1988 МАРТ

сунут туда динамит, снова крепко законопатят дыры, даже зальют водой
и заморозят, чтобы взрыв срабатывал кверху, и запалят шнур.
Динамит за минуту сделает то, что не смогут сотни рабочих!.. «Голова
у начальника прииска, который приходится внуком Аюру, достойна
быть самой большой головой»,— заключил Петр про себя, вспомнив
старинное выражение, сказал сдержанно:
— Орочон стал хитрей и сильней самой природы. Это меня радует...
— Природа, Петр Тэндэнович, не училась, отстала,— с гордостью
ответил Ким. Петр с вниманием поглядел на него. Черные, немного
раскосые глаза, горящие задором, удлиненное чистое лицо, хотя он
целые дни проводит на ветру и морозе. «Он походит на секретаря
Максимова. Горячий, как ланчак»,— отметил Петр с теплой грустью,
припоминая ушедшие годы. Но тут же оборвал себя: вспоминать —
идти назад! Надо думать назавтра!
— Ты должен выполнить боевую задачу,— сказал строго.
— Сделаем. Раньше срока,— ответил Ким с запальчивостью.—
А вы должны устроить рабочих, Петр Тэндэнович. Не жилье у них —
окопы!
— Знаю, должен,— Петр, хмурясь, окинул взглядом земляной
барак, дымящий жестяными трубами, пускающий пар изо всех щелей.
Барак напоминал присыпанный снегом и сажей паровоз.— Знаю,
должен,— повторил он раздраженно, болезненно принимая бедствия
людей и чувствуя необъяснимую вину перед ними.— Приехал, хочу
посмотреть сноза да опять.
Петр повернулся, собираясь идти, бросил не глядя:
— Про окопы лучше молчать, товарищ Наливаев. Вся страна —
окопы.
Петр шел к землянкам, как невольник, глубоко засунув руки в
карманы барчатки и нахлобучив шапку на самые уши. Он хорошо
знал, что там увидит, но не знал, как помочь людям. Если бы райком
принял решение о перевозке изб с Многообещающего...— в который
раз думал он, бесплодно мучаясь.
Рядом с бараком была залита катушка, отлого сбегающая на лед
речки. На ней барахтались ребятишки, одетые в самую разную лопотину.
Они, толкая и сбивая друг дружку, съезжали вниз как придется
— на доске, фанере, просто на брюхе. Отощавшие, помороженные
ребятишки напоминали голодных волчат, которые резвились как будто
для того, чтобы забыть о пище или отогреться. Это было также укором
безрассудному страшному миру... Петр быстро прошел мимо,
остановился, выбирая одну из дюжины дверей разгороженного на
клетки барака с крошечными, в шапку, оконцами. Вдруг услышал сиплые
ззуки гарм.сшки и грубый, будто застуженный, голос певца.
Ты не глачь, Маруся, будешь ты моя.
Золото намою и возьму тебя...
Золоте намыл я — в карты проиграл,
За тебя, Маруся, я в тюрьму попал...
Узнав по голосу Сгахеева, Петр дернул примерзшую дверь. Навстречу
вылетели клубы пара, за ворот посыпался куржак. Переступив
порог, он едва не оскользнулся на мерзлом полу из жердья, настланного
прямо на землю.
— Гляди в оба, Тэндэнович! — предостерег голос Стахеева.
Петр огляделся. Квадратная в полторы сажени клетка из- тонкого
неошкуренного леса, печка из боксоЕого железа, нары у стены из тех
же жердей, рядом подобие столика из фанеры, чурки вместо табуреток.
Печка краснела от жара, кровля над ней подтаивала — дерево
и земля роняли капель, а стена напротив, куда не доставал жар, заросла
льдистым куржаком.
Т.