!_"Буря мглою небо кроет..."

[

[

Станислав Коржов 

«Буря мглою небо кроет…» 

Санкт-Петербург 

Издательский Дом «Сатори» 

2017 

[

Коржов С.Н. «Буря мглою небо кроет...» 

Историческая художественно-документальная повесть 

ООО «Издательский дом Сатори», Санкт-Петербург, 2017. – 200 с. 

ISBN: 978-5-9500568-3-3 

Название повести отражает настроение и психологическое состояние 

Пушкина, превалирующие в 1826 году. В стихах того времени и в письмах 

к друзьям, характеризуя окружающую его атмосферу, он нередко использовал 

климатические и метеорологические термины. 

Над Россией бушевала социальная стихия. Вспыхнув в сердце Петербурга 

на Сенатской площади, она стремительно распространялась по городам 

и весям империи. Гром пушек, прозвучавший в Петербурге, эхом 

отозвался в сердце Пушкина, находившегося в Михайловском за сотни 

вёрст от столицы. Из газет он узнал, что пушки стреляли в его знакомых, 

друзей-братьев, вышедших на Сенатскую площадь, чтобы разбудить Россию 

от летаргического сна и дать свободу крепостным крестьянам. Пушкин 

не являлся членом тайного общества, но его свободолюбивые стихи 

многих привели в ряды заговорщиков. 

В первые же дни следствия над арестованными, император, пребывая 

в роли высочайшего следователя, задавал вопрос всем кого допрашивал 

лично: «Принадлежал ли Пушкин заговору?» Отрицательный ответ не удовлетворял 

его. Желание увидеть Пушкина в казематах Петропавловской 

крепости стало для императора «идеей фикс». Он настойчиво и неутомимо 

искал повод для ареста Пушкина. 

Пушкин догадывался об этом, что наполняло его душу беспросветным 

мраком, который день за днем становился плотнее. Политические и 

житейские неурядицы не способствовали творческому процессу и свиданию 

с музами. Они отпугивали их, как пустая, грохочущая по булыжной 

мостовой бочка, распугивает воркующих голубей. 

Для Пушкина 1826 год оказался самым драматическим периодом его 

жизни ― годом самого большого нервного напряжения с непредсказуемым 

завтрашним днем. Неопределенность глушила разум и поглощала 

нервные силы ― на творчество их уже не оставалось. Если текущий день 

заканчивался для Пушкина благополучно, то это не значило, что и следующий 

пройдет без встречи с фельдъегерем. 

ISBN: 978-5-9500568-3-3 

© С.Н. Коржов, Интеллектуальная собственность, 2017 

© С.Н. Коржов, обложка, оформление, верстка, 2017 

© ООО «Издательский Дом Сатори», 2017 

Отпечатано с оригинал-макета автора.

«Плачь, муза, плачь!..»

[

1825 год. 

Декабрь. 

Все окрест затянула мглистая снежная пелена. Над крышами 

утонувших в сугробах Михайловских избушек беснуется пурга. Казалось, 

снежное покрывало сомкнулось над ними, отгородив от 

всего мира и заживо похоронив их обитателей. Когда порывы ветра, 

как бы устав, вдруг ослабевали, и на мгновение воцарялась тишина, 

из-за Сороти доносился вой волков. Но возможно это был 

пронзительный свист набирающего силу ветра? 

Вслушиваясь в звуки разбушевавшейся стихии, люди, огражденные 

от нее надежными стенами домов, тем не менее, ощущали 

необъяснимый страх перед неукротимыми силами природы. В 

своих молитвах они просили Господа уберечь попавших в ненастье 

путников и ставили на подоконник свечи, чтобы указать им путь к 

спасению. Даже во сне люди прислушивались, не раздается ли стук 

в окошко, готовые в любую минуту обогреть и накормить несчастных. 

Элегический зимний вечер 

В исходе декабря, в гостиной помещичьего дома хозяйки Тригорского 

Прасковьи Александровны Осиповой, своим чередом шел 

элегический зимний вечер. Хозяйка распорядилась, чтобы прислуга 

накрывала стол для чаепития. 

Не успели присутствующие рассесться за чайным столом, как 

Прасковье Александровне доложили, что из Петербурга вернулся, 

7

уехавший туда за провизией, повар Арсений. Его возвращение было 

преждевременным, и потому встревожило хозяйку. Она велела 

немедленно звать Арсения в гостиную. 

Обычно, каждый год в это же время Арсений ездил в Петербург, 

чтобы продать там яблоки и другую деревенскую провизию. 

На деньги, полученные от этой реализации, Арсений покупал сахар, 

чай, хорошее вино, словом, все то, что в деревне не производилось. 

Как только в гостиную вошел Арсений все присутствующие, 

обеспокоенные тревогой хозяйки, впились в него взглядом. Лишь 

Пушкин по-прежнему отрешённо стоял у натопленной изразцовой 

голландки, вероятно, общаясь с музами. 

Увидев Арсения, Прасковья Александровна нервно сжала руки 

в кулаки, прижав их к груди у самого горла: 

— Понимаю, что за это время, ― нетерпеливо заговорила она, ― 

ты не мог сделать все тебе порученное. Но ты уже вернулся, что 

случилось? Тебя ограбили? 

Повернувшись в красный угол, Арсений неистово перекрестился. 

— Бог меня миловал! Я все успел продать. Ваши деньги в сохранности. 

Да вот оказия, купить ничего не довелось. …Улицы забиты 

чернолюдинами и военными. В Петербурге бунт…. Все лавки 

заперты, мабудь хозяева боятся погромов. 

При этих словах Пушкин встрепенулся. Теперь и он не отрывал 

глаз от Арсения. Бледность покрыла лицо Пушкина, его смуглая 

кожа стала серо-пепельной. 

Арсений продолжал: 

— Намаялся я! Куда не сунусь, то на разъезд наткнусь, то на 

караул. Тишком, да тайком кое-как выбрался за заставу, а там 

нанял вольного извозчика, и был таков. 

Забыв о присутствующих, Пушкин негромко бормотал: 

— Неужели эту смуту затеяло тайное общество? Давно ли Пущин 

уверял меня, что никаких тайных обществ нет, и не было. На 

Юге мне твердили то же самое. Значит, меня умышленно обманывали? 

Берегли? Не доверяли? Что же сейчас происходит в Петербурге? 

Что? От безвестности можно с ума сойти. 

8

«Принадлежал ли Пушкин заговору?» 

Когда вернувшийся из поездки в Петербург повар помещицы 

Тригорского Прасковьи Александровны Осиповой рассказывал о 

происходивших там событиях, то, не только в этот же день, но даже 

в этот же час, в одной из зал Зимнего Дворца новоиспеченный император 

Николай I допрашивал ближайшего друга Пушкина Ивана 

Пущина. Он задал ему вопрос: 

― Сообщал ли ты письмом своему родственнику, поэту Пушкину, 

о готовящемся восстании, подобным тому которое ты послал 

титулярному советнику Семенову? 

Иван Пущин с заметной дерзостью ответил: 

― Я не являюсь родственником нашего великого национального 

поэта Пушкина, я всего лишь товарищ его по Царскосельскому 

лицею. Кроме того, общеизвестно, что Пушкин, автор «Руслана и 

Людмилы», был противником тайных обществ. 

Прошло три дня, как было разгромлено неудавшееся восстание. 

Император еще не знал ни причины, ни цели, которую преследовали 

бунтовщики. Не знал он и его зачинщиков, а уже допытывался, 

был ли причастен к происшедшим событиям Пушкин. 

Пушкин же о собственной судьбе пока не беспокоился. Он считал, 

что казематы Петропавловской крепости ему не уготованы, 

поскольку он не являлся членом тайного общества. Терзало его 

беспокойство о друзьях. 

Определённо он не знал насколько серьезно их положение. 

Возможно, что пожурят, да и отпустят, но не исключено что и в 

Сибирь упекут. Вестимо, что все будет зависеть от милосердия нового 

царя. Впрочем, пока доподлинно неизвестно обладает ли он 

этим качеством. И потому остаётся надеяться лишь на милость Божию. 

Мысли метались и терзали душу, она ныла и болела. Следовало 

чем-либо занять себя, чтобы заглушить одолевавшие недобрые 

мысли. Но сосредоточиться на конкретном деле не было сил. И поскольку 

мысли скисли, то было не до творчества - перо валится из 

рук ― «Плач, муза, плачь!». 

9

Хроника текущих событий 

Декабрь 

19, Петербург. 

В «Русском инвалиде» (№ 300) напечатано сообщение о событиях 

на Сенатской площади происшедших 14 декабря 1825 года. 


Выходит книга: «Стихотворения Александра Пушкина». 


В «Русском инвалиде» (№ 305) напечатано «Подробное описание 

происшествия, случившееся в Санкт-Петербурге 14-го декабря 

1825 года» за подписью ген.-адъютанта Потапова. Дата: 21 декабря. 

В «описании» дается список арестованных главных виновников событий… 

(среди других Кюхельбекер, о нем сказано, что он «вероятно, 

погиб во время дела»). 

1826 год. 

Январь. 

Около двух месяцев тому Пушкин закончил «Бориса Годунова», 

над которым работал более года. Сейчас трагедия неудержимо 

притягивала его. На память вдруг приходила та или иная сцена, 

Пушкин доставал рукопись, открывал нужный лист и перечитывал 

всплывшие в памяти строки. Затем, понимая, что «Борис Годунов» 

написан для сцены, начинал декламировать, воображая себя на ее 

подмостках. 

Реплики и монологи, написанные для героев трагедии, были 

содержательны. Их действия совершённые или предполагаемые 

поражали своей злободневностью. Звучание текста потрясало своей 

музыкальностью. Оно, то рокотало как раскаты весеннего грома, 

то журчало как лесной ручеек. Пушкин вдруг понял, чтобы при 

чтении трагедии еще более усилить её эмоциональное воздействие, 

нужны слушатели – как минимум один. Он взял чистый лист бумаги, 

придвинул подсвечник и быстро написал Алексею Вульфу записку, 

приглашая его к себе. Алексей не заставил себя ждать. В его 

присутствии Пушкин стал читать «Годунова» с особым воодушев- 

10

лением. Временами, от рокочущих фраз и беспощадных слов у 

Пушкина, как у чтеца и у Алексея, как у слушателя по спине пробегали 

мурашки. Даже тогда, когда «народ безмолвствовал». Казалось, 

что герои Смутного времени заполнили комнату, где проходило 

чтение. «Здесь и сейчас» они боролись за власть, не гнушаясь 

кровопролития. Пушкин, все боле и более воодушевляясь перед 

восторженным слушателем, читал и перечитывал «Бориса Годунова» 

всю ночь. Казалось, что она пролетела, как одна минута. 

Михайловский узник 

В тот день, когда почта, преодолев снежные заносы, пришла в 

Михайловское, Александр Сергеевич работал над пятой главой 

«Евгения Онегина»… 

…Уже много раз Пушкин разворачивал газету «Русский Инвалид» 

и перечитывал опубликованное там «Подробное описание происшествия, 

случившегося в Санкт-Петербурге 14 декабря 1825 года». 

После описания событий на Сенатской площади были названы 

«зачинщики сего неслыханного предприятия». Каждое третье имя отзывалось 

болью в сердце Пушкина: Пущин, Рылеев, оба брата Кюхельбекеры, 

четверо Бестужевых, Корнилович… 

В очередной раз, будто не веря глазам своим, Пушкин, прочитав 

газету, задумался о друзьях. На странице с черновыми стихами 

начатой главы он стал набрасывать их профили. Под уверенными 

росчерками его пера возникают портреты Пущина и Рылеева, но 

образ Кюхельбекера ему не удается. Дрожит рука, слезы застилают 

глаза, и Пушкин не может схватить те, единственно характерные 

для друга черты. Перо не слушается Пушкина, потому что в «Русском 

Инвалиде» после перечня имен друзей, товарищей он прочитал 

следующее: «...все они уже взяты и содержатся под арестом, кроме 

Кюхельбекера, который, вероятно, погиб во время дела». Пять раз пытается 

Пушкин воссоздать профиль друга и, наконец, передает не 

только внешнее сходство, но и внутреннее состояние, так характерное 

для Кюхли. 

Милый и смешной, вечно торопящийся и вечно опаздывающий 

Кюхля. Последний раз Пушкин виделся с ним весною 

1820 года, накануне своей ссылки на Юг. Когда угроза высылки из 

11

[

Петербурга еще только возникла, но слухи о ней уже просочились 

в литературные и светские круги столицы, нашлись как сторонники, 

так и противники намечавшейся расправы с поэтом. Кюхельбекер, 

в отличие от салонных сторонников-шептунов, пренебрегая 

грозящей ему опасностью, написал в защиту друга и прочитал на 

заседании «Вольного общества любителей российской словесности», 

а затем и опубликовал в «Соревнователе просвещения и благотворения» 

стихотворение «Поэты». В нем Кюхельбекер стращает 

тиранов и гонителей свободной поэзии грозным бичом римского 

поэта-сатирика Ювенала. В конце стихотворения Кюхельбекер открыто 

воспевая Пушкина, призывает его игнорировать мнение хулителей: 

И ты - наш юный Корифей 

Певец любви, певец Руслана! 

Что для тебя шипенье змей, 

Что крик и Филина и Врана? 

Лети и вырвись из тумана, 

Из тьмы завистливых времен! 

За это стихотворение Кюхельбекеру грозила ссылка. Своевременно 

узнав об этом, Дельвиг предложил Кюхле свое место секретаря 

у вельможи, богача и мецената А.Л. Нарышкина, уезжавшего 

за границу, что и спасло его. 

«Мой брат родной по музе, по судьбам» 

В годы Южной ссылки Пушкину не сиделось на месте. Имея 

возможность удовлетворить тягу к перемене мест, ему удалось поколесить 

по Крыму, Молдавии, Малороссии. Кюхельбекеру в эти 

же годы пришлось посетить Германию, побывать в Париже, послужить 

на Кавказе. Естественно, что переписывались они от случая к 

случаю, поскольку постоянно теряли друг друга из виду. Но письма 

Пушкина к друзьям в эти годы пестрят вопросами о брате по 

музе и судьбам: «Что Вильгельм? есть об нем известия?»; «А где Кюхельбекер?»; 

«Что Кюхля?»; «Что мой Кюхля, за которого я стражду, но 

все люблю? Говорят, его обстоятельства нехороши, ― чем нехороши?». 

Несмотря на то, что Пушкин находился вдали от друга, ему удавалось 

пристально следить за его творческим развитием, радоваться 

его успехам и критиковать за промахи. 

13

Болезненное самолюбие Кюхли не позволяло ему правильно 

воспринимать критику друга. На этой почве случались охлаждения 

в их отношениях. Осенью 1823 года пришлось обратиться к посредничеству 

А.А. Шишкова: «Пишет ли тебе общий наш приятель 

Кюхельбекер? Он на меня надулся, бог весть почему. Помири нас». Ах, 

Кюхля, Кюхля, воистину большое дитя, амплитуда его отношений 

к самому близкому человеку от дуэльного пистолета до готовности 

отдать за него жизнь. Летом 1825 года Кюхельбекер оказался в Петербурге. 

До Пушкина дошли слухи, что Кюхля собирается навестить 

его в Михайловском. Ожидание было постоянным и нетерпеливым... 

Прошло лето, наступила осень, минуло 19 октября. В своем 

послании лицеистам поэт-изгнанник проникновенно обращается 

к тому, кого еще ждет и надеется увидеть: 

Служенье муз не терпит суеты, 

Прекрасное должно быть величаво: 

Но юность нам советует лукаво, 

И шумные нас радуют мечты... 

Опомнимся ― но поздно! и уныло 

Глядим назад, следов не видя там. 

Скажи, Вильгельм, не толь и с нами было, 

Мой брат родной по музе, по судьбам?! 

Пора, пора! душевных наших мук 

Не стоит мир, оставим заблужденья! 

Сокроем жизнь под сень уединенья! 

Я жду тебя, мой запоздалый друг – 

Приди, ― огнем волшебного рассказа 

Сердечные преданья оживи, 

Поговорим о бурных днях Кавказа, 

О Шиллере, о славе, о любви. 

Напрасны были надежды Пушкина на приезд Кюхельбекера в 

Михайловское. Оказавшись в Петербурге, Кюхельбекер попал в водоворот 

революционных событий, которые полностью овладели 

его сознанием, и он отдал себя этому новому для него, но близкому, 

понятному и справедливому делу. И как свидетельствует сообщение 

в «Русском Инвалиде», отдал без остатка. ...Тоскливо и 

грустно! И не оставляет надежды официальное сообщение прави- 

14

тельственной газеты, а писем петербургские друзья не пишут. Да и 

опасно писать их, откровенные письма. 

Над Россией бушует социальная стихия и одно неосторожное 

слово может втянуть в круговерть из которой и безвинному не просто 

выбраться. 

Письма на деревню дедушке 

«Милостивый государь и почтеннейший дедушка! 

Вот и наступил 1826 год! Какими важнейшими и печальными событиями 

для России ознаменовался прошедший. Мы должны при поздравлении 

друг с другом желать, чтобы сей наступивший был счастливее для 

всех, почему самому примите и от меня, почтеннейший дедушка, усердное 

поздравление с оным при душевном желании проводить вам сие новолетие 

в совершенном здоровье счастливо и в крепости сил. 

А мы начали оной как-то очень уныло. Все здешние жители ходят с 

повислыми носами. Причиною тому отчасти служит закрытие всех 

публичных удовольствий, отчасти же и даже наиболее потеря милых для 

сердца людей. Один потерял сына, другая мужа, третий брата, друга и 

пр. Всякой плачет, тужит, но пособить некому. Всякому теперь свойственно 

смотреть в темные очки на свет. 

Касательно же по себе скажу откровенно, что и мне как-то очень невесело, 

ибо потерял третьего дня одного искреннего приятеля. Приехали 

к нему, схватили, все бумаги его запечатали, и он для нас пропал. Хоть 

мне и нечего бояться, чтоб могли схватить, однако же, согласитесь, что 

равнодушным зрителем не можно быть, когда лишаешься своих друзейприятелей. 

Если бы их постигла смерть, то не столько бы тужил, а то 

мучительна неизвестность, наиболее наводит тоску на всех…». 

Такое письмо из Петербурга в Дворяниново, Тульской губернии 

написал Алексей Павлович Болотов, поручик Гвардейского 

генерального штаба своему дедушке, помещику Андрею Тимофеевичу. 

Алексей Павлович самый молодой из семейства Болотовых. 

Она состояла из нескольких поколений, от деда, Андрея Тимофеевича, 

- для которого Николай I был уже восьмой император, вступивший 

на престол при его жизни, до внука Алексея ― ровесника 

большинства тех, кто вышел на Сенатскую площадь, а теперь 

находившихся в казематах Петропавловской крепости. 

15

Со многими из них Алексей учился и служил. Более того, со многими 

«карбонариями» он настолько близко знаком, что знает членов 

их семьи, знает их печали и радости. По случаю, пока суд да дело, и 

он мог бы разделить судьбу своих товарищей, к счастью, этого не 

случилось. Он благодарил Бога, что к нему не пристал вирус вольномыслия 

и безбожия. 

Спустя несколько дней, Алексей Павлович Болотов послал 

письмо и к своим родителям. Он с удовлетворением пишет о «свежем 

ветре», проникающем в затхлые помещения государственного 

управления, в результате чего «Россия может надеяться на лучшее»! 

При этом он не может «без содрогания смотреть» на страдания родных 

и близких своих товарищей, увлеченных в заговор «пылкою молодостью 

и своею неопытностью». 

«...Государем все вообще восхищены. Он отлично ведет дела, вникает 

в гражданскую часть и делает ее исправнее. Беспрестанно занимается 

или с министрами, или в Совете. Самый великий князь Михаил переменился, 

не занимается уже фрунтом, а преимущественно гражданскими 

делами. Всякий день он несколько часов проводит в Совете. Если Бог поддержит 

их, то Россия может надеяться лучшего, чем при покойнике. 

Одно обещание Императора ничего не скрывать от своих подданных может 

уже обещать многое… 

Сколь таковые поступки Императора восхищают всякого русского, 

столь, напротив, нельзя без содрогания смотреть на вопли семейств, из 

коих вырваны отцы, братья, сыновья, участвовавшие в заговоре против 

правительства в намерении дать конституцию. Некоторые из них замешаны 

весьма сильно, другие же невольно увлечены пылкою молодостию 

и своею неопытностию. Одни из них действовали для своих черных 

намерений, другие же, напротив, для мнимого блага, будучи оживлены 

фанатизмом. Но как бы то ни было, редкое можно найти теперь семейство, 

которое не имело бы потери. 

Всех замешанных простирается до четырех тысяч пятисот человек. 

Все ожидают с нетерпением решения участи сих людей. Большая часть 

здешних жителей ожидает слышать милосердие от Государя большей 

части увлеченных фанатизмом. 

…Из числа схваченных находятся некоторые и из нашего училища. 

Граф Коновницын, преподававший фортификацию, Палицын историю, 

Корнилович географию, и мой товарищ по математике Крюков сдела- 

17

лись жертвами. Коновницын наказан шестимесячным заключением в 

Кронштадтской крепости, Корнилович замешан более всех. Если он избежит 

смерти, то уже, наверное, не избежит вечного заточения. Палицын 

же и Крюков взяты по подозрению, ибо они квартировали с Глебовым, 

который отличился на площади. Последних двух мне весьма жалко. 

Представить себе, что Палицын не имеет никакого состояния, жил 

одною службою, имеет старую и больную мать и содержал брата в артиллерийском 

училище. Если он хотя и оправдается, однако уже, наверное, 

не останется при училище. 

Крюков же виноват еще менее его. Он по причине смерти своего 

старшего брата и по расстроенным обстоятельствам, а наиболее своего 

больного отца должен был ехать в Москву в отпуск на два месяца, но не 

успел провести там и одной недели, как увезен сюда с фельдъегерем. Надо 

себе живо представить отчаяние отца и пятерых сестер, искренне его 

любивших и полагавших в нем опору. Но, видно, так надобно! — и вероятнее 

всего, сие важное происшествие было уже начертано в плане Всемогущего 

для истинного блага!!». 

У отца Алексея, Павла Андреевича Болотова, такая позиция 

сына, находящегося в эпицентре ужасных событий, вызывает тревогу 

за его дальнейшую судьбу. Он тщательно скрывает эту тревогу, 

но, тем не менее, она проскальзывает в его письме, написанному 

отцу Андрею Тимофеевичу. 

Кромы. Орловская губерния. 

Павел Андреевич Болотов к отцу своему А.Т. Болотову, в Дворяниново, 

Тульской губернии: 

«…В первый день сего года получил я из Орла достопамятный манифест 

от 20 декабря, прекрасно написанный и довольно грозный насчет 

искоренения в нашем отечестве духа революционного, и дельно! Ежели бы 

удалось правительству благополучно осадить и усмирить этих безумных 

затейщиков и энтузиастов вольнодумческой философии, мечтавших 

о мнимом блаженстве посреди всеобщего потрясения и нарушения 

счастливой тишины и спокойствия, коим мы доселе, благодарение Господу, 

наслаждались. 

Но жаль будет, если при сем не соблюдутся строгие меры и благоразумное 

беспристрастие, дабы не зацепить по пустым подозрениям и людей 

совсем невинных, чрез что может возбудиться еще больше всеобщего 

ропота и неудовольствия…». 

18

Старшее поколение Болотовых относятся к той части просвещенного 

провинциального дворянства, которое не могло сочувственно 

относиться к идеям тех, кто вышел на Сенатскую площадь, 

и к их соумышленникам журнальным стихотворцам, к их оракулу 

Пушкину. У них была другая общественная и сословная точка зрения. 

Они, привыкшие к провинциальному миру, тишине и спокойствию, 

неожиданную весть о возмущении восприняли как 

предвестие глобальных потрясений. 

А.Т. Болотов внучатому племяннику Михаилу Алексеевичу 

Леонтьеву в село Епифанское, Тульской губернии: 

«…Для яснейшего усмотрения сего — приведите только на память 

себе то обстоятельство, что всем нам уже давно известно было, что у 

нас не только в столицах, но и в рассеянии по всему государству находилось 

великое множество из разного звания и состояния людей, потаенных 

карбонариев или так называемых свободомыслящих?! И не наслышались 

ли мы уже давно, что и в Питере того и ждали и опасались, чтоб не 

наделали они каких бед и не возникла б какая-нибудь бедственная для нас 

революция? 

Не твердили ли многие, что у нас производятся многие действия, 

равно как бы нарочно направляемые к тому, чтоб все сословия приводимы 

были в неудовольствие и побуждаемы были к роптаниям и жалобам, не 

исключая даже и самих войск?..». 

Когда в газетах появилось официальное сообщение о благополучном 

пресечении возмущения «буйных голов», то это вызвало у 

них естественную благоприятную реакцию. 

Кромы. Орловской губернии. 

Помещик П.А. Болотов, в своем письме к отцу А.Т. Болотову 

анализирует истоки и причины этих потрясений: 

«…Кажется, можно безошибочно сказать, что в числе… зачинщиков 

бывшего в Санкт-Петербурге бунта, в множайшем числе их соумышленников 

едва ли есть немного, в коих была бы хоть искра истинного 

христианства, не дозволяющего и задумывать, а не только предпринимать 

какое-либо возмущение народное. В числе сих возмутителей видим 

имена известного Рылеева, Бестужевых, Кюхельбекеров как модных жур- 

19

нальных стихотворцев, которые все дышали безбожною философиею согласно 

с модным их оракулом Пушкиным, которого стихотворения 

столь многие твердят наизусть и, так сказать, почти бредят ими. Следовательно, 

корни этой заразы весьма глубоко распространились, и нелегко 

выдернуть их и уничтожить…». 


Январь. 


Уже в наступившем новом 1826 году, Петр Александрович 

Плетнев, издатель и друг Пушкина с очередной почтой послал в 

Михайловское письмо, и пять экземпляров сборника «Стихотворения 

Александра Пушкина», изданного еще в минувшем году, но лишь 

накануне поступившего в продажу. 


В «Русском инвалиде» (№5) опубликовано «Прибавление к подробному 

описанию происшествия, случившегося в Санкт-Петербурге 

14-го декабря 1825 г.». В этом номере было опубликовано сообщение 

о назначении Следственного комитета. 

12, Михайловское. 

Пушкин получил от Плетнева пять экземпляров книги «Стихотворения 

Александра Пушкина». 

Действительно, из Петербурга в Михайловское доставили пять 

экземпляров нового, только что поступившего в продажу сборника 

«Стихотворения Александра Пушкина», В конце января Александр 

Сергеевич получил от Плетнёва письмо, на которое буквально 

набросился, надеясь узнать, наконец, что творится в Петербурге. 

Но там, как и прежде, ни о пострадавших друзьях, ни о петербургских 

событиях не было ни слова. 

«…Мне Карамзины поручили очень благодарить тебя за подарок им 

твоих «Стихотворений». Карамзин убедительно просил меня предложить 

тебе, не согласишься ли ты прислать ему для прочтения «Годунова». 

Он никому его не покажет, или только тем, кому ты велишь. Жуковский 

тебя со слезами целует и о том же просит. Сделай милость, 

напиши им всем по письмецу… 

20

Умоляю тебя, напечатай одну или две вдруг главы «Онегина». Отбоя 

нет: все жадничают его. Хуже будет, как простынет жар. Уж я и то 

боюсь: стращают меня, что в городе есть списки второй главы…». 

Отложив письмо, Пушкин в очередной раз взял изящно изданный 

томик стихотворений, присланный Плетневым. Неторопливо 

листая страницы, книги, он с удивлением отметил, что выстраданные 

некогда стихотворные строки, теперь, напечатанные типографским 

шрифтом, будто отдалились от него, как отдаляются 

любимые, но повзрослевшие и живущие самостоятельной жизнью 

дети. Первый раздел книги «Стихотворения Александра Пушкина» 

завершался пострадавшей от цензуры, и потому болезненно любимой 

элегией «Андрей Шенье». 

Пушкин не сомневался, что строфы вычеркнутые цензурой из 

«Андрея Шенье» будут распространяться в списках как самостоятельное 

стихотворение. Горячие головы непременно соотнесут то, 

что написано в отрывке с событиями происшедшими на Сенатской 

площади в декабре истекшего года. В этом нет сомнения, но изменить 

что-либо, он уже не властен. Да и привык к тому, что как 

только высохнут чернила, которыми написаны стихи, они начинают 

жить собственной неподвластной ему жизнью. 

Сколько их и легальных и нелегальных ходит по России в рукописях. 

Но пока от казематов Бог миловал. Хотя теперь, после мятежа 

друзей и братьев, правительство тоже проведёт параллель 

между написанным и событиями на Сенатской. И потому сначала 

могут причесать «под одну гребенку» с друзьями и братьями, а затем 

будут разбираться прав ты или виноват. 

Так что трудно предсказать, чем все может закончиться и для 

тех, у кого найдут эти стихи, и для него, как сочинителя. Ну, да Бог 

милостив! Тем более что сейчас, пожалуй, и любители рукописных 

вольнодумческих стихов будут более осторожными. Так что, ничего 

другого не остается, как надеяться на русское «авось». 

Пушкин снова взял письмо Плетнёва, собираясь написать ответ. 

Но почувствовал, что нет сил, писать письма, когда нет надежды, 

что получишь хотя бы куцую весточку о судьбе друзей, братьев, 

товарищей. Перо валится из рук… 

21

Михайловское – Петербург. 

Пушкин ― Плетневу: 

«Душа моя, спасибо за «Стихотворения Александра Пушкина», издание 

очень мило; кое-где ошибки, это в фальшь не ставится. Еще раз 

благодарю сердечно и обнимаю дружески. 

Что делается у вас в Петербурге? я ничего не знаю, все перестали ко 

мне писать. Верно вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда не 

намерен—но неизвестность о людях, с которыми находился в короткой 

связи, меня мучит. Надеюсь для них на милость царскую. Кстати: не 

может ли Жуковский узнать, могу ли я надеяться на высочайшее снисхождение, 

я шесть лет нахожусь в опале, а что ни говори — мне всего 26. 

Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки 

нерелигиозные—других художеств за собою не знаю. Ужели молодой наш 

царь не позволит удалиться куда-нибудь, где бы потеплее? — если уж 

никак нельзя мне показаться в Петербурге — а? 

Прости, душа, скучно мочи нет». 

Понимая, что из всех петербургских друзей наиболее полной информацией 

о ходе следствия располагает Жуковский, Пушкин решил 

именно у него узнать сгустились ли над его головой тучи, или 

вокруг неё ясно. 

Январь. Вторая половина. 

Михайловское – Петербург. 

Пушкин – Жуковскому: 

«Я не писал к тебе, во-первых, потому, что мне было не до себя, 

во-вторых, за неимением верного случая. Вот в чем дело: мудрено мне 

требовать твоего заступления пред государем; не хочу охмелить тебя в 

этом пиру. Вероятно, правительство удостоверилось, что я заговору не 

принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел, 

но оно в журналах объявило опалу и тем, которые, имея какие-нибудь сведения 

о заговоре, не объявили о том полиции. Но кто яке, кроме полиции 

и правительства, не знал о нем? о заговоре кричали по всем переулкам, и 

это одна из причин моей безвинности. 

Всё-таки я от жандарма еще не ушел, легко, может, уличат меня в 

политических разговорах с кем-нибудь из обвиненных. А между ими 

друзей моих довольно. … Теперь положим, что правительство, и захочет 

прекратить мою опалу, с ним я готов условливаться (буде условия необ- 

22

ходимы, но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. 

Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со 

мною правительства etc. (…) 

Прежде, чем сожжешь это письмо, покажи его Карамзину и посоветуйся 

с ним. Кажется, можно сказать царю: Ваше величество, если 

Пушкин не замешан, то нельзя ли, наконец, позволить ему возвратиться?» 

Им оставлено право – отвечать на вопросы 

Заключенным в Петропавловскую крепость оставили одно право – 

отвечать на вопросы Следственного комитета. Эта игра в «вопросответ» 

слепо вела их туда, куда нужно было следователям. Арестанты 

же надеясь быть услышанными, пытались объяснить императору 

и его доверенным лицам, что ими двигали не преступные 

намерения, а желание видеть свою Родину процветающей и благоденствующей. 

Они пытались обосновать причины волнения происшедшего 

в Петербурге на Сенатской площади. У них еще теплилась 

надежда, что они будут услышанными. Одним из таких идеалистов 

был отставной подполковник, барон В.И. Штейнгейль. В 

частности, в своем многостраничном письме, адресованном новоиспеченному 

императору, он писал: 

«…Всемилостивейший государь! Сколько бы ни оказалось членов 

тайного общества или ведавших про оное, сколько бы многих по сему преследованию 

ни лишили свободы, все еще останется гораздо множайшее 

число людей, разделяющих те же идеи и чувствования. Россия так уже 

просвещена, что лавочные сидельцы читают уже газеты, а в газетах пишут, 

что говорят в палате депутатов в Париже. Не первая ли мысль: 

«Почему мы не можем рассуждать о наших правах и собственности?» — 

родится в голове каждого. 

Большая часть профессоров, литераторов, журналистов должны душевно 

принадлежать к желателям конституционного правления: ибо 

свобода тиснения сопряжена с личною их выгодою. Книгопродавцы тоже, 

купцы тоже. Наконец, все те, кои бывали в иностранных государствах, а 

иные и образовались там; все те, кои служили в гвардии и теперь служат, 

не того ли же образа мыслей? Кто из молодых людей, несколько образованных, 

не читал и не увлекался сочинениями Пушкина, дышащими 

свободою, кто не цитировал басни Дениса Давыдова: «Голова и ноги»! 

23

Может быть, в числе тех, кои имеют счастие окружать особу вашу, 

есть таковые. О, государь! Чтобы истребить корень свободномыслия 

нет другого средства, как истребить целое поколение людей, кои родились 

и образовались в последнее царствование. Но если сие невозможно, то 

остается одно — препобедить сердца милосердием и увлечь умы решительными 

явными приемами к будущему благоденствию государства». 

Когда Штейнгейль писал письмо императору, другой злоумышленник, 

Н.И. Лорер отвечая на вопрос Следственного комитета, 

зачем он и поручик Гориславский накануне ареста «сожгли 

сочинения Пушкина», отвечал, что не мог он жечь сочинения Пушкина: 

«...ибо не полагал, что они сомнительны; зная, что почти у каждого 

находятся, и кто их не читал!». 

Жаждущие услышать музу Пушкина 

Долгожданные «Стихотворения Александра Пушкина» уже продававшиеся 

в книжных лавках Петербурга, наконец, были отправлены 

и в Москву. Но там часть доставленного тиража не удовлетворила 

спрос. То, что поступило в Москву, было каплей, не способной 

утолить жажду всех стремившихся соприкоснуться с музой 

Пушкина. Многие, очень многие, не сумев купить сборник в 

Москве, заказывали его частным образом в Петербурге. Именно об 

этом свидетельствует письмо чиновника при московском генералгубернаторе 

А.Я. Булгакова. В эти дни он пишет в Петербург брату, 

почтовому директору К.Я. Булгакову: 

«Здесь раскупили все экземпляры стихотворений Александра Пушкина. 

Пришли мне экземпляр; хочется посмотреть, что это за хваленые 

стихи». 

Спустя некоторое время он снова пишет брату, благодарит его 

за то, что тот прислал ему стихотворения «повесы Пушкина» и восхищается 

ими. Особенно ему понравилось стихотворение посвященное 

Всеволжскому: «Прости, счастливый сын пиров». «Какая живая 

картина Москвы», восхищается А.Я. Булгаков. Еще один москвич 

вторит Булгакову, характеризуя творчество Пушкина, Н.А. Полевой 

пишет из Москвы в Петербург П.П. Свиньину: «Я не начитаюсь 

Пушкина! Что за прелесть! Какой талант огромный!». 

25

Пушкин узнаёт от друзей, какое впечатление производит на 

них только что вышедший в свет сборник его стихотворений. Так 

Баратынский пишет ему: 

«…Я часто вижу Вяземского. На днях мы вместе читали твои мелкие 

стихотворения, думали пробежать несколько пьэс и прочли всю книгу. 

Что ты думаешь делать с «Годуновым»? Напечатаешь ли его или попробуешь 

его прежде на театре? Смерть хочется его узнать. 

Прощай, милый Пушкин, не забывай меня». 

Крепостной барона Моренгейма 

Колючий январский ветер донес до Гроховского въезда в город 

со стороны пражского предместья Варшавы перезвон башенных 

часов, возвестивших о наступлении полудня. Досмотрщик только 

что заступивший в караул у Гроховского въезда с завистью смотрел 

вслед уходившим товарищам, сменившимся с наряда и направлявшимся 

в теплое помещение кордегардии. Он же обречен до 

наступления счастливого мига ― смены караула, спасаться от пронизывающего 

ветра в насквозь продуваемой будке. 

Но еще хуже будут те минуты, когда нужно будет выходить из 

будки, чтобы делать досмотр и проверять документы у проходящих 

и проезжающих в Варшаву. Но путников в этот студеный день 

почти не было. В такую погоду редко кто отважится покидать теплый 

очаг своего дома. Лишь несколько крестьян из окрестных деревень, 

гонимые нуждой и неотложными делами миновали его заставу. 

Зная их, досмотрщик не проверял у них документы и покинул 

будку единственно для того, чтобы поднять и опустить шлагбаум. 

Но остервенело налетевший на него ветер, тут же загнал его в 

будку. 

Вжавшись в угол будки, досмотрщик вслушивался в завывания 

ветра. Он не помнит того мгновения, когда у него закрылись глаза 

и он погрузился в дремоту. Продолжалось это долго, или мгновение 

он тоже не мог осознать. Вздрогнув, досмотрщик открыл глаза 

и увидел, что со стороны деревни Окунево в его сторону приближается 

путник. Не меняя положения, досмотрщик стал наблюдать 

за путником. Всё в нем казалось странным – походка, фигура, 

одежда. Шёл он, скособочившись, выставив вперед левое плечо. 

26

При этом или прихрамывал на правую ногу, или подскакивал на 

левой. Высокий ростом, он сильно сутулился, да еще при этом 

наклонял голову так, будто одновременно прислушивался и скрывал 

лицо от обжигающего ветра. 

Всё в его фигуре было нелепо и неестественно, будто каждая 

часть его тела жила самостоятельной жизнью. Такая же дисгармония 

была и в чертах его лица. Беспокойно бегающие, навыкате, лихорадочно 

блестящие глаза. Сухие провалившиеся щеки при 

остром крючковатом кривившимся в одну сторону носом. Беспрестанно 

кривящийся и подрагивающий в конвульсиях рот. Путник 

был одет в тулуп, крытый китайкой и подпоясанный кушаком. Под 

ним был виден простой нагольный тулуп. Голову покрывала русская 

шапка. 

«Однако, в такой одёже сам черт не брат», с завистью подумал 

досмотрщик. Он неохотно вышел из будки навстречу путнику 

и ветру. 

Повернувшись к ветру спиной, досмотрщик окинул путника 

намётанным взглядом и подумал: «Видит Бог, это блаженный». 

Вместе с тем сурово спросил: 

― Кто таков, откуда и куда следуешь? 

Странный путник подергал шеей так, будто ему было не проглотить 

застрявший в горле кусок. Кривя рот, растягивая слова и 

округляя букву «о» с трудом выдавил из себя ответ: 

― Иван Алексеев, крепостной слуга барона Моренгейма. Исполняя 

волю барина, промышлял по надобности в окрестностях. 

Возвращаюсь из недальней корчмы и направляюсь восвояси. 

Слушая путника, досмотрщик думал: «Что за наваждение, то 

мне кажется, что я вижу его впервой, то, как будто бы, я его уже 

где-то встречал. Мне знакомы его глаза навыкате и кривящийся 

рот. Или он просто напоминает мне кого-то?» Вслух же досмотрщик 

спросил: 

― Да ты, братец, давно ли здесь живешь? 

И снова растягивая слова, путник ответил: 

― Вот ужо на Сретенье аккурат год будет тому. 

«Ну, коли год то верно я его уже встречал, – подумал досмотрщик,― 

чёртов ветер, куда не повернись, всё за шиворот дует…. Од- 

27

нако, ведь не помню, что встречал. Но, может быть, в толпе заприметил. 

А глаза и рот особенные, вот и запомнились…». 

― Если на Сретенье, то уже давненько здесь живешь – сказал 

вслух досмотрщик, словно флюгер, подчиняясь направлению ветра 

и непременно подставляя ему спину. 

― А имеешь ли ты пачпорт? – спросил досмотрщик, улавливая 

спиной изменившееся направление ветра и снова подставляя ему 

спину. Зябко поёживаясь, он поднял плечи, и, казалось, пытался 

спрятать между ними голову. 

― Имею, само собой. Вот только ума не приложу, куда он запропастился. 

Путник стал суетливо расстегивать верхние крючки одной и 

другой шубы, поспешно ощупывая грудь. 

«Эге, что-то он потерялся», ― глядя на суетившегося путника, 

подумал досмотрщик, ― верно, он беспачпортный и «валяет Ваньку» 

– будто ищет, а сам думает, что мне надоест ждать, когда он 

найдет, и я его отпущу. Шалишь, брат! Я отведу тебя в кордегардию, 

и пока буду там докладывать, да пока с тобой разбираться будут, 

я погреюсь у жаркой печки. Так что ищи, ищи, а я подожду – 

овчинка стоит выделки!». 

Путник действительно имел вид растерянный и жалкий: 

― Куда же я его положил, ― бормотал он, то похлопывая себя 

по бокам, то шаря за пазухой, а то, бессильно опуская руки, бессмысленно 

уставившись в одну точку. ― Где же он, Господи, ― 

начинал он бормотать и снова суетиться. ― Ах да, кажется, вот, вот 

он, пожалуйста, господин караульный, вот мой вид. 

― И впрямь пачпорт, ― не удержал разочарования досмотрщик, 

с удивлением посмотрев на путника. Увидев его, все ещё испуганное 

лицо беззлобно подумал: «И впрямь блаженный, чего с 

пачпортом–то бояться». 

Скромная мечта досмотрщика хотя бы несколько минут погреется 

в кордегардии, растаяла как легкое облачко пара в морозном 

воздухе. Он даже не взял в руки паспорт путника. Направившись к 

будке и не оглядываясь, досмотрщик тихим усталым голосом сказал: 

― Иди с Богом, любезный! 

28

Если бы он оглянулся, то увидел бы до глупости счастливую 

улыбку, застывшую на лице путника. Досмотрщик снова вспомнил 

бы, что тот чего-то боялся, разыскивая в карманах паспорт, а теперь 

радовался, что его не проверили. Вспомнил бы и словесный 

портрет беглого, о котором досмотрщиков уведомляло начальство, 

там и глаза навыкате и нос да рот кривые. 

Сложив «два и два» досмотрщик непременно отвёл бы прохожего 

в кордегардию. Но в этот день путнику повезло. Однако, везение, 

как известно, дама капризная. 

Февраль 

Первые дни февраля 

Иссушающий душу мрак неизвестности 

Уже наступил февраль, а Пушкина, как и в декабре, когда 

впервые услышал о событиях в Петербурге, поглощают мрачные 

думы о судьбе своих друзей-товарищей, вышедших на Сенатскую. 

В первых числах февраля очередная почта доставила Пушкину 

письмо от Дельвига. Нетерпеливо разорвав пакет, Александр Сергеевич 

с жадностью впился в строчки письма, надеясь, наконец, 

преодолеть барьер неизвестности. Но, увы, просмотрев письмо, он 

понял, что иссушающий душу мрак неизвестности, по-прежнему 

будет лишать его сна и покоя. 

Отвечая на письмо Дельвига, Пушкин с нескрываемым раздражением 

написал ему: 

«Насилу ты мне написал и то без толку, душа моя. Вообрази, что я 

в глуши ровно ничего не знаю, переписка моя отовсюду прекратилась, а 

ты пишешь мне, как будто вчера мы целый день были вместе и наговорились 

досыта. Конечно, я ни в чем не замешан, и если правительству досуг 

подумать обо мне, то оно в том легко удостоверится. Но просить мне 

как-то совестно, особенно ныне; образ мыслей моих известен. Гонимый 

шесть лет сряду, замаранный по службе выключкою, сосланный в глухую 

деревню за две строчки перехваченного письма, я, конечно, не мог доброжелательствовать 

покойному царю, хотя и отдавал полную справедливость 

истинным его достоинствам, но никогда я не проповедовал ни возмущений, 

ни революции—напротив. Класс писателей, как заметил Alfieri, 

более склонен к уморению, нежели к деятельности, и если 14 декабря 

29

доказало у нас иное, то на то есть особая причина. Как бы то ни было, я 

желал бы вполне и искренно помириться с правительством, и, конечно, 

это ни от кого, кроме его, не зависит. В этом желании более благоразумия, 

нежели гордости с моей стороны. 

С нетерпением ожидаю, решения участи несчастных и обнародование 

заговора. Твердо надеюсь на великодушие молодого нашего царя…. 

Прощай, душа моя». 

Элегия, пострадавшая от цензуры 

Во второй половине дня Пушкин стал собираться к Анне 

Вульф, поскольку получил от неё приглашение на именины. Посмотрев 

на уже упакованный подарок для именинницы, он решил, 

что следует присовокупить к нему томик своих стихотворений из 

тех, что совсем недавно были получены из Петербурга от Плетнева. 

Взяв сборник стихотворений, Пушкин написал на его авантитуле: 

«Дорогой Имянинице Анне Николаевне Вульф от нижайшаго ея доброжелателя 

А. Пушкина. В село Воронич 1826 года 3 февраля из сельца Зуёва». 

Когда наряду с другими гостями Пушкин подарил Анне Николаевне 

свой сувенир и приложенный к нему томик стихов, она, зачитав 

вслух дарственную надпись и прижав сборник стихов к сердцу, 

подошла к Пушкину, чтобы в знак благодарности поцеловать его. 

Приняв поцелуй, Пушкин, дурачась, громко сказал: 

― Чтобы еще такое подарить Анне Николаевне, чтобы она поцеловала 

меня в другую щечку? 

Подумал и спросил: «Анна Николаевна, а вы поцелуете меня, 

если я вам подарю, ― наклонившись к имениннице, он прошептал 

ей на ухо, ― стихи, которые не пропустила цензура. 

Анна Николаевна, до этого державшая в руках упакованный 

подарок Пушкина и томик его стихов, положила их на краешек 

обеденного стола, обвила руками шею Пушкина и крепко поцеловала 

его в щеку. Дурачась, Алексей Вульф сказал: 

― Александр Сергеевич, придумайте еще один подарок, и Аннушка 

обязана будет поцеловать вас в губы. 

― Нет,― сказал Пушкин,― от такого искуса как поцелуй в губы 

моя арапская кровь вскипит, и я не властен буду над своими действиями. 

31

Несколькими днями позднее Анна Николаевна пришла к 

Пушкину, и он дал ей рукопись элегии «Андрей Шенье», указав 

исключённые цензурой 44 стиха от «Приветствую тебя, мое светило» 

до «Так буря мрачная минёт». Анна Николаевна тщательно переписала 

на отдельный листок изъятые из элегии строки. 

В те дни, когда в Михайловском и Тригорском спокойно текли 

элегические дни и вечера в Петербурге их характер был далёким 

от элегии. 



Петербург. Петропавловская крепость. 

На вопросы следователей о Пушкине, арестованные отвечали. 

И.Н. Горсткин, отвечая на вопросы, показал: «Я был раза два-три 

у князя Ильи Долгорукова. Был там и Пушкин. Он читал свои стихи, все 

восхищались их остротой…». 

В.А. Бечаснов показал: «Зная же, что я охотно занимаюсь книгами 

и поэзией, братья Борисовы и Люблинский советовали мне бросить романы, 

как не заслуживающие потери времени, предлагая читать хороших 

писателей. Например, трагедии и стихи сочиненные Пушкиным и 

другими, что постепенно разгорячило мое пылкое воображение». 

М.П. Бестужев-Рюмин на допросе сообщил, что «первые либеральные 

мысли почерпнул в трагедиях Вольтера. Между тем везде слыхал 

стихи Пушкина, с восторгом читанные. Это все более и более укрепляло 

во мне либеральные мнения». Показал он также и то, что на перегоне 

Трилесы – Белая Церковь, конвоировавший его офицер Мариупольского 

гусарского полка Ракшанин рассказывал ему, что 

«вольнодумческие стихи Пушкина в рукописях распространены по всей 

армии». 

[

Роковая встреча

[

Встреча на псковской ярмарке 

Ежегодно 10 февраля в Пскове открывалась двухнедельная ярмарка, 

собиравшая до пятидесяти тысяч иногородних гостей и 

участников. Учитывая, что Арсений вернулся из Петербурга с 

деньгами, но без ожидаемых припасов, Прасковья Александровна 

решила по возможности пополнить необходимые запасы на псковской 

ярмарке. Накануне она отправила Арсения с подводами в 

Псков на ярмарку. Завтра же, ещё до петухов она, её дочь, племянница 

и с ними Пушкин в её карете отправятся по тому же маршруту. 

Посетив ярмарку, Прасковья Александровна продолжит путь в 

свои имения находящиеся в Тверской губернии. 

Собирая в дорожный баул свои вещи, Анна Николаевна открыла 

бюро, чтобы взять почтовую бумагу и письменные принадлежности. 

На одной из полочек бюро она увидела томик стихотворений 

Пушкина. Взяла его в руки, полистала и заметила между 

страницами книги листок бумаги, на который она списала с пушкинской 

рукописи запрещённый цензурой фрагмент элегии «Андрей 

Шенье». Подумав несколько мгновений, Анна Николаевна 

оставила листок в книге и опустила её в дорожный баул. Если бы 

это было возможно, то следовало бы сказать Анне Николаевне: 

«Оставьте книгу Пушкина в бюро, «не будите лихо пока оно тихо». 

Но этот совет не мог коснуться сознания Анны Николаевны. Книга 

с рукописным листком остались в бауле, что впоследствии измени- 

35

ло судьбу нескольких человек. Но все они пока об этом ничего не 

знали. 

В Пскове путешественники остановились в доме свекрови 

Прасковьи Александровны. Пушкин, вместе со всеми немного отдохнув 

с дороги и отобедав, отправился к псковским друзьям. 

На ярмарке совмещалась и переплелась деловая и разгульная 

жизнь. Как и положено, в ярмарочной утробе стояли шум и гам. 

Вместо потоков движения была толчея и суета. Только что Анна 

Николаевна была рядом со своей мамой и двоюродной сестрой 

Аннет. Казалось, она мгновение посмотрела на скоморохов развлекавших 

посетителей ярмарки, хотела поделиться с Аннет впечатлением 

от увиденного, повернулась, а рядом никого нет. Рванулась 

влево, рванулась вправо, приподнялась на цыпочки, но их нигде не 

видно. Потерялась! 

― Вы потерялись или меня ищите? ― раздался рядом приятный 

мужской голос. Анна Николаевна повернула голову на голос, с лица 

не успело сойти выражения растерянности. Рядом, доброжелательно 

улыбаясь, стоял офицер. Справившись с растерянностью, 

Анна Николаевна строго посмотрела на офицера и ничего ему не 

ответила. 

― Ясно,― сказал он,― с незнакомцами вы не разговариваете. 

Похвально! И поскольку посредник, который мог бы познакомить 

нас, отсутствует, то позвольте представиться вам без оного. Штабскапитан 

лейб-гвардии Конно-егерского полка Александр Ильич 

Алексеев. 

Несколько мгновений Анна Николаевна размышляла над тем, 

как реагировать на явное желание офицера познакомиться. Она 

неожиданно протянула ему руку и представилась: «Анна Николаевна 

Вульф». Штабс-капитан почтительно поцеловал её руку. 

― Позвольте повторить вопрос: вы потерялись? 

― Слово «потерялась» едва ли уместно в данной ситуации, поскольку 

я знаю, где мой дом и спокойно могу туда добраться. Но, 

действительно, моя матушка и сестра исчезли в этой толчее. 

― Вы местная? 

― Нет, мы здесь проездом и завтра отправляемся в дальнейший 

путь. 

36

― Коли так, я очень хотел бы, чтобы этот день запомнился нам 

надолго. Сейчас я живу в гостинице, поскольку в этом городе тоже 

гость. Мой полк квартирует в Новгороде. 

― В Новгороде? ― С лёгким удивлением сказала Анна Николаевна. 

― Мой двоюродный брат прапорщик Иван Петрович 

Вульф тоже служит в Новгороде. 

― К сожалению, я не знаю его, ― сказал Алексеев.― Итак, предлагаю 

«вкусить» весь спектр развлечений, который предлагает ярмарка. 

Задумавшись на некоторое время, Анна Николаевна приняла 

предложение Александра Ильича «вкусить» ярмарочные развлечения. 

Три часа спустя, они усталые и довольные вышли с территории 

ярмарки в город. Александр Ильич предложил Анне Николаевне 

зайти в ресторан гостиницы, где он остановился, чтобы основательно 

отобедать. Но здесь Анна Николаевна проявила твердость и 

в ресторан идти отказалась. 

Тогда Александр Ильич взял извозчика, Анна Николаевна 

назвала ему адрес дома Осиповой Татьяны Федоровны, свекрови ее 

матери, куда он их и доставил. Велев извозчику ожидать его, Александр 

Ильич вышел из экипажа с Анной Николаевной, чтобы попрощаться, 

понимая, что они больше не увидятся. Но вдруг, Анна 

Николаевна спросила: 

― Вы могли бы приехать сюда, часа через два? Для меня это 

важно, пожалуйста. 

― Я готов простоять под вашими окнами эти два часа, но поскольку 

извозчик рядом, то съезжу, пообедаю в одиночестве и ровно 

через два часа буду здесь. 

Спустя два часа, штабс-капитан на том же извозчике прибыл к 

дому, где остановилась Анна Николаевна. Буквально через несколько 

минут, она вышла на улицу. 

― Прежде всего, Александр Ильич, я бесконечно благодарна 

вам за то, что сегодня вы уделили мне столько внимания, за то, что 

весь день были весьма предупредительны, наконец, я благодарна 

вам за ярмарочные развлечения. 

37

― Анна Николаевна, мне крайне приятно слышать, то, что вы 

говорите, но ведь и я бесконечно благодарен вам. Если бы мы сегодня 

не встретились, то и у меня не было бы этого божественного 

дня. 

― Я действительно долго буду помнить прошедший день. И 

мне очень хочется хотя бы как-то засвидетельствовать вам мое уважение. 

Сегодня, во время нашего общения, вы неоднократно и 

весьма к месту цитировали стихи Александра Сергеевича Пушкина, 

и я поняла, что вы знаете и любите его творчество. Я тоже люблю 

его творчество. К счастью, мы с Александром Сергеевичем давно 

знакомы и дружны, наши имения соседствуют. Немногим более 

недели тому, в день моих именин он подарил мне свой, только что 

вышедший из печати, сборник стихотворений. Вот, пожалуйста, 

можете его посмотреть и полистать. 

Наступила пауза. Александр Ильич трепетно, как драгоценную 

реликвию держал в руках томик «Стихотворения Александра Пушкина». 

Внимательно прочитав дарственную надпись, он, едва прикасаясь 

к страницам, медленно стал листать их. 

― Александр Ильич,― нарушила тишину Анна Николаевна, ― 

обратите внимание вот на эту элегию,― она взяла сборник из его 

рук и раскрыла книгу там, где лежала закладка,― элегия называется 

«Андрей Шенье». К огорчению Александра Сергеевича, цензура 

не пропустила из этой элегии сорок четыре стиха. Пушкин позволил 

мне списать пропущенные строки со своей рукописи. А я, в 

память о нашей встрече, сделала для вас копию со своего списка. 

Вот примите, пожалуйста, полный список сорока четырех изъятых 

стихов,― сказала Анна Николаевна, подовая Алексееву сложенный 

листок бумаги,― дома у вас будет возможность со вниманием причитать 

это стихотворение. 

― Я не нахожу слов, чтобы выразить вам мою благодарность. 

Ваш божественный подарок, я буду хранить как реликвию, и всегда 

буду помнить вас и вашу щедрость. 

― Надеюсь, вы понимаете и то, насколько это опасный подарок. 

Лучше, прочитать его и уничтожить, но ни в коем случае не хранить 

с беспечностью. Это чревато тем, что может доставить непри- 

38

ятности не только вам, но и Пушкину, а у него их и так предостаточно. 

― Беспечность, уважаемая Анна Николаевна, мне не присуща. 

На этот счет вы можете быть абсолютно спокойны. 

― Вы меня успокоили. Я верю вам. 



12, Псков. 

Отъезд П.А. Осиповой, Анны Николаевны, и её двоюродной 

сестры Анны Ивановны Вульф из Пскова в Малинники Тверской 

губернии. 

13, суббота. Псков. 

Ф.М. Лодыгин записывает в дневнике: «Обедал у И.Е. Великопольского 

с Пушкиным. Вечер у Карского». 


Ф.М. Лодыгин записывает в дневнике: «Обедал у генерала Г.И. 

Беттихера, где были И.П. и О.С. Кульневы, В.Н. Беклешов, Пушкин и 

военные. Играли в карты с дамами в курочку. Из Петербурга приехал 

Ф.И. Шиль». 

16, вторник. 

Пушкин возвращается из Пскова в Михайловское. 

18, четверг, Петербург. 

Грибоедов находится в Главном штабе под арестом по делу о 

злоумышленниках. Он пишет Ф.В. Булгари: «Пришли мне Пушкина 

стихотворения на одни сутки». 

Петербург - Михайловское. 

Дельвиг ― Пушкину: 

«Милый мой Пушкин…. Наш сумасшедший Кюхля нашелся, как ты 

знаешь по газетам, в Варшаве. Слухи в Петербурге переменились об нем 

так, как должно было ожидать всем знающим его коротко. Говорят, что 

он совсем не был в числе этих негодных Славян…. Дай бог, чтобы это 

была правда. Говорят, великий князь Михайло Павлович с ним был более 

39

всех ласков, как от сумасшедшего от него можно всего ожидать, как от 

злодея – ничего…. Прощай. Твой Дельвиг». 

20, Михайловское – Петербург. 

Пушкин ― Дельвигу: 

«Мой друг барон…. Очень благодарен за твои известия, радуюсь, что 

тевтон Кюхля не был Славянином, а охмелел в чужом пиру. Поведение 

великого князя Михаила в отношении к нему очень благородно. Но что 

тевтон Кюхля не был Славянином, а охмелел в чужом пиру. Поведение 

Иван Пущин? Мне сказывали, что 20, то есть сегодня, участь их должна 

решиться ― сердце не на месте, но крепко надеюсь на милость царскую». 

После событий на Сенатской площади, Кюхельбекеру удалось 

благополучно выбраться из Петербурга и добраться до Варшавы. 

Но там он был арестован и отправлен в Петербург. Упоминая о 

благородстве Михаила Павловича, Дельвиг и Пушкин имели в виду 

прощение Кюхельбекера великим князем за покушение на его 

особу, на Сенатской площади. Эта милость получила широкую 

огласку в придворных кругах. Простив Кюхельбекера, Михаил 

Павлович взял его под свое особое покровительство. 

Когда Кюхельбекер был осужден Верховным уголовным судом 

к смертной казни, то это наказание «во уважение ходатайства его императорского 

высочества великого князя Михаила Павловича...» было 

заменено на 20-летнюю каторгу с последующим поселением. 

Когда членов тайного общества стали ссылать в Сибирь, то 

Михаил Павлович, стремясь якобы смягчить участь подопечного, 

ходатайствует перед Николаем I и, спасая Кюхельбекера от Сибири, 

обрекает его тем самым на десятилетнее одиночное пребывание 

в крепостных казематах. Едва ли великий князь, покровительствуя 

Кюхельбекеру, стремился облегчить его участь, не была ли 

это тонко рассчитанная иезуитская месть. 

Вот как после пяти лет скитания по российским крепостям Кюхельбекер 

оценивает положение, в котором он оказался благодаря 

великокняжескому участию. 

«Когда конец моим испытаниям? Несчастные мои товарищи, по 

крайней мере, теперь спокойны: если для них и кончились все надежды, то 

40

кончились и все опасения, грустно им ― они горюют вместе, а я один, не 

с кем делиться тоской, которая давит меня, и к тому же нет у меня и 

той силы характера, которая может быть поддержала бы другого». 

Слава Богу, что Кюхля жив, что нашелся. А то, что в крепости, 

все лучше, чем, в ледяной проруби, в которую, как предполагалось, 

его опустили. 

«Я хочу иметь эти стихи!» 

В зале новгородского гостиничного ресторана за столиком в 

одиночестве сидел штабс-капитан лейб-гвардии Конно-егерского 

полка Александр Ильич Алексеев. Поблизости, за столик присел 

тоже офицер. Он был в мундире конно-пионерного эскадрона. Нетерпеливо 

наблюдая за снующими официантами, он надеялся 

привлечь их внимание. Алексеев несколько минут наблюдал за 

ним, затем негромко сказал: 

― Господин прапорщик, пожалуйте за мой столик! 

Прапорщик не заставил приглашать себя дважды и в ту же минуту 

пересел за столик к Алексееву. 

― Благодарю вас, господин штабс-капитан. 

― Я здесь постоянный клиент и нас быстрее обслужат. 

― Спасибо. Позвольте представиться. Прапорщик лейб-гвардии 

конно-пионерного эскадрона Молчанов Лев Александрович. 

― А я, Алексеев Александр Ильич, штабс-капитан лейбгвардии 

Конно-егерского полка. 

К их столику подошел официант. Сделав заказ, они продолжили 

беседу. Штабс-капитан поинтересовался: 

― Давно ли вы, господин прапорщик, из Петербурга, и каким 

ветром занесло вас в достославный Новгород? 

― Мы проходим через город с ремонтерами, ведем ремонтных 

лошадей для нашего эскадрона. А в Петербурге я не был с октября 

прошлого года. 

― Жаль! ― С искренним огорчением сказал Алексеев.― Я надеялся 

узнать от вас о событиях, происшедших там, на Сенатской 

площади. 

― Увы, господин штабс-капитан, об этом я только и знаю, что 

арестован мой брат, два брата моего зятя и несколько дальних родственников. 

41

― Вот как! Вы, Лев Александрович, нуждаетесь в утешении. 

Здесь же обстановка не располагает к тому. Вот закончим обед и 

пойдем ко мне. У меня есть чем утешить дорогого гостя. 

Квартира штабс-капитана была небольшой, но уютной. Состояла 

она из гостиной, спальни, кабинета и кухни. Прислуживал 

штабс-капитану солдат по имени Федор. Офицеры прошли в кабинет. 

Алексеев распорядился, чтобы Федор набил трубки и приготовил 

кофе. Уютно расположившись в креслах, офицеры продолжили 

разговор, начатый в ресторане. 

― Ваш брат, надо полагать, тоже Молчанов,― спросил Алексеев,― 

и, к сожалению, я его не знаю. А кто же ваш зять? 

― Моя старшая сестра Елизавета замужем за полковником старого 

Семеновского полка Иваном Федоровичем Вадковским. 

― Бог мой, приговоренный к смертной казни, и, уже несколько 

лет, томящийся в одиночках российских крепостей, несгибаемый 

полковник Вадковский ваш свояк... Дайте же пожать вашу руку, 

дорогой Лев Александрович! При случае передайте вашей сестре, 

что ей не пристало горевать о судьбе своего мужа ― она должна 

гордиться им! А что сталось с братьями Ивана Федоровича? Я 

слышал, что кавалергарда Федора еще в 1824 году перевели в армейский 

полк? 

― Да. А их младшего брата Александра Вадковского и моего 

брата Дмитрия как офицеров мятежного Семеновского полка перевели 

в I7 егерский полк. Федор Вадковский как старый член тайного 

общества принял в оное своего брата Александра, а тот, в 

свою очередь, Дмитрия. Теперь все они арестованы и содержатся в 

Петропавловской крепости…. Одному Богу известно, что их ждет. 

Алексеев встал и, раскуривая поданную Федором трубку, стал 

расхаживать по кабинету. Затем, остановившись рядом с Молчановым, 

который сидел в глубокой задумчивости, стал декламировать 

стихи: 

Оковы падали. Закон, 

На вольность, опершись, провозгласил равенство, 

И мы воскликнули: Блаженство! 

О, горе! О, безумный сон! 

42

Где вольность и закон? Над нами 

Единый властвует топор. 

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами, 

Избрали мы в цари. О, ужас! О, позор! 

Молчанов, услышав декламацию Алексеева, вышел из оцепенения, 

в котором находился, и с недоумением глядя на чтеца, 

спросил: 

― Я не слышал эти стихи раньше. Они ваши? 

― Полно вам, я и двух строк не зарифмую. А здесь написано 

так, что оторопь тобой овладевает. Я читал стихи нашего несравненного 

поэта Александра Сергеевича Пушкина. 

― Как, господин Пушкин уже написал стихи на 14 декабря? 

― Возможно, он успел написать стихи и на 14 декабря. Эти же 

он написал задолго до событий на Сенатской площади. Впрочем, 

Пушкин, как гениальный поэт, мог предвидеть эти события. 

― Александр Ильич, пожалуйста, дайте мне перо и бумагу, 

будьте любезны, продиктуйте мне эти стихи. Я хочу их иметь! 

― Стихотворение довольно длинное и мы не станем сей час его 

переписывать. Если почерк, которым они написаны, не затруднит 

вам чтение, то возьмите этот список. Я не испытываю в нем надобности, 

поскольку хорошо помню стихотворение на память. Но заклинаю 

вас именем Господа, будьте осторожны и осмотрительны, 

выбирая слушателей этого стихотворения. Время сейчас смутное и 

мы с вами без дальних толков можем оказаться под одной крышей 

с братьями Вадковскими и вашим братом. 

Вот вопрос вопросов! 

Даже скупые и весьма неопределенные сведения о друзьях и 

предположение, что их судьба определится в ближайшие дни, 

приносят относительный покой исстрадавшейся душе Пушкина…. 

И вдруг, он осознал, что его завтрашний день тоже покрыт мраком. 

Если он не арестован, то это лишь значит, что его прямой вины в 

заговоре нет! Но его связь с большинством заговорщиков не могла 

укрыться от правительства. И вряд ли ему это смогут простить. По 

милости прежнего царя он из двадцати шести прожитых лет ― 

шесть провел в изгнании и ссылке. Что же следует ждать от нового 

царствования? Вот вопрос вопросов! 

43

Март. 

3, Петербург – Михайловское. 

Пушкин — Плетневу. 

«Карамзин болен!—милый мой, это хуже многого—ради бога успокой 

меня, не то мне страшно вдвое будет распечатывать газеты. …Не будет 

вам «Бориса», прежде чем не выпишете меня в Петербург — что 

это, в самом деле? стыдное дело. …Пускай позволят мне бросить проклятое 

Михайловское. Вопрос: невинен я или нет? но в обоих случаях 

давно бы надлежало мне быть в Петербурге. Вот каково быть верноподданным! 

забудут и квит. 

Получили ли мои приятели письма мои дельные, т. е. деловые? Что 

ж не отвечают?— А ты хорош! пишешь мне: переписывай да нанимай 

писцов опоческих да издавай «Онегина». Мне не до «Онегина». Чёрт 

возьми «Онегина»! я сам себя хочу издать или выдать в свет. Батюшки, 

помогите». 

Ошибается Пушкин, не забывают о нем! Не забывают друзья, 

что естественно. Но они, памятуя о перлюстрации, не рискуют писать 

ему о том, что он больше всего хочет знать! Это естественно – 

опасно сегодня писать об этом. Не забывают о нем и полиция, и 

Следственный комитет и правительство. Но более того, не забывают 

о Пушкине его «доброжелатели». 


Март. 


Донесение секретного агента отделения, поэта и драматурга 

С.И. Висковатова М.Я. фон - Фоку: 

«Прибывшие на сих днях из Псковской губернии достойные вероятия 

особы удостоверяют, что известный по вольнодумным, вредным и развратным 

стихотворениям титулярный советник Александр Пушкин, 

по высочайшему в бозе почившего императора Александра Павловича повелению 

определенный к надзору местного начальства в имении матери 

его, состоящем Псковской губернии в Апоческом уезде, и ныне при буйном 

и развратном поведении открыто проповедует безбожие и неповиновение 

властям и, по получении горестнейшего для всей России известия 

о кончине государя императора Александра Павловича, он, Пушкин, изрыгнул 

следующие адские слова: «Наконец не стало Тирана, да и остав- 

44

шийся род его недолго в живых останется!!». Мысли и дух Пушкина бессмертны: 

его не станет в сем мире, но дух, им поселенный, навсегда 

останется, и последствия мыслей его непременно поздно или рано произведут 

желаемое действие». 

8, Петропавловская крепость. 

Следственный комитет потребовал, чтобы полковник Давыдов 

ответил, почему в его бумагах не обнаружены стихи Пушкина, и 

кому он их передал: «… были у меня некоторые стихи Пушкина и выписки 

из политических сочинений. Я все сие сжег, что и другие сделали». 

В тот же день, Москва. 

Донесение жандармского полковника И.П. Бибикова Бенкендорфу. 

В своем донесении автор обращает внимание адресата на 

недостаточные меры строгости по отношению к студентам и учащимся 

общественных учебных заведений. 

«…Необходимо учредить достаточно бдительное наблюдение за молодыми 

поэтами и журналистами. Однако, при помощи одной лишь 

строгости нельзя найти помощи против того зла, которое их писания 

уже сделали и еще могут сделать России: выиграли ли что-нибудь от 

того, что сослали молодого Пушкина в Крым? 

— Эти молодые люди, оказавшись в одиночестве в таких пустынях, 

отлученные, так сказать, от всякого мыслящего общества, лишенные 

всех надежд на заре жизни, изливают желчь, вызываемую недовольством, 

в своих сочинениях, наводняют государство массою мятежных стихотворений, 

которые разносят пламя восстания во все состояния и нападают 

с опасным и вероломным оружием насмешки на святость религии,— 

этой узды, необходимой для всех народов, а особенно—для русских. 

Пусть постараются польстить тщеславию этих непризнанных 

мудрецов — и они изменят свое мнение, так как не следует верить тому, 

что эти горячие головы руководились любовью к добру или благородным 

патриотическим порывом,— нет, их пожирает лишь честолюбие и 

страх перед мыслью быть смешанными с толпою. 

Сообщаю здесь стихи, которые ходят даже в провинции и которые 

служат доказательством того, что есть еще много людей зложелательных: 

45

Паситесь, русские народы, 

Для вас не внятен славы клич, 

Не нужны вам дары свободы, 

Вас надо резать — или стричь». 

Четверостишие, которое жандармский полковник использовал 

в своем письме, это искаженная ранняя редакция стихотворения 

Пушкина «Свободы сеятель пустынный»: 

Паситесь, мирные народы! 

Вас не разбудит чести клич. 

К чему стадам дары свободы? 

Их должно резать или стричь. 


Отставной подполковник А.В. Поджио в письме на имя члена 

Следственного комитета генерал-адъютанта В.В. Левашова сообщает 

о том, что в октябре 1823 года в Петербурге у Пущина Рылеев 

говорил «о мерах действовать на ум народа как то: сочинением песен 

пародиями на подобие «Боже, спаси царя». Позднее Кондратий Рылеев 

и Александр Бестужев пародировали и песнь «Скучно мне в чужой 

стороне». 

Завершался третий месяц тревожных ожиданий и надежд, что 

судьба друзей измениться к лучшему. Пушкин старался угадать, 

проникнуть воображением за стены русской Бастилии, где заседает 

Следственный комитет. Он жаждал узнать, часто ли, и в какой связи 

упоминается там его имя. Но все обстоятельства, решительно 

влияющие на повороты судьбы в ту или другую сторону, были 

скрыты от поэта. 

Апрель. 


Дибич через дежурного генерала А. Н. Потапова получил докладную 

записку, в которой излагался обзор того, что Пушкин 

написал за последнее время, и что предполагалось к изданию. В 

докладной записке были названы поэма «Цыгане», которую книгопродавец 

Слёнин рассчитывает издать предстоящим летом и 

трагедия «Борис Годунов», которая «неизвестно когда выйдет в 

свет». Но эти факты не представляли особого интереса, поскольку 

46

сочинения Пушкина предназначались для легальной печати и поэма, 

и трагедия не могли миновать цензора, следовательно, ему и 

определять благонадёжность произведений Пушкина. 

Тем не менее, в докладной записке внимание заинтересованных 

лиц привлек один, ранее неизвестный им факт. Оказывается, у 

Пушкина был комиссионер, представляющий его интересы в издательских 

и финансовых вопросах. 

Им оказался «надворный советник Плетнев, учитель истории в Военно-сиротском 

доме, что за Обуховым мостом, и там живущий». Не 

было сомнения, что являясь комиссионером Пушкина, Плетнев не 

мог не знать того, что было неведомо не только знакомым, но и 

многим друзьям поэта. Следовательно, необходимо сделать все 

возможное, чтобы оказалась доступной та информация, которой 

располагает учитель Плетнёв. 

Работа машины «правосудия» 

Изо дня в день в Петропавловской крепости продолжалась 

каждодневная рутинная работа Следственного комитета. В понедельник 

5 апреля, к 11 часам до полудня, прибыло большинство 

его членов. Согласуясь с оным, председатель Комитета военный 

министр Татищев Александр Иванович счел возможным открыть 

заседание и кивком головы дал знак своему помощнику полковнику 

Адлербергу, чтобы в комнату заседания доставили арестанта. 

Адлерберг переадресовал требование председателя секретарю заседания, 

который бесшумно вышел из комнаты. 

Процесс пошел. Машина правосудия заработала… 

― Господин председатель, арестованный подпоручик Полтавского 

пехотного полка Бестужев-Рюмин по вашему приказанию 

доставлен,― сообщил секретарь. 

― Введите арестованного. 

В комнату заседания начальник караула ввел арестованного, 

осторожно поддерживая его под руку, поскольку у него на глазах 

была повязка. Арестованный повернул голову влево, затем вправо, 

пытаясь сориентироваться, где находятся члены комитета. Так и не 

поняв этого, раздраженно сказал: 

― Господин председатель, прикажите снять с глаз сию, заскорузлую 

от грязи тряпицу. 

47

― Да, да конечно. Что вы там медлите, голубчик! Снимите немедленно 

повязку с господина подпоручика… 

Начальник караула снял повязку и быстро вышел из комнаты. 

― Ну-с! Кажется, вы, Александр Христофорович, желали провести 

допрос господина Бестужева? Прошу вас. 

― Благодарю за честь, Ваше сиятельство…, ― Бенкендорф перевел 

взгляд на Бестужева-Рюмина, долго и пристально смотрел на 

него, который, в свою очередь, не мигая, смотрел на Бенкендорфа. 

― Итак, господин подпоручик, мы пригласили вас, чтобы 

уточнить кое-что. В ваших прежних показаниях вы упомянули об 

известном стихотворце господине Пушкине и его, наводнивших 

армию, рукописных, с позволения сказать, творениях. 

― Господин генерал-адъютант, Александр Сергеевич Пушкин 

не стихотворец, а великий русский поэт. На поэтическом Олимпе 

он уже сегодня первый среди равных. Известен же он не только 

мне, а каждому русскому, имеющему в душе хотя бы каплю национальной 

гордости. 

― Не смейте дерзить! Не забывайтесь! Вспомните, где вы находитесь 

и в каком качестве. Отвечайте, как должно отвечать в вашем 

положении… 

Сделав паузу, которая позволила Бенкендорфу успокоиться, он 

продолжал тихим, но твердым голосом. 

― Я предупреждаю вас, господин подпоручик, Следственному 

комитету многое известно, очень многое, но мы даем вам шанс искупить 

вину чистосердечным признанием. Скажите, от кого вы получали 

рукописные злонамеренные сочинения Пушкина и зачем 

вы распространяли их среди армейских офицеров. 

― Армия, господин генерал, буквально наводнена рукописными 

стихотворениями, получаемыми друг от друга. Немыслимо запомнить 

какое стихотворение и у кого ты получил… 

― Но, может быть, возмутительные стихотворения вы получали 

от сочинителей? Непосредственно от господина Пушкина и Дельвига. 

― Последний раз господина Пушкина я видел, когда еще был 

ребенком, а Дельвига вообще никогда не видел. 

― В принадлежащих вам бумагах, господин подпоручик, не 

48

оказалось злонамеренных рукописных стихов Пушкина. Скажите, 

кому вы передали оные или где спрятали их? 

― Я люблю и легко запоминаю стихи Пушкина, а потому мне 

нет нужды хранить их в тетрадке. А о благонамеренности или злонамеренности 

их я не задумывался. Но, подумав, полагаю, что среди 

тех стихов кои мне известны сомнительных не было. 

― А какие стихи вы читали Громницкому, Иванову, Спиридову, 

Тютчеву, Лисовскому? 

― Я им много стихов Пушкина читал. Его стихи всегда вспоминаются 

к случаю, и тогда я читаю их вслух. И мне, и тем, кто меня 

слушает, становится или радостно, или грустно. Если меня просили 

повторить или прочесть другие стихи, соответствующие 

настроению, я с удовольствием выполнял их просьбу… Я и сейчас 

могу почитать, а уж вы сами определяйте, которые из них злонамеренные… 

― Нет уж, увольте от такого удовольствия. Значит, вы не отрицаете, 

что читали поименованным офицерам стихи Пушкина? Тогда 

назовите офицеров, которые имели тетрадки со стихами Пушкина. 

Не у всех же такая исключительная память как у вас. 

― Да кто же их не имел?! Оные переписывали без всякого опасения 

один у другого. Легче вспомнить, у кого нет таких тетрадок. 

А нет их у тех офицеров, которые чрезмерно пристрастны к зелью 

и через то неведома им другая радость в жизни… 

― Господин председатель, прикажите увести арестованного. 

Здесь мы не добьемся от него толку. Я думаю, когда он получит 

письменные вопросы, то, отвечая на них, не станет мудрствовать 

столь велеречиво. 

Секретарь вызвал начальника караула и тот, предварительно 

завязав Бестужеву-Рюмину глаза, вывел его из комнаты заседания. 

― Господа,― обратился Бенкендорф к присутствующим,― у 

меня есть что, доложить вам. Около месяца тому, я получил из 

Москвы донесение от жандармского полковника Бибикова. Он 

пишет, что пламя восстания на Сенатской площади разнесло среди 

всех сословий массу мятежных стихотворений, в которых безымянные 

стихоплеты нападают с насмешками, этим опасным и вероломным 

оружием, на святость самодержавных устоев. Одним из 

49

конкретных авторов этих стихотворений полковник Бибиков называет 

Пушкина. Тогда, господа, я решил просмотреть показания 

членов злоумышленного общества и выявить тех, у коих укреплению 

вольнодумческих и либеральных мыслей способствовали злонамеренные 

стихи Пушкина, в чем они сами признаются. Ваше сиятельство, 

позвольте ознакомить членов Следственного комитета и 

вас лично со сводом сих показаний?! 

― Мы со вниманием выслушаем вас, Александр Христофорович. 

― Сейчас, господа, вы увидите, как глубоко проникли корни 

вольнодумческой заразы, сеятель коей господин Пушкин. О том 

же, что его стихи злонамеренные, свидетельствует уже тот факт, 

что члены злоумышленного общества накануне ареста уничтожали 

их сожжением. Так, в этом деянии признались Пестель, Лорер, 

Давыдов, да и многие другие, имена всех не упомню. Скажите, зачем 

жечь благонамеренные стихи?! Читайте, господин секретарь… 

Секретарь, сидевший за отдельным столом, встал, взял заготовленный 

лист и стал неторопливо читать: 

― Многие члены злоумышленного общества свидетельствуют о 

том, что рукописные стихи Пушкина, зараженные волномыслием и 

дерзкими суждениями, свободно распространялись среди офицеров 

армии. А некоторые чистосердечно сознаются, что читая дышавшие 

свободою стихотворения Пушкина, они увлеклись этими 

идеями, кои затем распространяли среди других офицеров и чиновников. 

В декабре: 22-го ― капитан Аркадий Майборода на допросе 

Комитета, ссылаясь на слова майора Николая Лорера, показал, что 

оный сжег сочинения Пушкина, вместе с бумагами полковника Пестеля. 

О пагубном влиянии на них стихов Пушкина в январе заявили: 

11-го ― мичман Петр Бестужев, 21-го ― мичман Василий Дивов, 27- 

го ― подпоручик Михаил Бестужев-Рюмин свидетельствовал: «… 

везде слыхал стихи Пушкина, с восторгом читаемые. Это все более и более 

укрепляло во мне либеральные мнения», 28-го - титулярный советник 

Иван Горсткин. 

О том же заявили в феврале: 7-го ― барон Штейнгейль, 12-го ― 

50

прапорщик Владимир Бечаснов, 13-го ― майор Лорер отверг показания 

капитана Майбороды: «… насчёт же сочинений Пушкина я чистосердечно 

признаюсь, ― я их не жег, ибо я не полагал, что они сомнительны, 

знал, что почти у каждого находятся, ― и кто их не читал?», 

22-го ― штабс-ротмистр Михаил Паскевич. 

В марте же: 3-го ― прапорщик Иван Шимков, 7-го ― капитан 

Матвей Пыхачев, 8-го ― отставной полковник В.Л. Давыдов, 12-го ― 

отставной подполковник А.В. Поджио, 14-го ― провиантский чиновник 

Илья Иванов, 16-го ― поручик Петр Громницкий и штабсротмистр 

М.Н. Паскевич, 31-го – капитан А.И. Тютчев, поручик 

Николай Лисовский и майор Михаил Спиридов. 

Закончив читать, секретарь с выжиданием посмотрел на Бенкендорфа, 

увидев, что тот слегка кивнул головой ― присел. 

― Подумайте, господа,― заговорил Бенкендорф,― сколь теперь 

трудно будет выдернуть и уничтожить вольнодумство, глубоко пустившее 

корни в сознании целого поколения. Оно у оного вызывает 

мятежные мысли, которые непременно приведут к таковым же 

действиям, посягающим на святость самодержавия. Не проще ли, 

господа, отгородить от просвещенного мира господина Пушкина, 

как источник вольнодумства и злонамеренной заразы. 

Механизм дознания определенный для Следственного комитета 

еще до его создания и запущенный с первых дней его деятельности 

работал безукоризненно. Получая от подследственных информацию, 

следователи систематизировали её, извлекая неизвестные 

дотоле факты позволявшие формулировать новые вопросы, которые 

в свою очередь задавали подследственным, получая от них новые 

факты,― казалось, этому не будет ни конца, ни края. 

Но краеугольным вопросом Следственного комитета был вопрос: 

«С которого времени и откуда заимствовали вы свободный образ 

мыслей, т. е. от сообщества ли или внушений других, или от чтения 

книг или сочинений в рукописях и каких именно? Кто способствовал 

укоренению в вас сих мыслей?» 

После того как на заседании Комитета злоумышленнику задавали 

устные вопросы и выслушивали его устные ответы, ему в камеру 

присылали письменные вопросы на которые он обязан был 

51

дать ответы в письменном виде, соответствующие тому, что он говорил 

на заседании Следственного комитета, но более содержательные. 

Письменные вопросы вынуждали быть откровенным. 

Игнорировать их, или отвечать неискренне было рискованно. Как 

только возникали противоречия в показаниях подследственных, 

проводилась «очная ставка». 

Для того, кто пытался ввести следствие в заблуждение, неукоснительно 

следовало ужесточение режима содержания. 

Уже на «излете» своей деятельности Следственный комитет 

продолжал задавать вопрос, который, казалось бы, уже утратил 

свою злободневность. 

Вот что на стандартный вопрос отвечал мичман Дивов: 

«Свободный образ мыслей получил по переходу в Гвардейский экипаж, 

став жить с мичманами Беляевыми, от них, а частью и от сочинений 

рукописных, оные были: свободные стихотворения Пушкина и Рылеева и 

прочих неизвестных мне сочинителей…». 

Весеннее обострение 

Император, регулярно получал отчеты о заседаниях Следственного 

комитета. Он не мог забыть, что в один из первых дней 

после событий на Сенатской площади лично допрашивая бывшего 

лицеиста Пущина, задал ему вопрос, «принадлежит ли Пушкин 

тайному обществу». На этот вопрос злоумышленник Пущин дал 

дерзкий отрицательный ответ. После этого, для императора узнать 

«состоял ли Пушкин в тайном обществе» стало «идеей фикс». Николай 

Первый не сомневался, что рано или поздно на этот вопрос 

он услышит положительный ответ. 

С того дня он, с особым тщанием читал докладные записки 

Следственного комитета. Он всегда напрягался, увидев в показаниях 

подследственных имя Пушкина. Прерывая чтение, внимательно 

перечитывал предложение, в котором упоминалось имя поэта. 

Последнее время оно стало встречаться все чаще и чаще. Подследственные 

признавались, что злонамеренные стихи Пушкина способствовали 

укреплению их вольнодумческих и либеральных мыслей. 

Уже в марте император обратил внимание на то, что значительно 

участились показания, обличающие поэта в сочинении сти- 

53

хотворений, проповедующих безбожие и неповиновение властям. 

Казалось, что накопилось достаточно оснований для ареста поэта и 

препровождения в один из казематов Петропавловской крепости. 

«Но,― размышлял император,― хорошо было бы показания 

подследственных подтвердить новыми сведениями о том, что 

Пушкин продолжает исповедовать «неистовое вольномыслие», богохульствует 

и ведет далекий от благонравия образ жизни. Едва ли 

он уже изменил суждения, порочащие правительство. 

В этом случае не может быть сомнений, что при обыске у него 

будут обнаружены предосудительные и вредные для общественной 

жизни сочинения. И ежели все окажется именно так, то Следственный 

комитет будет, наконец-то, располагать вескими аргументами 

для ареста господина Пушкина и привлечения его к ответственности». 

Своими мыслями и предположениями император Николай 

Павлович доверительно поделился с начальником Главного штаба 

И.И. Дибичем. Царедворец, как ему и положено, соображения императора 

воспринял, как неукоснительную команду выявить «всю 

подноготную» Пушкина. Он немедленно спустил соответствующую 

команду вниз по вертикали. 

Апрель. 

7, Петербург – Михайловское. 

Письмо Дельвига Пушкину. 

«Живи, душа моя, надеждами дальными и высокими, трудись для 

просвещенных внуков; надежды же близкие, земные оставь на старания 

друзей твоих и доброй матери твоей. Они очень исполнимы, но еще не 

теперь. Дождись коронации, тогда можно будет просить царя, тогда 

можно от него ждать для тебя новой жизни. Дай бог только, чтоб она 

полезна была для твоей поэзии. Прощай, обнимаю тебя». 

Это письмо было приложено к посылке, в которой Дельвиг послал 

Пушкину и П.А. Осиповой только что вышедший в свет альманах 

«Северные цветы» на 1826 год. В нем были опубликованы 

стихи Пушкина, отрывки из «Евгения Онегина» и из поэмы «Цыгане». 

54

9, Царское Село. 

По-видимому, после соответствующей беседы с императором 

И.И. Дибич готовит «секретную записку» к П.В. Голенищеву- 

Кутузову, генерал-губернатору Петербурга, который кроме того 

является еще и главным директором кадетских корпусов, к которым 

относится и Военно-сиротский дом. В этой записке речь идет 

«… о сочинениях Пушкина и о комиссионере его, надворном советнике 

Плетневе». 

Свой интерес к учителю истории Военно-сиротского дома Дибич 

предпочел не афишировать в посылаемом письме и предлагает 

Кутузову поговорить «о сем Плетневе при свидании». В этом деликатном 

деле разговор tete-a-tete показался Дибичу более предпочтительным. 

Поэтому нам остается только предполагать, чем мог 

заинтересовать двух генералов высокого полета скромный учитель 

истории. 

Апрель 


На заседаниях Следственного комитета продолжало звучать 

имя Пушкина. Штабс-ротмистр Белорусского гусарского полка 

М.И. Паскевич показывает Следственному комитету, что он «первые 

либеральные мысли заимствовал от чтения вольных стихов господина 

Пушкина и был увлечен его вольнодумством и его дерзкими мыслями». 

На основании письма А.В. Поджио к генералу В.В. Левашову 

Следственный комитет посылает М.И. Муравьеву-Апостолу письменный 

вопрос о собрании членов тайного общества в Петербурге 

в 1823 году, на котором Пушкин якобы «составил вольномысленную 

песню «Ах скучно мне на родимой стороне». 

10, Петропавловская крепость 

М.И. Муравьев-Апостол ответил на письменный вопрос Следственного 

комитета: «При сем совещании не было Пушкина, который 

никогда не принадлежал обществу». Следовало бы добавить еще и то, 

что в это время Пушкин находился в Одессе. К тому же песня, о которой 

идет речь, написана не Пушкиным, а К.Ф. Рылеевым в соавторстве 

с А.А. Бестужевым. Она носит название «Ах, тошно мне», 

имеет 75 стихов. Вот первые десять: «Ах, тошно мне /И в родной стороне; 

/Все в неволе, /В тяжкой доле, /Видно, век вековать? /Долго ль рус- 

55

ский народ /Будет рухлядью господ, /И людями, /Как скотами, /Долго ль 

будут торговать? 


Генерал-губернатор Петербурга П.В. Голенищев-Кутузов вызвал 

к себе Плетнева и сделал ему выговор за переписку с «находящимся 

под гневом властей сочинителем» Пушкиным. В этот же день 

он встретился с И.И. Дибичем. Вернувшись к себе, генералгубернатор 

приоткрыл тайный покров, которым Дибич надеялся 

скрыть суть беседы с ним. Генерал взял «секретную записку» полученную 

от Дибича и конспективно изложил на ней беседу с 

начальником Главного штаба. 

Суть его заметок сводится к тому, что Плетнев знает Пушкина 

как литератора, что по просьбе Жуковского он следит за печатанием 

сочинений Пушкина и за их реализацией. Деньги, вырученные 

от продажи книг, он пересылает Пушкину. Далее, генерал характеризует 

Плетнева как «примерного, жизни тихой и уединенной; характера 

скромного и даже более ― робкого». Тем не менее, генералгубернатор 

поручил генерал-майору Арсеньеву иметь за Плетневым 

надзор. 

Нам не все известно о «плетневской истории», где ее истоки и 

какова последовательность ее развития. На эти обстоятельства 

позднее мы находим призрачный намек в письмах Плетнева. 

12, Петербург - Михайловское. 

Из письма Жуковского к Пушкину: 

«Не сердись на меня, что я к тебе так долго не писал, что так долго 

не отвечал на два последние письма твои. Я болен и ленив писать. А 

дельного отвечать тебе нечего. Что могу тебе сказать насчет твоего 

желания покинуть деревню? В теперешних обстоятельствах нет никакой 

возможности ничего сделать в твою пользу. Всего благоразумнее для 

тебя остаться покойно в деревне, не напоминать о себе и писать, но писать 

для славы…. Ты ни в чем не замешан – это правда. Но в бумагах 

каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться 

с правительством…. Кончу началом: не просись в Петербург. 

Еще не время…. 

Прости. Обнимаю тебя. Жуковский». 

56

Мнение Жуковского, это не только его личное мнение. 

Накануне, после затяжной болезни, стал лучше себя чувствовать 

Карамзин и его посетили царственные особы. Историографа 

интересовала судьба близких ему «прикосновенных к 14 декабря» 

лиц и причастность ко всему этому Пушкина. Он верил сам, и пытался 

уверить других, что Пушкин уже не тот, каким был до Южной 

ссылки, что опыт жизни взял свое и даже, возможно, посоветовал 

царю, для собственной славы, приблизить «приручить» Пушкина. 

Об этом свидетельствовал нидерландский посланник Геверс: 

«По настоятельным просьбам историографа Карамзина, преданного друга 

Пушкина и настоящего ценителя его таланта, император Николай, 

взойдя на трон, призвал поэта». 

Только отнести эту запись посланника Геверса следует не ранее 

чем к сентябрю 1826 года. 

14, Петербург - Михайловское 

Из письма Плетнева к Пушкину: 

«Не удивляйся, душа моя, что я целый месяц не писал к тебе. Этот 

месяц был для меня черным не только в году, но и во всей жизни. Сроду не 

бывал я болен и не пробовал, каковы на свете лекарства; а теперь беспрестанно 

их глотаю через час по две ложки. Это, однако ж, не помешало 

мне, хоть с разными изворотами, исполнить все твои комиссии…». 

Нет сомнения, что и это письмо прошло перлюстрацию, после 

чего Плетневу не помогли уже ни какие «извороты». Он ощутил 

непосильный для него прессинг, что сказалось на состоянии его 

здоровья. 

В эти же истекшие дни преданный друг и учитель Пушкина 

Василий Андреевич Жуковский, озабоченный его январским и 

мартовским письмами, наполненными мольбами о скорейшем 

освобождении из ссылки, при встрече с членами императорской 

фамилии ходатайствует о благополучном разрешении дальнейшей 

участи Пушкина. 

Не подозревая о происходящих в эти дни событиях вокруг 

Пушкина и Плетнева Жуковский, тем не менее, чувствует, что его 

просьбы, обращенные к влиятельным особам, не находят должного 

отклика и вязнут будто в смоле. Он не понимает, и лишь предполагает 

в чем «камень преткновения». 

57

Апрель 


Псковский гражданский губернатор Борис Антонович фон Адеркас, 

отвечая на запрос, поступивший ему почти одновременно от 

министра внутренних дел и генерал-губернатора Филиппа 

Осиповича маркиза Паулуччи с требованием сообщить сведения о 

лицах, состоящих в Псковской губернии под надзором полиции. 

Этот обоюдный интерес свидетельствовал о том, что этими 

фактами заинтересовались самые высокие инстанции. Список состоял 

из трех человек. Кроме прочего в нём значатся генералмайор 

Пущин П.С. и «… коллежский секретарь Александр Пушкин…». 

Последний, «…по Высочайшему повелению за распространение в письмах 

своих предосудительных и вредных мнений исключен из списка чиновников 

Коллегии иностранных дел и выслан в 1824 году из Одессы по 

распоряжению Новороссийского генерал-губернатора для жительства 

Псковской губернии в имении родителей под присмотром полиции …». 


Дибич, с учетом всех собранных материалов, характеризующих 

сотрудничество Плетнева и Пушкина, докладывает Николаю I. 

Суть этого доклада сводилась к тому, что Плетнев никаких особых 

связей с Пушкиным не имеет, и знаком с ним как литератор. Такой 

расклад этого дела, продолжающегося уже более двух месяцев, изначально 

обещавшего желаемые результаты императора не удовлетворил. 

Он потребовал «усугубить всевозможное старание узнать 

достоверно, по каким точно связям знаком Плетнев с Пушкиным и берет 

на себя ходатайство по сочинениям его». 

Император, испытывал неудовлетворение от полученного результата. 

Вопреки его ожиданиям, оказалось, что Пушкин, несмотря 

на то, что его стихами зачитывались не только гвардейские, но и 

армейские офицеры – как заявляют на следствии «коноводы» злоумышленников: 

«… Никогда не принадлежал обществу». А сегодня 

заступником поэта, находящегося под надзором полиции, оказался 

и Псковский гражданский губернатор Адеркас, который свидетельствует, 

что Пушкин: «Ведет себя очень хорошо, занимается сочинениями». 

59

Не оправдалась надежда и через Плетнева установить злонамеренность 

Пушкина. Этому поверил и генерал-губернатор Петербурга, 

который с доверием отнеся к показаниям комиссионера о 

поэте, поскольку, как сообщили ему тайные агенты, собиравшие 

сведения о Плетневе, что он поведения «примерного, жизни тихой и 

уединенной; характера скромного и даже более ― робкого». 

Но император не верил этим сведениям и характеристикам, он 

чувствовал, что лишь хитрость и изворотливость Пушкина и его 

комиссионера позволила им ускользнуть от справедливого наказания. 

Он приказал продолжить за Плетневым «ближайший надзор». 

Это уже было похоже на маниакальное преследование, усиленное 

«весенним обострением». В конце мая Голенищев-Кутузов отправит 

донесение вверх по вертикали, что Плетнев, который занимается 

делами Пушкина по просьбе Жуковского, теперь отказался от 

этого и «совершенно прекратил (…) всякую переписку». 

Известно, что и в июле Плетнев все еще будет ощущать гнет 

императорского недоверия. К этому времени он лишился предоставляемой 

ему сиротским домом бесплатной квартиры, находившейся 

в его стенах. Теперь Плетнев вынужден был снимать квартиру 

за городом, что доставляло дополнительные проблемы и расходы, 

связанные с поездкой к месту службы и обратно, о чём и сообщает 

Пушкину Дельвиг. 

«… Что ж ты не присылаешь «Цыган», мы бы издали их? Плетнев 

тебе кланяется, он живет теперь на Кушелевой даче, верст 7-мь от городу, 

и я довольно редко с ним видаюсь. Его здоровье очень плохо. Теперь, 

кажется, начало поправляться, но до сих пор мы думали и его проводить 

к отцу Ломоносову». 

Деловые контакты между Пушкиным и Плетневым восстановятся 

лишь после того как поэта освободят из ссылки. В начале 1827 

года Пушкин находился в Москве, именно там, 2 января, после девятимесячного 

перерыва, он получит письмо из Петербурга от 

Плетнева. 


Следственный комитет проводит очную ставку М.П. Бестужева- 

Рюмина и М.И. Пыхачева. По утверждению Бестужева-Рюмина 

Пыхачев еще до вступления в тайное общество имел множество 

60

«вольнодумческих» сочинений Пушкина, Вяземского и Дениса Давыдова. 

Пыхачев отрицал это утверждение. 

«Все мрачную тоску на душу мне наводит» 

Петербургские друзья советуют Пушкину не стремиться в Петербург, 

набраться терпения и жить пока в Михайловском, смиренно 

ожидая, когда минует гроза, разразившаяся над Россией. Несмотря 

на убедительные доводы и внемля этим советам, Пушкин, 

тем не менее, задыхался в деревенской глуши. Его угнетало и раздражало 

все: хмурое серое небо, покрытое тяжелыми, низко ползущими, 

цепляющими верхушки сосен, тучами, скрывающие простор 

округи пугающе мрачные леса, убожество деревенских избушек, 

напоминающих мокрых распластанных жаб ― «все мрачную 

тоску на душу мне наводит». А как одиночество иссушает душу! Едва 

ли не во сто крат, чем унылая округа! 

Пушкин физически ощущает потребность в столичном просторе. 

Его не только не утешали, а будто ядовитая насмешка опрокидывали 

в бешенство уверения друзей, что «… нет ничего скучнее 

теперешнего Петербурга. …Мертво и холодно…». Написали бы они 

так о Петербурге, если бы шесть лет были отлучены от его «скуки»? 

Как вырваться из Михайловского омута? 

Что придумать, чтобы вырваться из Михайловского омута? Перебирая 

возможные поводы для облегчения своей участи, Пушкин 

вспомнил о болезни, впервые заявленной им еще в Одессе, об аневризме 

нижних конечностей. Затем, уже из Михайловского около 

года тому Пушкин писал об этой болезни Н.Н. Раевскому (младшему). 

«Вот мои обстоятельства: друзья мои усиленно хлопотали, чтобы 

получить для меня разрешение ехать лечиться. Матушка писала его величеству, 

и после чего мне разрешили поехать во Псков и даже жить 

там, однако делать этого я не стану, а только съезжу туда на несколько 

дней». 

Да, пожалуй, это единственный повод, который может быть 

уважен властью, и она, возможно, позволит ему покинуть Михайловское, 

чтобы неотложно приступить к лечению аневризмы. А лечить 

ее успешно, и при необходимости оперировать могут лишь в 

61

Москве, Петербурге, Дерпте и… в Европе. Неужели благодаря аневризме 

фантазии о Европе могут стать реальностью? От таких 

предположений даже голова закружилась. Нужно форсировать 

развитие событий – ехать в Псков и, прежде всего, получить от врачебной 

управы справку о том, что аневризма прогрессирует и таит 

в себе угрозу для его жизни. 

Не откладывая решение этого вопроса «в долгий ящик», Пушкин 

уже в начале мая отправляется в Псков. 

«Обязуюсь к тайным обществам не принадлежать!» 

Ещё 21 апреля вышел рескрипт императора Николая I на имя 

управляющего Министерством внутренних дел В.С. Ланского. 

Своим появлением он отменял существовавший аналогичный, но 

не оправдавший себя рескрипт Александра I от 21 августа 1822 года 

о непринадлежности к тайным обществам. 

В частности, в рескрипте императора Николая I говорилось: 

«…Желая употребить меры строгости в самых только необходимых 

случаях и уменьшить число преступников, …я повелеваю вам истребовать 

по всему государству вновь обязательства от всех находящихся в 

службе и отставных чиновников и неслужащих дворян обязательство в 

том, что они ни к каким тайным обществам, под каким бы они названием 

не существовали, впредь принадлежать не будут и если кто прежде к 

какому-либо из них, когда бы то ни было, принадлежал, то с подробным 

объяснением в обязательстве его: под каким названием оно существовало, 

какая была цель его, и какие меры предполагаемо было употребить для 

достижения той цели». 

Уже в первых числах мая псковский гражданский губернатор 

Адеркас получил из Министерства внутренних дел изданный рескрипт. 

Он был обусловлен событиями прошедшего декабря на 

Сенатской площади и обязывал все совершеннолетнее мужское 

население империи дать подписку о непринадлежности к тайным 

обществам. 

В канцелярии губернатора было столпотворение – поскольку, 

мало того, что необходимо было взять подписку со всех «от мала до 

велика» псковских чиновников, но еще следовало «отпуск» этого 

рескрипта разослать по принадлежности во все «города и веси» губернии, 

а затем, собрав «подписки» отправить их в столицу так же 

62

по принадлежности. Пушкина «поставили в очередь». Ему было 

назначено явиться в канцелярию 11 мая. В назначенный день он 

прибыл в канцелярию гражданского губернатора. 

Чиновник, к которому он должен был обратиться и который, 

взяв с него подписку, обязан был проконтролировать соблюдение 

всех требований по ее оформлению, сказал Пушкину, что ему 

прежде следует зайти к столоначальнику, куда он и отвел его. 

В свою очередь столоначальник уведомил Пушкина, что он получил 

указание от губернатора доложить ему, в тот же момент, как 

только он появится в канцелярии. Столоначальник со всеми знаками 

предупредительности повел Пушкина к губернатору. 

Адеркас Борис Антонович, псковский гражданский губернатор, 

сам немного поэт к Пушкину всегда относился весьма доброжелательно. 

Увидев, что столоначальник и Пушкин входят в кабинет, 

он встал из-за стола и пошел им навстречу. Поблагодарив столоначальника, 

губернатор отпустил его, попросив распорядиться 

насчет кофе. Пушкина же любезно повел к мягким креслам, в которых 

они и расположились. После нескольких взаимных неизбежных 

любезных фраз, Адеркас поинтересовался состоянием здоровья 

Пушкина. 

― Вроде бы в мои годы и не пристало жаловаться на здоровье, 

но уже три года аневризма ног не дает покоя и год от года доставляет 

беспокойства все больше и больше. 

― Вам следует быть осмотрительным, поскольку с этой болезнью 

шутки плохи. Будь моя воля, я бы принудительно отправил 

вас на лечение в чужие края, но, к сожалению, я не уполномочен 

этим правом, мне остается лишь ходатайствовать перед высшими 

инстанциями о предоставлении вам данной возможности. 

Дверь кабинета открылась, и волшебный аромат кофе заполнил 

кабинет. 

― Божественный аромат,― блаженно закатив глаза, произнес 

Адеркас,― мы на минутку забудем о житейских проблемах и 

насладимся этим нектаром. 

― Напиток родины моей,― вторил ему Пушкин, поднеся 

кофейную чашку к губам и глубоко вдыхая аромат кофе. 

63

Спустя несколько минут собеседники продолжили разговор. 

― Если вы позволите, Александр Сергеевич, я дам вам отеческий 

совет,― Адеркас пристально посмотрел на Пушкина и приняв 

его молчание как знак согласия, продолжал,― сейчас, на мой 

взгляд, складывается благоприятная обстановка в связи с подпиской 

о непринадлежности к тайным обществам. Написав ее, вы, к 

тому же, напишите на имя государя императора прошение, позволить 

вам поехать в чужие края для излечения аневризмы. 

― Сейчас Всеволод Иванович, как инспектор врачебной управы 

в отъезде, но когда вернется, он обследует вас и даст заключение о 

серьезности вашей болезни и необходимости неотложного ее лечения. 

Я соберу перечисленные бумаги, добавлю от себя ходатайство 

и отправлю их генерал-губернатору нашего края. Все это по инстанции 

дойдет до государя и, даст Бог, все сладится в вашу пользу. 

― Я бесконечно благодарен вам, Борис Антонович, за ваше участие 

в моих проблемах. 

― Вот и ладненько. Тогда садитесь за этот стол, вот вам перо и 

бумага – пишите «подписку о непринадлежности» согласно этому 

образцу… 

Через две-три минуты Пушкин написал: 

«Я нижеподписавшийся обязуюсь впредь ни к каким тайным обществам, 

под каким бы они именем не существовали, не принадлежать, 

свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому 

не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них. 

10-го класса Александр Пушкин». 

Прочитав, написанную Пушкиным «подписку о непринадлежности», 

Адеркас положил этот листок в специально подготовленную 

папку. 

― А теперь напишите императору соответствующее прошение. 

На прошение ушло значительно больше времени, чем на подписку. 

Несколько листов были измяты и отправлены в корзину для 

черновых бумаг. 

Наконец Адеркас прочитал текст, который счел возможным 

отправить императору. 

64

«Всемилостивейший государь! 

В 1824 году имея несчастие заслужить гнев покойного императора 

легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном 

письме, я был выключен из службы и послан в деревню, где и нахожусь под 

надзором губернского начальства. 

Ныне с надеждой на великодушие Вашего Императорского Величества, 

с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить 

моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться 

подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему императорскому 

величеству со всеподданнейшею моею просьбою. 

Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно 

уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство 

медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать 

для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края. 

Всемилостивейший государь, 

Вашего Императорского Величества 

верноподданный Александр Пушкин». 

И прошение Пушкина Адеркас положил в ту же папку, где уже 

лежала его «подписка о непринадлежности». Сделав это, он удовлетворенно 

потер руки. 

― Как только вернётся Всеволодов,― сказал он,― мы добавим 

сюда его заключение о вашей болезни, затем я напишу свое ходатайство 

и дай вам Бог удачи. 


Май. 


Пушкина уезжает в Псков. 


Поездка в имение Г. П. Назимова, расположенное в Псковской 

губернии. 


День рождения Пушкина. 

В этот же день. 

Из Петербурга в Псков поступил «Русский инвалид» (№ 123). В 

65

газете было опубликовано сообщение о смерти историографа Николая 

Михайловича Карамзина, последовавшей 22 мая. 

Как не назови ― суть не меняется 

События сменяли одно – другое с калейдоскопической быстротой. 

За время, истекшее с декабря прошедшего года Следственный 

комитет решил все основополагающие вопросы. Оставалось исполнение 

мелких, но неотложных дел. Например, изъятие из следственных 

дел бумаг, взятых на квартирах злоумышленников при 

их аресте. Чаще это были политические трактаты иностранных авторов 

и вольнодумческие стихи отечественных поэтов. В большинстве 

же своем это были стихи Пушкина. 

Впервые имя Пушкина, как потенциального заговорщика, прозвучало 

из уст императора в Зимнем дворце еще до создания Следственного 

комитета. Затем на его заседаниях, на протяжении всей 

его деятельности имя Пушкина склоняли на все лады, но достаточных 

оснований для его ареста не оказалось. И потому привлечь 

его к ответственности как злоумышленника Комитет не смог. 


В этот день прошло 144-е заседание Следственного комитета. 

На этом же заседании Комитета в 3 пункте его повестки слушали: 

3) Объявленные генерал-адъютантом бароном Дибичем высочайшие 

повеления: 

а) Комитету впредь в докладе именоваться Комиссиею; 

b) Из дел вынуть и сжечь все возмутительные стихи. 

Положили: Исполнить. 

Комитет или Комиссия ― «хрен редьки не слаще». Вскоре делопроизводители 

доложили председателю Комитета, что они изъяли 

и сожгли все, что было велено, но при этом им не удалось изъять 

стихотворение Пушкина «Кинжал» поскольку оно, находясь в 

следственном деле поручика Громницкого, написано им на обратной 

стороне собственных показаний. 

После дотошных согласований этого казуса с императором 

председатель Комитета получил указание из-за невозможности 

изъять стихотворение ― густо зачеркнуть его текст. Сделав это, 

66

председатель Комитета снабдил содеянное пометкой: «С высочайшего 

соизволения помарал военный министр Татищев». 

Все эти месяцы Пушкин лишь предполагал, что его стихи являются 

объектом повышенного внимания Следственного комитета, 

но точно об этом он ничего не знал. Ему даже представить было 

трудно, как резко иногда колебались чаши на весах его судьбы, 

останавливаясь на той грани, за которой уже маячили одиночные 

казематы Петропавловской крепости. 

Июнь. 


В «Русском инвалиде» (№ 131) опубликован манифест от 1 

июня об окончании работы Следственной комиссии, о назначении 

Верховного уголовного суда над злоумышленниками и указ о его 

составе. Таким образом, Следственный комитет, около полугода 

выполнявший свои функции, был переименован в Комиссию, которая 

просуществовала несколько дней и была ликвидирована в 

связи с созданием Верховного уголовного суда. 

После завершения работы Следственного комитета, подследственные, 

не принимавшие активного участия в деятельности тайного 

общества, рассылались по дальним полкам и гарнизонам. В 

Петропавловской крепости оставались лишь те, кого Николай I 

намеревался судить Верховным уголовным судом. 

А что касалось Пушкина, то все висело на волоске, мнение императора 

не отличалось постоянством, с одной стороны на него 

«давил» Следственный комитет, с другой ― он ощущал слабое, но 

постоянное давление друзей Пушкина. В такой ситуации роковую 

для Пушкина роль могло сыграть одно единственное, неосторожно 

сказанное им слово, ставшее достоянием общественности, не говоря 

уже о «вольнодумческих» стихах. 

Именно в эти дни где-то ходил по рукам опаснейший список, 

полученный прапорщиком Молчановым от штабс-капитана Алексеева. 

На даче генеральши Вадковской 

По садовой дорожке торопливо шел управляющий имением. 

Увидев, стоявшую на веранде, в окружении молодых людей, Елиза- 

67

вету Петровну, он подошел на почтительное расстояние остановился, 

показывая этим, что у него для барыни есть приватное сообщение. 

Елизавета Петровна спустилась с террасы и подошла к 

Тихону Ивановичу. 

― Ты что взъерошен, как воробей после драки. 

― Да вот сам не пойму. Из Москвы прискакал нарочный верхом, 

сунул мне записку, свернутую конвертом,― управляющий 

подал Елизавете Петровне записку,― сказал, что записка для вас, 

но ответа ждать не велено, предупредил, что дело срочное и был 

таков. 

Продолжая слушать управляющего, Елизавета Петровна развернула 

записку и стала ее читать. Управляющий следил за выражением 

ее лица и оторопел, заметив на нем тревогу. Закончив читать, 

Елизавета Петровна распорядилась: 

― Дело действительно неотложное. Нужно срочно ехать в 

Москву. Я пойду собираться, а ты распорядись запрячь коляску парой, 

кучером определи Ермолая. 

Тихон Иванович рванулся исполнять приказание барыни. Елизавета 

Петровна уже вслед крикнула ему: 

― Упряжь проверь самолично! Не приведи Господи, что с ней в 

дороге случится. 

― Всенепременно проверю,― отозвался управляющий. 

― Елизавета Петровна вернулась на террасу. 

Молодые люди, наблюдавшие за ее беседой, тоже были встревожены. 

― Господин Леопольдов,― обратилась Елизавета Петровна к 

домашнему учителю ее детей,― сегодня я не смогу присутствовать 

на испытаниях моих детей по предметам вами преподаваемым, поэтому 

отошлите их к гувернантке, а сами на сегодня можете быть 

свободны. 

― Слушаюсь, ваше превосходительство. 

Рядом с Леопольдовым стоял прапорщик лейб-гвардии коннопионерного 

эскадрона Молчанов Лев Александрович. 

― Тетушка,― сказал Молчанов,― Елизавета Петровна, Вы так 

встревожены, что приключилось? 

― Ой, не говори, Лёвушка! Вот получила записку, что моего 

69

племянника, Сашу Вадковского переводят из Петропавловской 

крепости на Кавказ… Нужно съездить в Москву, чтобы похлопотать 

перед влиятельными людьми о некоторых послаблениях для 

него… 

Вдруг ее прервал сын, мальчик лет тринадцати: 

― Маменька, но Александр Федорович и не племянник вам вовсе. 

― Ах, помолчи, неразумное дитя! Мне лучше знать, когда и кто 

мне племянник. 

― Я уже совсем не дитя и говорю правду. 

Молчанов привлек мальчика к себе, взъерошил его рыжую шевелюру 

и сказал: 

― Не обижайся, Иван Яковлевич, конечно, ты уже не дитя, но 

для маменьки навсегда им останешься. Скажу, также, что ты прав, 

но и твоя маменька права. Действительно, твой папенька и отец 

Александра Федоровича Вадковского были только троюродными 

братьями, но в беде и радости родственные связи становятся короче, 

так что Елизавета Петровна вполне может хлопотать за Александра 

Федоровича, как за племянника. 

― Вот как умно ты рассудил, Левушка. У меня даже решительности 

прибавилось. Поеду-ка я, для начала, к генералу Волкову. 

Говорят, он сегодня в фаворе – назначен начальником второго 

округа Москвы по жандармской части. Он многим обязан моему 

покойному мужу. Пусть только откажется походатайствовать о некоторых 

послаблениях для мальчика – я ему такое устрою, что от 

него пол-Москвы отвернется. Ах, бедная Екатерина Ивановна,― 

три сына сидят в крепости. Господи, в какое смутное время мы живем. 

Оно и нам еще предстоит дождаться известия о твоем брате, 

Левушка? Что там-то нас ждет? Ладно, Бог милостив. А сейчас мне 

недосуг, пойду в дорогу собираться. 

С террасы Елизавета Петровна пошла во внутренние покои 

дома. Пришла гувернантка и увела детей в парк на прогулку. 

Молчанов и Леопольдов остались на террасе. 

― Простите, Лев Александрович, раньше случая не представлялось 

спросить, а теперь будто - бы, кстати. Кем доводиться вам 

генеральша Вадковская? 

70

― Она родная сестра моей матушки, урожденной Елагиной 

Варвары Петровны. 

― Ах, вот оно что…,― Леопольдов помолчал, сомкнул кисти 

рук замком и хрустнул пальцами. Бросив быстрый взгляд на Молчанова, 

сказал: 

― Знали бы вы Лев Александрович, как мне жаль тех несчастных, 

за одного из которых поехала хлопотать ваша тетушка. Сердце 

болит так, будто большая часть из них мои родные братья. Какие 

люди, какие умы. И всем им, в лучшем случае, грозит быть заживо 

погребенными в мрачных казематах российских крепостей. 

Но ведь, не дай Бог, и жизни лишить могут. Помните у Рылеева: 

Известно мне: погибель ждет 

Того, кто первый восстает 

На утеснителей народа, ― 

Судьба меня уж обрекла. 

Но где, скажи, когда была 

Без жертв искуплена свобода? 

Лев Александрович, вы только вдумайтесь в эти слова, ведь каково, 

а? Рылеев заранее предрек судьбу себе и своим товарищам! 

Нет, такое дано только большим поэтам. Слава Богу, что наш 

несравненный Александр Сергеевич по-прежнему служит во славу 

русской поэзии. А вы, Лев Александрович, любите поэзию Пушкина? 

Леопольдов хлопнул себя по лбу, хохотнул и, сохраняя на лице 

улыбку, сказал: 

― Ну что я, право. Кто же, скажите на милость, не любит Пушкина. 

У нас в университете трудно найти студента, у которого бы 

не было заветной тетрадки со стихами Пушкина. И, скажу вам по 

секрету, многие не опасаются хранить в записи даже запрещенные 

стихотворения. У меня, например, из запрещенных стихов есть все: 

«Кинжал», «Деревня», есть также… 

Слушая Леопольдова, Молчанов вдруг осознал то обстоятельство, 

что у него нет, и никогда не было заветной тетрадки со стихами 

Пушкина. Он понимал, что сейчас может прозвучать вопрос 

Леопольдова: «а есть ли такие тетрадки у офицеров и в частности у 

71

него – прапорщика Молчанова». Он не сможет на откровенность 

студента ответить ложью, но и правда не украсит его. Не зная доподлинно, 

Молчанов не сомневался, что у многих молодых офицеров 

есть заветные тетрадки со стихами Пушкина. А он располагал, 

всего лишь единственным его стихотворением, полученным от 

штабс-капитана Алексеева. Имея на руках эту единственную, но 

козырную карту, Молчанов решил пойти «ва-банк»! Неожиданно 

даже для себя он начал читать фрагмент этого стихотворения: 

Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу, 

Я слышал братский их обет, 

Великодушную присягу 

И самовластию бестрепетный ответ. 

Я зрел, как их могущи волны 

Все ниспровергли, увлекли, 

И пламенный трибун предрек, восторга полный, 

Перерождение земли… 

― Лев Александрович, я не сомневаюсь, что это стихи Пушкина 

и что они написаны на известные события в Петербурге. Таких 

стихов у меня не только нет, но я даже не имел счастья слышать их 

ранее. Простите мне мое бахвальство. Право, я вел себя как первокурсник. 

Снимаю перед вами шляпу. Надеюсь, что вы позволите 

мне сделать копию этого стихотворения. 

― Ну что вы, право! Я не вижу оснований для извинений. Ваш 

рассказ был вполне корректным. Правильно предположив, кто является 

автором стихотворения, вы заблуждаетесь в том, о каких событиях 

в нём идет речь. Эти стихи Пушкин написал прежде событий 

на Сенатской. 

Кстати, переписывать стихотворение мы не станем, в этом нет 

нужды. У меня есть его список, который я отдам вам. Только умоляю 

вас, быть осмотрительным, памятуя, что от приятности к неприятности 

лишь один шаг. 

С этого дня прошло не более двух недель. На листке со стихами 

Леопольдов сделал надпись: «На 14-ое декабря». Встретившись со 

своим другом Василием Коноплёвым, секретным агентом генералполицмейстера 

Скобелева, Леопольдов передал ему эти стихи. 

72

От жандармов Пушкин еще не ушёл 

Гром пушек на Сенатской площади, прозвучавший в первый 

день царствования Николая I, вынудил его задуматься: почему это 

оказалось возможным в России? Пристально наблюдая за деятельностью 

учрежденного им Следственного комитета, и тщательно 

анализируя показания злоумышленников, император пришел к 

выводу, что происшедшее результат никчемной работы высшей и 

тайной полиции. 

Это, в свою очередь, дало ему повод задуматься о реорганизации 

этих ведомств. Очень кстати рядом оказался Бенкендорф. Он 

стал вникать в проблемы, озаботившие императора, и уже к концу 

января 1826 года подал ему первый проект по учреждению данной 

структуры. Шаг за шагом выстраивалась теоретическая схема будущего 

III Отделения. 

А пока приходилось довольствоваться тем, что есть. Бездействие 

полиции уже позволило вольномыслию проникнуть и в высшее 

общество. Для него секретная деятельность Следственного комитета 

не являлась секретом. В его кулуарах на все лады обсуждались, 

а иногда и осуждались намерения и действия не только Следственного 

комитета, но и императора. О членах же тайного общества, 

как и о Пушкине в великосветском обществе мнения были не 

однозначные, что нашло отражение в рапорте тайного агента Локателли. 

Он доносил фон Фоку, руководителю тайной агентурой 

при Особой канцелярии Министерства внутренних дел: «Все чрезвычайно 

удивлены, что знаменитый Пушкин, который всегда был известен 

своим образом мыслей, не привлечен к делу заговорщиков». Локателли, 

собирая информацию из разных источников, лишь констатировал 

ее в своих донесениях, направляя их по принадлежности. 

К концу июня был учреждён корпус жандармов, а при нем завершалось 

создание III Отделения собственной его императорского 

величества канцелярии. На него возлагались достаточно широкие 

полномочия. III Отделение заменило существовавшую Особую 

канцелярию министерства внутренних дел. Одна из функций созданной 

структуры ― быть политической полицией, охраняющей 

самодержавную власть и осуществляющей полицейский надзор за 

неблагонадежными лицами. Фактически канцелярия, управляю- 

73

щим которой являлся Максим Яковлевич фон Фок, переместилась 

из министерства внутренних дел во вновь созданную структуру 

вместе с ее руководителем. Начальником же III-го Отделения Николай 

I назначил шефа жандармов графа Александра Христофоровича 

Бенкендорфа. 

Менялось все, не менялось лишь отношение правительственных 

чиновников к Пушкину. Их происки против него продолжались. 

Нет сомнения, что фон Фок переадресовал рапорт Локателли 

шефу жандармов Бенкендорфу. Бывший член Следственного комитета 

ставший начальником только что созданного III Отделения 

по-прежнему считал, что место Пушкина не на воле, а в одиночной 

камере. То, что поэту удалось выскользнуть из-под накрывшей его 

тени Петропавловской крепости, по мнению Бенкендорфа, являлось 

досадной случайностью. Он по-прежнему считал, что «властителя 

дум молодежи», являвшегося источником вольномыслия, следует 

изолировать. 

Стремясь реализовать этот замысел, Бенкендорф проявлял 

неуклонную последовательность и настойчивость. Если ему не 

удалось поймать Пушкина в сети Следственного комитета, то лишь 

потому, что его влиятельные друзья, имеющие доступ к императорской 

семье, оказали на Николая I более сильное влияние, чем 

аргументы Комитета. Теперь же у Бенкендорфа появилась возможность 

«заловить» Пушкина тенётами III Отделения. Он сделает 

все, чтобы доказать зловредность пушкинских сочинений. В III 

Отделении заводят «Дело о чиновнике 10 класса Пушкине». 

Бенкендорф стал предпринимать решительные действия, чтобы 

расследовать образа жизни поэта и его общественные контакты. Он 

был уверен, что его агенты докажут неблагонадежность и антиправительственную 

деятельность Пушкина, что станет основанием 

для его ареста. Шеф жандармов был уверен, что скоро он докажет 

состоятельность созданного III Отделения. 

Но в самом начале пути исполнения замыслов Бенкендорф столкнулся 

с непредвиденным препятствием. Его ведомству перешли 

дорогу. И если бы только это. Кроме того, ему, как мальчишке, 

преподали урок: как работают тайные агенты в других структурах. 

Но самое обидное, что это были периферийные гастролеры – ва- 

74

ряжские гости из Тмутаракани. Все это он вынужден был проглотить, 

даже не поморщившись, ― гастролерам на свой вояж удалось 

получить «высочайшее соизволение». 

На первый взгляд казалось странным, как в Псковской губернии 

оказались и приступили к выполнению деликатной миссии 

«выходцы» из южной губернии. Ими были Иван Осипович Витт, 

граф, генерал-лейтенант, начальник военных поселений в Новороссии, 

организатор тайного сыска за злоумышленниками на юге и 

его тайный агент, разоблачивший одну из управ Южного тайного 

общества, Александр Карлович Бошняк, ботаник и литератор. Почему 

именно они были уполномочены проводить розыскные действия 

на неподведомственной им территории? Более того, непонятно 

почему, убыв в Москву на коронационные торжества, император 

оперативное руководство по сбору сведения изобличающих 

Пушкина в вольномыслии и распространении им пагубных идей, 

поручил графу Витту? Почему не ему ― графу Бенкендорфу, шефу 

жандармов и начальнику созданного III Отделения? 


Июль 

13, Петербург. На кронверке Петропавловской крепости прошла 

гражданская казнь злоумышленников. Пятерых же подвергли 

смертной казни. Пушкин был знаком со всеми осужденными на 

смерть. Из тридцати осужденными по первому разряду – с одиннадцатью; 

из семнадцати по второму разряду – с двумя; из шестнадцати 

четвертого - с одним. 

25, Михайловское. Пушкин написал стихотворение «Пророк»: 

«Восстань, восстань, пророк России».

Нежданные гости 

из Тмутаракани

[

Литератор, ботаник, провокатор… 

Изначально, основание предполагать о существовании политического 

тайного общества, появилось в южных пределах России. 

Хотя, как говорил Пушкин, о существовании тайного общества 

знали все, не знали об этом только правительство и полиция. И, 

тем не менее, первым о существующем «секрете полишинеля» заявил 

тайный агент генерала Витта унтер-офицер Иван Васильевич 

Шервуд. Но Витту он об этом не доложил. Стремясь «застолбить» 

«пальму первенства» за собой, об открытии тайного общества он 

объявил на самом высоком уровне. И лишь после того как заручился 

поддержкой императора Александра Павловича, стал искать 

следы злоумышленников. 

В то же время и на той же территории, другой секретный агент 

графа Ивана Осиповича Витта, литератор, ботаник и коллежский 

советник Александр Карлович Бошняк конкретно обнаружил следы 

тайного общества. Но в отличии от Шервуда он не стал «бить в 

колокола». Как ученый ботаник, привыкший к кропотливой работе, 

стал неторопливо изучать выявленный им подвид политического 

вьюнка. Изучал не только его соцветия и корневую систему, но и 

районы произрастания. Лишь затем Бошняк доложил о своих 

предположениях «научному руководителю», мастеру сыска и провокаций 

с многолетним стажем генерал-лейтенанту Витту, который 

стал планировать и координировать действия по раскрытию 

79

злоумышленного общества действовавшего на подведомственной 

ему территории. 

После неудачного восстания на Сенатской площади и Черниговского 

полка членов тайных обществ размещали в Петербурге, 

на территории ограниченной стенами и бастионами Петропавловской 

крепости. Здесь же стал заседать и Следственный комитет, 

первоначально именовавшийся Тайным комитетом для изыскания 

соучастников злоумышленного общества. 

Стремление «ввысь» ― к чинам, наградам… 

В то время когда генерал Витт находился в Елисаветграде, где 

была его штаб-квартира, информацию о ходе следствия над злоумышленниками 

он получал из правительственных газет. Газеты 

приходили в штаб-квартиру или в Одессу, где был дом генерала 

Витта, почти две недели спустя после их выхода в свет. Тем не менее, 

граф Витт ревностно следил за любым сообщением, которое 

касалось последствий выхода войск на Сенатскую площадь. Кроме 

того, поступило сообщение о вооруженном восстании Черниговского 

полка, который будто бы идет маршем на Москву. Генерал 

Витт понимал, что руководители восставшего полка выдают желаемое 

за действительное. Им не только до Москвы, но и до Киева не 

дойти. Правительственные войска, обладая численным преимуществом, 

замкнут полк в кольцо и вынудят его сложить оружие. 

Пройдет немного времени и те, кто сейчас руководит походом восставшего 

полка, тоже окажутся в Петропавловской крепости. 

Генерал, несмотря на свои здравые рассуждения, не отличался 

полководческими талантами. Чины и награды которые он имел, 

были добыты благодаря связям или интригам, которые он разыгрывал 

с отменным мастерством. Априори он понимал, что все, кто 

сейчас находится в Петербурге, и участвует в процессе разоблачения 

злоумышленников, по окончании оного попадут «под дождь» 

наград. А какие награды можно получить сидя в Елисаветграде 

или Одессе? Петербургские чиновники, составляя наградные листы, 

едва ли вспомнят, что именно генерал Витт и отставной коллежский 

советник Бошняк обнаружили лазейку, ведущую в логово 

законспирированного тайного общества. Кто из них вспомнит, что 

именно Витт и Бошняк, рискуя жизнью, проникли в это логово под 

80

видом ревностных членов тайного общества. Нужно сделать все 

возможное и невозможное, но непременно оказаться в Петербурге. 

Витт уже «голову сломал» размышляя над тем как реализовать 

свой замысел, какой выдумать повод, чтобы его вызвали в Петербург. 

Но, так и не придумав ничего, решил посвятить в свои планы 

Бошняка. 

Пригласив его в служебный кабинет, тем не менее, генерал 

Витт, чтобы подчеркнуть, что разговора будет неформальным, 

предложил Бошняку присесть в кресло, стоявшее в уголке отдыха, 

расположившись в соседнем кресле. 

― Александр Карлович, мне сорок пять, я генерал-лейтенант, 

но на своей карьере еще не поставил крест. Вы лет на пять младше 

меня и, надеюсь, тоже все еще устремлены ввысь? 

― Господин генерал… 

Витт положил руку на колено сидевшего рядом Бошняка: 

― У нас приватная беседа, будем общаться без чинов и титулов. 

Продолжайте… 

― Уж так человек устроен, стремясь к чинам и наградам, он забывает 

и о своем возрасте, и о своих возможностях. Ему всегда хочется 

ввысь, так почему же не помечтать. 

― Я затеял этот разговор не для того, чтобы помечтать с вами, а 

не в одиночестве. Я пригласил вас, чтобы просчитать наши возможности 

и реальные шаги на пути к чинам и наградам. 

― Но ведь быть или не быть этим реалиям зависит не от нас. 

― Вы глубоко ошибаетесь, дорогой Александр Карлович. Ни 

кто не отменял поговорку, что «под лежачий камень вода не течет». 

Если мы будем здесь почивать в сладостной дрёме, то в Петербурге 

и не вспомнят о наших с вами заслугах по раскрытию злоумышленного 

общества и награды, которые мы честно заработали, достанутся 

тем, кто сейчас выбивает признания из государственных 

преступников. 

― Но отсюда мы ни как не сможем вмешаться в процесс дознания. 

Чтобы сделать это, мы должны быть в Петербурге. 

― Правильно мыслите, Александр Карлович – мы должны быть 

в Петербурге! Вопрос первый – что нужно предпринять, чтобы 

оказаться там? Если мы найдем правильный ответ на первый во- 

82

прос, то за ним последует первый реальный шаг. Дальнейшие шаги 

мы будем рассчитывать по ситуации, в которой окажемся… 

«Доставить в Петербург без арестования» 

Беседа генерала Витта с Бошняком состоялась 7 января 1826 года. 

В этот же день генерал получил сообщение, что разгромлено 

восстание Черниговского полка, а его руководители арестованы и 

отправлены в Петербург. Но он не знал, что в этот же день по инициативе 

Следственного комитета началась реализация плана, который 

они только что обсуждали с Бошняком ― их поэтапное проникновение 

в Петербург. 

В заседании Комитета при допросе злоумышленников отставного 

полковника Давыдова и подпрапорщика Лихарева возникла 

необходимость подтвердить или опровергнуть их показания. Это 

мог сделать свидетель обвинения отставной коллежский советник 

Бошняк. Возникла необходимость в его присутствии на заседании 

Комитета, только он мог или подтвердить, или опровергнуть не 

только показания Давыдова, Лихарева, но и других членов управы, 

в которую его принимали как члена тайного общества, не подозревая, 

что он был провокатором. 

В журнале заседания, закончившегося в полночь, записали: 

«Для объяснения при допросах нужно иметь здесь помещика Бошняка, 

члена Союза благоденствия, который приезжал к отставному полковнику 

Давыдову с предложением графа Витта вступить в общество, сделанным, 

как объяснил начальник Главного штаба е.и.в., вследствие мер, 

принятых покойным императором. Положили: о высылке Бошняка в С.- 

Петербург без арестования написать к губернатору, предварив о том и 

графа Витта». 

На полях журнала заседаний оставлена пометка: «испросить высочайшее 

соизволение вытребовать сего Бошняка». 

На очередном заседании Следственного Комитета, проходившем 

16 января, снова возникла необходимость проверить показания 

подследственного показаниями Бошняка. И тут выяснилось, 

что Херсонскому губернатору до этого дня не послан запрос об отправлении 

Бошняка в Петербург. Это, едва ли не единственный 

случай такого небрежения исполнительных чиновников Следственного 

комитета. 

83

В этот же день, когда на заседании Следственного комитета выяснилось, 

что запрос относительно Бошняка еще не отправлен, генерал 

Витт, словно предчувствуя, что «высадка десанта» в Петербург 

откладывается, пишет прошение на высочайшее имя о позволении 

выйти ему в отпуск с прибытием в Петербург. 

Еще не вечер, ваше сиятельство! 

С нетерпением, считая дни, ждал граф Витт, ответ из столицы. 

Он почти не сомневался, что ответ будет благоприятный. Поэтому, 

понимая, что на аудиенцию, которую император даёт новоприбывшим 

в столицу, идти с пустыми руками неразумно. Они с 

Бошняком каждодневно готовили проекты усовершенствования в 

поселенческих войсках и в общевойсковых подразделениях. 

Наконец, уже в середине февраля, из столицы пришел пакет, 

адресованный Витту, судя по штемпелям Главного штаба, отправленный 

Дибичем, начальником оного. Но для Витта это пока ни о 

чем не свидетельствовало. За редким исключением, император общается 

с генералитетом посредствам начальника Главного штаба. 

Витт, будто бы занятый неотложными делами, что-то читал, 

что-то подписывал, поглядывая на пакет, а иногда перекладывая 

его с места, на место. Но его желание оказаться в Петербурге было 

крайне велико, и ему не терпелось узнать, какую же весть пришла 

к нему из вожделенной столицы. Неожиданно для себя Витт взял 

пакет в руки и привычным движением вскрыл его. Достав листок, 

сложенный вдвое, он положил его на столешницу и накрыл ладонью. 

Посидев так несколько мгновений, развернул письмо, и, пропустив 

любезности, нашел глазами суть послания – осознав ее, помрачнел. 

В отпуске и, хотя бы временном прибытии в Петербург, 

ему витиевато отказано. Более того, Дибич будто подсмотрел план 

их дальнейших действий. Позднее они с Бошняком предполагали 

сообщить, что располагают дополнительными сведениями и готовы 

дать показания Следственному комитету. Дибич предусмотрительно 

ответил им, что от них ждут в этом случае: 

«Буде же, ваше сиятельство имеете сообщить что-либо особенно 

важное и лично его величеству, то в таком случае можете донести об 

оном государю императору в собственные руки в особом пакете на мое 

имя». 

84

Почти на две недели генерал Витт самоустранился от служебных 

обязанностей, глубоко переживая свое поражение. Сознание 

того, что Петербург, а вместе с ним и возможность удостоится милостей 

молодого императора, оказались для него недосягаемыми – 

выбило из-под генерала фундамент, с которого он обозревал свой 

завтрашний день. 

Все это время он вспоминал стабильное прошлое и надежные 

контакты с блаженной памяти государем императором Александром 

Павловичем, который всегда относился к нему доверительно 

и милостиво. Витт ностальгически вспоминал свои встречи с 

ушедшим в мир иной монархом. Все это всплывало в сознании в 

таких зримых и красочных деталях, что захотелось об этом комулибо 

рассказать. Но кому? 

Размышления Витта прервал предупредительный стук в дверь, 

спустя несколько мгновений в кабинет вошел адъютант. 

― Ваше превосходительство,― сказал адъютант, не отходя от 

двери,― в приемной ждет позволения войти к вам коллежский советник 

Бошняк. 

― Проси. 

Не выходя из кабинета, адъютант широко распахнул дверь, когда 

Бошняк прошел мимо адъютанта, тот вышел из кабинета, тихо 

притворив дверь. 

― Проходите, Александр Карлович,― тусклым голосом произнес 

граф Витт,― все еще не могу оправиться от поражения, которое 

нанес нам Дибич. 

― Еще не вечер, Ваше сиятельство! А поражение становится таковым, 

только тогда, когда его признают и смиряются с ним. Если 

же подготовить и провести контрудар, то еще неизвестно, на чьей 

улице будет праздник! 

― Александр Карлович, дорогой, не томите, вижу, что вы чтото 

придумали! Я весь – внимание! 

― Ваше сиятельство, следует еще писать государю. 

― И что же мы такое напишем, что вызовет интерес у императора 

к нашим персонам? 

― Не «к нашим», а к вашей персоне. Я не рвусь в Петербург. 

Мне достаточно будет той милости, которую вы мне окажите по 

85

возвращении из столицы. А напишем мы о том, чем занимались 

эти месяцы – о наших проектах по нововведению в поселенческих 

и армейских войсках. О каждом из одиннадцати проектов мы 

напишем так, чтобы вызвать к ним интерес и при этом не раскрыть 

сути. Тогда, для толкования изложенного понадобитесь вы, как автор 

этих проектов. 

― А где гарантия, что государя заинтересуют эти проекты? 

― Гарантией нам служит пословица: «новая метла, по-новому 

метет». Государь сейчас находится в такой стадии предвкушения 

реформаторской деятельности, что его заинтересуют мало-мальски 

разумные предложения. А в том, что наши предложения содержат 

разумное зерно, я не сомневаюсь. 

― Слушая вас, я уже верю в успех. Вы мой спаситель, Александр 

Карлович. Думаю, что ту часть письма, где речь пойдет о проектах, 

вы напишите лучше меня, но к этому письму я тоже добавлю коечто. 

За работу! Я переполнен энергией. Как только подготовите 

свою часть письма – немедленно приходите. 

Бошняк пришел уже поздно вечером. Витт отпустил адъютанта, 

и они сели, чтобы составить единый текст письма. Первой и основной 

частью был текст, подготовленный Бошняком, затем, то, 

что написал генерал Витт: 

«…Всемилостивейший государь! Позвольте мне еще присовокупить, 

что блаженной памяти покойный государь удостаивал меня вполне своего 

доверия; еще с 1809 года и до последней минуты своей жизни возлагал на меня 

поручения особенной важности, поручения большей частью никому кроме его 

величества и меня, не известные; что по сим поручениям я имел счастье 

доносить прямо его императорскому величеству, и что ни от кого, кроме 

как лично от самого покойного государя, об известных ему предметах я не 

получал ни наставлений, ни разрешений, и потому ежегодно по одному или 

по два раза, смотря по обстоятельствам, приезжал я в столицу или в 

место пребывания его императорского величества и доложа ему лично о 

нужном, принимал словесные государя приказания. Поелику сии поручения 

касались разнообразных предметов и часто требуют пространных 

объяснений, то желая очистить себя совершенно по всему до меня возложенному, 

и осмеливаюсь я всеподданнейше испрашивать счастия лично 

быть допущенну к вашему императорскому величеству». 

86

Это письмо было отправлено из Елисаветграда в Петербург 6 

марта 1826 года. 

Едва ли эти общие слова, за которыми трудно рассмотреть суть 

выполненных графом Виттом поручений Александра I, могли 

произвести впечатление на молодого императора. Изустно дополнить 

то, что не написал Витт, мог лишь начальник Главного штаба 

барон Дибич. Как начальник Главного штаба и доверенное лицо 

императора он являлся посредником между Александром I и генералом 

Виттом. Но сделает ли он это? Как опытный царедворец, 

Дибич знал и понимал: «что такое Витт», знал методы его работы, 

и то безотказное оружие, которым тот виртуозно владел. Жизнь 

будет спокойнее, если такого соперника не будет рядом. 

Поручения Александра I Витт стал выполнять без малого лет 

двадцать назад. Тогда он имел чин полковника, и ему еще не было 

тридцати. Задачи, которые ставились перед ним, не преследовали 

элементарный сбор информации о том или ином явлении. Они 

носили такой характер, что планируя выполнение полученного 

задания, Витт во главу угла ставил провокацию. Успешное выполнение 

локальных заданий повышало статус Витта, и лет через десять 

ему уже было доверено наблюдение за политической ситуацией 

в южных губерниях России. При этом, как пишет Витт в своей 

докладной записке: 

«…Его величество изволил поручить мне, употреблять агентов, 

которые ни кому не были бы известны, кроме меня; обо всем же, относящемся 

до сей части, никому, как самому императорскому величеству, 

доносить было не позволено, и все на необходимые случаи разрешения обязан 

я был принимать от самого государя императора». 

Противоборство двух профессионалов 

Руководители Южного тайного общества давно и с особым 

вниманием присматривались к военными поселениями, соседствующим 

с ними. Они понимали, какая это значительная и 

надёжная сила. К тому же, легко агитировать людей, имеющих в 

руках оружие, но не имеющие достаточного куска хлеба. 

По сравнению с другими управами общества, Каменская управа, 

которой руководил отставной полковник Василий Львович Да- 

87

выдов, находилась в непосредственной близости к корпусной 

штаб-квартире поселенческих войск. Это и определило то, что Давыдову 

поручили установить контакты с офицерами из военной 

структуры, заинтересовавшей тайную организацию. Таким образом, 

южане приступили к созданию структуры тайного общества в 

военных поселениях. 

Судьбе было угодно столкнуть в противоборстве двух профессионалов, 

у которых не было соперников в сфере, которой они занимались. 

Руководителем тайного антиправительственного общества 

был полковник Павел Иванович Пестель, создавший крупнейшую 

политическую организацию. Противодействовал ему 

начальник южных военных поселений генерал-лейтенант граф 

Иван Осипович Витт, опытнейший специалист по борьбе с противниками 

существующего строя и не только политическими, 

прошедший за десятилетия хорошую школу. Было ясно, что рано 

или поздно, пути членов тайного общества и агентов графа Витта 

пересекутся. В этом случае, даже при теоретическом противопоставлении 

этих двух фигур, и фактических симпатиях и антипатиях, 

объективно следует согласиться, что члены тайного общества, 

не обладавшие навыками конспирации, были обречены. В конце 

концов, так это и случилось. 

Прошло всего лишь несколько дней как было отправлено 

письмо в Петербург . Неожиданно оттуда на имя Витта поступило 

уведомление, свидетельствующее о том, что Следственный комитет 

вызывает коллежского советника Александра Карловича Бошняка 

для дачи показаний по существу о злоумышленном обществе. На 

следующий день пришло сообщение от Херсонского губернатора 

действительного статского советника Комстадиуса Августа Федоровича, 

он уведомлял о том же что и Петербург и просил Витта 

отослать Бошняка в губернский центр, откуда он, со всеми 

предписанными условиями будет отправлен в столицу по принадлежности. 

Заочная дискуссия со злоумышленниками 

В Петербурге Александра Бошняка встретили как долгожданного 

и дорогого гостя. Работы для него накопилось «море». Его 

прибытие сохранялось в тайне, очные ставки ни с кем из заговор- 

88

щиков решено было не устраивать. Перед ним поставили задачу, 

познакомившись с показаниями членов тайного общества, в той их 

части, которая была ему ведома, оценить их правдивость и дополнить 

тем, что они скрыли. 

Чиновники Следственного комитета сделали для Бошняка выписки 

из следственных дел тех злоумышленников, которые, в той 

или иной мере контактировали с ним. В Петропавловской крепости 

ему была предоставлена небольшая комната-каземат и принадлежности 

необходимые для работы. На первый взгляд там было 

чисто и уютно. Но уже спустя некоторое время Бошняк почувствовал, 

что в комнате неистребимая промозглая сырость, а воздух 

насыщен запахом плесени, что затрудняло его дыхание. Всё это 

мешало ему сосредоточиться и приступить к чтению показаний. 

«Нужно кого-то попросить,― подумал Бошняк,― чтобы комнату 

хорошенько протопили. 

Уже конец марта, а в Петербурге не увидишь ни блеск золотого 

луча солнца, ни просинь небесной лазури. Над городом разверзлись 

хляби небесные. Мрак, сырость и холод господствуют над 

всем живым, угнетающе действуя на всё сущее. Совсем другая картина 

сейчас на Херсонщине. Природа уже сбросила дурман зимней 

спячки. От восхода до заката по голубому небу плывет пока 

еще нежаркое солнце. Но всё от былинки до дерева впитывают в 

себя его благодатное нежное тепло, пробуждаясь к жизни. А какой 

там сейчас живительный воздух! 

Одним словом – благодать! «Ах, как хорошо сейчас в моей Катериновке!» 

Бошняк отвлекся от мыслей о Катериновке и с тоской 

посмотрел на стопку хилых папок, в которых лежали выписки из 

следственных дел злоумышленников, для того чтобы он «проинспектировал» 

их. Перебирая папки и читая фамилии, написанные 

на них, он отложил в сторону папку с надписью «Лихарев». 

Затем, просмотрев все фамилии злоумышленников, с которыми 

ему предстоит заочно дискутировать Бошняк взял папку Лихарева, 

и еще не открывая, её подумал: «Любопытно, что отразил в 

своих показаниях этот горе конспиратор, выложивший за бутылкой 

вина всю подноготную о себе и своих сочленах практически 

первому встречному. 

89

Несмотря на то, что мы состоим с ним в свойственном родстве, 

два года нас связывало лишь шапочное знакомство. Он всегда был 

мне неприятен. Лишь необходимость проникнуть в замыслы заговорщиков 

вынудила пойти на более короткое знакомство с ним. Со 

мною он был откровенен. Любопытно, столь же откровенен он будет 

находясь в трезвом уме с членами Следственного комитета». 

Бошняк открыл тоненькую папку, в ней лежало два исписанных 

листка, на них, как он понял, писарь выписал из следственного 

дела Лихарева, те фрагменты его показаний, которые заинтересовали 

Следственный комитет и которые нуждались в комментариях 

Бошняка. Как его инструктировали, ему следует, прежде всего, 

указать соответствуют ли показания подследственных тому ходу 

событий, которые ему известны. Кроме того, если Бошняк будет 

располагать дополнительной информацией, то должен изложить 

ее на чистых листах, которыми его обеспечили. Он обязательно 

должен указывать номер ответа подследственного, к которому будут 

относиться его дополнения. Бошняк углубился в чтение показаний 

подпоручика Лихарева: 

«У родственника жены моей, генерала Высоцкого, в м. Златополье, 

узнал я отставного чиновника коллегии иностранных дел Бошняка. Он 

человек суровой наружности и в речах весьма осторожный. Около двух 

лет продолжалось мое с ним знакомство и, наконец, сделалось довольно 

тесно». 

Непреступная крепость тайного общества 

Прочитав фрагменты показаний Лихарева и иже с ним, 

Бошняк, с удовлетворением отметил, что тот выбор, который он 

сделал весною прошлого года, став тайным агентом графа Витта 

оказался единственно верным. Страшно представить, что он мог 

бы оказаться в этих стенах не в качестве консультанта, а в качестве 

арестанта. Мысли увлекали его в то совсем недалёкое и потому хорошо 

сохранившееся в памяти время. Откинувшись на спинку стула 

и расслабившись, Бошняк закрыл глаза и отдался во власть 

нахлынувших воспоминаний. Жил он в имении, которое находилось 

между Елисаветградом и Новомиргородом, примыкавшим к 

границе Киевской губернии. По соседству, с ним, но уже в Киевской 

губернии располагалось имение Златополе, где жил брат от- 

90

чима Бошняка генерал Николай Петрович Высоцкий. Именно у 

Николая Петровича Бошняк свел знакомство, а затем, снискал благосклонность, 

доверенность и глубокую приязнь генераллейтенанта 

графа Витта. Постепенно они находили точки соприкосновения 

в вопросах политического устройства России. Они обсуждали 

причины «глухого ропота и неудовольствия» в различных 

слоях общества, в том числе и в среде потворствующих этому офицеров, 

как низшего, так и высшего звена. На этой почве они легко 

сошлись друг с другом. И здесь граф Витт открыл Бошняку, что 

император Александр I много лет тому назад поручил ему политический 

надзор за «полуденным краем». Он неустанно покровительствовал 

ему в исполнении данной миссии. Граф сказал, что не 

за страх, а по совести нёс и несет службу на этом поприще, опираясь 

на службу и доверенность к нему секретных агентов. Открыв 

Бошняку это обстоятельство, Витт и ему предложил стать секретным 

агентом. Бошняк с удовольствием принял это предложение. 

Когда граф Витт получил от Бошняка согласие на сотрудничество 

в качестве секретного агента, он поделился с ним проблемами, 

которые в тот момент вызывали у него особую озабоченность. Он, 

не откладывая в долгий ящик, поставил перед Бошняком конкретную 

задачу, рассказав ему, что скупые сведения, полученные от 

секретных агентов, свидетельствуют о том, что в имении Давыдовых 

Каменка, Киевской губернии, часто собираются под видом гостей, 

члены преступного общества. Рассказал о том, что давно старается 

проникнуть за полог скрывающий тайну этого имения, но 

пока его агенты, при всём старании не могут попасть в круг знакомых 

Давыдова. И стал уверять Бошняка, что только ему удастся 

проникнуть в эту тайну. 

― На сегодняшний день агенты, услугами которых я располагаю, 

ни под каким видом не могут проникнуть в окружение отставного 

полковника Давыдова. Его имение Каменка оказалась для 

них непреступной крепостью. А для нас крайне важно проникнуть 

туда, чтобы доподлинно знать, о чем беседуют гости полковника 

Давыдова. Сомнения в том, что это гнездо в котором обосновалось 

скопище врагов правительства нет, но нет и прямых доказательств 

этому. Вся надежда на вас. Вы одного с ними круга, по положению 

91

и состоянию тоже не уступаете им. По своим писаниям и научным 

работам, надеюсь, вы известный для них и уважаемый ими человек. 

Оказавшись в их кругу, вы сумеете рассеять ту непроницаемую пелену, 

которой окружили себя злодеи. 

― Слушая вас, я, кажется, увидел тропинку, которая приведет 

меня в это логово. В Новомиргороде служит известный вам подпоручик 

свиты его императорского величества по квартирмейстерской 

части Владимир Лихарев. Полковник Давыдов и он состоят в 

свойственном родстве. Поэтому, Лихарев и вхож в неприступный 

дом Давыдова. Однако я и Лихарев тоже состоим в свойственном 

родстве, что подаёт мне надежду через него сблизиться с Давыдовым. 

― Прекрасный план, вот и займитесь его реализацией. 

― Так-то оно так, да мешает этому одна незадача. Уже около 

двух лет мы знаем друг друга, но моя неприязнь к нему мешала 

мне сблизиться с ним. Если сейчас я вдруг стану искать его 

внимания, думаю, ему это покажется подозрительным и вынудит 

относиться ко мне с настороженностью. 

― Вы правы, в нашем деле действовать нужно филигранно и 

такую шероховатость допускать не следует. Подумайте, как 

деликатно обойти этот острый угол. 

Таким образом, многолетнее знакомство, а затем в некотором 

роде и дружба Бошняка с графом Виттом, переросли в их сотрудничество 

– Бошняк стал тайным агентом Витта. 

Лесть ― самое надёжное оружие 

Спустя несколько дней, встретившись с графом Виттом, 

Бошняк детально изложил ему свой план по внедрению в логово 

заговорщиков, находящееся в имении полковника Давыдова Каменка. 

Внимательно выслушав Бошняка и сделав несколько несущественных 

замечаний, в целом, граф Витт одобрил план. Первый 

шаг по исполнению плана они сделали совместно. 

Теплым апрельским днем граф Витт и Александр Бошняк под 

видом инспекционной поездки прибыли в Новомиргород. 

Настоящей же целью этого визита была встреча с подпоручиком 

Лихаревым, чтобы «вслепую» использовать его, сделав той 

ниточкой, которая приведет Бошняка в ряды заговорщиков. 

92

С помощью знакомого офицера Бошняк организовал 

«случайную» встречу генерал-лейтенанта Витта и подпоручика 

Лихарева. При встрече и во время беседы генерал был любезным и 

предупредительным с младшим офицером. Лихарев был польщен 

оказанным ему вниманием. В этот момент к офицерам подошел 

коллежский советник Бошняк. Обращаясь к нему, граф Витт 

сказал: 

― Александр Карлович, дорогой, познакомься с этим молодым, 

но многообещающим офицером. Я провел с ним всего несколько 

минут, но весьма польщен беседой с ним и его острым умом. 

Весьма польщён! 

― Спасибо за предложение, Иван Осипович, мы с Владимиром 

Николаевичем не только знакомы, но даже состоим в свойственном 

родстве. Я, наслышан о его незаурядном уме, всегда мечтал быть с 

ним в дружеской связи, но, знаете ли, разница в летах, его 

постоянная занятость служебными обязанностями не позволяли 

нам сблизиться, о чем я крайне сожалею. 

Оглушенный неожиданным потоком комплементов Лихарев, 

не в состоянии был понять, что этим господам дало повод так 

славословить его. Наслаждаясь потоком мирры, он не сумел 

включить критический анализ и все услышанное принял за чистую 

монету. Граф Витт и коллежский советник Бошняк, поговорив с 

ним еще некоторое время, любезно распрощались и последовали 

своей дорогой. Лихарев же обескураженный происшедшим остался 

посреди улицы, совершенно забыв, куда он направлялся. 

Бутылка вина развяжет любой язык 

Прервав свои размышления, Бошняк стал излагать их суть на 

лежащих в стопке чистых листках бумаги. Закончив писать, он 

снова стал читать выписки из показаний Лихарева. В очередной 

раз одна из записей Лихарева привлекла его внимание: 

«…В один вечер, разговаривая со мною о различных предметах, он со 

слезами открыл мне, что желает быть участником людей, которые 

думают и желают свободы, что в уединении поместья своего много 

занимается и пишет. Беседа наша сделалась откровеннее, и я тут же 

объяснил ему мою связь с Давыдовым и род моих занятий. 

93

Бошняк подчеркнул эти слова, и снова мысленно перенесся в 

то время, когда происходили указанные Лихаревым события. 

После встречи и беседы Витта и Бошняка с Лихаревым на одной из 

улиц Новомиргорода, чтобы закрепить достигнутый успех, 

Бошняк счел необходимым, встретится с Лихаревым «с глазу на 

глаз». После той встречи, он получил от Витта инструкции, как 

нужно было строить диалог, чтоб выжать из собеседника максимум 

необходимой информации, при этом, чтобы он не понял, что же 

интересует его визави. Встреча снова должна была казаться 

случайной. 

Снабженный профессиональными наставлениями Витта, 

Бошняк уже неоднократно кружил в окрестностях дома, где жил 

Лихарев, но встретить его не случалось. Закончился апрель. В 

первых числах мая Витт уехал в Киев. Удача по-прежнему 

сторонилась Бошняка. Однажды, уже возвращаясь из 

Новомиргорода в Екатериновку, Бошняк решил зайти в трактир, 

чтобы утолить голод. Войдя в помещение трактира, он сразу 

увидел сидящего за столиком Лихарева, но мгновенно отвел глаза и 

направился к соседнему столику. Услышав, что его окликнули, 

Бошняк оглянулся и, увидев Лихарева, с радушной улыбкой 

направился к нему. Происшедшая встреча действительно была 

случайной, что позволило Бошняку быть естественным во время 

общения. Присев за столик к Лихареву, Бошняк заказал обильный 

ужин и бутылку хорошего вина. Обменявшись стандартными 

любезностями, они все свое внимание сосредоточили на еде. Вдруг 

Лихарев спросил Бошняка: 

― Александр Карлович, а почему вы генералу Витту сказали, 

что мы состоим в свойственном родстве? Сколько я ни ломал голову, 

но так и не нашел связи. 

― А все очень просто, дорогой Владимир Николаевич. С генералом 

Высоцким вы состоите в родстве? 

― Конечно, он близкий родственник моей жены Екатерины 

Андреевны урожденной Бороздиной. 

― Из этого следует, что ваша жена такая же родственница моего 

отчима, поскольку он и генерал Высоцкий родные братья. 

― Вот как, а я не знал об этом. 

94

Это обстоятельство и обильная выпивка сделали их взаимоотношения 

более короткими, чем Бошняк не преминул тут же воспользоваться. 

Он стал рассказывать Лихареву, что в своем сельском 

уединении ему много приходится размышлять о правах и свободах 

угнетаемых крестьян, он часто думает и о том, как ему не хватает 

единомышленников, чтобы обсуждать с ними существующие проблемы. 

На правах родственника Бошняк, заботливо наполнял 

рюмку Лихарева. 

По окончании ужина Лихарев пригласил Бошняка к себе на 

квартиру. Жил он в доме купца Гека, снимая там небольшую комнату. 

По прибытии к Лихареву их беседа продолжилась. От Лихарева 

Бошняк ушел поздним вечером, узнав от него все, что хотел 

узнать. Перед уходом он пообещал, что членство в тайном обществе 

графа Витта гарантирует тайному обществу, в случае его восстания, 

поддержку пятидесятитысячного хорошо вооруженного 

поселенческого войска. Это сообщение вызвало у Лихарева глубокое 

удовлетворение, Бошняк заметил искорки радости, вспыхнувшие 

в его глазах. «Уже завтра,― подумал Бошняк,― эта информация 

будет известна полковнику Давыдову». Он тепло попрощался с 

Лихаревым, пожелав ему спокойной ночи. 

На правах члена тайного общества 

А спустя несколько дней Лихарев, принял Бошняка в ряды 

тайного общества. Бошняк не сомневался, что предварительно он 

запросил на это разрешение руководителя управы, и что мифическое 

войско поселян сыграло в его приеме в общество не последнюю 

роль. Поздравив Бошняка с приемом в тайное общество, Лихарев 

рассказал ему, все, что знал сам о его целях и задачах. Сообщил 

он и о том, что Каменской управой Южного общества, к которой 

теперь принадлежит Бошняк, руководит отставной полковник 

Василий Львович Давыдов, а всей организацией полковник Павел 

Иванович Пестель. 

Вернувшись, домой и, вспоминая все, что он услышал от Лихарева, 

Бошняк был обескуражен столь многочисленными и столь 

ужасными сведениями о преднамерениях заговорщиков. Бошняк 

не находил себе места от нетерпения увидеть Витта, чтобы сообщить 

ему все, что ему стало известно и узнать, как следует вести 

95

себя с заговорщиками в данных обстоятельствах. Но Витт задерживался 

в Киеве. А Бошняку, в его нетерпении казалось, что если против 

тайного общества не предпринять срочные меры, то произойдет 

нечто непоправимое. 

Размышляя над тем, что рассказал Лихарев, Бошняк стал сомневаться, 

что ему открыто многое. Но что является причиной того? 

То, что его собеседник еще не успел сказать ему всего или, по 

каким-то причинам утаил это от него. Желание узнать полностью 

ли доверяет ему Лихарев, не давало ему покоя. Чтобы узнать это 

Бошняк решил искать встречи с ним, и уже на правах члена тайного 

общества задать Лихареву интересующие его вопросы. Едва ли 

не в тот же день встреча состоялась. Лихарев отвечал не на все задаваемые 

Бошняком вопросы, ссылаясь или на незнание, или на то 

обстоятельство, что Бошняк, как недавно принятый член тайного 

общества, ещё многое не вправе знать. Такой ответ оскорбил 

Бошняка. 

– Не скрою,― сказал он,― меня огорчает ваша скрытность, считаю, 

что пятидесятитысячного войска, которое мы с графом Виттом 

гарантируем вам, достаточно, чтобы сочлены общества были с 

нами максимально открытыми. 

Он жестко потребовал от Лихарева, чтобы тот организовал ему 

встречу с руководителем Каменской управы полковником Давыдовым. 

― А чтобы обеспечить секретность этой встречи, мы встретимся 

в его имении. 

Побывав у Давыдова, Лихарев передал ему категорическое требование 

Бошняка относительно встречи с ним и его условия о месте 

встречи. 

― Капризного господина ты принял, племянничек,― сказал Давыдов,― 

тем не менее, он прав – пятьдесят тысяч вооруженных солдат, 

если даже они поселенцы, это не фунт изюму! Я встречусь с 

ним. Да и прощупать его нужно. Сделаю то, что не сделал ты, 

прежде чем сообщить ему о тайном обществе. Нужно узнать ракурс 

и глубину его интереса к обществу. Говоришь, что настаивает 

на встрече в имении? Странно! Не стоит ли за этим его интерес к 

рекогносцировке позиций имения. Если так, то далеко смотрит, 

96

шельмец. Но, пока, мы не доставим ему удовольствия видеть мое 

имение. Слушай меня внимательно, племянничек. Сделаешь так… 

Ремонт дело непредсказуемое 

Вечером, дня через два после встречи Давыдова и Лихарева 

на квартире последнего появился Бошняк. Его визит не был для 

Лихарева неожиданным, и он спокойно отнесся к нему. 

Раздевшись по приглашению хозяина и пройдя в комнату, 

гость уселся в предложенное ему кресло. Помолчав, он ледяным 

тоном спросил: 

― Надеюсь, господин подпоручик, вам удалось встретиться с 

полковником и поговорить по существу обсуждавшегося нами 

вопроса? 

― Конечно, господин коллежский советник. 

Видно было, что Бошняку понравилось уважительное обращение 

к нему. Помолчав, он, уже более дружелюбно, сказал: 

― Зачем же так официально, обращайтесь ко мне по имени 

отчеству. Что же сказал вам господин Давыдов? 

― Когда я приехал в Каменку господин полковник находился 

на водяной мельнице, он надзирает за ремонтом, готовя 

мельницу к предстоящему урожаю колосовых. 

Тем не менее, несмотря на его занятость, мне удалось поговорить 

с ним. Он с пониманием и уважением отнесся к вашему 

желанию, встретится с ним и обсудить интересующие вас вопросы. 

Как только закончится ремонт мельницы, Василий Львович 

пошлет ко мне нарочного с запиской. 

― А долго будут ремонтировать мельницу? 

― Я мало что в этом смыслю. Однако понимаю, что ремонт 

дело непредсказуемое. И потом, ведь наше дело не горящее, мы 

можем и подождать. А ремонт откладывать не время. Александр 

Карлович, как мне сообщить вам о назначенной встрече. 

― Пошлите ко мне кого-либо с запиской. Скажите, что я заплачу 

ему. 

― Хорошо, тогда до встречи. 

97

Вожделенные пятьдесят тысяч штыков 

А полковник Давыдов в это время занимался не ремонтом 

мельницы, а разослал своих дворовых с записками к руководителям 

Южного общества, сообщая им в завуалированной форме о 

ситуации сложившейся в Каменской управе и спрашивая совета, 

как ему поступить. 

О желании Витта стать членом тайного общества сообщили и 

руководителю Южного общества Павлу Ивановичу Пестелю, находившемуся 

в то время в местечке Линцы. Услышав о пятидесяти 

тысячах штыков, которые могут вдруг оказаться в активе организации 

он почувствовал, как затуманился его разум, и отключилась 

возможность размышлять критически. Много он размышлял и о 

желанных «штыках» и об их дарителе, который не вызывал симпатии. 

Так и не определившись, решил посоветоваться со своим заместителем, 

генерал-интендантом Алексеем Петровичем Юшневским 

и послал к нему в Тульчин члена тайного общества майора Николая 

Ивановича Лорера. К вечеру того же дня Лорер вернулся в 

Линцы с запиской Юшневского адресованной Пестелю. Нетерпеливо 

разорвав пакет, и достав записку, Пестель прочитал: 

«Можно ли довериться Витту? Кто не знает этого известного 

шар- латана? Мне известно, что в настоящую минуту Витт не знает, 

как отдать отчет в нескольких миллионах рублей, им истраченных, [ 100 

и думает подделаться правительству, продав нас связанными по рукам и 

ногам как куропаток…». 

Скомкав записку, Пестель невидящим взглядом долго смотрел 

вдаль, затем перевел взгляд на Лорера и глухо сказал: 

― Ну, а ежели мы ошибаемся?! Как много мы потеряем! 

«Потеряв» штыки военных поселенцев Витта, Пестель долго не 

мог успокоиться. Но к мнению Юшневского, тем не менее, он прислушался 

и с нарочным Давыдова отправил ему соответствующее 

письмо. Когда Давыдов получил от Пестеля ответ на свое послание, 

он сообщил Лихареву, что встреча с Бошняком состоится завтра в 

ранее оговоренное время. Лихарев тот час же отправил к Бошняку 

унтер-офицера с запиской уведомляющей его о назначенной на 

завтра встрече с Давыдовым и о том, где и во сколько они должны 

встретиться, чтобы ехать в Каменку. 

98

Близок локоток да не укусишь 

Утром следующего дня Лихарев встретился с Бошняком в назначенном 

месте. После обоюдных соответствующих приветствий и 

восхищений тем, «какое сегодня доброе и прекрасное утро», Лихарев 

сказал Бошняку: 

― Александр Карлович, я вчера был у генерала Высоцкого и 

договорился с ним, что он даст нам легкую повозку для поездки в 

Каменку. Я счел, что так нам будет удобнее добираться и туда, 

обратно. Надеюсь, вы не станете возражать против этого, самовольно 

принятого решения? 

― Ну, что вы, дорогой Владимир Николаевич! Замечательная 

мысль посетила вас и спасибо, что вы не сочли за труд приступить 

к её реализации. 

Доброжелательные и предупредительные друг к другу собеседники 

направились в сторону Златополья. Подойдя к усадьбе генерала 

Высоцкого, они увидели у ее ворот лёгкую двуместную таратайку, 

запряженную гнедым рысаком. Они сочли, что хозяин 

уже подготовил коляску для их поездки в Каменку. Но войдя через 

калитку во двор усадьбы, заметили, что на веранде дома хозяин и 

полковник Давыдов неторопливо пили чай, покуривая трубки. 

Лихарев отстал от Бошняка на полшага и искоса взглянул на 

его огорченное, растерянное и недоумевающее лицо. Когда они 

поднимались на веранду, Давыдов, увидев их, встал из-за стола и, 

сияя доброжелательной улыбкой, пошел им навстречу. Высоцкий 

пригласил их к столу и крикнул прислуге, чтобы подали еще две 

чайные чашки. 

Когда все уселись за стол, Василий Львович Давыдов, обращаясь 

к Бошняку и Лихареву, сказал: 

― А я тут рассказывал Николаю Петровичу о том, какого хорошего 

мастера по ремонту водяной мельницы мне порекомендовали. 

Сделал всё в лучшем виде. Я, бесконечно благодарный ему, 

только что отвез его в Вознесенск. Завернул на обратном пути к 

Николаю Петровичу выкурить трубочку, а он говорит, что с минуты 

на минуту вы должны быть к нему. Вот я и поджидаю вас. 

100

― Но, может быть, мы тогда поблагодарим хозяина за гостеприимство 

и отправимся в путь? – Торопливо, будто его могли лишить 

слова, затараторил Бошняк. 

― А как вы себе это представляете,― вольготно откинувшись на 

спинку плетеного стула, доброжелательно спросил Василий Львович,― 

моя таратайка двухместная, а нас трое, как мы на ней уместимся, 

да еще учитывая мои габариты. Может быть, Николай 

Петрович предоставит нам возможность пообщаться «тет-а-тет». 

― Да ради Бога! Вон на пригорке стоит роскошная беседка, занимайте 

ее и, если сочтете нужным, то до следующего утра точите 

там лясы – вам ни кто не помешает. Захотите перекусить и не только, 

подайте знак. 

― Ну, вот и ладненько,― удовлетворенно сказал Давыдов. 

В беседке было достаточно уютно, все располагало к неспешному 

душевному разговору. Она была установлена на искусственном 

возвышении, и с нее открывался восхитительный вид на 

окрестности. Но Бошняк ничего этого не замечал. Его занимала 

лишь одна мысль, все, что сейчас произошло, это цепь случайностей 

или хорошо отрежессированный и блестяще разыгранный 

спектакль, благодаря которому, Бошняк лишился возможности попасть 

в имение Давыдова. 

― Как же здесь всё божественно красиво,― говорил Василий 

Львович, оглядывая окрестности,― совсем не хочется такую красоту, 

омрачать нашими скучными разговорами. Но, увы, придется. 

Итак, господин коллежский советник, у меня к вам огромная 

просьба, забудьте все, что наговорил вам этот неразумный юноша. 

Ему двадцать один год, он уже подпоручик, а все еще не вышел из 

подросткового возраста – не наигрался в «казаки-разбойники». Ему 

все еще хочется чего-то таинственного, вот он и выдумал тайное 

общество. Да еще и меня, шельмец, покрыл своей фантазией. 

Слушая Давыдова, Бошняк с первых его слов понял, бессмысленно 

настаивать на том, что он поверил в то, что ему рассказал 

Лихарев. Сейчас нужно подыграть полковнику. Впредь же реагировать 

на его слова по обстоятельствам. Главное, не дать прерваться 

разговору, чтобы, по возможности, вытянуть из Давыдова хотя 

101

бы какую-то информацию, свидетельствующую о деятельности 

тайного общества. 

― А вы знаете, господин полковник, слушая рассказ Владимира 

Николаевича, я так и подумал, что там много юношеских фантазий. 

Так что, мне легко забыть то, о чем он мне говорил. Я бы и 

раньше забыл об этом, да вот озабоченность поручением графа 

Витта не дает покоя. Мне нужно найти тайное общество, чтобы 

выполнить то, что доверено его сиятельством. Надеюсь, вы проникнетесь 

моими проблемами. 

― Как не понять, да вот в толк не могу взять, чем я могу быть 

полезен вам? 

― Вы взрослый разумный, к тому же военный человек и поскольку 

для вас уже не секрет стремление генерала Витта, то думаю, 

мы можем хотя бы теоретически обсудить вопрос, насколько 

интересным может быть предложение генерала Витта для гипотетического 

тайного общества. 

«Любопытный поворот разговора,― спокойно глядя в глаза 

Бошняка, размышлял Давыдов,― интересно, какую цель он преследует? 

Нужно прощупать его. Тем более, что ситуация складывается 

именно так, как просил об этом Пестель: не углублять с ним 

отношения, но и не сжигать мосты». 

― А что, спешить мне не куда, тем более, что разговор представляется 

мне любопытным и, как я понимаю, ни к чему меня не 

обязывающий. 

― Конечно, конечно мне всего лишь хочется убедиться 

насколько может быть привлекательным предложение графа Витта 

и смогу ли я быть убедительным, озвучивая его. 

― Ну, что же обозначены два главных вопроса: привлекательность 

предложения и ваша убедительность в возможной беседе с 

представителями тайного общества. Представим, что оным я и являюсь. 

Начните с ваших полномочий по ведению переговоров, возложенных 

на вас начальником военных поселений южного края. 

― Да, генерал Витт наделил меня полномочиями вести от его 

имени переговоры о его вступлении в тайное общество. Надеюсь, 

вы понимаете, что он не мог сам искать точки соприкосновения с 

оным и сам обращаться, скажем, к какому либо прапорщику с 

102

просьбой, быть принятым в их ряды. Согласитесь, что даже мое 

предположение может показаться вам абсурдным. Вот он и возложил 

на меня эту миссию, уполномочив от его имени выражать желания 

и делать предложения. 

― Свою мысль вы выразили вполне убедительно. Каковы же 

конкретные желания и, естественно, предложения генерала Витта? 

― Желание? Ответ на этот вопрос лежит на поверхности. 

Надеюсь, мы правильно полагали, что конечная цель вашего общества 

– изменение существующего строя,― Бошняк замолчал и выжидательно 

посмотрел на Давыдова. 

― Положим! Исходите из этого постулата,― ответил Давыдов,― 

но, вполне естественно, что возникнет вопрос, что подвигло 

успешного и обласканного императором генерала на этот шаг. 

― Иван Осипович,― Бошняк, то что называется «прикусил 

язык»,― простите за панибратство, но в интимной обстановке мы 

обращаемся друг к другу по имени и отчеству, и у меня это вырвалось. 

― Я не сомневался, что у вас дружеские отношения с его сиятельством. 

Продолжайте. 

― Граф Витт, предполагал, что меня об этом спросят и просил 

ответить следующим образом. Он надеется, что обществом руководят 

не прапорщики и не коллежские регистраторы… 

Снова пауза и снова вопрошающий взгляд на Давыдова, не дождавшись 

реакции на свои слова, Бошняк продолжал: 

― Генерал рассчитывает, что он, став руководителем самого 

крупного отделения общества, которое будет создано в военных 

поселениях, кроме того, как минимум, станет одним из членов главенствующего 

руководства общества. Лишь после этого представ 

пред главенствующей и достойной когортой руководителей общества, 

он откроет им то, что перевернуло его жизнь и побудило на 

этот непростой для него шаг. 

― Ваш ответ достоин понимания. Но чем руководствуется генерал, 

рассчитывая на такое молниеносное продвижение, как вы 

выразились, в главенствующую когорту руководителей общества? 

― А руководствуется он тем, что приняв его в тайное общество, 

вы получаете за ним «приданное» в пятьдесят тысяч штыков! 

103

― Пятьдесят тысяч штыков весьма и весьма эфемерный приз. 

За генералом Виттом стоят всего лишь командиры полков, а за командирами 

полков еще командиры подразделений, за которыми 

уже пятьдесят тысяч штыков. И осязаемы они будут, лишь тогда, 

когда не только генерал будет членом тайного общества, но и все 

нижестоящие командиры. И в вашей цепи рассуждений ― это самое 

слабое звено. Подумайте, как его усилить. 

И если генерал рассчитывает, что сегодня он вступит в тайное 

общество, а завтра станет одним из его руководителей, то он 

напрасно обольщается. В эту когорту он попадет не ранее, чем в то 

время, когда половина поселенцев будет в обществе. А добиться 

этого будет так не просто и случится это так не скоро. Но это я так 

понимаю, возможно, у заговорщиков другие правила. 

― Вы что же хотите, чтобы генерал Витт пошел по подразделениям 

и агитировал старших и младших офицеров вступать в тайное 

общество! Но это же абсурд! Посылайте своих агитаторов, генерал 

не будет препятствовать этому, более того, он укажет вам 

старших офицеров, которые уже склонны к агитации. 

― К сожалению, или к счастью, у меня нет ни каких агитаторов, 

которых я мог бы послать в поселенческие войска. Спасибо Александр 

Карлович, что пожелали встретиться с нами. 

― Господин полковник, вы ведете активный образ жизни и 

здесь, и в Киеве, который часто посещаете, если вам доведется 

столкнуться с членом тайного общества, могу я рассчитывать, что 

мне об этом станет известно? 

― Всенепременно. Но, думаю, с вашими способностями вы 

найдете это общество раньше меня. Мы с вами едва знакомы и я 

совсем ничего не знаю о вашем образе жизни, а вы о моем знаете 

все. Желаю вам успехов. 

Такого отпора, деликатного, и вместе с тем напоминающего 

удар тарана, которому невозможно противостоять, Бошняк не 

ожидал. Да, это не мальчик Лихарев, на которого можно было повышать 

голос, и он сносил это молча. Бошняк почувствовал, что 

Давыдов парализовал его волю, и он не смог ответить ему с апломбом 

человека, у которого за плечами пятьдесят тысяч штыков. 

104

Несмотря на некоторые промахи 

С того времени, как еще в апреле генерал Витт уехал в Киев по 

служебным делам, Бошняк, без его каждодневной опеки чувствовал 

себя осиротевшим. Наступил май, но Витт все не возвращался. Последние 

дни Бошняк чуть ли не каждый день наведывался в штаб, 

чтобы узнать, не прибыл ли генерал. По-видимому, адъютанту это 

надоело, и он вежливо, но категорично сказал, что как только генерал 

удостоит их своим прибытием, он доложит ему о желании господина 

коллежского советника видеть его, и ежели получит указание 

послать курьера, то немедленно сделает это. После этого 

Бошняк уже не заходил в штаб. Проходя же по противоположной 

от штаба стороне улицы, пытался по общим признакам догадаться 

вернулся генерал из Киева или нет. 

Наконец, в последний день первой декады мая, к Бошняку 

прибыл курьер и сообщил, что генерал ждет его. Встреча была 

обоюдно приязненной. Бошняк немедленно стал докладывать, что 

главная цель достигнута – он обнаружил, что тайное общество существует 

и действует, попытка внедриться в его ряды не удалось, 

но некоторые его члены известны и за ними нужно будет установить 

наблюдение. 

У Бошняка было время обдумать, как построить доклад, чтобы 

сказать правду, но не полную, чтобы рассказать о неудачах, но не 

взять ответственность за них на себя. Несколько раз, граф Витт, 

слушая доклад, указывал на тактические ошибки, допущенные 

Бошняком. При этом, он не возлагал ответственность только на 

Бошняка. Он сожалел, что в это ответственное время его не было 

рядом и эти ошибки ― результат неопытности Бошняка, и отсутствия 

инструкций, которые он мог бы получить, если бы Витт был 

рядом. 

― И, самое главное,― сказал Бошняк,― я сообщил им о вашем 

желании пополнить ряды тайного общества, не только лично, но и 

привести за собой офицеров поселенческих войск, а в случае необходимости 

выдвинуть на защиту интересов общества пятидесятитысячное 

войско. Видели бы вы, как им трудно было сдержать свою 

радость. Но конечно никакого определенного ответа я не получил. 

105

Ясно, что эту информацию отправят главным руководителям общества, 

и уже они будут решать, как всем этим распорядиться. 

― Несмотря на некоторые ваши промахи, в целом вы успешно 

справились с поставленной перед вами задачей, несмотря даже на 

то, что меня не было рядом. А теперь возвращайтесь домой, и готовьтесь 

к длительной поездке. Завтра вы едите со мною в Одессу. 

Меня призывают туда неотложные служебные проблемы, при 

этом, мне нужно, чтобы вы были рядом. Всё, что вы мне рассказали, 

нужно будет основательно обдумать, дать этому оценку и изложить 

на бумаге в качестве доклада, затем посмотрим, что с этим делать. 

Кроме того, нужно будет определить и детально проработать 

способы наших дальнейших действий. Нас ожидают сколь важные, 

столь и необыкновенные обстоятельства. 

― Ну а теперь, по домам! Нужно готовиться к отъезду. Мне 

нужно многое подготовить. Завтра, в первой половине дня, за вами 

заедет мой экипаж. 

Смутный силуэт тайного общества 

Оставшись в кабинете один, граф Витт стал размышлять об 

итогах своей поездки в Киев и о результатах проникновения 

Бошняка в тайное общество. Об одном обстоятельстве, происшедшем 

в Киеве, Витт пока не стал говорить Бошняку. 

Теперь многое можно пересмотреть в системе внедрения рядовых 

тайных агентов в ряды заговорщиков. А лично Бошняку сейчас 

важно все усилия сосредоточить на более глубоком проникновении 

в тайное общество. Как только это случится, ликвидация злонамеренного 

общества будет делом времени. 

Важно и то, что благодаря Бошняку информация о том, что он 

тоже намерен пополнить ряды заговорщиков, достигнет цели. Нет 

сомнения, что его намерение уже обсуждается в высшем эшелоне 

руководителей тайного общества. Конечно, к его кандидатуре там 

отнесутся с осторожностью, но желание пополнить вооруженный 

резерв пятьюдесятью тысячами обученных поселенцев пересилит 

их подозрительность. Такой его вклад в «общий котел» позволит 

ему занять среди руководителей общества не последнее место. 

Став в обществе одним из тех, кто имеет право голоса, он пове- 

106

дет дело так, чтобы в следующем 1826 году, в Киеве, во время ежегодно 

проходящей в январе – феврале контрактной ярмарки, был 

проведен конспиративный съезд верховных руководителей тайного 

общества и руководителей всех его управ. Во время работы съезда 

они будут арестованы со своими «бумагами и архивами». Находясь 

в Киеве, граф Витт встретился с тамошним полицмейстером 

генералом Киселевым, и они в общих чертах обсудили, как провести 

операцию, чтобы «захватить шайку заговорщиков». 

Генерал Киселев пообещал принять личное участие в детальной 

разработке плана по захвату участников конспиративного 

съезда. Именно это обстоятельство Витт решил пока скрыть от 

Бошняка. И не потому, что не доверял ему, но чем меньше лиц будет 

посвящено в планируемую операцию, тем больше будет гарантий, 

что она благополучно завершится. 

В Одессе Бошняк неустанно оттачивал свой письменный отчет. 

По большому счету писать было не о чем. Контакты с Лихаревым и 

его информация о деятельности общества имела определенное 

значение, но структурно он назвал только Каменскую управу и ее 

руководителя. Сколько управ в обществе? Ясно, что их несколько, 

и они не сосредоточены в одном районе. Тогда возникает вопрос: 

как осуществляется управление обществом, и какой орган управляет 

им? Где находится ее штаб-квартира? Ответы на эти вопросы 

были покрыты не только туманом, но даже мраком. И граф Витт 

отлично это понимал. Он посоветовал Бошняку все вопросы, на которые 

пока нет ответа, записывать в план дальнейших действий. 

Оценив подготовленный отчет, как весьма слабый и невыразительный, 

Витт, тем не менее, попросил Бошняка, используя его, написать 

проект письма. Адресата он не назвал, но и так было ясно, кто 

им является. 

К концу мая Бошняк подготовил проект письма. В нем весьма 

бодренько говорилось об открытии злоумышленного общества и о 

внедрении в его структуру тайного агента. Витт адресовался к императору 

через барона Дибича, который в то время как начальник 

штаба сопровождал Александра I, находившегося в Варшаве. 

Письмо Витта интересно не тем, о чем он рапортует императору, 

поскольку его реляция не соответствует действительности. 

108

Бошняку удалось лишь слегка приподнять завесу, за которой скрывалось 

тайное общество, и весьма смутно увидеть его силуэт. Значимость 

рапорта в том, что, правительство получило, наконец, от 

официального лица, официальную информацию о том, что в Российской 

армии, дислоцированной в южных регионах России, существует 

злонамеренная организация предполагающая покуситься 

на самодержавные устои государства. 

Луч солнца сквозь просинь неба… 

Наконец-то петербургское майское солнце стало радовать 

Бошняка ярким светом и теплом. Он по-прежнему изо дня в день 

как на службу ходил в Петропавловскую крепость. Исполняя возложенные 

на него обязанности, Бошняк с привычной для него 

добросовестностью, приходил в комнату-камеру, читал показания 

подследственных, бывших членов Каменской управы Южного 

тайного общества. Там, где возникала необходимость, Бошняк 

комментировал показания и если располагал нужной информацией, 

то добавлял её к показаниям злоумышленников. Он, не задумывался 

о том, почему они не сделали это – по забывчивости или 

умышленно скрыли. 

Долго ли – коротко ли, но наконец, наступил день, когда 

Бошняк прочитал последний листок, сделал к нему добавления и 

поставил последнюю точку. Привычно откинувшись на спинку 

стула, Бошняк, понимая, что он сделал всё, что мог сделать расслабился 

с особым удовольствием и, закрыв глаза, вдруг почувствовал 

запах цветущего сада своей Катериновки. Теперь его ничего не 

держит в этом опостылевшем ему городе. Следовательно, уже «не 

за горами» тот день, когда он реально вдохнёт запахи своего сада, 

когда увидит, наконец, графа Витта, о котором искренне истосковался. 

«И что он сюда рвется,― подумал Бошняк,― знал бы, какая 

здесь тоска. Неужели так велико желание получить очередной чин 

или орден. Ведь, казалось бы, у него есть все. А может быть, его 

гложет желание присутствовать при дворе, где сейчас зарождается 

новая администрация и он надеется получить новую должность 

ближе к императору? 

Чужая душа потемки. Но поскольку он желает быть здесь, попытаюсь 

помочь ему в этом». Бошняк открыл глаза, взял в руки пе- 

109

ро подумал немного, и, наклонившись над листком, на котором, 

как он считал, уже поставил последнюю точку, написал: 

«Почитаю нужным прибавить, что я сообщил здесь только те 

сведения, которые получил через Лихарева и Давыдова: что вероятно, 

граф Витт имел и других, кроме меня, агентов и, может быть, снабжен 

по предмету открытого мною заговора и еще некоторыми добавочными 

сведениями». 

Спустя несколько дней, члены Следственного комитета, ознакомившись 

с проделанной работой Бошняка, оценили ее таким 

образом: «Показание коллежского советника Бошняка: описывает действия 

свои для открытия заговора тайного общества и успешные оных 

последствия, ибо по сообщенным от него открытиям граф Витт донес 

покойному государю о тех подробностях, кои вместе с открытиями 

Шервуда и Майбороды дали первое положительное известие о тайном 

обществе. Все, что Бошняк раскрыл и в сем показании объявляет, совершенно 

согласно с имеющимися в Комитете сведениями и доказывает благоразумие 

и осторожность его действий». 

Наконец, желание генерал-лейтенанта, графа Витта Ивана 

Осиповича сбылось. Он получил долгожданный вызов в Петербург 

и в последней декаде мая прибыл в столицу. Дальнейшая милость 

фортуны к нему будет зависеть от его усилий и ловкости. 


Июнь. 

Петропавловская крепость. 

На 144-м заседании Следственного комитета составлена записка 

о «силе вины» М.П. Бестужева-Рюмина: «Читал наизусть и раздавал 

приглашаемым в общество возмутительные сочинения Пушкина… ». 

В «Русском инвалиде» (№ 131) опубликован манифест от 1 

июня об окончании работы Следственной комиссии и о назначении 

Верховного уголовного суда над злоумышленниками. 

Отдельным изданием вышло в свет «Донесение Следственной комиссии» 

с полным списком всех привлеченных к суду.

Тайна тайного 

агента Шервуда

Для более четкого восприятия текущих событий необходимо 

года на полтора вернуться в прошлое, чтобы разобраться в хитросплетении 

взаимоотношений героев повествования в период зарождения 

последовавших событий на ход и развитие которых они 

оказывали непосредственное влияние. 

Поместье гостеприимного генерала Высоцкого в Златополе 

вдруг превратилось в подмостки, на которых подспудно разыгрывался 

многоплановый сюжет трагедии, которому позавидовал бы 

Эсхил. Но ее участники даже не подозревали о том, сколь многочисленный 

состав труппы принимает в ней участие. Каждому из 

героев казалось, что именно он является главным действующим 

лицом. 

В апреле и первой половине мая события, происходившие в 

границах военных поселений: Вознесенск – Елисаветград – Новомиргород 

– Златополье приобретают особую драматическую 

окраску. К началу мая центр событий сместился в Новомиргород и 

Златополье. Основными участниками являлись граф Витт, Бошняк 

и их противники Давыдов и Лихарев. Эти действующие лица общаются 

как непосредственно, так и опосредовано. Они участвуют в 

непреднамеренных или заранее спланированных встречах, в их 

среде ведутся откровенные и провокационные разговоры. 

Но никто из них даже не предполагал, что за ними, как 

«недреманное око», наблюдал еще один «невидимый», но постоянный 

участник гостеприимного дома генерала Высоцкого. Нахо- 

113

дился он не в свете рампы, а за кулисами. Скрываясь в их фалдах, 

он видел всех, слышал их реплики и наблюдал за действиями каждого. 

Его же, никто не слышал и не видел, а если он иногда появлялся 

на втором плане, то все воспринимали его как статиста – не 

более того. Этим, как казалось главным действующим лицам, второстепенным 

участником событий был унтер-офицер 3 Украинского 

уланского полка, квартировавшего в соседнем Новомиргороде, 

Иван Васильевич Шервуд. 

Англичанин по рождению Шервуд был воспитан и получил 

образование в России. Его отец отличный механик ещё при императоре 

Павле Петровиче прибыл из Англии в Россию и сделал 

здесь блестящую карьеру. Вскоре он стал управляющим Купавинскими 

фабриками. На этой должности ему удалось составить значительное 

состояние, что позволило дать детям блестящее образование 

и воспитание. Но характер у Шервуда старшего был до 

крайности неуживчивым, что привело его хозяйство к полному разорению. 

К старости он остался, можно сказать, без куска хлеба. Его 

дети самостоятельно определяли свой жизненный путь. Иван в силу 

разных обстоятельств вынужден был вступить вольноопределяющимся 

в поселенческие войска. Но, несмотря на свой унтерофицерский 

чин Шервуд, благодаря своему блестящему образованию 

и воспитанию, всегда был желанным гостем в доме генерала 

Высоцкого. Никто, ни сослуживцы, ни покровители Шервуда даже 

не предполагали, что он является тайным агентом генерала Витта 

по делам тайной полиции. Как и другие его агенты, Шервуд находился 

«в свободном полете». О своих разысканиях он докладывал 

шефу по сыскной части, когда считал, что обнаружил «объект» достойный 

его внимания. 

Года за полтора до происходящих событий, в гостеприимном 

доме генерала Высоцкого на большом званом обеде в честь именин 

хозяина Шервуд, слушая рассуждения князя Барятинского, адъютанта 

Главнокомандующего 2-ой армией графа Витгенштейна, 

предположил, что где-то совсем рядом существует тайное общество. 

Считая, что докладывать об этом генералу Витту пока ещё 

рано, он на свой страх и риск стал наблюдать за знакомыми ему 

офицерами. 

114

К весне 1825 года у Шервуда не только укрепилась уверенность, 

что князь Барятинский принадлежит к тайному обществу, 

но наблюдая за офицерами, он вычислил еще одного заговорщика 

– подпоручика свиты его императорского величества по квартирмейстерской 

части Владимира Лихарева. 

Уверившись в том, что тайное общество существует Шервуд 

решил, если ему удастся проникнуть в её логово, то он скроет свои 

разыскания от генерала Витта и доложит о заговорщиках, как 

можно выше, полагая, что это, как минимум, позволит ему сменить 

унтер-офицерские погоны на офицерские. 

Однажды Шервуд совершенно случайно на одной из улиц Новомиргорода 

увидел встречу Витта, Бошняка и Лихарева. Не имея 

возможности слышать, о чем они говорили, он лишь по мизансцене, 

жестам и мимике ее участников понял, что беседа была 

весьма доброжелательной. Трудно представить, чтобы Витт, весьма 

суровый и недоступный начальник военных поселений юга России, 

встретив на улице подпоручика, беседовал бы с ним как с равным 

себе. У Шервуда уже не было сомнений в том, что Бошняк с 

недавних пор является секретным агентом Витта. Знал он и о том, 

что в течение двух лет Бошняк и Лихарев поддерживали шапочное 

знакомство и вдруг, встретившись на улице, они ведут себя как закадычные 

друзья. У Шервуда ревниво кольнуло сердце. Он уже 

нашел подходы к Лихареву и в ближайшее время предполагал 

встретиться с ним с той же целью, что и Бошняк – использовать его 

как мостик, чтобы проникнуть в тайное общество. Теперь же ему 

приходилось признать, что его опередили и буквально «из-под носа» 

увели «объект», в обработку которого он вложил немало сил и 

времени, но Витт вырвал из его рук то, что по праву первенства 

принадлежало ему. 

До сих пор Шервуд считал, что информацией о существовании 

тайного общества располагает только он, и что у него нет соперников. 

Лишь поэтому он не спешил с докладом. Теперь же, когда соперники 

«дышат ему в затылок» а на карту поставлена его будущность, 

нужно упредив доклад Витта стать первым. 

Но сейчас следовало безропотно признать, что Лихарева он 

безвозвратно потерял. Не станешь же тягаться с генералом Виттом. 

115

Придется отступить. Тем не менее, «пальму первенства» как разоблачителя 

заговорщиков, во что бы то ни стало, он сохранит за собой. 

Поскольку граф Витт и Бошняк только что приступили к разработке 

Лихарева, а, как известно,― улита едет тихо, когда еще будет. 

Учитывая это, он имеет возможность, максимально быстро сообщить 

правительству о другом злоумышленнике, о Федоре Вадковском, 

прапорщике Неженского конно-егерского полка, который 

дислоцируется в Курской губернии. Этот «приз» он не уступит никому. 

А чтобы исключить любую неожиданность, на этот раз он 

пожертвует качеством информации, отдав предпочтение оперативности 

доклада о существовании злоумышленного общества. 

Спустя некоторое время, вслед за Виттом и Бошняком Шервуд 

тоже приехал в Одессу. Остановившись в доме таможенного 

начальника Плахова, он стал размышлять над тем, что написать в 

своем докладе, чтобы вызвать интерес к своей персоне, но не выдать 

себя с головой. Затем,― кому следует адресовать письмо. Конечно, 

его можно написать в Правительствующий сенат, но он 

многолик. 

Взвесив всё, Шервуд понял, что данное решение будет не самым 

разумным. Не персонализируя адресата, он рискует стать заложником 

многочисленных подводных течений, что чревато непредсказуемыми 

последствиями. Конечно, проще и надёжнее отправить 

письмо «лично в руки». Но тогда, к вечеру вся Одесса узнает, 

что унтер-офицер Шервуд отправил письмо императору. Безусловно, 

что об этом узнают и те, кто этого не должен знать. Важно 

отправить письмо и не привлечь к себе внимания. Просчитать беспроигрышный 

вариант было весьма не просто. Он, конечно, понимал, 

что самый надежный путь, это отправить письмо лично в руки, 

но где гарантия, что письмо минует плотное окружение царедворцев, 

и его действительно получит император. Еще не придя к 

определенному решению, Шервуд, прежде всего, решил написать 

текст письма, адресуясь к Александру I: 

«Ваше императорское величество! 

Привыкши с малолетства иметь должную преданность и любовь 

подданного к особе Вашего величества, изыскал с некоторого времени 

случай и, наконец, избрал сей, осмеливаясь всеподданнейше донести 

116

следующее. О встретившихся обстоятельствах мне необходимо лично 

доложить Вашему императорскому величеству; для приведения в 

исполнение мною предпринятого необходимо, дабы самые приближенные 

к Вашему величеству о сем не знали, почему не благоугодно ли будет 

повелеть меня взять и представить к Вашему императорскому 

величеству под каким бы то предлогом не было, в отвращение всяких 

догадок. 

Честь имею быть свойственно подданному с должным уважением и 

преданностью к Вашему императорскому величеству. 

Иван Шервуд, 

3-го Украинского уланского полка унтер-офицер. 

Мая 18 дня 1825 года». 

Затем Шервуд подписал конверт: 

«Его императорскому величеству! В собственные руки. Секретно». 

Размышляя о том, кому из царедворцев, имеющих непосредственный 

доступ к императору, можно было бы адресовать пакет, в 

котором находится письмо для императора, Шервуд стал перебирать 

тех, кого он знал, и, оценивая их возможности, отвергал одного 

кандидата за другим. Вдруг Шервуд вспомнил о своем соплеменнике 

лейб-медике императора Виллие Якове Васильевиче. Более 

подходящей кандидатуры не найти. Он написал Виллие короткую 

записку, попросив его вручить вложенный конверт лично императору. 

Шервуд уверял адресата, что письмо не содержит в себе 

ничего предосудительного. 

Судя по штемпелю, из Одессы письмо Шервуда ушло 18 мая. 

Отправив письмо, Шервуд сделал необратимый шаг. 

Если сообщение заинтересует императора, то встреча с ним 

будет неминуемой. Иногда Шервуда охватывало сомнение, 

разумно ли, что он поддался искушению и отправил это письмо? 

Что, собственно, может он рассказать о заговорщиках. 

Заинтересует ли государя, то, что какой-то армейский прапорщик 

разглагольствовал о конституции для России и о физическом 

устранении членов императорской фамилии. При этом, Шервуд 

не сможет назвать ни одной фамилии соучастников этого 

преступного намерения. Понимая, что случившееся уже не 

117

изменить и то, что сведения, с которыми он предстанет перед 

императором весьма скудные, он решил в оставшееся до своего 

«ареста» время искать более ценную информацию. 

В это же время граф Витт и Бошняк продолжали писать и переписывать 

текст письма, предназначенного для императора. Кроме 

этого они планировали и согласовывали друг с другом способы 

дальнейших действий по проникновению в тайное общество. 

Письмо графа Витта императору Александру I, в котором он, 

добиваясь аудиенции, напоминает о своих заслугах по обнаружению 

следов тайного общества, заслуживает более пристального 

внимания, поскольку в нем отражен весьма любопытный факт. В 

частности, в этом письме генерал Витт пишет: 

«В письме, написанном мною генералу Дибичу в Варшаву, я коснулся 

слегка одного дела, по поводу которого он желал иметь от меня некоторые 

сведения, но в то время я сам был еще на пути к открытию истины, 

теперь же я имею все сведения…». 

Итак, «Я коснулся слегка одного дела, по поводу которого он желал 

иметь от меня некоторые сведения». Речь идёт о том, что еще в конце 

1824 года начальник Главного штаба барон Дибич был обеспокоен 

слухами о существовании тайного общества во 2-ой армии. Он 

попросил Витта добыть об этом достоверную информацию. 

Прибыв с Бошняком в Одессу, Витт написал: «теперь же я имею 

все сведения…» ― но он лукавил. Пока, то, что он узнал благодаря 

Бошняку, было даже не верхушкой айсберга, это с натяжкой можно 

назвать его макушкой. И это лишь благодаря Бошняку. Уже как 

секретный агент он, получив от генерала Витта указание найти 

следы тайного общества, сделал это довольно быстро и успешно. 

Однако, по независящим от него причинам его успех не получил 

дальнейшего развития. 

В это же время Александр I находился более двух месяцев в 

поездке по России и Польше. Из Варшавы он вернулся не в 

Петербург, а в Царское Село. Именно 13 июня, в день прибытия 

императора лейб-медик Виллие передал ему письмо Шервуда. 

Просмотрев незамысловатое донесение унтер-офицера, и увидев, 

что он из южных поселенческих войск, Александр I изложил свои 

118

соображения по сути письма, вложил свою записку и письмо 

Шервуда в пакет, адресовал его Аракчееву и отправил к нему 

курьера. 

Получив распоряжение императора Аракчеев чтобы выполнить 

его, 25 июня отправил в Елисаветград, к командующему 

поселенческим корпусом графу Витту фельдъегерского поручика 

Ланга. В своем предписании не объясняя причины Аракчеев 

потребовал немедленно прислать к нему унтер-офицера Шервуда. 

В Елисаветград фельдъегерь Ланг прибыл 4 июля. В штабе 

поселенческих войск он обратился к командиру корпуса, генералу 

Витту и вручил ему предписание графа Аракчеева: 

«Господину генерал-лейтенанту графу Витту 

от 25 июня 1825 года за № 706 

Предписываю Вам генерал, 3-го Украинского уланского полка унтерофицера 

Ивана Шервуда, отдать посылаемому с сим – фельдъегерского 

корпуса прапорщику Лангу, для доставления ко мне». 

Граф Витт тотчас же послал нарочного в Новомиргород с требованием 

немедленно доставить Шервуда в штаб корпуса. Командир 

полка, полковник Гревс, зная, что Шервуд находится в Вознесенске, 

отправил за ним полкового адъютанта. Поручик Рассоха, 

разыскал Шервуда в трактире, играющим на бильярде и сообщил 

ему о приезде фельдъегеря. И командир полка полковник Гревс, и 

командир дивизии генерал-майор Трощинский, и командир корпуса 

генерал-лейтенант граф Витт участливо и сочувственно отнеслись 

к его аресту. Шервуд уверял их, что не знает причины 

ареста, но ни в чем не чувствует себя виноватым…. 

12 июля фельдъегерь с Шервудом прибыл в Грузино к 

Аракчееву. На следующий день его доставили в Петербург. Три 

дня он находился в доме генерал-лейтенанта Клейнмихеля, в обществе 

его гостеприимных сестер. С душевным трепетом Шервуд 

ожидал, когда император удостоит его аудиенции. Наконец, в сопровождении 

графа Клейнмихеля он отправился во дворец на Каменный 

остров. Встреча с Александром I состоялась 17-го июля в 

пять часов пополудни. В результате достаточно продолжи- 

119

[

тельной беседы император поверил унтер-офицеру, что тот 

находится у истоков открытия злоумышленного общества, но 

пока ничего конкретного сообщить не может. Александр I 

предоставил Шервуду и время, и возможности для более глубокого 

проникновения в ряды заговорщиков. Из Петербурга 

Шервуда снова отправили в Грузино, а 3 августа он выехал к 

месту службы, чтобы получить годовой отпуск, подорожную 

во все концы Российской империи и «прогонные» деньги к 

этой подорожной. 

После встречи с императором 13 августа 1825 года Шервуд вернулся 

в Новомиргород в штаб своего полка. Естественно, что и 

начальство Шервуда и его сослуживцев интересовало, за что он 

был арестован, и как случилось, что не только избежал наказания, 

но вернулся в полк «с прибытком» – получив годовой отпуск и подорожную 

во все концы Российской империи. Предвидя такой интерес, 

Шервуд подготовил «легенду». Подготовил её так тщательно 

что, как говорится: «комар носа не подточит». 

Согласно этой легенде основанием для ареста Шервуда послужило 

то, что он водил дружбу с графом Яковом Булгари, который в 

свою очередь был другом своего соплеменника грека Сивиниса. В 

высшем обществе разразился скандал, оказалось, что Сивинис, похитил 

у богатого московского грека ценности на 300 тысяч рублей. 

Затем якобы в процессе расследования прозвучало имя Шервуда. 

Возникла необходимость допросить его. Представ перед следствием 

Шервуд доказал свою непричастность к этому делу. 

По его просьбе именно эту версию Аракчеев сообщает графу 

Витту в своем к нему «Отношении». 

«Корпусному командиру господину генерал-лейтенанту графу Витту. 

От 3-го августа 1825 года № 916-й 

3-го украинского полка унтер-офицер Шервуд, который прислан 

вашим сиятельством ко мне по данному мною предписанию, был 

вытребован сюда по подозрению в участии с офицером Сивиньи при 

похищении сим последним разных вещей и денег у одного грека в Москве, 

но Шервуд оказался невиновным и при сем случае, он просил об 

121

увольнении его в отпуск на год – для приведения в порядок расстроенного 

состояния отца его. Просьбу сию я доводил до сведения государя 

императора, и его величество, зная лично отца Шервуда, 

Всемилостивейше соизволил на его просьбу. 

Объявляя вам, генерал, таковую монаршую волю и прилагая при сем 

пашпорт унтер-офицеру Шервуду, предписываю вручить ему оный и 

считать его в дозволенном отпуску». 

Прежде от генерала Витта эту информацию узнали старшие 

офицеры штаба, а от них все офицеры корпуса. На это и был расчет, 

чтобы скрыть от посторонних глаз главную тайну тайного 

агента Шервуда и императора Александра Павловича. 

В день прибытия в полк Шервуд получил паспорт: 

«… Предъявитель сего 3-го Украинского уланского полка унтерофицер 

Шервуд, уволен в отпуск, от нижеследующего числа, впредь на 

один год с тем, что во всё время сего отпуска может иметь местопребывания 

в России там, где пожелает, по миновании же годичного срока не 

может ни где проживать под строгою за то ответственностью и обязан 

явиться в полк на службу». 

Времени в обрез. Шервуд торопился, поскольку уже на 20 сентября 

на почтовой станции города Карачев он назначил встречу с 

фельдъегерем от Аракчеева. К этому времени он обещал императору, 

что добудет первые сведения о тайном обществе. 

Несмотря на многочисленные непредсказуемые подводные течения, 

госпожа удача была милостивой к Шервуду – ему удалось 

схватить Жар-птицу за хвост. За то, что Шервуд сумел проникнуть 

в тайное общество и получить изобличающую её информацию, 

уже другой император - Николай Первый кроме прочих наград 

«всемилостивейше соизволил» именовать его Шервудом-Верным. 

[

«Недреманное око» 

тайной полиции 

[

[

«Недреманное око» тайной полиции 

Майский полдень радовал петербуржцев нежным теплом. Зелень 

подстриженных деревьев, шеренгой выстроившихся вдоль 

Невского проспекта, ласкала глаза своей свежестью. Из Гостиного 

Двора вышел человек лет сорока в добротном цивильном костюме 

и направился в сторону Адмиралтейства. Не доходя до Казанского 

собора, он перешел на противоположную сторону Невского проспекта 

и снова пошел в том же направлении. Вдруг около него 

остановился извозчик, предлагая свои услуги. Прохожий не сразу 

отказался от его услуг и стал с ним о чем-то разговаривать. Он не 

заметил, что за ним в десяти шагах шел молодой человек, который 

занервничал, стал озираться, явно высматривая, нет ли поблизости 

свободной пролётки. Но прохожий что-то сказал извозчику, махнул 

ему рукой и бодро зашагал к Адмиралтейству. Молодой человек, 

высматривавший пролётку, проигнорировал освободившегося 

«лихача» и направился следом за прохожим. Их спокойное размеренное 

шествие продолжалось до Демутова трактира. 

У трактира прохожего остановил незнакомец возгласом: 

― Павел Сергеевич, никак это вы? Сколько лет, сколько зим? 

Павел Сергеевич замер, несколько мгновений смотрел на мужчину, 

окликнувшего его, и затем с изумлением произнес: 

― Неужели Сергей Алексеевич? Какими судьбами? Я искренне 

рад видеть вас! 

125

И мужчины бросились в объятия друг к другу. В нескольких 

шагах от них стоял молодой человек, сопровождавший Павла 

Сергеевича от Гостиного Двора до Демутова трактира. Он стоял, 

опершись о решетку цветника под окном трактира, и равнодушно 

смотрел в сторону со скучающим видом. 

― Вы в цивильном, Павел Сергеевич, значит ли это, что уже не 

служите? 

― Именно так, уважаемый Сергей Алексеевич, именно так! 

― Но ведь вы еще молоды, самое время для карьеры…. 

― Добровольно, по желанию высшего начальства, подал в отставку. 

Да оно, может быть, и к лучшему, а то в нынешней кутерьме 

припомнили бы грехи молодости. 

― Помилуйте, Павел Сергеевич, какие там грехи! «Овидий» 

преследовал благородные цели – просвещение и благотворение. 

― Я тоже так это понимал, но Пушкину и вольнодумцам иже с 

ним эти одежды были тесны. Они рвали ворот на рубахе, колотили 

себя в обнаженную грудь и вопияли: «Святую свободу!» Можно 

подумать, что их в железных оковах держали. Еще в те дни Пушкин, 

в своем стихотворном пасквиле выразил свое ироничное отношение 

к задачам, стоящим перед «Овидием». 

― Нужно его простить, Павел Сергеевич, как говорится: «молодо 

– зелено». Наверное, особенно учитывая происходящие события, 

он стал другим… 

― Какое там! Днями в близких мне кругах рассказывали, что 

видели Пушкина на прошедшей монастырской ярмарке. Был он в 

сапогах, шароварах, в красной рубахе подпоясанной витым пояском 

с кистями и в широкополой соломенной шляпе. В таком виде 

оставалось только распевать прилюдно песни с такими же деревенскими 

ухарями в какового, собственно, он и вырядился. Да Бог с 

ним, я ему не судья. Вы то, как, Сергей Алексеевич? 

― Да вот и меня крылом зацепили известные события,― Сергей 

Алексеевич кивком головы указал в сторону Петропавловской крепости,― 

а точнее, в эту историю попал мой племянник «как кур в 

ощип». И всего лишь потому, что «молодо-зелено». Слава Богу, что 

для него всё закончилось милостью императора. Вот приехал за 

ним. 

126

― Сергей Алексеевич, я остановился в Демутовом трактире, 

сюда с минуты на минуту, из Гостиного Двора должны доставить 

мои покупки. Прошу вас, пройдемте ко мне в номер и там с комфортом 

продолжим наш разговор. 

Собеседники вошли в подъезд Демутова трактира, а скучавший 

неподалеку от них молодой человек, раздраженно пнув попавший 

ему под ноги галечник, направился по Невскому проспекту в сторону 

Гостиного. 

«Недреманное око» тайной полиции руководимой фон Фоком, 

было действительно недреманным. Павел Сергеевич Пущин, генерал-майор, 

командовал бригадой, дислоцировавшейся в Кишиневе. 

Там же в 1821 году он создал масонскую ложу «Овидий». Ее членом 

был и Пушкин. За создание ложи и в то же время за дружбу с 

осужденным по политическим мотивам майором Раевским Владимиром 

Федосеевичем в 1822 Пущину было рекомендовано подать в 

отставку. Выйдя в отставку, он поселился в псковском имении 

Жадрицы, Новоржевского уезда, невдалеке от пушкинского Михайловского. 

С момента отставки за ним был установлен негласный 

полицейский надзор, о котором он даже не подозревал. 

Приезд генерала Пущина в Петербург был связан с его предстоящим 

днем рождения. Нужно было совершить покупки, которые 

невозможно доверить другим. Как только он появился в Петербурге, 

за ним в тот же день был установлен надзор и, сменяя 

один другого, секретные агенты сопровождали Пущина, куда бы 

он ни пошел. У Демутова трактира Пущин случайно встретился со 

своим сослуживцем по Кишиневу, генерал-лейтенантом Тучковым, 

который тоже был членом масонской ложи «Овидий». 

Говоря об «известных событиях», Сергей Алексеевич имел в 

виду следствие над членами тайного общества. Его племянник 

Алексей Алексеевич Тучков принимал участие в московском отделении 

раннего тайного общества ― Союз Благоденствия. Высочайшим 

повелением наказание ему не было вменено, и он был освобожден. 

По этому поводу его дядя и приехал в Петербург. Встреча 

товарищей и сослуживцев проходила под наблюдением тайного 

агента, который в тот же день составил о ней донесение. Главное, 

что заинтересовало фон Фока в этом донесении это свидетельство 

127

генерала Пущина о поведении Пушкина. Ясно, что тайный агент, 

находясь в отдалении от беседовавших не все расслышал и не все 

понял. Фразу Пущина о Пушкине он, возможно и не умышленно, 

но исказил. Прежде всего, он написал, что генерал Пущин лично 

видел на ярмарке Пушкина. А слова Павла Сергеевича «распевали 

прилюдно песни» агент истолковал в рапорте, что будто бы деревенские 

парни «распевали подблюдные песни», сочиненные Пушкиным. 

А подблюдные песни ― это «головная боль» Следственного комитета! 

Сколько он работал, столько пытался выяснить, кто написал 

для солдат восставших полков подблюдные песни, но так и не 

выяснил. И вдруг, снова появляются подблюдные песни, на этот 

раз вместе с автором. Это не могло оставить фон Фока и Бенкендорфа 

равнодушными. Бенкендорф доложил о Пушкине и «пущенных 

им в народ песнях» Николаю I. Подумав немного, император 

сказал, что берет под личный контроль это дело, и чтобы, расследуя 

его, каждый шаг согласовывали с ним. 

Июнь 

12, Петербург - Михайловское 

Вяземский – Пушкину. 

«На твоем месте написал бы я письмо к государю искреннее, убедительное: 

сознался бы в шалостях языка и пера с указанием, однако же, 

что поступки твои не были сообщниками твоих слов, ибо ты остался 

цел и невредим в общую бурю; обещал бы держать впредь язык и перо на 

привязи, посвящая все время свое на одни занятия, которые могут быть 

признаваемы (а пуще всего сдержал бы слово), и просил бы дозволения 

ехать лечиться в Петербург, Москву или чужие края. Вот мой совет! – 

Обнимаю тебя». 

Шло время. Завершил работу Следственный комитет. По дальним 

полкам и гарнизонам рассылались члены тайного общества, 

которые не принимали активного участия в его деятельности. В 

Петропавловской крепости оставались лишь те, кого Николай I 

намеревался судить Верховным уголовным судом. 

Действия Следственного комитета и намерения императора не 

являлись секретом для высшего общества, где на все лады обсуждались 

и зачастую осуждались их действия и намерения. Другая 

128

часть великосветского общества имела другое мнение о виновниках 

происшедшего возмущения и необходимости их наказания. 

Эти мнения нашли отражение в июньском донесении управляющему 

канцелярией созданного в эти дни III отделения фон Фоку от 

петербургского тайного агента Локателли: 

«Все чрезвычайно удивлены, что знаменитый Пушкин, который всегда 

был известен своим образом мыслей, не привлечен к делу заговорщиков». 

Опыт, достойный серьёзного изучения 

Появившийся в Петербурге граф Витт чувствовал себя здесь, в 

отличие от Бошняка, как рыба в воде. В первые же дни, представив, 

императору, одиннадцать заранее подготовленных докладных записок, 

разработанных вместе с Бошняком, вызвал тем самым к своей 

персоне внимание и симпатии Николая Первого. Каждый день 

император находил время, чтобы обсудить с генералом Виттом его 

тот, или иной проект. 

Они детально обсуждали проекты по реформированию военных 

поселений и в частности армии. Кроме того, были проекты, 

касающиеся общих вопросов. Пристальное внимание императора 

привлекла «Записка о недостатках нынешнего воспитания российского 

дворянства в средствах обратить оное совершенно на пользу императорской 

военной и гражданской службы». Эта тема была особенно любезна 

Николаю Павловичу, поскольку он считал, что происшедшее возмущение, 

выплеснувшееся на Сенатскую площадь, есть последствия 

недостаточного воспитания подрастающих поколений. 

Позднее и Пушкину будет предложено составить «Записку о народном 

воспитании». Витт определил популярное в то время домашнее 

образование и воспитание как «благовоспитанную полуученость». 

Автор в своей записке создает карикатуру на тех, кто вывел вооруженных 

солдат на площадь, чтобы они требовали введение в России 

конституции, не понимая, что это такое. Автор заумно характеризует 

современного ему молодого человека из числа тех, кто 

был «закоперщиком» на Сенатской площади. 

«Он есть невежда, исполненный самоуверенности и самолюбия мечтающий 

присвоенными звуками языка иноземного изумлять слушателей 

или выученными отрывками стихов, им выкраденными, каламбурами, 

129

стяжать удивление модного света; одним словом, так называемый благовоспитанный 

человек есть полуиноземец, не имеющий никакого основательного 

сведения, но только немногие поверхностные познания, которые 

умеет он употреблять с успехом для ослепления больших против него 

невежд, космополит, изучавшийся нравственности в Дидероте, религии 

в Вольтере, мечтающий о переворотах и свободе, неспособный ни к какому 

занятию, ни к какой службе». 

Эта записка вызвала особый интерес, одобрение и признательность 

императора. Но были и другие проекты, привлекавшие его 

внимание, не менее, если не более, чем записка о воспитании, это 

рассуждения Витта об особенностях его сыска на юге России за 

расплодившимися там тайными обществами. По мнению Николая 

Павловича, это был ценный опыт, достойный серьёзного изучения. 

В середине июня в своем письме к начальнику штаба 2-й армии 

Киселеву Павлу Дмитриевичу граф Витт пишет: 

«Зная, сколько вы принимаете участия во всем, что до меня касается, 

я с удовольствием сообщаю вам, дорогой Киселёв, что польщен добротой 

ко мне его величества, что он много работает со мною и что он 

прекрасно видит положение вещей. Он очарован состоянием моих поселений 

и много занимается ими…». 

«Нет повести печальнее на свете…» 

Однажды, в те дни, когда император Николай Первый и Витт 

дорабатывали один из его проектов, император вдруг спросил: 

― Вы встречались с Пушкиным во время его пребывания на юге 

России? 

― Если позволите быть откровенным, Ваше величество, я не 

только встречался с Пушкиным, когда он жил в Одессе, я получил 

от блаженной памяти государя императора Александра Павловича 

указание контролировать каждый его шаг. Это повеление я 

неукоснительно исполнял. Месяца за три до удаления Пушкина из 

Одессы, покойный государь, пусть будет светлой его память, послал 

ко мне курьера с пакетом. В двух словах суть полученного 

мною повеления была в том, что в тот момент император намерен 

был принять в отношении Пушкина важное решение, но прежде 

чем сделать это, их величество хотел ознакомиться с моим полным 

отчётом о наблюдении за ним. Вероятно, что мой обстоятельный 

130

отчет ещё и сегодня можно найти в архиве личного кабинета, блаженной 

памяти государя Александра Павловича. 

Услышав это, Николай Павлович неожиданно встрепенулся, и 

доброжелательно посмотрев на графа Витта, сказал: 

― Благодарю за подсказку, генерал, она весьма своевременна. Я 

распоряжусь, чтобы мне представили ваш отчет. А сейчас в двух 

словах охарактеризуйте устремления и поведение Пушкина пока 

он жил в Одессе. 

― Его политическую позицию характеризует пословица: «Пустая 

бочка пуще гремит». А что касается нравственных принципов, 

то их у него нет. 

― Возможно ли такое, генерал? Пушкин окончил Царскосельский 

лицей? Мог ли из стен этого учебного заведения выйти, как 

вы изволили выразиться, «безнравственный» человек. 

― Простите, Ваше величество, но это моё мнение. Сложилось 

оно не из соображений, где, кто и чему его обучали. Оно базируется 

на фактах, отраженных в сообщенных тайных агентов и теми, 

которыми мне лично довелось быть свидетелем. 

― Тогда убедительнее обоснуйте ваше мнение. 

― Судите сами, Ваше величество, Пушкин уже не мальчик, не 

за горами его тридцатилетие, а ведёт он себя, как любвеобильный 

юноша ― на грани волокитства. Ему нет разбору, волочиться за холостой 

или замужней женщиной, за юной особой или за женщиной 

летами много старше его. 

― Согласен. Эти факты не красят мужчину…. Сегодня мы хорошо 

поработали над вашим проектом «О воспитании». Признаюсь, 

многие его положения задели струны в моей душе. В награду 

за самоотверженный труд мы позволим себе немного расслабиться. 

Я сейчас распоряжусь, чтобы нас покормили,― император взял 

колокольчик и позвонил. Вошедшего флигель-адъютанта он 

попросил передать служителям, чтобы они накрыли стол на 

две персоны, затем продолжал, ― я не стану возражать, если вы 

во время нашего обеда обоснуете свое мнение о Пушкине конкретикой. 

Для меня это важно. 

― Тогда я расскажу вам историю, о которой в своё время судачила 

вся Одесса… 

131

― «Вся Одесса» очень ненадёжный источник. Кроме того, генерал, 

увольте меня от необходимости выслушивать одесские 

сплетни. Мне нужны факты, а не досужие мнения. 

― Ваше величество, позвольте объяснить, какие источники 

составят основу моего рассказа. Прежде всего, как я уже говорил, 

о каждом шаге Пушкина, я получал информацию из донесений 

тайных агентов, досматривавших за ним. Кроме того, сегодня 

я тесно общаюсь с Иваном Степановичем, мужем дамы, обольщённой 

ловеласом Пушкиным и оставившим её, как только у него появились 

новые объекты обожания. Правда, её муж не верил толкам 

о ней, которые как сквозняки гуляли по Одессе. Он глубоко и искренне 

любил свою жену. К несчастью этой дамы уже нет в нашем 

мире. Уже второй год после её кончины муж хранит ей верность. 

Однако бытовые и служебные обстоятельства требуют присутствия 

хозяйки в его доме. Наконец вдовец остановил свой выбор на Полине 

Ржевусской, младшей сестре моей жены Каролины Адамовны 

по первому мужу Собаньской. 

Назвав Каролину Собаньскую женой, а не сожительницей, каковой 

она являлась на самом деле, граф Витт, не прерывая рассказ, 

наблюдал за реакцией императора, знает ли он истину. Но ни какой 

реакции не последовало, значит императору этот факт, являющийся 

в Одессе «секретом полишинеля», действительно неизвестен. 

Уяснив это, Витт продолжал свой рассказ: 

― Сегодня между сторонами ещё обсуждаются брачные условия, 

но уже скоро зазвучат свадебные колокола. А пока «суд да дело», 

мы с Иваном Степановичем, ещё не став свояками, уже общаемся 

по-родственному. В процессе общения, нам часто приходится 

касаться того периода, когда он жил с первой супругой. Таким образом, 

вся информация, которая прозвучит в моём рассказе, получена 

не только от секретных агентов, но и, как говорится, «из первых 

рук». 

― Такие источники вполне заслуживают уважения и доверия, 

поэтому я с удовольствием буду слушать ваш рассказ. 

― Тогда позвольте, Ваше величество, хотя бы несколько слов 

сказать об участниках этой драмы. 

― Конечно. Трудно излагать историю без действующих лиц. 

132

― Несколько лет тому из города Триеста в Одессу переселился 

купец первой гильдии, богатый судовладелец и негоциант серб 

Йован Стефанович Ризнич, ставший на русский лад Иваном Степановичем. 

Уже до переселения в Одессу он был известен тем, что в 

Средиземном, Черном и Азовском морях на собственных судах вёл 

обширную хлебную торговлю. 

Обосновавшись в Одессе, он не только продолжал успешно 

торговать зерном, но и активно включился в общественную жизнь 

города, способствуя развитию одесской промышленности. Вскоре 

он был избран директором Одесского коммерческого банка, затем 

членом строительного комитета, директором городского театра и 

членом Ришельевского лицея. Во всех этих должностях Иван Степанович 

проявлял особенное усердие, принося тем самым пользу 

городским общественным службам. 

― Весьма похвально. Отрадно слышать, что не только отечественное 

купечество попечительствует культурной жизни, образованию 

и промышленности в городе, где они служат и живут. 

― Ещё до переселения в Одессу господин Ризнич женился на 

сербке. Звали её Амалия, и в год свадьбы ей шёл двадцатый год. 

Иван Степанович был старше её девятью годами. 

― Ну что же, вполне приличная, почти классическая разница в 

возрасте между мужем и женою. 

― В Одессу господин Ризнич привез жену не тотчас как переселился. 

Прежде он построил роскошный дом и обустроил все домовые 

службы. 

― У меня вызывает симпатию все, что и как делает господин 

Ризнич ― по-деловому расчётливо, размеренно и разумно. 

― Да вы правы, Ваше величество. Он уже при первом знакомстве 

вызывает к себе симпатию и уважение. Наконец, три года 

назад, весною Иван Степанович привез в Одессу жену. Почти сразу 

она стала кумиром и не только молодых одесских мужчин. Молодая 

- ей шёл двадцать второй год, высокая, статная и красивая. Тем 

не менее, на мой взгляд, у неё был один изъян. 

― Маленькое пятнышко на снежно-белой поверхности лишь 

подчёркивает её белизну. Непогрешимые люди вызывают у меня 

недоверие к их непогрешимости – считаю, что это лишь их умелый 

133

камуфляж. Без изъяна людей не бывает. А в чём изъян Амалии? 

― Несмотря на прекрасное европейское образование и светскую 

утонченность она подчас удивляла своей экстравагантностью. 

― Как это? Мне трудно представить в одном лице светскую 

утонченность и экстравагантность. Здесь не только поведение, но 

даже понятия несовместимы. 

― Я не берусь объяснить это. Тем не менее, напрашиваются некоторые 

соображения. Амалия родилась, и все годы жила в Вене. Её 

родители достаточно состоятельные. Она рано вкусила светскую 

жизнь и даже, можно сказать, была избалована ею. Возможно, её 

экстравагантность есть следствие пресыщенности светской жизнью? 

― В этом предположении есть зерно истины, но у нас нет повода 

философствовать на эту тему. 

Служители закончили сервировку. Собеседники переместились 

за стол и, приступив к трапезе, продолжили беседу. 

― После Вены Одесса показалась Амалии глухой провинцией. 

Светские салоны в городе были открыты в доме генералгубернатора 

графа Воронцова и в моём доме, где хозяйкой была 

Каролина Адамовна. Казалось бы, в этих салонах Амалию должны 

были принять с распростертыми объятиями, но не случилось. 

― Почему так? В чём причина? 

― Вы будете удивлены, Ваше величество, как удивлялись многие, 

осознав причину её изоляции от привычного и желанного для 

неё мира. К сожалению, и к огорчению многих, Амалия Ризнич не 

могла быть принятой в этих салонах поскольку, несмотря на свою 

светскость, была женой купца и, следовательно, являлась купчихой. 

― Вот как! Неожиданный поворот. Казалось бы, суть лежит на 

поверхности, а не замечаешь её ослепленный неординарностью 

этой женщины. Надеюсь, выход из этой ситуации был найден? 

― Выход оказался таким же ординарным, как и причина. Иван 

Степанович за короткое время сделал всё, чтобы Амалия стала хозяйкой 

салона ничем не уступающего существующим в городе. Салон 

Амалии оказался самым посещаемым – а что касается её поклонников, 

то их было, как говорится, «пруд пруди». 

134

― Но, кажется, мы увлечённые Амалией забыли о главном герое 

нашего собеседования. 

― Нет, не забыли. Пока разворачивались эти события, наш герой 

находился в Кишиневе. Лишь в конце июля, благодаря графу 

Воронцову, Пушкин перебрался в Одессу. 

Тот час после его появления в Одессе предметом своего обожания, 

поскольку без этого он не мог существовать, он избрал Амалию. 

Но она, довольная вниманием окружавших её поклонников, 

не замечала страданий ещё одного. Тем более, что рядом с ней он 

был слишком низкорослым и напоминал обезьяну. 

― Я никогда не видел Пушкина, что это действительно так? 

― Да, Ваше величество, эти черты его внешности отмечают 

многие. Да он и сам называет себя «помесью тигра и обезьяны». 

Повисла пауза. Граф Витт молчал, считая, что на характеристику 

Пушкина последует реакция императора. Но он сказал: 

― Продолжайте, Иван Осипович. Я увлёкся вашим весьма любопытным 

рассказом. 

― Месяца два Пушкин для Амалии был zero. Затем произошло 

что-то немыслимое. Поклонники, избалованные её вниманием, 

стали замечать холодность Амалии по отношению к ним. Тот же, 

кого она вообще не замечала, вдруг стал её фаворитом. Конечно, 

самолюбие многих было задето. Наверное, самые обидчивые стали 

мстить Амалии, распространяя о ней и Пушкине самые непристойные 

слухи. 

Простите, Ваше величество, я упустил одну существенную деталь. 

В Одессу Амалия приехала уже беременной, а когда поползли 

непристойные слухи, она уже была на седьмом месяце. Иван Степанович 

до сих пор категорически отвергает реальность циркулировавших 

слухов. Но один факт и он не может объяснить. В начале 

января Амалия родила мальчика. Как не настаивал Иван Степанович 

назвать сына в честь своего отца Стефаном, Амалия дала ему 

имя Александр. 

― Как же отнёсся к этой чести тот, чьим именем был назван ребёнок? 

Стал его крестником? 

― Нет, Ваше величество, крестником этого ребёнка, названного 

Александром, стал генерал-губернатор, граф Михаил Семенович 

135

Воронцов. 

― Вот как! Это делает честь и ребёнку и, в свою очередь графу 

Воронцову, что он не погнушался породниться с купечеством. Вместе 

с тем, в этой истории меня интересует тот, чьим именем назван 

ребёнок? 

― Как только в Одессу после летних вакаций стали съезжаться 

светские дамы, в том числе графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова 

и моя жена Каролина Адамовна Пушкин стал метаться между 

ними, как буриданов осёл меж двух копен сена. 

― А что же Амалия и её салон? Пушкин и его продолжал посещать? 

― Нет, об Амалии он забыл напрочь. Его страсть к ней была 

насколько бурной, настолько же и непродолжительной. Амалия 

же, по словам Ивана Степановича, потеряла интерес к своему салону 

и в этот период была подвержена жесточайшей депрессии. Весною 

1824 года врачи обнаружили у неё признаки чахотки и порекомендовали 

ей Средиземноморский климат. В мае господин Ризнич 

отвёз Амалию вместе с маленьким сыном к своей матери в 

Триесту. В день отъезда Амалии за границу, образно выражаясь, 

все мужчины Одессы пришли на почтовую станцию, чтобы проводить 

её. Не было там только Пушкина. 

Трудно представить, что генерал Витт, неукоснительно следивший 

по донесениям агентов за каждым шагом Пушкина, якобы 

не знал, что накануне отъезда Амалии генерал-губернатор Воронцов 

отправил своих чиновников, в том числе и Пушкина в командировку 

на борьбу с саранчой. Нет сомнения, что знал. Следовательно, 

он умышленно лукавил, чтобы во мнении императора выставить 

Пушкина в невыгодном свете. Это обстоятельство даёт нам 

повод сомневаться в объективности изложенных Виттом других 

деталей его рассказа. 

Судя по реакции, император принял всё за «чистую монету». 

Он долго молчал впечатленный услышанным. Молчал и генерал 

Витт. Затем Николай Павлович спросил: 

― Вы обмолвились, что Амалия уже покинула этот мир, как это 

случилось? 

136

― После того как в мае 1824 года Иван Степанович отвёз Амалию 

и сына в Триест, где жила его мать Амалия прожила там немногим 

более года. Иван Степанович полностью содержал их, ни в 

чем им не отказывая. В городе они имели приличный дом, а на 

холмистом берегу залива Адриатического моря роскошную дачу. 

Древний город Триест навсегда связал судьбу Амалии, её сына 

и мужа. В церкви этого города проходило их обручение. Свадьба 

же состоялась в сентябре 1820 года в Вене, поскольку там жили родители 

Амалии. Спустя четыре года после обручения в этой же 

церкви Триеста отпевали их сына. В следующем году, в конце июня 

на двадцать четвертом году на даче в три часа ночи, «от хронической 

грудной болезни», как засвидетельствовали врачи, скончалась 

Амалия. Её смерть поставила точку в этой печальной истории. 

― Да действительно история крайне печальная. Остаётся сожалеть, 

что у Амалии так трагически сложилась жизнь. А что касается 

Пушкина, то вам удалось нарисовать его достаточно колоритный 

портрет как вертопраха, но не более того, 

Император Николай Павлович снова замолчал. Глядя на его 

окаменевшее лицо, можно было предположить, что он заново сопереживает 

только что услышанный рассказ. Наконец, прервав 

свои размышления, император спросил у генерала Витта: 

― Скажите, Иван Осипович, чем сейчас занят ваш сотрудник 

господин Бошняк? 

― Ждет разрешения Вашего величества, чтобы отправиться домой. 

― Скажите ему, что еще не время. Нам понадобятся его услуги. 

Проделанной им работе Следственный комитет дал высокую 

оценку. Надеюсь, она согласуется и с вашим мнением? 

― Это достойнейший человек. Когда он выполняет порученную 

ему работу, то я не сомневаюсь, что сделана она будет на пределе 

его возможностей. 

― Я не буду возражать, если вы представьте мне свои соображения 

о поощрении господина Бошняка не только за его сотрудничество 

со Следственным комитетом, но и за его разыскания проведенные 

на юге. 

― Слушаюсь, Ваше величество. 

137

― Но вернёмся к Пушкину. Поступили сигналы, что в те дни, 

когда мы, пережив потрясения, устроенные кучкой отщепенцев, 

призвали их к ответу и каждому воздаем по его заслугам, Пушкин, 

сочиняет и делает доступными для народа подблюдные песни, которые 

дают повод черни возмущаться деяниями верховной власти. 

Нужно послать в округу, где живет Пушкин, секретного агента. 

Пусть он негласно соберет веские и неопровержимые доказательства 

о его антиправительственной деятельности. Как только агент 

добудет нужную информацию, пусть арестует Пушкина и доставит 

его в Петербург. Справится с этой непростой и ответственной 

задачей господин Бошняк? 

― Трудно представить, Ваше величество, кто лучше выполнил 

бы ваше поручение. 

― Тогда зайдите к Дибичу, он введёт вас в курс всех деталей 

этой истории и подготовит для вашего сотрудника необходимые 

документы. Оперативный контроль за этой деликатной и ответственной 

операцией, возлагаю на вас. Несмотря на то, что я сейчас 

беспримерно занят, поскольку готовлюсь к поездке в Москву, где 

состоится акт коронации и соответствующие ей торжества, тем не 

менее, обо всех возникающих проблемах докладывайте мне незамедлительно. 


Июль. 

Петербург. 

13. На валу кронверка Петропавловской крепости прошла церемония 

разжалования осужденных декабристов и казнь пятерых 

декабристов. 

24. Пушкин узнает о казни декабристов. 

25. Пушкин узнает о смерти Амалии Ризнич. 

29. Пушкин пишет стихотворение «Под небом голубым страны 

своей родной», посвященное памяти Амалии Ризнич.

Полет коршуна 

над Новоржевом

[

Открытое предписание за № 1273 

Спустя два месяца после получения фон Фоком донесения секретного 

агента о встрече генерала Пущина с генералом Тучковым, 

которые говорили о Пушкине, ведомство Дибича без малейших 

проволочек оформило на Бошняка необходимые документы для 

ареста Пушкина, и выдало ему «прогонные» деньги. В канцелярии 

дежурств его императорского величества под расписку Бошняка, 

но на имя фельдъегеря Блинкова был выдан открытый лист за № 

1273, дающий право арестовать Пушкина. Бошняк лично передал 

фельдъегерю «открытое предписание». Во избежание возможных 

недоразумений, было обусловлено, что именно Бошняк будет 

определять необходимость ареста Пушкина. и доставки его в Петербург 

«Открытое предписание»: 

«Предъявитель сего фельдъегерь Блинков отправлен по высочайшему 

повелению государя императора для взятия и доставления по назначению, 

в случае надобности при опечатании и забрании бумаг, одного чиновника, 

в Псковской губернии находящегося о коем имеет объявить при 

самом его арестовании. 

Вследствие сего по высочайшей воле его императорского величества 

предписывается, как военным начальникам, так и гражданским чиновникам, 

земскую полицию составляющим, по требованию фельдъегеря Блинкова 

оказывать ему тотчас содействие и вспомоществование к взятию и 

отправлению с ним того чиновника о котором он объявит». 

В Санкт-Петербурге. Июля 19-го дня 1826 года 

Подписал военный министр Татищев. № 1273» 

141

Все формальные вопросы были решены, можно было отправляться 

в Псковскую губернию. Из Петербурга Бошняк и фельдъегерь 

выехали в один день – 19 июля, но чтобы их не видели вместе, 

каждый выехал в свое время. 

Бошняк был ботаником-исследователем, являлся автором 

научных трудов и был литератором. Привыкши фиксировать свои 

мысли на бумаге, он, получив через Витта распоряжение императора, 

с первого дня стал в форме дневника записывать события, 

факты и мысли, которые впоследствии пригодились ему для отчета 

о выполнении порученного ему задания. 

«Целью моего отправления в Псковскую губернию было сколь возможно 

тайное и обстоятельное исследование поведения известного стихотворца 

Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к возбуждению 

к вольности крестьян, и в арестовании его и отправлении куда следует, 

буде бы он оказался действительно виновным». 

В Порхов Бошняк приехал 20 июля в 9 часов утра. Фельдъегерь 

был уже там. Заранее было оговорено, что на глазах у третьих лиц 

своё знакомство они афишировать не будут. Поэтому, улучив подходящий 

момент, Бошняк шепнул фельдъегерю чтобы он немедленно 

отправлялся далее по тракту и, доехав до станции Бежаницы, 

остановился бы там под любым предлогом и ждал сообщения о 

дальнейших действиях. Отдохнув и позавтракав, Бошняк, отправился 

следом за фельдъегерем. К вечеру, преодолев около 80 верст, 

он добрался только до почтовой станции Ашево. Это село находилось 

почти в 90 верстах от Михайловского. Несмотря на это, 

Бошняк уже здесь попытался узнать мнение местных жителей о 

Пушкине. Результат был мизерным, что и нашло свое отражение в 

путевом дневнике Бошняка: 

«Следуя через Порхов на Новоржев, первые сведения о Пушкине получил 

я на станции Ашеве. Знали, что Пушкин жил в некотором расстоянии 

от Новоржева, но совсем никаких слухов об нем не было, и потому 

заключали, что он вел себя весьма скромно». 

Для Бошняка полученный результат: «вел себя весьма скромно», 

являлся отрицательным результатом. От него ждали сведений 

принципиально противоположных. Переночевав в Ашево, Бошняк, 

142

утром следующего дня продолжил путь. В Бежаницах он мельком 

видел фельдъегеря. 

«Он же, однако, не Емелька Пугачев…» 

Сделав пересадку на новое направление, Бошняк отправился в 

Новоржев, куда и прибыл в два часа пополудни. Здесь была гостиница, 

которая, после ночлега на почтовой станции в Ашево показалась 

Бошняку достаточно комфортабельной. С первых шагов в 

Новоржеве, надеясь получить здесь обширную информацию о поведении 

Пушкина, Бошняк «налево и направо» позиционировал 

себя как путешествующего ботаника и большого любителя творчества 

Пушкина, которому интересна о великом поэте любая мелочь. 

Этим он привлек внимание и доверенность владельца гостиницы 

Котосова Дмитрия Степановича, который с удовольствием рассказывал 

гостю о поэте все, что знал сам и слышал от других. 

― Конешно, я у него в гостях не бывал и он ко мне не захаживал, 

но при встрече мы с ним раскланиваемся. Не далее, как в девятую 

пятницу, на ярмонке бывшей в Святогорском Успенском монастыре, 

мы видались с ним и раскланивались. 

― Мне это очень интересно, Дмитрий Степанович! Вспомните, 

пожалуйста, как он был одет, с кем встречался, что делал? Говорят, 

что он любит петь, вместе с другими, народные песни и песни собственного 

сочинения. 

― Право, я даже не знаю, что вам рассказывать, ведь для нас это 

обыденное дело и специально его не подмечаешь. Да попробую 

вспомнить. Одет он был, как сейчас вижу, в ситцевую красную рубаху, 

подпоясан розовым витым шнуром с такими же кистями. В 

смазанных сапогах, кажется, темно-синие шаровары под сапоги и, 

вот запамятовал, то вспоминается его соломенная шляпа с широкими 

полями, то, кажется, что на нем был заломленный набекрень 

картуз. А может это вспоминается прошлый год. 

― Бог с ними, и с картузом, и со шляпой. А песни он пел? 

― Так ведь тоже год на год не приходится. В этом годе я не слыхал. 

Может до меня или позже он и пел, но я не слыхал. Ведь на 

ярмонку приходишь не Пушкина слушать – другие заботы одолевают. 

А вот бывало, в другой год, слыхал я, как он поет. Обычно у 

143

западных ворот монастыря собираются нищие, садятся они на землю 

и поют духовные стихи о Лазаре, об архангеле Михаиле, о 

страшном суде. Пушкин подойдет к ним слушает, слушает, а затем 

сядет на землю рядом с ними и поет. А уходя, оставит нищим «синенькую» 

ассигнацию. 

― А свои возмутительные песни он предлагает петь? Что он говорит 

о правительстве? 

― Да что же можно говорить о правительстве? Ведь об нем говорят 

или хорошее, или ничего не говорят. Будто бы и он о правительстве 

ничего не говорил. И никаких своих стихов, тем паче возмутительных 

песен, никому не предлагал. А с чего бы ему возбуждать 

крестьян, он же, однако не Емелька Пугачев. 

― Да, да! Вы конечно правы, Дмитрий Степанович, в Новоржеве 

и окрестностях оного, я намерен, как ученый ботаник, пробыть 

несколько дней. Вместе с тем, хотелось бы познакомиться с достойными 

представителями городской общественности. Кого бы вы 

могли порекомендовать? 

― Думаю, что не ошибусь, рекомендуя вам весьма достойного 

человека ― Дмитрия Николаевича Толстого, наш уездный судья. 

Впрочем, как же я запамятовал это, думаю, вы останетесь 

вполне довольными коли сведёте знакомство с Михаилом Николаевичем 

Чихачевым, он является уездным заседателем, к тому же 

еще и предводителем дворянства нашего уезда. Вам даже не придется 

искать его, поскольку сейчас он находится в гостинице. Коли 

желаете, я пошлю за ним, и он придет к вам в номер. 

― Буду вам очень признателен. 

Бошняк вдоль и поперек размеренными шагами мерил 

свой номер, в ожидании, когда предводитель уездного дворянства 

удостоит его своим визитом. Вышагивая по комнате, 

он думал о том, как построить разговор, чтобы и не повторяя 

одни и те же вопросы, которые наведут собеседников на нежелательные 

выводы, тем не менее, получить нужную информацию. 

Наконец, в дверь постучали. Бошняк приглашает войти. Рукопожатие. 

Взаимные представления и любезности. Разговор ни о чём. 

И, наконец, беседа приняла нужное Бошняку направление. 

144

― Не сомневаюсь, что все вы гордитесь тем, что в вашем уезде 

живет, воистину, народный поэт. И народную мудрость он черпает 

из источника, который тоже расположен в вашей вотчине, в широком 

смысле этого слова, которой вы, Михаил Николаевич, являетесь 

достойным представителем, как предводитель оного дворянства. 

― Ну, однако, в определенном смысле… 

― Не скромничайте, Михаил Николаевич, являетесь, и не в 

определенном, а в прямом смысле. Вот только я не понимаю, как 

происходит процесс проникновения в народную мудрость. Пушкин 

идет в народ, или народ идёт к нему? 

― Этот процесс, как вы изволили выразиться, обоюдный и течение 

его не искусственное, а естественное. Например, приходит 

Пушкин туда, где есть скопление народа… 

― Вот, вот это крайне любопытно! А где бывает скопление 

народа? На сходке? 

― Зачем на сходке. Там мало что услышишь. Туда народ приходит 

не говорить, а слушать, что ему будут говорить. Наиболее 

естественно раскрывается народная мудрость в местах радости и 

печали. Возьмите, например, ярмарку. Туда люди идут не обязательно, 

чтобы только покупки совершать. Для большинства это, 

прежде всего, праздник, где можно «других посмотреть – себя показать». 

Там они… 

― И Пушкин посещает ярмарки? 

― Вот! Именно Пушкин приходит на ярмарку не для того, чтобы 

запастись там провизией, и даже не для того, чтобы «себя показать», 

а прежде всего, «других посмотреть» и, главное, послушать! 

Ярмарка как раз и является тем кладезем мудрости, из которого как 

ни черпай – никогда все не вычерпаешь… 

«Эко, распетушили его слова о «народной мудрости»,― подумал 

Бошняк,― о ярмарочном Пушкине я уже наслышан. Как остановить 

его и повернуть на более интересный для меня разговор». 

― Вы упомянули о местах печали, которые посещает Пушкин, 

что это за места? 

145

― Это погост, место нашего земного упокоения. Вы слышали, 

как голосят женщины, совершая похоронный обряд? Причитая 

над покойником, они поют тексты, созданные несколько веков 

назад. Подчас, они уже слов не понимают, но поют, не изменяя их. 

Эти тексты тоже родники народного творчества. Вот Пушкин и ходит 

на кладбище, чтобы послушать причитания плакальщиц, записывает 

их, а затем использует в своем творчестве. 

«Любопытно,― подумал Бошняк,― и любопытно мне не только 

как литератору, но даже как простому человеку любопытно. Но не 

ради этого же я его разговорил, не этими интересами я руководствуюсь. 

Мне нужны от него факты, свидетельствующие о неблагонадёжности 

Пушкина. Хватит ходить вокруг да около, попробую 

задать ему более конкретный вопрос». 

― Михаил Николаевич, уважаемый! Только ли как источник 

мудрости интересует Пушкина народ. Используя его оным образом, 

дает ли он народу свои песни, побуждая его к вольности. 

― Сколь мне известно, уважаемый Александр Карлович, Пушкин 

уже вышел из задорного юношеского возраста. Именно тогда 

он написал о нашем городе вот эти строки: 

Есть в России город Луга, 

Петербургского округа; 

Хуже не было б сего 

Городишки на примете, 

Если б не было на свете 

Новоржева моего. 

Теперь его влечет высокая, а не разрушительная поэзия. Его 

друзья показали ему, куда это, в конце концов, может его привести. 

Он уже не раз говаривал: «быть рабом на галерах не мой удел, 

лучше я стану рабом поэтической музы». 

«Не задался сегодня день,― огорченно размышлял Бошняк, когда 

Чихачев покинул его номер,― ну ни единого факта, ни одной 

зацепки,― ни Пушкин, а девица из благородного пансиона. Если и 

дальше так пойдёт, то это очень огорчит Ивана Осиповича. Да и я 

предпочел бы другой результат». 

147 

[

Пушкин ведет себя весьма скромно… 

В дверь раздался стук. От неожиданности Бошняк вздрогнул и, 

не успев отреагировать на стук, увидел, как дверь приоткрылась и 

в возникшей щели появилась голова хозяина гостиницы. 

― Вы позволите, Александр Карлович? 

― Ради Бога, Дмитрий Степанович, проходите без церемоний, 

не вы же, а я ваш гость. 

― Так-то оно так, да не совсем так. А я тут приглашеннице вам 

принес. Прослышав о вашем проезде, наш уездный судья Дмитрий 

Николаевич Толстой завтра устраивает в вашу честь званый обед и 

просит вас быть всенепременно. Вот, пожалуйте, его визитка и собственноручное 

приглашение на оборотной стороне. Коли пожелаете 

пойти я дам вам в провожатые мальчика, скажите, во сколько 

ему зайти к вам. 

― Так неожиданно и так приятно. Однако, дорогой Дмитрий 

Степанович, полагаю, что этим приглашением я вам обязан. 

Огромное вам спасибо! 

― Ну что вы, что вы! Своим долгом почитаю приносить пользу 

своим постояльцам. 

Бошняк подошел к Катосову, протянул руку, чтобы поблагодарить 

его и в руке хозяина гостиницы оказалась «красненькая» ассигнация. 

― Дмитрий Степанович,― Бошняк бегло прочитал текст приглашения, 

написанный уездным судьёй.― Вы видели, здесь указано 

время, когда меня ждут. Пусть провожатый придет ко мне за полчаса 

до оного. 

В доме уездного судьи Толстого Бошняка встретили радушно. 

Стол уже был накрыт. Познакомив гостя со своими друзьями, 

Дмитрий Николаевич, указав широким жестом хлебосольного хозяина 

на сервированный стол, сказал: 

― Прошу всех к столу, затем продолжим нашу беседу. 

Тосты перемежевались с беседою, беседа с тостами. Говорили 

обо всем и, по большому счету, ни о чем. В торце стола сидел хозяин, 

по правую руку от него – Бошняк, а по левую Алексей Иванович 

Львов, полковник артиллерии губернский предводитель дво- 

148

рянства. Застолье достигло той стадии, когда сидевшие за столом, 

разбившись на мелкие группки, находили для себя тему для беседы 

и погружались в нее, не обращая внимания на других. Собеседниками 

Бошняка были – сидевший справа от него смотритель по 

винной части Трояновский, его имени и отчества Бошняк не запомнил, 

слева хозяин дома и сидевший за ним полковник Львов. 

Уже несколько раз Бошняк пытался направить разговор в нужное 

ему русло, но городские злободневные проблемы всецело поглощали 

внимание собеседников. Не пытаясь вникнуть в суть их разговора, 

Бошняк думал лишь о том, какую вставить фразу, чтобы 

собеседники стали говорить о том, что его интересовало больше 

всего. Погруженный в свои невеселые мысли, он даже вздрогнул, 

услышав имя Пушкина… 

― …Только Пушкин может равнодушно относиться к этим 

проблемам,― говорил в этот момент полковник Львов,― как его сосед 

по имению, я точно знаю, что ему совершенно не интересно, 

где находятся его крестьяне - на барщине, или делают на своем подворье 

домашнюю работу. Если бы не его староста, то крестьяне 

уже давно бы пустили своего барина по свету с сумой. 

Невольно полковник Львов дал Бошняку шанс перевести разговор 

на Пушкина, и он не мог не отреагировать на это имя. Но от 

неожиданности Бошняк растерялся и не знал, что сказать. 

― Но, может быть,― что говорить дальше он не знал, при этом 

понимал, если сейчас заговорит кто-то другой, то разговор снова 

замкнётся на обсуждении сугубо хозяйственных проблем и тогда 

ему уже точно не вернуть его в нужное русло. 

― Может быть,― повторил он, но в голове было пусто, однако 

инициативу разговора нужно было удержать за собой, и вдруг его 

осенило,― я так думаю, что Пушкин, таким образом, освобождает 

крестьян от барщины? 

― Но тогда на какие шиши он собирается жить? ― спросил 

смотритель по винной части Трояновский. 

― Действительно, другого источника доходов у него нет? ― 

поддержал Трояновского хозяин дома. 

― Но не следует забывать,― снова взяв инициативу в свои руки, 

продолжил разговор Бошняк,― что именно к этому призывали его 

149

друзья, которых государь отправил кого в Сибирь, а кого и на виселицу. 

Думаю, не ошибусь, ежели скажу, что Пушкин был их 

идеологом. Стоит ли теперь удивляться тому, что освобождая крестьян 

от барщины, он тем самым продолжает дело, которое исповедовали 

его друзья. Кроме того, сделав это, он подает пример крестьянам 

других помещиков следовать этим курсом. Едва ли другие 

крестьяне останутся безучастными к этой новации. Как всякий 

дурной пример, и этот будет заразительным для них. 

― Не будет! Государь уже показал свое отношение к подобным 

веяниям, ему достало мужества твердой дланью расставить всё по 

своим местам,― продолжил разговор полковник Львов,― и это урок 

тем, у кого еще не остыли разгоряченные головы. Да, вина Пушкина 

несомненна. Для молодых умов его злонамеренные сочинения 

― яд, который поначалу кажется сладостным, но его обманчивая 

сладость отравляет не только умы, но и сердца вкусивших его. К 

сожалению, противоядие здесь одно, именно то, которое применил 

государь император. 

Для Бошняка слова полковника Львова звучали долгожданной 

музыкой. «Наконец то,― думал он,― я услышал хотя бы, какое-то 

осуждение Пушкина, надеюсь, что это только начало». 

― Лишь одно оправдание Пушкину,― продолжал Львов,― то, 

что его возмутительные писания, это плоды молодых лет. К счастью 

они не привели его самого к злонамеренным поступкам. Живет 

он открыто, у всех на виду и его благонамеренность я могу подтвердить 

клятвенно, как его близкий сосед по имению. А что касается 

его крестьян, то от барщины они увиливают потому лишь, что 

Пушкин плохой помещик. Он не знает, как следует вести помещичье 

хозяйство, но это не преступление. 

Вослед полковнику Львову Трояновский и Толстой тоже стали 

деликатно, но твердо уверять Бошняка, что он несправедлив предполагая, 

что будто бы Пушкин стремится возбуждать крестьян. 

Никогда и ни в каких поступках, устремленных причинить вред 

правительству, он замечен не был. 

Вернувшись после званого обеда в свой номер, Бошняк, прежде 

всего, достал путевой дневник, в который для памяти внес краткие 

записи: 

150

«По прибытии в Новоржев (распустя слух, что я путешествующий 

ботаник), я успел вскоре привлечь доверенность хозяина гостиницы…. 

От него я узнал о Пушкине…, что отнюдь не слышно, чтобы он сочинял 

или пел какие-либо возмутительные песни, и еще менее – возбуждал крестьян. 

Стремясь к дальнейшим открытиям, я решился искать знакомств в 

Новоржеве. 

Познакомившись в гостинице с уездным заседателем Чихачевым, я 

услышал от него, что он, Чихачев, с Пушкиным сам лично знаком, что 

Пушкин ведет себя весьма скромно… 

За обедом у Толстого, к которому и я был приглашен, находился 

близкий Пушкина сосед, г. Львов, бывший сряду два последние трехлетия 

Псковским губернским предводителем, ― человек богатый и отменным 

здравым рассудком одаренный. 

Львов, исполненный, как казалось, истинного негодования противу 

злонамеренных, конечно, не скрывал своих замечаний о Пушкине. …Он, 

Львов, хотя и весьма близкий ему сосед, но ничего предосудительного о 

нем не слышит; что Пушкин живет очень смирно, и что совершенно несправедливо, 

чтобы он старался возбуждать народ. 

Поелику все сии известия были неудовлетворительны, я решился 

ехать к отставному генерал-майору Павлу Сергеевичу Пущину, от которого 

вышли все слухи о Пушкине, сделавшиеся причиною моего отправления». 

Как добиться желаемого результата? 

Отложив ручку, Бошняк встал из-за стола и стал нервно мерить 

шагами свой номер, вспоминая события происшедшие в истекшие 

дни. «Уже трое суток,― думал он,― я как охотничья собака рыскаю 

по Новоржевскому и иже с ним уездам надеясь найти свидетельства 

противоправительственной деятельности Пушкина. 

С кем только не говорил и ни одного факта. Их действительно 

нет, или мои собеседники не хотят говорить о них, понимая, что 

затем дознаватели затаскают их как свидетелей по инстанциям. Что 

же предпринять, чтобы добиться желаемого результата?» 

Бошняк подошел к окну и с интересом стал наблюдать, как куры 

барахтаются в дорожной пыли. Затем взглянул на небо, оно, 

151

насколько его можно было видеть из окна гостиницы, было белесоголубым 

и чистым. 

«И, тем не менее,― подумал он,― дождь будет. «Купание» кур в 

дорожной пыли верная тому примета. Вот только суть ее извращена 

деревенскими мудрецами. Они считают, что куры обладают 

неким органом, предчувствующим приближение дождя. Но более 

точным является другое их наблюдение, когда деревенские мудрецы 

определяют, что куриными мозгами обладает некто, чаще это 

бывают женщины. Курица же, имея примитивный мозг, ничего не 

может предчувствовать. Нет у неё такой возможности. И такие 

предположения, сужу как биолог, полнейшая чушь. Все значительно 

прозаичнее. Дело не в особой чувствительности кур, а в физических 

законах природы и их причинно-следственной связи. 

Сейчас повысилась влажность воздуха, человек это не ощущает, 

а курица «одетая» в пухово-перьевую шубу почувствовала. Ей стало 

душно, как стало бы душно нам, зайди мы в баню в одежде. Тело 

курицы стало влажным, и появившийся, более острый запах её тела, 

стал привлекать паразитов, живущих в её оперении – они становятся 

более активными и, естественно, стали больше доставлять 

беспокойства курице. Купание в пыли ― это инстинктивная борьба 

курицы с паразитами. Более крупные особи паразитов «смываются» 

пылью и гибнут. Куры при этом испытывают облегчение. Вот и 

всё их предчувствие дождя. Но дождь обязательно будет. Вероятнее 

всего ночью». 

Бошняк отошел от окна и сел в кресло. Он снова задумался о 

своих проблемах: «Прошло трое суток как я нахожусь в состоянии 

поиска, но не достиг ни какого результата. Я не нашел ниточку, 

потянув за которую можно было бы разматывать клубок. 

Там ли я ищу её конец? Где, вероятнее всего, можно найти его? 

Начнем плясать «от печки». Поелику тайный агент в своем донесении 

указал, что о неблагонадежности и противозаконных поступках 

Пушкина он узнал, подслушав разговор генерала Павла Сергеевича 

Пущина и его знакомого, то и мне следовало бы начать розыск 

не с беседы со случайными людьми, а со встречи и беседы с 

Пущиным. Кроме того, судя по донесению секретного агента у генерала 

неприязненное отношение к Пушкину, а это гарантия того, 

152

что он не станет миндальничать на его счет. 

Таким образом, я, получив от генерала нужную и надежную 

ниточку, стал бы неторопливо, но уверенно разматывать клубок и 

к этому моменту уже имел бы необходимую информацию. Обидно, 

что не подумав об этом прежде, и начав розыск не с того конца 

я потерял так много времени. Нужно срочно ехать к генералу Пущину». 

Ночью прошел сильный дождь с грозой. Утро было чистым и 

свежим, воздух благоухал запахом цветов и зелени. Не попрощавшись 

ни с кем, Бошняк выехал из Новоржева в Жадрицы, где находилось 

имение генерал-майора Пущина Павла Сергеевича. 

Спустя два часа, или немногим более, Бошняк уже достиг цели. 

И снова при встрече полуправда – полу-ложь: он путешествующий 

ученый-биолог, которого интересует флора и фауна данного региона. 

А заехал он именно к Пущиным, поскольку, друг его друга 

генерала Ивана Осиповича Витта, граф Александр Федорович 

Ланжерон, узнав, что маршрут биолога-исследователя пройдёт 

именно по этим местам, убедительно просил его передать поклон 

Павлу Сергеевичу и его драгоценной супруге Генриетте Адольфовне. 

Эта рискованная ложь, подсказанная Бошняку генералом Виттом 

могла в первые же минуты, дискредитировать Бошняка, поскольку 

сам он и в глаза никогда не видел Ланжерона. Пущин и 

Ланжерон были свояками, поскольку женаты были на родных 

сестрах. 

Но, чета Пущиных не пустилась в докучливые расспросы, о 

том, как там поживают супруги Ланжероны. И потому ложь 

Бошняка легко и просто открыла для него не только двери дома, но 

и сердца его владельцев. 

Пленники божественной красоты 

В этот день – 23 июля в усадьбе Пущиных находились: хозяин 

Павел Сергеевич, его жена Генриетта Адольфовна и его сестра Евдокия 

Сергеевна, привлекательная дама лет тридцати. Время обеда 

еще не наступило и потому, хозяева предложили гостю разделить с 

153

ними легкий завтрак. За столом Бошняк покорил хозяев, увлеченно 

рассказывая им любопытные факты из различных областей биологии. 

― Конечно, во время путешествий я не оставляю вниманием ни 

флору, ни фауну той местности которую мне удается посетить. Но 

флора превалирует над всеми другими моими интересами. 

Суть занятия флористикой заключается в том, что я должен 

изучить и сделать систематическое описание совокупности видов 

растений, образующих флору данной местности. 

В 1815 году я посетил целый ряд географических областей в западной 

и полуденной России. Итогом этих поездок является мой 

двухтомный труд дневниковых записок с подробнейшими флористическими 

данными исследованных районов и с цветным приложением 

к этому двухтомнику сотен рисунков изученных мною 

растений. 

Кстати, рисунки выполняли мои крепостные художники, специально 

обучавшиеся срисовывать растения с натуры. 

Слушали Бошняка внимательно и с интересом, задавали ему 

вопросы, на которые он с легкостью отвечал, расширяя горизонт их 

познания в этой сфере, такой близкой к человеку, окружающей его 

со всех сторон, но в то же время такой далекой и таинственной. 

После завтрака Евдокия Сергеевна предложила Александру 

Карловичу прогуляться по имению. Выйдя в сад, Бошняк был поражен 

тем, как он был ухожен. 

Нет, он не был создан в конкретном стиле, вместе с тем отличался 

оригинальностью и неповторимостью. Превалировала его 

приближенность к естественной, дикой природе, но отдельные, 

элементы привлекали своей ухоженностью. Бошняк поделился 

своими наблюдениями с Евдокией Сергеевной. 

― Нет, мы не уделяем особого внимания нашему саду. Конечно, 

любим его. Но чтобы вкладывать в него серьезные средства, на 

это мы не идем. У нас замечательный садовник. Павел Сергеевич 

полностью доверяет его вкусу и в меру наших возможностей выполняет 

его, те или иные запросы, покупая семена, саженцы и необходимые 

инструменты. Иногда привозит ему из Петербурга 

154

литературу по планировке паркового пространства. Не более того. 

― Тогда берегите своего садовника, он кудесник. Сделать то, что 

он сделал, располагая скромными материальными возможностями, 

это уму непостижимо. 

Разговаривая, они незаметно подошли к ограде, окаймляющей 

усадьбу. Отсюда открывался чудесный вид на окрестности, покрытые 

зеленью, лишь изредка разбавленные золотистыми квадратами 

созревающих хлебов. Среди этого двуцветия голубой змейкой извивалась 

река Вержа. 

― Боже, как здесь красиво! Вы пленники божественной красоты 

и можете любоваться ею каждодневно. Как я завидую вам! 

― Ко всему привыкаешь, уважаемый Александр Карлович, и к 

красоте в том числе. 

Наступила тишина. Евдокия Сергеевна напряженно вглядывалась 

вдаль. Бошняк задумался о своем, он был искренним в своих 

восторгах, но, как говорят, «делу время – потехе час», даже в минуты 

восхищения божественной красотой он не забывал о своей миссии. 

Мысленно вернувшись «на круги своя» он оценил сложившуюся 

обстановку, которая была идеальной, чтобы выведать у Евдокии 

Сергеевны знает ли она что либо, о неблагонадежных поступках 

Пушкина. Сейчас важно продумать первую фразу, она не 

должна «бить в лоб», звучать должна естественно и не навязчиво 

направлять беседу в нужное русло. 

― Александр Карлович,― прозвучал голос Евдокии Сергеевны,― 

посмотрите, пожалуйста, от центра, которым мы являемся, по 

горизонту влево градусов на пятнадцать – двадцать. Что вы там видите? 

Бошняк последовал рекомендации Евдокии Сергеевны и, сосредоточив 

внимание в заданной точке, несколько мгновений 

вглядывался в линию горизонта, затем сказал: 

― А знаете, Евдокия Сергеевна, именно сюда я уже неоднократно 

обращал взор. Иногда мне казалось, что я вижу архитектурные 

сооружения, но напряженно всмотревшись, понимал, что 

это висящие над горизонтом белые кучевые облака. 

― Нет, Александр Карлович, вам не показались, как вы их 

определили, «архитектурные сооружения». Это действительно так, 

156

но после ночной грозы мокрая земля под жарким солнцем выделяет 

обильную влагу, что способствует образованию сильного марева, 

а оно искажает перспективу, и мы не видим то, что в сухую солнечную 

погоду видно прекрасно. Если бы я была художника, то 

написала бы картину того, чем многократно любовалась. 

― Не томите душу, Евдокия Сергеевна, что я мог увидеть там, 

кроме облаков? 

― Там Святогорский Успенский монастырь, расположенный 

неподалёку от Михайловского, где живёт Пушкин. 

― Как? Это так близко? 

― У нас говорят: «Глазам близко, да ногам склизко». По прямой 

верст семь, максимум десять. Но чтобы попасть туда, ― нужно преодолеть 

верст сорок. От нас до Новоржева двадцать, да от него 

столько же с «хвостиком». А что вы так удивились? Наслышаны? 

― Не далее как вчера, за обедом у Новоржевского уездного 

судьи Дмитрия Николаевича Толстого много говорили о прошедшей 

ярмарке в Святогорском монастыре. Говорили и о Пушкине 

явившимся на ярмарку в неподобающем одеянии, и позволившим 

себе несоответствующее поведение, за что он и был скандализирован 

новоржевским бомондом. 

― Провинциальный бомонд даже когда спит, думает о том, кого 

бы скандализировать, без этого он не будет бомондом. Я была на 

этой ярмарке и видела Пушкина. С уверенностью скажу, что не 

нахожу повода, упрекнуть его в чем бы то ни было. Одет он был 

как деревенский парень. В русской ситцевой красной рубахе, подпоясанной 

витым шнуром с кистями, в шароварах под сапоги. Голова 

была покрыта широкополой соломенной шляпой, какие носят 

на юге. В руках неизменная железная трость. 

А что, если бы Пушкин явился на ярмарку во фраке, бомонд 

счел бы это уместным? Пушкин творческая личность, и, может 

быть, он оделся деревенским парнем, чтобы возбудить некие чувства 

нужные ему для задуманной драмы, поэмы или повести. Если 

бы он был таким как мы, и следовал бы всем светским условностям, 

то был бы не Пушкиным, а заурядным провинциальным светским 

львом. 

157

― Да, но тех, кто видел и слышал Пушкина, шокировала не 

только его одежда, но и то, как он вел себя и что говорил. 

― Даже представить не могу, что за всем этим может скрываться? 

Евдокия Сергеевна вопросительно посмотрела на Бошняка. Тот 

поднял руки, как бы отгораживаясь от нее. 

― Нет, нет, Евдокия Сергеевна, увольте меня от передачи того, 

что я слышал, поскольку не уверен в истинности оного. Это же 

можно расценить, как распространение сплетен. Не вправе себе 

этого позволить. Вот вам я абсолютно доверяю. Поверю, если даже 

вы расскажите мне, что Пушкин распространял антиправительственные 

произведения собственного сочинения и подбивал крестьян 

на бунт. 

― Не смешите меня, Александр Карлович, Пушкину нечем 

больше заниматься, как с правительством бодаться. А если иногда 

он и пройдется на его счет в стихах, то от этого правительства не 

убудет. Стихи, это не прокламации. 

― А вы считаете, что прокламации он не писал! 

― Да неужели же, вы думаете иначе? 

― У меня нет оснований для этого, поскольку я совершенно не 

знаком с Пушкиным, но вчера у Дмитрия Николаевича Толстого 

выдвигались и такие соображения. 

― Не сомневаюсь, что тот, у кого возникли такие соображения, 

выпил лишнее. 

― Кстати, Евдокия Сергеевна, а вы лично знакомы с Пушкиным. 

― Нет, не знакома. Встречала его на ярмарке, да случайно дватри 

раза в Новоржеве. Да и какая нужда в нашем знакомстве. Для 

меня Пушкин – это его стихи. У вас есть его сборник стихов, появившийся 

в начале этого года? 

― В начале этого года я находился в своем имении Катериновка 

Елисаветградского уезда Херсонской губернии, а когда по весне 

приехал в Петербург, то сборника уже не было в продаже. 

― В продаже его не стало уже через две-три недели. Когда вернемся 

в дом, вы сможете полистать купленный мною сборник и 

почитать опубликованные в нем стихи. 

158

После обеда мужчины вышли на веранду, чтобы выпить кофе, 

выкурить трубку и неторопливо побеседовать. 

Женщины пошли в сад, чтобы набрать свежих ягод к вечернему 

чаю. 

Начало беседе положили ностальгические воспоминания Павла 

Сергеевича об Одессе. С этим городом у него было так много 

связано. И, главное, что он встретил там Генриетту Адольфовну. 

Александр Карлович тоже любил и знал этот город, хотя собственного 

жилья в нем не имел. Приезжая туда он останавливался в доме 

графа Витта. 

― А вы были знакомы с Иваном Осиповичем Виттом,― спросил 

Бошняк. 

― Наше знакомство было то, что называется «шапочным», более 

короткого не случилось. Через Генриетту Адольфовну я больше 

был знаком, с его гражданской супругой Каролиной Адамовной 

Собаньской. 

― И это естественно, поскольку Каролина Адамовна является 

украшением, хотя иногда и скандальным, но украшением Одессы. 

Вертопрах Пушкин ценил ее красоту и был у ее ног, даже, несмотря 

на то, что летами Каролина Адамовна постарше его. С Пушкиным 

вы познакомились в Одессе? 

― Нет, мы познакомились значительно ранее того. За пару лет 

до его появления в Одессе, он был сослан из Петербурга в полуденную 

Россию… 

«Как удачно пошел разговор,― подумал Бошняк,― не успел я 

назвать имя Пушкина, и сразу речь зашла о его ссылке. Теперь 

нужно не упустить эту тему и развить ее». 

― Простите, Павел Сергеевич, вы не оговорились? Как это, «сослан»? 

― А вам неизвестна эта история? 

― Впервые слышу и нахожусь в недоумении. Если вас не затруднит, 

поведайте, пожалуйста, её хотя бы в общих чертах, мне 

это в крайней степени любопытно. 

― Естественно, что слово «ссылка», ни в каких документах не 

упоминалось. Но все понимали, что государю Александру Павловичу 

надоели эпиграммы Пушкина наводнившие Петербург. Пи- 

159

сал он их и на правительство, и на членов императорской фамилии 

и даже на императора. Тогда государь под видом служебной 

надобности откомандировал Пушкина в канцелярию генераллейтенанта 

Инзова, полномочного наместника Бессарабской области. 

Я в то время командовал там бригадой 16-й пехотной дивизии. 

Когда генерал Инзов прибыл в Кишинев, то вместе с ним приехал 

и Пушкин. Вот тогда мы с ним и познакомились. Вскоре я подал 

в отставку, а затем около года жил в Одессе, в это же время там 

жил и Пушкин. Естественно, что мы встречались на светских 

раутах, но почти не общались. Затем из Одессы, я перебрался в свое 

имение, а пару месяцев спустя и Пушкина теперь уже из Одессы, 

где он доставлял большое беспокойство графу Воронцову, сослали 

в его деревню. С тех пор, вот уже около двух лет он, можно так сказать, 

живет как под домашним арестом. Надеюсь, я удовлетворил 

ваше любопытство? 

― Точнее сказать, лишь разожгли его. Но, как говорится, спасибо 

и за то, что вы сочли возможным поведать, я же узнал то, что 

мне было совершенно неведомо. А здесь, в сельском уединении вы 

поддерживаете отношения? 

― Нет, поскольку отсутствует то, что могло бы связывать нас – 

нет общего интереса или рода занятий, да и разница в летах не 

способствует установлению дружеских отношений. Поэтому о 

жизни Пушкина знаю лишь то, что доходит до меня в виде циркулирующих 

слухов, а истинные они или ложные – Бог весть. 

― Не далее, как вчера мне пришлось узнать, что такое провинциальные 

слухи. Я присутствовал на званом обеде у новоржевского 

уездного судьи Дмитрия Николаевича Толстого. Боже, что там 

только не говорили о Пушкине, и то, что он отпустил своих крестьян 

на волю, и что пишет и распространяет стихи, побуждающие 

крестьян к неповиновению правительству. 

― К счастью подобные слухи до меня не доходили. Хотел бы я 

лично услышать, кто способен распространять такие недостойные 

слухи. Прежде всего, они компрометируют того, кто их разносит, а 

не Пушкина, поскольку он уже не тот каким был лет пять назад. 

― Но ведь он был очень близок ко многим заговорщикам, которые 

теперь в Сибири. 

160

― Быть знакому с заговорщиками не значит быть оным. Принять 

его в свои ряды они не могли, это исключено, поскольку они 

не глупцы. 

― То есть? 

― Ни одно злонамеренное сообщество не примет в свою среду, 

такого, мягко скажем, говоруна, ибо их дни будут сочтены. Кроме 

того, о многом говорит его неуёмное желание выделять себя из 

толпы различными странностями, подобными тем, которые он демонстрировал 

на ярмарке… 

На веранде появились женщины с лукошком, в котором стояли 

фунтики с самыми разными ягодами. 

― Надеемся, вам ни кто не мешал, и вы всласть наговорились,― 

доброжелательно спросила Генриетта Адольфовна,― а теперь 

пройдитесь по парку и разомнитесь. Через четверть часа мы ждем 

вас за этим же столом. Будет готов вечерний чай, и, надеемся, ботаник 

и флорист будет крайне удивлен какой вкусный чай бывает из 

растений, которые, кроме всего прочего, имеют чудесный вкус и 

восхитительный запах. Донюшка,― обратилась она к Евдокии Сергеевне,― 

отнеси, пожалуйста, ягоды на кухню, пусть их помоют и 

разложат по блюдцам, а я стану сервировать стол. Господа,― крикнула 

она вслед уходящим мужчинам,― через четверть часа мы 

ждем вас. 

После вкусного и ароматного чаепития Бошняк тепло попрощался 

с гостеприимными хозяевами имения и уехал в сторону Новоржева. 

На почтовой станции, предъявив смотрителю подорожную, 

свидетельствующую о широких полномочиях предъявителя, 

Бошняк потребовал почтовых лошадей до Святогорского монастыря. 

Ожидая, когда подадут лошадей, он, сидя в комнате для проезжающих, 

достал свой дорожный дневник коротко написал о происходивших 

в доме Пущина событиях и заключил: 

«Видя, что все собранные в доме Пущиных сведения основываемы были, 

большею частью, не на личном свидетельстве, а на рассказах столь обыкновенных 

в деревнях и уездных городках, я решился искать истины при 

самом источнике, то есть в Святогорском монастыре (отстоящем в 3 

½ верстах от местопребывания Пушкина и столь часто им посещаемом)». 

161

В монастырскую слободу, при Святогорском Успенском монастыре 

Бошняк прибыл уже ближе к ночи. На ночлег остановился у 

богатого слободского крестьянина Ивана Никитича Столярова. 

Постучавшись, и войдя в комнату гостя, хозяин дома спросил: 

― Не изволите ли, прежде чем отправитесь ко сну – откушать? 

― Спасибо, Иван Никитич, однако, я не откажусь. 

― Изволите сюда подать? 

― Пожалуй. 

Выпив и утолив чувство голода, Бошняк, решил «не ходить вокруг 

да около» и задать хозяину, скромно сидевшему в сторонке в 

ожидании барских распоряжений, прямые вопросы о Пушкине и о 

его поведении. 

― Далеко ли живет Пушкин и коротко ли вы с ним знакомы? 

― Проживают они в Зуеве, оно же Михайловское. Версты три, 

три с половиной отседа. Можно сказать, рядом живем. По воскресениям, 

почти завсегда, они в монастырь ходят, поскольку водят 

дружбу с настоятелем отцом Ионой. Иногда останавливаются у 

моего дома и справляются о здоровье, вот и все знакомство. 

― Говорят, что он любит рядиться в крестьянское платье. Это 

действительно так? 

― Не могу сказать в точности, но сколь помню, видел их в сюртуке. 

А коли очень жарко, они снимают косынку, коей баре покрывают 

шею и грудь. 

― Ну, а как он ведет себя с окрестными крестьянами? О чем говорит 

с ними? Раздает ли им свои песни? 

― Пушкин очень добрый господин и ни кого не обижают. Я не 

слышал от крестьян, что они получали от Пушкина песни, а вот на 

водку за разные мелкие услуги получали. 

Бошняк, чувствуя усталость и понимая, что от крестьянина 

Столярова о Пушкине он ничего полезного для себя не услышит, 

поблагодарил его за ужин и сказал, что сегодня у него был тяжелый 

день, что он устал и ему пора спать. 

На следующий день была суббота, 24-го июля. Рано поутру 

Бошняк отправился в Святогорский Успенский монастырь к игумену 

Ионе. Прежде всего, усердно помолившись, Бошняк пожертвовал 

в пользу монастыря достаточно щедрую сумму, чем в ту же 

162

минуту заслужил доброе расположение к себе отца Ионы. Игумен 

счел возможным лично показать гостю святую обитель и рассказать 

ее почти трехсотлетнюю историю. Всё утро они провели в разговорах. 

Поэтому, переход от общих разговоров к теме больше других 

интересовавшей Бошняка, для отца Ионы прошел незаметно. 

― Как биолог, я установил любопытный факт. В окрестностях 

Новоржева мною найдено нехарактерное для этой географической 

зоны растение, пока могу лишь предположить, что ее семя, не переварившись 

в желудке перелётной птицы, попало в почву с ее пометом. 

Когда вернусь домой, то штудируя биологические справочники 

поищу повод, написать статью об этом факте. Статья непременно 

привлечет внимание моих коллег. 

Есть еще одна возможность потешить собственное самолюбие – 

я нахожусь в трех верстах от любимого мною поэта Александра 

Пушкина. Конечно, просить вас познакомить меня с ним, это ребячество, 

и я не пойду на это. Другое дело, если бы сейчас открылась 

дверь, и собственной персоной появился Александр Сергеевич, 

но этого не случится. Остается одно – если вы расскажите мне 

о нем. Крестьянин Столяров, у которого я на постое, говорит, что 

вас связывает тесная дружба. 

― Да, мы ходим друг к другу в гости, и когда встреча не случается, 

мы скучаем без общения. При каждой встрече мы находим 

разнообразные увлекательные темы для беседы. А ума у него ― палата. 

Да и к наливочке оба пристрастие имеем. Кстати, не откажитесь 

от наливочки? 

С ловкостью фокусника Иона выставил на стол полуштоф с 

наливкой и две чарки. 

― Спасибо, не откажусь,― едва успел сказать Бошняк. Затем 

продолжал.― А много ли у него таких умных и знающих друзей 

как вы? 

― Да откуда же им взяться в нашей глуши. Вот я, да его родственница 

Прасковья Александровна Осипова. Больше он нигде не 

бывает и ни с кем не встречается. Разве что иногда ездит в Псков. 

Но там он бывает крайне редко. 

― А вот крестьянин Столяров упомянул, что видел Пушкина в 

крестьянской одежде. По какому случаю мог быть этот маскарад? 

163

― Да как говорят, «молодо – зелено». Обычно он ходит в сюртуке. 

Не знаю, чем это объяснить, но любит он рядиться. Вдруг появляется 

на ярмарке в одеянии нищего, садится рядом с ними, поет 

их песни и они считают его своим. То оденется деревенским парубком, 

водит с девками хоровод и никто не догадывается, что он 

ряженый. А тут недавно мне тоже рассказывали, что видели его в 

одежде крестьянина ― в армяке с круглым воротом, опоясанного 

красным шелковым кушаком. Он общался с крестьянами и его говор 

ни чем не отличался от крестьянского. Никто даже не заметил, 

что среди них чужак. 

― Святой отец, у меня зреет некая мыслишка. Конечно, мне 

прискорбно «наводить тень на плетень», но уж больно занимает 

мою мысль необъяснимая страсть Пушкина к переодеваниям и его 

внедрениям в чуждую ему среду. 

― Любопытно, весьма любопытно, чем вы это объяснить сумеете. 

― Но у меня убедительная просьба, чтобы мои несуразные 

мысли остались между нами и не ушли дальше стен монастыря. 

Не дай Бог накличем беду на безвинного. 

― И я этого не хочу. Не томите меня, говорите, что вы там 

надумали? 

― А не следует ли объяснить это тем, что спев с нищими 

обычные их песни, Пушкин оставляет им список собственных 

предосудительных стихов. Участвуя в хороводе, он передаёт его 

участникам сочиненные им частушки и подблюдные песни, побуждающие 

к вольности, осуждающие действия правительства и 

предсказывающие ему недобрую судьбу. 

Общаясь же с крестьянами, он так же возбуждает в них злонамеренные 

мысли противу правительства. И, главное, вот в чем фокус 

с переодеванием, – при дознании никто не сможет ответить, от 

кого получены списки злонамеренных песен и частушек, склоняющих 

к вольности. Кто назовет имя Пушкина, если его ни кто не 

видел. 

― Однако,― игумен Иона сурово сдвинул брови и стукнул кулаком 

по столешнице,― каков злодей этот Пушкин. Он аки волк 

рядится в овечью шкуру, мы же будто худые пастухи даже не заме- 

164

тили его истинное обличие, и лишь благодаря вашей прозорливости 

сумели узреть его двуличие. У игумена подобрело лицо, и ласково 

взглянув на Бошняка, он с одобрением сказал: 

― Эко, у вас все ладно да складно получилось. Вы так аккуратно 

разложили все по полочкам, что даже комар носа не подточит. 

Можно вызывать жандарма, да вязать злодея Пушкина. 

Услышав оценку игумена Ионы, и увидев его реакцию на свои 

предположения относительно Пушкина, Бошняк не смог сдержать 

удовлетворения, отразившегося на его лице. Но вдруг игумен 

улыбнулся и его лукаво сверкнувшие глаза стерли удовлетворение 

с лица Бошняка. 

― Однако, в ваших умопостроениях есть один изъян, который 

лишает устойчивости вашу конструкцию, и она рассыпается как 

карточный домик. 

― Что за изъян,― упавшим голосом спросил Бошняк. 

― В нашей округе Пушкин безвыездно живет уже более двух 

лет и как могло за это время, если он так ловко лицедействует, не 

появится ни песен, ни стихов и даже ни одной частушки. За это 

время они бы стали известными и в простом народе, и во дворянстве. 

Стало быть, ни каких стихов и песен Пушкиным и не было 

выпускаемо. Ведет он себя достойно и никаких злонамеренных 

действий противу правительства не предпринимает. И, слава Богу, 

что он ни во что не мешается, а живет себе, как красная девка. 

Только сейчас Бошняк понял иронию игумена, замаскированную 

им под строгость по отношению к Пушкину. Пряча глаза, 

чтобы Иона не прочитал в них его истинные мысли, Бошняк смиренно 

сказал: 

― Святой отец, убедительно разрушив мои умопостроения, вы 

сняли с моей души тяжкий груз. То, что я измыслил, казалось мне 

непогрешимым, и мне тяжко было представить, что это могло 

навредить Пушкину. Теперь, услышав ваши неопровержимые доводы, 

свидетельствующие о благонамеренности и благонадежности 

Пушкина, я спокоен за его будущность. 

Вернувшись в дом крестьянина Столярова, Бошняк сделал запись 

в дневнике о своем визите в Святогорский Успенский монастырь, 

о встрече с игуменом Ионой и об их беседе. Резюмировав 

166

общую запись следующей фразой: «Не находя более никаких средств 

к дальнейшим разведываниям, в 2 часа пополудни отправился я обратно в 

Новоржев». 

Проезжая, на возвратном пути в Новоржев через удельную деревню 

Губину, находящуюся по соседству с Михайловским он увидел 

на пустынной сельской улице идущего навстречу крестьянина. 

Бошняк велел вознице остановиться. Подозвав крестьянина, 

Бошняк спросил его: 

― Скажи, любезный, что случилось, почему ваше село будто 

вымерло? Кроме тебя не видно больше ни одного человека. 

― Стянув с головы картуз, крестьянин внимательно слушал 

Бошняка. Когда тот закончил говорить, он неторопливо ответил: 

― Наверное, вы, барин, слышали поговорку, что «день год кормит». 

В эту пору крестьяне уходят в поле до солнца, а возвращаются 

в дом, когда солнце отправляется на покой. Я же сегодня остался 

дома, поскольку крайне занедужил. 

― А скажи мне, голубчик, ты Пушкина знаешь? 

― Вестимо. Из губинских крестьян я один грамоте обучен и потому 

знаю кто таков Пушкин. 

― А Пушкин бывает в окружных деревнях и беседует ли с тамошними 

крестьянами? Например, тебе он дает свои стихотворения? 

― Меня он не знает. Поскольку же он живет весьма уединенно 

и в деревнях не бывает, то и его мало кто знает. Он не только губинским 

крестьянам, но даже ближайшим его соседям совсем не 

известен. 

Эта встреча с губинским крестьянином в очередной раз убедила 

Бошняка, что Пушкин ведет весьма скромный образ жизни. 

Прибыв в Новоржев, он сделал в своем путевом дневнике заключительную 

запись: 

«Удостоверяясь, что Пушкин не действует решительно к возмущению 

крестьян, что особого на них впечатления не произвел, что увлекается, 

может быть, только случайно к неосторожным поступкам и словам порывами 

неукротимых мнений, а еще более – желанием обратить на себя 

внимание странностями, что действительно не может быть почтен,― 

по крайней мере, поныне,― распространителем вредных в народе слухов, а 

еще менее – возмутителем,― я, согласно с данными мне повелениями, и 

167

не приступил к арестованию его…». 

Покинув Новоржев и прибыв на станцию Бежаница, где его 

терпеливо ждал фельдъегерь Блинков, Бошняк велел ему возвращаться 

в Петербург. 

С 19 по 24 июля Бошняк как коршун парил над Новоржевским, 

Опоческим и иже с ними уездами но так и не нашёл ни одного 

факта, порочащего поведение Пушкина. 


Июль. 


Под небом голубым страны своей родной 

Она томилась, увядала… 

Увяла наконец, и верно надо мной 

Младая тень уже летала; 

Но недоступная черта меж нами есть. 

Напрасно чувство возбуждал я: 

Из равнодушных уст я слышал смерти весть 

И равнодушно ей внимал я. 

Так вот кого любил я пламенной душой 

С таким тяжелым напряженьем, 

С такою нежною, томительной тоской, 

С таким безумством и мученьем! 

Где муки, где любовь? Увы! в душе моей 

Для бедной, легковерной тени, 

Для сладкой памяти невозвратимых дней 

Не нахожу ни слез, ни пени. 

Под стихотворением, посвященным памяти Амалии Ризнич, Пушкин 

сделал запись: «Усл(ышал) о С(мерти) 25 (июля 1826 г.). 

У(слышал) о с(мерти) Р(ылеева), П(естеля), М(уравьева), К(аховского), 

Б(естужева-Рюмина) 24 (июля 1826 г.)».

«Москва, 

я думал о тебе…»

[

Отчёт Бошняка 

Приехав в Москву, Бошняк написал рапорт о своих разысканиях. 

Для приложения под литерой «А», упомянутой в рапорте он 

использовал дневниковые записи, а текст его приложения к рапорту 

под литерой «В» нам совершенно не интересен. 

«Командиру резервного кавалерийского корпуса генерал-лейтенанту 

графу Витту 

Коллегии иностранных дел от коллежского советника Бошняка 

Р а п о р т 

Вследствие словесного приказания вашего сиятельства, отъехав 

Псковской губернии в город Новоржев для препорученного исследования 

текущего года июля 19-го дня, окончил я оное того же месяца 24-го числа 

вечером, почему и отправил ожидавшего меня на станции Бежаницах 

фельдъегеря Блинкова 25 числа, в 8 часов утра, обратно в С-Петербург. 

Что ж найдено мною прямо касающегося до известного предмета, равно 

как и до других, довольно важных обстоятельств, изъяснено в двух прилагаемых 

при сем записках под литерами А и В. Равным образом честь 

имею при сем представить для препровождения куда следует выданный 

под мою расписку из Канцелярии дежурства его императорского величества 

и оставшийся без употребления открытый лист за № 1274 на имя 

фельдъегеря Блинкова, а также и отчет в издержанных на прогоны деньгах, 

из числа выданных из той же Канцелярии на оные 300 рублей, 

оставшиеся от которых 51 р. 70 к. при сем же прилагаются. 

Москва, августа 1-го 1826». 

171

Как члену Следственного комитета, Бенкендорфу не удалось 

доказать зловредность пушкинских сочинений, теперь же он, как 

шеф жандармов и начальник III отделения, сделает все, чтобы доказать 

это. Немедленно в III отделении на Пушкина заводиться 

«Дело о чиновнике 10 класса Пушкине». 

Бенкендорф безотлагательно представил собранные материалы 

Николаю I. И снова случай спас Пушкина от гнева самодержца. 

На его столе жандармское досье встретилось с прошением Пушкина 

о разрешении уехать на лечение и рапортом Бошняка, что за 

поэтом не замечено ничего предосудительного. 

Император снова почувствовал влияние двух равнодействующих 

сил, колеблющих его окончательное решение, которое бы однозначно 

определило судьбу Пушкина. Наконец он решил, что 

прежде чем сказать свое последнее слово, следует лично встретиться 

с опальным поэтом. 

28 августа 1826 года начальник Главного штаба барон Дибич 

отдал распоряжение: 

«Высочайше повелено Пушкина призвать сюда. Для сопровождения 

его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своем 

экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта…». 

Парадоксальность словосочетания: «ехать свободно, под надзором 

фельдъегеря» мог не заметить только паркетный царедворец. 

Свободный поднадзорный 

Именно в те дни, когда за поэтом по поручению правительства 

велось тайное наблюдение, Пушкин узнал о том, что новоиспеченный 

самодержец «всея Руси» жестоко расправился с лучшими сынами 

России. С этого дня мысли о них, как о мучениках, не покидали 

поэта. Через месяц после казни декабристов Александр Сергеевич 

писал из Михайловской ссылки Вяземскому: «…повешенные 

повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна». Следы 

памяти о друзьях прослеживаются в бумагах поэта. Быстрым росчерком 

пера он набрасывает в черновых бумагах портреты одних, 

зашифровывает имена других, в письмах к друзьям интересуется 

участью третьих. Наконец, посвящает их памяти отдельные поэтические 

строки и законченные стихотворения. 

172

В свою очередь и император не забывает о Пушкине. 

Главный штаб его императорского величества 

По канцелярии дежурного генерала в Москве 

31-го Августа 1826 № 1432 

Секретно 

Господину Псковскому гражданскому губернатору 

По высочайшему государя императора повелению, последовавшему по 

всеподданнейшей просьбе, прошу покорнейше ваше превосходительство: 

находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10-го класса Александру 

Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом вместе с 

сим нарочным фельдъегерем. Г. Пушкин может ехать в своем экипаже 

свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по 

прибытии же в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу 

Главного штаба его величества. 

(Подписал:) Начальник Главного штаба Дибич 

Верно: Гражданский губернатор Б. фон Адеркас 

Псковский гражданский губернатор Борис Антонович фон 

Адеркас немедленно адресовался к Пушкину. 

Сентябрь 

3 , Псков – Михайловское 

Б. А. фон Адеркас – Пушкину 

Милостивый государь мой Александр Сергеевич! 

Сей час получил я прямо из Москвы с нарочным фельдъегерем высочайшее 

разрешение по всеподданнейшему прошению вашему,― с коего копию 

при сем прилагаю. – Я не отправляю к вам фельдъегеря, который 

остается здесь до прибытия вашего, прошу вас поспешить приехать сюда 

и прибыть ко мне. 

С совершенным почтением и преданностью пребыть честь имею: 

Милостивого государя моего 

покорнейший слуга 

Борис фон Адеркас 

«Мятежный колокол утих…» 

Исполняя высочайшее повеление, Пушкин выехал из Михайловского 

«под надзором фельдъегеря» и 8 сентября, миновав Тверскую 

173

заставу, въехал в златоглавую. Чувства, охватившие его при виде 

города о котором он так долго тосковал, позднее он выразит в стихах: 

Ах, братцы! Как я был доволен, 

Когда церквей и колоколен, 

Садов, чертогов полукруг 

Открылся предо мною вдруг! 

Как часто в горестной разлуке, 

В моей блуждающей судьбе, 

Москва, я думал о тебе!.. 

Вихрем, промчавшись по улицам Москвы, фельдъегерь доставил 

Пушкина в канцелярию дежурного генерала. Им был в то время 

генерал Потапов. Увидев прибывшего Пушкина, генерал, 

имевший, по-видимому, на этот случай особые распоряжения, тот 

час же убыл из канцелярии. Оказалось, что он ездил к начальнику 

Главного штаба барону Дибичу, с докладом о прибытии Пушкина. 

Вернулся Потапов, получив конкретные указания от Дибича, которые 

прежде были получены им от императора. К 4 часам пополудни 

Пушкина доставили в кремлёвский Чудов (Николаевский) дворец, 

который занимало, прибывшее в Москву на коронационные 

торжества, августейшее семейство. Там же был и рабочий кабинет 

императора. У Пушкина не было времени и возможности перед 

аудиенцией привести себя в порядок. Генерал Потапов доставил 

его в канцелярию государя небритым, измятым, покрытым четырехдневной 

дорожной пылью. В таком виде Пушкина ввели в кабинет 

императора. 

Ну, здравствуй, Пушкин! 

Не успев осмотреться, и еще не увидев, где находится император, 

Пушкин услышал его голос: 

― Ну, здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением, 

и стремился ли к нему? 

Пушкин повернул голову на голос и… поэт и царь оказались 

«виз-а-виз». До этого момента они никогда не встречались. В те 

мгновения, когда они смотрели друг на друга, у Пушкина мелькнула 

мысль,― «однако он и дороднее, и выше своего братца», и, 

174

прикинув его рост, съязвил себе: ― «сравни, тебя судьба, как недобросовестный 

лавочник, обмерила ростом». 

Вслух же почтительно ответил: 

― Я чрезвычайно тронут великодушием Вашего императорского 

величества. Да, я, действительно стремился искупить вину перед 

покойным императором, сославшим меня на Юг за мое безверие, а 

в деревню за мои легкомысленные, достойные всякого порицания, 

суждения об афеизме. Я искренне стремился, но как видно не 

успел. 

Государь, за свои прегрешения, свойственные первой молодости 

я уже шесть лет нахожусь в опале, вдали от друзей и света. Могу 

ли я надеяться на всемилостивейшее снисхождение ко мне Вашего 

императорского величества? 

Николай I не сразу ответил на этот вопрос. Пока император 

молчал, Пушкин застыл в напряженном ожидании. Для него ответ 

императора на этот вопрос вопросов был беспредельно важен. Себе 

он задавал его едва ли не каждодневно. Замучил этим вопросом 

своих влиятельных петербургских друзей. 

Сейчас, не отрывая глаз от императора, Пушкин ждал, что ответит 

Он. Заложив руки за спину и сомкнув пальцы Николай Первый 

сделал несколько неторопливых шагов по мягкому, пушистому 

ковру. Остановился. По-военному повернулся на каблуках к 

Пушкину. К этому моменту напряжение поэта достигло предела. 

Его лоб стал влажным. Казалось, что рубашка прилипла между лопатками… 

― Оторвав тебя от друзей и света,― неторопливо стал говорить 

Николай I,― покойный государь, тем самым, дал возможность развиться 

и окрепнуть твоему таланту. 

Он пристально смотрел в глаза Пушкину. 

― Согласись, что светские развлечения только отвлекли бы тебя 

от поэтических упражнений. Я уже не говорю о том, как бы повредили 

развитию твоего таланта увлечения твоих друзей…. Поколесив 

по Югу и посидев в Михайловском, ты издал довольно милый 

сборник стихов, с которым я тебя и поздравляю. 

― Благодарю вас, Ваше величество. 

― Что же ты теперь пишешь? 

175

― Почти ничего, Ваше величество: цензура очень строга. 

― Зачем же писать такое, что не пропускает цензура? 

― Цензура не пропускает и самых невинных вещей. 

― Например, таких…, 

Николай I взял со стола не первой свежести листок бумаги, развернул 

его и стал монотонно читать: Приветствую тебя мое светило!/ 

Я славил твой небесный лик,/ Когда он искрою возник… 

И далее в том же духе. Таких стихов не пропускает цензура, 

Пушкин? 

― Именно так, Ваше величество, эти стихи не пропустила цензура 

в мой сборник, который вы изволили только что хвалить… 

― Что ты говоришь, Пушкин?! – Император резко положил листок 

на стол, демонстрируя эмоциональность, прихлопнул его ладонью.― 

Одумайся!― В его голосе зазвучал металл.― Списками 

этих стихов наводнены Москва и Петербург, а, может быть, и вся 

Россия! Ни один цензор и в глаза их не видел. 

Подойдя к столу и опершись об него обеими руками, он, всем 

корпусом наклонился в сторону Пушкина. Вперив в него свои 

навыкате глаза, из которых, как казалось, струился морозный холод, 

император, не скрывая злых ноток в голосе, продолжал. 

― Ты написал их после мятежных событий на Сенатской площади. 

А этот сборник вышел ранее того. 

― Смею ли я,― Пушкин чувствовал, как у него перехватило 

дыхание, он не мог ни выдохнуть, ни вдохнуть воздух. Совсем некстати 

мелькнула мысль: ― наверное, это и называется «в зобу дыханье 

сперло». Так и не сумев перевести дыхание, и потому хрипло 

и едва слышно, Пушкин произнес: 

― Смею ли я, возразить вам, Ваше величество? – Наконец, удалось 

вдохнуть воздух. Теперь уже громче поэт продолжал. 

― Эти стихи были написаны гораздо прежде названных вами 

событий. Еще в начале прошедшего года я написал элегию «Андрей 

Шенье» и включил ее в названный вами сборник моих стихотворений… 

― Так ли это, Пушкин? 

― Ваше величество, ведь это легко проверить. Цензором моего 

сборника был господин Бируков, он изъял из элегии 44 стиха, а 

остальное, восьмого октября прошедшего года, соизволил разре- 

176

шить к печати. Смею ли я обманывать вас, Ваше величество. 

И разрядившаяся в кабинете атмосфера, и смягчившейся голос 

императора свидетельствовали, что гроза проходит мимо. 

― А как быть с тем, что в стихах говориться о печально известных 

событиях? 

― Государь, это недоразумение и его легко рассеять. Стихи эти 

относятся к французской революции коей поэт Андрей Шенье погиб 

жертвою. Судите сами, ― он говорит: «Я славил твой священный 

гром, когда он разметал позорную твердыню» Это взятие Бастилии, 

воспетое Андреем Шенье. Или: «Уже в бессмертный Пантеон святых 

изгнанников входили славны тени». Это о перенесении тел Вольтера и 

Руссо в Пантеон. 

Николай I продолжал говорить все еще напряженным голосом, 

но злые нотки уже отсутствовали: 

― Ну, а как объяснить эти строки: «убийцу с палачами избрали мы 

в цари»!? 

― Это о том, что в Конвент был избран Робеспьер. Уверяю вас, 

государь, без явной бессмыслицы эти стихи не могут быть отнесены 

к 14 декабря. ― Голос Пушкина обрел уверенность. Он уже звучал 

чисто и звонко. ― Трудно представить, кому могла в голову 

придти такая мысль и почему меня обвиняют в том, чего я не делал?! 

― Ты был дружен со многими из тех, которые нока ещё находятся 

в крепости, как и с теми, что уже в Сибири. ― Теперь голос 

императора казалось, звучал виновато. ― Это и послужило основанием 

предполагать, что эти стихи ― твое сочувствие им. 

Разговаривая, император постоянно передвигался по кабинету. 

Чтобы соблюдать почтительность к собеседнику Пушкину приходилось 

с тем же постоянством поворачиваться за ним, делая несколько 

шагов то в одну, то в другую сторону. Таким образом, он 

оказался у письменного стола. Внимательно слушая императора, 

он вдруг почувствовал прикосновение ягодицы к письменному 

столу. Точка опоры спровоцировала обвал того стержня, на котором 

еще держались его физические и нервные силы учитывая их 

расход на четырехдневную дорогу в телеге фельдъегеря и на нервное 

перенапряжение последнего часа. Пушкин еще плотнее при- 

177

жался к краю стола, снижая, тем самым, нагрузку на свои уставшие 

ноги. Со стороны могло показаться, что он присел на краешек стола 

– именно так понял это Николай Павлович. Он хотел сделать 

замечание нахалу, но промолчал и отвел глаза в сторону. «Нет,― 

подумал он,― нельзя быть милостивым с поэтами, иначе, они не 

только на стол, но и на шею сядут». 

― Правда, государь, я с ними не только был дружен, но многих 

любил и уважал, впрочем, и теперь продолжаю питать к ним те же 

чувства. 

Император даже отбросил корпус назад и, учитывая его рост, 

свысока смотрел на Пушкина. 

― Можно ли любить такого негодяя, как Кюхельбекер? 

― Государь, не сочтите за дерзость, но зная его коротко, я должен 

сказать, что он не злодей, у него доброе сердце. 

Пушкин говорил мягким, добрым голосом и казалось, что голос 

звучит нравоучительно. 

― Просто он охмелел в чужом пиру. Да там его вряд ли принимали 

всерьез. Он заслуживает снисхождения, государь. 

Пушкин понимал, что его занесло, но остановиться уже не мог. 

― Мы знавшие его, всегда считали за сумасшедшего, и теперь 

нас может удивлять одно только, что и его с другими, сознательно 

действовавшими и умными людьми, сослали в Сибирь. 

Так говорить с императором непозволительно, во всяком случае, 

ему, оказавшемуся здесь, с надеждой на его милость. Николай I 

не мог не почувствовать непозволительную тональность в голосе 

Пушкина, да и в его словах сквозят советы императору и, более того, 

осуждение уже принятого им решения. 

Пушкин понимал, что его неосторожность и необдуманность, 

император может использовать, чтобы перевести разговор в жесткое 

русло. И потому, ответ государя прозвучал совершенно неожиданно: 

― Я тронут твоим участием в судьбе друга,― Николай Первый 

умолк. 

Услышав, вместо грозовых раскатов мягкий, спокойный голос 

императора Пушкин выдохнул и расслабился. Тем неожиданнее и 

больнее, что называется «под дых», прозвучал вопрос: 

178

― Но, скажи мне, Пушкин…. Какое бы ты принял участие в событиях 

14 декабря, окажись в то время в Петербурге? 

Пушкину показалось, что спазма склеила головные сосуды. Он 

потерял способность размышлять, лишь одна мысль конвульсивно 

билась в его сознании: «Что ответить? Сказать правду и, возможно, 

это будет последний час его свободы или велеречиво уйти от прямого 

ответа, выскользнув из силка как угорь». Пушкин начал говорить, 

не слыша своих слов: 

― Я, государь…, я стал бы в ряды мятежников…. Все друзья мои 

были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. …Одно лишь 

отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога! 

До Пушкина, словно через пуховые подушки донесся приглушенный 

голос императора: 

― Вижу, ты стал рассудительным! Я очень надеюсь, что мы 

больше не будем ссориться… Брат мой, покойный император, сослал 

тебя на жительство в деревню, я же освобождаю от этого наказания 

с условием, ничего не писать против правительства. 

Пушкин возликовал! Неимоверных сил стоило ему, чтобы это 

ликование не выплеснулось наружу, и не было бы замечено императором. 

― Ваше величество, я давно ничего не пишу противного правительству, 

а после «Кинжала» и вообще ничего не писал. 

― Я верю…. 

После паузы Николай I продолжал: 

― Позволяю тебе, Пушкин, жить, где хочешь, печатать, что хочешь 

и пиши, больше пиши…. Отныне я сам буду твоим цензором, 

все что сочинишь – присылай ко мне через Бенкендорфа. 

Ликовал Пушкин – считая что он свободен 

Выйдя от императора, Пушкин ликовал. Он свободен, над ним 

нет цензуры: «живи, где хочешь, пиши что хочешь» – о какой еще 

свободе можно мечтать?! 

Когда в Михайловское внезапно приехал офицер из Пскова, 

сообщивший, что там Пушкина ждет фельдъегерь, чтобы отвезти 

его в Москву по требованию императора, Пушкин понял, что это 

179

ему ничего хорошего не сулит. Отправляясь в Псков, в последнюю 

минуту он взял написанное в исходе лета стихотворение «Пророк». 

Тогда он решил, что поскольку на Сенатской площади оказались 

многие его друзья, то у императора и против него сложилось негативное 

предубеждение. Это может явиться причиной того, что 

аудиенция закончится для него плачевно. Если случится именно 

так, то он, вручит Николаю Павловичу «Пророка», заключительные 

строки которого звучали так: 

… И Бога глас ко мне воззвал: 

«Восстань, восстань пророк России! 

В позорны ризы облекись, 

Иди, и с вервием вкруг выи 

К убийце гнусному, явись». 

Но император вину злоумышленников не переложил на Пушкина 

и поверил ему, что отрывок из элегии «Андрей Шенье» не 

имеет отношения к событиям на Сенатской площади. Поверив, 

освободил Пушкина из ссылки и от цензуры… Пушкин был безмерно 

рад и ушел глубоко благодарным Николаю Павловичу. «Как 

я хотел бы его ненавидеть! ― говорил он друзьям. ― Но что мне делать? 

За что мне ненавидеть его». 

После встречи с императором Пушкин переделал окончание 

стихотворения «Пророк»: 

…И Бога глас ко мне воззвал: 

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли, 

Исполнись волею моей, 

И, обходя моря и земли, 

Глаголом жги сердца людей». 

«Получается, что «Пророк» последнее стихотворение, которое 

я написал в ссылке,― подумал Пушкин,― это нужно запомнить». 

Ликовал царь – считая, что приручил Пушкина 

Проводив Пушкина, ликовал и император Николай Павлович. 

Поэт убедил его, что отрывок из элегии «Андрей Шенье» не имеет 

отношения к событиям на Сенатской площади. Это значило, что 

предполагавшаяся «злонамеренность» Пушкина не подтверждается. 

Следовательно, популярность поэта необходимо использовать в 

180

политических целях. Чтобы достичь этого, нужно вызвать расположение 

Пушкина… 

Имея огромный опыт обольщения, отточенный до актерского 

мастерства во время допросов членов тайного общества, император 

употребил его и на этот раз. Он приручал великого русского поэта, 

чтобы оказать благотворное влияние на общественное мнение, 

омраченное расстрелом на Сенатской площади и казнью на кронверке 

Петропавловской крепости. Но не слишком ли много он 

наобещал свобод этому своенравному поэту? Не слишком ли отпустил 

поводок, на котором надлежит держать прирученного поэта? 

Ничего, пусть порезвиться, не чувствуя привязи. В случае нужды 

Бенкендорф укоротит поводок. Вот только поверят ли рассказам 

Пушкина, что император был с ним милостив? 

В тот же день, на балу у французского чрезвычайного посла 

Николай I подозвал к себе Блудова и сказал ему: «Знаешь, что я 

нынче долго говорил с умнейшим человеком в России?» На вопросительное 

недоумение Блудова император назвал имя Пушкина. 

Ликовала Москва ― Пушкин приехал! 

Встретив Пушкина,― Москва ликовала! Покинув кремлевский 

дворец, Пушкин попал в объятия знакомых и незнакомых, но искренних 

друзей. Вскоре после возвращения он посетил Большой 

театр. «Мгновенно,― вспоминает один из современников,― разнеслась 

по зале весть, что Пушкин в театре; имя его повторялось в каком-то 

общем гуле; все лица, все бинокли обращены были на одного человека, стоявшего 

между рядами и окруженного густою толпою». 

«Да ниспошлет Господь покой его душе…» 

Друзья поэта с нетерпением ждали момента, когда он познакомит 

их с произведениями, созданными в Михайловском. Наконец, 

такой день наступил. Собрались у Веневитиновых. Для Михаила 

Петровича Погодина эта встреча осталась памятной на всю жизнь. 

Искренне и взволнованно рассказывает он о чтении Пушкиным 

«Бориса Годунова». Погодин выразительно донес смятение чувств 

слушателей, ошеломленных незаурядным исполнением автора 

своего талантливого произведения. Мемуарист передал торжество 

тех минут, обоюдное волнение и слушателей, и автора. 

181

«…Вместо высокопарного языка богов, мы услышали простую, ясную, 

обыкновенную и, между тем,― поэтическую, увлекательную речь! 

Первые явления выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в какомто 

недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя 

с Григорием всех ошеломила…. А когда Пушкин дошел до рассказа 

Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о 

молитве иноков «да ниспошлет Господь покой его душе страдающей и 

бурной», мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого 

в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто 

вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчание, то взрыв восклицаний, 

например, при стихах самозванца: «Тень Грозного меня усыновила». 

Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились 

к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились 

слезы, поздравления… Пушкин одушевился, видя такое действие на 

избранную молодежь. Ему было приятно наше волнение…. Не помню, как 

мы разошлись, как закончили день, как улеглись спать. Да едва кто и спал 

из нас в эту ночь. Так был потрясен весь наш организм». 

Пушкин, истосковавшийся за время Михайловской ссылки по 

общению, с головой окунулся в жизнь столичных литературных 

салонов и светских гостиных. Мог ли он, получивший свободу от 

императора, находящийся в зените славы, предположить, что за 

ним неотступно следят тайные агенты Бенкендорфа. 

Всё возвращается на круги своя 

В день встречи Пушкина с Николаем I, и возможно даже в часы 

их встречи был арестован прапорщик Молчанов. Без запирательства 

он дал начальнику Главного штаба барону Дибичу исчерпывающие 

признательные показания. Неделю спустя, был арестован 

в Новгороде и отправлен в Москву штабс-капитан Алексеев. Признавшись, 

что Молчанову стихи передал он, Алексеев, категорически 

отказался сказать, у кого взял их. 

Пушкин же даже не подозревал о том, что император, казалось 

бы, получивший исчерпывающую информацию об отрывке из элегии 

«Андрей Шенье», продолжает интересоваться ходом следствия 

по этому делу. Бенкендорф проявил чрезвычайную энергичность 

и быстроту в розыске тех, кто был причастен к распространению 

крамольного стихотворения. 

183

Обладая богатым опытом вести допросы, приобретенным во 

время следствия над декабристами, Дибич и Бенкендорф, тем не 

менее, не могли добиться от Алексеева ответа на главный вопрос: 

кто дал ему эти стихи. Молчание штабс-капитана рассматривалось, 

как намерение скрыть следы злоумышленников, распространяющих 

подобные сочинения. 

Вот что писал в одном из писем московский почт-директор 

Александр Яковлевич Булгаков: 

«Наташа была у Алексеевых и приехала оттуда расплаканная. Бедные 

отец и мать в прежалком положении; я не понимаю упрямства сына 

старшего. Может ли быть, чтобы он не помнил, от кого получил стихи 

эти мерзкие? Отец, к коему он был приведен, угрожал ему проклятием; 

как ни был он тронут, как ни плакал, а все утверждал, что не помнит. 

Кажется, это было не 10 лет назад! Все утверждают, что стихи Пушкина, 

однако же надобно это доказать и его изобличить». 

Император, разгневанный упорством молодого офицера, приказал 

судить его военным судом. Дибич немедленно передал высочайшее 

повеление, и в тот же день состоялось первое заседание военно-судной 

комиссии. В угоду императору 29 сентября, то есть 

через три дня после первого заседания, комиссия подготовила сентенцию, 

которая гласила: 

«Военно-судная комиссия нашла подсудимого штабс-капитана Алексеева 

виновным в содержании у себя и передачи другим возмутительных 

стихов; в необъявлении в свое время сочинения сего начальству и в упорном 

перед судом скрытии того, от кого он получил те стихи и за таковые, 

учиненные им преступления… приговорила оного к смертной казни». 

Созданное несколько месяцев назад ведомство Бенкендорфа 

набирало силу. По мере развития судебных действий вокруг Алексеева 

и Молчанова снова все ближе и ближе притягивали к этому 

делу Пушкина. На первых порах, когда в великосветских салонах 

Москвы еще не затих восторженный шепот о великодушном милосердии 

молодого монарха к опальному поэту, входящий в фавор 

шеф жандармов еще не считал возможным привлекать Пушкина к 

ответу. Вместе с тем он начал готовить против него «крестовый поход». 

184

Фон Фок ― Бенкендорфу: 

«…Этот честолюбец, пожираемый жаждою вожделений, как примечают, 

имеет столь скверную голову, что его необходимо будет проучить, 

при первом удобном случае. Говорят, что государь сделал ему благосклонный 

прием, и что он не оправдывает тех милостей, которые его 

величество оказал ему?». 

Полковник Бибиков – Бенкендорфу: 

«Я слежу за сочинителем Пушкиным насколько это возможно. Дамы 

кадят ему и балуют молодого человека: например, по поводу выраженного 

им в одном обществе желание вступить в службу, несколько дам вскричали 

сразу: «Зачем служить! Обогащайте нашу литературу вашими 

высокими произведениями. Существовала ли когда-нибудь более высокая 

служба?». 

Являясь главной движущей силой, Бенкендорф, тем не менее, 

пока оставался в тени. Однако, с его ведома, аудиториатский департамент 

предложил военно-судной комиссии потребовать от 

Пушкина объяснений: «Им ли сочинены известные стихи когда, и с 

какой целью они сочинены; почему известно ему сделалось намерение злоумышленников, 

в стихах изъясненное и кому от него сии стихи переданы…». 

При встрече с прапорщиком Молчановым Алексеев говорил 

ему, что Пушкин, написав стихи до 14 декабря, как гениальный 

поэт мог предвидеть эти события. Члены аудиториатского департамента, 

как люди искушенные, не могли допустить, что простой 

смертный способен обладать таким мистическим даром, как предвидение. 

Руководствуясь этим, они рассуждали весьма здравомысляще: 

если поэт написал, и события впоследствии произошли, то, следовательно, 

он знал, что они произойдут. Исходя из этого, аудиториатский 

департамент предлагал военно-судной комиссии потребовать 

от Пушкина объяснений – кто ему рассказал о замысле злоумышленников 

выйти 14 декабря на Сенатскую площадь. 

Прошло немногим более месяца, как Пушкин убедил Николая 

I, что в стихах речь идет о французской революции. Император 

доверительно согласился с поэтом. Но, подготовленное Бенкендорфом 

мнение аудиториатского департамента на его взгляд тоже 

185

заслуживало доверия. А вдруг, потянув за эту ниточку, удастся 

привлечь Пушкина и вытащить на свет Божий тех, кому удалось 

уйти от внимания Следственного комитета по злоумышленным 

обществам. Эта вожделенная мысль побудила Николая I санкционировать 

допрос Пушкина теперь военно-судной комиссией. 

Дарованная свобода оказалась иллюзорной 

Пушкин об этом пока еще не знает ― он в плену иллюзий и от 

дарованной свободы испытывает «поэтическое наслаждение». 

Москва – Дерпт 

Пушкин – Языкову: 

«Милый Николай Михайлович, сейчас из Москвы… Царь освободил 

меня от цензуры. Он сам мой цензор. Выгода конечно необъятная. Таким 

образом, «Годунова» тиснем… О Москве напишу вам много». 

Коронационные торжества в Москве закончились. Настала 

пора всем, кто принимал участие возвращаться восвояси. Покинули 

Москву гвардейские полки. Убыл в Новгород и лейбгвардии 

Конно-егерский полк, а вместе с ним и военноследственная 

комиссия, которая была при нем создана. Эти обстоятельства 

отсрочили допрос Пушкина. Он всё ещё не подозревал, 

что над его головой, в который раз сгустились грозовые 

тучи. В начале ноября, пробыв в Москве два месяца, он уехал в 

Михайловское. 

Из письма Пушкина: 

«Деревня мне пришлась как-то по сердцу. Есть, какое-то поэтическое 

наслаждение, возвратиться вольным в покинутую тюрьму… Ты 

знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни… и 

моей няни – ей богу приятнее щекочет сердце, чем слава, наслаждения 

самолюбия, рассеянности и прочее…». 

Поэт еще не успел осознать, что на аудиенцию к Николаю I, 

он вошел хотя и ссыльным, но духовно свободным человеком, а 

вышел из кабинета императора свободным поднадзорным. В ту же 

минуту его накрыла голубая тень Бенкендорфа, из-под которой 

Пушкину не удастся вырваться до самой могилы. 

186

Жандармский полковник Бибиков – Бенкендорфу: 

«Сочинитель Пушкин, о котором я уже имел честь говорить вам в 

моем последнем письме…, покинул Москву, чтобы отправиться в свое 

псковское имение. Его трагедия «Борис Годунов», которую один из моих 

друзей читал,― как говорят,― поэтическое совершенство…. Она чисто 

историческая, составлена в стиле трагедий Шиллера и писана белыми 

стихами». 

Бенкендорф - Пушкину 22 ноября 1826 года: 

«Милостивый государь, Александр Сергеевич! …Ныне доходят до 

меня сведения, что Вы изволили читать в некоторых обществах сочиненную 

вами вновь трагедию. Сие меня побуждает Вас покорнейше просить 

об уведомлении меня справедливо ли таковое известие?..». 

Пушкин - Бенкендорфу 29 ноября 1826 года: 

«Милостивый государь Александр Христофорович. …Я действительно, 

в Москве читал свою трагедию некоторым особам – конечно, не 

из ослушания, но только потому, что худо понял высочайшую волю 

государя. Поставляю за долг препроводить ее вашему превосходительству 

в том самом виде, как она была мною читана, дабы вы сами изволили 

видеть дух, в котором она сочинена…». 

Пушкин – Погодину, 29 ноября 1826 года: 

«Милый и почтенный, ради Бога, как можно скорее остановите в 

московской цензуре все, что носит мое имя – такова воля высшего 

начальства; покамест не могу участвовать и в вашем журнале, но все 

перемелется и будет мука, а нам хлеб да соль. Некогда пояснять; до свидания 

скорого. Жалею, что договор наш не состоялся. 

Александр Пушкин». 

Пушкин – Соболевскому, 1 декабря 1826 года: 

«Вот в чем дело: освобожденный от цензуры, я должен, однако ж, 

прежде чем что-нибудь напечатать, представить оное выше; хотя и безделицу. 

Мне уже (очень мило, очень учтиво) вымыли голову…». 

Так у Пушкина начинали рушиться иллюзии, относительно 

дарованной ему свободы творчества…. Приходило понимание, что 

высочайшая воля освободить его от цензуры и быть первым ценителем 

и цензором его произведений – это невидимые, но очень тяжелые 

оковы, это непреодолимый барьер между его творчеством и 

теми, кому оно было адресовано. 

187


Июль 

24 - 30. Михайловское. В эти дни Пушкин узнал, что Николай I 

жестоко расправился с лучшими сынами России. С этих пор Пушкин 

думал о них, как о мучениках. Быстрым росчерком пера он 

набрасывал в черновых бумагах портреты одних, шифровал имена 

других, в письмах к друзьям интересовался участью третьих. 

Спустя месяц после казни декабристов Александр Сергеевич 

писал из Михайловской ссылки Вяземскому: «…повешенные повешены; 

но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна». 

Август, 

Москва. 

1. А. К. Бошняк пишет рапорт гр. И. О. Витту о поездке с 19 по 

24 июля в Псковскую губернию для сбора сведений о Пушкине. 

2. В.Г. Коноплев доложил генералу И.Н. Скобелеву о стихах 

«На 14 декабря» полученных Леопольдовым от прапорщика Л.А. 

Молчанова. Скобелев в тот же день сообщил об этом Бенкендорфу, 

который немедленно передал всё императору. Среди длинного 

списка дел, контролируемых лично Николаем Первым, значилось 

и «Дело о чиновнике 10 класса Пушкине». 

7. Утро. Николай I читает отчет Бошняка. 

22. Завершилась коронация императора Николая I. 

28. «Высочайше повелено призвать Пушкина в Москву». 

Сентябрь 

8. Пушкин прибыл в Москву. 

В тот же день. В Петербурге арестован прапорщик Молчанов. 

15. В Новгороде арестован и отправлен в Москву штабскапитан 

Алексеев.

«И милость 

к падшим призвал…»

Последнее время Пушкина неотвязно преследовали мысли о 

тех, кто томиться в каторжных норах Сибири. Они уносились туда, 

где находились сейчас его ближайшие друзья, Большой Жанно, 

Кюхля, другие товарищи и братья…. Все они твердо знали, что 

свобода не может быть дарована тираном, а должна быть завоевана 

с оружием в руках. И пусть им не удалось реализовать свои помыслы, 

но они зажгли факел Прометея,― его свет озарит путь к свободе, 

которая непременно восторжествует. 

Царица муз и красоты 

На Тверской в этот декабрьский вечер на раут в блистательном 

салоне «царицы муз и красоты» ― Зинаиды Волконской собралась 

вся литературная и артистическая Москва. Зинаида Александровна 

устроила этот роскошный прощальный музыкальнолитературный 

вечер в честь свояченицы, Марии Николаевны Волконской, 

урожденной Раевской. В эту ночь она отправлялась в Сибирь. 

Её отец Николай Николаевич Раевский, генерал, герой Отечественной 

войны был категорически против поездки дочери в 

Сибирь. Чтобы добиться своего Марии Николаевне пришлось проявить 

фамильную твердость. Отец вынужден был согласиться с выбором 

дочери. Благословив её в далёкий путь, он умолял её возвращаться 

как можно скорее. 

До отправления в немыслимо далёкий край осталась несколько 

часов. В последний раз Мария Волконская наслаждалась велико- 

191

светской атмосферой, слушала фортепьянную и инструментальную 

музыку в исполнении лучших московских музыкантов. 

Узнав, что Пушкин в Москве Зинаида Волконская послала ему 

приглашение на раут. Пушкин приехал, отложив все неотложные 

дела. Он понимал, что это единственная возможность встретится и 

простится с той, которая в годы его Южного изгнанья, была властительницей 

его дум и чувств. 

Он увидел еще совсем молодую, почти юную Марию Николаевну. 

Теперь в его глазах она была – воплощением любви, долга и 

самопожертвования. С томительной грустью вспомнил Пушкин их 

путешествие из Екатеринославля через Ставрополь, Пятигорск в 

Тамань и Крым. Это было недавно – он помнил её четырнадцатилетней 

девочкой. Это было давно – перед ним была мужественная 

и самоотверженная женщина. Не всякая решилась бы на это. 

Вечер был необычным – музыка, слезы, восторг – все сплелось и 

перемешалось. Нетрудно угадать состояние Марии Николаевны в 

те минуты. Она прощалась с безмятежной прошлой жизнью и мужественно, 

безоглядно вступала в жизнь полную лишений и страданий. 

О событиях того вечера оставил воспоминания Алексей Веневитинов. 

Сочувствием и уважением к Марии Николаевне Волконской 

проникнута каждая строчка автора. 

«…Она чрезвычайно любит музыку, в продолжение всего вечера она 

слушала как пели, когда один отрывок был отпет, она просила другого. 

До двенадцати часов ночи она не входила в гостиную, потому что у княгини 

Зинаиды много было, но сидела в другой комнате за дверью, куда к 

ней беспрестанно ходила хозяйка, думая о ней только и стараясь всячески 

ей угодить. Отрывок из «Агнессы» маэстро Паэра был пресечен в самом 

том месте, где несчастная дочь умоляет еще несчастнейшего родителя о 

прощении своем. Невольное сближение злосчастья Агнессы или отца ее с 

настоящим положением невидимо присутствующей родственницы своей 

отняло голос и силу у княгини Зинаиды, а бедная сестра ее по сердцу 

принуждена была выйти, ибо залилась слезами и не хотела, чтобы это 

приметили в другой комнате. Остаток вечера был печален. Когда все 

разъехались и осталось только очень мало самых близких и вхожих к княгине 

Зинаиде, она вошла в гостиную, села в угол, все слушала музыку, …» 

192

И Мария Николаевна Волконская рассказала об этом вечере в 

своих записках. С глубокой благодарностью отзывается она о своей 

свояченице Зинаиде Александровне. 

«…Она окружила меня заботами, вниманием, любовью и состраданием. 

Зная мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, 

которые были тогда в Москве, и несколько талантливых певиц. Прекрасное 

итальянское пение привело меня в восхищение, а мысль, что я 

слышу его в последний раз, делала его для меня еще прекраснее. Я 

говорила им: «Еще, еще! Подумайте только, ведь я никогда больше не 

услышу музыки! Пушкин, наш великий поэт, тоже был здесь…. Во 

время добровольного изгнания нас, жен сосланных в Сибирь, он хотел передать 

мне свое «Послание к узникам» для вручения им, но я уехала в ту 

же ночь, и он передал его Александрине Муравьевой…». 

Задержка послания к друзьям огорчила Пушкина, он понимал, 

как нуждались они в его участии, в моральной поддержке, которую, 

вне всякого сомнения, окажет им написанное стихотворение: 

Во глубине сибирских руд 

Храните гордое терпенье, 

Не пропадет ваш скорбный труд 

И дум высокое стремленье. 

Несчастью верная сестра, 

Надежда в мрачном подземелье 

Разбудит бодрость и веселье, 

Придет желанная пора: 

Любовь и дружество до вас 

Дойдут сквозь мрачные затворы, 

Как в ваши каторжные норы 

Доходит мой свободный глас. 

Оковы тяжкие падут, 

Темницы рухнут – и свобода 

Вас примет радостно у входа, 

И братья меч вам отдадут. 

Вскоре Пушкин узнал, что следом за Марией Волконской в Сибирь 

к изгнанникам отправляется Александрина Муравьева. Будто 

бы для того, чтобы подчеркнуть крепость дружеских уз и преемственность 

дружеской поддержки в трудную минуту, судьбе угод- 

193

но было, чтобы Пушкин передал через Александрину Муравьеву 

весточку для друзей и для Пущина, которого он назвал «первым 

другом». Пущин ровно два года назад посетил в Михайловском 

Пушкина, бывшего в то время опальным поэтом. Теперь, в свою 

очередь, Пушкин пренебрег грозящей опасностью и послал другу 

в Сибирь весточку: 

Мой первый друг, мой друг бесценный! 

И я судьбу благословил, 

Когда мой двор уединенный, 

Печальным снегом занесенный, 

Твой колокольчик огласил. 

Молю святое проведенье: 

Да голос мой душе твоей 

Дарует то же утешенье, 

Да озарит он заточенье 

Лучом лицейских ясных дней! 

Это стихотворение, в котором Пушкин обращается к своему 

лицейскому другу Ивану Пущину по прозвищу Большой Жанно, 

он написал по пути из Михайловского в Москву, как раз в канун 

второй годовщины их встречи. 

В начале 1827 года в Сибирь приехали уже три жены сосланных 

туда изгнанников. Еще летом 1826 года в Сибирь была отправлена 

первая партия членов тайного общества. Жена Сергея Петровича 

Трубецкого ― Екатерина Ивановна стала первой из добровольных 

изгнанниц. В Сибирь она прибыла в ноябре 1826 года. А в начале 

февраля 1827 года там уже была и Мария Волконская. Буквально 

следом за ней в Сибирь приехала жена Никиты Муравьева – Александрина 

Григорьевна. 

Позднее, следуя зову сердца в Сибирь в добровольное изгнание 

отправятся не только жены, но и сёстры декабристов. 

194

Покоя нет 

измученной душе! 

[

Кошмар продолжается – перо валится из рук! 

Едва Пушкин отправил своим друзьям-изгнанникам «Послание 

в Сибирь», как его, в первые дни 1827 года, сразу после новогодних 

праздников, потребовали к обер-полицмейстеру Москвы 

Шульгину. Ему снова повелевали ответить на вопросы, санкционированные 

императором по поводу отрывка из элегии «Андрей 

Шенье». Вскоре показания потребовали еще раз. Затем, когда 

Пушкин прибыл в Петербург, его снова вызвали теперь уже к петербургскому 

обер-полицмейстеру. На этот раз поэт не сдержал 

раздражения. Повторив прежние показания, он добавил: «В заключение 

объявляю, что после моих последних объяснений мне уже ничего не 

остается прибавить в доказательство истины». 

Вскоре Николай I утвердил мнение аудиториатского департамента 

о переводе из гвардии в армию Молчанова и Алексеева, которому 

отменили смертный приговор. 

За Пушкиным же был установлен секретный надзор, который 

был снят в 1875 году. Почти сорок лет спустя после смерти поэта… 

Кем был Пушкин для его утеснителей и гонителей - чиновником 

10 класса – коллежским секретарем. 

Кто теперь для нас гонители Пушкина с их титулами, орденами 

и лентами - пигмеи! Их имена уже давно поглотила бы Лета, 

если бы судьба не свела их с Пушкиным. 

[

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный» 

«Нет, весь я не умру – душа в заветной лире 

Мой прах переживёт и тленья убежит – 

И славен буду я, доколь в подлунном мире 

Жив будет хоть один пиит». 

[

Список иллюстраций 

Иллюстративный материал собран в Интернете в открытых источниках. 

Обложка. Пушкин в боливаре. Автор Н.В. Кузьмин. 

1. Арион. Автор не установлен. 

2. Пушкин на садовой скамейке. Автор не установлен. 

6. Зимний вид Успенского монастыря. Автор Дм. Белюкин. 

12. Рукопись Пушкина с портретом Кюхельбекера. 

16. Болотов Андрей Тимофеевич. Автор не установлен. 

24. Портрет Пушкина. Автор Людмила Левченко (Еременко). 

30. Поцелуй Пушкина. Автор Н.Н. Рушева. 

34. Псковская ярмарка. Автор не установлен. 

52. Заседание Следственного комитета. Автор В.Ф. Адлерберг. 

58. Петропавловская крепость. Автор не установлен. 

68. Пушкин у камина. Автор Ю.В. Иванов. 

75. Черновая рукопись Пушкина: «И я бы мог…». 

78. Карта Елисаветградского уезда, Херсонской губернии. 

81. Портрет графа И.О. Витта. Автор не установлен. 

99. Пушкин среди южных декабристов. Автор Ю.В. Иванов. 

107. Бальное «па». Автор Н.Н. Рушева. 

112. Почтовая тройка. Автор М.А. Беркос. 

120. Портрет И.В. Шервуда. Автор не установлен. 

124. Портрет А.Х. Бенкендорфа. Автор Егор Ботман. 

140. Полет коршуна над Новоржевом. Автор не установлен. 

146. Пушкин на ярмарке. Автор не установлен. 

155. Пленница божественной красоты. Автор М.О. Микешин. 

165. Пушкин идет в Святогорский монастырь. Автор не установлен. 

170. Москва. Вид на Кремль. Автор Ю.В. Иванов. 

182. Пушкин на московском рауте. Автор не установлен. 

190. Декабристки. Автор Ю.В. Иванов. 

197. Эскиз памятника Пушкину. Автор М.К. Аникушин. 

Обложка. Пушкин и Арина Родионовна. Автор не установлен. 

[

Оглавление 

«Плачь, муза, плачь!..» 05 

Роковая встреча 33 

Нежданные гости из Тмутаракани 75 

Тайна тайного агента Шервуда 109 

«Недреманное око» тайной полиции 121 

Полет коршуна над Новоржевом 137 

«Москва, я думал о тебе!..» 169 

«И милость к падшим призывал…» 189 

Покоя нет измученной душе 195 

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» 197 

Список иллюстраций 198 

[

«Мираж пленительной свободы» 

В повести «Буря мглою небо кроет…» Пушкин и власть, в 

лице императора Николая Павловича, не пришли к общему 

знаменателю. Поэту нужна была свобода творчества, а императору 

подданный, славословящий власть, независимо от того, достойна 

ли она этого. Славословить Пушкин не умел, да и не хотел. А всякая 

власть, как известно, имеет в руках и кнут, и пряник. Не имея 

возможности ограничить свободу творчества поэта, она имела возможность 

выборочно разрешать публиковать то, что было им создано. 

Как же в дальнейшем развивались взаимоотношения российской 

власти и поэта Пушкина? 

Об этом в повести «Мираж пленительной свободы». 

Её сюжет определяют слова Пушкина «Давно, усталый 

раб, замыслил я побег…». А структуру – поездки Пушкина в 

Кронштадт. Их было семь – таким образом, в повести будет семь 

глав. Каждая глава ― это рассказ об одном из соответствующих теме 

периодов в жизни поэта. Почему Кронштадт? Сюда приезжали 

друзья Пушкина, убывающие за границу, а он провожал их. О вояже 

за рубеж он мечтал с лицейских лет. Но власть не пускала его 

туда. Каждый раз, проводив друзей на корабль, Пушкин, будто 

лбом упирался в невидимую глухую стену, за которую его манил 

мираж пленительной свободы. 

◄ ♥ ► 

Коржов Станислав Никитович 

«Буря мглою небо кроет…» 

Историческая художественно-документальная повесть 

Email: staniko@mail.ru * ♥ * Site: www.staniko.ru 

Корректор А.И. Беляев 

ООО "Издательский дом Сатори". 

198097, Санкт-Петербург, пр. Стачек, д.47, ЦИЦ, ц710 

Подписано в печать 07.08.2017. Формат 135х205 

Бумага офсетная. Тираж 100 экз. Заказ 103187. 

Отпечатано в типографии ООО «Издательский дом Сатори» 

198097 г. Санкт-Петербург, пр. Стачек, д.47, ЦИЦ, ц710 

[

!_"Буря мглою небо кроет..."

Create successful ePaper yourself

Delete template?

Save as template?