Vyigotskiyi_vyi_L_Psihologiya_Iskusstva.a6

наибольшее воплощение льстеца, однако мы привыкли
к тому, что льстит зависимый, льстит тот, кто побежден,
кто выпрашивает, и одновременно с этим наше
чувство направляется как раз в противоположную
сторону: мы все время видим, что лисица по существу
вовсе не льстит, издевается, что это она – господин
положения, и каждое слово ее лести звучит для нас
совершенно двойственно: и как лесть и как издевательство.
Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!..
Какие перушки! какой носок!
и т. д.
И вот на этой двойственности нашего восприятия
все время играет басня. Эта двойственность все время
поддерживает интерес и остроту басни, и мы можем
сказать наверно, что, не будь ее, басня потеряла
бы всю свою прелесть. Все остальные поэтические
приемы, выбор слов и т. п., подчинены этой основной
цели. Поэтому нас не трогает, когда Сумароков приводит
слова лисицы в следующем виде:
И попугай ничто перед тобой, душа;
Прекраснее сто крат твои павлиньи перья
и т. д.