82013

— Погодите, — сказал я ему, — о каком моем поступке, о каком
акте самопожертвования вы говорили?
— Я почем знаю? — потряс бородой он.
— Ну как же, ну как же, — не отставал я.
— Ну уж по крайней мере такой поступок, чтобы уж из ряда
вон, что–нибудь смертоубийственное, без того вам никак не
обойтись.
— Не обойтись...
— Самое, как говорится, сильное доказательство, чтобы вы
уверовали. Да только... как вам отважиться на него?
— Почему бы и нет?
— Да так. Ведь вы же без каких–то особых, явных знаков начала
светопреставления не рискнете, пожалуй. Вам ведь нынешних
знаков мало! — вздохнул он, как бы огорчившись.
— Действительно, хотелось бы чего–нибудь буквально из
обещанного.
— Уж вы гордец, гордец! Побойтесь все-таки Бога! Да чего
же вам? Увидеть престолы и сидящих на них, которым дано
судить вас? И увидеть новое небо и новую землю?
— Ну, не отказался бы от таких убедительных видов.
— Ох, увидите, увидите! В свое время. Но поступок ваш тогда
будет уже ни к чему. За секунду до того хотя бы надо, за
одну хотя бы секундочку!.. А так... Ну, разве что действительно
только увидеть... Как старик Моисей, которому дано было
перед смертью бросить один взгляд на землю обетованную,
умилиться ее чудесным садам, виноградникам, чистым рекам
и богатым городам, — ад и только... Как написано: «Я дал
тебе ее увидеть глазами твоими, но в нее ты не войдешь...».
Минутку, прошу прощения, — извинился серебробородый,
отвлекаемый щедрейшими ласками моей жены.
Все вокруг громче зазвенели бокалами, задымили сигаретками,
трубками и кальянами, с похвалой отзываясь о проницательных
рассуждениях серебробородого, со священным
ужасом начали говорить о всяческих знаках и предзнаменованиях,
указывая друг другу в раскрытые окна и отыскивали
в ночном небе якобы какие-то предвещающие конец перемены.
Посыпались реплики:
— В конце концов убояться Бога — это уж само собой уверовать!..
И ничего в том насильственного!.. И уж ничего малокультурного!..
Страх страху рознь!.. Дай Бог нам всем как следует
убояться!..
— И все же, любезный, — я почти тянул серебробородого
под руку, — что чрезвычайного я должен совершить, чтобы
доказать себе, что уверовал, и действительно уверовать?
— Ну, вы, ей–Богу, слишком многого от меня требуете. Вы
уж слишком назойливы.
«Сейчас он вообще скажет, чтобы я отвязался, что им не до
меня», — подумал я и все–таки не отставал.
— Какой, какой именно поступок?
— Ну, хорошо. Я вам попробую объяснить, — согласился он
со вздохом, отрываясь от себя мою жену, вставая и беря меня
самого под руку. Он подвел меня к раскрытому окну. — Вот,
пожалуйста: поднимитесь сюда, на подоконник, перекреститесь,
скажите вслух или просто подумайте «Верую!» и — прыгайте.
В этот самый момент уверуете истинно и спасетесь.
— До чего же глупо! — разочарованно отрезал я.
— Тогда как знаете, — снова вздохнул он и, отпустив мою
руку, отошел прочь, а я остался у окна.
Я смотрел и вроде бы не находил в ночном пространстве ничего
«предвещающего», хотя с огромной, сорокасемиэтажной
высоты вид был занятный.
Полная, красноватая луна обильно источала свет, жаркий,
словно в знойный полдень. Одиночные и множественные
огни вспыхивали и гасли среди зданий то в одном, то в другом
квартале города. Предрассветное свечение, просачивающееся
из–за горизонта, позволяло рассмотреть внизу довольно
мелкие объекты.
Я оглянулся. Люстра была погашена, стол озарялся несколькими
свечами, но застолье продолжалось не с меньшей резвостью:
неясные, искаженные колеблющимися живым освещением
фигуры поднимались, разливали вино, произносили
невнятные тосты, звенели хрусталем и серебром.
Я снова повернулся к окну и с неожиданным содроганием
отметил про себя, что в ночном небе в самом деле происходит
постоянное движение, словно едва–едва колышется
огромная плащаница.
— Он сказал правду, — услышал я около уха дорогой голос.
Незаметно подошедшая жена как будто в страхе прижалась
ко мне, взяла мою руку.
— Ты больше не уйдешь? — спросил я.
— Хочешь, я сделаю это вместе с тобой? — вместо ответа
предложила она самоотверженно.
— Но ведь у меня действительно нет никаких достоверных
сведений, — начал я и запнулся, потому что около другого уха
услышал еще один не менее дорогой голос:
— Он сказал правду.
— Конечно, мама... — вздрогнул я.
— И я вместе с тобой. Ты только поверь, — ободрила она.
— Я попробую, — пробормотал я и полез на подоконник.
Вскарабкавшись сам, я помог подняться жене и маме. Высота
опасно, но приятно кружила голову. Тем не менее я, конечно,
знал, что ни за что не стану пробовать такую штуку.
— Как бы не было слишком поздно, шляпа! — услышал я за
спиной ворчливый и дорогой голос отца. — Перекрести лоб
— и с Богом!
— Ты скажешь, папа... — через силу усмехнулся я, но клонился
все больше и больше вперед, зачарованный его голосом.
43