Сборник тезисов
(Москва, РАНХиГС, 11–12 декабря 2015). Авторы на разном материале рассматривают представления об оборотнях, широко распространенные в мифологии, книжности, иконографии и масс-культуре XX–XXI вв. Как описывали людей или духов, меняющих свой облик, в средневековой литературе; как функционируют такие мотивы в фольклоре и постфольклоре; как изображают динамичный процесс смены личин в искусстве и как его репрезентируют в кино; наконец, где границы самого понятия «оборотничество» и всякую ли перемену облика можно охарактеризовать таким словом – эти и другие вопросы рассматривают историки, фольклористы, антропологи и культурологи.
(Москва, РАНХиГС, 11–12 декабря 2015). Авторы на разном материале рассматривают представления об оборотнях, широко распространенные в мифологии, книжности, иконографии и масс-культуре XX–XXI вв. Как описывали людей или духов, меняющих свой облик, в средневековой литературе; как функционируют такие мотивы в фольклоре и постфольклоре; как изображают динамичный процесс смены личин в искусстве и как его репрезентируют в кино; наконец, где границы самого понятия «оборотничество» и всякую ли перемену облика можно охарактеризовать таким словом – эти и другие вопросы рассматривают историки, фольклористы, антропологи и культурологи.
Create successful ePaper yourself
Turn your PDF publications into a flip-book with our unique Google optimized e-Paper software.
оказалась бы несовершенной и выдала его сама по себе. Святые<br />
и, прежде всего, юродивые, которые, в отличие от простых наблюдателей,<br />
видят незримых или замаскированных под людей<br />
бесов, получают такую возможность Божьей благодатью, а не<br />
вследствие ошибки или слабости духа – иными словами, это свидетельство<br />
не ущербности дьявольской личины, а дарованной<br />
им силы внутреннего взора. Впрочем, надо отметить, что и в<br />
европейской литературе такие примеры оставались единичными<br />
в массиве средневековых рассказов о преобразившемся дьяволе,<br />
которого выдавали не демонические черты, а подозрительное<br />
поведение и/или действия самого человека – молитва,<br />
крестное знамение, вмешательство святого и т.п.<br />
Отсутствие (возможно, за исключением единичных неизвестных<br />
мне случаев) таких Дизъянов»-маркеров, которые выдают<br />
наблюдателю преобразившихся бесов, отличает истории, активно<br />
циркулировавшие в русской религиозной книжности вплоть<br />
до XX в. 1 , не только от европейской литературы, но и от русской<br />
иконографии, воспроизводившей те же сюжеты, и от устной<br />
фольклорной традиции, в которой есть множество типологически<br />
и генетически родственных мотивов.<br />
Ситуация оборотничества духа по-своему отображается в русских<br />
визуальных, устных и письменных текстах. Разумеется, у<br />
этих культурных языков разный генезис, прагматика, нормы,<br />
знаковые коды и т.п. Однако, несмотря на различия, интересующий<br />
нас гипермотив активно функционирует в каждом из них, и<br />
вопрос о базовых стратегиях его репрезентации в разных языках<br />
культуры и о том, как соотносятся между собой эти стратегии,<br />
кажется вполне закономерным. В случае с книжностью и иконографией<br />
речь идет о прямом интерсемиотическом переводе –<br />
изначально именно литературный сюжет конвертируется в изображение,<br />
и мы имеем дело с перекодировкой знаковых систем<br />
(хотя, разумеется, сформировавшиеся в иконографии визуальные<br />
фигуры и мотивы достаточно быстро начинают жить своей жизнью<br />
и иногда, в свою очередь, влияют на письменные тексты).<br />
1<br />
Начиная с XVIII в. преимущественно не в Двысокой», но в Днизовой» церковной,<br />
околоцерковной и старообрядческой традициях.<br />
17
Change language