Series of Lectures on Economics: Leading World Experts at the ...

Очерки о мировой экономике

Очерки
о мировой
экономике
Выдающиеся экономисты мира
в Московском Центре Карнеги
Под редакцией
Андерса Ослунда и Татьяны Малевой
Москва • Гендальф • 2002

УДК 338(100)
ББК 65.5
О-95
О-95
Очерки о мировой экономике: Выдающиеся экономисты
мира в Московском Центре Карнеги / Под ред. А. Ослунда
и Т. Малевой. — М.: Гендальф, 2002. — 306 с.
ISBN 5-88044-147-4
Книга завершает цикл лекций, прочитанных известными зарубежными
экономистами в Московском центре Карнеги в 1997—2000 гг. В сборник
включены избранные статьи из области политической экономии и
прикладной экономики, базирующиеся на исследованиях в различных
странах мира, которые и составили основу лекций. Издание адресовано
экономистам, политикам, а также широкому кругу читателей, интересующимся
мировой практикой экономических реформ. На русском языке
эти работы публикуются впервые.
УДК 338(100)
ББК 65.5
<strong>Series</strong> <strong>of</strong> <strong>Lectures</strong> on Economics: Leading World Experts at the
Carnegie Moscow Center.
Электронная версия: http://pubs.carnegie.ru/books/2002/09tm
Издание осуществляется на средства некоммерческой неправительственной
исследовательской организации — Фонда Карнеги за Международный Мир при
финансовой поддержке благотворительного фонда the Marit and Hans Rausing
Charitable Foundation. В соответствии с условиями предоставления грантов издание
распространяется бесплатно.
В книге отражены личные взгляды авторов, которые не должны рассматриваться
как точка зрения Фонда Карнеги за Международный Мир или Московского
Центра Карнеги.
ISBN 5-88044-147-4 © Carnegie Endowment for International Peace, 2002

Содержание
Об авторах ...........................................................................................vii
Введение ................................................................................................ 1
Рудигер Дорнбуш. Макроэкономическая стабильность
и структурные реформы: уроки Латинской Америки ............ 17
Ассар Линдбек. Шведский эксперимент ...........................................69
Пол Колье, Ян Виллем Гуннинг. В чем причины медленных
темпов экономического роста Африки? .................................145
Дж. Брэдфорд ДеЛонг. Бароны-разбойники ..................................179
Майкл Гэвин, Рикардо Хаусман. Корни банковских кризисов:
макроэкономическая среда .......................................................209
Альберто Алесина, Роберто Перотти. Политическая экономия
бюджетного дефицита................................................................253
Summary .............................................................................................293
О Фонде Карнеги .............................................................................305
v

Contents
About the authors ................................................................................ vii
Introduction ........................................................................................... 1
Rudiger Dornbusch. Macroeconomic Stability and Structural
Reforms: The Lessons from Latin America ..................................17
Asaar Lindbeck. The Swedish Experiment ...........................................69
Paul Collier, Jan Willem Gunning. Why Has Africa Grown Slowly? ....145
J. Bradford De Long. Robber Barons ...................................................179
Michael Gavin, Ricardo Hausmann. The Roots <strong>of</strong> Banking Crises:
The Macroeconomic Context ......................................................209
Alberto Alesina, Roberto Perotti. The Political Economy <strong>of</strong> Budget
Deficits ...........................................................................................253
Summary (In English) .......................................................................293
About the Carnegie Endowment ......................................................305
vi

Об авторах
Алесина Альберто — профессор экономики и государственного
управления Гарвардского университета (Harvard University).
ДеЛонг Брэдфорд — профессор экономики Университета Калифорнии,
Беркли (University <strong>of</strong> California at Berkeley).
Дорнбуш Рудигер — профессор экономики Массачусетского технологического
института (Massachusetts Institute <strong>of</strong> Technology).
Гуннинг Ян Виллем — профессор Свободного университета,
Амстердам (Free University, Amsterdam); директор Амстердамского
института международного развития Университета Амстердама
и Свободного университета, Амстердам (Amsterdam Institute
for International Development, University <strong>of</strong> Amsterdam and Free
University, Amsterdam).
Гэвин Майкл — директор группы экономических исследований
стран Латинской Америки, Ю-би-эс Варбург (UBS Warburg).
Колье Пол — профессор экономики Оксфордского университета
(Oxford University); директор Исследовательского отдела
экономики развивающихся стран Всемирного банка (Development
Economics Research Group, The World Bank).
Линдбек Ассар — профессор международной экономики Института
международной экономики Стокгольмского университета
(The Institute for International Economic Studies, University <strong>of</strong>
Stockholm).
Перотти Роберто — ассоциированный профессор экономики
Колумбийского университета (Columbia University).
Хаусман Рикардо — профессор прикладных исследований экономического
развития Школы государственного управления им.
Джона Ф. Кеннеди Гарвардского университета (John F. Kennedy
School <strong>of</strong> Government, Harvard University).
vii

Введение
ПОСЛЕДНЕЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ в России было отмечено бурным ростом
интереса к экономической теории и оживлением дискуссий по
экономическим вопросам. В начале 90-х годов лишь немногие
российские экономисты имели достаточно полное представление
о реальной рыночной экономике. Возникло и получило широкое
распространение множество мифов и дилетантских теорий. Считалось,
например, что высокий уровень инфляции способствует
экономическому росту или что в условиях России денежная эмиссия
не приводит к инфляции. К середине 90-х большинство этих
теорий отмерло и было предано забвению. Российская экономическая
наука достигла западного уровня, а публичные дискуссии
по содержательности и остроте намного превосходили аналогичные
дебаты в большинстве западных стран, главным образом по
той причине, что перед современной Россией стоят экономические
проблемы гораздо большей сложности и масштаба.
Между тем обмен мнениями и опытом в этой ситуации был остро
необходим обеим сторонам. Фонд Карнеги за Международный
Мир считал своей миссией способствовать привлечению зарубежных
специалистов к участию в российских экономических дискуссиях.
Совершенно очевидно стремление российских экономистов
встречаться с зарубежными коллегами, чтобы узнать о проблемах,
решаемых в различных странах и актуальных для текущей ситуации
в России. Учитывая высокий аналитический уровень и искушенность
московской аудитории, хотелось пригласить в Россию
самых знающих и авторитетных ученых.
Наша инициатива нашла поддержку у Ханса Раузинга, который
любезно предоставил значительный денежный вклад для проведения
цикла лекций на периодической основе в Московском Центре
Карнеги. От имени Фонда Карнеги мы выражаем благодарность
Хансу Раузингу за его щедрый дар, который позволил полностью
профинансировать как лекции, так и настоящее издание.
1

2
ВВЕДЕНИЕ
Замысел этого цикла состоял в том, чтобы международный
опыт решения экономических проблем, актуальных для ситуации
в России и плодотворных как тема экономической дискуссии,
представили наиболее выдающиеся экономисты. Нам действительно
удалось привлечь к чтению лекций ведущих мировых специалистов
по соответствующим вопросам. Так как о бывшем коммунистическом
мире сказано уже достаточно много, мы выбрали
темы, характерные для других стран, и пригласили аналитиков, в
сфере научных интересов которых посткоммунистические преобразования
занимали незначительное место, чтобы дать слушателям
возможность взглянуть на известные проблемы под иным
углом зрения. Мы просили наших гостей излагать свои взгляды,
не пытаясь применить их к российской специфике, хотя некоторые
темы имеют для России особую значимость и ниже мы всетаки
коротко остановимся на них. Все лекции были посвящены
проблемам прикладной экономики с большой долей политической
экономии. Цикл растянулся на длительное время — с 1997 по
2000 гг. В нашем издании помещено шесть таких лекций (большинство
их было опубликовано в других изданиях), которые расположены
не в хронологическом порядке, а в последовательности,
облегчающей их восприятие.
Участники российских дискуссий часто обращались к экономической
практике других стран или регионов, рассматривая их как
объект для сравнения, образец для подражания либо как опасный
прецедент. Первые три материала нашей книги представляют собой
именно такой подход. Наиболее уместными для сравнения с
преобразованиями российского переходного периода считаются
реформы, осуществленные за последние два десятилетия в кризисных
экономиках стран Латинской Америки. Профессор Массачусетского
технологического института Рудигер Дорнбуш прочитал
великолепную обзорную лекцию на эту тему. Шведская модель
была последней надеждой для советских коммунистов старого
образца и считалась идеальной формой социализма. Из этого
заблуждения нас вывел Ассар Линдбек, профессор Института международной
экономики при Стокгольмском университете, ведущий
специалист по шведской экономической модели. На протяжении
десятилетий Африка была регионом мира с наихудшими
экономическими показателями. Хотя экономические проблемы
Африки считались характерными только для этого континента,
после финансового кризиса, случившегося в России в августе
1998 г., многие стали задаваться вопросом, не являются ли они

ВВЕДЕНИЕ
3
актуальными и для России. Пол Колье, профессор Оксфордского
университета и руководитель исследовательского отдела Всемирного
банка, посвятил свою лекцию природе трудностей, испытываемых
Африкой.
Три работы посвящены особым темам. Часто говорят, что у
Америки были свои «бароны-разбойники» (капиталисты XIX —
начала ХХ в.), которые мало чем отличаются от нынешних российских
«олигархов». В своей лекции Брэдфорд ДеЛонг, профессор
Калифорнийского университета в Беркли, показал положительные
и отрицательные стороны деятельности «баронов-разбойников».
В сентябре 1998 г., когда российский банковский кризис
был в самом разгаре, мы принимали в Москве Рикардо Хаусмана,
в тот момент главного экономиста Межамериканского банка
развития, а ныне профессора Школы им. Джона Ф. Кеннеди Гарвардского
университета, который выступил с прекрасным докладом
о банковском кризисе в Латинской Америке. В период с 1986
по 1998 гг. огромный бюджетный дефицит представлялся трудноизлечимой
болезнью российской экономики. Что нужно было
делать, чтобы справиться с ней? Проблема явно относилась к разряду
политических, а не экономических, поэтому мы попросили
Альберто Алесину, профессора Гарвардского университета, разъяснить
политическую экономию бюджетных дефицитов на Западе.
Он с блеском выполнил нашу просьбу.
За последние два десятилетия в истории Латинской Америки
произошли два важнейших события: гиперинфляция с последующей
макроэкономической стабилизацией, а также открытие и либерализация
закрытой экономики, полностью контролируемой
государством. Страны Латинской Америки — Бразилия, Чили и
Мексика — стали предметом исследования Рудигера Дорнбуша, завершенного
в конце 1997 г. Все они осуществили макроэкономическую
стабилизацию, но Бразилия и Мексика дальше этого практически
не продвинулись. Государство продолжает играть значительную
роль в экономике этих стран, что зачастую приводит к
новым бюджетным дефицитам, которые могут стать причиной
макроэкономической дестабилизации, как это произошло в Мексике
в декабре 1994 г.
Отсюда напрашивается вывод, что контроль над инфляцией
на основе жесткой денежно-кредитной политики недостаточен.
Следует удерживать на минимальном уровне бюджетный дефицит
и сократить финансовые обязательства государства, в противном
случае рискующего оказаться заложником своих чрезмерных обя-

4
ВВЕДЕНИЕ
зательств. Для решения этих задач необходимо провести широкомасштабную
приватизацию. Ключевым элементом реформы
является либерализация внешней торговли, способствующая ликвидации
института ренты как основы существования старого
высшего класса. Внутри страны необходимо провести широкое
дерегулирование экономики, чтобы уменьшить объем вмешательства
государства в деятельность предприятий. Иными словами,
государственное управление должно быть реформировано таким
образом, чтобы покончить с привилегиями, предоставляемыми
государством избранным.
В группе этих стран наиболее успешно дела идут в Чили, где
были осуществлены радикальные реформы во всех отраслях экономики.
Самые важные реформы — дерегулирование рынка труда
и создание частной системы пенсионного обеспечения. По
этим направлениям Чили задало тон не только в Латинской Америке,
но и в мировом масштабе.
Основной экономической проблемой Р. Дорнбуш считает обменный
курс валют. В идеале страны должны поддерживать реальный
обменный курс на низком уровне и избегать его чрезмерной
ревальвации. Поэтому практика фиксирования обменного
курса чрезвычайно опасна. Свидетельством этого является,
в частности, кризис в Мексике в декабре 1994 г. В 1998—
1999 гг. Бразилия была на грани кризиса платежного баланса,
вызванного завышенным и продолжавшим расти обменным
курсом. Чрезмерно высокий обменный курс не только обострял
ситуацию с платежным балансом, но и способствовал замедлению
темпов экономического роста, что особенно заметно
проявилось в Бразилии и Мексике. Хотя Р. Дорнбуш ни разу
не упоминает Россию, читателю не приходится сомневаться в
актуальности для нее латиноамериканского опыта. Примечательно,
что многие российские экономисты прекрасно информированы
о преобразованиях, проводимых в Латинской Америке
в последние десятилетия.
В целом опыт Латинской Америки убеждает в том, что путь к
нормально функционирующей рыночной экономике более труден
и долог, чем представлялось многим. Чудес не бывает, нужна
тяжелая, напряженная работа. Как и в России, бедами Латинской
Америки стали коррупция и неэффективное государственное
управление, особенно в сфере судебной системы. Однако Россия
обладает большим преимуществом: уровень образования здесь
значительно выше, чем в странах Латинской Америки. Таким об-

ВВЕДЕНИЕ
5
разом, сегодня ситуация в России выглядит лучше, чем в Латинской
Америке.
Когда книга готовилась к изданию, экономический мир был
потрясен вестью о смерти Рудигера Дорнбуша, который, несомненно,
принадлежал к числу самых крупных и авторитетных
экономистов конца ХХ в. Несколько поколений экономистов, в
том числе и российских, выросли на его учебниках по макроэкономике.
Российское экономическое сообщество и Московский
Центр Карнеги, где Р. Дорнбуш прочитал свою великолепную лекцию,
присоединяются к словам скорби и сожаления по поводу
этой ранней кончины.
В последние годы существования Советского Союза и в самом
начале посткоммунистического периода в России Швецию часто
представляли в качестве идеальной модели социалистической
экономики. Ее превозносили коммунисты-реформаторы, такие,
как академики Леонид Абалкин и Олег Богомолов, а также спикер
Верховного совета Руслан Хасбулатов. Было широко распространено
представление о шведской модели как о воплощении
идеального компромисса между капитализмом и социализмом, как
о сочетании богатства капитализма и социальных благ социализма,
минимальных усилий и максимального благосостояния.
Ассар Линдбек — выдающийся специалист по шведской экономической
системе. Он проводит различие между двумя шведскими
моделями. Первая существовала с 1870 г. до 60-х годов ХХ в.
Это была весьма либеральная модель, характеризовавшаяся очень
низкими государственными расходами и налогами, а также свободной
внутренней и внешней торговлей. Частная собственность
занимала господствующее положение. Хорошо работал и государственный
сектор благодаря своей компактности, прозрачности
и подконтрольности. Уже в 30-е годы государственные расходы
Швеции были ниже соответствующих показателей США. Налогово-бюджетная
политика обеспечивала более или менее сбалансированный
бюджет. Вследствие этого с 1870 по 1970 гг. темпы
экономического роста в Швеции, равно как и в Японии, были самыми
высокими в мире.
Примерно в 1970 г. либеральную шведскую модель сменила социал-демократическая,
значительно отличавшаяся от прежней. Ее
наиболее характерными признаками были высокие налоги, большие
государственные расходы и огромные социальные трансферты,
которые не были ориентированы на малоимущих, а в несоразмерной
пропорции выплачивались среднему классу. Хотя лишь

6
ВВЕДЕНИЕ
немногие предприятия в Швеции были национализированы, сектор
домохозяйств был обобществлен в небывало высокой степени.
Другая характерная черта шведской модели — установление
все более жестких рамок на рынке труда, где профсоюзы при поддержке
социал-демократического правительства были влиятельнее
работодателей. Социальную ответственность в большой мере
взяло на себя государство, что привело к возникновению корпоративности.
Новая шведская модель хронически не обеспечивала достаточно
высоких темпов экономического роста, и темпы роста реального
ВВП страны в 1970—1997 гг. были в среднем на 1% ниже соответствующего
показателя других стран Организации экономического
сотрудничества и развития (ОЭСР). В системе явно произошел
серьезный сбой. А. Линдбек объясняет замедление роста
ослаблением экономического стимулирования. Фондоотдача сдерживалась
жестким рынком труда. Прибыль на человеческий капитал
была низкой из-за высоких ставок прогрессивного подоходного
налога и контроля профсоюзов над установлением заработной
платы. Так как размеры трудовых доходов были ограничены,
а социальные трансферты чрезвычайно щедры, многие предпочли
меньше работать. Другая проблема состояла в том, что занятость
в частном секторе неуклонно сокращалась с середины 60-х
годов, тогда как в государственном секторе, финансировавшемся
за счет налогов, происходил ее рост. Теснимый со всех сторон
производительный частный сектор, естественно, утрачивал жизнеспособность.
Швеция страдала от засилья дюжины крупных
предприятий, в то время как число малых предприятий было крайне
незначительно. Такое жесткое соотношение между крупным и
малым бизнесом приводило к устареванию производственных
фондов, что способствовало дальнейшему снижению темпов
роста.
По мере усиления роли государственного сектора макроэкономическая
стабильность, некогда казавшаяся вечной, пошатнулась.
В 70-е годы Швеция отреагировала на катастрофическое повышение
цен на нефть отказом от прежней политики балансирования
государственного бюджета и перешла к стратегии широкомасштабного
налогового стимулирования. Как и в других западных
странах, это привело не к ускорению темпов экономического
роста, а к росту инфляции и государственного долга. В начале
90-х годов многолетняя политика поддержания почти полной занятости
в конце концов дала сбой, и оказалось, что безработица

ВВЕДЕНИЕ
7
в Швеции примерно соответствует уровню, характерному для
жестких рынков труда Западной Европы. Менее чем за три десятилетия
объем шведского ВВП на душу населения резко снизился
— по этому показателю Швеция была отброшена с четвертого
места в мире в 1970 г. на восемнадцатое среди стран ОЭСР.
В истории экономического развития Швеции не было ничего
необычного — большинство стран Западной Европы прошло тот
же путь. Тем не менее уровень налогов, государственных доходов
и государственных расходов в Швеции был чрезвычайно высок —
и результаты налицо. Вторая шведская модель потерпела крах.
Сегодня вопрос состоит в том, в какой степени и как скоро последствия
этого эксперимента будут преодолены. Серьезным сдерживающим
фактором является то обстоятельство, что большинство
населения страны живет на заработную плату государственных
служащих и за счет социальных трансфертов. Эти люди заинтересованы
в увеличении налогов и, таким образом, государственных
расходов на свои нужды. Однако существуют силы,
противодействующие господству государства. Самая серьезная из
них — международная интеграция. Экономика Швеции остается
открытой, и международная конкуренция устанавливает пределы
повышения налоговых ставок. Другой такой силой является либеральное
течение в экономике, которое усиливается по мере
того, как становятся очевидными неудачи действующей модели.
Все в большей и большей степени социал-демократическая модель
воспринимается как не только неэффективная, но и устаревшая.
Однако немногие понимают, что она, кроме всего прочего, не так
уж справедлива. Лишь небольшая часть пособий по социальному
обеспечению поступает истинно нуждающимся, а ставшие жертвами
безработицы работники низкой квалификации обречены на
долгие поиски работы.
Рекомендация А. Линдбека заключается в том, что шведские
модели заслуживают изучения и что первую из них стоит взять за
образец для подражания, а вторая может служить лишь отрицательным
примером. В конечном счете благосостояние не приходит
само собой, его надо заработать.
В последние три десятилетия ни в одной части света экономика
не была в таком стабильно плачевном состоянии, как в Африке.
В 80-х годах объем ВВП на душу населения снижался там на
1,3% в год. Африку часто списывают со счетов как особый случай
— мол, во всем виноваты тропические болезни, трайбализм,
низкий уровень образования, политическая нестабильность и т. д.

8
ВВЕДЕНИЕ
Однако Пол Колье и Ян Виллем Гуннинг, используя обычную научную
методологию, проанализировали тенденции, наблюдающиеся
в экономике африканских стран, и результаты их исследования
укладываются в рамки современного развития экономики.
Анализ объясняющих переменных, описанных в литературе по
экономическому росту, дал этому убедительное подтверждение.
Внутренние и экспортные товарные рынки были серьезно деформированы
чрезмерным регулированием, которое неизбежно тормозит
развитие, — что фактически и произошло. Финансовые
рынки чрезвычайно ограничены (это также влечет отрицательные
последствия), тогда как рынки труда либеральны и не создают
никаких проблем.
Тем не менее три препятствия на пути экономического роста,
типичные для Африки, не были учтены должным образом в регрессиях,
объясняющих экономический рост, — это высокие риски,
недостаточный общественный капитал и несовершенная инфраструктура.
Наличие всех этих трех факторов свидетельствовало
о невыполнении государством своих функций. Высокие риски
и недостаточность общественного капитала прежде всего свидетельствуют
о вмешательстве и произволе государства, которое
вообще не обеспечивает правовой защиты или делает это в весьма
малой степени. Следует признать, что высокий уровень транспортных
расходов в Африке вызван естественными географическими
причинами, тогда как слабо развитая система здравоохранения
и бездействие полиции — свидетельства неэффективности
государственного аппарата.
Однако регрессии, объясняющие экономический рост, вполне
согласуются с проблемами, упоминаемыми в других публикациях.
В них выделяются четыре проблемы: закрытость товарных рынков,
ограниченность общественного капитала, высокие риски и
низкое качество услуг, предоставляемых государством. Первая
указывает на чрезмерный протекционизм и зарегулированность
внутреннего рынка, что облегчает получение ренты привилегированными
слоями общества. Остальные три проблемы — результат
плохого выполнения государством своих функций. Африка
находится в состоянии стагнации, потому что власть в африканских
странах захватили малочисленные элиты, подорвавшие
функционирование рынков и использующие государственные
структуры в собственных интересах, игнорируя нужды большинства
населения. В результате такой политики доход на активы
снизился, а предпринимательский риск, и так достаточно высо-

ВВЕДЕНИЕ
9
кий, еще более возрос. В поисках выхода из этой ситуации частные
предприниматели вывозят финансовый и человеческий капитал
за границу и прилагают все усилия к минимизации риска
на внутреннем рынке. Эти проблемы во многом носят микроэкономический
характер. В самом общем виде задача состоит в том,
чтобы дерегулировать экономику и провести чистку государственного
аппарата, чтобы он мог выполнять свои основные функции.
Совершенно очевидно, что проблемы Африки относятся к области
экономической политики и никак не являются извечным проклятием,
связанным с неблагоприятными природными факторами.
В своем исследовании П. Колье и Я. В. Гуннинг доказывают
несостоятельность многих бытующих представлений о причинах
экономического упадка Африки. Макроэкономические проблемы
занимают отнюдь не центральное место. Высокий уровень инфляции,
большой бюджетный дефицит и чрезмерная денежная эмиссия
— не основные проблемы африканских стран, притом что они
зачастую обременены громадным внешним долгом и имеют неоправданно
высокий обменный курс. Африка страдает скорее не
от недостатка капитала как такового, а от его утечки в значительных
объемах по причине невозможности прибыльного вложения
на континенте. В строго экономическом смысле проблема Африки
заключается и не в дефиците образования. Напротив, получившие
образование специалисты покидают континент, поскольку
не могут с пользой приложить свои знания в столь ограниченной
экономической среде. Невыгодное географическое положение
остается характерной чертой Африки, но эту проблему нельзя
считать неразрешимой — это всего лишь еще одна статья расходов
в ряду других.
Тем, кто полагает, что диктатура способствует экономическому
развитию, следовало бы обратиться к примеру Африки. Ни
один континент не может сравниться с ней по количеству и могуществу
диктаторов, но все они неизменно представляют интересы
узкой элитной прослойки, а не населения своих стран.
Таким образом, в экономическом плане Африка не так уж сильно
отличается от других частей света. Ей нужна здравая экономическая
политика в традиционно либеральном смысле этого слова,
и особенно последовательная либерализация товарных рынков
и совершенствование государственного управления. Чтобы
проводить такую политику, следует учитывать потребности населения,
и в этом, может быть, ключ к последующему развитию

10
ВВЕДЕНИЕ
Африки. В 90-х годах многие африканские страны вступили на
путь серьезных экономических реформ и уже достигли положительных
результатов, хотя некоторые недостающие звенья в этих
реформах не дают возможности добиться желаемых темпов экономического
роста.
Следует признать, что нынешние проблемы африканской экономики
гораздо актуальнее для России, чем обычно считалось.
Пример Африки показывает, что макроэкономической стабилизации
и частной собственности недостаточно для экономического
роста. Это лишь его предпосылки, которые должны дополняться
действенной либерализацией экономики и совершенствованием
государственного управления, а эффективное управление требует
не диктатуры, а участия населения в процессе принятия решений.
Если даже многим африканским странам удалось добиться
резкого ускорения темпов экономического развития, несмотря
на засилье элиты, заинтересованной только в получении рентных
доходов, то России сделать это будет намного легче.
Американские «бароны-разбойники» — легендарное племя, и
споры о том, чего больше они принесли обществу — вреда или
пользы, продолжаются. Брэдфорд ДеЛонг всесторонне осветил эту
проблему. Со времени завоевания Америкой независимости концентрация
богатства увеличивалась, особенно в последние три
десятилетия XIX в., с 1870 до 1900 гг. — в эпоху «баронов-разбойников»,
когда доля богатства США, сосредоточенная в руках одного
процента богатейших семейств, достигла 45%. Тем не менее
в 1900 г. в США насчитывалось лишь 22 миллиардера (если их состояние
оценивать в текущих долларовых ценах).
Главным источником богатства «баронов-разбойников» было
строительство железных дорог и их финансирование, хотя отдельные
миллиардеры сделали свои состояния в других отраслях:
Джон Д. Рокфеллер, например, в нефтяной, а Эндрю Карнеги — в
сталелитейной. В условиях формирующихся рынков с ограниченной
конкуренцией «бароны-разбойники» наживались на монопольной
ренте. Как правило, они не были слишком законопослушными,
и их бизнес, находившийся тогда в стадии становления
(особенно это касается строительства и финансирования железных
дорог), требовал заключения тайных сделок с правительством
в отношении массовой приватизации земли. Многие из них
разорялись на неудачных железнодорожных предприятиях, так
что успех вовсе не был гарантирован. Хотя «бароны-разбойники»
почти добились установления монополии (или олигополии) на

ВВЕДЕНИЕ
11
рынках, цены в контролируемых ими отраслях имели тенденцию
к понижению, так как они смогли воспользоваться преимуществами
ранее не известной экономии на масштабе производства. Их
успех напрямую зависел от финансирования. Они бы никогда не
стали миллиардерами, если бы финансисты с Уолл-Стрит не подготовили
активный, четко функционирующий рынок акций промышленных
предприятий. Финансовые потоки на этом рынке
контролировал Дж. П. Морган.
В начале 1900-х годов «бароны-разбойники» подверглись резкой
критике со стороны популистов и социал-демократов, обвинявших
их в безудержном стремлении к обогащению, монополизме,
несоблюдении законов и видевших в них угрозу экономическому
благосостоянию нации из-за вызванных ими экономических
кризисов. Последний аргумент приобрел особенный вес во время
Великой депрессии, которая подтолкнула законодателей к
принятию закона Гласса — Стигалла о разграничении инвестиционной
и коммерческой банковской деятельности. Депрессия и
последующие правовые реформы, осуществленные в рамках «нового
курса», положили конец увеличению числа миллиардеров.
Однако видимых положительных экономических результатов это
не принесло.
Меры, предпринятые президентом Рональдом Рейганом по
сокращению объема вмешательства государства в экономику,
вновь позволили объединить предпринимательство и финансовую
деятельность, и мелкие инвесторы потянулись на Уолл-Стрит,
создавая питательную среду для возникновения новых миллиардеров.
На этот раз появление крупных состояний не вызвало отрицательной
реакции широкой общественности, а воспринималось
по большей части как результат нововведений. Таким образом,
факт появления новых миллиардеров оправдывает «бароновразбойников»,
тогда как популизм и социал-демократия 30—80-х
годов, покончившие с ними, сегодня считаются устаревшими и
неправильно понятыми. Как отметил Б. ДеЛонг, нет свидетельств
того, что «бароны-разбойники» нанесли урон экономике страны
или затормозили ее развитие, а оценка исторического значения
их деятельности стала гораздо более положительной.
Вопрос состоит в том, насколько все это актуально для оценки
деятельности современных российских «олигархов». Мало кто
помнит о преступлениях, совершенных «баронами-разбойниками»,
но все отдают должное их экономическим достижениям и
благотворительной деятельности. Сегодня их считают прежде

12
ВВЕДЕНИЕ
всего отважными первопроходцами капитализма. Часто говорят,
что «бароны-разбойники» вкладывали средства в промышленность
и строили предприятия — в отличие от «олигархов», которые
просто грабили государство. Однако к 2001 г. стало ясно, что
наиболее успешные «олигархи» серьезно занимаются инвестированием
и реконструкцией предприятий, т. е. именно тем, в чем
сегодняшняя Россия нуждается в первую очередь. От того, допустят
ли они какие-либо эксцессы, как станут развиваться грядущие
кризисы и какова будет направленность идеологии, будет зависеть
отношение общества к «олигархам», как это имело место в случае
с «баронами-разбойниками».
Банковские кризисы случаются во всех регионах мира, это
обычное явление, но особенно пострадала от них Латинская Америка.
Об этом много писали Майкл Гэвин и Рикардо Хаусман. Кризисы
различаются между собой по степени нанесенного ими ущерба,
роста денежной массы, уязвимости банков, — и все эти факторы
вместе взятые усугубили остроту латиноамериканских банковских
кризисов.
Каждый кризис зарождается в рамках цикла, состоящего из
бума и спада, и начинается с чрезмерного увеличения объема банковских
кредитов. М. Гэвин и Р. Хаусман считают, что кредитный
бум нельзя сдерживать регулированием банковской деятельности
посредством соотношения между капиталом и активами, поскольку
такие действия необходимо предпринимать заблаговременно.
Вместо этого расширение кредитования следует сдерживать мерами
ограничительной денежно-кредитной политики.
Банковский кризис инициируется макроэкономическим шоком.
В Латинской Америке неустойчивость ВВП и условий торговли
превышала соответствующие показатели промышленно развитых
стран вдвое, а неустойчивость реального обменного курса валют —
почти втрое. М. Гэвин и Р. Хаусман считают, что воздействие валютной
политики на банки служит убедительным аргументом в
пользу выбора режима плавающего обменного курса. Авторы предостерегают
против введения фиксированного обменного курса,
который невозможно поддерживать сколь угодно долго. Как правило,
сначала высоко поднимаются процентные ставки, чтобы
удержать обменный курс на зафиксированном уровне, а затем,
когда становится невозможно поддерживать фиксированный курс,
происходит его обвал, который тем чувствительнее, чем больше
усилий было потрачено. При гибком обменном курсе внешний шок
приводит к обесценению валюты и к росту цен на внутреннем

ВВЕДЕНИЕ
13
рынке, что вызывает снижение реальной стоимости банковских
ссуд и создает возможности для их выплаты. Одновременно снижается
реальная стоимость банковских обязательств, что способствует
поддержанию платежеспособности банков.
Ввиду того, что Латинская Америка прошла через многочисленные
банковские кризисы, отличавшиеся особой остротой,
местные банки нуждаются в защите от потрясений в гораздо большей
степени, чем финансовые учреждения в других регионах
мира. Банкам нужны два буфера — капитал и ликвидность. Чем
выше степень макроэкономической неустойчивости, тем больше
должен быть размер банковского капитала. Поэтому отношение
капитала к активам у латиноамериканских банков должно превышать
соответствующие показатели банков западных стран. Любопытно,
что в условиях нестабильности банки не заинтересованы
в поддержании достаточного уровня ликвидных резервов,
потому что при этом процентные ставки высоки, а это, в свою
очередь, означает увеличение альтернативной стоимости ликвидных
резервов. Более того, значительный шок ликвидности может
повлечь за собой крах даже самых ликвидных банков. Предполагается,
что центральный банк будет действовать как кредитор
последней инстанции, способствуя сокращению дефицита ликвидных
средств.
Эффективным средством снижения макроэкономических рисков,
равно как и риска банкротства банков является интернационализация.
Она позволяет местным банкам диверсифицировать
валютные риски и делает иностранные банки менее уязвимыми в
каждой отдельно взятой стране. Более того, иностранные банки
легче получают доступ к ликвидным денежным средствам за границей.
Кроме того, внешняя либерализация банковских операций
способна ограничить ренту и пресечь злоупотребления.
Р. Хаусман представил свои выводы в 1998 г., в самый разгар
российского банковского кризиса, и аналогии с Россией были
более чем очевидны. Тяжелый макроэкономический шок привел
к краху почти половины российских банков. Основными ошибками
обанкротившихся банков были чрезмерное аккумулирование
ГКО и многократно возросшего в результате обесценения рубля
объема внешней задолженности. При этом самый большой урон
был нанесен крупным интернационализированным банкам, тогда
как мелкие банки, действовавшие осторожно и ориентировавшиеся
на внутренний рынок, выжили. Положение банков было еще
более осложнено поддержанием высокого обменного курса нацио-

14
ВВЕДЕНИЕ
нальной валюты, за которым последовала его резкая девальвация.
Удар смягчило то обстоятельство, что общая величина потерь
вследствие банковского кризиса была относительно ограничена
скромными масштабами монетизации российской экономики, в
результате чего последняя зависела от банков в значительно меньшей
степени, чем экономика Латинской Америки.
До 1998 г. важнейшей экономической проблемой России считался
чрезвычайно большой бюджетный дефицит. Альберто Алесина
проанализировал существующие политэкономические гипотезы
возникновения бюджетных дефицитов, основываясь на материалах
статьи, написанной им совместно с Роберто Перотти.
Прежде всего возник вопрос: как такие крупные и продолжительные
бюджетные дефициты могли возникнуть в мирное время и
почему они возникли именно в 70-е и 80-е годы? Второй вопрос:
почему огромные государственные долги образовались в таких
странах, как Ирландия, Бельгия и Италия, а в других странах этого
не случилось? Предполагается, что на налогово-бюджетную
политику оказывают влияние некоторые политические и институциональные
факторы.
Согласно одной из существующих теорий правительство страны,
как правило, стремится удержать ставку налогов на постоянном
уровне. Такая политика выравнивания налогов может привести
к чередованию дефицитов и избытков в зависимости от
экономического цикла. В истории США и Великобритании политика
выравнивания налогов представляется рациональной, поскольку
во время войн отношение долга к ВВП повышалось, а в
мирное время снижалось, но увеличение американской задолженности
в 80-е годы не вписывается в эту теорию; не объясняет она
и различий между странами в этой области.
Согласно другой теории избиратели попадают в плен фискальных
иллюзий, не осознавая, что за программу расходов, финансируемую
за счет взятых в долг средств, им позднее придется расплачиваться.
Кейнсианская теория способствовала возникновению
чрезмерных дефицитов, поставив под угрозу проведение
ответственной политики по сбалансированию бюджета. Политики,
в свою очередь, готовы терпеть дефицит в период спада деловой
активности, но не хотят иметь профицит в хорошие времена.
Тем не менее модели политических деловых циклов не объясняют
причины долговременных тенденций в динамике бремени
задолженности.

ВВЕДЕНИЕ
15
Третья теория гласит, что государственный долг перераспределяется
в пользу нынешних избирателей, и бремя его выплаты
ляжет на плечи будущих поколений. Однако крупные государственные
долги часто накапливались и резко сокращались в пределах
жизни одного поколения. Эта теория также не объясняет различий
между странами-должниками и странами, свободными от
долгов.
Согласно четвертой теории долг накапливается в результате
политической поляризации. Руководство одной партии наращивает
задолженность, пытаясь тем самым наложить ограничения
на политический курс следующего правительства, формируемого
другой партией. Чем острее политическая поляризация, тем
больше задолженность. Справедливость этой теории подтверждается
тем, что в 70-е и 80-е годы чередование правительств правых
и левых сил происходило с гораздо большей частотой, чем прежде.
Однако до сих пор ощущается недостаток исследований на эту
тему.
Пятая теория увязывает бюджетные дефициты с неразрешенными
конфликтами по поводу распределения. Чем более неравномерно
распределение стабилизационных расходов, тем позже
в среднем наступает стабилизация. Соответственно чем неравномернее
бремя стабилизации, тем выше будет выигрыш от ее ожидания.
Обобщением этой теории является тезис о том, что стабилизации
может предшествовать экономический кризис, который
положит конец войне на истощение. Таким образом, экономический
кризис может оказаться общественно полезным. Будучи связан
с издержками, он в то же время сокращает сроки принятия
решения о проведении необходимой стабилизации.
Шестая теория допускает возможность географического конфликта
из-за распределения. Согласно этой теории, за налогообложение
и расходы отвечают власти различных уровней. В странах
ОЭСР расходы на региональные программы сокращаются, в
то время как социальные и компенсационные выплаты увеличиваются.
В применении к России наиболее убедительной представляется
пятая теория, в которой говорится о положительных эффектах
макроэкономического кризиса. Конфликт из-за распределения
между центром и регионами приобрел особую остроту в России
в силу запутанности ситуации с федеральными и региональными
правами и обязанностями. Теория поляризации и воспринятое
в искаженном виде кейнсианство также имеют под собой

16
ВВЕДЕНИЕ
некоторые основания, тогда как тезис о политике выравнивания
налогов в данном случае иррелевантен.
Надеемся, что нам удалось убедить читателей в том, что экономический
опыт других стран весьма полезен для России, как это
явствует даже из немногих примеров, приведенных выше. Фонд
Карнеги за Международный Мир предполагает и в дальнейшем
привлекать ведущих экономистов мира к участию в российских
экономических дискуссиях, научный уровень которых непрерывно
повышается.
Выражаем благодарность координаторам программы Московского
Центра Карнеги Оксане Синявской и Наталье Фирсовой за
организационную и редакционную поддержку.
Мы признательны издателям за разрешение опубликовать переводы
статей:
Lindbeck A. The Swedish Experiment // J. <strong>of</strong> Economic Literature.
— 1997. — Vol. 35. — Sept. — Р. 1273—1319;
Collier P., Gunning J. W. Why Has Africa Grown Slowly? // J. <strong>of</strong> Economic
Perspectives. — 1999. — Vol. 13. — № 3. — Summer. — Р. 3—22;
Gavin M., Hausmann R. The Roots <strong>of</strong> Banking Crises: The Macroeconomic
Context / Inter-American Development Bank. — Washington,
DC, 1996. — (Working Paper; № 318);
Alesina A., Perotti R. The Political Economy <strong>of</strong> Budget Deficits / Intern.
Monetary Fund. — S. l., March 1995. — (IMF Staff Papers; Vol. 42,
№ 1).
Во всех указанных случаях издатели не несут ответственности
за точность перевода.
Сопредседатели программы «Экономическая
и социальная политика в переходный период»
Андерс Ослунд,
ведущий научный сотрудник
Фонда Карнеги за Международный Мир
Татьяна Малева,
член научного совета
Московского Центра Карнеги

Макроэкономическая стабильность
и структурные реформы:
уроки Латинской Америки
Рудигер Дорнбуш
Введение
В ТЕЧЕНИЕ последних двадцати лет Латинская Америка пережила
два серьезных потрясения: период сверхвысокой инфляции и
последующей стабилизации, а также переход от закрытой и статичной
экономики к свободному рынку. В одних странах реформы
еще только начинаются, тогда как другие достаточно далеко
продвинулись по этому пути. Там, где и макроэкономическая стабилизация,
и структурные реформы в целом завершены, например,
в Чили или Аргентине, наблюдается быстрый и стабильный
экономический рост. Но даже в тех странах, где реформы проведены
лишь частично, уже заметны первые результаты, и у населения
и инвесторов появились устойчивые ожидания увеличения
темпов роста по мере завершения макроэкономической стабилизации
и структурных реформ.
За несколько десятилетий Латинская Америка прошла большой
путь. В табл. 1 приведены данные об уровне среднедушевого ВВП
в трех ключевых странах региона. Чили уже в начале 60-х годов
пребывало в состоянии застоя, а Бразилия и Мексика демонстрировали
высокие темпы роста до тех пор, пока инфляция и проблемы
с валютным курсом не свели их на нет в конце 70-х. Для
Бразилии и Мексики 80-е годы были потерянным десятилетием,
а 90-е стали периодом возрождения оптимизма. Исключением с
17

18
РУДИГЕР ДОРНБУШ
середины 70-х годов является Чили, где после пиночетовского
путча были проведены макроэкономическая стабилизация и радикальная
экономическая реформа. Высокие темпы роста в Чили
решительно доказывают, что макроэкономическая стабилизация
и структурные реформы приводят к резкому ускорению темпов
экономического роста.
Таблица 1. Рост среднедушевого ВВП
в некоторых странах Латинской Америки
Страна 1970—1979 1980—1989 1990—1997
Бразилия 5,8 0,9 0,1
Чили 0,5 1,7 6,1
Мексика 3,1 0,2 1,5
Ниже рассмотрен опыт стабилизации инфляции и структурных
реформ в Латинской Америке. Статья начинается с обзора опыта
Бразилии, где после успешной стабилизации 1994 г. инфляция
находится на низком уровне. Однако препятствием для экономического
роста остаются переоцененная валюта и незавершенность
реформ. Поэтому мы более подробно остановимся на проблемах,
с которыми столкнулась Бразилия. В разделе 2 обсуждается
необходимость макроэкономической стабилизации, раздел
3 посвящен обсуждению того, почему стабилизация инфляции
часто завершается переоцененностью валютного курса и к каким
проблемам это приводит, в разделе 4 доказывается необходимость
и важность структурных реформ и снижения роли государства в
экономике.
1. Бразилия: финансовая стабилизация
и неоконченная реформа
С тех пор, как в июле 1994 г. после десятилетия неудачных попыток
стабилизации была начата реализация плана «Реал», Бразилия
добилась существенных результатов. Инфляция, ранее достигавшая
масштабов гиперинфляции, была взята под контроль,
и начались реформы. Уже на протяжении четырех лет инфляция
подавлена, и нет признаков ее возвращения на более высокий уровень.
Но бразильская стабилизационная программа необычна, и
успешность ее результатов продолжает вызывать сомнения: большой
бюджетный дефицит, существенное реальное укрепление на-

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
19
циональной валюты, значительный рост реальной заработной
платы, недостаточное продвижение в реализации всеобъемлющей
экономической реформы, большой и растущий дефицит баланса
текущих операций. Действительно, имеются положительные
факторы (рост производительности труда и прямых иностранных
инвестиций), но существуют и серьезные макроэкономические
проблемы, отчего страдает масштабность реформ. В
результате картина выглядит опасно неполной и напоминает большинство
провалившихся латиноамериканских стабилизационных
программ включая и собственно бразильский план «Крузадо» 80-х
годов.
Вопрос в том, сможет ли страна удержать избранный курс, завершить
программу реформ и перейти к высоким темпам роста,
которые ее экономика демонстрировала в 60-е и 70-е годы и которые
сегодня типичны для азиатских стран, или она продолжит
непоследовательную политику, которая делает ее экономику более
уязвимой и не позволит ей добиться серьезных успехов, продемонстрированных
Чили. В частности, как Бразилия должна
решить проблемы, вызванные укреплением реального обменного
курса, ростом бюджетного дефицита и незавершенностью
структурной реформы. Наступят ли когда-нибудь в стране, где
политика всегда на первом месте, хорошие времена для решения
проблем, препятствующих ее успешному развитию?
Бразилия не стоит на грани финансового кризиса, подобного
случившемуся в 1994 г. в Мексике. Даже если реформа в Бразилии
не удастся, мы не станем свидетелями коллапса или полной утраты
доверия. По крайней мере есть 160 млн бразильцев, являющиеся
несгибаемыми оптимистами. Кроме того, торговые ограничения,
увеличение темпов обесценения национальной валюты
(в режиме наклонного коридора — crawling peg), девальвация или
все эти меры в совокупности способны легко предотвратить худшее.
От чего же быть пессимистом — новая модель с высоким ростом
производительности и достаточно равномерным распределением
доходов может еще удивить успехами на всех фронтах.
Возможно, так и будет. Но негативный результат более вероятен,
и эта стратегия просто дает Бразилии больше времени, пусть даже
очень длительное время, но ценой меньшего экономического
роста. Проблема не в близком коллапсе, а в том, что политика и
ее результаты разочаровывают, чего быть не должно. В самом
деле, после спада 1991—1992 гг. начался подъем, продолжающийся
до сих пор с темпами 3,0—4,5%. Но это далеко от результатов,

20
РУДИГЕР ДОРНБУШ
которые в 60—80-х годах показывала Бразилия или ныне демонстрируют
успешно развивающиеся страны от Чили до Малайзии.
Принятая в Бразилии политика перераспределения доходов не
приведет к высоким стабильным темпам роста, которыми должна
увенчаться успешная стабилизация, как было, например, в
Чили. В самом деле, дефицит баланса текущих операций и неспособность
или нежелание сокращать бюджетный дефицит оказывают
искажающее воздействие на проводимую экономическую политику.
Взгляд назад: экономический рост, инфляция
и множество неудачных стабилизаций
В середине 70-х годов Бразилия имела все основания ожидать,
что ее экономика останется в превосходном состоянии в течение
последующих двух десятилетий. Темпы роста тогда были выше,
чем практически где бы то ни было, на протяжении более десятилетия.
Экономическая модель была успешной и не демонстрировала
признаков усталости. Страна научилась жить в условиях высокой
инфляции и замещения импорта, смешанная модель экономики
с очень динамичным государственным сектором стала
успешной стратегией роста, высокие темпы роста сглаживали
проблемы неравенства в распределении доходов, которые в противном
случае могли бы оказаться на повестке дня. «Вашингтонского
консенсуса» еще не существовало, и Бразилия продолжала
двигаться в неверном направлении.
Бразилия — страна будущего, она всегда была такой. Даже если
ее опыт последних 15 лет совершенно удручает, он резко контрастирует
с предыдущими десятилетиями. Действительно, в стране
всегда была инфляция, но до середины 80-х годов она никогда
не превышала 50%. Даже в сложные 1964—1965 гг. инфляция была
все-таки меньше 100%. Поражает, что Бразилия была страной с
высокими темпами экономического роста на протяжении большинства
послевоенных лет. В самом деле, в 50—80-х годах темпы
роста в среднем составляли 7,1% в год. При увеличении населения
на 2,7% в год реальный ВВП на душу населения вырос практически
в четыре раза. В начале 80-х Бразилия была самой многообещающей
из развивающихся стран, ее экономика продолжала
расти и обладала исключительно высоким потенциалом дальнейшего
роста. Этим обещаниям не суждено было реализоваться, но
после разочарования последних 15 лет появилась надежда на воз-

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
21
вращение устойчивого роста в случае завершения структурной
реформы и макроэкономической стабилизации (табл. 2).
Таблица 2. Макроэкономическая история Бразилии
Годы
Темпы роста ВВП
на душу населения, %
Инфляция,
% в год
Источники: IMF, World Bank, Garantia и JPMorgan.
Баланс текущих
операций, % ВВП
1965—1979 5,9 30 Н. д.
1980—1993 0,3 423 –1,4
1993 2,3 2149 0,0
1994 4,2 2669 –0,3
1995 2,7 23 –2,5
1996 1,5 10 –3,2
1997 2,3 7 –4,0
Бразилия по праву известна (печально известна) своей моделью
существования в условиях высокой инфляции. Всесторонняя
и эффективная индексация, простиравшаяся от рынка труда до
цен на товары государственного сектора и от валютного курса до
финансовых рынков, обеспечивала существование системы, в
которой инфляция была относительно стабильной и финансовые
рынки могли функционировать так, что это не приводило к оттоку
средств за границу. Система была доведена до совершенства во
времена военного режима и основывалась на фактической инфляции
в прошлом с нечастыми корректировками. Сначала корректировки
проводились ежегодно, так что ценовые шоки в значительной
степени поглощались, не приводя немедленно к раскручиванию
спирали «цены — заработная плата». Более того, правила
корректировки валютного курса не учитывали инфляцию цен
на импортные товары и поэтому включали в себя встроенный
механизм реального обесценения валюты. В результате проблемы
внешнеторгового баланса не имели большого значения. Система
была идеальной для военного режима, который не желал
иметь дело с макроэкономическими проблемами и полагал, что
избежать резких диспропорций в относительных ценах можно
посредством индексаций. И вплоть до конца 70-х годов это действительно
удавалось.
Все изменилось после нефтяных шоков 70-х. Бразилия была
крупнейшим импортером нефти. Сначала внутренний рост цен
на нефтепродукты был отложен, и дефицит баланса текущих опе-

22
РУДИГЕР ДОРНБУШ
раций, вызванный более высокими мировыми ценами и отсутствием
выравнивания внутренних и внешних цен, был профинансирован
за счет займов за рубежом. Бразилия предусмотрительно
практиковала долгосрочные заимствования, и если бы нефтяной
шок был кратковременным, все могло бы окончиться благополучно.
Но второй нефтяной шок показал, что не существует
быстрого способа улучшения ситуации. Большой дефицит баланса
текущих операций привел к росту накопленного внешнего долга.
Антиинфляционная политика США, проводившаяся в начале
80-х годов, привела к тому, что внешние заимствования стали довольно
рискованными. Растущие цены на нефть в полностью индексируемой
системе привели к увеличению темпов инфляции с
40% в середине 70-х годов до 180% в 1982 г. Сокращение интервала
между корректировками с года до полугода, существенно усиленное
пассивной денежной политикой, еще больше подстегнуло
инфляцию. Кризис внешних заимствований сократил возможности
для пролонгации долгов и финансирования дефицита. Партия
была сыграна, и Бразилия оказалась на пути к высокой инфляции
и стагнации.
Претензии Бразилии на возможность благополучного существования
в условиях инфляции относятся к периоду конца 60-х —
начала 70-х годов, когда инфляция была умеренной (20—30%),
довольно стабильной и даже постепенно уменьшалась. Казалось,
что в сочетании с очень высокими темпами экономического роста
инфляция не составляет проблемы. Нефтяные шоки 70-х годов
изменили положение. После второго шока стало очевидно,
что повышение мировых цен на нефть должно отразиться на изменении
относительных цен внутри страны. В условиях полной
внутренней индексации заработной платы и обменного курса
повышение цены на нефть вызвало повышение заработной платы,
что, в свою очередь, привело к еще более значительному росту
цен. В таких условиях динамика реальной заработной платы
может быть проиллюстрирована с помощью обычного пилообразного
графика: для уменьшения среднего уровня реальной заработной
платы между индексациями, которые приводили к ее восстановлению
на прежнем уровне, темпы инфляции должны были
увеличиваться, чтобы обеспечить более существенное уменьшение
реальной заработной платы за очередной цикл. Денежная
политика только обслуживала этот процесс. Темпы инфляции
возросли до 60% и 100% в начале 80-х годов. Даже тогда инфляция
казалась сравнительно постоянной.

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
23
С точки зрения сегодняшнего дня очевидно, что на протяжении
рассматриваемого периода имело место постоянное увеличение
темпов инфляции с резкими колебаниями от месяца к месяцу.
Поскольку инфляция приводила к обесценению реальной
заработной платы, ежегодные индексации уступили место полугодичным,
затем интервал уменьшился до квартала и менее. Темпы
инфляции увеличились, стабильность инфляционного процесса
70-х годов была утрачена. К 1985 г. темпы инфляции возросли
до 200% без перспективы сокращения.
Бразильские экономисты давно признавали, что в условиях
полной обязательной индексации жесткая денежная политика не
является удовлетворительным средством борьбы с инфляцией.
Тот факт, что у инфляции есть инерция, в условиях закона об индексациях
предполагал необходимость использования альтернативного
вида стабилизации — гетеродоксальной. Необходим был
не только контроль над спросом, но и управление согласованным
прекращением процесса взаимоувязанного повышения цен и заработной
платы. Не удавшийся план «Крузадо» 1986 г. и был разработан
для достижения этой цели. В нем первоочередное внимание
уделялось политике увязки доходов: снижению растущей
заработной платы и частичной индексации соглашений о заработной
плате, по которым еще не была проведена корректировка,
в комбинации с твердым контролем над ценами. Прекращение
инфляции в один день привело к эйфории. Поскольку бразильская
инфляция не была результатом инфляционного создания
денег (правительство свободно могло финансировать себя за
счет заимствований на рынке капиталов), идея для ее подавления
остановить раскручивание спирали «зарплата — цены» была вполне
приемлемой. Неприемлемым было немедленное использование
наступившего затишья для увеличения спроса и подъема экономической
активности. Бум был очень краткосрочным, контроль
над ценами принимал все более принудительный характер (правительство
даже использовало военную авиацию для окружения
скота, который собственники не пускали на рынок). Неудивительно,
что эпизод закончился волной корректирующей инфляции.
К началу 1987 г. инфляция была уже на уровне 400% и продолжала
расти.
План «Крузадо» интересен тем, что явился отражением основных
характеристик инфляции в Бразилии: инфляция — это процесс,
который из-за явной или скрытой индексации характеризуется
инерцией, что определяет неэффективность монетарного

24
РУДИГЕР ДОРНБУШ
сдерживания, приводящего скорее к спаду, чем к дезинфляции.
Этот план также сделал очевидным низкий болевой порог: политика
ограничения спроса с целью усиления политики регулирования
доходов не получила никакой поддержки. Неудачи большинства
последующих планов в основном были связаны с этими же
двумя моментами.
Дальнейшие годы отмечены постоянными безуспешными попытками
остановить инфляцию. Каждый план чем-то отличался
от остальных: одни не включали вообще никаких мер, другие предполагали
замораживание и инфляционное обесценение всех номинальных
активов, и во все планы были встроены специальные
механизмы для борьбы с инерцией. За каждой стабилизацией вскоре
следовал новый виток инфляции, причем темпы ее всегда были
выше, чем прежде. Каждый план имел название, большинство планов
предполагало введение новой денежной единицы или по крайней
мере снижение количества нулей на банкнотах: «Крузадо»,
«Крузадо II», «Брессер», «Саммер», «Коллор», «Коллор II» и, наконец,
план «Реал» (названный так «в честь» новой денежной единицы),
который до сих пор действует и (хотя и не полностью)
может быть решением проблемы инфляции в Бразилии.
В плане «Реал» не использовались ни контроль над ценами и
заработной платой, ни конфискации активов. Очевидно, что в
бразильском контексте резкое сокращение спроса было в равной
степени исключено. Признание того, что даже при высочайших
темпах инфляции вопросы инерции и координации были наиважнейшими,
означало необходимость выработки метода, при котором
установление цен и заработной платы происходило бы в условиях,
приближенных к нулевой инфляции. На этот раз вместо
переоценки всех контрактов для координации одновременной
дезинфляции был выбран метод средней хронологической. В его
основе лежал сложный процесс перехода к учетной единице
(URV): в марте 1994 г. вся заработная плата была конвертирована
в эту единицу, которая была установлена на уровне средней заработной
платы за предыдущие четыре месяца, что позволило избежать
инфляционного снижения заработной платы. Заработная
плата в этих учетных единицах индексировалась к предыдущему
году еще в течение одного года. Учетная единица, в свою очередь,
была привязана в доллару США и в момент стабилизации была
конвертирована в новую валюту — реал — в соотношении 1 : 1.
Непосредственно после стабилизации новые деньги подорожали
по отношению к доллару почти на 15%, что усилило дезин-

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
25
фляцию. В течение следующего года различные меры по индексации
заработной платы значительно увеличили ее. Дезинфляция
состоялась, но как и в предыдущих случаях, она оказалась
неполной, и не было никаких оснований полагать, что она продлится
долго.
Постинфляционные проблемы
После подавления инфляции путем введения новой национальной
валюты возникло несколько критических моментов. Не останавливаясь
на каждой из проблем, перечислим ключевые черты,
некоторые из которых подробнее рассмотрены ниже.
1. Резко увеличилась заработная плата при переходе к новой
денежной единице (как результат преднамеренной политики заработной
платы, индексации и вследствие некоторой инерции,
перенесенной на новые деньги), что оказало мощное влияние на
спрос. Более подробно мы рассмотрим изменения в заработной
плате в следующем разделе, здесь отметим только, что реальный
доход наименее обеспеченных 50% населения вырос почти на
40%.
2. Существенно изменились относительные цены (что, безусловно,
связано с ростом заработной платы). Реальный обменный
курс, измеренный в единицах заработной платы, индекса потребительских
цен или индекса цен производителя, существенно подорожал
— от 20% до 50% в зависимости от методики расчета.
3. Сразу после стабилизации произошел очень быстрый рост
промышленного производства и дефицита баланса текущих операций,
вызванный возрождением кредитования и ростом реальной
заработной платы. Риск повторения вспышки инфляции (как
в Германии в 1925 г.) убедил правительство перейти к сверхвысоким
процентным ставкам — более чем 40% в реальном выражении
в среднем за 1995 г. Неизбежным следствием этого стали массовые
банкротства включая многочисленные банкротства банков.
Однако рост процентных ставок сработал с точки зрения снижения
инфляции.
4. В результате либерализации импорта в начале 90-х годов,
высокого уровня спроса и реального удорожания национальной валюты
произошло существенное увеличение внешнеторгового дефицита
от практически нулевого в 1992 г. до 24 млрд долл. в 1996 г.
Дефицит текущего платежного баланса возрос примерно на 2,5%
ВВП именно в то время, когда Мексика переживала кризис.

26
РУДИГЕР ДОРНБУШ
5. Для того, чтобы профинансировать дефицит баланса текущих
операций, ограничить спрос и уменьшить риск вспышки
инфляции, центральный банк повысил процентную ставку до громадных
размеров. В 1995 г. реальные процентные ставки в среднем
были на уровне 44% по сравнению с 11% в 1994 г. Высокие
процентные ставки привели к снижению темпов роста, существенно
обострили проблемы банковского сектора, но и вызвали
очень большой приток капиталов. С декабря 1993 г. по декабрь
1995 г. иностранные валютные резервы увеличились с 32 до
52 млрд долл., а к концу 1996 г. возросли до 59 млрд.
6. К началу 1995 г. жесткая денежная политика стала оказывать
отрицательное воздействие, и к середине 1995 г. наметилась тенденция
к экономическому спаду. К середине 1996 г. ослабление
денежно-кредитной политики привело к оживлению деловой активности,
а вместе с тем к ухудшению баланса текущих операций.
Потребительский бум продолжался. Сектор производства основных
фондов, напротив, находился в упадке, вызванном либерализацией
импорта и удорожанием курса реала.
7. Изначально политика обменного курса предполагала фиксацию
курса реала к доллару в отношении 1 : 1. Затем реал подорожал
по отношению к доллару, что способствовало увеличению дезинфляционного
эффекта денежной реформы. Первоначальное
снижение курса реала и дальнейшее постепенное изменение курса
в рамках наклонного валютного коридора к настоящему времени
создали ситуацию относительно стабильного, хотя и сильно
завышенного реального обменного курса, о чем свидетельствуют
проблемы с балансом текущих операций.
8. В конце 1997 г. в контексте азиатского кризиса Бразилия
приняла на себя обязательство следовать программе Международного
валютного фонда, предполагающей сокращение бюджетных
расходов и высокие реальные процентные ставки. Постепенно
набирает силу экономический спад; понятно, что не последнюю
роль в этом процессе играет завышенный реальный обменный
курс.
Реальная заработная плата и реальные доходы
Стабилизация имела большой политический успех. Он объясняется
главным образом существенным ростом реального дохода
работающих и еще бóльшим ростом доходов беднейших слоев
населения, а не победой над инфляцией. В этом подразделе рас-

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
27
сматриваются основные изменения в сфере реальной заработной
платы, распределения доходов и сокращения бедности, произошедшие
после стабилизации инфляции.
В 1990—1992 гг. ВВП на душу населения Бразилии уменьшался.
В течение 1994 (года стабилизации) и 1995 гг. наблюдался быстрый
рост ВВП на душу населения. Кроме роста производства на
увеличение реальных доходов повлиял рост реальной заработной
платы (и кредита). Как и следовало ожидать, снижение инфляции
при периодических индексациях ведет к уменьшению инфляционного
обесценения реальной заработной платы между индексациями.
Таким образом, средний уровень реальной заработной
платы за 1995—1996 гг. превысил максимальное значение этого
показателя в 1994 г. Реальная заработная плата в Сан-Паулу, например,
увеличилась на 26% за период с 1993 по 1996 г. Реальная
минимальная заработная плата также существенно возросла.
Минимальная заработная плата играет ключевую роль в бразильской
экономике: это базовая заработная плата для легального сектора
экономики, а также ключевой параметр для той части рабочей
силы (21%), которая, по оценкам, работает по ставке ниже
минимальной.
Бразилии не удалось избежать тенденции, сопутствующей реализации
стабилизационных программ в Латинской Америке и где
бы то ни было еще: существенного роста реальной заработной
платы. Поскольку в других случаях рост реальной заработной платы
и потребительский бум в конечном счете приводили к провалу
стабилизации или по крайней мере к трудностям в экономической
сфере, подобный исход является реальной перспективой и
для Бразилии.
В случае Бразилии резкий рост реальной заработной платы
повлек за собой значительное перераспределение доходов. Результаты
обследования домохозяйств свидетельствуют о росте как
реальной заработной платы, так и относительной заработной
платы низкооплачиваемых рабочих. В то время как реальный трудовой
доход вырос буквально в каждом дециле распределения
доходов, в беднейшей группе реальная заработная плата практически
удвоилась. Сравнительное положение беднейшей группы
населения очевидно улучшилось: децильный коэффициент (coотношение
доходов 10% наиболее и наименее обеспеченного населения
страны) уменьшился с 72 до 49 за 1993—1995 гг.
Такой же феномен наблюдался и во время реализации неудачного
плана «Крузадо» 1986 г. Сравним с данными табл. 3, реаль-

28
РУДИГЕР ДОРНБУШ
ный медианный доход беднейшей группы с 1985 по 1986 гг. продемонстрировал
следующую динамику (в тех же единицах измерения):
26, 46 и потом снова 29 — короткий рост, не продлившейся
долго ни в абсолютном, ни в реальном выражении. Контроль
над ценами обеспечил только временную стабилизацию, которая
завершилась новым витком роста цен.
Таблица 3. Медианная реальная заработная плата за месяц
(в ценах сентября 1995 г.)
Группа доходов 1990 1993 1995
Изменение
1995/1993, %
Нижние 10% 29 23 42 82,7
Нижние 50% 96 86 116 34,9
Верхние 10% 1707 1648 2044 24,0
Источник: IBGE (PNAD).
Рассмотрим рост реальной заработной платы и ее распределение
с точки зрения бедности. Это главная проблема Бразилии,
где распределение доходов является исключительно плохим даже
по стандартам стран третьего мира. За последние три десятилетия
распределение доходов постепенно ухудшалось: в 60-е годы
доля беднейших 60% в совокупных доходах составляла 25%, а к
90-м она упала до всего лишь 16,3%, в то время как доля наиболее
обеспеченных 10% населения в совокупном доходе возросла с
39,7% до 49,7%.
В самом деле, план «Реал» (в дополнение к другим улучшениям
в экономике Бразилии включая экономический рост и напрямую
не связанный с планом «Реал» подъем в сельском хозяйстве) привел
к значительному снижению бедности. Рост реальной заработной
платы и занятости способствовал выходу из зоны бедности
почти 13 млн человек. Доля бедных в населении страны снизилась
до показателей десятилетней давности — времен плана «Крузадо»!
Данные впечатляют: общее число бедных уменьшилось с
1990 по 1995 гг. с 42 млн до всего лишь 30,4, а доля бедных — с 30%
до 21%.
Влияние роста реальной заработной платы и благоприятных
изменений в распределении доходов не исчерпывает перечень
положительных последствий с точки зрения улучшения положения
работающих. Дополнительный рост реальной заработной
платы произошел за счет исчезновения инфляционного налога и

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
29
устранения колебаний реального дохода в период между индексациями.
Важно отметить, что возобновление кредита, всегда
сопровождающее уменьшение процентных ставок, также повышает
уровень жизни.
Неудивительно, что непосредственно за претворением в жизнь
плана «Реал» наступил потребительский бум. Доля потребления
в ВВП возросла до 82,1% по сравнению с 77% в 1980—1994 гг. За
последние 15 лет потребление достигало подобной отметки только
в 1986 г., во время осуществления плана «Крузадо». Тогда доля
потребления в ВВП была практически такой же — 82,3%. Это совпадение,
надо признаться, несколько беспокоит.
Рост потребления в 1994—1995 гг., последовавший за экономическим
подъемом 1993 г., впечатляет. Несомненно, стремительный
рост заработной платы и доходов, подкрепленный возобновлением
кредитования и расширением доступа к кредиту для мелких
потребителей, привел к всплеску потребительских расходов.
Следует обратить внимание на различие в динамике потребления
автомобилей, приобретаемых сравнительно состоятельной частью
населения, и холодильников и телевизоров, покупаемых
сравнительно бедной его частью (табл. 4).
Таблица 4. Потребление
(изменение в натуральном выражении), %
Предмет
потребления
1992 1993 1994 1995 1996
Холодильники –34,7 19,8 45,0 26,2 33,3
Автомобили –3,9 43,3 13,7 12,7 10,8
Телевизоры –12,2 45,7 43,0 13,4 37,7
Видеокассеты –20,4 47,3 51,2 56,0 40,4
Источник: Conjuntura Economica.
Приведенные данные показывают, что план «Реал» был большим
достижением в деле создания условий для экономического
роста, сопровождающегося улучшением распределения доходов.
Прирост реальной заработной платы был существенным для всех
категорий и в особенности для нижней половины распределения.
Очевидная проблема состоит в том, как сохранить такое перераспределение.
Иначе говоря — что является оборотной стороной
прироста реальной заработной платы и дохода для среднего бразильца?
Если это в основном внешние заимствования и переоце-

30
РУДИГЕР ДОРНБУШ
ненность национальной валюты, то требуется осторожность, поскольку,
как и во времена плана «Крузадо», стабилизация продлится
недолго, если ее быстро и решительно не подкрепить структурными
реформами и последующим ростом производительности
труда. В лучшем случае это лишь аванс за реформы, в худшем —
непозволительная роскошь.
Реальный обменный курс
После мексиканского кризиса 1994 г. реальному обменному курсу
стали придавать особое значение при оценке успешности стабилизационной
программы. Несмотря на то, что в Мексике большую
роль сыграли и другие факторы (сокращение сроков задолженности,
долларизация, экспансионистская кредитная политика),
не подлежит сомнению, что существенное реальное удорожание
песо было главным фактором, сформировавшим ситуацию,
при которой кризис стал возможен. Если не ограничиваться опытом
Мексики, можно обратиться к исследованию [13], содержащему
анализ развития событий в случае большого реального удорожания
национальной валюты. В этой работе на примере выборки
из 93 стран показано, что не было случая, чтобы реальное удорожание
валюты на 35% и более (с учетом тренда и изменения
фундаментальных экономических показателей, таких, как темпы
экономического роста, уровень образования и производительности
труда и т. д.) не привело в конечном счете к резкому ее обесценению.
Даже при более умеренном удорожании вероятность
обесценения была очень высока.
Уместно начать с анализа показателей, измеряющих реальный
обменный курс. Рассмотрим бразильский уровень оптовых цен в
долларах. По сравнению с началом 90-х годов наблюдается
25%-ный рост долларовых оптовых цен. Конечно, этот показатель
не учитывает уровень долларовых оптовых цен в основных странах-конкурентах,
таких, как Аргентина с ее возросшим уровнем
цен или Европа и Япония, где цены в долларовом выражении резко
упали.
Другим показателем реального обменного курса является отношение
потребительских цен к ценам производителей в Бразилии
(табл. 5). Этот коэффициент в общих чертах отражает отношение
цен на торгуемые и не торгуемые на мировом рынке товары.
Это отношение выросло почти на 60%, что, несомненно, отражает
существенное изменение относительных цен, которого

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
31
можно было бы ожидать, учитывая серьезные изменения в распределении
доходов и реальной заработной плате, рассмотренные
ранее.
Таблица 5. Показатели реального обменного курса
(значение показателей в 1990 г. = 100%)
Показатель 1993 1994 1995 1996
ИПЦ/ИОЦ 114 129 154 172
Обменный курс по ИПЦ 82 93 112 120
Заработная плата в иностранной валюте 107 139 196 245
Примечание. ИПЦ — индекс потребительских цен; ИОЦ — индекс оптовых цен.
Источники: IMF, Fundap, IPEA.
Следующий вопрос: является ли это свидетельством переоцененности
валюты, и если да, то какие неблагоприятные последствия
оно может иметь? Озабоченность возможной переоцененностью
валюты объясняется тем, что реальное удорожание практически
всегда кончается плохо. Есть два варианта развертывания
внешнего кризиса: из-за завышенного курса валюты и из-за
избыточной внешней задолженности. Обе проблемы нарастают
во времени, обе неожиданно становятся критическими в тот момент,
когда развитие событий приводит либо к невозможности
пролонгации кредитов и/или к невозможности найти источники
для покрытия дефицита баланса текущих операций. В любом
случае, даже при отсутствии действительного кризиса, переоцененность
валюты или высокая премия за риск в составе процентных
ставок, являющаяся следствием избыточной задолженности,
ведут к снижению темпов роста и уже этим демонстрируют свою
непрочность.
Высокий уровень задолженности или значительная реальная
переоцененность национальной валюты (не оправданная изменениями
фундаментальных экономических факторов) делают
страну более уязвимой и склонной к кризисам, даже если они объясняются
очень специфическими обстоятельствами. То, когда, как
и почему происходит кризис, зависит, конечно, от обстоятельств.
Например, подрыв доверия к политике способствует бегству капитала,
поток «горячих денег» ускоряет кризис, хрупкая банковская
система, отягощенная большими валютными рисками, усиливает
кризис, ликвидная структура задолженности способству-

32
РУДИГЕР ДОРНБУШ
ет быстрому развитию кризиса, если он начался. Финансовые
соображения важны с точки зрения объяснения специфических
событий, но их не следует рассматривать в качестве первичных
причин или единственного источника кризиса.
Неудивительно, что при движении к катастрофе нет единого
мнения относительно того, что является опасно завышенным
реальным обменным курсом. В результате реальное удорожание
продолжается до тех пор, пока не сталкивается с реальностью.
Теория помогает объяснить, что должно произойти, чтобы относительные
цены пришли в равновесие. Если экономика подвергается
реформированию, в особенности либерализации внешней
торговли, которая должна сопровождаться падением равновесных
цен в долларах, то реальное удорожание валюты оказывается
опасной тенденцией. Рассмотрим этот случай подробнее.
Действительно, Бразилия предприняла существенную либерализацию
внешней торговли. Квоты были практически полностью
отменены, а средний тариф снижен с 51% в 1988 г. до 14% в 1994 г.
Объем импорта в секторе промышленных товаров резко увеличился.
В среднем доля импорта в потреблении возросла с 4,4% в
1989 г. до 15,5% в 1995 г.
Экономические реформы — открытие торговли, дерегулирование,
реструктуризация, приватизация, уменьшение роли правительства,
открытие рынка капиталов — имеют два важных последствия.
За счет реструктуризации повышается производительность
труда и, следовательно, долгосрочные перспективы экономики.
Это лучше всего можно проиллюстрировать увеличением стоимости
акций предприятий в отраслях, наиболее выигравших от
либерализации; этот эффект неоднозначен, поскольку либерализация
экономики уничтожает возможности для монопольных
прибылей или скрытых субсидий. Общий результат таких изменений
— это всегда повышение привлекательности экономики
страны для внешних инвесторов и, следовательно, повышение
стоимости активов.
Другое последствие — влияние реформ на рынок труда. В долгосрочной
перспективе представляется возможным, что в стране, более
эффективно использующей ресурсы и работающей над привлечением
иностранных инвесторов, со временем будет и более высокая
заработная плата. Естественно, это не так в краткосрочной перспективе,
пока происходят перемещение ресурсов и инвестиции в
новые заводы и оборудование. Фактически в краткосрочной перспективе
равновесная заработная плата (или заработная плата в

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
33
долларах — для краткости) должна снизиться. Таким образом, цены
акций и равновесная заработная плата в долларах (или обменный
курс) движутся в противоположных направлениях.
Либерализация торговли требует уменьшения стоимости национальной
валюты в реальном выражении и падения заработной
платы в долларовом выражении. Однако одного обращения
к либерализации торговли недостаточно, чтобы доказать, что в
случае комплексных реформ, включающих возвращение на мировой
рынок капиталов, реальная заработная плата в долларах обязательно
снизится. Мы видели, что в действительности при таких
реформах происходит прямо противоположное: реальная
заработная плата и реальный обменный курс растут. Но именно
это и отражает противоречивость процессов реформ. С точки
зрения положения на рынке труда проведение реформ требует
снижения заработной платы в долларах, которое позволит приспособиться
к падению спроса на рабочую силу в государственном
секторе и секторе импортозамещения, который сталкивается
с беспрецедентным ростом конкуренции со стороны импорта.
И тем не менее заработная плата стремится вверх под воздействием
доминирующего эффекта притока капиталов.
Есть два случая, когда подобная ситуация может существовать,
не приводя к краткосрочным проблемам с безработицей. Первый
— если бум инвестиций в физические активы вовлекает в этот
процесс рабочую силу, а за пределами непосредственного временнóго
горизонта ведет к созданию новых рабочих мест в секторе
производства товаров для внутреннего потребления и экспортных
товаров при неизменной или даже более высокой заработной
плате. Можно представить, что расширение дерегулирования
и рост эффективности государственных закупок или же улучшение
доступа к внешним рынкам могут привести к такому
эффекту. Экспорт, например, может увеличиться просто потому,
что множество косвенных налогов было отменено, а одного этого
достаточно для успеха. Чем больше изначальный антиэкспортный
уклон в системе, тем больше шансов, что реформа окупит
себя на рынке труда без необходимости сокращения заработной
платы и обесценения валюты. Конечно, в типичной искаженной
экономике экспорту уделялось первоочередное внимание на протяжении
длительного времени и, наоборот, существовал уклон в
сторону ограничения импорта. В таком случае подавляющей тенденцией
должно быть сокращение заработной платы и обесценение
валюты.

34
РУДИГЕР ДОРНБУШ
Меры по увеличению прибыльности экспорта, например, приватизация
портов и доступ к импортируемым сырью и полуфабрикатам
по пониженной ставке тарифа, могут привести к существенному
росту экспорта. Но часто это увеличение недостаточно
для поглощения избытка рабочей силы, образовавшегося в ходе
реформ. Даже при мощном росте экспорта безработица остается
высокой. В значительной степени обесценение валюты и реформа
рынка труда взаимозаменяемы, но в отсутствие того или другого
безработица обязательно вырастет. Даже если реформа пользуется
доверием, инвестиции в расширение чистого экспорта и
повышение темпов роста, которые должны поглотить избыточную
рабочую силу с рынка, требуют очень долгого времени.
Дефляция не приходит быстро, и, следовательно, экономика
оказывается запертой в ситуации высокой безработицы. Конечно,
всегда есть реформы, которые могут помочь, но более низкий
уровень цен и заработной платы был бы очень полезен. Хороший
пример — Аргентина: реструктуризация и завышенный
курс валюты резко увеличили безработицу. В результате нет инвестиционного
бума. Заработная плата в долларовом выражении
должна снизиться для увеличения занятости. В условиях фиксированного
обменного курса это означает дефляцию, которая всегда
болезненна, а потому и длительна.
Другой путь приспособления к дерегулированию, реструктуризации
и открытию торговли — это бум внутреннего потребления.
Эффект Диаса Алехандро (Diaz Alejandro) — краткосрочный
рост за счет повышения реального спроса — сработает в
этом направлении, доступ к мировому рынку капиталов, очевидно,
будет иметь тот же результат, что и экспансионистская
фискальная политика. Но, естественно, это лишь краткосрочное
решение. После года или двух по мере роста производительности
труда и снижения расходов опять возникнет проблема
безработицы. Более того, мы имеем дело не с экономикой,
в которой ресурсы переводятся в направлении расширения
экспорта и замещения импорта, а скорее с экономикой, которая
слишком много тратит на импорт и пренебрегает созданием
рабочих мест в промышленности, что в конечном счете поддерживает
высокую заработную плату. В результате после краткосрочного
приспособления выявляются крупные диспропорции.
Другая сторона медали: большой внешний дефицит отражает
наличие «дешевого» импорта, высокий уровень внутреннего
спроса и легкий доступ к внешнему финансированию.

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
35
Поскольку дефицит баланса текущих операций очень велик, то
когда его финансирование неожиданно прекращается, требуется
существенное корректирующее обесценение валюты.
Пытаясь доказать, что существующий валютный курс не завышен,
правительства часто указывают на прирост производительности
труда. Они отмечают, что реформы привели к резкому улучшению
возможностей для фирм, которые вследствие этого оказываются
конкурентоспособными даже при существенно выросшем
курсе. Этот аргумент нуждается в тщательной проверке
по двум причинам. Во-первых, если фирмы стали настолько более
эффективными, то почему происходит удорожание валюты?
Да, заработная плата может вырасти без увеличения стоимости
затрат труда на единицу товара. Но при росте цен в долларовом
выражении это означает, что улучшение производительности не
является доминирующим фактором и по этой причине конкурентоспособность
снижается. Конечно, встает проблема поиска подходящего
индекса цен, отражающего международную конкурентоспособность,
а такой индекс, как правило, отсутствует. Обращение
вместо этого к темпам роста экспорта часто некорректно.
Наиболее вероятно, что одновременно как экспорт, так и импорт
растут темпами, выражающимися двузначными числами, и при
этом чистый экспорт обычно уменьшается.
Во-вторых, на более фундаментальном уровне высокие темпы
прироста производительности просто означают большую безработицу.
Если фирмы переходят ко все более капиталоемким технологиям
и их инвестиции в основном определяются наличием
капитала, а повышение качества достигается за счет импорта комплектующих,
проблема рынка труда остается нерешенной. В действительности
фирмы продолжают существовать, и создается впечатление,
что многие из них могут работать при практически
любом обменном курсе, но это однозначно не способствует решению
проблем, существующих на рынке труда, в национальной экономике
в целом и в финансовом секторе.
Данные по производительности труда часто искажены по причине
трудностей измерения добавленной стоимости. Но допустим,
что они верны. Тогда снова возникает проблема: даже если
фирмы приспособились к работе при высоком обменном курсе,
необходимость поддержания полной занятости по-прежнему актуальна.
Сдвиги в распределении доходов в направлении труда и
бюджетный дефицит являются в лучшем случае временным решением
проблемы.

36
РУДИГЕР ДОРНБУШ
В Бразилии реальное повышение курса национальной валюты
отражает как перераспределение доходов, так и рост расходов,
явившийся результатом роста заработной платы и увеличения
расходов бюджета. Не произошло резкого роста безработицы, но
напряжение наблюдается и на рынке труда, и в платежном балансе.
Рост использования торговых ограничений, субсидий и ограничений
импорта означает, что реальный обменный курс становится
центральным вопросом.
Бюджет
Несомненно, к нерешенным относится и проблема бюджетного
дефицита. Уменьшение долга после его замораживания при
президенте Коллоре способствовало снижению расходов на его
обслуживание. Но очень высокие процентные ставки в реалах в
1995 г. привели к новому росту долга практически до прежнего
уровня (табл. 6). Операционный бюджетный дефицит (отражающий
скорее значительный дефицит бюджета штатов, чем федерального
бюджета) не настолько велик, чтобы грозить Бразилии
проблемой финансирования. Но он достаточно значителен в сочетании
с общим уровнем долга, чтобы еще один период высоких
процентных ставок принес большие проблемы. Также очевидно,
что дефицит слишком велик и устойчив, чтобы ожидать, что
крупномасштабные реформы смогут его уничтожить.
Таблица 6. Бюджетный дефицит, % ВВП
Год
Первичный дефицит
Операционный дефицит
общий федеральный общий федеральный
Государственный
долг/ВВП
1991 3,0 0,8 1,5 0,3 43,5
1992 2,3 1,3 –2,2 –0,8 42,8
1993 2,6 1,4 0,3 0,0 36,4
1994 4,3 3,0 0,5 1,6 28,5
1995 0,3 0,6 –4,8 –1,6 31,7
1996 –0,7 0,4 –3,9 –1,7 35,1
1997 Н. д. Н. д. –3,3 –1,2 41,5
Источники: Central Bank, Ministry <strong>of</strong> Finance, Garantia.

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
37
Следовательно, в случае неблагоприятного стечения обстоятельств
бюджетный дефицит и государственный долг лишь усугубят
проблему и, возможно, весьма серьезно. Если же ничего не
случится, то в растущей экономике дефицит не приведет к критическому
возрастанию государственного долга. С этой точки зрения
постепенное снижение бюджетного дефицита — разумная
стратегия.
Бюджетные проблемы важны, поскольку это вопрос стабильности
и потому, что дефицит снижает сбережения и инвестиции.
Однако это не проблема номер один для Бразилии.
Достаточно ли глубоки реформы?
Исторически в Бразилии преобладает статизм: большое количество
предприятий находится в государственной собственности,
во внешней торговле главенствует протекционизм, рынок труда
административно регулируется, как и цены на олигополистических
рынках. Удивительно, насколько хорошо в этих условиях
функционировала бразильская экономика. Сегодня среди развивающихся
стран во всем мире началась гонка по реформированию
экономики, уменьшению роли государства, либерализации
как средству повышения производительности труда и расширения
доступа к внешним ресурсам. Насколько преуспела Бразилия
по сравнению с другими странами? Ответ очевиден: не слишком.
Есть много исследований, анализирующих реформы в этой стране
как в общих чертах, так и весьма детально. Все они делают
вывод, что Бразилия принадлежит к группе стран, где этот процесс
идет медленно и пока далек от завершения.
1. Весьма амбиционное исследование, охватывающее все страны
мира, было проведено «Heritage Foundation» и «Wall Street Journal».
Его объектами стали политика в области внешней торговли,
налогообложение, государственное вмешательство в экономику,
денежно-кредитная политика, прямые иностранные инвестиции,
цены и заработная плата, права собственности, регулирование и
черный рынок. По каждому из показателей стране присваивался
балл от 1 (свободный рынок) до 5 (зарегулированный рынок).
Среди 148 стран Бразилия заняла 94-е место со средним баллом
3,35, попав в категорию «в целом несвободных стран». Интересно,
что показатели Бразилии столь же хороши (или плохи), что и
у Мексики, лучше, чем у Венесуэлы (3,6), но хуже, чем, например,
у Пакистана (3,1). Бразилия заметно меньше преуспела, чем Ар-

38
РУДИГЕР ДОРНБУШ
гентина (2,65), относительно которой также существует проблема
использования устаревшей информации по инфляции, Чили
(2,25) или Южная Корея.
2. Еще одно исследование процесса реформ провел Межамериканский
банк развития (Inter-American Development Bank —
IDB). Учитывался очень большой круг показателей структурных
реформ: внешняя торговля, налоговая политика, финансовая
политика, приватизация, регулирование рынка труда, пенсионная
система. Используя балльную оценку, IDB делит страны
на четыре группы со следующими характеристиками: ранние
или поздние реформы, быстрые или медленные реформы. Реформы
в Бразилии характеризуется как поздние и медленные,
что верно и для Венесуэлы и Мексики. Аргентина и Чили, напротив,
отнесены к странам с ранними и быстрыми реформами.
3. Всемирный экономический форум опубликовал рейтинг конкурентоспособности
(разработанный под руководством Дж. Сакса),
включающий набор показателей деловой активности (особое
внимание придавалось открытости экономики, финансовому рынку
и рынку труда, а также состоянию бюджета и степени государственного
регулирования экономики). Индекс охватывает 49
стран. Бразилия занимает 48-е место, на одно место дальше, чем
Венесуэла, гораздо дальше Мексики (33-е) и Чили (18-е), опережая
только Россию.
4. Группа ориентированных на рынок институтов «Economic
Freedom <strong>of</strong> the World» ежегодно публикует «Оценку экономической
свободы». Это индекс по более чем 100 странам, описывающий
пять групп показателей: денежная политика и инфляция,
работа правительства и государственное регулирование экономики,
драконовское и дискриминационное налогообложение, внешнеэкономические
ограничения. С 1993 по 1995 гг. рейтинг Бразилии
составил 97 из 103. В докладе делается заключение, что «политика
Бразилии противоречит экономической свободе практически
во всех областях».
5. American Express Bank провел в 1997 г. исследование в 43 развивающихся
странах. На основе показателей макроэкономической
стабильности, человеческого капитала, рыночной ориентации,
экспортной ориентации и инвестиций они были разделены
на группы по степени «тигристости». Бразилия попала во вторую
группу с конца, именуемую «формирующиеся страны» (по сравнению
с 1987 г.) и делит в ней соседнее место с Зимбабве. По шка-

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
39
ле от 1 до 100 Бразилия получила 30 баллов, меньше только у Пакистана
и Нигерии.
Выводы из этих обзоров однозначно неблагоприятны. Бразилия
подавила инфляцию и ни в коей мере не принадлежит к странам,
где дела с реформами обстоят наихудшим образом, но, несомненно,
ее в лучшем случае можно отнести к средней группе реформаторов
и к странам, неохотно и с задержкой проводящим
реформы.
Объект для атаки?
На этой стадии уместно спросить: не угрожает ли Бразилии
катастрофа, подобная мексиканскому кризису 1994 г.? Ответ: почти
наверняка нет! Это не просто осторожное замечание, есть весьма
серьезные причины полагать, что Бразилия — совершенно
другой случай. Главная причина состоит в том, что у Бразилии
нет ни одного чрезмерно слабого места и правительство проявляет
максимум гибкости. Важнейший принцип при принятии
политических решений в Бразилии — «срезание углов», а не постоянство
политики.
1. Бразилия ничего не обещала, а в настоящий момент преуспела
сверх ожиданий. В стране наличествуют устойчивые ожидания
продолжения реформ, причем для их реализации не существует
жестких временных ограничений. Нет четко определенной
черты, критического дня, следовательно, нет и оснований для
разочарования, а это важнейший фактор стабильности.
2. В Бразилии нет установленного целевого уровня инфляции
или обязательств по поддержанию валютного курса на определенном
уровне. В результате правительство смогло перейти
к режиму наклонного валютного коридора, чтобы по крайней
мере избежать дальнейшего удорожания национальной
валюты. Это оставляет открытым вопрос, в самом ли деле переоценена
валюта, но зато предотвращается перспектива проблем
с «номинальным якорем», который постепенно и неизбежно
потопит корабль.
3. Нет и пока не предвидится проблем с внешним финансированием
(так было до азиатского кризиса, но теперь это не вполне
очевидно). Дефицит, хотя и растет, все еще остается существенно
ниже мексиканского (по отношению к ВВП) и не достигает
30 млрд долл. В течение некоторого времени процентные ставки
по внешним кредитам даже снижались. Значительная часть дефи-

40
РУДИГЕР ДОРНБУШ
цита финансируется прямыми инвестициями, что делает проблему
ликвидности менее актуальной.
4. Наблюдается политическая преемственность. Предполагается,
что президент Кардосо, который имеет имидж реформатора,
будет баллотироваться и победит на президентских выборах
в 1998 г. Оптимисты могут интерпретировать его переизбрание
как «мандат на продолжение реформ». Ожидания, что основным
предвыборным козырем президента Кардосо явится низкая инфляция
во времена его предыдущего правления, дают основания
полагать, что экспериментов с обменным курсом не будет.
5. Несмотря на то, что после снижения в 1995 г. инфляция несколько
возросла, она находится на низком уровне. Поэтому нет
необходимости повторять жесткую политику снижения инфляции
и подвергать риску популярность президента Кардосо.
6. Если внешний баланс и создает проблемы, то, как минимум,
часть из них может быть решена за счет введения дополнительного
контроля за перетоком капитала. Бразилия фактически уже
частично отказалась от либерализации рынка капитала, произошедшей
в начале 90-х годов.
7. В стране имеется 60 млрд долл. иностранных валютных резервов.
В случае возникновения проблем и атаки спекулянтов
резервов никогда не хватает — ни в Великобритании, ни в Мексике.
Но большие резервы первое время способны задержать атаку.
Более того, маловероятно, чтобы правительство осталось безучастным,
как это было в Мексике, и даже не попыталось приспособиться
к новому падению резервов.
8. В государственном секторе экономики имеются значительные
активы, которые предстоит приватизировать. Это не только
увеличит доходы бюджета, но и явится дополнительным источником
финансирования внешнего долга, а также будет способствовать
укреплению репутации Бразилии как страны, проводящей
реформы.
Вывод из всего перечисленного таков: Бразилия будет способна
удержать стабильную инфляцию, продолжить умеренные реформы,
получить доступ к внешним источникам финансирования
и т. д. Проблема в том, что нельзя вечно находиться в подвешенном
состоянии. Раз основная политика плоха и реформы медленны,
темпы роста и финансовая стабилизация будут неустойчивыми.
В конечном счете это приводит к определенной уязвимости,
так что Бразилия может столкнуться если не со спекулятивной
атакой, то по крайней мере с истощением притока капиталов. И

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
41
хотя это может случиться нескоро, не должно быть места настроениям,
что реформы могут подождать.
Прогнозы на 1998 г. — год выборов — указывают на рецессию.
Бразилия сделала ставку и проиграла. Имеет место конфликт между
внешней стабильностью и внутренним ростом; там, где валютный
курс сильно завышен, выбор невелик и риски возрастают.
Бразилия как раз находится в такой ситуации. Если стране необходимы
реформы, то их нужно осуществлять более быстрыми
темпами.
Уроки бразильской стабилизации
Основной вывод из предыдущего изложения состоит в том, что
стабилизация в Бразилии до сих пор была популярным мероприятием,
основанном на росте потребления: резко возросла реальная
заработная плата, было допущено повышение реального обменного
курса. Общественность празднует конец инфляции, а в
действительности — резкий рост в доходах, который ассоциируется
с окончанием инфляции, а не с потенциальной неустойчивостью
реальной заработной платы и обменного курса.
Имеются убедительные свидетельства того, что хорошая экономическая
политика влечет за собой экономический рост. Однако
такая политика включает в себя не только успешно функционирующие
государственные и рыночные институты. Она подразумевает
также высокую норму сбережений и инвестиций. В настоящий
момент доля инвестиций в ВВП (в постоянных ценах) в
Бразилии составляет всего лишь 16%, и она была низкой на протяжении
всего десятилетия. Если потребительский бум уступит
место сбережениям, инвестициям и масштабным реформам, план
«Реал» станет прекрасной платформой для резкого изменения в
экономическом положении страны. Однако более вероятен сценарий,
при котором промедление в реформах останется правилом,
при этом национальная валюта будут переоценена, что ограничит
прибыльность промышленности, а центральным элементом,
поддерживающим систему, останется рост внешних займов.
Хотя в этом случае макроэкономическая ситуация и обеспечит
переизбрание президента на новый срок, нельзя ожидать, что
Бразилия перейдет к 7—10% прироста ВВП в год, стандартным
для успешно развивающихся стран. Бразилия сейчас все еще
празднует победу над инфляцией, хотя самое время подумать, как
обеспечить стабильные высокие темпы роста экономики.

42
РУДИГЕР ДОРНБУШ
Рынки капитала не предоставляют надежного источника для
опережающего по отношению к инвестициям и занятости роста
заработной платы. Направление дохода скорее на потребление,
а не на инвестиции и расширение производства представляется
возможным в течение некоторого времени за счет покрытия
дефицита путем наращивания внешних заимствований,
но это практически всегда завершается кризисом. Даже при
международной мобильности капитала единственный способ
продвижения вперед — поставить лошадь впереди телеги. В
странах, где реформы были успешными, потребительские расходы
увеличивались медленно, а основной упор делался на то,
чтобы реформы увеличивали возможности для повышения конкурентоспособности,
роста сбережений и инвестиций. Стратегия
удорожания реального валютного курса хотя и выглядит
на первый взгляд эффективной при борьбе с инфляцией, неизбежно
подрывает экономический рост. Реальный обменный
курс — ключевой компонент успешной стратегии, как показывает
опыт Чили. Если Бразилия не перейдет к активным реформам
и более высокой норме сбережений, план «Реал» в ретроспективе
окажется не более чем еще одной популистской пустышкой.
Анализ опыта Бразилии показывает, что неполной макроэкономической
стабилизации и частичных реформ недостаточно,
чтобы перейти к устойчивому экономическому росту. Неполная
стабилизация влечет финансовые риски, а частичные реформы
не могут отклонить маятник в сторону динамичной частной экономики.
Ниже мы остановимся на этих вопросах подробнее. Начнем
с инфляции.
2. Важность подавления высокой инфляции
Инфляция — очень серьезная проблема; все имеющиеся данные
говорят о том, что она подрывает экономический рост и социальную
стабильность в самом корне. Сдерживание инфляции,
таким образом, является важнейшим приоритетом экономической
политики. Но признание того факта, что инфляция несет
разрушительные последствия, все еще оставляет массу важных
вопросов относительно того, как наилучшим образом бороться с
инфляцией. Особую важность приобретает вопрос, с какого момента
надо принимать во внимание противоречивость антиинфляционных
мер.

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
43
Данные, приведенные во многих работах, показывают, что
инфляция снижает средние темпы экономического роста в стране.
Есть расхождения по поводу того, что именно считать высокой
инфляцией. В исследованиях Всемирного банка, например,
обычно проводится черта на уровне 40% — более высокая инфляция
очевидным образом работает против экономики, тогда как
более низкая инфляция тоже может оказаться проблемой для
роста, но это трудно доказать. В других работах критическая планка
существенно ниже. Так, в недавнем исследовании МВФ утверждается,
что отрицательные последствия для экономического
роста наступают уже при инфляции на уровне всего 8%. Есть и
еще более амбициозное исследование, которое демонстрирует
отрицательные последствия уже при 3%-ной инфляции и подводит
к выводу о необходимости установления нулевой целевой
инфляции как единственной политики, соответствующей стратегии
экономического роста.
В этой дискуссии есть одно слабое место: абсолютно никто еще
не показал, что инфляция способствует экономическому росту
хотя бы на некотором уровне. Популярность этого утверждения,
если она когда-либо и существовала, ныне в прошлом. Теперь преобладает
точка зрения, что инфляция не может ничему помогать
и полностью нежелательна. Остается только вопрос, есть ли временные
издержки по снижению инфляции и насколько они (если
они есть) могут быть велики, а также каков диапазон темпов инфляции,
при котором борьба с ней является задачей номер один.
Интересно, что уже упоминавшееся исследование Всемирного
банка дает такой ответ: если инфляция выше 40%, то ее снижение
увеличивает темпы роста. При более низких темпах инфляции
исход менее очевиден. Однако оставим пока случай сравнительно
невысокой инфляции и сначала разберемся с более легким
вопросом о сверхвысокой инфляции.
Теперь уже не является спорным утверждение, что сверхвысокая
инфляция возможна лишь при продолжающемся массовом
выпуске в обращение денег. В самом деле, увеличение скорости
обращения, вызванное высокими издержками по хранению денег
— бегство от денег — является частью инфляционного процесса,
но высокая инфляция не возникает просто по случайности.
Источник ее везде и всегда — как долго утверждал Милтон Фридман
— массовая эмиссия денег, связанная, в свою очередь, с финансированием
бюджетного дефицита. Если любая инфляция
свыше 40% в год наносит ущерб экономическому росту, то сверх-

44
РУДИГЕР ДОРНБУШ
высокая инфляция (20%, 30%, 40% в месяц), естественно, берет
свое сполна. Несомненно, стабилизация — sine qua non экономического
роста.
Но остаются два важных вопроса. Первый — когда проводить
стабилизацию, второй — как. Существует направление, приверженцы
которого считают, что ожидание — хорошая тактика: чем
дольше и сильнее будет инфляция, тем более дезориентировано
будет население. И в конце концов оно одобрит все, что требуется,
чтобы остановить инфляцию. Начать слишком рано значит
обречь стабилизацию на неудачу и потерять доверие.
Этот подход неверен по двум причинам. Во-первых, стабилизации
практически нигде не удавалось добиться путем осуществления
единственного решающего пакета мер, за одну ночь решившего
все проблемы. Напротив, это скорее процесс постепенного
поиска мер, которые необходимо предпринять в государственном
секторе для уменьшения дефицита бюджета, увеличения конкуренции
и усиления подотчетности правительства. Сначала кажется,
что ни одной из этих мер недостаточно, но при взгляде назад
после успешной стабилизации непременно выявляется цепочка
усилий, которые, постепенно добавляясь одно к другому, привели
к успеху. Ожидание всего лишь способствует разрушению иммунной
системы экономики и ее социальной структуры. Все это
очень сложно восстановить. В некоторых случаях уничтожение
существующей социальной структуры может быть желательно, но
такая ситуация выходит далеко за пределы борьбы с инфляцией
и, безусловно, не сводится к технической проблеме выбора оптимальной
программы стабилизации.
Следующий вопрос состоит в том, как остановить высокую
инфляцию. Несомненно, должна произойти «смена режима».
Этим термином чересчур злоупотребляют в литературе, но в данном
контексте он подходит и является решающим. Фискальный
режим должен быть изменен таким образом, чтобы бюджет больше
не нуждался в финансировании со стороны центрального банка.
Почти всегда это означает балансирование бюджета, однако
цель может быть и менее амбициозной, если имеются реальные
возможности финансировать дефицит бюджета за счет займов на
международном рынке капиталов. Так или иначе, центральный
банк должен быть избавлен от необходимости печатать деньги
для финансирования правительства. Более того, это должно быть
подкреплено институционально, что выходит за пределы простых
обещаний. Обещания слишком часто нарушались, поэтому требу-

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
45
ется нечто большее, чтобы продемонстрировать решительность
и новизну политики. Именно здесь много значат институциональные
изменения — валютное управление, поправки к конституции
и т. п. В ситуации высокой инфляции экономика самопроизвольно
долларизируется. Если допускаются долларовые депозиты, они
становятся правилом. Если они не разрешены, долларовые накопления
в форме наличности или офшорных депозитов через вывоз
капитала начинают выполнять роль депозитов в местной валюте.
Этот процесс можно подтвердить документально для всех
стран с высокой инфляцией. Такая практически полная демонетизация
в терминах национальной валюты и соответствующая ей
долларизация имеет очень серьезные следствия для экономической
политики. Если экономика уже практически полностью долларизована,
то пройти по этому пути до конца будет несложно.
Фактически это означает признание того факта, что все население
уже перешло к новой системе и только правительство осталось
за бортом. Невозможно представить ничего более подходящего
для безболезненной смены режима, достаточно просто сделать
следующий шаг. Так было в 20-е годы во время восстановления
золотого стандарта в демонетизированных экономиках Германии
и Австрии, это справедливо и теперь для всех стран от
Аргентины до России.
Есть три способа воспользоваться преимуществом того, что
иностранная валюта становится основной при гиперинфляции.
Самый малый и наименее решительный шаг — просто привязать
местную стабилизированную валюту к доллару или какой-либо
наиболее стабильной валюте региона. Это неплохо для начала,
но не может долго служить устойчивым якорем. По сути вся тяжесть
вопроса о смене режима лишь переносится на политику
предложения денег и бюджетную политику. Поскольку никаких
институциональных изменений не происходит, легко может случиться
возврат к прежним темпам инфляции.
Более сильный шаг — переход к системе валютного управления,
которая практикуется в Аргентине. В этом случае правила работы
центрального банка меняются радикально и безвозвратно.
Эмиссия денег привязывается к притоку и оттоку иностранной
валюты, проводится жесткое разделение между центральным банком
и казначейством. Безусловно, и в этом случае режим валютного
курса можно будет изменить, но только по решению парламента,
а это означает финансовый коллапс еще до того, как начнутся
дебаты. Однако вполне вероятно, что со временем возник-

46
РУДИГЕР ДОРНБУШ
нет дискуссия относительно возможностей некоторого смягчения
системы и появятся скрытые опасения относительно последствий
переоцененности валюты. Поэтому наилучшим решением
может стать еще более сильный режим — прямой и полный переход
на доллар.
Но и к этой системе можно перейти двумя путями: либо 100%-
ная долларизация и полная отмена национальной валюты, либо
система, в которой остается место для обращения национальной
валюты (и местных героев на монетах и банкнотах) небольшого
номинала. Оставить место для героев очень соблазнительно, но
уместен и такой вопрос: кто захочет быть изображенным на замещаемой
валюте? Можно привести два соображения в пользу того,
что полная долларизация предпочтительнее, чем система валютного
управления. Во-первых, пока существует национальная валюта,
сохраняется неопределенность относительно изменений в
политике и остается возможность обесценения национальной
валюты. Это заметно, например, в Аргентине, где после четырех
лет политики валютного управления все еще существует разница
в процентных ставках между депозитами в долларах и песо, предлагаемых
одними и теми же финансовыми учреждениями на один
и тот же срок. Дискуссии относительно устойчивости национальной
валюты также никогда не закончатся, особенно за границей,
где обещания «постоянного и необратимого» валютного режима
всегда воспринимаются с некоторым недоверием. Во-вторых, случай
из польской истории 20-х годов показывает, что бедные государственные
финансы всегда найдут путь к печатному станку. В
этой стране новый центральный банк был создан (Эдвином Кеммерером
— «денежным доктором» 20-х годов) на основании полного
золотого стандарта и полной независимости. Но чеканка
монет была оставлена казначейству. Через очень короткое время
инфляционный выпуск монет привел к еще одному всплеску инфляции.
Конечно, он оказался не очень большим, поскольку монеты
сложнее производить и они физически менее удобны. Это,
должно быть, один из наиболее странных случаев инфляции в
истории.
Главный вывод заключается в том, что страны, утратившие
контроль за собственными деньгами и пришедшие к практически
полному разрушению денежной системы, должны провести несколько
десятилетий, используя в качестве официальной валюты
доллар или немецкую мерку. История таких стран показывает,
что наличие у них собственной валюты — это угроза экономиче-

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
47
скому росту и международному положению страны; соответственно,
урок состоит в том, что надо избавиться от нее. Аргумент о
выгоде сеньоража недостаточен в случае, когда попытка увеличить
налоговые поступления на 1% ВВП стоит 2%, 3% экономического
роста и более.
Есть еще один способ сделать вопрос более понятным. Почему
такие страны, как Венгрия или Польша, занимаются культивированием
собственных денег, делают рискованные попытки борьбы
с инфляцией, возможным осложнением которых является
переоцененность валюты? В то же время Европа, в которую они
отчаянно стараются вступить, движется к признанию того факта,
что общеевропейские деньги дадут им больше стабильности и
лучшее экономическое положение. Мягкие валюты Восточной Европы
должны быть первыми кандидатами на отмену, поскольку
эти страны больше, чем кто бы то ни было, нуждаются в стабильности.
МВФ должен рутинным образом советовать (в качестве части
программы по переходу от гиперинфляции к стабильности)
переходить на доллар, немецкую марку или евро.
Политические аргументы против этой стратегии, обычно раздающиеся
в странах, где местная валюта была замещена настолько
полно, насколько это вообще возможно, говорят сами за себя:
наша национальная валюта — то же, что и наш флаг. Эти люди,
несомненно, дважды подумают, прежде чем сделать со своим флагом
то, что они сделали со своими деньгами!
Но изменения валютного режима — только часть успешной
реформы. Не менее важны изменения в фискальной области.
Правительству, проводящему стабилизацию, требуется сбалансированный
бюджет. И добиться этого нужно наиболее долговечным
и эффективным способом. Аварийное увеличение налогообложения
— плохой путь к цели; реструктуризация правительственных
расходов, приватизация и предотвращение утечек государственных
средств должны составить девять десятых предпринимаемых
усилий.
Чем расточительнее правительство, тем больше возможностей
для фискального оздоровления и, следовательно, для поддержки
стабильности валюты — правительство не банкрот, просто оно
неверно управляется. Чем сильнее желание ввести жесткие монетарные
институты или перейти на доллар, тем тверже основа,
на которой это восстановление происходит.
Разрушить деньги нелегко. Требуются годы и годы упорной
работы. Неудивительно, что и восстановление денежной стабиль-

48
РУДИГЕР ДОРНБУШ
ности — это не вопрос одного или трех лет. Понадобится лет десять
и даже больше. Страны, которые прошли весь путь разрушения,
а потом восстановили денежную систему, с полным правом
испытывают особые чувства по отношению к институтам, которые
охраняют их новую стабильность, и к любым компромиссам,
которые могут привести к повторению их опыта в сколь угодно
малом масштабе. Они правы в своей бескомпромиссности. Однако
и страны, которые нашли институциональное решение задачи
стабилизации валютного курса, могут столкнуться с проблемой
переоцененности валюты — так это было, например, в Аргентине.
Как мы уже упоминали, периоды завышенного реального
обменного курса часто заканчиваются резкой девальвацией
валюты. Но почему это происходит? Перейдем к этой проблеме.
3. Дезинфляция и переоцененность валюты
По большей части валютные кризисы не случайны. Например,
ими часто заканчиваются попытки дезинфляции, опирающиеся
на фиксацию номинального обменного курса. Вопрос в том, почему
политики часто сталкиваются с риском валютного коллапса.
Окончательного ответа на этот вопрос еще нет, однако два
частных примера, которые мы рассмотрим, дают кое-какую пищу
для размышлений.
Общая схема
Для анализа политической экономии обменного курса требуется
рассмотреть его в двух аспектах. Первый — это связь между
обменным курсом, уровнем жизни, внешним и внутренним балансами.
Второй касается обменного курса в условиях инфляции.
Связующим звеном между уровнем жизни и обменным курсом
является реальная (или потребительская) заработная плата. Для
простоты предположим, что цена импорта равна номинальному
обменному курсу e. Обозначим номинальную заработную плату и
внутренние цены, измеряемые в количестве потребительских
корзин, W и P. Внутренний уровень цен является функцией от
цены импорта e и цен на товары отечественного производства,
которые равны затратам труда на единицу товара aW. Таким образом,
мы получаем прямую зависимость между заработной платой
в долларовом выражении W/e и уровнем жизни. Реальная заработная
плата, выраженная в количестве потребительских корзин

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
49
( w ≡W / P),
может возрасти только в том случае, если заработная
плата вырастет в долларовом выражении. В единицах товаров,
произведенных внутри страны, реальная заработная плата остается
неизменной до тех пор, пока не меняется производительность
труда.
Потребительская заработная плата является центральной переменной
с политической точки зрения. На рис. 1 линия WW показывает
уровень потребительской зарплаты, при котором наблюдается
социальный мир. Любой уровень заработной платы ниже
этого значения приводит к росту неудовлетворенности со стороны
рабочих, что влечет забастовки, бунты, т. е. социально взрывоопасные
ситуации.
(1)
Рис. 1. Определение равновесия в экономике с учетом политических
ограничений

50
РУДИГЕР ДОРНБУШ
Имеются еще две взаимосвязи, которые следует учитывать.
Вдоль линии YY наблюдается полная занятость. Любой уровень
производства ниже Y* означает безработицу, а уровень выше Y*
соответствует избыточному спросу на рынке труда. Внешний баланс
соблюдается вдоль линии FF. Точки правее и выше FF обозначают
дефицит баланса текущих операций: выпуск и/или уровень
заработной платы в долларовом выражении слишком велики,
поэтому имеется торговый дефицит. Ниже и левее FF находится
область положительного сальдо баланса текущих операций.
Политэкономические проблемы возникают, когда упомянутые
три линии не пересекаются в одной точке. В этом случае не наблюдается
равновесия, при котором одновременно достигаются
баланс расчетов с внешним миром, полная занятость и удовлетворенность
работников уровнем заработной платы. Введение ограничений
со стороны политической ситуации на рынке труда ведет,
что неудивительно, к сверхдетерминации системы. Следовательно,
в точке А — полная занятость и социальный мир, но имеется
дефицит внешнего баланса. В точке B преимущество у баланса
текущих операций и социального мира, но имеется безработица.
Наконец, в точке C наблюдается полная занятость и обеспечивается
равновесие баланса текущих операций, но нет социального
мира ввиду слишком низкой заработной платы.
Предположим, что возник какой-то шок, политический или
экономический. Целевая заработная плата w выросла, и вопрос в
том, как согласовать желания и действительность. Ответ: за счет
увеличения внешнего долга (точка A). Страна проводит политику
на достижение высокого уровня производства и высокой реальной
заработной платы. Счета оплачиваются за счет иностранного
финансирования. Последнее может принимать форму экономической
помощи или заимствований на международных рынках
капитала. Так или иначе, но неравновесие может продолжить
свое существование.
Ситуация становится интересной только тогда, когда кончаются
деньги. Наступает момент, когда становится необходимой коррекция
дефицита внешнего баланса. Переход в точку C путем девальвации
является одним из возможных решений. Но в момент,
когда это случается, начинаются забастовки и бунты, заработная
плата приспосабливается к девальвации и экономика переходит
обратно в точку А, но, конечно, уже со спиралью «девальвация —
инфляция», которая ведет в никуда.

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
51
Альтернативный вариант — попытка сокращения расходов и
производства и переход в точку B. При такой стратегии защищенной
оказывается реальная заработная плата, но не занятость. В
точке B страна не может продержаться долго, так как безработица
порождает собственные политические проблемы. В результате
рано или поздно происходит смещение в точку C. Производство
и занятость растут, но теперь вступают в силу политические
проблемы, вызванные сокращением заработной платы. Дополнительные
сложности возникают из-за того, что краткосрочная реакция
производства и занятости на снижение заработной платы
может быть и отрицательной. Действительно, сокращение заработной
платы в долларовом выражении ведет к повышению конкурентоспособности,
но в то же время может вызвать сокращение
потребительских расходов. Как обычно, эффект дохода и
эффект замещения вступают в противоречие. Более низкая реальная
заработная плата означает более низкий реальный доход,
что снижает внутренний спрос. Этот эффект может быть более
чем скомпенсирован (хотя и не в краткосрочной перспективе)
эффектом замещения, который смещает спрос в сторону товаров
отечественного производства. Таким образом, переход в точку С
из А или В представляется крайне незавидной политической альтернативой
и, следовательно, будет откладываться до последней
минуты.
Стоит обратить внимание еще на один момент. Если экономика
остается в точке А и откладывает корректировку обменного
курса, опираясь на внешнее финансирование, она накапливает
внешний долг. Это создает дополнительное бремя и повышает
уязвимость экономики. Соответственно с течением времени линия
FF фактически сдвигается вниз и влево: для обеспечения положительного
сальдо баланса текущих операций и обслуживания
внешнего долга требуется все более конкурентоспособная заработная
плата или все меньший уровень расходов. Соответственно
время, проведенное в точке А, в конечном счете означает, что
точка устойчивой реальной заработной платы С становится все
более низкой.
Эти рассуждения показывают, почему экономика обменного
курса в такой степени является политическим вопросом. В классическом
исследовании девальвационных кризисов [4] показано,
что министры финансов, которые настаивают на девальвации,
практически всегда уходят в отставку: их наказывают за то, что
они прервали сон и создали неразбериху. Конечно, в действитель-

52
РУДИГЕР ДОРНБУШ
ности все обстоит иначе: это всего лишь несчастные, назначение
которых пришлось на конец периода ошибочного управления
экономикой. Однако часто они сами ответственны за возникшие
проблемы.
Связь между инфляцией и обесценением составляет другой
аспект политико-экономической проблемы. Инфляция является
общепризнанной проблемой, но где найти добровольцев, готовых
принять на себя всю тяжесть борьбы с ней? Обменный курс
выглядит дешевым способом начать политику дезинфляции.
Уменьшение темпов обесценения валюты по сравнению с преобладающими
темпами инфляции не только помогает снизить инфляцию,
но и является очень популярной мерой, поскольку повышает
реальную заработную плату. Конечно, серьезной ошибкой
было бы не заглядывать вперед, не задаваться вопросом, что
потом делать с образовавшейся переоцененностью валюты. Гораздо
чаще, чем кажется, в конце этого пути находится кризис.
Инфляционный процесс заключается в повышении заработной
платы, увеличении уровня цен в государственном секторе экономики
и обесценении национальной валюты. В любой инфляционной
экономике имеются элементы индексации. Так, темпы роста
заработной платы будут индексироваться по инфляции цен, но
последняя зависит и от уровня безработицы. Цены государственного
сектора также имеют тенденцию к индексации, и индексация
может применяться или не применяться к обменному курсу.
В результате связь между инфляцией и обесценением может быть
описана ускоряющейся кривой Филлипса (Phillips):
где π — темпы инфляции;
e — темпы обесценения валюты;
y — избыток производства.
Инфляция ускоряется всякий раз, когда темпы обесценения
национальной валюты опережают темпы инфляции или когда
производство превышает потенциал экономики. Если нет перепроизводства
и реальный обменный курс неизменен, постоянны
и темпы инфляции. Для завершения описания модели нам потребуется
определение объема производства. В данном случае реальный
обменный курс, реальное количество денег в обращении, а
также фискальная политика выступают в качестве показателей,
от которых зависит объем производства.
(2)

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
53
Непопулярные меры по сокращению инфляции направлены на
работу со спросом. Стандартная программа МВФ требует сокращения
темпов роста внутреннего кредита, темпов роста денежной
массы и, следовательно, расходов на потребление. Следующий
за этим резкий рост безработицы приведет к снижению темпов
инфляции заработной платы, а в дальнейшем и инфляции цен.
Все это крайне непривлекательно. Напротив, популярной стратегией
является сокращение инфляции за счет снижения темпов
роста цен на товары государственного сектора. Но в этом случае
неизбежен немедленный рост дефицита бюджета. Эта проблема
чересчур очевидна. Та же ситуация возникает и в случае контроля
над ценами: здесь также очевидна обратная сторона проблемы.
В результате единственной приемлемой альтернативой остается
обменный курс.
Уменьшение темпов обесценения национальной валюты уменьшает
инфляцию несколькими способами. Прежде всего непосредственно
через влияние на цены импортируемых потребительских
товаров и полуфабрикатов, обратной стороной которого является
уменьшение темпов роста заработной платы за счет снижения
коэффициента индексации. Но есть и дополнительные следствия:
конкуренция, усиливающаяся в результате снижения темпов роста
цен на импортируемые товары, вызывает уменьшение темпов
роста цен и на товары отечественного производства. Ожидания
снижения инфляции, подстраивающиеся под падающие темпы
обесценения валюты, распространяются и на ценообразование.
Через множество каналов снижение темпов обесценения валюты
сказывается на уменьшении инфляции.
С течением времени обесценение валюты темпами, которые
меньше темпов инфляции, приводит к двум последствиям. Во-первых,
снижается инфляция. Во-вторых, постепенно дорожает реальный
обменный курс. К моменту, когда достигнута цель дезинфляции,
уже налицо новая проблема в форме существенной переоцененности
национальной валюты. Спутником завышения
реального курса валюты является внешний дефицит и/или внутренний
экономический спад. Если финансирование переоцененной
валюты осуществляется за счет внешних заимствований и
внутренней экспансионистской фискальной политики, безработица
будет незначительной, но возникнет большой дефицит (точка
А на рис. 1). Если же источники финансирования отсутствуют,
переоцененность валюты отразится в экономическом спаде (точка
В).

54
РУДИГЕР ДОРНБУШ
Так или иначе, подавление инфляции — еще не конец истории,
а скорее только начало следующего цикла. Удивительно, что правительства
выбирают курс, который на первый взгляд выглядит
политикой наименьшего сопротивления: инфляция — это враг
номер один, а переоцененной валюте не придается значения.
Приведенные ниже примеры подтверждают этот тезис.
Примеры
Мы уже рассмотрели пример Бразилии, которая после претворения
в жизнь программы стабилизации инфляции столкнулась
с проблемой переоцененности валюты. В этом разделе мы приведем
еще два примера: Чили в конце 70-х годов и Мексика в 1990—
1995 гг. Эти примеры имеют несколько схожих характеристик —
попытки обуздать инфляцию в контексте более широких реформ.
У программ есть, в частности, две общие черты: открытие торговли
и возобновление доступа к международным рынкам капитала.
Чили. После путча правительство Пиночета ускоренными темпами
претворяло в жизнь план крупномасштабных реформ, разработанный
«чикагскими мальчиками». Бюджет был сбалансирован,
приватизация и дерегулирование включая открытие торговли
должны были повысить экономическую эффективность. Подавление
инфляции было наиважнейший целью. К 1977 г. бóльшая
часть плана была реализована, начался экономический рост,
экономическое чудо творилось на глазах. Но инфляция упрямо
продолжалась, хотя и гораздо меньшими темпами. В соответствии
с монетаристскими взглядами того времени среди политиков
получила распространение теория «закона одной цены». В рамках
этой теории существовал порочный круг череды инфляции и
обесценения валюты: обесценение валюты происходило с целью
поддержания конкурентоспособности. Но обесцененная валюта,
в свою очередь, приводила к росту цен и заработной платы, что
требовало еще одного раунда падения курса национальной валюты,
и т. д. Казалось возможным остановить инфляцию, просто
прекратив снижение валютного курса раз и навсегда. В высококонкурентной
открытой экономике возможен только один результат
такой политики — резкое и немедленное прекращение инфляции.
Более того, если в экономике преобладали инфляционные
ожидания, то политика фиксированного обменного курса (мы
будем ее называть политикой «номинального якоря») не могла

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
55
иметь других последствий, кроме формирования перспектив стабильности.
Соответственно в 1978 г. правительство перешло к
политике фиксированного обменного курса: курс навсегда был
закреплен на уровне 39 песо за доллар США. В условиях диктатуры
выражение «навсегда» звучит более убедительно, чем при демократии.
Следовательно, начало эксперимента сопровождалось
устойчивыми ожиданиями, что он будет успешен. И он был в течение
некоторого времени удачным.
Таблица 7. Чили: макроэкономические показатели
Показатель 1977 1978 1979 1980 1981 1982
Темпы роста, % 9,9 8,2 8,3 7,8 5,5 –14,1
Инфляция, % 64 30 39 31 10 21
Дефицит платежного
баланса, % ВВП
3,7 5,2 5,4 7,1 14,5 9,2
Источник: [6].
Темпы экономического роста оставались высокими на протяжении
1978—1980 гг., и инфляция существенно снизилась, хотя и
не до уровня стабильности цен. Важной причиной медленного
снижения инфляции было наличие обязательной, ориентированной
на прошедший период индексации заработной платы. Даже
когда правительство ввело фиксированный обменный курс, заработная
плата продолжала расти на 30% в год. Неудивительно, что
инфляция цен отличалась ненамного. Закон единой цены не работал
жестко.
В результате произошло существенное удорожание реального
обменного курса. Из уравнения (2) видно, при е = 0 инфляционный
процесс протекает таким образом, что реальное удорожание
валюты равно индексу инфляции, скорректированному в зависимости
от фазы бизнес-цикла. При высокой начальной инфляции
в точке пика экономического бума реальное удорожание национальной
валюты было высоким и нарастающим. Этот процесс
продолжался до коллапса в июне 1982 г.
Через некоторое время он отразился и на реальном секторе
экономики. Вступил в действие принцип Диаса Алехандро, утверждающий,
что действие дохода на начальном этапе более чем компенсирует
влияние замещения. Соответственно реальное удорожание
валюты начинает оказывать стимулирующее действие на

56
РУДИГЕР ДОРНБУШ
совокупный спрос. Более того, оно пользовалось большой популярностью,
так как означало рост покупательной способности.
Открытие экономики только усилило это явление: квоты и тарифы
были отменены, поэтому импорт был дешевым как из-за либерализации
торговли, так и вследствие реального удорожания валюты.
Баланс текущих операций все в большей степени отражал
последствия неравновесности цен. При почти полностью сбалансированном
бюджете можно ли представить, что внешнеторговый
дефицит отражает что-то кроме мощи экономического чуда?
Переоцененность национальной валюты существенным образом
сказалась на состоянии финансовых рынков. Те, кто считал,
что политика фиксированного обменного курса будет продолжаться,
предпочитали заимствования на иностранных рынках, деноминированные
в долларах, избегая таким образом высоких внутренних
процентных ставок. Те же, кто не разделял этого мнения,
отдавали предпочтение заимствованиям на внутреннем рынке,
деноминированным в песо. В атмосфере финансового дерегулирования
и висящей на заемщиках большой просроченной задолженности
по кредитам, накопившейся еще в 70-е годы, реальные
процентные ставки стали крайне высокими. И чем выше они поднимались,
тем хуже становилось качество кредитов и тем проблематичнее
делался процесс отбора заемщиков.
Переоцененность валюты никогда не проходит бесследно. С
удорожанием валюты и сопутствующим ростом финансовых обязательств
экономика становится все более уязвимой. Что послужит
поводом к кризису такой стратегии — открытый вопрос. В
случае Чили это был международный долговой кризис. Но нельзя
сказать, что если бы не кризис, проблем можно было бы избежать.
Политики любят доказывать, что все было бы замечательно,
если бы не то или иное событие. Но переоцененная валюта
обычно обрушивается под собственной тяжестью; не все новости
бывают хорошими, поэтому только вопрос времени, когда именно
достаточно неблагоприятное последствие подорвет стратегию
завышенного курса.
Результатом первой стабилизации при Пиночете стал глубокий
спад, резкое обесценение валюты и полномасштабный банковский
кризис. Это означало, что необходимо начинать все сначала.
Через десятилетие следующая стабилизация оказалась чрезвычайно
успешной. На этот раз одним из столпов политики было
стремление поддерживать обменный курс на конкурентном
уровне.

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
57
Мексика. С середины 50-х годов в течение двух десятилетий
Мексика придерживалась политики полной конвертируемости
валюты и фиксированного обменного курса. Исключительная
политическая дисциплина сделала этот период в истории страны
примечательным. Но потом на волне нефтяного бума началось
неправильное управление курсом, которое продолжалось
на протяжении последних 20 лет. Особенность Мексики — тесная
связь между изменениями обменного курса и политическим
циклом. В течение периодов, предшествовавших 1976 и 1982 гг.
(годам президентских выборов), реальный обменный курс повышался,
затем следовал валютный кризис; подобное произошло
и в 1994 г.
Для нас особый интерес представляет недавний эпизод с переоцененностью
мексиканской валюты в первой половине 90-х годов
и коллапс 1994—1995 гг. Администрация президента Салинаса
пришла к власти в 1988 г. Правда, эта команда экономистов работала
уже во время предыдущего шестилетнего срока, но тогда
она действовала уровнем ниже. С 1987 г., когда инфляция достигла
100%, постепенно набирали силу дезинфляционные процессы.
Стратегия дезинфляции, названная «pacto», включала комплекс
мер в области политики доходов, которые в значительной
степени соответствовали мексиканской политической модели:
представители труда, бизнеса и правительства периодически
встречались, чтобы обсудить и заключить соглашения относительно
стратегии в области заработной платы, цен на товары государственного
и частного секторов и обменного курса. В результате
индексация по результатам прошедшего периода не служила препятствием
программе дезинфляции.
На поверхности эта стратегия работала неплохо — в период
между 1987 и 1994 гг. инфляция упала с 130% до 7%. Но стратегическим
вопросом была политика обменного курса. Реальный обменный
курс (измеряемый по мексиканским оптовым ценам в
долларах США) постепенно увеличивался. Формальные правила
определения валютного курса менялись: фиксированный, наклонно-фиксированный
курс, валютный коридор. Но важнейший факт
состоит в том, что обесценение валюты постепенно отставало от
инфляции, и, соответственно, происходило повышение реального
обменного курса.
В Мексике, как и в Чили, была претворена в жизнь крупномасштабная
программа дерегулирования, реструктуризации общественного
сектора и агрессивной либерализации внешней торгов-

58
РУДИГЕР ДОРНБУШ
Таблица 8. Мексика: макроэкономические показатели
Показатель 1990 1991 1992 1993 1994 1995
Темпы роста, % 4,4 3,6 2,9 0,7 3,5 –6,2
Инфляция, % 30 19 12 8 7 52
Бюджет, % ВВП –2,2 –0,3 1,6 0,7 –0,7 1,0
Баланс текущих операций:
млрд долл. США –7,5 –14,8 –24,4 –23,4 –28,8 –0,7
% ВВП –3,0 –5,1 –7,4 –6,4 –7,7 –0,2
ли. Краткосрочным последствием этих мер стало снижение темпов
роста, в результате чего дефицит баланса текущих операций,
усиленный реальным удорожанием валюты, стал очень существенным.
Но чем может быть рост дефицита при сбалансированном
бюджете, как не признаком растущей динамичной экономики?
Интересно, что в отличие от Чили инвестиции не выросли, но
это не помешало обозревателям говорить о дефиците как о результате
импорта инвестиционных товаров.
Правительство, естественно, знало о существенной переоцененности
валюты, но практически неограниченный доступ к иностранному
капиталу и распорядок политических событий сделали
перемены недопустимыми. Дезинфляция любой ценой!
Стратегия поддержания темпов обесценения валюты на уровне,
меньшем, чем темпы инфляции, была подтверждена и на год
выборов. Ее продолжали придерживаться и после обострения
политических проблем, когда обнаружились слабости экономической
политики, выражавшиеся, например, в массовом бегстве
капиталов состоятельных мексиканцев после восстания в штате
Чьяпас и убийства Колосио. Более того, денежная политика была
призвана поддерживать фасад даже ценой полного истощения
резервов. Мексиканское правительство делало вид, что никаких
проблем нет, и всегда подозрительные иностранные инвесторы
в целом поверили этому.
Эта стратегия наконец привела к коллапсу при переходе власти
к новому правительству и в момент расчистки балансов в конце
года иностранными инвесторами. Новое правительство задумало
девальвацию, и как только слухи об этом просочились в печать,
состоятельные мексиканцы получили первые выгоды от
накопленных иностранных резервов. Конец этой истории — коллапс
песо и бегство капиталов. В Мексике, как и в Чили, банков-

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
59
ская система, сделавшая ставку на песо, была разорена. Чистка
банковской системы уже стоила Мексике 30 млрд долл. или даже
больше, и это еще не предел.
Почему?
Мы рассмотрели два случая переоцененности валюты, закончившиеся
катастрофически. Почему же правительства избирают
такую стратегию?
Первый ответ на этот вопрос состоит в том, что они ее не избирают.
Разумное объяснение заключается в том, что имеется
различие между реальным удорожанием валюты и ее переоцененностью.
Они выглядят одинаково, но первое — это равновесный
рост относительной цены, в то время как второе — феномен неравновесия.
Когда правительство проводит стабилизацию и реформы,
это всегда приводит к улучшению долгосрочных перспектив
использования производительных ресурсов. Если бы страна
была фирмой, цена ее акций должна была бы возрасти. Не является
ли реальное удорожание валюты эквивалентом?
Эта далеко идущая аналогия, несомненно, работает в поддержку
реального удорожания валюты. Но не все так просто. Да, стоимость
активов должна увеличиться, но реальный обменный курс
больше напоминает заработную плату в долларовом выражении.
Масштабная реструктуризация и открытие страны в первую очередь
освобождает труд и, следовательно, требует падения равновесной
заработной платы в долларовом выражении. Только когда
инвестиции создают новые рабочие места (частично в результате
реформ, частично в ответ на возросшую в результате реального
обесценения валюты рентабельность), может начаться рост
заработной платы в долларовом выражении. Если использовать
аналогию с фондовым рынком, то в результате крупномасштабной
реструктуризации корпорации, когда вводятся новые технологии,
происходит частичный переход на закупку комплектующих
со стороны вместо их производства внутри фирмы, сокращаются
нерациональные траты, несомненно, дорожают акции компании,
но также происходит и снижение спроса на труд и, следовательно,
снижается равновесная заработная плата: акционеры получат
больше, а рабочие — меньше.
Правительства и финансовые рынки не видят этого различия.
Снова и снова открытие торговли и реструктуризация используются
для обоснования реального удорожания национальной ва-

60
РУДИГЕР ДОРНБУШ
люты просто потому, что это реформы, а реформы — это хорошо.
Другая ошибка состоит в неправильном понимании последствий
роста производительности труда. Часто утверждают, что валюта
не является переоцененной, поскольку ее удорожание объясняется
высокими темпами роста производительности труда. Смысл
этого аргумента состоит в том, что при измерении конкурентоспособности
с помощью уровня цен в долларах следует делать
поправку на рост производительности. Но на самом деле рост
производительности отражается в ценах, поэтому на него не нужно
делать дополнительных поправок. Другая причина, по которой
правительства совершают эту ошибку, состоит в том, что рост
производительности труда измеряется неправильно: существующие
данные отражают валовый выпуск на одного рабочего, а не
добавленную стоимость. В результате если реструктуризация и
переход на покупку комплектующих со стороны приобретают
большое значение, то разница между валовым выпуском и добавленной
стоимостью сильно возрастает. Резкое сокращение сравнительных
издержек на рабочую силу в расчете на единицу товара,
наблюдаемое, например, в случае Мексики, трудно согласовать
с резким ростом цен в долларовом выражении. Наиболее вероятное
объяснение этого процесса — существенная переоценка уровня
производительности труда.
Еще одно направление трактовки причин кризисов сосредоточивается
на неправильном понимании как собственно событий,
которые происходят во время кризиса, так и обстоятельств, в
которых развивается кризис. В любом из упоминавшихся эпизодов
рассматриваемые страны достигли серьезного прогресса по
сравнению с предыдущей своей историей: происходит реформирование
экономики, делаются шаги в правильном направлении,
открыт широкомасштабный доступ к внешнему финансированию.
Все это неизбежно вносит искажения. Если приток капитала велик,
то кто будет задумываться о снижении стоимости валюты для
поддержания конкурентоспособности? Конкурентоспособностью
займется программа структурных реформ, а все прочее — дело
рынка капиталов. Финансовые соображения доминируют; единственное,
чего требуют иностранные инвесторы, — это последовательности:
играйте ту же музыку, и деньги будут идти, но если
деньги продолжают идти, то где же риск?
Обе стороны заблуждаются. Инвесторы уверены, что у них
достаточно информации и ликвидности; в результате они тянут
до последнего момента, считая, что успеют как-нибудь выкрутить-

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
61
ся. У заемщиков такое поведение создает иллюзию, что инвесторы
нисколько не сомневаются в их лояльности, следовательно,
никаких изменений пока не требуется. Когда вдруг появляется
плохая новость, инвесторы уходят, рынок рушится, и экономическая
команда, стоящая у власти, оказывается в проигрыше. В Бразилии
в настоящий момент такая перспектива выглядит совершенно
нереальной. Все заинтересованные стороны говорят: это невозможно!
Так же было и в Чили, и в Мексике.
Третье объяснение базируется на необходимости бороться с
инфляцией. В последнее десятилетие правительства приняли
точку зрения, что важнейшей проблемой в общественном мнении
является инфляция. Борьба с инфляцией — священная борьба.
Отчасти это правильно, поскольку именно такие слова и хотят
слышать финансовые рынки, чтобы поддерживать приток
денег. Это также частично справедливо, поскольку стабилизация
— наиболее заметная часть стратегии реформ. Более того, несомненно,
именно инфляция в наибольшей степени беспокоит
население, сколь бы загадочным ни был этот феномен в глазах
экономистов. Кроме того, свой вклад вносят центральные банки:
борьба с инфляцией и за твердую валюту — хороший аргумент в
пользу их требований большей самостоятельности. На ту же чашу
весов может быть положено и давление со стороны иностранных
финансовых организаций.
И последнее: правительствам неизбежно приходится устанавливать
определенный порядок своих действий. Частью этого порядка
является график политических выборов. Для достижения
успехов в политической борьбе важно, чтобы дезинфляция и переоцененность
валюты заняли правильное место в политическом
расписании: девальвация должна произойти как можно позже, в
лучшем случае уже после окончания реформ, при этом всегда жива
надежда, что вопрос как-нибудь решится сам собой. Конечно, этого
не происходит, и крах в итоге обходится очень дорого. Близорукость
или склонность откладывать решение, таким образом,
играют важную роль в неправильной политике валютного курса.
В конце концов образуется порочный круг: если валюта оказывается
сильно переоцененной, то девальвация становится неизбежной,
но девальвация является политической катастрофой, тогда
зачем рисковать с девальвацией?
Наличие устойчивых взаимосвязей между политическим циклом
и преднамеренными ошибками в экономической политике
заставляют задуматься в более широком смысле о необходимости

62
РУДИГЕР ДОРНБУШ
проведения реформ, направленных на изменение роли государства
в экономике. Перейдем к этой проблеме.
4. Масштаб проводимых реформ: за пределы
статизма и экономического подавления
Столетие назад государство в экономическую сферу практически
не вмешивалось. Существовала полная свобода торговли товарами
и услугами, золото было единой мировой валютой (в некоторых
местах — наряду с серебром), никто не слышал о государстве
всеобщего благосостояния, а государственное производство
товаров и услуг, кроме военного, отсутствовало. Все это появилось
только в XX столетии в результате изменения положения
стран и народов после Первой мировой войны. Но по мере того
как истекает столетие, приходит конец и идее экономического
государства, одной из самых плохих идей этого века. Мир без границ,
конкуренция на не регулируемых государством рынках и
быстрое отступление государства всеобщего благосостояния видятся
как новая база для процветания и гибкости в обстановке
непрерывно растущего количества проблем, связанных с появлением
все новых технологий и миллиардами людей на планете. В
настоящий момент такая революция происходит и в Латинской
Америке. Несмотря на некоторые сомнения, превалирует мнение,
что государство — устаревшее понятие. Альтернативы нет — доверие
к любой другой идее от коммунизма и социализма до популизма
уже подорвано.
В конце XX в. мы возвращаемся туда, где были столетие назад:
огромная вера в могущество новых технологий, мир растущих
возможностей и блестящих перспектив, а также либеральная экономическая
система. В XX в. мы покинули этот благословенный
мир; статичность и протекционизм стали правилом, появилось
государство всеобщего благосостояния. Сейчас мировая экономика
взяла новый курс, который ведет нас туда, откуда мы пришли: к
экономическому либерализму и индивидуализму, конкуренции и
открытию новых возможностей.
В конце XIX в. и в начале нашего столетия мировая экономика
находилась в стадии процветания, основанного на свободе торговли,
свободном переливе капиталов, стремлении людей к свободе
и реализации своих возможностей, стабильности валют, базировавшейся
на золотом стандарте. Колонизация перенесла
стремление к экономическому процветанию из основных стран

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
63
мира на периферию; богатство приносило славу. Одна за другой
страны примыкали к системе — от Аргентины и Германии до США.
Интернационализм стал правилом, и всемирные ярмарки в
Чикаго в 1889 и Париже в 1893 и 1900 гг. были лишь одним из
способов продемонстрировать стремление к миру без границ как
в географическом пространстве, так и в технологических возможностях.
Проявлением интернационализма стали международные
конференции по стандартизации всего чего угодно, от мер и весов
до почты, и, безусловно, введение общего валютного стандарта
было одним из центральных вопросов повестки дня. Политический
мир между основными игроками и глубокая вера в безграничность
технического прогресса создавали ощущение бесконечно
растущих возможностей.
Очевидно, что сегодня мы вернулись именно в этот мир; нам
кажется, что он новый, но на самом деле мы возвратились туда,
где были столетие назад. Важно понять, что привело к потере
ощущения, что открытую мировую экономику ждет большое будущее,
и в результате чего это чувство вернулось. Такое понимание
поможет дать ответ на ключевой вопрос: можно ли сохранить
этот абсолютно новый мир?
Два процесса были центральными с точки зрения дезинтеграции
либерального (в европейском смысле) мира: усиление национального
государства и появление правительств как экономических
игроков в двоякой роли государства всеобщего благосостояния и
менеджера предприятий государственного сектора. Свертывание этих
процессов, по крайней мере в сфере экономики, в значительной
степени объясняет успех процветающих сегодня стран.
Безусловно, потеря либерального мира произошла в результате
мировых войн и Великой депрессии. Были эти события неизбежны
в силу законов мировой истории или явились всего лишь
результатом глупости декадентствующих императоров-милитаристов
либо введенных в заблуждение политиков? Этот вопрос попрежнему
открыт. Но факт остается фактом: Первая мировая война
принесла глубокое разочарование по поводу интернационализма,
страх перед механическими военными машинами, вызов вновь
появившимся и давно устаревшим государственным властям, а
также слабую и неподготовленную демократию, подоходный налог
и государственный долг; 20-е годы ознаменовались протекционизмом,
гиперинфляцией и конкурентными девальвациями. В
результате Великой депрессии государство было перенесено в
центр экономической жизни: повсеместным стал контроль над

64
РУДИГЕР ДОРНБУШ
операциями с иностранной валютой, внешнеторговые квоты
вытеснили тарифы, широкое распространение получили государственные
проекты по созданию рабочих мест, регулирование экономической
жизни, государственное управление в основных отраслях
— все это вошло в правило, как и убеждение, что капиталистическая
экономика является по крайней мере нестабильной и
нуждается во всепроникающем контроле и поддержке. Многие
пошли еще дальше, заявив, что государственный сектор должен
стать в центр экономической жизни и что он играет важнейшую
роль в процессе стабилизации частного сектора.
Не все страны дошли до такого экстремального положения, но
очевидно, что в Европе (кроме Германии) эта модель была доминирующей.
Возможно, Эрхард — архитектор германской экономической
реформы конца 40-х годов — и вернул бы Германию к
свободному рынку, но этот «рынок» был опутан ограничениями
до такой степени, что едва мог двигаться. Только США избежали
этой участи. В 30-е годы они двинулись в направлении статизма,
но быстро вернулись назад. Мировая экономическая периферия,
открывшая свою экономику в XIX в., закрыла ее в 30-е годы: Латинская
Америка перешла к политике замещения импорта и контроля
над движением капитала, массовой национализации предприятий,
государственным инвестициям в стратегические отрасли
и появлению на рынке труда организаций фашистского типа.
Что справедливо для Латинской Америки, верно и для стран Восточной
Европы. Этот регион напрямую перешел от статизма к
коммунизму.
Возвращение к свободе торговли
В середине 30-х годов мировые экономические связи и либеральные
экономические принципы были разрушены настолько,
насколько это можно себе представить. У них практически не
было защитников, не осталось ни одного места в мире, где бы они
практиковались. Кейнсианская экономическая наука с пропагандируемой
ею ролью государства как автоматического стабилизатора
и существенным расширением государственной экономической
активности при резком сокращении частной деловой активности
была широко распространа до начала следующей войны.
После Второй мировой войны возникли два новых течения. Первое
состояло в постепенном расширении чрезвычайно сократившейся
мировой торговли. Это долгосрочная задача, которая не

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
65
решена до сих пор. Второе течение состояло в создании государства
общественного благосостояния, которое уже полностью создано
и в настоящий момент становится серьезной проблемой.
Вызов разросшемуся правительству
Восстановление либеральной торговли — не главный сюрприз
текущего момента. Удивителен скорее резкий вызов статизму, наблюдавшийся
в последнее десятилетие. Тэтчер и Рейган были первыми,
а теперь эта идея охватила весь мир. Слишком большое и
неэффективное правительство характерно для всех развитых стран,
в развивающихся странах эта проблема еще более остра. Разрастание
правительства было обратной стороной протекционизма, оппозиции
капитализму и индивидуализму. Те, кто считал это достижением,
называли его государством всеобщего благосостояния, те
же, кто рассматривал его по большей части как препятствие для
развития конкуренции и инновационной активности, а также как
средство неоправданной расточительности в отношении ресурсов,
называли его всепроникающим и удушающим государством.
Есть много причин, по которым государственное вмешательство
теперь находится под атакой, а конкурентные рынки и частная
инициатива возвращаются. Первая и самая главная из них
состоит в том, что разросшееся правительство стало невозможно
содержать. Неэффективные государственные предприятия
сделались бременем для производственного сектора: слишком
мало нововведений, слишком большие издержки, слишком высокие
налоги, которые надо платить за непродуктивное использование
ресурсов. Если фирмы вынуждены конкурировать на международной
арене, им требуется эффективное экономическое
окружение, по крайней мере не худшее, чем у их главных мировых
конкурентов.
А Латинская Америка?
Что именно включали в себя экономические реформы в Латинской
Америке? Составим список.
Приватизация. Основой перехода к рынку является отход правительства
от непосредственного производства товаров и услуг в
большей части экономики: в сфере жилищно-коммунального хозяйства
включая содержание водопроводов и производство электричества,
в телекоммуникациях и на транспорте включая желез-

66
РУДИГЕР ДОРНБУШ
ные дороги, порты, аэропорты и авиалинии. Также разрушаются
особые сферы государственной монополии на природные ресурсы:
медь в Чили, нефть в Бразилии и Мексике. Приватизация идет
везде, в некоторых странах она уже завершена.
Реформа внешнеэкономической деятельности. В 30-е годы страны
Латинской Америки закрыли свои экономики, чтобы защитить
от Великой депрессии промышленность, основанную на импортозамещении.
Сначала эта стратегия пользовалась успехом, но
самое позднее к 70-м годам она стала подвергаться критике, и чем
меньше страна, тем серьезнее была критика.
В настоящий момент практически везде происходит существенная
либерализация внешней торговли, а в некоторых странах этот
процесс полностью завершен. Мексика достаточно далеко продвинулась
благодаря Североамериканскому соглашению о свободной
торговле (NAFTA). Чили уже на протяжении десятилетий —
абсолютно открытая страна. В Аргентине произошла существенная
либерализация экономики, и Бразилия также продемонстировала
заметный прогресс. Свобода торговли более не является
спорным вопросом.
Дерегулирование. Одной из наиболее распространенных форм
государственного вмешательства было регулирование всего, что
имеет хоть какое-то отношение к экономической жизни. Какова
бы ни была первоначальная цель, ее давно потеряли из виду, реальностью
стала обремененность бизнеса и домохозяйств невероятными
ограничениями на ежедневную экономическую активность:
разрешения, разрешения, разрешения... А вместе с разрешениями
— и различные платежи; конечно, это приводит к повсеместной
коррупции.
Дерегулирование также получило широкомасштабное распространение.
Но природа этой проблемы такова, что она может
быть решена только постепенно. И, конечно, регулирование имеет
сторонников от бюрократии до владельцев монопольных прав
и привилегий. К счастью, население в целом стало нетерпимо к
произвольным ограничениям, и бунт уже начался.
Реформа управления. Естественным результатом разрастания
правительства стала система патронажа, когда правительство выступает
нанимателем в последней инстанции. Объем занятости
в государственном секторе экономики был огромен, теперь
он постепенно уменьшается под эгидой сокращения бюджета;
дерегулирование требует большего рационализма в сфере занятости
в государственном секторе.

МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И СТРУКТУРНЫЕ РЕФОРМЫ
67
Правила игры. В прошлом считалось, что для государства нормально
еженедельно или даже ежедневно менять правила. Это
касалось режима торговли, обменного курса, налогов — практически
всего. Сейчас создается новый режим, когда государство
ограничивает себя несколькими базовыми экономическими принципами
и позволяет населению работать в рамках этих принципов.
Режим внешней торговли непререкаемо открыт, инфляция
неприкосновенно низкая, налоговые ставки постоянны и т. д.
Конечно, это экстраординарное изменение в способе функционирования
экономики. Для его достижения требуется, чтобы полное
разочарование в плохом правительстве привело к экономической
революции. В странах, где этого не случилось, государство
остается могущественным и использует свою власть чересчур
свободно.
Вернемся к Бразилии. Ее успехи достаточно скромны, возможно,
потому, что там никогда не было столь полного разочарования
в государстве, как, например, в Аргентине. Безусловно, приватизация
идет полным ходом, более того, государство сообщает
о сокращении занятости в общественном секторе экономики. Но
все происходит очень медленно: дерегулирование и реформа
управления идут медленно, открытие торговли неполное и даже
частично обращено вспять, правила игры (кроме низкой инфляции)
отсутствуют. Бизнес по-прежнему ждет от правительства
сигналов и не получает их, по крайней мере в последовательной
манере. Не удивительно, что темпы роста и инвестиции низки. У
Бразилии еще есть большой простор для реформирования экономики.
* * *
В заключение следует отметить: опыт Латинской Америки показывает,
что одной стабилизации инфляции недостаточно для
выхода на траекторию экономического роста. Более того, если
результатом стабилизации является переоцененный валютный
курс, то такую стабилизацию нельзя считать до конца успешной.
Только если за стабилизацией следуют крупномасштабные структурные
реформы, поддержанные скорректированным реальным
обменным курсом, можно ожидать устойчивого экономического
роста.
Декабрь 1997 г.

68
РУДИГЕР ДОРНБУШ
Литература
1. Barro R. Inflation and Economic Growth. — Cambridge, Mass.: National Bureau
<strong>of</strong> Economic Research, 1995. — (Working Paper / NBER; № 5326).
2. Bruno M., Easterly W. Inflation Crises and Long — Run Growth. — Cambridge,
Mass.: National Bureau <strong>of</strong> Economic Research, 1995. — (Working Paper / NBER;
№ 5209).
3. Bruno M. Does Inflation Really Lower Growth? // Finance and Development. —
1995. — Sept. — Р. 35—38.
4. Cooper R. N. An Assessment <strong>of</strong> Currency Devaluation in Developing Countries
// Government and the Economy / G. Ranis (ed.). — New Haven: Yale Univ. Press,
1971.
5. Development Report 1997: The State in a Changing World / World Bank. —
New York: Oxford Univ. Press, 1997.
6. Dornbusch R., Edwards S. Exchange Rate Police and Trade Strategy // The Chilean
Economy: Policy Lessons and Challenges / B. Bosworth et al (eds.). — Washington,
DC: Brookings Institutions, 1994.
7. Dornbusch R., Fischer S. Moderate Inflation // The World Bank Economic Rev. —
1993. — Vol. 7. — № 1. — Р. 1—44.
8. Dornbusch R., Goldfajn I., Valdes R. Currency Crises and Collapses. — S. l., 1995. —
(Brookings Papers on Economic Activity; № 2).
9. Edwards S. Exchange Rates and Nominal Anchors. — Cambridge, Mass.: National
Bureau <strong>of</strong> Economic Research, 1992. — (Working Paper / NBER; № 4246).
10. Edwards S., Cox-Edwards A. Monetarism and Liberalization: The Chilean Experiment.
— Cambridge: Ballinger, 1987.
11. Edwards S., Montiel P. Devaluation Crises and the Macroeconomic Consequences
<strong>of</strong> Postponed Adjustment // IMF Staff Papers. — 1989. — Vol. 36. — № 4. — Dec. —
Р. 875—903.
12. Fischer S. The Role <strong>of</strong> Macroeconomic Factors in Growth // J. <strong>of</strong> Monetary
Economics. — 1993. — Vol. 32. — Р. 485—512.
13. Goldfajn I., Valdes R. The Aftermath <strong>of</strong> Appreciations. — Cambridge, Mass.:
National Bureau <strong>of</strong> Economic Research, 1996. — (Working Paper / NBER; № 5650).
14. Shiller R. Why do People Dislike Inflation? — Cambridge, Mass.: National Bureau
<strong>of</strong> Economic Research, 1996. — (Working Paper / NBER; № 5539).
15. Vegh C. Stopping High Inflation // IMF Staff Papers. — 1992. — Vol. 39. —
№ 4. — Р. 626—695.
16. World Economic Outlook: Interim Assessment / Intern. Monetary Fund. —
Washington, DC, 1997.

Шведский эксперимент
Ассар Линдбек
Введение
МНЕ БЫ ХОТЕЛОСЬ выразить благодарность за комментарии к предыдущей
версии данной работы Йонасу Агеллю, Андерсу Бьёрклунду, Нильсу
Эльвандеру, Ульфу Якобссону, Магнусу Хенрексону, Перу Моландеру, Манкуру
Олсону, Мортену Пальме, Матсу Перссону, Олофу Петерсону, Ларсу
Свенссону и Петеру Бирк Сёренсену, а также трем анонимным рецензентам.
Давид Сунден, Леннарт Грундберг, Патрик Карпаты и Павлос
Петроулас помогали мне в подборе статистических материалов, а Юлия
Сундквист отредактировала рукопись.
Почему экономические и социальные условия в Швеции должны
заинтересовать иностранных наблюдателей? Наверное, потому,
что институты и направления политики в Швеции являются
до некоторой степени экспериментальными, и определенную их
часть можно использовать в других развитых странах. Таким образом,
Швецию можно рассматривать не только как маленькую
страну на периферии Европы, но и как огромную, в натуральную
величину, экономическую и социальную лабораторию.
На протяжении первых десятилетий после Второй мировой
войны Швеция оказалась в состоянии поддерживать относительно
высокие темпы роста ВВП в сочетании с полной занятостью,
значительной экономической безопасностью и довольно равномерным
распределением доходов. Как удалось достичь такого сочетания
факторов экономического развития? И почему экономическая
и социальная эффективность в Швеции оказалась существенно
подорванной: с точки зрения экономического роста — примерно
с 70-х годов, в области распределения доходов — с середи-
69

70
АССАР ЛИНДБЕК
ны 80-х, в сфере занятости и экономической безопасности — с
начала 90-х?
Было ли данное ухудшение лишь результатом неблагоприятных
внешних потрясений и «случайных» политических ошибок? Или
это следствие фундаментальных изменений в экономической и
социальной системе Швеции в конце 60-х — начале 70-х годов,
когда начался быстрый рост государственных расходов, уровня
налогообложения и регулирования? Действительно ли некоторые
социальные достижения включая полную занятость невозможно
поддерживать в течение длительного времени, по крайней мере
теми методами, которые используются в Швеции? Вполне очевидно,
что институты и направления политики, созданные в 60—
70-х годах, показали себя весьма уязвимыми для внутренних и
внешних потрясений включая политические ошибки, которых
нельзя полностью избежать. Более спорным представляется утверждение,
что проблематичные экономические, политические
и социальные механизмы оказались включенными в долгосрочную
динамику самой системы. Ниже я предполагаю дать оценку
всем этим объяснениям ухудшения эффективности шведской модели.
Проблемы экономической эффективности и роста вызвали
институциональные реформы 80—90-х годов. Режим макроэкономической
политики примерно в 1990 г. был также изменен, чтобы
уменьшить предрасположенность экономики к инфляции и
избежать девальвационных циклов, которые стали характерной
чертой шведской экономики с середины 70-х годов. Эти реформы
спровоцировали новые экономические и социальные трудности,
некоторые из которых скорее следует связывать с переходом
от одной системы к другой, чем относить к новым устойчивым
чертам шведского общества.
Прежде чем попытаться вынести приговор экономическим и
социальным экспериментам, проведенным в Швеции после Второй
мировой войны, представляется целесообразным вычленить
некоторые характерные черты, присущие этой стране (раздел
1). Далее я предполагаю обсудить четыре ключевые проблемы:
экономическую безопасность и распределение доходов (раздел
2), экономический рост (раздел 3), экономическую эффективность
(раздел 4) и макроэкономическую нестабильность и
безработицу (раздел 5). Заканчивается работа обсуждением того,
сворачивается ли постепенно шведский эксперимент, и если да,
то почему.

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
71
1. Институциональный контекст
Общая картина 1
В экономической и социальной политике Швеции после Второй
мировой войны более пристальное внимание, чем в большинстве
развитых стран, уделялось по крайней мере двум важным
целям. Это экономическая безопасность, в том числе полная занятость,
и эгалитаризм, включающий как общее сокращение дифференциации
доходов, так и снижение бедности. Внимание к этим
целям и особенностям их реализации помогает объяснить некоторые
характерные черты институционального устройства Швеции
на протяжении практически всего послевоенного периода,
устройства, часто именуемого шведской моделью экономической
и социальной организации.
Упомянутое институциональное устройство лучше всего может
быть охарактеризовано как общество с преобладанием крупных
и централизованных институтов. Важными его элементами являются:
значительные расходы государственного сектора и высокие налоги,
отражающие амбиции общества всеобщего благосостояния;
отличающаяся высокой степенью интервенции стабилизационная
политика, изначально организованная для «точной настройки»
(государственное регулирование с компенсацией колебаний
конъюнктуры) полной занятости, в сочетании с активной
политикой на рынке труда в качестве важнейшего инструмента;
попытки государства воздействовать на уровень совокупных
сбережений, предложения кредитов и инвестиций, а также на их
размещение с помощью государственных сбережений, регулирования
рынка капиталов, налогов и субсидий;
жесткий контроль местных администраций со стороны центрального
правительства;
централизованное установление зарплаты на национальном
уровне;
высокая степень централизации решений, принимаемых в частном
секторе: среди производителей господствует небольшая
группа крупных фирм, владение финансовыми активами включая
акции также сконцентрировано в нескольких институтах — трех
или четырех банках, шести страховых компаниях и нескольких
инвестиционных корпорациях 2 ;

72
АССАР ЛИНДБЕК
режим свободной торговли, с которым упомянутые централизованные
структуры, однако, сочетаются.
Чрезвычайно важно осознать, что политика интервенций и
централизованная организация общества имеют довольно позднее
происхождение. Не далее как в 1960 г. расходы государственного
сектора не превышали средний (взвешенный) уровень в европейских
странах Организации экономического сотрудничества
и развития, т. е. около 31% ВНП. Более того, хотя идея полной
занятости поддерживалась шведским правительством с начала
30-х годов, на реально проводимой политике вплоть до послевоенного
периода [60] это сказывалось мало. Регулирование рынка
труда не было введено вплоть до начала 70-х годов, а активная
политика на рынке труда в большом масштабе начала проводиться
только с конца 70-х, хотя концепция такой политики была разработана
уже в 50-х. Государственные сбережения и предложение
кредитов начали играть важную роль лишь с середины 60-х годов,
во многом благодаря созданию государственных пенсионных
фондов. Централизация в государственном секторе стала заметной
вследствие вынужденного объединения 2000 муниципалитетов
в 280, которое происходило с середины 50-х годов по 1975 г.
Кроме того, от муниципалитетов все чаще требовалось улучшать
как качество, так и количество предоставляемых услуг в соответствии
со стандартами, определяемыми центральным правительством.
Несмотря на то что уже с 50-х годов установление заработной
платы стало высокоцентрализованным, вплоть до конца 60-х
этот механизм с трудом использовался для смягчения дифференциации
зарплаты (среди прочего из-за так называемой политики
«солидарности в заработной плате» 3 ). Попытки перераспределить
доходы с помощью постепенного увеличения очень высоких предельных
налоговых ставок увенчались налоговой реформой
1971 г. (рис. 7). В частном секторе централизация также началась
лишь после Второй мировой войны и происходила постепенно,
зачастую поощряемая политикой правительства.
Таким образом, вплоть до середины 60-х — начала 70-х годов
Швеция не настолько отличалась от других западных стран, чтобы
можно было говорить об особенной шведской модели. Однако
некоторые идеологические и институциональные основы этой
модели существовали еще раньше 4 . В то же время то, что так часто
называют шведской моделью, не было реализацией какого-то
сознательно спланированного «великого проекта». Более того,
шведскую модель следует рассматривать как результат множест-

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
73
Рис. 2. Расходы государственного сектора, Швеция, 1960—1996,
% ВВП.
Источники: [26, 1995]; National Institute <strong>of</strong> Economic Research (KI)
ва независимых решений [113]. В основе многих таких решений,
однако, можно обнаружить особое мировоззрение, к составляющим
которого относятся, например, вера фирм в важность эффекта
масштаба, польза централизованного политического вмешательства
в экономическую деятельность компаний и домохозяйств,
сильные сомнения в том, что в масштабах крупных фирм
действуют законы рынка, экономические стимулы и частное предпринимательство.
За исключением системы установления заработной платы все
черты централизованной системы появились к концу 60-х и началу
70-х годов. Конечно, уже в 50-х разговоры о шведской модели
не казались чем-то необычным, однако в ретроспективе они выглядят
преждевременными.
Шведская корпоративность
Взаимоотношения между представителями капитала (работодателями)
и труда (наемными работниками) в Швеции часто описываются
как высококооперативные, т. е. ориентированные на
достижение согласия. Эта кооперация напоминает Сальтсьебаденское
соглашение сторонников централизма 1938 г. между Швед-

74
АССАР ЛИНДБЕК
ской федерацией профсоюзов и Шведской федерацией работодателей.
Оно было направлено на мирное разрешение конфликтов,
чтобы избежать государственного вмешательства в процессы
на рынке труда. Часто считается, что такое сотрудничество
способствовало относительно низкому уровню забастовок и локаутов
после Второй мировой войны.
Само по себе данное сотрудничество лишь с большой натяжкой
можно рассматривать как проявление «корпоративности».
Правительство практически не участвовало в этих процессах,
если не считать «морального убеждения» и спорадических (хотя
и не очень успешных) попыток осуществлять базирующуюся на
налогах политику доходов. Однако, как и в некоторых других странах
Западной Европы, в Швеции можно найти и чистые примеры
корпоративности, если под этим понимать формализованное
(административное) сотрудничество между частными организациями
и государством. Например, многие «группы давления»,
отчасти как наследие Второй мировой войны, представлены в
различных административных и судебных управлениях; впрочем,
эта практика прекратилась примерно к началу 90-х годов 5 . Более
того, разнообразные независимые организации, традиционно
являвшиеся важным элементом гражданского общества, после
Второй мировой войны постепенно становились финансово зависимыми
от государства и его административных ведомств. Примерами
могут служить профсоюзы, организации арендаторов,
культурные и образовательные организации, политические партии
и средства массовой информации.
Профессиональные союзы подверглись самому сильному политическому
и административному воздействию. Они также получили
от государства существенные привилегии. В начале 70-х
годов профсоюзы добились успеха в проталкивании выгодного
им трудового законодательства, после того как они не получили
желаемого в ходе централизованных переговоров с работодателями
6 . Главным объяснением этого обстоятельства является
их альянс с доминировавшей Социал-демократической
рабочей партией, которая находилась у власти бóльшую
часть времени начиная с 1932 г., однако обычно как меньшинство
в правительстве или совместно с Крестьянской (в настоящее
время Центристской) партией. Социал-демократическая
партия, в свою очередь, очень сильно зависит от ресурсов
профсоюзов — как с точки зрения финансов, так и в отношении
найма персонала.

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
75
Амбиции профсоюзов в захвате власти достигли пика во второй
половине 70-х годов, когда они предложили создать контролируемые
ими финансируемые за счет налогов «фонды рабочих,
получающих заработную плату», предназначенные для того, чтобы
принять руководство над большей частью собственности шведских
корпораций на рынке капиталов 7 . В дополнение к властным
амбициям профсоюзы мотивировали свои предложения стремлением
не допустить резкого обогащения акционеров высокопроизводительных
фирм в соответствии с принципом солидарности
в установлении заработной платы, который, как полагали, удержит
рост заработной платы в таких фирмах.
В более общем виде эти предложения могут быть рассмотрены
как одностороннее аннулирование подразумевавшегося «договора
о сотрудничестве» между трудом и капиталом. Это внесло вклад
в отчетливое ухудшение отношений между Федерацией профсоюзов
и Федерацией работодателей в конце 70-х и начале 80-х годов.
После горячих споров и значительных колебаний со стороны
Социал-демократической рабочей партии смягченный вариант
«фондов рабочих, получающих заработную плату», увязанный с
общей государственной пенсионной системой, был принят в
1993 г. (эти фонды были ликвидированы несоциалистическим правительством
в 1994 г.).
Ухудшению отношений между профсоюзами и ассоциациями
работодателей способствовали идеологические нападки, начавшиеся,
когда в начале 80-х годов позиция Федерации работодателей
сместилась в направлении большей ориентации на принципы
свободного рынка. Ярче всего это ухудшение проявилось в
усилившихся спорах между профсоюзами и ассоциациями работодателей
относительно того, какие формы установления оплаты
труда следует использовать, какой должна быть структура относительной
заработной платы и — если говорить о более фундаментальных
вещах — какой должна быть роль государства в обществе;
см., например, [31] 8 .
Все это означает, что представление о Швеции как о стране с
высоким консенсусом между профсоюзами, ассоциациями работодателей
и правительством в действительности нельзя считать
точным, особенно с середины 70-х годов. Правильнее было бы
сказать, что после Второй мировой войны доминировал альянс
между Социал-демократической партией и профсоюзами, особенно
входившими в Федерацию профсоюзов, хотя на поверхность
часто всплывали трения внутри этого альянса 9 .

76
АССАР ЛИНДБЕК
Как будет показано в последующих разделах, эти корпоративные
элементы в шведском обществе сильно связаны экономической
и социальной политикой.
2. Экономическая безопасность
и распределение дохода
Структура государства всеобщего благосостояния
Государство всеобщего благосостояния в целом сформировалось
в Швеции в конце 60-х и в 70-х годах с социальным страхованием
в качестве краеугольного камня. Наиболее характерные черты
шведской системы социального страхования таковы:
большинство выплат являются универсальными в том смысле,
что они охватывают все население, хотя многие права должны
приобретаться путем предшествующего или текущего участия в
труде (так называемая плата за труд);
обычно выплаты производятся не по единообразной ставке, а
замещают некоторую часть дохода;
значение проверки нуждаемости преуменьшено.
До недавнего времени уровень выплат был достаточно щедрым,
ставки замещения составляли по крайней мере 90% заработка
(вплоть до потолка) за исключением пенсионной системы, где они
колебались в пределах 65%.
Другие типы трансфертов также были довольно щедрыми по
международным стандартам — особенно различные формы пособий
семьям. Например, годовая компенсация дохода одному из
родителей, который остается дома ухаживать за детьми; ассигнования
на поддержку одиноких родителей. Однако наиболее характерной
чертой шведского государства благосостояния является,
вероятно, то, что социальные услуги — такие, как уход за детьми
или поддержка престарелых, — обеспечиваются в основном за
счет государства (фактически муниципалитетами или региональными
властями), а не за счет семей или частного сектора, как в
большинстве развитых стран. Это различие проявляется в том,
что финансируемое за счет налогов потребление «социальных»
услуг, как оно обычно определяется, в начале 90-х годов составляло
в Швеции около 20% ВНП по сравнению с 10% в среднем по
Европейскому союзу; см. [38].
Во многом благодаря щедрой политике в области благосостояния
совокупные расходы государственного сектора колебались с

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
77
конца 70-х годов в интервале 60—70% ВНП. Для европейских
стран ОЭСР данный показатель (средний взвешенный) не превышал
45—50%. Из этих расходов на трансферты обычно приходилось
35—40 процентных пунктов и на государственное потребление
— 27—30 процентных пунктов (см. рис. 2). Если выплаты
измеряются как нетто-величина, т. е. из них вычитается подоходный
налог, уплачиваемый получателями социальных пособий, то
совокупные расходы государственного сектора как доля ВВП в
Швеции в начале 90-х годов были на 10 процентных пунктов ниже,
чем те же показатели, измеренные в валовых величинах. В неттоизмерении
расходы государственного сектора в Швеции были
примерно на том же уровне, что и в Бельгии, Дании и Нидерландах
— других лидирующих в этом отношении странах 10 .
Другим способом иллюстрации роли государственных расходов
в Швеции является сравнение числа граждан, которые финансируются
за счет налогов, с теми, кто финансируется рынком. В
первую группу входят те, кто либо работает в государственном
секторе (за исключением коммунальных служб и муниципальных
корпораций), либо живет в основном за счет различных типов
трансфертных платежей. В то время как в 1960 г. соотношение
между этими двумя группами составляло 0,38, в 1990 г. оно достигло
1,51, а в 1995 г. — 1,83 (табл. 9). По международным стандартам
это очень высокое значение 11 . Актуальность таких расчетов
состоит в том, что они показывают ту часть взрослого населения
и приблизительно тот электорат, чьи доходы практически полностью
определяются политическими решениями в области государственных
расходов 12 .
При попытках объяснить относительно большие расходы государственного
сектора в Швеции очень хочется снова сослаться
на продолжительное политическое господство социал-демократов.
Но тогда придется доказать, что это господство сильно повлияло
также на позиции других политических партий, поскольку
большинство решений относительно расходов государственного
сектора принималось единогласно. Более того, совокупные
расходы государственного сектора относительно ВВП почти так
же быстро, как прежде, росли в период правления правоцентристских
коалиций в 1976—1982 и 1991—1994 гг.; в последнем случае
это было результатом глубокого спада.
Следует показать также, что относительно раннее старение
населения Швеции и резкое увеличение участия женщин в труде
усилили политическое давление в направлении увеличения пен-

78
АССАР ЛИНДБЕК
Таблица 9. Население, финансируемое за счет налогов и за счет рынка
в Швеции
Показатель 1960 1990 1995
1. Государственное управление и услуги 461 000 1 493 000 1 346 000
2. Минус: отпуска по болезни, уходу за
–24 000 –204 000 –201 000
ребенком и т. п.
3. Пенсионеры по старости 365 000 1 533 000 1 584 000
4. Досрочные пенсионеры 100 000 354 000 409 000
5. В отпусках по болезни 166 000 311 000 156 000
6. В отпусках по уходу за ребенком 9 000 162 000 163 000
7. Беженцы 1 000 29 000 9 000
8. Вовлеченные в программы на рынке труда 14 000 134 000 274 000
9. Безработные 51 000 75 000 333 000
10. Всего (строки 1—9) 1 143 000 3 887 000 4 073 000
11. Занятые в рыночном секторе * 3 154 000 2 974 000 2 620 000
12. Минус: отпуска по болезни, уходу за –165 000 –405 000 –392 000
ребенком и т. п.
13. Всего (строки 11—12) 2 989 000 2 569 000 2 228 000
14. Соотношение лиц, финансируемых за
счет налогов и за счет рынка (10 : 13)
0,382 1,51 1,83
* Включая самозанятых.
Примечание. В данной таблице удалось избежать двойного счета, в частности,
уменьшив численность занятых на находящихся в отпусках по болезни и
уходу за ребенком.
Источник: [108], National Social Insurance Board (RFV).
сий, субсидирования обеспечения престарелых и обеспечения
детей за пределами семьи 13 . Сильное влияние на политику правительства,
которое оказывают организованные «группы власти»,
отражающие корпоративную структуру общества, является другим
возможным объяснением огромной экспансии расходов государственного
сектора. Третья гипотеза заключается в том, что
значительное увеличение численности занятых в государственном
секторе является отчасти следствием представления о правительстве
как о «работодателе последней инстанции».
Можно также предположить, что и быстрый рост расходов
государственного сектора, и увеличившаяся прогрессивность налоговой
системы в 70-е годы должны были как-то взаимодействовать
с международными процессами усиления радикализма политических
взглядов, происходившими в то время. Остается толь-

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
79
ко объяснить, почему эти идеологические изменения оказали
большее воздействие на Швецию, чем на другие страны. Возможное,
хотя и довольно гипотетическое объяснение состоит в том,
что новая шведская Конституция 1970 г. позволила новым политическим
веяниям влиять на политику быстрее, чем прежде 14 .
Данные исследований, сопоставляющих показатели различных
стран, также показывают, что подготовка и рассмотрение бюджета
в Швеции вплоть до бюджетной реформы в середине 90-х годов
велись более небрежно, чем в других развитых странах [88].
Однако, возможно, лучше всего резкую экспансию расходов
государственного сектора можно объяснить тем, что конкурирующие
политические партии предполагали таким образом приобрести
популярность среди электората и различных «групп власти»,
в то время как негативные воздействия этого процесса на
национальную экономику не были вполне очевидны. Итак, можно
говорить о чрезмерных усилиях, «переборе» в построении
государства всеобщего благосостояния.
Успехи в распределении доходов и социальной сфере
Распределение годовых располагаемых доходов домашних хозяйств
относительно, но не уникально даже в Швеции. Оно постепенно
выравнивалось после Второй мировой войны вплоть до
начала 80-х годов. Коэффициент Джини упал с примерно 0,28 в
середине 60-х до порядка 0,20 в начале 80-х (для глав домохозяйств
в возрасте 25—64 лет), если определять домохозяйства в единицах
потребления 15 . Уровень бедности также относительно низок
16 . Более того, низкий уровень детской бедности, вероятнее
всего, вносит свой вклад в «равенство возможностей» [13]. Большинство
тех, кто в течение пяти лет входил в группу с наименьшими
доходами (менее 50% среднего дохода), за один год переместились
в группу со средними доходами и выше [117].
Одним из показателей (хотя и довольно несовершенным) того,
что мероприятия по созданию государства благосостояния и связанные
с ними налоги способствовали сжатому распределению
располагаемого дохода, служит то, что данное распределение является
значительно более сжатым, чем распределение факторных
доходов 17 . Более того, домашние хозяйства (включая пенсионеров)
с располагаемым доходом ниже уровня бедности, рассчитанного
традиционным способом, т. е. составляющего 40—50% среднего
дохода, соответствуют только одной пятой такого же показа-

80
АССАР ЛИНДБЕК
теля, рассчитанного на основе дохода до выплаты социальных
трансфертов 18 . Другим показателем важности перераспределений
в государстве всеобщего благосостояния является тот факт, что
распределение факторных доходов не расширялось в тот период,
когда системы налогообложения и выплат стали более прогрессивными,
т. е. в 60-е и 70-е годы. В самом деле, распределение факторных
доходов также стало более сжатым 19 . Среди исследователей
этой области существует единое мнение, что выравнивание
факторных доходов было результатом как рыночных сил (особенно
увеличения предложения хорошо образованной рабочей силы),
так и политики солидарности в установлении заработной платы,
проводимой шведскими профсоюзами. Так политика смогла частично
повлиять на выравнивание доходов, поскольку проводилась
в условиях централизованного установления заработной платы.
Хотя, возможно, эту систему следовало бы охарактеризовать как
«многоэтажное» установление заработной платы — с последовательными
торгами по заработной плате на централизованном,
отраслевом уровнях и на уровне предприятий. Кажется, попытки
профсоюзных представителей, вовлеченных в переговоры по зарплате
на централизованном уровне, уменьшить различия в размере
заработной платы оставались более или менее безуспешными
вследствие последовательных торгов на более низких уровнях.
В 60-е годы политика солидарности в установлении заработной
платы в основном была направлена на то, чтобы сократить различия
в ее размере для работников приблизительно одного уровня
подготовки и умений, занятых в различных производственных
секторах. Был провозглашен лозунг «одинаковая плата за одинаковую
работу». Впоследствии, особенно на протяжении 70-х годов,
цели изменились в сторону уменьшения различий в заработной
плате по всем направлениям; скрытым лозунгом этого периода
(в несколько утрированном виде) стало требование «одинаковой
платы за любую работу». Другими словами, цели изменились
от «справедливости» до «равенства» 20 .
Различия в заработной плате между мужчинами и женщинами
были также значительно сокращены. В 1968 г. женщины зарабатывали
примерно на 23% меньше, чем мужчины сопоставимых
возрастов и образования. К середине 80-х годов разрыв сократился
до 11%. На этом уровне он сохраняется до сих пор [29]. Имеющийся
разрыв связан скорее с различиями в занятиях и условиями
работы мужчин и женщин, чем с различиями в оплате одинаковых
занятий и условий работы [100].

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
81
Среди исследователей существует также довольно полное согласие
в том, что сходные силы, хотя и с противоположными знаками,
ответственны за увеличение распределения факторных
доходов с начала 80-х годов. Например, в это время произошло
небольшое сокращение предложения образованной рабочей
силы. Более того, меньшая централизация торгов по заработной
плате после 1983 г., кажется, имела меньшее значение для политики
солидарности в установлении заработной платы [28]. Фактически
же установление заработной платы с 1983 г. обычно происходило
на двух нижних уровнях, т. е. отрасли и предприятия 21 .
Дальнейшее увеличение дифференциации факторных доходов в
начале 90-х годов было также вызвано ростом безработицы. В
результате этих изменений возросла и дифференциация располагаемых
доходов. Коэффициент Джини (для доходов домашних
хозяйств на единицу потребления) вырос на 3—5 пунктов между
1980 и 1993 гг., однако среди людей в возрасте от 25 до 55 лет это
увеличение оказалось меньше 22 . В начале 80-х годов произошло
также увеличение числа домашних хозяйств с доходами ниже
уровня бедности, если определять бедность в терминах относительных
доходов 23 . С начала 90-х бедность несколько выросла и в
абсолютных значениях (постоянная покупательная способность).
Мероприятия по созданию государства всеобщего благосостояния
имели, конечно, более широкие социальные последствия,
нежели улучшение экономической безопасности и влияние на
распределение доходов. Например, трущобы, являющиеся рассадниками
преступности во многих городах США и Великобритании,
в Швеции найти трудно. Пожалуй, их тут даже меньше, чем в других
странах европейского континента. Очень хочется предположить,
что именно развитие элементов государства всеобщего благосостояния
повлияло на это различие, даже если только весьма
незначительная часть программ совокупных государственных
расходов (по данным [64]) специально предназначена для людей
с очень низкими доходами. Однако вряд ли кто-то станет отрицать,
что в 80-е и 90-е годы физическое и социальное окружение
некоторых шведских пригородов начало ухудшаться. Особенно
это коснулось тех из них, где расположены наибольшие скопления
муниципального жилья и недавних мигрантов (большинство
которых беженцы) 24 .
Вероятно, мероприятия по созданию государства всеобщего
благосостояния имели значительные последствия для экономического
роста, экономической эффективности и макроэкономи-

82
АССАР ЛИНДБЕК
ческой стабильности. Эти вопросы будут рассмотрены в последующих
разделах.
3. Экономический рост
Общее представление
С начала процесса индустриализации в Швеции, примерно с
1870 г. и вплоть до 1950 г., рост производительности был одним
из наиболее высоких в мире, возможно, самым высоким [83]. На
протяжении «золотого века» мировой экономики в период с 1950
по 1970 гг. рост производительности также оставался довольно
высоким. В течение этого времени ВВП в расчете на человекочас
в Швеции увеличивался на 4,20% в год, в странах ОЭСР — в
среднем на 4,46% [83, р. 212]. Различие между Швецией и странами
ОЭСР в 1950—1970 гг. исчезает, если исключить из рассмотрения
Западную Германию и Японию — страны, экономика которых
была перестроена после поражения во Второй мировой войне.
Пытаясь объяснить относительно высокий экономический
рост в Швеции на протяжении целого столетия (1870—1970 гг.),
обычно подчеркивают экономическую активность страны, благоприятное
развитие условий торговли, свободу предпринимательства,
стабильные правила игры, значительные инвестиции в инфраструктуру,
крупные и охватывающие широкие сферы инвестиции
в человеческий капитал (практически все население Швеции
было грамотным уже в конце XIX в.), относительный социальный
мир и жизнеспособное гражданское общество [71, р. 1—10; 91].
Это означает, что либеральная, плюралистическая и внешне ориентированная
страна, в которой правительство сосредоточено на
физической и институциональной инфраструктуре и инвестициях
в человеческий капитал, вполне может поддерживать относительно
высокий рост производительности. Помогло, вероятно,
и то обстоятельство, что Швеции удалось остаться в стороне во
время обеих мировых войн.
Таким образом, Швеция стала относительно богатым обществом
еще до возникновения особой шведской модели. Необходимо
также отметить, что на ранних стадиях построения государства
всеобщего благосостояния, в 50-е и 60-е годы, рост удельного
веса государственных расходов в ВВП с 30% до 45% оказался вполне
совместим с довольно высокими темпами роста производительности.

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
83
Подобно некоторым другим странам с относительно высоким
ВВП на душу населения в 1970 г. (например, США и Швейцарии)
в Швеции рост производительности труда в последующие годы
оказался менее впечатляющим. Рост ВВП на одного занятого в
течение 1970—1996 гг. составлял 1,45% в год, в то время как в среднем
по странам ОЭСР значение этого показателя составило 1,73%,
а в европейских странах ОЭСР — 2,02% 25 . Расхождение увеличивается,
если рост производительности труда измеряется в ВВП
на душу населения 26 . Таким образом, в то время как в странах
ОЭСР ВВП на душу населения за 1970—1995 гг. вырос примерно
на 60%, в Швеции он увеличился на 37% (рис. 3).
В результате этих изменений положение Швеции в рейтинге
стран ОЭСР по уровню душевого ВВП существенно ухудшилось с
1970 г. По расчетам на основе паритета покупательной способности
в 1970 г. Швеция занимала четвертое место среди 25 стран
ОЭСР с душевым ВВП, на 15% превышающим среднее значение
по странам ОЭСР (если исключить Мексику и Турцию — на 6%)
(табл. 10). К 1990 г. Швеция переместилась на девятое место с душевым
ВВП на 6% выше среднего по ОЭСР уровня (если исключить
Мексику и Турцию — на 5% ниже). К 1995 г., два года спустя
Рис. 3. ВВП на душу населения, 1970—1995 гг.
(индекс 100 = 1970 г.).
Источник: [92, vol. 1, 1995; 85, 1996]

84
АССАР ЛИНДБЕК
Таблица 10. ВВП на душу населения, % от среднего значения по ОЭСР в текущих ценах по паритету
покупательной способности
1970
1990
1995
Ранг Индекс Ранг Индекс Ранг Индекс
1. Швейцария 154 1. Люксембург 143 1. Люксембург 159
2. США 148 2. США 137 2. США 138
3. Люксембург 131 3. Швейцария 133 3. Швейцария 127
4. Швеция 115 (106*) 4. Канада 114 4. Норвегия 121
5. Канада 108 5. Япония 110 5. Дания 112
6. Дания 106 6. Норвегия 109 6. Япония 110
7. Франция 106 7. Франция 108 7. Канада 109
8. Австралия 104 8. Исландия 108 8. Австрия 109
9. Нидерланды 104 9. Швеция 106 (95*) 9. Бельгия 108
10. Новая Зеландия 101 10. Австрия 104 10. Германия 106
11. Великобритания 98 11. Дания 103 11. Исландия 104
12. Бельгия 95 12. Бельгия 102 12. Франция 104
13. Германия 95 13. Италия 102 13. Италия 102
14. Австрия 91 14. Финляндия 101 14. Нидерланды 101
15. Италия 89 15. Германия 100 15. Австралия 99
16. Норвегия 89 16. Нидерланды 100 16. Швеция 95 (84*)
17. Финляндия 86 17. Австралия 100 17. Великобритания 95
18. Япония 85 18. Великобритания 99 18. Финляндия 89

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
85
19. Исландия 83 19. Новая Зеландия 84 19. Новая Зеландия 87
20. Испания 67 20. Испания 74 20. Ирландия 85
21. Ирландия 56 21. Ирландия 70 21. Испания 74
22. Греция 53 22. Португалия 59 22. Португалия 67
23. Португалия 47 23. Греция 57 23. Греция 61
24. Мексика 37 24. Мексика 32 24. Мексика 35
25. Турция 28 25. Турция 29 25. Турция 29
* Исключая Мексику и Турцию.
Источники: [92, vol. 1, 1996; 85, 1996, 2].

86
АССАР ЛИНДБЕК
после пребывания в низшей точке глубокой депрессии, Швеция
оказалась на 16-м месте в рейтинге с душевым ВВП на 5% ниже
среднего по странам ОЭСР (на 16% ниже, если исключить Мексику
и Турцию).
Я остановился на характеристиках экономического роста начиная
примерно с 1970 г. (а не, скажем, с 1950 г.). Объяснить это
можно, конечно, тем, что лишь примерно с этого времени институты
и направления политики в Швеции стали существенно отличаться
от других стран ОЭСР. Как видно из рис. 3, на котором
показана вся траектория роста ВВП на душу населения с 1970 г.,
«запаздывание в росте» проявляется особенно заметно во время
экономических спадов — в 1976—1978 и 1991—1993 гг. Это наблюдение
не может, однако, объяснить относительно плохую картину
долгосрочного роста в Швеции в то время, когда другие страны
также пережили краткосрочные негативные макроэкономические
потрясения, хотя, может быть, с другой хронологией, чем
в Швеции. Попытки измерить распределение во времени и величину
отставания в росте осложняются присутствием циклического
компонента в траектории ВВП. Например, в то время как временные
ряды, заканчивающиеся 1995 г. (т. е. сразу же после исключительно
глубокого спада в Швеции), недооценивают относительную
тенденцию экономического роста в Швеции после
1970 г., статистические данные, заканчивающиеся в период очень
высоких (и, безусловно, не долговечных) темпов экономического
развития 1987—1990 гг., переоценивают эту тенденцию 27 .
Медленный рост совокупной производительности в Швеции
после 1970 г. является до некоторой степени результатом влияния
огромных масштабов государственного сектора, характеризующегося
низким ростом производительности. Более того, доступные
— хотя и с высокой степенью неопределенности — расчеты
показывают, что рост производительности труда в государственном
секторе был фактически отрицательным на протяжении
1970—1992 гг. [24; 89]. Тем не менее в системе национальных счетов
Швеции рост производительности труда в государственном
секторе условно может быть принят равным нулю. Таким образом,
статистические допущения относительно отражения продукции
государственного сектора в системе национальных счетов
способствуют скорее завышению роста ВВП в 70—80-е годы, а не
занижению, как часто считается. Перемещение производства услуг
из сферы домохозяйств в государственный сектор (где это
производство статистически учитывается) также привело к завы-

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
87
шению результатов расчетов роста ВВП в Швеции по сравнению
с другими странами.
Тот факт, что производство большего количества услуг домохозяйствам
осуществляется в Швеции в государственном, а не в
частном секторе, также способствует завышению значений роста
производительности в последнем по сравнению с другими странами.
Отмеченный рост производительности труда (в час) в частном
секторе на протяжении 1973—1990 гг. был тем не менее на 0,2
процентного пункта в год ниже, чем в среднем по странам ОЭСР,
и на 0,8 процентного пункта ниже, чем в среднем по европейским
странам ОЭСР, с несколько бóльшим расхождением в 70-е годы,
чем в 80-е 28 . Отставание в росте производительности по сравнению
со странами ОЭСР еще более заметно в сфере материального
производства: 0,6 процентного пункта в год на протяжении
1971—1990 гг., опять-таки с бóльшим расхождением в 70-е годы,
чем в 80-е.
Значительно труднее оценить рост общей производительности
факторов производства. Доступные исследования показывают, однако,
что и он был относительно низким в частном секторе Швеции
между 1973 и 1990 гг., особенно в сравнении с Западной Европой
(см. приложение 1).
Отставание Швеции в росте производительности нашло отражение
также в статистике относительных почасовых издержек
на заработную плату. Измеренные в общей валюте, они, кажется,
снижались постепенно, хотя и не монотонно с 1970 г. (возможно,
даже с 1976 г.) вплоть до середины 90-х. Как показано на рис. 4а,
падение относительно торговых партнеров Швеции среди развитых
стран, составило порядка 40%. Более неожиданным является
постепенное падение и относительной стоимости единицы
продукции труда, составившее 25% (см. рис. 4б). Другими словами,
обесценение шведской кроны, с 1970 г. составившее около
50%, оказалось сильнее, чем может быть объяснено более быстрой
инфляцией, вызванной ростом заработной платы, и более
низкими темпами роста производительности по сравнению с другими
странами.
Рост производительности заметно возобновился как в частном
секторе, так и в материальном производстве во время глубокого
макроэкономического кризиса в первой половине 90-х
годов (см. приложение 1). Одной из причин этого стало закрытие
производств с низкой производительностью, другой — сокращение
части персонала в переукомплектованных производ-

88
АССАР ЛИНДБЕК
Рис. 4а. Относительные издержки на заработную плату,
промышленное производство, Швеция, 1970—1995, индекс
100 = 1970 г.: 1 — отношение индекса номинальных
заработных плат для стран ОЭСР в национальных валютах
к индексу заработной платы для Швеции; 2 — отношение
индекса номинальных заработных плат для стран ОЭСР в
шведских кронах к индексу номинальной заработной платы
для Швеции.
Примечание. Страны взвешены по размеру экспортной конкуренции
со Швецией в различные страны ОЭСР. Вес страны определяется
как
где w k
— экспорт Швеции в страну k как доля общего экспорта
Швеции в N развитых стран; m jk
— доля страны j в импорте страны
k из других N стран. Таким образом, принимается во внимание не
только размер экспорта Швеции в определенную страну, но также и
размер экспорта в данную страну из других развитых стран.
Источники: [108; 93]
ствах, когда была уменьшена продолжительность периодов отсутствия
на работе (включая отсутствие по болезни, по уходу
за ребенком и в связи с учебой). Оба механизма отразились на
сокращении занятости в частном секторе на 12% в период глубокого
спада деловой активности в 1990—1993 гг. Увеличение
использования производственных мощностей существующих
предприятий явилось одной из причин того, что рост производительности
продолжился в 1993—1995 гг. Однако пока нельзя
сказать, было ли увеличение роста производительности в

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
89
Рис. 4б. Относительная стоимость единицы продукции труда,
валютный курс и доля рынка, промышленное производство,
Швеция, 1970—1996 гг., индекс 100 = 1970 г.:
1 — рассчитывалась в в шведских кронах;
2 — доля объема шведского экспорта в объемах импорта других
стран ОЭСР; 3 — см. примечание к рис. 4а.
Источники: [108; 93]
первой половине 90-х годов также отражением новой долгосрочной
тенденции.
Непосредственные источники роста производительности
Мнение, что замедление роста производительности с начала
70-х годов во всех развитых странах до некоторой степени может
быть вызвано изменениями в статистической методологии, стало
уже общим местом. Это, однако, не объясняет, почему Швеция
отстала сильнее, чем другие страны. Технологическое «ускорение»
других стран может, вероятно, отчасти объяснить относительно
низкий уровень роста производительности в Швеции. В
конце концов, действие механизмов ускорения является обычным
результатом в эмпирической литературе по регрессионному анализу
экономического роста в различных странах 29 . Например,
механизмы ускорения помогают объяснить, почему некоторые
страны, такие, как США и Швейцария, частично уступили лидерство.
Однако этими механизмами невозможно объяснить, поче-

90
АССАР ЛИНДБЕК
му двенадцать других стран ОЭСР обогнали Швецию между 1970 и
1995 гг. и почему в конце концов уровень ВНП на душу населения
в Швеции оказался значительно ниже среднего по странам ОЭСР,
особенно если исключить из расчетов Мексику и Турцию, которые
относятся к развивающимся странам. Одно дело — уменьшить
отрыв, продолжая лидировать, и совсем другое — упасть так низко,
как это сделала Швеция.
Демографические факторы, особенно быстрый рост численности
населения старше пенсионного возраста (65 лет), безусловно,
внесли свой вклад в относительно медленный рост ВНП на
душу населения в Швеции. Заниженный по сравнению с обычно
довольно высокими показателями уровень накопления основного
(материального) капитала также отчасти объясняет спад деловой
активности. Более того, доля валовых инвестиций упала с
уровня, примерно на 2,5 процентного пункта превышавшего средний
по странам ОЭСР (в 60-е годы), до уровня, который был примерно
на 2 процентных пункта ниже (в 80-е годы) [92] 30 . Валовые
сбережения изменялись практически параллельно с валовыми
инвестициями.
Подавляющая часть сокращения инвестиций находилась, однако,
за пределами делового сектора, т. е. в жилищном строительстве
и государственном секторе. Это означает, что замедление темпов
роста производительности труда в частном секторе произошло
не только из-за недостаточных накоплений капитала; официальные
расчеты роста в принципе подтверждают такую интерпретацию
31 . А сокращение инвестиций в строительство в частном
секторе по сравнению с инвестициями в оборудование свидетельствует
лишь о том, что шведские фирмы были больше озабочены
«рационализацией» (в смысле замены капитала на труд), чем расширением
имеющихся производственных мощностей 32 . Следствие
этого феномена — отставание валового промышленного производства
Швеции на 27% по отношению к среднему уровню по
странам ОЭСР в период между 1970 и 1990 гг., хотя этот разрыв
сократился до 23% к 1995 г. (в связи с быстрым подъемом промышленного
производства после обесценения шведской кроны
в ноябре 1992 г.).
Несмотря на значительное сокращение относительных издержек
труда на единицу продукции, доля рынка Швеции в других
странах ОЭСР постепенно сократилась (см. рис. 4б, а также [57]).
Неочевидно, каким образом это должно быть истолковано. Некоторое
объяснение дает рост экспорта из новых промышленных

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
91
стран. Другое объяснение может заключаться в том, что труд и
капитал применялись в секторах с ухудшающимися условиями
торговли на мировых рынках, и размер заработной платы в Швеции
был соответственно снижен 33 . Такая трактовка не противоречит
результатам расчетов составляющих роста по методике Рагнара
Бенцеля, в соответствии с которыми с 1970 по 1993 гг. перераспределение
ресурсов добавляло лишь 0,3 процентного пункта
к годовому росту продукции по сравнению с 0,9 в период с 1950
по 1970 гг. 34 Еще одним объяснением могло бы стать то, что улучшение
качества продукции, осуществляемое на шведских заводах,
не было столь же оперативным, как улучшение качества за границей,
что вынуждало шведские фирмы снижать относительные экспортные
цены и, следовательно, заработную плату (в общей валюте)
по сравнению с другими странами 35 .
Важно отметить также, что шведские многонациональные компании
как организации не понесли потерь в доле рынка; фактически
их доли рынка даже увеличились [3]. Это означает, что проблемы
производства присущи не шведским фирмам как организациям,
но, пожалуй, предприятиям или их экономическому и социальному
окружению.
Инвестиции в человеческий капитал также были довольно значительны
в Швеции в 60-е и 70-е годы. Более того, международные
исследования показывают, что уровень школьного образования
в целом довольно высок [96, р. 65—79]. Но в 80-е годы Швеция
начала отставать от других развитых стран в области высшего
образования [96; 48; 69; 92, 1993]. Несмотря на то, что численность
студентов, обучающихся и по программам сокращенного
университетского образования (менее трех лет), и по программам
полного образования, поддерживается на довольно высоком
уровне, число студентов с «нормальным» высшим образованием
(по крайней мере три года) сокращалось на протяжении 80-х годов
в абсолютном выражении и по отношению к другим странам.
Если 14—16% тех, кто родился в конце 40-х и начале 50-х годов,
завершили университетское образование (т. е. проучились по
крайней мере три года), то соответствующий показатель для поколения,
родившегося в середине 60-х, составил лишь 8—10% [95,
p. 148—152]. Число людей с университетским образованием в инженерном
деле и естественных науках особенно невелико в Швеции
в указанных возрастных группах [92, 1995] 36 .
Гораздо труднее оценить эффективность и качество образования.
Государственные расходы в расчете на одного ребенка в школь-

92
АССАР ЛИНДБЕК
ной системе (предшествующий университету уровень) довольно
щедры, что само по себе хотелось бы истолковать как отражение
высокого качества. Но как число дней в год, которое студенты
проводят в аудиториях, так и число часов, которое они тратят на
занятия дома, остаются довольно низкими на протяжении долгого
периода. В середине 80-х годов домашние занятия были рассчитаны
только на 2,3 часа в неделю, из которых 0,6 часа отводилось
на математику [92, 1995; 36; 37]. Это важно, поскольку количество
часов, которое студенты проводят таким образом, является
основным компонентом инвестиций в человеческий капитал
[99]. В целом успехи студентов в Швеции в последние десятилетия
могут рассматриваться как средние среди развитых стран
[37] 37 . Поражает также, что государственные расходы в расчете
на одного студента относительно низки на университетском уровне
38 . Количество обладателей докторской степени также относительно
невелико как в Швеции в целом, так и в частном секторе.
Стимулы к инвестированию в физический (основной) капитал
На рис. 5 представлена попытка измерить реальный доход на
физический капитал (здания, оборудование и производственные
затраты) в промышленности (статистические данные предоставил
Ян Сёдерстен) 39 . Представляется, что доход значительно упал
по сравнению с максимальным значением в начале 50-х годов, хотя
и с резкими кратковременными колебаниями в связи с изменениями
в циклах условий торговли и обесценения заработной платы;
особенно выделяется резкое увеличение дохода после обесценения
шведской кроны в конце 1992 г. Имеющиеся (хотя и не
общепризнанные) исследования также указывают на то, что в последние
десятилетия доход в Швеции был ниже, чем в большинстве
стран ОЭСР [95]. Расчеты q по методологии Тобина дают
сходные результаты, хотя такие вычисления тоже достаточно рискованны
40 . Агрегированные данные, конечно, скрывают большой
размах колебаний в зависимости от сектора и фирмы.
Падение дохода на физический капитал было не случайно, а
по крайней мере частично явилось результатом преднамеренной
политики. Как правительство, так и профсоюзы хотели зажать
прибыли между растущими издержками на заработную плату и
фиксированным курсом национальной валюты в соответствии с
так называемой моделью Рена — Майднера (названной по имени
двух ведущих профсоюзных экономистов). Вдобавок была разра-

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
93
Рис. 5. Маржа доходности в промышленности Швеции,
1951—1995 гг., %
Примечание. RMC — доход на материальный капитал в промышленности;
RMC = (Валовая прибыль — Экономическая амортизация) /
(Стоимость оборудования, зданий, производственных запасов).
Источник: расчеты Яна Сёдерстена
ботана политика солидарности заработной платы, что делало давление
на прибыль особенно сильным для малорентабельных предприятий.
Утверждалось, что отрицательные последствия для совокупной
занятости и инвестиций могли быть эффективно предотвращены
политикой на рынке труда, направленной на повышение
мобильности, и избирательными инвестиционными субсидиями.
Предполагалось, что чистым результатом будут более
быстрые темпы перераспределения ресурсов и скорейший рост
производительности [34]. Таким образом, преобладающие представления
шведских профсоюзов о перераспределении ресурсов
и росте производительности были основаны на специфической
идее относительно того, как эти изменения должны были произойти.
Эта стратегия роста, характеризующаяся низкой прибыльностью,
малой разницей в оплате труда и избирательным
вмешательством государства в рынки капитала и труда, является
важным примером влияния профсоюзного движения на правительственную
политику. В самом деле, комбинация профсоюзной
политики солидарности заработной платы и интервенционист-

94
АССАР ЛИНДБЕК
ской политики правительства на рынках труда и капиталов была
характерной чертой шведской модели в течение долгого времени.
Эта комбинация считалась благоприятной как с точки зрения
равенства, так и с точки зрения эффективности.
Перераспределение ресурсов в течение 70-х и 80-х годов в общих
чертах согласовалось с предсказаниями модели Рена — Майднера;
ресурсы перемещались от низкоприбыльных фирм к высокоприбыльным
в частном секторе [29]. Однако в целом рабочая
сила перетекала скорее в государственный сектор экономики
(рис. 6). Стоит также заметить, что с точки зрения общественного
благосостояния последствия различны, когда труд изгоняется
из низкоприбыльных секторов и когда он скорее вытягивается
из этих секторов более высокими зарплатами где-то еще. Метод
«выдавливания» при перераспределении рабочей силы не позволяет
рабочим выбирать между доходом и социальным окружением
(включая рабочее место и друзей) в той степени, как механизм
«вытягивания». Оказалось, однако, что «стратегия высоких зарплат»,
проводимая профсоюзами, не смогла предотвратить постепенного
падения заработной платы в Швеции по отношению к
другим странам, как показано на рис. 4а.
Также оказалось, что можно поддерживать достаточно высокие
инвестиции в частном секторе на протяжении достаточно
длительного времени. Инвестиции поддерживались на высоком
уровне в промышленности вплоть до середины 70-х годов
и в бизнес-секторе до середины или даже конца 80-х (см.
также приложение 2). Одно объяснение состоит в том, что процентные
ставки удерживались на низком уровне при помощи
регулирования рынка капиталов и — в случае фактических реальных
процентных ставок — также за счет высокой инфляции,
которая не полностью учитывалась в номинальных процентных
ставках. Грубая попытка продемонстрировать движение реальных
процентных ставок приведена на рис. 5, где изображены
процентные ставки по облигациям промышленных компаний,
скорректированные на изменение в индексе потребительских
цен 41 . Другое объяснение того, что реальные инвестиции поддерживались
на высоком уровне в течение такого долгого времени,
состоит в выборочных инвестиционных субсидиях отраслям,
у которых были особые проблемы с прибыльностью (например,
сталелитейной промышленности и кораблестроению),
и замедлили, хотя и не остановили сокращение и рационализацию
этих секторов. Третье объяснение — налоговые преиму-

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
95
Рис. 6. Население и занятость, 1950—1995 гг.
(изменение накопленным итогом), тыс. человек.
Источник: Центральный банк Швеции, Национальные счета и расчеты
Т. Линда и Г. Гуннарссона, Университет г. Уппсала
щества активно инвестирующим фирмам; это было достигнуто,
в частности, за счет ускоренной амортизации 42 . Более того,
валютные ограничения в значительной степени предотвращали
переход шведских фирм к инвестированию за границей.
Тем не менее внутренние финансовые потоки постепенно уходили
из шведских жестко контролируемых финансовых институтов,
таких, как банки и страховые компании. Эту тенденцию активизировало
и развитие рынка государственных ценных бумаг в
связи с растущим дефицитом бюджета. Более того, контроль внутреннего
рынка капиталов был снят в середине 80-х годов. Контроль
международного движения капиталов также стал менее
эффективным из-за расширения торговли и интернационализации
производственных фирм. В конце 80-х годов валютные ограничения
также были отменены. Из-за этого все труднее становилось
поддерживать процентные ставки на более низком уровне,
чем за рубежом, и предотвращать снижение внутренних реальных
инвестиций.
Снижение прибыли в секторе торгуемых товаров также оказалось
более сильным, чем рассчитывало правительство. Это нашло
отражение в беспокойстве в связи с угрозой полной занятости со
стороны быстро растущей заработной платы. Другими индикато-

96
АССАР ЛИНДБЕК
рами были частые произвольные девальвации и переход к плавающему
валютному курсу после ноября 1992 г., также проведенные
с целью восстановления прибыли, производства и инвестиций
в секторе торгуемых товаров (см. рис. 4б относительно движения
реального обменного курса кроны).
Некоторые последствия такой политики для распределения инвестиций,
очевидно, планировались, это относится в частности
к созданию благоприятного климата для жилищного строительства
и инвестиций в несколько крупных фирм, ориентированных
на экспорт. Но комбинация высокой инфляции и существенной
асимметрии в налогообложении различных видов активов, очевидно,
имела и неожиданные последствия. В частности, капитальные
затраты существенно и произвольно различались для разных
типов инвестиций, видов финансирования и, следовательно, также
для секторов производства и фирм [86; 2].
Особенностью экономической политики в Швеции по отношению
к частным фирмам было стремление отделить доходы фирм
от доходов их владельцев. Идея заключалась в том, чтобы аккумулирование
богатства внутри фирм не делало их владельцев более
богатыми (такая логика рассуждений, очевидно, аналогична аргументации
профсоюзов в пользу «фондов рабочих, получающих
заработную плату»). С этой целью была применена техника низких
налогов на нераспределенную прибыль и высоких — на доходы
и имущество владельцев фирм. Эта налоговая система может
не очень повредить крупным корпорациям, если они имеют доступ
к международному рынку капитала, хотя консервирующее
влияние на размещение ресурсов неизбежно. Последствия более
проблематичны для маленьких фирм; невозможно высокое налогообложение
владельцев без одновременного причинения вреда
их фирме. В 80-х годах предельная номинальная ставка налога на
капитал для владельцев таких фирм (налог на прибыль плюс налоги
на дивиденды и увеличение капитала) часто оказывалась в
диапазоне 65—70% для тех фирм, которые не могли воспользоваться
налоговыми преимуществами при инвестировании (расчеты
Гуннара Дю Рица специально для данной статьи). В самом деле,
доходы владельцев часто оказывались отрицательными в реальном
выражении. К этому во многих случаях нужно добавить также налоги
на имущество и наследство.
Другой характерной чертой шведской экономики с 60-х годов
была низкая норма сбережений населения, как следует из расчетов с
использованием данных национальных счетов. В самом деле,

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
97
норма чистых сбережений населения постепенно снижалась с
6—7% (располагаемого дохода) в 50-х до минимального значения
минус 5% в 1988 и 1989 гг. (накануне резкого роста в начале 90-х
годов). До сих пор нет общего мнения относительно того, в какой
мере эта негативная тенденция может быть объяснена старением
населения, снижением темпов роста дохода домашних
хозяйств, низкими (часто отрицательными) реальными процентными
ставками после налогообложения, исчезновением важных
мотивов для индивидуальных сбережений, связанных с жизненным
циклом, ввиду все более щедрого государственного социального
обеспечения.
В целом низкое предложение частных сбережений и кредитов
компенсировалось в течение долгого времени большим предложением
сбережений и кредитов со стороны государственного
сектора экономики. Доля чистых сбережений государственного
сектора в 60-х и 70-х годах часто достигала половины чистых национальных
сбережений, а предложение кредитов государственным
сектором — около половины общих кредитных потоков на
организованном кредитном рынке. Это, однако, не является твердым
основанием для стабильной системы частных предприятий,
которая требует внутреннего частного накопления богатства
включая накопления домохозяйств. Налоговая система также
была неблагоприятна для прямых вложений домашних хозяйств
в акции, которые существенно снизились 43 .
Эти черты институциональной структуры и политики в Швеции
(высокое налогообложение владельцев фирм, выборочные
субсидии крупным фирмам, регулирование рынка капиталов, низкая
норма сбережений домашних хозяйств и дискриминация вложений
в акции домашними хозяйствами), по-видимому, в значительной
степени объясняют низкие темпы образования и роста
малых и средних предприятий. Например, если с 1920 по 1946 гг.
темпы образования новых фирм в промышленности составляли
около 4% общего количества фирм, то в 60-х и 70-х годах этот показатель
упал до 2%, а в 80-х — до 1% [17], впрочем, в 1994 г. произошло
некоторое увеличение. Также очень вероятно, что малым
и средним фирмам гораздо сложнее вести переговоры с государственными
органами о предоставлении им избирательных субсидий
44 .

98
АССАР ЛИНДБЕК
Стимулы к инвестированию в человеческий капитал
Доход на человеческий капитал также упал в течение 70-х годов.
В случае с университетским образованием доход после уплаты
налогов, рассчитанный «статическим» методом [27] 45 , упал с
примерно 12% в 60-е годы до 1—3% в начале 80-х. Это, вероятно,
объясняет снижение в 80-е годы числа студентов с трехгодичным,
как минимум, курсом обучения в университете 46 .
Резкое уменьшение различий в оплате труда для работников с
разным уровнем квалификации в течение 70-х годов также привело
к снижению стимулов для приобретения новых навыков, что
предположительно имело отрицательные последствия для темпов
роста производительности труда. Более того, сдельная форма
оплаты труда, которая преимущественно использовалась в
Швеции в 50-х и 60-х годах, в 70-е стала менее преобладающей 47 .
Пока нет эмпирических исследований, освещающих вопрос, может
ли это изменение в трудовых соглашениях в части стимулирования
труда объяснить снижение темпов роста производительности
труда.
Доход на высшее образование после уплаты налогов, однако,
увеличился в середине 80-х и начале 90-х годов примерно до 5%
(исходя из тех же «статических» расчетов, что и выше) как следствие
увеличения разницы в оплате труда и менее прогрессивной
шкалы налогообложения трудового дохода. Наиболее вероятно,
что этот прирост дохода является частью объяснения увеличившегося
притока студентов университетов в первой половине 90-х
годов. Другие объяснения — увеличение безработицы среди выпускников
средних школ, расширение возможностей получения
высшего образования, особенно за пределами традиционных университетов.
Более того, большая разница в оплате труда после
уплаты налогов среди рабочих с начала 80-х годов должна была
восстановить некоторые стимулы к приобретению более высокой
квалификации 48 .
4. Экономическая эффективность
Перейдем от экономического роста к экономической эффективности
в данный отрезок времени. Я сосредоточусь на двух аспектах:
на роли рыночной структуры фирм (включая степень конкуренции)
и последствиях различных действий государства всеобщего
благосостояния.

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
99
Рыночная структура
В течение большей части времени после Второй мировой войны
экономическая эффективность в Швеции была относительно
высока по сравнению с большинством других развитых стран.
Однако часто утверждают, что недостатки рыночной структуры
фирм в Швеции сдерживали экономическую эффективность в последние
десятилетия. Важным элементом является слабое конкурентное
давление, особенно в секторе неторгуемых товаров
(составляющем приблизительно три четверти национальной экономики).
Можно связывать это не только с доминирующей ролью
небольшого количества крупных фирм, но и с процессом картелизации
крупных секторов национальной экономики, так как в
Швеции очень слаба антикартельная политика. Действительно,
есть указания на то, что в различных секторах со слабой конкуренцией
экономическая эффективность ниже по сравнению с некоторыми
другими развитыми странами [77; 115; 51; 35]. После
вхождения в Европейский союз в 1995 г. Швеция, однако, обязана
придерживаться более жестких антикартельных правил.
В некоторых секторах, регулируемых государством, возникло
тесное сотрудничество между политиками (а также теми, кто регулирует
эти секторы) и регулируемыми фирмами, что обычно
несет риск «слишком сильной регуляции». Это происходит в таких
секторах, где, по общему мнению, возникают «железные треугольники»
тесно связанных между собой влиятельных представителей
как частного, так и общественного секторов, причем результатом
является их превращение в закрытые структуры с очень
сложным доступом для тех, кто хочет в них войти. Наиболее часто
в качестве подобного примера приводят сельское хозяйство,
пищевую промышленность, строительный сектор, энергетику,
финансовый сектор и страховой бизнес. Таким образом, в этом
можно увидеть дополнительное выражение корпоративных элементов,
и, возможно, здесь кроется еще одно объяснение доминирования
крупных компаний.
Кроме того, основной идеей шведской экономической политики
70—80-х годов была замена спонтанных рыночных механизмов
политическими и административными мерами включая выборочные
налоги и субсидии, а также прямым контролем цен в
некоторых секторах (особенно в сельском хозяйстве, жилищном
строительстве и до середины 80-х — на рынке ценных бумаг). Таким
образом, предполагалось, что сокращение роли экономиче-

100
АССАР ЛИНДБЕК
ских стимулов и рынков должно быть компенсировано вмешательством
государства и выборочной правительственной финансовой
поддержкой. Опыт подобной политики иллюстрирует хорошо
известное наблюдение: новые действия часто предпринимаются
только для того, чтобы нейтрализовать нежелательные и часто
неожиданные побочные эффекты, вызванные предыдущими действиями;
«любое вмешательство порождает новое вмешательство».
Например, попытки удержать процентную ставку на одном
уровне и не дать ей повыситься вынудили правительство регулировать
портфели финансовых институтов, в особенности заставляя
их давать ссуды как жилищному строительству и крупным экспортным
фирмам, так и самому государству. Основная прибыль
ускользает от производственных компаний, вынуждая политиков
применять выборочные субсидии, проводить «активную» политику
на рынке труда и поддерживать постоянную занятость в общественном
секторе. Эффект сохранения производственной
структуры в сельском хозяйстве, возникающий в результате политики
протекционизма, был нейтрализован «административной»
консолидацией и рационализацией ферм, проводившейся
специальными государственными сельскохозяйственными агентствами.
Поскольку протекция сельскому хозяйству скорее выражалась
в тарифах на переработанные продукты, чем проводилась
на уровне ферм, регулирование должно было коснуться местной
пищевой промышленности, которая была в разумной степени
картелизирована с помощью государства и фермерских кооперативов.
Более того, в розничной торговле конкуренция была ограничена
землепользовательной плановой монополией шведских
муниципалитетов, которые раньше защищали магазины и муниципальные
торговые центры от новых конкурентов. Контроль над
размерами арендной платы сделал необходимым процесс субсидирования
или обобществления жилищного строительства, чтобы
предотвратить его кризис. Но в результате изчезли стимулы,
сдерживавшие рост затрат на строительство. Есть еще масса подобных
примеров.
Роль государства всеобщего благосостояния
Общепризнано, что государство всеобщего благосостояния
включает в себя как элементы, увеличивающие эффективность,
так и снижающие ее. Возможно, наиболее очевидный пример

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
101
первых — система обязательного социального страхования, которая
позволяет преодолеть хорошо известные несовершенства в
частных рынках капиталов и страхования. Другой пример — субсидии
на инвестиции в человеческий капитал (образование, пособия
по беременности и родам, пособия на детей, медицинское
обеспечение и т. п.), противодействующие тенденции недостаточного
инвестирования, которая представляет угрозу данной сфере.
Теория эндогенного роста утверждает, что инвестиции в человеческий
капитал благоприятно влияют не только на экономическую
эффективность, но и на долгосрочный рост производительности.
Часто делаются предположения, что меньшие различия в оплате
труда уменьшают социальные конфликты, а прочные гарантии
социальной поддержки способствуют большей поддержке
гражданами продолжения перераспределения ресурсов в экономике.
Утверждается, что оба эти следствия повышают экономическую
эффективность и, возможно, способствуют долгосрочному
экономическому росту. Данные гипотезы звучат весьма убедительно,
они могут даже иметь эмпирические подтверждения, но
обе требуют соблюдения дополнительных условий. Это демонстрирует
и шведский опыт. В случае социальных конфликтов последствия
уменьшения дисперсии уровней оплаты труда и богатства
в значительной степени зависят от того, как такое уменьшение
было достигнуто. Например, вероятно, что с точки зрения
экономической эффективности и роста более выгодным окажется,
чтобы меньший разброс дохода был результатом изначально
более неравномерного распределения богатства и человеческого
капитала, чем достигался путем все более высоких предельных
ставок налога и регулирования цен, не говоря уже о национализации
активов.
Также можно предположить, что зависимость между равенством
дохода и социальными конфликтами не является монотонной,
по крайней мере когда она является результатом налогообложения
и системы социальных пособий и компенсаций. Одна
из причин состоит в том, что это неизбежно влечет политизацию
распределения дохода. Многие в такой ситуации воспринимают
распределение дохода скорее как «произвольно» определенное в
политическом процессе, чем как выполняющее важнейшие функции
по распределению ресурсов и повышению экономической
эффективности. В результате конфликты, связанные с распределением
дохода, могут в действительности только усугубляться в

102
АССАР ЛИНДБЕК
результате уравнения доходов. В самом деле, не очевидно, что
конфликты по поводу распределения доходов уменьшились в
Швеции после радикального уравнения доходов в конце 60-х и
начале 70-х годов посредством политики солидарности заработной
платы, налоговой политики и трансфертных платежей. Более
того, терпимость по отношению к перераспределению ресурсов,
конечно, не была достаточной, чтобы предотвратить политические
протесты против больших географических перемещений
трудовых ресурсов. В конце 70-х годов такие протесты фактически
заставили политиков увеличить различные виды региональных
субсидий, чтобы снизить перемещение трудовых ресурсов
из стагнирующих регионов и таким образом уменьшить их
географическое перераспределение.
При объяснении отрицательных последствий политики государства
общественного благосостояния для эффективности и
роста наиболее очевидным виновником является, конечно, величина
налогов и пособий. В 80-е годы большинство получателей
дохода в Швеции подлежало налогообложению по предельной
ставке в 70—80% (включая все виды налогов и социальных платежей)
49 . Изменение налогового бремени во времени иллюстрирует
рис. 7, на котором показан «предельный доход после уплаты
налогов» (единица минус предельная ставка налога) для двух групп
получателей дохода.
Эмпирические исследования издержек шведской экономики
вследствие высоких налоговых ставок для домашних хозяйств
обычно проводились в терминах «предельных издержек на общественные
фонды». В случае со средними получателями дохода
оценки в большинстве исследований на конец 80-х годов варьируются
примерно от 1,15 до 2,75 кроны на одну крону налоговых
поступлений 50 . В дополнение к различным аналитическим сложностям,
присущим таким исследованиям, важное ограничение
большинства из них состоит в том, что они рассматривают влияние
налогообложения лишь на один вид экономических решений.
Таким образом, они не учитывают проникающего характера экономических
последствий. Я имею в виду, конечно, множество граней
экономических решений, на которые оказывается влияние, —
отдых, работа по дому, бартер товаров и услуг, интенсивность и
качество работы, инвестиции в человеческий капитал, выбор
работы, географическая (включая международную) мобильность
труда, размер и размещение сбережений и инвестиций в физический
и человеческий капитал, уклонение от налогов, другие виды

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
103
Рис. 7. Предельная ставка оплаты труда после уплаты налогов
в Швеции, 1952—1997 гг. (единица минус предельная ставка
налога), %
Примечание. Предельная ставка налога исчислялась каждый год от
средней заработной платы.
Источник: [25] и новые расчеты Дю Рица
экономических преступлений и т. п. 51 К сожалению, отсутствуют
систематические количественные оценки этих видов приспособительного
поведения, кроме, пожалуй, случая с часами работы.
В контексте системы социального обеспечения в отношении
дестимулирующего эффекта не удалось избежать ловушек бедности,
например, в случае с матерями-одиночками. Имеются основания
полагать, что проблемы морального риска и обмана особенно
остры при получении пособий по временной нетрудоспособности
(из-за болезни, производственной травмы), экономической
помощи одиноким родителям, выборочных субсидий на жилье,
пособий по бедности и субсидированному досрочному выходу на
пенсию. Например, в конце 80-х годов, когда в рамках системы
социального страхования по болезни в Швеции возмещалось 90—
100% дохода за период, люди не работали по причине болезни в
среднем 26 дней в году по сравнению с 14 днями в 1995 г. (см. [54;
59]). В результате работодатели были вынуждены не только нанимать
больше персонала, чем требовалось, но и реорганизовывать
рабочие группы в зависимости от того, кто приходил на работу.

104
АССАР ЛИНДБЕК
Также наблюдался постепенный рост количества домохозяйств,
получавших пособия по бедности. В то время как с 1950 по
1965 гг. такие пособия получало примерно 4% населения, в 1996 г.
эта цифра возросла до 10% [101]. Состав получателей пособия
по бедности также изменился. Пожилых и больных сменили люди
работоспособного возраста, часто достаточно молодые. Фактически
пособие по бедности и другие виды поддержки, оказываемой
нуждающимся, превратились постепенно в достаточно «нормальную»
черту на определенном этапе жизни шведских граждан
52 . Растущее количество людей, зависящих от получения пособия
по бедности, в 90-е годы также связано с более высоким
уровнем безработицы и уменьшением величины пособий в базовой
системе трансфертов [107].
Количество получающих досрочную субсидируемую пенсию (первоначально
предназначенную для нетрудоспособных граждан) достигло
8% рабочей силы в 80-х годах, т. е. задолго до того, как безработица
существенно возросла. Тем не менее доля работающего
населения в возрасте 55—64 лет в Швеции упала не так значительно,
как в некоторых других странах Западной Европы. Она составила
70% для мужчин и 63% для женщин в 1995 г. по сравнению с
57% и 30% соответственно для европейских стран — членов ОЭСР.
Наиболее очевидный пример откровенного обмана с целью получения
пособия представляет собой случай, когда люди работают
(возможно, в теневом секторе экономики) и получают при этом
пособия, предназначенные для тех, кто не может трудиться, в
частности пособия по безработице, по болезни или досрочные
пенсии. Другие случаи — умышленное преувеличение степени
физической нетрудоспособности или сообщение недостоверных
сведений о семейном положении. По очевидным причинам наши
знания о количественной значимости такого обмана с целью получения
пособия очень ограниченны 53 .
Также можно предположить, что несколько видов последствий,
приводящих к снижению трудовых стимулов, носят отложенный
характер, поскольку экономическое поведение, весьма вероятно,
ограничивается социальными нормами, направленными против
живущих на пособия и обманывающих при получении пособий и
уплате налогов. По-видимому, потребуется время для приспособления
этих норм к новой системе экономического стимулирования
[75; 78].
Система социального обеспечения и связанные с ней налоги,
конечно, влияют и на разделение труда между семьей, рынком и

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
105
правительством. Высокие предельные ставки налогов порождают
не только эффекты замещения в пользу отдыха, но и переход к производству
услуг внутри семьи вместо покупки этих услуг на рынке.
Чтобы производитель услуг домашнему хозяйству заработал дополнительно
на рынке, например, 100 долл. после уплаты налогов, покупатель
этих услуг в Швеции должен заработать в 4—9 раз больше
этой суммы до налогообложения (в зависимости от предельных налоговых
ставок покупателя и продавца). Это происходит вследствие
совместного действия всех предельных ставок налогообложения
(ставки подоходного налога и социальных налогов для продавца
и покупателя, а также налога с продаж для продавца). Это усиливает
эффект замены труда на открытом рынке, а также уменьшает
рыночный спрос на услуги со стороны домашних хозяйств.
Отрицательному эффекту замещения для предложения труда,
однако, противодействуют другие черты налоговой системы и системы
социального обеспечения. После налоговой реформы в начале
70-х годов подоходный налог рассчитывался скорее индивидуально,
чем на основании семейного дохода; предельная налоговая
ставка для «второго» получателя дохода, обычно женщины,
значительно сократилась. Предложение труда, в реальности в основном
женского (включая матерей-одиночек), дополнительно
стимулировалось благодаря щедро субсидируемым за пределами
домохозяйства системам ухода за детьми и престарелыми. Активная
позиция в рынке рабочей силы также поощрялась за счет привязки
многих пособий к работе. Например, в то время как пособие
по беременности и родам и пенсия связаны с предыдущей работой,
получение пособия по безработице и по бедности обусловлено
желанием найти и принять предложенную работу. Одновременно
предложение женского труда поощрялось высокими средними
ставками налога для многих домохозяйств, что делало затруднительным
финансирование семьи за счет только одного дохода.
Все это помогает объяснить сравнительно высокий уровень
занятости среди женщин в Швеции, хотя чаще всего на основе
неполного рабочего дня; даже большинство матерей-одиночек
(фактически 70—80%) занимают активную позицию на рынке труда.
Это было на самом деле прямой целью государственной политики
под знаменем «равенства полов». Считается, что резкий рост
спроса на труд в общественном секторе экономики с середины
70-х годов также внес свой вклад в эту тенденцию 54 .
Это иллюстрирует хорошо известную мысль, что последствия
налоговой системы и системы социального обеспечения зависят

106
АССАР ЛИНДБЕК
не только от общей величины социальных расходов и, соответственно,
щедрости выплат, но также и от «тонкой структуры» этой
системы 55 .
Совокупный результат налоговой системы и системы социального
обеспечения в Швеции состоит в том, что «уход за вещами»
(такой, как обслуживание собственности и товаров длительного
пользования) переместился с рынка в сектор домохозяйств (по
причине высоких предельных налоговых ставок), а «уход за людьми»
переместился из семьи в государственный сектор (по причине
высоких субсидий на предоставление услуг общественным сектором,
например, для детей и пожилых людей). В то время как в
социалистических странах были обобществлены производственные
фирмы, шведское государство всеобщего благосостояния,
напротив, в широком смысле обобществило предоставление личных
услуг гражданам и семьям [73]. В результате, как указал Шервин
Розен [104], общее потребление услуг, произведенных либо
домохозяйствами, либо в государственном секторе, расширяется
за счет снижения потребления материальных благ.
Для общественных услуг в Швеции характерно сравнительно высокое
качество. Также достигнуто достаточно равномерное распределение
этих услуг в обществе. Примером может служить уход
за детьми. Однако общественный сектор не избежал обычных
сложностей в достижении экономической эффективности и приспособлении
к предпочтениям потребителей в отсутствие рынков
и конкуренции за предоставление услуг. Упоминавшаяся ранее
отрицательная динамика производительности в данном секторе
в 70-х и 80-х годах иллюстрирует эти трудности. Также имеется
очевидный риск возникновения проблемы инсайдеров и аутсайдеров
при распределении услуг. Например, персонал и
родители в организациях по уходу за детьми имеют общие интересы
по поддержанию низкой численности детей в данном учреждении,
даже если бы качество услуг не менялось существенно
при допуске большего количества детей (см. [15]). Несмотря на
социализацию домашних услуг, около пятой части людей, по всей
видимости, активно вовлечены в процесс ухода за больными, нетрудоспособными
и пожилыми людьми вне официальных институтов
— т. е. в контексте «гражданского общества» [19].
Беспокойство среди экономистов и политиков относительно серьезных
дестимулирующих последствий налогов и системы социального
обеспечения в большей степени основывается на отдельных
фактах, чем на систематических эконометрических исследованиях.

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
107
Например, впечатляющее заявление Гуннара Мюрдаля, что Швеция
стала «нацией лжецов», было одним из наиболее цитируемых в политических
дискуссиях в стране на протяжении последних двух десятилетий.
Налоговые реформы и реформы системы социального
обеспечения в 1983 г. и более фундаментальная реформа в начале
90-х годов в определенной степени снизили величину различных
проблем, связанных с дестимулирующим воздействием. В частности,
сутью налоговой реформы 1991 г. была замена резко прогрессивной
шкалы подоходного налога двумя диапазонами облагаемого дохода:
26—33% для большинства налогоплательщиков (платящих только местный
подоходный налог) и 51% для налогоплательщиков с максимальными
доходами, платящих также 20%-ный подоходный налог
центральному правительству. В результате изменений в налогообложении
с 1983 по 1995 гг. совокупная (включающая прямое и косвенное
обложение дохода) предельная налоговая ставка уменьшилась
примерно на 15 процентных пунктов для большинства налогоплательщиков
(см. рис. 7). Однако через несколько лет налоговые ставки
опять стали расти.
Ставка замещения в большинстве систем социального обеспечения
была уменьшена с 90% или 100% до 80% (а в течение некоторого
времени — до 75%) в начале 90-х годов. Более того, работодатели
были вынуждены взять на себя выплату пособий по болезни
в течение первых двух недель (а впоследствии первых четырех
недель) болезни работника; также был введен один день
отсрочки начислений. С связи с этими реформами наблюдалось
значительное сокращение количества дней, проведенных работниками
на больничном листе. Между 1989 и 1995 гг. средний период
отсутствия на работе по причине заболевания уменьшился
с 24 до примерно 11 дней в году (согласно статистике [103]). Увеличение
безработицы в начале 90-х годов, однако, также скорее
всего сыграло свою роль в этих процессах.
5. Макроэкономическая нестабильность
и безработица
Режимы макроэкономической политики
Полезно разграничить три различных режима макроэкономической
политики после Второй мировой войны.
1. В 1950—1975 гг. практика применения кейнсианских методов
регулирования спроса достигла наибольшего расцвета. Основ-

108
АССАР ЛИНДБЕК
ной задачей было смягчить путь частного инвестирования с помощью
налогов, субсидий и регулирования, а также стабилизировать
жилищное строительство и инфраструктурные инвестиции,
используя методы административного контроля. В течение первой
части этого периода действия макроэкономической политики
на рынке товаров часто шли вразрез с экономическим циклом,
и макроэкономическая нестабильность была ниже, чем в большинстве
других стран ОЭСР [71, р. 88—93; 76]. Но с середины 60-х
годов проявилась тенденция к ухудшению аспектов, идущих вразрез
с экономическим циклом, в некоторых случаях — вследствие
доминирующей ориентации на политику партии. Именно этот
опыт, который сначала привлек мое внимание к возможности
«политического экономического цикла», перерос в традиционный
рыночно обусловленный цикл деловой активности.
В этот период предполагалось, что инфляция должна сдерживаться
в соответствии с фиксированным обменным уровнем в
контексте Бреттон-Вудской системы. Считалось, что стороны,
ответственные за централизованную политику установления зарплат,
должны гарантировать, что зарплаты не будут расти быстрее,
чем «коридор», запланированный для их роста. Этот «коридор»
был определен как сумма роста производительности труда в
секторе торгуемых товаров и уровень роста цен на мировом рынке.
Вся концепция, часто называемая «скандинавской инфляционной
моделью», иногда интерпретировалась как наглядная (позитивная)
теория, но чаще — как стандарт политики заработной
платы. Таким образом, ответственность за установление режима
фиксированного обменного курса, совместимого с высоким уровнем
занятости в секторе торгуемых товаров, была распространена
на организации, связанные с рынком труда, и вписывалась в
общий контекст проведения централизованной зарплатной политики.
Это другой важный пример корпоративных элементов в
шведской экономической политике. Норма заработной платы в
скандинавской инфляционной модели находилась в очевидном
конфликте с ранее упомянутой идеей о том, что прибыль должна
быть ограничена фиксированным уровнем обменного курса и растущими
издержками на заработную плату. Конфликт был «урегулирован»
с помощью компромисса: тенденции заработной платы
в действительности превысили скандинавский стандарт заработной
платы примерно на половину процентного пункта в год.
В середине 70-х годов в Швеции перестали придерживаться
скандинавской инфляционной модели. После первого нефтяно-

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
109
го кризиса попытки социал-демократического правительства преодолеть
международный спад с помощью финансовой экспансии,
включавшей обширные субсидии в производственные инвестиции,
закончились «взрывом» роста издержек на заработную плату.
Издержки на заработную плату в час, возросшие в совокупности
на 65% в течение трех лет (1974—1976 гг.), привели к переоцененной
кроне и замедлению роста производства и инвестиций
в секторе торгуемых товаров 56 . Эти проблемы были обострены
перепроизводством на международном рынке товаров
традиционных («основных») видов промышленности, имеющих
большую важность для Швеции, — таких, как горная промышленность,
производство стали и кораблестроение [109].
2. Кризису в секторе торгуемых товаров в середине 70-х годов
сопутствовала девальвация в совокупности на 12% (эффективный
обменный курс), проводившаяся правоцентристским правительством
в 1976 и 1977 гг. Это означало конец двадцатипятилетнего
периода фиксированных и постоянных обменных курсов, хотя власти
впоследствии пытались (довольно неудачно) проводить некоторые
мероприятия, направленные на установление различных
типов фиксированного обменного курса. Новый режим макроэкономической
политики характеризовался периодическими дискреционными
девальвациями (в 1981 и 1982 гг.). Циклы девальвации
заработной платы в этот период варьировались между переоцененными
и недооцененными обменными курсами и являлись важной
чертой внутренней макроэкономической нестабильности.
Другим неизбежным последствием девальвационной политики
явилась довольно крутая инфляционная тенденция. Рост индекса
потребительских цен (ИПЦ) в Швеции составлял примерно
8% в год в течение 80-х годов по сравнению с 6% в странах ОЭСР
в целом (исключая Турцию). Однако колебания уровня явной безработицы
продолжали оставаться достаточно небольшими, от
1,5% до 3,5% согласно национальной статистике, в то время как в
большинстве других развитых стран этот показатель беспощадно
рос.
В 80-х годах появился новый инфляционный элемент — «взрыв»
цен на активы включая цены на недвижимость и акции 57 . Одним
из факторов, стоявших за подобным ростом, была дерегуляция
внутреннего рынка ценных бумаг в течение 1985 г., сопровождавшаяся
увеличением банковских кредитов в экономике приблизительно
на 20% в год. Это явление стимулировала обширная девальвация
в 1981 и 1982 гг. (соответственно на 10% и 15%). Бум,

110
АССАР ЛИНДБЕК
связанный с ростом цен на активы, усилился благодаря тому, что
номинальные процентные ставки совсем не облагались налогами
на фоне высоких предельных ставок по подоходному налогу,
что помогало сделать достаточной низкой (часто отрицательной)
реальную процентную ставку после уплаты налогов для домашних
хозяйств 58 . Более того, правительство выжидало до 1989 г., чтобы
полностью дерегулировать рынок обмена иностранной валюты.
Таким образом, возросший спрос на активы включая недвижимость
в шведской экономике был в значительной мере сдержан.
Бум цен на недвижимость сопровождался сильным строительным
бумом — в отношении как офисных зданий, так и жилых
помещений, особенно в конце 80-х годов. Поскольку также наблюдался
бум потребительских расходов в период 1984—1988 гг., неудивительно,
что конечным результатом явилась экономика, развивавшаяся
чрезмерно высокими темпами. Это отразилось как в
падении совокупного уровня безработицы (до 1,3% в 1989 г. согласно
национальной статистике), так и в инфляции в области
издержек на заработную плату приблизительно на 9% в год в период
с 1984 по 1991 гг.
3. Следующий режим макроэкономической политики возник в
начале 90-х годов. В основном он характеризовался тем, что придавалось
большее значение ценовой стабильности, что явилось
реакцией на высокую инфляцию в 70-е и 80-е годы. Такой курс был
официально объявлен правительством социал-демократов в бюджетном
законопроекте в январе 1991 г., где низкий уровень инфляции
был утвержден в качестве первостепенной цели макроэкономической
политики. Стратегия новой политики в Швеции
была, без сомнения, инспирирована примером других стран. Но
это также может рассматриваться и как попытка вернутся к «скандинавской
инфляционной модели» 60-х и начала 70-х годов с ее
фиксированным обменным курсом, являющимся промежуточной
целью денежной политики. Чтобы повысить кредитоспособность
нового курса, часто характеризуемого как «политика, базирующаяся
на нормах», в мае 1991 г. крона была привязана к экю. К этому
времени, однако, быстрый рост издержек на заработную плату
опять сделал крону слишком переоцененной (см. рис. 4а и 4б) 59 .
Стратегия новой политики была успешна в том смысле, что
инфляция снизилась примерно до 3% в течение одного или двух
лет — частично в результате более высокой безработицы и сниженных
налогов на заработную плату, но частично и с помощью
поддержки государственных стабилизационных комиссий. Комис-

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
111
сия Рейнберга, как ее называли, убедила организации на рынке
труда установить низкий рост заработной платы в трехлетний
период 1992—1994 гг. Однако стратегия «больше никакой девальвации»
потерпела неудачу. Кредитоспособность шведской кроны
в зоне действия немецкой марки оказалась невозможной. Ожидалось,
что крона будет девальвироваться во второй половине 80-х
годов, и эти ожидания подтвердились в начале 90-х и еще усугубились,
что часто отражалось в дифференциалах процентных ставок
между шведскими и германскими облигациями, где разница
составляла 2—4 процентных пункта. И даже биржевой рост процентных
ставок до 500% на ссуды Центрального банка осенью
1992 г. не смог спасти крону, которой было позволено «плавать»
(свободно колебаться) или, скорее, даже «затонуть» в ноябре
1992 г. (см. рис. 4б).
За дальнейшим наиболее эффективным макроэкономическим
развитием в Швеции в начале 90-х годов, однако, последовал самый
сильный с 30-х годов спад. Совокупное падение валового национального
продукта составило 4% в течение трех лет (1991—
1993 гг.), и производство в общем сократилось на 15% с I до IV
квартала. Общая занятость снизилась приблизительно на 11%
между 1990 и 1993 гг. Открытая безработица к 1994 г. возросла на
8% (на 9,5% в соответствии со стандартизованной статистикой
ОЭСР; рис. 8), общая безработица — на 13% (общая безработица
плюс люди, задействованные в различных программах на рынке
труда) 60 .
Наиболее вероятным «приблизительным» объяснением такой
глубины спада в начале 90-х годов является то, что не было предпринято
попыток приспособить друг к другу ценовой шок и шок
спроса, например, с помощью девальвации или расширения внутреннего
спроса на продукцию или рабочую силу. Было также необычное
совпадение недостаточного наполнения товарными поставками
и спросового ажиотажа. Другими важными причинами
стали: международный спад, рост реальных процентных ставок
на мировых рынках (и еще больший рост — в Швеции), резкое
падение уже подвергшихся инфляции цен на активы 61 и спад (приблизительно
на 75%) строительства зданий в секторе недвижимости,
который сопровождался сокращением ставки подоходного
налога и налога на доходы от капитала, из которого могут вычитаться
проценты. Тем временем финансовая система испытывала
сильнейший кризис платежеспособности, что вынудило правительство
выпустить депозитные и кредиторские поручитель-

112
АССАР ЛИНДБЕК
Рис. 8. Уровень открытой безработицы, 1961—1996 гг.
(в соответствии со стандартизированными цифрами рабочей
силы ОЭСР), %.
Источники: [65, 1986; 26, 5; 108]
ства во всех главных финансовых институтах. Правительство также
вынуждено было выдать поручительство трем банкам на сумму,
эквивалентную примерно 4% годового ВНП (около 90% этого
поручительства получил один банк — Нордбанкен, главным владельцем
которого являлось правительство).
Некоторые из этих негативных явлений в шведской экономике в
начале 90-х годов стали, без сомнения, следствием политики и развития
80-х годов. Основными их примерами были резкая инфляция
заработной платы и постоянно растущий переоцененный обменный
курс, падение «вздутых» цен на активы и коллапс в строительстве,
которое развивалось чрезмерно высокими темпами.
В дальнейшем, во время экономического спада, норма финансовых
сбережений домохозяйств возросла с –2% в 1990 г. до +10% располагаемого
дохода домашних хозяйств (в 1994 г.), что соответствовало
падению совокупного спроса на 6% ВНП 62 . Так как финансовые
накопления возросли и в бизнес-секторе, в общем частные финансовые
накопления возросли на сумму, равную 19% ВНП. Поскольку
сальдо платежного баланса по текущим операциям не слишком
сильно изменилось, финансовое положение общественного сектора
«отразилось» как в зеркале (согласно природе национальных сче-

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
113
тов) — с +4% до –13% ВВП. Это иллюстрирует высокую чувствительность
бюджетного дефицита к вариациям в использовании производительности
национальной экономики.
После падения эффективного обменного курса кроны на 20%
в связи с вводом свободно плавающего курса в конце 1992 г. идея
фиксированного обменного курса в качестве промежуточной цели
монетарной политики была заменена в январе 1993 г. на эксплицитную
инфляционную цель для Центрального банка по линии
Новой Зеландии, Канады и Великобритании: 2% роста ИПЦ в год
(±1%).
Макроэкономика постепенно оправлялась от глубокого спада,
последовавшего за крахом кроны, который случился после больших
девальваций в начале 80-х годов (см. рис. 3) 63 . Стойкая природа
шоков в области совокупного производства в Швеции в прошлом,
однако, вызвала некоторые сомнения по поводу того, насколько
эти потери производства могут быть восстановлены в ближайшем
будущем, так как пока не предпринимаются попытки капитально
изменить, «отремонтировать» основную структуру
шведской экономической системы 64 . В течение восстановительного
периода высокая чувствительность промышленного производства
к реальному обменному курсу была проиллюстрирована
еще раз. Оно увеличивалось на 7% в год в течение четырех лет
(1993—1996 гг.); к 1996 г. уровень, который существовал до спада
(1990 г.), был превышен на 17% (годовые показатели).
В процессе оздоровления экономики после спада, так же как и
во второй половине 80-х годов, правительственный бюджетный
дефицит сократился так же стремительно, как до этого увеличивался,
— с 12% до 4% ВНП в период между 1993 и 1996 гг. Около
двух третей такого сокращения (до 8% ВНП) явилось результатом
роста дискреционных налогов и сокращения расходов (примерно
в равных долях), в то время как остальное явилось следствием
соответствующей бюджетной политики, продажи активов и некоторых
элементов «творческой бухгалтерии». Уровень задолженности
стабилизировался приблизительно на 80% ВВП в 1997 г.
(чистый коэффициент долга консолидированного общественного
сектора — на 30%).
Уроки, следующие из опыта макроэкономической политики
Из опыта проведения макроэкономической политики в Швеции
за последние десятилетия можно извлечь шесть уроков.

114
АССАР ЛИНДБЕК
1. В то время как «точная настройка» (государственное регулирование
с компенсацией колебаний конъюнктуры) является рискованной
операцией на рынке товаров, она была более успешна на
рынке труда в том смысле, что там различные программы часто действуют
вразрез с экономическим циклом. Оба типа политики, конечно,
уязвимы с точки зрения классической проблемы согласовательного
курса политики: рано или поздно частные деятели могут
начать предвосхищать действия политики согласования, а это означает,
что они, возможно, решат взвинчивать зарплаты и цены.
2. Вопрос о важности соблюдения соответствующей последовательности
и временнóго планирования основных реформ также
стал особенно актуален. Возможно, одним из самых очевидных
примеров неудачной последовательности реформ в Швеции
является то, что дерегуляция внутреннего рынка ценных бумаг
выполнялась как до введения радикальной налоговой реформы
(включая уменьшенные ставки налога на доход от ценных бумаг),
так и до прекращения контроля за обменым курсом. Важный пример
неудачного временнóго планирования (естественно, принимая
в расчет «невезение») — резкий рост реальной процентной
ставки после уплаты налогов в 1992 г., т. е. именно в тот момент,
когда строительная отрасль также терпела крах и по другим причинам
65 . Другой пример: реформы системы страхования на случай
болезни сократили отсутствие на работе именно в тот момент,
когда разрушилась система полной занятости.
3. Урок 20-х годов стоило бы вспомнить в 80-х и 90-х. Результатом
взлета и снижения кредитных потоков явились значительные
колебания цен на активы и серьезные проблемы финансовых институтов,
связанные с платежеспособностью и ликвидностью.
Такие феномены могут вносить свой вклад в макроэкономическую
нестабильность подобно хайековскому типу экономического цикла.
Таким образом, проведение дерегуляции рынка ценных бумаг
требует особой тщательности.
4. Четвертый урок имеет отношение к потенциальной нестабильности
нормы финансовых накоплений домашних хозяйств.
В случае Швеции, возможно, самыми очевидными объяснениями
являются потребность приспособления портфелей домашних
хозяйств в связи с дерегуляцией рынка ценных бумаг, резкие колебания
цен на активы и огромные колебания процентной ставки
после уплаты налогов. Возросшая неуверенность в отношении
работы в начале 90-х годов могла также внести вклад в рост ставки
сбережений домохозяйств 66 .

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
115
5. Урок, связанный с автоматическим фискальным стабилизатором.
В странах, проводящих щедрую политику, направленную
на достижение всеобщего благосостояния, в том числе в Швеции,
бюджетный дефицит имеет тенденцию «взрываться» в период глубокого
спада 67 . Некоторые наблюдатели недавно поставили под
сомнение традиционное представление кейнсианства о том, что
это всегда вносит вклад в макроэкономическую стабильность. Таким
образом, ссылаются не только на гипотезу «Рикардианского
эквивалента», в соответствии с которой частные сбережения возрастут
настолько, насколько правительственные снизятся. Недавнее
более радикальное «ревизионистское» мнение состоит в том,
что стремительно растущий правительственный долг может в действительности
оказывать ограничивающий эффект на национальную
экономику. Одной из причин этого может быть возросшая
неуверенность частных акторов в способности правительства выполнить
свои финансовые обязательства. То есть предполагается,
что домохозяйства начинают чувствовать неуверенность в уже
обещанных гарантиях социальной безопасности, что, возможно,
повлечет увеличение их сбережений «на всякий случай», сделанных
из предосторожности, и это среди прочего сократит потребление
товаров длительного пользования (неуверенность в будущих
налогах, однако, может вызвать обратный эффект). Также,
как утверждается, кредиторы могут почувствовать неуверенность
относительно способности правительства выполнить свои долговые
обязательства, не прибегая к росту инфляции, и в результате
к большому росту номинальных и, возможно, также реальных
процентных ставок (как ожидаемых, так и фактических). В соответствии
с этим ревизионистским мнением существует риск, что
традиционный фискальный стабилизатор мог бы в действительности
превратиться в дестабилизатор в периоды исключительно
глубоких экономических спадов в тех странах, где бюджетный дефицит
крайне чувствителен к флуктуациям производства и занятости.
Недавний опыт Швеции и других стран показывает, что
растущая правительственная задолженность даже в период глубокого
экономического спада может заставить власти колебаться
— принимать или нет дискреционные инфляционные меры в области
фискальной политики.
6. Наконец, фиксированный обменный курс не стал эффективным
методом сдерживания инфляции. Проводимая макроэкономическая
политика была несовместима с избранным режимом обменного
курса. Вследствие этого частные лица нередко имели основа-

116
АССАР ЛИНДБЕК
ния ожидать новых девальваций, которые затем и следовали. Девальвационный
цикл в Швеции также был тесно связан с резкими
колебаниями размеров бюджетного дефицита: они значимо возрастали
в периоды переоцененного обменного курса, когда использование
производственных мощностей падало, в то время как бюджетный
дефицит быстро уменьшался, когда обменный курс был недооценен.
Более того, интернационализация финансовых рынков
резко сократила время, нужное, чтобы снизить внутренние цены,
когда обменный курс стал переоцененным. Нам еще предстоит узнать,
приводит ли комбинация свободно колеблющегося обменного
курса и эксплицитной инфляционной цели к большему успеху.
Опыт 1993—1996 гг. является вдохновляющим, так как инфляция
снизилась до 1%, и разрыв с Германией в процентной ставке (для
десятилетних облигаций) снизился приблизительно до одного
процентного пункта. Однако рано говорить о том, как этот тип
политики будет реализовываться в долговременной перспективе,
особенно при меньшем уровне безработицы. Более того, эксперимент,
несомненно, останется без продолжения, если Швеция должна
будет присоединиться к механизму обменного курса (ERM) Европейского
союза или к Европейскому денежному союзу (EMU).
Опыт обеспечения занятости
Шведский опыт обеспечения занятости поднимает два особо
важных вопроса. Как удавалось удерживать безработицу на низком
уровне столь долгое время и почему полная занятость рухнула
в начале 90-х годов?
Схематично можно сказать, что в литературе было пять попыток
объяснить низкий уровень безработицы в 70-е и 80-е годы:
ответственная централизованная политика согласования зарплат
удерживала реальные зарплаты в производственном секторе
на низком уровне;
строгие «трудовые требования» в системе обеспечения безработных
побуждали к активному поиску рабочего места;
«активная» политика на рынке труда улучшила его функционирование;
реальные зарплаты в производственном секторе время от времени
снижались в результате девальвации;
быстрое наращивание занятости в общественном секторе поддерживало
совокупный спрос на рабочую силу, в частности среди
женщин.

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
117
1. Реальные зарплаты в производственном секторе, без сомнения,
снижались по ряду причин, когда безработица проявляла тенденцию
к росту. Часто это интерпретировалось как «понижающая
“гибкость реальных зарплат”» благодаря централизованной политике
согласования зарплат. Тем не менее падение реальных зарплат в
производственном секторе происходило в этих ситуациях не путем
сдерживания номинальных зарплат, а через серию девальваций.
Если стороны, принимающие участие в централизованном
согласовании зарплат, были столь «ответственны», почему же с
1973 по 1993 гг. они согласились с увеличением номинальной зарплаты
в целом на 600% (800% — включая налоги на зарплату)? Вряд
ли вообще была какая-то свобода маневра для более высокой реальной
(после уплаты налогов) зарплаты в том смысле, что она
оставалась практически неизменной весь этот период (рис. 9). В
самом деле, повышение номинальных издержек на заработную
плату на 600—800% представляется довольно неуклюжим способом
обеспечения постоянной реальной (после уплаты налогов)
зарплаты. Таким образом, централизованное согласование зарплат
в Швеции заслуживает похвалы в лучшем случае за то, что
профсоюзы не просили немедленной и полной компенсации после
каждого крупного снижения стоимости кроны. Итак, представляется,
что знаменитая система «удержания реальной зарплаты
на одном уровне» шведской централизованной политики согласования
зарплат проявляла себя лишь в весьма специфических
случаях острых кризисов, происходивших вслед за девальвацией
кроны. Кроме того, централизованное согласование стало весьма
трудно координировать в связи с тем, что в конце 60-х годов
помимо Шведской федерации профсоюзов (ШФП) и Шведской
федерации работодателей (ШФР) важную роль стали играть другие
организации, особенно «белых воротничков» и служащих, занятых
в общественном секторе (последние получили полные права
участвовать в переговорах с 1966 г.). В результате прежнее верховенство
ШФП и ШФР в вопросах зарплат постепенно преобразовалось
в многополярный централизм с повторяющимися конфликтами
между различными профсоюзными организациями.
Если в 1955 г. число членов ШФП было больше всех других вместе
взятых в 3,5 раза, то в 1975 г. это соотношение упало до 1,7, а
в 1995 г. уже равнялось 1,3.
2. Утверждения о том, что построение системы обеспечения безработных
в Швеции удерживало безработицу на низком уровне,
находят подтверждение в межотраслевых регрессиях, которые

118
АССАР ЛИНДБЕК
Рис. 9. Почасовые издержки на труд для промышленных
рабочих, Швеция, 1970—1995 гг., тыс. шведских крон
* В ценах 1970 г.
Источник: [108]
свидетельствуют, что фиксированная продолжительность вспомоществований
и строгие трудовые требования благоприятствуют
низкому уровню безработицы [68]. Однако оказалось, что с
точки зрения политики такие установки весьма трудно сохранять
в периоды высокой безработицы. С начала 90-х годов шведские
безработные получили разрешение подавать заявки на новые периоды
выплат пособий по безработице при условии участия в
различных программах, связанных с рынком труда, что снимало
на практике ограничения на продолжительность выплаты пособий.
Трудовые требования также трудно ужесточать, когда на
рынке труда имеется весьма мало вакансий [79].
3. Активная политика на рынке труда — прямое создание рабочих
мест, программы переподготовки и меры по повышению мобильности
— все это специфический шведский вклад в экономическую
политику. Нет сомнений, что непосредственное создание

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
119
рабочих мест в форме общественных работ и субсидирование
занятости могут увеличивать количество рабочих мест. Трудность
заключается в том, чтобы определить, насколько велико вытеснение
обычных рабочих мест и насколько быстро оно происходит
— как непосредственно, через замещение продукции и трудозатрат,
так и опосредованно, через более высокие налоги, которые
снижают спрос на товары частного сектора, поднимают давление
на реальные зарплаты в производственном секторе и т. п.
Эмпирические исследования в Швеции показывают, что вытеснение
имеет значительный объем и достигает 50—80%, когда правительство
предпринимает действия по непосредственному созданию
рабочих мест, особенно в строительстве. Это совпадает с
опытом других стран [43]. Однако оказалось невозможно установить
какое-либо прямое вытеснение занятости в частном секторе,
когда правительство увеличило занятость в общественном
секторе услуг [44; 20]. Первое и очевидное объяснение: частное
производство вряд ли было способно развиваться в данной области
при навязанной правительством дискриминации в вопросах
предоставления этих услуг частным сектором. Таким образом,
можно сказать, что в этом секторе даже появление частного производства
и занятости было давно вытеснено. Когда замужних женщин
побуждают выйти на частный рынок труда, это так или иначе
должно увеличивать их спрос на товары и услуги частного сектора.
Политика повышения мобильности и программы переподготовки
являются, без сомнения, многообещающими способами
улучшения функционирования рынка труда. Но они имеют ряд
очевидных ограничений. Например, не более 17% получающих
работу в Швеции в тот или иной период делают это при помощи
общенационального (почти монопольного) обмена в области
рынка труда 68 . Более того, политика мобильности рабочей силы
и программы переподготовки не могут быть успешными без существенного
количества вакансий. В конце концов предполагается,
что эта политика должна помогать людям «быстрее плыть»
от островов безработицы к островам занятости. Это означает, что
такая политика вряд ли будет эффективной при глубоком спаде.
Яркой иллюстрацией ограниченности активной политики на
рынке рабочей силы является шведский опыт начала 90-х годов.
Около 5% рабочей силы, занятой в различных программах Национального
управления рынка труда, не смогло остановить драматический
рост открытой безработицы (см. рис. 8) и большое

120
АССАР ЛИНДБЕК
увеличение длительной незанятости. Исследования расходов также
показывают, что программы переподготовки Национального
управления рынка труда имеют весьма скромную экономическую
отдачу [44; 20] 69 . Одной из причин может быть большой объем
этих программ в Швеции. Другая причина могла заключаться в
том, что рабочие иногда присоединялись к этим программам просто
для того, чтобы иметь основания претендовать на новый срок
получения пособий по безработице (до изменений в правилах с
1996 г.). Соблазнительно предположить, что упор на активную
политику на рынке труда и на уровень открытой безработицы уводил
политические дискуссии в сторону от мер по улучшению функционирования
всего комплекса частного сектора включая расширение
занятости в частном секторе.
4. Если девальвация в целом ряде случаев способствовала росту
занятости в секторе торгуемых товаров почему такое «монетарное»
действие удлиняло реальное воздействие на рынок труда? По
здравому размышлению ответ должен быть таким: номинальные
зарплаты обычно не поспевают за девальвацией. Объяснение этой
задержки состоит в том, что девальвация часто случается в обстановке,
когда реальные зарплаты на производстве разбалансированы
в том смысле, что серьезная безработица наступила или угрожает
проявиться в секторе торгуемых товаров. При таких условиях
инсайдеры и лидеры профсоюзных организаций сектора
торгуемых товаров могут изредка принимать пониженные реальные
(производственные и потребительские) зарплаты, результирующие
более высокие отпускные цены (в местной валюте), чтобы
снизить риски в области занятости. В этом смысле девальвация
может ускорить переход к устойчивому («сбалансированному»)
уровню занятости. Этот опыт вполне согласуется со знаменитым
утверждением Кейнса, что рабочие и их профсоюзы часто
склонны принять снижение реальных зарплат через инфляцию,
но не путем сокращения номинального размера зарплаты (или
даже сокращения ставок роста номинальных зарплат). Серия девальваций
может, таким образом, вновь и вновь спасать экономику
от серьезной безработицы.
5. Часто также оспаривают, что низкий уровень безработицы в
Швеции в 70-х и 80-х годах был результатом расширения с 1970 до
1985 гг. (см. рис. 6) постоянной занятости в общественном секторе
примерно на 600 тыс. человек (15% рабочей силы). Почему тогда
занятость в частном секторе не сократилась примерно на такую
же величину? Как и в случае с возрастающей временной занятостью

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
121
в общественном секторе в результате активной политики на рынке
труда, ответ, возможно, заключается в том, что сокращение требует
времени.
С этим связан вопрос, почему огромный рост относительной зарплаты
неквалифицированных рабочих в Швеции с начала 60-х до
начала 80-х не привел к резкому увеличению безработицы для этой
категории наемных рабочих. Один из ответов может заключаться
в том, что нехватка квалифицированной работы в экономике,
характеризующейся «переполненной» занятостью, заставила подменить
неквалифицированный труд квалифицированным [29].
Более того, огромный рост занятости в общественном секторе
поддерживал спрос на женщин с низкой и средней квалификацией.
Наверняка это опосредованно вызвало увеличение возможностей
занятости для мужчин с низкой квалификацией — хотя бы
временно, поскольку им не приходилось конкурировать с таким
большим количеством низкоквалифицированных женщин в частном
секторе.
Эти объяснения успешного устройства дел в области занятости
в Швеции в 70-е и 80-е годы подтверждаются тем ранее упоминавшимся
фактом, что полная занятость обрушилась как раз
тогда, когда власти решили не приспосабливаться к негативным
макроэкономическим ударам с помощью все новых раундов либо
дискреционных девальваций, либо возрастающей занятости в
общественном секторе. И в самом деле, последняя была сокращена
примерно на 10% в начале 90-х годов. Интересно также отметить,
что рост безработицы в начале 90-х годов был на несколько
(2—5) процентных пунктов выше, чем предполагалось, исходя из
оценок соотношения Окуна изменений в производстве применительно
к тенденции роста и уровня безработицы [56]. Конечно,
одним из объяснений является снижение переукомплектации компаний,
когда в начале 90-х годов резко снизилось количество невыходов
на работу.
Следовательно, важный вопрос политической экономии — почему
отказались от прежней политики приспособления. Очевидный
ответ состоит в том, что политики озаботились задачей снижения
инфляционной тенденции, вероятно, в силу растущего
осознания экономических перекосов и произвольности перераспределения
богатства в результате инфляции в 70-е и 80-е годы.
Смена политики могла быть и ответом на антиинфляционную
политику за рубежом. Более того, стало ясно, что занятость в общественном
секторе не может увеличиваться бесконечно как

122
АССАР ЛИНДБЕК
часть всеобщей занятости без нежелательных последствий для
размещения ресурсов и экономических стимулов. Мы также можем
предположить, что циклы «девальвация — зарплата» были восприняты
как фактор, способствующий избыточной нестабильности
нормы прибыли и инвестиций в секторе торгуемых товаров.
Политики в конце концов решили, что девальвации и дальнейшее
наращивание занятости в общественном секторе не являются
приемлемыми методами сдерживания уровня безработицы. Это
означает, что прежний успех в обеспечении полной занятости не
был устойчивым в плане длительной перспективы. В этом смысле
рост безработицы попросту откладывался. Хотя и ее драматический
рост в начале 90-х годов, как мы видели, был обязан совпадению
большого количества негативных макроэкономических
шоков. Получилось так, что проблема «живучести» безработицы
в Швеции, возможно, не менее серьезна, чем в других европейских
странах 70 .
Заключение
Развивается ли шведская модель?
Относительно быстрый рост производительности труда за период
длиной в век (1870—1970 гг.) принес шведам более высокий
уровень доходов, чем у граждан большинства других индустриальных
стран. Возрастающее амбициозное государственное обеспечение
благосостояния и полная занятость после Второй мировой
войны также дали исключительно высокую экономическую безопасность,
щедрое обеспечение услуг общественного сектора и относительно
равномерное распределение доходов.
Поэтому представляется естественным, что, особенно в первые
послевоенные десятилетия, Швецию в основном рассматривали
как страну, способную совместить экономическое равенство,
щедрые государственные выплаты на обеспечение благосостояния
и полную занятость с высокой экономической эффективностью
и довольно быстрым ростом производительности. Но замедление
экономического роста начиная примерно с 1970 г.,
крушение полной занятости в начале 90-х годов, недавнее увеличение
дифференциации доходов и отход от различных государственных
социальных выплат сделали картину шведской модели
менее идиллической.
Эти проблемы могут рассматриваться в качестве результата как
экзогенных изменений среды для шведской модели, так и эндо-

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
123
генной динамики самой модели. Очевидные примеры первого мы
находим в увеличении среднего возраста населения, технологическом
развитии и интернационализации экономической системы,
т. е. в факторах, воздействовавших на все развитые страны.
Примерами эндогенной динамики являются различного рода дестимулирующие
эффекты, проблемы моральных рисков и жульничества
с налогами и выплатами, недостатки рыночной конкуренции
товаров и услуг, а также негибкость относительных зарплат.
Самый главный «эндогенный параметр», по всей вероятности,
заключается в увеличивающихся амбициях политиков в вопросе
расширения различных правительственных программ и постепенно
растущих амбициях профсоюзных деятелей в отношении
влияния на распределение зарплат, а также расширения власти
профсоюзов. Возможно, здесь полезной аналитической парадигмой
является хорошо известная психологическая теория Курта
Левина о «растущем уровне притязаний».
Довольно бессмысленно спрашивать, что стало причиной ухудшения
макроэкономических показателей в начале 90-х — макроэкономические
шоки или структурная слабость шведской экономики.
Это была комбинация того и другого. Нельзя отрицать воздействие
макроэкономических шоков. Но формы реакции шведской
экономики на эти шоки зависели, конечно, от структурных
характеристик экономической системы. Более того, как очевидная
составляющая инфляции в формировании зарплат, так и различные
механизмы живучести проблемы безработицы, конечно,
отражают структурные характеристики. Вероятно, оба фактора
связаны с силой инсайдеров на шведском рынке труда. Высокая
чувствительность бюджетного дефицита к вариациям роста ВНП
и использованию мощностей — это еще одна чрезвычайно важная
структурная характеристика макроэкономических показателей
в Швеции. Промышленное производство также чрезвычайно
чувствительно к реальному обменному курсу. Одна из причин
может заключаться в важной роли многонациональных компаний
в шведской экономике. Они легко могут перемещать производство
между заводами, расположенными в различных странах. Другая
причина может состоять в промышленной структуре Швеции:
большая доля экспорта приходится в основном на продукцию, по
которой шведские фирмы выступают в качестве стороны, принимающей
заданную цену.
Крушение полной занятости в начале 90-х годов также изменило
экономическую и социальную среду шведской модели. Напри-

124
АССАР ЛИНДБЕК
мер, активная политика на рынке труда, которая требует большого
числа вакансий, стала менее эффективной. Государство всеобщего
благосостояния также было финансово подорвано. Тем временем
«работообеспечивающая стратегия» систем социального
страхования стала более проблематичной. Появилась тенденция
к формированию двух классов получателей пособий с весьма различными
уровнями выгод: тех, у кого в прошлом достаточный
опыт работы, и тех, у кого его нет. Это еще раз подчеркивает, что
для шведского общества характерно расслоение «инсайдеры — аутсайдеры».
Вдобавок к инсайдерам и аутсайдерам на рынках труда,
жилья и, возможно, в вопросах предоставления некоторых
услуг общественного сектора теперь имеются инсайдеры и аутсайдеры
в среде тех, кто живет на пособия различных систем социального
обеспечения.
Главное значение шведского опыта, вероятно, заключается не
в том, что экономическое положение страны ухудшилось в последние
десятилетия по сравнению с другими странами (хотя во многом
это и произошло). Скорее речь идет о том, что развитие событий
в Швеции иллюстрирует и подчеркивает тенденции и проблемы,
присущие многим западноевропейским странам. Поэтому
недавние попытки реформировать институты и политику в
Швеции представляют и общий интерес. Реформы были инициированы
социал-демократическим правительством. Они заключались
в дерегулировании внутренних рынков капитала и движений
международного капитала в 80-х годах, налоговых реформах середины
80-х — начала 90-х годов и переходе к «антиинфляционной»
макроэкономической политике в начале 1991 г. Разумеется,
в этих вопросах Швеция следовала за международными тенденциями.
Но перемены на уровне стратегии стимулировались, конечно,
неудачами во внутренней политике. Определенное воздействие
оказали и советы шведских экономистов и других участников
политико-экономических дебатов.
Правоцентристское правительство в 1991—1994 гг. продолжило
реформы, в частности путем снижения щедрости различных
систем выплат и улучшения условий для малых и средних фирм.
Важными примерами последнего являются снятие двойного налогообложения
доходов, снижение налогов на имущество и некоторое
дерегулирования рынка труда. Были также отменены «фонды
рабочих, получающих зарплату». Социал-демократическое правительство,
пришедшее к власти в 1994 г., продолжило большинство
этих реформ. Некоторые из них даже получили развитие:

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
125
дальнейшее (хотя и временное) снижение выплат по замещению
в различных системах обеспечения социальной защиты, дальнейшие
решения по консолидации финансового положения правительства,
а также дополнительное сужение институциональных
рамок самого бюджетного процесса. По другим реформам произошел
отход назад. Имеются в виду возврат к двойному налогообложению
доходов, повышение налогов на имущество, восстановление
ранее строгого законодательства по обеспечению занятости
(похоже, однако, что некоторые отступления от этих отступлений
не сняты с повестки дня). В период между 1994 и 1997 гг.
вновь увеличились налоги и выплаты — с 50% до 54% ВВП. Это
произошло в результате сочетания повышенного уровня налогов
и расширенной базы налогообложения в контексте все еще прогрессивной
налоговой системы.
Если считать, что относительно плохие экономические показатели
Швеции примерно с 1970 г. были обусловлены такими факторами,
как искаженные экономические стимулы, регулируемые
рынки, слабая конкуренция, то следует ожидать, что нынешние
реформы улучшат положение в будущем. Следует отметить также
наличие существенных резервов: налоговые ставки все еще слишком
высоки и пока малое число реформ на рынке труда претворено
в жизнь. Оказалось трудно также предотвратить серьезные проблемы
перехода к этим реформам. Дело не только в том, что реформы
способствовали временной макроэкономической нестабильности.
Сокращение размера выплат в системе государственного
обеспечения благосостояния привело к экономическим лишениям,
особенно в тех домохозяйствах, которые не создавали значительных
собственных резервов. Люди неожиданно обнаружили,
что планировали свою жизнь, в том числе образ действий в области
сбережений и страхования, исходя из ложных ожиданий
будущих выплат. Более того, основательно дискриминированный
частный сектор услуг для домохозяйств находится не в лучшей
форме и не может взять на себя производство услуг, когда начинают
проявляться сложности общественного сектора.
Следует также отметить, что ряд правительственных учреждений
в Швеции действует как интегрированная система с сильно
взаимодополняющими друг друга характеристиками 71 . Разные
элементы системы поддерживают друг друга или по крайней мере
противодействовуют разнообразным нежелательным побочным
эффектам деятельности других элементов. Иногда нет совсем никаких
эффектов. В частности, когда другие элементы системы

126
АССАР ЛИНДБЕК
накладывают ограничения на поведение отдельных людей. Например,
политические акции, стимулирующие безработного к более
энергичным поискам работы, не очень повышают занятость, если
только не снижается цена найма рабочих, а относительные зарплаты
не становятся более гибкими. В других случаях изолированные
политические изменения могут иметь неожиданно драматические
последствия. Когда сдерживающие ограничения на
поведение индивида внезапно исчезают, со всей силой может проявиться
влияние других элементов системы на поведение индивида.
Примером может служить случай, когда в 80-х годах были
сняты ограничения на рынке капитала без достаточного понижения
предельных ставок подоходного налога, по которым людям
было разрешено уменьшать свои выплаты.
Мы видим, что в последнее десятилетие шведская модель находилась
в состоянии постоянного движения. Это стимулировало
«переменчивость правил», что развилось в характерную черту
экономической и социальной политики 72 . Общая тенденция, однако,
предполагает, что Швеция вновь стала более «нормальной»
западноевропейской страной, какой она была до проведения радикальных
экспериментов в середине 60-х и начале 70-х годов.
Членство в ЕС с 1995 г., очевидно, усилит эту тенденцию. Если
нынешнее направление развития шведской экономической и социальной
системы будет продолжено, то окажется, что шведская
модель, как она описана в настоящей работе, была кратким историческим
эпизодом, продолжавшимся не более трех десятилетий
— с середины 60-х до начала 90-х годов.
История тем не менее не кончается. Трудно с уверенностью
сказать, как скажется в будущем членство Швеции в ЕС и, возможно,
в ЕМС на учреждениях и политике в Швеции, отчасти и потому,
что мы не знаем, что случится в самом ЕС. Более того, нам
неизвестно, насколько постоянны или временны нынешние тенденции
реформ и отступлений по важным параметрам шведской
модели. Другими словами, мы не знаем, станет ли Швеция пионером
не только в строительстве развитого государства всеобщего
благосостояния, но и в его реформировании и переустройстве.
Возможно, ценности, идеология, отношения властей, механизмы,
которые изначально создавали эту модель, в будущем возродят
прежнюю политику или ее новый вариант. Некоторые заинтересованные
группы, в том числе профсоюзы, заявили о верности
идее возврата к прежним учреждениям, правилам и политике.
Можно предположить восстановление прежних уровней выплат

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
127
в системах социального страхования и повышение налогов, особенно
для наиболее обеспеченных домохозяйств. Время от времени
продолжают появляться предложения об увеличении коллективной
собственности фирм. Подтверждение этого можно
найти в недавних предложениях, чтобы пенсионные фонды,
управляемые правительством, делали крупные инвестиции на
рынке ценных бумаг. Более того, около 65% электората получают
почти все свои доходы от общественного сектора: либо как
наемные работники правительственных учреждений (за исключением
правительственных корпораций и коммунального хозяйства),
либо как получатели трансфертных выплат (см. табл. 9). Не
является ли это пройденной «точкой возврата»?
Примечания
1
Более подробное описание шведской экономики представлено в работах
[8; 71; 74; 91; 41; 42; 102; 53]. Используемая в настоящей работе статистика по
Швеции основана на данных статистического бюро Швеции, если иное не оговорено
специально. Международные сравнения, если не указано иное, базируются
на данных статистики стран Организации экономического сотрудничества
и развития.
2
Андерс Лундстрем [81] считает, что структура фирм в Швеции незначительно
отличается от аналогичных структур в странах Западной Европы. Однако
тщательное изучение всех доступных статистических материалов, проделанное,
в частности, в работе Хенрексона [51], подтверждает традиционное представление
о том, что крупные фирмы играют в Швеции относительно более важную
роль, чем в других развитых странах. Но при этом здесь существует большое
число очень маленьких предприятий, во многих случаях совсем без наемных работников
(отчасти из-за налогообложения).
3
В работе Гарольда Лидалла [82, tabl. 5.6], посвященной изучению распределения
доходов в начале 60-х годов, Швеция отнесена к средней группе среди
развитых стран вместе с Великобританией, Данией, ФРГ, Канадой, Бельгией и
США. Конечно, уже в 1968 г. профиль распределения заработной платы в зависимости
от трудового стажа выглядит более крутым, чем в США [29].
4
В качестве примера одной из таких идеологических основ можно привести
левоцентризм некоторых шведских интеллектуалов в 30-е годы и их идеи рациональной
централизованной экономики и социального планирования («социальная
инженерия»). Во главе этой группы стояли Альва и Гуннар Мюрдаль и
идеолог социал-демократов и министр финансов Эрнст Вигфорсс. В книге «Швеция,
средний путь» (1936) маркиз Чайлдс описывает Швецию 30-х годов как общество,
находящееся «посреди», между капитализмом и социализмом. Однако

128
АССАР ЛИНДБЕК
его утверждение отражает скорее идеи и амбиции группы шведских интеллектуалов,
чем реалии того времени. Примеры институциональных особенностей
шведской модели можно найти уже в предвоенный период: регулирование цен
на сельскохозяйственную продукцию, национальная система трудоустройства
[101] и незначительные субсидии на жилищное строительство. Более того, как
в других развитых странах, некоторые черты общества всеобщего благосостояния
можно обнаружить в конце XIX — начале ХХ в. [122].
5
Важными примерами подобной практики являются Национальное управление
рынком труда, Судебная палата по трудовым делам, Судебная палата по жилищным
делам, Суд по делам антикартельного регулирования. Организации
фермеров и кооперативы производителей пищевой промышленности были вовлечены
(с 30-х годов) в управление по защите сельского хозяйства. В 70-х годах
национальная организация арендаторов приобрела эксклюзивные права на ведение
переговоров с землевладельцами о величине ренты — в качестве элемента
системы контроля за рентой. Как бы то ни было, традиция, в соответствии с
которой частные организации представлены в административных управлениях
правительства, существует в определенной форме с начала 1900-х годов.
6
В качестве примеров можно указать законодательство, касающееся безопасности
труда, и влияние профсоюзов на организацию труда. Профсоюзы также
управляют страхованием по безработице, даже несмотря на то, что эта система
финансируется прежде всего за счет налогов; данное обстоятельство помогает
объяснить высокую степень охвата трудящихся профессиональными союзами
(80—85%) в Швеции. До недавнего времени профсоюзные взносы освобождались
от налогообложения (как и взносы, уплачиваемые предприятиями в ассоциации
работодателей). Более того, в соответствии с законодательством фирма
обязана обеспечивать профсоюзных функционеров офисными площадями и
выплачивать им заработную плату, когда они занимаются связанной с фирмой
профсоюзной деятельностью.
7
Предполагалось, что эти фонды должны контролироваться совместно
официальными представителями профсоюзов, ассоциаций работодателей и
политиками, т. е. провозглашалась корпоративная идея. Однако создание фондов
планировалось и как средство «промышленной политики» в соответствии с
ценностями и планами, сформулированными профсоюзным движением [66].
8
Забастовки и локауты, однако, были по-прежнему относительно редки по
международным меркам, несмотря на то, что их число увеличилось в 70—80-е годы.
9
Вполне уместной выглядит следующая характеристика, предложенная Хью
Хекло и Хенриком Мадсеном [49, р. 323—324]: «Федерация профсоюзов Швеции
и Социал-демократическая партия представляют собой две огромные, сложные,
частично совпадающие бюрократии, в сущности вовлеченные в нескончаемые
споры... о том, что значит быть социал-демократом... Фактически это две
социальные бюрократии, в известном смысле проникшие в жизнь общества, что

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
129
трудно понять иностранцам. Возможно, наиболее близкой аналогией является
сравнение трудового движения с религией, где также существуют некоторые расхождения
между различными вероисповеданиями».
10
[24]. Можно доказать, что такое нетто-измерение соответствует тому, как
если бы мы хотели сравнить степень прямых взносов правительств различных
стран в располагаемый доход бенефициаров, т. е. тех, кто получает социальные
пособия. Однако тогда неясно, почему другие налоги (такие, как налоги на потребление
и некоторые из налогов, взимаемых с заработной платы), уплачиваемые
бенефициарами, не должны также вычитаться. Использование валовых
показателей более оправданно, если мы хотим выявить, что лежит за предельными
налоговыми ставками в Швеции также для бенефициаров.
11
Дания (где данное соотношение составляет 1,72) и Бельгия (1,42), кажется,
имели наибольшие после Швеции значения этого показателя в начале 90-х
годов (расчеты Яна Герина, статистика ОЭСР). Даже если исключить пенсионеров
по старости из расчетов для Швеции, соотношение окажется высоким —
1,22 в 1995 г.
12
Часть выплат, безусловно, финансируется из налогов, взимаемых с заработной
платы, которые включают элементы обязательных страховых взносов,
однако страховая связь между взносами и выплатами часто является довольно
ограниченной.
13
В 1990 г. доля населения в возрасте 65 лет и старше составляла около 28%
населения 15—64 лет по сравнению с 19% в целом по странам ОЭСР и 21% в
европейских странах ОЭСР (данные ОЭСР). Участие в труде женщин в возрастных
группах 25—64 года увеличилось с 60% в 1970 г. до 80% в 1980 г. (впрочем,
это значение сократилось примерно до 70% в начале 90-х годов).
14
До сих пор, однако, едва ли существуют какие-либо принимаемые всеми
результаты исследований относительно связи между политической конституцией
и уровнем изменений государственных расходов.
15
[7; 14; 110]. Среди развитых стран относительно равномерно сжатое распределение
доходов в 80-х годах имели лишь Бельгия, Дания, Финляндия, Люксембург
и Норвегия.
16
[7; 87]. Интерпретации измерений бедности, основанных на данных о доходах,
рискованны вследствие неоднородности групп населения с низкими доходами.
17
Коэффициент Джини, отражающий распределение ежегодного располагаемого
дохода, составляет около двух третей соответствующего коэффициента
распределения факторного дохода — 0,2 по сравнению с 0,33 для домашних
хозяйств с по крайней мере одним экономически активным членом (статистика
HINK из ежегодного обзора доходов [108; 72]). Похожие наблюдения имеются
в отношении дохода, получаемого в течение жизни: его распределение также
оказывается более сжатым после налогов и выплат (см. [14]). Существует также
большое различие между распределениями «синтетического дохода на протя-

130
АССАР ЛИНДБЕК
жении жизни», измеряемого до и после уплаты налогов, которые получены в
результате исследования профилей когорт различных профессий на протяжении
рассматриваемого года [72].
18
В середине 80-х, в то время как так называемый «разрыв в уровне бедности»
составлял для располагаемого дохода только 0,8% ВНП, для факторного дохода
он равнялся 3,0% [87, р. 57]. Разрыв в уровне бедности далее определяется как
агрегированная величина дохода, который должен быть распределен между домашними
хозяйствами с доходами ниже определенного уровня бедности (в данном
случае 40% среднего дохода), чтобы поднять их доходы до этого уровня.
19
Коэффициент Джини, отражающий распределение почасовых заработков
до налогообложения, за 1964—1984 гг. сократился вдвое для категории так называемых
«голубых воротничков» и на четверть — для «белых воротничков» [67].
Довольно равномерное распределение рабочих часов среди индивидуумов также
внесло вклад в поддержание распределения заработной платы на низком уровне
[12]. Фактически абсолютный уровень реальной заработной платы до налогообложения
для представителей различных академических профессий с 1970
по 1990 гг. сократился до 13% для мужчин-учителей и 36% для мужчин-физиков.
20
В то время как различия в уровне заработной платы между различными
секторами были сокращены в течение первого периода, различия в заработной
плате внутри одного сектора были ограничены в течение второго периода [55].
Это обстоятельство свидетельствует в пользу гипотезы, гласящей, что политика
солидарности при установлении заработной платы, безусловно, внесла вклад
в наблюдавшееся сжатие распределения заработной платы.
21
Переход к установлению заработной платы преимущественно на уровне
отрасли произошел отчасти в результате неудовлетворенности работодателей
сильным сжатием распределения заработной платы, которое возникало в период
централизованных торгов; недовольны были и некоторые прежде высокооплачиваемые
работники. Работодатели также полагали, что централизованное
установление заработной платы давало профсоюзам чрезмерно сильную
власть, которая использовалась для получения политических уступок от
правительства.
22
[7], статистика SCB’s HINK, приспособленная к связям в статистических
сериях.
23
Если в 1978 г. 2,7% домохозяйств имели располагаемый доход на 50% меньше
среднего дохода, то в 1993 г. эта цифра увеличилась до 5,7% [47].
24
Систематизированных данных по этому вопросу все еще очень мало. Для
получения большей информации см. [8; 119].
25
Доступная статистика по ВВП на человеко-часы за более короткий период
1973—1987 гг. дает похожую картину [84].
26
При использовании данной методики рост производительности труда в
Швеции составит 1,14%, в европейских странах ОЭСР — 1,84% [92, vol. 1, 1995; 65].

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
131
27
Даурик [23] заявляет, что «по крайней мере вплоть до 1990 г. в характеристиках
экономического роста в Швеции не было ничего, что свидетельствовало бы
о его неудовлетворительности». При этом он, очевидно, подразумевает период
1950—1990 гг., а не период после 1970 г., на котором сосредоточено внимание в
данной книге (так же, впрочем, как и вообще в дискуссии о Швеции). Более того,
он упускает из виду, что использование рабочей силы в 1987—1990 гг. (при среднем
уровне безработицы 1,6% по данным национальной статистики) было совершенно
неудовлетворительным. Шведский социолог Вальтер Корпи [63] в нескольких
работах придерживается аналогичной позиции в противоположность
общепринятому взгляду шведских экономистов; опровержение Корпи см. у Хенрексона
[52].
28
См. приложение 1.
29
Обзор литературы по этому вопросу см., например, в [70]. Гипотеза «ускорения»
не противоречит данным табл. 10, поскольку различия между странами
сокращаются между 1970 и 1995 гг. Парный (с одной случайной величиной) регрессионный
анализ ускорения для стран ОЭСР в 1973—1992 гг. позволил Даурику
[23] прийти к выводу, что отставание интенсивности агрегированного роста
Швеции (ВВП на душу населения) на 0,3 процентных пункта в год сопоставимо
с предсказанной интенсивностью (т. е. когда цифры приведены в соответствие
с фактором ускорения).
30
См. приложение 2.
31
См. приложение 3.
32
В соответствии с расчетами составляющих роста, предложенными Бенцелем
(см. приложение 3), доля машинного капитала в совокупном капитале частного
сектора увеличилась с 0,17 в 1950 г. до 0,25 в конце 70-х годов и до 0,27 в
начале 90-х.
33
В совокупности соотношение индексов импортных и экспертных цен для
Швеции с 1960 по 1992 гг. упало на 25% [121, 1976, p. 478; 121, 1994, p. 630].
34
Другим показателем того, что перераспределение ресурсов между секторами
в 70—80-е годы было низким, является то, что экспорт Швеции (в терминах
добавленной стоимости) в начале 90-х годов был все еще сильно сконцентрирован
примерно в тех же секторах, что и много десятилетий назад: продукция лесной
промышленности (50% чистого экспорта) и производство чугуна и стали
(8%); [95]. См. также приложение 3.
35
Швеция, как и Соединенные Штаты, была, вероятно, лидером по качеству
продукции на протяжении первых десятилетий после Второй мировой войны.
Очевидно, что технологическое ускорение других стран ослабило это лидерство.
Такое объяснение соответствует результатам исследований, гласящим, что
относительно низкие объемы производства в Швеции, по крайней мере вплоть
до конца 80-х годов, были перераспределены в высокотехнологичные производства,
хотя подобные выкладки могут быть оспорены [96; 48].

132
АССАР ЛИНДБЕК
Ускорение перехода в направлении высокотехнологичных секторов, кажется,
имело место в 90-е годы. Наблюдение, которое согласуется с гипотезой об
относительном спаде в качестве продукции, состоит в том, что расходы на
НИОКР, а также число патентов в Швеции достаточно велики. Важно отметить,
однако, что отделы НИОКР в Швеции обслуживают не только шведские заводы,
но также иностранные заводы шведских многонациональных компаний. В
то время как шведские многонациональные компании 44% выпуска (добавленная
стоимость) произвели в 1990 г. дома, соответствующий показатель для
НИОКР составил 83% [40].
36
Лимер и Лундборг [69] утверждают, что в результате этих изменений Швеция
перестала быть государством с объемами инвестиций в человеческий капитал
на душу населения, превышающими среднее значение для развитых стран.
37
Одним из объяснений высоких расходов на ребенка является расходование
значительных средств на внешкольные занятия и ресурсы, направляемые в
классы «родного языка» для иммигрантов.
38
Согласно Форслунду [42, p. 20] в Швеции расходы на одного студента на
университетском уровне составили в 1992 г. 7120 долл. по сравнению с 10 030
долл. в среднем по всем странам ОЭСР. Эти расходы составили 1% ВНП в Швеции
и 1,7% в странах ОЭСР.
39
Описание методики расчета см. в [10].
40
Несколько исследований указывают, что значение q по Тобину было меньше
единицы бóльшую часть времени и что оно было ниже, чем в других странах,
за исключением периода непосредственно после крупных шведских девальваций
начала 80-х годов и, возможно, также в начале 90-х [97, р. 95—96].
41
Похожая картина общего тренда получается при «номиналистическом»
вычислении уровня дохода на физические капитальные активы и рыночных
процентных ставок при использовании для первого официальной статистики
Центрального банка Швеции. Эти цифры, однако, трудно интерпретировать,
поскольку различные поколения капитальных активов учитываются здесь скорее
по исторической стоимости, чем по цене замещения.
42
Фактически для фирм, которые много инвестировали, налог на прибыль
часто выполнял роль инвестиционной субсидии в 70-х и 80-х годах [2, р. 118].
43
Налоговая система поощряла не только кредитное финансирование, но и
вложения в акции со стороны различных организаций, таких, как страховые
компании и благотворительные фонды. Доля акций, приобретенных непосредственно
домохозяйствами, упала с 85% в 1950 г. до 15% в конце 80-х и начале 90-х
годов, несмотря на резкое увеличение количества домохозяйств, приобретавших
акции через различные фонды. Если взаимные фонды, владельцами которых
являлись домохозяйства, учитывать в секторе домохозяйств, то цифра возрастет
до 25% в середине 90-х годов (информация Национальной ассоциации акционеров).

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
133
44
Общий объем субсидий производственным предприятиям в 80-е годы был
около 50 млрд шведских крон в год. Только около 311 млн из них может быть
классифицировано как прямая поддержка малых фирм, хотя некоторые общие
субсидии, в частности сельскохозяйственным производителям и жилищному
строительству, также благоприятствуют малым и средним предприятиям данных
отраслей [9, р. 118].
45
Конечно, расчитанный доход будет больше, если исходить из предположения,
что в будущем реальная ставка заработной платы вырастет, что не предусматривается
при «статических» расчетах, использованных выше. Доход вырастет
в еще большей степени, если учесть в расчетах субсидируемые ссуды и стипендии
[27]. Такие субсидии, однако, используются в качестве поддержки для
продолжения образования вообще, а не только для приобретения человеческого
капитала с экономической отдачей на рынке.
46
Эмпирические исследования свидетельствуют, что число новых студентов
менялось с некоторым лагом в достаточно тесной связи с величиной премии за
высшее образование [28].
47
В то время как в начале 60-х годов около 65% времени рабочих в промышленности
оплачивалось по сдельной форме оплаты, в начале 80-х соответствующая
цифра снизилась до 45% и оставалась далее примерно на этом уровне (расчеты
для автора сделал Стефан Олби по статистике SAF).
48
Если отношение средней оплаты труда девятого и первого дециля снизилось
с 1,58 в 1970 г. до 1,33 в 1980 г., то к 1995 г. оно опять возросло до 1,43 [29].
49
Часть социальных налогов не является собственно налогами, поскольку
индивидуальный доход по схемам социального страхования в определенной степени
связан с предыдущими платежами в рамках данной системы.
50
Обзор таких исследований см. [2, chap. 8; 5]. Большинство этих исследований
предполагало, что скомпенсированная эластичность предложения труда для
среднего занятого равна только 0,1.
51
Большинство оценок «подпольной» экономики (т. е. не облагаемого налогами
сектора рынка) находятся в интервале от 4% до 8% ВНП. Выводы всех этих
исследований, конечно, чрезвычайно рискованны, и их трудно проверить. Обзор
таких исследований см. в [116].
52
Согласно исследованию 1990 г. 14—30% населения в нескольких городах
Южной Швеции получали социальные пособия по крайней мере один раз в течение
прошедшего десятилетия [106, р. 95—103]. Для 24-летних соответствующая
доля была 20—38%. Среди рожденных в 1965 г. две трети в возрасте 27 лет получали
какое-либо пособие по бедности по крайней мере один раз [117, chap. 4].
53
Предварительное и очень неполное исследование Национального контрольного
бюро [103] установило, что такой обман обходится примерно в 5—7
млн крон, что соответствует 6—9% выплат по соответствующим схемам социального
страхования.

134
АССАР ЛИНДБЕК
54
Доля работающих женщин в Швеции лишь немногим больше, чем в США —
около 75% по сравнению с 71% в 1995 г. для группы в возрасте 25—64 лет. Однако
после учета фактора проработанного времени эта доля несколько выше в США
[61].
55
Эту мысль подчеркивают, например, Фримен [102] и Аткинсон [6].
56
См. приложение 4.
57
Цены на офисные здания, как нам кажется, возросли примерно в четыре
раза между 1980 и 1990 гг., цены на жилые помещения — приблизительно в пять
раз, в то время как цены на потребительские товары увеличились примерно в
два раза. Цены на акции возросли за этот же период в десять раз [62, pt. 5].
58
Действительная посленалоговая (долгосрочная) процентная ставка для домохозяйств
находилась где-то около отметки минус 5—6% в течение 70-х и первой
половины 80-х годов и около отметки минус 2% в течение второй половины
80-х [1].
59
Идея стратегии подобной макроэкономической политики, базирующаяся
на нормах, в особенности нашла защиту у некоторых экономистов, работающих
с Центром политических и бизнес-исследований (SNS) в Стокгольме.
60
См. приложение 5.
61
В период с 1990 до 1993 гг. цены на офисные здания упали примерно на
50%, цены на жилые помещения и частные дома — приблизительно на 30%. По
мнению Агелля, Энглунда и Сёдерстена [2], приблизительно половина этого
падения была спровоцирована капитализацией средств, связанных с наименее
благоприятными налоговыми правилами 1991 г.
62
Если измерять сбережения домашних хозяйств как изменение действительного
благосостояния, а не разницу между текущим доходом и покупкой потребительских
товаров (как это принято в вистеме национальных счетов), то уровень
сбережений в действительности возрос во второй половине 80-х годов и снизился
в начале 90-х, в то время как данные национальных счетов дают его обратную
динамику [33].
63
ВВП увеличивался приблизительно на 2,8% в год в течение трех лет — с
1994 по 1996 гг.
64
Исследования VAR, проведенные Томасом Урлом [118], предполагают, что
внутренние потрясения в Швеции воздействовали на совокупный продукт скорее
постоянно, чем временно.
65
Краткосрочный макроэкономический эффект налоговой реформы 1991 г.
в целом трудно оценить, так как возрос доход после уплаты налогов как на инвестиции,
так и на сбережения, а следовательно — и на капитальные затраты после
уплаты налогов. Более того, возрос доход домашних хозяйств, остающийся
после уплаты налогов, так как налоговая реформа была недостаточно профинансирована.
В исследовании, проведенном Агеллем, Энглундом и Сёдерстеном
[2, chap. 6] утверждается, что чистый эффект был сокращен в основном через

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
135
негативные влияния на денежную стоимость недвижимости жилищного фонда
и, следовательно, на жилищное строительство.
66
Мнения по поводу оценки относительной важности этих различных факторов
расходятся.
67
В период двух экономических спадов в 1981—1982 и 1991—1993 гг. каждый
процентный пункт сокращения ВНП, если сравнивать с общей тенденцией, был
связан приблизительно с 1,3 процентного пункта роста бюджетного дефицита
как доли ВНП (приблизительно 0,7 из 1,3, похоже, относятся на счет традиционного
«автоматического стабилизатора»). В течение первого спада бюджетный
дефицит возрос на 8% ВНП, в течение второго — на 16% ВНП. Частично это
произошло из-за перемен в структуре ВНП и дискреционных политических решений,
таких, как возросшие расходы правительства в целях сокращении открытой
безработицы.
68
Цифра поднимается до 23%, если из статистики исключить повторный наем
предыдущими работодателями (статистика Национального управления рынка
труда, 1996 г.).
69
В начале 1994 г. 46% зарегистрированных соискателей работы (включая
участвовавших в программах переподготовки) оставались без работы по меньшей
мере один год [95, р. 47—49]. Различные эмпирические исследования дают
основания предполагать, что трудовой доход тех, кто участвовал в официальных
программах переподготовки, почти не превышает дохода тех, кто в них не
участвовал [11]. В рамках этих исследований были предприняты серьезные попытки
исправить смещение выборки, но мы не можем быть уверены в том, что
полностью преуспели.
70
Механизмы этой выносливости делают сомнительными также статистически
выверенные «равновесные уровни безработицы», поскольку такая статистика
имеет тенденцию «уводить в тень» истинный уровень безработицы. Одно
исследование делает заключение, что равновесный уровень безработицы увеличился
с примерно 3% до 4—7% с 70-х до начала 90-х годов [41].
71
Это подчеркивали как сторонники такой системы [50], так и разнообразные
наблюдатели [45; 77; 58].
72
В последние годы весьма нестабильными были не только налоги и правила,
но и системы выплат. Например, за 1991—1996 гг. было без малого 300 изменений
правил системы социального обеспечения и 50 изменений правил рынка
труда [103].

136
АССАР ЛИНДБЕК
Литература
1. Agell J., Berg L. Does Financial Deregulation Cause a Consumption Boom? //
Scand. J. Econ. — 1996. — 98 (4). — P. 579—601.
2. Agell J., Englund P., Södersten J. Svensk skatterpolitik i teori och praktik. 1991 Års
skattereform. — Stockholm: Allmänna Förlaget, 1995. — (SOU 1995: 104, Suppl. 1).
3. Andersson Th., Fredriksson T., Svensson R. Multinational restructuring, internationalization
and small economies: The Swedish case. — London: Routledge, 1996.
4. Arbetsförmedlingens medverkan vid förmedlingen av arbete till arbetslösa och
åtgärdsplacerade / Arbetsmarknadsstyrelsen. — Stockholm, 1996. — (Rapport URA; 1).
5. Aronsson Th., Walker J. R. The Effects <strong>of</strong> Sweden’s Welfare State on Labor Supply
Incentieves // Reforming the welfare state: the Swedish model in transition /
R. Freeman, B. Swedenborg, R. Topel, eds. — Chicago: NBER and Chicago Univ. Press,
1997.
6. Atkinson A. B. The Welfare State and Economic Performance / Suntory-Toyota
Intern. Center for Economics and Related Disciplines. — S. l., 1995. — (№ WSP/109).
7. Atkinson A. B., Rainwater L., Smeeding T. Income Distribution in European Countries
// Incomes and the welfare state / Ed. A. B. Atkinson. — Cambridge: Cambridge
Univ. Press, 1995. — P. 41—77.
8. Att vaxa upp i storstadernas utsatta bostadsområden / SIFO. — Stockholm: SIFO
AB, 1997.
9. Barkman C., Fölster S. Företagsstödet—vad kostar det egentligen? — Stockholm:
Finansdepartementet, 1995.
10. Bergström V., Södersten J. Nominella och Reala Vinster i Svensk Industri // SE-
Banken Kvartalstidskrift. — 1979. — 1/2. — P. 47—57.
11. Björklund A. Measuring Labour Market Measures // Effects and measuring <strong>of</strong>
effects <strong>of</strong> labour market policy initiatives. — Copenhagen: Ministry <strong>of</strong> Labour, 1993.
12. Björklund A., Freeman R. B. Generating Equality and Eliminating Poverty — The
Swedish Way // Reforming the welfare state: the Swedish model in transition /
R. Freeman, B. Swedenborg, R. Topel, eds. — Chicago: NBER and Chicago U. Press,
1997.
13. Björklund A., Jäntti M. Intergenerational Income Mobility in Sweden Compared
to the United States. — Stockholm: Swedish Inst. for Social Research, Stockholm Univ.,
1993. — (Working Paper 1993; 4).
14. Björklund A., Palme M., Svensson I. Tax Reforms and Income Distribution: An
Assessment Using Different Income Concepts // Swedish Econ. Policy Rev. — 1995. —
Autumn. — 2 (2). — P. 229—265.
15. Bjurek H. et al. Efficiency and Quality when Providing Public Child Care in Sweden
// Scand. J. Educ. Res. — 1996. — 40 (3). — P. 217—238.
16. Boltho A. Did Policy Activism work? // Europ. Econ. Rev. — 1989. — Dec. — 33
(9). — P. 1709—1726.

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
137
17. Braunerhjelm P. Nyetablering och småföretagande i svensk industri // Den Långa
Vägen / Ed. P. Braunerhjelm. — Chap. 4. — Stockholm: IUI, 1993.
18. Brottsutvecklingen 1992 och 1993 / J. Ahlberg, ed. — Stockholm, 1994. —
(BRÅ-rapport 1994; 3).
19. Busch-Zetterberg K. Det civila samhället i socialstaten. — Stockholm: City Univ.
Press, 1996.
20. Calmfors L. Lessons from the Macroeconomic Experience <strong>of</strong> Sweden // Europ.
J. Polit. Econ. — 1993. — March. — 9 (1). — P. 25—72.
21. Childs M. W. Sweden, the middle way. — New Haven: Yale Univ. Press, 1936.
22. Civilingenjörsutbilding i kris — resurser och kvalitet. — Stockholm, 1985. —
(UHÅ-rapport 1985; 15).
23. Dowrick S. Swedish Economic Performance and Swedish Economic Debate:
A view from outside // Econ. J. — 1996. — Nov. — 106 (439). — P. 1772—1779.
24. Den <strong>of</strong>fentliga sektorns produktivitetsutveckling 1980—1992 / ESO (Expertgruppen
för Studier I Offentlig Ekonomi). — Stockholm: Finansdepartementet,
1994. — (Ds 1994; 240).
25. Du Rietz G. Välfärdsstatens finasiering. — Stockholm: City Univ. Press, 1994. —
(Socialstatsprojektet 1994; 4).
26. Economic Outlook / OECD. — Paris: OECD, various years.
27. Edin P.-A., Fredriksson P., Holmlund B. Utbildningsnivå och Utbildningsavkastning
i Sverige // Ekonomiska Rådets Årsbok 1993. — Stockholm: Konjunkturinstitutet,
1994. — P. 7—37.
28. Edin P.-A., Holmlund B. The Swedish Wage Structure: The Rise and Fall <strong>of</strong> Solidarity
Wage Policy? // Differences and changes in wage structure / Eds.: R. Freeman
and L. Katz. — Chicago: Univ. <strong>of</strong> Chicago Press, 1995. — P. 307—343.
29. Edin P.-A., Topel R. Wage Policy and Restructuring — The Swedish Labor Market
since 1960 // Reforming the welfare state: the Swedish model in transition /
R. Freeman, B. Swedenborg, R. Topel, eds. — Chicago: NBER and Chicago U. Press,
1997.
30. Education at a glance / OECD. — Paris: OECD, 1993 and 1995.
31. Elvander N. Den Svenska modellen. — Stockholm: Allmänna Förlaget, 1988.
32. Englander S. A., Gurney A. OECD Productivity Growth: Medium-Term Trends //
OECD Economic Studies. — 1994. — Spring. — 22. — P. 111—129.
33. Englund P. Balansräkningarna och den ekonomiska politiken // Ekonomisk
Politik: En Vänbok till Assar Lindbeck. — Stockholm: SNS Förlag, 1995. — P. 25—44.
34. Fackföreningsrörelsen och den fulla sysselsättningen / Landsorganisationen I
Sverige (LO). — Stockholm, 1951.
35. Fakta om Sveriges ekonomi / SAF. — Stockholm, 1996.
36. Fägerlind I. Utbildningsstandarden i Sverige 1970—1990 och produktivitetsutveckllingen
// Arbetskraft, arbetsmarknad och produktivitet: Expert rapport nr 4,
Produktivitetsdelegationen. — Stockholm: Allmänna Förlaget, 1991. — P. 225—256.

138
АССАР ЛИНДБЕК
37. Fägerlind I. Utbildningen i Sverige och det mänskliga kapitalet. — Stockholm:
Allmänna Förlaget, 1993. — (Appendix 9, SOU 1993: 16).
38. Fölster S., Lindström E. Sveriges <strong>of</strong>fentliga sector i Europeisk konkurens: Appendix
6, EG-Konsekvensutredningen. — Stockholm: Fritzes, 1994.
39. Fölster S., Peltzman S. The Social Costs <strong>of</strong> Regulation and Lack <strong>of</strong> Competition in
Sweden // Reforming the welfare state: the Swedish model in transition / R. Freeman,
B. Swedenborg, R. Topel, eds. — Chicago: NBER and Chicago Univ. Press, 1997.
40. Fors G., Svensson R. R&D in Swedish Multinational Corporations. — Stockholm:
IUI, 1994. — (Working Paper; № 406).
41. Forslund A. Unemployment — Is Sweden Still Different? // Swedish Econ. Policy
Rev. — 1995. — Spring. — 2 (1). — P. 15—58.
42. Forslund A. The Swedish Model — Past, Present and Future. — Manuscript.
Egon Sohmen Symposium, Prague, Aug. — Sept., 1995.
43. Forslund A. Direkta undanträngningseffekter av arbetsmarknadspolitiska åtgärder:
Report for The Accountants <strong>of</strong> Parliament. — Stockholm, 1996.
44. Forslund A., Krueger A. B. An Evaluation <strong>of</strong> the Swedish Active Labor Market
Policy: New and Revised Wisdom // Reforming the welfare state: the Swedish model
in transition / R. Freeman, B. Swedenborg, R. Topel, eds. — Chicago: NBER and Chicago
U. Press, 1997.
45. Freeman R. B. The Large Welfare State as a System // Amer. Econ. Rev. — 1995. —
May. — 85 (2). — P. 16—21.
46. Fusk-Systembrister och fusk i välfärdssystemen // Riksrevisionsverket / National
Accounting and Audit Bureau [Stockholm] — 1995. — 32.
47. Gustafsson B. Fattigdon i Sverige // Nordisk Ministerråd, Den nordiska fattdomens
utveckling och struktur. — Stockholm: Tema Nord, 1996.
48. Hansson P., Lundberg L. Från basindustri till högteknologi? Svensk näringsstruktur
och strukturpolitik. — Stockholm: SNS Förlag, 1995.
49. Heclo H., Madsen H. Policy and politics in Sweden: Principled pragmatism. —
Philadelphia: Temple Univ. Press, 1987.
50. Hedborg A., Meidner R. Folkhemsmodellen. — Stockholm: KF’s Förlag, 1984.
51. Henrekson M. Företagandets villkor: Spelregler för sysselsattning och tillväxt. —
Stockholm: SNS Förlag, 1996.
52. Henrekson M. Sweden’s Relative Economic Performance: Lagging Behind or
Staying on Top // Econ. J. — 1996. — Nov. — 106 (439). — P. 1747—1759.
53. Henrekson M., Jonung L., Stymne J. Economic Growth and the Swedish Model //
Economic growth in Europe since 1945 / N. Crafts and G. Toniota, eds. — Cambridge:
Cambridge Univ. Press, 1996. — P. 240.
54. Henrekson M., Lantto K., Persson M. Bruk och missbruk av sjukförsäkringen. —
Stockholm: SNS Förlag, 1992.
55. Hibbs Jr. D. A., Locking H. Wage Dispersions and Productive Efficiency: Evidence
for Sweden. — Stockholm, 1995. — (Working Paper / FIEF, № 128).

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
139
56. I otakt med omverlden? Konjunkturradels rapport 1997 / Th. Gylfason, ed. —
Stockholm: SNS Forlag, 1997.
57. Jagrén L., Jakobsson U. Den underliggande konkurrenskraften. — Stockholm:
Allmanna Forlaget, 1993. — (Appendix 15, SOU 1993: 16).
58. Jakobsson U. Räcker reformerna av den svenska modellen? // Vad vill Sverige
med EU? Konjunkturrådets rapport. — Stockholm: SNS Förlag, 1996.
59. Johansson P., Palme M. Do Economic Incentives Affect Work Absence? Empirical
Evidence Using Swedish Micro Data // J. Public Econ. — 1996. — Febr. — 59 (2). —
P. 195—218.
60. Jonung L. Knut Wiksell’s Norm <strong>of</strong> Price Stabilization and Swedish Monetary
Policy in the 1930s // J. Monet. Econ. — 1979. — Oct. — 5 (4). — P. 459—496.
61. Jonung Ch., Persson I. Women and Market Work: Misleading Tale <strong>of</strong> Participation
Rates in International Comparisons // Work, Employment and Society. — 1993. —
7 (2). — P. 259—274.
62. Konjunkturrapporter / SNS. — Stockholm: SNS Förlag, 1985—1997.63.
63. Korpi W. Eurosclerosis and the Sclerosis <strong>of</strong> Objectivity: On the Role <strong>of</strong> Values
among Economic Policy Experts // Econ. J. — 1996. — Nov. — 106 (439). — P. 1729—
1746.
64. Kruse A. Offentliga Utgifter for Välfärdsstaten, 1993 / Univ. <strong>of</strong> Lund, Sweden. —
Lund, 1995. — Manuscript.
65. Labor force statistics / OECD. — Paris: OECD, various years.
66. Landsorganisationen I Sverige (LO) 80-Report. — Stockholm, 1981.
67. Långtidsutredningen. — Stockholm: Allmänna Förlaget, 1995. — (SOU 1995: 4).
68. Layard R., Nickell S., Jackman R. Unemployment: Macroeconomic performance
and the labour market. — Oxford: Oxford Univ. Press, 1991.
69. Leamer E., Lundborg P. Sweden Competing in the Global Marketplace — a Heckscher-
Ohlin View // Reforming the welfare state: the Swedish model in transition / R. Freeman,
B. Swedenborg, R. Topel, eds. — Chicago: NBER and Chicago Univ. Press, 1997.
70. Levine R., Renelt D. A Sensitivity Analysis <strong>of</strong> Cross-Country Growth Regression
// Amer. Econ. Rev. — 1992. — Sept. — 82 (4). — P. 942—963.
71. Lindbeck A. Swedish economic policy. — London: Macmillian, 1975.
72. Lindbeck A. Interpreting Income Distribution in a Welfare State: The Case <strong>of</strong>
Sweden // Europ. Econ. Rev. — 1983. — July. — 22 (2). — P. 227—256.
73. Lindbeck A. Consequences <strong>of</strong> the Advanced Welfare State // The World Economy.
— 1988. — March. — 11 (1). — P. 19—37.
74. Lindbeck A. The Swedish Experience / Inst. for Intern. Economic Studies. —
S. l., 1990. — (Seminar Paper; № 482).
75. Lindbeck A. Overshooting, Reform and Retreat <strong>of</strong> the Welfare State // De Economist.
— 1994. — Febr. — 142 (1). — P. 1—19.
76. Lindbeck A. Hazardous Welfare-State Dynamics // Amer. Econ. Rev. — 1995. —
May. — 85 (2). — P. 9—15.

140
АССАР ЛИНДБЕК
77. Lindbeck A. et al. Turning Sweden around. — Cambridge, MA: MIT Press, 1994.
78. Lindbeck A., Nyberg S., Weibull J. W. Social Norms, The Welfare State, and Voting.
— Stockholm, 1996. — (Studies / Inst. for Intern. Economic. Univ. <strong>of</strong> Stockholm;
Seminar Paper № 608).
79. Ljungquist L., Sargent Th. Taxes and Subsidies in Swedish Unemployment //
Reforming the welfare state: the Swedish model in transition // Reforming the welfare
state: the Swedish model in transition / R. Freeman, B. Swedenborg, R. Topel, eds. —
Chicago: NBER and Chicago Univ. Press, 1997.
80. Lundberg E. The Rise and Fall <strong>of</strong> the Swedish Economic Model // J. Econ. Lit. —
1985. — March. — 23 (1). — P. 1—36.
81. Lundström A. et al. De nya och små företagens roll i svensk ekonomi: Expert
report no 18. — Stockholm: Frizes, 1993. — (Nya villkor för ekonomi och politik, SOU
1993: 16).
82. Lydall H. The structure <strong>of</strong> earnings. — London: Oxford Univ. Press, 1968.
83. Maddison A. Phases <strong>of</strong> capitalist development. — Oxford: Oxford Univ. Press, 1982.
84. Maddison A. Dynamic forces in capitalist development. — Oxford: Oxford Univ.
Press, 1991.
85. Main economic indicators / OECD. — Paris: OECD, various years.
86. McLure Ch. E. Jr., Norrman E. Tax Policy in Sweden // Reforming the welfare
state: the Swedish model in transition // Reforming the welfare state: the Swedish
model in transition / R. Freeman, B. Swedenborg, R. Topel, eds. — Chicago: NBER
and Chicago Univ. Press, 1997.
87. Mitchell D. Income transfers in ten welfare states. — Aldershot Avebury, 1991. —
(Studies in Cash and Care).
88. Molander P. Statsskulden och budgetprocessen: Report to ESO, Ds 1992: 126. —
Stockholm: Fritzes, 1992.
89. Murray R. Productivity <strong>of</strong> the Public Sector in Sweden. — Stockholm: Finansdepartementet,
1996. — Manuscript.
90. Myrdal G. Dags för ett Bättre Skatesystem // Ekonomisk Debatt. — 1978. — 6
(7). — P. 493—506.
91. Myhrman J. Reforming the welfare state: the Swedish model in transition //
Reforming the welfare state: the Swedish model in transition / R. Freeman, B. Swedenborg,
R. Topel, eds. — Chicago: NBER and Chicago Univ. Press, 1997 (Myhrman J. Hur
Sverige blev rikt. — Stockholm: SNS, 1994).
92. National accounts / OECD. — Vol. 1, 2: Main aggregates. — Paris: OECD, various
years.
93. National Institute for Economic Research (NI), Stockholm (data base).
94. Nettokostnader för Transfereringar i Sverige och Några Andra Länder / ESO. —
Stockholm: Finansdepartementet, 1994. — (Ds 1994: 133).
95. Näringslivets tillväxtförutsättningar till 2010: Appendix 6 to Långtidsutrednigen
/ NUTEK (Närings — och Teknikutvecklingsverket). — Stockholm: Fritzes, 1994.

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
141
96. Ohlsson L., Vinell L. Tillväxtens drivkrafter. — Stockholm: Industriförbundets
Förlag, 1987.
97. Örtengren J. et al. Expansion, avveckling, företagsvärdering i Svensk Industri. —
Stockholm: IUI, 1988.
98. Övervältringar inom Socialsektorn / Svenska Kommunförbundet. — Stockholm,
1996. — Memo.
99. Pashcal R., Weinstein T., Walberg H. J. Effects <strong>of</strong> Homework: A Quantitative Synthesis
// J. Educ. Res. — 1984. — 78 (2). — P. 97—104.
100. Petersen T., Meyerson E. The Within-Job Gender Wage Gap, The Case <strong>of</strong> Sweden
/ IUI. — Stockholm, Oct. 1996. — Manuscript.
101. Rapport om Socialvärd // Socialstyrelsen [Stockholm]. — 1994. — 4.
102. Reforming the welfare state: the Swedish model in transition / R. Freeman,
B. Swedenborg, R. Topel, eds. — Chicago: NBER and Chicago Univ. Press, 1997.
103. Regelförandringer / Riksförsökringsverket. — (Memo 1996-07-01).
104. Rosen S. Public Employment and the Welfare State in Sweden // Reforming
the welfare state: the Swedish model in transition / R. Freeman, B. Swedenborg,
R. Topel, eds. — Chicago: NBER and Chicago Univ. Press, 1997.
105. Rothstein B. State Structure and Variations in Corporatism: The Swedish Case
// Scandinavian Political Studies. — 1991. — 14. — P. 149—171.
106. Salonen T. Margins <strong>of</strong> welfare. — Hällestad: Hällestad Press, 1993.
107. Salonen T. Sammanfattning av övervältringsstudie första halväret 1996. — Socialhöskolan,
Lunk Univ., Sweden. — Manuscript.
108. SCB (Statistics Sweden) Database.
109. Schön L. Omvandling och obalans, mönster i svensk ekonomisk utvekling: Expert
Report 3 in Long-term Report. — Stockholm: Fritzes, 1994.
110. Smeeding T. M., Gottschalk P. The International Evidence on Income Distribution
in Modern Economies: Where Do We Stand? — S. l.: Luxemburg Income Study,
1995. — (Working Paper; № 137).
111. Socialbidragsnormen — en oversyn: SOS — rapport // Socialstyrelsen. —
1994. — 24.
112. Sohlman A. Framtidens utbildning. Sverige i internationell konkurrens. — Stockholm:
SNS Förlag, 1996.
113. Stråth B. The organisation <strong>of</strong> labour markets. — London: Routledge, 1996.
114. Svenskt näringsliv och näringspolitik / NUTEK (Närings — och Teknikutvecklingsverket).
— Stockholm: Fritzes, 1996.
115. Sweden’s economic performance / McKinsey Global Inst. — Stockholm, Sept.
1995.
116. Tengblad Å. Skattefusk // Århundradets skattereform / Ed. H. Malmer et al. —
Stockholm: Fritzes, 1994.
117. Uddhammar E. Arbete, välfärd, bidrag: En dynamisk analys av folkets välstånd
och välfärdforsknings missförstånd. — Stockholm: City Univ. Press, 1997.

142
АССАР ЛИНДБЕК
118. Uhrl Th. Internationalists, Regionalists, or Eurocentrists / National Inst. for
Economic Research. — Stockholm, 1996. — Manuscript.
119. Välfärd i verkligheten pengarna räcker inte / SOU; Department <strong>of</strong> Social Affairs.
— Stockholm, 1997.
120. Working under different rules / R. B. Freeman, ed. — New York: Russell Sage
Foundation, 1994.
121. World Tables (computer file) / World Bank. — Washington, D.C.: Intern. Reconstruction
and Development, various years.
122. Zetterberg H., Ljungberg C. J. Vart land-den svenka socialstaten. — Stockholm:
City Univ. Press, 1997.
Приложения
1. ОЭСР ([26, June 1996], приложена табл. 59 и расчеты, проведенные
секретариатом ОЭСР для этой работы) приводит статистику,
помещенную в табл. 11 и 12.
Таблица 11. Рост производительности
Страны
Рост производительности труда
Рост общей производительности
факторов
1973—1979 1979—1990 1990—1995 1973—1979 1979—1990 1990—1995
Швеция 1,4 1,5 3,4 0,0 0,8 1,9
ОЭСР 1.7 1.7 0,9 0,8 1,0 0,3
Западная
Европа
2,7 2,1 1,2 1,4 1,3 0,5
Таблица 12. Рост производительности труда в час
в производящих отраслях
Страны 1971—1979 1979—1990 1990—1996
Швеция 3,62 2,95 3,66
11 стран ОЭСР * 4,69 3,23 3,06
* Канада, США, Япония, Бельгия, Франция, Италия, Нидерланды, Великобритания,
Германия, Дания и Норвегия.
2. Данные об изменениях доли общих инвестиций и сбережений
в ВВП приведены в табл. 13.

ШВЕДСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
143
Таблица 13. Доля общих инвестиций и сбережений в ВВП, %
Показатель 1970—1974 1975—1979 1980—1984 1985—1989 1990—1995
Инвестиции 21,7 20,3 18,9 19,9 16,7
В том числе:
в бизнес 12,7 12,8 11,2 12,8 10,0
в производство 4,0 3,3 3,0 2,4 2,4
Сбережения 23,6 19,5 16,3 18,4 14,8
В результате подобного развития Швеция, по мнению Эдуарда
Лимера и Пера Лундборга [69], передвинулась с верхней строчки,
которую она ранее занимала, в середину, ближе к другим развитым
странам ОЭСР (учитывая показатель капитала на душу населения).
3. Расчеты составляющих роста, в соответствии со статистикой,
предоставленной Рагнаром Бенцелем для данной работы, говорят
о том, что более медленная аккумуляция капитала объясняет
замедление роста производительности труда на 10% в секторах,
связанных с бизнесом, между периодом 1950—1970 гг. и периодом
1970—1993 гг. Расчеты Бенцеля можно кратко представить
(с установленным коэффициентом вклада капитала 0,25) в виде
табл. 14.
Таблица 14. Декомпозиция роста на составляющие
Период
Рост
производства Вклад труда Вклад
капитала
Вклад
перераспределения
Необъясняемый
остаток
1950—1970 3,88 –0,40 1,23 1,00 2,05
1970—1993 1,10 –1,15 1,01 0,23 1,01
4. Изменение издержек га оплату труда (в час), включая налоги
на фонд оплаты труда, по отношению к текущему году (в %) составило:
1970 10,2
1971 13,6
1972 10,2
1973 11,5
1974 17,0
1975 22,2
1976 16,9
1977 12,1
1978 9,2
1979 8,7
1980 11,8
1981 9,6

144
АССАР ЛИНДБЕК
1982 6,1
1983 9,0
1984 10,0
1985 7,7
1987 7,8
1988 8,0
1989 11,2
1990 9,1
1991 8,0
1986 7,8
Источник: [35].
5. В соответствии с национальной статистикой динамика скрытой
безработицы (в %) была следующей:
1970 1,5
1971 2,5
1972 2,7
1973 2,5
1974 2,0
1975 1,6
1976 1,6
1977 1,6
1978 2,3
1970 2,7
1971 4,0
1972 4,6
1973 4,5
1974 3,6
1975 2,9
1976 3,2
1977 3,7
1978 4,6
1979 2,1
1980 2,0
1981 2,5
1982 3,3
1983 3,5
1984 3,1
1985 2,6
1986 2,7
1987 1,9
1979 4,4
1980 3,6
1981 3,8
1982 5,2
1983 5,7
1984 6,1
1985 5,1
1986 4,7
1987 3,6
1992 2,4
1993 –2,1
1994 3,3
1995 5,0
1988 1,6
1989 1,3
1990 1,6
1991 2,7
1992 4,8
1993 8,2
1994 8,0
1995 7,7
1995 8,0
Соответствующая динамика «общей безработицы» (включая
людей, опекаемых Комиссией рынка труда) такова:
1988 3,3
1989 2,6
1990 2,6
1991 4,5
1992 7,5
1993 12,1
1994 12,8
1995 11,2
1995 12,0

В чем причины медленных темпов
экономического роста Африки?
Пол Колье, Ян Виллем Гуннинг
В 1960-Х ГОДАХ будущее Африки казалось безоблачным. Согласно
расчетам ВВП на душу населения, сделанным в 1995 г. Мэдисоном
[40] для выборки стран, Африка в первой половине столетия значительно
опережала Азию по темпам экономического роста; к
1950 г. страны из африканской выборки обошли страны из азиатской
выборки. 50-е годы были отмечены политической неопределенностью,
присущей переходному периоду, но уже после 1960 г.
Африка стала стремительно освобождаться от колониальной зависимости,
и как следствие этого правительства африканских
стран получили возможность более ответственно и самостоятельно
подойти к решению стоящих перед ними внутренних проблем.
Действительно, в этот период африканские страны по темпам
экономического роста и его составляющим ничем не отличались
от стран Южной Азии с совершенно иным географическим положением
[19]. Казалось, что политическое самоопределение и экономические
показатели в странах Африки будут неуклонно и гармонично
расти.
Однако в 70-х годах как политическое, так и экономическое
положение Африки ухудшилось. Во многих странах континента
стали проявляться автократические и диктаторские тенденции.
Экономика пошатнулась, а затем вообще стала приходить
в упадок. В то время как страны Африки переживали экономический
откат, народы Южной Азии поступательно улучшали
свои экономические показатели. Эти противоположно направленные
тенденции видны при сравнении показателей Нигерии
и Индонезии. Примерно до 1970 г. Нигерия в целом значитель-
145

146 ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
но опережала Индонезию по экономическим показателям, однако
в течение следующей четверти века векторы их экономического
развития стали расходиться, несмотря на целый ряд
общих факторов: обе страны переживали нефтяной бум при
преимущественно сельскохозяйственной экономике. С 1980 г.
уровень совокупного ВВП на душу населения в странах, расположенных
к югу от Сахары, ежегодно снижался почти на 1%.
Это снижение обозначалось повсеместно: в настоящее время
32 страны стали беднее, чем в 1980 г. Сегодня страны, расположенные
южнее Сахары, — это самый низкодоходный регион
мира. На рис. 10 и в табл. 15 показана картина нынешнего положения
в Африке. Мы рассмотрим именно страны, расположенные
к югу от Сахары, оставив в стороне государства на севере
континента — Алжир, Египет, Ливию, Марокко и Тунис.
Такое разделение условно, оно преследует цель изучения данного
региона, поскольку страны Северной Африки включены
в другой экономический регион — ближневосточный, обладающий
присущим ему набором экономических реалий. Совершенно
очевидно, что Африка хронически неспособна обеспечить
экономический рост. Задача анализа состоит в определении
причин такого положения.
Спор по поводу причин медленного роста Африки породил
множество различных мнений. Рассмотрим их поочередно по
парам, группируя такие причины: политические факторы и экзогенные
факторы «объективной неизбежности», с одной стороны,
и внутренние и внешние факторы — с другой. В табл. 16
приведено сравнение Африки с другими развивающимися регионами
мира с учетом такой классификации. До недавнего
времени общепринятым было мнение, что медленный рост
Африки в основном обусловлен внешними причинами. При
этом спор шел о том, носили ли внешние проблемы экзогенный
характер или в их основе лежали политические мотивы. В
частности, в течение 80-х годов Всемирный банк, Международный
валютный фонд и иные организации-доноры, оказывающие
содействие в рамках программ двусторонней помощи,
были склонны считать основными причинами медленного роста
Африки валютный курс и политику в области торговли. В
табл. 16 приведены некоторые доказательства, подтверждающие,
что официальный валютный курс в странах, расположенных
к югу от Сахары, был завышен относительно рыночного
курса (часто неофициального) в большей степени, чем в раз-

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
147
Рис. 10. Политическая география Африки
вивающихся странах Азии и Латинской Америки. Тарифы и
количественные торговые ограничения в Африке были выше,
чем где бы то ни было. Противники такой позиции выдвигали
аргументы (часто благосклонно принимаемые правительствами
африканских стран), что кризис произошел в результате
общего ухудшения ситуации и неустойчивости условий торговли,
и, как видно из табл. 16, условия торговли в Африке действительно
были более изменчивыми, чем в других развивающихся
странах. Джеффри Сакс и его соавторы подчеркивали влияние
другого неблагоприятного внешнего фактора «объективной
неизбежности»: население Африки, в отличие от многих
других стран, проживает в глубинной части континента. Как
показано в табл. 16, бóльшая часть населения живет вдали от
побережья или судоходных рек.

148
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
Таблица 15. Экономические показатели стран, расположенных к югу от Сахары

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
149

150
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
Источники: [2; 54].
Продолжение табл. 15

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
151
Таблица 16. Экономические показатели Африки в сравнении с другими
развивающимися регионами мира (невзвешенные средние значения)
Показатель
Страны,
расположенные
к
югу от
Сахары
Прочие
беднейшие
регионы
мира
Внутренние факторы — факторы «объективной
неизбежности»:
ожидаемая продолжительность жизни в 1970 г., лет 45,2 57,3
уровень доходов в 1960 г. (с поправкой на паритет 835,5 1855,2
покупательной способности 1985 г.), долл.
этническая раздробленность 67,6 32,7
Внутренние факторы — политика:
политические права, 1973—1990 гг. 6,0 4,0
уровень бюрократизации 1,38 1,72
Внешние факторы — факторы «объективной
неизбежности»:
количество населения, удаленного от моря или реки 21,0 52,0
менее чем на 100 км, %
изменчивость условий торговли 16,4 12,8
Внешние факторы — политика:
надбавка к валютному курсу на параллельном рынке, % 40,0 26,0
средний уровень тарифов в 1996—1998 гг., % 21,0 13,0
уровень количественных ограничений в 1988—1990 гг., 46,0 21,0
%
Эндогенные факторы:
темпы роста ВВП на душу населения в 1965—1990 гг. 0,5 1,7
темпы прироста капиталовложений в 1997 г., % 18,0 25,0
темпы прироста населения в 1980—1997 гг., % 2,8 1,8
темпы вывоза капитала/частное имущество в 1990 г.,
%
39,0 14,0
Источники: Продолжительность жизни — [54]. Доходы и экономический
рост — Penn World Tables 5.6. Этнолингвистическое разнообразие оценивалось
по шкале 0—100, где 0 обозначает этническую однородность [41]. Наличие политических
прав по Гастилу (Gastil) оценивалось по шкале 1—7, где 1 обозначает
абсолютную демократию.
Уровень бюрократизации оценивался по шкале 0—6, где более высокая оценка
обозначает лучшее качество [37]. Население, удаленное от моря или судоходной
реки менее чем на 100 км, — [8, tabl. 2] (прочие беднейшие страны представ-

152
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
ляют собой средневзвешенный показатель по Азии и Латинской Америке). Изменчивость
условий торговли представляет собой нормативное отклонение от
регистрируемых ежегодных изменений в 1965—1992 гг. [19]. Надбавка к валютному
курсу на параллельном рынке — [26].
Средний тариф: среднее арифметическое по расчетам МВФ (мы хотели бы
выразить благодарность Роберту Шереру за эти цифры). Количественные ограничения:
средневзвешенный показатель использования мер нетарифного характера
в отношении выпускаемой продукции; прочие беднейшие страны — среднее
арифметическое по Латинской Америке и Азии; заимствовано у Родрика [47,
tabl. 12].
Темпы прироста капиталовложений и прироста населения — [54]. Темпы
вывоза капитала/частное имущество по состоянию на 1990 г. — [34].
Недавно акцент был смещен на действующие в самих африканских
странах внутренние факторы, обусловливающие медленные
темпы развития, и в то же время не прекращались споры о влиянии
проблем экзогенного характера и политически обусловленных
проблем. Сакс с соавторами связывали медленный рост с
«проклятием тропиков». Неблагоприятный климат Африки плохо
действует на здоровье, и продолжительность жизни здесь ниже,
чем в других регионах мира, что, в свою очередь, ставит этот континент
в неравное положение с точки зрения возможностей экономического
развития. Неблагоприятные климатические условия,
приводящие к выщелачиванию почвы, а также неравномерное
выпадение осадков осложняют ведение сельского хозяйства.
Страны Африки также отличаются бóльшим этническим разнообразием,
чем другие бедные страны, что затрудняет создание
взаимосвязанной экономики. В противовес аргументам в пользу
«объективной неизбежности», обусловленной внутренними причинами,
Колье и Гуннинг [14] подчеркивали влияние внутриполитических
факторов, например, низкий уровень услуг, предоставляемых
государством. Африканские правительства в целом
оказались менее демократическими и более бюрократическими,
чем в Азии и Латинской Америке.
Разумеется, поскольку условия, обусловливающие замедленный
рост, сложились в силу определенного сочетания целого ряда указанных
причин, они могут взаимоусиливать друг друга в рамках
эндогенного процесса. Слабый экономический рост объясняет
более низкий коэффициент сбережения средств и более высокий
уровень вывоза капитала из Африки по сравнению с менее разви-

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
153
тыми странами Азии и Африки. В более богатых странах наблюдается
тенденция к падению темпов роста населения, тогда как
бедность Африки способствует поддержанию более высокого
уровня рождаемости даже по сравнению с другими развивающимися
странами. Подобным образом бедность, по всей видимости,
способствовала возникновению многочисленных гражданских
войн и одновременно являлась их следствием.
Ниже делается попытка проанализировать различия между
факторами, обусловленными политикой и причинами «объективной
неизбежности», а также факторами внутреннего и внешнего
характера в их различных комбинациях. В середине 90-х годов
произошло улучшение экономических показателей Африки, при
этом в некоторых странах наблюдались довольно быстрые темпы
роста. В заключение на основе высказанных разнообразных
мнений делается попытка определить, временное это улучшение
или постоянное.
Четыре точки зрения
Внутренние факторы — факторы «объективной неизбежности»
Медленный экономический рост Африки мог быть предопределен
некоторыми ее географическими и демографическими особенностями.
Во-первых, бóльшая часть континента лежит в области
тропиков, что обусловливает задержку в ее экономическом
развитии отчасти вследствие болезней, например, малярии, отчасти
из-за неблагоприятных условий для скотоводства и сельского
хозяйства. Ожидаемая продолжительность жизни исторически
была низкой, население находилось в состоянии равновесия с
высоким уровнем рождаемости и высокой детской смертностью.
С принятием базовых мер по охране здоровья темпы роста населения
стали очень высокими. В частности, Африка не прошла еще
тот демографический переходный период, когда происходит снижение
темпов рождаемости, что наблюдается в странах Азии и
Латинской Америки последние 40 лет. По некоторым оценкам,
медленный экономический рост Африки можно почти полностью
объяснить низкой ожидаемой продолжительностью жизни и высокими
темпами прироста населения [8]. В то же время этот аргумент
нельзя считать безусловным. Низкая продолжительность
жизни и высокая рождаемость являются следствиями и одновременно
причинами низких доходов населения, поэтому значение

154
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
этих факторов, как нам представляется, преувеличено. Результаты
обследования домохозяйств показывают, что плохое здоровье
слабо влияет на доходы, хотя значение такого влияния, в свою
очередь, может быть занижено, поскольку в расчет не принимаются
крупномасштабные изменения в экономической активности,
которые невозможно отследить на уровне домохозяйств.
Независимо от того, стали ли демографические особенности
прошлых лет причиной слабого экономического роста Африки,
некоторым африканским странам, вероятнее всего, в течение двух
ближайших десятилетий, предстоит пройти через четко определенный
и чувствительный демографический переходный период.
При этом уровень смертности среди взрослого населения резко
возрастет из-за распространения СПИДа. В Африке СПИД является
гетеросексуальным заболеванием. В 80-х годах его быстрое
распространение в некоторых частях континента произошло еще
до того, как население осознало всю его опасность. В настоящее
время до 20—25% взрослых в некоторых странах являются ВИЧинфицированными
[20]. Эта человеческая трагедия существенно
скажется на экономике уже в течение ближайшего десятилетия,
особенно в связи с тем, что заболевание, по-видимому, распространяется
ускоренными темпами среди более образованной
части населения, что, однако, не объясняет исторически сложившихся
медленных темпов экономического роста.
Второй важной особенностью Африки (которая могла предопределить
медленный экономический рост) является плохое качество
почвы. Бóльшая часть континента находится в полусухом
климате с длительными и непредсказуемыми циклами дождей. В
почве наблюдается непропорционально большое присутствие
очень древней скальной породы («комплекс первозданных пород»)
с низким содержанием питательных веществ и существенной разницей
в составе на разных территориях. Внесение в почву дополнительных
микроэлементов, ассоциирующихся с «зеленой революцией»
в сельском хозяйстве, как правило, не дает результата.
Африка, возможно, еще произведет революцию в сельском хозяйстве,
но это будет зависеть от подбора специфических комплексов
удобрений для каждой почвенной зоны [51]. Начиная с 60-х
годов в полупустынных районах наблюдается постоянное уменьшение
уровня выпадения осадков [30]. Влияние этого явления на
объемы производства не изучались, но оно может оказаться существенным,
так как на долю сельского хозяйства в этом регионе
приходится около четверти ВВП. При отсутствии ирригации не-

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
155
предсказуемость выпадения осадков означает высокий риск при
ведении сельского хозяйства. Отсутствие полномерного страхования
и высокая норма временнóго предпочтения вынуждает домохозяйства
использовать активы для выравнивания потребления,
а не для инвестиций. Таким образом, домохозяйства могут
оказаться в «ловушке», представляющей собой состояние равновесия
с низкой доходностью и высокой ликвидностью [23].
Третья примечательная особенность африканских стран, которую
можно рассматривать как результат засушливого климата,
состоит в низкой плотности населения. Это обусловливает высокие
транспортные расходы, которые, в свою очередь, накладываются
на риск: недостаточная интеграция рынка не позволяет использовать
торговлю для распределения рисков. Другим следствием
низкой плотности населения является относительно высокая
доля природных ресурсов на душу населения [53]. Большие
запасы природных ресурсов могут породить целый ряд проблем.
Высокий уровень экспорта ресурсов может привести к повышению
валютного курса, что, в свою очередь, снижает конкурентоспособность
производства. В то же время производящие отрасли
могут дать больше сопутствующих преимуществ от своего развития
(например, обучение), чем добывающие. Природные ресурсы
могут также усиливать «захватнические» настроения. Согласно
наблюдениям Колье и Хёффлер [17] зависимость от природных
ресурсов (широко распространенное явление в Африке) резко
увеличивает опасность возникновения гражданских войн.
Еще одним следствием низкой плотности населения является
бóльшая по сравнению с прочими регионами мира этнолингвистическая
разнородность африканских стран; малая частота соприкасаемости
этнических групп означает меньшую степень смешения
и слияния. Согласно наблюдению Истерли и Левина [26],
такой уровень разнородности является наиболее важной единичной
причиной медленного экономического роста Африки. Результаты
этих наблюдения трактуют по-разному. По общему мнению,
большая этническая разнородность способствует частому возникновению
гражданских войн. Этот тезис представляется неверным:
наоборот, высокий уровень этнического и религиозного разнообразия
в значительной мере способствует безопасности общества
[18]. Влияние этнического разнообразия на экономический
рост зависит от политической системы; оно вызывает негативные
проявления только при недемократическом устройстве. Согласно
наблюдениям Колье [10], в демократическом обществе

156
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
этническое разнообразие не сказывается ни на экономическом
росте, ни на качестве государственных программ, однако в условиях
диктатуры из-за высокого уровня этнической разнородности
наблюдается снижение темпа экономического роста на 3 процентных
пункта, а также вдвое по сравнению с этнически однородным
обществом увеличивается вероятность провала реализации
программ. Диктатура не стремится отказаться от господствующего
положения этнической группы диктатора, поэтому чем
больше степень этнической фрагментации общества, тем более
узкой является база диктатуры, тогда как демократическое правительство
в этнически разнородном обществе должно опираться
на разные этнические группы. В свою очередь, чем ýже база
правительства, тем дороже приходится платить за разграбление
государства, которое «стимулировано» общим экономическим
ростом. Таким образом, проблема Африки состоит не в этнической
разнородности, а в отсутствии демократии в контексте такой
разнородности.
Четвертая особенность Африки, которая может стать тормозом
для экономического роста, состоит в том, что из-за «колониального
наследия» страны на этом континенте имеют значительно
меньшее население по сравнению с другими регионами мира.
Население, проживающее в 48 странах, расположенных к югу от
Сахары, равно по численности половине населения Индии. Такое
большое количество государств при низком уровне дохода
обусловливает существенно более низкий, по сравнению со странами
других регионов, размер их национальных экономик. Государства
с очень незначительным населением являются экономически
ущербными по целому ряду причин. Когда правительство
несет фиксированные расходы, связанные с управлением или
оказанием услуг, в малом государстве трудно осуществлять эти
функции с минимальными издержками. Более того, общество
может оказаться не способным создать гораздо более масштабную
экономику, если при небольшом размере экономики в нем
проводится политика изоляции. Некоторые внутренние рынки
оказываются слишком мелкими даже для того, чтобы обеспечить
минимальный уровень конкурентоспособности единственному
производителю; все внутренние рынки, взятые по отдельности,
проигрывают в сравнении с рынками большой экономической
развитой страны. Помимо прочего, инвесторы относят малые
страны к категории государств повышенного риска [12]. Наконец,
технологические нововведения в этих странах происходят зна-

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
157
чительно медленнее: Кремер [38] считает, что количество научных
открытий может быть в целом пропорционально численности
населения, поэтому коль скоро открытия нельзя просто распределить
между странами, то на долю стран с небольшим населением
приходится меньше технологических новшеств. В то же
время в совокупности влияние этих факторов не может быть признано
существенным, так как регрессии, объясняющие экономический
рост, как правило, показывают, что размер государства не
оказывает влияния на темпы его экономического развития.
Внутренние факторы — политика
В постколониальный период правительства африканских стран
были большей частью недемократическими. В 70-х и 80-х годах
«среднестатистическое» африканское правительство было намного
ближе к автократии и дальше от демократии, чем правительство
«среднестатистической» развивающейся страны в других регионах
мира (в соответствии с измерениями политических прав
по шкале Гастила, как показано в табл. 16). Как правило, в правительстве
наблюдалось преобладание представителей образованного
городского населения при почти полном отсутствии представителей
сельскохозяйственных или коммерческих кругов. Правительство
расширяло государственный сектор, одновременно устанавливая
широкий контроль за частной деятельностью. С экономической
точки зрения такая политика дорого обходилась
государству.
В государственном секторе наблюдалось увеличение занятости,
причем зачастую это было самоцелью. Например, в конце 70-х
годов в Гане в государственном секторе было занято три четверти
населения, официально получавшего заработную плату [45], и
даже в условиях более рыночной экономики, например, в Кении,
эта цифра в 1990 г. составляла 50% [50]. Действительно, упадок в
экономике, возможно, способствовал увеличению уровня занятости
в государственном секторе. При большом количестве государственных
служащих ограниченная сумма налоговых поступлений
компенсировалась за счет снижения ставок заработной платы и
сокращения прочих расходов. Соотношение расходов по выплате
заработной платы и других государственных расходов в странах
Африки в два раза выше, чем в странах Азии, что негативно
сказывается на качестве услуг, предоставляемых государством.
Так, в сфере образования часто ощущается нехватка учебных ма-

158
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
териалов и пособий. Большой и плохо оплачиваемый государственный
сектор стал ареной борьбы этнических групп за ресурсы.
В государственном секторе Ганы доминирующая местная этническая
группа, получив контроль над установкой квалификационных
требований, установила для «своих» 25%-ную надбавку к заработной
плате, проигнорировав интересы других этнических
групп; при этом когнитивные аспекты совершенно не учитывались
[13]. Низкий уровень оплаты труда в сочетании со структурой
формирования заработной платы, при которой на первый
план выходили скорее социальные связи, а не квалификация работника,
не давали администрации возможности мотивировать
служащих. При этом проблемы, связанные с предоставлением
услуг, осложнялись низким соотношением незарплатных расходов
и расходов по заработной плате.
Поскольку обеспечение занятости в государственном секторе
считалось основным приоритетом, политическое руководство не
слишком настаивало на реальном предоставлении услуг со стороны
своих подчиненных, тем более что из-за отсутствия демократии
оно не отвечало за это перед обществом. В результате в Африке
сложилось парадоксальное положение, при котором плохое
качество услуг, предоставляемых государством, сочеталось с относительно
высоким уровнем государственных расходов [44].
Плохое качество услуг государственного сектора тормозило деятельность
фирм, поскольку не было хорошо налаженных транспорта,
электроснабжения, качественной связи и надежной судебной
системы. Например, несмотря на высокие процентные ставки,
товаропроизводителям в Зимбабве приходится поддерживать
высокий уровень товарно-материальных запасов в связи с отсутствием
надежных поставок деталей и материалов, что обусловлено
плохой транспортной инфрастуктурой [28]. Исследование
фирм в Уганде показало, что нехватка электричества считается
главным препятствием на пути роста коммерческих предприятий;
действительно, объем производства коммерческими предприятиями
электроэнергии для собственных нужд оказался почти
равным объему государственного электроснабжения [46]. Согласно
результатам исследования, проведенного в Нигерии, электрогенераторы
для собственных нужд составляют у мелких производителей
три четверти всего капитального оборудования [39]. Изза
плачевного состояния африканских телекоммуникаций темпы
экономического роста Африки согласно оценкам Истерли и Левина
[26] снижаются на 1 процентный пункт (однако, поскольку

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
159
телекоммуникации оказались единственной основной инфраструктурной
переменной, которую им удалось рассчитать, и поскольку
отсутствие различных видов инфраструктуры, по всей
вероятности, сильно сказывается на расчетах, данную оценку
можно, вероятно, отнести к более широкому кругу недостатков
инфраструктуры). Африканские арбитражные суды более подвержены
коррупции, чем суды в других регионах [52]. В результате
фирмы сталкиваются с немалыми трудностями в сфере правового
обеспечения исполнения договоров. Некоторые фирмы могут
преодолеть эти проблемы за счет социальных связей, которые
помогают им искать потенциальных клиентов, в то же время весьма
распространена практика ограничения деятельности кругом
постоянных клиентов [35]. В среде этнических меньшинств, например,
выходцев из Азии, проживающих в Восточной Африке,
и ливанцев, проживающих в Западной Африке, как правило, возникают
более плотные социальные сети, и поэтому представители
меньшинств более успешно, чем африканские предприниматели,
отыскивают новых клиентов [7]. Проблема правового обеспечения
исполнения договоров, таким образом, уменьшает конкуренцию
на рынке и сокращает потенциальные прибыли от торговли
при одновременном укреплении доминирующего положения
меньшинств в сфере бизнеса.
Низкий уровень услуг, предоставляемых государством домохозяйствам,
проявляется в недостаточном уровне образования, слабой
системе здравоохранения и низкой эффективности сопутствующих
услуг. Как показали результаты исследования расходов на
начальное образование в Уганде, школы в среднем получают менее
30% ассигнований министерства финансов, не связанных с
оплатой труда [1]. Экспансия государственного сектора привела
к снижению частной инициативы. Поскольку государство оставило
за собой главные сферы экономической деятельности (в том
числе нередко транспорт, маркетинг и банковское дело), а элитные
круги африканского общества выбирали для карьеры скорее
государственный сектор, чем частный, национальное предпринимательство
в Африке развивалось медленно.
Правительства африканских стран создали различные схемы
контроля за экономикой. В некоторых странах, например, в Эфиопии,
Анголе и Танзании, существовала широкомасштабная система
контроля за ценами, которая «стимулировала» частных субъектов
экономической деятельности к снижению объемов производства
— по крайней мере в части, касающейся официально про-

160
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
даваемой продукции. Эти правительства зачастую пытались компенсировать
такие «стимулы» за счет принудительного установления
плановых показателей, однако в результате часто наблюдался
резкий спад экономической активности. Еще больше распространена
практика значительного регулирования деятельности
коммерческих структур. Например, в течение многих лет
фирмы-товаропроизводители, желающие работать в Кении, должны
были получать у действующих производителей письма об отсутствии
возражений, что приводило к заведомо низкому уровню
конкуренции. Когда в Уганде правительство отменило требование
о перевозке кофе исключительно по железной дороге, рынок
автомобильных перевозок вырос в такой степени, что начали
образовываться новые фирмы, что, в свою очередь, разрушило
существовавшее картельное соглашение и почти наполовину
снизило стоимость грузовых перевозок. Сходным образом в Танзании
в течение длительного времени, когда существовало значительное
регулирование рынка сельскохозяйственной продукции,
торговые наценки на зерно были вдвое выше сложившихся
до введения регулирования и после его отмены [6]. В этот период
цены на продукты питания подверглись существенно более
резким колебаниям: между 1964 и 1980 гг. коэффициент вариации
(т. е. отношение среднеквадратического отклонения к среднему)
цен на кукурузу в районных центрах вырос в два раза, а потом резко
снизился после либерализации рынка.
Вмешательство государства в экономику подорвало работу рынков
товарной продукции во многих странах. Частная торговля, которую
зачастую вели в основном этнические меньшинства, например,
индийцы в Восточной Африке и ливанцы в Западной Африке,
иногда запрещалась. Особенно разрушительным было вмешательство
(имевшее место даже в странах с относительно благоприятной
рыночной средой, например, в Кении) в форме запрета на межрегиональную
частную торговлю продуктами питания. В тех местах,
где государственные торговые монополии сосредоточили усилия
на обеспечении городских районов продовольствием, эта мера
вынудила крестьян отказаться от выращивания непродовольственных
экспортных культур, так как они не могли рассчитывать на приобретение
продуктов питания в своей местности.
Поскольку политическую базу правительств африканских стран
составляло городское население, крестьянство облагалось большими
налогами. При этом государственные агрономические исследования,
призванные способствовать «зеленой революции»,

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
161
в Африке на основе подбора подходящей для данной местности
комбинации микроэлементов, были в загоне. Основным источником
роста в сельском хозяйстве стал постепенный переход мелких
владельцев земельных угодий на товарные культуры, однако
этот процесс замедлился из-за ценовой политики властей [6]. Несмотря
на то, что правительства африканских стран поддерживали
промышленное производство, база для роста промышленности
в регионе также оказалась подорванной, поскольку политика,
проводимая в области торговли и валютного курса, заставляла
товаропроизводителей выпускать продукцию в неблагоприятных
с точки зрения конкуренции условиях и исключительно для
реализации на мелких и контролируемых внутренних рынках.
Предпочтительное отношение со стороны правительств к городскому
населению изначально обусловило неравный подход
при определении размера оплаты труда работников. В самом начале
постколониального периода минимальный уровень заработной
платы увеличился, профсоюзы приобрели влияние, что привело
к существенному увеличению уровня оплаты труда, но следовавшая
затем инфляция, как правило, постепенно уменьшала
минимальную заработную плату настолько, что в большинстве
стран Африки неэластичность заработной платы на рынке труда
в настоящее время не является серьезным препятствием для экономического
роста. Исключение составляют Южная Африка, где
на рынке труда сейчас, по всей видимости, происходит процесс
корректировки реальной заработной платы, Эфиопия, где уровень
инфляции является низким, а также страны «зоны франка» —
13 бывших французских колоний в Западной и Центральной Африке,
валюты которых привязаны к французскому франку. Несмотря
на то, что высокий уровень оплаты труда, как правило, не мешает
экономическому развитию стран Африки, процесс заполнения
вакансий на рынках труда неэффективен, поэтому смена работы
может принести необычно большие выгоды [43]. Это связано
с высокой стоимостью рыночной информации; например,
газеты стоят дорого и выходят небольшими тиражами.
Финансовые рынки подвержены значительному регулированию.
Банки дают целевые кредиты правительству, государственным
предприятиям или «стратегическим» отраслям экономики в
условиях весьма ограниченного финансового посредничества и
фактического отсутствия конкуренции между финансовыми учреждениями.
Общепринятым индикатором масштаба финансового
посредничества, так называемой «финансовой глубины» явля-

162
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
ется отношение денежного агрегата М2 к ВВП. Несмотря на то,
что финансовая глубина Африки много меньше, чем у других развивающихся
регионов, имеющиеся данные показывают, что это
может иметь лишь ограниченное влияние на ее рост. Например,
согласно оценкам Истерли и Левина [26], отсутствие финансовой
глубины снижает годовые темпы роста лишь на 0,3 процентных
пункта. Сходным образом результаты микроэкономического
исследования товаропроизводителей показывают, что отсутствие
внешнего финансирования не обязательно приводит к сдерживанию
инвестиций в промышленность [35].
Внешние факторы — факторы «объективной неизбежности»
Африка обладает лучшим по сравнению с Азией географическим
положением с точки зрения доступа к большинству рынков
развитых стран. В то же время большинство африканцев живет
намного дальше от побережья или судоходных рек, чем население
других регионов мира, и поэтому вынуждено нести более
высокие транспортные расходы, связанные с экспортом (это показано
в табл. 16). Кроме того, бóльшая часть населения Африки
живет в странах, расположенных в глубине континента, и проблема
расстояния осложняется наличием политических барьеров.
Даже относительно открытая граница, например, между США и
Канадой, может существенно затруднять торговлю: торговля внутри
провинций Канады и между штатами США намного оживленнее,
чем между районами США и Канады, находящимися на таком
же расстоянии [42]. Страны, расположенные внутри континента,
со всех сторон окружены границами, которые могут стать
непреодолимым барьером для торговли, даже если у этих стран
хорошие отношения с соседями. Регрессии, объясняющие экономический
рост, как правило, показывают, что расположение внутри
континента приводит к снижению темпов экономического
роста страны примерно на 0,5% в год.
Другой аспект влияния внешних факторов «объективной неизбежности»
заключается в том, что Африка экспортирует весьма
ограниченную номенклатуру сырья с изменчивыми ценами,
которые неуклонно снижались начиная с 60-х годов. Ухудшение
условий торговли таким сырьем, несомненно, способствовало
замедлению темпов экономического роста Африки. Однако вопрос
о том, сказалась ли отрицательно на экономике изменчивость
условий торговли, остается спорным. Дитон и Миллер [21]

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
163
почти не обнаружили фактов краткосрочного разрушительного
воздействия. В то же время анализ конкретных примеров показывает,
что такое воздействие часто проявлялось в более долгосрочной
перспективе. Инвестиции предоставлялись на короткое
время, в течение которого себестоимость капитала повышалась
вследствие строительного бума, при этом наблюдалась дестабилизация
государственного бюджета: расходы увеличивались во
время бума, потом их было трудно сократить [49; 16].
Африке удалось привлечь значительно больше финансовой
помощи на душу населения, чем другим регионам мира. Согласно
правилам распределения донорских средств предпочтение отдается
странам с меньшей численностью населения и более низкими
доходами, а также бывшим колониям; африканские страны
удовлетворяли всем трем критериям. Долгое время велись споры
о том, способствовала ли такая помощь экономическому росту или
подрывала его (обзоры на эту тему см. в [31; 3]). На раннем этапе
критики заявляли, что такая помощь снижала стимулы для правильного
управления развитием стран (см., например, [5]). Начиная
с 80-х годов Всемирный банк и Международный валютный
фонд пытались поставить вопрос получения помощи в зависимость
от корректировки политики. При этом в ходе экономического
анализа не было выявлено сколько-нибудь существенного
влияния такой помощи на политику: в той степени, в какой помощь
побуждает изменять или воздерживаться от изменения политического
курса, эти два вектора, по всей видимости, компенсируют
друг друга. Однако было доказано, что влияние помощи
на экономический рост зависит от проводимой политики. При
правильной политике помощь способствует существенному увеличению
темпов роста, тогда как при ошибочном политическом
курсе наблюдается быстрое падение капиталоотдачи, и помощь
перестает оказывать существенное влияние на экономический
рост. Этот результат подтверждается независимо от критериев
оценки эффективности политики, будь то объективные показатели
бюджетной сферы и валютного курса [9] или субъективные,
но стандартизированные рейтинги Всемирного банка, относящиеся
к более широкому набору политических мер [11]. До недавнего
времени политическая среда во многих африканских странах
не обеспечивала условий для того, чтобы помощь могла существенно
способствовать достаточному экономическому росту.
Поэтому мнение Бауэра [5] о том, что причиной медленного роста
экономики Африки была крупномасштабная помощь, не под-

164
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
тверждается; напротив, практика позволяет сделать предположение,
что Африка упустила возможность увеличения экономического
роста за счет такой помощи.
Чистый объем помощи африканским странам за исключением
Южной Африки и стран — экспортеров нефти (условия торговли
которых улучшились) начиная с 1970 г. оказался на 50% больше,
чем потери дохода, вызванные ухудшением условий торговли.
Таким образом, сложившаяся ситуация была аналогична росту
налогообложения экспорта: экспортеры теряли доходы из-за условий
торговли, тогда как правительства их стран получали деньги
за счет помощи.
Внешние факторы — политика
На протяжении последних десятилетий правительства африканских
стран проводили в области обменного курса и торговли
политику, которая была неявно направлена против экспорта и
привела к накоплению большого внешнего долга. По целому ряду
показателей в Африке существует намного больше препятствий
для торговли и более искаженных обменных курсов, чем в других
регионах мира [25; 48]. Обменный курс был, как правило, чрезмерно
завышен, что отражало заинтересованность политической
элиты в дешевом импорте. Тарифы и налоги на экспорт в Африке
намного выше, чем в других регионах, отчасти из-за отсутствия
других источников налоговых поступлений, необходимых для
финансирования расширяющегося государственного сектора.
Объем экспорта резко снизился в результате налогообложения
вывоза сельскохозяйственных культур. Например, как свидетельствуют
наблюдения Деркона [22], объем экспорта хлопка из Танзании
при отсутствии налогообложения мог бы оказаться на 50%
выше. Количественные ограничения в отношении импорта также
использовались в значительных масштабах, несмотря на то,
что не приносили никаких поступлений. Часто они вводились изза
сложностей, связанных с точным определением потребностей
в импорте, в условиях, когда правительство пыталось обеспечить
устойчивость обменного курса при весьма ограниченных валютных
резервах. Возможно, такие ограничения сохранялись потому,
что открывали возможности для коррупции, поскольку за взятку
их часто можно было обойти.
В литературе по проблемам мирового экономического роста
установилось единство мнений относительно того, что завышен-

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
165
ный обменный курс и жесткие торговые ограничения вредны для
экономики, хотя спор о влиянии более умеренных торговых ограничений
не окончен [47]. Существуют вполне определенные
причины, объясняющие, почему плохие показатели Африки в
сфере экспорта могли оказать особенно разрушительное воздействие
на ее экономическое развитие. Начиная с 1980 г. уровень
доходов от экспорта на душу населения в Африке резко снизился,
что, в свою очередь, привело к резкому сжатию объема импорта
как средств производства, так и промежуточных ресурсов. Более
того, поскольку африканские страны намного меньше по размеру,
чем другие страны мира, внешние барьеры оказали значительно
большее разрушительное воздействие [14].
К началу 90-х годов у целого ряда африканских стран образовался
ничем не обеспеченный внешний долг, накопленный главным
образом государственными учреждениями. Видимо, это стало
результатом необдуманных решений, принятых в прошлом. С
теоретической точки зрения высокий уровень государственного
долга не способствует частным инвестициям, так как существуют
опасения, что будут введены новые налоговые обязательства. Это
мнение небезосновательно, поскольку ошибочная политика ведет
к снижению ВВП, хотя высокое соотношение долга к ВВП в качестве
объясняющей переменной может быть использовано просто
как показатель слабой политики в более широком смысле [27].
Политика или факторы «объективной неизбежности»?
Простое противопоставление политических факторов и причин
«объективной неизбежности» является, конечно же, упрощением:
проявление различных на первый взгляд экзогенных факторов
нередко становится результатом той или иной политики
и, наоборот, проводимая в африканских странах политика может
быть отражением воздействия экзогенных факторов.
Рассмотрим некоторые из таких факторов, уже упомянутых
ранее в разделе о роли причин «объективной неизбежности».
Например, утверждение Сакса и Уорнера [48] о том, что основной
причиной медленного экономического роста Африки являются
географические и демографические факторы, основывается
преимущественно на том, что в отличие от большинства регионов
Латинской Америки и Азии Африка не прошла через переходный
этап снижения уровня рождаемости. Однако логичнее
предположить, что сохранение на континенте высокого уровня

166
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
рождаемости является следствием низких темпов экономического
роста, а не их причиной. При малых возможностях трудоустройства
для молодых женщин выбор «дети или карьера» по сути
не стоит, а низкая практическая отдача от образования в обществе,
где хорошую работу дают преимущественно по политическим
соображениям, приводит к тому, что многие родители не видят
смысла давать детям образование.
Утверждение о том, что сосредоточение населения в удаленных
от побережья районах является экзогенным фактором, сдерживающим
экономический рост, также спорно: это обстоятельство
можно рассматривать как результат воздействия эндогенных
факторов, например, низких темпов роста приморских городов.
В свою очередь, медленное развитие расположенных на побережье
городов объясняется отчасти низкими темпами урбанизации,
связанными с отсутствием индустриализации, а отчасти — с нашедшим
выражение в политике предубеждением против приморских
городов. Так, столицы Нигерии и Танзании были перенесены
с побережья во внутренние районы. В странах, где такого предубеждения
не было, например, в Кот-д’Ивуар, в течение 70-х годов
население прибрежных районов росло так быстро, что смогло
впитать в себя обширный поток иммигрантов из не имеющей
выхода к морю Буркина-Фасо. В момент пика этого процесса иммигранты
составляли 40% жителей Кот-д’Ивуар.
Далее следует отметить, что отсутствие выхода к морю совсем
не обязательно является фактором, негативно влияющим на развитие
экономики. Стоимость международных грузоперевозок в
развитых странах, например, в Швейцарии, ниже среднего уровня,
поскольку их экономика ориентирована на соседей. Не имеющие
выхода к морю африканские страны торгуют с Европой, так
что соседи для них — препятствие, а не торговые партнеры. Такая
система торговли отчасти определяется пережитками колониального
прошлого, однако имеются и другие причины: торговые
барьеры, созданные на континенте после обретения африканскими
странами независимости, низкие темпы экономического
роста. По сути дела, соседние рынки были недоступны и непривлекательны
для стран, не имеющих выхода к морю, и это
отнюдь не вдохновляло последних на то, чтобы переориентировать
экономику на эти рынки. Наконец, тот факт, что экспортная
деятельность африканских стран по-прежнему сосредоточена в
основном на немногих видах сырьевых товаров (что уже упоминалось
выше в связи с объективными причинами обеспеченно-

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
167
сти сырьевыми ресурсами), вероятно, также отражает ряд решений,
принятых в рамках государственной политики. Другое направление
экспортной деятельности также наталкивается на различные
препятствия, как непосредственные (например, завышенные
обменные курсы), так и косвенные (высокие операционные
издержки). Неправильная политика привела к тому, что Африка
оказалась в относительно невыгодном положении в такой требующей
значительного количества операций области, как товарное
производство.
Теперь обсудим другой аспект проблемы — вопрос о том, что
некоторые из рассмотренных нами дисфункциональных направлений
политики могут быть обусловлены воздействием экзогенных
факторов. Антиэкспортная политика, которая, как уже указывалось,
сдерживает экономический рост, может быть результатом
проживания большинства населения вдали от побережья [29].
Можно слышать утверждения, что в таких странах ниже эластичность
роста по открытости и потому меньше стимулов для развития
экономической открытости. Однако нынешнее положение на
африканском континенте не подтверждает такую точку зрения.
Согласно стандартизированным политическим рейтингам Всемирного
банка (эта информация является в настоящее время закрытой),
все пять стран, имеющие наихудшие рейтинги на континенте,
имеют выход к морю, а многие из наиболее благополучных
государств таковым не располагают. Еще один пример: вероятно,
ограничения импорта вводились, по крайней мере изначально,
для предотвращения дальнейших потрясений в области
торговли вроде тех, что возникают из-за зависимости от экспорта
сырья [16]. Упор на природные ресурсы может привести и к
другим ошибкам при формировании политического курса. Например,
политические решения оказываются менее конструктивными,
если политика преследует цель увеличить плату за использование
недр, а вытеснение из экономики экспорта готовой продукции
делает невозможным появление лобби, которое стало бы
прежде всего настаивать на экономической открытости.
Будучи эндогенной по отношению к неизменным факторам,
таким, например, как географическое положение, политика испытывает
влияние накопленного опыта. В обществе, где высока
степень экономического риска, может наблюдаться тенденция к
созданию экономических моделей, нацеленных не на простое
извлечение дохода, а на распределение доходов, например, путем
создания большего числа рабочих мест в государственном

168
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
секторе. Учитывается также прошлый негативный опыт. Наиболее
радикальные экономические реформы проводились, как правило,
в тех африканских странах, которые пережили самые серьезные
экономические кризисы, например, в Уганде и Гане. При
этом стремящиеся побороть экономические трудности африканские
страны не находят примеров для подражания в своем регионе.
В Восточной Азии такими примерами были Гонконг, Сингапур,
Тайвань и Корея, в Латинской Америке — Чили (начиная с
конца 70-х годов). Важно иметь позитивные примеры на собственном
континенте, поскольку они ближе и понятнее. Как только
появятся «свои» примеры экономического успеха, новая реальность
заставит исследователей отказаться от рассуждений о
том, что Африка обречена на неконструктивную политику в силу
своего географического положения, хотя географические особенности
континента, возможно, и сыграли определенную несущественную
роль в формировании неверной политики в первые
десятилетия после обретения независимости.
С точки зрения эконометрики весьма сложно отделить влияние
политических решений от воздействия факторов «объективной
неизбежности». В регрессиях, оцениваемых методом наименьших
квадратов, используемых обычно при анализе экономического
роста в Африканском регионе, в качестве зависимой переменной
выступает средний показатель роста за длительный
период, а в качестве объясняющих переменных — различные величины,
связанные с политикой или факторами «объективной
неизбежности». В зависимости от применяемого определения
роль политики может показаться более значительной по сравнению
с ролью факторов «объективной неизбежности», и наоборот.
Можно взглянуть на этот вопрос иначе: политика меняется во
времени, тогда как отрицательные факторы «объективной неизбежности»,
например, географическое положение, остаются неизменными.
Используя подобный метод, Даймонд [24] предложил
убедительное, основанное на историческом подходе объяснение,
почему географические факторы, такие, как имеющаяся в
данном регионе ось «север — юг», обусловили медленные темпы
развития сельского хозяйства в период до европейской колонизации
в связи с технологической изоляцией и малыми масштабами
производства. В то же время, поскольку колонизация смягчила
некоторые из этих негативных факторов (одновременно породив
новые), опыт, накопленный до XX в., не вполне пригоден
для объяснения тенденций развития последних десятилетий.

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
169
Недавний же опыт по преимуществу свидетельствует, что политика
играет более значимую роль, чем факторы «объективной
неизбежности». Известно, что в первой половине XX в. и вплоть
до начала 70-х годов на африканском континенте наблюдался относительно
быстрый экономический рост, что, очевидно, свидетельствует
не в пользу версии, что данный регион «обречен судьбой»
на замедленное развитие. Замедление экономического роста
произошло в 70-х годах вместе с огосударствлением экономики
и появлением антиэкспортных тенденций в политике. Более
того, в Ботсване, которая выделяется относительным благополучием
среди царящего в Африканском регионе экономического
хаоса, темпы экономического роста были самыми высокими в
мире, несмотря на наличие там таких очевидно негативных экзогенных
факторов, как отсутствие выхода к морю и чрезвычайно
низкая плотность населения.
Наиболее изощренное эконометрическое исследование того,
существуют ли в Африке какие-либо факторы, имеющие глубинную
взаимосвязь с низкими темпами экономического развития,
провела Хёффлер [33]. Пытаясь обнаружить общий для всего континента
фактор, она использовала регрессии на панельных данных
за пятилетние периоды с 1965 по 1990 гг. В первой части исследования
рассматривалась простая модель экономического роста,
в которой в качестве объясняющих переменных были использованы
первоначальный доход, капиталовложения, прирост населения
и состояние общего образования. Затем коэффициенты
этих переменных использовались для вычисления остатков регрессии,
после чего Хёффлер оценивала регрессию остатков на
региональные дамми. Дамми для Африки оказывается малым и
статистически незначимым, что означает, что поддающегося исследованию
неизменного общеафриканского фактора не существует.
В то же время Хёффлер установила, что отсутствие выхода
к морю и местонахождение страны в тропической зоне являются
факторами, сдерживающими экономический рост, а именно эти
факторы присущи большинству африканских стран. Данные факторы
в совокупности могут привести к снижению темпов экономического
роста африканских стран на 0,4 процентных пункта
по сравнению с темпами роста в других развивающихся регионах.
Представляется вполне вероятным, что в далеком прошлом экономика
африканских стран страдала от таких факторов, как осложненный
доступ к водным транспортным путям и невыгодное географическое
положение континента, однако доводы, что данные фак-

170
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
торы сохранили свою значимость по сей день, представляются малоубедительным.
Не надо забывать, что к 1950 г. доход на душу населения
в Африке был выше, чем в Южной Азии, и вплоть до середины
70-х годов оставался примерно на том же уровне, что и в указанном
регионе. Прибрежные страны Африки имеют в сущности условия
ничем не хуже по сравнению с имеющими выход к морю странами
Азии или Бразилией, хотя характерные для них типы почвы
ставят непростую задачу для агрономических исследований.
Задача выявления дисфункциональных тенденций, наблюдавшихся
вплоть до недавнего времени в политике стран региона,
напротив, не представляет особой сложности. Согласно рейтингам
Всемирного банка даже в 1998 г. политическая среда на континенте
оставалась худшей в мире. Данные микроэкономического
анализа показывают, каким образом эти тенденции в политике
негативно сказались на развитии фирм. Слабая инфраструктура,
неудовлетворительное правовое обеспечение реализации контрактов
и непредсказуемость политики делают поставки ввозимых
ресурсов производства ненадежными. В этой ситуации фирмы
преимущественно предпринимали меры, направленные на
снижение рисков: создавали большие запасы ввозимых ресурсов,
обзаводились электрогенераторами и ограничивали круг партнеров
хорошо известными предприятиями. Другой мерой было
уменьшение объема капиталовложений. В результате сложилась
парадоксальная ситуация: при высокой предельной доходности
капитала уровень капиталовложений очень низок, даже у компаний,
не имеющих проблем с ликвидностью. В Африке эластичность
капиталовложений по прибыли может составлять всего 0,07
[35]. Некоторые последствия ошибочной политики с большим
трудом поддаются устранению. Например, колониальные правительства
в Африке не заботились о том, чтобы население имело
возможность получить образование, особенно среднее. Хотя после
обретения независимости правительства африканских стран
вскоре начали проводить совсем иную политику в отношении образования,
на протяжении последних 30 лет уровень человеческого
капитала на континенте был гораздо ниже, чем в других
регионах. В то же время следует отметить, что в результате быстрого
развития сферы народного образования разрыв между Африкой
и другими регионами сократился.
Даже если не разделять ту точку зрения, что низкие темпы экономического
развития в Африке объясняются в основном политическими
причинами, и считать, что главную роль в этом игра-

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
171
ют факторы «объективной неизбежности», то и тогда нельзя утверждать,
будто Африка «обречена» на замедленное по сравнению
с другими регионами развитие. Влияние некоторых из негативных
факторов, связанных с тропическими условиями на континенте,
может быть преодолено путем создания новых вакцин
или выведения новых сортов сельскохозяйственных культур. Более
того, у Африки есть два преимущества перед другими регионами,
и преимущества эти способны в будущем стимулировать экономический
рост, компенсируя действие присущих региону негативных
факторов: имея более низкий уровень дохода на душу населения,
Африка могла бы выиграть от сближения с более богатыми
странами; получая большие объемы помощи, она могла бы
использовать их на цели развития. Если бы политика африканских
стран была столь же конструктивной, как у государств других
регионов, получаемая помощь и сближение с более богатыми
странами позволили бы даже государствам, расположенным внутри
континента в тропическом поясе, на протяжении нескольких
десятилетий иметь более высокие темпы экономического роста,
чем другие развивающиеся государства. Хотя исследования с применением
регрессий показывают, что в конце концов после стабилизации
уровня доходов в таких странах доход оказался бы
ниже, чем у более выгодно расположенных государств, справедливость
даже этого вывода вызывает сомнения. Если бы в прибрежных
африканских странах произошел интенсивный экономический
рост, то отсутствие выхода к морю у соседей перестало
бы быть негативным фактором, поскольку последние получали
бы выигрыш от развития взаимной торговли.
Внутренние или внешние факторы?
До недавнего времени было принято считать, что проблемы Африки
в первую очередь объясняются ее внешними связями, хотя
некоторые аналитики связывали сложившуюся ситуацию с такими
политически обусловленными факторами, как недостаток экономической
открытости и рынков, другие называли в качестве причин
плохих экономических показателей стран региона чрезмерную зависимость
от некоторых видов товаров, цены на которые нестабильны
и имеют тенденцию к снижению. По нашему мнению, утверждение,
что плохие показатели Африки проистекают из ее чрезмерной
зависимости от определенных видов товаров, выглядит в последние
годы неубедительно: Африка утратила часть прежней доли на миро-

172
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
вом рынке по важнейшим статьям своего экспорта, причем по некоторым
из них весьма существенную. Основной акцент в обсуждении
теперь сместился на выявление причин, лежащих в основе плохих
внутренних показателей, и, соответственно, рассмотрение внутренних
факторов. Внутренние факторы, как мы уже указывали, делятся
на факторы «объективной неизбежности» (например, то, что бóльшая
часть Африки лежит в зоне тропического климата) и факторы
политические. По сути мы считаем, что внутренняя политика, не
имеющая в основном отношения к торговле, сегодня, возможно, является
главным препятствием на пути роста большинства африканских
стран.
Чтобы обосновать это утверждение, обратимся к вопросу, почему
в Африке не удалось провести индустриализацию. Может возникнуть
представление, что Африка обречена на неконкурентоспособность
в сфере товарного производства из-за того, что большие
запасы природных ресурсов дают ей сравнительное преимущество
в добывающих отраслях [53]. Но хотя Африка имеет сравнительное
преимущество в области природных ресурсов, зарплата
в африканских странах в настоящее время настолько низка, что
если бы промышленность там достигла такой же производительности,
как в других регионах, она стала бы конкурентоспособной.
Следовательно, надо разобраться в причинах низкой производительности.
В сложившейся ситуации африканские производящие отрасли
находятся в плену у низкой производительности. Вследствие того,
что африканские фирмы ориентированы на весьма ограниченные
внутренние рынки, они не могут с выгодой для себя использовать
связи с крупномасштабными рынками и не сталкиваются
со сколько-нибудь серьезной конкуренцией; их технологическое
отставание от остального мира очень велико, им нужно многому
учиться. Все это позволяет предположить, что производящие
отрасли африканских стран имеют чрезвычайно большой потенциал
роста производительности за счет экспорта. Однако большинству
африканских фирм не удается встать на этот путь. Это
происходит из-за того, что нередко возникает проблема высокой
себестоимости, обусловленной другими причинами. Как уже было
отмечено, в регионе очень высоки операционные издержки. Поскольку
транспортная система ненадежна, фирмам обычно приходится
делать большие запасы ввозимых ресурсов, чтобы обеспечить
бесперебойность производства, и это при том, что процентные
ставки в регионе выше, чем где-либо. Уровень развития

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
173
телекоммуникаций намного ниже, чем в других регионах. При
плохой работе судебной системы нет уверенности, что удастся добиться
от партнеров выполнения контрактных обязательств, поэтому
фирмы неохотно заключают сделки с новыми партнерами,
что, в свою очередь, мешает развитию конкуренции на рынке.
Высокие операционные издержки довольно сильно сказываются
на показателях производящих отраслей. По сравнению с добывающими
эти отрасли тяготеют к высокой доле промежуточных
затрат и низкой доле добавленной стоимости в конечной
цене. Следовательно, доля операционных издержек по отношению
к добавленной стоимости там гораздо выше. Присущее Африке
относительное превосходство в области экспорта природных
ресурсов укрепилось благодаря государственной политике,
которая привела к тому, что производящие отрасли стали неконкурентоспособны
по сравнению с добывающими. Политика африканских
государств объективно сдерживает развитие в регионе
экономической деятельности, связанной с совершением значительного
количества операций.
Заключение: возможен ли экономический рост Африки в будущем?
В середине 90-х годов темпы экономического роста в среднем
в странах Африки ускорились, и произошел разрыв в уровнях развития
отдельных государств. Несколько стран, таких, как Уганда,
Кот-д’Ивуар, Эфиопия и Мозамбик, продемонстрировали быстрые
темпы роста, в то время как Демократическая Республика
Конго и Сьерра-Леоне были ввергнуты в гражданские беспорядки.
Понятие «Африка» утратило прежнюю определенность. Улучшение
средних показателей и увеличение разрыва в уровнях экономического
развития отдельных стран были напрямую связаны
с изменениями в политике. В 90-х годах были исправлены наиболее
вопиющие ошибки в фискальной и торговой политике, а также
пересмотрены нереальные курсы обмена валют. Хотя по составленному
в 1998 г. рейтингу Всемирного банка Африка в целом
оставалась наиболее неблагополучным регионом в плане политики,
разброс в политических тенденциях различных государств
там был больше, чем в других регионах.
В то же время ускорение темпов экономического роста совпало
не только с переменами в политической области, но и с изменением
условий торговли. Инвестиции в странах Африки в настоящее
время составляют только 18% ВВП. Это намного мень-

174
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
ше, чем в других регионах: например, в Южной Азии инвестиции
составляют 23%, в то время как в странах с более низким средним
уровнем дохода — 29%. Но даже эти цифры не дают полной
картины реального дефицита инвестиций. Средства производства
в Африке стоят намного дороже, чем в среднем в мире, и при
пересчете доли инвестиций по соответствующим международным
ценам она уменьшается почти наполовину. Хотя невозможно точно
провести границу между государственными и частными инвестициями,
можно предположить, исходя из имеющихся оценок,
что дефицит инвестиций в Африке связан с низким уровнем инвестиций
со стороны частных инвесторов. Следовательно, невозможно
обеспечить устойчивый экономический рост без значительного
увеличения частных инвестиций.
Если трактовать эти факты с оптимистической точки зрения,
можно предположить, что замедленные темпы экономического
роста Африки с начала 70-х по 90-е годы включительно были связаны
с проводившейся тогда политикой, в результате которой
экономика региона стала менее открытой для внешней торговли.
Эта политика была в значительной степени пересмотрена на
протяжении последнего десятилетия, и если корень зла заключался
в ней, у Африки теперь появились хорошие возможности
для дальнейшего экономического развития.
Пессимистический подход сводится к тому, что проблемы стран
Африки имеют «врожденный» характер и зачастую связаны с географическим
положением. Такая точка зрения означает, что экономическое
развитие Африки зависит от международных усилий
по созданию на континенте более благоприятных условий. К ним
можно, например, отнести исследования, направленные на искоренение
тропических заболеваний, и финансирование строительства
транспортных артерий, связывающих побережье с внутренними
районами. Тезис о том, что экономические проблемы Африки
вызваны этнолингвистической раздробленностью, также предполагает
необходимость решения ряда чрезвычайно сложных задач.
Наша версия далека от обеих крайних точек зрения. Мы считаем,
что хотя внешне ориентированная экономическая политика в
прошлом была фактором, сдерживавшим экономический рост в
Африке, она претерпела изменения. Сегодня основные проблемы
кроются во внутренней политике, особенно в крайне низком уровне
услуг, предоставляемых государством. Преодолеть эти проблемы
намного сложнее, чем изменить политику в отношении обменных
курсов и условий торговли, поэтому необходимо предпринять бо-

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
175
лее интенсивные меры для проведения политической реформы. В
то же время даже широкомасштабная политическая реформа в этой
области сама по себе недостаточна для улучшения ситуации с частными
инвестициями, так как политические реформы поначалу всегда
вызывают некоторое недоверие. Рейтинговые агентства считают
Африканский регион зоной самого высокого в мире риска для
инвестиций. Разумеется, есть свидетельства, что Африка терпит
урон от того, что инвесторы считают ее «ненадежным» регионом.
Анализ мировых рейтингов риска показывает, что хотя они отчасти
объяснимы с точки зрения основных экономических принципов,
присущие Африканскому региону риски в них преувеличены как раз
в нарушение этих принципов [32]. Кстати, вопреки им же частных
инвестиций в Африке значительно меньше, чем должно быть по
логике вещей [36]. Это показывает, что инвесторы рассматривают
Африку как нечто относительно однородное.
Представление о том, что инвестиции в Африке связаны с высоким
риском, может частично измениться со временем, но реформаторским
правительствам африканских государств необходимо
взять на себя обязательство отстаивать экономические преобразования.
На международном уровне правительства африканских
стран должны стремиться к соблюдению принципов, установленных
Всемирной торговой организацией, и строить экономические
отношения с Европейским союзом на базе взаимных
обязательств по широкому кругу вопросов, а не на основе односторонних
торговых предпочтений. Во внутренней политике
наблюдается тенденция к свободе прессы и независимости центральных
банков, а также органов, обеспечивающих доходы бюджета;
все эти меры должны способствовать укреплению атмосферы
открытости и демократии, которая, вероятно, будет способствовать
проведению экономических реформ.
Авторы выражают благодарность Элану Гельбу и Сатье Яламанкили за
подготовку расчетов соотношения торговых убытков и получаемой помощи.
Первоначальный вариант настоящей статьи был представлен вниманию
участников симпозиума, организованного Фондом Эндрю Мэллона
и проведенного 7 января 1999 г. в Принстонском университете (Принстон,
штат Нью-Джерси). В настоящей статье были учтены замечания
участников симпозиума и редакторов. Результаты исследования, мнения
и выводы, изложенные в настоящей работе, принадлежат исключительно
авторам, и могут не отражать позицию Всемирного банка, его исполнительных
директоров или стран, которые они представляют.

176
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
Литература
1. Ablo E., Ritva R. Do Budgets Really Matter? Evidence from Public Spending on
Education and Health in Uganda. — S. l., 1998. — (Policy Research Working Paper /
World Bank; № 1926).
2. African Development Report / African Development Bank. — Oxford: Oxford
Univ. Press, 1998.
3. Assessing Aid: What Works, What Doesn’t and Why: Policy Research Report /
World Bank. — Oxford: Oxford Univ. Press, 1998.
4. Bates R. H. Essays in the Political Economy <strong>of</strong> Rural Africa. — Cambridge: Cambridge
Univ. Press, 1983.
5. Bauer P. T. The Effects <strong>of</strong> Aid // Encounter. — 1982. — Nov.
6. Bevan D. L., Collier P., Gunning J. W. Agriculture and the policy environment:
Tanzania and Kenya. — Paris: OECD, 1993.
7. Biggs T., Raturi M., Srivastava P. Enforcement <strong>of</strong> Contracts in an African Credit
Market: Working Capital Financing in Kenyan Manufacturing. — S. l., 1996. — (RPED
Discussion Paper, Africa Region, World Bank).
8. Bloom J., Sachs J. Geography, Demography and Economic Growth in Africa //
Brookings Papers in Economic Activity. — 1998. — 2. — P. 207—295.
9. Burnside C., Dollar D. Aid, Policies and Growth. — S. l., 1997. — (Policy Research
Working Paper / World Bank; № 1777).
10. Collier P. The Political Economy <strong>of</strong> Ethnicity // Proceedings <strong>of</strong> the Annual
Bank Conference on Development Economics / B. Pleskovic, J. E. Stiglitz, eds.; World
Bank. — Washington DC, 1999.
11. Collier P., Dollar D. Aid Allocation and Poverty Reduction. — Washington DC,
1999. — (Policy Research Working Paper / World Bank; 2041).
12. Collier P., Dollar D. Aid, Risk and the Special Concerns <strong>of</strong> Small States / Policy
Research Department, World Bank. — Washington DC, 1999. — Mimeo,
13. Collier P., Garg A. On Kin Groups and Wages in the Ghanaian Labour Market
// Oxford Bull. <strong>of</strong> Economics and Statistics. — 1999. — 61. — 2. — P. 135—151.
14. Collier P., Gunning J. W. Explaining African Economic Performance // J. <strong>of</strong>
Economic Literature. — 1999. — March. — 37. — 1. — P. 64—111.
15. Collier P., Gunning J. W. The IMF’s Role in Structural Adjustment // Economic
J. — 1999. — Vol. 109. — № 459. — P. 634—651.
16. Collier P., Gunning J. W. with associates. Trade Shocks in Developing Countries:
Theory and Evidence. — Oxford: Oxford Univ. Press (Clarendon), 1999.
17. Collier P., Hoeffler A. On the Economic Causes <strong>of</strong> Civil War // Oxford Economic
Papers. — 1998. — 50. — P. 563—573
18. Collier P., Hoeffler A. Loot-Seeking and Justice-Seeking in Civil War / Development
Research Department, World Bank. — Washington DC, 1999. — Mimeo.

В ЧЕМ ПРИЧИНЫ МЕДЛЕННЫХ ТЕМПОВ РАЗВИТИЯ АФРИКИ?
177
19. Collins S., Bosworth B. P. Economic Growth in East Asia: Accumulation versus
Assimilation // Brookings Papers in Economic Activity. — 1996. — 2. — P. 135—203.
20. Confronting Aids: Policy Research Report / World Bank. — Oxford: Oxford
Univ. Press, 1997.
21. Deaton A., Miller R. International Commodity Prices, Macroeconomic Performance
and Politics in Sub-Saharan Africa // J. <strong>of</strong> African Economies. — 1996. —
5 (Supp.). — P. 99—191.
22. Dercon S. Peasant supply response and macroeconomic policies: cotton in Tanzania
// J. <strong>of</strong> African Economies. — 1993. — 2. — P. 157—194.
23. Dercon S. Wealth, Risk and Activity Choice: Cattle in Western Tanzania // J. <strong>of</strong>
Development Economics. — 1997. — 55. — 1. — P. 1—42.
24. Diamond J. Guns, Germs, and Steel: The Fates <strong>of</strong> Human Societies. — New York:
W. W. Norton & Co., 1998.
25. Dollar D. Outward-Oriented Developing Economies Really do Grow More Rapidly:
Evidence from 95 LDCs 1976-85 // Economic Development and Cultural
Change. — 1992. — 40. — P. 523—544.
26. Easterly W., Levine R. Africa’s Growth Tragedy: Policies and Ethnic Divisions
// Quart. J. <strong>of</strong> Economics. — 1997. — 112. — P. 1203—1250.
27. Elbadawi I. A., Ndulu B. J., Ndung’u N. Debt Overhang and Economic Growth in
Sub-Saharan Africa // External Finance for Low-Income Countries / Z. Iqbal,
R. Kanbur, eds.; IMF Inst. — Washington, DC, 1997.
28. Fafchamps M., Gunning J. W., Oostendorp R. Inventories, Liquidity and Contractual
Risk in African Manufacturing / Department <strong>of</strong> Economics, Stanford Univ. —
S. l., 1998. — Mimeo.
29. Gallup J. L., Sachs J. D. Geography and Economic Growth // Proceedings <strong>of</strong>
the Annual World Bank Conference on Development Economics / B. Pleskovic,
J. E. Stiglitz, eds.; World Bank. — Washington, DC, 1999.
30. Grove A. T. The African Environment // Africa 30 years on / D. Rimmer,
ed. — London: James Currey, 1991.
31. Gwin C., Nelson J. Perspectives on Aid and Development / Johns Hopkins for
Overseas Development Council. — Washington DC, 1997.
32. Haque N. U., Mark N., Mathieson D. J. Risk in Africa: its Causes and its Effects on
Investment // Investment and Risk in Africa / P. Collier, C. Pattillo, eds. — London:
Macmillan, 1999.
33. Hoeffler A. A. Econometric Studies <strong>of</strong> Growth, Convergence and Conflicts:
D. Phil. Thesis / Oxford Univ. — S. l., 1999.
34. Investment and risk in Africa / P. Collier, C. Pattillo, eds. — London: Macmillan,
1999.
35. Investment by Manufacturing Firms in Africa: a Four-Country Panel Data Analysis
/ A. Bigsten, P. Collier, S. Dercon, B. Gauthier, J. W. Gunning, A. Isaksson,
A. Oduro, R. Oostendorp, C. Pattillo, M. Soderbom, M. Sylvain, F. Teal and A. Zeufack
// Oxford Bul. <strong>of</strong> Economics and Statistics. — 1999. — Forthcoming.

178
ПОЛ КОЛЬЕ, ЯН ВИЛЛЕМ ГУННИНГ
36. Jaspersen F., Aylward A. H., Cox A. D. Risk and Private Investment: Africa Compared
with Other Developing Areas // Investment in Risk in Africa / P. Collier,
C. Pattilo, eds. — London: Macmillan, 1999.
37. Knack S., Keefer Ph. Institutions and Economic Performance: Cross-Country Tests
Using Alternative Institutional Measures // Economics and Politics. — 1995. — 7. —
3. — P. 207—228.
38. Kremer M. Population Growth and Technological Change: One Million B.C. to
1990 // Quart. J. <strong>of</strong> Economics. — 1993. — 108. — 3. — P. 681—716.
39. Lee K. S., Anas A. Manufacturers’ Responses to Infrastructure Deficiencies in
Nigeria: Private Alternatives and Policy Options // Economic Reform in Africa /
A. Chibber, S. Fischer, eds.; World Bank. — Washington DC, 1991.
40. Maddison A. Monitoring the World Economy. — Paris: OECD, 1995.
41. Mauro P. Corruption and Growth // Quart. J. <strong>of</strong> Economics. — 1995. — 110. —
P. 681—712.
42. McCallum J. National Borders Matter: Canada-U.S. Regional Trade Patterns
// American Economic Rev. — 1995. — 85. — P. 615—623.
43. Mengistae T. Ethiopia’s Urban Economy: Empirical Essays on Enterprise Development
and the Labour Market: D. Phil Thesis / Univ. <strong>of</strong> Oxford. — S. l., 1998.
44. Pradhan S. Evaluating Public Spending / World Bank Washington DC. — S. l.,
1996. — Discussion Paper 323.
45. Quarterly Digest <strong>of</strong> Statistics / Ghana Central Bureau <strong>of</strong> Statistics. — S. l., 1988.
46. Reinikka R., Svensson J. Investment Response to Structural Reforms and Remaining
Constraints: Firm Survey Evidence from Uganda. — S. l., 1998. — Mimeo,
Africa Region, World Bank.
47. Rodrik D. Making Openness Work: The New Global Economy and the Developing
Countries / Overseas Development Council. — Washington DC, 1999.
48. Sachs J. D., Warner M. Sources <strong>of</strong> Slow Growth in African Economies / J. <strong>of</strong>
African Economies. — 1997. — 6. — P. 335—376.
49. Schuknecht L. Tying Governments’ Hands in Commodity Taxation // J. <strong>of</strong> African
Economies. — 1999. — 8. — 2. — 152—181.
50. Statistical Abstract / Kenya Central Bureau <strong>of</strong> Statistics. — S. l., 1996.
51. Voortman R. L., Sonneveld B. G. J. S., Keyzer M. A. African Land Ecology: Opportunities
and Constraints for Agricultural Development / Centre for World Food Studies,
Free Univ. — Amsterdam, 1999. — Mimeo,
52. Widner J. A. The Courts as Restraints // Investment and Risks in Africa /
P. Collier, C. Pattillo, eds. — London: Macmillan, 1999.
53. Wood A., Mayer J. Africa’s Export Structure in Comparative Perspective // Africa
Development in a Comparative Perspective / UNCTAD. — Geneva, 1998.
54. World Development Indicators / Development Data Center, World Bank. —
Washington, D.C., 1999.

Бароны-разбойники
Дж. Брэдфорд ДеЛонг
Введение
«БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ» — так американский политический и экономический
обозреватель Мэтью Джозефсон [14] назвал экономических
воротил своего времени, которых сегодня мы называем
миллиардерами. Наша капиталистическая экономика — как
и любая капиталистическая экономика — ведет к концентрации
огромного богатства в руках людей, которым повезло оказаться в
нужном месте в нужное время, которые обладали достаточной
целеустремленностью и проницательностью, чтобы разглядеть
определенные экономические возможности и воспользоваться
ими, проявили дальновидность, позволившую им завладеть большой
долей акционерного капитала высокоприбыльного предприятия,
и располагали необходимыми связями, чтобы оградить себя
от политических попыток ограничить рост своего благосостояния,
или делали ставку на политическое покровительство.
Итак, Мэтью Джозефсон назвал таких людей «баронами-разбойниками».
Он хотел напомнить читателям школьные уроки по
истории средневековой Европы и вернуть их в то время, когда
вооруженные копьями головорезы на конях только и делали, что
воевали друг с другом и грабили торговые караваны, которые
Статья базируется на исследованиях, бóльшая часть которых была реализована в рамках
совместного проекта с Клаудией Голдин. Автор выражает благодарность Андерсу
Ослунду, Клаудии Голдин и Роберту Валдману за полезные обсуждения. Автор выражает
благодарность National Science Foundation, the Alfred P. Sloan Foundation и U.C. Berkeley’s
Institute <strong>of</strong> Business and Economic Research за финансовую поддержку.
179

180
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
появлялись под стенами их замков. Он считал, что богатство «баронов»
вовсе не было создано ими самими, а было чем-то вроде
налога, взысканного с честных американских тружеников. С ним
соглашались многие: президент Теодор Рузвельт — республиканец
Рузвельт, чей срок правления пришелся на первое десятилетие
ХХ столетия, — говорил о «богачах-преступниках» и считал, что
политическая и общественная задача правительства заключается
в проведении «антитрестовской» политики, а именно контроле,
ограничении и рассредоточении высокой концентрации экономической
мощи частных лиц.
Защитники «баронов» — и те, кто был попросту куплен (а таких
было большинство), и те немногие, кто старался бескорыстно,
— рисовали совершенно иную картину: миллиардеры служили
примером того, что Америка — это общество неограниченных
возможностей, где реально достичь небывалых высот благосостояния
и успеха благодаря лишь собственному трудолюбию и умению;
они были благодетелями общества, создавшими свои прибыльные
предприятия из чувства долга по отношению к потребителю,
почитаемыми всеми филантропами, «промышленниками-государственниками».
В течение последних ста пятидесяти лет в американской экономике
были времена как относительно благоприятные, так и
неблагоприятные для экономического продвижения миллиардеров.
Стать миллиардером никогда не было просто. Но до 1870 г.
или в период с 1929 по 1980 г. это было почти невозможно. В определенные
же исторические периоды — между 1870 и 1929 гг. и
после 1980 г. — в американской экономике возникала ситуация,
открывавшая пути к накоплению огромного богатства, закрытые
в иные времена.
Так ли важно, насколько экономика способствует накоплению
чрезмерно большого частного капитала? Что происходит с экономическим
ростом, когда экономические условия благоприятны
для появления миллиардеров? Ускоряется он или замедляется?
Какую роль играет при этом политика? Можно ли говорить, что
политические силы в основном враждебны по отношению к владельцам
огромных состояний, или, напротив, они, как правило,
находятся в тесной связке? Что делать, если политическая система
оказывается коррумпированной, выполняя по сути роль органа
по выкачиванию средств у населения и перекладыванию их в
карманы сверхбогачей, имеющих надежные политические связи?
Как бороться с явной и скрытой коррупцией, не снижая при этом

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
181
давления в «двигателе» накопления капитала и экономического
роста?
Все это серьезные вопросы, и в настоящей работе лишь намечаются
пути их решения.
За вступлением следует раздел, где говорится об экономической
истории создания самых крупных состояний Америки за последние
полтора века. Здесь предпринята попытка установить взаимосвязь
между богатством тех, кто находится на самой вершине
распределения благ, и более широкими критериями экономического
неравенства и роста.
Второй раздел посвящен «баронам-разбойникам» XIX столетия.
Как вообще им удалось нажить свои состояния? В третьем разделе
разбираются конкретные случаи, когда политика — политическое
влияние и политические связи — сыграла более существенную,
чем обычно, роль в формировании и сохранении огромных
личных состояний.
Четвертый и последний раздел содержит в некотором роде
оптимистичные выводы. Если наличие миллиардеров не оказывает
существенного влияния на ускорение экономического развития,
то оно по крайней мере и не замедляет его хоть в скольконибудь
значительной степени; кроме того, это явление характеризует
периоды структурных изменений, закладывающих основание
для последующих стремительных прорывов в экономическом
развитии. В условиях демократии попытки сдержать рост
частного капитала могут и не оказать существенного воздействия
на долгосрочные показатели экономического роста. В некоторых
случаях богатство и политическая власть становятся партнерами,
а правительство выступает как орган эксплуатации остальной части
общества в интересах облеченных политической властью
групп. Однако даже коррумпированные демократические правительства
не могут быть коррумпированы до такой степени, а в процессе
накопления огромных личных состояний реализуются подлинно
общественные цели.
Так как данная работа публикуется Фондом Карнеги, я должен
сделать небольшое отступление: среди первых «баронов-разбойников»
был и Эндрю Карнеги, владелец сталелитейных предприятий
на рубеже веков, лидер американской тяжелой промышленности,
впоследствии основавший фонд своего имени в защиту
мира во всем мире — мире, в котором министры иностранных дел
перестали бы думать о бомбах и пулях, а думали бы вместо этого о
развитии торговли и диалога между странами. Подобно большин-

182
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
ству «баронов-разбойников» Карнеги был чрезвычайно противоречивой
фигурой, в нем словно бы сочетались качества сразу нескольких
человек.
Он был сыном шотландского крестьянина, вынужденного переселиться
в Америку после того, как помещики захватили фермерские
земли под пастбища для овец, а появление механического
ткацкого станка лишило средств к существованию около 4%
населения Великобритании, живших ручным ткачеством. Эндрю
Карнеги был необычайно энергичный и смышленый молодой
человек, поступивший по приезде в Америку работать на железнодорожный
телеграф и стремившийся произвести хорошее впечатление
своими усердием и прозорливостью на Томаса Скотта,
управляющего Пенсильванской железной дорогой.
Он стал хозяином сталелитейных заводов, который лучше других
в Америке знал, за какими технологиями производства чугуна
и стали будущее, был настолько проницателен, что понял, в
чем состоят потенциальные возможности экономии, обусловленной
ростом масштаба производства, и разработал оптимальную
деловую стратегию, заключавшуюся в наращивании потенциала
задолго до повышения спроса и последующем сбыте продукции
на рынке по более дешевым, чем у конкурентов, ценам.
Он был решительным противником профсоюзов и натравил
своего заместителя Генри Клэя Фрика на профсоюз завода «Amalgamated
Iron and Steel Workers». В результате профсоюз потерял
контроль над пенсильванским сталелитейным заводом «Homestead»,
что стало одним из самых драматических эпизодов и без
того кровавой истории трудовых отношений в Америке в XIX в.
Он был ведущим промышленником, пригрозившим финансисту
Дж. П. Моргану длительной войной цен, которая, возможно,
и самому Карнеги обошлась бы не меньше чем в 100 млн долл. (что
по тем временам было огромной суммой, равной приблизительно
нынешним 8 млрд), но которая с большой долей вероятности
разорила бы созданную Морганом неповоротливую и менее эффективную
сталелитейную корпорацию. Перед лицом этой угрозы
Морган, собрав средства на Уолл-стрит, выкупил предприятия
Карнеги и утверждал впоследствии, что сделал Карнеги самым
богатым человеком в мире.
Он был, наконец, филантропом, который задумывался над тем,
как распорядиться своими деньгами, — и рассудил, что лучше всего
будет основать Фонд Карнеги за Международный Мир и финансировать
строительство библиотек по всей территории США.

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
183
В этом человеке сочетались большая внутренняя сила, серьезные
недостатки, огромная щедрость и величайшая жестокость.
1. Концентрация богатства и миллиардеры
Концентрация богатства в масштабах экономики страны
Когда в 1776 г. были образованы Соединенные Штаты Америки,
это было общество относительной свободы и относительного
равенства (см. [13]). Мы говорим об относительном равенстве,
поскольку коренное население в то время еще не вполне оправилось
от эпидемий евразийских заболеваний, завезенных на континент
Христофором Колумбом, и не обладало военными технологиями,
способными противостоять вооруженному натиску
европейских переселенцев. Поэтому земля была по большей части
свободной, не было землевладельцев и не было земельной ренты.
Мы говорим об относительном равенстве в Соединенных Штатах,
ибо свобода там была лишь относительной. Страна была так
мало населена, что если белый человек поступал к кому-либо на
работу и его пытались использовать на кабальных условиях, в сущности
как крепостного, — то хозяин вскоре убеждался, что с работником
следует обращаться как со свободным человеком, в противном
случае тот мог бросить работу и уйти из города навсегда.
Однако если речь шла о ком-то, чей цвет кожи был темен, считалось,
что этот человек не может быть никем иным, кроме раба.
Насколько мы можем сейчас судить, в Соединенных Штатах в
момент их зарождения существовала приблизительно такая же
концентрация богатства, как и в середине 1970-х годов, на пике
усилий по перераспределению средств в рамках государственной
политики социального страхования, принятой после Великой
депрессии. Приблизительно 18% национального богатства принадлежало
богатейшим домохозяйствам, составлявшим 1% населения
страны (рис. 11).
В период между провозглашением Декларации независимости
и окончанием Гражданской войны в 1865 г. концентрация богатства
несколько увеличилась. С одной стороны, рабы получили
свободу (хотя эта «свобода» на деле означала, что они превратились
из личного имущества хозяев в презираемое и угнетаемое
меньшинство). С другой стороны, сельскохозяйственные земли,
расположенные вблизи основных транспортных путей, переста-

184
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
Рис. 11. Концентрация богатства в Соединенных Штатах
ли быть бесхозными. В стране появились землевладельцы и первые
промышленники.
В период между 1870 и 1900 гг. США превратились в промышленно
развитую страну, стали ведущей индустриальной державой
мира. Одновременно заметно возросла концентрация богатства.
Мы считаем возможным предположить, что к 1900 г. доля национального
богатства, принадлежавшая 1% богатейших домохозяйств
страны, достигла самой высокой отметки и составила 45%.
После 1900 г. степень концентрации капитала начала медленно
снижаться. На финансовом благосостоянии богатых серьезно
сказались войны и сопутствующие им высокие налоги и инфляция.
Незначительному повышению концентрации способствовали
периоды подъема на фондовом рынке (например, в 20-е и 60-е
годы), однако длительные периоды, когда на рынках преобладали
тенденции к падению цен (30-е и 70-е годы), приводили к снижению
концентрации капитала. Становление социал-демократического
государства с развитой системой социального страхования
отрицательно сказалось на концентрации богатства: доступное
практически всем образование способствовало повышению
производительности труда и заработной платы тех, кто находился
у основания социально-экономической пирамиды, введение

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
185
прогрессивного подоходного налога и налога на недвижимость
заставило элиту расстаться с частью своего богатства, а государственная
политика в сфере оплаты труда (введение минимальных
ставок оплаты труда, ограничение связей между финансовыми
институтами и предприятиями через структуру собственности,
поддержка инициируемых профсоюзами переговоров о заключении
коллективных договоров) привела к сдвигу в распределении
доходов и богатства в пользу трудящихся и помогла избежать образования
гигантской армии безработных, как часто бывало в
таких случаях (см. [16]).
Экономисты до сих пор продолжают спорить, в какой степени
жесткие ограничения на иммиграцию, введенные в 20-е годы,
способствовали сокращению притока неквалифицированной рабочей
силы и, таким образом, снижению концентрации богатства
(см. [20]).
Каковы бы ни были причины, концентрация богатства снизилась
и продолжала падать в 60-е годы как результат утверждения
принципов социальной демократии и в 70-е вследствие падения
капитализации рынка акций и роста инфляции.
Каковы бы ни были причины, начиная с середины 70-х годов
концентрация богатства в США начала расти гораздо быстрее,
чем когда-либо, — даже быстрее, чем на пике индустриализации в
последние десятилетия XIX в. Сегодня совокупные показатели
концентрации богатства выше, чем в какой-либо другой период
начиная с избрания Франклина Делано Рузвельта президентом
страны во время Великой депрессии, и почти достигли уровня так
называемого Позолоченного века (см. [22]).
Общие колебания уровня концентрации богатства сопровождаются
переменами в благосостоянии лиц, оказавшихся на самой
вершине распределения доходов. Сегодня мы называем таких
людей миллиардерами, так как их состояние превышает миллиард
долларов. Согласно подсчетам журнала «Форбс», в 1996 г. в
Америке было 132 миллиардера, а в двадцатке самых богатых
людей страны по крайней мере четверо разбогатели благодаря
корпорации «Micros<strong>of</strong>t». Это ее совладельцы Уильям Гейтс, Пол
Ален и Стивен Балмер, и основатель компании «Intel» Гордон Мур,
чье состояние многократно увеличилось благодаря синергизму
программного обеспечения «Мicros<strong>of</strong>t» и микропроцессоров «Intel»,
который существует 20 лет.
Обобщим понятие «миллиардер». В прошлом это человек, чье
совокупное состояние во столько раз превышало в то время сред-

186
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
ний ВНП США на одного работника, во сколько раз нынешний
миллиард долларов превышает этот показатель сегодня. Заметим,
что это определение произвольно оставляет за скобками ряд проблем.
Упомяну лишь одну из них: возможно, нас больше беспокоят
вопросы не богатства, а влияния. Говорят, что после смерти
Дж. П. Моргана-старшего президент компании «Standard Oil»
Джон Д. Рокфеллер заметил, что покойный — чье состояние в то
время оценивалось в сумму чуть меньше 100 млн долл. (что приблизительно
эквивалентно сегодняшним 8 млрд) — «даже не был
очень богатым человеком» (см. [7]). Конечно, если вы Джон
Д. Рокфеллер, вы можете себе позволить говорить, что Морган
был не слишком богат. Однако во время паники 1907 г., когда все
группировки финансовой олигархии Нью-Йорка сотрудничали с
целью не допустить перерастания коллапса системы взаимных финансовых
требований в почти повсеместные банкротства вследствие
избыточного использования заемных средств, Рокфеллер
и его люди сделали именно то, о чем просили их Морган и его люди
[10] (некоторые соображения о том, в чем заключалось влияние
Дж. П. Моргана и его людей, как оно использовалось, и о его значении
для экономики см. [12]; пример иной точки зрения содержится
в [6]). Похоже, что влияние Моргана значительно превосходило
размеры его богатства.
Если же рассматривать уровень богатства относительно медианного
дохода, то в рамках этого определения в сегодняшней
Америке в пять с половиной раз больше миллиардеров, чем в
1982 г., — 132 против 23. А в 1982 г. миллиардеров было в два раза
больше, чем в 1957 г., когда их было всего 16. Это был низкий показатель.
В 1925 г. насчитывалось около 32 миллиардеров, в 1918 —
приблизительно 30, а в 1900 г. — приблизительно 22 (табл. 17).
В последние десятилетия XIX в. миллиардеров было совсем
мало. В 1865 г. их было всего двое — Уильям Б. Астор (отец которого,
Джон Дж. Астор, сделал состояние на экспорте пушнины, а
сын приумножил его путем вложений в недвижимость в Нью-Йорке)
и Джей Кук (продавший облигации, с помощью которых правительство
Соединенных Штатов сумело собрать средства на подавление
бунта рабовладельцев во время Гражданской войны
1861—1865 гг.). Но вполне возможно, что они и не были миллиардерами.
Миллиард долларов сегодня — это суммарный продукт деятельности
20 тыс. среднестатистических американских рабочих. Такой
собственностью не обладали даже самые богатые рабовладель-

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
187
Таблица 17. Число миллиардеров в исторической перспективе
Год
Число миллиардеров
Численность рабочей
силы, тыс. человек
Отношение числа
миллиардеров к
численности рабочей
силы, %
1996 132 130 000 0,00010
1982 23 110 000 0,00002
1968 13 82 000 0,00002
1957 16 69 700 0,00002
1925 32 44 700 0,00007
1918 30 40 900 0,00007
1900 22 29 070 0,00008
цы южных штатов в период до Гражданской войны. Маловероятно,
что Уильям Астор и Джей Кук были настолько богаты, по крайней
мере в конце Гражданской войны.
Поразительно, насколько тесно количество миллиардеров коррелирует
с колебаниями имущественного неравенства: когда число
миллиардеров по отношению к численности рабочей силы
велико, концентрация богатства также измеряется большими величинами.
Согласно простой линейной регрессии, доля миллиардеров
упадет до нуля в случае, если доля богатства, принадлежащая
1% самых богатых людей страны, упадет до 20% или около
того. Действительно, когда концентрация богатства была такой
низкой, миллиардеров не было.
Историки-экономисты пытаются объяснить историю концентрации
богатства изменяющейся динамикой предложения факторов
производства и сменой производственных технологий. Их
доводы звучат убедительно. Однако факторы, которые они приводят
в доказательство, резко отличаются от факторов, способствующих
появлению и исчезновению огромных личных состояний.
В основе самых больших состояний могут лежать следующие
три фактора:
получение наследства и взлет фондового рынка;
способность убедить правительство оказать вашему предприятию
по-настоящему большую услугу;
способность оказаться в нужном месте в нужное время, создав
предприятие, имеющее поистине огромную общественную значимость,
и таким образом сразу убить двух зайцев — сохранить за
собой влияние на рынке и превратить значительную часть обще-

188
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
ственной полезности в прибыль фирмы, с одной стороны, и сохранить
за собой достаточную долю собственности и доступ к
рынкам капитала, чтобы превратить капитализированную прибыль
в огромное состояние, — с другой.
Эти причины возникновения огромных богатств не имеют ничего
общего с детерминантами относительного предложения квалифицированной
и неквалифицированной рабочей силы или с технологическими
требованиями производства. Это позволяет предположить,
что общий уровень концентрации богатства в гораздо
большей степени представляет собой «политический» и «культурный»
феномен, нежели «экономический», что мы с помощью наших
политических систем и установок гораздо сильнее воздействуем
на концентрацию богатства, чем чехарда изменений в предложении
производственных факторов и в обусловленном технологическими
изменениями спросе на производственные факторы.
2. «Бароны-разбойники» начала XX в.
Бароны-разбойники 1900 г.
Рассмотрим американских миллиардеров в период максимальной
концентрации богатства в Соединенных Штатах, когда и доля
миллиардеров в общей численности рабочей силы достигла максимума,
т. е. около 1900 г. (рис. 12). Девять из двадцати двух крупнейших
состояний были нажиты на железнодорожном бизнесе:
на строительстве и эксплуатации 200 тыс. миль железных дорог,
построенных в XIX в. и покрывших всю территорию США. Три
состояния были получены по наследству. Пять были накоплены
благодаря финансовым операциям — при этом не будем забывать,
что в 1900 г. практически вся без исключения финансовая деятельность
была связана с железными дорогами.
Были и такие, кто разбогател благодаря деятельности в других
областях — хозяин сталелитейных заводов (Эндрю Карнеги), пара
владельцев крупных универмагов и несколько владельцев состояний
в других отраслях. Однако не будет ошибкой сказать, что первая
волна американских миллиардеров была связана все же с железными
дорогами.
Так как же следует относиться к этим «железнодорожным» состояниям?
О чем мы думаем при упоминании таких имен, как
Лиланд Стэнфорд, Коллис Хантингтон, Джей Гулд и Джеймс
Дж. Хилл?

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
189
Рис. 12. Миллиардеры 1900 г.
Прежде всего мы видим, что они были очень разными людьми.
Джеймс Дж. Хилл был первоклассным инженером и управляющим.
Э. Г. Гарриман отличался необычайной способностью успешно
подбирать квалифицированных инженеров для совершенствования
деятельности железнодорожной магистрали «Union Pacific».
По словам друзей Э. Г. Гарримана (отца будущего посла США
в Советском Союзе Аверелла Гарримана), он был честным, неподкупным
человеком.
Иной точки зрения придерживались его недоброжелатели.
Например, на одном из собраний акционеров, где председательствовал
Э. Г. Гарриман, он принял неожиданное решение. Поскольку
законодательство о корпорациях штата Иллинойс не признавало
передачи голосов или полномочий, уставные нормы корпорации,
касающиеся голосования по доверенности, не могли
считаться законными, благодаря чему голоса клиентов
Дж. П. Моргана, представленные им на этом собрании по доверенности,
не были засчитаны, и выставленные им кандидатуры в
совет директоров компании не прошли (см. [10]).
Второй важной характеристикой, общей для «баронов-разбойников»,
являлось то, что все они были беспощадными людьми.

190
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
Однако все сходились во мнении, что лучше иметь дело с
Э. Г. Гарриманом, чем с Джеем Гулдом, который мало интересовался
вопросами эксплуатации железных дорог, издержками или
технологией. Будучи управляющим компании «Erie Railroad»,
Дж. Гулд отказался зарегистрировать акции компании, приобретенные
британскими инвесторами, тем самым лишив иностранных
вкладчиков права голоса. Акции компании «Erie» резко упали
в цене, так как инвесторы решили, что Джей Гулд вкладывает
средства железной дороги в принадлежащие ему строительные
компании, и перестали что-либо предпринимать. Со временем
Гулд заложил все свои другие активы, скупил акции «Erie» и объявил,
что выходит из железнодорожного бизнеса. Акции компании
«Erie» снова подскочили в цене — ликующие инвесторы решили,
что наконец-то избавились от этого «разбойника». Однако приблизительно
одна пятая будущей капитализированной стоимости,
возникшая вследствие известия о том, что Гулд впредь не будет
принимать участия в управлении компанией, отправилась прямиком
к нему в карман (см. [1; 2]).
Отметим теперь и третью особенность «баронов-разбойников»
рубежа веков: хотя большинство из них разбогатело благодаря
железным дорогам, это происходило большей частью за счет искусного
манипулирования финансами, а не строительства новых
магистралей. Они сделали свои состояния благодаря способности
приобретать в собственность прибыльные железные дороги
и затем капитализировать их прибыль, продавая ценные бумаги
широкому кругу инвесторов. Они получали огромную прибыль,
играя на перемене в представлениях инвесторов о росте или падении
будущих прибылей компании. Огромные состояния рубежа
ХХ в. стали возможны благодаря тесной интеграции промышленности
и финансов.
Четвертая особенность «баронов-разбойников» состояла в том,
что все они без исключения были абсолютно, полностью коррумпированными,
или, если бы мы выслушали их аргументы в свою
защиту, — что полностью и абсолютно коррумпированной была
система. Вот как в 1877 г. калифорниец Коллис Хантингтон оправдывал
тот факт, что он раздавал в Вашингтоне взятки направо
и налево: «Если нужно заплатить деньги [политическому деятелю]
ради правого дела, это только разумно и справедливо... Если
в его власти совершать злодеяния и не совершать правых дел, пока
он не получит взятки, я считаю долгом порядочного человека
пойти и подкупить его» (см. [14]).

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
191
Первые десятилетия XX в.
В период между 1900 и 1930 гг. список миллиардеров увеличился
(с 22 до 30 или около того). Богатство больше не концентрировалось
в такой степени вокруг железных дорог и связанных с ними
финансовых операций. Отрасли, в которых были нажиты колоссальные
состояния миллиардерами 1918 г., отличались бóльшим
разнообразием: фотография, розничная торговля, химическое
производство и сельскохозяйственное машиностроение, табачная,
автомобильная, пищевая и нефтяная промышленность, муниципальные
железные дороги местного значения, сталелитейная
промышленность и финансы (рис. 13).
Необходимо сделать два важных замечания относительно миллиардеров
1918 г.
Во-первых, отрасли, в которых разворачивалась их деятельность,
практически идентичны тем, которые описал Чендлер в своей книге
о развитии современных управленческих корпораций [8]. Это
были отрасли, в которых существовал потенциал для огромной эко-
Рис. 13. Миллиардеры 1918 г.

192
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
номии на масштабах производства за счет внедрения новых технологий.
Это были отрасли, где достижение объемов продаж, необходимых
для реализации подобной экономии, напрямую зависело от
способности продавать свою продукцию на общенациональном рынке.
Требовалась развитая система железных дорог для быстрой и
дешевой транспортировки товаров. Фирмам также приходилось
вкладывать средства в создание системы оптовой и розничной торговли,
охватывающей территорию всей страны.
Практически во всех отраслях экономики Чендлер фиксирует
кажущуюся парадоксом ситуацию: почти повсеместное существование
монополий или олигополий (когда крупные фирмы пользуются
эффектом масштаба для вытеснения мелких конкурентов),
сочетающееся с падением цен (когда те, кого мы с определенной
оговоркой называем монополистами или олигополистами, обнаруживают
по мере роста производства падение кривой предельных
издержек).
Миллиардеры 1918 г. и последующих лет были практически
совершенным примером того, как важно оказаться в нужном месте
в нужное время, чтобы заработать огромное состояние, обладая
способностью создавать большие организации, чтобы воспользоваться
прежде не востребованным эффектом масштаба и
сохранить за собой достаточно крупные пакеты акций и доступ
на рынки капитала, чтобы впоследствии превратить будущую прибыль
в личное богатство.
Во-вторых, этим людям помогла стать миллиардерами готовность
Уолл-стрит приобретать их компании. Во множестве случаев
— и тут мы подходим к тому, как финансисты 1918 г. заработали
свои миллиарды долларов — задача финансиста состояла в том,
чтобы дать возможность основателю компании отойти от дел,
поставить вместо него профессиональных управляющих и убедить
тех, кто собирался приобрести акции основателя компании,
что это будет разумное и прибыльное вложение капитала.
Стремительный рост богатства основателей этого направления
в бизнесе был непосредственно связан с созданием активного,
хорошо отлаженного рынка ценных бумаг промышленных компаний.
Однако столь быстрый рост богатства финансистов оказался
источником их слабости, когда Уолл-стрит служила мишенью
для нападок во времена Великой депрессии.

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
193
Чужие деньги
В первое тридцатилетие ХХ в. многие в Америке боялись и
ненавидели супербогачей. Одни ненавидели и боялись их, потому
что полагали, что богачи коррумпировали законодательную
власть. И они были недалеки от истины: например, сенатора Олдрича
от штата Род-Айленд открыто называли «сенатором от компании
“Standard Oil”». И в самом деле, его потомки породнились
с представителями клана «Standard Oil». Вспомним хотя бы, что
вторым именем Нельсона О. Рокфеллера, вице-президента США
в 70-е годы, было Олдрич. Предприниматели же, пытавшиеся составить
конкуренцию Компании Пенсильванской железной дороги,
построив альтернативную магистраль, которая проходила бы
с запада на восток через Аппалачи, так и не смогли дождаться утверждения
учредительных документов, затерявшихся в комиссиях
по законодательству штата Пенсильвания.
Но гораздо больше людей ненавидело и боялось супербогачей
не потому, что они коррумпировали политиков (или, с точки зрения
самих богачей, использовались уже коррумпированными политиками),
но потому, что они обладали властью.
«Они управляют людьми, используя деньги этих людей», — писал
в 1913 г. Луис Брандейс, участник левого движения и будущий
член Верховного суда, пытаясь мобилизовать сторонников Прогрессивной
партии для политического выступления с целью ослабить
финансовое господство, удерживаемое Джоном Пьерпонтом
Морганом, его партнерами и другими крупными монополистами
и финансистами, над Америкой рубежа ХХ—XXI вв. (см. [6]).
Всякий раз, когда в первом десятилетии ХХ в. какая-либо американская
корпорация стремилась привлечь капитал свыше 10 млн
долл., ей приходилось пользоваться услугами «J. P. Morgan & Co»
или одного из трех менее крупных инвестиционных банков и платить
им комиссионные.
Если Морган считал, что он не должен содействовать какойлибо
корпорации в мобилизации капитала, ей отказывали в кредите.
Планы фирмы по расширению рушились. Таким образом,
поток капиталовложений направлялся только туда, и наращивание
промышленного потенциала происходило только там, где
Морган и еще несколько других богачей считали это необходимым.
Такова была обратная сторона деятельности Дж. П. Моргана и
других американских финансистов, когда они помогали предпри-

194
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
нимателям отойти от дел и капитализировать свои состояния.
Поскольку для успешного присутствия какой-либо компании на
рынке промышленных ценных бумаг требовалось, чтобы Морган
или другой крупный капиталист подтвердили, что у нее есть будущее
(а точки зрения Моргана и других финансистов всегда совпадали),
финансовая олигархия Уолл-стрит времен Первой мировой
войны обладала удивительной способностью направлять инвестиции
в крупные корпорации (см. [9]).
С высоты положения «J. P. Morgan & Co» или других миллиардеров
1920 г., чье состояние основывалось на господствующем положении
на рынке в отраслях промышленности с возрастающим эффектом
масштаба, ситуация виделась совершенно иначе. Партнеры
Моргана считали, что они обладают влиянием в экономике только
потому, что инвесторы доверяют их финансовому чутью. Если
они предпринимали что-либо помимо вложения капитала в ценные
бумаги наиболее перспективных направлений бизнеса, то вскоре
обнаруживали, что утрачивают способность направлять поток капиталовложений.
Другие миллиардеры полагали, что своим богатством
обязаны стремлению продать как можно больше по самой
низкой цене. Если они поступали иначе, то вскоре обнаруживали,
что кто-либо из конкурентов обгоняет их по степени использования
эффекта масштаба, и быстро разорялись (см. [7]).
Подобную позицию декларируют сегодня миллиардеры корпорации
«Micros<strong>of</strong>t». «Да, — говорят они, — у нас огромные прибыли,
и мы занимаем ведущее положение на рынке. Однако в 1988 г.
огромные прибыли и ведущее положение принадлежали компании
IBM, а в 1983 г. — “Wang Laboratories”. Если мы не будем внимательно
следить за рынком, в ближайшие десять лет наш бизнес
может быть разрушен компанией “Novell”, или “Netscape”, или
“Sun”, или пока еще неизвестным конкурентом, несмотря на то,
что сегодня мы контролируем 90% рынка».
Однако члены Прогрессивной партии не верили, что миллиардеры
были беспомощными марионетками рыночных сил. В
1896 г. кандидат в президенты от Демократической партии Уильям
Дженнингс Брайан призвал положить конец бедствиям американских
фермеров, жертв золотого стандарта, действовавшего
в интересах Моргана и других плутократов. Пятнадцать лет
спустя Луис Брандейс предупредил партнера Моргана Томаса Ламонта
— в честь которого названа главная студенческая библиотека
Гарвардского университета — о том, что на самом деле поддержка
программы реформ Прогрессивной партии была в интересах

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
195
Моргана. Если партнеры Моргана не будут поддерживать их, предупреждал
Брандейс, прогрессисты уйдут с политической авансцены,
а их место в левом крыле американской политики займут
настоящие анархисты и настоящие социалисты [12].
Луис Брандейс и компания не придавали большого значения
тому, были ли экономически эффективными миллиардеры, представлявшие
то, что они называли «денежным трестом». По мнению
Брандейса, они несли зло, поскольку их интересы простирались
слишком широко. В его представлении развитие Америки
зависело от свободы отдельной личности. Единственный способ
решить проблемы в стране, полагал он, — это обеспечить личности
свободу деятельности и торговли без опасений, что какая-либо
гигантская сила может поглотить ее в любой момент.
Итак, «опасным, чрезвычайно опасным» состояние миллиардера
делали единственно его размеры.
Учитывая высокую степень напряженности политической
борьбы в те времена, кажется несколько удивительным, что те
огромные состояния просуществовали так долго. Так называемый
«денежный трест» стал предметом двух крупнейших расследований
в Конгрессе США. Первое было проведено в 1912—1913 гг.
специальным комитетом, возглавлявшимся Сэмюелем Антермайером
(бывшим адвокатом Рокфеллера, который, по всей видимости,
был обижен на своего хозяина за то, что не получил причитавшуюся
ему часть прибыли от создания «Amalgamated Copper
Company» (см. [9; 15]). Второе было проведено в 1932—1933 гг.
банковским комитетом Сената.
Популисты со Среднего Запада подхватили тему, и сенаторы,
представляющие западные штаты, один за другим призывали к
политическим и экономическим переменам, чтобы ослабить
власть супербогачей. (Заметим, однако, что сын одного из этих
сенаторов — Чарльз Линдберг, который первым совершил беспосадочный
перелет через Атлантику, — женился на Анне Морроу,
дочери Дуайта Морроу, партнера «J. P. Morgan & Co».)
Политические дебаты закончились только с наступлением Великой
депрессии. Предполагаемая связь между обвалом фондового
рынка и Депрессией лишила инвестиционную отрасль политических
защитников. Старая гвардия сторонников Прогрессивной
партии добилась в 30-е годы всего того, чего она не могла
добиться за три предыдущие десятилетия.
По иронии судьбы начало этому процессу положил президентреспубликанец
Герберт Гувер. Он считал, что спекулянты с Уолл-

196
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
стрит искусственно затягивают Депрессию и отказываются предпринимать
меры по восстановлению благосостояния страны.
Президент пригрозил нью-йоркским финансистам провести расследование,
если они не предпримут шагов к достижению процветания
страны, которое, как он считал, легко может быть достигнуто.
Так, по выражению Франклина Д. Рузвельта, «менялы
были изгнаны из храма нашей цивилизации». Закон о реформе
финансового рынка разрушил связи между членством в руководящих
органах компаний, инвестиционной банковской деятельностью
и управлением портфелями ценных бумаг при помощи коммерческих
банков, которые являлись характерными признаками
американских финансов до 1930 г. Инвестиционные банки больше
не могли одновременно выступать в роли коммерческих банков.
Средства вкладчиков уже нельзя было использовать для поддержания
уровня курсов ценных бумаг новых эмиссий. Одновременное
членство в советах директоров банка и фирмы, являющейся
клиентом этого банка, запрещалось.
Уменьшение числа миллиардеров
Каковы бы ни были результаты финансовых реформ периода
Депрессии (есть мнение, что они, помимо прочего, лишили Уоллстрит
способности направлять финансы во вновь возникающие
корпорации) и каковы бы ни были результаты политики «нового
курса» (которая во многом способствовала установлению в США
социальной демократии и выравниванию распределения доходов),
их важным и преднамеренным последствием было то, что
заработать миллиардное состояние с тех пор стало практически
невозможно.
Не будем забывать, что стать миллиардером всегда было непросто,
однако теперь пути восхождения к богатству удачливых, умелых,
целеустремленных и безжалостных предпринимателей были
большей частью закрыты.
Финансисты с Уолл-стрит уже больше не могли вкладывать внушительные
суммы в промышленные и иные предприятия. Эта
возможность отныне была закрыта для руководящих работников
компаний вроде Лиланда Стэнфорда или тех, кто подобно Чарльзу
Швабу занимался мобилизацией капитала на Уолл-стрит либо
посредством огромных заимствований. Теперь крупные займы
были доступны лишь руководителям инвестиционных банков, не
связанных с производством или строительством, или владельцам

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
197
коммерческих банков, не связанным ни с производством, ни с
ценными бумагами.
В свое время такие люди, как Чарльз Шваб или Лиланд Стэнфорд,
могли направлять финансовые ресурсы в определенное
производство, которое приносило им огромные барыши. Но после
1933 г. владелец инвестиционного банка — какой-нибудь Дуглас
Диллон или Прескот Буш — должен был передавать полученные
средства в руки профессиональному руководству компании, так как
право собственности теперь было отделено от управления.
Таким образом, в период между концом 20-х и серединой 50-х
годов число миллиардеров в США сократилось вдвое, в то время
как численность рабочей силы возросла на 40% (рис. 14). Прежние
миллиардеры выбыли из списка, к которому новые имена добавлялись
крайне редко. Если бы не алюминиевая и нефтяная промышленность,
доля миллиардеров сократилась бы еще быстрее и
значительнее. Алюминий стал источником непомерного обогащения
благодаря той уникальной роли, которую этот металл играет
в авиационной промышленности (в особенности в оборонном секторе),
и благодаря тому, что залежи бокситов на Ямайке были практически
монополизированы американской алюминиевой корпорацией
«Alcoa». Нефть стала источником колоссальных богатств,
Рис. 14. Миллиардеры 1957 г.

198
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
потому что нефти в Америке было много, и столь же много было
людей, готовых делать рискованные ставки на неразработанные
месторождения в Техасе в надежде сильно разбогатеть.
Направленность политики «нового курса» Рузвельта против
концентрации экономического могущества в частных руках сделала
свое дело: новые миллиардеры перестали появляться, так как
была разорвана связь между производством и финансами, благодаря
которой совершалось восхождение к вершинам богатства.
Сказалась ли на американской экономике враждебность политической
и экономической среды по отношению к миллиардерам
в период между 1930 и 1980 гг.? Замедлилось ли экономическое
развитие вследствие ограничения предпринимательской деятельности?
Как экономист — т. е. тот, кто знает, что за все приходится
платить, — я считаю, что да. Полагаю, страна должна была заплатить
какую-то цену, перекрыв каналы финансирования предпринимательства,
используя которые в свое время нажили состояние
Э. Г. Гарриман, Джеймс Дж. Хилл, Джордж Ф. Бейкер, Луис Свифт,
Джордж Истмен и др.
Но даже если всё так, это не отразилось на агрегированных
показателях экономического роста. С точки зрения долгосрочных
показателей экономического роста 30-е и 40-е годы были весьма
средними десятилетиями. А 50-е и 60-е годы в этом смысле определенно
были выше среднего уровня. Высказывались опасения,
что отсутствие промышленных королей отрицательно сказывается
на американской экономике. В начале 30-х годов Адольф Берл
и Гардинер Минс [5] высказывали предположение, что относительное
падение инвестиционной банковской активности означало,
что руководящие работники фирмы стали действительно
независимыми. Они могли использовать ресурсы фирмы, чтобы
обеспечить поддержку своих кандидатов на ежегодных собраниях
акционеров, в то время как противники действующего руководства,
претендующие на их должности, не располагали надежными
каналами поддержки.
До 1929 г. группа потенциальных бунтарей, добивающихся перемен
в политике фирмы, отправилась бы прямиком к Моргану.
Если бы он счел их аргументы убедительными, прежнее руководство
вскоре было бы уволено, а политика фирмы полностью изменена.
После 1945 г. им пришлось налаживать контакт с каждым
из многочисленных акционеров и убеждать их, что необходима
смена руководства. Подобное отсутствие долгосрочных отношений
между инвесторами, предоставляющими средства на разви-

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
199
тие фирмы, и управляющими, осуществляющими руководство
корпорациями, пугало даже Джона Мейнарда Кейнса. Однако
трудно сказать, имели ли эти опасения сколько-нибудь серьезное
количественное выражение: трудно найти какое-либо количественное
подтверждение того, что политическая кампания против
миллиардеров нанесла ущерб американской экономике.
Возвращение супербогачей
Начиная с 1980 г. в Америке снова появляются очень богатые
люди (рис. 15). Частично это происходит благодаря необычайному
подъему фондового рынка в последние пятнадцать лет, в силу
чего в категорию миллиардеров попали те, кто унаследовал богатство,
но чьим предкам не удалось получить статус миллиардеров.
Это первая в истории Америки настоящая наследственная ари-
Рис. 15. Миллиардеры 1996 г.

200
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
стократия: первое поколение людей, которые унаследовали огромное
социальное и экономическое влияние.
В большей степени возвращение супербогачей произошло благодаря
стиранию граней между финансистами и руководителями
корпораций, имевшему место после отмирания установленного в
годы Депрессии порядка в отношении финансов. Снова стало возможно
привлекать огромные денежные средства и использовать
их в своих интересах, а не передавать их наемным управляющим,
заинтересованным в сохранении фирмы, а не в личной прибыли.
Может быть, можно говорить и о нарождении нового «ведущего
сектора», играющего сегодня такую же роль в появлении большого
числа миллиардеров, какую играли в Америке конца XIX в.
железные дороги. Электронная промышленность, создание программного
обеспечения для компьютеров, индустрия развлечений
и телекоммуникации могут в начале третьего тысячелетия
стать единым сектором экономики, тем самым, которому обязаны
своим состоянием более 25% современных миллиардеров.
3. Богатство и политика
В 60-х годах XIX в. Коллис Хантингтон и Лиланд Стэнфорд
выиграли государственный тендер на строительство железной
дороги от Сан-Франциско на восток по западному склону горного
массива Сьерра-Невада в Калифорнии. В качестве поощрения
правительство выделило им 24 млн долл. из государственного
бюджета и 9 млн акров земли. Однако позже на переговорах с руководством
крупных и небольших городов центральной Калифорнии
они выдвигали такие условия: если город не внесет свою долю
в финансирование строительства, дорога обойдет его стороной,
и тогда он со временем прекратит свое существование.
Утверждают, что Хантингтон, Стэнфорд (в то время занимавший
еще и пост губернатора Калифорнии) и их партнеры построили
железную дорогу, не вложив ни цента собственных денег
(см. [11]).
К 1869 г. Центрально-Тихоокеанская железная дорога была
построена. Она пролегла от Сан-Франциско до Огдена, штат Юта,
где пересекалась с магистралью «Union Pacific». Тогда-то акционеры
компании «Central Pacific» и обнаружили, что железная дорога
пребывает в ужасном финансовом состоянии.
Было выпущено акций и облигаций на 79 млн долл. (включая
24 млн, полученные от правительства), а наличные средства из-

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
201
расходованы. Кредитно-финансовой корпорации «Central Pacific
Credit and Finance Corporation» было выплачено 79 млн долл.
за строительные материалы и работы. Корпорация истратила
около 50 млн на зарплату и закупку материалов, а оставшиеся
30 млн прикарманили ее акционеры.
Кто же были эти акционеры? Коллис Хантингтон, Лиланд Стэнфорд
и еще двое их партнеров. А кто же были те ответственные
лица, которые одобрили договор с кредитно-финансовой корпорацией?
Коллис Хантингтон и Лиланд Стэнфорд...
Вне всяких сомнений, Стэнфордский университет в Пало-Альто,
штат Калифорния, сегодня весьма достойное учебное заведение.
Но тогда еще хуже обстояло дело с финансированием другой
половины первой американской трансконтинентальной железнодорожной
магистрали. Строительство магистрали «Union
Pacific» от реки Миссури до стыковки с веткой Хантингтона и
Стэнфорда шло по той же схеме, только в еще большем масштабе:
доходы перекачивались в строительную компанию «Credit
Mobilier», которой владела группа доверенных лиц, а правительству
и другим инвесторам оставляли железную дорогу на грани
разорения.
Дабы сохранить политическую поддержку — а вместе с ней даровые
государственные земли и постоянный приток субсидий на
строительство, — директорат «Credit Mobilier» привлек в качестве
посредника Оукса Эймса, конгрессмена от штата Массачусетс.
Его роль заключалась в том, чтобы распределять акции строительной,
а не железнодорожной компании среди влиятельных членов
законодательных органов. В 1873 г. Оукс Эймс запаниковал, опасаясь,
что его принесут в жертву общественности, возмущенной
коррупцией при распределении железнодорожных субсидий. И
он признал под присягой, что передал акции следующим лицам:
члену Палаты представителей Джеймсу Бруксу, лидеру оппозиционной
партии в палате; будущему президенту Джеймсу Гарфилду;
вице-президенту; вновь избранному, но еще не вступившему в
должность вице-президенту; нескольким кузенам президента Гранта
и, возможно, еще тридцати другим лицам.
Скандал в высших эшелонах законодательной власти завершился
импичментом Эймса и Брукса — по одному члену от каждой
партии — и согласием двух ведущих политических партий забыть
об этом неприятном инциденте (см. [11]).
Из этой истории легко сделать вывод, что принятая после Гражданской
войны программа субсидирования строительства запад-

202
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
ных железных дорог обернулась катастрофой. С ее помощью
100 млн долл. народных денег были перекачаны на счета нескольких
плутократов с хорошими политическими связями. Было бы
куда лучше вообще не пытаться претворять эту программу в жизнь.
Однако при более внимательном рассмотрении ситуации окажется,
что все не так однозначно. Несмотря на то, что строительство
протяженных железнодорожных магистралей позволяло приобретать
политическое влияние путем перемещения части прибыли
в карманы законодателей и требовало огромных государственных
субсидий, оно оставалось делом первой необходимости.
Рассмотрим судьбу Северотихоокеанской железной дороги.
Одним из ведущих финансистов эпохи Гражданской войны был
Джей Кук. Именно он со своим штатом торговых агентов нашел
покупателей для облигаций государственного займа и собрал средства,
позволившие Аврааму Линкольну содержать армию, которая
маршем шла вниз по Миссисипи, через Джорджию к Ричмонду,
неся освобождение рабам. За годы войны Кук стал близким
другом Улисса С. Гранта, главнокомандующего армией Союза, будущего
президента Америки в 1868—1876 гг.
После Гражданской войны Джей Кук занялся финансированием
и строительством железных дорог. Он предложил строить их
не через пустыни юга и не через перевалы Скалистых гор и Сьерра-Невада
(по маршруту магистрали «Central Union Pacific»), а от
Великих озер на севере США до Сиэтла на тихоокеанском побережье.
Возможно, Джей Кук не получил щедрых субсидий. Возможно,
он и его чиновники хуже разбирались в организации строительных
работ. Но, определенно, они не умели давать взятки конгрессменам.
Руководство компании «Northern Pacific», вероятно, полагало,
что Конгресс одобрит предоставление субсидий просто
потому, что это было в интересах общества, а не потому, что конгрессменов
«подмазали».
Как бы то ни было, к середине 1871 г. стало ясно, что «Northern
Pacific» остро нуждается в деньгах. Ясно было и то, что никому
не нужна половина северной трансконтинентальной железной
дороги. Территория центра страны от долины Миссисипи и Миссури
до тихоокеанского побережья не была заселена.
Как это свойственно финансистам, попавшим в беду, Джей Кук
одолжил денег и сделал новую ставку: все кредитные возможности
своего банковского дома он использовал для финансирования
железной дороги. Но этого уже было недостаточно. Вскрыв-

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
203
шиеся махинации в «Credit Mobilier» отпугнули от «Northern Pacific»
потенциальных британских инвесторов, полагавших, что
им достанется нерентабельная железная дорога, построенная
преимущественно на заемные средства, в то время как все доходы
получит какая-нибудь строительная компания, куда будут допущены
только свои люди. Осенью 1873 г. Северотихоокеанская
железная дорога и сам Джей Кук, который пять лет назад считался
одним из богатейших людей США, стали банкротами. Крах
«Northern Pacific» спровоцировал финансовую панику 1873 г. Доля
несельскохозяйственных рабочих, занятых в строительстве железных
дорог, упала с 10% в 1873 г. до 2% в 1876 г. В экономике
США начался период депрессии, продолжавшийся до 1879 г.
Таким образом, в 60-е и 70-е годы XIX в. было три группы, занимавшиеся
строительством трансконтинентальных железных дорог.
Все они пользовались колоссальными государственными субсидиями
и все не скупились на подкуп ради сохранения притока
этих субсидий. Первая группа, строившая южную ветвь, вообще
обошлась без частного финансирования. Вторая, объединившая
две компании для строительства центральной ветви, построила
железную дорогу, прикарманив впечатляющую сумму в 70 млн
долл. А третья, построив половину северной магистрали, обанкротилась,
ввергнув в депрессию всю американскую экономику.
Но когда улеглась пыль, оказалось, что у Соединенных Штатов
есть трансконтинентальная железная дорога. Переезд из Нью-
Йорка в Сан-Франциско стал возможным. А без гигантских государственных
субсидий строительство не началось бы еще лет двадцать.
Только в конце 80-х и в 90-х годах XIX в. трансконтинентальные
железные дороги стали строить без крупных государственных
субсидий.
Так что возможен и другой взгляд на ситуацию: субсидирование
было достаточным, чтобы стимулировать необходимый приток
инвестиций, но в то же время и недостаточно большим, чтобы
предприниматели с хорошими политическими связями могли
без риска заработать приличное состояние (в конце концов именно
Джей Кук, предприниматель с наиболее широкими и прочными
политическими связями, потерпел крах, пытаясь построить
свою трансконтинентальную железную дорогу). Взятки конгрессменам
были достойным сожаления следствием продажности
политики Позолоченного века — но они составили лишь малую
часть капитала, поставленного на карту (и в случае с «Northern
Pacific» проигранного) ради того, чтобы соединить Атлантиче-

204
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
ское и Тихоокеанское побережья. А тот факт, что высшие государственные
чиновники смогли хорошенько погреть руки на субсидиях,
еще не означает, что сама по себе политика строительства
железных дорог была плоха.
Разумеется, далеко не каждое политическое вмешательство в
строительство железных дорог представляло разумную общественную
политику. Можно ли назвать разумным шагом отказ судей,
из чувства признательности к Джею Гулду, обязать его допустить
британских акционеров к голосованию на корпоративных выборах
компании «Erie Railroad»? Пример трансконтинентальных
железных дорог, когда политика субсидий имела рациональные
основания, является, возможно, исключением (хотя именно субсидии
для железных дорог и были источником самых значительных
cостояний).
Представляется, что при существовавшем уровне коррупции в
сферах американской политики в 60-х годах позапрошлого века
неизбежной ценой за строительство трансконтинентальной железной
дороги стала возможность для Коллиса Хантингтона и
Лиланда Стэнфорда сделать себе состояние (и подкупить конгрессменов).
И тем, кто высоко ставит ценность железной дороги
как инфраструктуры, обеспечивающей экономическое развитие,
становится труднее осуждать именно этих представителей
«баронов-разбойников».
В отраслях, далеких от железных дорог, правительство играло
гораздо меньшую роль. Например, чикагские поставщики мяса
использовали федеральные законы не в качестве орудия конкурентной
борьбы, а как защитное средство в борьбе за свое присутствие
на восточных городских рынках, где местные экономические
интересы зачастую были сильнее законов и препятствовали
конкуренции под предлогом «охраны здоровья» и благополучия.
Техасские нефтяные магнаты 50-х и 60-х годов были обязаны
своим состоянием ценовой стратегии Комиссии Техасской
железной дороги, которая способствовала поддержанию высоких
цен на нефть, а без этого доходы семей Хантов и Гетти не были
бы столь высоки.
Но, оставив тему железных дорог, можно отметить, что правительство
одинаково часто использует свою власть как для обуздания,
так и для усиления мощи миллиардеров. Пример из сегодняшних
дней: в завоевании своей доли рынка и укреплении своих
позиций на нем корпорация «Micros<strong>of</strong>t» едва ли чем-то обязана
действиям правительства; в то же время главная угроза дальней-

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
205
шему существованию этой гигантской корпорации исходит от
антимонопольного отделения Министерства юстиции. Во всех
других областях, кроме железных дорог, недоверие американской
общественности к большим состояниям перевешивает политическое
влияние, которым обладают миллиардеры.
4. Предварительные заключения
Так чего же американцам ожидать от нынешнего урожая миллиардеров?
Или, точнее, чего ожидать от системы, допустившей
их появление?
Общественная польза миллиардеров подлежит большому сомнению.
Ведь их относительное отсутствие в период с 30-х по 70-е
годы, похоже, не нанесло вреда экономическому развитию Соединенных
Штатов. Претензии их предшественников на бóльшую
часть своих барышей по меньшей мере сомнительны. А увеличение
в стране числа супербогачей связывают с глубочайшей коррупцией
в кругах американских политиков.
Может быть, у тех промышленников, которые собираются принести
пользу государству, есть возможность сделать это как в среде,
враждебной миллиардерам, так и в среде, которая поощряет
личное обогащение: в конце концов, на том уровне, на котором
они находятся, деньги являются всего лишь способом начисления
баллов в их игре против природы и против других игроков.
Теодор Н. Вейл, глава «American Telephone Company», был влиятельным
промышленником-государственником, хотя и не был
миллиардером (см. [12]).
С другой стороны, суммы, которые они тратят на личное потребление,
бесконечно малы по сравнению с их богатством в целом.
Эндрю Карнеги тратил значительно бóльшую часть своих
доходов от сталелитейных заводов на содействие установлению
мира во всем мире или на строительство библиотек для подъема
уровня грамотности, нежели на удовлетворение личных потребностей.
Библиотеки Карнеги вы найдете в каждом американском городе.
И видится порой в них тот шотландский мальчик, который в
середине XIX в. прилежно учился читать по нескольким книгам,
имевшимся в крохотном домике его полунищих родителей. Мы
ощущаем его присутствие среди нас и теперь.
Адам Смит писал в 1776 г. о своих современниках-богачах, что
они «…всего лишь выбирают из общей кучи самое драгоценное и

206
ДЖ. БРЭДФОРД ДЕЛОНГ
приятное. Но они потребляют ненамного больше, чем бедняки,
и, даже стремясь только к удовлетворению собственных тщеславных
и ненасытных желаний, несмотря на свой природный эгоизм
и жадность, [неизбежно] разделяют с бедняками плоды роста
своего благосостояния. [Так] незримая рука заставляет их распределять
жизненно необходимые ценности почти столь же равномерно,
как если бы земля была поделена на равные части».
Он был не так уж неправ.
И если из всего этого можно извлечь урок, он будет приблизительно
таким: политики могут воспрепятствовать накоплению
огромного богатства. А здравый смысл подсказывает нам, что
общество неравенства — уродливое общество. То, как обстояло
дело с распределением богатства в Соединенных Штатах в 1975 г.,
нравится мне гораздо больше, чем то, что происходит сейчас.
Однако ускорился бы ход технического развития программного
обеспечения, если бы корпорация «Micros<strong>of</strong>t» пять лет назад была
разделена на несколько компаний? Вероятнее всего, нет. А сокращение
субсидий на строительство железных дорог не ускорило
бы создания общенациональной железнодорожной сети в Соединенных
Штатах.
Так что вопросов все еще много, а ответов недостаточно. На
каком уровне коррупция становится недопустимой, поскольку
подрывает законы демократии? Насколько велика должна быть
предпринимательская выгода, извлекаемая из взаимосвязи финансов
и промышленности, чтобы стало возможно накопление действительно
огромного состояния? В какой степени джеев гулдов
и лиландов стэнфордов можно считать неприятным, но терпимым
побочным эффектом успешного и всеобъемлющего экономического
развития?
Вопросы мне понятны. Но я до сих пор не убежден том, что
знаю, какими могут оказаться ответы на них — даже в отношении
Соединенных Штатов конца XIX и начала XX столетия.
1 января 1998 г.

БАРОНЫ-РАЗБОЙНИКИ
207
Литература
1. Adams Ch. F. Chapters <strong>of</strong> Erie. — New York: Henry Holt, 1886.
2. Adams Ch. F. Charles Francis Adams, an Autobiography. — Boston: Houghton-
Mifflin, 1916.
3. Barron C. They Told Barron. — New York: Harper and Brothers, 1930.
4. Barron C. More They Told Barron. — New York: Harper and Brothers, 1931.
5. Berle A., Means G. The Modern Corporation and Private Property. — New York:
Harcourt, Brace, and World, 1932.
6. Brandeis L. D. Other People’s Money and How the Bankers Use It. — New York:
Frederick Stokes, 1913.
7. Carosso V. The Morgans: Private International Bankers. — Cambridge: Harvard
Univ. Press, 1987.
8. Chandler A. D. The Visible Hand. — Cambridge: Harvard Univ. Press, 1982.
9. The Concentration <strong>of</strong> Control <strong>of</strong> Money and Credit / U.S. Congress. — Washington,
DC: GPO, 1913. — (Pujo Committee Report).
10. Corey L. The House <strong>of</strong> Morgan. — New York: Howard Watt, 1930.
11. The Credit Mobilier Investigation / U.S. Congress. — Washington, DC: GPO,
1873. — (House Reports, № 77, 42nd Congress, 3rd Session).
12. De Long J. B. Did J. P. Morgan’s Men Add Value?: An Economist’s Perspective
on Financial Capitalism // Inside the Business Enterprise: Historical Perspectives
on the Use <strong>of</strong> Information / P. Temin (ed.). — Chicago, IL: Univ. <strong>of</strong> Chicago Press for
NBER, 1991. — P. 205—236.
13. Jones A. H. Wealth <strong>of</strong> a Nation to Be. — New York: Columbia Univ. Press, 1980.
14. Josephson M. The Robber Barons. — New York: Harcourt, Brace, and Company,
1934.
15. Lawson T. W. Frenzied Finance. — New York: Thayer-Ridgway, 1905.
16. Lindert P., Williamson J. Three Centuries <strong>of</strong> American Inequality. — Madison:
Univ. <strong>of</strong> Wisconsin, 1976.
17. Moody J. The Truth About the Trusts. — New York: Moody, 1904.
18. Moody J. The Masters <strong>of</strong> Capital. — New Haven: Yale Univ., 1919.
19. Moody J. The Railroad Builders. — New Haven: Yale Univ., 1919.
20. O’Rourke K. H., Williamson J. G. Globalization and History: The Evolution <strong>of</strong> a
Nineteenth-Century Atlantic Economy. — Boston: MIT Press, 1999.
21. Riegel R. E. The Story <strong>of</strong> the Western Railroads. — New York: Macmillan, 1926.
22. Wolff E. Top Heavy: A Study <strong>of</strong> Increasing Inequality in the United States. —
New York: Twentieth Century Fund, 1994.

Корни банковских кризисов:
макроэкономическая среда
Майкл Гэвин, Рикардо Хаусман
Введение
БОЛЬШИНСТВО ДИСКУССИЙ о банковских кризисах начинается, и не
без оснований, с изучения особых характеристик потерявших
платежеспособность финансовых институтов. Часто оказывается,
что институты-банкроты плохо управлялись, а в некоторых
случаях даже становились инструментами прямого мошенничества.
Анализируя ситуацию в ретроспективе, можно, как правило,
указать на те специфические пробелы системы регулирования,
которые позволили совершить эти ошибки или преступления,
ставшие непосредственной причиной банкротств. Исследования
подобного рода помогают совершенствовать механизмы
регулирования в целях предотвращения или по крайней мере
раннего обнаружения опасного или преступного поведения управляющих
отдельных банков.
Это разумная и необходимая линия анализа. Несомненно, многие
банковские банкротства обусловлены большей частью плохи-
Материал для обсуждения на совместной конференции Межамериканского банка развития
и Группы 30 «Банковские кризисы в Латинской Америке» (6—7 октября 1995 г.).
Изложенные здесь точки зрения выражают только мнения авторов и не представляют
позицию Межамериканского банка развития или других его сотрудников.
Авторы признательны Гильермо Кальво, Морису Голдштейну, Стиву Уэйсброду и Роберто
Салеру за сделанные замечания, а также Эрику Вахтенхейму за научную помощь.
209

210
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
ми решениями банкиров, что осознается только тогда, когда худшее
случилось. Компетентный банковский надзор и регулирование
могли бы даже их предсказать и, следовательно, предотвратить.
А во многих случаях отдельных банкротств (например, банков
«Barings» и BCCI) проблема, по-видимому, заключалась именно
в отсутствии должного надзора и регулирования.
Однако когда мы пытаемся понять природу крупного кризиса,
в котором подвергается опасности существенная часть банковской
системы, исследование одних характеристик обанкротившихся
институтов не даст полной картины и потенциально способно
ввести в заблуждение. Возникает вопрос, действительно ли
наблюдаемые недостатки ставших неплатежеспособными банков
объясняют причины кризиса или банкротства банков просто являются
его следствием. Здесь можно прибегнуть к метафоре. Цепь
рвется в наиболее слабом звене, но это не означает, что единственной
причиной разрыва цепи являются специфические дефекты
слабейшего звена. Необходимо также понять, что вызвало натяжение
всей цепи. В действительности усиление слабых звеньев
способно предотвратить разрыв цепи только в том случае, если
удастся успешно идентифицировать ее слабейшее звено до того,
как оно порвется. Но тогда при достаточно сильном натяжении
цепи разрыв произойдет в другом месте.
В нашей метафоре отдельные звенья цепи — это специфические
институты, образующие финансовую систему страны. Их
прочность определяется их инвестиционными и финансовыми
решениями, на которые могут оказывать воздействие органы надзора
и регулирования. Натяжение цепи обусловливается широким
спектром общеэкономических факторов, в особенности макроэкономическими
изменениями. Когда макроэкономические
силы вызывают сильное напряжение в банковской системе, слабейшие
банки становятся наиболее вероятными кандидатами в
банкроты. Но макроэкономическое давление является причиной
банкротств в той же мере, что и слабость отдельных банков.
Как и в случае с цепью, качество институционального режима
и режима регулирования, а также макроэкономические факторы,
очевидно, взаимозависимы: в той степени, в которой регулирование
и надзор усиливают каждый банк в системе, они позволяют
ей выдержать более значительные макроэкономические стрессы
без скатывания в кризис. Но институциональные меры и системы
регулирования, которые полностью исключают риск банковских
банкротств и финансового кризиса, нигде в мире не встре-

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
211
чаются, и, конечно, их нет в Латинской Америке. Но даже если
бы они существовали, то были бы, вероятно, контрпродуктивными.
Таким образом, независимо от того, насколько хорошо налажены
надзор и регулирование, банковские системы остаются уязвимыми
для макроэкономических шоков. Поэтому возникает вопрос:
как следует учитывать эту уязвимость при проведении экономической
политики?
В данной статье обсуждается, каким образом изменения в макроэкономической
среде могут оказывать давление на банки, а в
крайних случаях — приводить к банковским кризисам 1 . Подобно
тому, как существует множество способов умереть, есть множество
способов, посредством которых макроэкономические изменения
могут содействовать развитию финансового кризиса, и мы
не приводим доводов в пользу особой важности какого-то отдельного
механизма. Неблагоприятные макроэкономические шоки
могут помешать заемщикам погасить задолженность перед банками
вовремя и в полном объеме, ставя тем самым под угрозу платежеспособность
последних. Неблагоприятные шоки, связанные
с внутренним спросом на деньги или с международными потоками
капитала, могут подорвать возможности отечественных банков
по финансированию предоставления ссуд, что приводит к
кризису через другой канал. Неожиданный рост спроса на банковские
депозиты или резкое увеличение притока иностранного
капитала способны спровоцировать кредитный бум, по окончании
которого может оказаться, что банки выдали огромное количество
сомнительных кредитов. В результате система становится
чрезвычайно уязвимой даже для небольшого шока.
Из этих макроэкономических причин уязвимости банков и кризисов
банковской системы следуют важные выводы для режимов
регулирования и самой макроэкономической политики. Мы обсудим
некоторые из них.
Признание того, что макроэкономические шоки являются важной
причиной банковских кризисов, заставляет задуматься, насколько
адекватна структура банковского регулирования и надзора
в Латинской Америке. Подходит ли система регулирования,
пригодная для банков, расположенных в относительно стабильных
индустриальных странах, для такого неустойчивого региона,
как Латинская Америка? Являются ли стандарты капитализации
банков, рекомендованные Банком международных расчетов
(Базель), достаточно консервативными для Латинской Америки?
Можно ли использовать опыт индустриальных стран в области

212
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
резервных требований и требований к ликвидности банков применительно
к Латинской Америке?
Нестабильность фискальной политики служит важным источником
шоков для финансовой системы. Фискальные шоки могут
вызывать дестабилизирующие скачки внутренних процентных
ставок и — через воздействие последних на инфляционные ожидания
— в равной степени дестабилизирующие колебания внутреннего
спроса на депозиты. В ряде стран структура государственного
внутреннего долга также является в значительной степени
дестабилизирующим фактором. Здесь возникает вопрос, как
можно выстроить фискальную политику и политику в области
государственного долга, чтобы избежать большой нагрузки на
отечественную банковскую систему.
Хотя мерами макроэкономической политики вряд ли можно
предотвратить шоки условий торговли или мировых процентных
ставок, степень их воздействия на банковскую систему будет зависеть
от режима макроэкономической политики и в особенности
денежно-кредитной политики и режима обменного курса,
действующих во время возникновения шока. Мы подчеркиваем
роль денежно-кредитной и курсовой политики и утверждаем, что
если банковская система слаба, то некоторая степень гибкости
обменного курса уменьшит вероятность того, что неблагоприятный
шок трансформируется в разрушительный банковский кризис.
Степень слабости финансовой системы является, таким образом,
важным фактором при выборе режима обменного курса.
Бумы банковского кредитования часто кончаются плохо. Мы
предлагаем объяснения того, как быстрый рост объемов кредитования
может послужить источником уязвимости финансовой
системы, и приводим ряд аргументов в пользу того, что система
надзора и регулирования может оказаться недостаточно пригодной
для противостояния проблеме кредитного бума, даже будучи
хорошо спроектированной и эффективно реализованной. Инструменты
денежной политики, особенно управление резервами и
показателями ликвидности банков, могут лучше подходить для
решения этой задачи.
В равной степени разрушительным может оказаться серьезное
«сжатие» кредита, вызванное, например, быстрым падением спроса
на банковские депозиты или резким ограничением других источников
финансирования. Хотя коммерческие банки будут поддерживать
ликвидность, чтобы избежать частных издержек от
невозможности выполнения обязательств в срок, у них может не

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
213
оказаться стимулов оставаться достаточно ликвидными. Это создает
политическую заинтересованность в установлении стандартов
банковской ликвидности и в управлении необходимым ее
уровнем, требуемым для компенсации разрушительного экономического
воздействия совокупных шоков ликвидности.
В данной статье мы будем неоднократно подчеркивать необходимость
учитывать состояние банковской системы при проведении
денежно-кредитной политики — не всегда и не в качестве главной
задачи, но как фактор, который время от времени заслуживает
серьезного внимания. Здесь наш анализ выходит из традиционной
колеи — стандартные дискуссии о проблемах денежно-кредитной
политики редко фиксируют внимание на «здоровье»
отечественной банковской системы как цели такой политики или
ее ограничении. Но дело в том, что денежно-кредитная политика
уже находится под влиянием этих факторов, пусть даже не всегда.
Широко распространено мнение, например, что в конце 80-х
годов денежно-кредитная политика в Соединенных Штатах стала
менее ограничительной, что способствовало замедлению темпов
снижения инфляции. Отчасти это было сделано из-за опасений,
что высокие процентные ставки угрожают «здоровью» банковской
системы, уже ставшей уязвимой вследствие потерь на
рынке международного кредитования, которое оказалось убыточным
в результате кризиса задолженности 80-х годов. Аналогично
неудача попытки мексиканских властей поднять процентные ставки
в такой мере, чтобы компенсировать внешние и политические
шоки 1994 г., частично объясняется их опасениями по поводу влияния
более высоких ставок на слабые банки. Одна из целей этой
статьи — стимулировать обсуждение того, как наилучшим образом
встроить защиту слабых банковских систем в процесс управления
макроэкономической политикой.
Статья построена следующим образом. В разделе 1 обсуждаются
относящиеся к теме характеристики банков и банковской индустрии.
Объясняются причины, почему банковская индустрия
так уязвима для кризисов и почему она должна регулироваться.
Хотя бóльшая часть этого материала хорошо понятна, наш обзор
основных провалов рынка, которые преследуют эту индустрию,
помимо собственно важности, высвечивает также определенную
ограниченность пруденциального регулирования и привлекает
внимание к роли макроэкономической политики в отношении
банковского сектора, которую мы будем обсуждать в дальнейших
разделах. В разделе 2 дается общий обзор альтернативных объяс-

214
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
нений того, как возникает банковский кризис, фокусируется внимание
на роли шоков и уязвимости. В разделе 3 обсуждаются роль
макроэкономических шоков в возникновении кризисов, а также
некоторые виды реакции макроэкономической политики на такие
шоки, которые могут как уменьшить, так и увеличить вероятность
того, что эти шоки приведут к банковскому кризису. В разделе
4 рассматриваются макроэкономические источники уязвимости
банковской системы, фокусируется внимание на бумах банковского
кредитования. Раздел 5 завершает статью обсуждением
некоторых политических выводов.
1. Особенности банков
В чем специфика банков? Почему банковская индустрия так
склонна к кризисам и почему возникает особая политическая заинтересованность
в предупреждении и разрешении таких кризисов?
Банки работают как рычаг. Проблемы стимулов, которые делают
банки «особыми», в конечном счете порождаются тем, что
они работают как рычаг. Управляя своими инвестициями, они
повергают риску чужие деньги. Кроме того, природа банковских
обязательств делает неэффективными нормальные механизмы
решения подразумеваемых проблем стимулов.
Из того факта, что банки используют заемные средства, следуют
два важных вывода. Во-первых, капитал играет роль «подушки»
между неблагоприятными шоками и банкротством. И поскольку
«подушка» у банков относительно тонкая, небольшие шоки способны
привести банк к банкротству. Таким образом, капитал является
важнейшим буферным запасом для банков и, как и в случае
с другими буферными запасами, величина требуемого
капитала зависит от изменчивости среды, в которой банк действует.
Следовательно, в таких нестабильных регионах, как Латинская
Америка, проблемы, создаваемые использованием заемных
средств, могут быть серьезнее, чем в более стабильных регионах.
Во-вторых, использование заемных средств в сочетании с ограниченной
ответственностью акционеров создает стимулы для
управляющих банком (действующих рационально от имени акционеров)
держать чрезвычайно рискованный портфель. Это происходит
вследствие того, что акционеры получают все выгоды от
хороших результатов, в то время как владельцы долгов банка оплачивают
те плохие результаты, которые приводят его к неплатежеспособности.

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
215
Конечно, банки — не единственные структуры, использующие
заемные средства. Нефинансовые организации также делают это
и, следовательно, подвержены риску аналогичных конфликтов
интересов между акционерами и владельцами долга. Кредиторы
обычно озабочены следующими проблемами: требованием более
высоких процентных ставок при кредитовании фирм, занятых
более рискованной деятельностью; попытками контролировать
последующий риск посредством переговоров и отслеживания
соблюдения кредитных договоров и других договорных ограничений;
готовностью установить контроль над активами фирмы в
случае ее банкротства.
Проблемы, возникающие вследствие использования привлеченных
средств, не являясь специфическими для банков, более
серьезны для них по двум причинам. Во-первых, банки используют
больше заемных средств, чем типичная нефинансовая организация.
Стоимость собственного капитала банка обычно составляет
около десятой части стоимости его долгов, что на порядок
выше, чем у типичного нефинансового предприятия 2 . Во-вторых,
по причинам, которые обсуждаются ниже, вкладчики банка с трудом
могут выполнять функции корпоративного управления, обычно
осуществляемые кредиторами нефинансовых корпораций.
Банки неликвидны. В большинстве экономик банки осуществляют
явную трансформацию сроков обязательств, принимая на
себя относительно краткосрочные обязательства по депозитам и
владея более долгосрочными кредитными активами. В Латинской
Америке банковское кредитование имеет тенденцию к краткосрочности,
но банковская система тем не менее остается неликвидной.
Прежде всего, хотя банковское кредитование имеет такую
тенденцию, кредиты все же остаются более долгосрочными,
чем депозиты. Еще важнее то обстоятельство, что даже если кредиты
формально представляют собой краткосрочные контракты,
фактически они являются долгосрочными обязательствами, так
как предприятия рассчитывают на их пролонгацию и используют
ресурсы для финансирования деятельности, которая не может
быть резко прервана без значительных убытков. Если кредиты не
будут продлены, фирмы будут вынуждены совершить действия,
которые подорвут их собственную прибыльность и, возможно,
финансовое положение их партнеров по бизнесу, что приведет к
снижению качества кредитов, выданных банками. Таким образом,
независимо от того, какими являются установленные сроки кредитного
портфеля, банковская система неликвидна в том смыс-

216
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
ле, что попытка быстро ликвидировать ее портфель резко снизила
бы стоимость ее активов.
Эта неликвидность имеет важные следствия, особенно в таких
нестабильных регионах, как Латинская Америка, где, как это подробнее
обсуждается ниже, макроэкономические шоки для используемых
банками источников финансирования очень сильны. В
целях предупреждения негативного влияния таких шоков на поток
кредитования, от которого зависит реальная экономика, банки
держат буферные запасы ликвидных резервов, что позволяет
частично изолировать кредитование от шоков, воздействующих
на депозиты и другие источники финансирования. Ниже мы зададимся
вопросом, есть ли у банков стимулы быть достаточно ликвидными
или вместо этого имеются основания для соблюдения
минимальных требований по ликвидности на уровне более высоком,
чем предпочли бы сами банки, если бы не было ограничений.
Банки сталкиваются с информационными проблемами. Третья
важная характерная черта банков — их роль в разрешении
информационных проблем, которые повсеместно одолевают
финансовые рынки. В этом заключается суть финансового посредничества
3 . С течением времени банки изучают своих заемщиков
с помощью разнообразных механизмов включая периодические
«тесты на ликвидность» способности заемщиков обслуживать
краткосрочные кредиты. В Латинской Америке, где институциональная
структура обеспечивает мало иных сигналов платежеспособности
фирм, ликвидность может быть особенно важным свидетельством
платежеспособности, хотя и другая информация,
несомненно, становится доступной банкам в процессе долгосрочных
отношений с заемщиками 4 .
В этой связи для последующей дискуссии особенно важны два
аспекта.
Первый: банковский бизнес предполагает необходимость генерировать
частную информацию о своих заемщиках. Такая ситуация ставит вкладчиков
и надзорные органы в невыгодное положение по сравнению
с банками. В этом заключается одна из важных причин того,
что вкладчикам непросто отслеживать поведение банковских менеджеров
тем способом, каким должны это делать кредиторы нефинансовых
предприятий. Подобное ограничение применимо и
к органам банковского надзора: информация, которой владеют
надзорные органы о качестве банковских активов, является неполной,
а возможно, и меньшей частью той информации, которая
доступна банковским управляющим.

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
217
Второй: в той степени, в какой ликвидность заемщиков является
важным сигналом платежеспособности, качество сигнала, получаемого
отдельным банком, очень сильно зависит от условий на кредитном
рынке в целом. Когда кредит доступен свободно, фирма
может оплатить кредит одного банка средствами, полученными
от другого. Это означает, что ликвидность может быть плохим
сигналом качества ссуд во время кредитного бума: положение «хорошее
время — плохое время для обучения» относится и к изучению
кредитоспособности заемщиков. Кроме того, время кредитных
бумов часто совпадает с периодами оживленной экономической
активности и высокой, но преходящей прибыльности, так
что даже шаткие предприятия будут ликвидными и станут выглядеть
платежеспособными независимо от того, имеют ли они доступ
к другим источникам кредита. Короче говоря, в периоды кредитных
бумов банкам может быть нелегко определить, какая из
их ссуд окажется плохой. И если даже банковским менеджерам
трудно решить такую задачу, то тем более это сложно сделать надзорным
органам.
Взаимодействие платежеспособности и ликвидности банков.
Как указывалось выше, существенный дефицит ликвидности
банков означает, что внезапная необходимость «сжать» кредитование
банковской системы в целом, вероятно, снизит качество
банковских активов. А если это сделать достаточно резко и сильно,
то заемщики рискуют оказаться в дефолте. Затем банки могут
быть вынуждены принять руководство компаниями-заемщиками
на себя и продать активы обанкротившихся предприятий по «пожарной»
цене, что приведет к направленной вниз спирали движения
цен на активы и дальнейшему ухудшению банковских балансов.
Таким образом, проблемы банковской ликвидности способны
внезапно трансформироваться в проблемы платежеспособности.
И в той же степени, в какой имеется политическая заинтересованность
в обеспечении платежеспособности банков, существует
заинтересованность в обеспечении их ликвидности. Кроме
того, реальные или воображаемые проблемы с платежеспособностью
банков должны, вероятно, вызывать бегство вкладчиков,
порождая шок ликвидности, который, в свою очередь, снизит качество
банковских портфелей. И это снижение может оказаться
достаточным, чтобы подтвердить поначалу преувеличенные страхи,
которые мотивировали банковскую панику. Таким образом,
банковская паника может стать самореализующимся пророчеством
банковских банкротств, приводящим даже хорошо управляе-

218
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
мые банки к неплатежеспособности. Возможность «выхода» для
вкладчиков банка является, следовательно, плохим механизмом
для осуществления контроля над деятельностью банковских менеджеров.
Банк управляет платежным механизмом. Четвертой ключевой
характеристикой банков является то, что значительный класс
их обязательств представляет собой инструменты, через которые
действует платежная система. Она может оказывать серьезные
внешние воздействия на экономику в целом, что обеспечивает
политическую заинтересованность в гарантии ее бесперебойного
функционирования. Внешние воздействия возникают в результате
того, что неспособность одного банка выполнять собственные
обязательства может подорвать способность другого, в остальном
«здорового» банка выполнять свои обязательства. Эта
потенциальная цепочка нарушений в платежном механизме снижает
полезность всех депозитов как средства платежа.
Эффективное функционирование платежной системы также
имеет важные следствия для структуры банковских пассивов. Оно
требует, в частности, чтобы депозитные требования к банкам
были высоколиквидными. Также подразумевается, что существенной
долей банковских обязательств владеет огромное количество
очень мелких кредиторов, которые плохо «оснащены» для получения
надежной информации о качестве управления банком
или скоординированного реагирования на плохое поведение менеджеров.
Единственная реакция, доступная таким владельцам
вкладов, — бегство в другой, кажущийся более надежным банк или
переход на наличность. По обсуждавшимся выше причинам такое
бегство является весьма ненадежным и неэффективным способом
дисциплинирования банковских менеджеров.
Банковские депозиты защищены. Как упоминалось выше, тот
факт, что бизнес банков включает генерирование частной информации
о качестве своих активов, означает, что осуществлять наблюдение
за их поведением особенно трудно. И даже если бы это
было не так, у вкладчиков особенно мало возможностей для выполнения
задач, связанных с осуществлением контроля над системой
стимулов, с которыми сталкиваются банковские менеджеры.
И если результаты неправильного управления банком сказываются
на вкладчиках, то банковской системе грозит паника. Для
снижения вероятности наплыва требований и, возможно, стимулирования
более фундаментальной политической заинтересованности
в защите интересов небольших вкладчиков общей харак-

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
219
терной чертой банковских систем является страхование правительством
депозитов, явное или скрытое 5 . Это страхование полностью
«замыкает» корпоративное управление банками, что исключает
какой-либо стимул для банковских вкладчиков отслеживать
поведение менеджеров банков, где они оставили свои деньги,
предоставляя банкам свободное поле для злоупотреблений,
цену которых оплатят в конечном счете налогоплательщики.
Банки регулируются. По этой причине банки должны регулироваться.
Если бы рискованность банковских активов могла быть
измерена точно, наиболее простым путем решения проблем стимулов,
с которыми сталкиваются банки, было бы взимание специфической
для банков страховой премии по депозитам, точно
калиброванной по рискованности инвестиций банка. Однако
вследствие того, что информация о качестве портфеля банка является
в основном частной, это неосуществимо. Здесь требуются
косвенные измерители, в частности:
органы регулирования устанавливают основные правила выбора
портфеля банком включая допустимую степень концентрации
ссуд по различным параметрам, ограничения на виды инструментов,
используемых банками в качестве инвестиций, ограничения
на иностранные активы и т. п. и следят за их соблюдением;
органы регулирования устанавливают для банков минимальные
стандарты капитализации и ликвидности, проводят мониторинг
и следят за соблюдением стандартов;
органы регулирования играют роль владельцев долга при частном
банкротстве, осуществляя контроль над активами банка в
случае его банкротства.
Ограничивая левередж (соотношение собственных и заемных
средств) и способствуя тому, чтобы акционерам было что терять
при ухудшении качества рискованных кредитов, стандарты минимальной
достаточности капитала уменьшают масштаб проблем
стимулов, с которыми сталкиваются управляющие банком. Поэтому
они являются первой и, можно сказать, наиболее важной линией
обороны надзорных органов при попытке ограничить стремление
банкиров к чрезвычайно рискованному поведению.
Ограничения банковского регулирования. Одна из идей,
которую мы пытались здесь сформулировать, состоит в том, что
банковский надзор и регулирование стараются решить проблему,
которая была бы трудна для разрешения даже вне рамок политико-экономической
«оранжереи», в которой фактически должны
приниматься решения. Эти трудности накладывают серьезные

220
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
ограничения на банковский надзор и регулирование, что будет
важно для последующей дискуссии. Выделим некоторые из них.
Пруденциальное регулирование дорого. Органы банковского регулирования
имеют дело с проблемами морального риска банкиров,
пытаясь обеспечить более высокую капитализацию и ликвидность
банков, чем предпочли бы сами банки в нерегулируемой среде. В
принципе, органы регулирования могли бы исключить риск в банковской
системе, заставив банки уменьшить рычаг (левередж) и
увеличить удельный вес надежных и ликвидных активов. Но, делая
это, они одновременно снизили бы эффективность, с которой
внутренние сбережения направляются в продуктивные, а значит,
рискованные инвестиции, необходимые для экономического
роста. Требуется соблюдать баланс между необходимостью ограничивать
действие плохих стимулов, создаваемых банковским
левереджем, и информационными проблемами и извлечением
выгоды от финансового посредничества.
Надзор должен быть прозрачным. В экономической и политической
системе, основанной на индивидуальных правах собственности,
определяющие факторы банковского надзора должны быть
прозрачными, что позволит с уважением относиться к частной
собственности и деловым суждениям и ограничит потенциал произвольного
и дискриминационного отношения к отдельным банкам.
Это означает, что надзор должен быть основан на наблюдениях.
Пространство для решений по своему усмотрению, основанных
на недокументированных «внутренних предчувствиях»
или «инстинктах», должно быть лимитировано. В результате возникает
«запаздывание регулирования», так как наблюдаемые индикаторы
проблем обычно появляются значительно позже, чем
фактически возникают проблемы. Это запаздывание иллюстрируется
в табл. 18, где показана величина сомнительных или невозвратных
ссуд в годы, предшествовавшие банковским кризисам
в Чили и Колумбии (оба кризиса начались приблизительно в
1982 г.). В обеих странах эти ключевые показатели качества портфеля
оставались стабильными и даже улучшались в годы, которые
привели к кризисам. Проблемы обнаружились только в
1982 г., когда кризис стал реальностью. В деле банковского регулирования
не действует положение: «что видишь, то и получишь»,
— получаешь то, чего не видишь.
Необходимость прозрачности также означает, что «бремя доказательства»
для органов регулирования должно быть тяжелее,
чем для кредиторов частного банка. Крупные вкладчики могут

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
221
Таблица 18. Непогашенные в срок кредиты —
запаздывающие индикаторы банковских
кризисов
Год
Сомнительные или невозвратные кредиты, %
совокупных кредитов
Чили
Колумбия
1975 2,8 4,0
1976 1,7 4,0
1977 1,4 3,0
1978 1,2 2,8
1979 1,1 3,3
1980 0,9 3,3
1981 2,4 3,7
1982 8,2 8,4
1983 18,7 Н. д.
Источники: [22] (Чили), [15] (Колумбия).
спасаться бегством или требовать от банка более высокую премию
за риск на основании рыночных слухов или «предчувствий».
Но если разрешить органам регулирования действовать по сути
на основе субъективных индикаторов, это создаст слишком широкий
простор для злоупотреблений. И даже если им будет позволено
действовать на такой основе, органы регулирования, вероятно,
неохотно поступят таким образом, так как их вмешательство
подобно крику «пожар!» в переполненном театре: можно
напугать рынок и, следовательно, создать проблему там, где ее
первоначально не было. Чтобы избежать критики за создание
кризиса, органы регулирования, прежде чем предпринимать заметные
действия, должны, вероятно, дождаться конкретных доказательств
наличия проблем 6 .
Надзор ограничен возможностями информационной сети органов регулирования.
Дело банков — генерировать частную информацию о
стоимости своих портфелей. Во многих случаях у них есть основания
укрывать проблемы портфелей от надзорных органов. И в
краткострочной перспективе, что особенно важно, это может
быть сделано с помощью ряда способов включая пролонгацию
проблемных кредитов, заключение фиктивных сделок и т. д. Все
это накладывает важные ограничения на способность органов регулирования
отслеживать и предупреждать возникновение про-

222
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
блем, особенно, как покажем ниже, во время кредитных бумов,
когда особенно высока вероятность развития проблем.
Необходимость прозрачности и информационные трудности
создают серьезные препятствия для банковского регулирования,
особенно в периоды кредитных бумов, на которых мы сосредоточим
внимание ниже. И если банкиры имеют слабое представление
о качестве активов, то для регулирующих органов эта задача
будет еще сложнее. Даже когда банкиры знают о проблемах, они
могут маскировать их от органов регулирования, по крайней мере
временно. И есть, вероятно, случаи, когда органы регулирования
подозревают о существовании проблем, но у них связаны руки,
потому что проблемы эти невозможно адекватно документировать.
2. Объяснения банковских кризисов:
шоки и уязвимость
Как банки становятся банкротами? Хотя существует множество
способов умереть, все они подразумевают определенные физиологические
механизмы, например, прекращение сердцебиения.
Подобным же образом механика банковского банкротства
подразумевает наличие некоторого общего механизма — неспособности
банков предоставить средства, требуемые вкладчиками.
Это не составляет проблемы, если темп роста банковских депозитов
выше, чем процентная ставка по депозитам. В таком случае
вкладчики фактически перечисляют финансовые ресурсы банковской
системе, а банки способны оставаться ликвидными, даже
если они продлевают все свои ссуды или выдают новые 7 .
Однако когда темп роста банковских депозитов ниже процентной
ставки по депозитам, банки вынуждены осуществлять чистый
трансферт (перевод средств) вкладчикам. Чтобы сделать это, они
должны отозвать ресурсы у своих заемщиков или снизить запас
ликвидности. Проблемы возникают, когда требуемый трансферт
является слишком большим (вследствие высоких внутренних процентных
ставок или замедления либо отрицательного роста объема
депозитов) и банки не могут получить требуемые ресурсы ни
от заемщиков, ни из запаса ликвидности.
В принципе банки могут обеспечить требуемый трансферт,
просто отзывая кредиты по мере наступления срока их погашения.
Но в действительности они ограничены в возможностях
поступать таким образом, так как независимо от сроков погаше-

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
223
ния ссуд резкое ограничение доступа к кредиту оказало бы чрезвычайно
негативное воздействие на нефинансовые фирмы. Если
«сжатие» кредита не будет слишком значительным и продолжительным,
фирмы смогут предоставить необходимый трансферт
за счет сокращения тех инвестиций, которые могут быть отложены,
снижения запасов и т. д. Но если ограничение будет крупным
и продолжительным, сокращение кредита может подразумевать
такой объем трансферта, который просто невозможно выплатить
или выплата которого вынудит фирмы к дефолту.
Дестабилизирующее воздействие крупного чистого трансферта
ресурсов вкладчикам наблюдалось во время недавнего кризиса
в Венесуэле. В 1993 г. внутренние процентные ставки увеличились
на 60%, тогда как депозиты росли с темпом только 17%, что потребовало
чистый трансферт ресурсов от банков вкладчикам в
размере более 9% ВВП. Как показано на рис. 16, это был очень
значительный по историческим меркам перевод средств, достаточно
крупный, чтобы вызвать кризис банковской системы.
Следуя этой логике, можно идентифицировать два компонента
банковского кризиса: величину чистого трансферта ресурсов,
требуемого от системы, и пороговое значение трансферта ресурсов,
превысив который, система рухнет. Первый элемент создает
шок, так как при нормальных условиях чистые переводы
Рис. 16. Венесуэла: чистый трансферт ресурсов от банков частному
сектору

224
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
средств не должны служить причиной серьезных трудностей для
банков. Второй элемент определяет уязвимость банковской системы.
Банковский кризис возникает вследствие действия обоих
факторов: шока и уязвимости. Макроэкономические аспекты этих
компонентов банковского кризиса рассмотрены в следующих разделах.
3. Макроэкономические шоки
и банковские кризисы
Трудно припомнить крупный банковский кризис, в котором какой-либо
макроэкономический шок не сыграл бы своей роли. Такие
шоки могут принимать разнообразные формы и различными
путями воздействовать на платежеспособность банков. Крупный
спад экономической активности, ухудшение условий торговли или
другие неблагоприятные шоки для национального благосостояния
снижают прибыльность банковских заемщиков. Некоторые из них
оказываются не способны обслуживать свою банковскую задолженность;
таким образом, хорошие ссуды превращаются в плохие. Финансирование
шоков может потребовать внезапного сокращения
банковских балансов с неблагоприятными последствиями для «здоровья»
заемщиков и, следовательно, банков.
Воздействие макроэкономических шоков на качество активов.
Существует много примеров неблагоприятных шоков для
внутреннего дохода. Уменьшая способности заемщиков банков
обслуживать свои долги, они неблагоприятно влияли на банковские
активы и тем самым способствовали развитию банковского
кризиса. Резкое падение цен на нефть в середине 80-х годов оказало
тяжелое воздействие на банковские системы Техаса и Венесуэлы,
как и на другие нефтеэкспортирующие регионы. (Почему
кризис случился в Техасе, а не в Венесуэле, объясняется различиями
в денежно-кредитной политике и реакцией на кризис обменного
курса, что обсуждается ниже.) Как иллюстрирует рис. 17,
неблагоприятные шоки условий торговли были важными факторами
большинства латиноамериканских кризисов — в Аргентине,
Чили, Колумбии и Уругвае 8 .
Существенное ухудшение условий торговли предшествовало
банковским кризисам и в нескольких индустриальных странах —
Норвегии, Финляндии (на которую оказал также неблагоприятное
воздействие крах торговли с Советским Союзом) и Испании,
но не в Японии и Швеции.

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
225
Рис. 17. Условия торговли и банковские кризисы. Латинская Америка
В действительности большинству банковских кризисов предшествовало
общее ухудшение макроэкономической среды. Это
иллюстрируют рис. 18 и 19, которые показывают, что пережившие
кризис страны демонстрируют довольно типичную циклическую
модель. В общем, за год-два до фактического наступления
кризиса сильный макроэкономический бум сменяется спадом,
после кризиса в течение нескольких лет рецессия углубляется.
Наше объяснение этого факта (подробнее мы его обоснуем
ниже) состоит в том, что системная уязвимость развивается во
время кредитного и макроэкономического бумов, которые, как
правило, предшествуют кризисам. После неблагоприятного макроэкономического
шока, который обычно связан с рецессией, она
ведет к кризису.
Неблагоприятные макроэкономические шоки могут также прямо
воздействовать на балансы банков, влияя на цены активов. Особенно
важным примером подверженности банков риску изменения
стоимости активов является недвижимость. Хотя банки редко занимаются
прямыми спекуляциями на рынке земли или недвижимости,
они предоставляют кредиты строительным компаниям, чья
способность платить по долгам оказывается под угрозой, если рынок
недвижимости тонет. Плохие ссуды под залог недвижимости,
обусловленные ухудшением условий на рынке недвижимости, яв-

226
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
Рис. 18. Реальный ВВП и банковские кризисы. Латинская Америка
Рис. 19. Реальный ВВП и банковские кризисы. Индустриальные
страны

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
227
ляются в действительности важной характерной чертой многих банковских
кризисов 9 . Если банки держат в своих портфелях торгуемые
на рынках активы, они будут подвержены колебаниям рыночных
цен. Это было важным фактором банкротств нескольких аргентинских
банков в начале 1995 г. Указанные банки владели крупными
пакетами облигаций Брэйди, и потери от снижения их рыночной
стоимости в результате распродажи, последовавшей за
мексиканской девальвацией, оказались для них роковыми. Подобным
же образом падение цен на землю и курсов акций в Японии,
имевшее место в 90-х годах, неблагоприятно воздействовало на банковские
портфели. В настоящее время вследствие того, что банки
больше вовлечены в занятие рыночных позиций через операции с
собственностью и использование деривативов, их подверженность
риску изменения цен на активы, вероятно, увеличилась.
Но значительно чаще шоки цен на активы воздействуют на банки
косвенным образом. Например, в течение периода, предшествовавшего
чилийскому банковскому кризису, банкам было позволено
осуществлять займы в иностранной валюте, но запрещено
принимать на себя курсовой риск. В результате требовалось, чтобы
кредиты, финансируемые за счет иностранных заимствований,
были деноминированы в иностранной валюте 10 . Предполагалось
переместить валютный риск с банков на нефинансовые
предприятия, которым банки предоставили кредиты. Но после
неожиданной девальвации многие фирмы обнаружили, что не
способны выплатить свои кредиты вовремя и в полном объеме.
Следовательно, курсовой риск, с которым сталкивались нефинансовые
фирмы, был фактически в существенной степени перенесен
на банковскую систему в форме кредитного риска.
Интуитивно понятно, что падение национального дохода или
богатства приведет к снижению качества банковских портфелей.
Менее очевидно, что крупное макроэкономическое нарушение
может нанести ущерб банковским портфелям, даже когда страна
в целом выигрывает от шока, если воздействие этого нарушения
сказывается на многих секторах экономики. Дело в том, что банковские
кредиты, выданные находящимся под неблагоприятным
воздействием секторам, вероятно, окажутся просроченными,
тогда как растущие доходы в секторах, неожиданно получивших
дополнительную прибыль в результате шока, не улавливаются
банками, которые в основном владеют долгами, а не требованиями
к капиталу (акциями) фирм. Например, крупные макроэкономические
реформы, начатые в Венесуэле в начале 1989 г., вклю-

228
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
чали либерализацию импорта и существенный пересмотр относительных
цен, что привело к неплатежеспособности отдельных
производственных секторов и неблагоприятным последствиям
для качества балансов коммерческих банков.
Короче говоря, почти любые макроэкономические нарушения
могут неблагоприятно воздействовать на банковские балансы, а
если они достаточно серьезны, то будут угрожать платежеспособности
значительной части банковской системы. Помимо спада и
многие другие факторы значительно подрывали способность банковских
должников обслуживать свои долги. Во время чилийского
кризиса 1982—1983 гг. финансовое состояние фирм было подорвано
длительным периодом переоцененности обменного курса
и высокими процентными ставками — результатами проводимой
в стране стратегии подавления инфляции. Финансовой панике
в Аргентине в 1980 г. также предшествовал период чрезвычайно
нестабильной макроэкономической и финансовой политики,
в течение которого переоцененный песо оказывал давление
на производителей торгуемых товаров, что спровоцировало
всплеск «заимствований как последней надежды», способствовавших
повышению процентных ставок и снижению качества банковских
активов 11 . Кризисы в Уругвае и Колумбии в начале 80-х
годов были также ускорены в результате продолжительного периода
завышенной оценки национальной валюты и экономического
спада, возникшего после неблагоприятных внешних шоков.
Важно признать, что политика, проводимая во время макроэкономического
шока, оказывает влияние на вероятность того,
что он трансформируется в банковский кризис. Здесь в качестве
особенно важного примера мы подчеркиваем роль альтернативных
режимов обменного курса. Рассмотрим неблагоприятный
внешний шок, который уменьшает способность отечественных
заемщиков обслуживать свои долги перед банковской системой.
Если шок сильный, а банковская система хрупкая, банки не смогут
снизить цену долгов до реалистичных уровней, не став неплатежеспособными,
так как они не способны одновременно уменьшить
реальную стоимость своих обязательств. Но если ничего не
делается, вкладчики могут начать бегство из находящихся в рискованной
позиции банков, чрезвычайно дестабилизируя ситуацию,
которая станет угрожающей как для банковской системы,
так и для режима обменного курса.
Ясно, что в таком случае потребуется определенная реструктуризация
банковских активов и обязательств. При падении реаль-

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
229
ной стоимости активов удар должны принять либо кредиторы
банков (на практике это вкладчики), либо налогоплательщики
(которые должны заплатить за рекапитализацию банковской системы).
При фиксированном обменном курсе вкладчики защищены:
уровень цен определяется в основном обменным курсом национальной
валюты, внешний шок не окажет прямого воздействия
на реальную стоимость банковских обязательств, которые
будут превосходить банковские активы до тех пор, пока не будет
осуществлена явная реструктуризация. Однако при гибком обменном
курсе неблагоприятный внешний шок приведет к снижению
обменного курса, автоматически уменьшая реальную стоимость
активов банковской системы до уровней, при которых они могут
быть оплачены. Одновременно снизится реальная стоимость банковских
обязательств, что позволит сохраниться самим банкам 12 .
Вкладчики, конечно, потребуют повышения процентных ставок
в качестве компенсации за курсовой риск, но можно утверждать,
что так и должно быть: лучше перенести совокупный риск
на банковские депозиты, где его можно выделить и назначить
цену, чем свалить на налогоплательщиков, где это сделать невозможно.
Но главное — при хрупкости банковской системы внешние
шоки с большей вероятностью приведут к банковскому кризису
при фиксированном обменном курсе, чем при плавающем.
Ярким примером здесь является влияние обвала нефтяных цен
в середине 80-х годов на банковские системы Венесуэлы и Техаса.
В Техасе падение цен привело к кризису банковской и ссудно-сберегательной
индустрии, тогда как в Венесуэле кризис так и не состоялся.
Независимо от слабостей, которые могли быть присущи
надзору за депозитарными институтами в Техасе, по-видимому,
весьма неправдоподобно утверждать, что отсутствие кризиса в
Венесуэле обусловлено превосходством ее системы надзора над
техасской. Ключевой причиной отсутствия кризиса в Венесуэле
был тот факт, что за нефтяным шоком последовала максимальная
девальвация, эффективно снизившая реальную стоимость
банковских активов до уровня, при котором в новых менее благоприятных
обстоятельствах они действительно могли быть оплачены,
одновременно уменьшив реальную стоимость депозитов и
других банковских обязательств в той степени, которая требовалась
для поддержания платежеспособности банков.
Воздействие макроэкономических шоков на финансирование
банков. Макроэкономические шоки также воздействуют на
спрос на депозиты и другие банковские обязательства и, следова-

230
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
тельно, на способность банков финансировать свои кредитные
портфели. Двумя важнейшими источниками финансовых ресурсов
для банков в Латинской Америке являются депозиты и (в некоторых
странах в определенные периоды) иностранные заимствования.
Оба источника — депозиты и доступность иностранного
капитала — в Латинской Америке абсолютно ненадежны 13 . Спрос
на депозиты может сокращаться вследствие роста ожиданий снижения
стоимости национальной валюты, что может быть обусловлено
неустойчивостью платежного баланса или динамикой реального
обменного курса. Это было важным фактором шведского кризиса
в 1991 г., которому предшествовало падение величины депозитов
в 1990 г. приблизительно на 5% ВВП. Ожидания инфляции
и девальвации могут быть также обусловлены вызывающими беспокойство
фискальными изменениями, ведущими опять-таки к
снижению спроса на депозиты и росту процентных ставок, как в
случае Венесуэлы в 1993 г. Неожиданное увеличение фискальных
нагрузок может также привести к вытеснению частных заемщиков,
способствуя «сжатию» кредита частному сектору, даже если
объем совокупного банковского кредита не уменьшается.
Независимо от причин резкое уменьшение спроса на депозиты
или способности банков заимствовать за границей серьезно
снизит ликвидность банковской системы. Для восстановления
своей ликвидности банки будут вынуждены продавать активы,
если это возможно, или, что более вероятно, уменьшат размер
своего кредитного портфеля, отказывая в возобновлении кредита
после наступления срока его погашения. Такой неожиданный
отказ в кредите, как обсуждалось выше, является чрезвычайно
дестабилизирующим для нефинансового частного сектора и может
привести к серьезному сокращению деловой активности с
очень неблагоприятными последствиями для качества банковских
кредитных портфелей.
Последние события в Аргентине являются хорошим примером
последствий сильного шока ликвидности. Девальвация в Мексике
в 1994 г. привела к резкому увеличению ощущаемой рискованности
аргентинских активов, в особенности денежных обязательств
страны. Страхи были подкреплены банкротством нескольких
небольших оптовых банков, что поставило под сомнение стабильность
банковской системы. Эти факторы привели к резкому
падению спроса на деньги. С начала мексиканского кризиса в конце
марта 1995 г. депозиты в аргентинских банках уменьшились
почти на 8 млрд песо, или почти на пятую часть 14 . В то же время

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
231
аргентинские коммерческие банки, подобно другим аргентинским
заемщикам, потеряли доступ на международные финансовые
рынки (которые были в существенной степени парализованы в
течение первой половины 1995 г.). Результатом стало резкое падение
кредита коммерческих банков нефинансовому сектору, что
в значительной степени способствовало развитию глубокого спада,
который страна переживает в настоящее время.
Важную роль в ограничении влияния «шока ликвидности» на
отечественную банковскую систему и на экономику в целом сыграла
макроэкономическая политика. Несмотря на свою жесткость,
«сжатие» кредита аргентинскому нефинансовому сектору
было существенно ослаблено благодаря тому, что Центральный
банк мог в рамках ограничений, накладываемых законом о конвертируемости,
предоставить банковской системе во время кризиса
некоторый кредит и, что более важно, разрешить коммерческим
банкам использовать их собственные резервы, снизив относительно
высокие резервные требования, которые продолжали
действовать и в период кризиса 15 . Ослабление резервных требований
дало в тот момент банковской системе приблизительно 3,4
млрд долл. ликвидности, когда она нуждалась в ней больше всего,
значительно смягчив влияние «шока ликвидности» на макроэкономику
и финансы. Этот пример подчеркивает важность активной
политики в отношении банковской ликвидности в качестве
реакции на шоки совокупной ликвидности.
Аргентинский «шок ликвидности» возник в результате внешнего
шока, который породил обеспокоенность по поводу жизнеспособности
политических и финансовых институтов страны. Такой
шок может возникнуть и в результате выбора денежно-кредитной
политики. Ярким примером является все еще продолжающаяся
мексиканская стабилизация. В течение первых пяти месяцев
1995 г. депозиты в мексиканских банках росли приблизительно
на 14%, что в реальном выражении равно падению примерно
на 12% 16 . В то же время чистые иностранные обязательства банков
уменьшились почти на треть в реальном выражении, усугубляя
резкое сокращение способности банков к кредитованию. В
отличие от Аргентины в Мексике банковские резервы не могли
послужить буфером, так как в начале кризиса составляли только
около 2,5% величины депозитов. В результате масштабы кредитования
сильно сузились: кредитование банками частного сектора
выросло в номинальном выражении всего на 17%, а в реальном
выражении упало приблизительно на 10%.

232
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
Несмотря на то что банковский кредит рос медленно, условия
финансового рынка вынудили мексиканские банки назначить заемщикам
высокие процентные ставки. Вследствие этого произошло
резкое изменение чистого трансферта ресурсов между банковской
системой и нефинансовым частным сектором. После того
как в течение нескольких предшествовавших кризису лет частный
сектор был реципиентом крупных чистых трансфертов ресурсов,
после кризиса он был вынужден осуществлять крупные переводы
средств банкам. Первые три месяца года эти переводы были небольшими,
так как рост кредита примерно соответствовал отечественным
процентным ставкам. Но в апреле — мае, когда рост
кредита замедлился, а отечественные процентные ставки оставались
высокими, эти переводы резко возросли. По нашим оценкам,
в те месяцы от небанковского частного сектора потребовалось
перевести банкам финансовых ресурсов на сумму более чем
25 млрд мексиканских песо в месяц, или 300 млрд песо за год, что
составляет 15—20% ВВП.
Разумеется, невозможно поддерживать переводы средств в таких
крупных масштабах в течение длительного времени, что объясняет
потребность в различных схемах пересмотра условий и
изменения структуры частного долга, которые в настоящее время
финансируются и поддерживаются правительством. При отсутствии
таких схем неспособность банковских заемщиков осуществлять
трансферты, в которых банки нуждаются для выплаты
средств вкладчикам, вызовет неплатежеспособность банков, банковскую
панику и крах финансовой системы. Здесь мы подчеркиваем,
что масштаб кризиса, с которым нужно справиться с помощью
таких программ, в значительной степени зависит от принятой
правительством макроэкономической стратегии, в частности,
от очень жесткой кредитной политики, которая была продиктована
очевидным желанием привести обменный курс к уровню 6
песо за доллар. Эта политика, в свою очередь, была мотивирована
сильным и понятным желанием ограничить инфляционные
последствия финансового кризиса.
Мы не собираемся ставить под сомнение эту стратегию или
политические цели, лежащие в ее основе, а лишь указываем на
некоторые последствия для банковской системы. Такая стратегия
привела к очень высоким внутренним процентным ставкам и медленному
росту кредита. Ее результат — огромный «чистый трансферт
ресурсов» банкам от банковских заемщиков, который, очевидно,
нанес жестокий удар по реальной экономике и почти на-

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
233
верняка не был бы оплачен в отсутствие программ официального
финансирования долга. Какова была альтернатива? Если бы
власти стремились достигнуть менее амбициозного показателя
уровня цен и приступили к нестерилизованным покупкам иностранной
валюты в апреле — мае, когда песо начал укрепляться,
возможно, банковский кредит не стал бы таким жестким, процентные
ставки не поднялись бы столь высоко, а масштабы проблем,
с которыми столкнулись вкладчики и, следовательно, банки, не
были бы такими значительными 17 .
4. Макроэкономические источники финансовой
уязвимости — роль кредитных бумов
До сих пор мы рассматривали ситуации, когда банковская система
и экономика застигнуты врасплох некоторым макроэкономическим
шоком, который подрывает жизнеспособность финансовых
институтов и создает кризис. Но сами по себе макроэкономические
сюрпризы банковские кризисы полностью не объясняют.
Необходимо также понимать, почему одни банковские системы
так слабы, что тонут под воздействием макроэкономических
шоков, а другие достаточно сильны, чтобы их пережить. Как мы
уже неоднократно подчеркивали, кризис является результатом
взаимодействия шоков и уязвимости. В данном разделе мы исследуем
макроэкономические факторы банковской уязвимости.
Что конкретно мы имеем в виду? Уязвимый банк — это такой
банк, у которого относительно небольшой шок доходов, качества
активов или ликвидности приводит к неплатежеспособности
или недостаточной ликвидности; в результате его способность
оплатить свои краткосрочные финансовые обязательства вызывает
сомнение. Таким образом, уязвимость представляет собой
состояние, когда «буферные запасы» капитала и ликвидности банка
малы по отношению к степени риска его активов и источников
финансирования. Следовательно, решение заняться более
рискованным кредитованием или инвестиционной деятельностью
увеличит уязвимость банка, если одновременно соразмерно
не возрастет его капитальная база (собственные средства). Рост
доли сомнительных или плохих кредитов также увеличит уязвимость
за счет сокращения имеющегося в наличии капитала для
покрытия дальнейших убытков. Как мы уже подчеркивали, такие
убытки по кредитам часто временно не видны ни банкирам, ни
органам надзора. В таком случае скрытая уязвимость не становит-

234
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
ся явной до тех пор, пока неблагоприятный шок не выталкивает
плохие кредиты на поверхность, но тем не менее она существует.
Многие характеристики институциональной и регулирующей
среды могут вносить свой вклад в уязвимость банковской системы.
Здесь мы хотели бы сосредоточить на роли макроэкономических
сил, в частности на кредитных бумах, которые, как мы покажем,
могут усиливать финансовую уязвимость, способствуя эндогенному
падению качества банковских активов.
Почему мы фокусируем внимание на кредитных бумах? Между
такими бумами и финансовыми кризисами существует очень сильная
эмпирическая связь. Рис. 20 и 21 показывают, что почти каждому
финансовому кризису в рассматриваемых странах предшествовал
период быстрого роста кредита, предоставляемого банковской
системой, измеряемого как доля национального ВВП. Так
было в Аргентине (1981 г.), Чили (1981—1982 гг.), Колумбии (1982—
1983 гг.), Мексике (1995 г.), Уругвае (1982 г.), Норвегии (1987 г.),
Финляндии (1991—1992 гг.), Японии (1992 г. 18 ) и Швеции
(1991 г.) 19 .
Этот факт был отмечен в последних дискуссиях о банковских
кризисах 20 . В их ходе было предложено несколько объяснений,
почему кредитные бумы могут предшествовать кризисам. В данном
разделе мы сделаем обзор этих объяснений и предложим альтернативное,
которое, по нашему мнению, является более убедительным,
и из которого следуют несколько иные политические
выводы. Рассмотрим бегло следующие сюжеты.
«Веревка, чтобы самим повеситься»: либерализация, плохое управление
банками, кризис. Здесь делается акцент на том, что либерализация
часто позволяет банкирам заниматься бизнесом, от которого
они были прежде отстранены, и утверждается, что большие
ошибки они совершают вследствие того, что недостаточно квалифицированны.
Конкуренция, «франшизная стоимость» банка, отношение к риску.
Данный сюжет подчеркивает значение того, что банковская либерализация
обычно связана с ростом конкуренции, а это снижает
ожидаемую доходность банковского бизнеса. Уменьшается
стоимость (акционерного) капитала, который теряется при банкротстве,
что обостряет фундаментальные мотивационные проблемы,
которые поощряют банковских менеджеров к принятию
на себя чрезвычайных рисков при кредитовании.
«Одно плохое яблоко портит всю партию»: разрушительная конкуренция
на рынке депозитов. Здесь внимание сосредоточено на иска-

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
235
Рис. 20. Банковский кредит частному сектору в странах Латинской
Америки, % ВВП (звездочками отмечены даты банковских кризисов)

236
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
Рис. 21. Банковский кредит частному сектору в индустриальных
странах, % ВВП (звездочками отмечены даты банковских кризисов)

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
237
женных стимулах, которые могут создаваться в условиях, когда
процентные ставки по депозитам перестают регулироваться. Исходная
предпосылка состоит в том, что конкуренция на рынке
депозитов может вынудить благоразумных заемщиков принять
рискованную стратегию менее благоразумных заемщиков.
«Хорошие времена — плохие времена для обучения»: кредитные бумы,
информация, крах. Этот сюжет подчеркивает, что связующим звеном
между кредитными бумами и финансовой уязвимостью являются
скорее информационные проблемы, а не проблемы стимулов.
Доказывается, что во время изобилия кредита и экономического
бума у банков возникают трудности с отделением хороших
рисков от плохих. Таким образом, во время кредитных бумов плохие
ссуды имеют тенденцию накапливаться, что сказывается при
кризисе, когда бум прерывается неблагоприятным макроэкономическим
шоком.
«Веревка, чтобы самим повеситься». Нередко утверждают, что банкиры
в недавно либерализованных финансовых системах предоставляют
чрезвычайно рискованные кредиты и несут крупные потери,
вероятно, потому, что просто не имеют достаточного опыта
в новых направлениях бизнеса, которым занимаются. Этот
аргумент особенно часто приводится в отношении недавно приватизированных
банков, как это было в Мексике в конце 80-х годов.
В принципе он применим к любому рынку, где регулирование
недавно было ослаблено, что позволяет банкирам идти на
риски, от которых ранее они были защищены юридическими ограничениями.
Кредитный бум и сопровождающее его снижение
качества банковских портфелей рассматриваются в этом сюжете
как результат юношеской экспансивности подростковой индустрии
подобно тому, как подростковые годы являются опасным, но,
можно надеяться, временным периодом.
С этим сюжетом у нас две основные проблемы. Первая: по-видимому,
он опирается не только на дефицит квалификации, но и
на определенную степень иррациональности в действиях частных
банкиров. Вполне может быть, что недавно приватизированные
банки, которые первоначально занимались принятием депозитов
и покупкой правительственных бумаг, имеют относительно невысокую
квалификацию при оценке коммерческого риска. Но если
банковские менеджеры разумны, они учтут этот недостаток квалификации
при принятии решений о кредитовании. Осознавая
необходимость оттачивания профессионального мастерства и
накопления институциональных знаний, не имеющие достаточ-

238
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
ной практики и квалификации банкиры наверняка осторожно
расширяли бы свои балансы и не участвовали в том кредитном
буме, который обычно предшествует кризису. Вторая проблема:
дело в том, что регулирующая и деловая среда, с которой сталкиваются
банкиры, почти непрерывно изменяется, так как новые
технологии, идеи и политика меняют возможности и ограничения,
с которыми имеют дело банкиры. Сторонники использования
этого сюжета в качестве причины банковских кризисов должны
объяснить, почему другие рыночные изменения и реформы
регулирования не вели к кредитным бумам и банковским кризисам.
Конкуренция, «франшизная стоимость», принятие риска. Данный
сюжет подчеркивает, что во многих случаях либерализация финансовой
системы сопровождалась ростом конкуренции в банковском
секторе 21 . Иногда причиной либерализации было усиление
конкуренции. Когда институты развивались в нерегулируемых
секторах, органы регулирования реагировали на это ослаблением
ограничений для банков. Конкуренция была также прямым
результатом самих реформ, которые во многих случаях де-факто
ликвидировали картелизацию отрасли и позволяли другим институтам
конкурировать с банками, а банкам конкурировать с другими
банками такими способами, которые раньше не были разрешены.
Возросшая конкуренция снизила «франшизную стоимость»
банка, т. е. ожидаемый поток будущих доходов от банковской деятельности.
Она фактически уменьшила акционерный капитал
отечественных банков — возможно, не по стандартам бухгалтерского
учета и определениям органов регулирования, а в экономическом
смысле стоимости, которую потеряют акционеры в случае,
если банку будет суждено обанкротиться. Таким образом, возросшая
конкуренция, по уже подробно обсуждавшимся причинам,
усилила стимулы для банкиров принимать избыточно рискованные
инвестиционные стратегии.
Этот сюжет имеет то преимущество, что он фокусирует внимание
на хорошо понятных проблемах стимулов, с которыми сталкиваются
разумные управляющие банками. Это имеет логический
смысл. Но наши сомнения основываются на фактах. Во-первых,
хотя дерегулирование порождает рост конкуренции, оно также
дает банкирам возможность начать новые прибыльные виды деятельности
22 . Следовательно, не очевидно, что воздействие либерализации
на доходность банков является негативным. Вопрос
может быть решен эмпирическим путем на основании анализа
стоимости банковского капитала: если либерализация действи-

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
239
тельно уменьшает «франшизную стоимость» банков, это должно
было отразиться на рыночной цене акций банков. В действительности
котировки банковских акций не продемонстрировали выраженной
тенденции к снижению ни при одном из многих кредитных
бумов, которые предшествовали банковским кризисам в
Латинской Америке и в индустриальных странах, независимо от
того, следовали они за масштабной либерализацией или нет. Это
порождает сомнения в справедливости гипотезы «франшизной
стоимости» 23 .
«Одно плохое яблоко портит всю партию». Этот сюжет делает акцент
на другом аспекте финансовой либерализации: дерегулировании
процентных ставок по депозитам. Когда освобождаются
депозитные процентные ставки, конкуренция за депозиты связывает
банки друг с другом. К сожалению, это не та конкуренция, в
которой выживает лучший, а скорее та, в которой хорошее поведение
вытесняется плохим. Предположим, существует «плохой»
банк, чьи менеджеры склонны осуществлять рискованные инвестиции.
Его менеджеры особенно любят риск, возможно, вследствие
того, что банк недостаточно капитализирован или по какой-то
другой причине. Этот банк готов платить больше по депозитам,
чем надежные банки, а также, если существует межбанковский
рынок, то и там будет предлагать агрессивную цену за депозиты.
Вследствие наличия страхования депозитов вкладчики будут
рады переместить свои вклады из надежных в более рискованные
банки. Это ставит «хорошие» банки перед выбором: либо резко
снизить уровень депозитов, либо привести процентные ставки в
соответствие тем, которые предлагают «плохие» банки, — стратегия,
которая останется неосуществленной, если «хорошие» банки
не примут агрессивную и рискованную стратегию кредитования,
используемую «плохими» банками. Независимо от того, предпочтут
«хорошие» банки снижение уровня депозитов или выберут
соперничество с «плохим» банком, результат будет один: портфель
банков, принявших рискованную практику кредитования,
будет расти за счет более консервативных банков, и, следовательно,
банковская система в целом станет более хрупкой.
Существует интересный и потенциально значимый сюжет о канале,
через который финансовая уязвимость генерируется и передается
от одного института другим. Он поднимает важные вопросы
о соответствующей реакции органов регулирования, например,
на предложение отдельными банками агрессивных цен за депозиты.
Но названный сюжет не имеет отношения к макроэкономиче-

240
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
ским факторам, которые являются предметом данной статьи, и в
частности, не объясняет агрессивных кредитных бумов, которые
предшествуют кризисам. Поэтому мы не развиваем этот сюжет.
«Хорошие времена — плохие времена для обучения»: информация, кредитные
бумы, банковские крахи. В предшествующих объяснениях
наблюдаемой связи между кредитными бумами и финансовым
крахом ответственность как за кредитные бумы, так и за ухудшение
качества банковских портфелей возлагалась на финансовую
либерализацию. Следующий сюжет имеет несколько иную структуру.
В нем мы предполагаем, что причиной кредитного бума являются
макроэкономические изменения, по большей части не
связанные с изменениями в банковской индустрии. Но кредитный
бум создает информационные и мотивационные проблемы
для банков, что ведет к ухудшению качества банковских портфелей
и увеличению финансовой уязвимости.
Ключевая идея состоит в том, что когда банковская система как
целое быстро расширяется, банкирам очень трудно получить информацию
о кредитоспособности заемщиков. Это обусловлено
несколькими причинами. Кредитные бумы имеют тенденцию
происходить в периоды макроэкономического подъема, когда
заемщики временно характеризуются высокой прибыльностью и,
следовательно, ликвидностью. Кроме того, скорость, с которой
растут кредитные портфели во время кредитного бума, может
сама усугубить стоящие перед банкирами информационные проблемы.
Прежде всего, чтобы быстро расширить кредитный портфель,
банкиры обычно вынуждены не только увеличивать величину
рисков относительно существующей клиентуры, но и находить
новых заемщиков. Но, почти по определению, новые клиенты
— это те, о которых банкиры имеют относительно мало информации.
Поэтому по мере развития кредитного бума рискованность
портфеля будет расти, и ссуды некредитоспособным предприятиям,
вероятно, возрастут. Вторая причина, почему хорошие
времена — плохие времена для обучения определению кредитоспособности,
состоит в том, что при изобилии кредита заемщики
легко проходят «тесты на ликвидность» по платежеспособности,
получая кредит от другого кредитора. Это значительно снижает
полезность теста по сравнению с периодами дефицитного
кредита. Названные факторы не только предвещают, что кредитные
бумы будут сопровождаться ухудшением качества кредитных
портфелей, но также позволяют предположить наличие информационного
внешнего фактора на кредитном рынке: поскольку

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
241
банкиры не учитывают возможности негативного воздействия на
положение их банков кредитов, которые они выдали на основании
информации других банкиров, они будут слишком склонны
предоставлять кредиты. Это дополнительная причина предполагать,
что при отсутствии официального вмешательства кредитные
бумы станут развиваться чрезвычайно высокими темпами.
Короче говоря, следствием информационных проблем является
возникающее во время кредитного бума очень быстрое расширение
банковских балансов, которое со временем приведет, вероятно,
к их ухудшению. Маловероятно, что банкиры или органы
регулирования сумеют увидеть это ухудшение раньше, чем
кредитный бум замедлится, и способность заемщиков генерировать
требуемые для выплат финансовые ресурсы подвергнется
проверке на прочность. Наличие информационных проблем объясняет
опасность кредитных бумов, но ничего не говорит о том,
почему они возникают. Что может служить их причиной?
Можно сделать концептуальное различие между кредитными
бумами, «вызванными спросом», и кредитными бумами, «вызванными
предложением». При первых возникает шок спроса на внутренний
кредит вследствие фактического или ожидаемого «шока
производительности», который повышает спрос на инвестиции
и ожидания будущих доходов, что, в свою очередь, может поднять
спрос на кредит для финансирования потребительских расходов,
— или по другой причине. При кредитных бумах, вызванных
предложением, возникает первоначальный шок предложения
ссудных ресурсов, находящихся в распоряжении банков, вследствие
либо роста спроса на депозиты, либо притока иностранного
капитала в банковскую систему.
Хорошим примером кредитного бума, вызванного предложением
ссудных ресурсов, предоставляемых банковской системой,
является Мексика в 1990—1994 гг. Во многом благодаря укреплению
рыночной конъюнктуры вследствие стабилизации инфляции,
которая началась в середине 80-х годов, банковские депозиты
выросли с 20% ВВП в 1989 г. до 30% ВВП в 1994 г., в то время
как правительственный спрос на банковские кредиты падал, а
способность банков заимствовать за границей росла. Увеличение
реального спроса на депозиты обеспечило банки кредитными
ресурсами, и кредитование частного сектора резко выросло: с 10%
ВВП в 1990 г. до почти 40% ВВП в 1994 г. С ретроспективной точки
зрения представляется правдоподобным, что этот быстрый
рост кредитования по крайней мере частично обусловил возник-

242
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
новение тех проблем с качеством кредитов, которые стали явными
во многих мексиканских банках даже до кризиса, начавшегося
в декабре 1994 г.
Означает ли это, что кредитование мексиканскими банками
частного сектора было плохой идеей? Конечно, нет. Выгоды, возникающие
в результате нормального финансового посредничества,
являются одним из наиболее серьезных оснований для обеспечения
стабилизации инфляционных процессов. Однако если
информационные проблемы, которые обсуждались в этом разделе,
рассматривать серьезно, можно привести доводы в пользу
принятия политических мер для замедления темпов, которыми
банковское кредитование достигает нового стабильного состояния.
Этот и другие политические выводы рассмотрены в следующем
разделе.
5. Выводы и значение
для принятия политических решений
Что нового вносит макроэкономическое видение банковских
кризисов в обсуждение политических мер? Мы поднимаем три
группы дискуссионных вопросов. Во-первых, признание макроэкономических
корней многих банковских кризисов обусловливает
определенные сомнения в эффективности соответствующих
структур регулирования и надзора для таких нестабильных в макроэкономическом
отношении регионов, как Латинская Америка.
Эта статья не предполагает подробного обсуждения данных структур,
но мы хотим указать на ряд вопросов, которые в противном
случае могут остаться невысказанными. Во-вторых, мы обсуждаем
способы, посредством которых хрупкость банковских систем
может в значительной степени усложнить денежно-кредитную и
курсовую политику. И, в-третьих, признание важной роли кредитных
бумов в возникновении банковских кризисов естественно
ведет к вопросу, следует ли разработчикам политических стратегий
вмешиваться, чтобы предотвращать такие бумы, и если да, то
каким образом. Мы утверждаем, что властям следует пытаться замедлять
кредитные бумы, что пруденциальное регулирование,
которое делает акцент на капитализации отдельных банков, вероятно,
наименее эффективно именно тогда, когда оно требуется
в наибольшей степени, и что инструменты денежной политики
могут быть лучше настроены на выполнение задачи замедления
кредитных бумов.

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
243
Макроэкономическая изменчивость и структура пруденциального регулирования.
Какие последствия для структуры банковского регулирования
и надзора в регионе вытекают из существования высокой
нестабильности макроэкономической среды в Латинской
Америке? Применительно к установленным соотношениям между
величиной активов и собственным капиталом мы отмечаем, что
капитал банка может рассматриваться как буферный запас, который
позволяет ему выдержать шоки качества активов без потери
платежеспособности. Чем чаще и сильнее такие шоки, тем требуется
более крупный буферный запас капитала, чтобы поддерживать
вероятность банкротства на приемлемом уровне. Латинская
Америка гораздо более нестабильна, чем индустриальные экономики:
в течение последней четверти века изменчивость латиноамериканского
ВВП и условий торговли была в два раза выше, чем
в индустриальных странах, а изменчивость обменного курса — в
три раза выше 24 . Все эти и другие факторы обусловливают бóльшую
нестабильность доходов и величины собственного капитала
латиноамериканских банков, чем в индустриальных странах. Тогда
возникает вопрос: подходят ли стандарты адекватности капитала
Банка международного развития (Базель) для этого региона?
Или банки Латинской Америки должны быть более капитализированы,
чем банки в индустриальных странах? Существуют ли
способы лучшего отражения тех особых макроэкономических
рисков, с которыми сталкиваются латиноамериканские банки,
чем это имеет место в Базельских стандартах?
Банковская ликвидность — второй важный буферный запас,
который имеют банки. Запас ликвидных активов помогает банковской
системе выдержать внезапное падение спроса на депозиты
или иностранного кредита без резкого и потенциально очень дорогого
сокращения кредита. Однако держать ликвидные активы
для банков дорого, потому что процентные ставки по таким активам
ниже, чем по кредитам или другим неликвидным инвестициям
25 . Это дорого и для общества в целом — ведь те долгосрочные
инвестиции, от которых отказываются банки, когда поддерживают
высокий уровень ликвидности, требуются для экономического
роста и развития. Следовательно, должен быть найден компромисс
между опасностями недостаточной ликвидности и выгодами
эффективного финансового посредничества, а банкиры должны
найти частный баланс между издержками и выгодами хранения
ликвидных активов. Вопрос состоит в том, будет ли у банкиров
стимул поддерживать достаточный уровень ликвидных активов.

244
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
Есть основания опасаться, что банки выберут неоптимальный
с социальной точки зрения уровень ликвидности, если оставить
этот вопрос на их собственное усмотрение. Во-первых, распространенные
во многих странах надежды на то, что центральные
банки будут действовать как кредиторы последней инстанции для
нуждающихся в ликвидности банков, ослабляют стимулы для банков
оставаться достаточно ликвидными. Кроме того, финансовый
сбой, связанный с шоком совокупной ликвидности, могут ощущать
не только неликвидные банки, но и другие, да и вся экономика в
целом. И когда отдельные банки решают, какой уровень ликвидности
поддерживать, они не учитывают внешние последствия своих
решений. В более общем смысле, так как потери банков частично
принимает на себя фонд страхования депозитов, у банков
есть стимулы вести себя чрезвычайно рискованно, и низкая ликвидность
является одним из проявлений такого поведения. Пруденциальное
регулирование уменьшает, но не исключает полностью
этот перекос. Таким образом, может быть, политически целесообразно
требовать, чтобы банки были более ликвидными, чем
они сами предпочли бы в отсутствие ограничений.
Разумеется, высокие требования по ликвидности мало помогут,
если банки не имеют доступа к ней в случае необходимости.
Задача состоит в поддержании достаточно высоких требований
по ликвидности в нормальные времена, чтобы иметь возможность
снизить их в случае шока совокупной ликвидности для предотвращения
неблагоприятных последствий резкого сокращения банковского
кредита. Недавний аргентинский опыт иллюстрирует
преимущества такой политики.
До сих пор мы принимали рискованность среды, в которой действуют
латиноамериканские банки, в основном как данность, подчеркивая
некоторые следствия, вытекающие из того, что эта среда
вынуждает банки региона противостоять большей нестабильности,
чем банки многих других регионов. Но риски латиноамериканских
банков и банковских систем можно уменьшить с помощью
инициатив органов регулирования. В частности, интернационализация
банковской системы может существенно снизить
макроэкономические риски, с которыми сталкивается система.
Если банкам, находящимся в собственности резидентов, разрешить
расширяться и выходить на международный уровень, это
позволит им стать менее уязвимыми для крупных национальных
шоков. Аналогично этому поскольку иностранные банки меньше
концентрируются на местных инвестициях, шок национальной

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
245
экономики слабее воздействует на их капитальную базу, к тому же
они могут также иметь лучший доступ к иностранной ликвидности.
По этим причинам мы ожидаем, что иностранные банки окажут
стабилизирующее влияние на внутреннюю банковскую систему.
Финансовая хрупкость и макроэкономическая политика. Так же,
как макроэкономические соображения могут учитываться при
проектировании режимов банковского регулирования, хрупкость
отечественной банковской системы имеет большое значение
при выработке макроэкономической политики. Сначала
мы обсудим значение финансовой хрупкости для выбора
режима обменного курса, затем обратимся к ограничениям на
макроэкономическую политику, накладываемым хрупкими банковскими
системами.
При выборе обменного курса в первую очередь следует озаботиться
жизнеспособностью альтернатив. Хотя можно дискутировать
относительно изолирующих свойств альтернативных режимов
обменного курса, нет никаких сомнений по поводу дестабилизирующих
последствий вынужденного отказа от режима, который,
как оказалось, не способен выдержать серьезный шок 26 . Есть
веские основания считать, что хрупкие финансовые системы являются
серьезной помехой при попытке поддержать режим фиксированного
обменного курса.
Чтобы понять это, рассмотрим приспособление к неблагоприятному
внешнему шоку при фиксированном обменном курсе с
точки зрения финансовой системы. Возникающий в результате
шока дефицит платежного баланса приведет к падению внутреннего
денежного предложения и росту внутренних процентных
ставок. Чем выше процентные ставки, тем труднее отечественным
заемщикам обслуживать свои долги перед банковской системой.
А сокращение банковского кредита, которое сопровождает
падение денежного предложения, окажет дополнительное давление
на заемщиков и, следовательно, на банки. В дополнение к этому
неблагоприятный внешний шок сам может вызвать ухудшение
качества банковских активов.
Механизмы приспособления при гибком обменном курсе имеют
важные отличия. В таком случае внешний шок приведет к снижению
обменного курса и росту уровня внутренних цен. Как подчеркивалось
выше, это снизит реальную стоимость банковских
ссуд до уровня, при котором они могут быть фактически оплачены,
одновременно уменьшая реальную стоимость банковских обя-

246
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
зательств в той степени, которая требуется для сохранения платежеспособности
банков.
Из этого следует, что приспособление при гибких обменных
курсах будет существенно менее травмирующим для хрупких национальных
банковских систем, чем при фиксированных курсах.
При фиксированных курсах приспособление к крупному шоку
может оказать на банковскую систему невыносимое давление. А
если приходится делать выбор между сохранением банковской
системы и режимом обменного курса, разработчики политических
стратегий всегда будут спасать банки.
Указанная проблема может рассматриваться и как вопрос оптимальной
налоговой политики. При фиксированных обменных
курсах банковские вкладчики в основном защищены от угрожающих
банковской системе макроэкономических шоков. Предполагается,
что при достаточно крупных шоках, для преодоления которых
требуется помощь государства, ответственность примут на
себя налогоплательщики. При гибких обменных курсах существенную
долю издержек банковского кризиса несут вкладчики,
когда первичный макроэкономический шок вызывает снижение
обменного курса, уменьшая таким образом реальную стоимость
банковских депозитов.
С этой точки зрения вопрос стоит следующим образом: правильно
ли финансировать стоимость восстановления банковских балансов,
испытавших негативное воздействие макроэкономических
шоков, только через обыкновенные налоговые поступления, или
часть издержек должны профинансировать вкладчики, выплачивая
«установленный» государством инфляционный налог? Не существует
ответа, который был бы очевидно верным для всех стран при
любых обстоятельствах. Изменчивая инфляция порождает экономические
искажения, но к тому же приводят и другие формы налогообложения.
Однако имеются причины считать, что вкладчикам
следует нести ответственность. На основании анализа только государственных
финансов Кальво и Гвидотти [3] показали, что инфляционный
налог должен быть очень чувствителен к шокам, если власти
способны принимать вызывающие доверие обязательства. Это,
конечно, вводит элемент неопределенности по поводу реальной
стоимости банковских депозитов, но можно привести следующий
аргумент: такая неопределенность относительно банковских депозитов
предпочтительнее, так как она может быть оценена и распределена
в рыночных условиях, тогда как обыкновенные налоговые
обязательства населения не являются рыночными.

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
247
Добавим к этому два предостережения. Во-первых, при высокой
степени долларизации отечественной финансовой системы
снижение обменного курса соответственно меньше воздействует
на реальную стоимость финансовых активов и обязательств. Вовторых,
в долларизованной экономике, где фиксация обменного
курса вызывала доверие, структура активов и обязательств будет
отражать ожидания стабильности обменного курса и, как следствие,
вызовет накопление номинированных в долларах долгов и в
секторе неторгуемых товаров, и в секторе домашних хозяйств.
Это сделает приспособление к изменению обменного курса особенно
разрушительным для платежеспособности банков, так как
значительный курсовой риск будет скрыт в форме кредитного
риска, как это было при кризисе в Чили в 1982 г.
Хрупкие финансовые системы усложняют проведение макроэкономической
политики и по другим направлениям. Рассмотрим,
например, выбор темпа снижения инфляции. Быстрое замедление
инфляции может повлечь высокие процентные ставки и медленный
рост денежного предложения, особенно если быстрое
снижение инфляции вызывает меньше доверия, чем менее быстрое.
Это приведет к значительным отрицательным чистым
трансфертам ресурсов, что потенциально способно нанести роковой
удар по национальной банковской системе.
В качестве другого примера рассмотрим реакцию денежного
предложения на фискальный шок, увеличивший спрос на кредит
со стороны государственного сектора. Это приведет к вытеснению
частных заемщиков и повышению внутренних процентных
ставок. При сильной банковской системе центральный банк может
компенсировать потенциальные инфляционные последствия
посредством проведения жесткой денежной политики. Но если
банковская система уязвима, то высокие процентные ставки, нанося
ущерб банкам, могут привести к необходимости дорогостоящей
«спасательной операции», вызывая ожидания более высокой
инфляции. Следовательно, при слабой банковской системе ограничение
денежной массы может только отложить инфляцию, но
не снизить ее. А может и не суметь сделать даже этого, если население,
предвидя рост инфляции, начнет бегство от национальной
валюты.
Управление кредитными бумами. Мы уже указывали на очевидную
роль кредитных бумов в повышении финансовой уязвимости.
Это означает, что макроэкономическая политика не должна
быть индифферентной к скорости расширения банковских

248
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
портфелей. Центральным банкам нужно отслеживать темп роста
кредита и предпринимать действия, когда кредит растет
слишком быстро.
Мы также утверждали, что в такие периоды пруденциальное
регулирование, которое базируется в основном на контроле за
соблюдением стандартов адекватности капитала, вероятно, неэффективно
для предупреждения бумов. Причина состоит в том, что
во время бума проблемы с кредитами не видны, банковские доходы
кажутся высокими, а банковский капитал растет с темпом, достаточным
для поддержания быстро растущего кредитного портфеля.
Однако банки подвергаются более высоким рискам, так как
кредитуют новых заемщиков, чьи потоки ликвидности высоки
только временно, и тех, чья способность платить зависит от доступности
кредита в других банках.
Поскольку нельзя ожидать от надзорных органов адекватного
ограничения расширения банковских активов, может потребоваться
активная денежная политика. Например, если кредитный
бум спровоцирован всплеском спроса на депозиты, уместна корректировка
банковских резервных требований или требований
по ликвидности, что необходимо для обеспечения не резкого, а
постепенного расширения банками своих кредитных портфелей.
Имеется в виду временное повышение требований к ликвидности,
которые постепенно будут снижены, или, в более широком
смысле, нужна политика «наклона против ветра» роста кредита.
Литература
1. Calvo G. Financial Vulnerability and Capital Flows. — S. l.: Univ. <strong>of</strong> Maryland,
1994. — Mimeo.
2. Calvo G., Guidotti P. On the Flexibility <strong>of</strong> Monetary Policy: The Case <strong>of</strong> the Optimal
Inflation Tax // Rev. <strong>of</strong> Economic Studies. — 1993. — 60 (3). — P. 667—687.
3. Calvo G., Mendoza E. Reflections on Mexico’s Balance-<strong>of</strong>-Payments Crisis:
A Chronicle <strong>of</strong> a Death Foretold, — S. l.: Univ. <strong>of</strong> Maryland, 1995. — Mimeo.
4. Capital Markets and Financial Intermediation / C. Mayer, X. Vives, eds. — Cambridge:
Cambridge Univ. Press, 1993.
5. Dewatripont M., Tirole J. The Prudential Regulation <strong>of</strong> Banks. — Cambridge: MIT
Press, 1994.
6. Diamond D. W. Financial Intermediation and Delegated Monitoring // Rev. <strong>of</strong>
Economic Studies. — 1984. — 51 (3). — P. 393—414.
7. Diamond D. W., Dybvig Ph. H. Bank Runs, Deposit Insurance, and Liquidity //
J. <strong>of</strong> Political Economy. — 1983. — 91 (3). — P. 401—419.

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
249
8. Gavin M., Hausmann R. Will the Mexican Stabilization Program Allow the Banks
to Survive? — S. l.: Inter-American Development Bank, 1995. — Mimeo.
9. Goldfajn I., Valdés R. Balance <strong>of</strong> Payments Crises and Capital Flows: The Role <strong>of</strong>
Liquidity. — S. l.: MIT, 1995. — Mimeo.
10. If Texas Were Chile: A Primer on Banking Reform / Ph. Brock, ed. — San
Francisco: Inst. for Contemporary Studies Press, 1992.
11. International Capital Markets / Intern. Monetary Fund. — Pt. 2: Systematic
Issues in International Finance. — S. l., 1993.
12. Kane E. J. How Incentive-Incompatible Deposit-Insurance Fails. — S. l., 1989. —
(Working paper / NBER; № 2836).
13. Latin America’s Banking System in the 1980s: A Cross-Country Comparison /
F. Morris with M. Dorfman, J. P. Ortíz, and M. C. Franco. — S. l., 1990. — (Discussion
Paper / World Bank; № 81).
14. Managing a Liquidity Shock: Regulating the Financial System in Argentina,
December 1994 to July 1995 / Banco Central de la República Argentina. — S. l.: Gerencia
Estudios Económicos, 1995. — Mimeo.
15. Montenegro A. La Crisis del Sector Financiero Colombiano // Ensayos Sobre
Política Económica. — 1983. — Dec. — P. 51—89.
16. Overcoming Volatility in Latin America // Report on Economic and Social
Progress in Latin America: 1995 / Inter-American Development Bank. — Washington
DC: Johns Hopkins Univ. Press for the Inter-American Development Bank, 1995.
17. Rigobón R. Notes on Financial Crisis / Inter-American Development Bank. —
S. l., 1995. — Mimeo.
18. Rojas-Suarez L., Weisbrod S. R. Financial Market Fragilities in Latin America: From
Banking Crisis Resolution to Current Policy Challenges. — S. l., 1994. — Mimeo.
19. Roldós J. E. La Crisis Bancaria Uruguaya de los’80 / Centro de Estudios de la
Realidad Economica y Social. — S. l., 1991. — (Working paper).
20. Stiglitz J. E., Weiss A. Credit Rationing in Markets with Imperfect Information
// American Economic Rev. — 1981. — 71. — P. 393—410.
21. Syndicated Lending: Chemical Reaction // The Economist. — 1995. — Sept. —
23. — P. 65.
22. Velasco A. Liberalization, Crisis, and Intervention: The Chilean Financial System
— 1975—1985 / Intern. Monetary Fund. — S. l., 1988. — Mimeo.
Примечания
1
Как верно, что макроэкономические изменения могут привести к повышению
уязвимости финансовой системы, в равной степени верно и то, что недостатки
финансового посредничества могут внести свой вклад в дестабилизацию
макроэкономики. Этот важный тезис не обсуждается в данном материале, но
заслуживает внимания. См. [9], где представлен теоретический анализ этой свя-

250
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
зи, а также [3], где обсуждение ведется в контексте последнего мексиканского
кризиса.
2
В середине 80-х годов в Соединенных Штатах долг коммерческих банков
был в 11 раз больше их собственного капитала, тогда как в производственном
секторе это отношение равнялось 1,2 [5, р. 23].
3
В [6] излагается классический теоретический подход к банкам как финансовым
посредникам, которые специализируются на обработке информации.
4
Значение ликвидности как индикатора платежеспособности заемщика с
учетом специфики Латинской Америки подчеркивается в [18].
5
Дайамонд и Дибвиг [7] представляют модель страхования депозитов в качестве
ответа на проблему банковских паник. Дьюатрипонт и Тироль [5] начинают
с предположения, что защита мелких вкладчиков сама по себе является целью
политики в отношении банковской системы.
6
В действительности у них могут быть мотивы для задержки с принятием
мер, даже когда проблемы становятся явными. В [12] обсуждаются проблемы
стимулов, с которыми сталкиваются органы банковского регулирования.
7
Это сродни схеме Понци и может быть только временной мерой.
8
В [13; 11] также подчеркивается значение изменения условий торговли для
развития банковских кризисов, которые они анализируют.
9
См. [11].
10
[22].
11
[13].
12
Здесь мы явно подразумеваем, что банковская система не долларизована. В
той степени, в которой она долларизована, снижение обменного курса не будет
воздействовать на реальную стоимость банковских активов или обязательств.
13
Межамериканский банк развития [16] документально подтверждает высокую
изменчивость спроса на деньги и притока иностранного капитала в Латинскую
Америку. В Латинской Америке волатильность (изменчивость) этих показателей
приблизительно в два раза выше, чем в индустриальных экономиках.
14
[14]. Данные МВФ показывают меньшее падение, хотя в остальном картина
аналогичная.
15
Резервные требования составляли 43% для депозитов до востребования и
3% для срочных депозитов на период свыше 60 дней, в результате средние резервные
требования были равны 17%, или 7,7 млрд долл. Во время кризиса резервные
требования были снижены до 30% для депозитов до востребования и
1% для срочных депозитов.
16
Все данные из «International Financial Statistics». Депозиты включают инструменты
денежного рынка. У нас нет данных о ставках банковских кредитов,
которые мы скромно оцениваем на уровне плюс 10 процентных пунктов к ставке
казначейских векселей США, о которых сообщается в «International Financial
Statistics».

КОРНИ БАНКОВСКИХ КРИЗИСОВ: МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СРЕДА
251
17
Более детальное обсуждение соответствующих альтернатив см. [8].
18
Непросто точно датировать момент наступления японского кризиса, который
только сейчас подходит к критической точке, но его проявления стали заметны
уже в начале 90-х годов. Мы выбрали 1992 г., так как к этому времени информированным
наблюдателям было ясно, что у японских банков возникли серьезные
проблемы с качеством активов, хотя фактический масштаб проблем становится
понятным только сегодня.
19
Наши данные показывают наличие кредитного бума в Соединенных Штатах
в 1985—1990 гг. Хотя никакого кризиса в результате не произошло, до него
оставался один шаг. В 1990 г. фонд страхования депозитов США был почти
опустошен большим количеством банковских банкротств, приведших к предположению,
что кризис неминуем (включая предсказание кандидата в президенты
Росса Перо о «январском сюрпризе» — объявлении о кризисе после
президентских выборов). В конечном счете банковская система была спасена
благодаря сложившимся на протяжении нескольких лет денежным и макроэкономическим
условиям, весьма способствовавшим высокой прибыльности
банков.
20
См., например, [11].
21
МВФ является известным сторонником этой точки зрения. В его отчете
утверждается, что «…общей нитью, проходящей через многие банковские кризисы,
является признание того, что давление конкуренции, выпущенной на волю
финансовой либерализацией, не только увеличивает эффективность, оно также
несет риски, так как банки и другие финансовые институты меняют свое поведение,
реагируя на институциональное сжатие» [11, р. 2—3].
22
Банкиры склонны поддерживать банковскую либерализацию, что позволяет
предположить, что все ее негативные последствия для доходности, вероятно,
не слишком велики.
23
МВФ [11] показывает, что в большинстве стран, которые они рассматривали,
динамика курсов акций банков отстает от общих индексов курсов акций. Но
возникает важный с экономической точки зрения вопрос: что случилось с самими
курсами акций безотносительно к общим рыночным индексам? В период нашего
анализа рынки акций переживали бум, и курсы банковских акций также
росли, хотя и медленнее, чем рынки в целом. Уместно отметить: в то время,
когда писалась эта работа, в некоторых политических кругах выражалась озабоченность
по поводу агрессивного и откровенно рискованного поведения коммерческих
банков индустриальных стран на рынке синдицированных кредитов.
Это имело место в ситуации относительно высоких котировок банковских акций
и сильной капитализации банков, по крайней мере в Соединенных Штатах.
Интересно, что некоторые комментаторы приписывают агрессивную конкуренцию
высокой степени банковской капитализации (за исключением Японии, разумеется)
(см.: The Economist. — 1995. — Sept. 23).

252
МАЙКЛ ГЭВИН, РИКАРДО ХАУСМАН
24
Изменчивость измеряется здесь средним квадратическим отклонением
процентных изменений. Более подробное обсуждение причин, следствий и политической
реакции на изменчивость в Латинской Америке см. [16].
25
Требования по ликвидности часто принимают форму неоплаченных резервных
активов, что создает налог на финансовое посредничество. Совсем необязательно,
чтобы требования по ликвидности были связаны с таким налогом, и в
нашем обсуждении будет предполагаться, что официально установленный уровень
ликвидности поддерживается в надежных и ликвидных, но приносящих
процентный доход активам.
26
В [16] документально подтверждаются дестабилизирующие последствия
частых изменений режима обменного курса.

Политическая экономия
бюджетного дефицита
Альберто Алесина и Роберто Перотти 1
ЗА ПОСЛЕДНИЕ двадцать лет страны ОЭСР накопили большой государственный
долг. Отчего это произошло? Почему на протяжении
нескольких лет одни страны позволяли себе значительный
бюджетный дефицит, а другие избегали этого? Чем можно объяснить
столь существенные различия?
Рис. 22 и 23 иллюстрируют масштаб проблемы. На рис. 22 приведены
значения показателя отношения долга к ВНП для семи
стран, у которых этот показатель резко увеличился за последние
двадцать лет. Для трех из этих стран (Бельгии, Ирландии и Италии)
его значения превышают 100%. На рис. 23, напротив, приведены
значения показателя отношения долга к ВНП для семи
стран, у которых этот показатель был относительно стабильным
по сравнению со странами, упомянутыми на рис. 22. Разница в
значениях показателя отношения долга к ВНП между странами
ОЭСР в 90-е годы довольно существенна, например, более 100% в
Бельгии и Италии и менее 30% в Австралии и Германии. Данные
для США приведены на рис. 23, но даже в этой стране увеличение
показателя отношения долга к ВНП в 80-е и последующие годы
вызвало немало беспокойства (рис. 24).
Трудно объяснить столь значительные различия, используя одни
лишь экономические аргументы, ибо каждая из рассматриваемых
стран имеет развитую индустриальную экономику и демократическое
устройство, при этом все они являются членами ОЭСР и имеют
очень высокие показатели дохода на душу населения. Поэтому
мы полагаем, что для понимания природы бюджетного дефицита и
фискальной политики в целом решающее значение имеют полити-
253

254
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
Рис. 22. Страны с возрастающим показателем отношения долга к
ВНП.
Источник: [24]
Рис. 23. Страны со стабильным показателем отношения долга к
ВНП.
Источник: [24]

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
255
Рис. 24. Динамика государственного долга США, 1790—1991 гг.
Источник: [24]
ко-институциональные факторы. Хотя экономики стран ОЭСР относительно
похожи друг на друга, их институты (такие, как избирательное
законодательство, партийная структура, бюджетное законодательство,
законодательство о центральном банке, степень децентрализации
власти, политическая стабильность и степень поляризации
общества) существенно различаются.
Цель настоящей статьи — рассмотреть, как литература, посвященная
проблемам политической экономии, может ответить на
два важных вопроса:
Почему в мирное время из года в год наблюдается устойчивый
и значительный по величине бюджетный дефицит, и почему именно
в последние годы?
Почему в одних странах наблюдается значительный дефицит,
а в других — нет?
Объяснение, которое способно ответить только на первый
вопрос, но не на второй, не может быть признано удовлетворительным.
Например, теория, которая утверждает, что страны с
демократическим устройством всегда имеют бюджетный дефицит,
неполна, если она не объясняет, почему лишь некоторые из них
сталкиваются с фискальным дисбалансом.
Литература, посвященная политической экономии фискальной
политики, весьма обширна. Первые труды появились еще в XIX в.

256
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
и принадлежат представителям итальянской школы теории государственных
финансов (см. [27]). Мы не пытаемся сделать систематический
обзор всей существующей литературы, а намерены
сосредоточиться на двух сформулированных вопросах и сделать
акцент на недавних исследованиях.
Рассмотрение начинается с обзора теории «налогового сглаживания»
[20; 52]. Этот подход служит «нормативной» отправной
точкой для моделей политической экономии; на самом деле большинство
последних моделей политической экономии являются
«позитивным» объяснением наблюдаемых отклонений от налогового
сглаживания. Более того, приверженцы этой теории (например,
[21; 22]) рассматривают ее не только как «нормативную»,
но и как «позитивную», т. е. как описание реальной фискальной
политики.
Затем мы рассмотрим ряд моделей политической экономии,
которые можно разбить на шесть групп: 1) модели, основанные
на оппортунистическом поведении политиков и «фискальной
иллюзии» наивных избирателей; 2) модели, описывающие перераспределение
долгового бремени между различными поколениями;
3) модели, рассматривающие долг как стратегическую переменную,
которая позволяет нынешнему правительству влиять на
действия последующих правительств; 4) модели конфликтов, возникающих
между различными социальными группами и/или политическими
партиями при перераспределении фискального
бремени; 5) модели географически рассредоточенных интересов;
6) модели, которые подчеркивают значение бюджетных институтов.
В завершение мы кратко обсудим вытекающие из исследования
практические рекомендации, которые могут быть использованы
при осуществлении экономической политики.
1. Оптимальная бюджетная политика
Теория государственного бюджета, основанная на идее налогового
сглаживания, рассматривает закрытую экономику без капитала,
где репрезентативный агент принимает решения, сколько
ему потреблять, работать и сберегать. Правительство представляет
собой «заботливого и бескорыстного общественного плановика»,
который максимизирует полезность репрезентативного
агента. И репрезентативный агент, и правительство имеют один
и тот же временной горизонт, который для простоты полагается
равным бесконечности. Эта теория не учитывает эффекты, обу-

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
257
словленные сосуществованием различных поколений людей в
один и тот же период времени, а также то, что срок полномочий
всякого правительства конечен.
Правительству требуется финансировать определенное количество
расходов в каждом периоде за счет налогов на доход от
труда, которые являются искажающим фактором, так как воздействуют
на предложение труда. Предполагается, что функция полезности
репрезентативного агента зависит от объема его частного
потребления и досуга, однако она не зависит от потребляемого
количества общественного блага, которое для простоты
можно определить как расходы на оборону 2 . Задача общественного
плановика заключается в том, чтобы поддерживать постоянную
ставку налогообложения [20]. Требуемый уровень налоговых
поступлений определяется из межвременного бюджетного
ограничения правительства, которое предполагает, что приведенная
стоимость всех его будущих расходов (задающихся экзогенно)
должна равняться приведенной стоимости всех будущих налоговых
поступлений. Поэтому бюджетные дефицит и профицит
используются в качестве буфера; дефицит возникает, когда расходы
временно высоки по сравнению со средним, «перманентным»
уровнем, а профицит — когда доходы временно низки.
Эти результаты вытекают из свойства вогнутости функции полезности
индивида. Предположим, что сегодня правительству
необходимо осуществлять «высокие» расходы, а завтра — «низкие».
Политика сбалансированного бюджета предполагает установление
высоких налоговых ставок сегодня и низких завтра.
Политика налогового сглаживания, напротив, предписывает сохранять
постоянные налоговые ставки и как результат иметь сегодня
дефицит, а завтра профицит, который (в терминах приведенной
стоимости) скомпенсирует сегодняшний дефицит. Второй
тип политики более предпочтителен, потому что в противном
случае искажения, вызванные дополнительными налогами сегодня,
перевешивают (в терминах полезности) завтрашнее улучшение
благосостояния вследствие более низких налоговых ставок
согласно закону убывающей предельной полезности. Из этого
простого принципа следуют очень важные заключения, которые
необходимо учитывать при осуществлении фискальной политики,
что можно проиллюстрировать с помощью примеров.
Пример 1. Если правительственные расходы постоянны в течение
всего планового периода, то оптимальной является политика
сбалансированного бюджета в каждом периоде.

258
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
Пример 2. Пусть в период с момента 0 до момента t правительственные
расходы постоянны и ожидается, что они будут постоянными
всегда. В момент t внезапно начинается «война», которая,
как предполагается, продлится до момента (t + n). Оптимальной
политикой является поддержание сбалансированного бюджета
до момента t, «небольшое» перманентное увеличение налогов
начиная с момента t, дефицит в период между t и (t + n) и профицит
в дальнейшем. Рис. 25а иллюстрирует последствия такой политики.
Пример 3. Предположим, что начиная с момента t правительственные
расходы неожиданно возрастают на какое-то время, а затем
начиная с момента (t + n) перманентно падают ниже первоначального
уровня настолько, что в терминах приведенной стоимости
мы сталкиваемся с сокращением совокупного количества
расходов. То есть перманентное снижение расходов начиная с
момента (t + n) более чем полностью компенсирует временное
увеличение расходов в момент t. Оптимальной политикой является
сокращение налогов начиная с момента t, дефицит в период
между t и (t + n) и профицит начиная с момента (t + n). Рис. 25б
является иллюстрацией к этому примеру.
Принцип налогового сглаживания совершенно очевиден: бюджетные
дефицит и профицит оптимально используются для того,
чтобы минимизировать искажения, вызванные налогообложением,
при заданной траектории расходов 3 . Этот принцип можно
обобщить так, чтобы учитывались циклические колебания налоговых
поступлений, обусловленные деловым циклом. В силу причин,
о которых шла речь выше, принцип налогового сглаживания
подразумевает, что налоговые ставки должны быть приблизительно
одними и теми же в течение всего делового цикла; поэтому
в период спада должен поддерживаться дефицит, который
впоследствии будет скомпенсирован профицитом в период подъема.
Следовательно, если рассмотреть пример 1 для модели с циклическими
колебаниями производственного выпуска, можно получить
скорректированное с учетом циклических колебаний правило
сбалансированного бюджета: бюджет должен быть сбалансирован
на протяжении делового цикла, а не в каждом фискальном году. В
этой модели нет места стабилизационной политике кейнсианского
типа, так как объем производственного выпуска не определяется
объемом совокупного спроса. В модели со стабилизационной
политикой циклические колебания бюджета должны быть
еще более ярко выраженными. Одним словом, основная идея за-

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
259
Рис. 25. Политика налогового сглаживания: G — расходы; T — налоги;
а — временное увеличение расходов в период между t и (t + n); увеличение
налогов в момент t; б — временное увеличение расходов в период между t и
(t + n); сокращение налогов в момент t
ключается в том, что бюджетные дефициты должны наблюдаться
в периоды «войн» и спадов деловой активности.
Модель налогового сглаживания исключительно ценна и как
нормативная теория. В самом деле, любая позитивная модель
фискальной политики использует принцип налогового сглаживания
в качестве отправной точки. Однако как позитивная теория
бюджетного дефицита она не является удовлетворительной, так
как не дает ответа на два наших вопроса. Барро [21; 22] осуществил
эмпирическую проверку модели налогового сглаживания на
американских и британских статистических данных за последние
200 лет. Рис. 24 и 26 свидетельствуют о том, что исследование
Барро оказалось довольно успешным. И американские, и британские
данные в целом согласуются с основными выводами модели:
показатель отношения долга к ВНП возрастает в периоды войн,
снижается в мирное время и подвержен циклическим колебани-

260
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
ям. Однако можно выделить несколько периодов, в течение которых
проводившаяся в действительности фискальная политика
расходилась с предсказаниями теории. Например, резкое увеличение
показателя отношения долга к ВНП в 1980-е годы в США
по крайней мере на первый взгляд не согласуется с моделью налогового
сглаживания.
Несомненно, с помощью теории налогового сглаживания можно
было бы объяснить даже данные этого десятилетия [23]. Предположим,
что в начале 80-х годов помимо временного увеличения
оборонных расходов становится также известно, что «холодная
война» может быть скоро выиграна и к началу 90-х годов оборонные
расходы будут сокращены до величины ниже первоначального
уровня 1980 г. Это в точности соответствует ситуации,
описанной в примере 3. Оптимальной политикой в этом случае
является сокращение налогов и увеличение оборонных расходов
в 1980 г., поддержание бюджетного дефицита в 80-е годы и профицита
в 90-е годы.
Это объяснение не вполне убедительно, поскольку слишком
сильно опирается на допущения о характере ожиданий, которые
преобладали в 80-е годы. В некотором смысле всякую фискальную
политику можно объяснить с точки зрения налогового сглаживания,
если ожидания являются независимой переменной. Общий
Рис. 26. Динамика государственного долга Великобритании.
Источник: [24]

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
261
вывод заключается в том, что модель налогового сглаживания не
дает исчерпывающего ответа на два наших вопроса, касающихся
экономик стран ОЭСР.
Во-первых, почему именно сейчас? Несомненно, модель налогового
сглаживания способна объяснить, почему показатели отношения
долга к ВНП начали увеличиваться в результате спада
1973—1974 гг. Можно также утверждать, что творцы экономической
политики недооценили необходимость фискальной корректировки,
так как темпы роста в течение последующего десятилетия
(1974—1984 гг.) в среднем были ниже, чем в течение предыдущего
десятилетия. Однако трудно представить, что лишь эти ошибочные
оценки могли стать причиной столь стремительного роста
наблюдаемых значений показателя отношения долга к ВНП,
например, в Бельгии, Ирландии и Италии.
Во-вторых, теория налогового сглаживания практически не
дает ответа на второй вопрос: почему показатель отношения долга
к ВНП в одних странах вырос, а в других — нет? Конечно, различные
шоки могли по-разному воздействовать на различные страны,
а их ожидания относительно величины будущих расходов также
могли быть различными, однако нам представляется весьма
затруднительным объяснить разброс в данных, приведенных на
рис. 22 и 23, с помощью шоков и недостаточно полной предсказуемости
бюджетных доходов и расходов.
Поэтому мы переходим к рассмотрению политико-институциональных
подходов.
2. Фискальная иллюзия
Одной из центральных тем теории «общественного выбора»,
которая зародилась в работах Бьюкенена, Таллока и других исследователей,
является дискуссия о чрезмерной величине бюджетного
дефицита в современных демократических странах. Детальный
аналитический обзор этой литературы выходит за рамки
настоящей статьи. Вместо этого мы сосредоточим внимание на
двух важнейших идеях, которые лежат в основе большинства работ
этой школы: на фискальной иллюзии и асимметричной стабилизационной
политике.
По существу идея фискальной иллюзии заключается в том, что
избиратели не понимают смысла межвременного бюджетного
ограничения правительства. Когда им предлагают программу расходов,
предполагающую финансирование бюджетного дефицита,

262
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
они переоценивают выгоды от сегодняшних расходов и недооценивают
издержки, связанные с будущим налоговым бременем.
Желающие быть переизбранными политики придерживаются
оппортунистического поведения и охотно пользуются этим заблуждением,
увеличивая расходы сверх суммы налоговых поступлений
для того, чтобы удовлетворить избирателей, которым свойственна
«фискальная иллюзия». Концепция «фискальной иллюзии»
весьма убедительно обсуждается в работе [29] 4 .
Представители школы общественного выбора считают, что стабилизационная
политика кейнсианского типа также сыграла свою
роль в возникновении чрезмерного бюджетного дефицита и повлекла
за собой отказ от сбалансированного бюджета как правила
ответственной экономической политики. Стабилизационная
политика становится асимметричной: политики стремятся поддерживать
бюджетный дефицит в периоды экономических спадов,
но никогда не хотят поддерживать профицит в периоды
оживления деловой активности. Избиратели, которым свойственна
фискальная иллюзия, не наказывают политиков за такое поведение
5 .
Подобное объяснение хронического бюджетного дефицита не
вполне убедительно по ряду причин теоретического и эмпирического
характера. Во-первых, в значительной степени это объяснение
опирается на понятие фискальной иллюзии, что является
гораздо более сильным допущением по сравнению с вполне правдоподобным
суждением, что избирателю трудно разобраться во
всех деталях сложного правительственного бюджета. Есть существенная
разница между ошибками и иллюзией. Если избиратели
совершают ошибки, которые не коррелируют одна с другой, то в
среднем они ни недооценивают, ни переоценивают издержки и
выгоды налогов и расходов. Иллюзия же подразумевает наличие
систематической составляющей в этих ошибках. Хотя предположение,
что избиратели обладают несовершенной информацией
и совершают ошибки, не противоречит здравому смыслу, совсем
не очевидно, почему ошибки должны быть «однонаправленными»,
т. е. отражать недооцененность издержек будущего налогового
бремени по сравнению с выгодами от расходов. Во-вторых,
эта теория не дает адекватного ответа на вопрос «Почему именно
сейчас?». Проблема бюджетного дефицита в странах, упомянутых
на рис. 22, возникла в начале 70-х годов, а в США — в начале
80-х. Почему же «фискальная иллюзия» создает проблемы с 70-х
годов, но не создавала их прежде? 6 В-третьих, каким образом мож-

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
263
но объяснить различия между странами? Избирателям в одних
странах фискальная иллюзия свойственна в большей степени, чем
избирателям в других странах? Поведение политиков в одних
странах в большей степени оппортунистическое, чем в других
странах?
Бьюкенен и Вагнер [29] утверждают, что различная структура
налогов и различные фискальные институты в разных странах
могут приводить к фискальной иллюзии в большей или меньшей
степени. Например, можно предположить, что более сложная
структура налогов дает налогоплательщикам информационный
сигнал об истинной величине налогового бремени 7 со значительным
содержанием шума. Однако нам ничего неизвестно о существовании
сравнительных исследований структуры налогов в странах
ОЭСР, которые установили бы связь между размером государственного
долга и степенью фискальной иллюзии, порожденной
различными институтами.
В литературе, посвященной политическим деловым циклам,
приводится аргумент, до некоторой степени связанный с подходом,
предполагающим наличие у избирателей фискальной иллюзии.
Идея заключается в том, что в год выборов политики проводят,
как правило, стимулирующую экономическую политику. Избиратели
вознаграждают политиков в ходе голосования, не отдавая
при этом себе отчета в том, что за стимулирующую политику
накануне выборов придется заплатить экономическим спадом,
который наступит сразу после выборов. Эта литература весьма
обширна и заслуживает отдельного рассмотрения 8 . Для нас же
представляет интерес вывод, что модели политического делового
цикла не дают объяснения долгосрочных тенденций в изменении
показателя отношения долга к ВНП, хотя вполне удовлетворительно
объясняют краткосрочные колебания расходов и налогов
в период выборов. Например, Алесина, Коэн и Рубини [6; 7]
обнаружили наличие обусловленных выборами бюджетных циклов
в статистических данных для ряда стран ОЭСР. Однако их
величина весьма мала и не способна объяснить значений показателя
отношения долга к ВНП, приведенных на рис. 22.
Далее мы рассмотрим некоторые другие типы моделей, которые
не опираются на предположение о фискальной иллюзии, а
основаны на рациональном поведении и рациональных ожиданиях.
Начнем с моделей, описывающих взаимоотношения между
различными поколениями.

264
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
3. Перераспределение налогового бремени
между поколениями
Межвременная природа фискальных решений порождает экономическую
связь между поколениями. Если каждое поколение в
достаточной мере заботится о потомстве, конечность временного
горизонта каждого поколения не играет никакой роли. В частности,
принцип эквивалентности Рикардо [19] подразумевает, что
если во взаимоотношениях между различными поколениями достаточно
много альтруизма, то не имеет значения, как финансировать
заданный уровень бюджетных расходов 9 . В частности,
распределение налогового бремени между поколениями не зависит
от величины государственного долга: изменение величины
долга компенсируется соответствующим изменением размера
наследства, которое старшее поколение оставляет последующему
поколению.
В тех моделях, где не выполняется принцип Рикардо, государственный
долг может, напротив, породить перераспределение
налогового бремени между поколениями, если поколение, живущее
сегодня, оставляет долговое бремя будущему поколению.
Нынешнее поколение участвует в голосовании, и если оно занято
исключительно собой и не заботится о благосостоянии будущих
поколений, оно могло бы в принципе голосовать за политику,
которая перемещает налоговое бремя на плечи будущих поколений.
Однако проявлению столь эгоистичного поведения препятствует
альтруизм со стороны нынешнего поколения по отношению
к завтрашнему: родители, как правило, заботятся о детях.
Кукирман и Мельцер [31] предложили интересную модель перераспределения
налогового бремени между поколениями. Предположим,
что нынешнее поколение состоит из «богатых» и «бедных»
родителей. Первые — те, кто планирует оставить какое-то
наследство своим детям. Для них выполняется принцип эквивалентности
Рикардо: они безразличны по отношению к долговой
политике, так как способны компенсировать любое изменение в
размере сегодняшних налогов и дефицита посредством корректировки
на соответствующую величину объема завещаемого наследства
10 . «Бедные» — это те, кто желал бы оставить отрицательное
наследство. Так как это невозможно, бедные хотят, чтобы бюджет
сводился с дефицитом; в конечном счете они неявно занимают
деньги у будущих поколений. Таким образом, одна группа ин-

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
265
дивидов (богатые) безразлична к любой долговой политике, в то
время как другая группа (бедные) выступает за увеличение долга.
В итоге общественный выбор, вероятнее всего, будет сделан в
пользу увеличения государственного долга 11 .
Идея, гласящая, что государственный долг перекладывает налоговое
бремя с нынешнего поколения на будущие, которые не
имеют права голоса сегодня, довольно убедительна. Однако ее
недостаточно, чтобы полностью ответить на два наших вопроса.
Во-первых, почему именно сейчас? Почему перераспределение
налогового бремени между поколениями через дефицит государственного
бюджета стало более интенсивным именно за последние
двадцать лет, а не раньше? Заметим, что если темпы экономического
роста увеличиваются из года в год, то для сегодняшнего
поколения имело бы смысл переложить часть налогового бремени
на следующее поколение. Однако темпы роста в странах ОЭСР
на протяжении последних двадцати лет продолжают снижаться
по сравнению с предыдущими двумя десятилетиями. Во-вторых,
почему в одних странах, но не в других? Действительно ли альтруизм
во взаимоотношениях между поколениями сильнее в одних
странах, чем в других? В реальной жизни довольно часто наблюдались
эпизоды, когда накопление значительного объема государственного
долга и резкое его сокращение происходили в
течение периода, равного продолжительности жизни одного поколения
[3]. Почему будущие поколения (т. е. дети нынешнего поколения)
должны отвечать по долговым обязательствам государства,
а попросту не отказаться от них? Этот аргумент особенно
важен для работы Кукирмана и Мельцера [31], которые предположили,
что хотя и невозможно оставить отрицательное по величине
частное наследство (т. е. нельзя заставить детей платить
по долгам родителей), в то же время можно завещать отрицательное
по величине общественное наследство (государственный
долг), т. е., иначе говоря, от государственного долга нельзя отказаться.
Табеллини [71] в ответ на последнее критическое замечание
утверждает, что перераспределение налогового бремени между
поколениями тесно взаимосвязано с перераспределением внутри
поколения. Если общество решает отказаться от уплаты долга,
это приводит к перераспределению богатства от владельцев долговых
обязательств государства к налогоплательщикам, т. е. от
старшего поколения к молодому, а также от богатых, владеющих
долговыми обязательствами, к бедным, ими не владеющим. Со-

266
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
стоятельный молодой налогоплательщик, который не владеет
никакими долговыми обязательствами, тем не менее может и не
отказаться от уплаты долга, потому что ему небезразлично благосостояние
его пожилого богатого отца. Таким образом, из-за того,
что, как правило, имеет место альтруизм во взаимоотношениях
между поколениями, в коалицию противников отказа от уплаты
долга могут войти также молодые люди, не владеющие долговыми
обязательствами государства. Табеллини [71] показал, что при
определенных условиях политическое равновесие предполагает
эмиссию долга, который впоследствии признается будущими поколениями.
Важность статьи Табеллини заключается в том, что в ней делается
акцент на перераспределении богатства внутри одного поколения.
В действительности, как будет показано ниже, ответы
на наши два вопроса в большей степени связаны с конфликтами
при перераспределении богатства внутри одного поколения, нежели
между поколениями. Однако при этом даже статья Табеллини
не содержит ответа на два важнейших вопроса: почему именно
сейчас и почему только в некоторых странах? В следующих двух
разделах мы обсудим модели, которые рассматривают конфликты
внутри одного поколения.
4. Долг как обязательство:
стратегическая функция долга
Величина накопленного долга связывает политику, проводившуюся
в прошлом, с политикой, которая будет проводиться в будущем.
Сегодняшний творец экономической политики способен
повлиять на то, в каком состоянии примет дела его преемник,
посредством того или иного выбора показателей фискальной
политики, определяющих размер долга.
Алесина и Табеллини [15] утверждают, что сегодняшнее правительство
наверняка воспользуется преимуществами такой стратегической
возможности. Они показали, что эта политическая
игра между правительствами, исполняющими свои обязанности
в различные периоды времени, может приводить к накоплению
государственного долга сверх оптимального уровня, предписанного
моделью налогового сглаживания. Проиллюстрировать эту
идею можно на простом примере: рассмотрим двухпартийную
систему, в которой две партии имеют различные предпочтения
относительно структуры государственных расходов. Для просто-

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
267
ты предположим, что одна партия предпочитает «расходы на
оборону», в то время как другая предпочитает «расходы на социальное
обеспечение». Каждая из этих партий имеет собственную
идеологию, т. е. они представляют интересы различных общественных
групп 12 . Допустим, что партия, предпочитающая оборонные
расходы, находится у власти сегодня, а результат ближайших
выборов неясен. Эта партия тратит деньги на оборону и эмитирует
долг, так что если завтра к власти придет «партия социального
обеспечения», она будет вынуждена обслуживать долг и не сможет
в достаточном объеме финансировать социальные программы.
Создавая обязательства по обслуживанию долга за счет будущих
налоговых поступлений, сегодняшнее правительство способно
сократить расходы будущих правительств. Такое стратегическое
взаимодействие ведет к дефициту, даже если бы общественный
плановик, максимизирующий средневзвешенную полезность
этих двух групп, избрал сбалансированный бюджет в каждом периоде.
Сумма заимствований сегодняшнего правительства будет
тем больше, чем сильнее поляризованы предпочтения этих двух
групп по отношению к структуре государственных расходов и чем
меньше вероятность того, что сегодняшнее правительство будет
снова назначено завтра.
Перссон и Свенссон [58] предложили связанную с предыдущей
модель, где те же две партии не согласны друг с другом, но не в
отношении характера правительственных расходов, а в отношении
их величины: они рассматривают партию, которая тратит
мало, и партию, которая тратит много. Важное различие между
двумя этими моделями заключается в том, что хотя Алесина и Табеллини
[15] предсказывают, что обе партии будут эмитировать
долг, Перссон и Свенссон утверждают, что лишь та партия, которая
тратит мало, будет эмитировать долг. Интуитивное объяснение
следующее. Снижая налоги и эмитируя долг, партия, которая
тратит мало, ограничивает будущие расходы. С другой стороны,
создавая бюджетный профицит, та партия, которая тратит много,
поощряет будущие расходы 13 . Модель Перссона и Свенссона
симметрична: одна партия создает бюджетный дефицит, другая —
профицит.
Табеллини и Алесина [72] установили более аккуратную взаимосвязь
между бюджетным дефицитом и поляризацией индивидуальных,
а не партийных предпочтений. Они рассмотрели модель,
где решения принимаются по правилу большинства и любые предложения
могут вноситься парами в бюллетень для голосования.

268
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
При этих условиях «теорема о медианном избирателе» утверждает,
что выбирается та политика, которая наиболее предпочтительна
с точки зрения медианного избирателя 14 . Сталкиваясь с неопределенностью
относительно того, какую структуру расходов
предпочтет в будущем большинство, сегодняшний медианный
избиратель эмитирует долг, чтобы изменить будущую структуру
расходов в свою пользу. Табеллини и Алесина показали, что объем
эмитированного долга растет по мере того, как предпочтения
избирателей становятся все более неоднородными: чем сильнее
предпочтения электората концентрируются вблизи крайних альтернатив,
тем больше становится величина долга.
С этим классом моделей связана та проблема, на которую мы
указывали, рассматривая модели перераспределения налогового
бремени между поколениями: государственный долг не является
обязательством для будущих правительств, если они могут отказаться
от него. Алесина и Табеллини [14] обращаются к этой проблеме
в модели открытой экономики, где издержки, связанные с
отказом от долга, моделируются (довольно грубо) как потери в
производственном выпуске. Издержки отказа от долга подразумевают
ограничение на способность сегодняшнего правительства
эмитировать долг: все, что оно может сделать, — это эмитировать
долг в таком размере, что следующему правительству будет
безразлично, отказаться от долга или продолжать его обслуживать.
Этот принцип представляется достаточно общим и не зависит
от специфических предположений относительно издержек
отказа от долга.
Во всех моделях, о которых шла речь в этом разделе, стратегическая
функция долга состоит в том, что он создает ограничения
для будущих правительств, однако при этом величина долга прямо
не влияет на результаты выборов. Агион и Болтон [2], Милеси-Ферретти
[54], а также Милеси-Ферретти и Сполаоре [56] утверждают,
что правительство, которое находится у власти сегодня,
может использовать государственный долг в качестве стратегического
орудия воздействия на результаты выборов путем
влияния на предпочтения электората. Предположим, например,
что левая партия, как ожидается, более склонна к тому, чтобы отказаться
от долга, поскольку самой крупной долей государственного
долга владеют верхние слои общества. Агион и Болтон показали,
что правое правительство в этой ситуации решит увеличить
эмиссию долга, чтобы сделать значительную часть населения держателями
долговых обязательств государства. В результате левые,

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
269
которые предпочитают отказ от долга, теряют поддержку. Милеси-Ферретти
и Сполаоре [55; 56] в этом же ключе исследуют более
общую проблему «стратегической неэффективности», а именно
такую ситуацию, когда рациональное правительство может
намеренно принять неэффективное решение, потому что такое
решение соответствует его интересам, ибо влечет за собой увеличение
вероятности переизбрания.
Как эти стратегические модели согласуются с фактами? Начнем
с вопроса «Почему именно сейчас?». Как уже говорилось,
Алесина и Табеллини [14; 15; 72] утверждают, что политическая
поляризация и частые смены правительства должны ассоциироваться
с более крупным долгом 15 . В 70-е и 80-е годы правительства
сменяли друг друга (правые левых и наоборот) гораздо чаще,
чем в течение двух предыдущих десятилетий. В период с 1960 по
1972 гг. (до первого нефтяного шока) в странах ОЭСР правительства
сменялись довольно редко, в среднем каждые 10,5 лет, а с
1973 по 1987 гг. — приблизительно каждые 6,5 лет 16 . Таким образом,
правительства были менее уверены относительно возможности
переизбрания в период после 1972 г. Кроме того, страны
ОЭСР в значительной степени утратили стабильность после
1973 г.: политическая и экономическая нестабильность, по-видимому,
были тесно связаны между собой и влияли друг на друга
[9; 10].
Почему одни страны накапливают государственный долг, а другие
— нет? Из теории следует, что политические партии и электорат
в странах с крупной задолженностью должны быть в значительной
степени поляризованы с преобладанием сильных экстремистских
групп. Алесина [4] построил очень грубый индекс политической
стабильности для стран ОЭСР периода 70-х и 80-х
годов, основанный на ряде политико-институциональных характеристик
17 . С ростом нестабильности за рассматриваемый период
значение этого индекса увеличивается. Среднее значение индекса
для стран, упомянутых на рис. 22, равно 3,3, а для стран,
упомянутых на рис. 23, составляет –0,1. Разница между двумя этими
значениями существенна, так как наибольшее значение индекса
для стран, упомянутых на одном из двух рисунков, равно 6, а
наименьшее составляет –3,0 18 .
С помощью моделей, которые рассматривались в этом разделе,
пытались объяснить несколько конкретных эпизодов, связанных
с накоплением долга. Например, Алесина и Табеллини [15] расценивают
поддержание бюджетного дефицита в США в тот период,

270
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
когда у власти находилась администрация президента Рейгана, как
маневр с целью ограничить расходы администраций президентовдемократов
на социальные нужды в будущем 19 . Совершенно очевидно,
что в условиях меньших по величине процентных платежей
по государственному долгу бюджет администрации президента
Клинтона был бы более щедрым в отношении внутренних расходов.
Перссон и Свенссон [58] утверждают, что их модель объясняет
хронический бюджетный дефицит времен Рейгана и дефицит
в Швеции времен консервативного правительства в 1976—1982 гг.
Модель Агиона и Болтона [2] также способна объяснить наблюдавшиеся
в прошлом факты возникновения бюджетного дефицита
в периоды правления ряда консервативных правительств.
В настоящем разделе был рассмотрен класс моделей, которые
показывают, что существует взаимосвязь природы конкуренции
между различными политическими партиями, поляризации предпочтений
и предвыборной неопределенности. Значения этих
переменных, которые можно измерить, действительно варьируются
от страны к стране и от одного периода к другому. Поэтому
данные модели могут быть проверены на фактических данных,
и, в принципе, с их помощью можно получить ответ на вопросы
«Почему именно сейчас?» и «Почему только в одних странах, но
не в других?». Однако выполненные вплоть до настоящего времени
эмпирические исследования, которые основаны на моделях
этого класса, приводят к весьма поверхностным и в лучшем случае
неоднозначным выводам.
5. Конфликты при перераспределении
и войны на выживание
Модели, которые обсуждались в предыдущем разделе, делают
акцент на стратегическом взаимодействии между политическими
партиями, находящимися у власти в различные периоды времени.
В этом разделе мы рассмотрим модели, в которых бюджетный
дефицит обусловлен конфликтами стратегического характера
между партиями или социальными группами, влияющими на
процесс принятия политических решений в одно и то же время. Так,
если раньше мы рассматривали конфликт и идеологическую поляризацию
в условиях, когда победившая на выборах партия формирует
однопартийное правительство, то теперь мы будем изучать
эффекты, связанные с поляризацией интересов партий, которые
входят в коалиционное правительство.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
271
Алесина и Дрейзен [8] предложили модель войны на выживание,
в которой необходимые корректировки фискальной политики
не осуществляются вовремя, а откладываются вследствие
борьбы между различными общественно-политическими
группами за распределение фискального бремени. Модель
предполагает, что в результате перманентного шока при существующих
ставках налогообложения государственный бюджет
перестает быть сбалансированным, возникает дефицит и начинает
накапливаться долг. Общественный плановик немедленно
отреагировал бы на этот шок и увеличил налоговые поступления,
чтобы сбалансировать бюджет 20 . Ключевой вывод модели
состоит в том, что борьба за перераспределение налогового
бремени между различными общественными группами
отсрочивает проведение эффективной политики сбалансированного
бюджета. Более того, когда возникает бюджетный дефицит,
он финансируется отчасти за счет эмиссии долга 21 и
отчасти за счет сильно искажающего налогообложения, например,
сеньоража. Под стабилизацией понимается такое изменение
политики, которое стабилизирует показатель отношения
долга к ВНП и замещает достабилизационное налогообложение
менее искажающей «регулярной» его формой.
Предположим, что две группы должны решить, как разделить
фискальное бремя, связанное со стабилизацией 22 . Чем дольше
они ждут, тем выше издержки. Достабилизационные фискальные
искажения сохраняются в течение какого-то времени, при этом
накапливается долг, так что в итоге требуются более высокие ставки,
чтобы обслуживать долг после стабилизации. Обеим группам
выгоднее немедленно достигнуть соглашения о том, как разделить
фискальное бремя стабилизации. Однако при выполнении двух
условий возникновение задержек согласуется с рациональным
поведением: если предлагаемая стабилизация является «неравноправной»,
т. е. если одна группа должна взять на себя непропорционально
высокую долю фискального бремени; и если ни одна
из групп не знает, чему равны издержки другой группы, связанные
с отсрочкой стабилизации 23 .
Эти издержки можно интерпретировать двумя способами, которые
не являются взаимоисключающими: один из них подразумевает
акцент на экономических издержках достабилизационных
искажений, другой — на политических издержках (лоббирование,
политическое воздействие) предотвращения реализации нежелательного
фискального плана другой группой.

272
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
Проигравшим следует считать ту группу, которая несет более
высокую долю издержек фискальной стабилизации; победителем
является другая группа. В общем случае ни одна группа не согласится
немедленно признать себя побежденным; каждая группа
надеется, что другая уступит первой. Оптимальный момент, когда
следует уступить, определяется равенством предельных издержек
и предельной выгоды дальнейшего выжидания. Предельные
издержки представляют собой потери полезности в связи с необходимостью
прожить еще один промежуток времени в нестабильной
и искаженной экономике. Предельная выгода задается условной
вероятностью того, что другая группа уступит в течение следующего
отрезка времени, умноженной на разность между полезностями,
которые получает данная группа, став победителем или
проиграв, т. е. уплачивая меньшую или бóльшую долю фискального
бремени.
Чем более неравномерно распределены издержки стабилизации,
тем позже наступит ожидаемый момент начала стабилизации.
Интуиция в данном случае ясно говорит: чем более неравномерно
распределяется бремя стабилизации, тем при прочих равных
условиях выше выгоды от выжидания. Более того, чем ниже
издержки, связанные с существованием в нестабильной экономике,
тем позже при прочих равных условиях происходит стабилизация.
Отсюда следует, что экономические механизмы, такие, как
договоренности об индексации, которые снижают издержки макроэкономической
нестабильности, ведут к тому, что корректировки
откладываются, а политические механизмы, которые позволяют
более легко и менее накладно пользоваться правом вето и
блокировать предлагаемые планы стабилизации, также отсрочивают
стабилизацию.
Дрейзен и Грилли [34] обобщили модель, показав, что экономический
кризис может предвосхитить стабилизацию, ускорив
момент окончания войны на выживание. Увеличение достабилизационных
издержек вследствие кризиса делает продолжение
войны на выживание столь обременительным, что одна из групп
уступает. Таким образом, экономический кризис способен в конце
концов быть общественно выгодным: несмотря на то, что он
связан с определенными издержками, он укорачивает продолжительность
отсрочки начала осуществления необходимой стабилизации
24 .
Сполаоре [68] применил модели войны на выживание для коалиционных
правительств. Он рассмотрел фискальные шоки, ко-

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
273
торые порождают бюджетные дефициты. В ответ на эти шоки
общественный плановик проводил бы оптимальную политику,
которая зависит от издержек, связанных с корректировкой, и от
долговременности шока. Сполаоре использовал эту оптимальную
политику как отправную точку и показал, что коалиционному правительству
свойственно откладывать корректировку, в то время
как однопартийное правительство реагирует слишком активно по
сравнению с тем, как поступил бы общественный плановик. Этот
результат обусловлен тем, что различные партии представляют
интересы различных групп избирателей, каждая из которых хотела
бы платить меньше налогов. Коалиционное правительство
откладывает фискальную корректировку до тех пор, пока не станет
ясным результат игры с правом вето между членами коалиции
25 ; в итоге коалиционное правительство не производит корректировок
настолько часто или в такой мере, как это делал бы
общественный плановик. С другой стороны, однопартийное правительство
чрезмерно реагирует на фискальные шоки, так как оно
недооценивает общественные издержки, связанные с корректировкой.
На самом деле его собственный электорат может быть
защищен, так что он не будет нести никаких издержек. Сполаоре
показал также, что неэффективность политики, проводимой коалиционным
правительством, возрастает с ростом числа членов
коалиции. Таким образом, исследование Сполаоре частично связывает
накопление государственного долга с фрагментацией правительств
и степенью политической сплоченности.
Посмотрим, как эти модели отвечают на два наших вопроса.
Почему именно сейчас? Модели войн на выживание объясняют,
почему страны откладывают корректировки в ответ на шок, и поэтому
могут объяснить промедление с корректировками в фискальной
политике. Однако эти модели не выявляют причину возникновения
первоначального шока, нарушившего фискальный баланс.
Рубини и Сакс [64; 65], а также Фон Хаген [75] показали, что до
наступления первого нефтяного шока страны ОЭСР в общем проводили
фискальную политику, которую на основе эмпирических
данных нельзя отделить от модели налогового сглаживания. После
нефтяного шока правительства некоторых стран увеличили
государственный долг, откладывая необходимую корректировку.
С помощью различных моделей можно объяснить различные отклики
на общий шок, но не происхождение самого шока.
Почему одни страны, а не другие? Слабые коалиционные правительства
обычно откладывали фискальные корректировки и

274
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
накапливали долг. Рубини и Сакс [64; 65] сконструировали политический
индикатор, значения которого увеличиваются по мере
усиления фрагментации правительства. Они показали, что с учетом
ряда экономических факторов, определяющих бюджетный
дефицит (согласно модели налогового сглаживания), их политическая
переменная является высоко значимой: чем больше партий
представлено в коалиционном правительстве, тем больше
государственный долг. Грилли, Машандаро и Табеллини [46] показали
также, что чем дольше правительство находится у власти,
тем меньше размер бюджетного дефицита. Этот результат согласуется
с предыдущим, так как срок жизни коалиционных правительств
обычно меньше, чем правительств однопартийных.
Природа партийных систем и структуры правительства зависит
от избирательной системы. Например, при пропорциональных
выборах, как правило, возникает многопартийная система и
создаются коалиционные правительства; с другой стороны, при
мажоритарной системе обычно бывают однопартийные правительства.
Более того, продолжительность полномочий правительства
ниже в представительных системах, которым присущи коалиционные
правительства [46]. Поэтому можно установить связь
между типом избирательной системы и размером долга. Это наблюдение
определенно соответствует случаям Бельгии, Ирландии
и Италии, трем странам ОЭСР с наибольшими значениями показателя
отношения долга к ВНП.
Американский вариант коалиционного правительства является
довольно общей ситуацией так называемого разделенного правительства,
т. е. когда одна и та же партия не имеет одновременно
своего выдвиженца в качестве президента, большинства в Палате
представителей Конгресса и большинства в Сенате 26 . Как в
популярной прессе, так и среди ученых широко распространено
мнение, что разделенное правительство было ответственно за
возникновение бюджетного дефицита в США в 80-е годы 27 . Однако
проблема состоит в том, что разделенное правительство не
впервые возникло в 80-е годы: оно часто появлялось в прошлом.
С другой стороны, 80-е годы — достаточно уникальный пример
наращивания долга в мирное время в отсутствие экономического
спада. Почему разделенные правительства не имели такого же
бюджетного дефицита в предыдущие десятилетия? 28
Потерба [61], а также Олт и Лаури [16] на основе сравнения
американских штатов представили свидетельство того, какой
эффект имеет разделенное правительство. Они рассмотрели от-

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
275
клик со стороны политики в ответ на фискальные шоки и обнаружили,
что корректировка оказывается слабее в штатах с разделенной
властью, чем в штатах с единой властью. Их результаты
замечательным образом схожи по духу с результатами Рубини и
Сакса [64; 65] для стран ОЭСР: в обоих случаях коалиционные
или разделенные правительства не создают целенаправленно
бюджетный дефицит, а, напротив, медлят с корректировками в
ответ на шоки.
Модели, которые рассматривались в этом разделе, устанавливают
взаимосвязь между институциональными особенностями,
партийной структурой и бюджетным дефицитом. Эмпирические
свидетельства являются довольно обнадеживающими для этих моделей,
возможно, даже в большей мере, чем для подхода, который
рассматривался в разделе 4 и до некоторой степени связан с
ними. Наконец, следует заметить, что такие институты, как избирательная
система, сами по себе эндогенны: они изменяются с
течением времени, хотя и нечасто. Таким образом, исследователь
сталкивается с трудным вопросом: до какой степени институты
можно рассматривать как экзогенные при объяснении склонности
политики к бюджетному дефициту?
В следующих двух разделах мы рассмотрим модели, в которых
законодательная власть и бюджетные институты анализируются
более досконально.
6. Географически рассредоточенные интересы
Обширная литература по политологии посвящена исследованию
того, как организация законодательной власти приводит к
неэффективным фискальным решениям 29 . Хотя эти исследования
фокусируются на Конгрессе США, их выводы носят гораздо
более общий характер: для наших целей мы уделим внимание тем
моделям, в которых географическая принадлежность членов Конгресса
приводит к «чрезмерным» расходам.
Вейнгаст, Шепсл и Джонсен [79] утверждают, что представители,
избранные в избирательных округах с различным географическим
местоположением, склонны переоценивать выгоды
общественных проектов в своих регионах по сравнению с издержками
финансирования, которые распределяются между всеми
регионами. Совокупный эффект рационального поведения избранных
представителей, сталкивающихся с такими стимулами,
заключается в чрезмерном предложении локальных обществен-

276
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
ных проектов. В частности, размер бюджета больше в случае, если
N законодателей избраны в N местных округах, чем если избран
один законодатель по одному национальному округу, а размер
бюджета растет с ростом числа местных избирательных округов
N. Избиратели округа i получают выгоды в размере B i
от проекта,
но должны оплатить лишь 1/N часть общих расходов, если налоги
равномерно распределяются между всеми регионами. Таким
образом, представитель, избранный географически локальной
группой избирателей, не интернализует (не учитывает в процессе
принятия решений) действие предлагаемых им мер на налоговое
бремя, которое несет нация.
Эти модели обычно объясняют размер бюджета и в частности
величину расходов на популистские проекты, поэтому не обращаются
непосредственно к проблеме бюджетного дефицита. Однако
они могут быть весьма пригодны для ответа на наши вопросы,
если учесть два обстоятельства. Во-первых, эти модели следует
сделать динамическими, чтобы их можно было применить к
анализу не только размера бюджета, но и его сбалансированности.
Во-вторых, необходимо помнить, что доля бюджета стран ОЭСР,
расходуемая на популистские проекты, сокращается по отношению
к доле трансфертных программ и субсидий. Разумеется, некоторые
программы трансфертов имеют электорат с конкретным
географическим местоположением. Например, во Флориде высокая
концентрация пенсий по старости, а пенсии по нетрудоспособности
использовались как система трансфертов из северной
части в южную часть Италии [35]. Это те случаи, когда перераспределение
дохода и географическое перераспределение становятся
сильно взаимосвязанными. Однако популистские в строгом
смысле проекты составляют лишь относительно малую часть нынешних
бюджетных проблем в странах ОЭСР.
В литературе тем не менее содержится важный вывод: географическое
распределение издержек, выгод и властных полномочий
может иметь большое значение для совокупного бюджета. В
частности, следует отметить аналогию между некоторыми особенностями
фискального федерализма и моделью Вейнгаста, Шепсла
и Джонсена [79]. Предположим, что решения по расходам принимаются
на местном уровне, а финансируются за счет трансфертов
национального правительства, которое собирает налоги. В
этом случае действует тот же механизм, что и в ситуации с представителями,
избранными географически локальными группами
избирателей. Местные власти не полностью интернализуют эф-

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
277
фект своих расходных решений на весь бюджет по тем же причинам,
что и представители географически локальных избирательных
округов. Очевидно, что стимулы для местных властей становятся
другими, если они несут ответственность и за сбор налогов,
и за решения по расходам 30 .
В последнее время обсуждение фискального федерализма набрало
силу как в Соединенных Штатах, так и в Европе 31 . Фискальные
договоренности, связывающие центральную власть с местными
властями, значительно различаются в разных странах. Более
того, Хьюз и Смит [48] утверждают, что за период с 1975 г. до
конца 80-х годов можно отметить увеличение фискальной ответственности
местных властей. Можно ли с помощью межстрановых
и межвременных различий в договоренностях о разграничении
полномочий между федеральным правительством и правительствами
штатов объяснить бюджетные дефициты, все еще остается
открытым вопросом 32 , и это одно из важных направлений
будущих исследований.
7. Бюджетные институты
Бюджетные институты представляют собой все правила и нормы,
в соответствии с которыми проектируется, одобряется и исполняется
бюджет. Эти правила в значительной степени изменяются
от страны к стране; таким образом, потенциально они могут
объяснить межстрановые различия в размере дефицита и величине
долга.
Бюджетные институты оказывают влияние на результаты фискальной
политики при выполнении двух условий: если бюджетные
институты изменить труднее (де-юре или де-факто), чем само
бюджетное законодательство, и если бюджетные институты оказывают
влияние на ход итогового голосования и исполнение бюджета.
Оба условия выполняются в реальности, по крайней мере
до некоторой степени. Бюджетные институты изменяются довольно
редко, хотя они могут быть изменены, если не отвечают
потребностям общества 33 . Существенным, однако, является то,
что бюджетные институты нельзя изменять так же легко и часто,
как сам бюджет; если бы это было возможно, они были бы совершенно
недейственными.
Действительно ли институты воздействуют на окончательный
результат голосования законодателей (и его реализацию) — важный
пункт повестки дня исследований современной политологии.

278
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
Шепсл [66] показал, что структура, которую задают определенные
процедурные институты, помогает разрешить проблему Кеннета
Эрроу для законодателей 34 . Например, ключевым вопросом
является, кто формирует повестку голосования и поправки какого
типа могут вносить законодатели: вообще говоря, эта теория
предполагает, что процедурные правила, которые ограничивают
универсальность и взаимообмен, благоприятствуют фискальной
сдержанности. «Универсальность» определяется как свойство
бюджета, который включает «что-нибудь для каждого». «Взаимообмен»
представляет собой договоренность не препятствовать
прохождению предложения другого избранного представителя в
обмен на такую же услугу. Что же касается моделей предыдущего
раздела, исследования в этой области сосредоточены главным
образом на Америке, и фактически все эти формальные модели
скорее ориентированы на объяснение размера бюджета, чем на
межвременное распределение расходов и налогов (т. е. сбалансированность
бюджета) 35 .
В недавней статье Фон Хагена [75] рассматриваются бюджетные
институты 12 стран — членов ЕЭС и предлагается ответ на
два наших вопроса, касающихся бюджетного дефицита. Автор
проверил интересную структурную гипотезу о том, что бюджетные
процедуры ведут к более строгой фискальной дисциплине,
если они предоставляют значительные полномочия премьер-министру
или министру финансов; ограничивают универсальность,
взаимообмен и парламентские поправки, а также способствуют
строгому выполнению бюджетного законодательства.
Фон Хаген разработал индексы, которые учитывают влияние
ряда бюджетных институтов. Наиболее убедителен индекс, используемый
в этом исследовании, который классифицирует страны
в зависимости от следующих переменных: 1) насколько сильным
является положение премьер-министра (или министра финансов)
в ходе внутриправительственных переговоров; 2) ограничения
(или их отсутствие) на парламентские поправки; 3) тип
парламентского голосования (пункт за пунктом, целиком и т. п.);
4) время парламентского голосования; 5) насколько прозрачен
бюджет; 6) насколько гибок бюджет в процессе исполнения.
Классификация стран в соответствии с этими критериями неизбежно
требует некоторых оговорок, в частности потому, что
автор пытается охватить фактические процедуры, а не те, которые
описаны в законе. Несмотря на это, он находит довольно убедительную
поддержку для структурной гипотезы. В частности, он

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
279
обнаружил, что некоторые связанные индексы бюджетных институтов
являются значимыми объясняющими переменными межстрановых
различий в показателе отношения долга к ВНП и бюджетном
дефиците в 80-е годы в ЕЭС; структурная гипотеза получает
значительную поддержку.
Институциональные данные Фон Хагена довольно содержательны
и заслуживают дальнейшего анализа. Например, эти агрегированные
индексы отражают много институциональных различий.
Сопоставление двух «ответственных в фискальном отношении»
стран, Франции и Германии, иллюстрирует это утверждение. У
Франции очень высокое значение индекса 36 из-за избирательных
правил и роли премьер-министра в этой стране. Избирательные
правила в Германии представляются наименее совместимыми (по
крайней мере, на бумаге) с фискальной ответственностью, однако
Германия также имеет высокий индекс из-за прозрачности бюджета
и жесткости в его исполнении 37 . То есть обнаруживается довольно
много различий в институциональных особенностях даже
в странах с одинаковыми значениями агрегатного индекса 38 .
Американские штаты представляют собой второй пример из
реальной жизни, который позволяет проверить идею о том, что
бюджетные институты имеют значения. Там существует множество
различных институциональных особенностей, касающихся
бюджетов. В дополнение к различным процедурам формирования
бюджета в некоторых штатах существуют «жесткие» правила сбалансированного
бюджета, в других же — «мягкие» правила сбалансированного
бюджета, в то время как некоторые штаты не имеют
таких правил вовсе. Три недавних эмпирических работы указывают,
что бюджетные правила в самом деле имеют некоторое значение,
хотя, возможно, не столь существенное, как это вытекало бы
из законодательства. Фон Хаген [76] заключил, что бюджетные
правила оказывают некоторое действие на размер и структуру задолженности
штатов. Олт и Лаури [16] и Потерба [61] утверждают,
что американские штаты с более жесткими правилами сбалансированного
бюджета реагируют быстрее и энергичнее на отрицательные
шоки доходов или положительные шоки расходов.
Важным выводом этих исследований является то, что бюджетные
институты влияют на фискальную политику. Помогает ли этот
результат ответить на наши два вопроса? Институциональные
различия определенно способны вести вклад в ответ на наш второй
вопрос: почему в одних странах, а не в других? Что же касается
первого вопроса (почему именно сейчас?), здесь не все обсто-

280
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
ит гладко. Как заметил Фон Хаген [75], бюджетные институты
остаются относительно стабильными с течением времени. Чем в
таком случае можно объяснить резкий рост бюджетных различий
между странами в 70-х и 80-х годах по сравнению с двумя предыдущими
десятилетиями?
Один возможный ответ может быть получен, если рассматривать
последствия экономических шоков в странах с различными
бюджетными институтами в рамках моделей войн на выживание.
Возможно, существование бюджетных институтов, непригодных
для обеспечения фискальной ответственности, имеет особенно
негативное воздействие в те периоды, когда необходимы фискальные
корректировки. На наш взгляд, это многообещающее направление
исследования, которое следует развивать в дальнейшем
наряду с внимательными сопоставлениями на основе эмпирических
данных.
8. Рекомендации для осуществления политики
Рекомендации для выработки и проведения политики, которые
предлагает литература по политической экономии, особенно важны
для институциональных реформ. Если результаты политики
подвержены влиянию политико-институциональных переменных,
то для того, чтобы улучшить процесс разработки и осуществления
политики, следует вмешиваться на институциональном
уровне. Ряд стран ОЭСР бьются над программами фискальных
корректировок и фискальными реформами. Экономики, которые
в прошлом были плановыми, находятся в процессе построения
новых фискальных институтов, и советники по экономической
политике вынуждены решать институциональные проблемы 39 .
Существуют два типа институциональных реформ: изменения
в законодательстве, напрямую регулирующем формирование бюджета,
и более общие институциональные реформы, такие, как
изменения в избирательном законодательстве.
Формирование бюджета
Сбалансированный бюджет. Одной из наиболее пропагандируемых
реформ бюджетного процесса является введение закона
о сбалансированном бюджете или, в более общем смысле, таких
регулирующих норм, которые ограничивают произвол любого
правительства в создании бюджетного дефицита 40 . Из теории

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
281
налогового сглаживания следует, что в общем случае политика
сбалансированного бюджета является субоптимальной. Однако
мы также утверждали, что эта теория не вполне точно описывает
реальную фискальную политику. Таким образом, возникают два
вопроса: лучше или хуже субоптимальная политика сбалансированного
бюджета, чем субоптимальная политика, выработанная
в отсутствие закона сбалансированного бюджета, и как сделать
закон о сбалансированном бюджете выполнимым.
Первый вопрос труден, так как требует сопоставления субоптимальных
(second-best) результатов. Вообще говоря, чем выше
степень неэффективности, обусловленная политикой, тем более
привлекательным представляется выбор закона о сбалансированном
бюджете. Например, если допустить, что пропорциональные
избирательные системы с коалиционными правительствами, как
правило, медлят с принятием бюджетных корректировок, то закон
о сбалансированном бюджете особенно подходит для таких
систем.
Издержки закона о сбалансированном бюджете — это утрата
возможности проведения фискальной стабилизации на протяжении
делового цикла и потеря гибкости в реакции на шоки расходов
или доходов. В теории эти проблемы можно было бы преодолеть
с помощью некоторого правила, например, правила сбалансированного
бюджета, скорректированного с учетом цикла. Однако
чем сложнее правило, тем труднее претворить его в жизнь 41 .
Выполнимость закона о сбалансированном бюджете — также
сложная проблема. Несмотря на то, что некоторые законы труднее
изменить, чем другие, суверенное государство вольно изменить
любой закон. Например, конституционная поправка, как
правило, является законом, который труднее всего изменить, так
как это требует наиболее сложных процедур и решения квалифицированного
большинства законодателей. Поэтому самые ревностные
сторонники сбалансированного бюджета выступают за такое
институциональное решение.
Выбор процедуры сводится к обычному компромиссу между
обязательствами и гибкостью: если очень сложно изменить законодательство,
то обязательства становятся более состоятельными,
но при этом сужается возможность реагировать на непредвиденные
шоки. Когда правительство, представляющее определенное
большинство избирателей, исполняет свои обязанности, у
него есть стимул нарушить правило сбалансированного бюджета
и переложить ответственность за это на будущие правительства.

282
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
Поступая таким образом, нынешнее правительство обретает гибкость,
необходимую для выполнения предвыборных обещаний,
и перекладывает издержки обслуживания долга, а также ограничения,
связанные с законом о сбалансированном бюджете, на своего
преемника. Итак, если правило сбалансированного бюджета
может быть нарушено простым большинством, а правительство
способно манипулировать этим большинством, то такое правило
не состоятельно, т. е. не заслуживает доверия.
По мере роста размера большинства, требуемого для нарушения
правила сбалансированного бюджета, обретается состоятельность
политики, но утрачивается гибкость. Довольно трудная
проблема нормативного характера заключается в том, чтобы решить,
каким должен быть оптимальный размер квалифицированного
большинства, которое требуется для отказа от сбалансированного
бюджета. Этот требуемый размер большинства следует
увеличивать по мере нарастания политико-экономического давления,
усиливающего стимулы создания дефицита (как это обсуждалось
в предыдущих разделах) и повышающего, таким образом,
предсказуемость расходов и доходов и снижающего выгоды от
фискальной стабилизации.
Процедуры одобрения бюджета. Модели войн на выживание
предполагают, что посредством ограничения права вето игроков,
участвующих в формировании бюджета, можно сократить задержки
в осуществлении бюджетных корректировок и обеспечить
фискальную ответственность.
На первой стадии война на выживание может разыгрываться
внутри правительства в ходе формирования бюджета среди министров,
расходующих деньги; чаще всего это происходит в коалиционных
правительствах, где различные министры принадлежат
к разным партиям. Министры, расходующие деньги, как правило,
более чувствительны к давлению со стороны отдельных
интересов, чем премьер или министр финансов; последние более
чувствительны к общему размеру бюджета и его финансированию.
Эффект межправительственных войн на выживание сокращается,
если либо премьер, либо министр финансов играет
решающую роль в процессе формирования бюджета. Одни и те
же процедуры способны укрепить положение премьера и ограничить
право вето министров, расходующих деньги.
Вторая стадия, в течение которой могут происходить войны
на выживание и определенные интересы могут угрожать фискальной
ответственности, наступает в процессе одобрения бюджета

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
283
законодателями. Процедуры, которые ограничивают тип вносимых
поправок и предполагают сначала голосование по размеру
совокупных расходов, а затем обсуждение отдельных пунктов, как
правило, ограничивают бюджетный дефицит 42 . Если сначала голосовать
за общий размер бюджета и его сбалансированность, то
можно избежать возможного удовлетворения конфликтующих
расходных нужд за счет увеличения бюджетного дефицита.
Независимость центрального банка. Некоторые авторы отметили
выдающиеся достижения независимых центральных банков
на фронте борьбы с инфляцией 43 . Независимые центральные
банки также способны обеспечить фискальную ответственность,
ограничивая доступ правительства к сеньоражу как к более или
менее скрытому налогу. В условиях независимого центрального
банка дефицит должен финансироваться за счет выпуска облигаций;
это приводит к увеличению показателя отношения долга к
ВНП и, возможно, к более высоким процентным ставкам. Другими
словами, правительство сталкивается с более жестким бюджетным
ограничением.
Реформы избирательной системы
Пропорциональные избирательные системы приводят к коалициям
и фискальным тупикам, которые откладывают наступление
стабилизации. Мажоритарные системы, концентрируя власть у
одной партии, избегают тупиков, но могут привести к излишнему
непостоянству в экономической политике, так как партию, которая
находится у власти, не сдерживают партнеры по коалиции 44 .
Как обычно в экономике, имеет место компромиссный выбор.
Какую позицию следует занять в таком выборе? Литература,
обзор которой здесь приводится, дает частичные ответы на этот
вопрос. Например, страны с очень поляризованным распределением
предпочтений (возможно, связанным с распределением
доходов) могут нуждаться в более пропорциональной избирательной
системе, чтобы избежать излишнего непостоянства в политике
вследствие смены правительств с противоположными позициями.
С другой стороны, в периоды экономического кризиса или
в переходный период коалиционные правительства могут быть
препятствием для остро необходимого быстрого политического
действия.
Очевидно, избирательное законодательство не может изменяться
очень часто; таким образом, страны должны раз и навсе-

284
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
гда избрать вариант в ходе такого компромиссного выбора. Вообще
говоря, крайние варианты компромиссного выбора вряд ли
можно считать оптимальными. Что же касается бюджетного дефицита,
то ошибка, обусловленная чрезмерным пропорциональным
представительством, по-видимому, связана с более негативными
последствиями, чем ошибка противоположного рода. Это
правило особенно справедливо, если бюджетные институты, существующие
в условиях пропорциональных избирательных систем,
едва ли способны обеспечить дисциплину; например, слабый
премьер в кабинете или возможность внесения неограниченного
числа поправок со стороны законодателей в ходе бюджетных
слушаний.
Литература
1. Advances in the Spatial Theory <strong>of</strong> Voting / J. M. Enelow, M. J. Hinich, eds. —
Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1990.
2. Aghion Ph., Bolton P. Government Debt and the Risk <strong>of</strong> Default: A Political Economic
Model <strong>of</strong> the Strategic Role <strong>of</strong> Debt // Public Debt Management: Theory and
Practice / Ed. by R. Dornbusch and M. Draghi. — Cambridge: Cambridge Univ. Press,
1990. — P. 315—345.
3. Alesina A. The End <strong>of</strong> Large Public Debts // High Public Debt: The Italian
Experience / Ed. by F. Giavazzi and L. Spaventa. — Cambridge: Cambridge Univ. Press,
1988. — P. 34—79.
4. Alesina A. Politics and business cycles in industrial democracies // Economic
Policy. — 1989. — № 8. — Apr. — P. 55—98.
5. Alesina A. Elections, Party Structure and the Economy. — Cambridge: Harvard
Univ., 1993. — Unpublished.
6. Alesina A., Cohen G. D., Roubini N. Macroeconomic Policy and Elections in OECD
Democracies // Economics and Politics. — 1992. — Vol. 4. — March. — P. 1—30.
7. Alesina A., Cohen G. D., Roubini N. Electoral Business Cycles in Industrial Democracies
// European J. <strong>of</strong> Political Economy. — 1993. — Vol. 9. — March. — P. 1—25.
8. Alesina A., Drazen A. Why Are Stabilizations Delayed? // American Economic
Rev. — 1991. — Vol. 82. — Dec. — P. 1170—1188.
9. Alesina A. e. a. Political Instability and Economic Growth. — Cambridge: National
Bureau <strong>of</strong> Economic Research, September 1992. — (Working Paper / NBER;
№ 4173).
10. Alesina A., Perotti R. Political Instability, Income Distribution, and Investment
// European Economic Rev. — 1996. — 6 (40). — P. 1203—1228.
11. Alesina A., Rosenthal H. A Theory <strong>of</strong> Divided Government. — Pittsbourgh: Carnegie-Mellon
Univ., 1991. — (GSIA Working Paper).

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
285
12. Alesina A., Rosenthal H. Partisan Politics, Divided Government and the Economy.
— Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1995.
13. Alesina A., Summers L. H. Central Bank Independence and Macroeconomic
Performance: Some Comparative Evidence // J. <strong>of</strong> Money, Credit and Banking. —
1993. — Vol. 25. — May. — P. 151—162.
14. Alesina A., Tabellini G. External Debt, Capital Flight and Political Risk // J. <strong>of</strong>
Intern. Economics. — 1989. — Vol. 27. — Nov. — P. 199—220.
15. Alesina A., Tabellini G. A Positive Theory <strong>of</strong> Fiscal Deficits and Government
Debt // Rev. <strong>of</strong> Economic Studies. — 1990. — Vol. 57. — July. — P. 403—414.
16. Alt J. E., Lowry R. C. Divided Government and Budget Deficits: Evidence from
the States // American Political Science Rev. — 1994. — Vol. 88. — Dec. — P. 811—828.
17. Baron D. P. Majoritarian Incentives, Pork Barrel Programs, and Procedural
Control // American J. <strong>of</strong> Political Science. — 1991. — Vol. 35. — № 1. — P. 57—90.
18. Baron D. P., Ferejohn J. A. Bargaining in Legislatures // American Political Science
Rev. — 1989. — Vol. 83. — № 4. — P. 1181—1206.
19. Barro R. J. Are Government Bonds Net Wealth? // J. <strong>of</strong> Political Economy. —
1974. — Vol. 82. — Nov./Dec. — P. 1095—1117.
20. Barro R. J. On the Determination <strong>of</strong> the Public Debt // J. <strong>of</strong> Political Economy.
— 1979. — Vol. 87. — Oct. — P. 940—971.
21. Barro R. J. U.S. Deficits since World War I // Scandinavian J. <strong>of</strong> Economics. —
1986. — Vol. 88. — № 1. — P. 193—222.
22. Barro R. J. Macroeconomics. — 2 nd ed. — New York: John Wiley and Sons, 1987.
23. Barro R. J. Comments on McCubbins // Politics and Economics in the Eighties
/ Ed. by A. Alesina and G. Carliner. — Chicago: Univ. <strong>of</strong> Chicago Press and National
Bureau <strong>of</strong> Economic Research, 1991.
24. Barro R. J., Grilli V. European Macroeconomics. — New York: McMillan, 1994.
25. Black D. The Theory <strong>of</strong> Committees and Elections. — Cambridge: Cambridge
Univ. Press, 1963.
26. Bliss Ch., Nalebuff B. Dragon-Slaying and Ballroom Dancing: The Private Supply
<strong>of</strong> a Public Good // J. <strong>of</strong> Public Economics. — 1984. — Vol. 25. — Nov. — P. 1—12.
27. Buchanan J. M. La Scienza Delle Finanze: The Italian Tradition in Fiscal Theory
// Buchanan J. M. Fiscal Theory and Political Economy. — Chapel Hill, North Carolina:
Univ. <strong>of</strong> North Carolina Press, 1960. — P. 145—173.
28. Buchanan J. M., Rowley Ch. K., Tollison Robert D. Deficits. — Oxford: Basil Blackwell,
1986.
29. Buchanan J. M., Wagner R. E. Democracy in Deficit: The Political Legacy <strong>of</strong>
Lord Keynes. — New York: Academic Press, 1977.
30. Calvert R. L. Robustness <strong>of</strong> the Multidimensional Voting Model: Candidate
Motivations, Uncertainty, and Convergence // American J. <strong>of</strong> Political Science. —
1985. — Vol. 29. — № 1. — P. 69—95.

286
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
31. Cukierman A., Meltzer A. A Political Theory <strong>of</strong> Government Debt and Deficits in
a Neo-Ricardian Framework // American Economic Rev. — 1989. — Vol. 79. — Sept. —
P. 713—732.
32. Cukierman A., Webb S. B., Neyapty B. Measuring the Independence <strong>of</strong> Banks and
Its Effects on Policy Outcomes // The World Bank Economic Rev. — 1992. — Vol. 6. —
Sept. — P. 353—398.
33. Downs A. An Economic Theory <strong>of</strong> Democracy. — New York: Harper and Row, 1957.
34. Drazen A., Grilli V. Benefits <strong>of</strong> Crises for Economic Reform // American Economic
Rev. — 1993. — Vol. 83. — June. — P. 598—607.
35. Emerson M. What Model for Europe? — Cambridge: MIT, 1988.
36. Enelow J. M., Hinich M. J. The Spatial Theory <strong>of</strong> Voting. — Cambridge: Cambridge
Univ. Press, 1984.
37. Ferejohn J. A. Pork Barrel Politics: Rivers and Harbors Legislation, 1947-68. —
Stanford, California: Stanford Univ. Press, 1974.
38. Ferejohn J. A., Fiorina M. P., McKelvey R. D. Sophisticated Voting and Agenda
Independence in the Distributive Politics Setting // American J. <strong>of</strong> Political Science. —
1987. — Vol. 31. — № 1. — P. 169—193.
39. Ferejohn J. A., Krehbiel K. The Budget Process and the Size <strong>of</strong> the Budget //
American J. <strong>of</strong> Political Science. — 1987. — Vol. 31. — № 2. — P. 296—320.
40. Fiorina M. P. The Reagan Years: Turning to the Right or Groping Toward the
Middle // The Resurgence <strong>of</strong> Conservatism in Anglo-American Democracies / Ed. by
B. Cooper and others. — Durham, North Carolina: Duke Univ. Press, 1988.
41. Fiorina M. P. An Era <strong>of</strong> Divided Government // Developments in American
Politics / Ed. by Gillian Peele and others. — Oxford: Oxford Univ. Press, 1990. —
P. 324—354.
42. Fiorina M. P. Coalition Governments, Divided Governments, and Electoral
Theory // Governance: An Intern. J. <strong>of</strong> Policy and Administration. — 1991. — Vol. 4. —
Spring. — P. 236—249.
43. Fiorina M. P. Divided Government. — New York: Macmillan, 1992.
44. Fiorina M. P., Noll R. G. Voters, Bureaucrats and Legislators: A Rational Choice
Perspective on the Growth Bureaucracy // J. <strong>of</strong> Public Economics. — 1978. — Vol. 9. —
Apr. — P. 239—254.
45. Fiscal Policies in Economies in Transition / V. Tanzi, ed. — Washington: Intern.
Monetary Fund, 1992.
46. Grilli V., Masciandaro D., Tabellini G. Political and Monetary Institutions and
Public Financial Policies in the Industrial Countries // Economic Policy. — № 13. —
Oct. — P. 341—392.
47. Hirschman A. Reflections on the Latin American Experience // The Politics
<strong>of</strong> Inflation and Economic Stagnation: Theoretical Approaches and International Case
Studies / Ed. by L. N. Lindberg and Ch. S. Maier. — Washington: The Brookings Institution,
1985.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
287
48. Hughes G., Smith S. Economic Aspects <strong>of</strong> Decentralized Government: Structure,
Functions and Finance // Economic Policy. — 1991. — № 13. — Oct. — P. 425—
459.
49. Kennan J., Wilson R. Strategic Bargaining Methods and Interpretation <strong>of</strong> Strike
Data. — New York: New York Univ., 1988. — Unpublished.
50. Laver M., Shepsle K. A. Divided Government: America Is Not ‘Exceptional’ //
Governance: An Intern. J. <strong>of</strong> Policy and Administration. — 1991. — Vol. 4. — Spring. —
P. 250—269.
51. Lucas R. E. Jr. Principles <strong>of</strong> Fiscal and Monetary Policy // J. <strong>of</strong> Monetary Economics.
— 1986. — Vol. 17. — Jan. — P. 117—134.
52. Lucas R. E. Jr. Stokey N. L. Optimal Fiscal and Monetary Policy in an Economy
without Capital // J. <strong>of</strong> Monetary Economics. — 1983. — Vol. 12. — July. — P. 55—93.
53. McCubbins M. Party Governance and US Budget Deficits: Divided Government
and Fiscal Stalemate // Politics and Economics in the Eighties / Ed. by A. Alesina
and G. Carliner. — Chicago: Univ. <strong>of</strong> Chicago Press, 1991. — P. 83—111.
54. Milesi-Ferretti G. M. Do Good or Do Well? Public Debt Management in a Two-
Party Economy // Economics and Politics. — 1995. — Vol. 7 (1). — P. 59—78.
55. Milesi-Ferretti G. M., Spolaore E. Strategic Policy: A General Framework. — Cambridge:
Harvard Univ., 1991. — Unpublished.
56. Milesi-Ferretti G. M., Spolaore E. How cynical can an incumbent be? Strategic policy
in a model <strong>of</strong> government spending // J. <strong>of</strong> Public Economics. — 1994. — Vol. 55. —
Sept. — P. 121—140.
57. Niskanen W. A. Jr. Bureaucracy and Representative Government. — Chicago:
Aldine, Atherton, 1971.
58. Persson T., Svensson L. E. O. Why a Stubborn Conservative Would Run a Deficit:
Policy with Time-Inconsistent Preferences // Quart. J. <strong>of</strong> Economics. — 1989. —
Vol. 104. — May. — P. 325—345.
59. Persson T., Tabellini G. Macroeconomic Policy, Credibility, and Politics. — Chur,
Switzerland: Harwood Academic Publ., 1990.
60. Politics and Economics in the Eighties / A. Alesina, G. Carliner, eds. — Chicago:
Univ. <strong>of</strong> Chicago Press and National Bureau <strong>of</strong> Economic Research, 1991.
61. Poterba J. M. State Responses to Fiscal Crises: The Effects <strong>of</strong> Budgetary Institutions
and Politics // J. <strong>of</strong> Political Economy. — 1994. — Vol. 102. — Aug. — P. 799—821.
62. Puviani A. Teoria della illusione finanziaria. — Palermo: Laterza, 1903.
63. Riley J. G. Strong Evolutionary Equilibrium and the War <strong>of</strong> Attrition // J. <strong>of</strong>
Theoretical Biology. — Vol. 82. — Febr. — P. 383—400.
64. Roubini N., Sachs J. D. Government Spending and Budget Deficits in the Industrialized
Countries // Economic Policy. — 1989. — № 8. — Apr. — P. 99—132.
65. Roubini N., Sachs J. D. Political and Economic Determinants <strong>of</strong> Budget Deficits
in the Industrial Democracies // European Economic Rev. — 1989. — Vol. 33. — Apr. —
P. 903—938.

288
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
66. Shepsle K. A. Institutional Arrangements and Equilibrium in Multidimensional
Voting Models // American J. <strong>of</strong> Political Science. — 1979. — Vol. 23. — № 1. —
P. 27—59.
67. Shepsle K. A., Weingast B. Political Preferences for the Pork Barrel: A Generalization
// American J. <strong>of</strong> Political Science. — 1981. — Vol. 25. — № 1. — P. 96—111.
68. Spolaore E. Policy Making Systems and Economic Efficiency: Coalition Governments
versus Majority Governments. — Brussels: ECARE, Univ. Libre de Bruxelles,
1993. — Unpublished.
69. Tabellini G. Comment on Hughes and Smith // Economic Policy. — 1991. —
№ 13. — Oct. — P. 454—457.
70. Tabellini G. Money, Debt and Deficits in a Dynamic Game // J. <strong>of</strong> Economics,
Dynamics and Control. — 1986. — Vol. 10. — Dec. — P. 427—442.
71. Tabellini G. The Politics <strong>of</strong> Intergenerational Redistribution // J. <strong>of</strong> Political
Economy. — 1991. — Vol. 99. — Apr. — P. 335—357.
72. Tabellini G., Alesina A. Voting on the Budget Deficit // American Economic
Rev. — 1990. — Vol. 80. — March. — P. 37—49.
73. Tanzi V. The Political Economy <strong>of</strong> Fiscal Deficit Reduction // Public Sector
Deficits and Macroeconomic Performance / Ed. by W. Easterly, C. A. Rodriguez,
K. Schmidt-Hebbel. — New York: Oxford Univ. Press and World Bank, 1994. — P. 513—
524.
74. Transition to Market: Studies in Fiscal Reform / V. Tanzi, ed. — Washington:
Intern. Monetary Fund, 1993.
75. Von Hagen J. Budgeting procedures and fiscal performance in the European
Community. — Mannheim: Univ. <strong>of</strong> Mannheim, 1992. — Unpublished.
76. Von Hagen J. A note on the empirical effectiveness <strong>of</strong> formal fiscal restraints //
J. <strong>of</strong> Public Economics. — 1991. — Vol. 44. — March. — P. 199—210.
77. Wagner R. E. Revenue Structure, Fiscal Illusion and Budgetary Choice // Public
Choice. — 1976. — Vol. 25. — Spring. — P. 45—61.
78. Weingast B. R., Marshall W. J. The Industrial Organization <strong>of</strong> Congress; or Why
Legislatures, Like Firms, Are Not Organized as Markets // J. <strong>of</strong> Political Economy. —
1988. — Vol. 96. — Febr. — P. 132—163.
79. Weingast B. R., Shepsle K. A., Johnsen Ch. The Political Economy <strong>of</strong> Benefits and
Costs: A Neoclassical Approach to Distributive Politics // J. <strong>of</strong> Political Economy. —
1981. — Vol. 89. — Aug. — P. 642—664.
80. Wildavsky A. B. Budgeting: A Comparative Theory <strong>of</strong> Budgetary Processes. —
New Brunswick, New Jersey: Transaction Books, 1986.
81. Wittman D. Candidate Motivation: A Synthesis <strong>of</strong> Alternative Theories //
American Political Science Rev. — 1983. — Vol. 77. — № 1. — P. 142—157.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
289
Примечания
1
Настоящая статья была написана в то время, когда А. Алесина и Р. Перотти
сотрудничали с фискальным департаментом МВФ летом 1993 г. в качестве приглашенных
исследователей. Авторы чрезвычайно признательны всему департаменту
и в частности Вито Танци за гостеприимство. Они благодарят участников
семинара МВФ за полезные комментарии.
2
Случай, когда объем потребления общественных благ является аргументом
функции полезности, привносит некоторые усложнения, которые несущественно
изменяют наш результат.
3
Эта теория усложняется с формальной точки зрения, если государственные
расходы являются стохастическими, однако при этом основные принципы
налогового сглаживания обобщаются [52].
4
Раннее обсуждение фискальной иллюзии можно найти в [62]. См. также [77].
5
См. [29] и несколько глав в [28].
6
Заметим также, что кейнсианская стабилизационная политика была более
популярна в 60-е годы, чем в 80-е.
7
В действительности заранее неясно, почему сигнал с шумом приводит к
систематической ошибке, которая занижает ожидаемую величину истинного
налогового бремени.
8
Относительно свежий обзор этой литературы можно найти в [5].
9
В этой модели предполагается, что налоги неискажающие.
10
В этой модели предполагается, что налоги аккордные (lump-sum).
11
Хотя Кукирман и Мельцер [31] делают акцент на общественном выборе,
достигаемом с помощью правила большинства, даже заботливый общественный
плановик предпочел бы эмитировать долг. На самом деле одна группа агентов
безразлична по отношению к долгу, в то время как другая выигрывает, так как в
этом случае устраняется ограничение на отрицательную величину частного наследства.
12
В [81; 30; 3; 12] можно найти обсуждение моделей голосования для случая
«идеологизированных» партий.
13
Результаты Перссона и Свенссона изменяются в зависимости от того, насколько
«крайними» являются предпочтения двух партий.
14
Эта модель эквивалентна той модели, где две партии борются за власть и
озабочены только победой. Обе партии в конечном счете склоняются к политике,
которая предпочтительна с точки зрения «медианного избирателя»; в этом
суть «теоремы о медианном избирателе» [25; 33].
15
Частоту смен правительства можно взять в качестве грубого индикатора
неопределенности.
16
Смена правительства считается значимой, если она включает смену партии,
находящейся у власти, или существенные изменения в правящей коалиции.

290
АЛЬБЕРТО АЛЕСИНА, РОБЕРТО ПЕРОТТИ
Данные взяты из [6], там также предложены более точные определения и список
из 18 стран ОЭСР, включенных в выборку, которая использовалась для этих
расчетов.
17
Он включает такие характеристики: переживала ли страна переход от диктатуры
к демократии; имеются ли в стране сильные коммунистические и ультраправые
партии; мера частоты смен правительства; случаются ли в стране этнические
или региональные конфликты; назначаются ли выборы властью или сроки
их проведения закреплены конституцией; средний размер коалиций.
18
Ирландия не включена в эти расчеты, так как для этой страны нет данных
по индексу нестабильности.
19
Газета «New York Times» от 25 января 1987 г. писала: «Этот дефицит — не
презренная сирота. Это дитя президента Рейгана, и втайне он любит его, как
объяснил Дэвид Стокман: дефицит напрочь исключает саму идею о том, чтобы
потратить лишний цент на социальные нужды».
20
Для простоты и ясности изложения в модели предполагается, что оптимальная
политика налогового сглаживания подразумевает перманентно сбалансированный
бюджет.
21
После некоторых изменений в обозначениях и конструкции модели этот
анализ можно применить для случая внутреннего долга.
22
После некоторых усложнений модель можно обобщить для анализа более
чем двух групп.
23
Первоначальная модель войны на выживание в биологическом контексте
была формализована Райли [63]. Блисс и Нейлбафф [26] развивали ее далее.
Кеннан и Уилсон [49] применили эту модель к исследованию забастовок.
24
Дрейзен и Грилли [34] отметили, что Хиршман [47] пришел к этому заключению
путем неформальных рассуждений.
25
В отличие от Алесины и Дрейзена [8] Сполаоре опирается не на асимметричную
информацию, а на рандомизацию, чтобы обосновать возникновение
задержек.
26
Более обстоятельное обсуждение сходства и различий между разделенным
правительством в Соединенных Штатах и коалиционными правительствами в
Европе можно найти в [12, ch. 10; 42; 50].
27
См., например, [53) и критику Барро [23].
28
Мак-Каббинс [53] утверждает, что имеет значение не разделение власти между
президентом от одной партии и Конгрессом с большинством у другой партии,
а разделение между Сенатом и Палатой представителей. Последний случай,
который имел место между 1981 и 1986 гг., является значительно менее общим.
Однако утверждение Мак-Каббинса основывается на одном лишь наблюдении.
29
См., например, [37; 44; 67; 79; 18].
30
Различные формы договоренностей о разграничении полномочий между
федеральным правительством и правительствами штатов могут иметь важные

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ БЮДЖЕТНОГО ДЕФИЦИТА
291
последствия для перераспределения фискального бремени и фискальной стабилизации.
31
Недавний обзор можно найти в [48] вместе со ссылками на связанные с
этой тематикой работы.
32
О некоторых свидетельствах в пользу этого предположения сказано в комментариях
Табеллини в [48].
33
Одобренный Конгрессом США в 1974 г. Закон о бюджете может служить
примером серьезной реформы бюджетных институтов.
34
О более специфическом применении к бюджетному процессу сказано в [39;
38; 18; 17; 78].
35
В большей степени сравнительный подход изложен Видавски [80]; см. также
ссылки на процитированные там работы.
36
Значения этих индексов увеличиваются с ростом «фискальной ответственности».
37
На самом деле без учета этих двух характеристик значение индекса для Германии
снижается на несколько пунктов.
38
Фон Хаген [75] также проверяет другую, менее успешную гипотезу, которая
основана на существовании долгосрочных (т. е. многолетних) бюджетных
планов. Эту гипотезу труднее проверить, а предложенные индексы, по-видимому,
слишком сильно опираются на существование долгосрочных бюджетных проектировок,
которые на самом деле не являются обязательными для исполнения.
Обсуждение неблагоприятного эффекта несостоятельных долгосрочных бюджетных
планов содержится в [73].
39
См. по этому поводу [45; 74].
40
Например, [29].
41
См. обсуждение в [73].
42
Эмпирические результаты [75] подтверждают эту точку зрения. Теоретическое
рассмотрение можно найти в [39].
43
Например, [13; 32; 46].
44
Интересная формализация этих идей предложена Сполаоре [68]. Обсуждение
умеренности в политике в условиях коалиционного правительства содержится
в [12]. Некоторые результаты, касающиеся взаимосвязи между распределением
предпочтений избирателей и изменчивостью политики, приведены
в [72].

Summary
The last decade has seen tremendous development in the economic
debate in Russia. In the early 1990s, few Russian economists had much
understanding <strong>of</strong> the essence <strong>of</strong> a real market economy. Plenty <strong>of</strong>
amateurish ideas caught on, for instance, that high inflation was good
for economic growth, or that monetary emission did not cause inflation
under Russian conditions. These ideas had for the most part died
out by the mid-1990s. Russian economics became sophisticated and
the economic debate is far superior to the public discussion in most
Western economies.
At the Carnegie Endowment for International Peace, we asked ourselves
how we could provide international input into the Russian economic
debate. The answer we heard loud and clear was that Russian
economists wanted foreigners to come and tell them about the problems
they have been experiencing or analyzing abroad that are <strong>of</strong> relevance
to the Russian situation. Considering the degree <strong>of</strong> sophistication
<strong>of</strong> the Moscow audience, the best and brightest were called for.
Responding to our ideas, Hans Rausing kindly made a substantial
contribution to a series <strong>of</strong> Hans Rausing <strong>Lectures</strong> to be held intermittently
at the Carnegie Moscow Center. On behalf <strong>of</strong> the Carnegie Endowment
<strong>of</strong> International Peace, we want to thank Hans Rausing for
his generous gift, which has entirely financed both the lectures and
this volume.
The aim was for excellent lecturers, the leading world experts
on the respective topics, to share any international economic experience
<strong>of</strong> relevance to Russia’s current economic situation or debate.
Since the former communist world has been rather extensively
discussed already, we chose themes from countries further away and
invited lecturers with limited involvement in the post-communist
transformation in order to gain new perspectives. We asked them
to talk about their insights without trying to apply them to Russia,
although in this summary, we shall make some comments on points
293

294
SUMMARY
that are particularly relevant to Russia. All the lectures focus on
applied economics, involving a fair amount <strong>of</strong> political economics.
They deal with the period between 1997 and 2000. This volume
contains six <strong>of</strong> these lectures. Most <strong>of</strong> the lectures have been published
elsewhere, as indicated for each lecture concerned. We appreciate
receiving the copyright in all these cases. The lectures are
not presented in chronological order, but in a manner designed to
make sense to the reader.
The Russian debate <strong>of</strong>ten refers to the economies <strong>of</strong> particular countries
or regions, which are presented in the form <strong>of</strong> relevant comparisons
or models. Three articles present such examples. The crisis and
reform experiences perceived as most relevant to Russia’s transition
are the reforms that have taken place in Latin America during the past
two decades. Pr<strong>of</strong>essor Rudiger Dornbusch from the Massachusetts
Institute <strong>of</strong> Technology presents a magnificent survey lecture on this
topic. The Swedish model was the last mainstay <strong>of</strong> the old Soviet economists,
and it was widely seen as the ideal form <strong>of</strong> socialism. The top
expert on the Swedish economic model, Pr<strong>of</strong>essor Assar Lindbeck
from the Institute for International Economic Studies at the University
<strong>of</strong> Stockholm, dispelled that illusion for us. For decades, Africa has
had the worst economic performance <strong>of</strong> all the regions in the world.
While that is <strong>of</strong>ten perceived as a special African issue, the question
arose after the Russian financial crash <strong>of</strong> August 1998 <strong>of</strong> whether it
might actually be <strong>of</strong> relevance to Russia. Pr<strong>of</strong>essor Paul Collier from
the University <strong>of</strong> Oxford and head <strong>of</strong> the Research Department <strong>of</strong> the
World Bank shed a great deal <strong>of</strong> light on the nature <strong>of</strong> the African
predicament.
Three other articles deal with specific themes. The point is <strong>of</strong>ten
made that America also has its robber barons, who differ little from
the Russian oligarchs. Pr<strong>of</strong>essor Bradford De Long from the University
<strong>of</strong> California at Berkeley enlightens us on what the U.S. robber barons
actually did. In September 1998, in the midst <strong>of</strong> the Russian banking
crisis, we were happy to host Ricardo Hausmann, then Chief Economist
<strong>of</strong> the Inter-American Development Bank and now a pr<strong>of</strong>essor
at the John F. Kennedy School at Harvard University, who gave a splendid
presentation <strong>of</strong> the banking crisis in Latin America. From 1986 to
1998, the Russian budget deficits seemed intractable and they were
huge. What could be done? It was all too evident that the problem was
not economic but political, so we asked Pr<strong>of</strong>essor Alberto Alesina from
Harvard University to explain the political economy <strong>of</strong> budget deficits
in the West, which he did brilliantly.

SUMMARY
295
During the past two decades, Latin America has undergone two
great events, hyperinflation followed by macroeconomic stabilization
and the opening and liberalization <strong>of</strong> a closed, state-dominated economy.
Rudiger Dornbusch’s study from the end <strong>of</strong> 1997 focuses on the
three big Latin American countries, Brazil, Chile, and Mexico. All <strong>of</strong>
them have undergone macroeconomic stabilization, but Brazil and
Mexico have not taken it much further. The state continues to play a
major role in their economies, easily breeding new budget deficits,
which can cause new macroeconomic destabilization, as was the case
in Mexico in December 1994.
The lesson is that it is not enough to bring inflation under control
by monetary policy. The fiscal deficit must be kept small, and the state’s
financial commitments must be reduced. In order to do so, far-reaching
privatization is needed. A key aspect <strong>of</strong> reform is the liberalization
<strong>of</strong> foreign trade, because it does away with rents, which the old upper
class <strong>of</strong>ten so heavily relied on. Domestically, broad deregulation is
needed so that the state’s burden on enterprises does not become overwhelming.
Therefore, state governance must be reformed so that the
state does not continue to favor the privileged.
The most successful case among these countries is Chile, which
underwent truly radical reform in all regards. Two important reforms
have been deregulation <strong>of</strong> the labor market and privatization <strong>of</strong> the
pension system. In both these regards, Chile has set a trend not only
in Latin America, but also throughout the rest <strong>of</strong> the world.
A key concern for Dornbusch is the exchange rate. The ideal is that
countries maintain a low real exchange rate and avoid excessive real
revaluation. Therefore, it is extremely dangerous to fix the exchange
rate. The Mexican crisis <strong>of</strong> December 1994 is a case in point. Brazil
was heading for a current account crisis in 1998-1999, caused by a too
high and rising exchange rate. The high exchange rate did not only
aggravate the current account but it also depressed economic growth,
as was obvious in Brazil and Mexico.
While Dornbusch never mentions Russia, the reader is left in little
doubt that the Latin American experiences are <strong>of</strong> great relevance to
Russia, and it is striking how well informed many Russian economists
are about the Latin American experiences <strong>of</strong> the past few decades.
Today, the picture <strong>of</strong> Latin America is has changed, and most
things look much worse than at the time <strong>of</strong> Pr<strong>of</strong>essor Dornbusch’s
writing. Latin America’s recent experiences show that the road to a
well-functioning market economy is longer and more complicated
than many had hoped. There are no miracle cures, only hard work

296
SUMMARY
helps. Like Russia, Latin America suffers from corruption and poor
governance, especially in the judiciary system. However, Russia has
the great advantage that its population is far more educated. Thus,
unlike a few years ago, Russia looks rather better than Latin America.
In the late Soviet Union and early post-communist Russia, Sweden
was <strong>of</strong>ten presented as the ideal socialist economic model. It was
praised by reform communists, such as academicians Leonid Abalkin
and Oleg Bogomolov, as well as Speaker <strong>of</strong> the Supreme Soviet Ruslan
Khasbulatov. A popular perception was that the Swedish model represented
the ideal compromise between capitalism and socialism, the
wealth <strong>of</strong> capitalism and the welfare <strong>of</strong> socialism, minimal effort and
maximal welfare.
Assar Lindbeck is an outstanding expert on the Swedish economic
system. He distinguishes between the two Swedish models. The first
lasted from 1870 to the 1960s. It was a very liberal model characterized
by very low public expenditures and taxes and very free markets
in both domestic and foreign trade. Private ownership predominated.
The public sector functioned well because it was small, transparent,
and subject to great public control. As a result, together with Japan,
Sweden enjoyed one <strong>of</strong> the highest growth rates in the world from
1870 to 1970.
Around 1970, the liberal Swedish model was replaced by a social
democratic model, which is very different from the old model. Its predominant
features are high taxes, large public expenditures, and vast
social transfers. The social transfers are not targeted at the poor, but
go to a disproportionate extent to the middle class. While few enterprises
in Sweden have been nationalized, the household sector has
been socialized to an uncommon degree. Another characteristic feature
<strong>of</strong> the Swedish model has been an ever more rigid labor market,
where trade unions with the help <strong>of</strong> the social democratic state have
come to dominate over employers. Social responsibility was concentrated
in the state, resulting in corporatism.
The new Swedish model persistently underperforms in economic
growth, and Sweden’s real GDP has increased on average one percent
less than that <strong>of</strong> other OECD countries between 1970 and 1997. Clearly,
something has gone seriously wrong. Lindbeck explains growth retardation
by an aggravation <strong>of</strong> incentives. Capital productivity has been
tempered by the rigid labor market. The return on human capital has
been low because <strong>of</strong> high progressive income taxes and control over
wage setting by trade unions. Since the return on work has been limit-

SUMMARY
297
ed and social transfers abundant, many have chosen to limit their supply
<strong>of</strong> work. Another problem has been that private employment has
fallen continuously since the mid-1960s, while tax-financed public
employment has expanded. The increasingly constricted productive
private sector has naturally become petrified, and Sweden is suffering
from the extreme dominance <strong>of</strong> a score <strong>of</strong> large enterprises, while the
country has abnormally few small enterprises. This rigid enterprise
structure has led to obsolescence and further aggravated the decline
in economic growth.
As the role <strong>of</strong> the public sector became enhanced, the seemingly
ever-lasting macroeconomic stability started to falter. In the 1970s, in
response to the oil price shocks, Sweden abandoned its old policy <strong>of</strong>
balanced state budgets and opted for large-scale fiscal stimulation. As
elsewhere in the Western world, the result was rising inflation rather
than higher economic growth, while the state debt grew. In the early
1990s, the long-standing policy <strong>of</strong> nearly full employment finally fell
apart, and Sweden suddenly found itself with high unemployment rates
typical <strong>of</strong> the rigid labor markets <strong>of</strong> Western Europe. Sweden’s per
capita GDP dwindled in the course <strong>of</strong> less than three decades from
the fourth highest in the world in 1970 to eighteenth place in the
OECD.
Swedish development has not been dramatic, and much <strong>of</strong> Western
Europe has undergone a similar experience. Yet, Sweden suffered
through extreme taxes, public revenues, and public expenditures, and
the results are plain. The second Swedish model failed. The question
today is to what extent or how fast this Swedish experiment may unwind.
A serious conserving force is that most <strong>of</strong> the population lives
on public salaries or social transfers, and they vote for more taxes and
thus state expenditures to their own benefit. Yet, several forces challenge
the state’s domination. The most important force is international
integration. Sweden has remained a very open economy, and international
competition put limits on what tax rates are possible. Another
vital force is liberal economic thinking, which is proliferating together
with the evident poor results. The social democratic model is increasingly
perceived not only as inefficient, but also as old fashioned.
Yet people do not seem to understand that it is not very just either.
Few social benefits go to the truly poor, and the victims <strong>of</strong> unemployment
are marginal workers who are doomed to long-time unemployment.
Assar Lindbeck’s advice was that the Swedish models are well worth
studying, and the first model is worthy <strong>of</strong> emulation, while the second

298
SUMMARY
model should be seen as an intimidating example. In the long run, no
welfare comes without effort.
No other part <strong>of</strong> the world has had such a persistent, miserable economic
performance as Africa in the last three decades. During the
1980s, the per capita GDP declined by 1.3 percent per annum. Africa
is <strong>of</strong>ten dismissed as a special case, caused by tropical diseases, tribalism,
poor education, unstable states, etc. However, Paul Collier and
Jan Willem Gunning have analyzed African economic trends in a standard
fashion, and the results they achieved fall into the economic
mainstream.
They test the explanatory variables <strong>of</strong> the economic growth literature,
and they find strong evidence. Product markets have been heavily
distorted because <strong>of</strong> far-reaching domestic and external regulations,
which should harm growth in this case. Financial markets are extremely
limited, which also has negative effects, while labor markets are liberal
and cause no problems.
Yet three impediments to growth typical <strong>of</strong> Africa were not properly
reflected in the growth regressions, namely high risk, inadequate
social capital, and inappropriate infrastructure. All three factors pointed
to state failure. The high risk and poor social capital primarily reflect
an intrusive and arbitrary state, which provides little or no legal
security. Admittedly, Africa also has high transportation costs for natural
geographic reasons, while poor health care and the ineffective
police force are indications <strong>of</strong> poorly functioning states.
Even so, there is a reasonable consensus between the results <strong>of</strong>
growth regressions and the problems suggested in other literature.
Four problems stand out: closed product markets, limited social capital,
high risk, and poor public services. The first is indicative <strong>of</strong> extreme
protectionism and domestic regulation, facilitating rent seeking
among the privileged. The other three factors are results <strong>of</strong> a
malfunctioning state. Africa stagnated because its governments were
captured by a narrow elite that undermined markets and used public
services to their own benefit, ignoring the broader population. These
policies reduced the returns on assets and increased the already high
risks experienced by entrepreneurs. To cope, private agents moved
both financial and human capital abroad and focused on minimizing
risks at home. These problems are largely <strong>of</strong> a microeconomic nature.
The tasks can instead be summarized as deregulation and cleansing
<strong>of</strong> the state so that it can undertake elementary state functions. Obviously,
these are issues <strong>of</strong> economic policy rather than a permanent
condemnation because <strong>of</strong> difficult natural conditions.

SUMMARY
299
In their analysis, Collier and Gunning debunk many purported
causes <strong>of</strong> Africa’s economic decline. Macroeconomic issues are not
central. High inflation, large budget deficits, and excessive monetary
emission have not been a major concern in Africa, while the
foreign debt has <strong>of</strong>ten become overwhelming, and exchange rates
are sometimes fixed at an unrealistically high level. Rather than
suffering from a shortage <strong>of</strong> capital per se, Africa has seen substantial
capital drainage, since private agents have been unable to invest
their capital pr<strong>of</strong>itably in the continent. Neither does Africa
in strictly economic terms suffer from a shortage <strong>of</strong> education. On
the contrary, educated people flee the continent because they cannot
usefully deploy their skills in such a restricted environment. A
special African factor is its geographic disadvantage, but this does
not appear insurmountable.
Anybody claiming that dictatorship benefits economic development
should take a look at Africa. No other continent has had so many and
such powerful dictators, but almost invariably they tend to represent a
very limited elite rather than broader popular interest.
The conclusion for Africa is that it is not that different economically
from other parts <strong>of</strong> the world. What Africa needs is a good economic
policy in the ordinary liberal sense <strong>of</strong> the word, notably with the farreaching
liberalization <strong>of</strong> product markets and an improvement in
governance. In order to embrace such an economic policy, popular
demands need to break through in the political process, and that might
be the key to Africa’s future development. In the 1990s, a large number
<strong>of</strong> African countries have launched substantial economic reforms,
and they have generated positive results, even if the many missing links
have mitigated growth rates.
The lesson for Russia is that Africa’s economic predicament is far
more relevant to Russia than has been generally perceived. Africa shows
that macroeconomic stabilization and private ownership are not
enough. These preconditions <strong>of</strong> economic growth need to be accompanied
by effective liberalization and governance, and good governance
is not likely to be borne out <strong>of</strong> dictatorship, but requires that
the population has a say. If it has been possible for many African countries
to make sudden advances in spite <strong>of</strong> the deeply entrenched rentseeking
elites, this should be a far easier task for Russia.
The American robber barons are a legendary breed, and their usefulness
and harmfulness, respectively, remain in dispute. Bradford De
Long provided a multifaceted picture <strong>of</strong> them. Ever since America
gained its independence, wealth concentration has increased, and

300
SUMMARY
especially in the three decades between 1870 and 1900, the age <strong>of</strong> the
robber barons, when the share <strong>of</strong> U.S. wealth held by the one percent
richest rose to 45 percent. Yet the total number <strong>of</strong> American billionaires
in current dollars was only 22 in 1900.
The dominant source <strong>of</strong> the robber barons’ wealth was the railways
and their financing, although individual billionaires made their money
on other industries, such as John D. Rockefeller on oil and Andrew
Carnegie on steel. The robber barons benefited from initial monopoly
rents on the nascent markets because <strong>of</strong> limited competition. They
were not very law-abiding as a rule, and their nascent business, especially
the railroads, required discrete deals with the government involving
massive privatization <strong>of</strong> land. Still, many went bankrupt on
unsuccessful railway ventures, so success was by no means guaranteed.
Although the robber barons achieved near monopolies or oligopolies,
their industries were characterized by sinking prices, as they were
able to take advantage <strong>of</strong> previously unexploited economies <strong>of</strong> scale.
Financing was critical to their success. They would not have become
billionaires if Wall Street had not <strong>of</strong>fered a substantial, well-functioning
market for industrial securities, and J.P. Morgan had not functioned
as the gatekeeper to Wall Street financing.
In the early 1900s, the robber barons came under heavy attack from
populists or social democrats for being too rich, monopolistic, not
very law-abiding, and a menace to the economic welfare <strong>of</strong> others because
<strong>of</strong> economic crises they brought about. The latter argument
became particularly potent during the Great Depression, which
prompted the Glass-Steagall Act that required a distinct division to be
made between investment banking and commercial banking. The combination
<strong>of</strong> the depression and the legal changes <strong>of</strong> the New Deal dried
up the flow <strong>of</strong> new billionaires. Yet it was not evident that this had any
positive economic effects.
The deregulation initiated by President Ronald Reagan once again
made it possible to combine entrepreneurship and financing, and
small investors flocked to Wall Street, facilitating the remaking <strong>of</strong> new
billionaires. Rather than arousing a broad public reaction, the creation
<strong>of</strong> new fortunes is largely seen as the result <strong>of</strong> innovation. Thus,
the emergence <strong>of</strong> new billionaires is justifying the existence <strong>of</strong> robber
barons, while the populism and social democracy <strong>of</strong> 1930-80 that put
an end to them are now seen as outdated and misperceived. De Long
notes that there is no evidence that the robber barons were detrimental
to economic welfare or development, and that their historical contribution
should be evaluated much more positively.

SUMMARY
301
The question is how relevant this is to a current evaluation <strong>of</strong> the
Russian oligarchs. Few remember the actual crimes <strong>of</strong> the robber barons,
while their economic achievements and charitable activities are
all the more noteworthy. They are primarily seen as daring pioneers <strong>of</strong>
capitalism. The argument has <strong>of</strong>ten been made that the robber barons
invested and built enterprises, while oligarchs only steal from the
state. However, by 2001, it was evident that the most successful oligarchs
are deeply involved in investment and enterprise restructuring,
which is vitally important in Russia today. Possible excesses <strong>of</strong> the
oligarchs, the evolution <strong>of</strong> future crises and ideological developments
are likely to set society’s attitude against the oligarchs, as was the case
with the robber barons.
Banking crises are commonplace all over the world, but Latin America
has been particularly badly hit, as elaborated upon by Michael
Gavin and Ricardo Hausmann. The costs vary with the degree <strong>of</strong> shock,
monetary expansion, and the vulnerability <strong>of</strong> banks, and the Latin
American banking crises have been aggravated by all <strong>of</strong> these factors.
A boom and bust cycle is the origin <strong>of</strong> each banking crisis, which is
initiated by an excessive expansion in bank lending. Gavin and Hausmann
argue that such a lending boom cannot be held back by bank
regulation, or by focusing on the capital-asset ratio, because that is no
problem in the long-run. Instead, the expansion <strong>of</strong> lending needs to
be restrained by a restrictive monetary policy.
A banking crisis is unleashed by a macroeconomic shock. Latin
America has suffered from twice as high volatility in the GDP and terms
<strong>of</strong> trade as industrial countries, and the volatility <strong>of</strong> the real exchange
rate has been nearly three times as high. Gavin and Hausmann reckon
that the effects <strong>of</strong> exchange rate policy on banks are a strong argument
for introducing a flexible exchange rate policy. They warn <strong>of</strong> a
fixed exchange rate that cannot be sustained. First, interest rates will
be driven up to a very high level in defense <strong>of</strong> the peg, and then the
exchange rate shock will be all the greater when the peg fails. With a
flexible exchange rate, the external shock will lead to an exchange
rate depreciation and a rise in the domestic price level, which will
reduce the real value <strong>of</strong> bank loans so that they can be paid. At the
same time, the real value <strong>of</strong> bank liabilities will fall helping to maintain
bank solvency.
Given that Latin America has both many and severe banking crises,
the banks in the region need stronger defenses against crises than elsewhere.
Banks need two buffers, one is their capital, and the other is
their liquidity. The greater the macroeconomic volatility, the more

302
SUMMARY
bank capital is needed. Therefore, Latin American banks ought to have
higher capital-asset ratios than Western banks. Curiously, banks have
adverse incentives to hold liquid reserves in a volatile environment,
because interest rates are high then, raising the alternative cost <strong>of</strong> liquid
reserves. Moreover, a major liquidity shock tends to be so great
that even very liquid banks are brought down. It is also presumed that
the central bank will act as a last resort lender, reducing the need for
liquidity.
An effective means for reducing macroeconomic risks, as well as
the risk <strong>of</strong> bank failures, is internationalization. It allows domestic
banks to diversify their currency risks, and foreign banks are less vulnerable
to trouble in a particular country. Moreover, foreign banks
may have better access to foreign liquidity. Besides, external liberalization
<strong>of</strong> banking is likely to limit rents and malpractice.
Ricardo Hausmann presented his findings in the midst <strong>of</strong> the Russian
banking crisis <strong>of</strong> 1998, and the parallels with Russia were all too
apparent. The macroeconomic shock was tremendous and brought
down about half Russia’s banks. The critical shortcomings <strong>of</strong> the failing
banks were exposure to domestic treasury bills and revalued foreign
debt, hurting primarily the big internationalized banks, while
small, cautious, domestically-oriented banks survived. The problems
<strong>of</strong> the banks were aggravated by the high pegged exchange rate followed
by drastic devaluation. The saving grace was that the total cost
<strong>of</strong> the Russian bank crash was relatively limited because monetization
<strong>of</strong> the economy was so small, making banks much less important to
the economy than in Latin America.
Until 1998, the predominant economic problem in Russia was a
patently large budget deficit. Alberto Alesina <strong>of</strong>fered an overview <strong>of</strong>
the political economy hypotheses <strong>of</strong> budget deficits based on an article
written together with Roberto Perotti. The first question was why
large and persistent budget deficits had arisen in peacetime, and why
they occurred in the 1970s and 1980s. The second question was why
large public debts accumulated in certain countries, notably Ireland,
Belgium, and Italy, but not in others. The assumption is that some
political and institutional factors influence fiscal policy.
One theory is that the government aims to maintain a constant tax
rate. Such a tax smoothing policy would lead to alternating deficits
and surpluses depending on the business cycle. In the longer term,
the American and British experiences fit the tax smoothing policy,
with the debt-to-GDP rising during wars while falling in peacetime,
but the rise in the American debt burden in the 1980s cannot be ex-

SUMMARY
303
plained by this model, and it does not explain the differences between
countries.
Another theory is that voters are caught in fiscal illusions, not understanding
that debt-financed expenditure programs will have to be
paid for later on. Keynesianism contributed to excessive deficits by
jeopardizing the responsible budget balance rule. Asymmetrically,
politicians are willing to run deficits in recessions, but not to run surpluses
in good times. However, political business cycle models do not
explain long-run trends in debt burdens.
A third idea is that the public debt is redistributed in favor <strong>of</strong> the
current generation <strong>of</strong> voters, leaving the debt to be paid by future
generations. However, high public debts have <strong>of</strong>ten been accumulated
and sharply reduced within the lifetime <strong>of</strong> one generation. Nor
does this theory explain differences among countries.
A fourth idea is that debt is accumulated because <strong>of</strong> political polarization.
The government <strong>of</strong> one party extends the debt to restrain the
policies <strong>of</strong> the next government <strong>of</strong> another party. The more polarized
the parties are, the larger the debt is likely to be. Support <strong>of</strong> this theory
is that governments have changed more <strong>of</strong>ten from left to right and
vice versa in the 1970s and 1980s than previously. Yet empirical work
on these models remains limited.
A fifth theory connects budget deficits with unresolved conflicts
over distribution. The more unequal the distribution <strong>of</strong> stabilization
costs, the later the expected time <strong>of</strong> stabilization. Correspondingly,
the more unequal the burden <strong>of</strong> stabilization is, the higher the benefits
from waiting. An extension <strong>of</strong> this model is that an economic crisis
may anticipate stabilization by forcing a solution to the war <strong>of</strong> attrition.
Thus, an economic crisis can be socially beneficial. While it has
its costs, it shortens the delay in adopting the necessary stabilization.
A sixth theory suggests a geographical conflict over distribution.
Yet it presupposes that different levels <strong>of</strong> government are responsible
for taxation and spending. In OECD countries, increasingly less spending
goes to regional programs and more is spent on social transfers
and entitlements.
Looking at Russia, the positive effects <strong>of</strong> a macroeconomic crisis in
line with the fifth theory strike the strongest chord. The conflict over
distribution between the center and the regions has probably been
particularly severe in Russia because <strong>of</strong> the immense confusion over
federal and regional rights and responsibilities. Polarization and a
perverse perception <strong>of</strong> Keynesianism have probably also contributed,
while tax smoothing seems irrelevant.

304
SUMMARY
There is no doubt that economic experiences from other parts <strong>of</strong>
the world are highly relevant to Russia, and these are just a few strategic
examples. The Carnegie Endowment for International Peace hopes
to continue inviting top economists from all over the world to participate
in the Russian economic debate, which is becoming ever more
outstanding.

О Фонде Карнеги
Фонд Карнеги за Международный Мир является неправительственной,
внепартийной, некоммерческой организацией со штабквартирой
в Вашингтоне (США). Фонд был основан в 1910 г. Эндрю
Карнеги для проведения исследований в области международных
отношений. Фонд не пользуется какой-либо финансовой поддержкой
со стороны государства и не связан ни с одной из политических
партий в США или за их пределами. Деятельность Фонда
Карнеги заключается в выполнении намеченных его специалистами
программ исследований, организации дискуссий, подготовке
и выпуске тематических изданий, информировании широкой
общественности по различным вопросам внешней политики и
международных отношений.
Сотрудниками Фонда Карнеги за Международный Мир являются
эксперты, которые используют в своей практике богатый
опыт в различных областях деятельности, накопленный ими за
годы работы в государственных учреждениях, средствах массовой
информации, университетах, международных организациях.
Фонд не представляет точку зрения какого-либо правительства и
не стоит на какой-либо идеологической или политической платформе,
поэтому спектр взглядов его сотрудников довольно широк.
Московский Центр Карнеги создан в 1993 г. с целью реализации
широких перспектив сотрудничества, которые открылись
перед научными и общественными кругами США, России и новых
независимых государств после окончания периода «холодной
войны». В рамках программы по России и Евразии, реализуемой
одновременно в Вашингтоне и Москве, Центр Карнеги осуществляет
широкую программу общественно-политических и социально-экономических
исследований, организует открытые дискуссии,
ведет издательскую деятельность.
305

306
О ФОНДЕ КАРНЕГИ
Основу деятельности Московского Центра Карнеги составляют
циклы семинаров по проблемам нераспространения ядерных
и обычных вооружений, российско-американских отношений,
внутренней и внешней политики России, по вопросам безопасности,
а также политических и экономических преобразований
на постсоветском пространстве.
CARNEGIE ENDOWMENT FOR INTERNATIONAL PEACE
1779 Massachusetts Avenue, NW
Washington, DC 20036, USA
Tel.: (202) 483-76-00
Fax: (202) 483-18-40
E-mail: info@ceip.org
http://www.ceip.org
МОСКОВСКИЙ ЦЕНТР КАРНЕГИ
Россия, 125009, Москва,
Тверская ул., 16/2
Тел.: (095) 935-89-04
Факс: (095) 935-89-06
E-mail: info@carnegie.ru
http://www.carnegie.ru

Очерки о мировой экономике:
выдающиеся экономисты мира
в Московском Центре Карнеги
Редактор А. И. Иоффе
Дизайн и верстка Д. А. Басистый
Изд. лиц. № 060437 от 26.11.1996.
Подписано к печати 16.01.2003.
Формат 60х90 1 / 16
. Бумага офсетная. Гарнитура Нью Баскервиль.
Печать офсетная. Усл. п. л. 19,0.
Тираж 1500 экз.