Сергей Волконский О декабристах. По семейным воспоминаниям. Париж 1921

Брат его Николай был моим товарищем по Петербургскому университету
и умер консулом в Канаде... Очень близка была с Волконскими
начальница института Мария Александровна Дорохова, впоследствии
переведенная в Нижний Новгород; там, по пути в Москву,
останавливалась, отдыхала, пила вкусный кофе {135} Мария Николаевна.
Классная дама Екатерина Петровна Липранди, сестра севастопольского
защитника, была очень дружна с Волконскими... Да всех не перечислишь.
Сколько народу! И все это жило и волновалось, и все, на протяжении
двадцати лет, проходит в наших письмах, все это знакомилось, женилось
и выходило замуж, все это роднилось, ссорилось, расходилось и
сходилось. И много любопытного бы можно рассказать, но как я уже
сказал... ключ утерян...
Не важное, конечно, а все же жаль, что поглотило море забвенья.
Разве важно, что Катя Клейменова на институтском балу была в розовом
платье, что у смотрителя почт было много дочерей, и что сидение у
единственного окна, выходившего на улицу, было расписано, и в днях и в
часах соблюдалась очередь? Разве, важно, что архимандрит, настоятель
монастыря, заподозрив, что богатая купчиха «душою Богу предана, а
грешной плотию» ... предпочитает архимандриту его служку, в одно
прекрасное воскресенье, после благовеста, бросил обедню служить,
вернулся в свои покои и застал то самое, что подозревал? Конечно, не
важно. Разве важно далее, что он накинулся на служку и прокусил ему
ухо, а когда дело разгласилось, пошел к зубному, чтобы тот вырвал ему
два зуба, дабы, если дело дойдет до суда, подорвать самое правдоподобие
обвинения? И вся жизнь наша слагается из такого ничтожного, — это
есть дым жизни; дрова сгорают, дым уходит. Жизнь оттого не теряет,
конечно, что он ушел, но когда этот дым запечатлен в рассказе, когда к
нему присоединяется запах того, кто о нем рассказывает, когда в нем
преломляется отношение рассказчика, о, какая прелесть в этом дыме, как
он перерождается в благоухание!
{136} Вот почему всегда буду памятью летать к моим утраченным
заметкам и к заметкам Елены Сергеевны...
Сергей Григорьевич был один в Иркутске. Домашним хозяйством,
за отсутствием Марии Николаевны, заведывала та самая Маша, которая
приехала из Болтышки в Читу. Теперь она была Мария Матвеевна
Мальнева, почтенный друг семейства. Она была вдова и имела сына
Ивана Михайловича. Ваня Мальнев воспитывался в доме Волконских, а
впоследствии, после выезда из Сибири, окончил курс в Горы-горецком
земледельческом институте. Мария Матвеевна пережила княгиню и
похоронена с нею под одной церковью. Вместе с Ваней Мальневым
воспитывалось в доме Волконских двое сирот, два брата близнеца,
Аркаша и Антоша (фамилии не помню). Они были столь похожи друг на
дуга, что даже домашние не могли их распознать. Их одевали одинаково
и выводили к гостям на отгадку: который Антоша, который Аркаша. В
числе писем старожилов было у меня письмо от сына Аркаши; он писал:
«Если я вышел в люди, то благодаря тому, что мой отец воспитывался в
доме Вашего дедушки».
В спокойствии проходило Иркутское житье Сергея Григорьевича,
наполняемое чтением, знакомыми, прогулками, писанием писем к жене в
Москву, к сыну на Амур и чтением писем, от них получаемых. Впрочем,
скажем здесь, — чужие письма, когда о получении их Сергей
Григорьевич извещал своих корреспондентов, он называл листками:
«Твои листки, дорогой Миша, получил».