Сергей Волконский О декабристах. По семейным воспоминаниям. Париж 1921

«Ну так прочтите мне их», сказал он мне. Я отказался и от этого. Тогда он
стал меня убеждать, говоря, что данных о княгине Волконской у него
гораздо меньше, чем было о княгине Трубецкой, что образ ее выйдет
искаженным, неверными явятся и факты и что мне первому это будет
неприятно и тяжело, а опровержение будет для меня затруднительно. При
этом он давал мне слово принять все мои замечания и не выпускать
поэмы без моего согласия на все ее подробности. Я просил дать мне
несколько дней на размышление, еще раз прочел записки моей матери и,
в конце концов, согласился, несмотря на то, что мне была крайне
неприятна мысль о появлении поэмы весьма интимного характера,
основанной на рассказе, который в то время я не предполагал предавать
печати.
«Некрасов по-французски не знал, по крайней мере настолько,
чтобы понимать текст при чтении, и я должен был читать, переводя порусски,
при чем он делал заметки карандашом в принесенной им тетради.
В три вечера чтение было закончено. Вспоминаю, как при этом Николай
Алексеевич по нескольку раз в вечер вскакивал со словами: «Довольно,
не могу», бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову,
плакал, как ребенок. Тут я видел, насколько наш поэт жил нервами, и
какое место они должны были занимать в его творчестве.
«Когда поэма была кончена, он принял мои {71} замечания и
просил лишь ему оставить сцену встречи княгини Волконской с мужем не
в тюрьме, как изложено в «Записках», а в шахте. "«Не все ли вам равно, с
кем встретилась там княгиня: с мужем ли, или с дядей Давыдовым, они
оба работали под землей, а эта встреча у меня так красиво выходит». Я
уступил, но, уезжая из Петербурга, просил выслать мне для просмотра
еще последнюю корректуру. Поэт этого не исполнил, и я получил от него
при письме, полном извинений, поэму, уже выпущенную
(«Отечественные записки» генварь 1873 г.). Этим объясняется, что в
поэму проскользнуло несколько выражений, не отвечающих характеру
воспетой им женщины».
Такова история возникновения одного из популярнейших
произведений нашей литературы. Должен сказать, что, при всех
достоинствах, поэма Некрасова представляется мне, после того как я
познакомился с собственноручными письмами княгини Марии
Николаевны, очень грубой; в ней есть что-то кустарное. Скажем прямо —
в ней сквозит сам Некрасов, в ней больше Некрасова, нежели той, кого он
воспевает. Всякий автор проявляет себя, не может не проявить; о чем бы
он ни писал, в том, как он пишет, под каким углом видит, какую оценку
дает, наконец, — и, может быть, это самое главное, — какие речи
вкладывает в уста другого, во всем этом всегда сквозить автор. И здесь
неизбежно действует слияние двух, иногда далеко неравноценных,
величин: описываемого героя и описывающего писателя. Не всякий
выдерживает сопоставление.
И в то время как, может быть, самое дорогое для нас в «Евгении
Онегине» есть непрестанно ощутимое присутствие Пушкина, — в
«Русских женщинах» нас расстраивает соприкосновение {72} с
Некрасовым. Это, конечно, не потому, что Пушкин писал об обыденных
людях, а Некрасов пишет об исключительной женщине в
исключительных обстоятельствах: о ком бы Пушкин ни писал, он всегда
будет выше своего предмета. Не о всяком поэте это можно сказать.
Нельзя, однако, не признать за произведением Некрасова, кроме
литературных его достоинств, еще и культурно - воспитательное