариатом своей силы 

Боевые отряды 

Воспитание — образование, осуществляемое буржуазией 

Организация пролетариев в класс и — тем самым — в политическую партию 

Внутренний раскол буржуазии 

Распад господствующего класса 

Господство пролетариата 

Группа, согласно Марксу, формируется в результате серии конфликтов между 

отдельными людьми и группами, которые, говоря философским языком, «объективируют» 

субъективность. В противоположность этой концепции, в соответствии 

с которой группа обретает структуру через динамику взаимодействия, делающую 

ее подвижной, Хайдеггер анализирует неопределенный субъект man 

(франц. — on) как неясное и угрожающее целое. 

Диктатура «неопределенного субъекта» 

В книге «Бытие и время» дается несколько толкований «неопределенного 

субъекта» (das Man). Неопределенный субъект — это та социальная безликость, 

навязываемая личности (тот самый Dasein, согласно концепции Хай- 

139

140 

ЧАСТЬ II. Категории политики! V. Действие 

деггера — на ней мы не будем здесь подробно, останавливаться, — который 

можно отождествлять с человеком вообще) и Разрушающая аутентичность «я» 

в пользу ложной мысли, ложного, неподлинн^го бытия. Эту замену следует 

проанализировать в сопоставлении с Марксово й концепцией отчуждения (см. 

гл. IV, с. 96), она функционирует в качестве т^ атрального дивертисмента по 

Паскалю: «беспокойство» как тревожное ожид ание смерти (человек — существо 

смертное) затемняется социальной игро^ Когда употребляют неопре- ! 

деленный оборот (то, что «читают» в газетах; т^ ; что «говорят»), я не существую 

в полной мере, но я как бы освобождаюсь с> т самого себя. За меня думают 

(что я должен читать, как я должен себя вести, каковы должны быть мои по- ' 

литические пристрастия). За меня решают (о м оих вкусах, о моих политических 

взглядах). Короче говоря, в неопределенн ом субъекте мое «я» лишается 

самого себя. 

При пользовании общественным транспортом, инф ормацией ( га3етой) каждый субъ- :| 

ект подобен каждому другому субъекту. Это быти е одного с другим полностью рас- ' 

творяет «того самого» в способе существования \др угих» ) в результате чего другие?! 

исчезают еще в большей степени, в том, что каса ется их дифференциации и их не-1 

пременной «особости». И именно в этом «непрот ивопоставлении>> и «неощутимое-; 

ти» неопределенный субъект утверждает свою ис\ тинную диктатуру. Мы радуемся, I 

когда все радуются; мы читаем, смотрим и оценц ваем литературу и искусство, как ! 

их все смотрят и оценивают; более того, мы выде^ яемся из «массы», как выделяются 

из нее все; нас возмущает то, что возмущает е, сех [.. ] Дистанцированность, усредненность, 

нивелированность — все эти споены существования неопределенного 

субъекта (всех, некого) представляют собой ТО) что мы называем «обществен-, 

ным мнением». 

Хотя для Хайдеггера характер такого текста ц е является «социологическим» 

и еще в меньшей степени «социолого-политич^ским» в том смысле, что речь ; 

здесь идет об исследовании в области человеч^ ского бытия, терминология и ; 

тематика, свойственные социологии, позволяю т его социологическое и соци-» 

олого-политич-еское прочтение. Не говоря даже о политической ангажирован-; 

ности автора, члена нацистской партии с 1932 г. ; его следует понимать и в свете 

отказа Хайдеггера от философии культуры. С ОЗН ательно политическое прочтение 

этого и других фрагментов «Бытия и времени» наглядно демонстрирует 

негативное видение толпы как места сосредоточения низменных инстинктов, 

разоблачение посредственности^ которая самоу стан авливаеттого, кто создает;; 

ее в высших сферах и может побудить его искать защиту, предоставляемую ему,', 

кровной общностью. Темой, постоянно присутствующей у Хайдеггера, явля-f 

ется это лишение истинного «я» в пользу неау тентичности существования в| 

форме «неопределенного субъекта», того само^ 0 заурядного носителя обще-f 

ственного мнения. «В той мере, в какой этот к^ нкрет ный некто, «тот самый» 

(Dasein), растворен в неопределенном субъекте, он должен начать вновь обретать 

себя». («Sein und Zeit». S. 129.) В то время І^ ак у Маркса конец «рассеивания» 

соответствовал, главным образом, моменту перехода к дальнейшему су- • 

шествованию, у Хайдеггера, напротив, «неопре деленный субъект» — это момент 

анонимной утраты. 

Хайдеггер и социальное построение действительности 

Данный текст является одной из идеологических основ теории социального 

построения действительности в том виде, в каком она была изложена Питером 

Л. Бергером (и развита им совместно с Томасом Лукманом). В этом социологическом 

течении, к которому примкнул также А. Шюц, ключевое место занимает 

феноменология Гуссерля, и именно потому, что в ней Хайдеггер читается под 

таким углом, что Бергер может уже без всякой предосторожности включать его в 

качестве ведущего автора в свою концепцию социологии, отводя ему такую же 

роль, как Джорджу Миду. Теория общественного построения действительности 

может определяться, по Миду, как комбинация теории ролей (роль позволяет 

дать типизированный ответ на типизированное ожидание) и, по Хайдеггеру, как 

теория общества (которое, будучи царством «неопределенного субъекта», является 

областью «типизации»). Истинное существование, согласно Хайдеггеру в 

прочтении Бергера, — это существование индивидуума перед лицом смерти. Но 

общество поддерживает людей в трауре, каждого человека, поскольку тот обречен 

на смерть, предоставляя в их распоряжение общие категории, которые сглаживают 

ужас. «Все мы смертны». Это умозаключение, сделанное при извещении 

о смерти кого-либо, скрывает от нас самих неизбежный характер единичной 

и одинокой смерти. Таким образом, мысль Хайдеггера соответствует конструкционистской 

социологической мысли не столько с нормативной точки зрения, 

сколько с концептуальной. Общество предоставляет в наше распоряжение 

структуры, являющиеся благоприобретенными и защищающие нас от ужасов, 

свойственных условиям человеческого существования: обычаи и ритуалы позволяют 

нам с относительным спокойствием противостоять тому, что без них представляло 

бы сплошной ужас. Общество, обладающее этими иллюзиями, позволяет 

нам избежать жизни по метафизическим законам: в этом обществе бытие 

человека не является уже бытием-для-смерти, а представляет собой бытие для 

церемонии похорон, для молитв и для наследства. Социальная «реальность» является 

«реальностью» социально построенного мира: предоставляя в наше распоряжение 

условность, язык, значение, общество предохраняет нас от ужаса; но 

и эта социальная реальность остается хрупкой. Однако, если общество, отдаляя 

человека от онтологического опыта ужаса, погружает его в защищающую недостоверность, 

оно является также единственным местом, где возможно истинное 

существование, так как, предоставляя нам защиту и теплоту общения, оно обеспечивает 

также возможность «экстаза» 1 

. 

Аннулированный субъект 

Работа Бергера, на которую мы ссылаемся, была опубликована значительно 

позже текста Теодора Адорно «Жаргон аутентичности» (1964), задуманного как 

часть «Негативной диалектики» (1966). Наследник совершенно другой тради- 

1 

Все это по материалам кн.: Peter L. Invitation to sociology, A humanistic perspective; оХайдеггеpe 

— c. 146—150; о Миде — с. 94—96. 

141

142 ЧАСТЬ II. Категории политики 

ции, теоретик авторитарной личности и массового общества, Адорно отвергав 

саму проблематику Хайдеггера (и Ясперса) Как таковую, несомненно потому, чт| 

Сущность, по велению которой исчезает человек, оказавшийся под господств 

вом «неопределенного субъекта», не занимает главенствующей позиции в ег| 

философии. Дело не в том, что Адорно является социологом, который якобн 

отказывается осмысливать Бытие, а в том, что он не рассматривает его как неї 

кий объект благочестия, окруженный аурой. По мнению Адорно, теория Бьітщі 

Хайдеггера позволяет ему, еще в меньшей степени, чем философам духа (Гегельн 

осмысливать «господствующую сущность», так что отношения, которые он усі 

танавливает между Бытием и наличной действительностью, развиваются по тол 

же схеме, что и поведение «диктаторов, обладающих повышенной впечатлитель! 

ностью, которые избегают посещать концентрационные лагеря, чьи охранники 

добросовестно выполняют их инструкции». Отнюдь не выступая основателем 

«гуманистической перспективы», как это указано в подзаголовке книги Берге! 

ра, хайдеггеризм представляется как учение, обреченное на дегуманизацию! 

Призыв Хайдеггера к достоверности, его критика «диктатуры неопределенно 

субъекта» ведут к «господству» Бытия, в результате чего исчезает гуманная суши 

ность человека. Внешне гуманистический жест Хайдеггера, устраняющий «тор-1 

говлю общественным мнением», представляет собой забвение человека, потомя 

что он сводит его к статусу места появления Бытия. 

Расхождение между анализом Адорно и анализом Бергера может быть лучше 

понято, если мы вспомним, что Бергер является сторонником социологии, кЛ 

торая сочетает в моральном плане сострадание, умеренные обязательства и чувт 

ство юмора в условиях праздника жизни, в то время как Адорно провел свои 

социологический опрос, исходя из того, что после Освенцима ничего подобное 

го уже не может быть. И если Бергер приемлет метафору театра как метафоря 

социального, то Адорно слишком близок к Фрейду, чтобы не знать, что то, чш 

проявляется в игре, должно осмысливаться в свете логики влечения к смертиЯ 

Социологическая теория «ролей» в том виде, в каком мы ее находим у Бергераж 

для Адорно политически не нейтральна: эта теория, по отношению к которой 

он социологически не безразличен, поскольку она зародилась в американской 

культуре и нейтрализует протест живого субъекта против принуждения играти 

определенные роли, превращая их в структуру общества вообще. Утверждая, чтя 

нельзя смешивать общество, подобное потемкинской деревне, с градом Божь-1 

им, Бергер предостерегает против любого фанатизма. Но в то же время он требу* 

ет от субъекта укрыться в своей берлоге и не заниматься больше проблемами 

власти. В этом смысле провозглашенный Бергером гуманизм стал бы мишенькя 

для сентенции Адорно, в которой имеются в виду любители жаргона достоверна 

ности. У них, говорит он, «человек представляет собой алиби для дегуманиза-д 

ции». Сводя общество к столь же непрочному и обманчивому строению, какя 

фасады изб, которые фаворит Екатерины II князь Потемкин велел построиться 

чтобы создать у царицы приукрашенный образ России во время ее путешествий т 

по стране, гуманисты достоверности во имя более возвышенной судьбы челове-1 

ка, судьбы пастыря Бытия, чье соседство с этим Бытием проявляется в ужасе Я 

перед смертью, устраняют конкретного человека, реального человека, человека ] 

\j. Действие 

- - -143 

толпы. Гуманизм Адорно, тот самый гуманизм, который не отворачивается от 

человека толпы, человека без имени, находит, возможно, весь свой смысл в анализе 

двух опер Альбана Берга «Воццек» и «Лулу», в котором он говорит о солидарности 

композитора с угнетенными, с теми, кто находится «на иждивении 

общества». 

ГРУППА-СУБЪЕКТ САРТРА 

Отнюдь не из любезности к социологии хайдеггеровского толка, а стоя на 

позициях теории сознания Гуссерля, Сартр придерживается позитивной концепции 

толпы, в которой неопределенный субъект («on») не выступает в качестве 

угрозы вызвать утрату, изгнание, отвлечение, исключение, рассеивание, но создается 

самой структурой сознания. Если сознание действительно является тем 

самым бытием, в котором речь идет о другом, отличном от него бытии, то это 

бытие не представляет собой у Сартра то же, что у Хайдеггера — Бытие, а скорее 

другое или даже socius. Сартр адресует Хайдеггеру радикальный упрек: философ 

свел праксис к несущественному моменту сугубо человеческого процесса. Человеческий 

праксис должен осознаваться, и вместе с ним весь человек, через 

призму Бытия, когда человек предназначен стать «вместилищем Бытия» (а фактически 

низведен к этому). Хайдеггеровский человек — это сущее, в котором 

должно проявиться Бытие. Отсюда восхваление Хайдеггером марксизма (в «Письме 

о гуманизме»), для которого человек является носителем исторической необходимости 

или, иначе говоря, Бытия. «Но всякая философия, подчиняющая 

человеческое существо чему-то Иному, а не человеку, будь то экзистенциалистский 

или марксистский идеализм, имеет в основе и в следствии ненависть к че- ! 

ловеку: история доказала это в обоих случаях»'. Бесчеловечность нацизма и сталинизма 

приводит к почти полному уничтожению человека, которое они и осуществляют: 

массовые манифестации, парады, где используют человека (возможно, 

даже доставляя ему некоторое удовольствие, как указывает Фрейд) в качестве 

дополнительного средства для демонстрации мощи. При тоталитарных режимах 

все это сопровождается к тому же ненавистью к неорганизованной толпе, 

которая, с точки зрения их главарей, является сборищем, так как они ненавидят 

самоорганизующиеся группы, где человеческая свобода превращается в действие, 

не подчиняясь воле вождя. Начнем с исходной для Сартра точки — с теории 

сознания. 

Диаметрально противоположной моделью отношений между субъектом и действительностью, 

нежели модель, предлагаемая Сартром, является мир Пруста. 

И действительно, в Прустовой системе любовной иллюзии именно любовь при- 

Дает любимой женщине ее качества, и объект любви существует лишь в сознании 

того, кто любит, хотя бы любит как куклу. Сартр выбирает концепцию сознания 

Гуссерля, в которой сознание выступает как интенциальность. Оно представляет 

собой осознание чего-либо «внешнего по своей сути по отношению к 

' «Critique de la raison dialectique». T. 1. P. 248.

144 ЧАСТЬ II. Категории политик V. Действие 

сознанию, мир, а мир, по существу, соотносится с сознанием». На этом закали 

чивается примат интериорности, при которой сознание замыкается на самое себя! 

«Все находится вовне, в окружающем мире, все, в том числе и мы сами, — вовне! 

в мире среди других миров. Мы обнаруживаем себя в неведомом пристанищу 

на дороге, в городе, среди толпы, — вещь среди вещей, человек среди людей»,. 

писал Сартр в 1939 г.' 

Сартровская социология основана на открытии субъекта миру, а не Бытия 

или смерти. Отсюда важность вопроса о толпе, о переходе от личности к толпе! 

отсюда динамика перехода от единичности к множественности, в его трансфер 

мациях и деградациях, от прозрачности к смутности. И не о всякой толпе, а имени 

но о той, которая образовалась 13—14 июля 1789 г. и штурмом взяла Бастилию; 

Основной проблемой была проблема коллективного действия, не поддающегсй 

ся материализации, которая сводится к совокупности людей, подобной вещи, J 

острый вопрос для того времени, когда писал Сартр, желавший найти для экзи| 

стенциализма законное место в рамках марксизма в период «оттепели» и деста 

линизации, начало которому положил секретный доклад Хрущева XX съезд 

КПСС в 1956 г. и который был ознаменован несколько месяцев спустя будапеил 

ским восстанием. Сартр обвиняет современный марксизм в том, что он рассмі 

тривает историю как «мертвый и прозрачный объект незыблемого Знания». Он 

призывает вернуться к событию, которое не является абсурдным наложение!^ 

случайного субстрата и значения, априорно определяемых законами истории. 

событие для него — подвижная система, типичным примером которой являетс 

революционный «день» (10 августа, 9 термидора, июль 1848 г.). Событие и толп| 

имеют идентичную структуру, представляющую собой подвижное и временно| 

единство антагонистических групп, которые изменяются по мере того, как ОН 

сами их трансформируют 2 

. Все произведение может, следовательно, рассматрйЦ 

ваться как попытка переосмыслить вопрос о классовом сознании и классово! 

борьбе. Сартр, надо полагать, продолжает и радикализирует представление, да) 

ное Марксом в «Манифесте Коммунистической партии», о классовом сознан! 

как о продукте классовой борьбы. Ленин, а затем и его последователи отверги 

этот вывод Маркса и выдвинули теорию, согласно которой класс и классовоЦ 

сознание представляют собой продукт осмысленной деятельности партии ка* 

организатора рабочих и носителя истины (см. гл. VI, с. 178). Ленинская парти|| 

могла бы представлять собой радикальную форму фетишизированной «абстракт! 

ной универсальности». 

Но субъектом истории, с точки зрения Сартра, является коллектив, толпа, 

той степени, в какой она организуется и формируется, вступая в конфликт, Й 

диалектическую связь с другими группами: «Диалектика как практическое осо: 

знание угнетенным классом, ведущим борьбу против угнетателя, представляли 

собой реакцию, вызываемую у угнетаемого тенденцией дифференцированного! 

угнетения»: осознание представляет собой преодоление «умозрительной исти- 

«иг (февраль 1939 г.) -, 

2 Цитаты и ссылки взяты из кн. Critique de la raison dialectique. T. I. P. 82-83. 

ны» другой истиной, которая является эффективной и практичной и выступает 

как уход от атомизации и переход к «синтезированному единству боевой группы», 

когда единичные сознания сливаются в одно целое. И там, где Маркс в своих 

«Экономическо-философских рукописях» (1844 г.) делал сначала упор на отчуждение 

рабочего или, вернее, на формы отчуждения, которые превращают рабочего 

в скота, лишая его человеческой сущности (гл. IV, с. 99), Сартр видит в «осознании 

рабочего акта самим рабочим» процесс диалектического развития и сознательную 

диалектику, которая порождена его трудом, его солидарностью с 

другими эксплуатируемыми, так как рабочий раскрывается как Другой для Других. 

Рабочий, таким образом, практически должен отказаться от возможности 

быть другим. Сартр анализирует практический цикл (организация и действие), 

который идет от группы в процессе слияния к образованию института и затем 

бюрократического государства, которое «манипулирует коллективами, не выводя 

их из разобщенности». Он показывает, по-прежнему исходя из анализа 

Французской революции, каким образом группа, даже после доведенного до 

крайности братства во времена Террора, Свободы-Террора, оказывается под угрозой 

вернуться к «практико-инертности». Субъективность, разделенная в «инакости», 

по-прежнему рискует переродиться в овеществление, в превращение 

людей в вещь для других людей, которые, в свою очередь, также превращаются в 

вещи. Группа отрывается от «практико-инертности» в результате усилия отдельныхлюдей, 

стремящихся «изжить в себе разобщенность», и поднимающих группу 

до высшей точки братства, порожденного Террором: в этот кульминационный 

момент люди становятся братьями, потому что созидательный акт Клятвы, произнеся 

которую каждый требует, чтобы его убили, если он нарушит ее, роднит 

людей между собой 1 

. Но неорганичность, «инакость», разобщенность вскоре 

вновь возникают внутри группы в результате самого усилия, к которому прибегают, 

чтобы со всем этим бороться. Следовательно, происходит нечто вроде бесконечной 

работы, направленной на борьбу против такой деградации. Но группа, 

«неопределенный субъект», не только не имеет тенденции к обесценению и 

превращению в угрозу, а может обрести свойства свободного субъекта в той же 

мере, как и утратить четкие формы. 

ДЕМОНСТРАЦИЯ И ВОССТАНИЕ 

Логика политического действия может быть проанализирована согласно двум 

моделям, которые соответствуют двум эмпирическим объектам политической 

науки и одновременно двум объяснительным парадигмам: восстанию и демонстрации. 

Первая является организованным насилием, имеющим целью свержение 

насильственным путем существующей власти, а вторая демонстрирует наличие 

организованного общественного мнения, желающего изменить политику 

правительства. Между первой и второй существуют многочисленные варианты 

1 Critique de la raison dialectique. P. 574, 454. 

145

146 

ЧАСТЬ II. Категории политики! \/. Действие 

и промежуточные этапы. Но можно считать, что не принадлежат к одному и тому 

же типу акций демонстрация, организованная попом Талоном 22 января 1905 г., 

с иконами и портретами российского царя, с прошением к самодержцу (демон-:! 

страция будет безжалостно расстреляна), и государственный переворот в октяб-jj 

ре 1917 г., осуществленный под руководством Военно-революционного комитета, 

вооруженного органа большевиков (после которого демонстрации протеста,] 

в частности в Москве, будут беспощадно подавлены). Показательно проникно-| 

вение военной терминологии в политический словарь, например, говорят «мо-1 

билизовать на демонстрацию». Иногда за такой лексикой стоит идея о том, чтш 

демонстрация должна анализироваться как показатель соотношения сил. При-| 

верженность марксистско-ленинской традиции и ленинизму во французских! 

рабочих организациях помогает также понять стремление представить манифе,-! 

стацию почти как войну. Но можно предположить, что этот воинственный 

варь сам участвует в стратегии устрашения и не позволяет осознать специфиче-! 

ский характер демонстрации, и именно тот факт, что она не является воєнної 

операцией. 

Концептуальное противопоставление демонстрации и восстания может 

сматриваться как особый случай более общей проблемы, относящейся к статус; 

представительства. Это наглядно свидетельствует о том, что политическая со-^ 

циология окрашена в политические тона в том смысле, что приверженность той; 

или иной концепции политики либо связана с теорией, рассматривающей представительство 

как опасную видимость, либо анализируется как реальный набор 

серьезных социальных проблем. Не рассуждая об этом вопросе абстрактно и всесторонне, 

укажем на различие между демонстрацией и восстанием, в которо 

раскрывается представление Ленина о политике как демонстрации силы. 

Демонстрация как истерия 

В 1904 г. Ленин выступил против меньшевиков, которые не хотели пугать ли-1 

бералов: по мнению большевистского вождя, либералы, непоследовательные по| 

своей природе, демонстрировали отсутствие решимости бороться против царизма,; 

и, следовательно, революционеры не должны были допустить, чтобы эти согла-| 

шатели диктовали им свою тактику и стратегию, меньшевики же хотели при-] 

влечь их к борьбе за демократию. Это разногласие нашло свое выражение в ме-| 

тодах действий, отстаиваемых двумя соперничающими фракциями российской? 

социал-демократии. Меньшевики высказывались за то, чтобы направлять деле-\ 

гации, избранные рабочими, в земства, чтобы получить право зачитать там дек--! 

ларацию рабочих. Выборы, делегации, декларации. «Не могло быть и речи о де-. 

монстрации силы и еще в меньшей степени о ее применении. Напротив, следо; ; 

вало не показывать силу, а ее скрывать, говорить о ее исчезновении» 1 . С точки/ 

зрения Ленина, нет ничего более абсурдного, чем эта демонстрация отсутствующей 

силы. Сила не демонстрируется, она действует. Если революционеры не могут ' 

Cola D. Le léninisme, philosophie et sociologie politique du léninisme. P. 54. 

противостоять казакам, т. е. если они не располагают силой, то пусть не устраивают 

демонстраций, а стремятся путем организации обрести силу, чтобы действовать, 

т.е. чтобы сражаться. Или мы находимся в области политики, иначе говоря, 

в обстановке соотношения сил, или же вне политики, т. е. занимаемся болтовней. 

Клаузевиц или Гамлет. Выбор прост: по мнению Ленина, «сознание превращает 

нас в трусов», если следовать выражению, которое Шекспир вкладывает 

в уста принца Датского, чья трагедия связана с трагедией Англии, с кровавыми 

королевами, ведущими между собой религиозные гражданские войны. Но в 

Гамлете большевики видят лишь нерешительность, парализующее влияние созерцания. 

С другой стороны, можно сказать, что Гамлет столкнулся с реальностью 

в лакановском смысле в виде призрака своего отца. Призрак, как галлюцинация, 

реален, потому что он проистекает из невозможного в том смысле, что 

субъект, ставший его добычей, не может противопоставить ему никакой линии 

поведения, никакой хитрости, чтобы избежать того, что предстает как невыносимое, 

как возврат в реальный мир того, что скрывалось до определенного момента 

в символической форме. Гамлет не пребывает в ирреальном мире: если он 

сомневается, то именно потому, что должен противостоять ужасным проявлениям 

невозможных аффектов. Отец мертв. Мать, вероятно, убийца. 

Сарказм Ленина против меньшевиков и всех гамлетов социал-демократии 

может быть понят как отказ допустить субъективность вне рамок партийной дисциплины. 

К тому же неудивительно, с точки зрения Ленина, что видимость политики, 

проявляющуюся в шумных демонстрациях, превозносят эти «красноречивые 

мерзавцы от интеллигенции», впадающие в «истерику». Согласно Ленину, 

нет ничего более достойного презрения в силу абсолютной неэффективности, 

чем сведение политики к мизансцене, к водевилю. В этом смысле всякая 

демонстрация представляет собой проявление беспомощности. 

Противопоставление восстания и демонстрации по Ленину 

Восстание 

Политика 

Классовая борьба 

Клаузевиц 

Армия 

Действие 

Сила 

Партия 

Организация 

Лозунг 

Молчание 

Пролетарии 

Большевики 

Диктатура пролетариата 

Красная гвардия, Чека 

Демонстрация 

Театр 

Мизансцена 

Гамлет 

Парламент 

Разговоры 

Бессилие 

Процесс 

Истерия 

Выкрики 

Шум 

Мелкие буржуа 

Меньшевики 

Буржуазная демократия 

Учредительное собрание 

147

148 

ЧАСТЬ II. Категории политики! 

Неприятие политики как искусства парламентского типа и упор на создание! 

перевеса сил через сплочение сторонников для подготовки восстания принима-, 

ют у Ленина различные, но постоянные формы и налагают глубокий отпечаток,| 

на все коммунистические партии, которые будут воспитывать своих членов в| 

духе большевизма. В 1917 г., накануне Февральской революции, Ленин выражал;] 

сожаление по поводу того, что во время революции 1905 г. крестьяне в России] 

разгромили слишком мало дворянских поместий. Его апология использования:,' 

силы и массового террора была столь радикальной, что он отказывался даже осуж-і 

дать в этот период неконтролируемое партией насилие (включая и случаи, на-] 

поминающие неполитическую уголовщину, например ограбление банков) в тойН 

мере, в какой он ставил превыше всего, по причине высокой эффективности,; 

организованное и руководимое пролетариатом насилие. Силовое противостоя-' 

ние ему представлялось, при прочих равных условиях, предпочтительнее «поли-Ї 

тики пустого фразерства». Почти карикатурная формулировка в марте 1918 r.J 

накануне первого крестового похода против кулаков, который Сталин повторит:] 

в 1929 г., резюмирует это видение организации и политической борьбы как во-< 

енной операции: «Мы не нуждаемся в истерических порывах. То, что нам нуж-'•> 

но, так это железная поступь пролетарских батальонов». Ленинская политичес-'^ 

кая социология ставит, следовательно, перед собой цель указать на невозмож-'; 

ность осуществления преобразований так называемыми парламентскими мето-1 

дами, разоблачать всякую демократию и всякое рассудочное противоборство как ; 

обман, в том числе внутри партии, и показать, что истина политики заключает-! 

ся в насилии. 

Один из способов дать определение тоталитаризму — это характеризовать егоI 

как систему всеобщей мобилизации под руководством единой партии. Такая і 

партия может определяться как организация организации. 

VI. ОРГАНИЗАЦИЯ 

Деятельность человека всегда организована в том смысле, что она несет в себе 

известную логику, упорядоченность; она подчиняется функциональным требованиям, 

ставит перед собой определенные цели — в том числе и поэтому в ней 

проявляется организация. В свою очередь организация, ее аппарат предлагает 

или навязывает этой деятельности четкие рамки и специфические формы гос- 

подства. 

Сам по себе термин «организация» ставит ряд проблем, поскольку, являясь 

метафорой, он связан с самим принципом жизни. Говорить об организации в 

отношении социальных институтов значит признать, что они являются чем-то 

большим, нежели составными частями целого, что можно изучать их генезис, 

морфологию, функционирование, различать их функции и считать, что они подчиняются 

правилам формализации. Но тогда возникает опасность замкнуться в 

телесной модели, животной или человеческой. Воображаемое может быть определено 

как проекция телесного, и политическое воображение вполне укладывается 

в эту схему. Кроме эпистемологических трудностей использование понятия 

организации имеет и непосредственные политические последствия. Разве не ведет 

представление об обществе как о живом существе к выявлению, например, «нечистот» 

в социальном организме, которые угрожают ему и требуют устранения? 

Уподобление частей общества его органам чревато опасностью оказаться в 

плену холистской концепции общества, противоположной концепции индивидуалистской. 

Эта проблема стала предметом сложных споров: имеет ли выбор 

подхода, предпочитающего изучение целого, только методологическое значение 

или также последствия политические? Связан ли методологический индивидуализм, 

представителем которого во Франции является, в частности, Раймон Будон, 

с взглядом на общество, который можно назвать либеральным? Мы это ясно 

увидим в противопоставлении «закрытого общества» «открытому обществу» у 

Карла Поппера. 

Однако сравнение общества с живым организмом кажется тем более правомерным, 

что, связывая живые существа, оно и само может мыслиться как живое. 

Такова точка зрения Фрейда, для которого либидо служит объединению разнополых 

существ: масса, толпа, человеческое общество объединены стадным 

импульсом, который наблюдается с той поры, когда одноклеточные существа 

превратились в многоклеточные. 

Одна из коренных проблем, которая прослеживается в последующих рассуждениях, 

— это проблема отношений между всеобщей социальной организацией 

и отдельными социальными организациями: можно ли мыслить общество в целом 

как сумму составляющих его элементов? Являются ли сами эти элементы 

совокупностями? Составляют ли региональные организации лишь механические 

части целого или каждая из них — микрокосм? На все эти вопросы читатель 

найдет в данной главе лишь частичные ответы.

150 

ОРГАНИЗАЦИЯ И МЕХАНИЗМ 

ЧАСТЬ II. Категории политики | 

В одной из своих работ Кант проводит различие между механизмом и живым 

существом («Критика способности суждения», § 65). В часах любая часть необхо- і 

дима для всего механизма, но одно колесико не является действующей причиной : 

для создания другого: каждая часть существует ради, а не благодаря другой, и одни 

часы не способны создавать другие. Часы не могут сами себя ремонтировать и ис- ', 

правлять собственные дефекты. И наоборот, организованное существо распола-j 

гает не просто «движущей силой», но также и «формирующей силой» (bildende 

Kraft), которую оно может передавать. Как организованное начало, природа яв-1 

ляется, таким образом, не просто творцом, но и творцом самое себя. Эта аналогия 

хорошо показвівает, насколько трудно мыслить природу как организацию. Чтобы ; 

пояснить это, Кант использует политический пример, а именно пример Фран- j 

цузской революции (данный текст был опубликован в 1790 г.). 

Так, при недавно предпринятом преобразовании великого народа в государство час-1 

то очень удачно пользовались словом «организация» для обозначения устройств^) 

ведомств и т.д., и даже всего государственного аппарата. В самом деле, каждое звена! 

в таком целом должно, конечно, быть не только средством, но в то же время и целью,! 

и, содействуя возможности целого, в свою очередь должно быть определено идеей?! 

целого, в соответствии со своим местом и своей функцией (Кант И. Собр соч.: В 6 щ 

М.: Мысль, 1966. Т. 5. С. 400). 

Кант предлагает, таким образом, принцип классификации и анализа полити-'і 

ческих институтов: одни из них построены на принципах механической модели,.; 

в которой элементы накладываются друг на друга, другие — на модели органи- *' 

зации, где элементы не включаются в целое по принципу сложения, но сами 

представляют собой цели (одно дело собрание, которое голосует законы, и сов- ' 

сем другое — собрание, которое дает советы государю). 

Противоположность между организмом и машиной, жизнью и механизмом > 

достаточно четкая, чтобы предположить, что в ней есть место и для других ана- ' 

логий. Наиболее банальны аналогии, связанные с кибернетикой. Термин «кибернетика» 

происходит от греческого слова «руль», и уже Платон сравнивал ис- j 

кусство политика с мастерством кормчего. В 1834 г. Ампер определил киберне- 1 , 

тику как учение о средствах управления. Однако термин этот получил новейшее, 

более ограничительное употребление прежде всего у Норберта Винера, который 

разработал ее общую теорию. И стоит ли удивляться, что кибернетическая 

модель, созданная прежде всего для контроля за функционированием некоторых 

типов машин и организмов, стала служить для осмысления обществ. Один 

из аспектов проблем, выдвинутых кибернетикой, состоит в существовании нелинейной 

причинности. Имеются причинно-следственные системы, где следствие 

воздействует на причину (feed-back). Регуляторы были известны в далеком 

прошлом, а обычным явлением стали благодаря использованию таких приспособлений, 

как термостаты. Однако, каково бы ни было значение системных 

моделей в политической науке (модель Истона, например), следовало бы предпринять 

более широкое осмысление использования понятия системы в вопросе 

о месте, отводимом плебсу в политической системе. 

VI. Организация 151 

ПЛЕБС И СИСТЕМА 

После изгнания Тарквиниев (в 500-х гг. до н. э.) римская политическая система 

представляла собой республику, управляемую аристократией, патрициями. 

Власть возлагалась на двух выборных магистратов, называемых консулами. 

Главной проблемой была классовая борьба между патрициями, которые монополизировали 

все политические и религиозные функции, и плебсом, а также 

борьба против соседних народов, которым город Рим стремился навязать 

свое господство. После того как плебеи провели сецессию, удалившись на холм 

Авентин, а затем вернулись в город благодаря посредничеству консула Менения 

Агриппы, они получили право иметь своих представителей, трибунов плебса, 

которые выступали от его имени, но, в отличие от консулов, не выполняли 

властной функции. Приведем лишь два примера, взятых из далеких друг от друга 

областей: один — методологическое использование понятия функции, а именно 

функции трибунов, присущей политическим партиям, другой — использование 

«органицистской» функциональной модели для легитимации господства, 

в данном случае господства патрициев. 

СИСТЕМНОСТЬ КАК МЕТОД: 

ТРИБУННАЯ ФУНКЦИЯ ФКП В ИЗЛОЖЕНИИ ЖОРЖА ЛАВО 

Обоснован ли тезис, тривиальный и очевидный для Четвертой республики и 

первого десятилетия Пятой республики, утверждающий, что Французская коммунистическая 

партия находилась вне политической системы страны? В начале 

70-х гг. Жорж Лаво, опираясь на общие принципы функционального анализа, 

позволил себе оспорить тот факт, что ФКП является партией «антисистемной», 

по крайней мере если перейти от явных признаков к скрытым. 

ФКП отказывалась от союзов, которые могли бы открыть ей доступ к власти, 

а в ряде случаев попыталась даже блокировать систему. В таком обществе, как 

французское, политическая система неустойчива, поскольку она идеологически 

раздроблена, а самая активная и боевая фракция рабочего класса находится с 

конца XIX в. в состоянии, близком к изоляции, в отличие от ее положения, например, 

в Англии. Но стабильность политической системы могла быть обеспечена 

при выполнении по меньшей мере трех требований: 1) чтобы ее легитимность, 

хотя бы частичная, признавалась «революционной» фракцией рабочего 

класса; 2) чтобы группы и силы, выступающие от имени рабочего класса, могли 

проявиться в качестве нормальной альтернативы традиционным и правительственным 

партиям; 3) чтобы даже самые неистовые из тех, кто говорит от имени 

рабочего класса, имели в своем распоряжении трибуну для выступлений. Три 

изложенные функции могут быть соответственно названы: функция «легитимации-стабилизации», 

функция «политической смены» и «трибунная» функция. 

ФКП, по мнению Лаво, на словах отрицая это, легитимирует и стабилизируеі 

систему, участвуя в выборах, проявляя уважение к государству и отказываясь от'беспорядков 

(все это подтверждается ее позицией в ходе майских событий 1968 г.)

152 ЧАСТЬ II. Категории политики Организация 

И напротив, ФКП очень плохо исполняет функцию смены, поскольку она обосн 

новалась в политической оппозиции и придерживается стратегии, препятствуя 

ющей ее участию в механизмах ротации. Наиболее эффективна ФКП в испол-1 

нении функции трибуна, когда речь идет о том, чтобы по примеру трибунов рим* 

ского плебса применять право вето, негативную власть, в которой выражаете*) 

недовольство лишенных власти. В этой функции ФКП выходит далеко за преде-| 

лы группы промышленных рабочих, стремясь играть роль трибуна всей массцв 

недовольных, т. е. «плебса». «Направляя и дисциплинируя взрывы возмущения! 

всегда предоставляя им законные и организованные политические формы ра 

рядки (голосование, спокойные, но мощные демонстрации, ставшие ритуальными 

«дни действий»), — пишет Жорж Лаво, — ФКП надежно обслуживает функ-ji 

ционирование системы, поскольку политические результаты этой «трибунной»! 

активности выражаются в самом лучшем случае в небольших «перебоях» в дея* 

тельности режима или приросте на несколько процентов количества голосов! 

собранных коммунистами, и никогда не угрожают реально самому существованию 

системы». Но этот анализ, который показал также, что роль трибуна моглгі 

завести ФКП в ловушку, требовал определенных поправок, поскольку партий* 

могла считать своей главной задачей не управление страной, а свое выживаний 

и укрепление в качестве организации, действующей в более широких, междуна^і 

родных рамках и ставящей себе целью ослабление французского звена в цеіш-j 

мировой империалистической «системы». И действительно, в брежневский пе-^ 

риод сложилась стратегия всего международного коммунистического движения, 

в которой взятие власти в промышленно развитых странах выступало задачей; 

второстепенной по сравнению с укреплением СССР и победоносным подъемом j 

национально-освободительного движения в третьем мире. Несомненно, задача 

ФКП состояла не столько в повышении ее роли внутри французской политиче^ 

.ской системы и в завоевании власти, сколько в приходе к власти в рамках ожи-j 

лаемого роста всей мировой коммунистической системы. Эта надежда была оконг - 

чательно разрушена после развала СССР. 

Таким образом, понятие системы и функции имеет здесь пояснительную центі 

ность, однако оно может быть также использовано не только как методологический 

инструмент, но и для нормативных целей, продвигающих аналогию «социальная 

организация — биологическое тело» в сторону реалистической модели. 

ОРГАНИЦИЗМ КАК ИДЕОЛОГИЯ: БАСНЯ МЕНЕНИЯ АГРИППЫ 

Басня о желудке и взбунтовавшихся частях тела, пришедшая к нам из античного 

мира и изложенная Шекспиром, в его «Кориолане» (акт первый, сцена 1), 

показывает использование органицизма в политической пропаганде с целью усмирения 

восставшей группы. Шекспир поставил свою пьесу около 1608 г., когда 

Англия Якова I была потрясена хлебными бунтами. Но в «Кориолане» горько 

жалуется на свою судьбу не английский, а римский плебс. Группа бедных и голодных 

граждан избрала своих трибунов, которые должны выступать от их име- 

ни и умеют не только брать слово, но и браться за оружие. Они готовы обрущиться 

на того, кто отмечен ими как главный враг народа, на Кая Марция Кориолана, 

легендарную фигуру сопротивления патрициев поднимающемуся плебсу 

и его трибунам. В начале пьесы его другу удается усмирить восставших при помоши 

такой вот притчи. 

Однажды, рассказывает Менений Агриппа, все части тела взбунтовались против 

желудка: это же вместилище для мяса, говорили восставшие, он бездействует 

внутри организма, не разделяя работу других органов, которые слушают, смотрят, 

ходят, чувствуют и участвуют в управлении аппетитами и привязанностями, 

общими для всеготела. Желудок ответил, улыбаясь, этим взбунтовавшимся 

членам, что он получает первым то, чем все остальные живы, т. е. пищу, которую 

он готовит для их пользования, играя роль источника для всего тела и рассылая 

соки по кровяным рекам до самых удаленных его частей. «Сенат— вот чрево 

мудрое, а вы — бунтующие члены. Стоит вам только честно оценить его заботы 

и попечение о всеобщем благе, как вы поймете, что оно всегда лишь от него приходит, 

а не от вас». Опустим продолжение этой истории. Смысл басни ясен: целое 

важнее частей, которые живы благодаря ему и должны принимать свой статус 

в соответствии с холистской политической моделью, утверждающей примат 

целого'. 

ИЕРАРХИЯ И ДЕМОКРАТИЯ 

Менений Агриппа в своей басне отрицает равенство социальных групп и индивидов 

в доступе к различным функциям, поскольку в конце концов члены 

общества могли бы спросить, почему желудком являются всегда патриции, а 

плебеи всегда работают. Идея «политического тела» как модели республики (res 

publica, commonwealth) нашла свое наиболее радикальное оформление в платоновской 

модели идеального города. Иерархическая модель, которую можно сравнить 

с кастовой системой. 

ПАРАДИГМА ПЛАТОНОВСКОГО ГОРОДА 

В «Государстве» полис представлен в форме аналогии, поскольку он может 

служить увеличенной моделью для идеи справедливости в душе индивида. Фрасимах 

(позиции которого напоминают позиции Калликла в «Горгии») решительно 

утверждает, что «достаточно полная несправедливость сильнее справедливости, 

в ней больше силы, свободы и властности [...], справедливость — это то, что пригодно 

сильнейшему» (кн. I, 344 с). В его понимании справедливость ценят лишь 

1 Слово «холизм» сначала использовалось в биологии (по меньшей мере, с 1925 г.) для обозначения 

необходимости изучать живые существа как нечто целое, а не как сумму частей. Hôlos погречески 

означает «весь, целый». 

153

154 ЧАСТЬ II. Категории политики Организация 

те, кто сам не способен творить несправедливость. Она выступает, таким обра-J 

зом, как ценность для слабого (кн. I, 359 а). Чтобы показать, что справедливості! 

является благом, потребуется долгий окольный путь и переход от индивида, име J 

ющего тройственную душу, к полису, представляющему собой огромного инди:*| 

вида. Путь, предложенный Сократом, позволяет размышлять над составными! 

частями полиса, над их функциями и их регулированием, но также и над беспо-1 

рядками, которые могут в нем вспыхнуть. Он выдвигает прежде всего генетиче-J 

скую теорию общества, которая в выражениях, сходных с формулами мифа, рас JI 

сказанного Протагором (см. гл. III, с. 56), базирует человеческое сообщество на! 

разделении труда и разнообразии профессий, соответствующих множественно*! 

сти потребностей и неспособности отдельного человека удовлетворить их в оди*| 

ночку. Однако речь идет не только об изучении здорового государства, но и от 

полисе, где существуют «излишние потребности» и «подражания» (таковы, на*1 

пример, благовония, картины). Чтобы удовлетворять свои нужды, город долженШ 

расти и переходить, таким образом, от автаркии к империализму; он выходит заЯ 

пределы своей территории с целью военных завоеваний (не отражение ли это! 

действительной истории Афин?), которые могут осуществляться лишь компе*| 

тентными профессионалами вооруженного насилия. Эти «стражи» государствами 

сравнимые со сторожевыми псами, подвергаются особому отбору, поскольку важ-а 

ность выполняемых ими задач превращает их обучение в коренную проблему.,! 

Это воспитание военной касты на основе музыки и гимнастики требует контро-1 

ля со стороны публичной власти при помощи лучших представителей образо-| 

ванной элиты, — контроля, который будет осуществляться лучшими из лучших,.! 

Таким образом, необходимость высококачественного обучения воинов требуете 

руководства над ними со стороны военачальников. 

Как только система в целом стабилизируется, она выдвигает на самый веря 

правителей, ниже располагаются воины, играющие «второстепенную» роль, еще! 

ниже — производители экономических благ. Пастырская метафора (ср. гл. X, с,Ц 

401) показывает модель этого идеального города: стадо овец с овчарками и пасЦ 

тухами. Мысль обращается к функциональной тройственности общества в инн| 

доевропейском понимании, которую показал Жорж Дюмезиль и дальнейшее^ 

развитие которой на средневековом Западе исследовал Жорж Дюби, — даже если-'Я 

считать, что дуализм «гражданское общество — град Божий» сыграл более важЯ 

ную роль в формировании западной политической мысли 1 . Эти три класса (бо-а 

лее подошло бы слово «касты») полиса (правители, воины, наемные работники);! 

соответствуют трем составным частям души: желающей, холерической, рацио- І 

нальной. Справедливость царит в душе, когда налицо функциональная интегра- ; 

ция трех частей при гегемонии разума (logos — в голове), который при содействии 

гнева (thumos — в груди) следит за желающей частью души (epithumia — в | 

желудке). Точно так же и в городе-государстве справедливость предполагает ин-\ 

теграцию этих частей под руководством части, владеющей знанием о том, что | 

полезно каждой части и всему сообществу, которое они формируют втроем («Го- • 

' Dumézil G. Mythes et épopées; Duby G. Les trois ordres ou l'imaginaire du féodalisme. Gallimard. | 

1978; Colas D. Le glaive et le Леаи. 

сударство», кн. IV, 442 b). Чтобы предотвратить опасность внутреннего раскола 

(stasis), который может быть вызван разделением общества на три группы, необходим 

ряд регулирующих механизмов, например, общинный образ жизни стражей 

и воинов. Главенство интеграции во всей системе означает также, что в категории 

стражей-воинов женщины могут выполнять те же военные функции, 

что и мужчины, и что «коммунизм» стражей затрагивает также их семьи («коммунизм 

женщин и детей»). Кроме того, существуют механизмы возрастных классов 

и использования евгеники, абортов, отделения детей от матерей — и все это 

для слияния группы на основе утилитарного единства. Строгое разделение труда 

обеспечивает сплоченность, в которой целое навязывает свой интеграционный 

режим, где каждый в зависимости от своих природных задатков выполняет 

одну-единственную задачу и не пытается одновременно выполнять свои и чужие 

функции, где каждый класс-каста также выполняет единственную задачу. 

Таким образом, идеальный полис, где царствует справедливость, выступает единым, 

поскольку наилучшее устройство существует в «том государстве, которое 

более всего по своему состоянию напоминает определенного человека» («Государство», 

кн. V, 462 d). 

Идеальное государство по представлению Платона 

Свойство Достоинство Часть тела Сословие 

(часть души) 

155 

Метафора Металл, 

соответствующий 

душе 

Разум Мудрость Голова Правителифилософы 

Пастухи Золото 

Гнев Мужество Грудь Воины Овчарки Серебро 

Желание Воздержан- 

Желудок Производители Стадо Бронза, железо 

Когда встает вопрос о возможности существования такого идеального государства, 

Сократ отвечает утверждением, что условием этого было бы превращение 

философов в правителей (кн. V, 473 d). Согласно классической метафоре (ее 

можно найти, например, в диалоге «Политик»), философ выступает как лоцман, 

«кибернетическая» (управленческая) компетентность которого основывается на 

его знании истины (что ведет к описанию процесса формирования философа с 

помощью аллегории пещеры, которая показывает также, что идеальное общество 

Платона открыто Добру, Красоте и Истине). В «Политике» Платон строит в 

воображении город-государство, который основывается на полной политической 

легитимности. Не здесь ли пролегает путь к началу социальной реконструкции 

во имя овладения знанием? «Из государственных устройств то неизбежно 

будет единственно правильным, в котором можно будет обнаружить истинно 

знающих правителей, а не правителей, которые лишь кажутся таковыми; и бу- 

Дет уже неважно, правят ли они по законам или без них, добровольно или против 

воли, бедны они или богаты: принимать это в расчет никогда и ни в коем 

случае не будет правильным» («Политик», 293 с).

156 

ЧАСТЬ II. Категории политиіі 

Политик, усвоивший «политическую науку», может высылать граждан, 

глашать иностранцев, казнить или изгонять, чтобы очистить город, сохранить 

усовершенствовать государственное устройство, чтобы каждому стала достущ 

«самая справедливая доля» («Политик», 297 Ь). Такая органицистская модель! 

сочетании с верой в существование политической науки — не ведет ли она! 

легитимации всемогущества власти? 

КРИТИКА ПЛАТОНОВСКОЙ МОДЕЛИ 

Один из ключевых пунктов множества толкований и широкого спектра оц| 

нок, которые модель идеального полиса вызвала сразу же после появления? 

платоновском «Государстве», касается статуса составляющих город групп и ci 

туса индивидов. 

Изономия по Аристотелю 

Аристотель считает невозможным, чтобы в политическом обществе некс 

рые его элементы не были общими, в частности территория и сам полис. Но н> 

ли, как рекомендует Платон в своем «Государстве», обобществлять женщин, де 

тей, собственность? Аристотель отвергает тезис Сократа: 

Я имею в виду мысль Сократа: лучше всего для всякого государства, чтобы оно І 

мере возможности представляло собой единство; именно эту предпосылку Сокр 

ставит в основу своего положения. 

Ясно, что государство при постоянно усиливающемся единстве перестает быть госЦ 

дарством. Ведь по своей природе государство представляется неким множеством. Ее 

же оно стремится к единству, то в том случае из государства образуется семья, a'ff 

семьи — отдельный человек: семья, как всякий согласится, отличается большим едиї 

ством, нежели государство, а один человек — нежели семья. Таким образом, если б)| 

кто-нибудь и оказался в состоянии осуществить это, то все же этого не следовало I 

делать, так как он тогда уничтожил бы государство. Далее, в состав государства : 

только входят отдельные многочисленные люди, но они еще и различаются ме> 

собой по своим качествам (eidei), ведь элементы, образующие государство, не мог 

быть одинаковы. Государство — не то же, что военный союз: в военном союзе имев! 

значение лишь количество членов, хотя бы все они были тождественны по 

вам; такой союз ведь составляется в целях оказания помощи и напоминает собой 

весы, в которых перетягивает та чаша, которая нагружена больше. Точно также ^ 

дарство будет отличаться и от племенного союза, если допустить, что составляющие! 

его люди, как бы многочисленны они ни были, не живут отдельно по своим селений 

ям. [...] То, из чего составляется единство, заключает в себе различие по качеств»! 

Поэтому [...] принцип взаимного воздаяния является спасительным для государствЙ 

этот принцип должен существовать и в отношениях между людьми свободными Щ 

равными, так как они могут все властвовать одновременно, но либо по году, либо M 

каком-нибудь ином порядке, либо вообще периодически («Политика», кн. II, 1261 

Таким образом, Аристотель упрекает Платона в «коммунизме», поскольку^ 

гармоничная организация платоновского государства предполагает, что оно функ-> Î 

ционирует как единое целое. Аристотель же имеет совсем другую концепцию! 

./I Организация 157 

государства, гражданского общества: «сохранение государств обеспечивается 

равенством на основе взаимности», согласно принципу чередования тех, кто 

управлягт, и тех, кто этому управлению подчиняется. Именно этим политическая 

власть отличается от власти родителей над детьми, не допускающей подобной 

взаимности. В позиции Аристотеля отражается принцип изономии, т. е. равенства 

перед законом. Изономическое общественное пространство относится 

не к иерархическо-органическому типу, а к типу эгалитарно-геометрическому 

(об изономии см. гл. III, с. 55, гл. IX, с. 270). Чередование граждан у власти и 

сохранение различий между ними позволяют разрешать противоречия между 

единством города и множественностью его составляющих иначе, чем это предполагалось 

Сократом. Короче говоря, паралогизм Платона состоит в переходе 

от государства-единства к государству-объединению. Государство может быть 

единством, оставаясь в то же время множественностью. 

Аристотель подчеркивает также противоречия конституциональной модели 

Платона, которая представляется ему ирреальной. Он отмечает, что эта модель 

делит «массу жителей государства надвое»: с одной стороны крестьяне и воины, 

с другой — часть граждан, которые представляют «решающую и суверенную инстанцию 

города-государства». С тех же позиций подвергает критическому анализу 

платоновскую модель и Дюркгейм, хотя он и не ссылается на Аристотеля. 

Дюркгейм и коммунизм Платона 

Критика Ницше вращается вокруг вопроса о Единственном, и ее толкование 

распространяется как на него самого и его время, так и на Платона. Он действительно 

упрекает Платона за то, что тот, будучи «типичным старым социалистом», 

низводит индивида до «роли органа, являющегося частью целого». Однако 

Дюркгейм, разбираясь значительно лучше Ницше в различных течениях политической 

социологии своего времени, не допускает применения эпитета «социалист» 

в отношении Платона, в котором он видит типичного «коммуниста»: 

коммунизм стремится поставить промышленную жизнь вне государства, тогда 

как социализм имеет целью связать промышленные функции с государством. 

Но город-государство Платона разделен на две четко различающиеся части: с 

одной стороны, два класса, воинов и правителей, с другой — класс земледельцев 

и ремесленников. Два первых класса исполняют чисто политические функции: 

один из них должен защищать силой общие интересы, другой регулировать внутреннее 

функционирование общества. «Вместе они составляют государство, поскольку 

только они способны действовать от имени сообщества». 

Таким образом, по Дюркгейму, государство Платона строится не по унитарной, 

а по двойственной модели, которая делит его на государство и группу лю- 

Дей, обязанных снабжать общество всем необходимым. Эта группа не должна 

быть тесно связана с государством, а наоборот, исключена из него, поскольку 

Ремесленники и земледельцы не участвуют ни в законотворчестве, ни в управлении, 

ни в использовании силы. Напротив, два господствующих класса должны 

быть отчуждены от экономической жизни: им запрещается владеть чем бы то 

Ни было. Лишенные права быть собственниками, они совершенно не заинтере-

158 ЧАСТЬ II. Категории полити| ^ Организация - ; 159 

сованы в экономическом процветании и требуют только самое необходимое дД 

своего выживания, тем более что воспитаны они в ненависти к роскоши. Такйі 

и В3ятые из геометрии (равенство подобных), либо, в отрывке, который мы 

ДЄ 

приводим, из музыки (город Платона, устраняя различия, достигает парадокобразом, 

Платон разграничивает «экономическую жизнь» и «жизнь политичен! 

НЄ 

кую», составляющие два элемента «жизни города» — в такой степени он спася 

музыки на одной ноте), тогда как Дюркгейм использует модель развития, за- 

° 3 

СТВованную из эволюционной биологии. 

ется, что погоня за удовлетворением эгоистических желаний приведет к код 

фликтам и утере преобладания общего интереса, что, как правило, вызывает ги к п 

бель государства. Итак, Дюркгейм считает, что в определенном смысле плат! Открытое и закрытое общесті 

невскому государству не хватает единства, что оно недостаточно органична чие от д юрк гейма, для которого сложная интеграционная организа- 

поскольку в страхе перед коррупцией, порождаемой богатством и свойственней отлич ^ экономике, так и в политике представляет собой эволюциему 

«антисоциальным влиянием», Платон ставит экономику вне «обществея 

ция обшеств 

прогресс Карл Поппер решительно выступает против всех 

ной жизни». Слово «жизнь» постоянно присутствует в текстах Дюркгейма, пЦ 

нное ДВИЖ 

° я Н 

священных Платону'. Этот анализ, относящийся к 1895—1896 гг., бичующії 

«коммунизм» Платона, не так уж далек от ядовитой критики, которой подвеї 

Дюркгейм во время войны 1914 г. германские теории державного государст! 

(см. гл. X). В отличие от коммунизма социализм предполагает, что «экономим! 

фОрМ интеграции индивида в общество. Клетка полипа или орган 

бЄЗ РаЗЛИЧ 

ОЗВоночного — и то и другое одинаково опасно. Поэтому Поппер ищет 

высшего оде_государстве Платона модель всех обществ тоталитарного типа. 

видеаль ^J^^^

160 

ЧАСТЬ II. Категории полити Организация 

Противопоставление двух типов организации, «закрытой» и «открытой», , 

Поппера совпадает с противопоставлением кастового и демократического обі 

ществ у Токвиля, которые могут быть также противопоставлены как обществ 

холистское и общество индивидуалистское, но с противоположной оценкой 

французским социологом и неопозитивистской эпистемологией. 

ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО И ИЕРАРХИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО 

Появившаяся в специфических исторических условиях Франции первой пс* 

ловины XIX в. двойственная парадигма Токвиля получила, как и парадигмі 

Платона и Поппера, очень широкое распространение и, возможно, могла бь, 

поглотить две другие. Она служила источником для проведенного Луи Дюмо^ 

ном анализа различия между кастовым обществом, моделью которого служил 

индийское традиционное общество, и обществом индивидуалистским. Обраще 

ние к различию между кастой, сословием и классом — классической проблем 

теории социальной стратификации — позволяет лучше понять противопостаї 

ление Токвиля. 

При дифференцированном определении трех понятий: касты, сословия «, 

класса — возникают, с точки зрения политической теории, два различных во| 

проса. Является ли иерархия каст политической иерархией? Являются ли соци! 

альные классы постоянным элементом всех обществ? 

Кастовая иерархия и политическая власть в классической Индии 

Пытаясь «сконструировать понятие кастового строя» в Индии, Селестен Буг| 4 

ле охарактеризовал его тремя признаками: наследственная специализация, и& 

рархическая организация, чувство взаимного отвращения 1 

. Наследственная спе| 

циализация: члены каждой касты посвящают себя той же профессии, какой Зі 

нимались их родители (существуют четыре традиционные касты: брахманы, мс 

нополизировавшие молитвы и жертвоприношения; кшатрии — воины; вайшш. 

посвятившие себя торговле; шудры, призванные служить другим; все четыре, _ 

свою очередь, делятся на множество групп). Иерархическая организация: некоторые 

касты занимают более высокое положение, а каста брахманов пользуетсй| 

столь же непререкаемым верховенством, сколь непререкаемо абсолютное принижение 

париев, или неприкасаемых. Различные касты испытывают друг к другу 

отвращение, особенно заметное в отказе от контактов в сфере питания. Сан-^, 

тал скорее умрет от истощения, нежели прикоснется к еде, приготовленной брах-? 

маном, поскольку, попробовав пищи, запрещенной его кастой, он оказался бы, 

«вне касты». «Мы сказали бы, что общество подчинено такому режиму (касто-; 

вому), если оно разделено на большое число групп, наследственно специализи- 

1 Слово «каста» происходит от португальского термина латинского происхождения, которыйЦ 

означает «чистый, исполненный целомудрия» (Bougie С. Essais sur le régime des castes). Ниже 

ссылаемся на «Homo Hierarchicus» Л. Дюмона. 

рованных, поставленных иерархически друг над другом и взаимно противостоящих, 

если оно в принципе не терпит ни выскочек, ни метисов, ни перемены убеждений, 

если оно препятствует смешению крови, завоеванию более высокого положения 

и смене профессий». Все три определяющих черты каст, по Бугле, обусловлены 

противостоянием чистого и нечистого, разъясняет Дюмон. Иерархия 

каст покоится не на власти или господстве, а на отдаленности или близости по 

отношению к некоей ценности: она зависит от величины дистанции, отделяющей 

ее от нечистоты, которая присуща животной жизни. Проблема, поставленная 

здесь попыткой теоретического осмысления индийского общества, состоит 

в отношении между иерархией и властью; не будучи связана главным образом с 

явлением господства, иерархия в зависимости от чистоты порождает устойчивую 

систему закрытых групп. Одна каста стоит выше другой не потому, что она 

добилась подчинения последней, а потому, что она более соответствует данной 

ценности, а именно удаленности от животного мира. Брахманы, как наиболее 

чистые, являются вегетарианцами, а кожевенники и барабанщики отмечены 

нечистотой. Что касается неприкасаемых, они носят это имя потому, что их каста 

исключена из общественных ритуалов, допускающих очищение. Мощь этой 

иерархии составляет основу социальной организации традиционной Индии. 

Чтобы дать представление об устойчивости этой силы в современной Индии, 

напомним, что некоторые студенты высших каст прибегли в начале 90-х гг. к 

самоубийству в знак протеста против правительственного проекта облегчения 

доступа неприкасаемых к высшему образованию. 

В кастовом обществе индивид не существует как ценность, подчеркивает Луи 

Дюмон, поэтому не следует рассматривать индийское общество исходя из западной 

модели. Таким образом, политика и подчиненная ей экономика занимают в 

индийском обществе особое место. Поэтому вместо того, чтобы искать в иерархии 

каст более или менее замаскированный механизм политической власти, следует, 

напротив, понять, что в этом обществе структуры политического господства 

имеют периферический характер. В представлении индусов о социальной реальности 

существует два понятия: dharma (религиозный долг) и artha. Второе понятие, 

наиболее общий смысл которого можно перевести как «объект», отсылает нас 

к существованию людей на определенной территории и к населению этой территории, 

т. е. к сочетанию экономической деятельности и власти. В трактате «Артхашастра», 

предполагаемым автором которого был Каутилья (написание его относится 

примерно к периоду между 200 г. до н. э. и 400 г. н. э.), дано следующее 

определение политической науки: «Danda (законная сила, наказание) является 

инструментом процветания философии, религии и экономики [три других на- 

Уки]; поведение danda, или dandanati (осуществление законной силы) имеет целью 

приобрести то, что еще не приобретено, сохранить то, что приобретено, увеличить 

то, что охраняется, и распределить увеличенное между достойными объектами» 

(I, 4, 4—6). Таким образом, чтобы властвовать надлюдьми, что является 

объектом политики, нужно быть хозяином земли. Эту концепцию можно сопоставить 

с представлением о средневековой сеньории, сформулированной Марком 

Блоком: «Это союз, а скорее слияние, экономического предприятия и того, 

Что я осмелился бы назвать группой суверенитета». Что касается индийского 

161

162 

ЧАСТЬ II. Категории полит 

царства, оно характеризуется следующими семью основными составляющи» 

король, министр, страна с ее обитателями, крепость или укрепленный гор 

казна, армия, союзник. И восьмая — враг. Не так уж мы здесь далеки от Макї 

велли. 

Хотя осуществление политики в этом индийском трактате политической ні 

уки носит светский характер, хотя за королем, который занимает центральні 

место в государстве, признается монополия на легитимную власть, следует i 

не менее помнить об индийском контексте. Легитимная власть, экономичесю) 

интерес сочетаются совсем как в западных классовых или сословных обществ! 

Однако в Индии artha является отрицанием dharma, и это отрицание существ^ 

в обществе, где безраздельно господствует dharma. Это понятие никого не дол 

но вводить в заблуждение из-за воздействия некоторых западных теократичні 

ких идеологий, где желаемое подчинение светской власти власти церковной п{ 

водит к тому, что первая рассматривается как некий инструмент: государсі 

выступает как меч церкви, получающий тем самым освящение. Однако преї 

ходство dharma над artha означает, что только духовное начало, dharma (релиї 

озный долг), полностью обосновано, что и речи не может быть о передаче са 

рального начала политическому суверену. Существует нечто вроде безразли«ЙІ 

в политической'области, поскольку политика не рассматривается как реша| 

щая инстанция. «Это безразличие вытекает в конечном счете из того факта, ' 

artha, заключенная в dharma, словно попадает в нерушимое моральное ярі 

исключен всякий риск заражения»'. Таким образом, индийская политичесі 

нестабильность может быть понята как следствие того, что в индийском обІ 

стве главную ценность имеет отнюдь не политика. 

Сословие 

Могут спросить, а не существует ли кастовых механизмов в некоторых с 

пространстве. Однако легче просматриваются здесь остатки сословного 

ства. Сословие, или Stand (нем.) — это группа людей, члены которой обладай 

определенным статусом, принадлежность к нему может быть наследственной va 

приобретенной. Термин «сословие» особенно строго применялся к организащ 

населения во Франции при старом режиме; принцип ее действия демонстрии! 

ет, например, «дворянская реакция» 80-х гг. XVIII в., требовавшая от кандид^ 

тов на офицерское звание дворянской родословной в четырех поколениях. 

личие специальных судов, особых налогов показывает механизм расслоени 

который, имея большую социальную силу, не соответствует системе верованиї 

религиозного типа, порождающих особые ритуалы. К концу старого режима І 

Франции люди нередко сохраняли должности и ремесла, доставшиеся им п£ 

рождению и связанные с их статусом; существовала также корпоративная сис| 

Dumont L. Homo Hierarchicus. P. 161. 

Организация 163 

тема в среде дворянства и духовенства, хотя и более гибкая, поскольку появилась 

возможность межсословных брачных союзов, а католическое духовенство, 

группа профессионалов, занятых спасением души, но обреченных на безбрачие, 

вьінуждена была искать условия для воспроизводства вне своего сословия. Всеобший 

порядок в области сословий определялся средствами регулирования, нормами, 

тяжбами и предрассудками. 

Класс 

Общественным классом называется группа людей, существование которой 

возможно лишь в обществе, где имеется высокая, разрешенная законом социальная 

мобильность. Различаются два основных типа определения класса: либо 

класс определяется исходя из уровня доходов и (или) стиля жизни, либо он определяется 

исходя из занимаемого места в производственных отношениях. Одгіако 

и для либеральной теории, и для теории марксистской класс выступает как 

совокупность индивидов (что ставит проблему организации класса и борьбы за 

его интересы). 

С точки зрения Маркса, переход от сословного общества к классовому обществу 

совпадает с установлением господства капиталистического способа производства 

в рамках данной общественной формации. Поэтому, хотя в соответствии 

с преамбулой «Манифеста Коммунистической партии» вся история есть 

история борьбы классов, тем не менее класс, являющийся реальной концепцией 

стратификации общества, возникает как таковой лишь в тот момент истории 

(в период промышленной и политической революции), когда гражданское обществво 

и государство вступают в решающую фазу своей дифференциации (см. 

гл. X, с. 303). Таким образом, понятие класса (как и понятие гражданского общества, 

а также некоторые другие понятия) мыслимо лишь в условиях капиталистического 

способа производства и адекватно применимо только в его рамках, 

хотя и позволяет осмысливать тем не менее докапиталистические общест- 

венные формы. 

Аристократическое общество и сословное общество по Токвилю 

Токвиль различает два типа общества: одно — иерархическое и аристократическое, 

другое — эгалитарное и демократическое в том смысле, что оно движимо 

«страстью» к «равенству», понимаемому как равенство положения и усло- 

Ви й, как отсутствие статусных различий в истоках индивидуализма, развитие 

Которого представляется как «угроза» демократии, выступающей в меньшей степени 

одной из форм политического режима, нежели типом общества. Подлинный 

отрыв демократии от монархии воплощается, по Токвилю, в равенстве положения 

людей, а не в равенстве условий их жизни. Показателен в этом смысле 

оксюморон Токвиля «аристократический народ», который приведен в следую- 

Щем тексте: эта формула противоречива, поскольку аристократия представляет 

собой элиту, противостоящую народу, однако, по мнению Токвиля, существова-

164 ЧАСТЬ II. Категории полити Организация 

ниє аристократии является следствием структуры всей общественной жизни; 

в свою очередь, воздействует на структурирование групп (см. противоречия ме> 

хозяевами и слугами, гл. IV, с. 93). 

Слово «индивидуализм» появилось совсем недавно для выражения новой идеи. На( 

отцы имели представление только об эгоизме. 

Эгоизм — это страстная, чрезмерная любовь к самому себе, заставляющая челове| 

относиться ко всему на свете лишь с точки зрения личных интересов и предпочита 

себя всем остальным людям. 

Индивидуализм — это взвешенное, спокойное чувство, побуждающее каждого rpaJ 

данина изолировать себя от массы себе подобных и замыкаться в узком семейном| 

дружеском круге. Создав для себя, таким образом, маленькое общество, человек oxof 

перестает тревожиться обо всем обществе в целом... 

Индивидуализм имеет собственно демократическое происхождение и угрожает • 

что будет усиливаться по мере выравнивания условий существования людей. 

У аристократических народов семьи в течение столетий сохраняют свое положена! 

часто даже живут на одном и том же месте. Благодаря этому все поколения как) 

сосуществуют одновременно, становятся, если так можно выразиться, совремещ 

ками друг друга. Любой человек почти всегда знает и уважает своих предков; он j 

мает о судьбе своих правнуков и любит их. Он с готовностью исполняет свой долг к 

по отношению к предшественникам, так и по отношению к наследникам, и ему ч| 

то приходится жертвовать личными удобствами во имя людей, которых уже нет І 

которых еще нет на свете. 

Кроме того, аристократические институты заставляют каждого человека иметь те 

ные отношения с множеством своих сограждан. 

Поскольку в аристократическом государстве классы четко отделены друг от друга| 

устойчивы, каждый класс в глазах своих представителей играет роль своего рода І 

лой родины — понятия более конкретного и близкого, чем понятие отечества в : 

лом. 

Так как в аристократическом обществе положение каждого человека строго опрй 

лено по отношению к тем, кто выше его и кто ниже, у всякого имеется некто, ст( 

щий над ним, в чьем покровительстве он нуждается, и некто, находящийся ниже І 

самого, от кого он может потребовать сотрудничества. 

Люди, живущие в аристократические века, следовательно, почти всегда самым Щ 

ным образом связаны с событиями и людьми, находящимися за пределами их час 

ной жизни, и поэтому каждый из них часто предрасположен забывать о самом себ 

Правда, в эти века общее понятие человека как такового не имеет определенного с

166 ЧАСТЬ II. Категории полити 

стремлении поддерживать определенный ранг и представление о самом ceQ 

унаследованное от прошлого. Малые отечества (напомним, что это слово эт| 

мологически связано с латинским pater, т. е. отец) формируют большую родщ 

они располагаются согласно иерархическому принципу (т. е. не уравнительне 

асимметрично), который предполагает, что каждое звено цепи, идущей от кра 

тьянина до короля, пользуется покровительством верхнего звена и получает п| 

мощь от звена нижнего. Аристократия остается всегда в одном и том же состо| 

нии, на одном и том же месте: тождество самой себе или, так сказать, «самосгі 

является ее неизменной сутью, повторяемой из поколения в поколение, ее при| 

ципом. В демократическом обществе понятие долга «абстрактно», потому ч 

оно определяет обязанности по отношению к обществу, тогда как в аристок| 

тическом обществе связи существуют между лицами, живыми или умершищ 

причем эти связи зависимости или господства, происхождения или родства всі 

гда конкретны. Как в семейных, так и в племенных структурах социальные d 

ношения отличаются тем большей интенсивностью, чем более близкие груш 

они затрагивают (см. гл. XI, с. 327). Таким образом, в цепи аристократически 

общества каждое звено играет функциональную роль по отношению к друг| 

звеньям: роль «покровителей» — те, кто находится наверху (сюзерены, хозяеі 

и роль «помощников» — те, кто находится внизу (вассалы, слуги); заметим, < 

Токвиль избегает терминов, выражающих властные отношения, заменяя их ' 

кими, как «покровительство» и «помощь». Таким образом, в этом аристократ^ 

ческом обществе индивиды существуют вне самих себя, но речь здесь идет не; 

подчинении или связи на основе абстрактного принципа, такого, как «обще

168- 

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ 

ЧАСТЬ II. Категории полит Организация 

Токвиль посвятил целый раздел раздумьям о специфике американских ц„ 

тических партий, в котором выделил два крупных типа таких партий (см. с. Г, 

Этот интерес к политическим партиям в такой степени соответствует однои. 

явлений политической жизни XIX в., что можно попытаться установить ci 

между распространением всеобщего избирательного права и развитием полк, 

ческих партий. Но тогда возникает опасность, что эта гипотеза будет затуше^ 

вать разрыв, проявившийся под именем политических партий, между форма 

организации по принципам функционирования и по радикально различающие 

целям. Наиболее характерный пример представляют здесь построенные по бо|, 

шевистской модели коммунистические партии, которые в значительной м| 

определяли политическую историю XX в., стремясь установить во имя спс 

фической теории организации, провозглашавшей примат «единства воли», д, 

татуру одной партии (в Центральной и Восточной Европе эти партии благої 

лучно скончались между 1989 и 1991 гг. после 50—70 лет существования, а в 1 

тае, Вьетнаме, Северной Корее, на Кубе и, можно сказать, в Сербии они бь. 

еще живы в 1993 г.). Однако нельзя быть уверенным, что за словом «партия» зщ 

скрываются понятия, близкие по значению. 

Во всяком случае, общность исторических корней не всегда ведет к сходїз 

политических партий. Нельзя отрицать, что партии появились в Западной . 

ропе в XIX в. с целью завоевания голосов в период становления парламенте! 

режимов, опирающихся на народное голосование, развитие которого вело! 

цензовых избирательных систем ко всеобщему избирательному праву. Однам 

до этого существовали организации по типу партий, не выполнявшие таких фу| 

ций, а впоследствии, как мы видели, создалась партия большевиков с целыб| 

хвата власти путем восстания и ликвидации в перспективе всеобщего изф 

тельного права. Представляется трудным объединить под одной крышей ou 

низации, которые преследуют радикально различающиеся цели. Эту мысль мо^| 

продолжить, показав разрыв, который существует, например, между аграрні 

партиями в России и Белоруссии и индийской фундаменталистской парт 

Бхаратия джаната парти в Индии. 

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПАРТИЙ, ДАННОЕ МАКСОМ ВЕБЕРОМ 

В типологии Вебера выдвигается принцип классификации добровольных І 

ганизаций, впрочем, далеко не полной. Для Вебера политическая партия — 

организация, целью которой является завоевание власти для своих руководі 

лей, причем ее рядовые члены также могут получить определенные преимуі 

ства. Подчеркивание значения интереса, коллективной и личной выгоды пг 

тии в целом и ее членов не должно вводить в заблуждение: Вебер не прирав* 

вает партию к хозяйственному предприятию. Партию можно назвать предпрі-, 

тием, но в более широком смысле слова. Предприятие (Betrieb) — это «постоя[| 

ная целенаправленная деятельность» и «группа людей, организованная в предприятие» 

(Betriegsverband), т. е. ассоциация (Vergesellschaftung), имеющая постоянное 

административное руководство и действующая в зависимости от поставпенной 

цели. В ассоциации отдельные индивиды прибегают к компромиссам на 

основе рациональных интересов или согласуют свою деятельность. Ассоциация 

противостоит общественной группе, члены которой руководствуются субъективным 

чувством принадлежности к одной и той же общности и тем или иным способом 

ориентируют свое поведение в зависимости от этого чувства сопричастности; 

сообщество может опираться на любое чувство — эротическое или «национальное». 

По веберовскому методу таким образом определяются лишь «идеальные 

типы», модели или концептуальные прототипы эмпирических реалий и 

в большинстве случаев смешиваются оба типа социальных связей (которые можно 

сравнить с различием между сообществом и обществом, показанным Ф. Теннисом), 

скажем упрощенно, логика интереса и логика чувства. 

Под партиями следует понимать ассоциации, основанные на свободных (формально) 

обязательствах. Их деятельность имеет целью обеспечить своим руководителям 

власть внутри какой-либо организации, чтобы активные члены получили также шансы 

достичь материальных или идеальных целей. Эти преимущества могут состоять в осуществлении 

политических целей, или личных выгод, или того и другого сразу. Партии 

могут составлять временные или постоянные ассоциации, они могут входить в 

любые организации и сами быть организованы множеством способов... («Economie 

et société», I, 3, 18). 

Партии существуют внутри политических формирований, «politic» (государство, 

регион, город-государство, империя и т. д.), где существует монополия на 

легитимное насилие и соперничество за контроль в органах власти. Следовательно, 

по Веберу, партии могут появиться раньше всеобщего избирательного права, 

примером чему могут служить гвельфы и гибеллины в средневековой Италии. 

Условием существования партийной организации, по определению Вебе- 

Ра, является свобода вступления в нее с формальной или юридической точки 

зрения, хотя она может стать и необходимостью в плане интереса, который может 

быть не только интересом личным или материальным. 

Можно различать два типа партий: партии патронажные (Patronage-Partei), 

которые ограничиваются борьбой за овладение властью для своих руководите- 

лей и рядом постов для их аппарата. Партии могут ориентироваться на интересы 

г 

РУппы с определенным статусом (сословия) или класса, на достижение конкретных 

материальных целей или даже мировоззренческих абстрактных принципов 

(Weltanschauungs-Partei). В партиях, отличающихся преобладанием рациональной 

законности (имеющих выборное руководство, принятый путем голосования 

устав, добровольное членство и борющихся за голоса избирателей), их члены 

не имеют никакого, прежде всего экономического, интереса: «Речь идет о 

людях, заинтересованных политически, а значит, движимых идеологией или 

стремлением к власти как таковой». Таким образом, желание членов партии удов- 

летворить материальные интересы (синекуры, посты, должности, доходные ме- 

Ст 

ечки), которое само по себе не является главным для определения политических 

партий, следует отличать от экономической рациональности. Ведь нельзя 

169

172 — 

ЧАСТЬ II. Категории политик VI. Организация 

висимости в 1950—1980 гг. А с конца 80-х гг. характерны попытки создания 

мократических политических систем на базе многопартийности, особенно во 

франкоязычной Черной Африке. В то же время успехи политических партии 

имеющих этническую основу, таких, как партия Инката, объединяющая зулусов 

Южной Африки, дают пример общинной партии, вступление в которую происЗ 

ходит на основе национальной, религиозной, языковой принадлежности и где! 

первостепенную роль играют мобилизационные возможности; это относится Л 

к партиям, которые служат легальным фасадом для вооруженных групп и позі 

ляют им на законных основаниях обращаться к общественному мнению (напрщі 

мер, партии, являющиеся рупором баскской ЭТА или Ирландской революций 

онной армии). 

Жан Шарло 1 вместе с понятием «партии избирателей» предложил дополнеЦ 

ния, близкие к тем, что внес Отто Киркхаймер: в современных демократиях раз-* 

виваются партии «хватай все» (catch-all-parties), т. е. партии избирателей или napj 

тии собирания сил. В массовых партиях (Дюверже) наблюдается сужение их член! 

ской базы при значительном росте электората. Они превращаются в широкие! 

организации, единственной целью которых является завоевание избирателей! 

путем поисков опоры во всех слоях населения. 

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ ПО ТОКВИЛЮ 

Еще в начале XIX в. Токвиль предложил типологию политических партий, : 

одной из целей которой было показать связь между организацией единомышленников 

и всеобщей социальной организацией. По его мнению, нельзя говО-| 

рить о партии в стране с обширной территорией, где интересы отдельных rpynlt: 

населения настолько расходятся, что превращают их в своеобразные народШ 

Чтобы появились партии, «малосовместимые со свободными правительствами»! 

различия между гражданами должны распространяться на всю страну. В предло^ 

женной им теории партий переменной величиной была спецификация различ* 

ных фаз истории: в определенные периоды в народе возникает идея коренного! 

переустройства общества, а когда кризис еще более углубляется, подрывая самбі 

«социальное битие» нации, наступает «время великих революций и великих пар-*! 

тий». Когда же общество находится в фазе очень медленных изменений и скла-

174 

ЧАСТЬ II. Категории политики! \j\. Организация 

люди больше тяготеют к критериям материального интереса, более явным и на-а 

дежным, в то же время идейные разногласия между группами слабеют и не гро*Я 

зят перерасти в борьбу одних против других, в противоположность тому, что npo-'j 

исходит в Европе (где способ организации партий централизован и приближа-j 

ется к военному типу). В этом проявляется связь между политическими партиями 

и ассоциациями: важность групповой (включая и группы детей) фиксацщ 

правил и санкций типична для американского общества. Власть внутри отдель-| 

ной группы может появиться при решении какой-либо проблемы, даже если ранее 

в ней не было авторитетного лидера: «Нет ничего, что отчаялась бы достигнуть! 

человеческая воля путем свободного действия коллективной мощи личностей*JI 

Ассоциации (которые строятся на основе свободного членства) будут играть on-J 

ределяюшую роль в политической жизни, создавая моральный авторитет, ко 

рый позволяет уравновесить господствующую власть и играть роль, которую .в| 

аристократических нациях исполняют «вспомогательные службы»: ассоциация! 

выступает как искусственный противовес, сдерживающий тиранию доминирую 

ющей партии или личности. Таким образом, в целом в организации демократи*! 

ческого общества политическая партия и ассоциация, даже если неограничен-! 

ная свобода ассоциаций включает определенный риск анархии, выступают кащ 

функциональные институты, препятствующие перерождению власти в деспо-Ц 

тизм. (В Европе ассоциации, ставящие себе целью борьбу с властью, сами при-'! 

нимают тиранические формы.) 

Во всяком случае, Америка, которой удалось избежать развития политичееЦ 

ких ассоциаций, члены которых ограничивают свою волю и соглашаются на во-l 

енную форму организации, уже не знает крупных партий, а имеет только малые! 

Определение это затрагивает не столько размеры, сколько характер идеологии;] 

(термин, не принадлежащий Токвилю) и социальную роль партий. Складывается 

ся двойная система оппозиции, которую можно показать при помощи таблицы.| 

Великие и малые политические партии по Токвилю 

Крупные партии Малые партии 

Принципы 

Крупные проблемы 

Идеи 

Возможен примат общественного интереса 

Черты более благородные, страсти более 

великодушные, убеждения более реальные 

Смелость 

Потрясения в обществе 

Раскалывают общество и могут спасти 

его путем потрясений 

Без политических убеждений 

Мелкие задачи 

Люди 

Эгоизм 

Ничтожные средства и цели 

Робость 

Возбуждение в обществе 

Развращают общество и сеют смуту 

без видимой пользы 

Хотя большие и малые политические партии хронологически не совпадают • 

с двумя главными типами социальной организации: аристократической и де-*| 

мократической, легко заметить, что и здесь основные ценности (благородство, 

решимость, великодушие) совпадают с ценностями аристократии. Отсутствие 

крупных партий в Америке полностью соответствует, следовательно, самой 

природе демократического общества. Цена, которую пришлось заплатить 

За исчезновение крупных партий, равна цене «нравственности», а выигрыш — 

цене «счастья». 

Такое представление американских политических партий сохраняет всю свою 

обоснованность, что вызывает еще большее доверие к гипотезе о национальных 

политических культурах. Несомненно, установление двухпартийности в виде 

демократической и республиканской партий, порожденной мажоритарной избирательной 

системой, обусловило глубокие перемены в политической системе 

страны. Но американские партии опираются на множество местных организаций, 

а значение групп интересов (lobbies) хорошо известно. Фундаментальное 

единство в американской партийной жизни воплощается в наши дни в федеративном 

государстве; национальная республиканская или демократическая партия 

является в некотором роде конфедерацией различных государственных партий, 

каждая из которых сохраняет, хотя бы в какой-то степени, свою независимость, 

причем иерархии между составляющими ее слоями не существует. Пришлось, 

однако, ждать 1975 г., когда Верховный суд заявил в своем решении, что 

национальная политическая партия имеет право регламентировать доступ к первичным 

выборам (решающий способ отбора кандидатов на президентские 

выборы, многочисленные правила которого меняются от одного штата к другому) 

— все это с целью не допускать отношения к чернокожим как к гражданам 

второго сорта на юге страны. 

БЮРОКРАТИЯ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ 

В соответствии с веберовской типологией господства можно различать идеальные 

типы партий в зависимости от используемого ими способа господства: 

харизматическая партия вполне возможна, хотя сам термин содержит в себе противоречие, 

поскольку одно из условий сохранения имиджа харизматического 

лидера состоит как раз в том, что он не демонстрирует слишком тесных связей с 

бюрократической организацией, которая в высшей степени пагубна для харизмы. 

По Веберу, бюрократизация партий во всех случаях выступает как «неотделимая 

тень прогрессирующей массовой демократии». Бюрократическая логика, 

т - е. логика безличных регламентов и специальных знаний, на которую опирается 

власть тех, кто должен ее осуществлять, не только одерживает верх на хозяйственных 

предприятиях, но побеждает и, в партиях, церкви, армии, ассоциациях, 

поскольку бюрократическое управление является формой современного западного 

государства. Поэтому Вебер считает, что революционные социалистические 

партии, придя к власти, не смогут избежать бюрократического функционирования. 

Но термин «бюрократия» истолковывается по меньшей мере в двояком 

смысле: бюрократия как группа представляет собой совокупность тех, кто 

175

176 

ЧАСТЬ II. Категории политики VI. Организация 

выполняет организационные задачи в каком-либо учреждении или на предпри 

ятии; бюрократией называют также, в описательном и критическом смысле, груш! 

пу людей, которая отвлекает предприятие или учреждение от выполнения 

функций ради собственной выгоды. Политическая партия, руководство кото-^ 

рой заботится прежде всего и даже исключительно о своих собственных интере4 

сах, забывая о программе, которая принесла ей победу на выборах, может бытщ 

названа бюрократической. Это типичный и часто повторяемый упрек, адресує-' 

мый руководству партий, и наиболее яростен он тогда, когда речь идет о парти-J 

ях, причисляющих себя к демократическим. 

Если обратиться к одному из последователей Вебера, Роберту Михельсу, эта, 

обвинение покажется наивным'. На основе опыта своего пребывания в Герман-! 

ской социалистической партии, в которой он активно работал с 1900 по 1907 

затем отошел от нее, а после Первой мировой войны стал даже попутчиком ита-1 

льянского фашистского движения, он хочет показать, что массовым демократий! 

ческим организациям свойственно внутреннее противоречие. Демократическая! 

организация сама создает свою противоположность. И это сугубо обязательный! 

обратный эффект: речь не идет о каком-либо неприятном второстепенном ре-$ 

зультате, а о системной аномалии, потому что применение и строгое соблюде 

ние собственных правил функционирования приводят к результату, противопо4| 

ложному целям, которые организация себе ставит. В политических партиях — ИІ 

даже, по мнению Михельса, в обществе в целом, что и объясняет его метания, «| 

демократия порождает свою противоположность, т. е. олигархию. Процесс этот| 

неотвратим, поэтому Михельс говорит о «железном законе олигархии». 

Каков же механизм формирования того, что он называет, вслед за Гаэтан


он и придавал всеобщую значимость своей теории организации (об этом свиде-| 

тельствуют условия приема в Коминтерн, написанные им в 1920 г.), его исходным! 

пунктом-был анализ российской специфики в конце XIX — начале XX в., отмеД 

ченной определенным противоречием: необратимый характер капиталистического! 

развития и социальная гегемония самодержавия. В отличие от народников, кото| 

рые надеялись, что'развитие России пойдет самобытным путем — существований 

сельской общины (мира) позволяет-де ей избежать страданий промышленного 

капитализма, — Ленин считает, что она пойдет по пути от феодализма к капита-j 

лизму, а затем к социализму, поскольку в российских экономических и социаль-J 

ных структурах уже господствует капиталистический способ производства. Праї 

никновение капитализма в Россию не требует доказательств, тем более что капи-J 

таЛИСТИЧССКИМИ ЯВЛЯЛИСЬ НЄ ТОЛЬКО ПрОМЫШЛеННОСТЬ, НО И СеЛЬСКИЙ МИР, ГДЄ НЄІ| 

давняя отмена крепостного права способствовала глубокому проникновению в 

экономику товарных отношений. Несмотря на развитие капитализма в России 

она остается отсталой страной, потому что царизм действует здесь как тормоза 

Самодержавие — это не просто политическая форма, стоящая на вершине обще-j 

ства, это деспотизм и азиатчина, пронизывающие всю общественную жизнь. Лея 

нин сравнивает положение в России с положением в Китае и Турции, классичесі 

ких странах восточного деспотизма: отсутствие общественных свобод, полицей! 

ские репрессии, отсталость нравов и институтов. 

Таким образом, Россия представляет собой парадокс, порожденный царизмом, 

в форме господства капитализма, но без развития цивилизации, сопутствующей! 

ему на Западе. Жестокая эксплуатация труда, но отсутствие свободы печати. О 

нако это не повод для сожаления, поскольку работа женщин и детей — это еще и 

крушение патернализма. Никакого возврата назад: надо двигаться вперед в услш 

виях капитализма, т. е. к социализму (тот же диагноз бесплодности народничест 

ва в условиях Китая после революции 1911 г.). Партия открыто объявляет, что б( 

рется за демократические завоевания и социализм, как бы оправдывая этим свс 

название «социал-демократическая». Гипотеза об отсталости России служит ог^ 

равданием тому, что Ленин подхватил лозунг Петра Великого: бороться проти| 

варварства варварскими методами. Что особенно важно, она придает револющ 

онной партии непомерно большую роль главной движущей силы историческог 

«развития», которое не могло идти стихийно из-за сковывающей его природы ц; 

ризма. Отсюда изначальная подмена класса партией, которая открыла путь к н^ 

вому ряду подмен: центральный комитет подменял партию, генеральный секре 

тарь подменял центральный комитет, что в конечном счете привело к культу лич^ 

ности, создававшему мнимое единство системы. 

Импорт классового сознания 

Русское самодержавие помешало появлению в России буржуазии как циви-., 

лизованного и цивилизаторского класса. Диагноз, сделанный незадолго перед 

1900 г., был подтвержден революцией 1905 г.: российская буржуазия оказалась^ 

колеблющейся и пассивной, совсем непохожей на тот класс, каким была когда- • 

то буржуазия Франции и Англии. Короче говоря, русская буржуазия никогда не. 

\/1. Организация 

совершит своей революции 1789 г. Исторические задачи буржуазии вместе с собственными 

задачами пришлось решать пролетариату. Однако он не мог стихийно 

подняться до осознания своей исторической миссии: русская буржуазия, 

непоследовательная в своей борьбе против царского деспотизма, не обладала теми 

ценностями свободы, которые буржуазия Запада передала пролетариату, став его 

воспитателем (в соответствии со схемой, изложенной Марксом в «Манифесте 

Коммунистической партии», см. гл. V, с. 136). Эту функцию пришлось взять на 

себя партии. Социал-демократическое сознание не могло быть порождено классовой 

борьбой в России, говорил вслед за Каутским Ленин, а должно быть внесено 

извне в сознание рабочих, которые становятся, таким образом, осознавшим 

себя классом и ведут с этого момента не профсоюзные баталии, а классовую борьбу. 

Теоретическое обоснование классовой борьбы, сделанное Марксом в 1848 г., 

было пересмотрено, хотя Ленин, очевидно, не мог признать это открыто; выходило, 

что партия предшествует классу; движущей силой истории, скажем, ее субъектом 

является отныне не классовая борьба, а партия, организатор классовой 

борьбы. (Можно говорить о революции сверху, принцип которой, возможно, 

является отличительной чертой русской истории — от Петра Великого до Бориса 

Ельцина.) 

Умножение сил 

Партия, которая приобрела таким образом сверхлегитимность, взяла на себя 

еще одну функцию, столь же экстраординарную. Ленин считает, что в России на 

рубеже веков большинство населения составляют пролетарии и полупролетарии, 

что делает революцию возможной и желательной. Однако вопрос о социалистической 

революции в стране с преобладанием сельского населения решается при 

помощи статистического софизма: сложения численности промышленных рабочих 

и деревенской бедноты. И Ленин прекрасно знает, что первых в России не 

так уж много, а вторых бесчисленное множество, хотя страна ускоренно развивается 

по пути модернизации. Кроме того, и революция 1905 г. подтвердила это, 

русская буржуазия ведет себя так, будто она рационально подсчитала, что должна 

столкнуться после победы демократической революции с угрозой со стороны 

пролетариата, и ей лучше уже сейчас просить покровительства у царя. Предвидя 

свою гибель, буржуазия не готова стать союзником пролетариата для последовательной 

борьбы против самодержавия. У нее не будет своего 1789 года. Вывод 

напрашивается сам собой; буржуазия действует как отрицательный фактор или 

как отсутствующий класс в том смысле, что она не может подняться до уровня 

своей исторической миссии, и не только из-за слепоты (тогда могли бы подействовать 

пропаганда, убеждение), а в силу осознания исторических закономерностей. 

Правильный или ложный, «конкретный анализ конкретной ситуации» 

приводит к anopirti: нельзя ли изменить, как говорил Ленин, соотношение сил в 

пользу пролетариата? 

Каким образом? При помощи партийной организации, которая умножает силу 

рабочих. В дисциплинированной, иерархизированной структуре, где царит строгое 

разделение труда под централизованным руководством, сила каждого не скла- 

179

180 

, 

ЧАСТЬ II. Категории политики! ' 'Ш VI. Организация 

дыватся с силами других, а умножается. Принцип организации — это не (F + щ 

+ F...), a (F + F + F...) х Ю или даже (F + F + F...) x 100 (где F — сила одного.' 

рабочего). Партия является рычагом. Нечего и говорить, что партия без органи-*' 

зации — это не (F + F + F...), поскольку разрозненные рабочие не являются си-| 

лой: без организации они ноль. Партия обладает, таким образом, свойством, стро-| 

го говоря, метафизическим: она превращает атомизированное множество рабо-| 

чих, которое не представляет собой ничего, в действенную, способную на борь-| 

бу силу, которой доступно все. Партия, будучи единой, создает класс. 

Может ли сила сотни превышать силу тысячи? Может, и превышает, когда сотня ор-Я 

ганизованна. Организация удесятеряет силы... Организуясь [партия, передовой от-С 

ряд класса], получает единую волю, и эта единая воля передовой тысячи, сотни ты-^ 

сяч, миллиона становится волей класса 1 

. 

Это сложение сил имеет ряд моделей с идентичным функционированием: за

182 ЧАСТЬ II. Категории политик VI. Организация 

мых. Мы надеемся, что 21 условие, выработанное II конгрессом Коммунистами 

ского интернационала также радикально очистит наше здание от клопов оппор 

тунизма и вшей реформизма». Эти условия, которые будут отвергнуты «клоп^ 

ми» типа Леона Блюма или Марселя Мосса 1 , утверждали необходимость «деме| 

кратического централизма», «дисциплины, граничащей с железной» и постояв 

ной работы внутри профсоюзов и других рабочих организаций. Мы находим здесі 

объединенный под двумя различными формулировками принцип «единств 

воли». Никаких фракций внутри партии, хотя вне партии они могут быть обязі 

тельны. Между централизацией в военном стиле, что предполагает запрещенщ 

фракций (или тенденций) внутри партии, и созданием фракций во внепартиЕЙ 

ных организациях существует функциональная связь. (В этом смысле можно; 

полным основанием уподобить коммунистические партии сектам.) Во внепа^ 

тайных организациях коммунисты обязаны подчиняться партийной дисципли 

не. Если их конкурентами внутри этих организаций будут отдельные деятели ил 

члены партий, не имеющих внутренней дисциплины, коммунисты могут ода 

леть их, даже оказавшись в отдельных случаях в меньшинстве. Возьмем гипоте 

тический пример: 20 коммунистов, подчиняющихся партийной «железной ДИСЕ 

циплине», в организованной группе из 100 человек будут иметь больше силш 

чем 40 социалистических активистов, принадлежащих к четырем различным тенН 

денциям этой партии, да к тому же 5 из них будут согласны с политической лйи 

нией, проводимой в этой организации французской компартией. Это составлй! 

ет один из ключевых элементов взятия власти в Советах большевиками междЦ 

февральской революцией и октябрьским переворотом 1917г. 

Единство действий членов коммунистической партии внутри массовых оргаи 

низаций может принимать при иных обстоятельствах характер подрывной деяі 

тельности. Идея создания внутри профсоюзов и Советов неофициального «кош 

мунистического ядра» выдвигалась Лениным еще во время революции 1905'| 

После 1917 г. очень быстро проявились попытки отдельных партий овладеІЦ 

Советами, где большевики пользовались бесспорными преимуществами благші 

Даря их организованности. В этих условиях лозунг «Вся власть Советам» должея 

был звучать в своей полной формулировке следующим образом: «Вся влася 

Советам под контролем коммунистической партии». И Ленин грозил серьезный 

ми санкциями (исключением из партии) тем большевистским деятелям, кото! 

рые не проводили партийной линии в Советах (даже если они политически был*И 

с нею не согласны). Одним из аспектов «тактики салями» (т. е. поэтапных деисту 

вий, напоминающих отрезание круглых ломтиков от цельного куска салями) быЯя 

захват власти венгерскими коммунистами под руководством Ракоши. Им уда'Я 

лось расколоть, при помощи проникших туда коммунистов, социал-демократи-| 

ческую партию на правую часть и безоговорочно преданную коммунистической! 

партии левую. Коммунистическая партия Чехословакии (КПЧ) сразу после войньи 

навязала профсоюзному движению единство вместо существовавшего с довоєнні 

ных лет плюрализма, препятствовавшего установлению ее гегемонии: КПЧ, дей-| 

1 Неприятие Моссом ленинизма было, в частности, сформулировано в тексте, опубликован-;] 

ном в «Юманите» 10 декабря 1920 г. 

ствуя как единый механизм, сумела при посредстве этих профсоюзов быстро 

поставить под свой контроль 90% комитетов на предприятиях. В ноябре 1948 г. 

КПЧ создала центральный орган «для сотрудничества с некоммунистическими 

партиями», который сформировал внутри других политических образований 

фракции, подчинявшиеся ему в необходимых случаях вопреки руководству их 

официальной партии'. Это была одна из пружин маневров, которые закончились 

в феврале 1948 г. победой Готвальда, или так называемым «пражским восстанием», 

которое стало одним из ключевых моментов сталинского периода, хотя осуществлено 

оно было с помощью довольно простых методов: государственный 

переворот коммунистов в Чехословакии был проведен даже без советских войск 

путем систематического использования механизмов «единства воли», отработанного 

и приведенного в систему Лениным, начиная с 1902 г. 

Но как только единый аппарат диктатуры был развенчан и свергнут, от коммунистических 

институтов не осталось и следа. Поэтому основным моментом 

борьбы за ликвидацию коммунистических режимов в Восточной Европе стала 

отмена руководящей роли партии в СССР в 1990 г. и запрещение деятельности 

партийных организаций на предприятиях год спустя. 

МАССЫ И ОРГАНИЗАЦИЯ ПО ФРЕЙДУ 

В 1929 г. Фрейд, для которого социал-демократия и коммунизм были непосредственной 

реальностью, отмечал в своем анализе динамики ненависти как 

социального цемента, что большевиков объединяла их политика уничтожения 

буржуазии, и поставил вопрос о том, что произойдет, когда эта миссия будет исполнена. 

Ответ не заставил себя ждать в форме политики «чистки» плохих большевиков 

большевиками хорошими, намеченной Лениным и развитой Сталиным. 

Замечание Фрейда последовало за его теоретической разработкой проблемы организованной 

толпы, или массы, тремя главными примерами которой являются 

армия, церковь и политические партии. Этот анализ дал ему возможность предсказать, 

что если социализм займет место религиозной связи, то результатом будет 

та же самая нетерпимость, как и в период религиозных войн 1 . 

Одна из первых ссылок Фрейда на миф об Эдипе относится ко времени его 

пребывания в Париже в 1888 г., когда он, словно восхищенный и растерянный 

провинциал, был поражен буйством парижской толпы, которая предвещала буланжизм 

и показывала бурную жизненность массового демократического общества 

с его опасными демагогами. Он оказался лицом к лицу с обществом, по его 

словам, словно герой греческой трагедии перед лицом сфинкса. Ответ на загадки 

толпы он даст позднее, на основе своей теории сексуальности, структурированной 

эдиповым комплексом: индивидов, которые составляют организованную 

массу, связывает между собой любовь, энергия сексуального влечения — 

либидо. Толпа является бессознательным субъектом — не более и не менее ис- 

1 Malaise dans la civilisation, p. 68—69; Психология масс и анализ человеческого «Я», с. 161. 

В этой книге он использует в качестве материала работу: Le Bon G. Psychologie des foules (1896). 

183


кусственным, чем все другие, — логика которого опирается на те же принципы^ 

что и принципы каждого из составляющих его субъектов. Эта идентичность «я»-! 

и толпы может быть изложена следующим образом: «я» — это маленькая 

а толпа — это большое «я». •;* 

В индивидуальном плане история субъекта есть история ряда отождествле- : 

ний. При первоначальном отождествлении субъект приобретает под воздействием 

внешних факторов свою идентичность, отождествляя себя с собственным-* 

образом, отраженным в зеркале (это было теоретически обосновано Жаком JIa-j 

каном и названо «стадией зеркала»). Человеческий субъект становится самим! 

собой, принимая себя за кого-то иного, кто является его образом. На этой мат-"; 

рице, где «Я» появляется как зеркальное отображение, в первоначальном отчуж-| 

дении, происходит ряд отождествлений (в частности, с родителями): тождество!» 

не является врожденным, а есть сумма отождествлений (которые могут и не про-гр 

изойти или неудачно сочетаться). Легко понять, таким образом, что «я» не так-1 

то просто стать «у себя хозяином» (если использовать выражения Фрейда из «Вве-| 

дения в психоанализ»), а также, что субъект легко принимает себя за кого-тоіі 

другого, как показывают механизмы заражения, присоединения, вовлечения в-| 

группах. * 

Толпа, или масса, есть скопление людей, и в этом смысле она подчиняется* 

чувственной логике живого (либидо), а все живое стремится создавать сложные, 

организмы, многоклеточные существа. Источники ее структуры, ее единения 

следует искать в бессознательной логике: элементы толпы отчуждены, посколь- -; 

ку они любят один и тот же «объект» (чаще всего это вождь, но он может быть и | 

идеей или знаменем), который они возвышают до «идеала моего я», тем самым 

идентифицируя одних с другими. И все же нельзя говорить о «душе толпы»: явления 

массы зависимы от психических процессов индивида; логику фрейдо| 

ской массы можно понять лишь при известных условиях, исходя из эффе* 

соединения составляющих ее «я» в любви к одному и тому же объекту. (И 

Этот механизм относится к тому же типу явлений, что и гипноз, и индивиды 1 

* 

(маленькие толпы), составляющие толпу (крупного индивида), погружены в| 

любовное состояние, замедленное в его движении к цели. Сплочение толпы вы-1 

текает из того, что все индивиды любят один и тот же объект, и из иллюзий тех, ; 

кто составляет толпу, будто они в равной степени любимы их вождем (эту роль ; 

прекрасно исполняет Христос для церкви и широко используют тоталитарные * 

харизматические лидеры). Если же эта уравнительная иллюзия исчезает, толпа, І 

масса распадаются на составные части, возникает паника, в которой группы дробятся, 

резко возрастает ненависть каждого против всех остальных. Фрейд приписывает 

непомерной жестокости офицеров германской армии (прусский милитаризм 

был всегда далек от психологии, как и германская наука!) панику и 

последовавший за ней разброд в конце войны: отсутствие теплоты в отношениях 

между руководителями и людьми из народа объясняет распространение военных 

неврозов и поддержку армией 14 пунктов президента Вильсона. Считает-! 

ся, что в толпе либидо не может действовать непосредственно: армия и католика 

ческая церковь, навязывая военнослужащим и священникам безбрачие, ставят^ 

целью подавление сексуальности, сплачивающее группу посредством облагоро- 

VI. Организация 

женного гомосексуализма. Можно, однако, подчеркнуть, что, изучая деятельность 

церкви, армии или политических партий, т. е. сосредоточивая свои усилия 

на изучении организованных групп, Фрейд не склонен недооценивать все массовые 

явления (например, в отличие от Лебона, он не подвергает критике всеобщее 

избирательное право). 

В то же время он показывает опасность, какую представляет для группы навязчивая 

самовлюбленность субъектов. Если внутри толпы индивиды перестают 

ненавидеть друг друга, их групповая ненависть к внешним объектам, напротив, 

возрастает. Эта враждебность касается групп, которые кажутся довольно 

близкими (северные и южные немцы), в соответствии с тем, что Фрейд называет 

«нарциссизмом маленьких различий». Ненависть вытекает здесь не из объективных 

эмпирических расхождений, а из плодов фантазии, где другой человек 

представляется тем опаснее, чем он ближе, поскольку любое эмоциональное 

интимное отношение — результат эдипова комплекса, который никак не слабеет, 

создает основу для враждебных чувств, которые могут остаться незамеченными 

лишь потому, что они не осознаются или подавляются. Групповая агрессивность 

играет ключевую роль в составляющей динамике сообщества. Так, христиане 

как раз по причине их религии всеобщей любви основывают свое сплочение 

на ненависти к другим верованиям (в частности, к евреям). 

В основе каждая религия является такой религией любви для всех тех, кого она объединяет; 

и каждой религии свойственны жестокость и нетерпимость ко всем тем, кто 

не является ее последователями. Поэтому не надо делать злобных упреков верующим, 

как бы то ни было тяжело каждому в отдельности. Неверующим и индифферентным 

гораздо легче'. 

Таким образом, если для Фрейда организованная социальная жизнь, порожденная 

убийством отца, представляет собой вхождение в цивилизацию и составляет 

человечество как таковое (см. гл. III, с. 68), то мы вправе спросить, не является 

ли организованная масса по своей сути регрессивной структурой, повторяющей 

механизм первобытного стада: толпа хочет испытывать на себе силу неограниченной 

власти, «Отец, основатель рода, является идеалом толпы, который 

подавляет мое "я", вытесняя идеал моего "я"». 

График чувственной конституции толпы по Фрейду 

Идеал 

моего «я» 

объект 

* . • -^ é ** __. 

1 ІІ 

11 

-^ 1 

• • — ' • ч 

Фрейд 3. Психология масс и анализ человеческого «Я». М., 1925. С. 40. 

внешний 

объект 

185

Часть третья 

АРТИКУЛЯЦИИ ПОЛИТИКИ 

Каким образом Римской империи удалось распространить свое господство 

на столь обширную территорию — от Северной Англии до Египта и от Дуная до 

Северной Африки? Реализация ее гегемонистских устремлений шла по трем 

направлениям: военному, культурному и хозяйственному. Первое направление 

позволяло осуществлять контроль над пространством и населяющими его народами, 

второе содействовало включению этих народов в единый мир представлений 

и символов, третье обеспечивало перемещение материальных ценностей. 

Трем направлениям экспансии имперской системы соответствовали три типа 

элиты: военно-политическая, интеллектуальная и торговая. Термин «элита» в 

Данном случае указывает не на ценностную сторону, а на социальный статус руководящей 

группы, которая своими суждениями и действиями одновременно и 

командует, и определяет ценность любой вещи, любой позиции и поведения. К 

руководящей элите Римской империи относятся как Юлий Цезарь, Август, Не- 

РОН, так и святой Павел и Августин Блаженный. И те и другие пользуются для 

передвижения одними дорогами, по которым идут и торговцы. Но цели у всех 

Разные, как и разное отношение к средствам. Купцу необходимы деньги — монеты, 

на лицевой стороне которых отчеканен лик Цезаря как гарантия стоимости. 

Солдат же прежде всего нуждается в оружии. Священнослужитель мечтает о 

едином языке для успешного насаждения всеобщей религии. Однако, помимо 

Денежного достоинства, монеты обладают и другой ценностью, выраженной изображением 

на оборотной стороне. Одни сокращением SPQR (Senatus Populus Que 

Romanus — Сенат и народ Рима) напоминают ее обладателям, что центр власти 

Находится в Риме. Другие сравнивают императора с богом солнца. Позднее в 

Византии на монетах изображается крест или сам Христос. 

Схема трех направлений реализации Римом политической власти, предло- 

*енная Толкоттом Парсонсом, могла бы сослужить службу при всестороннем 

а 

нализе политического господства, если «го рассматривать как действие, исполь-

188 — ЧАСТЬ III. Артикуляции полип) цдСТЬ III. Артикуляции политики 

зующее определенные средства и организующее социальные отношения в 

смысле, в каком Вебер говорит, что бюро как центр современного мира — м 

расчета и чиновников — немыслимо без телефона, телеграфа и пишущей j 

шинки (это писалось в начале века). Но можно также сказать, что в XIX в. деіи 

кратия связана с развитием военного дела, так как война, которую ведут воог 

женные винтовками мобилизованные солдатские массы (вспомним битву І 

Вальми), дает народу политические права в обмен на пролитую кровь. И ра 

не государство, вводящее обязательное школьное образование, постепенно І 

саждает во Франции единство языка и, избавляясь от региональных особенж 

тей, реально объединяет политическую жизнь нации, грозно напоминая вьісі 

зывание, согласно которому «никто не вправе пренебрегать законом». 

Перейдем к артикуляции. Политика артикулируется и артикулирует. Она г 

тикулируема (напомним, что этот термин употребляется по отношению к язы 

см. гл. II, с. 27), поскольку занимает свое место в различных видах практики! 

процессах, и в то же время это место отведено ей той же практикой и теми 

процессами. Вслед за многими другими позаимствуем у Маркса понятие «сг 

соб» по образцу категории «способ производства». Способ характеризуется 

личием разнообразных средств (лук и стрелы, кинжал, глиняные таблички, ц 

ровая машина), типом собственности на эти средства (владение луком доступі 

каждому, он дешев, и его нетрудно изготовить, тогда как для приобретения j 

шади требуется определенный достаток) и типом их присвоения (капитал! 

является собственником паровой машиной, но не умеет ею пользоваться). 

ном случае нас не интересует ни правомерность Марксова анализа, ни с ^ 

роли производительных сил в историческом развитии. Нас интересует чи| 

формальная сторона понятия: капиталистический способ производства отли? 

ется противоречием между социализированным характером производительнв 

сил (паровая машина, универсальный двигатель и железная дорога) и частині 

собственностью на средства производства. Но для Маркса, с наступлением эт. 

хи господства капиталистического способа производства — а мы видели в гл. *, 

с. 100, что оно совпадает с господством крупной машинной индустрии и при»| 

дом буржуазии к государственной власти, — социальная роль политики раї 

кально меняется, ибо государство перестает заниматься экономикой и полит 

ка функционально становится чистой политикой. 

Таким образом, способ может быть представлен как определенный тип средсі 

(орудие труда, алфавит, ружье), которые являются объектом особой формы пр* 

своения (соответственно, частная собственность, всеобщая грамотность, при 

зыв на военную службу). Однако являются ли средства разрушения, общени* 

• производства нейтральными или, напротив, определяют неравенство в распр< 

делении власти, виды деятельности, типы организации? В качестве наибол 

очевидного ответа напрашивается предположение о том, что место политики, 

специфическая функция определяются не техническими средствами, а обше| 

артикуляцией общества. 

Бесполезно пытаться дать полную картину различных возможностей, откр 

вающихся при анализе специфических комбинаций способов производства, сгК 

собов разрушения и способов общения, которые соответствуют трем направл* 

нцям институционализации Римской империи, приведенным выше. Можно, 

однако, попытаться очертить определенные контуры (экономика, основанная 

н 

а работорговле) и постараться выяснить, в каких условиях и каким образом 

политика — в нашем случае кровавый деспотизм — одновременно институируется 

и/или институирует. Начнем наш анализ с рассмотрения способов разрушений: 

множественное число здесь не случайно, ибо как изменения в технике 

ведения военных действий, так и включение групп в институты насилия имеют 

свою долгую историю, да и сама война не является понятием всеобъемлющим 

(это мы уже отмечали, говоря о войнах кровной мести в гл. I, с. 9). 

Хотя Маркс и отводит политике довольно ограниченную социальную роль в 

силу антропологических оснований своего подхода, признающего примат труда 

(и, следовательно, средств производства) над языком (т.е. над средствами общения), 

даваемая им методологическая установка оправдывает наш выбор средств 

разрушения в качестве отправного пункта анализа. Он пишет: «Война раньше 

достигла развитых форм, чем мир; способ, каким на войне и в армиях и т. д. известные 

экономические отношения, как наемный труд, применение машин и 

т. д., развились раньше, чем внутри гражданского общества» 1 . 

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М. Т. 12. С. 735. 

189

VIL СПОСОБЫ РАЗРУШЕНИЯ 

В соответствии с Конституцией США 1797 г. американский президент является 

верховным главнокомандующим. Аналогичные положения содержатся 

в российской Конституции 1993 г. и во французской 1958 г. Президенты этих 

трех стран избираются путем всеобщих прямых выборов. Во французскую Конституцию 

соответствующая поправка была внесена в 1962 г. по инициативе генерала 

де Голля. К тому времени Франция находилась на пороге обладания 

ядерной ударной силой — необходимым элементом стратегии ядерного сдерживания. 

Вера в обоснованность возможного применения ядерного оружия в 

случае угрозы жизненным интересам страны, несомненно, возрастала в условиях 

демократии в силу полномочий, которыми всенародные выборы наделяют 

того, на ком лежит ответственность за принятие решения. В апокалиптическом 

конфликте подобное решение может приниматься лишь лицом, обладающим 

современным функциональным эквивалентом легитимности божественного 

права. И, в порядке обратной связи, право на такое решение наделяет его 

обладателя чертами харизматической личности, присущими любому, кому дозволено 

распоряжаться жизнью и смертью других людей. Если война занимает 

в политике центральное место, то «военное сословие» играет в жизни «нации и 

государства важнейшую роль» 1 . Поскольку Карл Шмитт был членом нацистской 

партии (с 1933 г.), упоминание его имени рядом с именем де Голля может 

шокировать читателя. Однако концепция политики, понимаемой как принятие 

решений^ как явление, связанное с войной и исключительностью, позволила 

сблизиться взглядам на политику французского генерала и немецкого 

юриста. Формулировка Шмитта: «Суверенен тот, кто принимает решение в 

исключительной ситуации» 2 

, т. е. суверенная власть принимает решение об исключительности 

ситуации и в состоянии исключительной ситуации — характеризует 

политический децизионизм и соответствует взглядам де Голля на политику 

и некоторым положениям французской Конституции 1958 г., которые 

с отдалением Второй мировой войны кажутся устаревшими, но обретают 

новое звучание с наступлением атомного века. Во всяком случае, шмиттовское 

определение политики как деление на друзей и врагов (ср. гл. III, с. 60), судя 

п 

о всему, вполне соответствует «духу времени», который утвердился, начиная 

с 

Первой мировой войны. 

Эти краткие замечания призваны обратить внимание на глубокое взаимопроникновение 

политики и войны, что, как мы видели, говоря о Макиавелли 

(гл. IV, с. 150), значительно усложняет проведение разграничительной линии 

Из выступления де Голля в Военной школе 3 ноября 1959 г. 

! Schmilt С. Théologie politique. P. 15.

192 ЧАСТЬ III. Артикуляции полити Способы разрушения 

между искусством политика и военным искусством. По Протагору, «война есі 

часть политики» (гл. III, с. 58). Аристотель отводит стратегии место среди дне 

циплин, составляющих политику. Если говорить о более близком к нам време 

ни, то Гегель завершает свою «Философию права» (1815) размышлениями 

дународных отношениях, узловой точкой которых служит война — «суд мис 

вой истории». Известно и то, что Энгельс за свой интерес к военному делу по; 

чил прозвище «генерал». Все это подтверждает неслучайный характер связи меэ 

войной и политикой. Например, связь между политикой и религией даже п 

условии, что она играет главную роль во всей истории человечества, являей 

скорее внешне-институциональным отношением. Если светская государстве! 

ная власть может не претендовать на управление церковным имуществом, то 

при каких обстоятельствах она не может отказаться от прямого контроля 

аппаратом насилия. 

Есть основания полагать, что поступательная секуляризация государства так 

связана с признанием за ним военной монополии после крутого поворота, озні 

меновавшегося в европейской политической истории XVI в. окончанием rpajj 

данских религиозных войн: с этого времени представители различных религ 

лишаются права призывать во имя свободы совести к войнам и убийству ти{ 

нов. Государство той эпохи успешно отвоевывает право решать, какая война сщ| 

ведлива и какая религия допустима на его территории. Церковь вытесняете»; 

политической сцены, и политики берут верх над церковниками, которым впре 

запрещено звать народ к оружию. 

Следует обратить внимание на огромное разнообразие форм, которые npij 

нимает связь между войной и политикой. Война, как и политика, не облада 

единственной сущностью, и ее нельзя объяснить инстинктом, якобы присущ 

всему роду человеческому (гл. II, с. 24). Поэтому, изучая способы насилия, на| 

избегать единой концепции войны. Вполне понятно, что отказ от отождеств^| 

ния политического господства с соотношением сил (как мы поступили в гл. H" 

от признания войны сущностью политики не означает попытки изолировать | 

друг от друга — они должны рассматриваться как самостоятельные, но взаимс 

связанные явления. 

Мы начнем с ответа на вопрос, почему складывается впечатление, что Ш 

литическая борьба определяется средствами насилия. Затем на примере аи 

тичной Греции и доколониальной Африки покажем, каким образом в разлиЧ 

ных условиях средства разрушения структурируют политические систем* 

В связи с этим естественно встает вопрос о правомерности формулировки Кла 

узевица: «Война есть продолжение политики иными средствами». Ленин; 

Мао Цзэдун превратно истолковали эту формулировку и использовали ее дл| 

легитимации тоталитаризма, который можно определить как режим всеобщ 

щей мобилизации. 

Нет надобности возвращаться к проблеме связи между войной и агрессивно 

стью, которая отнюдь не является простой реакцией на внешнюю среду, в чеЦ 

мы выше согласились с Фрейдом. Напомним лишь, что война относится к катеї 

гории социальных институтов. 

СПОСОБЫ РАЗРУШЕНИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА 

ВОЕННАЯ ТЕХНИКА И ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ 

Приведем пример, который позволяет задать вопрос о влиянии методов организованного 

насилия на политическую стратегию, а заодно и дает повод для 

дискуссии внутри рабочего движения. В предисловии к переиздаваемой в 1895 г. 

работе Маркса «Классовая борьба во Франции», посвященной революции 

І848 г., Энгельс указывает, что отныне социал-демократия не может действовать 

по канонам борьбы, господствовавшим в первой половине века, т. е. в форме 

городских восстаний и баррикадных боев. Подчеркивая, что бои на баррикадах 

способны обеспечить лишь ограниченные успехи и скорее моральные (деморализация 

регулярных войск), чем материальные, утверждает, что пора сдать 

их в музей славного прошлого классовых битв. Увеличение численности гарнизонов 

в крупных городах с их прямыми длинными улицами, возможность 

быстро перебрасывать значительные подкрепления по железной дороге, появление 

скорострельного оружия, фугасных снарядов и динамита развеяли надежду 

на победу городских «инсургентов». «Прошло время внезапных нападений, 

совершаемых немногочисленным сознательным меньшинством, стоящим 

во главе бессознательных масс»'. Впредь, говорит Энгельс, необходима революция 

масс, подготавливаемая длительной политической работой, в частности 

путем завоевания мест в парламенте, особенно в Германии, где социал-демократия 

уже ведет за собой два миллиона избирателей, составляющих «ударный 

отряд», который со временем сможет одержать победу, если не подвергнет 

себя риску уничтожения в военном столкновении. «Ирония истории» заключается 

в том, что законность оборачивается против ее создателей и играет на 

руку социалистам, которые могут взять власть, подобно тому как христиане 

завладели Римской империей. 

Как видим, способы ведения военных действий непосредственно воздействуют 

на методы классовой борьбы. Это, кстати, породило в России полемику на 

следующий день после революции 1905 г., в ходе которой восставшие сражались 

на баррикадах и вели уличные бои. В споре сошлись те марксисты, которые, 

опираясь на Энгельса, заявляли о бесперспективности вооруженной борьбы на 

баррикадах, и Ленин, настаивавший на необходимости «ревизовать» Энгельса. 

Исходя из опыта боевых групп большевиков, он делает вывод о возможности 

°Держать победу с помощью вооруженного насилия восставших масс. Таким об- 

Разом, обосновывается действенность революционного насилия, если, конечно, 

оно организационно оформлено и превращено усилиями партии из простого 

мятежа в революцию. Не будем вдаваться в военные детали аргументации 

Ленина, его цель ясна: очистить политическое решение от военно-технических 

аспектов, но не ради отделения политики от насилия, а, напротив, для утверж- 

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М. 1958. Т. 22. С. 544. 

193

194 

ЧАСТЬ III. Артикуляции полит 

дения его необходимости и благотворности. В качестве стратегического напр 

ления классовой борьбы в России Ленин выбирает восстание и массовый те 

pop. Однако этот выбор он делает на основе экономического анализа произвоі 

ственных отношений и расстановки классовых сил, так как. .с его точки зрещ 

средства разрушения не способны структурировать социальную организащ 

хотя насилие и является необходимым фактором политической борьбы. 

АНТИЧНЫЙ ГОРОД И ГОРОД СРЕДНЕВЕКОВЫХ ТОРГОВЦЕВ ПО ВЕБЕР 

Совершенно иной тип анализа предлагает Макс Вебер, сравнивая античщ 

и средневековый города. По мнению Вебера, после созданиядисциплинирові 

ного войска тяжеловооруженных пехотинцев (гоплитов) античный полис с| 

новится гильдией воинов. Любой полис, желавший поддерживать внешнешщ 

тические отношения с другими территориальными образованиями, должен 6jj 

по примеру Спарты, создать из горожан армию хорошо подготовленных тяж| 

довооруженных воинов. Гоплиты повсюду превращаются в преобладаю! 

класс полноправных граждан. Приоритет военных интересов определяет вн! 

реннюю жизнь города, выступающего как полностью суверенное государство! 

подчиняет требованиям войны быт горожан. «Каждый поступок, подрывакя 

военно-политический дух и дисциплину или навлекающий на полис гнев бог

ЧАСТЬ III. Артикуляции полит 

(экономическая собственность на оружие и умение им пользоваться не одне 

то же). Конечно, о правомерности применения выражения «способ разрушен* 

можно спорить, поскольку войны ведутся также и ради приобретения богатст 

Война — от грабительских набегов до колониальных завоеваний — нередко s 

ляется для государства средством увеличения экономической мощи, а для эл 

ты общества — средством умножения богатства, как мы это видели на приме 

Афин. Но производство, даже если порой оно служит целью или функцией в 

ны, не является ее определяющей чертой: война направлена на уничтожение вр» 

или на его подчинение под угрозой уничтожения. Ружье, используемое в граб 

тельской войне, позволяет захватить добычу, но оно тем не менее не тождес 

венно охотничьему оружию. Лук воина лишь по форме сродни луку охотника 

Предположим, что владение определенными типами средств разрушения nj 

полагает определенные политические отношения. Если, по словам Маркса, эвд| 

водяной мельницы была эпохой сюзеренов и вассалов, а эпоха паровой машины! 

эпохой капиталистов и пролетариев, то мы вправе заключить, что лошади и всэд 

нику соответствует аристократия, луку и стреле — пехотинец и демократия, а ато| 

ному оружию — личная власть, президентская или авторитарная. Если политиче 

кая организация ставит солдат в привилегированное положение в силу той полш 

ческой роли, которой она их наделяет, допустимо предположить, что изменений 

способе разрушения повлекут за собой преобразования в структурах власти. Имея 

но это, по мнению Вебера, и происходит в греческом полисе. Он считает, что мел| 

древнегреческими полисами и итальянскими городами эпохи Возрождения име(! 

ся существенное различие: в первых гражданство определяется военными интер 

сами, во вторых — корпоративной принадлежностью. Такой "специфический стг 

афинского гражданина объясняется отведенной войне ролью, и, в порядке обр 

ной связи — рискнем назвать ее диалектической, — место гражданина в жизни І 

лиса, судя по всему, во многом определяется ролью войны в хозяйственной 

тельности; 1 

Проследим историю Древней Греции по вехам «гоплитской революции», Щ 

торая, как представляется, положила конец аристократической системе. Э| 

нетрудно сделать на основе упрощенной схемы, в которой тип способа разруш! 

ния (тип средств разрушения и формы присвоения) соотносится с политичеЦ 

кой системой. 

Типы систем вооружения и политических режимов 

т. 

Тип вооружения 

Боевые колесницы в собственности 

государства 

Кавалерия, принадлежавшая знати 

Лук и стрелы 

Тяжеловооруженные пехотинцы — 

собственники оружия 

bi, вооруженные государством 

Аристократия или выборная монархия 

Общество без государства 

Прямая античная демократия 

Представительная демократия 

Способы разрушения 

БОЕВАЯ КОЛЕСНИЦА В МИКЕНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ 

Более тысячи лет до нашей эры микенское общество располагало мощной 

армией боевых колесниц, находившихся под военным и административным контролем 

царского двора. Благодаря расшифровке в 1952 г. Жозефом Вандриесом 

линейного письма Б, употреблявшегося для греческого языка приблизительно с 

XII в. до н. э., т. е. за пять веков до Гомера, в нашем распоряжении имеются документы, 

рассказывающие о микенской цивилизации. На Крите, в Кноссе, мифическом 

городе с построенным по приказу царя Миноса лабиринтом, было найдено 

множество глиняных табличек, чудом сохранившихся благодаря пожару. 

В огне пожара таблички подверглись обжигу, что и спасло их от разрушения. 

Такие же таблички были обнаружены при раскопках на Пелопоннесе, в Пилосе, 

городе царя Нестора. Большинство табличек представляет собой инвентарные 

записи, которые велись служителями царского дворца. Из записей стало известно, 

что на дворцовых складах Кносса насчитывалось 400 колесниц (обозначенных 

особыми'идеограммами, используемыми в данном виде силлабического 

письма) и 1000 пар колес. На ряде табличек можно прочитать длинный список 

тех, кто одновременно получил в пользование колесницу, лошадь и панцирь. 

В микенской цивилизации боевая колесница была не единственным видом 

вооружения (велись морские сражения, возможно, с применением обычных 

кораблей), и использовалась она не только для ведения боевых действий. Сохранилась 

фреска с изображением двух женщин, отправляющихся на колеснице 

на охоту. Запряженная двумя лошадьми, она была предназначена для двух воинов. 

Деревянные колеса, укрепленные металлическими ободьями, были съемными. 

Из списков, которые являются своего рода «инвентарным учетом боевых 

единиц», мы узнаем, что военное формирование насчитывало приблизительно 

сотню колесниц. Снаряжение воина состояло из шлема, нагрудного панциря, 

наплечных и наручных лат, сделанных из кожи, ткани и металла. Он был вооружен 

копьем (древко с бронзовым наконечником) или луком со стрелами, а также 

мечом и щитом. 

Гомер, повествовавший о далеких от него временах, описывает Нестора как 

предводителя войска колесниц, которые тот выстраивает в боевые порядки. Однако 

в Гомеровом эпосе о роли этого вида вооружения говорится скупо. Во время 

атаки развертывание такого формирования в боевой порядок было возможно 

лишь на открытой, непересеченной местности, что ограничивало использование 

боевых колесниц в Греции. Именно поэтому в «Илиаде» они выполняют 

прежде всего роль транспортного средства, которое дает возможность превращать 

«бронированную армию» в «возимую пехоту»: колесница прибывает к месту 

боя, возничий высаживает в разных местах воинов, которые пробиваются навстречу 

друг другу и возвращаются к маневрирующей поблизости колеснице. 

Нестор же рассказывает об одном из более древних видов тактического использования 

колесниц: «Если кто-то из вас может из своей колесницы поразить копьем 

вражескую колесницу, применяйте копье — это во сто крат лучше. Именно 

так наши враги захватывают города и укрепления». Из описаний Гомера мы узнаем, 

что колесница выдвигала на первый план участников поединка — агона, о 

197

___, —— 4AUI Ь ІІГ Артикуляции полити] 

котором говорилось выше. Одновременно подчеркивается роль боевого товари 

щества, ярким примером которого являются образы Автомедонта и его copaî 

ников Патрокла и Ахилла. Конец боевого применения колесницы тем не мена 

не лишил ее привлекательности в глазах знати. Это был дорогой, сложный вш 

вооружения, предполагавший разделение труда в обществе и высокий профея 

сионализм воинов. 

Подробные записи о колесницах и деталях к ним на глиняных табличках, к| 

и другие документы мцкенской цивилизации, свидетельствуют о важности 6rçj 

рократического учета в дворцовом хозяйстве. В расшифрованных списках моя 

но найти перечень ценностей (бронзовые и золотые вазы), передаваемых на хр$ 

нение чиновникам, и подсчет свиней, откармливаемых на фермах. Деньги е 

не появились, и учет податей с сельских поселений, как и награждение царскш 

ми подарками, ведется в натуральном исчислении. Царь, окруженный сподвиж! 

никами-землевладельцами, индивидуальные и коллективные собственники,! 

также рабы образуют социальную структуру общества. В Пилосе насчитываете 

более 600 рабынь, либо занятых в сельском хозяйстве (главным образом на ньЯ 

рашивании овец), либо работающих служанками в царском дворце. Разделен» 

труда уже довольно высоко развито: имеются мастера по изготовлению луковЯ 

стрел, по производству косметических средств и т. д. Учет поголовья овец, котШ 

рый ведется не столько для определения их численности, сколько в фискальны! 

целях, свидетельствует о наличии огромных стад: на одной из табличек говорив 

ся о 19 000 голов. На каждый округ заведена своя табличка, в которой указанії 

имя владельца, имя чиновника, закрепленного за округом, общее количестве 

голов, число овец, требуемых для уплаты налога, величина задолженности. РечЦ 

следовательно, идет не просто об инвентарных списках, а о тщательно разрабЦ 

тайном, широко поставленном ежегодном учете, в котором участвовали десяіИ 

писарей и который был обычной процедурой. Оружие также подлежит учеЯ 

Кузнецы, по-видимому, освобождены от уплаты налога, но в их обязанности вхЦ 

дит изготовление мечей и наконечников для стрел. Им выдается сырье, броня 

которая является привозным металлом. Эта архаическая «экономика» напоМЩ 

нает экономику Дагомеи XVIII—XIX вв., говоря о которой мы вернемся к этснИ 

понятию (см. гл. VIII, с. 239). 

Использование боевой колесницы в микенской цивилизации связано с нЩ 

личием сложной, разносторонне развитой экономики и достаточно крупном 

и мощного централизованного государства, в котором воины, владеющие этйя 

видом оружия, хотя и пользуются привилегированным положением, подчинга| 

ны единой власти. Это подтверждают сравнительные исследования. В МесоЯ 

потамии колесница, известная уже в IV тысячелетии до н.э., не относится І 

числу вооружений, применяемых постоянно, так как в условиях большого скоїш 

ления городов-государств на ограниченном пространстве велись главным об| 

разом осадные войны. Однако она сыграла решающую роль в эпоху ассирийЦ 

ского возрождения, позволив армиям города Ашшура, благодаря их мобильЦ 

ности, одерживать победы в XIV—XIII вв. до н. э. Ее функция не остается не-Ц 

изменной: совершенствуясь и становясь тяжелее, из орудия осуществления! 

Дальних набегов она превращается в орудие прорыва, раскалывающее вражесЦ 


jje порядки во взаимодействии с пехотой — главной действующей силой в 

ражений. Помимо выполнения военной функции, колесница определяет весь 

клад месопотамского общества, на которое она оказывает всеобъемлющее 

социальное воздействие, уже отмеченное выше для микенской цивилизации: 

складывается тип мануфактурного производства, в котором разделение труда 

основывается на кооперировании усилий различных ремесленников — столяпов, 

кузнецов, кожевенников, а также происходит централизация средств, вызванная 

огромными расходами. Нередко производство колесниц для двора 

поручается городам и поселкам, куда за ними приезжают специально уполномоченные 

чиновники. Центральная власть, оставаясь собственником, распределяет 

их между воинскими формированиями, погранич-ными отрядами и городской 

полицией. Боеспособность колесниц поддерживается на специальных 

складах оружия. 

Сложная и дорогостоящая военная техника требует бюрократической государственной 

власти, которая осуществляет полный контроль над вооружением, 

ведет его учет и распределение. В результате формируется знать, поддерживающая 

гегемонистский режим, централизованный контроль над обществом. 

Возможно, слишком смелой покажется в данном случае аналогия с 

современным государством, которое, стремясь к обладанию ядерным оружием, 

устанавливает контроль над технико-экономической инфраструктурой для 

обеспечения себя необходимыми средствами. Конечно, подобная централизация 

механически устанавливает тот или иной тип политического режима. 

Современные технологические структуры великих ядерных держав допускают 

самые различные политические системы — от Советского Союза Сталина 

до Соединенных Штатов Клинтона. Вопреки предположению К. Касториадиса 

относительно превращения СССР в стратократию (режим, при котором 

армия — по-гречески stratos — составляет правящее ядро общества), обстоятельства 

крушения коммунистического строя неоспоримо доказали, что власть 

принадлежала партии. 

ГОПЛИТСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ФАЛАНГА 

В системе организованного насилия в Греции важное место занимают сведенные 

в фаланги тяжеловооруженные пехотинцы — гоплиты, резко отличающиеся 

от возничих колесниц. Их появление и развитие как воинства привели, 

По выражению Ж.-П. Вернана, к «гоплитской революции», или к «перелому», в 

Результате которого произошло слияние гражданского и военного города. В по- 

Дитии (Politeia) военное дело становится не привходящим элементом, а ее сущн 

остью. Появление гоплитов и фаланги вносит важное социальное изменение: 

Вс адники (hippeis), относящиеся к знати, лишаются монополии не только на 

в оенную функцию, но и — что гораздо существеннее — на социальную и полит 

ическую. Фаланга создает новые отношения между гражданами: воинами ста- 

Човятся все, поскольку все являются гражданами, и это делает их политические 

199

200 ЧАСТЬ III. Артикуляции полит Способы разрушения 

права легитимными. Как только гражданами подготовлено военное снаряжещ 

военачальник (полумифический Фидон из Аргоса) формирует войско тяжел 

вооруженных пехотинцев. В него входят отряды гоплитов — фаланги, COCTTJ 

шиє из нескольких тесно сомкнутых шеренг. К 600 г. до н. э. фаланга как бое| 

единица распространяется по всей Греции. 

В полное снаряжение гоплита входят круглый щит, шлем, поножи,"кощ 

меч, бронзовый панцирь. В основе техники ведения боя лежит тесно сомк» 

тая шеренга солдат, образующих фалангу. Главным элементом снаряжения І 

инов нового боевого построения является усовершенствованный шит: доба 

лена вторая внутренняя ручка, позволяющая крепче держать его. Щитом гс 

лит защищает себя и соседа слева. Так же поступает его сосед справа. Так 

образом, тесно прижавшись друг к другу, с помощью щитов они образуют 

ред врагом прочную живую стену. Их объединяет боевая солидарность, дух 

ганического единства и взаимовыручки, поскольку элементы конструкции нй| 

зя разъединить без того, чтобы не рухнула вся конструкция (весь организк 

Вместе с тем нельзя не отметить, что это чисто механическое сцепление, и 

каждый гоплит легко заменяем другим и не представляет собой отдельнї 

функционального органа. Практически фаланга построена по геометричесіі 

му принципу изономии. Согласно этому принципу, в основе различных со*$ 

альных институтов (армия, город) лежит пространственная модель: «Округл] 

пространство с центральной точкой, где каждый по отношению к остальн| 

находится в положении взаимности и обратимости» (Марсель Детьен). Ее 

всадник совершает индивидуальный подвиг, то гоплит должен уметь растя 

риться в сражающейся монолитной группе; taxis, боевой порядок единого щ 

,лого, предъявляет новое психологическое требование — «самообладан 

(sophrosune), тогда как воина героической эпохи в бой зовет «священный гн 

(hubris). Воин-гражданин должен освоить в гимнасии новые приемы боя и пС| 

готовить к нему свое тело. Однако разрыв с эпохой индивидуальных боевч 

является абсолютным. Схватка двух фаланг по-прежнему сравнима с поедй 

ком (агоном). Противники действуют по правилам, сражаются, как на дуэл 

на ограниченном пространстве. Но это уже не поединок двух дуэлянтов, а б? 

ва двух искусственно созданных больших индивидов, где победа определяет 

не числом убитых, а вытеснением фаланги противника с поля боя. Одержав 

шая победу фаланга удовлетворяется сбором оставленного оружия в качесТі 

трофеев, отмечает триумф, но врага не преследует. В отдельных случаях 

ведет элитное войско — три сотни фиванцев или тысяча молодых воинов 

госа, которые иногда, как, например, в Спарте, носят звание всадников, но Я 

деле являются пехотинцами. Обученные на общих основаниях в духе солида! 

ности боевого порядка (taxis), играющем главенствующую роль, они готовы 

героическим, но уже не индивидуальным, а коллективным подвигам. ЗаметИІ 

что даже в Спарте житель города является гражданином не потому, что он coj 

дат, — он солдат, потому что гражданин, и граждане называют себя «ближя* 

ми» (homoioi). 

Роль, которую играет воин в полисе, меняется коренным образом. Занимав 

свое место в боевых порядках фаланги (taxis), он уже не выступает в качестй| 

J^H 

одиночного героя, а действует «во имя общего блага государства (polis) и народа 

(demos)» 1 . Там, как, например, в Спарте, где гоплитская революция привела к 

появлению профессиональной армии, все граждане становятся воинами и все 

воины — гражданами. В Афинах же воинам разрешается заниматься ремеслом, 

но они обязаны носить оружие. Стоимость военного снаряжения не столь высо- 

ка 

, как стоимость лошади или колесницы, и оно вполне по средствам сельской 

мелкой буржуазии, которая тем самым обретает политическое гражданство. Привлечение 

к военному делу значительной части афинског&'демоса расширяет круг 

лии, участвующих в политической жизни, и приводит со временем к «политическому 

равенству» (Клод Моссе). Политическую группу, близкую к гоплитам, составляют 

граждане третьего класса, согласно цензу — зевгиты, с годовым доходом 

в 200—300 драхм (по конституции Солона), что достаточно для приобретения 

полного комплекта снаряжения. Слово «зевгит» может происходить от наименования 

ярма, которое имелось в хозяйстве крестьян, владевших волами, или 

обозначать солидарность, объединяющую гоплитов одной шеренги в фаланге. 

Примечательно, что политические права уже не связаны с принадлежностью к 

родственной группе (роду или фратрии), а вытекают из экономического состояния 

гражданина и совместного участия в войне, которую ведет полис. По словам 

Фукидида, накануне Пелопоннесской войны в Афинах насчитывалось четырнадцать 

тысяч человек, которые могли быть призваны в армию в качестве 

гоплитов. Зевгиты, как «средний класс», представляют собой типическую группу, 

определявшую демократизацию афинского города после Солона. Политическое 

пространство реорганизуется по территориально-географическому принципу, 

объединяя в одних и тех же политических округах жителей города (в географическом 

смысле) и деревни в рамках одного полиса. Одновременно акрополь 

(цитадель, расположенная на возвышенности) как бы опускается до общего 

уровня с остальной частью городского поселения и создает тем самым единый 

Город. Появление фаланги в VII в. до н.э. в греческих полисах происходит 

не единообразно, не одновременно и не влечет за собой всеобщего участия в 

войне, так как приходится говорить не о «демократизации армии», а о доступе в 

армию лишь для наиболее зажиточной части населения. Но фаланга вводит, упрочивает 

и выражает собой принцип равенства, который представляется идеалом 

отношений между гражданами — между «ближними» — в греческом полисе. 

Изменение представлений и совершенствование технических средств, преобразование 

политических институтов и переворот в военном деле, переплетение 

различных идеологических, материальных и экономических факторов, обеспечивающих 

связь между способом организации насилия и политической системой, 

не могут быть объяснены простыми техническими нововведениями (например, 

второй ручкой щита). Скорее, приходится оперировать категориями 

подобия: политическая структура и военная структура как бы являются схожими 

— можно говорить о равенстве во взаимности. 

1 

Tyrtée, IX, 15, Ed. Diehl. Цитируется Марселем Детьеном, текста которого мы придерживаемся 

как можно ближе, в кн.: Détienne M. La phalange, problèmes et controverses, in Venant. Problèmes 

de la guerre en Grèce ancienne. 

201

2O2 ЧАСТЬ III. Артикуляции политиіі 

Существование различных политических режимов в Африке в зависимое! 

от используемых видов вооружения свидетельствует о тесной взаимосвязи ме;ц 

ду первыми и вторыми, причем выглядит это так, как если бы оружие команде 

вало властью. 

ГОСУДАРСТВО, СПОСОБЫ РАЗРУШЕНИЯ И ПРОИЗВОДСТВА В АФРИ* 

Формы социально-политической организации могут быть более тесно связ 

ны со структурой средств разрушения, чем со структурой средств производств 

Джек Гуди считает, что различия между Африкой и Европой в области техниІ 

распространяются также на средства разрушения и средства производств^ 

В том же, что касается сферы распределения, экономика тропической Черщ 

Африки и экономика Евразии аналогичны. В Африке существуют рынки, сеч 

товарообмена, охватывающая огромные пространства, имеются даже эконом| 

ческие зоны с денежным обращением. Главные, определяющие различия - 

другом: тропическая Африка отличается низкой плотностью населения и б« 

ными почвами. Малочисленность населения и обилие' малоплодородных земе.) 

определяют форму земледелия: оно ведется экстенсивно на основе переложнс 

системы. К тому же африканское население не знает ни плуга, ни сохи (так 

отсутствует колесо, и потому закрыт путь к использованию энергии воды и ве 

pa), и, даже если в отдельных районах можно встретить лошадь, ткацкий стано: 

остается единственной применяемой машиной. Если у крестьянина Еврош>{| 

Средиземноморья со времен бронзового века главное орудие — плуг, у земл| 

дельца, живущего к югу от Сахары, — мотыга, «универсальное орудие мелко! 

земледелия» (Леруа-Гуран). Важнейшее политическое следствие этого — низк| 

урожаи, не позволяющие накапливать значительные избытки продуктов, 

препятствует образованию городов. На том же основании можно заключить, чт 

если в Европе политическая власть стремится к контролю над землей, котор|| 

является и средством производства, и источником богатства, то в Африке^ 

цель — установление контроля над людьми. Не имея возможности жить за счі 

поместий, господствующие политические группы вынуждены облагать налогі 

ми купцов, а следовательно, держать под контролем торговые пути или сове|! 

шать грабительские набеги с целью наживы. И в том и в другом случае воор5 

женная сила напрямую создает богатство, и африканская социальная организаі 

ция скорее предрасположена к рабству, что делает маловероятным развитие.гі| 

пути африканского «феодализма». 

Объяснение различий в структурах господства в разных обществах, исходя v 

способа производства, наталкивается на принципиальную трудность. Дело в тот 

что различные способы производства порождают одинаковые системы господ? 

ства. Организация политических обществ (Гуди употребляет слово polity) ЗапаДЇ 

ной Африки отличается большим разнообразием — от сегментарных, ацефальЦ 

Goody J. State, technology in Africa. 


образований (того типа, что описан Эвансом-Причардом для нуэров — см. 

гл. XI, с. 325 и ел.) до централизованных государств. Например, однотипные способы 

производства можно наблюдать как в обществе с централизованной государственной 

властью, так и в обществе, где она отсутствует. Так, ашанти, народность, 

имеющая свое государство (на юге современной Ганы), торгует колой и 

добывает золото. Лоби, живущие севернее, по реке Вольта, не имеют государства, 

но также разрабатывают месторождения золота, а не знающие централизованной 

власти племена Берега Слоновой Кости торгуют колой. Связь, существующая 

между политической структурой и структурой обмена, наводит на мысль, 

что главный, определяющий фактор следует скорее всего искать в средствах разрушения. 

Судя по всему, политическая централизация и дальняя торговля связаны 

между собой. Главные центры торговли размещаются внутри государств, 

которые обогащаются за их счет. Обладая военной силой, государство обеспечивает 

защиту купцов за определенное вознаграждение. Государство данного типа 

ведет также войны, захватывая добычу и рабов, часть которых обменивает у европейцев 

на огнестрельное оружие, а остальных использует в домашнем хозяйстве 

и даже в сельском производстве. В отдельных случаях, например у народа 

фулани (фульбе) на севере Ганы, структура социального пространства делит государство 

на две части: торговый город-центр и окружающие его поселения рабов. 

Дальняя торговля колой, золотом и особенно рабами и ружьями, которая 

занимает свое место в системе мирового обмена, превращается для господствующего 

класса в средство производства. Условием существования этого класса 

становится обладание средствами разрушения, которые обеспечивают ему контроль 

над территорией и сбор налогов с торговли, облегчают захват рабов и присвоение 

богатств. Подобное средство производства позволяет обогащаться одним 

за счет грабежа других. 

Попытаемся подойти к объяснению разнообразия политических систем, исходя 

из средств разрушения. Разрыв в уровне развития военной техники между 

Африкой и Европой столь же велик, сколь и уже отмеченный нами разрыв в средствах 

производства. Отсутствию плуга в африканском сельском хозяйстве соответствует 

в средствах разрушения отсутствие собственного производства огнестрельного 

оружия. Местные кузнецы умеют ремонтировать ружья, но уровень 

металлургической промышленности не позволяет им наладить их изготовление. 

Иначе дело обстояло в Японии: японцы, хотя и не изобрели огнестрельного оружия, 

смогли тем не менее скопировать ружья потенциальных завоевателей, что 

помогло им противостоять агрессии. Неравномерность распространения средств 

разрушения среди народов мира объясняется разнообразием географических и 

природных факторов. 

Роль различных средств разрушения может быть понята лишь путем сравнения. 

Подобно тому, как средневековая водяная мельница отличается от паровой 

машины эпохи капитализма, в Западной Африке следует различать четыре вида 

вооружений и четыре типа общественного строя. Они объясняют наличие трех 

видов политического устройства: ацефальное (без центральной власти) общество, 

лесное царство и государство саванны. Все три типа являются продуктом различных 

комбинаций средств разрушения и природно-географических условий. 

8 - 94R7 

203


Лук и стрелы — оружие демократии 

Лук и стрела, как утверждает Гуди, — «оружие демократическое», добавляя 

этому то, что было сказано в отношении Греции: лук и стрела легко изготав 

ваются из широко распространенных материалов, легко осваиваются, не тре 

ют мануфактурного разделения труда, арсеналов, личного богатства или т 

гов для распространения этого вооружения, делающего доступными для кажй 

го средства насилия. Там, где этот вид оружия преобладает, концентрация под) 

тической власти исключается. Это так называемые ацефальные сегментарні 

общества — общества лучников. Их политическая структура остается без изі 

нений, пока для стрел используются каменные наконечники. Но с появлещ| 

металла, пришедшего из Северной Африки на рубеже VI и V вв. до н. э., про| 

ходят изменения, которые приводят к образованию царств. 

Копье и меч: производство и обработка металла порождают 

государство 

Копье и стрела с металлическим наконечником — важный фактор в сложш 

процессе становления государства. Поскольку сырье распространено неравн| 

мерно, появляется обмен, нередко ведущийся на больших расстояних и впол| 

поддающийся контролю со стороны власти. Повсеместно увеличивая произвс 

ство оружия, обработка металла углубляет разделение труда и наделяет кузн4 

ключевой ролью. Одновременно облегчается установление контроля над пр 

водством и торговлей оружием, хотя этому мешает разбросанность железорз 

ных месторождений по всей территории Африканского континента. Произвел 

ство металла, делающее возможным изготовление металлической рабочей час| 

мотыг, металлических наконечников для копий и стрел, несомненно, способи 

вует появлению и укреплению централизованного государства. Но из-за OTCJ 

ствия плуга и колеса оно не становится эффективным орудием экономически 

развития. Наличие лука, стрел и конницы не приводит к созданию колесниі 

как это было в Средиземноморье и Китае. 

Лошадь и господство аристократии 

Тем не менее в ряде районов Африки лошадь находит применение. Она поя! 

ляется в долине Нила, Судане и далее, через Сахару, в Чаде. Ее распространен!* 

осложняется непроходимыми джунглями и. мухой цеце. В Восточной АфриК? 

уже к югу от Суддских болот, лошадь не встречается. В Судане же, в западно 

части саванны, боевая конница появляется довольно рано, и, хотя по сравне 

нию с европейской средневековой кавалерией с ее копьями и металлически 

доспехами, африканские всадники вооружены легко (дротик, кожаная руба 

или кольчуга; стремена, правда, уже существуют), конный воин кое-где зани 

ет в обществе ведущее место. Так, на севере Кении всадники племени кондЖ 

успешно добиваются для себя немалого политического веса. Им это удаєте* 

поскольку именно из всадников рекрутируется руководящая элита, так как имеї 

цо в их руках сосредоточены средства разрушения, необходимые для ограбления 

или завоевания «ацефальных» народов, вооруженных луком и стрелами. В 

силу этого всадники становятся политически господствующей группой. К тому 

)ісе они должны, даже в легкой кавалерии, вкладывать немалые средства в дорогостоящее 

снаряжение и военную подготовку, что ведет к возникновению в их 

среде классового сознания, основанного на идеалах благородства и рыцарской 

этики. В обмен на отдаваемую обществу часть награбленного, являющегося результатом 

того, что они вкладывали деньги в средства разрушения, всадники 

получают политическую выгоду. Их участие в политике, которое опирается на 

социальную роль армии, позволяет им возводить на престол царей или самим 

становиться могущественными местными вождями. Таким образом, в Западной 

Африке складываются государства всадников, которые стоят над политической 

властью в большей степени, чем власть над ними. Нередко в роли руководящей 

элиты выступает чужестранная конница, устанавливающая свое господство над 

местными земледельцами. Не вдаваясь в подробности, отметим, что африканское 

общество является как бы результатом сложения разнородных элементов, 

и, как и в случае с другими рассматриваемыми здесь политическими формами, 

мобильность, миграция, ввоз, вывоз представляются не случайными, а основополагающими 

элементами, которые входят в столкновение с идеей «племени» 

или «этноса» (ср. гл. XI, с. 343). 

В Западной Африке существует два типа царств: царства, возникшие в саваннах, 

где меч и копье используются в сочетании с лошадью, .и царства лесной зоны, 

где нашло распространение огнестрельное оружие. Первые расположены внутри 

континента и связаны с мусульманским миром, вторые находятся на побережье 

и поддерживают прямые отношения с европейцами. 

«Лесные» государства приобретают у европейских купцов-католиков огнестрельное 

оружие, и при случае и обменивают его на рабов. Власть в лесных и прибрежных 

государствах более централизована в силу относительно легкого контроля 

над оружием и боеприпасами и постоянного местоположения пунктов 

обмена товарами с европейцами. Оружие хранится на столичных складах, и власть, 

не заинтересованная в его распространении среди населения, прибегает к нему 

лишь в случае надобности. 

Государства саванны берут на себя полицейские функции по охране путей 

международной торговли, получая соответствующее вознаграждение, и нередко 

на их территории возникают центры торговли. Тем не менее государство не обладает 

монополией на торговлю. Она ведется свободно, и купцы, как правило 

мусульмане, сотрудничают с местной властью, которая обеспечивает благоприятные 

условия для торговой деятельности, взимая за это налоги. Но именно в 

этих государствах сосредоточить средства разрушения в одном месте и установить 

на них монополию гораздо труднее, чем в прибрежных царствах. В саванной 

Африке лошади находятся в собственности всего господствующего класса 

и, в противоположность огнестрельному оружию, не могут быть монополизированы 

государством, что позволяет правящему классу успешно добиваться участия 

в политической власти как таковой. Политическая система опирается одновременно 

на раздробленность общества и на силу царской власти. Царская се- 

205

206 ЧАСТЬ III. Артикуляции полити Способы разрушения 

•j 

мья отличается максимально разветвленными родственными связями, что по| 

воляет как можно больше раздвинуть границы группы, внутри которой осущ

208 ЧАСТЬ III. Артикуляции полити vu. Способы разрушения 209 

Под влиянием немецкой философии, ищущей пути возможного построена 

объекта познания, Клаузевиц формулирует основополагающие понятия для щ 

мысления конкретных форм. Он, в частности, пишет: «Естественной целью І 

енной деятельности является сокрушение противника». Понять суть войны k. 

этого определения невозможно, но оно не означает, что любая война заканчщ 

ется уничтожением противника. Многие войны представляют собой лишь с 

стояние взаимной враждебности, которое отличается напряженностью, ноі| 

заканчивается, говоря на языке электротехники, полным разрядом, так как «ci 

не обладает проводимостью». Война в большей или меньшей степени есть : 

на, в большей или меньшей степени она адекватна своему понятию. Но толь 

Наполеоном Бонапартом она приобретает свой абсолютный облик, и, поскс 

ку он создал понятие войны во всей его чистоте, можно сказать, что он являє 

«самим богом войны». Но Марс многолик. Когда в середине XVIII в. npyccj 

король Фридрих II Великий предпринял ряд военных кампаний против Ав 

рийской империи с территории предварительно аннексированных им Силез 

и Саксонии, он знал, что на сей раз ему не удастся сделать то же самое. Он І 

ставил себе более скромную задачу: выиграть время и сохранить силы. Пораз, 

ние, которое он потерпел у Колина, недалеко от Праги, лишило его возможн^ 

ти пленить австрийскую армию, и оно может быть сравнимо с поражением Д 

вида в битве с Голиафом. Австро-прусская война относится к эпохе, когда суд 

ба войн решалась в кабинетах, а народу отводилась роль слепого орудия. 

В 1805—1809 гг. обстоятельства были совершенно иными, и Пруссия и,^, 

рия допустили ошибку, полагая, что война против Наполеона может поході 

на взятие крепости или завоевание небольшой территории. Не поняв, что è 

ступили времена «новейшей абсолютной войны», они потерпели поражен^ 

Иначе говоря, вместо того, чтобы обеими руками поднять тяжелый и страшні 

меч войны и нанести один решительный удар, европейские монархи размахни 

ли перед Наполеоном шпагой, прибегая к уловкам и отвлекающим маневрам,| 

что и получили от него урок в виде нанесенного им поражения. 

Формулировка «война есть продолжение политики иными средствами»., 

жет нести в себе смысл, который вполне допустимо назвать трансцедентальн! 

ибо, как говорит Клаузевиц, «теория требует, чтобы перед всякой войной бь, 

уяснено представление о ее вероятном характере и общих очертаниях, вытекав 

щих из политических данных и обстоятельств» 1 

. Когда политика становится грШ 

диозной и мощной, то таковой же становится и война, которая приобретает свс 

абсолютный облик. 

Используя понятия из лингвистики, Клаузевиц сравнивает отношения мез 

ду правительствами и между нациями с обменом: общение между ними в . 

ное время происходит с помощью дипломатических нот, в которых отражает^ 

мысль наций. Война не означает утраты способности вести диалог между поли? 

тическими образованиями, но она являет собой лишь другой вид письма и реч% 

По этому поводу он замечает: «Война, конечно, имеет свою собственную грам|| 

Клаузевиц. О войне. Т. 2. С. 343. Клаузевиц. О войне. Т. 2. С. 380. 

матику, но не собственную логику». Иными словами, войну можно рассматри- 

0ать как специфическую идиому, законы которой вытекают из логики более высокого 

порядка или из универсальной грамматики, каковой является политика. 

ЕСЛИ войну рассматривать вне универсальной логики политики, то ее содержание 

покажется алогичным, противоречащим правилам грамматики, т. е. лишенным 

смысла и цели. 

Позднее суть написанного Клаузевицем будет искажаться, вплоть до ее радикального 

переосмысления. По Ленину, формулировка прусского генерала утверждает 

войну как истинную суть политики, в распоряжение которой она предоставляет 

свой синтаксис и свою семантику. Мао Цзэдун делает формулировку 

еще более радикальной, не признавая за войной никакой автономности. Такое 

прочтение Клаузевица следует воспринимать скорее как изложение новой концепции 

политики, чем ошибку в понимании прочитанного. Действительно, по 

Клаузевицу, «политика объединяет в себе и согласовывает все интересы как внутреннего 

управления, так и гуманности и всего остального, что может быть выдвинуто 

философским разумом, ибо сама по себе политика ничто; она лишь защитник 

всех этих интересов перед другими государствами» 1 

. Таким образом, для 

прусского генерала эпохи Наполеона и Гегеля политика — «представитель всех 

интересов целого общества», «разум олицетворенного государства». Он считает, 

что в рамках государства-нации политика концептуально выражает общие интересы, 

гегелевское «общее благо» и что, используя такое средство, как война, 

она не ставит своей целью уничтожение. По Клаузевицу, в силу того что война 

есть искусство политики, дающее, однако, сражение вместо составления дипломатических 

нот, она не является борьбой не на жизнь, а на смерть или простым 

проявлением враждебности. 

ЛЕНИНСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ ФОРМУЛИРОВКИ КЛАУЗЕВИЦА 

То, что Клаузевиц считает нехарактерным для войны (борьба не на жизнь, а 

на смерть), Ленин превращает в сущность политики. По теории Клаузевица, цель 

войны — разгром врага, т. е. его вооруженных сил, но этот враг определяется как 

субъект международных отношений. Радикализируя взгляды Маркса (неважно, 

искажая их или свято им следуя), согласно которым «буржуазное гражданское 

общество» чревато «скрытой гражданской войной», перерастающей в открытую, 

Ленин полагает, что диктатура пролетариата может быть установлена лишь в ходе 

гражданской войны в форме массового террора, направленного на уничтожение 

в рага, который определяется не столько степенью враждебности, сколько его 

внутренней сущностью. Вот почему Ленин переходит от категорий политики к 

категориям войны, а затем и к категориям социальной гигиены (ср. гл. X, с. 309). 

Он, конечно, далек от Клаузевица, книгу которого проштудировал в 1915 г. 

В основном она понадобилась ему в полемике с оппортунистами в период Пер-

210 ЧАСТЬ III. Артикуляции полит 

вой мировой войны, т. е. с теми из социалистов (фактически с их подавляющи] 

большинством), кто поддерживал лозунг защиты отечества. Со своей сторон» 

Ленин выдвигал другой лозунг — войны против собственных правительств (ц 

путать с пацифистским лозунгом «война войне»). Высшая справедливость такс 

го лозунга, как и призыва к революционной гражданской войне, выводится й 

социологии войны, основанной на анализе, использующем типо-хронологичі; 

ский метод. Ленин излагает свою позицию, обильно ссылаясь на именитых ai 

торов, в статье «Крах II Интернационала» (май—июнь 1915 г.): 

В применении к войнам, основное положение диалектики, так бесстыдно извраща 

мое Плехановым в угоду буржуазии, состоит в том, что «война есть просто продолжи 

ние политики другими» (именно насильственными) «средствами». Такова формулщ 

ровка Клаузевица, одного из великих писателей по вопросам военной истории, ид| 

которого были оплодотворены Гегелем. Именно такова была всегда точка зренм 

Маркса и Энгельса, каждую войну рассматривавших как продолжение политики дані 

ных заинтересованных держав — и разных классов внутри них — в данное время. (Щ 

нин В. И. Поли. собр. соч. Т. 21. С. 195.) 

Исходя из этого, в каждой конкретной ситуации необходимо выяснить, кг 

кой класс является «движущей силой» или господствующим классом, и опреД 

лить характер войны в зависимости от ее значения для классовой борьбы. Так,! 

1870 г. война Германии против Франции понимается как война, которую вед§| 

класс буржуазии во имя национального утверждения. Следовательно, эта вой| 

на, с точки зрения пролетарского класса, легитимна. Таким образом, основывая 

ясь на принципах социологии борьбы общественных классов, можно выделитЦ 

три больших исторических периода с различными критериями оценки войн.,! 

1. 1789—1871 гг. Период бурного подъема национальной буржуазии: национал^ 

но-буржуазные движения развиваются, феодализм исчезает. Наииональнь?! 

войны этого периода являются «выражением массовых национальных дв| 

жений, борьбы против абсолютизма и феодальной системы, за ликвидации 

национального угнетения и создание национальных государств на наци

212 ЧАСТЬ III. Артикуляции полити \j\\. Способы разрушений 

воде с русского на китайский. Опосредованный характер знакомства с идеями 

Клаузевица подтверждается тем фактом, что он приводит формулировку npycj 

ского военного историка в кавычках, но без ссылки на автора. Мао Цзэдун прі 

дает ей универсальное значение и перефразирует ее следующим образом: «Эти 

значит, что война является политикой; война как таковая представляет собой 

действие, носящее политический характер, и с древних времен не бывало вой-1 

ны, которая не носила бы политического характера» 1 

. Победа заключается в «унич*| 

тожении» врага. Цель, которую он недвусмысленно ставит перед собой, — ли&и 

изгнать японцев с китайской территории, либо взять власть в Китае (до заюи 

чения соглашения с Гоминьданом и после 1945 г.): «Центральная задача и вы 

шая форма революции — завоевание власти путем вооруженной борьбы, т. е. р 

шение этой проблемы войной». Изучение китайской революции поднимает не» 

мало вопросов, и теоретизирования Мао Цзэдуна ни в коей мере не способствуй 

ют ее пониманию. Они скорее сами нуждаются в осмыслении в сложном кон> 

тексте внутрипартийной борьбы, пропаганды и переиначивания истории. 

«Винтовка рождает власть» 

Японская оккупация Маньчжурии в 1931 г. не внесла коренных изменений' 

военно-политическую обстановку в Китае. Совершенно к иным результата^ 

привело наступление, начатое японцами в 1937 г. на всей китайской террито^ 

рии. К этому времени китайские коммунисты контролируют небольшую част 

северо-запада страны с населением в один миллион двести тысяч человек. В 1945 і 

они располагают уже двумя десятками опорных баз в провинциях с население 

в сто миллионов человек. Можно ли видеть главную причину победы Мао Цз 

дуна, вошедшего в 1949 г. в Пекин, в его умении предстать перед массами в рол 

борца за национальные интересы? С одной стороны, китайский коммунизм леї 

ствительно смог привлечь в свой лагерь националистически настроенную ин 

теллигенцию, подобно тому, что произошло с прусской национальной элитой, 

которой принадлежал и Клаузевиц, в борьбе против Наполеона. С другой сто 

ны, за коммунистами пошли крестьяне с их примитивным национализмом, нав 

страдавшиеся от зверств японских оккупантов. С самого начала японо-китай*«| 

ской войны расплодились многочисленные банды, терроризировавшие населе-; 

ние, против которых гоминьдановские власти практически не принимали никаких 

мер, а позднее, когда на действия коммунистических партизан японцы от-* 

ветили жестокими репрессиями, коммунисты выступили в роли защитников| 

крестьян. Для коммунистов война была одновременно и соперничеством с Гоминьданом, 

и борьбой против Японии, и они сумели воспользоваться ослаблением 

гоминьдановских националистов в результате крупного японского наступления 

в 1945 г В отношении крестьян коммунисты проводят линию на расшатывание 

и лишение легитимности традиционной сельской элиты при опоре на 

тизда 

Изб Р анные произведения по военным вопросам. М, Поли- : 

беднейшие слои, т. е. на меньшинство. Другие слои крестьянства принимают 

коммунистическую власть либо в ответ на снижение ею налогов, либо, и это главное, 

«под угрозой наказания за неповиновение или саботирование массовых 

движений, декретированных «народной» властью, опирающейся, как и все прочие, 

на военную силу» 1 

. 

Известное высказывание Мао Цзэдуна: «Каждый коммунист должен усвоить 

эту истину, что винтовка рождает власть», пусть тут же дополненное словами: 

«Наш принцип — партия командует винтовкой; совершенно недопустимо, чтобы 

винтовка командовала винтовкой» 2 

, означает лишь то, что винтовка является 

средством завоевания власти и государство, как аппарат насилия, должно быть 

завоевано путем насилия. 

«Реакционеры — бумажные тигры» 

В маоцзэдуновской теории войны рассматриваемая нами формулировка предписывает 

учитывать принципы политики в проведении тактических операций, 

но прежде всего она несет стратегическую нагрузку: если политика занимает 

командные высоты, значит, командовать историей не может ни военное искусство, 

ни тем более совершенствующаяся военная техника. В связи с этим появление 

атомного оружия не вносит ни малейшего изменения в принцип, согласно 

которому «все реакционеры — бумажные тигры» (так озаглавлено выступление 

китайского лидера на Московском совещании коммунистических партий в 

1957 г.). Любого врага следует презирать, чтобы не впасть в «оппортунизм», но в 

каждой конкретной ситуации к нему надо относиться серьезно, чтобы не впасть 

в «авантюризм». Иначе говоря, по Мао Цзэдуну, наличие атомного оружия у 

империалистов не отменяет положения о возможности «раздавить врага дивизию 

за дивизией». Из падения царизма, последовавшего за Первой мировой войной, 

и разгрома Чан Кайши после Второй Мао Цзэдун делает в 1955 г. вывод: 

чем скорее «американская военщина» развяжет войну против Китая, тем скорее 

она будет стерта с лица земли. В случае американской агрессии (это говорилось 

в период корейской войны) китайцы с горсткой риса и винтовкой одолеют американцев 

с их самолетами и атомной бомбой. 

Атомный шантаж Соединенных Штатов не запугает китайский народ. Наша страна 

насчитывает 600 миллионов человек и занимает 9 600 000 квадратных километров. 

Несколько атомных бомб, которыми обладают Соединенные Штаты, не смогут уничтожить 

китайцев. Если, сброшенные на Китай, они пронзят и взорвут земной шар, 

это будет немаловажным событием для солнечной системы, но не для вселенной. («Китайский 

народ не запугать атомной бомбой», 28 января 1955 г.) 

Это учение не могут поколебать ни создание термоядерной бомбы, ни появление 

межконтинентальных баллистических ракет. Из альтернативы — или вой- 

1 

Lucien Bianco, в кн.: Bianco L., Bergere M.-C., Domes J. La Chine au XX-e siecle. T. 1, Fayard. 

1989. P. 210. 

2 

Война и вопросы стратегии//Л/ао Цзэдун. Избранные произведения по военным вопросам. 

М.: Политиздат, 1958. С. 332. 

213

214 — ЧАСТЬ III. Артикуляции полищ Способы разрушения 

на с ограниченным использованием атомного оружия, не меняющим общих прщц 

ципов ведения войны, или война, принимающая форму атомного апокалипсад 

са, что ставит под запрет его использование, — Мао Цзэдун делает вывод о І 

можности непрекращающейся вооруженной борьбы против империализма, 'ц 

самым он отмежевывается от Хрущева, обвиняя его в проведении ошибочно 

политики «мирного сосуществования», которая усматривает в появлении ато\ 

ного оружия переворот в системе вооружений и обязывает искать согласия мезі 

ду двумя лагерями. 

Истинность убеждений Хрущева в том, что атомное оружие вводит нова 

параметр в международные отношения, в определенной степени была доказан 

в период Карибского кризиса 1962 г., когда ему пришлось отказаться от попЫи 

ки разместить ракеты с ядерными боеголовками на Кубе. Стратегический ра

ЧАСТЬ III. Артикуляции полити* 

216 ;—j 

эффективность фаланги объясняется ее монолитностью, ее значение может бьіті 

возведено на уровень, позволяющий узаконить растворение индивида в целои| 

Важность военной дисциплины в итоге можно рассматривать не только п


. 

contre-maîtres), распоряжающиеся во время процесса труда от имени капитал! 

(Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М. Т. 23. С. 343—344. 

Таким образом, «деспотизм фабрики», связанный с двойственным характш 

ром капиталистического управления (процесс капиталистического производств 

ва и процесс извлечения прибавочной стоимости), облекается в форму военнсаГ 

иерархии, которая структурирует кооперацию — основной тип капиталистичесі 

кого производства. Ленин опускает из Марксова анализа фабрики тот факт, чт 

кооперация принимает там форму господства военного типа, и обращается-\ 

Марксу лишь затем, чтобы подчеркнуть достоинства «единой воли» в том их виде 

в каком они проявляются на фабрике и могут быть использованы в револющ 

онной партии. 

Война 1914 г. и торжество «единства воли» 

Усматривая в войне истинную суть политики, Ленин берет в качестве идеал; 

ной организационной модели для строительства партии и всего общества дейс; 

вуюшую армию. Основываясь на формальной тождественности всех органи; 

ций (армия = фабрика) и на эффективности кооперированного труда в промі 

шленности, он в своей социологии войны указывает на особую роль насилия 

выделяет в нем принцип «единства воли», делает из него цель и функцию па 

тии. Ленин так легко переступает грань между армией и фабрикой, забывая п 

этом, что, по Марксу, фабрику отличает собственный вид насилия, потому 

для него война есть цель политики. Тоталитарный режим проводит всеобщ, 

мобилизацию под руководством партии, и любое отклонение от прямых HJ 

косвенных требований командного звена приравнивается к преступлению, у; 

лону, дезертирству. 

Приведем относящиеся к 1915г. полные восхищения слова Ленина о совр 

менной войне. 

Возьмем современное войско. Вот один из хороших образчиков организации. И À 

роша.эта организация только потому, что она гибка, умея вместе с тем миллион* 

людей давать единую волю. Сегодня эти миллионы сидят у себя по домам, в разнї 

концах страны. Завтра приказ о мобилизации — и они собрались в назначенные пуц, 

ты. Сегодня они лежат в траншеях, лежат иногда месяцами. Завтра они в другом І 

рядке идут на штурм. Сегодня они проявляют чудеса, прячась от пуль и от шрапне 

Завтра они проявляют чудеса в открытом бою. Сегодня их передовые отряды кла 

мины под землей, завтра они передвигаются на десятки вереї по указаниям летчиї 

над землей. Вот это называется организацией, когда во имя одной цели, воодуш 

ленные одной волей миллионы людей меняют форму своего общения и своего дейч? 

вия, меняют место и приемы деятельности, меняют орудия и оружия сообразно ИЗ 

меняющимся обстоятельствам и запросам борьбы. 

То же самое относится к борьбе рабочего класса против буржуазии (Ленин В. И. Пол 

собр. соч. Т. 26. С. 258-259). 

Эта модель будет подкреплена опытом гражданской войны, в ходе которой 

Ленин по согласию с Троцким делает упор на централизацию, на единое командование. 

Затем она будет перенесена на все общество. Водораздел между войной 

и миром утрачивает смысл. В конце гражданской войны и с наступлением нэп| 

Денин ищет — и находит — новых врагов: белогвардейцев, проникших в партийные 

структуры. Красный террор, как единственная альтернатива белому террору, 

должен быть направлен против всех враждебных или вредных элементов. 

Большевизм осуществляет глубокий переворот в понятии политики, стирая 

различие между гражданской войной и войной против внешнего врага. Это различие 

греки возвели в принцип политического устройства, заложили в основу 

гражданского общества, концептуально противопоставляя stasis и polemos. Первый 

означает разрыв, внутренний раскол, междоусобицу, второй — войну внешнюю. 

Для них нет ничего более страшного, чем междоусобная борьба. Вышеприведенные 

слова Платона (хотя по своим взглядам он — несомненный сторонник 

агона) свидетельствуют о том, что именно ради недопущения внутреннего 

раскола первостепенное значение придается внешней войне, обеспечивающей 

сплоченность общества. Борьба против внешнего врага и создание 

внутри полиса системы абсолютного социального контроля в форме специальной 

подготовки, тренировок, военных учений уберегают общество от саморазрушения 

в результате внутренних распрей. У Ленина — здесь параллель между 

закрытым обществом Платона и тоталитаризмом теряет всякий смысл — модель 

внешней войны переносится во всей ее полноте на войну внутреннюю. 

Polemos, война против внешнего врага, перестает быть решающим фактором 

социального сплочения, на первое место в политической стратегии выходит 

гражданская война, которая должна стать столь же эффективной, сколь и война 

внешняя. Ленинизм и его различные варианты будут взяты на вооружение в 

качестве наиболее приемлемой идеологии национально-освободительными 

движениями эпохи так называемой деколонизации и позволят им подвести 

теоретическую базу под свою вооруженную борьбу, вобравшую в себя элементы 

внешней и внутренней войны. 

СПОСОБ РАЗРУШЕНИЯ ИЛИ СПОСОБ ПРОИЗВОДСТВА 

Мы уже отмечали, что один и тот же предмет может быть и средством разрушения, 

и средством производства (лук, лошадь, грузовик и т. д.). Но и сама война 

служит прямо или косвенно способом обеспечения страны экономическими 

ресурсами и одновременно является потребителем ресурсов. Вслед за Карлом 

Поланьи трудно устоять перед соблазном противопоставить два вида общества. 

Во многих архаических обществах богатством являются не имущество, а поставляемые 

рабами услуги. Добиться от одних людей, чтобы они, в силу отведенного 

им в обществе положения, служили другим людям, — цель не экономики, а политической 

власти. Поэтому примат политики над экономикой эффективен, судя 

по всему, в обществах, где богатство покоится непосредственно на контроле над 

рабочей силой, что предполагает использование насилия, роль которого постепенно 

будет падать. «С ростом материальных элементов богатства за счет нематериальных 

политические методы теряют почву и уступают место экономическому 

контролю» (Поланьи). Пока превалирует подневольный труд, экономика, 

219

220 ЧАСТЬ III. Артикуляции политі 

о которой в данных условиях можно говорить как о продолжении войны в ин 

целях, находится в аморфном состоянии. В этом плане примат войны как п 

мого или косвенного средства производства, а значит и примат политики в coJ 

шальной жизни (в такой степени, что единственная социальная наука, сущесїі 

вуюшая для Платона и Аристотеля, — это политика) характеризует архаические: 

общества, тогда как в современных обществах, где господствует рынок, т. е. экой 

номика в собственном смысле слова, политика утрачивает свою относительную 

важность, и война сводится до уровня средства разрушения. 

Именно этой проблемой, не ставя своей задачей теоретически охватить ее ш 

всей полноте и абстрактности, мы займемся на следующих страницах, посвяті®! 

их анализу способа производства, который характеризуется определенным т ^ 

пом производительных сил и производственных отношений, в его сочетании 

категориями политики. 

VIII. СПОСОБЫ ПРОИЗВОДСТВА 

Герцог Ньюкастлский, большой любитель лошадей, писал в XVII в.: «Если 

король будет хорошим наездником, то он лучше сможет управлять своими подданными, 

он будет знать, когда нужно их вознаграждать, а когда наказывать, когда 

нужно крепко держать их в руках, а когда прийти на помощь, а если потребуется, 

то и пришпорить». Тот факт, что, овладевая искусством управлять людьми, 

монархи могут взять за образец умение объезжать лошадей, иллюстрирует связь' 

между способами производства и формой власти. Подобно тому, как удалось 

подкрепить гипотезу обусловленности политической власти способами разрушения, 

можно было бы предположить, что труд, который ни в коей мере не является 

простым способом преобразования чего-то изначально данного для удовлетворения 

той или иной потребности, но требует владения совокупностью технических 

приемов, усвоенных представлений, схем поведения и когнитивного 

обеспечения, есть организатор всей общественной жизни: он создает системы, 

между элементами которых существует определенная взаимозависимость. 

Следует ли понимать связь'между механизмами, идеологиями и политическими 

системами как связь причинного или экспрессивного типа? Скорее, нужно 

предложить интерпретацию обществ как культурных единств, все элементы которых 

говорят о специфичности: управление водным хозяйством в Марокко раскрывает 

природу общественных антагонизмов данной культуры, особенно при 

противопоставлении данного типа (или, скорее, стиля) управления водоснабжением 

типу управления на острове Бали. Сначала мы воспользуемся в нашем анализе 

этим «культуралистским» подходом, а затем вернемся к гипотезе об обусловленности 

общества в целом, и в частности политики, средствами производства, в 

том ее виде, в каком она была теоретически обоснована Марксом и его критикой 

политической экономии. Однако, если политика занимает большее место в архаичных 

обществах, чем в современных, как это позволяет предположить рассмотренный 

пример Дагомеи, не следует ли пойти еще дальше: если экономика превалирует 

над политикой, не нужно ли говорить об экономии политики — в смысле 

«экономить на чем-либо» и «мыслить экономическими терминами»? 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОЛОГИЯ 

ТЕХНИКА КАК ГЛОБАЛЬНЫЙ СОЦИАЛЬНО-СТРУКТУРИРУЮЩИЙ 

ФАКТОР 

Гипотеза о структурирующем воздействии техники на социальную организацию 

в целом может увести слишком далеко. Так, Андре Одрикур, последователь 

Марселя Мосса и главный специалист во Франции по технологии (т. е. науке о 

технике), пишет:

ЧАСТЬ III. Артикуляции политії 

222 ——— . 

Было бы абсурдно ставить вопрос о том, что боги, которые повелевают, моральні 

ПРИНЦИПЫ, КОТОРЫМ ВСЄ ПОДЧИНЯЮТСЯ, фИЛОСОфИИ, КОТОрые ВОЗВЫШаЮТСЯ НЗДД] 

гими науками, имеют нечто общее с бараном из-за предпочтения рабовладельчесі 

го или капиталистического способа производства, что глубокомысленные нравоу» 

ния и философии имманентности имеют нечто общее с ямсом, таро и рисом чер 

способы производства азиатской античности и бюрократического феодализма? 

Зерноводство и животноводство средиземноморского типа основаны на «пр 

мом положительном воздействии»:-именно типично западная традиция рассм. 

тривает человека под «пастырским» углом зрения с вождями, которые, какявс 

вует из модели Платона, являются пастухами (гл. VI, с. 156). В китайском; 

мире при выращивании ямса используется косвенное и негативное воздейств» 

человек трактуется с «садоводческих» позиций, и, соответственно, его идео| 

гией становится конфуцианство. Не будем менее осторожными, чем автор с| 

тьи с многозначительным названием «Одомашнивание животных, выращиа 

ние растений и обращение со своим ближним» 1 . Но можно найти и другие арй 

менты для установления взаимодействия между техническими приемами и щ 

литической системой. Так, различная техника верховой езды (выездка, пришщ 

ривание, тип упряжи) может образовать единую систему в данную эпоху и в да| 

ный конкретный момент. Но формирование или изменение технической сист| 

мы может зависеть от факторов, которые находятся вне пределов мира технич^ 

ских объектов и связанных с ними практических приемов: можно отметить, чц 

в верховой езде «отбор технических методов и их расположение внутри како|| 

либо данной системы (основной упор на руки или на ноги, горизонтальное или 

вертикальное равновесие) определены политическими потребностями господе 

вующего класса». Служители этого класса (конюхи, ветеринары) перевели бй* 

«язык власти, используя термины верховой езды». При абсолютной монархії 

милостью божьей выездка является техникой картезианского стиля, если мол 

но так сказать, а равновесие является вертикальным, что хорошо видно на ко| 

ных портретах и статуях Людовика XIV. Централизация животноводства нач| 

нается при Кольбере, согласно модели, сопоставимой с лесоводством, управд! 

ние которым контролируется государством в связи с потребностью в лесе д| 

постройки флота. В XIX в. социальная структура является структурой буржу| 

зии, ищущей в психологии инструменты для социального контроля над прол| 

тариатом, а выездка становится проблемой «такта верховой езды», когда сочети 

ются горизонтальные и вертикальные методы выездки. Постав Лебон, aBToJL 

«Психологии масс», одного из крупных успехов книгоиздательского дела кони» 

XIX в., который вписывается в позитивистское течение правого толка и предво-Ц 

схищает фашизм, обнаруживает в лошади и конюшне принципы своей полити-Ц 

ческой доктрины: лошади поддаются внушению, и различные виды поведений; ?щ 

могут передаваться им, как инфекция. Толпа подчиняется механизмам того Ж&її 

типа. Поэтому Лебон порицает все демократические институты: парламент, проф-а«г 

союз, партию, суд присяжных. Лошадь лукава и впечатлительна, толпа имеет^ 

посредственный интеллектуальный уровень и подчиняется вожаку. 

,1962,2,1:40-50. 

Способы производства * 

^- .223 

Связь между идеологиями, политическими системами и техникой может быть 

подчеркнута в культуралистском аспекте. 

ЭКОСИСТЕМА И КУЛЬТУРА 

Клиффорд Гирц в своем анализе управления водным хозяйством в Марокко и 

на острове Бали дает очень контрастную картину. Согласно его социологической 

семиотике, их противоположность не сводима к различию между отдельными 

элементами единого целого, а каждый член противопоставления должен интерпретироваться 

как определенный текст, каждая часть которого имеет значение 

для всего текста и в рамках всего текста. 

Водохозяйственная корпорация на острове Бали 

На острове Бали дождей идет много и идут они регулярно, тогда как в Марокко 

(в окрестностях города Фес, где расположена деревня, обследованная Гирцем) 

климат очень засушливый, количество осадков всегда незначительное и 

режим дождей меняется из года в год. В Бали постоянное изобилие воды позволяет 

выращивать рис на грязевых террасах, этажами спускающихся по склонам 

вулканов, в то время как марокканский крестьянин сооружает каменные стенки, 

чтобы удержать плодородный слой малоурожайной земли, разводит овец и 

занимается там, где есть водные источники, эффективным интенсивным земледелием. 

Эти две экосистемы представляют собой не пассивные факторы, ведущие 

к социальному застою, а являются активными и созидательными. 

На острове Бали управление водным хозяйством находится в ведении субака, 

который можно было бы назвать «ирригационной компанией» или «водным синдикатом» 

или же «водохозяйственной корпорацией». Территориально субак включает 

в себя рисовые террасы, орошаемые одним центральным каналом, проложенным 

по склону вулкана от вершины, где находится водохранилище, до моря. 

Земля принадлежит частным собственникам, которые могут ее обрабатывать, 

продавать или сдавать в аренду и использовать принадлежащую им продукцию 

по своему усмотрению. Это не колхоз, и производительность труда здесь довольно 

высокая. Особый механизм обеспечивает общее регулирование: система водоснабжения 

террас основана на технике последовательного разделения водного 

хозяйства на каналы и ручьи. Их ширина становится все менее и менее значительной, 

но она всегда одинакова на соответствующих уровнях деления, и последний 

уровень представляет собой минимальную единицу (темах), которая 

соответствует определенному количеству воды, земли и риса. Обязанности по 

поддержанию этой сети выполняются особыми группами, сформированными 

по сложным правилам, но имеющими коллективный статус. Таким образом, здесь 

имеет место сочетание личной собственности, коллективной собственности и 

общественной службы. Принуждение довлеет над индивидуальными решениями 

крестьян: календарь сельскохозяйственных работ, состоящий из девяти эта-


пов (от начала водоподачи и до сбора урожая), имеет смещение во времени ceepij 

донизу по всему субаку таким образом, что, когда на одних террасах работы HJ| 

ходятся в фазе, в которой расходование воды наибольшее, то на других террасу 

воды требуется меньше. 

Такое регулирование, несомненно, играет важнейшую роль и осуществляете! 

не стихийно, а специализированными органами, которые участвуют также в peJ 

шении многих проблем управления, возникающих в этой сложной экосистеме.,! 

Каждый субак располагает письменным уставом (написанным на пальмовш 

листьях); на его основе принимаются решения. Во главе субака стоит вождь, иа| 

бираемый всеми членами совета, каждый из которых обладает одним голосИ 

Этот орган руководит общей политикой субака, взимает налоги для покрыт, 

расходов по функционированию общественных служб. Он же назначает жрещ 

которые совершают ритуальные обряды на алтарях субака, находящихся на ра 

личных уровнях в социальном смысле и в пространственном плане, начинала 

индивидуальной террасы вплоть до организации в целом. Церемонии с моли 

вами, ритуалами и дарами, управляемые жрецами, посвящены богине риса, и] 

график регулирует календарь сельскохозяйственных работ. Несколько субака 

могут объединиться в целях координации на еще более высоком уровне в связи 

с наличием водного хозяйственного бассейна, связанного, например, с проті 

кающей в округе рекой, и в этом случае верховный жрец организует культовщ 

действо на региональном алтаре. Ритуализованная религия действует, следов^ 

тельно, непосредственно в качестве организатора экосистемы, а не как своес 

рода сфера, стоящая над общественной жизнью, главная функция которой : 

ключается в одурманивании людей, как на это иногда указывает Маркс (см. rj 

IV, с. 98). Религия является одновременным эквивалентом политической инстаІЦ 

ции. Если конституционно-парламентская мини-бюрократия субака приним^ 

ет решения в области экономической политики, в смысле поиска лучших мет 

дов управления путем юридического принуждения, то главными событиями, < 

щественной жизни руководит жрец. Именно служитель культа представляет І 

бой власть или обладает властью. 

Индивидуальное право в условиях ограниченности водных ресурсої 

в Марокко 

В центральном Марокко не только дожди идут нерегулярно, но и водные исІЦВ І 

точники распределены неравномерно и дают воду или в изобилии, или же в не-1 

достаточном количестве. Изучая район, в который входят несколько деревень! 

Гирц обнаружил там социальную организацию родового или сегментарного типа! 

(гл. XI, с. 321). Но социальная интеграция каждого элемента слабо выражена,; 

как и интеграция различных элементов между собой. Вода поступает по прими** 

тивно вырытым и некалиброванным каналам: сам климат своим непостоянстг 

вом поставил потребление воды в зависимость от ее наличия, а не наоборот. Вода 

распределяется согласно сложным циклическим методам, но принцип всегда один 

и тот же: люди, рассматриваемые как индивиды, обладают правом личной собт 

ственности на воду. Так как ситуация отличается от того естественного состоя* 

\j\\\. Способы производства 

ния, при котором, по Гоббсу, имеет место война всех против всех в условиях нехватки 

ресурсов, то свод правил представляет собой совокупность индивидуальных 

прав. Статус воды к тому же может быть отделен от статуса земли: вода и 

земля могут продаваться и передаваться по наследству независимо одна от другой. 

Собственность на воду имеет следующую форму: индивид X становится владельцем 

воды источника Султан Прентан в течение трех часов каждую шестую 

ночь, или же индивид X стоит энным в очереди на пользование источником, и 

его очередь наступает тогда, когда все пользователи воды, стоявшие впереди него, 

уже оросили свои поля. Показательно, что участок земли носит то же имя, что и 

ее владелец. 

Здесь нет ни бюрократии, ни письменного устава, ни коллективных налогов, 

что уподобляло бы эту систему городу-государству воды, где функционирует своего 

рода общественная служба; здесь существуют не гражданские, а договорные 

обязательства, которые могут быть весьма сложными, что порождает определенные 

споры: эти обязательства приводят к раздорам, а порой и к рукоприкладству. 

Культура, контекст и производство, в качестве комментария 

Различие между двумя рассмотренными системами (на острове Бали и в Марокко) 

является, следовательно, существенным. Но изучение различия между обеими 

экосистемами показывает, что и в том и в другом случае речь идет о проблеме 

приспособления к окружающей среде двух социальных общностей, каждая из которых 

представляет собой целостное единство. «Жители Бали имеют страсть (иначе 

это не назовешь) все организовывать путем создания в высшей степени органичных 

автономных групп со специфичными целями и четко выраженными взаимонезависимыми 

структурами; затем они стараются регулировать отношения между 

этими группами исходя из принципов высокоразвитой системы. Этот подход в 

решении проблем ощутим в масштабах всего общества, начиная с родственных 

отношений и организации жизни в селении вплоть до культовых ритуалов, совершаемых 

в храмах, и государственной структуры. Что же касается марокканцев, то 

они движимы страстью все организовывать через противостояние между индивидами 

в соответствии с общим моральным и легальным кодексом, кодексом универсалистским, 

на основе которого заключаются договоры, обсуждаются проблемы, 

разрешаются конфликты, стремлением извлекать максимум пользы из представляющихся 

возможностей и своевременно приспосабливаться к изменчивой 

Действительности. Эта страсть пронизывает все стороны местной жизни» (К. Гирц). 

Налицо два типа общества: общество, в котором социальная интеграция основана 

на регулировании отношений между относительно значительным числом ХО- 

РОШО организованных групп, и общество, где социальная интеграция должна позволить 

достичь согласия между соперничающими индивидами, каждый из КОТО- 

РЫХ обладает определенной властью. 

Гирц предлагает называть эти два радикально различающихся стиля, один — 

«плюралистическим коллективизмом» (стиль Бали), а другой — «агонистическим 

индивидуализмом» (стиль Марокко). Таковы две новые парадигмы социальной 

организации, которые следует добавить к парадигмам, ранее встречав- 

225


шимся у Платона, Токвиля и Поппера (см. гл. VI). Но здесь речь идет скорее < 

аргументе, призванном доказать, что культуры (Гирц дает нам пример того, что 

социологии называют «культурализмом») представляют собой контексты, сщ 

детельствующие о единстве, даже если речь идет о единстве разнообразия, j 

всех их политических, экономических, культурных и экологических аспекта 

Географическая среда, являющаяся для общества внешним фактором не в бол 

шей степени, чем мир человека, в смысле гуссерлевской феноменологии, прс 

ставляет собой внешний фактор по отношению к индивиду. Активная агрессй 

ность, постоянная нестабильность марокканской жизни являются как бы резуя 

татом «ауры», исходящей от непредсказуемого климата, и источником постоя 

ных напряжений, в то время как влажная жара на острове Бали находит ев 

«комментарий» в монотонном терпении рисовода. Природа не является сцещ 

на которой проявляет себя культура, скорее, она представляет собой среду о( 

тания человека, которая создается им и которая создает его. Используя выраа 

ние Жака Берка, можно сказать, что «угодья» являются не только «материа 

ным субстратом», но также и «социальным символом» 1 

. ••: 

Таким образом, в то время как антропология является свидетельницей исч^ 

новения в Марокко антагонизмов и — особенно — исчезновения эстетизируй 

щей интеграции на острове Бали, можно, наблюдая конвульсивную суматоху) 

улицах современных метрополий, утверждать, что было бы также неправоме{ 

видеть в окружающей среде общества лишь внешний фактор, так же как и 

тать, что бури в «Короле Лире» чужды трагическому безумию монарха 2 

. 

Входят Лир и шут. 

Лир: 

Дуй, ветер, дуй, пока не лопнут щеки! 

Лей, дождь, как из ведра и затопи 

Верхушки флюгеров и колоколен! 3 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ 

ДЕТЕРМИНИРОВАННОСТЬ ПОЛИТИКИ ЭКОНОМИКОЙ ПО МАРКСУ 

Следует ли упрекать марксистскую политическую экономию в чрезмерна 

упрощении, поскольку она сводит политический анализ к игре, которую мо 

было бы более или менее усложнить путем использования двух терминов: ба 

и надстройка? Первый, отождествляемый с экономической сферой, предст 

ляет собой реальное место в истории, тогда как надстройка (государство, пра 

' Structures sociales du Haut-Atlas. P. 125. 

1 Все это согласно тексту: Geertz, «Le sec et l'humide: irrigation traditionnelle à Bali et au Mard 

Этот текст был издан первоначально в «Human ecology». T. 1. 1972. 

3 Шекспир У. Поли. собр. соч.: В 8 т. Т. 6. С. 494. 

Способы производства 

религия, идеология) является лишь его отражением. Подобных утверждений 

^ожно найти у Маркса немало. Но как показывает сложный генезис классового 

сознания, рассмотренный выше (гл. V. с. 136), Маркс считает, что утверждение, 

согласно которому «не сознание определяет бытие, а бытие определяет сознание» 

1 , не может автоматически служить основой для понимания любого события. 

Хотя марксистскую социологию (по крайней мере социологию Маркса) 

можно подозревать в том, что она не обладает способностью объяснять событие, 

сам статус единичности которого противоречит тенденции социологии выводить 

законы из множественности, сам Маркс — и, может быть, здесь позиция 

ученого и философа уступает место страстности революционера — стремится 

охватить преходящие структуры, катастрофы, кризисы. 

Итак, желая в какой-то мере из педагогических или политических соображений 

подчеркнуть определяющую роль экономики для политики, Маркс и еще в 

большей степени Энгельс и Сталин в ряде случаев сводили политику к своего 

рода производному фактору экономики. Так, спустя некоторое время после написания 

«Манифеста Коммунистической партии», Маркс излагает историю революции 

1848 г. в «Классовой борьбе во Франции с 1848 по 1850 г.», во введении 

к которой в 1895 г. Энгельс пишет: «В «Коммунистическом манифесте» эта теория 

была применена в общих чертах ко всей новой истории (...). Здесь же дело 

шло о том, чтобы на протяжении многолетнего периода исторического развития, 

который был критическим и вместе с тем типичным для всей Европы, вскрыть 

внутреннюю причинную связь и, следовательно, согласно концепции автора, 

свести политические события к действию причин, в конечном счете экономи- 

ческих» 2 

. В том же духе механистической интерпретации марксизма понимается 

учение Маркса о государстве, сводящееся к его теоретическому обоснованию 

как аппарата насилия, что правомерно лишь на определенном историческом этапе 

(см. гл. X, с. 308). Тем не менее подобное отождествление теории Маркса с механистическим 

видением детерминированности социальных процессов экономикой 

и превращением государственного насилия в центральную проблему находит 

в его трудах многочисленные подтверждения, что не дает основания рассматривать 

такую трактовку марксизма как результат его недопонимания. 

АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ПЕРВИЧНОСТЬ ТРУДА 

Прежде чем стать социологическим и экономическим, а затем и политическим 

тезисом, утверждение первичности производства является у Маркса антропологическим 

и философским положением, связанным с его концепцией человека. 

Полемизируя в своей работе «Немецкая идеология» (1846) с немецкими философами-«идеалистами», 

которые занимались вопросами идеологии, в то вре- 

1 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 25. Данный текст является антигегелевским, и, 

е сли хотите, антидиалектическим, но его можно назвать также эмпирическим в духе Джона Локка. 

2 

Там же. Т. 22. С. 529. 

227

228 ЧАСТЬ III. Артикуляции полит Способы производства 

мя как французские и английские «материалисты» изучали «гражданское обще! 

ство», он указывает, что существуют четыре «стороны первоначальных исторш| 

ческих отношений». Прежде всего люди должны производить материальные средЦ 

ства, необходимые для удовлетворения их потребностей (пить, есть, иметь жнЦ 

лье, одежду). Затем, когда первая потребность удовлетворена, то действия, обеш 

печиваюшие это удовлетворение, и необходимые для этого орудия ведут к возЛ 

никновению новых потребностей. Таков исходный пункт истинного историчееЗ 

кого развития, в результате которого возникает третье отношение, то, которой 

связано с воспроизводством, т. е. создание семьи. Семья, первоначально едищ 

ственное существующее социальное отношение, становится постепенно подчиЦ 

ненным отношением, в то время как возникают другие социальные отношенш 

Таким образом, производство и воспроизводство являются одновременно ест| 

ственными и социальными отношениями, представляющими собой материал!! 

ную базу общества, или то, что Маркс часто называет «бытием». И лишь поЩ 

возникает сознание, которое несет на себе отпечаток материальности, подобу 

сотрясению воздуха при разговоре. Но подчеркивая материальность языка, Марі 

не придает ему свойства первичной, подлинной, основополагающей материал! 

ности, подобно материальности потребности и сексуальности, труда и семьи. 

Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее, и д| 

других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действ! 

тельное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, nf 

настоятельной необходимости общения с другими людьми (Маркс К., Энгельс Ф. 

2-е изд. Т. 3. С. 29). 

Таким образом, язык рассматривается у Маркса в рамках системы противс 

поставлений, противопоставлений гражданского общества и государства, реалі 

ности и представления, «бытия» и «сознания», «земли» и «неба». Также, как поз 

у Ленина, его последователя в данной области, девалоризация политики у Мари 

имеет свои корни в девалоризации языка, в мизологии, неприязни к слову 1 , 

гласно Марксу, «задача опуститься из мира мыслей в действительный мир г 

вращается в задачу спуститься с высот языка к жизни» 2 . А идеология, предста 

ления являются «языком действительной жизни». Иначе говоря, единственж 

полной реальностью является материальность, связанная с бытием сущего, язі 

которого представляет собой своего рода деградацию или многословие. (Оди 

ко в качестве противопоставления этому идеологическому генезису человек 

который выводит язык из наличия социальных потребностей, можно утверЖ; 

дать, что язык не является ни производным, ни вторичным по отношению к системе 

потребностей. Пользование орудиями и манипулирование значениями 

представлют собой два специфических свойства рода человеческого, идентич? 

ных друг другу в логическом и физиологическом плане (см. гл. II, с. 38). 

' Со/а D. Lénine et léninisme, p. 68—71. Одну из самых грубых форм сведения языка к надстройке 

можно найти у Бухарина: язык и мышление являются у него «идеологическими надстройками», 

развитие которых зависит от развития труда (Теория исторического материализма: Популярный-учебник 

марксистской социологии). 

- Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 448. 

Тезис первичности бытия относительно сознания и определение человека 

животного, производящего орудия труда, перенесенный из области антропологии 

в область социологии, ведет к утверждению первичности экономики 

над всеми другими сферами общественной жизни. Первичности труда для человека 

как родового существа соответствует первичность экономического фактора 

для общества. Маркс сознательно сформулировал в упрощенной форме 

тезис о детерминированности политических и социальных структур развитием 

техники. «Общественные отношения, — пишет он в 1847 г. в «Нищете философии», 

— тесно связаны с производительными силами. Приобретая новые 

производственные силы, люди изменяют сво,й способ производства, а с изменением 

способа производства, способа обеспечения своей жизни, — они изменяют 

все свои общественные отношения. Ручная мельница дает вам общество 

с сюзереном во главе, паровая мельница — общество с промышленным 

капиталистом» 1 . Этот тип анализа обрел свою наиболее распространенную 

формулировку спустя несколько лет, когда Маркс предложил глобальную концепцию 

общества, где экономика является основой всех других факторов (что 

часто представляется в виде противопоставления базиса и надстройки, которое 

у Маркса четко не обозначено). 

В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, 

от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые 

соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных 

сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую 

структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая 

и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы 

общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает 

социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание 

людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. 

На известной ступени своего развития материальные производительные силы 

общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями 

(Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. С. 6—7). 

Когда производительные силы вступают в противоречие с производственными 

отношениями, начинается эра социальной революции, в результате которой 

изменения социальных основ сопровождаются более или менее значительным 

и быстрым потрясением в громадном социальном здании, в том числе в юридических, 

политических, религиозных, художественных сферах, в которых люди 

осознают это противоречие. А осознание противоречий между экономическими 

структурами и идеологическими, политическими формами, хотя и не влечет 

за собой строгого параллелизма, позволяет тем не менее установить соответствие 

между тем, что люди ставят перед собой в качестве задач, и возможностью, 

которой они располагают для их решения: «Человечество ставит себе всегда такие 

задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении 

всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные 

условия ее решения уже имеются налицо или по крайней мере находятся в 

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. С. 133. 

229

230 ЧАСТЬ III. Артикуляции полит Способы производства 

процессе становления». Еще одно, более конкретное подтверждение тезиса, с 

гласно которому бытие определяет сознание, а не сознание определяет бытие 

Именно этот текст ляжет в основу изложения «исторического материализм 

Сталиным в его работе «О диалектическом и историческом материализме» (193І 

Он также утверждает первичность развития производительных сил, исходя! 

того, что «общественные идеи, теории, политические учреждения, возникну 

на базе назревших задач развития материальной жизни общества, развития « 

щественного бытия, — сами воздействуют потом на общественное бытие, 

материальную жизнь общества, создавая условия, необходимые для того, чтс 

довести до конца разрешение назревших задач материальной жизни обществ^ 

сделать возможным дальнейшее ее развитие». Изложенная таким образом те! 

рия общественного развития Маркса позволяет определить роль передовой па 

тии и масс, которые она должна «мобилизовать и организовать в великую а 

мию партии пролетариата». Выступая против «вульгарного материализма», С$1 

лин указывает на возможность преобразования общества путем организовашЦ 

го действия. Отсюда он также выводит научную программу поиска в историч| 

ком плане: историческая наука, пишет он, — но это может также относиться-ч 

политической науке, — «если она хочет быть действительной наукой, не моэй 

более сводить историю общественного развития к действиям королей и полкї 

водцев, к действиям «завоевателей» и «покорителей» государств, а должна пре> 

всего заняться историей производителей материальных благ, историей трудящих^ 

масс, историей народов». История и все общественные науки должны, напр! 

мер, заниматься поиском экономических переменных величин, объясняющ! 

соотношение политических сил и представительных идеологических систе| 

которые из них вытекают. 

ДЕТЕРМИНИРОВАННОСТЬ ИЛИ ГОСПОДСТВО ПОСРЕДС 

ЖПНГІЛЛІАІГІЛ 

ЭКОНОМИКИ 

ТВОМ 

Однако эта программа, которая направлена на поиск законов истории НЕ 

«мнениях и идеях общества», а в способе производства, может быть оспореї 

или в значительной степени нюансирована на основе самого Маркса. Полити! 

не только не всегда выступает у Маркса как следствие экономики, но и пре| 

ставляет собой, по крайней мере в определенные периоды исторического развї 

тия, доминирующий фактор всей общественной жизни. В одной из глав первоЦ 

тома «Капитала» с выразительным названием «Кровавое законодательство с кон | 

XV в. против экспроприируемых. Законы с целью понижения заработной пла| 

ты», приводя примеры насилия во времена Генриха VIII (порка и тюремное зад 

ключение), Эдуарда VI (отдача в рабство уклоняющихся от работы), Елизаветы! 

(«В царствование столь же материнское, сколь и целомудренное Queen Bess «бро-; 

дяг вешали целыми рядами»), Якова I (новое законодательство о бродяжничесті 

ве), Маркс показывает, как в XVI—XVIII вв. законы были направлены на то, чтобьЦ 

ограничить возможность трудящихся влиять на цену рабочей силы. Одним 

примеров, касающихся Франции, является закон Ле Шапелье, принятый 

г., который запрещал создание объединений рабочих. «Нарождающейся 

буржуазии нужна государственная власть, и она действительно применяет государственную 

власть, чтобы «регулировать» заработную плату, т. е. принудитель- 

о удерживать ее в границах, благоприятствующих выколачиванию прибавоч- 

но 

н 

ой стоимости, чтобы удлинять рабочий день и самого рабочего держать в нор- 

мальной зависимости от капитала. В этом существенный момент так называе- 

,,ого первоначального накопления». А в главе, посвященной генезису промышленного 

капитализма, Маркс пишет: 

Различные моменты первоначального накопления распределяются, исторически более 

или менее последовательно, между различными странами, а именно: между Испанией, 

Португалией, Голландией, Францией и Англией. В Англии к концу XVII века 

они систематически объединяются в колониальной системе и системе государственных 

займов, современной налоговой системе и системе протекционизма. Эти методы 

отчасти покоятся на грубейшем насилии, как, например, колониальная система. 

Но все они пользуются государственной властью, т. е. концентрированным и организованным 

общественным насилием, чтобы ускорить процесс превращения феодального 

способа производства в капиталистический и сократить его переходные стадии. 

Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно 

новым. Само насилие есть экономическая потенция (Маркс К., Энгельс Ф. 

Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 761). 

Этот текст является иллюстрацией того, насколько трудно сказать, какую роль 

Маркс отводит государству и политике, потому что, определяя функцию государственной 

власти как организованное насилие при переходе от феодализма к 

капитализму, он рассматривает его как «экономическую потенцию». Однако 

можно пытаться показать, как это делали, в частности, Луи Альтюссер и его 

школа 1 , что каждая общественная формация представляет собой специфическую 

комбинаторику, в которой политика и идеология могут играть доминирующую 

роль; эта господствующая роль, выполняемая в институциональном плане 

государством или церковью, а в функциональном плане — организованным насилием 

или сакрализацией законов, объясняется самой природой экономики. 

Политика, право или религия могут обладать в том или ином обществе относительной 

автономией: экономический фактор может уступать доминирующую роль 

Другому фактору в специфической общественной формации. Таким образом, 

Маркс указывает, что прибавочный труд крестьянина может в Азии прямо отдаваться 

государству в той мере, в какой оно само является собственником: налог 

является способом, посредством которого взимается земельная рента, поскольку 

политический суверен — одновременно и собственник. При'таких обстоятельствах 

«отношение зависимости может иметь политически и экономически 

не более суровую форму, чем та, которая характеризует положение всех подданных 

по отношению к этому государству. Государство здесь — верховный собст- 

Ве 

нник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, сконцентрированная 

в национальном масштабе» 2 . 

Таким образом, экономическая и политическая сферы могут выступать как 

Институционально слитные. 

1 

Altusser Louis. Lire «Le capital» (при участии Этьена Балибара). 

1 

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 25. Ч. II. С. 354. 

231

232 

ЧАСТЬ III. Артикуляции политі 

Эффективность закона выступает как фактор, играющий свою собственн 

роль, которая позволяет отказаться от схемы жесткой «материальной» детер 

нированности. Как объяснить тот факт, что трудящиеся, в данном случае к 

тьяне, поставленные в условия зависимости, стремятся тем не менее увеличщ! 

производство и повысить производительность труда? Почему крепостной кре^ 

тьянин на барщине стремится производить больше, в то время как его труд CJM| 

житдля обогащения другого лица? В первоначальных условиях, говорит Марки 

т.е. в условиях феодального способа производства, «традиция должна играть 

шающую роль». Следовательно, здесь речь идет не об отсутствии логики, а 

идеологическом факторе, который вынуждает крестьян добиваться роста п: 

изводительности без какой бы то ни было пользы для себя. Логика идеи, 

определенных условиях, представляет нечто большее, чем логика «матери 

ной» заинтересованности. «Ясно далее, что здесь, как и повсюду, господств 1 

щая часть общества заинтересована в том, чтобы возвести существующее по, 

жение в закон, и те его ограничения, которые даны обычаем и традицией, фі 

сировать как законные ограничения». Социальная стабильность способа про: 

водства, которая принимает вид устойчивого общества, независимого от п 

стого случая, в значительной степени представляет собой необходимый мом 

«воспроизводства», при котором регулярность, в известном смысле, эманси: 

рует способ производства от «произвола». Продолжительное и усиленное 

производство, упроченное как обычай и традиция, в конечном итоге «санкц: 

нируется как положительный закон». Разделение между трудом, плоды кото] 

го идут крестьянину, и прибавочным трудом в виде барщины в пользу помещ: 

не основывается на соотношении сил в чистом виде или на прямом подчи 

нии, а принимает форму социально допустимого и признанного института, 

торый не навязывается, а признается имеющим законную силу, иначе гово] 

легитимируется согласно веберовской терминологии. 

В более широком плане условие существования феодального способа про: 

водства основано на том факте, что прибавочный труд, вместо того чтобы п; 

являться в грубой форме принудительного труда, присваиваемого третьим 

цом, не предстает таковым, а является своего рода сакрализованным обязатей 

ством. Если при капиталистическом способе производства за формой зарпла; 

скрывается сам процесс присвоения прибавочной стоимости, а в феодалы! 

обществе прибавочная стоимость, например при барщине, выступает отдели! 

от труда, предназначенного для воспроизводства рабочей силы, то феодальн: 

способ производства для сокрытия этого положения требует внеэкономичесй 

го инструмента. Разве могут быть крепостные крестьяне без священника? Раз 

могут быть помещики без церкви? 

Экономическая роль политики и религии в докапиталистических 

общественных формациях 

Наличие политических, юридических, идеологических институтов — таков! 

условия, при которых возможно функционирование определенных экономиЧ| 

ских систем. С той существенной оговоркой, что именно общие условия проиЗ 


родства (в конечном счете производительные силы) определяют вероятностный 

статус того или иного института, можно утверждать, что в некоторых докапиталистических 

способах производства и при переходе от феодализма к капитализ- 

,viy действует внеэкономический фактор. Эта особенность является той характерной 

чертой, которая отличает докапиталистические способы производства 

От капитализма. 

Условия феодального производства обусловливают отчуждающую силу как 

свойство земли: «Феодальное землевладение заключает в себя господство земли 

[Herrschaft der Erde] над людьми как власть какой-то чуждой [frendem] силы». 

Хем самым феодальная земельная собственность обретает специфическую видимость, 

которая заключается именно в том, что землевладелец существует в ней 

в качестве господина (Негг) и является «королем земельного владения». При 

феодализме складывается целая система представлений, система видимостей, 

если в качестве критерия реальности будем брать капиталистическую земельную 

собственность: «Земельный участок индивидуализируется вместе со своим 

хозяином, имеет его титул (баронский или графский), его привилегии, его юрисдикцию, 

его политическое положение и т. д. Земельный участок является как бы 

неорганическим телом своего хозяина». Феодал, следовательно, имеет два тела 

(свое собственное тело и свою землю, которая является его телом). Таким образом, 

феодальная система земельной собственности не выступает непосредственно 

как господство простого капитала, а принимает завуалированную форму: она 

является как бы «отечеством», малой «национальностью» для подданных. Отношение 

между помещиком и этой землей-человеком, помещиком и теми, кто ее 

обрабатывает, крепостными или батраками, персонифицировано, так как эта 

земля, дающая ему свое имя, получает взамен титул землевладельца как человека-земли. 

Связь между человеком-землей и землей-человеком не носит безличностного 

характера, свойственного чисто финансовым отношениям, при которых 

имеет значение лишь закон прибыли. В данном случае к политике примешиваются 

чувства, скрывающие экономическое отчуждение с помощью нового 

отчуждения, происходящего в представлении. Индивидуальность, характер помещика, 

проявляется в нем как в собственнике, так что, не будучи охваченным 

капиталистической жадностью, он обретает романтический ореол. Таким образом, 

секрет благородства помещика следует искать не в его личности, а в структуре 

земельной собственности, принцип которой обусловливает проявление вполне 

определенных и возвышенных чувств, в то время как в капиталистическом 

способе производства отношения между хозяином и рабочим деполитизируются, 

и «праздное наслаждение плодами чужого кровавого пота превращается» в 

активную торговлю ими 1 . 

В более общем плане это выглядит так. 

Та специфическая экономическая форма, в которой неоплачиваемый прибавочный 

труд выключается из непосредственных производителей, определяет отношение господства 

и порабощения, каким оно вырастает непосредственно из самого производ- 

' Все цитаты данного абзаца взяты из «Экономическо-философских рукописей 1844 года»: 

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 81, 82. 

233

ЧАСТЬ III. Артикуляции политика 

ства и, в свою очередь, оказывает на последнее определяющее обратное воздействие 

А на этом основана вся структура экономического строя, вырастающего из самих отношений 

производства, и вместе с тем его специфическая политическая структура 

Непосредственное отношение собственников производства к непосредственным производителям 

— вот в чем мы всегда раскрываем глубокую тайну, скрытую основу все ' 

го общественного строя, а следовательно, и политической формы, отношений суве 

ренитета и зависимости, короче, всякой данной специфической формы, государст 

ва. Это не препятствует тому, что один и тот же экономический базис — один и TI 

же, со стороны основных условий — благодаря бесконечно разнообразным змпир, 

ческим обстоятельствам, естественным условиям, расовым отношениям, действую 

щим извне историческим влияниям и т. д. — может обнаруживать в своем проявлении 

бесконечные вариации и градации, которые возможно понять лишь при помощи 

анализа этих эмпирически данных обстоятельств (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.; 

Т. 25. Ч. II. С. 354). 

Как мы увидим ниже, согласно Марксу, государство и гражданское общество 

полностью раскалываются лишь с наступлением эры промышленного капищі* 

лизма (гл. X, с. 410). При других способах производства, отличных от капита|| 

стического (в частности, феодального или азиатского), и даже при капиталиЩ 

тическом способе на стадии его формирования государство (или юридический 

закон, или же закон, освященный религией) играет определяющую роль в самой 

экономике. Но экономика, «бытие», неизменно представляет собой общественный 

фактор, объясняющий также то, чем она сама не является (за исключением, 

безусловно, искусства, которое, как указывал Маркс на примере греческого 

искусства, подчиняется специфическим законам времени). Экономическая 

причинность проистекает не из механистической линейной логики — экономический 

фактор действует как причина, структурирующая отношения и функ-; 

ции различных институтов общественной формации. Так, в древних Афинах І 

Риме господствовала политика, а в Средние века — католицизм, но ни Афины 

ни Рим не могли жить одной лишь политикой, а средневековые государства -. 

религией: «Наоборот, тот способ, каким в эти эпохи добывались средства к жизни, 

объясняет, почему в одном случае главную роль играла политика, в другом -+< 

католицизм. Кроме того, не надо обладать особенно глубокими познаниями, 

например по истории Римской республики, чтобы знать, что секрет ее истории 

заключается в истории земельной собственности» 1 . 

Пример: русское и английское экономическое право 

МІ 

Таким образом, именно в экономике следует искать объяснение юридической 

и политической структуры. Пример: крестьяне дунайских княжеств Валашской 

равнины, к востоку от Железных ворот, которая в ту эпоху принадлежала : 

Российской империи (в настоящее время входит в состав Румынии) 2 . Закон, при-' 

нятый в России в 1831 г. («Органический регламент», представляющий собой 

1 

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 92. 

2 

«Капитал», т. I, гл. VIII. «Рабочий день» 2. Неутолимая жажда прибавочного труда. Фабрикант 

и боярин. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. 


«Кодекс барщинных работ»), являлся во всех своих статьях легализацией «собачьего 

голода» крестьян в обмен на их прибавочный труд в пользу бояр. Этот крепостнический 

закон может быть понят лишь в сопоставлении с английским фабричным 

законодательством XIX в. (Factory Acts), которое предусматривает 

ограничение рабочего дня в государстве, управляемом тем не менее капиталистами 

и помещиками. Откуда такое различие типов господства и эксплуатации 

рабочей силы, если капитал является всего лишь мертвым трудом, который оживает, 

лишь высасывая живой труд? Это объясняется тем, что в Англии закон принимается 

для того, чтобы смягчить последствия эксплуатации труда. Отмечая, 

что методы английского сельского хозяйства вынуждали все в большем и большем 

объеме применять удобрения в связи с истощением почвы, Маркс добавляет: 

«То же слепое хищничество, которое в одном случае истощало землю, в другом 

случае в корне подрывало жизненные силы нации». Таким образом, трудовое 

законодательство при капиталистическом способе производства направлено 

на то, чтобы не допустить возникновения пагубного эффекта прибавочного 

труда: полного разрушения рабочей силы. Вампир должен сохранить жизнь своей 

жертве, чтобы и дальше пить ее кровь. 

Чтобы понять, чем отличается положение валашских крепостных крестьян, 

нужно вспомнить, что прибавочный труд, безусловно, не является изобретением 

капитализма, а существует всюду, где трудящийся должен прибавлять «бесплатный» 

труд к труду, необходимому для его собственного существования. Не 

имеет значения, служит ли этот прибавочный труд для того, чтобы оплатить расходы 

на питание греческого аристократа, этрусского теократа, нормандского 

барона, американского рабовладельца или валашского боярина. Интенсивность 

прибавочного труда, согласно Марксу, связана с включением или невключением 

экономики в систему всемирного рынка: рабский прибавочный труд в античную 

эпоху является бесчеловечным лишь при работе на золотых и серебряных 

копях. В Соединенных Штатах в той мере, в какой речь идет о производстве 

лишь ради удовлетворения насущных потребностей, т. е. в той степени, в какой 

экономика регулируется через воспроизводство потребительской стоимости, 

эксплуатация негров сохраняет умеренный и патриархальный характер. Но когда 

производство становится преимущественно ориентированным на создание 

меновой стоимости при выращивании хлопка на экспорт, ужасы прибавочного 

труда, этого продукта цивилизации, накладываются на ужасы варварства, рабства 

и крепостничества. 

В румынских придунайских провинциях существовал специфический способ 

организации труда: часть земли обрабатывалась в условиях режима частной собственности 

членами общины, другая, общественная часть, обрабатывалась совместно 

и ее продукция служила для создания фонда взаимопомощи в случае неурожая 

и выполняла роль казны, предназначенной для оплаты коллективных расходов 

(война, отправление религиозных культов и т. д.). Со временем высшие чины 

армии и церковные иерархи стали присваивать себе совместную собственность и 

общественные фонды: труд свободного крестьянина, обрабатывающего общинные 

земли, превратился в барщину в пользу похитителей этой земли. Частнособственническое 

присвоение плодов крестьянского труда господствующим классом 

235

236 

породило крепостничество. Эти крепостнические отношения получили санки 

Святой Руси, которая формально отменила крепостное право в 1831 г., но вв 

кодекс барщинных работ, который возложил на крестьян непомерно высокие ) 

винности. 

Таким образом, та роль, которую играют закон и право в социальной стті 

туре, различается в зависимости от типа общества: закон об ограничении ра 

чего дня в Англии позволяет обеспечить выживание рабочей силы, в то вг 

как в придунайских провинциях он выступает как гарантия сохранения м« 

низма варварской эксплуатации. 

ЭКОНОМИКА ПОЛИТИКИ 

Главенство экономики над политикой, получившее теоретическое обоснс 

ниє в марксистской социологии, может опираться на другие модели, в част 

ти на анализ рынка. С точки зрения Маркса, рынок является одновременно п| 

грессом по сравнению с докапиталистическими общественными формация» 

условием развития цивилизации. Но он также воплощает сущность политшЦ 

буржуазном гражданском обществе, где свобода — это свобода продажи рабо*| 

силы на свободном рынке, а равенство — это равенство между предпринима| 

лем, который покупает рабочее время пролетария, и пролетарием, отчужд^ 

щим самого себя. Равенство ложное, свобода иллюзорная. И, напротив, ры* 

может выступать как лучшая или, по крайней мере, наименее плохая форма» 

циальной организации, что ведет к тому, что политике отводится маргиналь 

роль — проблема, которую оживленно обсуждает либеральная политическая! 

циология. 

Но, прежде чем перейти к исследованию рынка и рассмотрению политик 

качестве рынка, следует вернуться к изложенной в предыдущей главе гипотеї 

примате средств разрушения над средствами производства, способа разрушеї 

над способом производства. 

СРЕДСТВА РАЗРУШЕНИЯ И СРЕДСТВА ПРОИЗВОДСТВА 

Сложный характер политических форм и экономическая роль, которую о

238 

ЧАСТЬ III. Артикуляции полити! 

положение в различных государствах, и это является одним из аспектов теор; 

«глобальной экономики» Иммануила Валлерштайна. 

Экономические циклы и войны в мировой экономике 

Связь между войной и производством, один из аспектов которой Энгельс 

показывает на примере России, может быть проанализирована с точки зрения; 

циклов. Продолжительные циклы экономического роста в том виде, как они былц 

проанализированы Кондратьевым, Шумпетером и их последователями, ведут ^ 

крупнейшим войнам. Эти циклы роста, которые охватывают не отдельно взя| 

тую страну, а всю мировую экономику, характеризуются повышением цен и рос! 

том производства. Гипотеза о связи между экономическими циклами и войной 

(которая является прямым свидетельством существования глобальной полити! 

ческой экономии) находит свое выражение в анализе ожесточенного характер^ 

войн, измеряемого многочисленными жертвами. Количество жертв в войнах'! 

четыре раза выше в периоды экономического роста, чем в периоды застоя. Ги| 

потеза (правда, спорная) заключается в том, что экономический рост усиливает! 

соперничество за обладание рынками и территориями и увеличивает финансо'І 

вые ресурсы, а также психологические факторы, толкающие на развязываний 

войн. Война, следовательно, в современную эпоху начинается не по воле слу! 

чая, она тесно связана с существованием экономических циклов протяженное-! 

тью в пятьдесят или шестьдесят лет, первый из которых начался в 1496 г. вместе 

с застоем. В периоды стагнации появляются нововведения, так как правитель^ 

ство и предприниматели вынуждены изыскивать и изобретать новые методы. Эти 

нововведения обусловливают мультипликационный эффект в периоды ростаї 

когда прибыли и производительность труда быстро увеличиваются. Затем, в 'нот 

вый период застоя, норма прибыли уменьшается, спад затягивается, капитале! 

вложения сокращаются и нововведения, вместо того чтобы играть роль дви 

щей силы, порождают своего рода перенасыщение рынка. Если возврат к рос' 

слишком задерживается, то наступает кризис и возникает необходимость использовать 

институциональные и политические средства для того, чтобы создать ус 1 ?. 

ловия для возобновления роста. В современном мире эти механизмы не следуе| 

рассматривать по отдельным странам, а в рамках всей, по выражению Им 

ила Валлерштайна, «глобальной экономики», внутри которой он различает цени 

тральные гегемонистские державы, переживающие фазы подъема и упадка. 

чему же не допустить, что продолжительные экономические циклы и механизм 

гегемонии какой-либо державы в мировой экономике могут лечь в основу тес| 

ной связи между экономикой и войной? 

Однако речь здесь идет скорее о констатации факта, чем об объяснении при-^ 

чинной связи. Даже если усиление конкуренции может вынудить государство 

использовать военные методы, чтобы максимально обеспечить себе доступ Щ 

ресурсам, нельзя с категоричностью утверждать, когда конкуренция между от*] 

дельными фирмами и отдельными государствами более значительна — в пери 1 

подъема или в период застоя. Согласно теории, которую Ленин развил в 1917 г. 

своей работе «Империализм, как высшая стадия капитализма», продолжител 

VIII. Способы производства 

ный застой ведет к усилению конкуренции между империалистическими дер- 

^кавами за передел колониальных владений. Война через посредство политики 

становится продолжением экономики иными средствами. И на примере Второй 

мировой войны также видно, что война может разразиться в конце периода кризиса 

и экономической депрессии. Тот факт, что наибольшего ожесточения войны 

достигают в период экономического роста, вызван тем, что средства производства 

обеспечивают изготовление более многочисленных и дешевых средств 

разрушения. Можно также отметить, что фазы экономического роста являются 

также фазами демографического роста, и войны в эти периоды более смертоносны. 

В любом случае, связь между фазами экономической истории и истории 

войн следует понимать, опираясь на модели взаимодействия: можно утверждать, 

что войны возникают чаще в конце фаз роста, в тот момент, когда богатство увеличивается, 

но война приводит к истощению тех, кто в ней участвует, и вызывает 

инфляцию (государство во время войны выпускает в обращение большую денежную 

массу). 

Как бы там ни было, эта попытка построения всемирной истории, исходя из 

наличия всемирной экономической и политической цепи и воздействия экономических 

циклов на войну, подтверждает примат процесса производства над 

политическими явлениями, так как война сама является лишь переменной величиной, 

зависящей от экономики 1 

. 

РЫНОК И ПОЛИТИКА 

Но не является ли использование термина «экономика» слишком расплывчатым? 

Отождествляя, как это делалось в начале этой главы, экономику и производство 

благ для удовлетворения потребностей (исторически детерминированных), 

не становимся ли мы жертвой заблуждения? Поланьи утверждает, что следует 

различать экономику и денежную экономику. 

Экономика и рынок по Карлу Поланьи 

Связь между экономикой как производством благ, необходимых для жизни 

человека, и экономикой, как поведением, направленным на наиболее выгодное 

приобретение благ на рынке, является случайной связью, возникшей в результате 

особых условий, свойственных истории Запада. Следовательно, нужно подвергнуть 

критике использование понятия «экономика», так как нельзя осмысливать 

при помощи терминов рыночной экономики те виды экономики, которые 

не основаны на рынке земли и на рынке труда. Поланьи, в противоположность 

Марксу, не обнаруживает денег, даже в зачаточной форме, в экономических 

системах, предшествующих рыночной экономике: если, согласно Марксу, 

Употребление понятия «деньги», даже если это становится возможным лишь в 

1 Среди работ И. Валлерштайна отметим его «Le capitalisme historique». 

239

240 

условиях их полного распространения в капиталистическом способе произв 

ства, необходимо для того, чтобы правильно осмыслить греческую или римску( 

политическую экономию, то, с точки зрения Поланьи, в античном мире ЦЄЩЕ 

устанавливались специальным постановлением, обычаем, решениями, а не ка* 

ким-то рынком. Следовательно, можно говорить о механизмах эквивалентное^ 

ти благ, которые соответствуют определенной форме оплаты в натуре, радикалі»»! 

но отличающейся от функционирования денежной системы, где имеют мести? 

обратимость и универсальность обмена благами (в одном случае я могу уплачи^ 

вать налог драгоценным металлом, но, чтобы приобрести хлеб, я должен отдаі$ 

вино, а в другом случае я могу обмениваться хлебом, вином, серебром, котордЦ 

фактически является универсальным эквивалентом). Не следует смешивать cjsji 

шествование торговли и даже денег с существованием рынка: связь между эти! 

ми тремя механизмами возникла недавно, и рынок не следует путать с наличие» 

особого места для торговли, т. е. рыночной площади. Рынок — это механизм оцЙ 

ределения цены спроса и предложения. 

В XIX в. появились машинное производство и рыночная система, которая 

представляет собой приспособление экономической организации к развитиш 

ставшее необходимым для того, чтобы добиться осуществления современным 

технических чудес. Рынки нужны были для поставок сырья и сбыта готовой npûl 

дукции. «В условиях отсутствия системы взаимосвязанных рынков на всехуровЦ 

нях экономический риск капиталовложений в машинное производство был бф 

слишком высоким» (Поланьи). Следовательно, рынок нужен не только для предай 

метов потребления и сырья, но и для земли и для труда. 

Человек и окружающая его среда, таким образом, становятся управляемыми 

при помощи законов, применимых к товарам, произведенным для продажи, со$? 

гласно системе саморегулируемых рынков. В такой системе значение экономим 

ки в общественной жизни является довлеющим: «эффект экономики» (взаимсЦ 

зависимость спроса и предложения) формирует все общество или, скорее, «оП| 

ределяет» его, как в треугольнике стороны определяют всю фигуру. Социальнг 

стратификация организуется рынком. Государственные институты также. И да>Ц 

такие понятия, как равенство, свобода, справедливость или правовое государей 

во (rule of Law), достигают кульминации в условиях рынка. Например, при свщ 

боде предпринимательства юстиция обеспечивает защиту частной собственное! 

ти, равенство становится неограниченным правом каждого вступать в договор? 

ные отношения, здравый смысл воплощается в эффективности предпринимав 

тельской деятельности на рынке, а царство закона направлено на сведение всеіі 

социальных отношений к форме договора и собственности. В той мере, в какой, 

правила экономического рынка относятся ко всем аспектам социальной сферьІІ 

которые даже косвенно зависят от «материальных средств», существует тендені 

ция придать рыночным принципам абсолютное значение. Но индустриализа.*,, 

ция новых континентов, автоматизация, электроника, а также ядерная энергИЙ| 

побуждают, как указывал на это Поланьи в 1956 г., к установлению новой иерарх; 

хии приоритетов. И на основе своего исследования положения в царстве ДагО" 

мея в XVIII в., в котором описывались последствия уникального явления в ми?, 

ровой истории — международной торговли рабами и деспотизма, основанной 

ЧАСТЬ III. Артикуляции полит| Vlll. Способы производства 

на контроле монарха над всеми людьми и богатствами, — Карл Поланьи показывал, 

что страх, «этот архитектор власти», перешел из экономической области 

в политическую и моральную: речь здесь идет уже не о материальной субстанции, 

а о выживании и целостности человеческой личности. 

Правовое государство и рынок 

В качестве противопоставления патримониальному государству или рабовладельческой 

деспотии выступает дирижистское государство с ограниченными 

функциями, в том виде, в каком его желали бы видеть либеральные теоретики. 

Участие государства в общественной жизни должно быть, по возможности, сведено 

к минимуму. Так как его вмешательство в рынок, даже ограниченное и мотивированное 

достойными уважения социальными целями, как, например, борьба 

с безработицей, может привести к установлению диктатуры. В историческом 

плане в качестве доказательства этому можно рассматривать зарождение нацизма, 

который мог появиться лишь потому, что либерализм был в Германии ликвидирован, 

а социализм открыл путь нацизму 1 

. Между отдельными формами 

экономики, используемыми для того, чтобы достичь определенных целей, различие 

заключается лишь в степени их использования, так как все они препятствуют 

стихийному функционированию рынка. Будучи очень близок к Карлу Попперу 

и его противопоставлению «закрытого общества» «открытому обществу», 

Хайек показывает это противопоставление в качестве одной из форм, которую 

ему придал эпистемолог, т. е. как противопоставление между «обществом лицом 

к лицу» и «абстрактным обществом»; в первом из них поведения регулируются 

отношениями, устанавливаемыми знакомыми между собой людьми, которым 

известны взаимные потребности, тогда как во втором действия по отношению к 

чужакам подчиняются абстрактным правилам и безличным сигналам. Так, предприниматель 

в абстрактном обществе сообразует свое производство в соответствии 

с определенной системой цен, тогда как сельский ремесленник производит 

для клиента тот предмет, который ему был заказан. Громадное разделение 

труда в современном мире могло быть осуществлено лишь в результате безличных 

сигналов, которые исходят от рыночного процесса и указывают людям, как 

следует поступить, чтобы приспособить свою деятельность к событиям, о которых 

они непосредственно ничего не знают. 

Современные общества основаны на гигантском разделении труда, которое 

требует абстрактного регулирования поведений: для определения размеров цены 

на рынке надлежит иметь информацию, позволяющую добиться рационализации 

поведений. Таким образом, рынок представляется как система информации, 

принуждающая к рационализации и заставляющая индивидов выбирать, 

принимать решения, считать, предвидеть. Идея рынка как орудия цивилизации 

банальна, но существует разногласие между теми, кто видит в нем переходную 

форму экономики, и теми, для кого он представляется как наилучшая форма 

1 

Обо всем этом писал Хайек в 1945 г.; в своей работе «На пути к рабству» он специально обращается 

к английским социалистам, чтобы подчеркнуть опасный характер дирижизма. 

241

242 ЧАСТЬ III. Артикуляции политІД 

организации общественной жизни. Социологические теории, которые выст 

пают за организацию общества, построенного согласно принципу или принц 

пам (например, распределительной справедливости или коммунизма), противостоят 

теориям, согласно которым, напротив, необходимо дать возможности 

существовать спонтанному порядку, возникающему из свободной игры рыноч-îi 

ных сил. Согласно Хайеку, путать организацию как результат произвольного дей

244 

ЧАСТЬ III. Артикуляции поли 

Он, кстати, подчеркивает, что Дарвин внес в естественные науки соревнователі 

ную модель, которая до этого присутствовала у обществоведов. 


]С отказуот той концепции, по которой партия представляет собой группу людей, 

ставящих перед собой цель содействовать соблюдению общественного 

интереса, «руководствуясь определенным совместно выработанным принципом». 

Партии могут выставлять на всеобщее обозрение программы, их характеризующие, 

однако речь идет не о чем ином, как об эквиваленте товарных знаков на 

продаваемых в универмаге изделиях, которые содействуют их успешному сбыту. 

Но товарный знак изделия не характеризует магазин, так же как программа не 

характеризует политическую партию. «Партия — это группа людей, которые ставят 

перед собой цель действовать совместно в конкурентной борьбе за политическую 

власть». Все это объясняет тот факт, что различные партии могут иметь совершенно 

одинаковые программы. Таким образом, партии являются регуляторами 

конкуренции 1 

. 

Конкуренция, партийные системы и способ голосования 

Аналогия между политическим соперничеством и конкуренцией на рынке 

лежит в основе понятия «политический рынок». Она применима лишь к демократической 

системе, что существенно ограничивает ее значение и рискует вызвать 

переоценку инструментальной рациональности поведения политических 

субъектов. 

Отступничество/протест («exit/voice») 

Сопоставление систем политических партий можно сравнить с конкуренцией 

на рынке между фирмами, которые должны не только устанавливать цену, но 

и заботиться о качестве своей продукции: фирма должна предотвращать недовольство 

клиентов и добиваться компромисса между возможными «критическими 

высказываниями» с их стороны и обеспечением прибыли для себя. 

Применение этой проблематики к политике было впервые осуществлено в 

1929 г. Гарольдом Хоттелингом. Для удобства представим себе, что избиратели 

распределились в соответствии со своими идеологическими предпочтениями и 

голосуют за ту партию, идеи которой им наиболее близки. В условиях двухпартийной 

системы обе партии делят между собой рынок, причем каждая располагается 

в центре одной из половинок линии. (Если речь идет о двух супермаркетах, 

стремящихся привлечь покупателей, идеально расположенных вдоль линейного 

пространства, ответ будет тем же самым, но оставим в покое пример из области 

коммерции.) Занимая такую позицию, обе партии сокращают до минимума 

идеологическую дистанцию между избирателями и партиями, так же как и 

расхождения между избирателями с точки зрения занимаемой ими позиции 

(voice). И та и другая партия заинтересована в том, чтобы их программы были 

как можно более близки между собой. Предположим, что расхождение соответствует 

делению между правыми и левыми. Если партия, расположенная на ле- 

1 

См.: SchumpeterJ. Capitalisme et démocratie.


вом фланге, хочет завоевать на свою сторону больше избирателей, то она долэ 

на расположиться ближе к центру, т. е. ближе к левому крылу правой партии, 

наоборот, партия, расположенная на правом фланге, не может выставлять npv 

грамму, слишком ориентированную в правую сторону, так как она рискует теы 

что ее избиратели, расположенные левее, будут голосовать не за нее, а за левьцй 

Так следует понимать идеологическую близость двух крупных американских парі 

тий. 

Можно предположить, что те избиратели, которые находятся на самом леї 

фланге и на самом правом фланге, являются стойкими сторонниками своих] 

тий: они никогда не будут голосовать за партию, расположенную на другой 

роне. Но наличие двух противоположных типов поведения, теоретически о! 

санных Альбертом О. Хиршманом — exit/voice, т.е. уход/протест или отступ 

чество/содействие, — позволяет понять появление новых конкурентов. ЕСЛІ 

двухпартийной системе (левые/правые) правая партия сместилась слишком вле| 

то она оставляет место для появления партии более правой, чем она. Но мног 

партийная система, если можно ее выразить при помощи рыночной терминол 

гии, имеет право на существование в силу наличия других факторов, в частнс 

ти способа голосования 1 . Политический рынок подчиняется различным за* 

нам в зависимости от способа голосования. Если оно мажоритарное и происх, 

дит в один тур, то возникает двухпартийная система, а если пропорционально 

то система становится многопартийной, как на это указывал Морис Дюверэ 

(Российская избирательная система по выборам в Думу в 1996 г. сочетает ^ 

способа голосования, что усложняет логику и выгодно одной партии, котор 

существовала ранее, т. е. коммунистической партии). К тому же логика поведе! 

ния политических партий не обязательно совпадает с логикой поведения р 

ональных хозяйственных агентов на рынке, тем более что «политический 

нок» узок и цена, которую нужно уплатить за вхождение в этот рынок, оче| 

высока. 

Способы голосования и демократия 

Отказавшись от гипотезы, согласно которой демократия — это возможно 

обеспечить волеизъявление народа, но утверждая, что она является систем 

отбора, назначения и отзыва политическими партиями руководящего штаба ч£ 

рез организованную и структурированную конкуренцию, можно высказать oi 

ределенные соображения о способах голосования. Активная поддержка пропор^ 

ционального голосования утрачивает свою обоснованность. Сторонники щ 

' Полный анализ политического рынка мы находим у Будона «Effet pervers et ordre social», O| 

II, на основе книги Альберта О. Хиршмана «Exit, Voice et Loyalty», 1970. Отправной точкой npotij 

вопоставления, установленного Хиршманом, является размышление о парадоксальной ситуацИІ 

монополия может быть более эффективной, чем институт, функционирующий в условиях KOHKJ 

ренции. И действительно, конкуренция может вызвать уход (exit) наиболее требовательной часі 

клиентуры, которая до этого выражала свой протест (voice), чтобы добиться лучшего обслужив 

ния. 

2 Duverger M. Les partis politiques. (1951). Liv. II. Chap. Ill, II. 

VIII. Способы производства 

порииональной системы утверждают, что она позволяет отразить состояние общественного 

мнения и избежать того, что в парламенте не будут представлены 

те или иные тенденции. 

Пропорциональное голосование, безусловно, в большей мере обеспечивает 

представительство различных мнений. Но пример Веймарской республики показывает, 

что, распыляя силы в парламенте, оно не позволяет образовать большинство, 

поддерживающее эффективное правительство, и чревато, следовательно, 

опасностью при возникновении напряженной обстановки. Однако бесполезно 

критиковать пропорциональную систему и представлять ее в качестве троянского 

коня внутри демократии, которая ради соблюдения этой самой демократии 

делает ее неуправляемой и даже угрожает ее существованию; следует указать, 

что демократия не нуждается в ней по своей сути, потому что «соблюдение 

принципа демократии означает лишь то, что бразды правления должны быть 

доверены тем политическим деятелям, которые располагают более мощной поддержкой 

избирателей, чем любая другая конкурирующая группа или политические 

деятели» (Шумпетер). 

Этот вид аргументации был систематизирован Карлом Поппером в рамках 

логики дарвиновского типа, согласно которой конкуренция если и не позволяет 

добиться лучшего результата, то обеспечивает наименее плохой результат'. Основной 

политический вопрос состоит не в том, «кто должен править», а в том, 

«как государство должно быть организовано, чтобы плохих правителей можно 

было бы прогнать без насилия и кровопролития». Таким образом, главная политическая 

проблема заключается впредь не в легитимации власти (вопрос «Кто 

должен править?» означает: «Кто обладает легитимным правом управлять?»), а в 

организации конкуренции между правящими группами. Подобно тому как отбираемые 

по конкурсу чиновники обязаны приложить максимум усилий, так и 

партии или, вернее, депутаты будут вынуждены добиваться максимальных результатов 

при одномандатном голосовании в один тур, так как они рискуют серьезно 

проиграть в случае сокращения числа голосующих за них избирателей. 

При системе, которая существует в Великобритании, каждый кандидат находится 

под угрозой поражения, что побуждает его действовать как можно более энергично. 

И напротив, при пропорциональном представительстве даже для наиболее 

слабой партии гарантировано несколько мест в парламенте, как минимум 

для ее главных лидеров. Таким образом, пропорциональное голосование облегчает 

распределение теплых местечек между партиями и делает кандидатов зависимыми 

от партии, а не от воли избирателей, чего не происходит в условиях избирательной 

системы, при которой день выборов превращается в настоящий 

судный день. Двухпартийная система в Англии или в Америке создает"механизм 

санкций, способный наилучшим образом выразить чаяния электората. 

Но можно утверждать, что демократия должна отображать не только принцип 

изономии — равенства перед законом, — но и принцип изологии — равенства 

в области свободы слова. Место, которое занимают средства массовой ин- 

Поппер К. О демократии/Экономист. 1988. 23 апреля. 

247

248 ЧАСТЬ III. Артикуляции политик 

формации в политической жизни, обусловливает растущую роль «политической 

информации» и ее специалистов, о которых часто говорят, что они подменяютсобой 

политических деятелей и что они занимают все более и более важное мес-< 

то в предвыборной борьбе. Это явление к тому же возникло не вчера, на него$ 

указывал еще Макс Вебер, связывая его с первостепенной проблемой финанси-'^ 

рования партий, когда возникает и действует зависимость между экономическим 

рынком и политическим «рынком» (мы это слово, как и Макс Вебер, берем 

в кавычки). Развитие средств рекламы в значительной степени изменяет политическое 

«предложение», делая его исключительно широким и в некотором роде 

независимым от «спроса» 1 

. Но чтобы действовать на политическом рынке через! 

посредство рекламы, нужно располагать определенными финансовыми средств 

вами. Отсюда искушение и попытки регулировать при помощи закона, а также \ 

непрекращающиеся скандалы, в частности, в Японии, Италии, Франции, Со-1 

единенных Штатах, России. 

Эти относящиеся к началу века рассуждения Вебера о роли рекламы в поли- і 

тике требуют от нас известной осторожности в оценке изменений в политичесч! 

кой жизни в результате все более и более значительной роли, играемой инфор- '>> 

мацией. От техники, основанной на энергии, ее производстве и транспортиров*! 

ке, промышленное общество, эмблемой которого был паровоз — детище угле-гЦ 

добычи XIX в., — переходит к технике, зависящей от информации, при которой! 

средства коммуникации станут средствами производства, чьим символом будет! 

компьютер, созданный «машиной Тюринга» и теориями фон Неймана. Одно-1 

временно произойдет переход от общества, где государство должно осуществ-1 

лять контроль над средствами разрушения и (или) производства, к обществу, rij 

котором государство будет прежде всего представлять собой орган наблюдения^ 

и контроля, обрабатывающий потоки информации. 

ax. Economie et société. 

IX. СПОСОБЫ КОММУНИКАЦИИ 

Способ коммуникации может быть описан как динамичная система, включающая 

средства коммуникации и формы присвоения этих средств индивидами, 

группами, институтами. Очевидно, следует включить в средства коммуникации 

те из них, которые служат для перемещения материальных объектов, а 

также те, по которым движется информация (в обычном смысле этого слова). 

В данной главе основное внимание будет уделено средствам передачи информации 

— по причине эмпирического характера, исходя из той роли, которую, как 

кажется, играют такие средства в социальных системах, где господствует промышленная 

форма производства, а также по причине концептуального плана: 

категория господства, наряду с категорией действия и организацией, позволила 

выявить значение передачи информации в политических процессах. 

Как представляется, в качестве политического ресурса способны выступать 

три крупных вида средств передачи информации: образный, устный и письменный. 

Но средства коммуникации, взятые сами по себе, значат меньше, чем 

те отношения, которые поддерживают с ними различные социальные группы. 

Сосредоточены ли такие средства в чьих-то руках или распространены повсеместно? 

Являются ли они в одинаковой степени предметом присвоения для различных 

социальных групп или полностью принадлежат аппаратам господства, 

которые монополизируют также право на насилие? Само по себе средство коммуникации 

не содержит социального смысла или значения, имеющего всеобщий 

и непреходящий характер. Конечно, на закате Средневековья и на заре Возрождения 

образы играли в европейском обществе гораздо большую роль, чем в 

сегодняшнем мире, где их теснят письменность и всеобщая грамотность. Театр в 

Англии елизаветинской эпохи не имел того положения, которым он обладал в 

античной Греции или на Бали (этот индонезийский остров можно было бы назвать 

государством-театром) (см. гл. XI, с. 340). 

Разумеется, следует остерегаться техницистской идеологии, с позиций которой 

техника решает все. Можно тем не менее задаться вопросом: не связаны ли 

способы коммуникации с природой политических систем? С несколько наивной 

резкостью, которая была свойственна первым представителям дюркгеймовской 

социологической школы, Морис Хальбвакс отмечал, приступая к изложению 

своих мыслей в главе под названием «Политическая морфология» 1 : «Отнюдь 

не случайно то, что демократии родились в странах, омываемых морем, 

вокруг портов — повсюду, где люди, принадлежащие к различным нациям, сильно 

отличающиеся по своему социальному положению, общались более живо и 

широко, завязывая контакты, вступая в тесные отношения друг с другом». Таким 

образом, можно измерить роль средств коммуникации в пропагандистских 

технологиях (использование радио нацистами), показать, например, как 

1 Halbwachs Maurice. Morphologie sociale. Chap. 2 (1938). Armand Colin. 1970.

250 

кино, которое зарождалось в качестве массового искусства, поставили себе на 

службу нацисты и большевики. (Такие примеры можно было увидеть на выставке 

«Берлин — Москва. 1900 — 1950» в московском музее имени Пушкина в 1996 г.) 

Появляется искушение либо искать в способах коммуникации некую материальную 

основу политической системы, либо, напротив, приписывать эстетическим 

формам какую-то функцию выразителей политических и социальных систем. 

Поэтому нельзя ограничиваться изучением пропагандистских методов 

следует, подобно Хальбваксу и др., выяснять, не связана ли специфика использования 

средств коммуникации с особыми формами политических организаций: 

возможно ли, к примеру, охарактеризовать политический режим по регистру 

применяемого им письма? Ниже мы обратимся к гипотезам подобного рода. 

Здесь же подчеркнем, что можно было бы целиком поддержать идею о полной * 

независимости форм эстетического выражения от политического режима. 

: 

РЕТРОСПЕКТИВНАЯ ИЛЛЮЗИЯ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА 

Было бы заблуждением выводить своеобразие современных политических 

систем из значения в них средств коммуникации. Только обманчивые представ 

ления о прошлом заставляют полагать, что общества былых эпох страдали из-з 

того, что информация там двигалась медленно, а потоки ее были невелики. Еслі 

изменения в средствах коммуникации и оказывают воздействие на политичес 

кие системы, то из этого нельзя сделать вывод о существовании «прогресса» 

который позволил бы перейти от нехватки к изобилию или избытку. Следуеі 

вспомнить замечание Бертрана Рассела, придав ему более общий смысл. Ученый 

говорил о том, что средства передвижения увеличивают расстояния, которые 

людям приходится преодолевать. Отнюдь не пригороды привели к развитию 

железных дорог, напротив, именно последние породили пригороды. Увековечив 

социальную дискриминацию, которая была столь сильной в Париже в 

XIX в. (свидетельство тому — ярко выраженный разрыв между западной и восточной 

частями города, обернувшийся кровопролитием в дни Парижской коммуны 

и еще сегодня обнаруживаемый в электоральной карте), общественный 

транспорт позволил раздвинуть городские пределы и изгнать из центра города: 

«опасные классы». Преобразование транспортных сетей вызвало к жизни городскую 

политику, направленную на развитие пригородов и на изменение социального 

состава населения центральных районов. К иным результатам, совершенно 

отличным от европейских, привела жилищная политика в США. Там городское 

строительство совпадало в одних местах с развитием железных дорог 

(Нью-Йорк), в других — с развитием автомобильного транспорта (Лос-Анджелес) 

на общем фоне массовой иммиграции. Можно с равным основанием утверждать, 

что мы имеем здесь дело со следствиями сложения индивидуальных 

решений (все хотят поселиться в центре города, и цена квадратного метра жилья 

здесь растет) и эффективной государственной политики. (Советский урбанизм, 

например, изменил облик Москвы.) Но в любом случае нельзя говорить о прогрессе 

только потому, что за один час можно приехать в Лилль из Парижа на | 

Способы коммуникации 

. : 251 

сверхскоростном экспрессе. Ведь именно из-за наличия поезда людям приходится 

совершать такие поездки. 

«Нехватка» того или иного средства коммуникации отнюдь не ограничивает 

публичное пространство. Так, несмотря на «отсутствие» средств массовой коммуникации 

в эпоху Карла VI (1368—1422), король и общественное мнение взаимодействуют, 

влияя друг на друга. Монарх утверждает в своих ордонансах, что 

услышал «глас» своих подданных и повелевает «объявить» его, чтобы «никто не 

оставался в неведении». Написанные тексты оглашались в торговых местах, там, 

где люди преимущественно общались, — на площадях, перекрестках, у церковных 

папертей. Такой способ распространения информации выглядит ущербным 

только при нелепом сравнении его, например, с ресурсами, которые предлагает 

двадцатичасовой телевизионный бюллетень новостей в обществе, где никто не 

может оправдываться незнанием закона и где все грамотны. Выдвигается предположение 

о том, что для движения информации необходимы определенные 

каналы, без которых политическая власть была бы глухой и немой. Но забывают, 

что размеры политического пространства и его структурированность различны, 

они не становятся меньшими или искривленными под воздействием имеющихся 

средств коммуникации. Так, Клод Товар, который изучал решения Карла 

VI о помиловании («письма о пощаде»), приходит к таким выводам: «Общение 

между королем и народным мнением подчиняется ритуалу, выраженному словами 

и жестами» (он проявляется в приведенных выше формах); между двумя 

сторонами устанавливаются отношения «соучастия»: мотивируя свое решение, 

король исходит прежде всего из шкалы ценностей, существующей в народе относительно 

тех или иных преступлений и проступков'. 

И еще одна иллюзия того же типа: измерять расстояния на основе чисто метрических 

критериев, представляя древние сообщества как мертвенно неподвижные. 

Действительно, если за меру брать скорость современных средств коммуникации, 

то в прошлом индивиды, потоки информации, товары передвигались медленно, 

на небольшие расстояния. Но размеры политических, административных, 

экономических единиц есть функция связи специфического типа и зависят от 

частоты вынужденных передвижений. Отдаленное есть социальное отношение, 

горизонт — это коллективный мираж. Представляя «выстроенный пейзаж», в котором 

живет берберское племя сексава в Атласских горах Марокко, Жак Берк предупреждает: 

«Ничто не отстояло бы так далеко от истины, как оценка массы страны 

по нашей метрической системе. Рассказывая о том, как путешествуют пешком 

или на муле, этот автор различает меру пастуха, меру воина и меру гражданина. И 

он показывает контраст между горой бербера, идущего пешком, и равниной араба, 

скачущего на лошади, чтобы предостеречь от «видения, основанного на равнинных 

понятиях», свойственного ИбнХальдуну. Берк же призывает смотреть на 

общество берберов сексава так, как оно само на себя смотрит. А оно на недосягаемую 

высоту ставит свое неприступное убежище, в лежащей же внизу долине видит 

лишь путь, ведущий к равнине, от которой необходимо себя обезопасить 2 

. 

' Название работы К. Товара см. в библиографическом списке. 

2 Structures sociales du Haut-Atlas. P. ІЗ.

ОБРАЗЫ ВЛАСТИ И ВЛАСТЬ ОБРАЗА 

Мы уже затрагивали политические аспекты проблемы образа, исходя из той 

роли, которую Фрейд придает идентификации в социальной организации. Вслед 

за Лаканом можно отличать воображаемое от символического и воображаемое 

от реального. Воображаемое — это то, что формирует самого субъекта в процессе 

его первоначального отождествления со своим собственным образом, отра„ 

женным в зеркале, который овладевает субъектом. «Я» создается в результат 

прирожденного отчуждения, на которое напластовываются образы (imagos). Их, 

совокупность и определяет отличительные свойства субъекта. Но это рожденва 

субъекта в качестве «я», в качестве «ego» показывает, что воображаемое всег, 

является воображением тела, которое предполагает самое себя, проявляете 

дробится, превращается, освобождается и связывает субъект с другими суб 

тами, порожденными этой игрой созидающего зеркала. Поэтому образ отн 

не является простой и бесполезной калькой мира, а связь между воображаем: 

и политикой не может быть сведена к вытеснению системы вредных иллюзий, 

проблеме образа и представления (которые мы здесь не рассматриваем 

принадлежащие к двум различным порядкам вещей) довольно часто подхо, 

отталкиваясь от иконоборческого предрассудка. Этот предрассудок был обла; 

рожен Марксом в его знаменитом метафорическом пассаже из «Неме; 

идеологии»: 

Образование представлений, мышление, духовное общение людей являются 

еще непосредственным порождением материального отношения людей. [...] 

во всей идеологии люди и их отношения оказываются поставленными на п 

словно в камере-обскуре, то это явление точно так же проистекает из историчес; 

процесса их жизни — подобно тому, как обратное изображение предметов на се 

ке глаза проистекает из непосредственного физического процесса их жизни 1 . 

Идеология, или ложное сознание, выдает за реальность ее мнимый о! 

ибо перевертывает эту реальность. Примером является философия Гегеля, 

возглашающая первичность идеи, сознания. Сравнение идеологии с опт! 

ским устройством (которое, вообще, очень полезно для живописи и фото: 

фии) усиливает в целом Марксову критику той «фантасмагории», которой які 

является представление. Таким образом, следует расстаться с небесами и 

ститься на землю, покончить с представительным государством и обеспеч 

триумф гражданского общества. Начинание, превратившись в интеллекте; 

альную программу, будет заключаться в том, чтобы выявить зло в образе Я 1 

представлении, поскольку они вроде бы мешают создавать образ зла и п{ 

ставлять его себе. 

Вместо того чтобы рассматривать очень многочисленные вопросы, отнї 

щиеся к проблеме воображаемого в политике, ограничимся кратким ан 

двух примеров: взаимосвязью иконоборчества и фанатизма на заре протестда 

тизма и связью между властью и представлением в елизаветинские времена:•* 

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 24—25. 

ЇХ. Способы коммуникации 

ФАНАТИКИ И ИКОНОБОРЦЫ 

Во время протестантской Реформы Лютер и Меланхтон выступили против 

тех, кого они клеймили как «фанатиков». Так эти деятели называли милленаристские 

группы, стремившиеся уничтожить «расстояние» между градом Божьим 

и градом земным, разрушить во имя Иерусалима небесного гражданское 

общество, осуждавшееся ими как Вавилон. По мнению же Лютера и Меланхтона, 

нельзя оспаривать законность политической власти (ср. гл. III, с. 58). И они 

отвергали спорный тезис (первоначально направленный в основном против Римской 

церкви) о том, что любое изображение якобы означает идолопоклонство. ' 

Этот вопрос был связан со статусом таинства евхаристии. Правоверные католики 

верили в пресуществление (хлеб и вино пресуществляются при совершении 

таинства литургии в истинные тело и кровь Христовы), поэтому в определенном • 

отношении изображение Христа было для них делом совершенно законным (и 

Контрреформация полностью включит пластические искусства в свой пропагандистский 

арсенал). «Фанатики» же (анабаптисты, сторонники француза Кальвина 

и швейцарца Цвингли) считали, что благодаря мессе происходит лишь «символическое» 

воспроизведение тела и крови Христовых, происходящее в душах 

присутствующих. В их храмах нет никаких изображений. Для Лютера евхаристия 

является соприсутствием (хлеб и вино остаются самими собой, сосуществуют 

с телом и кровью Христовыми), он осуждает иконоборцев. В политическом 

плане в особой обстановке Ренессанса и возникновения протестантизма иконоборцы 

появляются из групп, которые отвергают сам принцип существования 

какого-то земного политического тела. Отказ от живописного представления 

сочетается у фанатиков с непризнанием легитимности политической власти. Дело 

не в том, что они отказывают в признании определенному виду государственного 

устройства, ибо предпочитают ему какой-либо другой, а в том, что ставится 

задача упразднения политической власти как таковой — во имя учреждения 

града Божия, здесь и сейчас. Напротив, Лютер исходит из абсолютной необходимости 

«гражданского общества» и предоставления образам прав земного гражданства. 

ВЛАСТЬ И ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ВЛАСТИ В ЕЛИЗАВЕТИНСКУЮ ЭПОХУ 

Чтобы показать сложность и разнообразие вопросов, связанных с воображаемым 

(которые столь часто сводятся к бесплодным спорам о телевидении), можно 

остановиться на одном особом типе связки образа власти и власти образа, представления 

власти и власти представления, который мог бы характеризовать и 

современное государство. Пример такого переплетения можно найти в Англии 

в Ремен Якова I, преемника Елизаветы Английской (ср. гл. V, с. 146). 

«Буря», последняя пьеса Шекспира, была сыграна в присутствии этого государя, 

поборника идеи монархии, которая зиждется на божественном законе, — 

г осударя, написавшего несколько политических сочинений, в том числе поэму, 

253

254 

ЧАСТЬ III. Артикуляции политі 

в которой утверждалось, что «Господь не напрасно даровал королям божестве^ 

ный стиль». В замечательном произведении Шекспира, изображающего экстр^ 

мальную ситуацию, выделим рассказ его героя Просперо, обращенный к свое* 

дочери Миранде. Оба они оказываются на пустынном острове, с ними остали

256 

ЧАСТЬ 

ни». С одной стороны — величественные сюжеты, позволяющие создать из чел. 

ловека существо, которое превосходит его самого, с другой — копирование за* 

урядных предметов. По словам Токвиля, мастер итальянского Возрождения прл^ 

давал меньшее значение анатомической точности изображения, нежели Давиді 

Французский живописец стремился воспроизводить находившиеся перед ег® 

глазами модели, тогда как Рафаэль хотел самое красоту сделать еще прекраснее--не 

подражать природе, но «превзойти» ее, сотворить нечто более совершенное 

Давид и его ученики оставили нам «точное изображение человека», а Рафаэль «j 

своих творениях приоткрыл нам Божественность». Контраст между двумя фор»> 

мами искусства столь же резок и дихотомичен, как и глобальная противоположІ 

ность двух общественных форм и соответствующих им двух моделей повиновеІІ 

ния (см. гл. IV, с. 93; гл. VI, с. 163). На основе труда Токвиля «Демократия в Аме?' 

рике» (книга вторая, часть первая, глава XI «С какой целью американцы зани*| 

маются искусством») можно составить следующую таблицу оппозиций. 

ликим 

 

Различия между изящными искусствами в демократическом и 

аристократическом обществах по Токвилю 

как хапя 

ное оаспп 

KOTODMV 

Демократическое государство 

Современность 

Давид 

Небольшие полотна 

Подражание природы 

Человек 

Восприятие 

Ощущение 

Движение 

Малое,элегантное, приятное 

Тело 

Количество 

Реальность 

Аристократическое государство 

Возрождение 

Рафаэль 

Крупные плотна 

Воплощение возвышенного 

Божество 

Воображение 

Чувство 

Мысль 

Великое, обширное, далекое 

Душа 

Качество 

Идеал 

изящные искусства позволяют рассматривать себя в качестве форм, 

ших гкпмгтпа различных обществ. Токвиль воздерживается от установэеди 

названных двух форм, но вся его риторика ясно обавторское 

предпочтение. Он проводит четкое различие между ве- 

-гтпгж. приоткрывающим Божественность, и искусством демо- 

, но Токвиль рассматривает их прежде всего как отражение, 

Ш 

РаНЄН 

'ент, в которых воспроизводится то, что имеет повсемест- 

5 обоих типах общества. В отличие от представителей немарксистской 

социологии искусства или идеологии, KO-'J 

подчеркивают неизбежность искажения в сфере представления, ТоКвиль, 

скорее, выявляет в искусстве (но также и в технике) повторение социаль*- 


ной структуры, взятой в целом. В этом смысле искусство, как кажется, способно 

говорить лишь о том, что проявляется во всех обществах: об иерархии — в одной 

форме социального устройства, о царстве равенства — в другой. 

Следует ли сделать вывод о том, что эстетические формы заключают в себе 

некий порядок, отображением которого является и социальный строй? Должны 

ли образы интерпретироваться как прочитываемые тексты, содержащие сообщения, 

которые можно расшифровать в соответствии с определенным кодом? 

Или, точнее, обладает ли художественная форма качествами матрицы, предписывающей 

или предлагающей какие-то установления и механизмы, например 

определенный тип отношения между градом земным и градом Божьим? 

ВЛАСТЬ СЛОВА И СЛОВО ВЛАСТИ 

Поскольку магию определяют именно как искусство воздействовать на вещи 

словом, то естественно возникает гипотеза о власти языка. Социальная жизнь 

представляет собой ткань магических отношений, но природу этих отношений 

предстоит теоретически объяснить. При этом следует избежать подводных камней 

двоякого рода: отказа от признания действенности слова и, в более общем 

плане, действительности символического; пленения магией, которое лишает 

способности рассуждать. 

Чтобы избежать первой опасности, достаточно привести здесь пример парадигмального 

плана, пример символической действенности слова в той сфере, 

где она проявляется в самом чистом виде. Речь идет о воздействии на тело означающего. 

Вся Фрейдова теория истерии доказывает, что тело пораженного ею 

человека является как бы памятником, на котором высечено нечто бессознательное, 

структурированное наподобие языка. Проиллюстрировать это воздействие 

означающего можно, например, на основе выводов, которые получил 

Фрейд, сравнивая органические и истерические параличи. Причинами первых 

становятся нарушения центральной или периферической нервной системы; 

пораженные зоны соответствуют определенным зонам мозга и нервным узлам. 

Истерические же параличи парадоксальны с точки зрения анатомии. Так, у одной 

из пациенток полностью отнялась рука, но плечо сохраняло подвижность. 

Такое расхождение между атласом человеческого тела, составленным позитивной 

наукой, и телом больной истерией заставляло утверждать, что больная лжет, 

симулирует недуг, преувеличивает его. Вместе с Жаком Лаканом скажем, что ее 

Желание нарушало порядок, установленный хозяином. При таком понимании 

истерический припадок рассматривался в качестве ложного эпилептического 

приступа. Фрейд в своих работах полностью пересмотрел распространенную в 

его время концепцию истерии: эта болезнь не симуляция, истинная причина ее 

кроется в желаниях субъекта. Парализованная рука не обман, не притворство. 

Пациентка, у которой отнялась рука, хотела дать пощечину своему ребенку; 

торможение этого разрушительного импульса запечатлелось в ее теле. Самым 

Удивительным оказалось то, что пораженные истерической эпилепсией части 

тела точно накладывались не на карту анатомического строения (седалищный 

257

258 

ЧАСТЬ III. Артикуляции политим 

нерв), а на словесную карту (рука, плечо, бедро). В те времена даже такие мел 

цинские светила, как Шарко, усматривали первопричины истерии в дина\ц 

ческих и переходных нарушениях. Фрейд же, проявив теоретическую смелост 

стал доказывать, что нарушения при истерических параличах вызваны фактор 

ми другого порядка — бессознательного. Следуя Лакану, скажем, что здесь де 

ствует логика означающего, которое структурирует бессознательное. Таким І 

разом, истерический припадок вызывается не электрическим церебральні 

хаосом, как при эпилептическом припадке. Механизм этой болезни срод 

половому акту, а ее природу следует искать в сфере наслаждения. 

Истерический паралич — это настоящий паралич, но это паралич «мысли 

руке». Скажем, это паралич, при котором рука тела обездвижена в качестве q 

качающего «рука». Выводы такого рода противостоят доктринам, видящщ 

языке лишь копию мира; действенность же языка в таких доктринах опреде 

ется количеством энергии, которую он получает от сил механического прок 

хождения. Разумеется, не всякое действие относится к языковому порядку 

мнение — doxa — общепринято, вряд ли стоит о нем особо упоминать). Наг 

тив, мы должны подчеркнуть, что статус языкового поля — это не статус втс 

степенной или случайной причины. Слово оказывает самое существенное І 

действие и полно проявляет себя в рамках своей специфической рациональщ 

ти. Конечно, истерия выражается так, как если бы анатомии не существовав 

но воздействие болезни на тело и страдания, ею причиняемые, от этого не І 

новятся менее реальными. Можно было бы даже сказать, что истерия более ] 

альна, чем какая-либо органическая болезнь, ибо этот недуг не поддается ле 

нию, если только не Прибегнуть к особому механизму, разработанному 

дом и называющемуся психоанализом 1 

. Целый ряд проблем политической'! 

циологии следует понимать прежде всего исходя из изложенного подхода, а| 

из гипотезы о том, что символический порядок лишь повторяет или усилив 

порядок, основанный на соотношении сил. 

ИМЕЕТ ЛИ ЯЗЫК ФАШИСТСКИЙ ХАРАКТЕР? 

Ролан Барт утверждал в провоцирующей манере: «Язык — это фашист», 

эту мысль обосновать? Фашизм можно определить как политическую систе* 

где все то, что разрешено, является обязательным (позволено выражать ев 

любовь к вождю, участвуя в шествии, позволено работать бесплатно в выходи^ 

день, позволено вступать в партию). Точно так же язык представляет собой ci 

тему, которая предписывает субъекту в обязательном порядке следовать ее 

ложениям. Например, во французском языке я должен выбирать между М) 

ским и женским родом, причем при согласовании слов первый из них главенС 

вует (следует сказать: черепаха-самец, где слово «самец» является прилагатеЛ 

1 

Freud. Quelques considérations pour une étude comparative des paralysies motrices organiques! 

hystériques//Archives de neurologie. T. 26. 1893. 

ЇХ. Способы коммуникации 

ным к слову женского рода); мне приходится четко артикулировать звуки «р» и 

«л», чтобы нельзя было перепутать слова «la loi» (закон) и «le roi» (король), 

«l'élection» (выборы) и «l'érection» (эрекция). Язык давит на мой выбор, ограничивая 

его, вплоть до превращения в некую принудительную систему. Но без этих 

императивных правил общение было бы невозможно; существование кода необходимо, 

чтобы формулировать послания. Однако полностью ли связывают 

такие правила говорящего? От «фашистских» свойств языка я могу освободиться 

с помощью того, что Ролан Барт называет стилем, т. е. искусством играть с 

правилами речи. 

Бартову оппозицию «язык/стиль» (являющуюся вариантом оппозиции «язык/ 

слово», сформулированной Фердинандом де Соссюром) можно было бы применить 

для анализа политических режимов. Одна из черт тоталитаризма — монополизация 

инструментов коммуникации и навязывание обществу одной-единственной 

идеологии. Вопрос о том, верят ли в нее, имеет небольшое значение. 

Задача такой идеологии — навязать всем индивидам одну и ту же лексику, одни 

и те же стереотипы. Есть основания говорить об идеократии или о логократии в 

той мере, в какой функция навязанных языковых штампов состоит не столько в 

принятии официального языка, сколько в том, чтобы не допустить появления 

другого языка. В некоторых случаях осуществляется насилие, свойственное словесному 

регистру. Оно заставляет индивидов отступать от требования истинности. 

Так, коммунистическая власть в Польше утверждала в качестве истины, 

которую никто не имел права обсуждать или оспаривать, что расстрел офицеров 

польской армии в Катыни был произведен нацистами. Поляки знали, что виновники 

этой бойни — советские коммунисты. Функция государственной лжи в 

данном случае состояла не в том, чтобы добиться своей цели с помощью ухищрения 

или скрыть ошибку, скандал. Главной задачей было утверждение принципа, 

в соответствии с которым истина исходит только от партии. И она демонстрирует 

свое всевластие, навязывая в качестве истины то, что, как все знают, 

является ложью. Исключается любая не исходящая от власти речь. Однако действенность-политической 

пропаганды не зависит от той силы, которой могут 

обладать те или иные группы или индивиды, и подчиняется особой логике: 

мобилизация ненависти или посредством ненависти не требует от использующих 

ее больших усилий. 

МОНОПОЛИЯ СЛОВА И ДЕМОКРАТИЯ 

В классическом исследовании Роберта Михельса, которое уже упоминалось в 

связи с проблемой организации (гл. VI, с. 239), было показано, что при отборе руководящего 

состава (элит) в партиях, действующих на демократических началах, 

Предпочтение отдается профессионалам слова (журналистам, преподавателям). 

Представительная демократия ставит в более выгодное положение тех, кто благодаря 

своей профессии усвоил ораторское мастерство, приобрел навыки составления 

текстов, по сравнению с профессионалами другого типа (с рабочими — в слу- 

259

260 

чае германской социал-демократии). Известно, что адвокатами, публицистами! 

преподавателями становятся дети из семей, принадлежащих к привилегированный! 

социальным категориям. Так же и в политических партиях, даже если основную 

часть их избирателей, приверженцев и активистов составляют люди из социально 

ущемленных групп, к руководству будут приходить представители привилегированных 

групп, сами находящиеся в привилегированном положении. 

Пример подобной ситуации дает русская социал-демократия конца прошлого 

века. Руководителями этой партии являлись преимущественно интеллигенты, 

выходцы из мелкобуржуазных слоев, получившие университетское образование. 

Некоторые из них убеждались в невозможности сделать карьеру (из-за 

отсутствия поддержки в обществе, низкого уровня подготовки, избытка дипло»: 

мированных кандидатов в некоторых секторах деятельности, сразу же закрывав^ 

шего возможность работы по специальности). Эти люди образуют категорию**? 

которую Макс Вебер назвал «пролетароидными интеллектуалами». Разрыв между 

полученными дипломами, надеждами и возможностями трудоустройства соус-" 

ловил, судя по всему, политическую радикализацию таких групп. Участие в псй|| 

литике сулило их членам значительные выгоды, ибо в рабочих объединения}! 

нетрудно занять руководящие посты, связанные >с принятием решений. Ленш| 

обеспечил сохранение власти меньшинства в партии, запретив всякое выражай 

ние несогласия. И именно активисты рабочего происхождения потребуют (всо$1 

юзе с некоторыми активистами, вышедшими из интеллектуальных кругов) свсир 

боды дискуссий внутри большевистской партии, — свободы, в которой Лени» 

им откажет (ибо спор означает ослабление). Так институциональная монополий,,; 

зация «истинного» слова, запрет на стилевое разнообразие, если возвратиться^ 

тематике Барта, вошли в инструментарий тоталитарного насилия. 

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ПИСЬМО ИНСТРУМЕНТОМ ВЛАСТИ? 

Хотя разделение средств коммуникации на образ, устное слово, письмо мог 

жет выглядеть искусственно, необходимо признать, что обсуждение роли письма 

в механизмах власти побуждает к анализу отношения между устной речь» 

и письменностью. И здесь на заднем плане возникает идея (предрассудок?), 1 

соответствии с которой слово якобы находится на стороне свободы, а письмо ** 

на стороне власти. Дискуссии на эту тему имеют свои обязательные пассажи, 

свои общие места, свою «топографию». 

Урок письма Леви-Строса 

В книге Леви-Строса «Печальные тропики» (1956) имеется глава под назва 

ниєм «Урок письма». Ее можно было бы также озаглавить «Урок о письме». Ot 

представляет своего рода обязательный момент в размышлениях об отношениях 

между властью и письмом'. 

По этой же теме см. также: Goody Jack. La raison graphique, la domestication de la pensée sauvag 1 

ЧАСТЬ III. Артикуляции полити ЇХ. Способы коммуникации 261 

Размышления Клода Леви-Строса о письме включены в его рассказ об экспедиции 

в бразильские леса для изучения индейского племени намбиквара 

(в 1936 г). Людей этого племени путешественники рассчитывали найти с помощью 

одного из его вождей. Он организует встречу Леви-Строса и его товарищей 

с соплеменниками. Экспедицию подстерегают опасности, которые, однако, 

оказываются ненастоящими, «гротескными»: напрасные страхи попасть в засаду, 

отклонение от маршрута по вине проводников, неудачная охота, после которой 

путникам пришлось утолять голод кузнечиками. В месте встречи оказываются 

75 индейцев из 17 семей. И пришельцев, и самих индейцев не оставляет 

беспокойство. На следующее утро Леви-Строс решает незамедлительно произвести 

обмен дарами. 

Как и в других местах, он раздает индейцам листы бумаги и карандаши. Получившие 

их начинают чертить волнистые горизонтальные линии; они «пишут» 

наподобие того, как это делал ученый в своем блокноте. Но вождь племени идет 

дальше: теперь он сообщает Леви-Стросу интересующие его сведения не устно, 

но письменно, чертя на бумаге извилистые линии и давая ему их прочитать, если 

можно так выразиться. Разыгрывается комедия. Леви-Строс принимает в ней участие, 

делая вид, что читает эту тарабарщину, за которой сразу же следует устное 

объяснение, позволяющее продолжить обман. Мистифицируя соплеменников, 

вождь преследует более важные цели. Без сомнения, только ему одному из всех 

намбиквара удалось понять «функцию письма»: повысить престиж и авторитет 

власти. В самом деле, когда вождю была поручена раздача подарков, он собрал 

всех членов группы и стал «читать» им бумагу, покрытую извилистыми линиями. 

Индеец делал вид, что в этом листке указано, кому следовало отдать секач в обмен 

на лук со стрелами, кому — бисер в обмен на бусы. Очевидная манипуляция с 

письмом должна была убедить соплеменников в том, что их вождь добился союза 

с белыми людьми, что ему открылись их тайны. Затем гости расстаются с группой 

намбиквара. На обратном пути происходит «нелепый случай». Леви-Строс теряет 

дорогу, по «следам» его находят двое индейцев. 

Вечером исследователь вспоминает сцену с обменом дарами и рождение письма 

у намбиквара. Оно появляется здесь без учения (вождь не обучался письму, 

однако пишет), не имеет интеллектуальной функции, но преследует социальную 

цель. Затеянное вождем счетоводство служит лишь тому, чтобы за счет других 

поднять престиж и авторитет обладателя секретов. Также обстоит дело и в 

тех обществах, где письмо действительно существует. Например, после посещения 

Читтагонга в Восточном Пакистане (ныне — Бангладеш), где население в 

большинстве своем оставалось неграмотным, Леви-Строс отмечает, что писец 

там не только человек, владеющий грамотой, а тот, у кого «знания сочетаются с 

силой» (часто такой писец — одновременно и ростовщик). Поэтому можно отказаться 

от гипотезы о корреляции между письменностью, с одной стороны, и 

расцветом техницистской и ученой цивилизации — с другой, в пользу более политического 

представления о роли письменности. 

Письмо — это нечто странное. Появившись однажды, оно, кажется, не могло не 

привести к глубоким изменениям в условиях человеческого существования; и представляется, 

что эти трансформации должны были иметь преимущественно интеллек-

262 — 

ЧАСТЬ III. Артикуляции полити] 

туальную природу. Благодаря письменности люди чудесным образом умножают свою 

способность сохранять знания. Письменность можно было бы без труда представить 

в качестве искусственной памяти, развитие которой должно было бы сопровождать 

ся лучшим знанием о прошлом, большей способностью обустраивать настоящее и 

будущее'. 

Можно, наверное, полагать, что разделение народов на имеющих письмен4 

ность и бесписьменных уместно в качестве существенного критерия при сопоставлении 

цивилизации и варварства — в той мере, в какой письменность позволяет 

накапливать знания, делает возможным зарождение исторического сознания. 

Но такое предположение неверно. Неолитическая революция (воз-г 

никновение сельского хозяйства, одомашнивание животных) обошлась без письч 

менности, изобретение которой, как кажется, было обусловлено только потреб-; 

ностями зарождавшейся архитектуры. Наличие письменности не предотвратив 

ло длительной стагнации западных цивилизаций; более того, если письменності»: 

и стала необходимой предпосылкой революции, произведенной Галилеем і 

Декартом, то одной письменности для этой революции оказалось недостаточней 

Таким образом, корреляцию надо искать не в отношениях между наукой и письр 

менностью. 

Единственное явление, которое неизменно сопровождало письменность, — этооб! 

разование городов и империй, т. е. включение в политическую систему значите» 

ного числа индивидов и их кастовая и классовая иерархизация. Во всяком случае, Ті 

выглядит типичная картина эволюции, которую можно проследить от Египта и 

Китая в ту эпоху, когда письменность делает свои первые шаги; как кажется, она пре: 

всего способствовала эксплуатации людей, а не их просвещению. Эта эксплуатации 

позволившая собирать тысячи рабочих, обрекая их на изнурительный труд, дает & 

лее ясное представление о рождении архитектуры, чем прямая ее связь [с письмена 

ностью], предположенная выше. Если моя гипотеза верна, то следует признать, чт 

первичная функция письменной коммуникации — облегчать порабощение. Использов$ 

ние письма для бескорыстных целей, достижение которых приносит интеллектуа)|| 

ное и эстетическое удовлетворение, — это побочный результат, если только и он 

сводится, как это чаще всего случается, к тому, чтобы предоставить еще одну 

можность усилить, оправдать или скрыть названную первичную функцию 2 . 

Таким образом, действия индейца, который прибегает к псевдописьму, 

имеющему познавательной ценности, имитирует записи антрополога ради 

верждения своего авторитета, дают прекрасную модель социальной функцй| 

письма. Этот человек понял, каковы основания для применения письма, вый$ 

за рамки того, что ему показывал ученый. И даже если на основе своих путевы 

записей Леви-Строс создал «Печальные тропики», это его ученое письмо маО 

кирует правду письменности: власть. Благодаря коварному обману с ложньи 

письмом (ложным вдвойне, потому что манипулирующий им индеец не знае| 

грамоты, а само это письмо искажает общественные отношения) обнаруживает 

ся главная истина письменности: она есть орудие порабощения. Вдумаемся| 

то, что жестко формулирует Леви-Строс: письмо рождает не свободных 

1 Tristes tropiques. Chap. XXVIII. P. 342. 

IX. Способы коммуникации 

-263 

но рабов, или, во всяком случае, оно является скорее инструментом упрочения 

господства, нежели орудием свободы. Африка предлагает нам обратный пример: 

не обусловлено ли отсутствие на этом материке больших и прочных государств 

тем, что там не было письменности? Если же обратиться к Европе, то можно 

констатировать: систематические усилия государств континента по введению 

обязательного обучения неразрывно связаны с пролетаризацией и с распространением 

воинской обязанности. Школа, обеспечивающая всеобщую грамотность, 

является типичным учреждением/массового демократического общества, 

которое устанавливает систему своего засилья: «Борьба с неграмотностью 

сливается, таким образом, с усилением контроля за гражданами со стороны власти. 

Так как'необходимо всех обучить грамоте, чтобы власть могла заявить: никто 

не может ссылаться на незнание закона». Это проклятие письменности 

распространяется на весь мир, как о том свидетельствуют несчастья молодых 

государств («Печальные тропики» создавались в самый разгар деколонизации). 

«Приобщаясь к знаниям, собранным в библиотеках, эти народы становятся уязвимыми 

для лжи, которую письменные документы распространяют в еще большем 

масштабе». Поэтому следует воздать хвалу людям из племени намбиквара, 

которые отмежевались от своего вождя, прибегнувшего к письму как способу 

упрочения своей власти. В другом своем сочинении Леви-Строс ясно укажет, 

что письмо, объединившись с административными предписаниями, придает 

«характер неподлинности (опосредованный)» отношениям между людьми в современном 

мире 1 . 

Письмо и восточная деспотия 

Попытаемся в рамках подхода, намеченного Леви-Стросом, рассмотреть ту 

роль, которую часто приписывают письму в условиях так называемого восточного 

деспотизма, или азиатского способа производства, или гидравлического 

способа производства. Его идеальный тип можно было бы нарисовать следующим 

образом: сравнительно многочисленное общество, которое для обеспечения 

своего существования вынуждено проводить повторяющиеся циклы работ, 

требующие больших затрат труда. Например, для уменьшения ущерба от сменяющих 

друг друга фаз половодий и засух необходимо воздвигать дамбы, рыть 

каналы, прочищать их, распределять запасы воды в соответствии с нуждами 

сельскохозяйственного производства в предвидимом и не слишком произвольн 

«м режиме. Деспотическое государство имеет возможность совершенно иначе 

Подходить к решению различного рода экологических проблем, нежели обществ 

° сегментарного типа, как, например, общество нуэров (гл XI, с. 323). ИНСТИ- 

ТУТЫ нуэров позволяют им проявлять солидарность с соплеменниками посредством 

механизмов распада/слияния, не имея центральной власти. В то же время 

Деспотия способна в чем-то подчинять себе природную стихию, мобилизуя 

имеющиеся ресурсы с помощью централизации. Такое государство должно об- 

2 Ibid. P. 343. 1 Леви-Строс К. Структурная антропочогия. М.: Наука, 1993. С. 325.

264 

ладать военной силой, которая может принудить индивидов к сотрудничесщ 

(таким образом, снимается руссоистская дилемма; см. гл. III, с. 65), ему так** 

необходимо счетоводство, позволяющее оценить то, что дают повинности (к», 

правило, в натуральной форме) и поступления от жителей. Без письма деспотЕ 

ческое государство не могло бы функционировать. В службе писца оно нуждаеи 

ся не меньше, чем в службе солдата. 

Делая упор на экономическом способе организации в восточной деспотці 

(представление о ней отчасти воплощалось в действительность), Маркс вьи 

явил грандиозный и ужасающий облик этого строя, нарисовав картину, котІі. 

рая, похоже, была провидческой иронией, предвосхитившей Сталина с егощ| 

тилетками (сталинизм есть восточная деспотия плюс электрификация). В ДСЕ 

потической системе земля представляется как бы коллективным арсеналом. Ни 

различными общинами возвышается Единое начало, которое владеет общей cojÉ 

ственностью и принимает вид одного лица, присваивающего себе часть прийдвочного 

труда для проведения совместных работ, предназначенных «просл)| 

лять Единое начало — отчасти действительного деспота, отчасти воображав 

го племенного существа, бога»'. Примерами такого типа государства могут б 

Мексика, Перу, Китай, Египет. Восточный деспотизм нашел материальное 

площение в воздвигавшихся в честь фараонов монументах, сооружение кота| 

рых требовало массовой и жестокой мобилизации труда. Они были данью, QÉ 

лаченной людскими страданиями и предназначенной для прославле 

Единого начала и его богов, их мощи, запечатленной в иероглифах. 

Еще одно дополнительное замечание побуждает сделать прочтение пер; 

строк главы «Урок письма» из «Печальных тропиков». Вот начальная ее ф 

«Я хотел получить хотя бы приблизительное представление о численности н 

биквара». Затем следует страница, которая содержит 14 чисел, 7 дат, 8 этна: 

мов, несколько топонимов и имен собственных. Разве не заявлен здесь ид» 

колониального администратора — иметь карту, на которой каждому этнонй) 

соответствует топоним, где указана численность жителей? Бухгалтерская те< 

ториализация, фабрикующая группы ради удовлетворения административ: 

нужд. Африканские примеры были бы, вероятно, еще более убедительными, Ч 

примеры индейцев Амазонки, которые скрываются, которых трудно обнар; 

которые почти вымерли. История переписей индейцев намбиквара — это ист|| 

рия эпидемий гриппа, вооруженных стычек между группами, история объя|| 

ленной смерти. Демографическое обследование, которое провел этнограф, otî 

важившийся проникнуть в тропический лес, позволяет ему обнаружить лиШ^ 

горстку уцелевших аборигенов, точное число которых неизвестно и которое О 

хочет определить. Отсюда задача экспедиции, которая подтвердит, чтоподсчі 

ты, переписи, составление списков туземцев белыми — это летопись несчастья- 

Так антропология со своими походными блокнотами включается в ряды счет^ 

чиков и продолжает их труд. Отнюдь не предоставляя для этого труда помех) 

наука лишь его регистрирует и, более того, ему способствует. Разве бесписэ? 

1 Маркс К,, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 46. Ч. I. С. 464. 

ЧАСТЬ III. Артикуляции поли Способы коммуникации 265 

ценные народы не испытывают на себе в первую очередь давление колониальной 

бюрократии? Разве надзор, устанавливаемый над ними колонизатором, не 

так уж порабощает, не является таким же инструментом власти, как и насилие? 

^о следовало бы, возможно, заметить попутно, что деспотизм мог довольствоваться 

одним лишь письменным счетом, с помощью которого оцениваются и 

сравниваются количественные величины. Мы видели, как переписи и счетоводство 

стали фундаментом деспотического бухгалтерского государства в Дагомее 

(гл. VII). 

Однако сделаем еще одно замечание. Если письмо представляется неким 

властным ресурсом для вождя, как это было в случае, описанном Леви-Стросом, 

то общество может по названной причине это письмо отвергнуть, чувствуя 

заключенную в нем угрозу. Американский журналист Стэнли, пустившийся 

на поиски экспедиции Ливингстона, рассказывает, как туземцы в самом 

центре Африки заставили его уничтожить путевые записи. Стэнли удалось выбраться 

из опасного места в печальных тропиках, бросив в костер свой томик 

Шекспира 1 

. 

Деконструкция левоцентризма Леви-Строса, 

произведенная Жаком Дерридой 

Критический анализ, которому подверг Жак Деррида урок о письме Клода 

Леви-Строса, вписывается в деконструкцию западной метафизики, поскольку 

она отождествляет бытие и присутствие, подвергая себя опасности впасть в логоцентризм, 

типичным примером которого является, в частности, творчество 

Жан-Жака Руссо. Логоцентризм «а-ля Руссо» явно обнаруживается и у Леви- 

Строса. Для обоих слово есть истина и свобода, а письмо — ложь и рабство, 

письмо представляет собой как бы деградировавшее слово. 

То видение, которое предлагает антрополог, Деррида пункт за пунктом оспаривает. 

В частности, он показывает, что наука рассматривает идею истинности 

как идею нескончаемой правовой преемственности (накопление знаний и существование 

научного сообщества). Но прежде всего Деррида считает, что в 

политических воззрениях Леви-Строса явно выражается «анархизм», который 

«намеренно смешивает закон и угнетение». Надо было бы по крайней мере обсудить 

тезис о том, что азиатскую деспотию и европейскую демократию можно 

рассматривать как некое целое: может ли политическая власть быть лишь обладателем 

неправедной мощи? Или же, напротив, не является ли всеобщность закона 

условием свободы в полисе? И подразумевает ли устанавливаемая Леви- 

Стросом связь между воинской повинностью, пролетаризацией и борьбой с неграмотностью, 

что ликвидация эксплуатации и свобода должны идти бок о бок с 

неграмотностью? 

Но критика со стороны Жака Дерриды не ограничивается выявлением сильного 

влияния на Леви-Строса идей анархиствующего утопизма XIX в., восхо- 

и комментарий к нему см.: Greemblan S. Shakespearean Négociations. The 

circulation of social energy in Renaissance England. Oxford Clarendon Press. 1988.

266 

ЧАСТЬ III. Артикуляции полин 

дящих к Руссо. Деррида отвергает гипотезу о временном и онтологическом при-" 

мате слова, логоса (ученого слова), выступает против привилегированного положения 

того, что он называет логоцентризмом. И делает это, опираясь на анализ 

и на замечания самого Леви-Строса. В самом деле, антрополог указывает 1 

например, что «намбиквара не умеют писать, да и рисовать тоже, разве что какие-то 

пунктиры и зигзаги на калебасах». Но в то же время автор «Печальных 

тропиков» отмечает, что некоторые члены этого племени, вдохновясь пере* 

данными им рисунками, изображают свои родословные. По мнению Дерриды, 

столь легкий переход от зигзагов на калебасах к генеалогии и классификации 

позволяет рассматривать первые в качестве «археписьменности». Разумеется 

намбиквара не умеют писать, если рассматривать письмо как запись слов, 

если отойти от такой позиции, если предпринять ее-деконструкцию, то 

нельзя будет рассуждать об отсутствии письма у народов, умеющих «чертить 

И действительно, работы специалистов по предыстории, в частности приная 

лежащие перу Леруа-Гурана и уже упоминавшиеся нами (гл. II, с. ЗО), убедіі 

тельно доказывают, что в наскальных изображениях присутствовали знак 

(в том числе знаки половой принадлежности), которые можно прочитывать] 

письмо. 

В том же духе можно интерпретировать эпизод, в котором потерявшегося 

лесу Леви-Строса индейцы находят по его «следам», иными словами, они чш 

ют по земле. Таким образом, что бы ни писал антрополог, индейцы не лишені 

письменности, во всяком случае той ее формы, которая отпечатывается на зем| 

ле, на «местности». Но это означает также, что изображать этих людей как из 

бавленных от вероломства, живущих подлинной жизнью, а также, может бьгпЙ 

находящихся вне сферы эксплуатации человека человеком или вне отношеш 

господства, было бы явным мифотворчеством. При таком видении противог 

тавление «письмо/слово» определяет ряд больших бинарных оппозиций (г 

подство/свобода, простодушие/коварство, правда/ложь, историческое обще 

во/внеисторическое общество). Это мифотворчество является одной из фс 

западного логоцентризма. Одним из первых его представителей был Плат 

И именно в мифе он выразил свой логоцентризм. 

ПИСЬМЕННОСТЬ И ВИДЫ ПОЛИТИКИ У ПЛАТОНА 

Письменность как фармакон 

Миф о Тевте (Тоте) в Платоновой диалоге «Федр» хорошо известен благодаря 

содержащейся в нем критике письма. Жак Деррида обогатил интерпретацию этого 

мифа, обратив внимание на то, как Платон употребляет термин, который по? 

гречески обозначает лекарство, — pharmakon. Его можно понимать по-разному: 

как благотворительное или пагубное лекарство, как яд или врачующее снадобье. 

Мы напомним содержание мифа о Тевте и то, как его видит Деррида, 

Способы коммуникации 267 

затем выявим значение, которое придается в Платоновой классификации видов 

политического устройства различию между режимами, обладающими писаным 

законом и такого закона не имеющими. Затем мы попытаемся доказать, 

что Платонову теорию политики, как и его онтологию (которая рассматривается 

здесь лишь очень кратко), нельзя понять, если исходить из бинарных оппози- 

ций. Миф о Тевте излагается в диалоге «Федр» устами Сократа (274 с). Этому египетскому 

божеству, которому была посвящена птица ибис, приписывают изобретение 

счета, геометрии, игры в шашки и кости. Тевт первым придумал «письмена». 

Он отправился к царю Тамусу, который правил в египетском городе Фивы, 

чтобы показать свои искусства. Царь спросил, какую пользу приносит каждое 

из них. Когда же дошел черед до письмен, Тевт сказал: «Эта наука, царь, сделает 

египтян более мудрыми и памятливыми, так как найдено средство (фармакон) 

для памяти и мудрости». Уже здесь можно отметить, что письмо, изобретение 

которого связывают именно с Египтом, не пользуется в этой стране чересчур 

большим уважением; без сомнения, оно возникло одновременно с математикой, 

но также — вместе с играми. И ценность его представляется столь малой, 

что изобретателю письменности приходится просить царя оценить это искусство. 

Как ожидают, царь проявит себя подобно образцовому Платонову царственному 

мужу-философу. Таким образом, письменность подчинена не самой 

себе, но царскому слову. И необходимо, чтобы царю ее представил глашатай. 

А его объяснения позволяют обнаружить обман. 

И это первое, что утверждает Тамус. Изобретателю не хватает умения, чтобы 

преподнести свое произведение. Царь упрекает Тевта в том, что тот, будучи 

отцом письмен, придал им прямо противоположное значение. Ибо в души научившимся 

им они вселят забывчивость: «Припоминать станут извне, доверившись 

письму, по посторонним знакам, а не изнутри себя, сами собой. Стало 

быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания» (275 а—в). 

Противопоставление «память/припоминание» для Платона имеет капитальное 

значение: припоминание есть способность восстанавливать мнение относительно 

факта, тогда как память есть воспоминание об истине, которую душа 

Уже созерцала (до своего рождения). Именно это выявляет в диалоге «Менон» 

беседа с юношей-рабом, который уже имеет в душе представление о геометрических 

истинах (см. гл. II, с. 50). Припоминание покоится не на накоплении 

сведений, а на прямой связи с правдой о сущем. Слово в диалоге эту правду 

оживляет и позволяет постигать истинное знание. Всякая речь, однажды записанная, 

вечно повторяет одно и то же; порождения письменности мертвенны, 

слово же связано с жизнью и основывается на сношении с правдой обо 

всем сущем. Следовательно, письменность дает не истинную мудрость (sophia), 

но мудрость мнимую, мнение (doxa); письменность создаст лишь мнимомуд- 

РЬІХ людей, доксософов, мнящих себя обладателями истинного знания и беру- 

щихся судить обо всем. 

Таким образом, совершенно очевидно, что письменность — зло. И понятно, 

почему обозначающим зло словом фармакон назвали и яд цикуты, который принес 

Сократу и смерть и истину.

268 

Классификация видов политического устройства и письменность 

В классификации видов политического устройства, предложенной Платоном 

в диалоге «Политик», одним из принципиальных их признаков является 

наличие или отсутствие писаного закона (конституции). Философ не довольствуется 

типологией государственного устройства в соответствии с числом" 

правителей (как это было принято в античности и как это до сих пор практикуется). 

Добавляется еще один критерий: наличие или отсутствие писаного закоч 

на. Более высоким видом политического устройства является тот, который основывается 

не на букве закона, а на обладании политическим истинным знанием. 

Согласно Платону, политик обладает таким знанием (иначе он не заслужи^,; 

вает этого имени, как не может называть себя врачевателем тот, кто не сведущ • 

в искусстве излечения или если это искусство его оставило). Только высшее знаг ; 

ние, мудрость, а не только мнение может принести истинное знание. Однакр! 

писаные установления позволяют, в силу своей законности, отправлять власті^ 

даже тем людям, которые не обладают истинным знанием. Такие установленім' 

образуют своды усредненных правил, не позволяющих подходить к каждомУІ 

индивиду с той меркой, которая является для него наилучшей. Иногда .сводки 

могут приносить пользу, но отнюдь не всегда. В то же время политик, обладаю- 1 

! 

щий подлинным знанием, в принципе не может ошибиться. Отсюда — классик)! 

фикация, включающая семь типов государственного устройства. 

Прежде всего, особое место занимает идеальное правление. Если бы государь і 

был совершенным, он не нуждался бы в законе. Подобно тому, как кормчий по^, 

стоянно заботится о благе судна, подчиняясь не писаным установлениям, а своему 

искусству, так и политический вождь возводит в закон «силу своего знания*. 

Совершенный правитель будет следовать «правильному закону», если во всех 

делах соблюдает одно правило: разумно и искусно всегда быть абсолютно спрап 

ведливым по отношению ко всем гражданам. 

Затем выделяются два типа политического устройства. Один из них покоится, 

на писаном законе, другой такого закона не имеет, там царит «аномия» (буквально 

— отсутствие закона). Платон следует классической типологии, разлит 

чая виды политического устройства по числу правителей (один, несколько, множество). 

Классификация на основе писаного закона (который есть подражание 

истине вещей) или отсутствия такового, а также по числу правителей дает в 

целом шесть типов устройства, причем два из них называются одинаково. Все 

типы можно представить в виде следующей таблицы. 

Число правителей и их свойства 

Уважение к писаным законам 

Да 

Нет 

Один 

Монархия 

Тирания 

Богатые 

Аристократия 

Олигархия 

ЧАСТЬ III. Артикуляции политий ЇХ. Способы коммуникации 269 

Народные массы 

Демократия 

Демократия 

Хотя Платон отрицательно относится к писаному закону, он все же не становится 

радикальным логоцентристом. Действительно, «коль скоро в городах не 

рождается, подобно матке в пчелином рое, царь... надо, сойдясь всем вместе, 

писать постановления» («Политик», 301 е). И в этой особенности людей наделять 

себя писаными законами следует видеть один из признаков той прирожденной 

силы сопротивления, которой обладают полисы. Хотя истинная политика 

не нуждается ни в каких законах, предписания, имитирующие идеальный 

закон, должны соблюдаться (как соблюдаются отеческие обычаи), и писаные 

установления обретают нерушимость (подобно традиции). Писаный закон непреложен 

для тех, кто не способен подняться до «политического искусства». 

Письменность в качестве подражателя истине является условием существования 

общества, менее тягостного для жизни. Законность и противозаконность, 

наличие или отсутствие писаных установлений отнюдь не относятся к второстепенным 

характеристикам государственного устройства, поскольку наилучший 

его вид, обладающий законом (монархия), становится наихудшим, если его 

лишается (тирания). Напротив, демократия является наихудшим из устройств, 

если управляется согласно закону, и становится не столь дурным, если таковой 

отсутствует. 

В «Законах» (этот диалог создан после «Политика») Платон еще более отчетливо 

признает ценность письменности. Здесь законы представлены какяамые 

лучшие и возвышенные среди текстов, которые могут существовать в полисе. 

Они не должны быть похожи на тирана, который прикрепляет к стене свои деспотические 

указы; законы сравнимы с любящими отцами и матерями, их содержание 

следует предварять пространными разъяснениями. Напротив, устной 

традиции в «Законах» отводится меньше места, ей придается меньшая ценность 

(в противоположность тому, что утверждалось в «Федре»). Писаные законы отличаются 

своим неизменным постоянством, предписания законодателей должны 

служить безупречным пробным камнем для всех других текстов и даже являться 

противоядием для судей, которые будут таким образом ограждены от ропота 

городской толпы. Итак, за письмом закрепляется множество положительных 

общественных функций, но оно подчинено политической власти. В заключение 

можно было бы сделать вывод о том, что Платон не хотел придавать устному 

слову абсолютную ценность по сравнению с письмом, но что он признавал 

полное превосходство интуитивного знания (и непосредственного видения 

идей). И точно также философ отдает приоритет политику по сравнению с «конституционным» 

монархом и тем более по сравнению с тираном и его беззаконием. 

Но обладать «знанием» (политическим искусством) не могут те, кто лишь 

прочел сочинения Платона или беседовал с ним. Такого знания достигает только 

тот, кто «постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у 

него внезапно, как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание 

и само себя там питает» (Письмо VII, 341 b-d). И поскольку видимым знанием 

такого рода о политике властители не обладают (и даже те из них, кто встречался 

с Платоном, как Дионисий II Сицилийский, к которому приезжал философ), 

то писаный закон остается полезной памяткой, помогающей не слишком 

сильно отклоняться от верного направления.

270 ЧАСТЬ III. Артикуляции политий 

ПИСЬМЕННОСТЬ И ПУБЛИЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО В АНТИЧНОЙ ГРЕЦИИ: 

ИЗОНОМИЯ И ТИРАНИЯ 

Итак, функционируя отнюдь не по типу контрарного противопоставления' 

«письмо/слово», которое определяло бы ряд противоположностей: ложь/истина, 

плохой политический строй/хороший политический строй, — письмо у Платона 

входит в сложную систему противопоставлений, из которой следует, что 

истинный закон — это закон настоящего политика, полагающего законом силу 

своего знания, а если же такого политика нет, то следует составлять писаные; 

законы. Если рассматривать тексты Платона в их совокупности (само сущест-)' 

вование которых показывает, что письмо достойно философского обсуждения),'; 

то они подводят к следующему выводу: политический и социальный статус письма.! 

мыслитель выводит, очевидно, из ситуации общества, переходящего от устной* 

к письменной речи. А в следующем поколении, когда грамотность распростра-* 

нится, мы видим становление письменности, хотя еще не возникает книжнога 

общества. 

Письменность участвует в структурировании афинского публичного прсь$ 

странства. Длительная традиция превратила агору — торговую площадь —в 

центр политического общения греков. Здесь logos, слово, стало инструментом 

демократического обмена мнениями. Но не следует забывать, что на агоре были 1 ! 

воздвигнуты стелы с текстами законов, предписаний. Было бы неверно пред-' 

ставлять греческий полис местом, где все преимущества отдавались устной? 

речи. В нем существовали письменные процедуры, которые даже при отсуІЦ 

ствии централизованной системы архивов, как в современных государствах^! 

играли не последнюю роль в политической жизни; практиковалось также представление 

счетов некоторыми категориями магистратов, осуществлявшееся é 

соответствии с письменными правилами. Следовательно, письменная технология, 

обеспечивающая управляемость, применялась для основания горд; 

государства, его конституирования. Этот термин, соответствующий грече 

кому слову politeia, означает как распределение властных полномочий в пол 

се, так и совокупность писаных норм, регулирующих публичную жизнь и превращающих 

полис в «гражданское общество». Писцы или секретари становятся 

здесь лицами, от которых зависят решения. Письмо, связанное с появлением 

новых знаний, с новой мыслительной практикой, в том числе и с наиболее 

типичным ее видом — геометрией, сыграло решающую роль в возникновении 

политической изономии, равенства перед законом. В V и IV вв. до н. э. города с 

«изономической склонностью» выработали законодательства, предусматривавшие 

строгие правила с целью предупредить злоупотребления со стороны 

писцов, которые были заняты в публичных учреждениях (ограничения срокої 

службы, представление счетов, всевозможная изономическая технология). Т 

ким образом, либо благодаря отправлению власти магистратами, хорошо усвоившими 

технику письма, либо с помощью писцов, нанятых по контракту, 

большинство полисов приобрели «опыт власти письма», по выражению Марселя 

Детьена. Далее он указывает: «Благодаря письменному тексту, обеспечивающему 

максимальную открытость «общему делу», образовалось политиче-.,. 


ское пространство, появились условия для возникновения первых форм правового 

государства»'. 

Но письменность, облегчающая появление мира знаний, необходимого для 

политической изономии, являющаяся непременным условием функционирования 

полиса, где все должны следовать правовым нормам, конечно, сама по себе 

не в состоянии создать такую форму организации власти, где «право управлять 

отдается середине», чем и определяется изономия. Тиран Поликрат, правивший 

на острове Самос, вверил все управление посредством письмен скрибу по 

имени Меандрий. Воспользовавшись отъездом этого могущественнейшего тирана, 

Меандрий решает изменить природу власти. Он (по рассказу Геродота) 

обращается к согражданам со следующей речью: 

Мне, как известно, Поликратом вверены скипетр и вся власть, и я мог бы стать ныне 

вашим царем. Однако я сам ни за что не стану делать того, что порицаю в моем ближнем. 

Я ведь не одобрял владычества Поликрата надлюдьми, равными ему (homoion), 

и порицаю всякого, кто творит подобные деяния. Так вот, Поликрата постигла участь, 

определенная Роком, а я передаю всю власть народу (meson) и провозглашаю свободу 

и равенство (III, 142). 

• Термины, используемые Меандрием (его предложение было отвергнуто, власть 

на Самосе вновь стала тиранической), очень похожи на те, к которым прибегает 

Анаксимандр в своей космологии. Философ рисует картину вращающегося 

однородного мира. У него имеется центр, в нем преобладают уже не иерархические 

и неравные связи, как в модели Гесиода, но отношения взаимные и симметричные. 

Согласно Аристотелю, именно такой характер имеют связи, существующие 

внутри гражданского общества, политического сообщества, в отличие от 

тех, которые действуют в других формах объединения (таких, как семья): они 

обратимы и не являются неравноправными по своей природе. Отношение между 

родителями и детьми несимметрично (и потому Аристотель говорит здесь о 

деспотизме), в то время как в гражданском обществе власть государственного 

мужа — это власть над свободными и равными. Уже в VI в. можно было говорить 

о том, что люди, участвующие в публичной жизни, делают это на равных. Но 

такое равенство следует понимать не как одинаковое участие в политике, а скорее 

как наличие механизма, благодаря которому политическое обсуждение происходит 

в народной среде, «в середине». Обращаться к середине — это и означает 

участвовать в политической, публичной жизни. Глашатай при открытии 

народного собрания приглашает граждан высказать свое мнение городу, прибегая 

к следующей формуле: «Кто желает дать середине (meson) мудрый совет для 

полиса?» Институциализированная же форма публичного выступления такова: 

говорить, стоя в центре агоры, в кругу собравшихся, по крайней мере тогда, когда 

сюда приходят воины для дележа трофеев или решения какого-либо стратегического 

вопроса. Такая группа держится на взаимном согласии ее членов, 

инструментом достижения которого служит изогария (равное право брать слово). 

Изогария, изократия, изономия — эти три термина взаимосвязаны. Корни 

Изономии — в уравнительных принципах организации отрядов воинов. Здесь 

' Détienne M. Les savoirs de l'écriture en Grèce ancienne. Presses Universitaires de Lille. 1988. 

271

272 

ЧАСТЬ III. Артикуляции полити 

царят открытость и общность, поскольку равные говорят с равными о делах; 

представляющих интерес для всех них (в самые древнейшие времена — о воеіь 

ной добыче). 

Совершенно другую картину можно было наблюдать в Персии. Здесь цар ь 

Дарий прибегает к секретным запечатанным письмам, чтобы хитростью избавиться 

от врага. Как повествует Геродот, Дарий задумал избавиться от Орета, своегх 

сатрапа в Сардах, столице Лидии. По приказу Орета были убиты персидский ça* : 

новник и один из посланцев Дария, доставивший этому наместнику указания 

которые пришлись ему не по вкусу. Но тот, кто отвергает письменные приказы 

своего господина, будет наказан, а орудием кары станет именно письмо. Вьь 

полнить поручение должен был некий Багей. Он написал несколько грамот различного 

содержания и приложил к ним царскую печать, а затем отправился в 

Сарды к тому, кого намерен был лишить жизни. «По прибытии туда Багей явил,.'! 

ся к Орету и стал давать их [грамоты] царскому писцу для прочтения, распечатывая 

по очереди 1 

. Багей велел читать грамоты, чтобы испытать телохранителей, 

не готовы ли те изменить Орету. Заметив, что они с большим уважением,'" 

относятся к грамотам и еще более к их содержанию [зачитанному] писцом, Багей 

подал писцу грамоту, в которой были слова: «Персы! Царь Дарий запрещает! 

вам служить телохранителями Орета». А те, услышав это повеление, опустили'? 

копья перед Багеем. Багей же, увидев, что телохранители повинуются [царской 1 

му] приказу, ободрился и дал писцу последнюю грамоту, которая гласила: «Царь| 

Дарий повелевает персам в Сардах умертвить Орета». Как только телохранители 1 

! 

услышали это, они обнажили свои короткие мечи и убили сатрапа на месте» 

(III, 128). 

Следовательно, письменность отнюдь не является сама по себе средством® 

коммуникации, организующим политическое пространство, даже если она пред-s стает в качестве условия для возможного возникновения изономии. Использой 

вание письменности как орудия тоталитарного господства, а также при включу* 

нии письменности в работу по созданию стиля как инструмента антитоталитар-. 

ного сопротивления вновь может проиллюстрировать сложность взаимоотно*Й 

шений между способами коммуникации и политическими структурами. 

ТОТАЛИТАРНОЕ ПИСЬМО 

СССР — страна личных дел и номенклатуры 

Отталкиваясь от рассказа о Дарий, снова поговорим о «символическом насилии», 

ибо в этом рассказе именно письмо, отправленное тираном, приводит» 

смерти. Оказываясь в руках деспота, оно служит не тому, чтобы «ставить в середину 

дела всех», как при изономии, но является инструментом передачи приказаний. 

Писец же предстает скорее личным секретарем тирана, чем предшест- 

Царские секретари находились рядом с каждым наместником. 


венником наших бюрократов, играющим политическую роль в том смысле, что 

он в некотором роде способствует приданию открытости политической жизни. 

Проводя сравнение с восточным деспотизмом, вспомним, что установление 

тоталитарных порядков в Советской России началось именно с полного запрещения 

свободы печати и изданий. Спустя несколько лет после первых мер в этом 

направлении (конфискация типографий партией-государством, преследование 

оппозиционных газет) Ленин ответил отказом на предложение одного старого 

большевистского активиста восстановить свободу прессы. Партийный вождь 

привел доводы в пользу своего решения и придал ему самую широкую гласность, 

использовав для этого страницы «Правды», органа идеократии. И большевистская 

партия стала все чаще прибегать к письменному слову как инструменту власти. 

Учет и контроль. Ленин считал, что повсеместное их внедрение позволит 

большевикам, при всей их малочисленности, управлять Россией. Но в то же время 

он провозглашал неизбежность гражданской войны из-за скрытого и прямого 

сопротивления, которое не могла не оказывать буржуазия. В октябре 1917 г. предполагалось, 

что письмо как инструмент познания будет поставлено на службу 

власти, обладающей абсолютным представлением об обществе, которое стало 

полностью прозрачным. Но на практике письмо оказалось, скорее, инструментом 

регулирования репрессивных мер. 

Бюрократизация партийной деятельности является условием нормального ее 

осуществления и эффективности. Но деятельность партии сама нуждается в учете 

и контроле. В октябре 1917г. большевистская партия насчитывает 400 тысяч членов, 

к августу 1921 г. их число возрастает до 750 тысяч. В ходе чистки из ее рядов 

будут исключены 250 тысяч человек. В то же время задачи партии становятся 

глобальными, приобретают монопольный характер. Можно было бы спросить: 

чем она не занимается? Организация организации превращается в задачу задач. 

Для успешного ее выполнения прибегают к регистрационным методам. Партийные 

активисты (которым сам Ленин подает пример) заполняют подробные личные 

анкеты. Они должны указывать свое социальное положение, знание языков, 

этническую принадлежность родителей, прежние профессиональные занятия, 

участие в партийной деятельности и т. д. Такие анкеты служат «политической 

картотекой» при проведении чисток (в 1921 г. Ленин ратует за исключение 

из рядов партии 80% бывших меньшевиков, ее численность уменьшается, 

но затем снова вырастает). Прошлое активиста застывает в анкете, объективность 

сделанных в ней признаний (которые приведены в определенный порядок 

и хранятся в архивах) создает средство давления на него. Цель такого метода — 

обеспечить полную власть над членами партии. Он будет принят во всех коммунистических 

партиях. В марте 1919 г. учреждается Оргбюро Центрального комитета 

большевистской партии для общего руководства ее организационной работой. 

Оно дополняет Политбюро в деятельности по руководству партией, т. е. 

по прямому или косвенному управлению государством. Одна из функций Оргбюро 

— назначать партактивистов на посты в народных комиссариатах (министерствах) 

и в Красной Армии. Очень скоро этот орган становится предметом 

критики, которая тогда еще могла высказываться публично. Оппозиционеры 

обвиняют бюро в том, что оно производит назначения на должности не всоот- 

273

274 ЧАСТЬ III. Артикуляции политик 

1 

ветствии с профессиональной компетентностью кандидата, а исходя из полити*! 

ческих критериев, с целью удалить из центров принятия решения колеблющихся 

и оппозиционно настроенных партийцев (с другими уже тогда обращаются 

намного строже). В действительности объем кадровой работы Оргбюро 

невелик (в период с апреля по ноябрь 1919 г. — 544 дела). Но оно функционирует^ 

параллельно со специализированным органом — отделом по учету и распреде- 1 

лению (Учраспред). Если в период с апреля по ноябрь 1919г. этот отдел обеспечил 

2200 назначений, то за время с апреля 1920 г. и по февраль 1921 г. их число 

достигает уже 40 тысяч. К марту 1922 г. Учраспред располагает 26 500 учетными-" 

карточками активистов и занимается распределением нескольких сотен тысяч 

коммунистов. Скоро руководство отделом будет входить в компетенцию гене-Д 

рального секретаря Центрального комитета партии. Речь идет об одном из бюрократических 

звеньев, подчиняющихся Центральному комитету. Объем рабо-| 

ты сектора обширен, она носит анонимный характер. Когда в 1921 г. генерали! 

ным секретарем партии становится Сталин, эта техническая на первый взгляд'* 

должность превратится в ключевую (Сталин сохранит ее за собой вплоть до свсь:| 

ей смерти в 1953 г.). Так будет во всех компартиях. Отдел по учету и распределен 

нию кадров станет в руках генсека одним из его контрольных инструментов. 

Будучи смесью бюрократического способа управления (рационализация отбора! 

персонала с помощью картотек личных дел) и полицейских методов (активис-ї; 

той оценивают в соответствии с мнением о них других активистов, а их карточки ù 

могут быть переданы карательным органам), регистрация активистов позво-; 

ляет производить то, что на жаргоне компартий назовут «кадровой политикой»,' 

Такая форма управления политическим персоналом делает партийных функцией 

онеров лично мобилизованными, создавая для них постоянную угрозу. Управ-;-] 

ление осуществляется в соответствии со сталинской формулировкой: когда по-? 

литический курс принят, «кадры решают все». Разумеется, надзор подобного тищ| 

распространяется и на другие группы населения. Инструментами контроля ста-', 

ли, например, внутренние паспорта и трудовые книжки, в которых фиксирова* ; 

лись все этапы трудовой деятельности рабочего. Как кажется, особенно уса*: 

вершенствован такой контроль был в ГДР. 

Рассмотренная система внутрипартийного контроля, распространенная Щ 

общество, родилась вместе с самим режимом. На ее основе была выработана технология 

власти, которая просуществовала в СССР вплоть до ликвидации монополии 

одной партии. Речь идет о номенклатуре. Получив широкое распространение 

в русском языке, первоначально этот термин обозначал не группу привилегированных 

лиц, а аппаратный метод, который применяла партия-государство. 

Он заключался в составлении списков (номенклатур) должностей (на 

предприятиях, в госучреждениях, в системе просвещения, в Советах), которые 

могли быть заняты кандидатами только после их отбора партийными органами. 

Речь могла идти и о постах, на которые кандидаты назначались, и о выборных 

должностях. В последнем случае номенклатурные списки позволяли контролировать 

выборы, результаты которых должны были формально подтверждать, 

партийные решения. Эта полная опека всех учреждений со стороны партии, превратившейся 

в настоящую инфраструктуру общества, осуществлялась согласно. 


соответствию между уровнем постов в эшелонах власти и значимостью партийного 

органа в партийной иерархии. Самые важные и самые престижные посты 

(руководители больших городов, предприятий ВПК) 1 входили в номенклатуру 

Центрального Комитета, насчитывавшую, по оценочным данным, в СССР 

40 тысяч. В Москве список должностей, относящихся к компетенции горкома 

партии, включал в 1958 г. 17 тысяч названий. Внутри одного и того же предприятия 

имелись должности, «проходившие» по различным спискам. Так, директор 

тракторного завода входил в номенклатуру ЦК, его заместители — в номенклатуру 

обкома, а начальники цехов — в номенклатуру райкома. Таким образом, 

номенклатуры представляли собой сложную систему. А перечень этих номенклатур 

определялся партией, которая сама была номенклатурным объектом. 

Можно, пожалуй, утверждать, что однопартийная система в СССР нарушала классовую 

логику (не в понимании Маркса, а в понимании Бертрана Рассела): эта 

система опиралась на существование списка списков, который, в свою очередь, 

был включен в перечни, список которых находился в руках партии. Отсюда — 

максимум дисфункций. Номенклатура представляла собой попытку вписать всю 

социальную, управленческую, культурную, хозяйственную жизнь в механизм с 

двойной системой перечней — списков должностей и списков членов партии. 

Их подгонка друг к другу должна была осуществляться благодаря компетентности 

членов партии, которым доверяли отбор на должности и которых самих отбирали 

для выполнения указанной задачи. С первых же дней своего существования 

советский режим столкнулся с проблемой контроля за контролером в одном 

из многих ее вариантов. Уже в 1922 г. Ленин выражал недовольство ответственному 

за отдел учета и распределения плохой работой отдела, требовал выгнать 

его заведующего, асам отдел «основательно вычистить». Но, избавляясь 

от лиц, плохо справляющихся со списками, приходится заменять их другими 

лицами, которые отобраны из списков, составленных теми, кого вычистили. 

Такой круговорот, напоминающий фарс, мог бы показаться смешным, если бы 

заключительными сценами чисток не становились полицейские репрессии. 

Однако проблему использования письменности при тоталитаризме нельзя 

сводить к бюрократически-полицейскому властному управлению. Письменность 

обеспечивает партии монополию на легитимную истину. Сталин заставляет 

на(пере)писать на свой лад историю большевистской коммунистической 

партии. Мао Цзэдун пишет, переписывает и исправляет свои сочинения в соответствии 

с китайской политической конъюнктурой. Их тексты служат перенасыщенной, 

помраченной субъективности. Более того, считается, что хранение 

какого-либо текста означает согласие с ним, поэтому текст таит в себе угрозу 

для всякого, кто берет его в руки, к тому же текст хрупок, поддается разрушению. 

Источниками опасности становятся письма, даже личные, поскольку «приватность» 

вообще не имеет законного места, она сама по себе подозрительна. 

Тайна переписки гарантируется законом, но непочтительные выражения в письме 

могут привести вас за решетку. Даже в посттоталитарные годы (при Брежневе) 

КГБ продолжает изымать запрещенные книги, конфисковывать пишущие ма- 

См.: Carrère d'Encausse E. Le pouvoir confisqué. P. 127—132. 

275

276 ЧАСТЬ III. Артикуляции политик^ 

шинки; в стране тщательно контролируется фотокопирование, а телефоннь 

разговоры систематически прослушиваются. Партия, которая обладает моно 

полней на истину, как это следует из шестой статьи Советской Конституции 

оставляет места для общественного мнения. Отмена данной статьи означала н 

чало распада системы, которая рухнула в 1991 г. 

ТОТАЛИТАРИЗМ И ПИСЬМЕННОСТЬ НА ТЕЛЕ 

В своих крайних формах тоталитарное варварство утверждается путем начер-} 

тания букв закона на человеческом теле 1 

. Каждому заключенному, доставленному 

в Бухенвальд, устраивался подробный допрос, на карточке записывалась* 

его фамилия, наклеивалась его фотография. Узники нацистских концлагерей 

должны были носить нашивки на одежде с указанием категории, к которой они 

принадлежат (немецкий, французский политический заключенный, гомосексу--| 

алист, цыган, еврей). В Освенциме номер заключенного был вытатуирован на;предплечье 

его левой руки 2 

. Порядковый номер на теле узника превращает его ; 

самого в номер. Смерть человека значит не больше, чем исключение строки с.! 

этим номером из регистрационного списка. 

Советские коммунисты претворяют в жизнь ленинскую формулу наведения '•; 

дисциплины, в соответствии с которой социализм строится «в молчании». 

В 1936—1938 гг. формула «десять лет без права переписки» была в СССР сино-у? 

нимом расстрела. Слово, сказанное в тесном кругу, речь, обращенная к близким •$ 

людям, становятся прибежищем свободной субъективности. Александру Солже-'^ 

ницыну удалось извлечь из застенков ГУЛАГа значительную часть материалов, -^ 

документов, свидетельств, воспоминаний, которые позволили ему написать свой 1 

; 

труд, благодаря, как он выразился, «моей коже, моей памяти, моему слуху, мое-'! 

му зрению». Так, память обрела жизнь в письменном слове, сила памяти создал*! 

книгу, которая первоначально никому не была доступна. Это было восстание!^ 

против уничтожающего память насилия, которое навязывала партия-государст- • 

во, опиравшаяся лишь на номенклатурные списки. 

Лидия Чуковская рассказывает о своих встречах с Анной Ахматовой. Ее первого 

мужа, поэта Николая Гумилева, расстреляли в 1921 г., а сына, Льва Гумилева, 

арестовали в 1938г. Ему она посвятила свою поэму «Реквием». В своих мемуарах 

Лидия Чуковская повествует о том, как создавалась «Поэма без героя» и 1 

все другие стихи Анны Ахматовой, строки которых позже обе женщины вместе ; 

записывали по памяти. В 1937—1938 гг. они чувствуют себя как в застенке, одновременно 

всемогущем и неприметном, который нельзя назвать и где с вас ни на • 

минуту не спускают глаз или, точнее, ушей. 

МЄТаф ° ра с °даР жит ся в рассказе Франца Кафки «В исправительной коло- 

2 См.: Kogon Eugen. L'Etat SS. Le système des camps de concentration allemand. Seuil. 1970. • 


В очередях женщины стояли молча или, шепчась, употребляли лишь неопределенные 

формы, речи: «Пришли», «Взяли»; Анна Андреевна, навещая меня, читала мне 

стихи из «Реквиема» тоже шепотом, а у себя в Фонтанном Доме не решалась даже на 

шепот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок 

и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-то светское: 

«Хотите чаю?» или: «Вы очень загорели», потом исписывала клочок быстрым 

почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала 

их ей. «Нынче такая ранняя осень», — громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув 

спичкой, сжигала бумагу над пепельницей 1 

. 

Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Харьков. Фолио. 1996. Т. 1. С. 8. 

277

Часть четвертая 

ГОСУДАРСТВО, 

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО, НАЦИЯ 

Когда вместе с преобразованиями индустриальных обществ потоки ценностей 

приобретают решающее значение по сравнению с их запасами, информация 

становится более важной, чем энергия, а скорость более эффективной*чем протяженность 

территории, не означает ли это, что размывается и даже отменяется 

сам принцип, на котором стоит государство, — его территориальный суверенитет? 

Когда движение капиталов на международной арене или всемирное распространение 

эпидемий, а также пересечение границ телевизионными спутниками 

доказывают, что даже в мирное время границы ныне открыты, доступны и преодолимы, 

не значит ли это, что контроль за ресурсами страны, надзор за ее жителями, 

управление ее богатствами выпадают из рук государства? 

В то же время развал коммунистической системы в Европе в 1989—1991 гг. не 

раскрыл еще всех своих результатов, если не говорить в целом о переходе или 

возврате к демократии и резкому подъему националистических притязаний. 

С точки зрения официальных международных отношений государство есть 

форма политической организации общества, располагающая средствами контроля 

над определенной территорией и ее населением и поддерживающая отношения 

с другими образованиями, также обладающими суверенитетом. В 1993 г. 

насчитывалось около 200 государств, признававших друг друга и представленных 

в ООН: одни из них обширны, богаты и плотно населены, другие, называемые 

часто микрогосударствами, по размерам и силе равны примерно городу. Хотя 

в международном праве все государства имеют равный статус и характеризуются 

как юридические лица, фактически они пользуются.далеко не одинаковыми 

прерогативами: пять постоянных членов Совета Безопасности ООН (Великобритания, 

Китай, Россия, унаследовавшая это место от СССР после его исчезновения 

в 1991 г., Соединенные Штаты Америки и Франция) могут рассматриваться 

как главные действующие лица международных отношений, тогда как 

некоторые другие государства, например государства, расположенные на мелких 

островах Тихого океана, находятся в состоянии почти полной зависимости 

и пользуются частичным суверенитетом, что совсем не ново в истории челове-

280 ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, наи 

* зИ 

чества. Существование некоторых государств можно даже поставить под сомнё-ц 

ниє: в такой степени они ослаблены войнами или исчезновением всех админис-1 

тративных и политических структур. Существовало ли в 1993 г. государствоV 

Сомали, опустошенном войной между племенами, где Организация Объединенных 

Наций безуспешно настаивала на своей монополии в использовании узак

282 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нац 

ПАРТИЙНЫЕ СИСТЕМЫ ГОСУДАРСТВА И ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА 

ГОСУДАРСТВО: ЛЕКСИКА И ПОНЯТИЕ 

Стабильность государства греки связывали прежде всего с существованием! 

законов. Правовое государство может определять полис как Politeai, т. е. сообщество 

граждан, создаваемое на основе общих писаных законов. Даже будучи! 

анахронизмом, выражение «правовое государство» для Греции указывает на одщЙ 

из аспектов, свойственных государству: власть не является силой, она не явля*| 

ется силой плюс еще нечто (легитимность), а выступает как действенность законі 

на. Следует, однако, подчеркнуть, что некоторые политические предприятия.ш 

традиции не приемлют такого различия и видят свою опору в чистой силе, как*! 

например, те социологи, для которых государство является прежде всего держа^ 

вой (см. гл. XII, с. 392). 

Слово «государство» (Etat) происходит от латинского stare (оставаться), кЛ 

торое несет в себе идею стабильности, постоянства. Французский термин имеета 

многочисленные и очень различные эквиваленты в других языках. С греческощ 

языка термином «государство» переводится слово Polis (который называют так-1 

же городом) или koinonia politikè (гражданское, или политическое, общество); И? 

латинского — слова Imperiutn (империя, власть), dominium (подвластное хозяиЦ 

ну), Civitas, Urbs (город) и в особенности, может быть, respublica (общественное! 

дело). Во французском политическом словаре это слово закрепилось довольно, 1 ! 

поздно, в XVIII в. или даже в конце XIX в. В своем труде «Старый порядок и$ 

революция» Токвиль говорит не о государстве, а, как подчеркивает Пьер Фавр, р| 

политических институтах, «политической власти», «центральной власти», о «со«*| 

циальном и политическом порядке». Возможно, он опасался смешения терми^,; 

нов Etat (государство) и état (сословие, например, третье сословие), которое обо-| 

значало группы с определенным статусом, корпорации или ордены. В немецком':! 

языке существуют, между прочим, два довольно близких термина: Staat (госу-;; 

дарство) и Stand (состояние или порядок). Однако в итальянском языке слово | 

«государство» (stato) является довольно распространенным термином уже в начале 

XVI в.: Макиавелли использует его в своем «Государе» не мимоходом, а до- ' 

вольно широко для обозначения политических образований (княжеств или королевств). 

Первую фразу «Государя» стоит, пожалуй, привести полностью: «Все \ 

государства, все державы, обладавшие или обладающие властью надлюдьми, были || 

и суть либо республики, либо государства, управляемые единовластно» 1 

. Все тер- • 

мины, за исключением «государство» (stato), взяты Макиавелли из латинского 

языка (dominium, imperium). Некоторые из них перешли в так называемые вульгарные 

языки с близкими или отличными от латинского значениями. Время ; 

Макиавелли, как утверждал в конце XIX в. Якоб Буркхардт, один из духовных 

отцов Ницше, стало временем появления государства как произведения искус- 

1 Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о первой декаде Мита Ливия. О военном искусстве. М-'-. 

Мысль, 1996. 

X. Государство и гражданское общество 

ства, как облечения в форму материи, которую можно отнести к категории «сознательных 

и обдуманных конструкций, возведенных на вполне осязаемых и 

рассчитанных основаниях» 1 

. 

Следует все же вернуться к проблеме отсутствия слова «государство» в Средние 

века. Слово status на латинском языке римской эпохи или Средневековья 

означало не государство, а лишь способ существования, статус. В XII в. значение 

слова расширилось и завершилось известной нам сегодня многозначностью 

с отмеченным выше тройным значением в английском языке и использованием 

производного от status слова во всех современных европейских языках как латинского, 

так и германского происхождения. Вызревание политического смысла 

термина шло медленно. Однако, как заметил Бернар Гене, отсутствие слова 

«государство» не означало отсутствия понятия «государство». Правда, папский 

престол потребовал в Средние века plenitudo potestatis, но это требование «полноты 

власти» не было реальным: власть церкви над средневековыми государствами 

можно сравнить с властью ООН, причем ООН до 1991 г. Во всяком случае, 

«в ходе мощного интеллектуального, юридического и политического подъема в 

XII в. средневековая мысль вновь обретает шаг за шагом понятие государства». 

«Вновь обретает», поскольку нельзя считать, что греки с их Polis, римляне с их 

societas avilis или с их respublica \\populus не мыслили государство как политическую 

форму, так же как и схоластические авторы, использовавшие civitatis или 

cominunitaspolitico в своих комментариях «Политики» Аристотеля, переведенной 

в 1260 г. В переводе трактата Эгидия Колонны мы также находим «estât du roi», 

что означает положение короля. И часто встречающиеся у других латинских авторов 

формулы status reipublicae, status régis используются чаще всего для обозначения 

функций короля, положения королевства, управляющих и управляемых. 

Отклонясь от основного смысла, авторы приходят к использованию слова «estât» 

для обозначения политической державы, организованной при посредстве (или 

под воздействием) законов. 

Заслуживает внимания и анализ русского политического словаря: слово «государь» 

происходит от славянского термина, обозначающего «хозяин имения». 

В этом можно увидеть признак родовой природы русского государства, где суверен 

выступает как владелец царства. 

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО - ДИФФЕРЕНЦИАЛЬНОЕ ПОНЯТИЕ 

Вернемся к греческому языку. Термин «государство» служит здесь для обозначения 

полиса, откуда берут начало слова «политика», «полиция», однако полис 

у Аристотеля является синонимом koinonia politikè. Эта формула имеет несколько 

латинских переводов, один из которых societas civilis, a по-французски 

«société civile» (гражданское общество) появилось в середине XVI в., а точнее, в 

переводе с латинского одного из письменных трудов Меланхтона, главного сподвижника 

Лютера (см. гл. III, с. 59 и гл. IX, с. 258). 

' Burckhardi Jacob. Civilisation de la Renaissance en Italie (1860). 

283

284 

Лексическое поле «гражданского общества» 

Авторы 

Аристотель 

Августин Блаженный 

Эгидий Колонна 

Лютер, Меланхтон 

Фома Аквинский 

Гоббс 

Спиноза 

Руссо 

Фергюсон 

Гегель 

Маркс 

Дюркгейм 

Использованные 

термины 

Koinonia politiké 

Societas terrestre 

Societas civilis 


Communicatio politiké 

Civil Society 


Société civile 

Civil society 

Bùrgerliche 

Gesellschaft 

Bùrgerliche 

Gesellschaft 

Société civile 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, на 

Синонимы 

Полис 

Civitas respublica 

Civitas 

Civitas respublica 

Societas 

Communitas 

Commonwealth 

Imperium 

Etat 

Peuple, nation 

Перевод 

Гражданское общество, 

государство 

Гражданское общество - 

Сообщество людей 

Гражданское общество 

Политическое 

сообщество 

Гражданское общество •'; 

Гражданское общество ' 

Гражданское общество** 

Гражданское общество'^* 

Гражданское общество '•-. 

Гражданское общество '• 

Гражданское буржуазно^ 

общество 

В новейшей истории выражение «гражданское общество» употребляется как 

в научном, так и в политическом контексте. В 70-х гг. критики коммунистичес- ; 

ких режимов характеризовали тоталитаризм как слияние государства и гражданского 

общества, позднее оппозиционеры, особенно в Польше, отождествляли 

борьбу за гражданские права с борьбой гражданского общества против тотали*. 

тарного государства. Освобождение или создание «гражданского общества», т. 

е. приобщение граждан к политике и утверждение прав человека, объединяю,! 

оппозиционеров, среди которых были и люди, обладавшие высокой марксистской 

политической культурой. В то же время на Западе за переменную величину 

в социологических анализах государства принимается сила или слабость гражданских 

обществ. 

Однако для 80-х гг. история понятия на Западе менее важна, чем его судьба на 

Востоке, где гражданское общество, казалось бы, одерживает победу в результате 

падения коммунистических режимов. В то же время раскрывается огромная 

трудность построения (реконструкции) рыночной экономики в отсутствие регулирующей 

роли государства, способного установить правила игры. Минималистское 

правовое государство либеральных теоретиков выступает как логическое 

и хронологическое предварительное условие создания рыночной экономики, 

что доказывает преобладание политики над экономикой. Кроме того, как 

мы увидим в следующей главе, исчезновение тоталитарной партии-государства 

не только не создало предпосылок для роста политической гражданственности, 

но показало всю силу общинных привычек. 

Всестороннее использование формулы «гражданское общество», вызывающее 

даже некоторую его девальвацию, не сводится к тому, что можно назвать ее ; 

* ІЧ 

Государство и гражданское общество 

политической и идеологической функцией: ее долгая жизнь в политическом 

анализе — от Аристотеля до Дюркгейма, от Августина Блаженного до Маркса — 

превращает ее в своеобразную путеводную нить в изложении различных теорий 

государства. Не воспроизводя таблицы, помещенной в главе III («Человек — 

политическое животное»), можно еще раз представить разновидности осмысления 

места политики в обществе. Обобщенное представление о ней дано в таблице 

на с. 286. 

Пять основных точек зрения действуют в этой системе противопоставлений. 

Общим для них является то, что они получают определение путем противопоставления 

«семье»: будь то гражданское общество или общество политическое, 

политическое сообщество или государство по закрепившемуся за ними определению, 

— все они неизменно выступают как особый способ связи, объединения, 

которая отличается от родственных уз, основанных на кровном или брачном 

союзе. 

1) У Аристотеля «гражданское общество», или «политическое сообщество», 

является одной из форм общности. Отличаясь от семьи, оно противостоит 

также этносу, народу, т. е. более низкой форме организации, характерной 

для варваров и некоторых греков, где природа человека, т. е. «социального/политического 

животного» (zoon politikon), не полностью реализована 

(см. гл. III, с. 54). 

2) У Августина Блаженного земное общество противостоит граду Божьему. 

Раздел между двумя царствами берет свое начало в падении. Все политические 

общества не равноценны: общество, обеспечивающее мир и позволяющее 

контролировать стремление к могуществу (libido dominandi), превосходит 

все другие. Таковым является «республика». Если различие между 

двумя царствами имеет мистический, а не институциональный характер, 

некоторые формы августинизма, начиная со Средних веков, отождествляли, 

с одной стороны, земной град и государство, а с другой — град 

Божий и церковь. Эта проблематика и сейчас используется католической 

церковью, которая требует контроля церкви над гражданским обществом 

(см. с. 58). 

3) УГоббса гражданское общество противостоит естественному состоянию: 

оно позволяет покончить с войной всех против всех и обеспечить развитие 

гуманности в человеке путем установления всемогущей политической 

власти, которой не разрешается тем не менее лишать людей их свободы. 

У Руссо гражданское общество противостоит природному состоянию 

человека, однако оно представляет собой не конфликтную ситуацию, 

а одинокую жизнь счастливого животного, деградирующего под 

влиянием гражданского общества (см. с. 59 и 63). 

4) У Гегеля государство отличается от гражданского общества и превращается 

в условие, при котором возможно существование гражданского общества. 

Оно представляет собой сферу, где люди стремятся удовлетворить свои 

потребности при помощи труда в рамках государственности, без которой 

корпорации, играющие важнейшую роль, деградировали бы до войны всех 

против всех, т. е. до возврата в естественное состояние. Именно правовое 

285

286 


государство, если даже это понятие появилось после Гегеля, обеспечивает 

существование гражданского общества (см. с. 299—302). 

5) У Маркса Гегель опровергнут, поскольку Маркс отдает приоритет гражданскому 

обществу, анатомией которого является политическая экономия. Оц 

анализирует историческое развитие как дифференциацию в недрах гражі 

данского общества, из которого постепенно выделяется государство, приходя 

в конечном счете к коренному противоречию, которое должно при, 

вести к диктатуре пролетариата (см. с. 302—311). 

Структура понятийного поля «гражданского общества» 

«Гражданское общество», 

отличное от ч. -л. или 

противоположное ч. -л. 

Семья 

Семья 

Семья 

Семья 

ч 

«Гражданское общество», 

отличное от ч. -л. или 

противоположное ч. -л. 

«Народ» (этнос) 

Град Божий 

Естественное 

состояние 

Государство 

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО И ГРАД БОЖИЙ 

Основные авторы, 

использующие это 

понятие 

Аристотель 

Августин 

Гоббс 

Спиноза 

Локк 

Руссо 

Гегель 

Маркс 

Дюркгейм 

Относительная Ф 

ценность, 

придаваемая 1 

гражданскому : ; 

обществу 

_ jm 

+ 

Противостояние между земным городом и царством Божьим, между земныИ 

Вавилоном и небесным Иерусалимом, особенно четко показанное в труде Августина 

Блаженного «О граде Божьем», имеет для политической социологии двоякое 

значение, поскольку этот труд послужил оправданием для институциональ-' 

ного разрыва между церковью и государством, а у некоторых средневековых авторов 

— для легитимации претензий церкви на подчинение ей государства. Но 

противостояние между двумя городами у Августина Блаженного является также 

и формой раскритикованного Марксом дуализма между небом и землей, между 

государством и гражданским обществом (см. гл. III, с. 68). 

Августинская проблематика неизбежно возникает при осмыслении одной из 

особенностей политического развития Запада: если даже и был соблазн установить 

теократию, т. е. слияние политической власти и власти религиозной, ему не 

суждено было осуществиться. Таким образом, аналитическое различие между государством 

и церковью, ради которого следует вспомнить различие между двумя 

формами господства, политической и иерократической, у Вебера стало полити?, 

ческой структурой, господствующей в Европе и в Западном христианстве. 

+ 

+ 

— 


ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА ГРАДУ БОЖЬЕМУ 

О ценности политических и государственных установок в античном мире 

можно судить по тому значению, какое придавал им Августин Блаженный: ведь 

когда он хочет показать тщетность претензий земного общества на обеспечение 

всеобщего блага, он восхваляет в противовес ему именно град Божий. Эта святая 

«республика», где люди будут любить друг друга и любить Бога, приютит всех 

избранных после страшного суда, когда Вавилон, нечистый и прогнивший земной 

град/ рухнет и освободит место для небесного Иерусалима. И тем не менее 

Августин Блаженный не считает, что земной град, даже если он основан окаянным 

потомством Каина, может быть оставлен и заброшен людьми. В земных 

«республиках» может царить более или менее справедливый порядок: Нерон, 

проявлявший разрушительную властную волю, libido dominandiримлян, не единственный 

мыслимый тип суверена. Был ведь и император Август, властитель настолько 

благочестивый, что его считают предтечей Христа. Таким образом, противопоставление 

земного града, города войны, и града Божьего, города насилия, 

членов гражданского общества и граждан града Божьего не является абсолютным: 

при известных условиях земной город может быть чем-то вроде предвозвестника 

или несовершенного отражения царства Божия. Поэтому христианин 

может быть активным гражданином: солдатом, судьей или императором. 

Церковь может принять государство и пытаться поставить его себе на службу, а 

христианин, подчиняясь требованиям жизни в городе, не предает своей веры. 

Поэтому принятие противостояния двух городов, наложившего столь глубокий 

отпечаток на всю западную политическую мысль, позволяет совместить аристотелевские 

идеалы о городе как месте «всеобщего блага» с политической доктриной 

христианства. После перевода на латинский язык «Политики» Аристотеля 

в 1260 г. Фома Аквинский заявил, опираясь на аргументы Аристотеля, о возможности 

существования справедливого политического порядка, даже если высшая 

цель человека состоит в служении Богу. Хотя томизм претерпел целый ряд 

изменений, он сохранился в политике как живая традиция, тем более что в конце 

XIX в. он получил статус официальной доктрины католической церкви. В это 

учение уходят корнями христианско-демократические партии, широко утвердившиеся 

в XX столетии. 

Хотя в доктрине Августина Блаженного утверждалась законность государства, 

он тем не менее подчинял его церкви, точно так же, как тело подчинено 

Душе, а все мирское — духовному. Этот перечень проблем столкнулся в средневековой 

мысли с огромными сложностями. Возникли многочисленные конфликты 

между церковью и государством. Одним из самых знаменитых стал конфликт, 

получивший название «борьба за инвеституру» между папством и императорами 

Германии, самым известным эпизодом которой в XI в. было столкновение 

между королем Германии Генрихом IV и папой Григорием VII. Проблема 

эта существовала многие годы, и противоборство папы Бонифация VIII 

и короля Франции Филиппа Красивого стало последним широко известным 

проявлением теократических претензий церкви. Перед лицом притязаний со 

287

288 


стороны церкви французская монархия добилась успеха в утверждении своей 

автономии, т. е. полного суверенитета монарха, что может служить вехой в истории 

возникновения современного государства. С этого времени мы вступаем 

в период строительства государственного аппарата, опирающегося на армию, 

подчиненную центральной политической власти, которая финансирует 

ее благодаря контролю над налогообложением. Однако проблема отношений 

между церковью и государством отнюдь не была решена. Существование церкви 

с ее наднациональной структурой приводит к целому ряду конфликтов: прежде 

всего по вопросу о контроле за назначением на посты в церковной иерархии, 

затем, начиная с XIX в., о контроле над школьной системой. Конфликты 

развертывались в форме горячих споров, во Франции, где светское государство 

вынуждено было пойти на ряд компромиссов с церковью в вопросах управления 

школой, которые закончились отделением церкви от государства в начале 

XX в. Но периодически возникают рецидивы напряженности, как было, например, 

в 1984 г. во время последнего школьного кризиса во Франции. OTHQ§; 

шения между церковью и государством в странах, где доминирует католичес*; 

кая церковь (Франция, Италия, Испания), коренным образом отличаются of 

положения в странах, где утвердились местные церкви (например, в Англии! 

начиная со времен Генриха VIII или в протестантских государствах). В первых 

странах по-прежнему сохраняется возможность проявления двойной лояльности 

(по отношению к государству и церкви), чем частично и объясняются резкост; 

регулярно наблюдаемых там антирелигиозных выступлений, а также усили] 

государства по укреплению своих позиций перед лицом конкуренции со ст 

роны церкви. И наконец, нельзя забывать, что церковь является субъектов 

международных отношений, действия которого могут время от времени принимать 

форму акций воздействия на отдельные государства, примером nejPÉ 

служит политика папы Иоанна Павла II по отношению к коммунистической 

Европе. Следует также помнить и о том, что вопрос отношений между религИ' 

озной властью и властью политической ставится специфическим образом В 

таких религиях, как ислам, где многие течения в принципе отвергают светскр* 

государство и различия между политикой и религией. Конечно же заслуживают 

особого анализа отношения между автокефальной православной церковь!? 

и политическими властями. Идеологию иерократии можно было встретить 

России еще в XIX в. Как правило, религиозный фундаментализм, какова б 

ни была религия, к которой он принадлежит, отвергает автономию светскоп 

государства. 

Августинский дуализм в той мере, в какой он обеспечивает превосходств* 

града Божьего над градом земным, утверждая в то же время, что разделен» 

двух градов является «мистическим», если его прочесть как комментарий 1 

сентенции Христа «воздайте кесарю кесарево», которой Христос следовал » 

сам, не пытаясь ниспровергнуть политический порядок и подчиняясь пригф 

вору политической власти, преграждает путь теократии, которая стремите^ 

слить воедино два типа порядка, небесный и земной. Важность августинсю 

традиции может служить характеристикой для политического менталите 

Запада. 


ГОСУДАРСТВО И ЦЕРКОВЬ ПО ВЕБЕРУ 

Господство, по Веберу, может рассматриваться как подчинение власти, признание 

правомочности которой (чаще говорят о ее легитимности) на управление 

вытекает из различных идеальных типов: традиционного, харизматического, 

законного (гл. III, с. 93). Однако власть может основываться на обладании 

различными способностями, на распределении благ, которые делятся на две большие 

группы: блага, связанные с насилием, т. е. политические, и блага священные, 

т. е. религиозные: 

Господство политическое и господство иерократическое 

Социологическое определение современного государства, данное Вебером и 

получившее всеобщее признание, закрепляет многоликую роль государства. Веберовское 

определение опирается на характеристику государства через его специфическое 

средство, через насилие. Конечно, не только государство, но и другие 

политические группировки (кланы, корпорации, а в Средние века все, кто 

имел право носить оружие) использовали оружие, чтобы добиться нужного им 

решения и, самое главное, гарантировать его исполнение на определенной территории 

и при помощи насилия. Таким образом, фундаментальная характеристика 

государства, концепция которого получила свое полное развитие только в 

современном мире, — это не монополизация легитимного насилия, а его монополизация 

в пределах данного пространства. 

Господствующая организация (Herrschaftsverband) есть организация политическая 

(politischer Verband) тогда и в той мере, в какой ее существование и действенность ее 

распоряжений постоянно гарантируются внутри поддающейся определению географической 

территории путем применения или угрозы физического принуждения со стороны 

административного руководства. Политическая организация, осуществляющая 

принуждение институционального характера (politischer Anstaltsbetrieb), называется 

«государством», поскольку ее административное руководство успешно требует выполнения 

ее распоряжений и монополии на узаконенное физическое принуждение 

(Economie et société. I, I, 17). 

Определять государство через монополию на легитимное насилие на определенной 

территории значит использовать для этого его специфическое средство. 

И действительно, деятельность политического института имеет самые различные 

формы, и не столь важно, идет ли речь о снабжении, общественной гигиене 

Или покровительстве искусствам. Не существует, таким образом, специфической 

цели государства: нет такой цели, которая не ставилась бы, и нет среди них 

Ни одной цели, которая не была бы одновременно целью другого института. 

Необходимо, следовательно, уточнить определение цели через ее средство, т. е. 

Через насилие, которое может быть, впрочем, возведено в цель: государство, единственной 

целью и средством которого было бы насилие, отвечало бы тем не менее 

понятию государства. Веберовское определение политики исключает из нее 

те действия, которые не связаны с государством: социальная деятельность выступает 

как «политически ориентированная», когда она имеет целью повли- 

289

290 


ять на руководство политического института, особенно на «присвоение, 

приацию, перераспределение полномочий руководства». Поэтому Вебер напо 

минает о необходимости различать использование термина «политика» в соци 

ологическом смысле и в его обычном значении. Во втором случае можно гова 

рить о «финансовой политике центрального банка» или о «школьной политики 

какой-нибудь коммуны. Это смешение политики как действия, связанного t 

государственным институтом, и политики как организованного действия внух 

ри специализированного института семантически свойственно и немецкому І 

французскому языкам. В английском языке, напротив, два термина politics и polie 

позволяют проводить между ними четкое различие (см. гл. I, с. 10). Однако раз' 

деление двух значений еще более усложнится, когда в определение государст! 

будут введены его особые цели — личная безопасность или правосудие, а таю» 

управление денежным обращением, школьной политикой и проблемами искус 

ства, которые Вебер из определения исключил. Область, которую современна 

политическая социология определяет как область публичной политики (риЩ| 

policies), что можно также назвать политикой политик, или государственно; 

политикой, или управлением гражданским обществом со сторороны государев 

ва, — это область различных типов деятельности, направленных на осущест; 

ние частных целей (здравоохранение, образование, культура), проводимых п 

контролем государства. 

Вместо «политическая организация институционального характера» мы мо; 

ли бы сказать «политическое предприятие институционального характера» npif 

условии, что мы не будем путать предприятие с торговой организацией; термиЦ 

использованный Вебером для обозначения предприятия (Betrieb), не отсекав! 

сферу экономики, а дает ему самое широкое определение: «предприятием» оад 

называет «постоянную рациональную деятельность». Ассоциация, власти коте*; 

рой подчиняются добровольные члены, является добровольной (Verein), топик 

как ассоциация, которая в специфической области с относительным успе: 

навязывает свои приказы силой, является принудительной организацией (Va» 

Ясно, что государство относится ко второй категории. Однако у Вебера ничто" 

дает основания отождествлять государство, а также политические партии с п 

приятиями в экономическом смысле слова, потому что такие предприятия имб 1 

?' 

ют целью получение определенных благ, полезных вещей при помощи разли% 

ных, специально отобранных средств, тогда как использование силы, главный 

смысл политики, в высшей степени противоречит самому духу экономического 

приобретательства. Таким образом, самобытность государства можно подчеркнуть 

не сопоставлением его с предприятием в экономическом смысле слой! 

(Wirtschaftstrieb), a проводя параллель с церковью, которая опирается на другУ 10 

форму организации, называемую иерократической (от греческого hieros, что оЗ< 

начает священный). 

Господствующая организация является организацией иерократической (hierokratisch* 

Verband) тогда и в той мере, в какой ее существование и действенность ее распоряЖ? 

ний постоянно гарантируются путем применения и угрозы психического принуЖД* 

ния в форме распределения или отказа в предоставлении духовных благ спасеНЙ 

(иерократическое принуждение). Иерократической организацией институциоН 


ного характера называется церковь, поскольку ее административное управление с 

успехом требует при исполнении распоряжений монополии на легитимное иерократическое 

принуждение (Economie et société. I et 17). 

При помощи этих симметричных определений Вебер ставит лицом к лицу, на 

противоположные позиции оба крупных института, которые оспаривали и продолжают 

оспаривать контроль над территорией и населением на Западе; и тот и 

другой используют или стремятся использовать специфические средства друг друга, 

либо присваивая их, либо используя противостоящий институт для достижения 

собственных целей. Церковь и государство являются институтами, которые добиваются 

господства, — вот в чем главная проблема. Но церковь, даже если ее организация 

строится на пространственной основе (приходы, епархии и т. д.), не стремится 

более к установлению прямого территориального контроля в современном 

мире (это касается католической церкви, и то со времени объединения Италии в 

конце XIX в.) в том смысле, что она намерена распространять свое господство на 

тех, кто родился в сфере ее влияния, а если говорить о воинствующей церкви, — 

то на тех, кого она хотела бы включить в пределы своих духовных границ, тогда 

как государство стремится применять свою власть на всех, кто живет на территории, 

находящейся под его контролем. Проблема наложения границ государства и 

церкви является проблемой институциональной и/или территориальной. Даже там, 

где церковь отказалась от самостоятельной политической роли в форме прямого 

контроля территории, она может лишь взаимодействовать с государством; территориальные 

проявления «психического» засилья церкви ясно проявились в политике 

Ватикана по отношению к Восточной и Центральной Европе после избрания 

папой Иоанна Павла II, поляка по происхождению. Ватикан поддерживал 

политическую борьбу местных католических церквей (в Польше и других странах) 

против партий-государств и СССР. Он защищал также право на создание государств-наций 

в некоторых политико-культурных образованиях, таких как Хорватия 

или Словения, союзных государств бывшей Югославии. В отдельных случаях 

этатюлитическая борьба Ватикана способствовала мобилизации непосредственно 

политических сил (примером чего может служить, в частности, «католический 

интернационал», сформированный из политических партий, непосредственно 

связанных с Ватиканом, поскольку они прямо провозглашают себя «хрис- 

•тианско-демократическими», таких как партия германского канцлера Коля или 

центр социальных демократов во Франции). 

Суверенный Бог 

Предложенное Вебером различие между политическим господством и господством 

иерократическим следует понимать как различие аналитическое. Оно порождает 

во всяком случае определенную трудность: если связывать политическую 

власть с физическим насилием, а религиозную — с подчинением путем манипулирования 

психическими благами, не ведет ли это к забвению того факта, 

что такое различие далеко не всегда и не для всех людей обоснованно? Засухи, 

наводнения и эпидемии, высокие или низкие урожаи, тучи саранчи, поражения 

или победы на войне, преимущественное рождение дочерей в семье, бури и 

291

292 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, Государство и гражданское общество 

смерть, а также то, какая жизнь ждет человека после смерти, можно приписывать 

влиянию одного или нескольких богов, но связано ли это с иерократическим 

или политическим порядком? Священник, осуждающий на вечные муки 

грешников перед людьми, которые ему верят, — совершает ли он физическое 

или психическое насилие? Владеет ли единый Бог крупных монотеистических 

религий монополией на законное физическое насилие? Не возникает ли первичная 

форма государства в человекообразном Боге, ревнивом короле, суверене 

земного мира? В конечном счете политическая социология Спинозы, который 

связывает деспотическое использование антропоморфизма власти и веру в слишком 

человечного Бога, который хочет и жаждет, руководит и принуждает, ругает 

и наказывает, прекрасно раскрывает сходство двух форм подчинения (что составляет 

главную тему «Богословско-политического трактата»). 

Но даже при согласии с веберовским различием двух форм власти разделение 

этих областей может оказаться очень трудным в данном обществе и для данного 

момента. Монополия в распоряжении священными (психическими) благами и 

монополия в использовании орудий насилия могут полностью совпадать или 

полностью расходиться, причем между ними существует масса промежуточны»' 

случаев, которые далеко не всегда можно понять исходя из августинской про* 

блематики, зародившейся в среде римского христианства, где церковь и ro-t 

сударство существовали в руках цезаро-папистов как два различных образования, 

выступавшие то соперниками, то сообщниками, но никогда полностью не 

сливавшиеся. Такие понятия, как «священное» или «мистическое», не могут прин 

обрести сразу же универсальное значение: сказать, например, что в коммунизі 

имеются элементы священного, чем и объясняется его распространение, мо: 

но, лишь забыв, что «священное» у индонезийских мусульман и у германск 

протестантов, наверное, не одно и то же ни с точки зрения объектов святое 1 

ни по месту, которое оно занимает в общественной жизни. Может даже был 

что не существует никакого опыта или универсального понятия священного 

то же время легко заметить, что идея устремления или попыток достижения 

ловеком священного является лишь социологическим прикрытием плоского сп 

ритуализма, который обретает смысл только перед лицом не менее плоского no-f 

зитивизма некоторых авторов XIX в. 

Взаимопереплетение политического господства с господством 

иерократическим 

Маленькая предосторожность: следует напомнить, что отношения между пс 

литической и религиозной сферами различаются в зависимости от культурнь 

систем. 

Короли и священники 

Таким образом, только среди традиционных иерархических государств БлиЖ-| 

него Востока и Азии можно встретить, по словам Клиффорда Гирца, три основ-| 

ные формы королевства, определяющие три типа отношений между королями и 

священниками. 

1. Король является в то же время и первосвященником. Благосостояние его 

королевства зависит от магической силы его литургических служб. Другие 

священники являются только помощниками короля-прелата (таковы Египет, 

Китай, Шумер). 

1. Король является фигурой скорее условной, нежели религиозно-магической; 

через священников он устанавливает отношения с иным миром, точно 

так же, как министры связывают его с миром земным (Индия). 

3. Король, хотя он и не является священнослужителем, выступает как религиозно-магический 

центр мира, а его священники — как признаки его действительной 

святости (Бали и остальные страны Юго-Восточной Азии) (см. 

гл. XI, с. 341). 

Византийский иерократический император 

Очень важно отметить, что на христианском Западе теократия была всегда 

лишь тенденцией или кратким эпизодом, что ни один король не был настоящим 

первосвященником. Несомненно, Карл Великий настоял на том, чтобы папа 

короновал его императором, он выступил защитником христианства, но не стремился 

завладеть религиозными святынями. Не исключено, впрочем, что его коронование 

было стратегическим ходом, направленным на ослабление позиции 

византийских императоров, претендовавших на роль единого императора всего 

христианского мира. В данном случае тяга к теократии реализуется через место 

«самодержца», занимаемое политическим сувереном. Он вмешивается в религиозную 

догматику, как, например, во времена иконоборчества в VIII—IX вв., 

начатого императором Львом III и завершенного императрицей Феодорой. 

В идеологии византийского государства центральная роль принадлежала императору; 

а политическое господство опиралось на господство иерократическое. 

В описании церемоний византийского двора, которое служило одновременно и 

своеобразным наставлением, император Константин VII (905—959 гг.) писал: 

И действительно, плохо сложенное тело, части которого собраны кое-как, без необходимого 

единства, можно назвать беспорядочным. Точно так же и имперское государство, 

если им не руководят и не управляют должным образом, ни в чем не будет 

отличаться от поведения невоспитанного человека. [...] Императорская власть, действуя 

организованно и с чувством меры, могла бы тем самым воспроизвести гармоничное 

движение, которое было придано всему миру Создателем, и империя предстала 

бы перед нашими подданными более величественной, а значит, более приятной 

и достойной восхищения 1 . 

Правила церемоний, которые всегда носят характер одновременно религиозный 

и политический, которые перемешивают бюрократов, государственных и 

Церковных (евнухов и «бородачей»), являются как бы моделью того, что должно 

Constantin VII Porphyrogénète. Le livre des cérémonies, trad. Vogt. T. I. Introduction. О конфликтах 

[оборцев см. работы Грабара, главным образом L'iconoclasme byzantin. Flammarion. 1984. 

293

294 — 


быть всеобщим порядком в обществе, где император, автократ, выступает ка; 

представитель Христа, пантократора. Характерны среди всего прочего привет-3 

ствия, которые должны выкрикивать отдельные группы народа (называемые' 

«партией синих» и «партией зеленых») во время пасхальных праздников: в них 

победы императора над варварами (персами, болгарами, мусульманами) прирав-J 

ниваются к победе Христа над смертью. 

Разумеется, ритуалы, даже кодифицированные самим императором, следует 

истолковывать с большой осторожностью, а попытка расшифровать Византии-» 

скую «политику» в чисто «политических» терминах рискует вылиться в ретро**' 

елективную ошибку. 

Является ли иконоборчество политическим конфликтом? 

Таким образом, выступление иконоборцев является примером переплетений' 

политики и веры, которое требует величайшей осторожности в вопросе объяе*; 

нения политических и религиозных механизмов. Можно считать, что, запрещай 

антропоморфные образы и принимая с согласия духовенства иконоборческими! 

декрет, император Лев III хотел подменить культ Бога своим собственным. ИкоФ 

ноборческий император хотел монополизировать символический капитал или|| 

по меньшей мере, максимально использовать его для политических целей. Ода| 

нако изображения Христа, которые он приказал уничтожать, были замещены| 

крестами, крестным знамением, благодаря которым император Константин одер^; 

жал победу (например, в изображении на монетах), и нет никаких признако* 

того, что изображения императора-иконоборца получили распространен^ 

В этом смысле иконоборчество явилось в большей мере усилением культа Хржй| 

та как некоего символа, нежели выражением соперничества между двумя фор*^ 

мами власти. 

Другое политическое толкование вопроса состоит в предположении, что ИМИ 

ператоры-иконоборцы искали поддержки части населения, выступавшей про^ 

тив икон, и обеспечивали себе средства для более успешного соперничества;*! 

мусульманами, также втянутыми в иконоборчество. Это подтверждается тем, ч^| 

первый иконоборец Лев III был выходцем из окраинной области империи и дей' 

ствовал в контакте с иконоборческим населением именно в этом направлении,; 

тогда как иконопоклонники (защитники икон) были более многочисленны В 

европейской части Византийской империи. Но в этом случае вместо того, чтобь 

анализировать конфликт иконоборцев исходя из гипотезы, что иконоборчестве 

является стратегией усиления власти перед лицом соперников в политической 

игре, следовало бы предположить, что император Лев III мыслил (мы не решаемся 

сказать — видел) иконы в свете специфической идеологии, которая и при* 

нудила его принять решение, подхваченное его последователями. В той часті 

империи, откуда происходил император, изображения не имели положительной 

духовной ценности, они не воспринимались как предмет, который невидимое 

превращал в видимое, а использовались как нечто магическое. Напротив, в той 

части Византийской империи, которая является прямой наследницей классиче-' 

ской Греции,, видимая форма принималась как опора и выражение невидимог| 

Государство и гражданское общество 

(идеология, допускаемая платонизмом и аристотелизмом). Таким образом, рещение 

Льва III может быть полностью объяснено верой в то, что иконы неизбежно 

являются объектом идолопоклонства и что нельзя любить портрет Христа, 

тогда как вполне можно любить крестное знамение. В этом смысле его решение 

вытекает из иерократической логики и отвечает его верованиям в вопросе 

изображения священных предметов, а не продиктовано его интересами в организации 

государственных дел. 

Можно понять, таким образом, трудности в разграничении между этими двумя 

областями, критерий разделения и взаимного толкования которых исторически 

определен. Напрашивается вопрос: имеет ли проведенное Вебером разделение 

между политическим господством и господством иерократическим, как 

мы уже говорили, только аналитическую ценность, или же оно отражает историю 

и традицию, которые эти явления выражают, не давая материала для полного 

их понимания? 

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО: ОТДЕЛЕНИЕ ОТ ГОСУДАРСТВА 

/ 

Один из результатов протестантской реформы состоит в том, что на Западе 

утвердилась абсолютная автономия государства по отношению к церкви. Речь 

идет именно об утверждении, а не только о провозглашении, поскольку независимое 

от церкви государство стало актом политического творчества задолго до 

этой реформы. И утверждение это шло со множеством особенностей и под воздействием 

различных факторов. Разрыв связей между местными церквами и единой 

церковью вызвал ряд попыток теократического характера, таких, как реформы 

Кальвина в Женеве, и, во всяком случае, привел к сближению между религиозной 

и политической элитами. Духовенство утрачивает связи с международной 

бюрократией, оно остается местным, говорит на местном языке, больше не отгораживается 

от остального населения из-за своего оскопления, его работа становится 

призванием (Beruf), сравнимым со всякой другой профессией: фактически 

уменьшается дистанция, отдаляющая духовенство от государства. Более 

того, люди не попадают в положение двойной лояльности в качестве членов политического 

сообщества и членов сообщества религиозного. 

Но если гражданское общество не подвергается более нажиму с требования- 

Ми о верховенстве, даже-формальном, со стороны церкви, которая политически 

стоит вне его, но претендует на превосходство, лютеранство и кальвинизм выступают 

с важнейшими и конкретными политическими идеями. Еще до того, 

как кальвинизм, по словам Вебера, стал поощрять дух капитализма 1 , реформация 

уже обеспечила гражданскому обществу его полную легитимность. 

Лютер, правда, не одобрял стремления к накопительству и выступал против 

займов под проценты. Но, что более важно, как это бывает с авторами, у КОТО- 

РЫХ критикуемые ими тезисы приобретают большее значение, чем тезисы, ко- 

1 См.: Вебер M. Протестантская этика и дух капитализма // Избранное. М.: Прогресс, 1990. 

295

296 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, X. Государство и гражданское общество 

торые они защищают, Лютер осуждает и попытки разрушения политической 

власти и общественные движения, которые ополчаются на частную собствен»' 

ность. Более того, он превозносит полезные социальные функции, которые сек 

действуют всеобщему благу. Он бесспорно выступает поборником аскетизма в 

мире, который побуждал бы к экономии, но, поскольку позволительно любить 

и хорошую еду, то он в целом поддерживает полезную групповую деятельностьм 

рациональность коллективного социального поведения. Не говоря уже о его требованиях 

насчет поощрения школьного обучения, которые привели к становле-< 

нию общественной политики с многовековым результатом, он предложил, например, 

во время эпидемии чумы меры борьбы против этого бедствия, проведе, 

ниє гигиенических мероприятий за счет общества, рационализацию усилий на 

основе принципа оптимизации средств. Отброшенный и безжалостно разбитый 

«фанатиками», которые отказывают во всякой ценности земному городу во имя 

града Божьего и его безусловного превосходства, активный разум может и дол-» 

жен поставить себя на службу жизни в гражданском обществе (напомним, что 

этот термин у Лютера и Меланхтона является синонимом государства, граждан* 

ской общности). 

Здесь находится один из источников двух моделей власти, анализируемых 

Мишелем Фуко. В то время как Макиавелли во Флоренции теоретически обосновывает 

средства достижения суверенитета в государстве на основе логики, ГДЕ 

«народ» является возможным союзником государя в его борьбе против знати, а 

значит, выступает как важнейший стратегический фактор, Лютер, утверждая 

абсолютное первенство царства Божьего, отметает смешение двух царств и в то 

же время возрождает старую аристотелевскую идею о том, что гражданское 

щество должно быть местом всеобщего блага. 

ПАСТЫРСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО (МИШЕЛЬ ФУКО) 

Наряду с макиавеллиевской политикой virtu, с XVI—XVII вв. утверждает 

глубоко отличающаяся от нее модель пастырской власти, где вопрос стоит не < 

укреплении или стабилизации власти государя, а об обеспечении функцией* 

рования самого государства. Мишель Фуко стремится противопоставить два тиг 

властных отношений на Западе: один из них направлен на строительство суве-^ 

ренного централизованного государства, другой обращен к людям и призЕ 

руководить ими постоянно и последовательно. Этот тип индивидуализированной 

власти получил название «пастырский» 1 . Пастырь занят тем, что опекает* 

защищает свое стадо и заботится о хорошем самочувствии каждого животного. 

Он стремится не столько к обладанию силой, способной навязать его господство, 

а ищет наилучшие способы управления стадом. Это противопоставление отражает 

различие между юридической моделью власти и ее стратегической моделью. 

Согласно первой концепции, свойственной периоду абсолютной монар- 

1 См.: Foucault Michel. Omnes et singulatim: vers une critique de la raison politique. 

хии, власть состоит в суверенитете и подчинении. Государство при старом режиме 

было необходимо как объединяющий принцип, стоящий над и против множества 

разобщенных и конфликтующих субъектов властных отношений. Оно 

монополизировало функции правосудия и насилия. Право было «способом его 

проявления и формой его приемлемости». Абсолютная монархия отнюдь не была 

правовым институтом, и тем не менее она действовала через правовые механизмы 

и благодаря им. Но после социально-политического переворота, который по 

времени совпадает с Великой Французской революцией, сами условия политической 

жизни изменились, поскольку род человеческий стал ставкой в игре его 

собственных политических стратегий. После преодоления «порога биологической 

современности» факт существования попадает частично в «поле контроля 

знания и вмешательства власти)» 1 

. 

Этому глубокому сдвигу соответствует и преобразование власти: на смену суверенной 

государственной власти, которая концентрировала свои усилия на 

поборах и казнях и функционировала на основе права, закона, наказания, приходит 

(не заменяя ее полностью) власть, которая выходит за рамки государственного 

аппарата и функционирует, опираясь на механизмы, нормативность и 

контроль. Таким образом, новая аналитика власти, предлагаемая здесь Фуко, не 

ссылается на закон и не беретка образец право. Государственный интерес в смысле 

рационального правления, которое может увеличить мощь государства, предполагает 

формирование нового типа знания. Макиавеллиевский'государь должен 

был обладать ловкостью военного: заключать союзы с народом против аристократии, 

устранять соперников, проявлять мужество и жестокость в ощутимой, 

феноменальной форме. С появлением пастырской власти деятельность правительства 

стала возможной лишь при условии, что оно обладает знанием о своем 

государстве и государствах других народов. «Статистика», или арифметика государства, 

зарождается как политическая наука, которая позволяет действовать 

рационально в деле поддержки и укрепления хорошего правительства, заботящегося 

6 населении. Под именем «полиции» (которую еще и сегодня называют 

«полицией питейных заведений») учреждается целый ряд технических средств 

правления, опирающихся на знание гражданского общества. Сегодня следует 

говорить о «публичной политике». В Германии она стала предметом изучения в 

университетах под именем Polizeiwissenschaft, под этим названием преподавалась 

фактически наука управления. В XVIII в. в знаменитом трактате о полиции 

«Compendium», подобные которому можно найти в Германии, его автор Деламар 

перечисляет 11 сфер, которые должны быть главной внутренней заботой 

государства: 1) религия; 2) мораль; 3) здравоохранение; 4) снабжение;-5) дороги, 

Мосты и общественные здания; 6) общественная безопасность; 7) свободное искусство; 

8) торговля; 9) фабрики; 10) слуги и чернорабочие; 11) беднота. Этот 

список не включает всего, что возлагается на аппараты насилия: именно они 

образуют ядро, вокруг которого сформировалось суверенное монархическое государство 

в условиях феодального строя, представленное главным образом в 

форме вооруженных сил и контроля над правосудием, питаемого централизо- 

La volonté de savoir. P. 187. 

297

298 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, Государство и гражданское общество 29 

ванной налоговой системой. «Государственный интерес» состоял в развитии це! 

лого ряда новых секторов вмешательства под специфическим углом — улучше-У 

ния условий жизни людей. Государство-полиция, пастырское государство не 

слишком беспокоится о догматических истинах религии, но с интересом следит 

за моралью, в той степени, в какой занимается питанием и здравоохранением 

Авторы рекомендаций XVIII в. в своих теориях организации и регламентирования 

общества приходят к парадоксальному выводу: речь идет о том, чтобы еде-. 

лать людей счастливыми путем обеспечения им лучшей жизни, и в то же время 

их развитие должно усиливать мощь государства. Таким образом, современное 

государство при своем рождении было одновременно «индивидуализирующим 

и тоталитарным». 

Однако эту форму государства, может кто-то добавить, нельзя смешивать с 

однопартийным тоталитарным государством, образ которого не связан с попыткой 

рационализации того же типа, поскольку его технологии направлены преж-г. 

де всего не на индивидуализацию власти с целью контроля и возможного взятия 

на себя тотальной заботы о всех «индивидах», а на проведение массовой чистки 

общества и его «тотальной» реконструкции. И действительно, если государство; 

при его строительстве в классический период определялось не его сущностью, а 

множеством практических дел, в ходе которых складывались различные формы 

рациональности и где управляемость выступала как систематизированные усилия 

по воздействию на гражданское общество, то политические тоталитарные 

системы будут вводить специфический тип организации. В период либерального 

правления государство не превращается в некую субстанцию, окутывавшую 

туманом все общество, а становится «мобильным эффектом режима многосторонней 

управляемости». Амбиции тоталитарных режимов можно понять совершенно 

иным способом, который связан с изменением построения, а не с изменением 

строя: либеральное государство создавалось путем развертывания программ, 

направленных на организацию политики жизни и выживания, при помощи 

проведения различия между политикой как насилием и полицией как администрацией, 

между суверенитетом и управляемостью; что же касается тоталитарных 

режимов, то они выбирают в качестве структурирующего элемента своей 

деятельности организованное насилие над населением. Специфика тоталитар-; 

ного государства состоит в том, что сердцевиной политики стало уничтожение 

(невзирая на число жертв). 

«Тотализирующие» устремления государства-провидения, развитой формы 

пастырского государства, совершенно иные. Как только закончилась Вторая 

мировая война, оно приступает к совершенствованию технологий управления 

социальной сферой, разработанных, в частности, в бисмарковской Германии 

(National Public Health Service в Великобритании и служба социального обеспе-^ 

чения во Франции), и, опираясь на неокейнсианские методы, выполняет задачи 

распределения доходов в период фазы роста «славных» 30-х гг. Однако нефтяной 

кризис 1973 г. повлек за собой свертывание или отступление государства, во 

Франции оно приняло форму децентрализации (закон 1982 г.), вследствие которой 

местным властям передается ряд полномочий государства (школьное строительство, 

защита детства), чтобы обеспечить лучшее управление ресурсами 

объем которых в целом сократился. Но это отступление, довольно массироваг 

ное в Великобритании и Соединенных Штатах, коснувшееся экономическо 

политики в связи с отказом от регламентации, подталкиваемым Рейганом 

Тэтчер, не поставило под удар некоторые пастырские функции государства. И; 

за кризиса пришлось более разумно планировать расходы во Франции, что ок; 

залось нелегким делом, поскольку мощь фармацевтического лобби, наприме 

или корпораций в сфере здравоохранения позволяла им противиться мерам кої 

троля, ограничения или сокращения доходов, которые противоречили их прі 

цветанию или их статусу. Однако ни в одной из западных стран система сощ 

альной защиты не была разрушена: размах скрытых и явных социальных ко: 

фликтов, непрочность статуса некоторых групп населения обусловили сохр 

нение защитной роли государства (например, в разработке государственні 

политики помощи безработным путем установления минимального дохода в) 

живания (МДВ) во Франции) или проведение реформ, позволяющих увел 

чить долю отдельных лиц в системах социального страхования и защиты (в эт< 

состоит суть реформ, включенных Биллом Клинтоном в его программу на 199: 

1994 гг., которая должна привести к созданию новой системы универсальн 

заботы о здоровье). 

Таким образом, государство испытывает постоянное воздействие напряже 

ности между суверенитетом и управляемостью, которые стали скорее двумя г 

люсами его деятельности, нежели двумя фазами его истории: это нашло вырах 

ниє в создании ударной силы и установлении минимального дохода выживай 

Сочетание микрофизики властей, посредством которой управляется жизнь в 

мельчайших проявлениях, и тотализации, благодаря которой организуется мо 

государства в соперничестве с другими государствами и которая находит свою ку 

минацию в войне, порождает постоянный вопрос о легитимности государе 

(см.: Colas D. Etat, in Duhamel et Meny. Dictionnaire constitutionnel. PUF. P. 415). 

ГОСУДАРСТВО КАК РЕГУЛЯТОР ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА (ГЕГЕЛЬ 

Гегелевское государство характеризуют иногда как государство тоталитарь 

поскольку оно устанавливает моральные принципы и блюдет государствен 

интерес. Но хотя гегелевское государство всячески возвышалось и даже освя! 

лось, Гегель не отрицал прав личности как таковой и был скорее на стороне Б 

жамена Констана, нежели Ленина. Таким образом, гегелевская теория rocyz 

ства была своеобразным разъяснением принципов либерального государств 

Государство есть организация организации, элементами, частями кото 

являются семья и гражданское общество, в свою очередь организованные, 

это не всепоглощающий организм, не индифференцированное живое це. 

абсорбирующее в своем лоне личность. Противоречие, которое хотел разреи 

Гегель, состоит в следующем: каким образом гарантировать индивидуальное 

шествование индивидов, т. е. индивидов, обладающих свободой субъектив! 

ти, сохраняя при этом целостную социальную организацию? Как не впас 

платоновское решение (полис как тотальное единение), поддерживая при ; 

11 - 2487

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация 1 

зоо . ____ ; 

существование группы как таковой, в условиях современного мира: рыночной 

экономики и свободы совести? 

Гражданское общество как промежуточное звено между семьей 

и государством 

Гражданское общество есть та сфера, где напряженность между отдельной 

личностью и целым, противоречие политики между единичным и общим одновременно 

ставится и решается: интерес (эгоистический) личности может здесь 

утвердиться, но одновременно общество интегрирует индивида в институты «классов» 

или «сословий», где правят корпорации (stand) в рамках «общественного 

устройства», т. е. через включение его в систему государства. 

Логически и хронологически государство предшествует гражданскому обще- ' 

ству. Исторически государство и семья предшествуют гражданскому обществу 

(таково было положение в античном Риме, где гражданского общества не суще- ! 

ствовало). При этом государство является условием возможности существования 

гражданского общества, поскольку без государства гражданское общество са- 

моразрушается 1 

. Государство вносит всеобщность в гражданское общество, где . 

частности приняли невиданный размах. По сравнению с патриархальной семьей 

гражданское общество стало сферой освобождения, где появилась угроза анархии: 

оно разрывает семейные связи и отчуждает друг от друга членов семьи. Оно 

занимает место неорганической природы и родительского дома, которые обеспечивали 

существование семьи, и устанавливает свое собственное пространст- 1 

во, да так, что выживание семьи зависит отныне от возможностей экономики, 

границы которой не совпадают более с границами имений. Человек попадаете 

систему, регулируемую нуждой и трудом, где «индивид стал сыном гражданского 

общества». Произошел переход от земельного к социальному, от геополитики 

к политической экономии, от географии к политической науке. Моральный распад 

семьи привел к появлению юридических лиц. Эти граждане-буржуа вступают 

ради удовлетворения своих эгоистических целей в систему взаимной зависимости, 

где культура является освобождением, а работа — освобождением высшего 

порядка. В этой «системе нужд» труд приносит человеку удовлетворение 

потребностей посредством взаимодействия и взаимозависимости: каждое частное 

лицо, преследуя свой собственный интерес, нуждается для его удовлетворения 

в других частных лицах, которым, в свою очередь, нужны новые частные 

лица. Множественность и различие нужд обеспечивают гражданскому обществу 

его конкретное содержание, разнообразие, которое ведет к совершенствованию 

разделения труда благодаря прогрессу искусств и наук. Теоретическое обосно- 

' «Гражданское общество есть дифференциация, которая выступает между семьей и государством, 

хотя развитие гражданского общества наступает позднее, чем развитие государства, ибо в качестве 

дифференциации оно предполагает государство, которое оно, чтобы пребывать, должно иметь 

перед собой как нечто самостоятельное. Гражданское общество создано, впрочем, лишь в современном 

мире, который всем определениям идеи предоставляет их право». (Гегель В.Ф. Философия 

права. § 182. М., 1990.) Далее текст ссылается на различные параграфы «Философии права» или 

«Энциклопедии философских наук». 

Государство и гражданское общество 301 

вание этого Гегель находит у Адама Смита, Жан-Батиста Сея, Рикардо, которые 

способствуют осмыслению природы различных классов, т. е. принципов политической 

экономии. Если в гражданском обществе на одном его полюсе накапливается 

богатство, то на другом растет нищета, доходящая до появления в обществе 

лишних людей (для которых колонизация выступает как предохранительный 

клапан). Гегелевское гражданское общество отнюдь не является местом не,кой 

гармонии, порождаемой только экономическими законами или только логикой 

необходимости, это общество социальных антагонизмов, где сталкиваются 

противоречивые интересы, находящие в конце концов политическое решение. 

В этом его политическая социология отличается как от социологии Маркса 

(см. с. 303), так и от социологии Дюркгейма (см. с. 392). 

Гражданское общество между государством и естественным 

состоянием 

Право и «политика» в гражданском обществе отнюдь не являются случайностью 

или проявлением паразитизма. Это категорические императивы, поскольку 

погоня каждого за своей собственной выгодой могла бы привести к индивидуалистическому 

атомизму, к «войне всех против всех». Гражданское общество 

должно обладать институциональными механизмами, обеспечивающими буржуазный, 

гражданский мир. Правосудие, например, определяет статус и обеспечивает 

защиту собственности, но оно слишком абстрактно в том смысле, что 

определяет лишь рамки индивидуального своеобразия и не принимает во внимание 

благосостояние (Wohlfarht) каждого. Однако в современном мире благосостояние 

частного лица должно рассматриваться как право и осуществляться 

как таковое, в этом состоит задача «политики», т. е. социального регулирования, 

технологий управляемости, если использовать терминологию Фуко. 

Для борьбы против индивидуалистского обособления следует использовать также 

«корпоративную» организацию, т. е. организацию по профессии. Этот тип структурирования 

гражданского общества не подходит для крестьянского класса из-за 

его привязанности к земле и семейного способа существования, что обеспечивает 

ему конкретную стабильность. Что касается такого универсального класса, как 

класс чиновничества (Вебер сказал бы бюрократов), то и он также может обойтись 

без корпораций, поскольку по самой своей функции является классом, обреченным 

на универсальность. Напротив, промышленный класс обретает в корпорации 

противовес частным интересам, которые грозят взорвать era: корпорации 

выступают, таким образом, как организации антиконкурентные. 

Задачи, которые решает гражданское общество в современных условиях, состоят, 

таким образом, в соблюдении безопасности, в обеспечении защиты частной 

собственности и личной свободы. Но оно не смогло бы выполнить их, если 

бы ему не удалось превзойти самого себя в порыве к «общему делу»: ведь уже 

буржуа в своей корпорации не является более отдельным индивидом. Этот набросок 

универсальности, который раскрывается в корпорации, находит СВОЕ 

осуществление в государстве: он поддерживает всеобщий интерес и законность 

К'пппопятивный дух, который рождается из легитимности собственных интере-

302 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация '•.X. Государство и гражданское общество 

сов различных групп, преображается в дух государственности. Таким образом, 

государство (которое можно было бы назвать правовым государством, хотя этого 

выражения у Гегеля еще не существовало) отнюдь не является разновидностью 

дополнения к духу, которое украшало бы гражданское общество. Государство 

укореняется в возможностях гражданского общества, но и укореняет также 

единичное во всеобщем, множественное в единичном: при отсутствии законодательных 

рамок, этого регулятора общего интереса в организованной социальной 

общности, корпорации были бы разрушены иерархическими конфликтами, 

мелкими страстями и желаниями их членов. Таков секрет патриотизма гражданина 

как «горожанина», как «Burger aïs Bourgeois»: он признает в государстве 

принцип своего существования и видит в существовании инстанции, управляющей 

«общим делом», условие удовлетворения своих частных интересов. Благодаря 

этим механизмам государство, гегелевское гражданское общество не знают 

борьбы классов и — в еще меньшей мере — «более или менее скрытой гражданской 

войны», которая характерна, по мнению Маркса, для буржуазного гражданского 

общества. Следует также подчеркнуть, что гегелевский «буржуа» не 

связан с государством «этнической» или «национальной» принадлежностью, а 

патриотизм его имеет скорее гражданскую основу: он примыкает, если можно 

так сказать, к государству потому, что последнее создает ему своим универсальным 

размахом такие условия жизни, в которых будет обеспечен его собственный 

интерес. 

Однако государство, хотя оно управляется внутренними силами, особенно 

семьей и «сословиями» под контролем чиновничества, и формирует таким образом 

самоуправляющуюся систему (можно сказать кибернетическую) под командой 

центра, может быть понято лишь в его связи с внешним окружением: 

государство существует в отношениях с другими государствами. Война с внешним 

противником, хотя она и не является единственным предназначением государства, 

которое должно обеспечивать также индивидуальное счастье — для 

чего гражданское общество создает возможности, — является высшим предназначением 

государства. Однако в противоположность античному полису гегелевское 

государство не предназначается целиком для войны: если оно требует, в 

случае необходимости, от человека жертвы, оно создает ему также условия и возможности 

для благосостояния. 

ГОСУДАРСТВО ПРОТИВ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА 

По словам Маркса, Гегель верил, причем необоснованно, в возможность решения 

проблемы разделения гражданского общества на социальные атомы при 

помощи корпораций, которые создают структуру этого общества. Ошибочное 

решение 1 . Поскольку проблема была бы просто неразрешимой по причине противоречий 

между корпорациями. Никакие уловки разума'не позволят уклонить- 

1 Этой теме полностью посвящена работа Маркса «К критике гегелевской философии права», 

написанная в 1843 г. 

! ;ся от противоречий между группами внутри гражданского общества. Поэтому, 

\ начав со всеобъемлющей критики политической теории Гегеля, предпринятой в 

г]843 г., Маркс опровергает эту теорию, утверждая, что не государство составляет 

'условие возможности существования гражданского общества, а гражданское 

Іобшество представляет собой базис государства, а также права и идеологии. 

Вера в первичность существования государства есть иллюзия, доведенная до 

1'крайности Великой Французской революцией: завоевание политической сво- 

5оды в том виде, в каком она предстает в «Декларации прав человека и граждаиша», 

принятой в августе 1789 г., является иллюзорным освобождением. Челогческая 

эмансипация не может быть эмансипацией через политическое госуарство 

и в политическом государстве, революция приведет (через определенную 

переходную фазу) к исчезновению государства, юридической и политической 

надстройки. Используя противопоставление Августина Блаженного, но попеняв 

местами ценность его посылок, Маркс отождествляет государство с «незм», 

а гражданское общество с «землей» и утверждает, что единственная подшнная 

свобода — это свобода земная (см. с. 68). Критика Маркса отличается 

эсолютным радикализмом, поскольку он превозносит общество, где не будет 

Существовать особой политической инстанции. 

История собственности и история государства 

С точки зрения Маркса, история государства есть история раскола внутри 

Гражданского общества: последнее включает в себя весь комплекс социальных и 

ркономических отношений и существует всегда, поскольку оно опирается на 

Требования воспроизводства материальной жизни человека. Анатомией гражданского 

общества (burgerliche Gesellschaft), т. е. всей суммы экономических и 

|социальных отношений является политическая экономия. При таком определеши 

гражданское общество существует даже во времена «первобытного коммушзма», 

свойственного племенам античной Германии. Но в этот период экономика 

и политика слиты воедино; государство и гражданское общество смешаш, 

так как права индивидуальной собственности не существует, а есть только 

їраво «владения»: общество, т. е. племя, является владельцем всех благ. Затем, 

Івместе с прогрессом собственности, происходит переход к собственности на дви- 

|жимое имущество, затем к собственности на недвижимость и далее, при капитаризме, 

к частной собственности на промышленные средства производства. Поритика 

как таковая играет в экономике все менее важную роль. Таким образом, 

гражданского общества и внутри него мало-помалу формируется путем диф- 

} ференциации и расслоения (Spaltung) автономная политическая сфера — госу- 

' дарство. Все совершается так, будто в недрах гражданского общества из-за про- 

І исходящих в нем экономических и социальных преобразований часть его отделяется, 

приобретает известную автономию, никогда не достигая полной незавиi 

симости, чем и объясняется производное, второе и вторичное место политики у 

Маркса, что нам уже приходилось подчеркивать (гл. III, с. 67). 

У истоков истории государство (еще слитое с гражданским обществом) является 

государством-собственником, когда капитализм достигает своего апогея, 

303

304 ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация Государство и гражданское общество 

положение коренным образом меняется: государство превращается в собственность 

собственников, которые покупают его на бирже (в этом состоит механизм 

государственных займов в XIX в.) 1 . В фазе первоначального накопления капиталистической 

эры, с XVI по XVIII в., использовалось множество методов, опиравшихся 

иногда на грубую силу, однако все они без исключения пользуются 

«государственной властью» (Staatsmacht), которая выступает как «концентрированная 

и организованная сила общества» (Gewalt der Gesellschaft). Дело доходит 

до того, что государство выполняет функции ускорителя перехода от феодализма 

к капитализму: «Насилие является повивальной бабкой всякого старого 

общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция» 

2 . Но с победой крупной промышленности и появлением «современного 

гражданского общества», другими словами, буржуазного гражданского общества 

.(общества, где доминирующим способом производства является капитализм), 

государство не выполняет более прямой и положительной экономической 

роли. В современном капиталистическом обществе государство является 

инструментом на службе господствующего класса, оно служит интересам буржуазии, 

скрытым под маской «общего дела». Таким образом — и этот парадокс 

следует подчеркнуть, — в тот самый момент, когда государство перестает играть 

всеобъемлющую экономическую роль, оно становится аппаратом обслуживания 

интересов буржуазии. Причем по меньшей мере двумя способами. Современное 

государство, которое выступает как управитель общих интересов, главным образом 

в форме представительного государства в том виде, в каком его произвела 

на свет Великая Французская революция, является регулятором интересов буржуазии, 

порой глубоко различающихся. То, что право находит решение конфликтов, 

возникающих внутри господствующего класса, есть не более чем мистификация. 

Однако государство — это не только политико-юридическая инстанция, 

оно является также инструментом, при помощи которого буржуазия защищает 

себя от растущей угрозы со стороны пролетариата: армия и полиция являются 

ее оплотом в борьбе против надвигающейся революции. Поэтому представительное 

буржуазное государство легко превращается в режим военной диктатуры, 

как это произошло в 1848 г. во Франции. Впрочем, для каждой страны, в зависимости 

от развития в ней капитализма и его политических форм, а также от характерной 

для нее истории гражданского общества, государство может иметь 

специфическую конфигурацию. 

Типология государств у Маркса 

Государство и гражданское общество могут более или менее отчетливо различаться 

между собой. На этой основе можно построить типохронологию общественных 

формаций в зависимости от степени дифференциации между государством 

и гражданским обществом. Некоторые общества окажутся, таким образом, 

впереди, другие отстанут по сравнению с исходной точкой, где государство и 

1 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 62—64. 

2 Эта формула взята из «Капитала», кн. I, гл. XXXI. 

эажданское общество были нераздельны, и с конечным периодом в истории 

^классового общества, где государство становится чисто политическим, а граж- 

Іданское общество — чисто экономическим образованием. 

Соединенные Штаты, Англия 

В середине XIX в. Северная Америка представляет собой одновременно и аб- 

Цролютную исключительность и парадигму. И действительно, мы находим там 

эсударство, которое не выполняет никакой экономической роли, так что государство 

и гражданское общество существуют «адекватно их понятиям». Эмпи- 

Ірическая реальность и реальность рациональная совпадают полностью, поскольку 

ІСеверная Америка не знала феодального периода. Таким образом, история наи- 

|лучшим образом прошла свой путь концептуальной дифференциации государства 

и гражданского общества там, где из-за отсутствия прошлого конкретной 

рстории просто не было. 

И наоборот, в Англии и — в еще большей мере — во Франции государство 

|преследует цели, которые нельзя назвать чисто политическими: груз феодализла 

давит на гражданское общество, замедляя его модернизацию в связи с завер- 

Іением размежевания политической инстанции с инстанцией экономической. 

Пруссия и Германия 

В 70-х гг. прошлого века ситуация в Пруссии выглядит крайне запутанной. 

ІПрусское государство не является ни чисто экономическим, ни чисто политическим, 

а представляет собой уникальную комбинацию из различных старых 

{политических форм, основательно отшлифованных новыми. Маркс описывает 

|это следующим образом: «Это не что иное, как обшитый парламентскими фор- 

\ мами, смешанный с феодальными придатками и в то же время уже находящийся 

Шод влиянием буржуазии, бюрократически сплоченный, полицейски охраняе- 

| мый военный деспотизм» («Критика Готской программы», 1875) 1 . Как подчеркнуто 

в другом месте этого текста, все «цивилизованные страны» (подразумева- 

I ются Франция, Англия, Северная Америка, Германия) имеют общую «почву», 

' «современное гражданское общество», но капитализм в них развит в неодинаковой 

степени, а капиталистическое общество более или менее свободно от «пережитков 

Средневековья». В своей исторической социологии Маркс постоянно 

возвращается к теме Германии, для которой характерно отставание, поскольку в 

ней произошла ложная революция в виде реформы Лютера. По сравнению с ней 

Франция далеко впереди в политическом плане благодаря своей революции, а 

Англия — в плане экономическом. В Германии наблюдается отставание «современного 

гражданского общества», отмечается, что капитализм лишь приближается 

там к зрелости, тогда как борьба классов приняла уже антагонистические 

формы во Франции и Англии (Послесловие ко 2-му немецкому изданию «Капитала», 

1875). 

1 

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 28. 

305

306 

Россия 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация 

По сравнению с другими странами Россия отмечена замечательной особенностью: 

у нее нет современного гражданского общества. Когда русские революционеры 

спросили у Маркса, могла ли Россия, как раз по причине ее самобытности, 

связанной с существованием «сельской коммуны» (мира, или общины), избежать 

этапа капитализма, он вынужден был уточнить, что «историческая фатальность», 

выведенная им для Англии, не имеет всеобщей значимости («Капитал», гл. XXIV). 

Формулировка недвусмысленная, но настолько сдержанная, что она не нашла отражения 

в позднейших основных толкованиях его творчества. 

Конкретный анализ положения в России не позволил сделать заключения о 

ее исторической судьбе. Маркс констатирует, что государство играет там решающую 

экономическую роль: оно способствует росту западного капитализма, 

создавая ему «тепличную» атмосферу, облегчая обогащение нового «капиталистического 

паразита», который пьет кровь «оскудевшей сельской общины». Крестьяне 

обескровлены и задавлены капиталистической властью в интересах капиталистов. 

Своеобразная экономическая, социальная и политическая структура: 

эксплуатация здесь в принципе не является процессом экономическим и 

прямым выражением отношений между общественными классами, а выступает 

в форме массового грабежа крестьян государством в интересах иностранных капиталистов. 

(Маркс. К. Письмо Вере Засулич от 1881 г.) 1 . Можно ли утверждать в 

этом случае, что в России существуют дифференцированные гражданское общество 

и государство? Очевидно, нет, поскольку, не пытаясь отождествить эту 

ситуацию с положением при первобытном коммунизме, государство ведет себя 

здесь как владелец, передающий богатства, ему не принадлежащие, от одной 

группы населения другой. 

Можно ли увидеть в Марксовом анализе русской исключительности предвосхищение 

советской структуры партии-государства? Принудительная коллективизация 

1929 г., в которой возобновлена попытка раскулачивания, предпринятого 

Лениным в июле 1918 г., не является ли она массовым грабежом крестьян в 

интересах тяжелой промышленности, позволяющим ценой больших человеческих 

затрат построить мощный государственный капитализм? В этом смысле 

можно утверждать, что русская социальная структура характеризуется длительным 

отсутствием раздела между гражданским обществом -\\ государством. 

Франция от старого режима к Наполеону III 

и диктатуре пролетариата 

«Вампиризм» русского государства по отношению к крестьянству можно сравнить 

с «вампиризмом» государства во Франции, хотя в последнем случае он подчинялся 

иной логике, а жертвой его было не крестьянство. Во Франции со времени 

установления абсолютной монархии главным в истории государства был процесс 

политической централизации, описанный Марксом в терминах, от которых 

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 409. 

' X. Государство и гражданское общество 

не отказался бы и Токвиль: государство шаг за шагом концентрирует в своих руках 

| важнейшие функции и институты — налогообложение и армию. Интенсивность 

s и размах этой концентрации лишь возросли после революции 1789 г., которая, если 

'говорить о политико-административных структурах, не представляет собой разірьіва 

с прошлым по той причине, что прогресс в сфере разделения труда, расту- 

' щая сложность жизни общества обусловили умножение и усложнение задач госу- ! 

|дарства. Принудительная природа государства особенно усиливается в связи с ут- 

|верждением в качестве политической силы нового класса — пролетариата. Воен-v ! 

|ная диктатура Кавеньяка во время революции 1848 г. продемонстрировала это со 

; : ;всей ясностью (см. гл. V, с. 103 ). После государственного переворота Луи Наполе- 

|она Бонапарта в 1851 г. государство вступило в новую фазу: Наполеон III не мог | 

Обеспечить своему режиму прочной классовой базы, поскольку его главной опо- 

|рой были мелкие крестьяне с их парцеллярным хозяйством. Император Наполе- 

|он III установил свою власть, опираясь на «бонапартистские» религиозные чувстtea 

мелкого раздробленного крестьянства, т. е. социальной группы, лишенной клас- 

|сового сознания: мелкие крестьяне, словно картофелины в мешке, были подобны 

^беспорядочной массе и обрели единство только в преклонении перед родом На- 

.уПОлеонов, включая и племянника, на которого распространилось отношение к I 

|его дяде, великому Наполеону. В их глазах последний олицетворял собой Бога, 

;так как в завершение Великой Французской революции он обеспечил им аграриые 

завоевания (раздел имущества духовенства и дворянства). По выражению Луи 

Клана, «скверная гравюра Наполеона, висящая на стене в их хижине, представля- 1 

Іетдля них всю политику, всю поэзию, всю историю». Но такая социальная база 

№ыла недостаточна для поддержания стабильности режима, и Наполеон III созда- > 

Іетдля себя социальный слой, предназначение которого — стать его политической 

| поддержкой: слой этот — бюрократия. Бонапартистская бюрократия,' по Марксу, 

J. не выполняет никакой функции (в отличие от гегелевской и веберовской бюрокоатии): 

она состоит из бесполезных чиновников и сверхштатных унтер-офице- 

1 ров. Поэтому Маркс и называет ее «кастой», а не классом. И правильно, общест- 

|-венный класс занимает определенное место в производственных отношениях, 

[тогда как бюрократия Второй империи, напротив, служила лишь укреплению 

|- политической власти через раздувание государства. Ее место может быть понято 

і исходя не из производственных отношений, а на основе структуры политичес- 

|кой власти. Имперская бюрократия, определенная как нечто чуждое гражданскому 

обществу, живет за его счет (а за счет чего же еще она может жить?) и грозит 

его уничтожить, так же, как и императорский двор, живущий в атмосфере 

праздников, денег и проституции. Бонапартистское государство образовалось 

как паразит над и вне гражданского общества: Парижская коммуна 1871 г. была 

восстанием гражданского общества против государства-вампира, и ее подавле- і 

ниє версальцами ясно раскрывает людоедский характер государства. Парижская 

коммуна устанавливает диктатуру пролетариата, опирающуюся на вооружение 

народа, исчезновение чиновничества, прямое и дешевое управление, которое 

должно вести к постепенному отмиранию государства. Она стала операцией по 

выживанию, в которой пролетариат сыграл положительную и действенную роль 

для блага всего общества. 

307

308 


Если буржуазная революция (и прежде всего революция 1789 г.) приводит к 

господству одного класса (буржуазии), приходящего на смену другому, причем 

единичное скрывается здесь под маской всеобщего («народ» и его представительство, 

«общее дело»), то коммунистическая революция под видом единичного 

(диктатура одного класса) должна вести к достижению всеобщего (восстановление 

родовой сущности человека, прекращение отчуждений, непосредственный 

возврат человека к самому себе) (см. гл. IV, с. 96—100). Переходный 

период (который условно называют иногда социализмом) между капитализмом 

и коммунизмом вводит в историю новую логику: она должна привести к 

отмиранию государства в связи с прекращением классовой борьбы и разделения 

труда. Но Маркс не слишком красноречив насчет то-го, чем станет эта диктатура, 

диктатура отмирания государства, и апофеоз гражданского общества, в 

лоне которого человек только и может возродиться в своем человеческом бытии. 

От Маркса к Ленину: партия-государство 

Проекты преодоления государства четко внесены в планы первого строя, представляющего 

собой воплощение революционного марксизма, — строя Советской 

России. Но в них государство отмирает не ради гражданского общества, а в 

интересах одной партии. В фазы исторического развития, обусловленные господствующим 

способом производства, Ленин вводит этапы, позволяющие определить 

особые обстоятельства, связанные со специфическими формами соотношения 

классовых сил, а также их политическими формами. Накануне революции 

1917г. Ленин выдвинул два касающихся государства тезиса, которые лягут 

в основу построения режима после октябрьского переворота, принципов его 

организации, его идеологии до 1991 г. 

Государство определяется прежде всего как аппарат насилия (полиция, армия) 

на службе.одного класса, так как из социологии государства, построенной 

Марксом, Ленин взял лишь его анализ бонапартизма Наполеона III и придал 

ему универсальное значение. Не используя понятия «гражданское общество», 

словно его доктрина отражала отсутствие дифференцированного гражданского 

общества в России, Ленин не может обратиться к более утонченной социологии 

государства, которая выходила бы за пределы его определения через 

насилие. В то же время Ленин характеризует фазу истории государства, начавшуюся 

войной 1914 г., как государственный монополистический капитализм. 

Он делает выводы из построения плановой военной экономики в Германии: 

слияние государства и монополистической экономики, централизованная организация 

хозяйства (производство, распределение). Эта всеобщая мобилизация 

экономики для обслуживания войны показывает эффективность и простоту 

методов капиталистического управления. Государственно-монополистический 

капитализм стремится превратить общество в каторгу для рабочих, но 

одновременно он создает орудия, которые делают возможным успех революции: 

четыреста тысяч большевиков могут успешно управлять обществом, унас- 


; ледованным от царизма, который привлекал для этого несколько сотен тысяч 

Ічеловек, используя технику «надзора» и «контроля». Диктатура пролетариата 

І сможет одержать победу в связи с наличием рациональных структур управляе- 

Імости, унаследованных от капитализма, и путем использования силы. Но при 

^условии, что это будет диктатура одной партии: соотношение сил в пользу пролетариата 

и эффективность в управлении новым обществом, которое должно 

|походить на единое предприятие, требуют наличия партии, не подверженной 

внутреннему расслоению. 

Чистки имеют многофункциональный характер: партия должна очистить ста- 

•рое общество, а чтобы эта чистка была эффективной, должна быть очищена и 

Ісама партия. Чистка чистильщика является организационным принципом орга- 

Цнизации партии, которая возводит ее в некую матрицу общества. 

Чистка партии и чистки, проводимые партией 

Уподобление партии рычагу, а политики военным действиям, а также отказ 

; от парламентаризма не были продиктованы особыми обстоятельствами. Эти І 

| подходы сложились еще до революции 1917 г., а гражданская война обусловила 

1 

их применение на практике. Но в 1921 г., когда гражданская война закончилась, 

а внешняя угроза, висевшая над коммунистической партией, ослабла, Ленин 

| добился принятия на X съезде запрета на создание фракций внутри партии. Оппозиционеры 

были приравнены к врагам. Через несколько лет Сталин будет pall 

зоблачать троцкистов как гитлеровцев. 

Поскольку партия является институтом институтов, внутри которого прини- і 

Вмаются или согласовываются все решения, эта логика разделения на друзей и 

врагов не только ведет к исчезновению политических дискуссий, но и распрост- 

| раняется на все сферы общественной жизни. Сразу в системе начинают мно- 

•житься сбои, в частности в управлении: так как критика приравнивается к уклону, 

партия, которая намерена действовать как некий штаб в армии или в фирме, 

используя простейшие средства (бухгалтерия, учет, надзор, контроль), не получает 

более информации, заслуживающей доверия. Ее решения принимаются в| 

' условиях полного незнания экономических и социальных реальностей, а те, кто і 

должен их исполнять, вынуждены посылать в центр ложную информацию, чтобы 

показать, что он подчиняется приказам или распоряжениям, которые в принципе 

невыполнимы, что они достигли недостижимых рубежей. Сообщить о трудностях, 

доложить о срыве в работе значит подвергнуться обвинению в саботаже. 

А такое обвинение, как и многие другие, отдает человека в руки репрессивных 

органов. 

От войны к социальной гигиене 

Но логика, которая подвела Ленина в августе 1918 г. к решению об открытии І 

первого концентрационного лагеря (ознаменовавшего рождение системы, кот,чг.а 

fiviTp.T известыалод ня.чнянием ГУЛАГ, т. е. Главдое управление лагерейЦ 

309

310 ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, І *Х. Государство и гражданское общество 

вытекает не только из стремления очиститься от врагов и приравнивания политики 

к военным действиям. Она является результатом второй социологической 

и политической кампании: перехода от категорий войны к категориям социальной 

гигиены. Отдельные группы лиц были заклеймены как вредоносные, паразитические 

и уподоблены насекомым, опасность которых связана не со злым 

умыслом (как у явного врага), а с природной вредностью. Природной, поскольку 

и в самом деле речь идет о «натурализации» социального (приближающейся к 

расизму), которая исходит из того, что некоторые группы или классы опасны по 

самой своей сути и должны быть как таковые уничтожены, чем бы они ни занимались. 

В наименее резкой форме заклейменные группы просто исключались из состава 

общества, что и было внесено в первую Советскую Конституцию 1918 г., 

которая лишала гражданства представителей буржуазии. Преамбулу Конституции 

составила «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», написанная 

самим Лениным. Были случаи, когда отдельные личности просто изгонялись 

из России (например, бывшие меньшевистские руководители). Но 

чистка могла принимать и форму «очищения земли русской», направленного 

против социальных категорий, общественная природа которых делала их опасными, 

как опасны вши, переносящие тиф. Эти категории приговорены самой 

историей. Кулаки, буржуа, интеллигенты исключались таким образом из общества 

путем лишения прав и политики чисток, которая доходила до кампаний по 

истреблению: во время кризиса летом 1918 г. Ленин призвал к развязыванию 

кампании по уничтожению кулаков, которая не получила продолжения лишь 

из-за того, что в широких масштабах развернулась гражданская война. Но эта 

политика вновь была пущена в ход Сталиным в 1929 г. во время насильственной 

коллективизации. 

Можно, следовательно, спорить о периодизации советского строя, предложенной 

Ханной Арендт и Раймоном Ароном, которые считают, что период, открытый 

«большим террором» 30-х гг., стал новой фазой в истории режима, который, 

собственно говоря, заслуживает названия тоталитарного. Фактически все 

отличительные черты, позволяющие определить режим как тоталитарый, были 

налицо с того самого момента, когда большевики захватили власть, по причине 

самой концепции политики у лидера партии, который во многом способствовал 

ее победе. Поэтому не следует обманываться в толковании, например, нэпа (новой 

экономической политики) в 1921 г., когда закончился этап военного коммунизма 

(реквизиции, продразверстка) и произошел частичный, но эффективный 

возврат к рынку, а Ленин предусматривал даже строительство социализма на базе 

кооперативов. Но политические репрессии и полицейский'террор не слабели. 

Поскольку Ленин ив 1921 г. не видел другой альтернативы для будущего, кроме 

белого террора, проводимого итальянскими фашистами, или красного террора, 

осуществляемого коммунистами, он, в этой безжалостной симметрии между ним 

самим и Муссолини, одновременно провозглашал политику класс против класса, 

выдвигавшуюся III Интернационалом (Коминтерном) до 1934 г., и как бы 

подталкивал к отождествлению большевизма и фашизма («О продналоге», апрель 

1921 г.). 

СЛИЯНИЕ ПАРТИ И-ГОСУДАРСТВА И ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА: 

ТОТАЛИТАРНОЕ ОБЩЕСТВО 

В то самое время, когда Ленин представляет в зеркальном отражении OTHCJ 

доения между фашизмом и большевизмом, термин «тоталитарный» используеі 

Кя либеральными противниками Муссолини. Диктатор подхватывает его, заяі 

|ляя, что он как раз и хотел построить тотальное государство. Исторический цик, 

['начатый октябрьским переворотом 1917 г., завершился, когда Михаил Горбаче 

^разоблачил тоталитаризм в СССР. Советский Союз взорвался изнутри, поскольи 

!* перестройка могла лишь повернуть движение вспять, к диктатуре одной партш 

(или положить конец монополии, которая превращала ее в становой хребет р« 

ршма, усиленный со времени войны мощью армии. 

Понятие тоталитаризма, как и многие другие понятия в политической сощ 

Цологии, являет собой пример колебательных движений и переплетения стату 

[.понятия политической науки с темой политической мобилизации. Между дв 

имя мировыми войнами термин применяется чаще всего к фашистским режі 

| мам. Но приравнивание этих двух типов режимов, фашистского и коммунист 

веского, придает понятию «тоталитаризм» его специфику у социал-демократо 

Етаких, как Каутский (для кого Муссолини был лишь «обезьяной Ленина») ю 

Троцкий, который использовал это понятие для характеристики Советско 

[Союза при Сталине. Конечно, после разрыва в 1941 г. союза между Гитлером 

Сталиным Вторая мировая война в какой-то степени затушевала сходство ме> 

ду двумя режимами. Но «холодная война» вновь активизирует использование эт' 

го понятия, растет число и уровень теоретических работ, особенно проводимі 

в Соединенных Штатах исследователями, политологами (Фридрих) или фил 

софами (Аренд), которым когда-то удалось выбраться из нацистской Германи 

Во Франции падение престижа СССР, подкрепленное изданием «Архипела 

ГУЛАГ» Солженицына (1974) и усиленное вторжением в Афганистан, привод 

к расширенному использованию термина в полемике. Вкладом в теоретическ 

обогащение понятия тоталитаризма были обсуждения, последовавшие за раб 

І тами Лешика Колаковского, который, в контексте идеологической и политич 

| ской борьбы 60-х гг. в Польше, поставил вопрос о последствиях односторонне 

ти теоретических взглядов Маркса: из этого вытекало определение тоталитари 

ма как слияния государства и гражданского общества. 

Определение тоталитаризма 

Характерные признаки тоталитаризма были сформулированы Карлом Фріі 

31

314 

ды политического представительства. Одной из главных трудностей воссоздания 

российского общества является отсутствие правовой культуры, которая рассматривает 

договор как основу социального регулирования. Попытка создания 

рыночной экономики при полном отсутствии таких структур соревнования, как 

свободные профсоюзы, арбитражные инстанции, торговая «полиция», столкнется 

с неимоверными трудностями. Провал советского коммунизма, трудности в воссоздании, 

общества свободных личностей, пользующихся правовыми гарантиями 

и инструментами защиты своих интересов, личных и коллективных, похоже, 

подтверждает апостериори правоту гегелевской философии государства и гражданского 

общества по сравнению с социологией Маркса. Маркс рассматривал 

сферу права и политики как бесполезные и даже опасные и паразитические построения, 

тогда как Гегель, хотя он и был либералом, считал, что правовая организация 

общественных отношений является условием, способным помешать 

форме вновь впасть в «природное состояние». 

Успех коммунизма в СССР, успех в том смысле, что ему удалось, по завершении 

негативной части его программы, уничтожение вредителей и их политикоправовых 

институтов, выступает как один из факторов, объясняющих одержимость 

националистических движений, возникших после его развала. Однако 

понимание националистических движений предполагает выяснение проблемы 

их «этнических» корней. 

:І. ГОСУДАРСТВО до ГОСУДАРСТВА 

Можно ли на основе критерия институционального типа, т. е. существования 

эсударства, провести классификацию различных форм социальной организации? 

Конечно, эмпирические данные и принципы теоретического анализа позволяют 

верждать, что есть общества без государства, а кое-кто полагает даже, хотя это 

гбует особого рассмотрения, что существуют общества, которые противостоят 

;ударству и, возможно, ставят себе целью предотвратить его появление. 

Сегментарная социальная организация племени нуэров является парадигма- 

Іческим случаем организации политических отношений в обществе, где един- 

Гвенным действующим институтом является логическая структура чередующихся 

Іщяний и распадов отдельных групп. Здесь нет никакого специфического ап- 

|арата власти, нет места, где его можно найти уже созданным: это общество без 

лавы. Такая организация иллюстрирует принцип социальной логики сегментаи 

линейных связей, которые позволяют утверждать, что механизмы распада 

слияния внутри доиндустриальных обществ имеют всеобщую значимость, и 

Іонять, таким образом, значение других политических механизмов, затрагива- 

}щих общество, где имеется государство. 

Обсудим далее тезисы Пьера Кластра, где дается теоретическое обобщение 

формулы «общество против государства». Часть вскрытых им противоречий подэдит 

к вопросу о понятии «монополии на легитимное насилие», выступающей 

і времен Вебера специфическим средством государства (см. с. 289). 

ОБЩЕСТВО ПРОТИВ ГОСУДАРСТВА 

Говорить об отсутствии сложившейся политической власти или ее «эмбриоїальньїх» 

формах, скажем по отношению к тробриандскому вождю, упомянутому 

выше (гл. IV, с. 84), — не будет ли это этноцентрическим предрассудком, ко- 

|орый заставляет воспринимать как недостаток то, что следует понимать как раз- 

Йичие? Или, напротив, отказ признать политическое там, где монополия на власть 

рринимает формы, не похожие на формы бюрократического индустриального 

)щества, — не является ли это этноцентризмом наоборот? 

ВОЖДЬ БЕЗ ВЛАСТИ ПО КЛАСТРУ 

Антрополог Пьер Кластр обнаружил модель общества без государства или, 

[скорее, даже общества против государства у индейцев Южной Америки. Здесь 

Іследует остерегаться эволюционистского взгляда на вещи, согласно которому 

І эти общества ущербны по сравнению с позднейшими обществами. Их господст-


316 : — •— 

во над природной средой адаптировано и соотнесено с их потребностями, которые 

настолько ограниченны, что доля времени, отводимая на производственную 

деятельность, у них очень мала. Их технические средства нельзя считать чемто 

низшим по сравнению с техникой индустриальных обществ, поскольку в данной 

среде они позволяют с успехом удовлетворять нужды общества. Следуя за 

Маршаллом Салинсом, Кластр приходит к забавному выводу, что американские 

индейцы в течение четырехлетнего периода работают всего два месяца. И действительно, 

их общество не концентрирует усилий на производстве бесполезных 

излишков, на росте производительности труда, характерных для формальной 

экономики, а будучи обществом отказа от труда, стремится лишь к получению 

материальных средств, необходимых для удовлетворения ограниченных потребностей. 

Их нежелание быть поглощенными производством — это не болезнь, 

которая будет преодолена обществом, где доминирует товарная логика, а обдуманный 

выбор. Если эти общества не укладываются в логику политической экономии, 

следуют ли они политической логике? В их среде не только не наблюдается 

разрыва между общественными классами, но там нельзя найти и раскола 

между властвующими и подвластными, между господами и слугами. Напрашивается 

вывод, что при сравнении с обществами, имеющими государство, общества 

без государства оказываются по ту сторону неизгладимого, непреодолимого, 

неустранимого раскола, настолько глубокого, что антропологически революция 

неолита (т. е. приручение животных, земледелие, ткацкое и гончарное 

искусство, оседлость) представляется менее значимой, чем промышленная революция. 

Подлинный разрыв, который фактически противопоставляет общества 

без государства и общества, имеющие государство, представляет собой переход 

от доисторических времен к истории. Приходится отвергнуть марксистскую 

схему, согласно которой изменения в условиях производства влекут за собой 

идеологические и политические результаты, а появление государства связано с 

разделением общества на классы. Этот анализ, который принадлежит скорее 

Энгельсу (см. его труд «Происхождение семьи, частной собственности и государства»), 

чем самому Марксу, опровергнут Кластром, отдающим приоритет 

политике. , 

Не разделение общества на классы породило государство, напротив, общественные 

классы — продукт государства. Условия возможности эксплуатации труда 

коренятся в институциональной монополии на легитимное насилие. Впрочем, 

самые различные способы производства (кочевников, охотников, рыбаков, 

сборщиков плодов и растений) имеют те же социально-политические характеристики, 

что и способ производства в обществе земледельцев. Другими словами, 

объяснение политики следует искать не в разделении общества на классы с 

противоречивыми интересами, а в «политической власти, которая и конституирует 

абсолютное разделение общества». На этой основе Кластр предлагает крупную, 

всеохватывающую дихотомию между двумя макрогруппами, в рамках которых, 

если отвлечься от возможных внутренних различий, существует фундаментальное 

единство: с одной стороны, первобытные общества без веры, закона, 

царя, а с другой — все более развитые общества, для которых характерен «резкий 

разрыв между обладателями силы, неважно военной или 

Государство до.государства 

го этой силе подчинен». Таким образом, общества, имеющие государство, согавляют 

единый комплекс: крупные древние деспотии, более поздние монар- 

|йи, системы государственного капитализма или капитализма либерального, 

рталитарные или демократические режимы — все они являются государства- 

|и. Аменхотеп IV, Людовик XIV, Гитлер, Сталин, Масарик, Леон Блюм — все 

ш были главами государства, обладающего особой властью, отделенной от ос- 

Іьного общества, находились по ту сторону великого раскола, «за пределами 

зторого все меняется, ибо время становится историей» 1 

. Прежде чем двинуться 

чьше, следует заметить, что Кластр в своем определении государства как ап- 

Ірата насилия на службе разделения общества на классы ближе к Ленину, 

;жели к Веберу. 

| Тем не менее вождей мы находим и у американских индейцев. Имеем ли мы 

юс управлением или с господством? Однако индейский вождь не обладает 

снейшим качеством политического вождя: у него нет власти, он не повелеваи 

опирается лишь на собственный авторитет. Его долг — обеспечивать мир в 

>уппе, используя язык согласия, а его прерогативы, главная из которых много- 

Кенство, превращают его в своего рода заложника коллектива. У вождя нет мо- 

|юполии на легитимное насилие, но он владеет мнополией слова, которое явля- 

Ітся проводником традиции. Он не отдает приказов, но его повторяющееся слосвязывает 

общество однообразием его речей. Вождь находится на службе у 

>щества, а не наоборот, и общество никогда не согласится с его превращением 

Ідеспота. 

I Чтобы предупредить появление расслоения между руководителями и рукородимыми, 

общество использует абсолютную власть над теми, кто его составляt, 

придавая ритуальным испытаниям функциональную роль. Там, где колонитор 

стал бы разоблачать варварство, чтобы оправдать свою так называемую 

«миссию», этнолог выявит «мудрость дикаря». Для Кластра, который в этом плане 

ЇБЛЯЄТСЯ продолжателем Леви-Строса (см. гл. IX, с. 260), писание изрекает засон, 

писание и есть закон, о чем напоминают нам великие деспоты прошлого. 

Чо речь идет о Леви-Стросе, прочитанном в свете «Анти-Эдипа» Делёза и Гватаж 

и перешедшем от бумаги к коже, чтобы показать союз тела, писания и зако- 

І. И Кластр напоминает нам о новелле Кафки «В исправительной колонии», 

Где на телах заключенных машина выписывала статью закона, которую они нарушили. 

В многочисленных ритуалах посвящения тела молодых людей становятся 

благодатной площадью для нанесения на них «знака времени, свидетельства 

перехода, предначертания судьбы». Их тела будут, таким образом, «носителя- 

Ми племенного этноса» в виде записи на коже некоторого знания в соответствии 

с ритуалом. Один из свидетелей посвящения в племени американских индейцев 

манда, живущих на равнине, отмечает безжалостность, с которой наносились 

метки на тела посвящаемых. Не менее жестокой была эта процедура и у гуайя- 

[ ков, присутствовать при которой довелось самому Кластру. В обоих случаях один 

и тот же результат: во время мучительного обряда молодой мандан остался бесстрастным, 

юный гуайаки не проронил ни слова, как и юноши мбайя-гуайкуру 

..ClgStr.es Pierre. .Ujflfii&é contre l'Etat P 1 71 

317

318 

ЧАСТЬ IV. Государство,.гражданское общество, нация 

из парагвайского Чако, которым при посвящении протыкали пенис заостренной 

костью ягуара. Итак, истязания составляют «сущность ритуала посвящения», 

оставляющего на телах посвященных следы, в которых легко распознается почерк 

общества. И этот нестираемый текст из шрамов, навсегда вписывающий 

этническую, племенную, национальную память, утверждает: «Ты один из нас, и 

ты этого не забудешь». Таким образом, истязания выступают как процедура абсолютного 

единения, предупреждающего раскол: «Закон, нанесенный на тело, 

выражает отказ первобытного общества пойти на риск разделения, риск отделения 

власти от него самого, власти, укользающей из рук общества»'. Первобытный 

закон, который преподают с такой жесткостью, выступает как запрет неравенства, 

о котором будет помнить каждый. Записи на теле следует, таким образом, 

толковать как защиту от деспотического закона, закона «учреждающего и 

обеспечивающего неравенство», каковым является закон государства. 

Но если в «первобытном обществе» все направлено, по-видимому, против 

возникновения специализированной политической власти, как же объяснить 

тогда появление государства, если не катастрофой? Примером ее может служить 

быстрый демографический рост в племенах тупи-гуарани в XV в., который 

и привел накануне их завоевания европейцами к превращению безвластных 

вождей в действительных руководителей, почти королей. В то же время 

появляются и противостоят им прорицатели-разрушители, которые призывают 

к переселению под знаменем религии, восстав против зарождающейся политической 

власти. Первобытные пророки-мыслители утверждают, что Один 

есть источник Зла и что Один представляет всеобщую .сущность государства. 

Доходит до того, что слово пророка воздействует на индейцев как мобилизующее 

насилие и приводит к постановке метафизикополитического вопроса (не 

поддающегося никакой эмпирической проверке): «Не в пророческом ли слове, 

не в силе ли этого слова коренятся истоки нынешней власти? Не было ли 

слово началом государства?» 

КРИТИКА КЛАСТРА 

Теоретические работы Кластра, охватывающие широкий круг проблем — от 

конкретного анализа способов производства до онтологических гипотез — неоднократно 

подвергались критике, которая относилась прежде всего к его анализу 

власти, а скорее, безвластия индейского вождя. Теория политической власти, 

предложенная Кластром, включает несколько положений. Власть реализуется 

в двух основных видах: принудительная, или насильственная, и власть без 

принуждения; принудительная политическая власть является частным случаем 

политической власти, которая характерна для западных культур; принудительная 

власть имеет форму отношений типа приказание—подчинение; даже там, 

где не существует никаких политических институтов, политика присутствует в 

2 ' Clastres Pie/re. La société contre l'Etat. P. 154. 

1. Государство до государства 

|юрме своего отсутствия. Не рассматривая все эти пункты, можно оспорить арументацию 

Кластра'. 

| В обществах, не имеющих государства, Кластр не встречается с трансценгнтностью 

власти, но сам же и показывает, что общество ставит свои отметина 

каждого своего члена, включая и метки социальной принадлежности, 

Наносимые на тело во время ритуалов посвящения. Власть группы над самой 

эбой, причем неважно, имманентная она или трансцендентная, является в до- 

|гаточной степени тяжкой, во всяком случае для того, чтобы отсутствие проданных 

нововведений и преобразований в обществе представлялось как один 

І аспектов существующей там диктатуры без вождей. На самом деле, утверж- 

Іет Кластр, вождь, избранный за свое искусство в охоте или на войне, не яв- 

Іется деспотом, и племя никогда не допустило бы этого: общество без госу- 

Цірства запрещает вождю «проявлять себя вождем», демонстрировать свое пре- 

|)сходство над другими. Но пример этот свидетельствует не об отсутствии по- 

|итической власти, а лишь об отсутствии власти деспотического типа. И нет 

іикаких оснований отождествлять политическое господство с деспотической 

частью и признавать политическую власть лишь в том случае, если она во- 

Ілощена в определенном субъекте. 

С другой стороны, как можно описать первобытные общества через их борь- 

|у против несуществующей реальности, т. е. государства, не прибегая к способу 

Іеревернутого этноцентризма? Является ли отсутствие фактов применения силы 

Цождями основанием для утверждения, что речь идет об отказе от государства? 

їолько если предположить, что государство характеризуется принуждением, 

впирающимся на силу. И действительно, Кластр сводит политику к обладанию 

Іилой, для него важнейшее разделение представляет собой «коренной разрыв 

ііежду обладателями силы, будь она военной или религиозной, и теми, кто этой 

|иле подчинен». Мы слишком много говорили о том, что ни одна политическая 

(Система не действует, следуя такому принципу механического анализа, порож- 

|енного некой фантазией, и вряд ли к этому стоит возвращаться. 

Но не вернее ли всего искать этот «коренной разрыв» там, где, как считает 

тастр, вообще не существует трансцендентности власти? Действительно, обдество 

без государства есть общество изобилия, где производительное рабочее 

Ьремя сводится, по видимости, к минимуму, а накопления не существует. Но дело 

Зудет выглядеть совсем иначе, если включить в производительный труд, кроме 

їроизводства продуктов питания, ведение домашнего хозяйства и если заметить, 

|что в экологических условиях, в которых живут эти группы, накопление, будь 

|оно даже возможно (чему часто препятствуют условия хранения: высокая влаж- 

ІНость, насекомые), не способствовало бы развитию производительных сил. Утрерждение 

об изобилии в американо-индейских обществах возможно лишь при 

! забвении конкретных условий выживания этих групп. В своем вывернутом на- 

^изнанку марксизме Пьер Кластр, не находя четко разделенных общественных 

|классов, определяющих место индивидов в производственных отношениях, не 

' Мы используем отрывок из работы Базена в кн.: AmselleJ.-L. Le sauvage à la mode, Le Sycomore, 

11979 и Lapieire J. W. Vivre sans Etat. 

319

320 ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нацц„ 

видит, что существует другое, радикальное разделение общества по признака^ 

пола: женщины стряпают, изготовляют инструменты, оружие и прочую утварь, 

носят воду. И конечно же занимаются детьми, но, поскольку материнство заложено 

в природе женщин, эти занятия кажутся естественными и поэтому незаметными. 

Разделение на классы как бы затушевывается половой сегрегацией. 

Что касается утверждения о существовании общества без государства, оно 

отнюдь не означает, что в этом обществе нет монополии на легитимное насилие. 

И действительно, пусть нет государства, однако существует монополия на легитимное 

насилие со стороны взрослых мужчин по отношению к женщинам и узаконенная 

монополия слова, принадлежащая одному человеку, вождю. Таким 

образом, неравенство полов и инструментальное принижение женщин имеют 

более универсальный и глубокий характер, нежели неравенство классов. Впрочем, 

все это описал и сам Кластр. В работе «Общество против государства» он 

отмечает как «аномалию» тот факт, что у гуайаков существует нарушение равновесия 

по признаку пола в пользу мужчин, о причинах которого он предпочитает 

умолчать (с. 101). Однако в другом месте он рассказывает, как один из охотников 

решается отомстить за гибель своего брата, смертельно раненного зверем на 

охоте: после исполнения нескольких песен, описывающих этот случай, он решает 

умертвить своих племянниц, трех почти взрослых дочерей погибшего. «Они 

будут сопровождать таким образом своего отца в Невидимом лесу» 1 

. В этом акте 

насилия нет ничего случайного, о чем свидетельствует «нехватка» женщин. Он 

показывает, что отсутствие государства, монополизирующего применение силы, 

если обратиться к представлению о нем Кластра, сопровождается системой постоянного 

угнетения женской части группы, которой в социальном плане отведена 

роль жертвы мужского насилия. 

Представление и обсуждение теории Кластра выявляют трудности в проведении 

разделительной линии между различными типами общества: однако, может 

быть, мы сталкиваемся с иной социальной логикой, когда имеем дело с обществом, 

где не существует централизованного института политической власти или 

религиозного авторитета? 

СЕГМЕНТАРНОЕ ОБЩЕСТВО 

Сегментарным называется общество, где социальные механизмы опираются 

на институциональное существование сегментов, которые то распадаются, то 

соединяются в зависимости от назревших задач, конфликтов, требующих разрешения, 

предстоящих сражений. Несколько типов сегментов, объединяющихся 

' Clastres Pierre. Chronique des Indiens Guayaki, P. 266. О господстве женщин в первобытных 

обществах см.: Balandier G. Antropologiques; Codelier M. La production des grands hommes. Pouvoir et 

domination masculine chez les Baruya de Nouvelle-Guinée. Fayard, 1982; Mathieu N.-CI. L'anatomie du 

politique. Catégorisations et idéologies du sexe, Côté-femmes. 1991. В этих работах хорошо показано 

значение «мужецентристского» предрассудка в антропологии, в частности, когда мужское господство 

представляется результатом согласия с ним угнетенных жeнцІш^^J 

Государство до государства 

| , _321 

до территориальному, возрастному, семейному признакам, могут сохранять ус- 

ІОЙЧИБОСТЬ. Эффективные сегменты создаются часто из семейных групп, состав- 

Іяющих некую целостность благодаря привязанности к общему предку. В этом 

учае говорят о роде. Мы опишем в качестве примера родовое общество в раймарокканского 

Высокого Атласа, но до этого остановимся на парадигме сегнтарного 

общества у народа нуэров. Его описал и подверг теоретическому 

изу Эванс-Причард. 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА НУЭРОВ 

уже встречали две формы социальной организации, связанные с водш 

хозяйством, первая — глубоко интегративная «водяная деревня» в Бали, 

|орая — чрезмерно агонистичная в Марокко (гл. VIII, с. 223). Мы рассмотрим 

і третий случай, где уже можно различить политические структуры в ацетьном 

(безглавом) обществе. Анархия в условиях порядка, порядок через 

Іархию: без централизованного аппарата и политической «главы» может быть 

|стигнуто целостное структурное устройство общества, обеспечивающее ему 

вепкую сплоченность перед внешним воздействием, способность внутренне- 

І урегулирования конфликтов, возможность противостоять постоянным опас- 

|остям, угрожающим его жизненным интересам. Бесконечная стойкость это- 

І политически организованного народа позволяет говорить о нем как о нации 

|Ли, выражаясь языком международного права, как о государстве. 

Это название вполне применимо к народу нуэров, сформировавшемуся как 

|ация в верховьях Нила, исследованному в середине 30-х гг. Эвансом-Причар- 

|ом. Эта зона опустошена в настоящее время войной, в которой исламизиро- 

|анный север Судана противостоит христианскому и анимистскому югу. 

Экосистема деления и слияния 

Нуэры могли бы служить отличным примером общества, где политический 

эпрос — это прежде всего вопрос жизни группы, а политика прежде всего предїазначена 

для выживания человека в среде, таящей постоянную угрозу. Примепростейшие 

методы ведения хозяйства и примитивные, из-за отсутствия 

еталла, орудия, этот народ пастухов живет главным образом за счет животно- 

|водства, используя в качестве дополнительных источников рыбную ловлю, сбор 

Врастений и плодов. В условиях глинистой саванны основным элементом жизни 

рвляется вода. Причем ее то слишком много, то недостаточно, то опять слиш- 

ІКом много. Монотонность, но не от изобилия, как в Бали, и атмосфера неуверенности, 

но не от непредсказуемости событий, как в Марокко, а из-за повтошяемости 

циклов засушливых и дождливых периодов, всегда несущих с собой 

Іугрозу лишений. Сезонные миграции определяют ритм социальной и хозяйстенной 

жизни и находят внешнее выражение в политических структурах через 

1зм чер^жюжахся делений и слияний отдельных ГРУПП. В сезон дождей НУ-

322 


эры живут отдельными деревнями на возвышенностях, отделенных друг от друга 

залитыми водой долинами. С окончанием дождей они переселяются в небольшие 

лагеря, расположенные вокруг постоянных источников воды: несколько 

деревень, которые составляют, таким образом, местную общину на целый год, 

селятся обычно в одном месте. Без прочной солидарности между различными 

группами выживание нуэров было бы невозможно: сама суровость экологических 

условий обязывает местные общины вступать в контакт между собой и учиться 

поддерживать друг друга. Если балийцы озабочены лишь справедливым распределением 

богатства, а жители области Фес спорами о разделе недостающих благ, 

то нуэры живут под постоянной угрозой нарушения равновесия, которое обеспечивает 

их выживание как группы. 

Картина рассеивающих и объединяющих миграций может быть представлена 

и более абстрактно. Нуэры делятся на группы по территориальному признаку, 

от самой маленькой — хижины, где обитает моногамная семья, до самой большой 

— нации нуэров. Общая схема выглядит так: нуэры делятся на племена, 

которые сами делятся на различные подразделения до деревень включительно, 

а те, в свою очередь, также распадаются на домохозяйства. При определенных 

условиях разрозненные группы сливаются. Все племена нуэров объединяются, 

например, для ведения войны против врагов нации, главным образом против 

племен динка. 

Все группы, от самых маленьких (неделимых) до самых больших (несливающихся), 

можно представить в виде концентрических кругов. Мы имеем, таким 

образом, следующие уровни: 

— хижина; 

— угодье, которое объединяет несколько хижин и хлевов; 

— деревня, которая включает несколько хозяйств и является самой мелкой 

из единиц, основанных не на строго родственном принципе; 

— округ, объединяющий деревни, расположенные в радиусе, обеспечивающем 

легкость общения; 

— внутриплеменные образования третьего порядка, объединяющие несколько 

деревень, занимающих строго определенную часть территории и пастбищ 

в сухой период; их группировка происходит на основе сегментов более 

низкого уровня, чем племя; 

— племенные образования второго порядка; 

— племенные образования первого порядка; 

— племена; 

— народ нуэров, объединяющий все племена. 

Расклад политических и социальных взаимодействий у нуэров можно изобразить 

с помощью концентрических окружностей. 

Племя составляет территориальную единицу, население которой насчитывает 

от 3 тысяч до 45 тысяч человек. Экономически племя автономно, располагает 

собственными пастбищами, а также другими ресурсами и запасами. Каждое племя 

имеет свое имя, а внутри него выделяется доминирующий клан (расширенная 

семейная группа). Кроме того, каждое племя, наряду с делением его на подгруппы 

территориального типа, делится на цозрастные классы (так же как мужское 

HI. Государство до государства 

інаселение Франции делится на различные возрастные классы в зависимости от 

а призыва). Племя есть наиболее широкое сообщество, в рамках которого 

;поры между его членами могут решаться при помощи третейского суда и которое 

должно действовать совместно с другими сообществами того же типа про- 

Гив чужеземцев. В этом смысле можно провести аналогию между племенем и 

Кремьей, несмотря на то, что племя состоит из нескольких семей: отдельные проступки, 

которые могли бы рассматриваться как правонарушения по отношению 

иностранцам, разрешены или улаживаются с помощью посредников в семье 

[(малолетние дети юридически не могут обвиняться в краже у своих родителей). 

Уровни политического и социального расклада у народа нуэров 

323

324 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация ;|. Государство до государства 

Внутри племени существует система компенсаций, предусмотренная законом. 

Убийство, если его виновник и жертва принадлежат к двум разным племенам, 

может закончиться межплеменной войной, но, если оно произошло внутри племени, 

дело решится арбитражем, который далеко не легок, но опирается на тот 

факт, что члены одного племени считают себя единым целым. Однако племя не 

является замкнутой группой, поскольку на всей территории между племенами 

существует обмен людьми через браки или межплеменную торговлю. Любой нуэр 

может уйти из своего племени и стать членом другого племени. Нуэры составляют, 

таким образом, единое сообщество без явных нарушений связей, имеют общую 

культуру и осознают ее самобытность. 

Политическая принадлежность может определяться в отрицательных значениях: 

член политической группы одновременно принадлежит ей лишь постольку, 

поскольку он не является членом других групп того же типа, причем каждый 

индивид в отдельные периоды может считать — а в другие не считать — себя 

членом группы. Политические группы одновременно глубоко институционализированы, 

поскольку сегменты образуются не по воле случая, и в то же время 

они сохраняют свою относительность: племенной сегмент представляет собой 

политическую группу по отношению к другим сегментам того же порядка. Отличие 

и индивидуальный характер политической группы проявляются лишь по 

отношению к другим схожим группам: отношения противодействия, неприязни, 

постоянных набегов, межплеменных войн (feùd), a иногда только репрессий, 

степень враждебности и формы ее выражения меняются в зависимости от 

уровня втянутых в нее групп, от деревенской ссоры до международной войны. 

Эту логику хорошо показывает следующая диаграмма. 

Член Z2 (подразделения третьего порядка племени В) считает себя членом 

Z2 по отношению к Z1. Он же считает себя членом Y2 по отношению к группе 

Y1, а не как член Z2. В том же духе по отношению к X он считает себя членом Y, 

а не членом Y2. По отношению к племени А он считает себя членом племени В, 

а не группы Y. И наконец, он считает себя членом нации нуэров по отношению 

к другим народам. На диаграмме хорошо видна сегментарная структура, соответствующая 

принципу всего общества: имеется в виду двойственная тенденция 

к дроблению и объединению. Эти механизмы можно было бы свести к общему 

закону: сила чувства принадлежности к группе изменяется в обратной зависимости 

от ее размера, который и обусловливает характер отношений. (Для индивида, 

принадлежащего к группе Z1, группа Z2 ближе, чем группа А.) В социальной 

группе у нуэров нет ничего похожего на «юридическое лицо», которому 

пытаются приписать наличие морфологии и сознания (что хорошо вписывалось 

бы во взгляды Дюркгейма), но эта группа существует лишь в возможных отношениях 

с другой группой. 

Система племенных сегментов не единственная из действующих в обществе 

нуэров: сегментарность существует там также в сфере родственных отношений, 

на которой мы особо остановимся ниже, а также в системе возрастных групп. 

Юноши-нуэры получают звание мужчин лишь после суровых испытаний и ритуалов, 

проводимых в деревне,, когда там собирается достаточное число подростков 

в возрасте от 14 до 15 лет: все, кто получил посвящение в ходе совместной 

Диаграмма племенной системы нуэров по Эвансу-Причарду 

А В 

•Аи В: племена. 

K,X,Y: первичные части В. 

' XI и Х2: вторичные части В. 

І Y1 и Y2: вторичные части В. 

• Z1 и Z2: третичные части В. 

», 

Церемонии, остаются на всю жизнь в одной и той же группе. Длительность по- 

#щения составляет шесть лет, а интервал между двумя когортами может равщться 

четырем годам, так что разница в возрасте между последними членами 

j n группы и первыми следующей может составлять десять лет. Этот вид раз- 

If ления в определенных условиях действует в течение всей жизни человека. Так, 

рены одной возрастной группы участвуют в похоронах своего товарища, даже 

пи он сменил место жительства. 

Сегментарность и родовая принадлежность 

Нуэры группируются также по родовой принадлежности, которая выступает 

рак форма существования сегментов в условиях родственных отношений. Клан — 

вто экзогамная система родовых отношений потомков, корни которых восходят к 

ІДИНОМУ предку. Род представляет собой группу родственников по отцовской ли- 

ІІии, включающую всех живых потомков основателя линии. Умершие члены рода 

Играют чисто позиционную роль. Каждый член рода может установить свое поло- 

Кение по отношению к другим членам с помощью генеалогии. 

и. Схема рода показывает, что чем шире родство в горизонтальном плане, тем 

ІВьІше приходится подниматься, чтобы найти общего предка, другими словами, 

Іїлубина родственных связей всегда пропорциональна их широте. Родовые обраfзования, 

как и племена, формируют четко разделенные группы лишь в той мере, 

|в какой они противостоят другим группам: как и племенные подразделения, роды 

І-Могут раскалываться и сливаться. Нетрудно также понять, что три диаграммы, 

.Приведенные выше, с формальной точки зрения преобразуются друг в друга: круги 

'Первой схемы, прямоугольники второй и ветви третьей в структурном плане сход- 

325

326 

Схема организации рода 


ны. Будучи динамичными и относительными, родовые группы изменяются в 

зависимости от предка, признаваемого данной группой (или определяемого в 

результате какого-либо конфликта): выбирая себе более отдаленного предка, два 

родовых сегмента могут объединяться, а приближаясь к своим собственным предкам, 

расколоться. Внуки нуэра А входят в одну и ту же группу на основе отношения 

к общему предку, те же лица в качестве сыновей нуэров В и С являются двоюродными 

братьями по отношению друг к другу и формируют сегменты братьев. 

Видно также, что противостояние между скрытыми и явными группами, между 

группами в себе и для себя имеет определенную специфику: коллективные действия 

у нуэров часто связаны с вынужденным взаимодействием, хотя нет иного 

обязательства, чем то, что вытекает из существования другой, близкой по рангу, 

но противостоящей группы. 

Роды нуэров, что совсем не свойственно всем сегментарным обществам, слабо 

связаны с территорией: деревня всегда отождествляется с доминирующим 

родом и получает его название, но этот род не представляет все ее население, 

Его социальная роль принимает форму некоторой автономии лишь в области 

родственных отношений, где царит экзогамия. С другой стороны, не существует 

культа предков, связанного с определенным местом, и мелкие роды могут перемещаться 

по всей террит'ории и включать в себя новые элементы при формировании 

местных сообществ, включая и представителей племени динка. 

Вождь в леопардовой шкуре 

Эванс-Причард высказал парадоксальную мысль: «Нуэры и в самом деле не 

имеют правительства, но их государство можно охарактеризовать как упорядоченную 

анархию» («Нуэры», с. 22), поскольку у них, например, институционализированы 

принятые наказания, выполняемые человеком-институтом. Такое 

устройство позволяет избежать раскола общества вследствие самосудов. Не су- 

Государство до государства 

Іествует ни личности, ни института, которые были бы наделены судебной влартью. 

Но некоторые споры требуют вмешательства «вождя в леопардовой шкуje», 

личности, обладающей своего рода святостью и многочисленными риту- 

Іьньїми и социальными функциями, начиная с выплат компенсации в случае 

Кровосмешения и кончая умиротворением кровной мести, который, таким обюазом, 

даже не будучи наделен политической властью, выполняет определен- 

Іую политическую функцию. Являясь выходцем из определенных родов, вождь 

^леопардовой шкуре (названный так европейцами, поскольку плечи его украдала 

шкура леопарда) состоит в некой мистической связи с землей, что дает ему 

етуальную возможность благословлять и проклинать. Другими словами, он расолагает 

способностями к иерократическому доминированию. В случае кражи 

сота или ссоры жалобщик может обратиться к нему, и, после заслушивания 

ругой стороны и обсуждения вопроса со старейшинами, вождь принимает ре- 

Цение, которое имеет форму не столько приговора, вынесенного властью, сколько 

гнения, высказанного на языке убеждения. Возможность прибегнуть в споре к 

эетьей стороне способствует мирному разрешению конфликта: проигравший в 

соре не втягивается в механизм мести и ответных репрессий по отношению к 

Противнику. Функцию того же типа вождь выполняет и тогда, когда, чтобы пре- 

^упредить беду, он выступает посредником между двумя группами, которые го- 

)вятся к вендетте (blood feud). Уступить в данном случае не значит уступить 

|ротивнику, а согласиться с требованиями более высокого порядка. 

Функции человека в леопардовой шкуре в случае убийства позволяют избе- 

|£ать его перерастания в кровную месть внутри племени. Убийца укрывается на 

Еадьбе вождя в леопардовой шкуре, которая считается священным убежищем, 

Цроходит ряд очистительных ритуалов и приносит в жертву животное. На руке у 

Іего делается надрез. Что касается семьи жертвы, она требует мщения. Через 

Несколько недель вождь организует переговоры с целью добиться выплаты 

Компенсации семьями, связанными с убийцей. Она может достигать нескольjffix 

десятков голов скота и вносится постепенно. Когда часть долга выплачена, 

|емья преступника вновь получает возможность передвигаться, поскольку она 

|ожет уже не опасаться кровной мести, организуется специальная церемония. 

Фактически такой ритуал полностью не ликвидирует конфликт, который нельзя 

їросто забыть, и между двумя семьями устанавливается постоянная неприязнь, 

|сли даже дело и не доходит до вендетты. Когда же убийство совершено человеком 

очень близким к жертве, например его двоюродным братом, конфликт разрешается 

гораздо быстрее хотя бы потому, что получатели компенсации должны 

одновременно и участвовать в ее выплате. Если же речь идет о членах различных 

Иретичных сегментов, между ними может произойти нечто вроде повторяющейся 

внутриплеменной войны. Словом, и здесь проявляется принцип солидарнос- 

•Ги, находящейся в обратном отношении к социальной дистанции: убийство не 

ІМожет вести к бесконечным конфликтам между группами, которые должны сотрудничать. 

Однако вождь в леопардовой шкуре не является судьей, так как он 

Не опирается на механизм законов и не определяет наказаний, но, используя 

Чувство принадлежности к одному и тому же сообществу и общее стремление 

'избежать развития вражды, позволяет перевести ее в скрытую форму, где стрем- 

327

328 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация Государство до государства 

ление к отмщению преодолевается тем легче, чем меньше затронута конфликтом 

группа. 

Поговорим о «праве», поскольку существуют механизмы компенсации. Но 

шанс на возмещение ущерба реален лишь при условии, что тот, кто должен платить, 

боится репрессий со стороны того, чьи интересы были нарушены, и его 

родни. Таким образом, компенсации выплачиваются лишь под страхом использования 

силы. А сила у нуэров зависит от двух факторов: с одной стороны, от 

грубой силы (дубина и копье), которой располагает группа, с другой — от расстояния. 

У человека больше шансов получить возмещение, если он принадлежит 

к многочисленному роду (а значит, энергетически сильному) и если в конфликте 

ему противостоит индивид, являющийся членом сегмента, расположенного 

«на расстоянии удара». Ни одна общественная сила, ни одна надплеменная 

или межплеменная инстанция не могут применить репрессии или получить возмещение. 

Близкие родственники разрешают разногласия путем переговоров (члены 

группы Z на диаграмме на с. 325), тогда как члены двух отдаленных сегментов 

(А и В на диаграмме) рискуют дойти до проломленных черепов, если один из 

них откажется компенсировать ущерб другому. Словом, социальное пространство 

далеко от равенства перед законом. Если вернуться к диаграммам, позволяющим 

схематически представить институты нации нуэр (сегменты и роды), 

можно заметить, что здесь вырисовывается политическое пространство, противоположное 

пространству афинской политической геометрии, где все точки взаимозаменяемы. 

Политическая реформа Клисфена (см. с. 334) радикальным образом 

изменила гражданскую структуру Афин при помощи размещения населения 

не по племенному признаку, а по демам, т. е. на основе постоянных и однородных 

территориальных политических структур. Теоретически у нуэров можно 

получить возмещение от любого члена племени, но шансов на это мало, если 

обидчик не живет в том же округе и не является родственником. Чем более удалены 

стороны в родственном и племенном отношении, тем вероятнее становится 

насилие, а не разрешение конфликта путем компенсации, достигнутое в результате 

переговоров. В то же время возможность ссоры также уменьшается изза 

менее частых социальных контактов между отдаленными общинами. 

И наоборот, чем люди ближе, тем они солидарнее. Именно этот принцип Пьер 

Бурдье встретил у кабилов. 

«Родовая демократия» у кабилов 

В жизни кланов и племен кабилов возник ряд институтов и практических 

приемов, либо общих для всех сегментарных систем, либо характерных для берберов 

Северной Африки, либо свойственных только кабилам. Согласно анализу 

Пьера Бурдье, кабильское общество представляется в целом как ряд входящих в 

него сообществ, разграниченных концентрическими кругами взаимной верности; 

их пространственное распределение определяется родовой принадлежностью. 

«Генеалогия есть способ рационализации социальной структуры, обращенной 

в прошлое». И Бурдье показывает сегментарную систему, где «кланы», т. е. 

группы солидарности, выступающие одновременно как институты распределе- 

благ между сотрапезниками и исполнения обязательств мести, объединятся 

скорее в «конфедерации», чем в настоящие «деревенские сообщества». 

^Племена», включающие несколько кланов, существуют лишь по отношению к 

Подобным им объединениям. Кроме того, все общество в целом разделено на 

ве части, причем так, будто оно структурно состоит из двух половин. Раскол 

эт напоминает скорее гомеровский поединок, нежели войну, порождающий 

Іуалистскую конфликтную организацию, взаимодействие сил, напряженных и 

эавновешенных, «которые противодействуют, слагаются и компенсируются», 

этом обществе действует схема, постоянно описываемая теоретиками родо- 

|рй системы: уровень солидарности, сплоченности обратно пропорционален 

рличине групп. 

§ Сравнение этого общества с другими обществами, где существуют демокрамеские 

политические институты, вполне возможно, поскольку оно может быть 

Определено как «родовая демократия» 1 

. Сфера родственных связей, как и сфера 

Ц>литики, тождественны: «основа общества — родовая семья — является в то же 

емя (как и во всем Алжире) моделью, по которой строится вся социальная сиуема, 

причем не существует различий между домохозяйством (res privatae) и 

Іолитической организацией (res publicae) с точки зрения их природы и устрой- 

|їва, поскольку кровнородственные связи составляют архетип любой общестенной 

и особенно политической связи». Из-за такого наслаивания «частного» 

; «публичного» можно подумать, что там не существует ничего похожего на гоударство 

или даже на его зародыш, что при отсутствии особых политических 

|нститутов неприемлема любая квалификация такого типа структур, где безраз- 

Іьно правят родственные группы, прибегая к языку, институционально свя- 

Шному с традицией государственного права. Можно ли говорить о демократии 

яли об олигархии — в данном случае это неважно), если не существует гражанского 

общества, позволяющего проводить различие между властными отно- 

|Іениями в родственной группе и вне ее? Но именно отсутствие дифференциа- 

Іии в сфере политики, отсутствие самой области политики и даже, что не так уж 

шо, места для политика служит основой для утверждения Бурдье, что он об- 

Ьружил здесь особый тип демократии. «Родовая демократия», демократия, опоедованная 

через организацию родственных групп, должна, следовательно, 

Мыслиться как противопоставление «правовой», или «бюрократической», демократии 

в духе Вебера. И действительно, мы встречаем у кабилов эскиз парла- 

«ентаризма, понятие общего интереса, набросок исполнительной власти в виде 

Парламента (tajma'th), в котором заседают лишь старейшины и который выпол- 

ІНяет функции, лежащие на «отце» в патрилинейном обществе, — отце, чей авторитет, 

как правило, неоспорим. Это собрание, следящее, в частности, за вопрособлюдения 

чести, располагает для обеспечения выполнения своих решеший, 

которые должны быть единогласными, грозным оружием: объявлением отручения 

или изгнанием, что символически приравнивается к смертному приго- 

1 

Термин «родовой» (gentilice) происходит от латинского gentilicus, который отсылает читателя 

ІК слову «gens» (люди): расширенная семья, где главенствует отец. Цит. по: Bourdieu P. Sociologie de 

«•Algérie. P. 11-25,85-86. 

329

330 ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация ИХ'- Государство до государства 

вору. Но, отвлекаясь от условного характера сопоставления между парламентскими 

институтами и общим собранием с принудительными полномочиями у 

кабилов, следует признать, что их коренное различие состоит в том, что родовая 

демократия «рождена жизнью», что ей не нужно «быть выраженной, чтобы существовать». 

Таким образом, кабильская демократия как бы реализует идеал демократии, 

поскольку, выражая не что иное, как «мнение», «общая воля» и «частная 

воля» совпадают непосредственно и стихийно. Нет ничего абстрактного в 

этой системе, основанной на «пережитых чувствах», о чем свидетельствует тот 

факт, что вне единокровного клана с уменьшением солидарности ослабевают и 

политические связи. Напротив, в более широкой демократии, такой, как наша, 

«чувства преобразуются в принципы», тогда как в Кабилии, где сообщество совпадает 

с самим собой, демократический идеал «не формулируется объективно в 

качестве абстрактного и формального принципа, а живет в мире чувств как интимная 

и непосредственно данная очевидность». Тогда как «широкая» демократия, 

опирающаяся на рациональную организацию, предполагает преобразование 

общинных чувств в законы, здесь демократический идеал реализуется совпадением 

между тем, можно сказать, что чувствует «демос», и тем, что он решает 

сам и для себя: налицо тождество между народом и сувереном. 

Это исследование Бурдье, проведенное в 1958 г. и освещающее частично дальнейшую 

работу автора (гл. II, с. 42 и гл. IV, с. 103) и его школы (гл. V), несет на 

себе глубокий след того, что можно назвать «неприятием этноцентрических предубеждений». 

Это неприятие, которое для антрополога состоит в высокой оценке 

изучаемой группы, исходя, естественно, из норм системы ценностей своего 

общества, действует здесь тем более мобилизующе, что оно вписывается в великую 

философскую и антропологическую традицию, идущую от Руссо к Леви- 

Стросу. Более того, в момент, когда на Алжир обрушились колониальные репрессии, 

обвинение сторонников «отчуждения» колонизуемых стало обычным делом. 

Руссоистская модель маленького общества, где «казаться» не одерживает 

верха над «быть», этот идеал подлинности, основанный на сопричастности, проявляется 

как в стремлении к непосредственной демократии, так и в основополагающем 

постулате этой идеологии: недоверии по отношению к языку или даже 

ненависти к слову. Когда Бурдье пишет: «Наша цивилизация пользуется языком 

неумеренным и даже необдуманным образом», когда он показывает, что кабил 

является «существом для других» и «существом через других», что он подчинен 

чужому мнению и тем самым руководствуется одновременно чувством чести, а 

также страхом перед возможным позором и коллективным осуждением, то невольно 

вспоминается схема «Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства 

среди людей» и встает вопрос: не ею ли определяются категории оценок 

среди философов-антропологов, сформировавшихся внутри превосходной университетской 

системы Франции? 

Если бы мне было дано избрать место моего рождения, я избрал бы общество, численность 

коего была бы ограничена объемом человеческих способностей, т. е. возможностью 

быть хорошо управляемым, обществом, где каждый был бы на своем месте 

и потому никто не был бы вынужден передавать другим возложенные на него должностные 

обязанности —Государство, где все частные лица знали бы друг друга, и от 

взоров и суда народа не могли бы потому укрыться ни темные козни порока, ни скромность 

добродетели и где эта приятная привычка видеть друг друга делала бы любовь к 

отечеству скорее любовью к согражданам, чем к той или иной территории. 

. Я желал бы родиться в стране, где у суверена и народа могли бы быть только одни и те 

же интересы, так, чтобы все движения машины были всегда направлены лишь к общему 

счастью; а так как это может произойти лишь в том случае, когда народ и суверен 

есть одно и то же лицо, то отсюда следует, что я желал бы родиться при Правлении 

демократическом, разумно умеренном. (Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969 

С. 32.) 

Идея демократии без институтов, без отчуждения воли одних другими посто- 

ÏHHO возникает, принимая различные формы, в трудах Бурдье, в частности в его 

эитике всеобщего избирательного права, общественного мнения, в сомнениях 

J-носительно представительной демократии, механизмов удержания должнос- 

|й, делегирования и узурпации полномочий. Противопоставляются две моде- 

I демократии. Первая — модель «родовой демократии» Бурдье или маленького 

5щества Руссо, вторая — модель гражданской демократии Аристотеля. Можно 

»сже говорить о модели Маркса, с одной стороны, и модели Гегеля — с другой. 

І первой основной ценностью является непосредственность, идентичность законодателя 

(суверена) и группы, к которой применяется закон (постановления, 

решения, санкции). Во второй демократия определяется равенством перед зажом, 

который рассматривает общественное пространство как однородное, а 

эаждан как «друг другу подобных». Для сторонников первой концепции вторая 

ЇБЛЯЄТСЯ абстрактной, идеальной, иллюзорной; она вводит в сообщество обман, 

юрождаемый удаленностью, и произвол речи. По мнению защитников праворой 

демократии, последняя, поскольку она опирается на закон, совпадает с са- 

ІМИМ призванием человека, которое выражается не в «чувствах» и «переживаниji-ях», 

а в языке и разуме. В настоящей системе противопоставлений, из которой 

{можно было бы создать мифологию, две различные концепции демократии исїпользуют 

две антропологические теории. «Непосредственным и сугубо личным» 

отношениям, превозносимым сторонниками первой, для которых всякое посред- 

,ничество выступает предательством и отчуждением, защитники второй противопоставляют 

абстрактную обезличенность закона и поле слова, где формируется 

субъект. 

БЫТЬ РАЗДЕЛЕННЫМИ, ЧТОБЫ НЕ БЫТЬ УПРАВЛЯЕМЫМИ 

В своем анализе сегментарности у населения марокканского Высокого Атласа 

Геллнер показывает, как и другие авторы, исследовавшие подобные системы, 

например Бурдье у кабилов или Берк еще в одном районе Атласа, что там не 

существует специализированных политических институтов. Племена организо- 

Ш ваны по принципу патрилинейного, патрилокального родства, где земли и пра- 

| ва на пастбища передаются по мужской линии. Но анализ племени не может 

замыкаться на нем самом: его единство опирается на стремление к независимости 

по отношению к центральной власти. Сегментарность выступает как сред- 

12-2487 

. 1 , _„ 

331

332 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация KI. Государство до государства 333 

ство сохранять свою обособленность. Сегментарность общества определяется не 

только четко проявляемой враждебностью к институтам власти, но и ко всему 

что с нею связано, утверждает Геллнер. Она является следствием раскола; разделяйтесь, 

чтобы не быть управляемыми, — таково здесь, по-видимому, социальное 

правило. 

Каждый человек должен занимать совершенно определенное место в племенном 

целом, чтобы избежать столкновения статусов и ролей, свойственного обществам, 

способствующим концентрации власти. 

Сегментация: Аристотель в Атласе 

Сегментарный социальный мир может быть рассмотрен как совокупность 

групп, логически определенных тем же самым способом, каким Аристотель определял 

понятие. Оно определяется его родом (позвоночные) и его классом (млекопитающие). 

Понятие характеризуется его денотатом (экстенсионалом) и его 

коннотацией (смыслом): денотат — это класс индивидов, попадающих под это 

понятие (млекопитающие), а коннотация — совокупность черт, позволяющих 

характеризовать понятие (позвоночные, питающие молоком своих детенышей). 

Принято считать, что денотат и коннотация какого-либо понятия изменяются 

обратно пропорционально друг другу (если давать определение французам, коннотация 

будет включать больше черт, чем при определении европейцев, но класс 

.французов включает меньше индивидов, чем класс европейцев). Чем абстрактнее 

понятие, тем сильнее его денотат и слабее коннотация (если сравнивать понятия 

— Франсуа Миттеран и президент Французской республики; президент 

республики и политический деятель; политический деятель и просто человек, — 

объем коннотации от Франсуа Миттерана к простому человеку уменьшается, тогда 

как объем денотата растет). Наиболее отдаленные предки в родовом обществе 

существуют, согласно Геллнеру, как абстрактные понятия: у них сильный денотат 

(прапрадед является общим предком значительно большего числа индивидов, 

нежели дед), а их коннотация сужается (связи с отдаленными родственниками 

слабеют). Таким образом, чем меньше потомков включает в себя объем 

денотата «предок», тем больше связей содержит его коннотация. 

Следуя по пути Эванса-Причарда, Геллнер показывает функциональную природу 

сегментарности у берберов Атласа. Сегментарная логика включает три элемента. 

Царство деления и определения 

Римское изречение «разделяй и властвуй» перевернуто марокканскими берберами. 

Тогда как социальная сплоченность, закон и порядок, как правило, поддерживаются 

специальными институтами, здесь такие результаты достигаются 

через механизмы разделения и слияния, противодействия и содействия составляющих 

общество групп. Сплоченность поддерживается не деятельностью специальных 

групп внутри общества, а внешней угрозой. И это относится ко всем 

І 

(уровням: каждому элементу социальной организации соответствует элемент, 

[представляющий для него угрозу Разумеется, значение внешней угрозы в деле 

роддержания социальной сплоченности есть явление, свойственное большинству 

обществ, но сегментарное общество отличается не тем, что там существует 

такой механизм, а его постоянством-и универсальностью. 

Осуществление этого простейшего механизма сплочения под воздействием 

Інешней угрозы опирается на структуру, имеющую форму древа: каждая группа 

вляется одновременно подгруппой другой группы, включающей большое чис- 

;о групп, причем и сама она может разделяться на подгруппы, как мы это видим 

вышеприведенных графиках, относящихся к народу нуэров. Этот механизм 

яется единственным в сегментарном обществе. Логика сегментарных групп 

Імеет сугубо аристотелевский характер: каждая группа определяется своим ви- 

;ом и родом, один из предков определяет вид, а другой, более близкий, — род. 

[е существует, следовательно, социальных образований, которые пересекаются 

другими образованиями: круги диаграммы (с. 323) имеют концентрическую 

>рму, клетки другой диаграммы (с. 325) не перекрывают друг друга, ветви дре- 

„ (с. 326) четко отделяются друг от друга. Точно так же на территориях, занятых 

[уэрами, два племенных сегмента никогда не занимают один и тот же участок, 

ю лишь соседствуют владениями. Секты, клубы, возрастные группы, ассоциашии, 

корпорации, которые могут выходить за границы, разделяющие роды и ро- 

Ьовые подгруппы, представляют собой нарушение чисто сегментарной логики, 

(И поэтому такие образования (например, возрастные группы у нуэров) исполшют 

в социальной жизни только второстепенную роль. Чтобы избежать смешения 

групп, роды должны быть однолинейными (т. е. определяться одним-един- 

Ктвенным предком мужского пола в каждом поколении). В таком социальном 

шире не могут, следовательно, возникать конфликты в сфере лояльности, а от- 

Гношения между двумя индивидами всегда четко определены, так что при воз- 

ІНикновении любого возможного конфликта группы могут принять действенные 

[меры и сообща восстановить нарушенное равновесие. Конечно, в случае кон- 

•уфликта не обнаруживается никакого эквивалента государственного аппарата, 

«^монополизирующего Легитимное насилие, но каждый из участников конфликта 

іможет надеяться, что латентная группа, к которой он принадлежит, мобилизует 

|усилия хотя бы потому, что ее члены рассчитывают на возможную взаимность и 

хотят предотвратить повторение подобных инцидентов, например, при помощи 

^механизма коллективной клятвы, о котором мы расскажем ниже. Размеры затронутых 

конфликтом групп изменяются в зависимости от социальной дистанции 

между противниками. 

Эта логика значительно отличается от описанной Гирцем логики споров, связанных 

с управлением водным хозяйством в области Фес. Конфликты между 

жителями возникали из-за договоров, определяющих порядок водопользования 

(гл. VIII, с. 224). Гирц указывает также, что сегментарная структура в описываемой 

зоне развита довольно слабо. Так что возникает вопрос, не объясняется ли 

расхождение в теориях конфликтов в Марокко, предложенных двумя антропологами, 

различием подходов, оправданным особенностями местностей. Во всяком 

случае, сегментарная структура берберского общества проявилась во время

334 


колониальных захватов, когда завоеватели, не сумев овладеть центром, вынуждены 

были захватывать страну по частям. 

• . . 

Дробная структура 

Хотя эта формула, дробная структура, не фигурирует ни у Эванса-Причарда, 

ни у Геллнера, открытие математической теории дробных объектов Мандельбротом 

в 70-х гг. нашего столетия позволяет отнести "к этой категории родовые 

общества. Древо, где структура «ствол — ветвь» является структурой как целого, 

так и его частей, а также структурой частей частей, — это хороший пример дробной 

структуры. Как утверждает Эванс-Причард, племенное образование у нуэров 

имеет все атрибуты племени: имя, доминирующий род, территориальные 

границы, хозяйственные ресурсы, чувство патриотизма (ветвь имеет все атрибуты 

древа, в частности способность разветвляться). Каждая племенная лодгруппа 

выступает как племя в миниатюре, от которого оно отличается лишь размерами 

и степенью интеграции. 

Однако, подчеркивает Геллнер, анализ Эванса-Причарда страдает одним недостатком: 

различные единицы выполняют глубоко отличающиеся друг от друга 

функции (роль корней несравнима с ролью ветвей). Самый нижний уровень 

участвует во всем, что касается повседневной жизни, следующий уровень обеспечивает 

властное равновесие в деревне, сама деревня охраняет свою территорию 

и угодья, более крупные кланы —. коллективные пастбища, а самые широкие 

группы обеспечивают оборону района как единого целого. Точно так же у 

нуэров весь народ участвует в войне против динка или англичан, тогда как рыбная 

ловля в небольших прудах входит в компетенцию деревушек, а уход за скотом 

возлагается на каждую семью. Поэтому, если современное административное 

и политическое образование навяжет свою власть сегментарному обществу, 

его наивысший уровень зачахнет, тогда как структуры нижних сегментов будут 

долго и яростно сопротивляться. Тем не менее, несмотря на различие функций 

отдельных сегментов, есть все основания подчеркивать структурную близость 

различных элементов, составляющих сегментарное общество: «В сложных обществах 

государство или полис коренным образом отличаются от семьи. В сегментарном 

племени существует сходство между племенем или кланом, с одной 

стороны, и семьей — с другой, причем не только в терминологическом плане, 

но и в действительности». 

Генеалогическое общество и геометрический полис 

Другими словами, можно сказать, что в сегментарных обществах, которые, 

несомненно, являются обществами политическими, не существует политического 

института, структура которого отличалась бы от остальных структур общества. 

Именно этот институт, порывающий с родовой логикой, Аристотель назвал 

«гражданским обществом» (см. гл. II, с. 53), которое отличается от всех остальных 

типов социальных связей изономией, т. е. равенством перед законом, и 

XI. Государство до государства 

| воплощается в политической модели, имеющей пространственный, а не временной, 

геометрический, а не генеалогической характер. 

! 

Это наглядно показала конституционная реформа Клисфена в Афинах. Поісмотрим, 

что о ней говорит Аристотель, собравший ряд конституций греческих 

[•полисов. Вождь-демократ изменил распределение жителей Афин. Он прежде всего 

^увеличил число племен с четырех до десяти, потому что «хотел их смешать, что- 

;бы большее число граждан получило право участия в делах государства». Затем 

Ън предоставил каждому племени по 50 мест в совете (буле). Далее он радикаль- 

JHbiM образом изменил территориальную организацию полиса, создав 30 коммун 

Эдемов): 10 — в городе, 10 — на морском побережье и 10 — во внутренних зем- 

ОІЯХ. Эти округа (тритти) были распределены по жребию, с тем чтобы на каждое 

;племя приходилось по три дема. Он превратил в сограждан дема всех, кто проивал 

в каждой коммуне, «чтобы люди не выделяли новых граждан, называя их 

отчеству, но чтобы публично называли по имени демов». Реформа Клисфена 

выступает, таким образом, как переход к гражданству по территориальному признаку, 

где гражданин участвует в политической жизни, так как он включен в определенное 

пространство на основе единого уравнивающего закона (здесь мож- 

№о даже говорить об изономии), а не родственных отношений. Имя отца перекстало 

быть принципом политического закона и было заменено названием полиlea. 

Аристотель утверждает, что Клисфен намеревался «смешать народ», а это аб- 

ЁСОЛЮТНО несовместимо с родовой системой, поскольку она построена на генеадогической 

разнородности. 

Опираясь на логическую схему сегментарности, можно понять функционирование 

общих механизмов берберскогд общества, но нельзя представлять ее в 

[виде некого шаблона, который однообразно и механически накладывался бы на 

^различные группы людей. Сегментарность стала объектом самых различных заим- 

[ствований. Она изменялась в зависимости от институтов, принципы которых 

/меняются от общества к обществу, особенно в Атласе, отличающемся своими 

[святыми, с их наследственной святостью, идущей якобы по мужской линии от 

самого Мухаммеда. Система усложняется еще и тем, что Марокко разделено на 

к две группы: «берберов» и «арабов», принадлежащих к еще более широкому со- 

[ обществу — мусульманскому миру. В связи с этим можно сказать, что анализ 

' механизмов власти в любой деревне марокканского Высокого Атласа не может 

; быть завершен без ссылок на гораздо более широкий контекст. Сегментарность 

.не замыкается в самой себе, а позволяет включаться в более широкие совокуп- 

• ности, создавая тем самым возможность для автономии и присоединения, для 

участия и самобытности. 

На уровне деревенской группы сегментарная социальная организация, эндо- 

| гамная и патрилинейная, не требует проникновения на всю ее генеалогическую 

глубину. Берберы не обязаны точно ссылаться на самых отдаленных предков, им 

достаточно знать имя отца и деда, а за этим пределом — знать лишь имена предков, 

которые позволяли бы определять социально значимые группы. Не следует 

поэтому смешивать знания антропологов и знания «сегментариев» (назовем так 

. тех, кто живет в сегментарном обществе). О сегментарии можно сказать, что он 

[. является последователем Уильяма Оккама, а об антропологе — что он платоник. 

335

336 — ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация 

Действительно, антрополог стремится восстановить подлинные родословные 

группы, начертить «реальное» древо родственных связей, диаграмму; где разместит 

живых и мертвых и, возможно, выведет из этого законы родственных связей 

либо для данной области, либо универсальные. У берберов канонической 

формой брака является брак между двоюродными братьями и сестрами из рода. 

параллельного отцовскому, т. е. мужчина предпочтительно женится на дочери 

брата своего отца, что способствует усилению эндогамии 1 

. Антрополог может 

показать действие этого принципа на значительном числе поколений. Он может 

также взяться за поиск отдаленных предков индивида. Но для каждого человека 

из группы такие исследования бесполезны, так как ему нет нужды знать всю совокупность 

своей родословной. Как и средневековый философ-номиналист 

Оккам, который утверждал: «Не следует умножать без необходимости сущности», 

каковыми являются, например, платоновские идеи, бербер может сориентироваться 

в общественном пространстве, не заботясь об отдаленных предках 

.Эти идеи, возможно, помогли бы ему лучше познать осязаемый мир, но они совершенно 

бесполезны, когда речь идет о жизни в системе союзов и конфликтов, 

слияний и расколов. 

Святые и вожди 

Мы уже указывали, что у берберов марокканского Высокого Атласа параллельно 

с сегментарной племеннной организацией существуют группы святых, 

выступающие в качестве регуляторов политической и социальной системы. Эти 

наследственные святые (agurran в единственном числе и igurrarnen во множественном), 

люди благочестивые, обладающие магической силой, являются потомками 

пророка, носителями божественной благодати (baraka) и обладают священной 

силой. Эти святые выступают посредниками между людьми и Богом, а также 

между людьми. Они блюдут заповеди Корана и проявляют гостеприимство; 

они богаты и великодушны; они принимают дары от тех, кто хочет получить их 

благословение, нечто вроде дани за святость, и вместе с тем раздают свое имущество, 

в чем проявляется и чем подтверждается их статус. Они не ввязываются 

в яростные ссоры (feud, см. гл. I, с. 9), в войны между отдельными группами 

внутри более широких объединений на основе принадлежности к одному и тому 

же сегменту. Святой (агурран) является хранителем мира и миротворцем. Поскольку 

к нему относятся с благоговением, ему нет нужды думать о своей зашите, 

а его миролюбие лишь доказывает его святую исключительность. 

Можно выделить наиболее важные из функций, выполняемых агурраном, не 

считая магии и сообщения о божьей благодати. Он наблюдает за выборами светских 

племенных вождей, выполняет роль апелляционного суда при разрешении 

споров, вмешивается в процедуры юридического характера, обеспечивает урегулирование 

межплеменных конфликтов, особенно связанных с проблемами 

границ и отгонных пастбищ. Он оказывает покровительство разъездной торгов- 

1 Кузен (кузина) из параллельного рода происходит от сестры матери или брата отца; кузен 

(кузина) из перекрестного рода происходит от брата матери или сестры отца. 

• XI. Государство до государства 

: и другой деятельности, связанной с обменом, обеспечивает передачу инфор- 

, мации от одного племени к другому, выступает в качестве вождя крупных объе- 

• динений, создающихся для борьбы с внешним противником. Таким образом, 

'святые (игуррамен) не отделимы от мирских племен: они оказывают им множе- 

Іство необходимых услуг. (Как вождь в леопардовой шкуре представляется необ- 

(Ходимым для деятельности общества нуэров.) Конкретным примером этого яв- 

гся выборы вождей. Избирательные правила в центральном Высоком Атла- 

сё образуют настоящую систему сдержек и противовесов (check and balance) с 

целью избежать слишком большой концентрации власти: члены клана, которо- 

| 

' пришла очередь выставлять кандидатуру вождя, не участвуют в выборах. Выорщиками 

являются только члены других кланов. (Если племя включает кланы 

{, В, С и пришла очередь клана А выставлять кандидатуру вождя, то голосуют 

олько члены кланов В и С.) Избираемые поочередно из кланов, составляющих 

лемя, племенные вожди получают полномочия сроком только на один год без 

щэава их продления. Разумеется, кланы, голосующие за кандидата, принадлекащего 

к другому родовому сегменту, не хотят, чтобы выбор пал на некомпеітентного 

либо честолюбивого претендента. Ни один вождь, избранный на кооткий 

срок и на основе принципа ротации, не сможет добиться положения Юлия 

ІДезаря, сконцентрировавшего в своих руках такую власть, что само его слово 

|становилось действием: 

Цезарь, слова твои закон. > 

(Шекспир У. Юлий Цезарь. СПб. 1888. Т. III) 

Более того, вождь должен быть избран единогласно, и это условие отнюдь не 

^обеспечивает ему сверхлегитимность, а лишь показывает, что он должен действовать 

на основе согласия и является фактически пленником общественного 

мнения. Впрочем, в его распоряжении нет каких-то особых средств управления, 

если не считать нескольких делегатов, которые его представляют в подкланах, 

располагая не большими полномочиями, чем он сам. Но отсутствие преемственности 

в управлении племенем, хотя и предотвращает появление диктатора, а 

также и нового Брута, поскольку ни один вождь не может прибегнуть к стратегии 

накопления власти, как это часто бывает у берберов в других местах, никак 

не проявляется лишь потому, что существует институт, обеспечивающий постоянство 

и стабильность, — институт святых. Преходящий вождь и постоянный 

святой являются функциональной парой. 

В этом разделении как бы переворачивается Веберово определение государства, 

поскольку на место государственной монополии на легитимное насилие 

ставятся «субъекты, обладающие монополией на легитимное насилие, тогда как 

руководители официально отлучены от использования силы» 1 

. Если вернуться 

к Веберову определению государства, нельзя не вспомнить, что оно дается параллельно 

с определением церкви как института, владеющего монополией на 

1 Gellner. Saints < f the Atlas. P. 65. Мы обращаемся здесь к идеям этой работы. 

337

338 ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация ІХІ. Государство до государства 

использование небесной благодати (гл. X, с. 290). Конечно, применение термина 

«церковь» к атласским святым можно оспорить, но, даже не составляя 

корпорации, они исполняют иерократическую функцию; налицо комбинация 

из иерократической и политической функций, причем вторая является монополией 

мирских племен, тогда как первая — монополией родственных линий 

святых. Это и позволяет успешно действовать структуре столь парадоксальной 

с точки "зрения этноцентрического определения раскола церковь/государство 

на Западе. 

ОПРОВЕРЖЕНИЕ ВЕБЕРА 

Все рассматриваемые нами политические антропологи, которые исследуют 

общества, считающиеся безгосударственными, свидетельствуют о существовании 

в них монополии на легитимное насилие, независимо от того, ссылаются ли 

они на Вебера, как Геллнер, либо умалчивают о нем, как Эванс-Причард. Геллнер 

показывает, что у берберов, населяющих марокканский Высокий Атлас, монополия 

на легитимное насилие принадлежит мирянам, но регулируется святыми. 

Споря с Кластром, который выводил из отсутствия власти вождя отсутствие 

политики принуждения, Лапьер показывает, что мужчины располагают монополией 

на насилие по отношению к женщинам. И наконец, Эванс-Причард выявляет 

строгое регулирование насилия у нуэров: его применение там контролируется 

и управляется в отсутствие центральных инстанций. 

НЕГОСУДАРСТВЕННАЯ МОНОПОЛИЯ НА ЛЕГИТИМНОЕ НАСИЛИЕ 

Другими словами, веберовское определение государства как института, владеющего 

монополией на легитимное насилие на данной территории, может получить 

всеобщую значимость, если допустить возможность.говорить о государстве 

там, где существует монополия на легитимное насилие, даже при отсутствии 

центра, администрации, которая в результате общественного разделения труда 

специализировалась бы в организации насилия. 

Подтверждение этому можно найти в анализе социальных структур населения 

марокканского Высокого Атласа, проведенном Жаком Берком в местности, 

не изученной Геллнером, причем французский антрополог не опирается ни на 

теории родов, ни на веберовские подходы. У племени сексава на западе Высокого 

Атласа Берк наблюдает явления, которые иногда близки к тем, что проанализированы 

Геллнером (барака игурраменов), или, напротив, далеки от них (он не 

встречает такой же артикуляции между родами святых и родами мирян). Его 

внимание — возможно, характерное как для французской этнографической традиции, 

так и для его статуса администратора по делам туземцев, длительное время 

жившего среди берберов и изучающего их, — сконцентрировано одновременно 

и на активных экологических отношениях племени со средой, и на меха- 

низмах правового регулирования. Как и Гирц (см. гл. IV, с. 225), Жак Берк с большим 

вниманием описывает внутреннее единство природных ландшафтов и поселений: 

поля расположены террасами, как и крыши, балконы, улицы, а деревни 

напоминают горы и окружающие их долины, тем более что пейзаж этот создан 

многовековой деятельностью людей по раскорчевке леса, ирригации и земледелию. 

Впрочем, все «поднималось» от этого инфрауровня, от уровня, где упорство 

в культуре и практике развертывалось в труде группы «самих над собой», 

^который всегда требовал распределения. Именно в свете этих природных начал, 

^ставших основой всех физических и метафизических шатаний, приобретает свой 

подлинный смысл вопрос, сформулированный философом Аверроэсом в неда- 

'леком альмохадском Марракеше: «Не сводится ли Бог к мировому разуму, т. е. к 

[центру всемирных метаморфоз и взаимосвязей?..» 

В той же самой работе (1976), откуда взяты эти строки 1 

, Берк сожалеет, что 

'принуждение, последним проявлением которого стал колониальный режим, а 

затем бюрократический централизм нового марокканского государства, извратили 

и сковали, хотя и не сломили окончательно, динамизм магрибской натуры. 

Он полагал, что атласская деревня могла дать научную модель, а также модель 

'радикальных преобразований, модель «коммуны».- Ему довелось познакомиться 

со старинными и сложными юридическими процедурами регулирования этой 

•социальной структуры, где частное право переплетается с правом публичным. В 

правовом регулировании сочетаются устные процедуры и письменные соглашения, 

датированные порой XVI в. и написанные, конечно же, на арабском языке. 

Высокая степень институционализации этого права (называемого обычным по 

колониальной традиции) видна, например, в уважении, отдаваемом письменным 

документам, которые действуют ex opère operatio (силой своего воздействия): 

написанное здесь ценится само по себе, поскольку мир берберов, хотя и 

отличается инакомыслием, интегрирован в мусульманский письменный мир, 

культура которого, даже среди неграмотных, отдает преимущество письменным 

формам. А письменные источники, даже довольно старинные (в данном случае 

XVIII в.), доказывают, что в уголовном праве не действует «закон возмездия», а 

существуют лишь штрафы, хотя есть свидетельства казни за убийство. Однако 

казни приводятся в исполнение родственниками осужденного: «Примат группы 

и осуществляемого ею правосудия странным образом сочетаются с архаической 

заботой о неприкосновенности личности. Кара, конечно, в рамках общественного 

порядка, но принимаются предосторожности, чтобы предотвратить частные 

преследования за преступление и пагубное воздействие пролитой крови. 

Ихсы (родственная подгруппа) или близкие родичи превращаются здесь в исполнителей 

наказания, право на которое принадлежит государству. Они не только 

обязаны умертвить одного из своих, тогда как их «долг» его защитить или отомстить 

за него, но в довершение всего государство оправдывает их, освобождая 

от ответственности за это убийство» (с. 273). Мы видим, следовательно, что уголовное 

право действует здесь таким способом, который позволяет избежать бес- 

І Глава была включена в 1976 г. во второе издание книги. «Structures sociales du Haut Atlas (1955), 

PUF. 

339

340 ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация XI. Государство до государства 

конечной цепи репрессий и контррепрессий; исполнение смертного приговора 

преступнику теми, кто составляет его группу солидарности, препятствует распространению 

насилия на все сообщество. Понятно, что в этих условиях можно 

говорить о государстве, хотя и не существует специального карательного института, 

как нет и аппарата организованного насилия. Ведь контроль за применением 

насилия при помощи техники, направленной на его ограничение (казнь 

виновного членами его группы, feud), выполняет важнейшую функцию, которая 

предупреждает перерастание конфликта в войну всех против всех, характерную 

для естественного состояния (см. с. 59—60). 

Не стоит ли в таком случае приступить к решительному пересмотру, по-коперниковски, 

веберовского определения государства? Вместо того, чтобы определять 

государство через одно из используемых им средств — монополию на 

легитимное насилие на данной территории — и называть политикой все, что связано 

с этой сферой, можно усмотреть в существовании такой монополии признак 

политического характера общества. Однако в той или иной форме эта монополия 

на легитимное насилие никак не является типичной для некоторых 

обществ, достигших определенного уровня развития, подъема производительных 

сил или прогресса в разделении труда, а выступает лишь как вынужденный 

коррелят общественной жизни внутри данной группы. Какими бы насильственными 

ни были эти различные общества (а по уровню насилия их вряд ли можно 

сравнить с западными обществами начиная с промышленной эры), они включают 

механизм концентрации и ограничения узаконенного использования силы. 

Следовательно, социология политики не может ограничиться изучением только 

обществ, имеющих государство, они являются лишь одним из аспектов изучения 

процессов разграничения сфер, где насилие разрешено, и субъектов, уполномоченных 

его использовать. В безгосударственных обществах насилие царит 

не в форме рискованных и случайных вторжений, а подчиняется законам и принципам, 

как, скажем, половое влечение или голод, не в меньшей мере, чем в обществах, 

имеющих государство. 

СИЛА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И СИЛА НАСИЛИЯ 

Веберовское параллельное определение политического и иерократического 

господства, завершившееся симметричным определением государства и церкви, 

в такой степени, по-видимому, соответствует исторической социологии 

христианского Запада и даже Священной Римской империи германской нации 

с ее ссорами с папством, что можно даже подумать, будто оно является отражением 

данной исторической ситуации, которая, хоть и определила судьбы Европы, 

остается тем не менее региональной. 

Не опирается ли двойное веберовское определение политического господства 

и господства иерократического на гипотезу, согласно которой анализ государства 

и политики есть по своей сути анализ соотношения сил? В этом свете 

символичность власти является в большей или меньшей степени идеологией 

класса или господствующей группы: эта символичность, исполняющая идеоло- 

гическую функцию усиления неравенства в соотношении сил, выступает как 

прикрытие или принцип отрицания. (В этом направлении работает, как уже отf 

мечалось, значительная часть школы Пьера Бурдье.) Можно отметить, впрочем, 

|как парадокс, что определение государства и политики Вебером легко воспри- 

Іримается авторами, исповедующими либерализм, и течениями, близкими к Райюну 

Арону. В то же время Вебер в своей работе «Призвание политика» открыто 

Іет на поводу у Троцкого, который заявил, в превосходном ленинском стиле, 

|при заключении Брест-Литовского мирного договора: «В конце концов все решает 

насилие» (цитируется Вебером). Чисто большевистская сентенция, кото- 

|рую вряд ли опроверг бы Бисмарк или кто-то другой из теоретиков державного 

Государства (см. гл. XII, с. 290). 

Поэтому можно попытаться коротко показать, каким образом государство 

южет мыслиться в самом своем функционировании как представление. Это 

[относится к государству-театру на острове Бали в XIX в., исследованному Гирщем. 

Иерархия в данном случае — это не синоним власти в смысле способности 

•приказывать, а политическая власть — не институционально полученные и со- 

[циально признанные полномочия, требующие подчинения. Королевские цере- 

Імонии на Бали представляют собой инсценировки, цель которых не скрыть довольно 

неприглядную реальность (систему экономических интересов или господства), 

а провозгласить, широко используя приемы мимикрии, сами принциры 

организации общественного порядка. 

По своему функциональному предназначению священные церемонии балий- 

*ской политики служат для установления тотального общественного порядка пуего 

воспроизведения. Наиболее драматичной из этих церемоний является 

кремация тела короля, в ходе которой его жены бросаются в погребальный костер. 

Ничто не вытекает здесь из динамики любовной страсти или тоски, это лишь 

тщательно исполняемый ритуал, где символические фигуры тигров и змей, уп- 

|равляемые жрецами, исполняют роли, предписанные мифологией Шивы. Фал- 

|лократическая религия, или божественный линга (фаллос), который согласно 

f легенде был бесконечно велик и принес Шиве победу над Буддой и Вишну, не 

|имеет ничего общего с разнузданным натурализмом, а подчиняется строжайшей 

^системе, каковой является семиотика священного. Функция инсценировки власти 

•состоит в подтверждении системы распределения должностей, занятых различ- 

| ными деятелями на политической арене. Речь идет не о том, чтобы понять политику 

метафорически, как игру (см. гл. I, с. 10), а показать, что политика есть 

поэтика, словесная игра, вне которой не существует ничего. «Государство черпало 

свою силу, достаточно реальную, из энергии воображения и из своей семиотической 

способности придавать очарование неравенству». Словарь, используемый 

самим Гирцем (сила, энергия), не должен вводить в заблуждение, ведь 

заслуживает разработки лишь «поэтика власти, а не ее механика». Значит, прощайте 

государственные аппараты, пусть и окрещенные идеологическими 1 , прощай 

Ленин, а вместе с ним и Вебер. Инсценировка власти — это не бесплатное 

1 Появлением теории «идеологических аппаратов государства» (например, школы) мы обяза- 

ны Луи Альтюссеру. 

341

342 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация, ІХІ. Государство до государства 

приложение или обманчивая фантасмагория, но сама истина, поскольку она 

показывает, навязывает, устанавливает, фиксирует социальную иерархию. Балийское 

общество отличается тем, что там статус объемлет все, а государство дает 

через живые картины, иногда кровавые, ощутимую форму понимания того, что 

балийцы и сами хотели бы сделать, т.е. оно иллюстрирует власть, какой обладает 

величие, когда речь идет об организации мира. 

В структурном отношении церемонии играют иную роль, нежели роль, которую 

им можно было бы отвести, следуя логике Гоббса, где власть опирается 

на угрозу, принятую на основе договора, как выгодную тем, кто ей подчиняется, 

а музыка, которая может там звучать, и возможные парады предназначены 

только для того, чтобы прикрыть ее насильственную суть. Семиология церемоний 

и ритуализированных спектаклей на Бали представляет собой схему политической 

аналогии, она показывает то, что есть и что должно быть. Отражения 

образов, увиденных и схваченных зеркалами. Цветистые тексты, являющиеся 

толкованием одного текста, который в своей совокупности утверждает, 

что всеобщий принцип беспрестанно и повсюду повторяется в своей разветвленной 

организации, где каждый находится на своем месте в том целом, которое 

он комментирует. То, чем Шива является для богов, тем боги являются для 

королей, короли — для своей знати, знать — для вассалов, а вассалы — для народа. 

Таким образом, Шива есть «линга» (фаллос), вокруг которого вращается 

весь мир; «линга» есть также символ королевской власти, действующей от его 

имени; веничек из растений, при помощи которого жрецы во время ритуалов 

кропят святой водой их участников, — это тоже «линга»; кинжал, который носят 

на поясе благородные господа, башня, с которой бросаются жены короля 

во время сожжения монарха, как и повозка, на которой его пепел отправляется 

до ворот рая, — все это также «линга». Шакти (слово, которое можно было 

бы отнести к категории «харизмы», гл. IV, с. 85) есть способ проявления божественности, 

принимающей самые различные формы; так, Будда и Вишну есть 

шакти Шивы, а также все боги и богини. Король, священник, сеньор, аскет — 

все они шакти не в том смысле, что они владеют этой силой (как говорят о 

ком-то, кто владеет даром, или об индивиде, в которого вселилась некая высшая 

сила), а в том, что они есть воплощение шакти. Так, во время церемоний 

различного уровня шакти обожают сами себя, но в иных формах. «Королевские 

регалии, ритуальная утварь священника, унаследованные сакральные предметы 

и святые места — все это шакти в одном и том же смысле: они умножают 

силу, приобретаемую божеством, когда оно принимает особую форму. Шакти — 

это «сверхъестественная» сила, конечно, но такая сила, которая развивается на 

основе представления об истине, а не из веры, подчинения, обладания, организации, 

полезности или даже понимания по отношению к ней» 1 . 

Хотя Гирц использует термины «символический» и «воображаемый» как эквивалентные, 

его анализ в большей степени показывает силу воображаемого, чем 

Сеет Cl. Negara. The Theatre State in nineteenth-century Bali. P. 106. Автор четко действует в 

традиции анализа, открытого Канторовичем (см. с. 106) и Дюмоном (см. с. 219). Напрашивается 

также сравнение с теорией Реального, Воображаемого и Символического у Лакана 

[символического, если понимать под символическим регистр означающего, т. е. 

Ітакую структуру, где смысл проявляется в формировании цепочки, состоящей 

из элементов, которые сами лишены значения. В отличие от означающих цепо- 

|чек, составленных по модели лингвистической артикуляции (и выступающих 

большей или меньшей степени подоплекой концепции мифологии у Леви- 

>роса, которую воспринял затем Лакан), балийские церемонии предлагают 

шожество образов, изобилующих значениями. Так, каменный фаллос статуи 

ІивьІ суть символ власти; его бесконечный «линга» является осью мирозда- 

І, а король — это «линга» своего королевства. Огромное количество значесий, 

заключенных в образах, переполняет балийцев, тем более что им не надо 

расшифровывать символические системы (функционирующие по принципу 

Зинарности). Эти облеченные в визуальную форму церемоний значения напошнают 

части текста, читателями которого являются сами балийцы, одновременно 

оставаясь как бы его частями. 

Таким образом, воспроизведение власти не имеет здесь ничего общего с де- 

|йегированием: следует отказаться от предрассудка, согласно которому представрение 

не может иметь собственной силы, а только силу заимствованную, как бы 

|узурпированную при помощи обмана. 

ОБЩЕСТВА БЕЗ ГОСУДАРСТВА И МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ 

Балийская религия является одной из черт этого общества, которое показывает, 

учитывая распространение культа Шивы, что, какой бы крепкой ни была 

Ісплоченность социального целого в культуре этого типа, оно не сконцентрирорано 

полностью на самом себе, а участвует в других комплексах как в религиозшом, 

так и в экономическом и политическом плане. Не возвращаясь ко всем возшожным 

аргументам, можно показать, что понятие «этноса» как общества, тождественного 

самому себе, служит чем-то вроде политического аргумента, который 

создает реальность, ресурс, общий для многих понятий общественных наук, 

ЇНО здесь особенно эффективный в плане мобилизации, которая тем более дей- 

[ственна, что участвующие в ней субъекты связывают свою личную идентичность 

[с идентификацией группы, в которой они проходят испытания на принадлеж- 

-ность к ней, в воображаемом слиянии, где все происходит так, будто именно 

•труппа обеспечивает им идентичность (см. гл. VII, с. 183—190). 

ЭТНОС КАК КОНСТРУКЦИЯ 

Стандартное объяснение конфликтов в Африке опирается на обвинения в 

«трайбализме». За реалиями сегодняшней Африки легко разглядеть и использовать 

для любых объяснений существование этносов, которые якобы проявляют 

постоянство и тем препятствуют строительству современных государств. Однако 

использование понятия «трайбализм» — это «всегда признак чего-то иного, 

343

344 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация fed. Государство до государства 345 

маскировка конфликтов социального, политического и экономического порядка» 

1 . Применение трайбализма для объяснения конфликтов — это маскировка, 

но также и оправдание определенной политической практики, например, именно 

утверждения о квазиприродной реальности «племен» послужили основанием 

для легитимации политики апартеида в Южной Африке. Часто используют 

такого рода объяснения для конфликтов на территории бывшего СССР или, 

например, в бывшей Югославии, тогда как этнический фактор там не может 

выступать в качестве объясняющей переменной, а напротив, само его возникновение 

нуждается в объяснении. 

Аристотель противопоставляет «гражданское общество» «народу» (этносу): 

«народы» не знают гражданского пространства, а организуются на базе «семьи», 

их можно сравнить, следовательно, с родовыми обществами (см. гл. III, с. 343). 

Термин «народ» стал употребляться в дальнейшем, без связи с первым понятием, 

для обозначения язычников, «этнических» групп. И лишь в XIX в. термин 

получает широкое распространение для обозначения якобы однородных групп. 

Социологически не этнос предшествует нации, а скорее нация порождает этнос; 

не колонизатор в самых различных его ипостасях и ролях — миссионера, 

чиновника по туземным делам, этнографа — открывает на местах «этносы», он 

скорее их создает, порой встречаясь с местной практикой и представлениями, а 

порой просто-напросто их выдумывая (Эванс-Причард отмечает включение в 

самых разных формах представителей племен динка в число нуэров, т. е. их смешение). 

В идеологическом плане теории, доказывающие существование этносов, 

есть лишь модернизированные или эвфемизированные по своему словарю 

формы теорий, утверждающих существование рас. В некоторых современных 

течениях эта эвфемизация прошла дополнительный этап: чтобы облагородить 

стремление к сегрегации, они выдают себя порой за сторонников доктрины культурной 

самобытности групп, которым воздают хвалу, называя их сообществами. 

Теория рас своим словарем и схемами соответствует биологии XIX в., теория 

этносов (или племен) — колониальной этнологии, а теория культурных групп — 

антропологии эпохи деколонизации. Во всех случаях налицо полная несовместимость 

с другими группами, якобы однородными, которая выводится из того, 

что субстанциализированная человеческая группа наделена предполагаемой сущностью. 

Набор аргументов, питающих такого рода утверждения, может уходить 

корнями в традиции прошлого. Так, во Франции утверждение национального 

самосознания, определенного субстанционально, черпает часть своих аргументов 

из арсенала памфлетистов католической лиги в период Контрреформации: 

протестанты, по преимуществу евреи, согласно этой пропаганде, чужды духу 

Франции, проникнутому католицизмом. Эти утверждения не подвержены эмпирическому 

противоречию, поскольку они манипулируют такими понятиями, 

как качество или свойство, ускользающими от наблюдения. Они обладают к тому 

же иммунитетом против всякого опровержения, при котором кто-то пытался бы 

1 

Amselle J.-L. // Amselle et M'Bokolo. Au coeur de Г ethnie. Ethnies, tribalismes et Etats en Afrique 

(p. 40); эта работа стала настоящей справочной книгой, к которой мы обращались по целому ряду 

вопросов. 

[доказать, сталкиваясь с элементами разнородности в «этносах», в «культуре» и 

|*нации», что их идентичность и их субстанциальное единство не более чем мифы. 

'Ведь для «теоретиков» субстанциальной идентичности существование разнородt'Hbix 

элементов не доказывает, что этносы, культуры, нации представляют собой 

[формальное единство разнообразия, напротив, их разнородность означает лишь, 

Літо эти элементы не принадлежат одной группе. Разнородность «этнической», 

Ішлеменной» и т. д. группы для тех, кто исповедует веру в этот тип сущностей, 

Доказывает не то, что эти понятия плохо сформированы, а лишь то, что в ней 

;меются чужеродные элементы, группы, индивиды. 

Однако, если «этносом» называть группу, однородную в расовом, религиозном, 

экономическом и политическом отношении, то следует признать: этноса 

вообще не существует. Вера в существование «изолятов», которые могли бы расрматриваться 

как некие хронологически исходные составляющие истории обїцеств, 

связана с рядом допущений и предрассудков. Один из них может быть 

[методологическим: этнографическое наблюдение опирается на углубленное изугеение 

относительно небольшой группы, с жизнью которой исследователь, в боль- 

|шей или меньшей степени участник или наблюдатель, соприкасается или даже в 

•нее погружается. В то же время этнография отдает предпочтение местному и 

/немедленному, забывая об отдаленном и прошлом. Второй подход — в большей 

шере непосредственно политический: потребности колониального управления 

щодталкивали к курсу на оседлость и территориальное закрепление групп. Мы 

|уже отмечали раздумья Клода Леви-Строса по поводу письменности (гл. IX, 

•с. 260—265); чиновник по туземным делам мечтал создать карту, на которую он 

;мог бы нанести название группы населения на каждый географический район, 

результаты колониальной территориальной привязки выглядят иногда очень 

('странно: отдельные группы носят имя населения, живущего по соседству, название 

языка присваивается в качестве этнонима населению, которое на нем не 

говорит. Манипуляции с отдельными группами могут лишь усилить уже имеюіщиеся 

конфликты, так как границы, установленные при колонизации, в част- 

• •йости, в Африке, а затем, в годы деколонизации, оставленные в наследство но- 

| вым государствам, имеют собственную логику и ведут к углублению конфликтов. 

Бельгийские колонизаторы, т. е. главным образом католическая церковь, 

обозначая племена тутси в качестве потомков племен, пришедших с севера, и 

подбирая из их числа элиту в ущерб племени хуту, относимому с презрением к 

негроидам, спровоцировали тем самым ряд постколониальных конфликтов, 

жертвами которых стали сотни тысяч жителей Руанды и Бурунди. Однако фабрикацию 

этносов нельзя рассматривать как монополию колониальных предпринимателей, 

административных и политических. Движения за национальное утверждение 

принимают нередко форму реконструкции прошлого с целью легитимации 

своего права на существование, даже если эти движения являются модернистскими, 

как в случае с Турцией Ататюрка. Такое утверждение единства, 

сплоченности действует как принцип исключения в конкурентной и сепаратистской 

логиках. Тамильские сепаратисты Шри-Ланки (бывшего Цейлона) требуют 

политической независимости и создания отдельного государства на базе занятой 

ими определенной территории, языкового единства и общего (славного)

346 


прошлого. Известно, что в середине 50-х гг. нашего века тамилы, значительное 

число которых живет в Республике Индия, захватили в Шри-Ланке определенную 

территорию, где рядом с ними проживают сингалы, составляющие кое-где 

до трети населения, причем многие лица, говорящие на тамильском языке, отказываются 

считать себя тамилами и заявляют, что они мусульмане. В соглашении, 

принятом в 1987 г. и положившем на какое-то время конец гражданской 

войне, признание территории компактного проживания тамилов стало скорее 

уступкой'националистам со стороны правительства. В данном случае этнос является 

продуктом обдуманного политического насилия со стороны организации 

«Тигры освобождения Тамил Илама», которая прибегает к антибуддистскому и 

антисингальскому террору, тогда как центральное правительство бомбит тамильские 

районы. Но, в результате действия всем хорошо знакомого механизма, требования 

независимости со стороны тамилов вызывают ответную мобилизацию 

сингальских ультранационалистов, против которых правительству также пришлось 

вести войну. По завершении ее военные действия против тамилов возобновились 

начиная с 1991 г. после того, как индийская армия покинула территорию 

Шри-Ланки, где она обеспечивала выполнение соглашений 1987 г. Можно 

было бы умножить число примеров, показывающих, что этнос есть результат 

зеркально отраженной ненависти и процедур «чистки», если использовать понятия 

некоторых сербских идеологов в Югославии, которые в этом отношении 

далеко не монополисты. 

Во всех этих случаях — в конфликте между тутси и хуту в Руанде и Бурунди, 

порожденном бельгийской колонизацией, в движении тамилов Шри-Ланки, 

связанном с британской колонизацией, в конфликтах сербов с хорватами и 

боснийскими мусульманами — этнизация конфликтов показывает: этнос представляет 

собой нечто противоположное тому, что о нем говорят; он не существовал 

с доисторических времен, а был выдуман, он опирался не на местное сообщество, 

а на группу, включенную в сеть внешних сношений. Таким образом, 

фабрикация этносов напоминает включение политий (polities) в более широкие 

системы. На примере Дагомеи можно увидеть, как архаичное общество попадает 

в зависимость от мировой экономики, и понять всю важность обмена в структурировании 

политического и.экономического пространства данной зоны. Термин 

«сети» подходит, в частности, для анализа обменов на религиозной почве: 

исламизация Африки — это также и адаптация ислама к Африке, сопровождаемая 

сложнейшими явлениями, где внешнее приобретает оттенки местного, а 

туземное — цвета отдаленных времен и мест; так, культы, считавшиеся анимистскими 

и языческими, оказываются культами мусульманских отшельников, святых 

ислама, в то же время на христианство ложится отпечаток культуры принявших 

его народов. Сегментарность берберов марокканского Высокого Атласа 

выступает не столько как недостаток, а напротив, как возможность избежать 

политического контроля со стороны марокканского государства: отсутствие государства 

объясняется здесь, таким образом, отношениями общества без государства 

с обществом, имеющим государство. Этот конкретный случай нельзя, 

конечно, обобщать, но можно в общем плане утверждать, что ни одно общество 

не является изолятом. 

Каково бы ни было определение, данное обществу, оно всегда представляет собой в 

отдельных своих проявлениях политическую организацию, составляющую некую 

целостность, и в то же время в других проявлениях оно выступает лишь как часть 

более крупной единицы, т. е. политической системы большего масштаба. Я считаю 

аксиомой следующее предложение: стабильность политической единицы неизбежно 

подвергается воздействию изменений, происходящих в структуре и в распределении 

власти внутри политической системы более крупного масштаба, частью которой является 

эта единица (Leach Edmund. Les systèmes politiques des hautes terres de Birmanie. 

P. 265). 

Вера в существование этносов, свойственная не только этнологам, белым 

•европейцам или власть имущим, не является, однако, иллюзией и незнанием 

реальностей жизни, она обладает определенной силой воздействия; ее взаимосвязь 

с местом проживания людей нельзя сравнивать с соотношением названия 

и местности на географической карте: этнонимия и вера в существование 

групп — действенные инструменты в борьбе за власть, за структурирование 

государств, за установление границ. Она превращается в идеологию борьj 

бы, когда одерживает верх идея чистоты групп. Фантастические представления 

об автохтонности, о самозарождении, о рождении, не обусловленном предшествующими 

различиями, весь этот набор социального вымысла об исключительности 

направлен на создание образа природной идентичности групп 

самим себе. Но как бы далеко ни углублялась история, она сталкивается с тождествами, 

которые при анализе распадаются на скопления несходных черт. 

Тождество субъекта с самим собой может быть понято лишь как ряд идентификаций, 

а психоанализ показывает, что «я» — результат далеко не гармонич- 

[Ного синтеза; субъект в его своеобразии рождается из первоначального отчуж- 

_ дения, утверждает Лакан. Но какая бы теория субъективного тождества ни при- 

Інималась, нет никаких оснований отождествлять общество с индивидом; ис- 

Ірключение составляют идеологи органической школы, для которых общество 

есть живой организм, а индивиды — только его органы. Легко понять, почему 

идеологи этнического тождества, замкнувшись на структуре воображаемого как 

: проекции телесных образов, выдвигают метафоры чистоты и животного состо- 

; яния. Поскольку предполагается, что группа обладает специфической само- 

( бытностью, изменения рассматриваются как ухудшение и угроза. Логика идентичности 

(как этноса, так, впрочем, и общественного класса) есть логика чис- 

ток и сегрегации. 

Ненависть ко всему чужому, во всей сложности ненависти к себе и ненависти 

к другим, в ее зеркальной структуре, находит одну из форм своего выражения в 

логике ревности, смертельную опасность которой Шекспир показал на примере 

персонажей трагедии «Отелло». Яго внушает отцу Дездемоны, что Отелло — это 

«арабский жеребец», который бесчестит его дочь (акт I, сцена 1), и, движимый 

ревностью и ненавистью, он уничтожает своего воображаемого соперника, провоцируя 

его ревность. Венецианский мавр Отелло убивает себя в приступе этнической 

ненависти к самому себе, сравнивая себя с турком в чалме, с обрезанцем-собакой 

и государственным изменником. Он заявил в своей последней ти- 

раде: 

13 - 2487 

347

348 

Прибавьте к сказанному: как-то раз 

В Алеппо турок бил венецианца 

И поносил сенат. Я подошел, 

За горло взял обрезанца-собаку 

И заколол. Вот так. 

(Закалывается.) 1 

МОДЕЛЬ ДЛЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация XI. Государство до государства 

Вряд ли нужно доказывать, что существует разница между государством как 

внутренней политической структурой и как субъектом международных отношений. 

Тогда как в первом случае деятельность государства нацелена на разрешение 

внутренних конфликтов и противоречий, во внешнем плане отношения между 

государствами подобны отношениям между людьми, так сказать, в их «естественном 

состоянии», по Гоббсу, т. е. в состоянии войны всех против всех. В то же 

время эта международная анархия не имеет ни постоянного характера, ни неизменно 

высокой интенсивности. 

Моделью может служить механизм, используемый берберами и описанный 

Геллнером. Речь идет о коллективной клятве у берберов, обитающих в марокканском 

Высоком Атласе, о которой мы уже упоминали. В их систему упорядоченной 

анархии встроен социальный механизм, позволяющий разрешать конфликты 

мирными средствами, через приговор в форме коллективной клятвы. 

Если человек был обвинен другим человеком в правонарушении; он может быть 

оправдан с помощью других людей из своего клана, которые поклянутся в священном 

месте и с использованием ритуальной формулы в том, что он невиновен 

или что его действия правомочны. Чем тяжелее обвинение, тем больше должно 

быть число участников клятвы. Они приносят клятву строго по очереди, соответствующей 

степени близости к обвиняемому по мужской линии рода. В таком 

же порядке решаются вопросы о наследстве. Если все участники клятвы единодушны, 

процесс выигрывает обвиняемый. Но если один из приглашенных к клятве 

отказывается в ней участвовать, обвиняемый проигрывает процесс и предусмотренная 

обычаем сумма денег должна быть выплачена жертве участвующим в 

тяжбе кланом^ в некоторых отношениях техника судопроизводства представляется 

странной, поскольку выплачивать компенсацию должен именно тот, кто 

отказался участвовать в клятве, а не сам виновный. Можно ожидать, что система 

всегда работает в пользу обвиняемого, а участвующие в обряде постоянно 

клянутся в интересах своего родича, следуя логике, требующей от племени или 

клана, где солидарность строго обязательна, действовать по принципу, согласно 

которому родственная близость определяет силу обязательства. Не абсурдно ли, 

что тот, кто отказывается клясться по соображениям честности, должен выплачивать 

свою часть штрафа, тогда как виновник освобождается от этой обязан- 

1 Шекспир У. Поли. собр. соч: В. 8 т. М.: Искусство. Т. VI. С. 425. 

іности? Однако, утверждает Геллнер, если система действует, то, наверное, не 

^только по причине трансцендентной веры. Вернемся к сегментарной логике: 

[группа тех, кто участвует (или не участвует) в клятвенном обряде в пользу одно- 

|го из «своих», т. е их клан, регулируется в ее внутренней жизни специальной ин- 

Iстанцией не больше, чем другая группа, а отношения внутри клана не менее анар- 

1 хичны, нежели ее отношения с другой, внешней группой. 

Но несостоятельно само противопоставление внутренней политики политиске 

внешней. Нет органа, предназначенного для наказания индивидов, и средст- 

[вом контроля за ними является наказание путем лишения поддержки при про- 

[изнесении коллективной клятвы, что создает, например, угрозу тем, кто слиш- 

|ком часто ввязывается в ссоры. В интересах сплоченности клана перед лицом 

ІроблемьІ, возникшей по вине одного из его членов, клан способен согласиться 

[наказать самого себя и признать правоту другой части племени. Коллективная 

пятва — это та техника, которая позволяет группе дисциплинировать своих чле- 

і ( 

нов. Она аналогична праву вето. 

Право вето, предоставленное пятерке постоянных членов Совета Безопасно- 

|сти ООН, действовало по той же модели. В рамках ООН (до резких изменений 

[практики ее функционирования в связи с распадом СССР, что привело к исчез- 

[новению одного из двух кланов) каждая из стран двух блоков равнялась на остальных 

членов своей группы, а «неприсоединившиеся», как правило, ориентировались 

на позицию Москвы после переговоров и торга. Однако автоматизма в 

! поддержке политических решений одной страны не получалось. Так произошло 

|во время Суэцкого кризиса в 1956 г., когда экспедиционная акция, проводимая 

[французами и англичанами, не была поддержана их американским союзником. 

! Он их подвел, отказавшись «поклясться», что правительства Антони Идена и Ги 

1 Молле имели право на такую акцию, и им пришлось остановить свою военную 

! авантюру против насеровского Египта. Конечно, санкция могла действовать лишь 

потому, что ее использовала мощная держава против более слабых государств. 

Однако и слабый может в отдельных случаях владеть правом вето, когда весь 

«клан» хочет показать свое единство. Так, неосуществленное в военном плане 

участие Франции в войне в Заливе и, возможно, еще менее заметное участие 

Марокко и Сенегала позволило продемонстрировать единодушие в деле появления 

нового типа международной политики. Но этот пример показывает, каким 

образом конец «клановой», или «племенной», организации государств, какая 

царила в годы «холодной войны», значительно затруднил поддержание порядка 

в анархии и распространение новых требований, возникших в связи с распадом 

мирового коммунистического движения. Прекращение поддержки со стороны 

СССР некоторых государств и движений облегчило поиск компромисса (в 

Южной Африке и на Ближнем Востоке), но и, наоборот, значительное число 

конфликтующих друг с другом государств оказалось вне системы, которая в случае 

необходимости могла их «дисциплинировать». А это привело к увеличению 

риска распространения войн. Значит, следует объяснить по-иному, отказавшись 

от обычных подходов, появление ООН в новой роли международного жандарма, 

действующего в качестве надгосударственного политического аппарата, питаемого 

в военном и финансовом отношении промышленными странами, прежде 

349

350 


всего Соединенными Штатами (война в Заливе в 1991 г., миротворческие силы в 

Камбодже в 1991 г., вмешательство в Сомали в 1993 г.). Исчезновение СССР и 

советского блока делает такую роль ООН не только возможной, но и необходимой. 

Хотя при таком объяснении остается в стороне бесчисленное количество 

факторов, очевидно то, что независимость многочисленных государств создает 

положение, чреватое риском возврата к «естественному состоянию». Эта ситуация, 

согласно учению Гоббса, глубоко социальна по характеру, поскольку она 

опирается на механизмы соперничества и конкуренции (гл. III, с. 59). Но она 

совсем не похожа на положение «безглавых» обществ, принципы организации 

которых базируются на солидарности и вражде, регулируемых слиянием и распадом 

различных групп. «Естественное состояние» не является нормальной формой 

отношений ни между группами внутри одного и того же общества, нации 

нуэров например, ни между различными группами, «нациями», «этносами», «племенами» 

(нуэров и динка, например), поскольку войны не ведут к полному уничтожению 

других групп, но остаются в пределах определенных ограничений (кровная 

месть не эквивалентна ядерному апокалипсису). В этом смысле такие общества, 

даже лишенные государства, не могут быть причислены к дополитическим. 

Конечно, власть там часто ассоциируется более с родственными связями, 

чем с существованием специализированной инстанции, и тем не менее она всегда 

может быть локализована, расположена в определенном месте, и легитимное 

насилие там выступает объектом легитимной монополии. 

Из анализа этноса вытекает, таким образом, что это понятие, слабо разработанное 

в научном отношении, но ставшее широко распространенной политической 

реальностью, не может служить для объяснения формирования другой политической 

реальности, прототипом которой оно якобы являлось, в частности 

государства-нации. Более того, общества без государства оказываются почти 

полностью зависимыми от обществ, где государство существует. Кроме того, 

функционирование сегментарных обществ представляет собой аналогию структуры 

международных отношений, когда в ней формируются группы стран. 

XII. ГОСУДАРСТВО-НАЦИЯ 

Критика этнической нации и выявление взаимосвязей догосударственных 

политических обществ помогают еще лучше понять нацию, которая представляет 

собой продукт определенных социальных условий и не является продолжением 

природы другими способами. Нация есть не что иное, как государство- 

| нация: политическая форма территориального суверенитета над подданными и 

{культурная (языковая и/или религиозная) гомогенизация группы, накладыва- 

[ясь друг на друга, порождают нацию. Что касается национализма, то он явля- 

[ется отличительной чертой движений и идеологий, которые требуют, прибегая к 

[слову или к оружию, совмещения политических и культурных пределов. Нацио- 

[налисты могут, выступая от имени нации, допускать присутствие «ненациона- 

|лов» или проповедовать их ассимиляцию, их изгнание и даже истребление. 

РОЖДЕНИЕ НАЦИИ 

Историк Средних веков может подтвердить нам, что во Франции конца XIV в. 

[ все было готово для того, чтобы национальное чувство приобрело такую же зна- 

['чимость, какую в античности имело понятие отечества, хотя и на иных основа- 

['ниях. В то же время историк, изучающий Францию XIX в., подчеркивает ее раз- 

\ породность, во всяком случае разнородность деревенской Франции. Далее мы 

і увидим, что если попытаться определить нацию исходя не из чувства принад- 

І лежности к какой-либо группе, а из существования общей для всех культуры, то 

нация покажется неотделимой от соответствующей культурной политики, проводимой 

государством. 

ПОЛИТИЧЕСКОЕ И КУЛЬТУРНОЕ ЕДИНСТВО СРЕДНЕВЕКОВОЙ 

ФРАНЦИИ 

Латинское слово «natio» (порождение) в Средние века встречается нечасто и 

может обозначать различные группы — университетские, церковные, хозяйственные. 

Однако, отмечает Колетта Бом, по отношению к этническим группам указанное 

слово применяется редко 1 . Как указывает исследовательница, термин «нация» 

станет употребляться чаще лишь в XI в.; чтобы заговорили о «национальном 

чувстве», пришлось дожидаться XVIII в., и только затем романтизм послужит основой 

для создания идеологии нации, отождествляемой с живым существом, ко- 

І См.: Baume Colette. Naissance de la nation France. Слово «patria» (страна отцов) в латинских 

средневековых текстах встречается редко, французское слово «patrie» (отечество) родилось около 

1540 г., слово «patriote» (патриот) появилось в 1568 г., слово «patriotisme» (патриотизм) — в XVIII в.

352 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация XII. Государство-нация 

торое наделено душой. Слово «национализм» появляется в 1812 г., как бы лексически 

подтверждая вывод о том, что именно Французская революция экспортировала 

идею нации и национализма в Европу. Однако, по утверждению Колетты 

Бом, национальный феномен определенно существовал в средневековой Франции, 

хотя самого этого слова тогда не было. Данный феномен опирается на легенду, 

созданную профессионалами пера, которые пытались обнаружить героические 

корни Франции в сказаниях о троянцах; на собирание Франции вокруг святых 

мест, связанных с харизматической стороной королевской власти (базилика 

монастыря Сен-Дени, где покоятся усопшие короли; они смертны, но монархия 

бессмертна); на использование символов (геральдические королевские лилии). 

Таким образом, можно описать процесс становления «общих верований». Они 

поддерживают «поколебленные устои государства» надежнее, чем «сами государственные 

институты». Как представляется, рождение нации в качестве инструмента 

политической мобилизации связано с глубоким экономическим и демографическим 

кризисом (чума, голодные годы, война), который поразил Францию 

Капетингов на закате Средневековья. Германская империя распадается на части 

после бесплодной борьбы с Римским престолом. Папство же делает последнюю 

попытку осуществить теократические замыслы, но отказывается от них после краха 

претензий Бонифация VIII на такое верховенство. Это сразу же облегчает задачу 

французской монархии, стремящейся поставить иерократическое господство на 

службу политическому. Хотя в результате кризиса конца XIII в. королевская власть 

утверждается во всей своей полноте, данный процесс отнюдь не означает начала 

секуляризации. Она утвердится лишь в XVIII в., чтобы восторжествовать в XIX в. 

Кризис, скорее, открыл для французской монархии возможность претендовать на 

сакральность, утверждать свою прямую связь с Господом (монархия по божественному 

праву), что позволяло обходиться при ее легитимизации без папского 

признания. В результате этого французская монархия укрепилась (во времена 

Филиппа Красивого, «сеньора Филиппа, благороднейшего короля Франции милостью 

Божией», «происходящего из царственного и священного рода», как писал 

богослов Эгидий Колонна), равно как и английская монархия. Однако создание 

бюрократического и централизованного государства во Франции не устраняет 

слабости власти: «Законность прав дома Валуа на французский престол оспаривает 

король Англии, который принимает титулы и геральдические цвета Франции, 

заявляет о себе как о самом близком родственнике Людовика Святого. Поражение 

знатных рыцарей в битвах при Куртре, Креси и Вернее опозорили их. [...] 

пришла эпоха смятения, мучительного расшатывания традиционных ценностей. 

Ценность нации, которая складывается с начала XII в., возникает в некой пустоте, 

в неопределенном ценностном поле» 1 . Нация (существование которой связывают 

с монархией) призвана спаять внутренне непрочную группу, которой угрожают 

извне; с помощью целого комплекса верований вырабатывается идея Франции, 

наделенной особой территорией; это некое исторически предшествовавшее 

естество, возникшее по воле Господа, который предназначил его для избранного 

народа. 

Baume Colette. Naissance de la nation France. P. 9. 

ФРАНЦИЯ «ЗЕМЕЛЬ» ПРИ ТРЕТЬЕЙ РЕСПУБЛИКЕ 

Рассмотрим теперь Францию конца XIX в., живущую в совершенно ином 

политическом пространстве. Как представляется, единство «Франции» времен 

Людовика Святого и последнего крестового похода сходно с единством Франции 

времен Клемансо и войны 1914 г. 1 

лишь семантически. Но эта современная 

Франция разнородна, раздроблена, по крайней мере в своей сельской части, как 

это показывает Юджин Вебер. И хотя можно сказать, что политика существует 

на уровне деревни, что каждый территориальный коллектив в некотором смысле 

является «полисом» 2 

, местные интересы не переводятся на язык общенациональной 

политики. Политика представляется скорее делом нотаблей, чем самих 

крестьян. Их пленяют чудотворцы (Бонапарт, Буланже, а позднее де Голль), деревенские 

жители отчуждают себя или уходят с политической сцены, освобождая 

ее для ближайшего «начальника» (крупного собственника, владельца замка, 

врача). Революция оставила после себя большие трещины, самая крупная из 

которых разделяет католические и некатолические департаменты и кантоны; в 

1870-е гг. Республика смогла вновь привлечь на свою сторону крестьян. Однако 

! все это не мешает политике оставаться местной в своих обыденных проявлени- 

; ях, хотя она и испытывает воздействие общенациональной «политической жизни». 

Всеобщее избирательное право постепенно создает свою собственную универсальность 

— благодаря повторяемости выборов, их ритуалам, вынужденным 

мизансценам, усилиям партий. Оно все более и более вовлекает в свою орбиту 

избирателей в деревнях и «национализирует» политику. Электоральные кампании 

способствуют включению «земель» (terroirs) в нацию и не менее, чем железные 

дороги, помогают преодолевать обособленность этих глухих углов; к политической 

интеграции в государственно-национальное единство подталкивает 

также принятие католической Церковью республиканских институтов, когда 

после неудачной попытки санкционированного ею переворота 1877 г. исчезают 

надежды на возвращение к монархии. Одно из препятствий, с которым сталкиваются 

партии в своей пропагандистской деятельности, — языковая пестрота: 

по данным официальной статистики, в 1863 г. жители 8381 коммуны из 37 500 

имевшихся не говорили по-французски; к 1890 г. на местных наречиях говорили 

не менее чем в тридцати департаментах, .а когда началась война 1914 г., то обнаружилось, 

что в полках, сформированных на территориальной основе, солдаты 

не понимают французского языка. Таким образом, несомненно, что крестьянская 

Франция довольно поздно приобрела культурную однородность — лишь 

в окопах Великой Войны. 

Однако эта война стала возможной именно потому, что даже тогда, когда солдаты-крестьяне 

отдавали свои голоса на выборах дворянам и связывали свои 

надежды с какой-либо харизматической фигурой, даже если они изъяснялись 

на тарабарском наречии или на ломаном французском языке, они были прочно 

1 

О преемственности между средневековой Церковью и современным отечеством см. в переводе 

на французский язык: Kantorowicz Ernest. Mourir pour la patrie. PUF. 1984. 

2 

См.: Weber Eugen. La fin des terroirs. La modernisation de la France rurale, 1870—1914. 

353

354 


включены в национальную политическую реальность, т. е. в сущность, способную 

противостоять другой сущности, и их можно было мобилизовать на войну. 

Искушение говорить о единой нации приобретает невиданную силу именно тогда, 

когда эту нацию заставляют маршировать в строю. Но разве не проявляют честность, 

убеждая солдат в том, что они будут умирать за отечество, что они являются 

как бычастицами жизни, которая превосходит их жизни? Обратимся к спонтанной 

социологии нации, а именно — к дискурсу де Голля, которого выделяет 

политическая роль, сыгранная им в современной Франции. Он предлагает свое 

видение нации и государства, позволяющее точнее определить цели, которые 

ставят авторы теорий, стремящихся представить нацию в качестве носителя преемственности 

в длинной череде времен. (О де Голле см. также: гл. .IV, с. 86 

гл. VII, с. 191.) 

НЕНАУЧНАЯ СОЦИОЛОГИЯ НАЦИИ: 

НАЦИЯ И ГОСУДАРСТВО С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ДЕ ГОЛЛЯ 

Существование «национального чувства» — это гипотеза, с которой так же 

трудно работать, как и с гипотезой о «классовом сознании». Она выводится из 

метафорического сравнения нации с личностью, сравнения, к которому часто 

прибегает де Голль. Он говорит о «Богоматери-Франции» и отождествляет себя 

с этой сущностью в качестве субъекта речи, устами которого глаголет Франция. 

Де Голль и есть Франция, а Франция — это Франция. В дискурсе де Голля предмет 

высказывания и высказывающийся о нем субъект совпадают: де Голль — «голос» 

Франции. Так благодаря созидательным свойствам олицетворения рождается 

новый субъект истории — де Голль-Франция. Но де Голль не Сократ. И ему 

говорит не закон, как Сократу в Платоновом диалоге «Критон», напоминая о 

своей святости, но нация. Устами де Голля, в лице де Голля Франция обращается 

к французам: «Я, генерал де Голль, французский солдат и командир, с полным 

сознанием долга говорю от имени Франции» (выступление по радио 18 июня 

1940 г.) 1 

. Играя означающими: de Gaulle (де Голль) и la Gaule (Галлия), он представляет 

себя в качестве борца за сохранение высшей ценности — национальной 

идентичности. 

Отождествление де Голля с Францией покоится на вере, которой он преисполнен 

и которую хочет внушить другим, — вере в национальную идентичность 

и в то, что он и есть эта идентичность. Само по себе это утверждение недоказуемо, 

ибо де Голль прекрасно знает, что существует история Франции, что Франция 

Филиппа Красивого, Франция Наполеона I и Франция Петена различны, 

не похожи друг на друга, не тождественны. Даже каменистые почвы не остаются 

прежними, когда изменяется техника земледелия, а география не является простым 

отражением геологии. Но эти различия исчезают, как только появляется 

возможность включить Францию в систему сопоставлений с другими сущнос- 

' Голль Шарль де. Военные мемуары. Призыв. 1940—1942 годы. M • Иностранная литература 

1957. С. 333. 

XII. Государство-нация 

тями такого же типа. Воображаемая преемственность — это преемственность 

субстанции, определяемой через ее отличие от других субстанций: Франция есть 

Франция потому, что Германия есть Германия, и потому, что Франция и Германия 

противостоят друг другу или, скорее, противостоят Франция и Germania варваров, 

галлы и германцы. Такие рассуждения вызывают не один вопрос, ибо были 

времена, когда Франции противостояла не Германия (которой тогда вообще не 

существовало), но Англия. Если противоположный член оппозиции может изменяться, 

то сам принцип оппозиции не меняется, и де Голль проявляет себя 

как противник диалектики: Франция есть Франция, А = А или, скорее, А выступает 

в качестве не-5, не-С, не-D и т. д. 

Теория нации де Голля, построенная на тождествах, тавтологиях, имеет субстанциалистский 

характер: он говорит о расе — «еврейской расе», «тевтонской 

расе», «галльской расе», а позже, после Второй мировой войны, когда уже становится 

трудно употреблять слово «раса» в позитивном смысле 1 

, в его речи постоянно 

появляется слово «народ»; голлистская политическая партия получает 

название «Объединение французского народа». Но расу, по де Голлю, характеризуют 

не столько ее биологические признаки, сколько черты, которые сегодня 

І' мы могли бы назвать этническими или культурными: это устойчивые социальные, 

языковые и религиозные особенности, которые образуют национальный 

характер. Однако де Голль, излагая свою мысль о своеобразии «национального 

характера» Франции, определяет это своеобразие как открытость всему миру, 

общечеловечность (порождая парадокс, который стал одним из общих мест на- 

[ ционалистического дискурса во Франции, когда его представители хотят уйти 

| от определения Франции как сущности главным образом католической). Так, в 

[' 1941 г. де Голль говорит о цивилизации, которая объединяет Францию и Анг- 

[ лию, две древние и великие нации, «очаги и поборники свободы народов». Эта 

цивилизация, стремящаяся «к свободе и расцвету личности», противопоставля- 

, ется странам, где существует диктатура, стремящаяся к «тотальному господству» 

и «признающая права лишь за расовой или национальной сущностью» 2 

. Франция 

благодаря своему призванию к всеобщности воплощает свободу народов и 

свободу личности, она является Францией Прав человека и Дела народов. Таким 

образом, Франция как нация находит свое выражение в Республике, которая, 

пройдя через перипетии своей истории, сумела остаться воплощением «суверенитета 

народа, призыва к свободе, надежды на справедливость». В контексте 

борьбы с Германией Гитлера и «Майн кампф» Франция как нация определяется 

через Республику, наследницу Революции. Но свою роль проводника всеобщности 

французская нация может выполнить, лишь если она будет действительно 

существовать. Однако нации, будучи основными субъектами истории, 

1 Но де Голль продолжает говорить о «белой расе» в 60-е годы, когда хочет подчеркнуть общность 

между Францией и Россией. Напомним, что понятие «раса» употребляли помимо прочих 

авторов также Лебон, Фрейд, Блюм, Сталин. Относительно оппозиции «диалектическое мышление/тавтологическое 

мышление» см.: Barthes R. Mythologies ( в частности, Барт анализирет мышление 

П. Пужада). 

1 См. речь де Голля в Оксфордском университете // Голль Шарль де. Военные мемуары. Призыв. 

1940 - 1942 гппы. М.: иностранная литература, 1957. ,С687. 

355

356 


все же не гарантированы в своем существовании, они, скорее, суть продукты 

государства, которое, являясь руководителем и оплотом нации, должно обладать 

способностью осуществлять физический контроль над своей территорией. 

Поэтому принцип суверенитета нации заключен в ее армии (ср. гл. VII, с. 192). 

Таким образом, государственные институты, которые сами опираются на военную 

мощь; предстают в качестве условий существования нации. 

Итак, де Голль предлагает социологический анализ, претендующий на универсальность, 

используя три фактора, которые расположены иерархически, начиная 

с самого существенного и завершая наиболее преходящим. Это этнический 

фактор, характеризующий душу народов; географический фактор, предопределяющий 

постоянные черты великих международных союзов; наконец, исторический 

фактор, объясняющий изменчивость политических и социальных 

явлений, в частности политических режимов. Такой анализ диктует выбор путей 

и решений в международной политике, исходя из постулата о том, что войны 

между нациями неизбежны, ибо нации представляют собой неизменную и постоянную 

реальность. Отсюда — безразличие к политическим режимам, которые 

не являются подходящими и существенными критериями при оценках. Таким 

образом, международные конфликты предстают как конфликты между трансисторическими 

сущностями; почти автоматически действующий антагонизм 

между Францией и Германией толкает первую к союзу или к согласию с СССР, а 

природа советского строя выносится за скобки при подобном геополитическом 

подходе; за спиной СССР стоит более мощная, более постоянная сущность — 

Россия. 

Противоречие налицо, оно ведет к утверждению о том, что гений Франции 

изобрел всеобщие ценности и одновременно может ставить вопрос о том, вправе 

ли определенные народы приобщаться к данным ценностям или их нужно 

отлучать от этих ценностей. В некоторых случаях такое отлучение оправдывается 

доводами этнического порядка. Так, обосновывая свой отказ признать независимость 

Алжира, де Голль подчеркивал, что завоеватели приходили туда со 

времен Древнего Рима. Согласившись с самоопределением Алжира, де Голль 

отказался от этого аргумента, но по своей природе аргумент характерен для той 

формы этноцентризма, в соответствии с которой признается только собственная 

нация и никакая другая. Но, превращая демократию, права человека и Республику 

в проявления «гения Франции», голлизм способен в то же самое время 

выступать в качестве политической теории культурологического типа, для которой 

каждая культура (раса, народ или нация, как говорил де Голль) обладает своей 

системой референций и собственными нормами.Однако это сразу же выявляет 

противоречие в утверждении относительно всемирной значимости призвания 

Франции. Универсальность теряет весь свой смысл, если одновременно доказывается, 

что она обладает лишь ограниченной, местной значимостью. Если 

Африка и Китай, как иногда заявляют неоголлисты Жака Ширака (и не только 

они), не созданы для демократии, то нельзя восхвалять Францию за то, что она 

является «поборником общечеловечности». 

Утверждение о значимости Франции как носительницы всеобщих ценностей 

и одновременное ограничение сферы универсальности есть псюдрление нет 

следовательности, но ее перевешивают преимущества голлизма де Голля, способного 

отмести широкий круг мнений. Определение нации как этноса и определение 

Франции как носительницы всеобщности, определение Республики как 

строя, вышедшего из Революции 1789 г. и защищающего права человека, характеристика 

государства через армию — эти черты при различном их комбинировании 

могут привести или к этническому национализму, опирающемуся на армию, 

или к прославлению Евангелия свободы. Когда голлизм предстает как соединение 

этнического национализма и «военного порядка», он обретает форму 

идеологии националистического авторитаризма, когда же в голлизме сливаются 

прославление государства и прославление суверенитета народа, то возникает одна 

из форм демократического республиканизма, а комбинация национализма и идеи 

суверенитета народа дает некую форму популизма. Когда де Голль оказался политически 

мертв, все части спектра, который он мог олицетворять, распределились 

между его наследниками, причем никто из них не в состоянии вновь соединить 

эти части в одно целое. 

Когда в 1966 г. генерал де Голль приехал в СССР, в своем выступлении при 

посещении одной из воинских частей в окрестностях Москвы он без колебаний 

упомянул имя Сталина; для него маршал Сталин был прежде всего государственным 

руководителем России во Второй мировой войне, когда Россия сражалась 

против варварской Germania, он являлся скорее преемником Петра Великого 

и Екатерины II, чем последователем Маркса и Ленина. Подобное восприятие 

Сталина как русского националиста обусловлено не только искажением в 

восприятии, которое, как кажется, было присуще де Голлю, не только его геополитическим 

и этническим видением нации. Суть дела в том, что в своих воззрениях 

на нацию де Голль и Сталин не так уж далеки друг от друга, хотя первый в 

принципе отвергал интернационализм, являющийся сердцевиной доктрины, к 

приверженцам которой причислял себя другой. Как это объяснить? 

КЛАССЫ И НАЦИИ, МАРКСИСТСКИЕ СОЦИОЛОГИИ НАЦИИ 

Следует говорить именно о марксистских социологиях нации. Множественное 

число здесь необходимо, ибо со времен Маркса, который проявлял относительную 

сдержанность в данном вопросе, в русле различных течений, заявлявших 

о себе как о марксистских, возникало множество подходов к определению 

нации и к оценке соотношения между национальными и классовыми битвами. 

Представляется, что марксистская политическая социология особенно настоя- j 

тельно требует создать социологию социологии, способную осмыслить указанное 

теоретическое разнообразие. По крайней мере, подобная социология соци- j 

ологии должна была бы обладать способностью разрешить вопрос относительно 

определения нации и воздействия этого определения на системы представления 

нацией. Например, следует ли объяснять сталинские воззрения по национальному 

вопросу его личным статусом обрусевшего грузина, который идет на службу 

господствующей державе, России, и действует, неистово отрекаясь от своих кор- 

357

358 


ней? Но такая интерпретация личности Сталина предполагает существование 

какой-то теории нации. Точно так же обстоит дело с Мао Цзэдуном. Предположение 

о том, что он якобы намеревался «китаизировать» марксизм, а фактически 

полностью его преобразил, включив в рамки категорий традиционной китайской 

мысли, может опираться на объяснительную гипотезу, в соответствии с 

которой Китай не способен воспринять идеологию, идущую извне, ибо его культура 

имеет закрытый характер. Разумеется, есть основания усомниться в верности 

такого тезиса, если вспомнить, что в глазах некоторых авторов сталинизм 

представлялся теорией, которая выражала сам дух России. 

Более простой является гипотеза, в соответствии с которой марксистские теории 

нации определяются отнюдь не социальными и культурными условиями 

жизни тех или иных наций, но обусловлены инструментальной ролью, выполняемой 

марксистской социологией: формулировать аргументы, помогающие 

выйти победителем из политической схватки, часто сопровождаемой" острой 

полемикой. Поскольку марксизм провозглашает признание ценности теории и 

концептуализации научного стиля, под политические позиции его сторонников 

должно подводиться доктринальное обоснование. В одних случаях за это дело 

берутся профессиональные идеологи-манипуляторы, такие, как Отто Бауэр; в 

других — марксисты-самоучки, такие, как Сталин. Ленин дает задания по теоретической 

разработке марксизма. Назовем важнейшие в долгосрочном плане 

политические следствия этой деятельности: в значительной степени основанное 

на ней строительство СССР, идеология национально-освободительного движения 

после Второй мировой войны, но также — формы демонтажа коммунистического 

блока. Можно сказать, что благодаря окончанию интеллектуального 

господства сталинизма в национальном вопросе открылись двери как для войн 

между отдельными государствами-и группами бывшего СССР, так и для соглашений 

между Африканским национальным конгрессом и правительством Претории, 

для признания Организацией освобождения Палестины права Израиля 

на свое существование. 

МАРКС И ЭНГЕЛЬС: НАЦИЯ КАК ПЕРЕХОДНЫЙ ЭТАП 

Марксизм разрабатывается и институционализируется в период самого шио 

распространения национализма; он напрямую столкнулся с многочисенными 

проблемами - стратегическими (как соотносятся друг с другом класовая 

борьба и национальная борьба?), организационными (должен ли в строении 

партии отражаться ее многонациональный состав?), концептуальными (какие 

отличающиеся от других группы следует признавать в качестве наций?). 

Марксова мысль сосредоточена на индустриальном обществе и на разделении 

>бщества на классы в соответствии с тем местом, которое занимают индивиды в 

производственных отношениях. Однако промышленность, развитие которой 

наблюдает Маркс, навязывает, как кажется, всем участникам производства сходные 

трудовые процессы. Что может более походить друг на друга, чем угольная 


359

360 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация XII. Государство-нация 361 

что чехи, которых немцы долгое время угнетали, все же не имеют будущего в 

качестве нации. Однако Маркс выступит в защиту Польши (как и все левые в 

Европе того времени), движимый неприязнью к России — тюрьме народов. Но 

с 1860-х годов Маркс и Энгельс начинают испытывать в своем анализе воздействие 

событий в Ирландии, которые служат подтверждением вывода о том, что 

не может быть свободным народ, угнетающий другой народ; национальная борьба 

Ирландии против Англии есть условие эмансипации английского рабочего класса. 

Однако то первостепенное значение, которое придается в данном случае борьбе 

националистов, представляет скорее исключение, чем основополагающее правило, 

ибо оба теоретика не разделяют принципа, в соответствии с которым каждая 

национальная группа должна иметь свое государство; по их мнению, реализация 

данного принципа помешает развитию классовой борьбы. Хотя Маркс и 

Энгельс приветствуют строительство Германии и Италии (и, следовательно, военную 

победу первой над Австрией и Францией), они не испытывают никаких 

симпатий к малочисленным славянским народам Балкан, которые как нации 

ждут от России своего спасения: развязывание мировой войны ради боснийцев 

(или эльзасцев) было бы губительно для пролетариата. 

В то же самое время, когда Энгельс обосновывал в своем предисловии к итальянскому 

изданию «Манифеста» легитимность национальной борьбы итальянцев 

и немцев в 1893 г., радикальная интернационалистка Роза Люксембург 

создавала небольшую организацию, противостоящую Польской социалистической 

партии. Если эта последняя отдавала приоритет национальной борьбе, то 

Роза Люксембург намеревалась действовать, исходя прежде всего из интересов 

классовой борьбы и из требований интернационализма. 

Но мы возвращаемся к вопросу о множественности марксистских позиций в 

рассматриваемой области. 

МАРКСИСТЫ АВСТРИЙСКОЙ ИМПЕРИИ И НАЦИОНАЛЬНОСТЬ 

БЕЗ ТЕРРИТОРИИ 

Национальные проблемы приобретают особую остроту в Австрийской и в 

Российской империях с их многосоставным населением. Внутри Социалистической 

партии Австрии (тогда — партии многонациональной империи, в которой 

непрестанно вспыхивали конфликты) был достигнут компромисс между 

представителями различных точек зрения, в том числе — представителями южных 

славян (которые позднее войдут в будущую Югославию, ныне уже не существующую). 

Речь шла главным образом о словенских активистах, живших в области 

смешанного расселения «немцев» и «словенцев», ратовавших за культурно-национальную 

внетерриториальную автономию. В 1898 г. австрийские социалисты 

создали на принципах федерализма свою партию, в которую входили 

члены шести национальных групп (немецкой, русино-украинской, польской, 

итальянской, чешской, южнославянской); во главе партии находился федеративный 

орган, сформированный из руководящих комитетов различных социалдемократических 

партий. Затем на партийном съезде, состоявшемся в 1899г. в 

Брюнне (ныне Брно в Чехии), принимается программа, которая призвана нейтрализовать 

политические проявления национальной борьбы; резолюция съезда 

содержит призыв превратить Австрию в «государство, представляющее демократический 

союз национальностей»; исторические коронные земли должны быть 

преобразованы в «национально-отграниченные самоуправляющиеся корпорации», 

в каждой из которых законодательство и управление находились бы в руках 

Национальных палат, избираемых на основе всеобщего, прямого и равного 

голосования; все самоуправляющиеся области одной и той же нации образуют 

вместе «национально-единый союз»; особый закон, который должен быть выработан 

парламентом империи, обеспечит права национальных меньшинств; 

отвергается требование государственного языка. 

Продолжив труд Карла Реннера, Отто Бауэр подвел теоретический фундамент 

f под Брюннскую программу (которую война 1914 г. лишила какой-либо политической 

значимости), определив нацию не с помощью экономических понятий, 

но как совокупность людей, связанных «общностью характера на почве общности» 

судьбы, и выдвинув тезис о «культурной автономии», которая окажется в 

1912—1913 гг. предметом самьіх острых разногласий между русскими социал-демократами. 

Бауэр отталкивается в своих рассуждениях от мысли Энгельса, по- 

: 

лагавшего, что переход от капитализма к социализму есть прыжок «из царства 

; необходимости в царство свободы»; борьбу пролетариата Бауэр характеризует 

как борьбу за самоопределение, за автономию. Прочно опираясь на философские 

посылки неокантианства, обладая серьезной социологической культурой, 

[ он выдвигает национальную теорию, которая может показаться идеалистической, 

выросшей из романтизма. Но ее автор отвергает рассуждения романтического 

характера (например, о «народном духе»), считая их «досужими вымыслами». 

Если общество есть совокупность индивидов, следующих одному и тому же 

' закону, внешнему принципу, то общность есть совокупность индивидов, каждый 

из которых создан благодаря «интеракциям» (взаимодействиям) с другими 

членами данной общности. При этом определение общности Бауэр заимствует у 

Канта: это «всеобщее взаимодействие между собой» 1 

. Бесполезно предполагать 

(как это делает де Голль) наличие какой-то «души Франции», которая наделяла 

бы каждого француза французским национальным характером, но каждый француз 

несет в себе следы своего взаимодействия с другими, и именно поэтому он 

воспринимает мир не так, как воспринимает его англичанин; индивиды каждой 

нации воспринимают мир через «различные коды репрезентации». Националь- 

1 Бауэр Отто. Национальный вопрос и социал-демократия. СПб.: Серп, 1909. С. 116. Определение 

взято не из какой-либо политической работы Канта, хотя для него этот вопрос является 

центральным, а из книги «Критика чистого разума» (отдел первый, посвященный трансцендентальной 

аналитике, третья аналогия), в которой Кант рассматривает «взаимное действие» субстанций. 

Он уточняет, в частности: «Слово Gemeinsc'haft в немецком языке имеет двоякий смысл и может 

обозначать как обшность (commuio), так л общение (commercium). Мы пользуемся им здесь 1 

последнем смысле, имея в виду динамическое общение, без которого даже и общность места 

(communie spatii) никогда нельзя было бы познать эмпирически». Модель такого отношения Ньютон 

представлял как закон действия и противодействия. Определения общества и общности у Бауэра 

лишь частично совпадают с соответствующими определениями у Ф. Тенниса, на которого он 

ссылается.

362 


ная общность исторична: механизм передачи не вполне ясен у Бауэра, ибо неизбежный 

для интеллектуалов-марксистов того времени дарвинизм побуждал его 

мыслить в категориях биологической наследственности, основываясь на которых, 

он хотел показать, что передаваемое от одного поколения другому есть такое 

наследие, через которое передаются приобретенные признаки. Это богатство, 

переходящее из поколения в поколение, функционирует подобно интериоризированным 

привычкам (Бауэр пишет о наследовании приобретенных признаков 

и о передаче общих культурных благ). Специфику каждой нации определяет 

ее история, если даже некоторые нации в Австрийской империи являются 

«неисторическими», точнее, история их как бы застыла, но затем, с развитием 

капитализма, возобновилась (чехи, словенцы), хотя у них нет еще политической 

структуры. Бауэр не ставит под сомнение такой принцип устройства Австрийской 

империи, как многообразие. Сформулированное им определение нации 

подводит теоретическую базу под программу партии, принятую в 1899 г.: в 

этом определении отсутствует территориальный признак нации. Таким образом, 

национальный вопрос нейтрализуется как вопрос непосредственно политический, 

затрагивающий государственное устройство; рабочим в многонациональном 

государстве не придется сражаться за национальные права. «Возможность 

удовлетворить свои культурные потребности должна быть обеспечена нациям 

правовым порядком, дабы население не было больше вынуждено разбиваться 

на национальные партии, дабы национальная вражда не пресекала бы 

классовую борьбу» 1 

. 

Итак, автономия, как ее представляют австрийские социалисты, имеет форму 

национальную, а не территориальную; т. е. следует говорить не об автономии 

Богемии или Польши, но об автономии чехов и поляков (независимо от того, в 

какой части Австрийского государства они проживают). Мыслимая таким образом 

будущая Австрия должна представлять собой государство, состоящее не из 

наций (территориальных), но из национальностей (культурных); чехи или немцы 

будут жить в нем как отличные друг от друга лица, как разграниченные индивиды, 

образуя вместе с тем национальности. Эти различные национальности 

приобретут свои особые учреждения, призванные заниматься их культурными 

делами, а политические вопросы будут находиться в ведении парламента Австрийского 

государства. 

Итак, трудности соотнесения классовой борьбы и национальной борьбы Бауэр 

решает, прибегая к анализу национального вопроса преимущественно в понятиях 

культуры, не связанных с политическими требованиями. Более того, если 

этот теоретик и рассматривает историю национальностей как историю материальную, 

социальную и экономическую, то он отнюдь не считает «маленькими 

нациями», обреченными на исчезновение, те из них, которые с опозданием начали 

свое капиталистическое развитие или даже его еще не начинали. Бауэр не 

выстраивает иерархию национальностей, он отделяет их от территории, или, 

скорее, у него нет необходимости иерархизировать нации, поскольку мыслится 

1 

Бауэр Отто. Национальный вопрос и социал-демократия. С. 328. Впоследствии Бауэр пересмотрит 

свои позиции по национальному вопросу, чтобы признать связь нации с территорией. 

их «детерриториализация». Действительно, наделение наций территориями может 

привести лишь к ограничению числа наций в силу неизбежной ограниченности 

имеющегося пространства. Предложенная Бауэром система позволяет 

определенному количеству наций существовать одновременно в одном и том же 

пространстве, что снимает необходимость жертвовать некоторыми из них, чтобы 

освободить место другим. И хотя в его книге национальный вопрос не рассматривается 

под таким углом, понятно, что при подобном подходе снимаются 

также причины национально-освободительных войн, поскольку борьба за отграничение 

национального пространства теряет актуальность. В политико-культурном 

пространстве, которое рисует Бауэр, исчезает какая-то часть его субстанции, 

если можно так выразиться, открывая возможность для смешения автономных 

групп, основой которых является уже не пространственная связь, а обладание 

одним и тем же кодом представления. По Бауэру, немец в Америке, который 

продолжает испытывать на себе влияние немецкой культуры и воспитывает своt 

его ребенка в духе этой культуры, остается немцем, несмотря на географичес- 

, кую отдаленность от Германии; поэтому «общность почвы» является условием 

культуры только в том случае, если эта общность выступает условием существования 

нации. В век книгопечатания и телеграфа территориальная общность становится 

лишь одним из инструментов существования культурной общности, 

. инструментом полезным, но отнюдь не обязательным. Можно было бы говорить 

о символической общности в том смысле, что она основывается на обращении 

означающих. Сказанное можно было бы кратко обобщить следующим 

образом: фундамент нации образуют не совместное обладание одной и той же 

почвой и территорией, а, скорее, воздействие соотечественников друг на друга, 

\ а также язык, обусловливающий возможность их объединения. 

Между тем действовавший в Российской империи Бунд (Всеобщий еврей- 

[ ский рабочий союз в Литве, Польше и России) заимствовал в 1901 г. предложе- 

I ния Социал-демократической партии южных славян (будущих югославов), вы- 

[ ступавшей за создание федерации самостоятельных национальностей, независимо 

от территории,, которую они занимают, что привело к умножению конфликтов 

внутри российского революционного движения. 

РУССКИЕ КОММУНИСТЫ, ПАРТИЯ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС 

Ленин: национальность как случайный признак 

Проблематика марксистской политической социологии - это по преимущепроблематика 

классов или, скорее, классификации. Утверждая, что раздеобщества 

на классы является тем видом разделения, который предопре 

все остальные возможные разделения, необходимо выявить один или не 

рите"иев, которые позволили бы классифицировать классы. Ленин 

находит самый простой способ решения: он определяет социальный кла.с, и 

ходя из партийной принадлежности (настоящим рабочим признается 

363

364 

ЧАСТЬ IV. І осударство, гражданское оощество, нация ли. І осударство-наці 

состоит в большевистской партии, а в революционных ситуациях — тот, кто следует 

ее призывам); партия учреждает пролетариат, используя в качестве исходного 

материала рабочих; пролетарий — это тот, кого партия принимает в свои 

ряды, а тот, кто не попадает под это определение, должен быть подвергнут чистке. 

Сортировка-выбраковка — таков основополагающий момент классовой борьбы. 

В частности, будут изгнаны из рядов пролетариата те, кто оспаривает монополию 

большевистской партии или ставит под сомнение принцип классового 

разделения. Не являются частью пролетариата «рабочие»-меньшевики, протестующие 

против государственного переворота в октябре 1917 г., устраивая забастовки; 

у этих людей имеются некоторые признаки рабочих, но они второстепенны, 

ибо отсутствует определяющий критерий — принадлежность к большевикам. 

Такие люди относятся к «рабочей аристократии», о чем свидетельствует 

многое — их профессии (некоторые из них — печатники), уровень их доходов 

(им платят больше, чем другим), места постоянного проживания (большие города). 

«Рабочие»-меньшевики пользуются сверхприбылями от империалистической 

эксплуатации, часть которых буржуазия перераспределяет в пользу определенных 

частей рабочего класса, тем самым подкупая их. В декабре 1918 г. к 

той же группе «вредных насекомых» вместе с «истерическими интеллигентами» 

Ленин относит также печатников Москвы. Захватив власть, партия получает 

возможность привести рассматриваемый класс в соответствие со своим концептуальным 

представлением о нем. 

Однако эта борьба за приведение действительности в порядок, соответствующий 

партийному дискурсу, наталкивается на препятствие теоретико-познавательного 

и практического характера — на принадлежность индивида ко многим 

группам. Между тем принадлежность к классу (т. е. к партии) несовместима с 

какими-либо иными принадлежностями: нельзя быть рабочим и евреем или рабочим 

и армянином; но можно быть рабочим-текстильщиком, лицом мужского 

пола, говорящим на идиш, или рабочим-обувщиком, лицом женского пола, говорящим 

по-грузински (но главное — следует быть большевиком, чтобы действительно, 

т. е. эффективно, быть рабочим). Различие между двумя рабочими, 

один из которых армянин, а другой — русский, находится в том же ряду, что и 

различие между шахтером и металлургом. Не может быть ни двойного членства, 

ни двойной лояльности. Национальная принадлежность всегда останется случайным 

проявлением классовой субстанции, которая создана партией. 

Однако национальное разнообразие, имеющее центробежный эффект, породило 

организационно-структурную проблему, тем более важную, что нерусские 

элементы играли центральную роль в революционном движении. Действительно, 

разве не стал Бунд, основанный в 1897 г., первым социал-демократическим 

союзом, которому суждено было возникнуть в Российской империи? Он подтолкнул 

к созданию в 1898 г. Российской социал-демократической рабочей партии. 

Но в 1903 г., во время II съезда РСДРП, Бунд выходит из этой партии из-за 

несогласия с ее решениями по организационному вопросу. (Именно на этом съезде 

произошел раскол на большевиков и меньшевиков, а Ленин проявил себя как 

сторонник якобинских и ультрацентрализаторских взглядов.) Представители наций, 

покоренных русским самодержавием, создают и другие революционные ор- 

ганизации (в Польше, в Прибалтийском крае). Однако Бунду не удается добитьіся 

того, чтобы РСДРП приобрела федеративную структуру. Ленин, и в этом он 

был не одинок, оказался яростнейшим противником предоставления еврейским 

" рабочим права на особую организацию. 

Ленин в 1903 г.: «идея еврейской национальности реакционна» 

Ленин исходит из примата класса над нацией. Он подчеркивает, что «Программа 

социал-демократии выставляет только основные требования, общие всему 

: пролетариату, независимо от профессиональных, местных, национальных, ра- 

, совых различий» 1 

. Ленин далее указывает, что «один и тот же программный пункт 

: применяется различно в зависимости от различия условий быта, различия соотношения 

общественных сил в разных областях страны и т. д.» Позднее он выска- 

I жет убеждение, что «при всяком действительно серьезном и глубоком полити- 

; ческом вопросе группировка идет по классам, а не по нациям» 2 

. В 1903 г. Ленин 

; опирается на определение нации, предложенное Каутским (для которого общ- 

; ность языка и общность территории являются существеннейшими), доказывая, 

I что евреи отнюдь не образуют нацию. Такой подход сразу отодвигает на задний 

план борьбу против преследований национальных меньшинств. Как утверждает 

. Ленин, «идея еврейской национальности носит явно реакционный характер не 

только у последовательных сторонников ее (сионистов), но и у тех, кто пытается 

совместить ее с идеями социал-демократии (бундовцы)» 3 

. Эта идея противоречит 

интересам еврейского пролетариата, формируя у него прямо и косвенно сознание, 

враждебное ассимиляции, настроение «гетто». На основе такой аргументации 

делается четкий и ясный вывод, соответствующий формулировкам Каутского: 

враждебность к инородным слоям населения может быть устранена только 

тем, что эти слои «перестанут быть чужими, сольются с общей массой населения. 

Это единственно возможное разрешение еврейского вопроса, и мы должны 

поддерживать все то, что способствует устранению еврейской обособленности» 4 

(подчеркнуто Лениным). Стремясь любой ценой не допустить «раздробления» 

рабочих, Ленин отрицает существование антисемитизма в их среде, так как признание 

его наличия могло бы дать веский аргумент тем, кто ратует за организационное 

обособление еврейских рабочих. Но вождь большевиков утверждает, 

что антисемитизм является признаком политической отсталости. А потому никак 

не может быть антисемитом сознательный рабочий, который только и составляет 

истинную плоть рабочего класса. Значит, рабочих-антисемитов не существует. 

Антисемитизм присущ буржуазии, но отнюдь не рабочим. Налицо полная 

победа социологии класса над идеологией нации. Но этот триумф продол- 

' жался недолго. 

1 

Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 8. С. 68. 

2 Там же. 

'Там же. 

4 Там же. С. 75.

366 


Ленин после 1905 г.: евреи — самый затравленный народ 

Дело в том, что революция 1905 г. побудила Ленина пересмотреть свой анализ, 

хотя он по-прежнему сражается с идеей об организации партии на федеративных 

началах. С одной стороны, погромы, которые сопровождали эту революцию, 

подтолкнули его к признанию существования еврейского народа. С другой 

стороны (и это главное), в условиях спада революционной волны выявилась 

та опасность, которую могли бы представлять для империи национальные движения 

или, по крайней мере, революционные сражения на ее окраинах, например 

на Кавказе, в Тифлисе, в Баку, среди латышей. Ленин видел, что на периферии 

империи не прекращаются вооруженные партизанские действия, и он мог 

проникнуться убеждением (имея или не имея на то реальные основания), что 

именно там открываются наибольшие возможности для развертывания насильственной 

революции. Отсюда — двуединая стратегическая задача, которую исследователи 

из школы университета в Пало-Альто назвали бы «двойным обязательством» 

(double bind), т. е. необходимостью одновременно подчиняться двум 

противоречащим друг другу приказам. Стратегические соображения диктуют 

необходимость иметь единую и централизованную партию, но по соображениям, 

которые также относятся к стратегическому уровню, следует поощрять национальную 

борьбу, носящую децентрализованный характер. 

Эта проблема встает в отношениях с грузинами, армянами, поляками, латышами, 

но особый характер она приобретает, когда касается евреев. Не углубляясь 

в социологию еврейства Российской империи, напомним, что оно сосредоточено 

в зоне принудительной оседлости, которая (огрубленно) тянется от Черного 

до Балтийского моря, от Одессы до Вильно. Евреи живут там преимущественно 

в городах, где иногда составляют большинство населения, основную часть 

рабочих и мелких ремесленников. Именно отсюда питает свою силу (имеющую 

и другие источники) Бунд, классовая партия, созданная на национальной основе. 

Он конкурирует с русской и польской социал-демократическими партиями, 

самой логикой своего существования создавая препятствие на пути организационного 

объединения социал-демократического движения. 

. После смертоносной вспышки антисемитизма в 1905—1907 гг. Ленин отказывается 

от своих прежних выводов, подчеркивает, что евреи являются «наиболее 

угнетенной и затравленной нацией». Но он сортирует «еврейскую национальную 

культуру», отбирая в ней универсалистские черты, которые отражаются 

в широкой вовлеченности евреев в революционное движение, и отвергая «культуру 

раввинов». Парадокс очевиден: Ленин хвалит евреев за содержащиеся в их 

культуре «великие всемирно-прогрессивные черты» и осуждает евреев за их религиозную 

обособленность. Короче говоря, он аплодирует евреям за то, что они 

наиболее восприимчивы в рабочей среде к большевизму, за их сходство с другими, 

нееврееями. 

Что же касается лозунга «культурной автономии», который бундовцы сделали 

своим лозунгом и который восприняли в 1910-х гг. некоторые меньшевики, 

то Ленин его отвергает. Если действовать «на австрийский манер», то надо было 

бы обеспечить каждую национальность особыми культурными институтами, 


т. е. практически своими собственными школьными системами; например, в та- 

,ком городе, как Москва, должны были бы существовать наряду с русскими школами 

также школы грузинские, армянские. Ленин яростно выступает против 

разделения государственного школьного дела по национальностям. Заявляя о 

себе как о стороннике права наций на самоопределение, он вполне согласен с 

тем, чтобы учащимся, которые того пожелают, преподавался бы, скажем, грузинский 

язык, но — не в особых учебных заведениях. Ибо, с его точки зрения, 

разделение государственных школ по национальному признаку ослабило бы 

пролетариат, раздробляя его. Когда же Ленин на конференции в Праге в 1912 г. 

берет власть в Российской социал-демократической рабочей партии и создает 

большевистскую партию (группку, которой необходимо набрать сторонников), 

то отсутствие в Праге представителей центральных комитетов латышских и польских 

эсдеков, а также Бунда вызывает у него лишь ярость. Масла в огонь подливает 

известие о том, что требование «национально-культурной автономии» меньшевики 

включили в программу своей группы в Думе (консультативном парламентском 

органе, созданном после революции 1905 г.). 

Социология нации по Сталину 

В жесткой борьбе за контроль над партией и за привлечение в ее ряды рабочих 

(а еврейский пролетариат представляется здесь крупнейшим резервом) Ленину 

необходимо усиливать удары по меньшевикам и — еще более — по «бундовской 

сволочи». И он находит помощника для этой борьбы — никому не изве- 

! стного тогда «инородца», который некоторое время спустя станет Сталиным. 

Вскоре Ленин назовет этого человека «чудесным грузином», ибо тот по его просьбе 

напишет «превосходную брошюру» — «Марксизм и национальный вопрос». 

• Благодаря своим познаниям в данном вопросе Сталин получит после Октябрьского 

государственного переворота пост министра по делам национальностей 

(официальное название этого поста — народный комиссар, но функции остались 

прежними, министерскими), а его политический триумф сделает названную 

брошюру обязательным первоисточником для всего коммунистического 

движения 1 . 

Сталинское определение нации имеет ограничительный характер и сокращает 

число претендентов на звание нации 2 . Для того чтобы какая-либо группа могла 

называться нацией, она должна обладать четырьмя неразрывно связанными между 

1 

Коммунистические деятели, занимавшие высшие руководящие посты в периоде 1970 по 1990 

г.. воспитывались в соответствии с этой идеологической матрицей, которая навязывалась вплоть 

до середины 50-х гг. — времени формирования их взглядов. 

2 

Напомним, что чем более увеличивается число коннотаций, добавочных значений, вкладываемых 

в определение, тем меньшим становится денотат, объем данного понятия. Пытаясь сформулировать 

определение рабочих, Ленин умножает их дополнительные черты, особенно за счет 

включения в это определение партийной принадлежности. Когда же встает вопрос об определении 

враждебной группы, которую надо уничтожить, то определение приобретает расширительный 

характер. Так, в 1919т. к кулакам можно будет причислять любого человека, обладающего 

какой-либо «кулацкой» чертой. 

367

368 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация Ш- Государство-нация 369 

собой чертами: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность 

людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни 

и психического склада, проявляющегося в общности культуры» 1 . 

Речь идет об «общности людей», а не о «расовой», или «племенной», общности. 

Так, итальянскую нацию образовали римляне, германцы, этруски, греки, 

арабы и т.д. Нация есть объединение, но оно должно быть устойчивым, не случайным. 

Однако одной устойчивости недостаточно. Поэтому Австрия и Россия 

не образуют наций из-за отсутствия у них общего языка, который должен быть 

не «официально-канцелярским», а «народно-разговорным». Но и говорящие на 

одном языке не образуют нации. Англичане и американцы — различные нации, 

ибо они живут не совместно, а на разных территориях. И Сталин вводит здесь в 

свое определение временное измерение, но делает это почти незаметно, с помощью 

критерия пространственной однородности: «Нация складывается только в 

результате длительных и регулярных общений, в результате совместной жизни 

людей из поколения в поколение» 2 

. Однако общность территории сама по себе 

еще не создает нации, для этого нужна, кроме того, «внутренняя экономическая 

связь, объединяющая отдельные части нации в одно целое» 3 

. Поэтому, например, 

Грузия как нация появилась лишь в конце XIX в., когда приходит конец ее 

экономической раздробленности. Нациями могут называться лишь такие общности, 

которые прошли стадию феодализма и развили у себя капитализм. Как 

замечает Сталин, сам по себе «психический склад», или «национальный характер», 

может показаться чем-то неуловимым, но он выражается в общей культуре, 

которая исторически изменяется, накладывая свой «отпечаток» на «физиономию 

нации». Наделение нации человеческими чертами очевидно: у нации есть 

душа, формирующая ее облик. 

Очевидна и слабая увязка частей текста. С одной стороны, его автор утверждает, 

что нация должна обладать общей территорией для того, чтобы люди, ее 

составляющие, жили совместно из поколения в поколение; с другой же стороны, 

утверждается, что Грузия как нация родилась лишь в конце XIX в. (напомним, 

что брошюра была написана в 1912 г.!); эти логические несоответствия помогают 

обнаружить цель, которую ставил перед собой автор брошюры: наделить 

равной значимостью критерий территориальной общности и другие признаки 

нации. Но логику конструкции можно понять, выявляя следствия производимых 

исключений. Действительно, сталинское определение, в котором четыре 

критерия (язык, территория, хозяйственная жизнь, психический склад) по своему 

характеру взаимосвязаны, позволяет ему заявить, что евреи не образуют «единой 

нации», что немцы и латыши в Прибалтике тем более не составляют наций. 

Теоретическая атака Сталина направлена против Бауэра, который обвиняется 

в «мистическом» видении нации, ибо считает евреев одной нацией, хотя они 

не говорят на одном и том же языке, «никогда не выступят совместно, ни в мирное, 

ни в военное время». Если Бауэр отождествляет «эволюционно-националь- 

1 

Сталин И. В. Соч. Т. 2. С. 296. 

2 

Там же. С. 294. 

3 

Там же. 

рую» политику с политикой современного рабочего класса, то Сталин полагает, 

то, продолжая бороться против политики национального угнетения, следует 

гремиться подорвать ее корни, обезвредить. Перенесение австрийского подхо- 

•а к национальному вопросу на российскую почву неуместно, потому что в пар- 

Цаментской Австрии этот вопрос составляет ось «политической жизни», тогда 

ак в России такой осью является аграрный вопрос. Более того, борьба за кульурную 

автономию может лишь способствовать разрушению «единства рабоче- 

» движения». 

| Что касается евреев, то невозможность сохранения их как нации (Сталин нароминает, 

что такой взгляд уже высказывали Маркс, а затем Каутский) объяснятся 

прежде всего тем, что «у евреев нет связанного с землей широкого устойчиво- 

ID слоя, естественно скрепляющего нацию». Действительно, из 4—6 миллионов 

|усских евреев только 3—4% связаны с сельским хозяйством. Итак, Сталин, выупая 

как представитель идеологии, стремящейся прославлять рабочий класс, в 

о же время рассматривает крестьянство в качестве социального класса, сообщаэщего 

свою реальность нации; а у евреев отрицается их национальное существо- 

Іание, ибо они «беспочвенны» (перефразируя название романа Мориса Барреса). 

Іоскольку евреи вкраплены в национальные области, они приспособляются к 

чужим» нациям и обслуживают их. Поэтому у евреев только одно будущее — асимиляция. 

А требования бундовцев (например, о создании еврейских больниц 

отдельно от польских больниц) ведут к обособленности и сепаратизму. Единственно 

верное решение национального вопроса Сталин видит в областной автономии 

таких сформировавшихся единиц, как Польша, Литва, Украина, Кавказ и 

|г. д. Опасения, что в территориальном государстве меньшинства будут угнетаемы 

рреобладающими группами, чего Бауэр как раз и хочет избежать, лишены оснорания, 

потому что воцарится «полный демократизм». А предложение объединить 

азбросанные меньшинства в союз являются искусственными, ибо эти меньшинтва 

будут обладать реальными правами у себя на местах. 

Таким образом, сделав территорию, почву одним из основных признаков нации, 

Сталин перестает считать данный признак существенным для статуса меньшинств 

после создания демократического многонационального государства. 

Меньшинства, не имеющие своей территории, перестанут нуждаться в особом 

статусе, ибо в этом государстве их права будут обеспечены так же, как права меньшинств, 

обладающих территорией. Однако ставить на одну доску русских на 

Кавказе и евреев в Польше, как это делает Сталин в своем перечислении, довольно 

нелогично, ибо у русских есть своя национальная территория за пределами 

Кавказа, точно так же, как и у поляков, живущих на Украине. Но здесь 

присутствует особая логика — логика, которая исходит из строения партии, ведущей 

организованную борьбу: «Сплочение на местах рабочих всех националь- 

[ ностей России в единые и целостные коллективы, сплочение таких коллективов 

| в единую партию — такова задача» 1 

. Бунд, по следам которого пошли и некото- 

; рые кавказские социал-демократы, — главная мишень сталинских атак, ибо он 

{стал помехой делу объединения рабочих. 

Сталин И. Б. Соч. Т. 2. С. 364.

370 


Схема Сталина полнее раскрывается в его эволюционистских воззрениях: он 

исходит из того, что «нация подлежит закону изменения», имея «свою историю, 

начало и конец». Истоки нации уходят в племенные союзы, затем, на «высшей 

стадии капитализма», происходит ее рассеяние вследствие эмиграции; нация 

начинает терять сплоченность в результате обострения классовой борьбы, разрушающей 

культурную общность. Именно в этот момент появляется идея территориально-эгалитарного 

устройства, которую Сталин противопоставляет австрийской 

модели культурных групп, не имеющих своей территории, и- государства-объединителя. 

Один из его аргументов заключается в том, что национально-культурная 

автономия могла бы замедлить ассимиляцию закавказских (южных) 

осетин грузинами, а предкавказских (северных) — русскими. И какой статус 

следует предоставить народам, не имеющим ни своей литературы, ни своей 

культуры, например, абхазцам в Грузии 1 

? — спрашивает Сталин. «Организовать» 

в культурно-национальный союз кавказских татар с их минимальным процентом 

грамотности? Но это означало бы поставить во главе их реакционных мулл, 

«создать новый бастион для духовного закабаления татарских масс злейшим врагом 

последних» 2 

. Следует вывод: «Национальный вопрос на Кавказе может быть 

разрешен лишь в духе вовлечения запоздалых наций и народностей в общее русло 

высшей культуры» 3 

. Итак, задача заключается в том, чтобы помочь «запоздалым 

нациям» вылупиться из скорлупы «мелконациональной замкнутости», облегчить 

им доступ к «благам высшей культуры». Воспроизводятся приведенные 

Марксом и Энгельсом различия между «великими» и «малыми» нациями. 

формулируется приговор последним — покинуть историческую сцену, подобный 

тому, который вынесли в свое время основоположники марксизма чехам 

и боснийцам. Защита права быть нацией распространяется лишь на те нации, 

которые вышли из феодализма, модернизировались и обрели собственную территорию. 

Ленин и право наций на самоопределение 

Ленин приходит к пониманию стратегической важности национальной борьбы, 

хотя и не признает прав национальностей, а его желание объединить партию 

наталкивается на постоянное сопротивление (такое единство станет возможным 

лишь тогда, когда партия превратится в саму сердцевину государственного 

аппарата). Он аплодирует ирландскому восстанию 1916г., которое направлено 

против английского империализма. «Диалектика истории такова, что мелкие 

нации, бессильные как самостоятельный фактор борьбы с империализмом, 

играют роль как один из ферментов, одна из бацилл, помогающих выступлению 

1 

Из числа примеров, приведенных Сталиным, мы специально выбрали тот, где речь идет о 

расчлененном меньшинстве, внутри которого после распада СССР выявилась тяга к объединению 

двух его частей, а также тот, где речь идет о меньшинстве, выступившем с оружием в руках против 

центральной власти нового грузинского государства. 

2 

Сталин И. В. Указ. соч. С: 351.' 


на сцену настоящей силы против империализма, именно: социалистического 

пролетариата»'. Роза Люксембург, противившаяся применению лозунга о «праве 

на самоопределение» по отношению к Польше, ибо, по ее убеждению, это 

право могло служить лишь интересам буржуазии, в более общем плане считала, 

і что любой национализм является буржуазным в эпоху, когда рынок ломает национальные 

перегородки (что ведет, например, к экономической интеграции 

Польши в Российскую империю). Ленин, напротив, говорит о положительном 

значении лозунга о «праве наций на самоопределение», которое он сравнивает с 

правом на развод. Требования независимости не обязательно являются реакционными, 

пролетариат может их поддержать на той фазе истории, когда буржуа- 

! зия восстает против феодального или империалистического государства. И в этом 

І смысле национализм меняет смысл в зависимости от своей политической зна- 

іЧИМОСТИ 2 . 

Советская империя, коммунистическое движение и национальный 

вопрос 

В период нахождения Ленина у власти (1917—1922 гг.) большевики проводят 

Последовательно русификаторскую политику, одновременно создавая сверхцен- 

| трализованную партию-государство. В случае надобности они захватывают соседние 

страны (Грузию в 1921 г.). Но в конце 1922 г., когда Ленин из-за болезни 

оказывается отстраненным от власти, он вдруг обнаруживает (или делает вид, 

что обнаруживает) «великорусский шовинизм» Сталина и клеймит его. В тот 

момент разрабатывалась первая Конституция СССР (в 1918 г. создателей кон- 

\І ституции только что родившейся Советской России не заботили вопросы ее территориального 

устройства, а последующие конституции СССР, принимавшиеся 

! в 1936 и 1977 гг., не внесут ничего существенно нового в общий правовой механизм, 

их действенность окажется .минимальной, поскольку в этих документах 

і почти не затрагивается вопрос о партии, фактически державшей в своих руках 

власть). Ленин осуждает насилие «великоросса-шовиниста», каким является «типичный 

русский бюрократ» 3 

, безуспешно пытается поддержать коммунистов 

Грузии, отстаивающих ее автономию, которую Сталин хочет как можно более 

урезать. Чем объяснить такой поворот? Тем, что Советская Россия должна выглядеть 

привлекательной в глазах «народов Востока», которых она хочет обольстить. 

И большевики коренным образом изменяют ту хронотипологию, которую они 

применяли. Раньше различные страны помещались вдоль временной оси, согласно 

историческим стадиям, через которые они проходили, — феодализм, 

капитализм; каждая из этих стадий подразделялась на фазы в соответствии с эволюционистско-органицистской 

схемой — молодость, зрелость, закат. Но этот! 

1 

Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30. С. 56. 

2 

См.: Ленин В. И. О праве наций на самоопределение // Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 25. 

3 

См.: Ленин В. И. К вопросу о национальностях или об «автономизашш» // Ленин В. И. Полн| 

собр. соч. Т. 45. С. 357.

372 


закат представляет собой не тихое умирание, а время обострения противоречий 

когда возникает империализм, высшая стадия капитализма, чреватый войной ' 

Ленин и его преемники, вплоть до исчезновения СССР, в своей международной 

стратегии совершенно иначе оценивают в сравнительном плане страны и 

зоны мира. Если Маркс считал европейские капиталистические страны носителями 

цивилизации, оплотом будущей революции, то теперь они рассматриваются 

как отсталые, точнее — как политически отсталые. Указывая на разложение 

части рабочих империалистическими сверхприбылями (именно эта часть 

составляет классовую базу социал-демократических партий, поддерживающих 

политику национальной обороны своих стран в войне 1914—1918 гг.), Ленин в 

то же время выявляет революционный потенциал народов колоний и полуколоний. 

Если сразу же после начала китайской революции 1911 г. он призывал ее 

участников и ее вождя Сунь Ятсена признать неизбежность прохождения Китая 

через этап капитализма, каким бы болезненным он ни был, то в 1922 г. Ленин 

уже поддерживает идею о возможности прямого перехода к социализму. Ибо после 

неудачных попыток экспортировать революцию на Запад (поляки Пилсудского 

останавливают Красную Армию Троцкого на Висле в августе 1920 г.) вождь большевиков 

стал связывать свои надежды с молодыми нациями Востока. 

Итак, новый поворот в анализе: Европа является отсталой, Азия — передовой; 

рождение коммунистической России коренным образом изменило международную 

политическую систему: благодаря созданию Советов, союзу с пролетариями 

стран-колонизаторов и с новым государством рабочего класса крестьянские 

нации Азии могут перейти к социализму непосредственно, не повторяя 

всех этапов западного развития. Следовательно, опыт Советов должен приобрести 

всемирную значимость. Но не возводится ли тем самым коммунистическая 

Россия в образец? Тем более что императив «единства воли» и абсолютной централизации 

превратится в организационный принцип III Интернационала, который 

обслуживает скорее интересы русской нации, чем интернационализм. 

Последние ленинские положения, в которые будут внесены существенные 

коррективы, послужат теоретической базой советскому коммунизму и его вождям, 

вплоть до Брежнева, объявившего о полной победе «социалистического 

лагеря» в результате возрастания мощи СССР и достижения независимости бывшими 

колониями. В более общем плане Ленин предложил модернистскую программу 

и легитимизацию борьбы угнетенных народов за свое освобождение; и 

довольно часто успехи коммунистических партий обусловлены их авангардными 

позициями в национально-освободительных войнах, сочетающих элементы 

гражданского классового противоборства и антиимпериалистических восстаний. 

Коммунистические партии и режимы будут действовать отнюдь не в духе интернационализма, 

в национализме они увидят один из инструментов своей легитимации. 

Показательно, что в Конституции СССР 1977 г. в качестве самых выдающихся 

событий его истории названы Октябрьская революция 1917 г. и Великая 

Отечественная война 1941 — 1945 гг. Мао Цзэдун подведет теоретическую базу 

под существование «национальной буржуазии», являющейся союзником пролетариев 

и крестьян в антиимпериалистических битвах. Выше мы упоминали о 

трудностях, с которыми сталкивается анализ причин успехов китайских комму- 

нистов; во всяком случае, националистические темы звучат у них сильно, а благодаря 

ленинской социологии международных отношений этим темам удается 

придать марксистское звучание. Если же говорить о Французской коммунистической 

партии, то она попыталась примирить триколор и красный флаг, «Марсельезу» 

— с «Интернационалом» и выдвинула в 70-х гг. лозунги протекционистского 

характера (типа: производите и потребляйте французские товары). 

Мобилизация против американского империализма была тем достаточным основанием, 

которое мобилизовывало международное коммунистическое движение. 

Таким образом, концептуальная расплывчатость Маркса в национальном вопросе, 

теоретические колебания Ленина отнюдь не ставили политических аппаратчиков 

в невыгодное положение, наоборот, открывали им широкие возможности 

для маневрирования. Реальный коммунизм, коммунизм Ленина и Сталина 

или Мао Цзэдуна, никоим образом не противостоял национализму. Этот коммунизм 

исходил из определения нации, которое усиливало ее^натурализующую 

сущность ссылкой на территорию, утверждал, что нации имеют идентифицирующий 

и субстанциальный характер. На практике в СССР проводилась политика, 

опирающаяся одновременно на прославление «советского народа» и на набор 

самых различных мер по отношению к конкретным народам. Одних поощряли, 

других притесняли, многих терроризировали. Примерами этой политики 

были организованная Сталиным перекройка внутрисоюзных границ, депортация 

целых народов, обвиненных в пособничестве захватчикам во время войны, 

территориальные захваты в 1945 г., антисемитские кампании (под флагом борьбы 

против космополитизма), а также изобретенная Брежневым доктрина «ограниченного 

суверенитета», которая должна была оправдать военную интервенцию 

стран Варшавского Договора в Чехословакию в 1968 г. И напротив, сигналом 

к демонтажу политической системы, основу которой составляла монополия 

одной партии, стало заявление Горбачева о том, что Советская Армия не станет 

вмешиваться, чтобы удержать отдельные страны в «социалистическом лагере». 

Несомненно, что коммунизм в СССР привел в действие механизмы аккультурации, 

воздействовавшие, в частности, на некоторые мусульманские группы (например, 

система поведения у азербайджанцев значительно отличается от соответствующей 

системы у турок в Турции, хотя эта последняя также является светским 

государством), но он никоим образом не способствовал ослаблению напора 

национальных требований, а скорее, усилил его своими действиями. Если 

говорить о других странах, то можно вспомнить о войне, вспыхнувшей в 1979 г. 

между Китаем (коммунистическим) и Вьетнамом (коммунистическим). Этот 

пример показывает, что союз национализма и коммунизма связан не только с 

потребностями антиимпериалистической борьбы. А в войне, которая разгорелась 

в бывшей Югославии, нельзя недооценивать такой фактор, как характер 

политического воспитания ее руководящих политических элит (хотя одним этим 

фактором невозможно объяснить причины войны), тем более что «титоизм» Тито 

в значительной степени опирался на националистическую мобилизацию югославов 

и — однсвременно — на использование внутренних разногласий в этой 

стране. Мы являемся свидетелями трагической иронии истории: южнославян- 

373

374 

ЧАСТЬ IV. , Государство, гражданское общество, нация XII. 

ские социал-демократы подтолкнули в конце XIX в. Социал-демократическую 

партию Австрии к принятию определения нации в терминах культуры; такая 

дефиниция отодвигала на задний план территориальный признак нации; а столетие 

спустя бывшие коммунистические руководители Сербии применяют со 

всеми вытекающими отсюда последствиями сталинскую концепцию нации, в 

которой критерий территориальной общности выдвигается на первый план в 

качестве ключевого момента определения нации. 

ИСТОРИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА-НАЦИ И 

Европа является тем местом, где возникает особая политическая форма — 

государство-нация, где проявляется тенденция наложения друг на друга политического 

суверенитета и культурной однородности. Подобная модель с большим 

или меньшим успехом находит применение и вне ее пределов. Политические 

и административные структуры европейских государств строятся на основе 

писаных законов, подчас имеющих недавнее происхождение (так, конституция 

Испании вступила в силу в 1978 г.; французский закон о децентрализации, в соответствии 

с которым были, в частности, созданы путем всеобщих выборов исполнительные 

органы в регионах и департаментах, так называемый закон Деферра, 

был одобрен парламентом в 1982 г.). Указанные структуры подвергаются 

воздействию непрекращающихся потрясений: объединение Германии после падения 

Берлинской стены в декабре 1989 г.; разделение Чехословакии на два государства; 

война в бывшей Югославии; напряженные отношения между Грецией, 

Македонией и Албанией, превращающие Балканы в крайне нестабильную 

зону. В результате строительство политической Европы находится под вопросом, 

ибо кризис в различных странах оказывает воздействие даже на ее большой 

рынок. 

Однако корни этих явлений лежат в прошлом, сегодняшние войны суть новые 

проявления старинных разломов (в частности, религиозных), возникших 

много веков назад. Хотя нельзя объяснить историю народов, исходя из тех качеств, 

которыми они наделяют себя в воображении, следует искать в ней объяснение 

наблюдаемых у этих народов особенностей. Ибо в движении истории нет 

линейной причинности; настоящее не есть результат прошлого (как можно было 

бы сказать: зародыш является причиной зрелого существа, а удар — причиной 

траектории). История развертывается одновременно и как повторение и как вклад 

настоящего в прошедшее, сделанный «вдогонку», «после события», что наделяет 

«уже свершившееся» явление истории новой ролью, придает ему неслыханную 

силу, ретроспективную значимость. Так, раскол Европы в результате протестантской 

Реформации снова дает себя знать, когда начинается промышленное 

развитие. И отнюдь не протестантизм обеспечил быстрый индустриальный подъем 

Германии начиная с 1860-х гг., а индустриализация, опиравшаяся на развитую 

школьную систему, импульс которой придал Лютер, что и позволило считать 

Реформацию ключевым моментом германской истории. Говоря языком со- 

Государство-нация 375 

[циологии прошлое не аморфно, оно есть продукт настоящего. Поэтому центробежные 

политические настроения на Севере Италии, разломы внутри Испа- 

! нии разделение Бельгии (на лингвистические зоны) следует рассматривать не в 

Îкачестве механических следствий прежних причин, но, скорее, как творческое 

[возобновление прошлого. 

КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ КАРТА ЕВРОПЫ, СОЗДАННАЯ РОККАНОМ 

Ретроспективную причинность в социологии европейских государств-наций 

Іможно анализировать в соответствии с тремя осями артикуляции политики. Выше 

|Ьни были представлены как способы разрушения, производства и коммуника- 

ІЦИИ. Системы причинно-следственных связей, которые было бы необходимо здесь 

[описать, сложны по своему характеру. Ограничимся одним упрощенным при- 

| мером. 

Парадокс азбуки 

Однородность китайского мира можно объяснить природой китайской письменности: 

идеограммы, т. е. обозначения понятий, в этой письменности могут 

произноситься по-разному (на севере и на юге Китая), но они практически не 

позволяют более или менее верно записывать звуки устной речи. Даже если слова 

китайского языка произносятся по-разному, этот язык остается одним и тем 

же. Напротив, письменность, основанная на азбуке, т. е. буквенное письмо, поз- 

| воляет записывать различные фонетические системы: греческий, латинский ал- 

[ фавит, кириллица послужили для фиксации языков, которые с точки зрения 

I фонетики и грамматики не имели ничего общего с греческим, латинским или 

русским языками. В регионах, где применяется азбука, увеличивается возможность 

появления письменных языков. Азбука создает определенные культуры и 

обособляет их друг от друга. Но в то же время она выступает в роли культурного 

объединителя, особенно в сочетании с появившимися на свет наборными типографскими 

шрифтами, с использованием бумаги в книгопечатании, благодаря 

чему книги дешевеют, становятся удобнее в обращении. Переводы Библии, ее 

печатание на широко распространенных носителях, утверждение «портативной» 

культуры — все это создает или цементирует однородность, причем крепче всего 

там, где Реформация способствует развитию всеобщей грамотности, или там, 

где духовенство образует местную бюрократию. Таким образом, алфавитное письмо 

способствует сохранению или появлению новых групп с определенной культурой, 

требующих признать их право на существование и в качестве политических 

сущностей. Но им угрожают конкуренты, появляющиеся благодаря достоинствам 

и возможностям, которые обеспечивает приобщенность к азбуке. 

Итак, различные графические системы в отношениях между устной речью и 

письменностью предстают в качестве переменных величин с точки зрения социологии 

культуры.

376 

Геоэкономическая и геополитическая модель 


Стейн Роккан развивал, в частности, свои построения в русле исторической 

социологии Иммануила Валлерштайна (ср. гл. X, с. 238). Таким образом, открылась 

возможность построить концептуальную карту, накладывающуюся на по- 

литическую карту европейских государств-наций в XVI— XVII вв. 1 

Она позво- 

ляет предсказывать последовательные изменения в состоянии системы и включать 

в нее новые исторические феномены (промышленный подъем). 

Роккан выделяет три переменные: 

а) экономическая переменная. Через выявление типа элит (городских или аграрных) 

она позволяет составить представление о государствообразовании. Эта 

переменная располагается на оси «запад — восток»; 

б) культурная переменная. Она — опять-таки в соответствии с природой элит 

(местных, транснациональных) — предопределяет нациообразование. Направление 

переменной — с севера Европы на юг; 

в) территориальная переменная. Объясняет возможность появления в какойлибо 

зоне одного центра и его превращения в столицу данной зоны, а также характеризует 

тип отношений между центром и периферией. Переменная пересекает 

Западную Европу с юго-востока к северо-западу. 

Схема концептуальной карты Европы государств-наций (XVI—XVII вв.) 

Север 

З- Культурная 

< 

ЮГ 

Протестантские 

и торговые 


Пояс 

городов-государств 

Запад + Рыночная экономика - Восток 

ОСЬ ГОСУДАРСТВА 

Католические 

и аграрные 


1 Теоретические положения Роккан формулировал во многих работах, см., например: Le modèle 

géo-économique et géopolitque, in Communications, № 45. 


Помещенная выше схема читается следующим образом. Для стран Северной 

Европы (верх) характерен протестантизм (или англиканство), благоприятствующий 

культурной однородности. В странах на западе, вдоль Атлантики (слева 

на схеме) появляются (по крайней мере — с XVI в.) городские элиты, открывающие 

возможность развития государственности. На северо-западе континента 

находится самое характерное государство-нация — Англия; на юго-востоке расположена 

зона, в которой строительство государства-нации затруднено, ибо здесь 

экономика и социальная сфера покоятся на аграрной базе, а католицизм обусловливает 

существование двойной лояльности (Италия). Наконец, центральный 

пояс представляет собой зону острой конкуренции множества политических 

предпринимателей (города-государства). 

Объяснительные переменные «государства-нации» 

Последовательно рассматривая три указанные переменные, можно сделать 

некоторые уточнения, не обязательно при этом следуя Роккану и выходя иногда 

за первоначальные гео-исторические рамки его модели, ибо по некоторым моментам 

логика, действующая в европейском политическом пространстве, обнаруживается 

и в других зонах. 

Переменная «государство — экономика» 

Она располагается на двухполюсной оси запад — восток. 

На западе экономика обрела денежную форму, идет образование городских 

элит (банкиры, нотариусы, коммерсанты, ведущие дела с зарубежьем, торговцы 

сахаром и/или работорговцы и т. д.). Они сливаются с политическими элитами. 

Пример — семейство Кольбера, который стал во времена монархии Людовика 

XIV прототипом «высокопоставленного чиновника», происходившего из купеческой 

среды, приверженной меркантилизму. На Западе государство облекается 

в административные и правовые формы, рационализируется; в монархиях возникает 

принцип правового государства, противопоставляемого деспотизму. 

На востоке элиты состоят из помещичьей и военной аристократии, например 

из панов в Польше или из бояр на Руси, владельцев крепостных крестьян. 

Там существует государство патримониального типа; сюзерен, как и сеньоры, 

является земельным собственником, ему принадлежат и люди, которые живут 

на его землях («государевы крестьяне» в Московском царстве). 

На политическое устройство нации (будущих наций) станет воздействовать 

совпадение или несовпадение их политического и промышленного центров. Когда 

в XIX в. экономический подъем минует стороной политическую и административную 

столицу, то возникает или усиливается центробежное движение. В этом 

плане типичен пример Испании, где быстрое развитие капитализма происходило 

на периферии страны (в Басконии и Каталонии), что породило баскский национализм 

и показательное соперничество между Барселоной и Мадридом; Каталония, 

выступая в качестве квазигосударства внутри Европы, обходит цент- 

377

378 


ральное испанское государство и вызывает к жизни прошлое, в котором конфликты 

чередовались с мирным сожительством. Югославия также являла собой 

тип политической структуры, в которой периферия (Словения, Хорватия) была 

более развита, чем центр. Обычно такая ситуация (бедность политического центра, 

богатство периферии) способствует политической мобилизации на борьбу 

за независимость периферии. За пределами Европы самым драматическим случаем 

была попытка Биафры отделиться от Нигерии. Эта провинция хотела стать 

независимым государством, а центральная нигерийская власть не могла допустить 

потерю части страны, обладающей богатыми запасами нефти. 

Социальные группы, которые признают свою связь с политическим центром, 

но не включены в периферию из-за собственного отказа или их неприятия, в 

ситуации подобного раскола чувствуют для себя двойную угрозу: они являются 

представителями политического большинства, но не признаются периферией и 

не входят в состав центра. Если последний поощряет такие группы, они пытаются 

отделиться. Так поступили хорватские сербы, для которых статусные изменения 

в условиях независимости Хорватии оказались столь же тяжелыми, как и 

для русскоязычных жителей бывших республик СССР, ставших независимыми 

государствами. Члены рассматриваемых групп иногда теряют все политические 

права. Доступ к власти или сохранение власти элитами в условиях политических 

преобразований всегда являются коренной проблемой. Например, независимость 

Цейлона, бывшей британской колонии, ставшей государством Шри-Ланка, привела 

к маргинализации тамильских элит. Прежде доля тамилов, занимавших 

высокие посты, несомненно, пропорционально превосходила их долю в населении 

страны (они составляли относительное большинство в университетах, что 

было одним из проявлений политики «разделяй и властвуй», проводившейся 

колониальной державой). Тамилов на этих постах заменили сингалы, сделавшие 

свой язык единственным государственным языком (ср. гл. XI, с. 345). Бывшие 

элиты меньшинств, потерявшие свое положение или опасающиеся этого, составляют 

классическую базу движений, ведущих национальную борьбу, прибегающих 

к террору или контртеррору (иногда такие движения упрощенно называют 

трайбалистскими, как, например, в Руанде и Бурунди, где шла гражданская война 

между этническо-сословными группами хуту и тутси). 

Переменная «нация — культура» 

Эта переменная развертывается по оси «север — юг». 

В Северной Европе протестантизм приводит к разрыву с католической Церковью, 

представляющей собой транснациональный институт, который ищет опору 

в трансграничной легитимности. Реформация (там, где она побеждает) устраняет 

механизм двойной лояльности (т. е. лояльности одновременно по отношению 

к носителю высшей светской власти и к носителю высшей духовной власти, к 

королю и к папе). Нет больше верховного понтифика, всякий сам себе священник. 

А средством передачи благодати Божией становится местный язык, обряды 

совершают профессионалы, набранные и обученные в своей округе, не включенные 

в трансграничную бюрократию. В большинстве случаев связь пастора с 

Iли. осударство-нацин 

населением укрепляется тем обстоятельством, что он, в противоположность католическому 

священнику, не обречен своим духовным званием на безбрачие, 

может жениться, завести детей. Сам статус, сам образ жизни протестантского 

служителя церкви сближает его с мирянами. Лютер переводит Библию на немецкий 

язык и призывает открывать школы, ибо главное в религии — это слово 

Господне, а не церковная организация. Он вступает в союз с немецкими князьями, 

продолжая в то же время доказывать необходимость германской нации, независимой 

от папской власти. Таким образом, самостоятельные протестантстские 

Церкви способствуют созданию культурной однородности. Франция с ее 

галликанской Церковью представляет собой промежуточную модель. Что касаіется 

Испании, то благодаря своему весу Церковь получает там такой же статус, 

Ікакой она приобретет в странах, где победит Контрреформация. 

На востоке Европы религиозные конфликты имеют особую структуру. Там 

[противостоят друг другу католическая Австро-Венгерская империя и Турецкая 

((Османская) империя, которая является мусульманской в религиозном плане и 

^в то же время в политическом плане выступает наследницей Византии, играв- 

Ешей роль религиозного центра православия. За обладание функциями такого 

{центра борются многие его преемники: греки, болгары, русские. В этой зыбкой 

пограничной зоне, в ее южной части (где расположится Югославия) множатся 

причины потенциальных конфликтов. Австрия, которая возникла как буферное 

католическое государство, действует в промежуточном пространстве между христианскими 

странами и Османской империей, стремясь обезопасить весь германский 

мир. 

Территориальная переменная 

Однако существование бюрократических элит и избавление от контроля со стороны 

Римской церкви сами по себе не являются условиями, достаточными для 

образования государства-нации. Необходимо также появление политического и 

административного центра, который предопределит содержание ценностей общества, 

будет управлять и организовывать. Но для того чтобы такой центр возник, 

нужна столица, место постоянного пребывания верховной политической 

власти. Между тем различаются два типа столиц. В одном случае столицей становится 

то место, где находится суверен, в другом именно контроль над столицей 

определяет, кто станет сувереном. Примеры ситуации первого рода дают страны 

Ближнего Востока или Марокко. Однако в обществе, где методы хозяйствования 

и политического управления все более и более бюрократизируются (в Веберовом 

смысле слова), функциональной является лишь постоянная столица, в которой 

сосредоточены административные органы, министерства, расположены военный 

и политический генеральные штабы. При этом шанс появления столицы, господствующей 

над периферией, будет тем большим, чем меньшим окажется сопротивление 

со стороны других возможных конкурентов на Эту роль. Однако Запад 

унаследовал от Римской империи широкий коридор городов-государств, протянувшийся 

от Северной Италии до Северного моря, в котором расположены многие 

города, могущие претендовать на столичный статус. Это предопределяет по- 

14-2487

380 


литическую раздробленность пояса. Центральную часть Западной Римской империи 

пересекали торговые пути, которые начинались в Средиземноморье, шли 

на восток, а через Альпы — на север, к низовьям Рейна и к Дунаю. Именно поэтому 

христианство распространялось преимущественно по этому коридору, вдоль 

него образовалась особенно плотная сеть религиозных учреждений, монастырей, 

соборов, а также церковных княжеств. Разделение Священной империи после 

царствования Карла Великого привело к умножению внутренних разрывов, ибо 

претенденты на императорский титул употребляли все свои усилия на поиски князей-избирателей. 

Умножались также столкновения между императорской властью 

и Римским престолом, ставками в которых были североитальянские города. 

Достаточно перечислить города, способные претендовать на титул столицы, расположившиеся 

от Антверпена до Флоренции, чтобы понять, сколь велик был тормозящий 

эффект этого множества потенциальных столиц. 

Таким образом, мы приближаемся к разгадке тайны европейского политического 

развития — почему мощные государства возникли не в центре старой империи, 

а на ее окраинах? У государства-нации вызывает ужас пространство, переполненное 

городами-государствами, оно предпочитает пустоту атлантических 

зон. В отличие от перенасыщенного городами центрального пояса, здесь нет 

сильных политических предпринимателей, имеющих действенную поддержку. 

На периферии укрепляются регионы-ядра, располагающиеся по кромке урбанизированной 

зоны Священной империи, где центры менее подвержены разрушительной 

конкуренции. Таким регионам удается утвердить себя в Скандинавии, 

в Англии, во Франции, а позднее — в Испании. Вторая волна строительства 

поднимается уже не вдоль морского побережья, а в глубине континента (Габсбурги 

в Австрии), затем достигает рубежей Священной империи германской 

нации, здесь появляется и Пруссия, которая наверстывает свое опоздание благодаря 

бюрократической эффективности. Но национальное утверждение Германии 

— это хронологически уже другой период, растянувшийся с конца XVIII в. 

и до второй половины XIX, поскольку данный процесс развертывается в зоне городов-государств, 

которая во все времена — от Карла Великого до Бисмарка — 

была театром, где или нападали, или защищались. Эти атаки и контратаки прекратятся 

лишь после того, как Италия обретет свое единство благодаря покровительству 

Наполеона III, а затем Германия одержит победы над Австро-Венгерской 

империей и над Францией. 

НАЦИЯ И МОНОПОЛИЯ ЛЕГИТИМНОЙ КУЛЬТУРЫ 

Суверенная нация 

Сводится ли появление государства-нации лишь к возникновению новой 

политической формы, которая продолжает логику абсолютной монархии, логику 

суверенности, с той лишь разницей, что вместо короля носителем суверенитета 

становится нация? «Республика есть правильное правление многих домо- 

1 


— . .—_ 381 

хозяйств через суверенную мощь», — утверждал Жан Воден в первых строках 

своего труда «Республика» (1576). Это определение, в котором «правильное правление» 

(droit gouvernement) означает справедливое правление, государство, соблюдающее 

право, а под «домохозяйством» (menage) понимается семья, закладывает 

основы концепции государства как территориальной политической власти, 

осуществляемой на определенной территории и над индивидами, постоянно 

там проживающими и согласными соблюдать правовые принципы. В этом 

смысле «суверенитет» теряет связь с imperium. Указанная политическая власть 

не подчинена какой-то высшей силе. Монархия является абсолютной, но не в 

том смысле, что она может не следовать закону, не связана им, а в том смысле, 

что над ней не стоит никакая другая власть. Монархия является божественной в 

том смысле, что легитимностью ее одаривает не Церковь, а сам Господь. Эта бо- 

годанность требует также, чтобы законы монархии соответствовали моральным 

г законам. Светский вариант данной схемы (в том виде, в каком он утвердился во 

; время Французской революции) предлагает теория суверенной нации, отождествляющая 

нацию с суверенным народом. Национализм превратит легитимность 

народов в высшую легитимность. 

В Европе XVII—XVIII вв. принцип абсолютного суверенитета отнюдь не вы- 

; ступал как универсальная политическая норма. И потому, например, владетели 

некоторых германских княжеств в XVII в. пользовались лишь «половинчатым» 

суверенитетом, принимавшим различные формы: государь без армии, который, 

в случае конфликта, укрывается за спиной более мощного государя; государство, 

не чеканящее собственной монеты, использующее монету соседей. Некоторые 

из таких князей, обладавших лишь функциями внутреннего полицейского 

надзора, пытались добиться права вести свою собственную внешнюю политику. 

Но можно обнаружить существование и совершенно других политических воззрений. 

Согласно им, государство есть прежде всего мощь, способность к сило-1 

вой экспансии. Представляется, что такое понимание государства вписывается 

в традицию, в соответствии с которой политическая власть отождествляется с 

imperium. Такое разнообразие политических традиций побуждает подходить к 

истории нации как к истории, пишущейся с давних времен, даже если сама нация 

родилась лишь недавно. Но прежде чем утверждать это, следует выявить существенные 

социологические переменные, позволяющие понять процесс появле- 

1 

ния нации. 

НАЦИЯ И МОНОПОЛИЯ ЛЕГИТИМНОЙ КУЛЬТУРЫ (ГЕЛЛHEP) 

Свое видение государства-нации предлагает Эрнест Геллнер, для которого это' 

феномен связан с изменением социальных структур 1 . Под структурной модифи 

кацией можно понимать изменение такого рода, какое внесли, например, гре 

ческая фаланга — в военное искусство, азбука — в утверждение местных языков 

14' 

Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991.

382 


паровая машина — в процесс производства. В данном случае модификация затрагивает 

не какую-то определенную область, а изменяет отношения между политической 

сферой и культурой, по сравнению с предшествующей социальной 

организацией, ибо индустриальное общество требует иного типа знаний. Нация 

есть продукт нового типа разделения труда, связанного с промышленным производством. 

А он коренным образом изменяет ту социальную структуру, которая 

существовала в предыдущих экономико-политических формациях, в «агрограмотных» 

империях, основанных на сельском хозяйстве и письменности. 

Государство-нация порождено процессом культурной энтропии, его специфическим 

учреждением является школа; все современные государства институционализируют 

и развивают школьную систему, производящую идентичность. 

Итак, нация не возникает до того, как появится государство-нация, но национализм 

есть продукт нации, и его нельзя объяснить какой-то всеобщей психической 

к нему предрасположенностью. Нацию следует мыслить скорбе в понятиях 

прерывности и разрывов, чем в понятиях постоянства и возрождения, даже 

если националистические идеологи основывают свои требования на доводах типа: 

мы, X, всегда существовали, но не имели своего национального дома, под крышей 

которою могли бы обосноваться и найти убежище; даже если эти идеологи 

утверждают, что желание принадлежать к какому-то сообществу является универсальным 

психическим свойством рода человеческого (каждый индивид являлся 

бы неким X, Y или Z, который мог бы жить полнокровно только в Х-ландии, 

в Y-ландии или Z-ландии). Так националисты воспевают нацию (по крайней 

мере свою) как вечную сущность. А всякий человек, по их убеждению, обладает 

законным желанием жить в лоне своей нации (и нам, X, принадлежит здесь 

приоритет). Но вес этих утверждений определяется лишь успехами в мобилизации 

отдельных индивидов и групп на националистическую борьбу. 

АГРОГРАМОТНЫЕ ИМПЕРИИ 

Для понимания государства-нации необходимо сравнить ее структуру со структурой 

какой-либо агрограмотной империи, т. е. государства, технико-экономическая 

база которого является сельскохозяйственной, но где существуют люди 

письменной культуры (священники и/или государственные служащие). Такую 

структуру можно изобразить как мозаику, различные элементы которой сосуществуют 

(более или менее мирно) под началом бюрократов, составляющих естественный 

универсальный класс империи, хотя устремления его ограничены (бюрократия 

не должна организовывать мощную административную машину, и сама 

она не верит в возможность рационализации, приводящей к однородности). 

Правящие политические элиты контролируют способы уничтожения и коммуникации; 

наряду с этими элитами существует церковная иерархия, которая обеспечивает 

некоторые поступления, связанные с сакральной сферой. Наконец, 

имеются группы торговцев, одни из которых постоянно передвигаются, другие 

занимают ниши в крестьянских сообществах, третьи осели в городах. Такой по- 


рядок обеспечивает контроль центра над сообществами, чья внутренняя организация 

и управление (в особенности в частноправовой сфере или в отправлении 

религиозных обрядов, но также в системе налогообложения) следуют соб-! 

ственным правилам. 

Немногочисленное правящее меньшинство строго отделено от остального 

населения, которое состоит из крестьянских обществ, привязанных к земле (иногда 

— с помощью крепостного права) и вынужденных отдавать излишки своей 

продукции сеньорам и бюрократии. Правящие группы разделены и функционируют 

в соответствии с корпоративными или наследственными принципами. 

Однако проявляется тенденция, которая ведет к увеличению внутренних разрывов 

внутри господствующей группы, рассматриваемой как некое целое, а также 

между указанной группой и остальными частями населения. Так, церковные 

иерархи могут использовать при отправлении религиозных обрядов особый язык 

религиозных текстов, не являющийся родным ни для одного из сообществ, живущих 

в империи (арабский язык Корана в Османской империи, к примеру). 

Такое духовенство не стремится приобщать индивидов к письменной культуре 

путем распространения связанных с ней основных технических приемов. Лингвистический 

отрыв одних сообществ от других тем сильнее, чем ниже оказывается 

пространственная мобильность населения (исключение здесь составляют 

профессиональные торговцы). Политическую власть не беспокоит проблема 

контактов с крестьянскими сообществами (многие из которых включены в империю 

благодаря захватам, как, например, в регионах Центральной Азии или 

Кавказа, завоеванных Османской империей), если выполнен круг определен-] 

ных задач (сбор налогов, рекрутский набор). 

Политико-территориальная структура агрограмотной империи 

по Геллнеру 

/ ПРАВЯЩИЙ '^'~0 СТРАТИФИЦИРОВАННЫЙ 

№ :,я Ш: і •'••'•• ', Іі'їіЛЮ ОРЙЗЙнтАЛИ : - ' ; '•• 

•-&._*£.-- ;-.-. : -: :ВСЛ= :: Î ; . ..;---- Щ,. . &К її ї ІІ ЖЖКІ : Î ^ГГ І^Я 4?5r«fcO;.:l. ^V : : : ; 

. I Г ! ! . . . , . : . . : 

... , - = : - . 

ВОЕННЫЕ v 'V\ ДУХОВЕНСТВО БЮРОКРАТИЯ 

кре лъянские 

сообщества, 

отделенные £ руг от друга 

\ 

по вертикг 

ЛИ 

, 

383

384 

Османская империя: пестрая и деспотическая 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация XII- Государство-нация 385 

Хотя турецкий султан («Великий Турок») выглядел деспотом в глазах европейцев, 

в частности в XVII в., длительное существование Османской империи 

объясняется в некоторой степени слабостью политических действий, направленных 

на приведение к единообразию различных сообществ, которые составляли 

империю. В XIX в. такая слабость стала выглядеть скорее как политический 

ресурс, значение которого полностью изменилось. 

Миллет 

Выделение миллетов 1 в структуре империи явно выражает не только ее терпимость, 

оно побуждает к общинному самоуправлению. У миллетов долгая история. 

Первоначально с их помощью институционализировались христианские 

общины, существовавшие в мусульманских странах, прежде всего греческие православные 

общины после завоевания Константинополя Мехметом II в 1453 г., 

которое положило конец Византийской империи. Начались преследования, грабежи 

христиан, но все же был признан постоянный статус греческой Церкви, 

представляемой ее патриархом. Грекам даровали право решать в особых судах 

некоторые категории споров между членами их миллета, а также свободно отправлять 

религиозный культ. В XVI в. патриарх Константинополя продолжал 

собирать церковные взносы, обязательные для клириков и «добровольные» для 

мирян. Султана он величал «басилевсом», т.е. титулом, который носили византийские 

императоры. Сам же патриарх, избранный синодом, утверждался султаном, 

которому выплачивалась подать. Поэтому у патриарха был собственный 

бюрократический аппарат, собиравший налог в пользу Высокой Порты. Патриархат 

обладал определенной Гражданской юрисдикцией, разрешал споры, затрагивающие 

вопросы религии, поскольку именно в этой области он, естественно, 

имел наибольшие прерогативы. 

На Балканах (где мусульмане были в меньшинстве: 4,5 тыс. мусульманских 

семей против 25 тыс. христианских в Боснии в конце XV в.) христиане и иудеи 

пользовались религиозной свободой в соответствии с предписанием ислама оказывать 

покровительство «людям Писания». Однако носить оружие эти люди 

могли, лишь поступая на службу во вспомогательные военные формирования. 

Благодаря своему статусу в XVIII в. патриарх Константинополя выступает как 

настоящий религиозный вождь; в политическом плане он является козырем для 

Османской империи, поскольку в качестве этнарха «миллет-баши» сохраняет 

верность султану и не идет на сближение с Москвой, которая претендует на роль 

Третьего Рима (Рим — Византия — Москва) и стремится привлечь к себе православное 

духовенство; Греческий патриарх Константинополя пользуется различными 

прерогативами — фискальными (они значительны, обеспечивают его бо- 

1 

Это турецкое слово можно перевести как народ, группа или нация. Оно происходит от арабского 

слова *милла», которое встречается в Коране и означает религию, религиозную общину. Сегрегация 

в Османской империи имеет скорее «религиозный», чем «этнический» характер. 

гатство), административными и судебными. Объем их увеличивается, что позволяет 

эллинизировать различные православные Церкви. Это приведет к упразднению 

сербского патриархата и к маргинализации болгарских и румынских 

религиозных руководителей. Таким образом, получив признание в качестве сановника 

Османской империи, патриарх Константинополя проводит как глава 

миллета выгодную для себя религиозную политику. Оставаясь лояльным султану, 

он обеспечивает ему включение православных греков в многорелигиозную и 

многоязыковую структуру, способную действовать лишь потому, что политический 

контроль из центра имеет относительно незаметный, опосредованный характер. 

Статус миллета вновь активно используется в середине XIX в., когда им наде-1 

ляются армянская и еврейская общины, а институты миллета для греков становятся 

более разнообразными, чтобы дать в нем место светским элементам (хотя 

синод продолжает играть главную роль). Власть патриарха Константинополя 

начинают оспаривать, в Болгарии создается автокефальная (самоглавенствующая) 

Церковь. Таким образом, в эпоху развития национализма в Европе, в XIX 

f столетии, которое часто называют «веком пробуждения», в частности пробуждения 

Балкан, миллет меняет свою роль: он служит уже не средством структури- 

• рования пестрого населения Османской империи, а опорой при выдвижении 

общинных и национальных требований. 

Если мы согласимся понимать религиозную терпимость в соответствии с of- 

\. раничительным ее толкованием — как отсутствие преследований, то можем ска- 

» 

зать: да, она существовала в османской имперской системе по отношению к ре- 

І лигиозным меньшинствам. В противоположность ситуации, наблюдавшейся І 

других частях мусульманского мира, институционализированная социальна! 

сегрегация религиозных меньшинств являлась там правилом до такой степени 

что спустя пять столетий после падения Константинополя жившие в нем грекі 

и евреи все еще плохо говорили по-турецки. Структурная разнородность ОсмаІ* 

ской империи была, впрочем, обусловлена не только существованием в ее СО' 

СТаве МИЛЛеТОВ, объеДИНЯВШИХ некоторые реЛИГИОЗНЫе МеНЬШИНСТВа, НО И MHO 

гообразием способов территориального контроля. 

Санджак и политические элиты 

В основу территориального деления Османской империи был положен санд 

жак — провинция, во главе которой стоял санджак-бей — губернатор. При неї 

существовал диван — совет, организованный по образцу центрального диван 

при султане. Обширность империи, простиравшейся от Магриба до Кавказе 

делала невозможной организацию ее территориальных частей по одному и том 

же правилу. В некоторых случаях губернаторы располагают военной силой, со 

бирают налоги с помощью солдат и чиновников, непосредственно подчинен 

ных центру; в других случаях местная власть опирается на управленческие струк 

туры, существовавшие до турецкого завоевания, й местный губернатор долже 

ежегодно посылать султану дань (как египетский паша); а иногда (как в Армян 

ском Курдистане) на прежнем месте остаются традиционные племенные вожді

386 

iv. І осударство, гражданское общество, нация 

Вообще, Османская империя по мере удаления от своего центра выглядела все 

менее турецкой и все более пестрой 1 . Но даже и этот центр нельзя бе^оговорочно 

назвать «турецким», если понимать под этим термином вековую принадлежность 

к «турецкому этносу». Из сорока семи великих визирей, сменявших друг 

друга в период с 1453 по 1623 г., только пятеро были турками по происхождению. 

Султанат проводил последовательную политику систематической подготовки 

будущих высших чиновников из числа представителей меньшинств, использовал 

рабов-в государственном административном аппарате и в аппарате насилия, 

который ближе всего стоял к султану. В XVI в. его посланцы отбирали юношейхристиан 

(по несколько тысяч человек, с интервалами от трех до семи лет), которых 

затем обращали в мусульманскую веру. Те из молодых людей, которые 

смогли отличиться благодаря своим умственным способностям и физической 

силе, получали образование, превращавшее их в преданнейших слуг государства. 

Некоторые из них даже попадали в школу, которая находилась в Топкапе — в 

самом султанском дворце. Войдя в состав управленческих элит, достигнув высших 

чинов, вчерашние рабы, которых теперь уже нельзя было продавать, присоединялись 

к представителям семей, из поколения в поколение служивших государству, 

иногда тоже рабского происхождения. При дворе султана существовала 

сложная иерархия военных и гражданских должностей, теоретически он имел 

над сановниками абсолютную власть, что лишало их юридических гарантий. 

Жертвами «восточного деспотизма» Великого Турка становилось скорее его окружение, 

чем рядовые подданные. 

Макиавелли как социолог Османской империи и французской 

монархии 

Макиавелли анализирует их особенности в работе, которую сегодня можно 

было бы отнести к «сравнительным исследованиям систем управления». Автор 

«Государя» проводит параллели между устройством центральной власти в Турции 

и во Франции. 

Вся монархия турецкого султаната управляется одним владыкой, остальные — его 

рабы; разделив свое царство на санджаки, он посылает туда различных правителей, 

меняет и смещает их, как ему угодно. Наоборот, король Франции окружен многочисленной 

родовой знатью, признанной и любимой своими подданными, у нее есть особые 

права, и король без опасности для себя отнять их не может. Кто поэтому изучит 

то и другое государство, найдет, что очень трудно покорить царство турецкого султана, 

но раз оно побеждено, то удерживать его совсем легко. [...] Обратное происходит 

в государствах, управляемых, как Франция... (Макиавелли Н. Государь. Рассуждения 

0 первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве. М.: Мысль, 1996. С. 49). 

Как видно, Макиавелли выделяет тот факт, что в Турции все знатные люди 

являются «рабами» султана и «обязаны ему», но что народ не чувствует к ним 

«никакого особого расположения». Несмотря на скудость информации, которой 

обладает Макиавелли, ему удается выявить основные моменты: обший по- 

1 

Все эти черты были тесно связаны между собой, как показал в различных работах Робер Мантран 

(см. выпушенную под его руководством кн.: Histoire de l'Empire ottoman. Fayard. 1989). 


литический контроль в империи осуществляется с помощью централизованной! 

бюрократии, непосредственно зависящей от султана. На местном уровне пред-і 

ставляется важным не то, что чиновники султана не пользуются расположением 

' со стороны людей, коими они управляют; в расчет берется лишь их собственная 

лояльность к своему государю и те налоги (особенно денежные), которые они 

собирают для него, используя при необходимости самоорганизацию опекаемого 

ими сообщества. Во Франции же связь между монархией и ее подданными 

оказывается тем прочнее, чем больше она опирается на традицию и на пирамидальную 

систему, где лояльность подданных к своим господам переносится на 

центральное правительство посредством лояльности этих господ к королю (Токвиль 

делает точно такой же теоретический вывод; см. гл. VI, с. 163—164). 

ГОСУДАРСТВО-НАЦИЯ И ШКОЛА 

Показательно, что в агрограмотных империях отсутствует одно из направле^ 

ний публичной политики — курс на обязательное школьное образование. Деле 

здесь не в отсутствии средств, а в отсутствии необходимости такого образова 

ния. Школа в качестве института, обеспечивающего передачу типового знания 

будет востребована лишь индустриальным обществом. Конечно, школы и раз 

витые школьные системы могут существовать и в других обществах, но аграрне 

общество способно воспроизводить себя и без школьного образования. В обще 

стве, которое обладает религией, основанной на священных книгах, но покоит 

ся на аграрной экономике, школа будет преследовать цели передачи религиоз 

ного знания, правил поведения (самый наглядный пример — коранические школі 

в мусульманских странах). Ниже мы рассмотрим причины совпадения во врема 

ни развития школьного дела и индустриализации. Предварим это рассмотрени 

одним примером. Обеспечение всеобщей грамотности не входило в число на 

стоятельных задач, которые ставила перед собой православная Церковь в Рос 

сии. Чтение Библии прихожанами она не считала обязательным, ей не пришлое 

(подобно католической Церкви в некоторых странах) приводить в действие-стр? 

тегию борьбы с протестантской Реформацией. Массовое развитие школьног 

дела стало необходимостью в условиях быстрого промышленного подъема, н« 

чавшегося после отмены крепостного права в 1861 г. (ср. гл. X, с. 306). Выполни 

ние этой задачи берет на себя государство, организуя сеть школ (более 100 ты< 

учебных заведений в 1914 г., в которых обучаются 7200 тыс. детей) (см. таблицу 

Распространение грамотности в России (среди населения старше 9 лет, в %\ 

1897г. 1907г. 1917г. 1926г. 

В городах 

57,7 

63,8 70,5 

76,3 

В деревнях 

25,9 30,6 37,4 

45,2 

Всего 

30,1 35,3 

42,8 

51,1 

Источник: Berelowich W. La soviétisation de l'école russe, 1917—1931. L'Age d'Homme, 1990. P. 

387

388 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация XII. Государство-нация 389! 

В индустриальной цивилизации подвижность рабочей силы растет из поколения 

в поколение, но она существенно изменяется также на протяжении профессиональной 

жизни одного человека. В аграрном обществе каждый его член 

должен освоить какое-то ремесло, которое часто требует долгих лет ученичества, 

проводимого в семье или в составе малой группы. Но подвижность в условиях 

промышленного разделения труда требует от индивидов умения общаться 

и сотрудничать со многими другими индивидами в ситуациях, не встречавшихся 

ранее; необходимо умение принимать и посылать сообщения, придерживаясь 

общего кода, прибегая к устному и письменному слову. Но только всеобщая 

стандартизированная образовательная система, распространяющая одну и ту 

же базовую культуру, может создать возможность коммуникации, которая не 

зависела бы от определенного контекста и действовала бы в мире, принадлежащем 

всем. Благодаря такой системе усиливается однородность, люди более 

не замкнуты в рамках малых групп, к которым принадлежат. Неравенство внутри 

промышленной нации обусловливает стратификацию индивидов в зависимости 

от их богатства, социальной роли, личного успеха, но оно отнюдь не 

предопределено наследственной включенностью человека в какую-то группу 

(касту, сословие). 

Поэтому модернизация в сфере разделения труда способствует не столько 

. развитию аппарата государственного управления, сколько развитию Школы (напишем 

здесь это слово с заглавной буквы подобно тому, как пишутся во французском 

языке слова «Государство» и «Церковь»). Она обеспечит экзо-образова- 

ние { 

, которое дают профессионалы в деле передачи знания. Процесс массового 

распространения типовой культуры можно описать как энтропию, т. е. (в данном 

случае) как уравнивание объема информации, которой располагает каждый 

принадлежащий к этой культуре человек. Один из самых наглядных признаков 

действия такой культурной энтропии — уменьшение количества языков, являющееся 

следствием появления нации. Поэтому измеряемый в единицах информации 

разрыв между грамотным и неграмотным человеком в агрограмотном обществе 

несопоставим с разрывом, отделяющим сегодня обладателя диплома об 

образовании (даже самого высокого уровня) с индивидом, такого диплома не 

имеющим. Дистанция между профессором Парижского университета XIII в., 

преподающим на латыни, и его современником — неграмотным обитателем столичной 

округи, несопоставима по своему размеру и по своей природе с дистанцией, 

отделяющей университетского профессора во Франции XX в. от жителя 

этой страны, получившего среднее образование. Разрыв между бюрократом Османской 

империи и рядовым ее подданным имеет природу, отличную от разрыва 

между чиновником Турецкой республики и простым ее жителем, поскольку 

оба они получили образование на турецком языке, использующем письменность 

на основе латинского алфавита, введенного Ататюрком. Нация, поборники которой 

постоянно ратуют за сохранение ее существенных позитивных отличий 

Подобно тому как экзогамия означает брак с членом какой-то другой группы; ехо (греч.) — 

вне. 

от других наций, создается благодаря сокращению культурных различий внутри 

нее, путем разрушения существующих субкультур, могущих претендовать на звание 

национальной культуры, а также в результате ряда нововведений, сообщающих 

единству нации живость, а иногда живописность (например, современный 

иврит или шотландская юбка-килт). 

Общество имеет единственную возможность стать современным .индустриальным 

обществом, лишь обладая промышленным производством, а следовательно, 

унифицированной школьной системой. Степень такой унификации может 

быть более или менее высокой, не похожими друг на друга могут быть и способы 

ее достижения. Но какими бы ни были политический строй, официальный 

статус отношений между государством и Церковью, в любом случае индустриальные 

общества должны создавать самое базу своего существования, доверя) 

государству — через посредство Школы — монополию на легитимную культуру 

И необходимость в этом возрастает по мере того, как промышленность из дея^ 

тельности, имеющей дело с потоками энергии, все более превращается в дея 

тельность по переработке потоков информации. Поэтому можно было бы еде 

дать следующий вывод: всякая группа, чей размер достаточен для создания школь 

ной системы, обладает тем минимальным размером, который необходим для того 

чтобы попытаться возвыситься до статуса государства. И в государстве-нациі 

государство определяется уже не «по Веберу» — как учреждение, обладающеі 

монополией на применение легитимного насилия в пределах определенной тега 

ритории, а «по Геллнеру». Иными словами, государство-нация есть учреждение 

обладающее монополией на легитимную культуру в пределах определенной терри 

тории. 

Социологически нация возникает в процессе перехода политико-зкономі 

ческих систем агрограмотных империй к культурной и политической одноро.1 

ности, порождая весьма различные формы национализма. Национализм нациі 

культурное и политическое единство которых вписывается в их предыдущий с] 

веренный статус, приводит в действие силы и вызывает страсти, весьма отли< 

ные от тех, которые берут на вооружение националисты групп, сумевших во: 

выситься как нации в старых империях. Если процессы деления и переустройсі 

ва развернулись, есть риск того, что они будут длиться до бесконечности (имен 

но поэтому, например, независимые африканские государства отказались d 

предложений пересматривать свои границы, установленные в колониальны 

период). Если группа X основала независимое государство, отделившись t 

Империи Е, то почему бы группе Y не последовать этому примеру? Если групі 

В, составляющая меньшинство в составе группы А, хочет утвердиться в качест 

государства-нации, то почему бы группе С, составляющей меньшинство внуті 

группы В, в свою очередь, не пожелать того же? Следуя своей логике, национ 

лизм стремится одновременно уничтожить различия (например, «умерщвля 

языки) и умножить число суверенных сущностей. 

Мы не можем предпринять здесь подробный социологический анализ мн 

начисленных форм национализма, его успехов и поражений. Ограничимся ук 

заниєм на одно из заблуждений, к которому ведет националистическая иде 

логия. Националисты убеждены и хотят убедить других в древности тех груп

390 ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация XII. Государство-нация 

которые нации включают в свое устройство. Но корни немецкого государстванации 

уходят не в страну древних германцев-воинов, не умевших трудиться 

по описанию Тацита. Эти корни — в рурской металлургии XIX в. Японское 

государство-нация является преемником периода Мэйдзи, а не эпохи самураев. 

А современная Франция есть продолжение времен Людовика Святого лишь 

в умах тех, кто телеологически и ретроспективистски прочитывает историю. 

Несомненно, если говорить о Германии и о Японии, там существовали определенная 

культурная однородность (на основе письменной культуры) и развитая 

образовательная система, возникшая еще до индустриализации. И это способствовало 

успехам названных стран, обусловило необыкновенно быстрый их 

подъем (хотя и так называемая отсталая Россия в конце XIX — начале XX в. 

побила рекорды по темпам экономического роста). Но предположить, что до 

Германии была Германия, значит соглашаться с финалистскими суждениями, 

авторы которых, подобно Гегелю, видят в государстве завершение нации. Но 

разве Гегель не был жертвой предрассудка, их отождествлявшего, разве не вкладывал 

он в сердце самой этой германской нации принцип разнородности, поскольку 

утверждал, что Лютер, переводя Библию, дал Германии ее язык. Таким 

образом, по Гегелю, германская нация есть результат переложения с древнееврейского 

языка на другой язык, созданный самим этим переложением. Заметим 

также, что противники немецкого «национализма» не меньше, чем сами 

немецкие националисты, верят в объективное, естественное существование 

нации. Националистические теоретики пытаются «натурализовать» (биологизировать) 

существование нации, выводя, в частности, ее реальность из почвы 

(точно так же, как это делали и Баррес, и Сталин). В этом — принцип расистской 

идеологии: она доводит до предела усилия по натурализации нации, превращает 

в какую-то вечную сущность произвольное теоретическое построение, 

которое не более-и не менее необходимо, чем другие социальные установления, 

и которое, подобно государству (но в отличие от таких институтов, как 

язык и семья), не обладает статусом, вытекающим из тенденции человека быть 

животным социальным или политическим (ср. гл. II и III). Идеология такого 

типа легко находит родство с идеологией государства, понимаемого как могущество. 

МОГУЩЕСТВЕННОЕ ГОСУДАРСТВО 

И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС 

Может быть, сегодня, в конце XX в., когда вновь в мировом масштабе встает 

трос о государстве-нации, стоило бы вернуться к тем совершенно различным 

оценкам, которые давали государству в дни Первой мировой войны Фрейд и 

Дюркгейм. Эти оценки позволяют дополнить парадигмы, в соответствии с корыми 

человек мыслится как общественное животное или как политическое 

животное (ср. гл. II). Что же открывает нам подход к человеку как животному 

национальному? 

ГОСУДАРСТВО ТРЕБУЕТ МОНОПОЛИИ НА НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ 

(ФРЕЙД) 

В глазах Фрейда война 1914 г. выступила в роли разоблачителя: вызванный 

ею крах иллюзий сам по себе был следствием того, что существовали иллюзии 

относительно способности цивилизации поставить под контроль влечение к 

смерти. Но такой инстинкт уничтожения возникает вновь и вновь, он противится 

контролю, не приручается, не сублимируется. И потому Фрейд придет к 

выводу о том, что ни психоанализ, ни воспитание, ни управление не смогут выполнить 

своих задач. Политика обречена на неуспех (и можно было бы сказать, 

что политическое действие ничего не решает окончательно), об этом, кажется, 

свидетельствует сама несостоятельность государства, обнаруженная войной. Чего 

требует государство? Чтобы люди следовали закону — но лишь затем, чтобы за- 

! являть о своей собственной монополии на несправедливость. 

«Каждый человек, принадлежащий к какой-либо нации, может в этой войне с ужасом 

убедиться (и это уже в мирные времена порой начинало навязываться ему): государство 

запрещает индивиду прибегать к противозаконным действиям, но отнюдь не 

из-за желания покончить с ними, а потому, что хочет иметь на них монополию, как 

на соль и на табак. Государство, ведущее войну, позволяет себе всевозможнейшие беззакония, 

всевозможнейшие насилия, которые опозорили бы индивида». (Freud. 

Concidérations actuelles sur la guerre et la mort, 1915). 

Таким образом, пародируется Макс Вебер: государство есть институт, коь 

торый успешно добивается монополии на несправедливость. Но это государ- 

| v ственное противозаконие подрывает сами устои цивилизации. По убеждению! 

Фрейда, «там, где сообщество отменяет порицание, не подавляются более дур-і 

ные желания, и люди совершают акты жестокости и коварства, варварские й 

предательские поступки, которые, казалось бы, невозможны, ибо несовмес-і 

тимы с уровнем цивилизованности этих людей». Государство оборачивается! 

против социальности, снимая запреты на агрессивность. Безнравственность! 

государства может вести лишь к снижению моральных требований у индиви-: 

дов. Иначе говоря, чем больше полицейских, тем выше преступность в том 

смысле, что само государство утверждает себя как несправедливое, как исповедующее 

один лишь принцип — насилие, как не мыслящее иных действенных 

способов социального регулирования, кроме силы. Это государство способно 

только тормозить эффективное действие символического закона и позволять 

каждому прибегать к насилию. Рост насилия в обществе, стимулируемый 

аморальностью государства, представляется Фрейду тем более серьезным 

потому, что организация людей в нацию не увеличила «социальный страх», 

не обеспечила усвоение категорического нравственного императива. «Конеч-j 

но, мы надеялись, — пишет Фрейд, — что впечатляющая общность интере^ 

сов, порожденная обменами и производством, должна была бы заложить основу 

для такого принуждения, но, как кажется, народы в настоящее врем* 

гораздо больше повинуются своим страстям...» Торговля, экономика, подъем 

гражданского общества никоим образом не ведут к смягчению нравов, І 

«индивиды-народы», нации «погружены в логику ненависти» не меньше, ' ож 

391

392 

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация ХН. Государство-нация 

индивидуальные субъекты 1 . Поскольку поведение людей частично поставлено 

в зависимость от политических институтов, критика аморальности государства-нации 

представляется необходимым условием для того, чтобы социальные 

отношения не диктовались неумением отличать тех, кто не похож на 

тебя, от твоих врагов. Таков неутешительный диагноз, который ставит Фрейд 

в 1915 г. 

ГОСУДАРСТВО КАК СОЗНАНИЕ НАЦИИ (ДЮРКГЕЙМ) 

В том же самом году появляется книга, совершенно отличная от работы Фрейда 

как по тону, так и по направленности. Ее автор, Эмиль Дюркгейм, вел ожесточенную 

полемику с авторами немецких теорий государства как могущества, поставив 

все свои социологические знания на службу родине. Вкладом ученого в 

ее военные усилия была книга, названием которой взяты слова знаменитого гимна 

«Германия превыше всего» 2 

. Дюркгейм разбирал и разоблачал «немецкий менталитет», 

порождающий жестокость воюющей Германии. 

Причины этой жестокости исследователь пытался обнаружить не в способах 

экономического и политического устройства немецкого общества, но в его «нравственном 

укладе» (сегодня мы сказали бы — в его идеологии), объясняющем зверства 

немецкой военной машины. И он находит главного виновника — доктрину, 

в соответствии с которой «государство есть мощь» («Der Staat ist Macht»). Эта 

доктрина оправдывала Realpolitik Бисмарка, она вновь действует в начавшейся 

войне, которая обнаруживает «социальную патологию», связанную с жестокой 

волей немцев к могуществу, ницшеанской волей, по словам Дюркгейма. В соответствии 

с названной доктриной, «гражданское общество» постоянно находится 

под угрозой распада на атомы, ибо является сферой острейшей конкуренции. 

И потому государству надлежит быть структурирующей силой, возвышающейся 

над этим обществом. А поскольку принцип государства — внутренняя сила, принуждение, 

путем которого оно сдерживает силу страстей своих граждан, то свою 

истину государство находит во внешней войне. Теоретики пангерманизма считали, 

что, поскольку государство отлично от народа, оно может завоевывать иные 

народы. По Дюркгейму, нация представляет собой группу людей, которые по 

этническим или просто по историческим причинам хотят управляться по одинаковым 

законам, составлять государство, причем неважно, большое или малое. 

Такое желание следует уважать, если речь идет о цивилизованных нациях, 

которые могут таким образом войти в международное сообщество. Напротив, 

всякое государство, держащееся на одном лишь принуждении (которое, по мнению 

Трейчке, представляет единственно подходящий для государства критерий), 

основано на подчинении, достигаемом силой. 

1 

О последующей разработке этой темы у Фрейда см.: гл.П, с. 40 и ел.; гл. III с 92 и ел • гл. VI, 

с. 176 и ел. 

2 

Дюркгейм Э. Германия выше всего. Идеология немцев и война. М.: Изд-во преподавателей 

Московского университета, 1917. 

Очевидна ложность теории, видящей сущность государства в его мощи. Немцы 

заблуждаются в вопросе об этой сущности, поскольку совершают серьезнейшую 

ошибку, определяя природу гражданского общества. В нем они видят поле 

«беспорядочного антагонизма» всех возможных интересов, противостоящих друг 

другу; если предоставить эти интересы самим себе, они могли бы привести к 

войне всех против всех. Дюркгейм отвергает эту антиномию. 

Верно то, что между общественными и частными интересами лежит целая пропасть, 

но неверно то, что движет частными лицами только личная выгода. Соединяясь, связуясь, 

они начинают сознавать образуемые ими группы, от простейших до самых высоких, 

и, таким образом, рождаются непосредственно социальные чувства, которые государство 

выражает, уясняет и упорядочивает, но не создает. Так что его деятельность 

опирается на совесть отдельных личностей, а не сталкивается с нею. (Дюркгейм Э. Гер- I 

мания выше всего. Идеология немцев и война. С. 25). 

Итак, нет никакой необходимости во всемогущем государстве, которое навязывало 

бы свой закон атомистической анархии гражданского общества. В то же 

\ время провозглашается, причем в явно нормативном, если не шовинистичес- 

I ком, духе, приверженность к традиции «цивилизованных стран», которые про- 

' шли школу христианства и для которых нравственность имеет целью «осущест- 

?; вить истинную человечность, освободить человечество от унижающего его раб- 

* ства, сделать его более любящим, братским». Для Дюркгейма «единственный Бог, 

которого признают великие современные религии, это не бог какого-либо города 

или государства, но Бог рода человеческого, Бог—отец, законодатель и страж 

нравственности, обнимающей все человечество». Но германскому менталитету 

такая идея чужда. Таким образом, для Дюркгейма демократия является политической 

формой христианства, а государство наделяется какой-то религиозной 

ценностью. «Для демократического общества народ и государство — это только 

две стороны одной и той же сущности. Государство — это народ, входящий-в 

сознание самого себя, своих нужд и чаяний, но в сознание более полное, яс- 

ное» 1 

. 

Здесь мы находим объяснение того, почему Дюркгейм не включил в свою 

интеллектуальную программу в качестве особой ее части политическую социологию. 

Он полагает, что народ, масса, нация, гражданское общество (название 

неважно) содержит в себе самом свойства, достаточные для регуляции социальной 

жизни, и потому отводит государству второстепенную роль, считая его вторичным. 

Противоположная позиция, которую занимает Фрейд, объясняется тем, 

что открытие бессознательного заставило ученого усомниться в наличии какойто 

гармонии в естественной социальности человека (в первую очередь, такую 

гармонию невозможно обнаружить в сексуальной жизни). Поэтому ученый скорее 

желает, чтобы социальные механизмы действовали согласно иному принципу, 

нежели принципу организованной несправедливости. И хотя Фрейд верит 

меньше, чем Дюркгейм, в возможность спонтанного формирования нравственного 

сознания в обществе, он все же с некоторой ностальгией говорит о регули-І 

Дюркгейм Э. Германия выше всего. Идеология немцев и война. С. 28. 

393

394 ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация 

рующей роли государства, которое с определенными оговорками выступает не 

как аппарат или орудие, а как коллективный выразитель требований закона. Но 

если война 1914 г. укрепила у Дюркгейма желание надеяться на человеческое 

сообщество, веру в непреходящую ценность свободы и братства, то для Фрейда 

эта война означала объявление нескончаемого траура: националистическая рознь 

показала, что'политическое действие невозможно. 

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК 

Adorno Th.W., Alban Berg. Le maître de la transition infinie (1968). 

AlthusserJ.., Idéologie et appareils idéologiques d'Etat, in Positions, Editions Sociales,) 

1976. 

Althusser L., Lire le Capital, Maspero, 1966. 

Amselle J.-L. (éd.),'Le sauvage à la mode, Le Sycomore, 1979. 

Amselle J.-L. et M'Bokolo (éd.), Au cœur de l'ethnie. Ethnies, tribalismes et Etats en| 

Afrique. 

Amselle J.-L., Logique métisse, Payot, 1991. 

Anderson В., Imagined Communities, Londres, Verso, 1983. 

Arendt H., Le système totalitaire, Le Seuil. 

Arendt H., L'impérialisme, Fayard. (Ces trois ouvrages traduisent The Origins of\ 

Totalitarianism, 1951). 

Arendt H., Sur l'antisémitisme, Le Seuil. 

Aristote, Les Politiques, traduit par P.Pellegrin, Gamier, Flammarion. 

Aron R., Les grandes étapes de la pensée sociologique, Gallimard. 

Augustin, La Cité de Dieu (liv. XIX, § V à XXVII). 

Austin J.-L., Quand dire c'est faire (1962), trad, franc., Le Seuil, 1970. 

Austin M., Vidal-Naquet P., Economies et sociétés en Grèce ancienne, Armand Colin, 

coll. Ш, 1972. 

Badie В., Le développement politique, préface de Georges Lavau, Economica, 4e éd., 

1988. 

Badie В., Les deux Etats, Fayard. 

Bailey F.G., Les règles du jeu politique. Etude anthropologique.

396 


Barthes R., Mythologies, Le Seuil, 1957. (Tautologie et dialectique: l'identité de France, 

des années 1950-1960, par exemple le texte «Poujade et les intellectuels», la sémiologie 

comme sémioclastië). 

Bauér O., La question des nationalités et la social-démocratie, 1909. 

Beaume C.", Naissance de la nation France, Gallimard, 1985. 

Benveniste E., Le vocabulaire des institutions indo-européennes, Editions de Minuit, 

t. 2: Pouvoir, droit, religion. 

Benveniste E., Problèmes de linguistique générale, I, Gallimard, 1966. 

Benveniste E., Problèmes deMinguistique générale, II, Gallimard, 1974. 

Berger, P. L., Invitation to Sociology. A Humanistic Perspective, New York, Anchor 

Books, Doubleday, 1963. 

Berque }., Structures sociales du Haut Atlas (1955, 2e éd., 1978), PUF. 

Birnbaum P. et Badie В., Sociologie de l'Etat, 1980. 

Birnbaum P., Les sommets de l'Etat. Essai sur l'élite du pouvoir en France, Le Seuil, 

1980. 

Bobbio N., Mateucci N., Pasquino G. (dir.): Dizionario di Politica. 

Bodin (1576), La République, préface (réédition de l'édition de 1593). 

Bois P., Paysans de l'Ouest (1960). 

Bottomore T., Sociology, a Guide to Problems and Literature, 3e éd.,. Allen & Unwin, 

1987. 

Boudon R., Bourricaud F, Dictionnaire critique de la sociologie, PUF, 1982. 

Boudon R., Effets pervers et ordre social, PUF (1977). 

Boudon R., La place du désordre, PUF, 1984. 

Boudon R., La logique du social: Introduction à l'analyse sociologique, Hachette (1976). 

BougléC, Essais sur le régime des castes (1900,1908), préface de Louis Dumont, PUF. 

Bourdieu P., La distinction. Critique sociale du jugement, Ed. de Minuit, 1979. 

Bourdieu P., La domination masculine, in Actes de la recherche en sciences sociales, 

№ 84, septembre 1990. 

Bourdieu P., L'opinion publique n'existe pas (1973), repris in Questions de sociologie, 

Ed. de Minuit, 1980. 

Bourdieu P., Passeron J.-CI., La reproduction. Eléments pour une théorie du système 

d'enseignement, Ed. de Minuit, 1970. 

Библиографический список 

Bourdieu P., Questions de sociologie, Ed. de Minuit, 1984. 

Bourdieu P., Sociologie de l'Algérie (1958), PUF, coll. «Que sais-je?». 

Braudel F, L'identité de la France, Flammarion, 1976. 

Burckhardt J., Civilisation de la Renaissance en Italie (1860). 

Carrère d'Encausse H., Le grand défi. Bolcheviks et Nations, 1917—1930. Flammarioi 

1987. 

Carrère d'Encausse H., L'empire éclaté. La révolte des nations en URSS, Flammarior 

1978. 

Carrère d'Encausse, Le pouvoir confisqué. 

Chatelet Fr., Duhamel O., Pisier E., Dictionnaire des œuvres politiques, PUF. 

Chomsky N., Language and Problems of Knowledge. The Managua Lectures, 198? 

Cambridge, Massachusetts, MIT Press. 

Clastres P., La société contre l'Etat. Recherches d'anthropologie politique, Ed. de Minui 

1974. 

Clausewitz C. von, De la guerre, traduit de l'allemand par Denise Naville, Ed. de Minuit 

1955. 

Colas D. (éd.), L'Etat de droit, PUF, 1987. 

Colas D., Le léninisme. Philosophie et sociologie politique du léninisme, PUF, 1982. 

Colas D., Lénine et le léninisme, coll. «Que sais-je?», n°2391, PUF. 

Colas D., Le glaive et le fléau. Généalogie du fanatisme et de la société civile, Grasset 

1992. 

De Gaulle, Allocution à l'Ecole de guerre du 3 novembre 1959, in Discours et messages 

Pion, t. III. 

Deleuze G., Instincts et institutions, Hachette (1956). 

Derrida J., De la grammatologie, Ed. de Minuit, 1967. 

Derrida J., La pharmacie de Platon. 

Détienne M. (dir.), Les savoirs de l'écriture en Grèce ancienne, Presses Universitaire! 

de Lille, 1988. 

Détienne M., La phalange. 

Digard J.-P, L'homme et les animaux domestiques, Fayard, 1990.

398 


Dixit A., Nalebuff A., Thinking Strategically. The Competitive Edge in Business Politics 

and Everyday Life, New York, Norton & Cie, 1991. 

Duby G., Les trois ordres ou l'imaginaire du féodalisme, Gallimard, 1978. 

Dumézil G., Mythes et épopées, Gallimard. 

Dumézil G., Remarques sur Augur et Augustus, in Revue des études latines (t. XXXV, 

1957). 

Dumont L., Homo Hierarchicus, Gallimard, 1966. 

Dupront A., Du sacré. Croisades et pèlerinages. Images et langages, Gallimard, 1987. 

Durkheim E., De la division du travail social (1893), PUF, 1973. 

Durkheim E., L'Allemagne au-dessus de tout «La mentalité allemande et la guerre» 

(1915), Armand Colin, rééd. 1991. 

Durkheim E., Le socialisme (cours de 1895-1896 publié par Mauss, en 1928, 1978). 

Durkheim E., Les règles de la méthode sociologique, 1894. 

Duverger, Les partis politiques (1951), rééd. Le Seuil. 

Eisenstadt S.N. et Rokkan C.S., Building States and Nations, 2 t., Londres, Beverly 

Hills Sage publication, 398 et 506 p. (Notamment la contribution de Goody sur 

l'Afrique). 

Elias N. (1939), La dynamique de l'Occident. 

Encyclopedia Universalis, nombreuses entrées intéressantes par exemple en sociologie 

(par Boudon, Bourricaud, Bottomore, Lefort dans l'édition de 1985). 

Engels F., préface à Marx, Les luttes de classes en France, 1848—1850. 

Evans-Pritchard E.E. (1947), Les Nuer. Description des modes de vie et des institutions 

politiques d'un peuple nilote, Gallimard, 1968. • 

Favre P. (éd.), La manifestation, Presses nationales de la Fondation nationale des sciences 

politiques. 

Favre P., Naissances de la science politique en France, 1870—1914, Fayard. 

Foucault M., Histoire de la sexualité. La volonté de savoir, Gallimard, 1976. 

Foucault M., La vie: l'expérience et la science. 

Foucault M., Le pouvoir, comment s'exerce-t-il?, in H.Dreyfus et P.Rabinow, Michel 

Foucault. Un parcours philosophique. Au-delà de l'objectivité et de la subjectivité. Avec 

un entretien et deux essais de Michel Foucault. 


Foucault M., Omnes etsingulatim: vers une critique de la raison politique. 

Foucault M-, Surveiller et punir. Naissance de la prison, Gallimard, 1975. 

Freud S., Considérations actuelles sur la guerre et la mort (1915). 

Freud S., Contributions actuelles sur la guerre et la mort ( 1915), in Essais de psychanalyse 

Payot. 

Freud S., L'avenir d'une illusion. 

Freud S., Malaise de la civilisation (1929). 

Freud S., Pourquoi la guerre? (1933), in Résultats, idées, problèmes, II, PUF, 198 

(à rapprocher du texte de 1915, Considérations actuelles). 

Freud S., Psychologie collective et analyse du moi (1921). 

Freud S., Quelques considérations pour une étude comparative des paralysies motrice 

organiques et hystériques, Archives de neurologie, t. 26, 1893. 

Freud S., Totem et tabou (1913). 

Freud S., Trois essais sur la théorie de la sexualité (1905), trad, franc., Gallimard. 

Friedrich Carl J., The Nature of Totalitarianism, in CarlJ.Friedrich (éd.), Totalitarianism 

1954. (Texte de base). 

Gauvard CL, De Grace especial. Crime, Etat et société en France à la fin du Moyei 

Age, Publications de la Sorbonne, 1991. 

Geertz C., Savoir local, savoirglobal, traduit de l'américain, par D.Paulme, PUF, 1986 

Geertz Cl., Negara. The Theatre State in Nineteenth-Century Bali, Princeton UP, 1980 

Geertz Cl., Observer l'islam. Changements religieux au Maroc et en Indonésie, Li 

Découverte, 1992. 

Gellner E., How To Live in Anarchy, in Contemporary Thought and Policies, Routledg 

&KeganPaul, 1974. 

Gellner E., Nations et nationalisme. 

Gellner E., Pouvoir politique et fonction religieuse dans l'Islam marocain, Annales, 2, 

(3), 1970. 

Gellner E., Saint of the Atlas, Londres, Weidefeld & Nicolson, 1969, 318 p. 

Gellner E., Spectacles and Predicaments. Essays in Social Theory, Cambridge University 

Press, 1979. 

Giddens A., La constitution de la société, traduit de l'anglais, PUF, 1987. 

39'

4QO 

Godelier M., La production des grands hommes. Pouvoir et domination masculine chez 

les Baruya de Nouvelle-Guinée, Fayard, 1982. 

Goody J., La raison graphique. 

Goody J., Technology, Tradition and thé State in Africa, Oxford University Press, 1977. 

(La base-de la réflexion sur les moyens de destruction dans les politiques africaines. 

Comparatif, discute l'hypothèse du «féodalisme africain». Brillant.). 

Grabar A., La peinture byzantine, Skira, 1979. 

Grabar A., L'iconoclasme byzantin, Flammarion, 1984. 

Grawitz M., et Leca J., Traité de science politique, PUF, 4 vol., 1985. 

Greemblatt S., Shakespeare Negotiations. The Circulation of Social Energy in 

Renaissance England, Oxford, Clarendon Press, 1988. 

Guenée В., L'Occident au XIV e et XV e siècle. Les Etats, PUF, 4 e éd., 1991. 

Halbwachs M., Morphologie sociale. 

Hayek F, La route de la servitude, traduit de l'anglais, 1945. 

Hayek, Kosmos et Taxis, in Droit, législation et liberté. Une nouvelle formulation des 

principes libéraux de justice et d'économie politique, t. I. 

Heap S.H., Hollis M. étal., The Theory of Public Choice. A Critical Guide, Blackwell, 

1992. 

Hegel F, Principes de la philosophie du droit (1821). 

Hegel F, Philosophie du droit (1821). 

Heidegger M., Etre et temps. 

HermetG., HassnerP, RupnikJ. (dir.), Totalitarismes, Economica, 1984. (Notamment 

le texte de Hassner «Le totalitarisme vu de l'Est»). 

Hirschman Albert O., Face au déclin des entreprises et des institutions, 1972; trad, franc, 

de Exit, Voice et Loyalty, 1970. (Protestation et désertion; à partir de l'article de 

Hollinger, en 1929, sur le marché électoral). 

Hobbes, Leviathan (1651), chap. XIII, XIV. 

Hobsbawn E., Nations et nationalisme. 

Hobsbawn E., Ranger T. (éd.), The Invention of Tradition, Cambridge University Press, 

1983. 

International Encyclopedia of the Social Sciences (sous la direction de D.L.Sills), 17 

vol., 1968. 

Политическая социология Библиографический список 

Kant E., Critique de la raison pure (1781). 

Kantorowicz E., Les deux corps du roi (1957). 

- 

Kogon E., L'Etat SS. Le système des camps de concentration allemands, Le Seuil, 1970. 

Kriegel B. (1979), L'Etat et les esclaves. Réflexions pour des Etats, Payot, 1988. 

Kuper A. et Kuper J., The Social Sciences Encyclopedia, Londres et New York,! 

Routledge, 2e éd., 1989. 

Lacan J., Fonctions et champ de la parole en psychanalyse (1956), in Ecrits, Le Seuil,! 

1966. 

Lacan J., L'agressivité en psychanalyse (1949), Fonctions de la psychanalyse enl 

criminologie (1950), in Ecrits, Le Seuil, 1966. 

Lacan J., Télévision, Le Seuil, 1978. 

Lacan, Le stade du miroir, in Ecrits. 

Lancelot A., L'abstentionnisme électoral en France, Presses de la Fondation nationals 

des sciences politiques, préface de René Rémond, 1968. 

Lancelot A., Sondages et démocratie, in Sofres, Opinion publique, Gallimard, 1984. 

Lapierre J.W., Vivre sans Etat. Essai sur le pouvoir politique et l'innovation sociale, Ll 

Seuil; 1977. 

Lavau G., A quoi sert le Parti communiste français?, Fayard, 1981. 

Le Bon, Psychologie des foules (1896). 

Leach Edmund, Les systèmes politiques des hautes terres de Birmanie. Analyse dd 

structures sociales kachin. 

Lefort Cl., L'invention démocratique; les limites de la domination totalitaire, Fayard 

1981. 

* 

Lénine, Comment organiser l'émulation (décembre 1917, publié en 1929), œuvrJ 

complètes. 

Lénine, La campagne des zemtsvos et le plan de l'Iskra (1907), œuvres, t. 7. 

Lénine, La faillite de la II e Internationale (1915), t. 21, p. 259—260. 

Lénine, Les conditions d'admission à l'Internationale communiste (juillet 1920І 

t. 31, p. 210-216. 

Lénine, L'Etat et la Révolution (été 1917). 

• І 

401

402 


Lénine, Que faire? Les questions brûlantes de notremouvement (1902), t. VII, p. 380— 

385. 

Lénine, Un pas en avant, deux pas en arrière (La crise dans notre parti) (1904), t. VII, 

p. 409-410. 

Leroi-Gourhan A., Le geste et les paroles. Technique et langage (1964), Albin Michel. 

Lévi-Strauss Cl., Trjstes tropiques (1955), en ce sens Cl.Geertz, Works and Lives, Stanford 

University Press, 1988. 

Lévi-Strauss, L'efficacité symbolique, Anthropologie structurale I, Pion. 

Lewis В., Islam et laïcité. La naissance de la Turquie moderne. 

L'Orange H.P., L'Empire romain du III e au IV e siècle. Formes artistiques et vie civile, 

traduit de l'italien par Ch.Delorme et AvC.Ippolito, Milan, Jace Book, 1985. 

Lowi Th.J., The State in Political Science: How We Become What We Study, American 

Political Science Review, vol. 86, n°l, mars 1992. 

Luther, De l'autorité politique et dans quelle mesure on lui doit obéissance (1523). 

Machiavel (1523), Le Prince. 

Malinowski В., Les argonautes du Pacifique occidental (1922). 

Mantran R., (dir.), Histoire de l'Empire ottoman, Fayard, 1989. 

Mao Tse-toung, De la guerre prolongée, 1938, in Ecrits militaires, Ed. de Pékin. 

Mao Tse-toung, Problèmes de la guerre et de la stratégie, novembre 1938, Ecrits militaires. 

Marcuse H., Le marxisme soviétique, trad, par B.Cazes (1963). 

Marin L., Des pouvoirs de l'image. Gloses, Le Seuil, 1993. (Tous les travaux de L.Marin 

sont une référence pour une réflexion sur l'Etat classique et baroque). 

Marx K., Contribution à la critique de la philosophie du droit de Hegel (1843). 

Marx K., Critique du programme du parti ouvrier allemand (programme de Gotha). 

Marx K., Engels F., Le Manifeste du parti communiste (1848). 

Marx K., Introduction à la critique de la «Philosophie du droit de Hegel» (1846). 

Marx K., Introduction à la critique de l'économie politique (1859). 

Marx K., La guerre civile en France. 

Marx K., La lutte des classes en France, 1848—1851. 

Marx K., La question juive (1845). 


Marx K., Le 18 Brumaire de Louis-Napoléon Bonaparte. 

Marx K., Le Capital, liv. I er . 

Marx K., Les Manuscrits de 1844. 

Marx K., L'idéologie allemande (1845-1846). 

Marx K., Lettre à Vera Zassoulitch de 1881, Œuvres. 

Marx K., Louis-Napoléon Bonaparte et le coup d'Etat du 2 décembre. 

Marx K., Misère de la philosophie (1847). 

Marx K., Principes d'une critique de l'économie politique (Grundrisse). 

Mathieu N.-C1., L'anatomie du politique. Catégorisations et idéologies du sexe, Côte 

femmes, 1991. , ; rf, 

Mauss M., La Nation (1920), in Œuvres, Ed. de Minuit, t. III. 

Mayer N., Perrineau P., Les comportements politiques, Armand Colin, 1992. (Util< 

introduction). 

Meinecke F, L'idée de la raison d'Etat dans l'histoire des temps modernes (1924). 

Merton R.K., Eléments de méthode sociologique. 

Michelat G. et Simon M., Classe, religion et comportement politique, Presses de 1 

Fondation nationale des sciences politiques, 1977. 

Michels R., Les partis politiques (1911). 

Milner J.-CL, Introduction à une science du langage, Le Seuil, 1992. 

Montesquieu, L'esprit des lois (1748), notamment le livre VI, chap. I al VI. 

Mossel Cl., Histoire d'une démocratie: Athènes, Le Seuil, 1971. 

Oison M., La Logique de l'action collective. 

Pacaut M., La théocratie. L'Eglise et le pouvoir au Moyen Age. 

Parsons T., Social Structure and the Symbolic Media of Interchange (1975) et Death і 

the Western World (1978), tous les deux in P.Hamilton, Readings from Talcott Parsons 

Tavistock Publications, 1985. 

Passeron J.-C., Le raisonnement sociologique. L'espace non poppérien du raisonnemer 

naturel, Nathan, 1991. 

Platon, La République, liv. IV. 

Platon, Lettre VII, 341 b-d. 

Platon, Protagoras. 

403

404 


Polanyi К., Dahomey and the Slave Trade. An analysis of an Archaic Economy. 

Political Thought, sous la direction de D.Miller, J.Coleman. 

Popper K.R., On Democracy, The Economist, 23 avril 1988; trad, franc, dans L'Ane. 

Magazine freudien, № 36, octobre-décembre 1988. (Néo-darwinisme et néopositivisme). 

Popper K.R., The Open Society and Its Enemies, 1.1: The Spell of Plato (1945). 2 vol. 

(1945; Seed..révisée: 1966). 

Popper K.R., Conjectures et réfutations. La croissance du savoir scientifique. ', і ' • ' ; •_. / 

Popper K.R., L'univers irrésolu. Plaidoyer pour l'indéterminisme, trad. Renée 

Bouveresse, Hermann, 1984. 

Popper K.R., Misère de l'historicisme (1957). 

Rokkan S., Le modèle géo-économique et géopolitique, in Communications, n b 45. 

Rousseau J.-E, Discours sur l'origine de l'inégalité entre les hommes. 

Russell В. (1920), Pratique et théorie du bolchévisme, trad, franc., Mercure de France, 

1969. 

Sartre J.-P, Critique de la raison dialectique, précédé de Questions de méthode, tome 

I: Théorie des ensembles pratiques, et tome II, L'intelligibilité de l'histoire, Gallimard. 

Sartre J.-R, Critique de la raison dialectique, t. I: Théorie des ensembles pratiques, 

1960. 

Sartre J.-P, Une idée fondamentale de Husserl: l'intentionnalité (février 1939), in 

Situations I. 

Saunders T.J., Plato Later Political Thought, in R.Kraut, (éd.), The Cambridge Companion 

to Plato, Cambridge UP, 1992. 

Saussure F. de, Cours de linguistique générale (1916), Payot. 

Schapiro L., Totalitarianism, Londres, Pâli Mail Press, 1970. 

SchellingT. (1963), La stratégie du conmt, PUF, 1986. 

Schmitt C., La notion du politique (première version: 1927). 

Schmitt C., Théologie politique (1922, 1966). 

Schumpeter J., Capitalisme, socialisme et démocratie (1942). 

Searle J., Les actes de langage, préface de O.Ducrot, Hermann, 1972. 

Shills E., Sociology, in Kupperet Kupper, Encyclopedia of social sciences. 


Staline J., Le marxisme et la question nationale, 1913. (Contre les déracinés), 

Staline J., Questions du léninisme (1924), Editions Sociales. 

The Cambridge History of the Bible, Cambridge, University Press. 

Tocqueville A. de, De la Démocratie en Amérique (1835-1840), Garnier-Flammarion, 

2 vol. (t. II, II e partie, chap. 1 à 5, IV e partie, chap. 6). 

Tocqueville A. de, L'Ancien Régime et la Révolution française (1856), Folio-Gallimard. 

Vernant J.-P. (éd.), Problèmes de la guerre en Grèce ancienne, Paris et La Haye, 1968. 

Vernant J.-P, Les origines de la pensée grecque, PUF, 1962. 

Weber Eugen, La fin des terroirs. La modernisation de la France rurale, 1870—1914. 

Weber M., Economie et société, 1.1. 

Weber M., Le savant et le politique (Le métier et la vocation du savant, 1919; Le métier 

et la vocation d'homme politique, 1919). 

Weber M., L'éthique protestante et l'esprit du capitalisme. 

Weber M., L'Etat national et la politique économique (1895) (traduit par 

R.Kleinschmager). 

Wittfogel K., Le despotisme oriental. Etude comparative du pouvoir total, trad, par 

M.Poutea'u, Ed. de Minuit, 1977. (I rc éd. 1957). 

Wittgenstein L., Tractacus logico-philosophicus (1922).

Доминик Кола 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ 

Редактор А. В. Соловьев 

Корректор Т. А. Семочкина 

Оригинал-макет подготовлен 

в Издательском Доме «ИНФРА-М» 

. ЛР № 064365 от 26.12.95 г. («Весь Мир») 

ЛР№ 070824 от 21.01.93 г. («ИНФРА-М») 

Подписано в печать 15.12.2000. Формат 70x100/16. 

Печать офсетная. Усл. печ. л. 34,83. 

Тираж 5000 экз. Заказ № 2487. 

Издательство «Весь Мир», 

, ; 101331, Москва-Центр, Колпачный пер., 9а. 

Тел.: (095) 917-87-49; 917-80-46; факс 917-92-59. 

E-mail: ozimarin@glasnet.ru . 

http://vesmir.tsx.org 

Издательский Дом «ИНФРА-М», 

127214 Москва, Дмитровское шоссе, 107. 

Тел.: (095) 485-74-00; 485-70-63; факс 485-53-18. 

E-mail: books@infram-m.ru 

http://www.infra-m.ru 

Отпечатано в полном соответствии 

с качеством предоставленных диапозитивов 

в ОАО «Можайский полиграфический комбинат». 

143200, г. Можайск, ул. Мира, 93. 

ISBN 5-7777-0003-7 

I 

9ІІ785777»700834 I 

ДекомО В. 

Современная французская философия 

Пвр. с франц. Серия «Тема». 344 с. 

Книги известного французского философа В. Декомба неизменно 

вызывают повышенный интерес как на родине автора 

— во Франции, так и за ее пределами. Их притягательность 

объясняется не только актуальностью, но и манерой 

изложения — легкой и непринужденной. В книгу включены 

два произведения: «Тождественное и иное» и «Философия 

грозовых времен». Автор исследует происхождение и развитие 

философских взглядов как классиков мировой философии 

(Э. Гуссерль, А. Бергсон, Г. Башляр, Ж.-П. Сартр, 

М. Мерло-Понти, М. Фуко, Ж. Деррида), так и философов 

современной Франции. Впервые переведенные на русский 

язык произведения В. Декомба будут интересны каждому, 

кто всерьез задумывается над философскими проблемами 

бытия.

Политическая социология

Create successful ePaper yourself

Delete template?

Save as template?