82013

ОРАНЖЕРИ. ПАННО МОНЕ
Скрыл сиреневый воду туман,
Чуть клубился на белой стене,
Вновь, как сотканный светом обман,
Возникали кувшинки Моне.
Словно тени русалок нагих,
В мир вплетая мечту и любовь,
Выплывали из снов голубых,
Что из детства приходят к нам вновь.
Лишь миров отражали они
К нам дошедший негаснущий след,
И мерцая, как в море огни,
Предвещали грядущий рассвет.
Ведь не каждому счастье дано
Видеть свет, что сокрылся в ночи,
Он таится в полотнах панно
Из садов золотых Живерни.
Перейдя через сад по мосту,
Вечер дымкой сошел голубой,
И сквозь ивы дрожащей листву
Пел дуэтом со скрипкой гобой.
МОЛИТВА В КИОТО-ГАРДЕН
Спасибо, Господи, за этот дивный сад,
Зеленую траву, кусты и водопад.
Спасибо, Господи, за птичий тихий свист,
Уснувший лес, засохший желтый лист.
Спасибо, Господи, за серебро воды,
Она светла и не несет беды.
Спасибо, что отмел в лихие времена,
Чем соблазнял меня лукавый сатана:
Стяжательство, гордыню, похоть, лесть,
Те смертные грехи, которые не счесть.
Спасибо, Господи, что не дал ты мне власть
Достоинство других себе под ноги класть.
Спасибо, Господи, что крест не тяжек мой.
Ты мне его вручил, с ним обрету покой.
Спасибо, что, души заполнив пустоту,
Ты в жизни указал спасения тропу.
Спасибо, Господи, что дал мне счастье жить
И, падая, вставать, надеяться, любить.
Сергей МАГОМЕТ
ГУЯЙРГУЕЙРМ
Бабочка–дракон выделилась из необъятного, глянцевого ночного
мрака, вплыла через настежь распахнутое окно в апартаменты
сорок седьмого этажа одной из знаменитых псевдоготических
высоток, напоминающих властительных имперских
орлов, нежно овеваемая благовонными дымными струйками,
пересекла освещенное пространство над головами собеседников
и партнеров, блудниц и юных флейтисток и, вылетев в
противоположное окно, снова слилась с мраком.
Серебробородый улыбался мне как всегда благостно и приветливо.
Широкоскулое, мордовское молодое лицо с живыми
глазами, обрить бороду — открылся бы румянец. Ясный
облик праведника. Духовный. Он скромно сообщал, что не
однажды был зван иконописцами для позирования. Он гордился
портретным сходством с чередой страстотерпцев–
предшественников, к коим себя причислял... Что касается
меня, то я никогда не верил ни единому его слову, не говоря
о том, чтобы верить в истинность и истовость его религиозных
чувств. А с тех пор, как моя жена вдруг ушла к нему,
бросил и попытки уличить его в фарисействе и лицемерии.
Впрочем, он и прежде легко сминал мою логику, отвечая с ласковым
укором, почти с жалостью: — Так ведь вы же неверующий.
Вам не понять...
— Я вовсе не говорю, что я не верю, — вовлекался я в вынужденные
объяснения. — Скажем так: я не знаю, что такое Бог,
не имею никаких сведений, не вижу, что...
— Господи, да только незрячий!.. — тут же восклицал он, имея
в виду чудеса природы и человека, и неторопливо, троекратно
осенял себя святым крестом.
Теперь мы пировали в шумной компании вокруг ночного
стола, величиной с небольшую площадь, и разномастные
бутылки, графины, блюда, салатницы и соусники совершали
непрерывный променад вокруг хрустальной, армированной
мельхиором бадьи с сонмом свежесрезанных голубых ирисов.
Я легонько перекатывал вино в бокале и наблюдал, как оно
льнет к тонкой хрустальной стенке. Я не следил за нитью общего
разговора, а с грустью поглядывал на жену, которая заботливо
меняла вышитые салфетки под серебряной бородой,
и очнулся только тогда, когда непосредственно ко мне было
обращено следующее суждение: — Вы, я уверен, все же весьма
бы хотели уверовать в Господа Бога нашего...
Это было произнесено серебробородым значительно, но с
кротким и тихим наклоном головы, как бы с сопереживанием
моей неутоленной жажде веры, а значит, с незаживающей
душевной раной.
41