1988 МАРТ

бы, как пить дать. Может, в колонию бы спровадила... Как же тогда
Любашка? Помрет с горя, наверно.
Васька вовсе пал духом от такой перспективы. Едва поднял голову
на голос Топошева.
— Чего нос повесил, Бова-королевич? А? Еще будет солнышко
в нашей юрте,— сказал он, поставив котелок на печку. Дядя Топошка
явно бодрился, держал марку, хотя выглядел он неважнецки, как говорят,
краше в гроб кладут — кожа на лице посерела, скулы выперли,
и деревянную ногу волочил, словно непосильную тяжесть. Голодает
мужик. Буряту что надо? Лапшу да мясо. Без супа он не жилец, дохлое
дело. Хоть в столовой райсоюза выдают своим рабочим по кружочку
замороженного супа, но это разве еда, одно название: постная водичка,
лапшинка за лапшинкой бегает с дубинкой,— горестно размышлял
Васька, исподлобья наблюдая за Топошевым.
— Ты шо'рта болотна видел? — неожиданно спросил тот, делая
испуганные глаза. Васька вздрогнул, растерянно пожал плечами. Топошев
хрипло рассмеялся. — Э-э, не видел. Тогда слушай. Было так.
Встретились два старых друга, русский и бурят. Раскурили трубку,
можно разговор начинать, а русский все глядит да глядит на друга,
будто не узнает. Потом спрашивает: скажи, тала, ты черта болотного
видел? «Нет, угы»,— тот говорит. Но, тогда погляди, и подал ему
зеркало. Бурят поглядел, увидел грязную лохматую морду, испугался:
«У, как страшна, эта шорта бологна!».
— Я так на тебя не смотрю, дядя Топо,— смущенно улыбнулся
Еаська.
— Э-э, не ладно сказал. Не черт страшный. Жизнь стала страшной.
Ты так думал. Не надо так, парень. Тебе надо думать про свадьбу.
Любаха — славная девка. Сделаем фрицу карачун, женим вас. Отцом
вам на свадьбе буду. Так ладно будет, нет? — на простодушном лице
Топошева отобразилась такая обнадеживающая радость, что и Васька
просиял весь.— Вот так ладно. Маленько радости лучше, чем много
печали,— удовлетворенно заключил Топошев, продолжал, булькая
ложкой в котелке: — Сейчас кушать лапшу будем. Жидкая, но ладно.
У меня еще мука есть. Ты давал, спасибо. Оставил на черный день...
Васька невольно поежился: «Черный день?! Неужели он будет чернее,
чем есть? Ведь наши поперли фрица... Он не успел додумать, зашел
милиционер Наливаев. Он козырнул Топошеву, произнес торопливо:
— Скажи конюху: утром Мурушка выходит на тропу охоты.
При этих словах на лице Тимофея, еще более почернезшем от
мороза, мелькнула усмешка. Топошев невольно вытянулся, стукнул
деревяшкой.
— Слушаюсь, товарищ командир! — ответил он по-военному, полюбопытствовал:
— Далеко ли путь, близко ли?
Наливаев расправил ремень портупеи, хрустевший от мороза.
— Другого нет у нас пути, в руках у нас винтовка! — отчеканил
он и подмигнул Дорожкову, приглашая выйти.
После застойного, пропитанного конским потом, запахом кож и
войлока тепла хомутовской на улице Ваське показалось особенно
студено. Даже воробьи прилепились к заплоту мерзлыми кочерыжками,
тщетно ожидая тепла от тусклого солнца. Засунув кос под воротник
курмушки, Васька ждал, что скажет милиционер.
— Так, Василька! — как показалось ему, громким и дсзольным
голосом сказал Тимофей.— Потрошить ушканов собрался?
— Кому что,— вздохнул Дорожков.— Вы за волками налопатились?
— За птичками. Сова и Ястреб называются, —Тимофей щелкнул
застежкой полевой сумки, вытащил маленький листочек.— Слушай,
Василька, ты все сделал, как надо. Записка на прииск пришла ззаремя...
— Да уж, в ночь гнал,— буркнул Васька, заинтересованно наблю-
76