82013

может там пожить, – только не сильно свинячить, – и устроиться,
наконец, на работу на АЗЛК, как и планировалось в прошлом
году, когда Буров на пару дней заехал к Пете в Лобню, и
они неплохо провели время, отметив Петин развод.
Петя собрал необходимые шмотки, некоторое время объяснял
маме за каким лешим он уходит из своей конторы и почему
переезжает на Басманную. Объяснив это маме 6-й раз и
услышав пару её вопросов, из которых ясно было, что мама всётаки
Петю не поняла (и была права) он-таки отбыл в своё новое,
хотя и временное жилище.
Жилище было просто класс! Центр. Всё рядом. Дом старинный,
обшарпанный, но крепкий и квартира тёплая. Правда,
проводка п’оверху, в ванной колонка, но зато сортир царский.
Просто пяти-звездный сортир. Размеры комнаты тоже вполне
удовлетворяли Петю. Особенно высота потолка. Да и комната
– не маленькая, хотя – пустовата. Но, зато! Два окна. Подоконники
шириной с раскладушку. Окна не очень большие,
но выходят в тихий проулок. Соседка была одна. Аккуратная,
очень вежливая старушка Зинаида Ивановна. По пятам за ней
тихо и любезно таскался абсолютно беззвучный кот Гриша, белый,
как молоко.
Петя в первый же день разложил свои пожитки в Буровском
интерьере, вытащил замызганный мобильный телефон фирмы
«Сименс», попытался по нему куда-нибудь позвонить, ещё раз
убедился, что сделать это невозможно, и сунул игрушку до лучших
времён в ящик Буровского купеческого буфета, в котором
лежало всё что угодно, кроме посуды. Посуда лежала на широком
подоконнике, интимно прикрытая тряпочкой.
На стене в рамочке под стёклышком у Бурова висел портрет
пожилого мужика брутального вида, с жалобными глазами, с
бородой и в рыбацком свитере. Петя чётко знал, что это Эрнест
Хемингуэй, но всё-таки опасался портрета, уж очень у писателя
был жалобный взгляд. Чем-то он напоминал главного
героя из рассказа А. К. Толстого «Упырь». Вот так посмотрит
жалобно и… вцепится. Исходя из этих суеверных соображений,
Петя писателя со стены осторожненько снял, завернул
в чистую газету и запихнул в тот же пустой ящик буфета, где
уже лежал бесполезный мобильник. А на гвоздик, чтобы не пустовал,
повесил портрет Высоцкого в рамочке, который везде
возил с собой. Высоцкий на портрете был весёлый, с шустрым
взглядом опытного бабника, чисто выбритый (Петя бородатым
не доверял) и с гитарой. Кроме того, кроме ряда хороших
песен, Петю в Высоцком привлекало ещё и то, что помер он
своей смертью, по-христиански, возможно с перепою, не грешил
самоубийством и его никто, слава Богу, не убивал.
С появлением на гвоздике портрета Владимира Высоцкого в
комнате стало повеселее. И, хлебнув захваченного предусмотрительно
с собой пивка, Петя пожелал вежливой бабушке, деловито
мывшей газовую плиту под умильное мурлыканье кота,
спокойной ночи, обстоятельно отлил в старинном сортире, подивившись
чудн’ым допотопным спусковым устройством на
цепочке. Почистил даже зубы «Новым жемчугом» и таким образом
обновившись, растянулся на чистом белье на Буровской
тахте, укрывшись драненьким Буровским пледом.
Заснуть то он заснул, но проснулся не в 7 утра, как намечалось,
а в 4. Комната была освещена призрачным светом. «Уличный
фонарь» – сообразил Петр. На всю комнату раздавались трели,
заведомо неисправного, мобильника. В них угадывалась гнусная
мелодия некогда популярного танца «Ломбада», которым
фирма «Сименс» наградила свою непрочную продукцию.
«Что за фигня? – подумал Пётр и как был, в семейных трусах,
направился сквозь сумрак к буфету, вытащил мобильник
и увидел в зелёном окошечке номер своего собственного телефона.
– Что это значит?». И отключил аппарат совсем, начисто.
Хотел было швырнуть его в окошко, но вспомнил, сколько эта
пакость стоила и засунул опять в буфетный ящик.
И лёг спать. Только он закемарил, звук раздался снова (а ведь
телефон был отключён). Петя сполз с кровати и обречённо побрёл
к буфету. Вытащил маленькую тварь из ящика и уставился
на ублюдочный экранчик. Потом нажал зелёную кнопку и
приставил микрофоном к уху: Бодрый и чистый как циркулярная
пила, девичий голос без тени ночного недосыпа отчеканил
Пете в ухо: «Уважаемый абонент. Напоминаем вам, что ваш
номер…». Дальше следовал номер. Потом зазвучала бодрая музычка.
Пётр дослушал её и опять запендюрил мобилу в ящик,
предусмотрительно завернув её в обрывок старенького шарфика.
Заснул он после этого с трудом. Всё ему мерещились какие-то
шаги, вздохи, шорохи, а в буфете как будто кто-то беззвучно зевал,
сопровождая зевоту грустными фразами на иностранном
языке. В смешной рогатой аптечке, похожей на сову, шуршало
что-то, так, как будто там переползали с места на место лекарства
в бумажных коробочках, спотыкаясь о склянки и прочие
изделия отечественной резиновой промышленности.
Слушая сквозь раздражённую дрёму все эти шумы, Петя подумал,
что от одиночества и безденежья он начал уже терять рассудок
и, чтобы совсем не сползла крыша, надо срочно утром бежать
в Отдел кадров АЗЛК или на ЗИЛ, где ему обещали место,
а потом неплохо бы привести в эту шуршащую квартиру какую-нибудь
нормальную бабу. Когда он это подумал, из буфета
гнусным голосом (он сразу допёр, что это проклятый Сименс)
сказали: «Нормальную? Хи-хи-хи! Ты посмотри на себя. Красная
цена тебе Светка из Люберец с переходящим фонарём на
морде». Эта особенность Светки действительно всегда смущала
Петю (и не только его). Невзирая на то, что Светка работала
в хорошем месте (портье в гостинице Редиссон) на физиономии
у неё всегда угадывался зашпаклёванный фонарь, причём
всегда на новом месте.
49