Vyigotskiyi_vyi_L_Psihologiya_Iskusstva.a6

что он отравил королеву, за то, что он убил Лаэрта
и его – Гамлета. Об отце нет ни слова, зритель как
бы забыл о нем вовсе. Эту развязку «Гамлета» все
считают совершенно удивительной и непонятной, и
почти все критики соглашаются в том, что даже это
убийство все же оставляет впечатление невыполненного
долга или долга, выполненного совершенно случайно.
Казалось бы, пьеса все время была загадочной,
потому что Гамлет не убивал короля; наконец
убийство совершилось, и, казалось бы, загадочность
должна кончиться, но нет, она только что начинается.
Мезьер совершенно точно говорит: «Действительно,
в последней сцене все возбуждает наше удивление,
все неожиданно от начала до конца». Казалось бы,
мы всю пьесу ждали только, чтобы Гамлет убил короля,
наконец он убивает его, откуда же снова наше
удивление и непонимание? «Последняя сцена драмы,
– говорит Соколовский, – основана на коллизии
случайностей, соединившихся так внезапно и неожиданно,
что комментаторы с прежними взглядами даже
серьезно обвиняли Шекспира в неудачном окончании
драмы… Надо было придумать вмешательство именно
какой-нибудь посторонней силы… Этот удар был
чисто случаен и напоминал, в руках Гамлета, острое
оружие, которое иногда дают в руки детям, управляя
в то же время рукояткой…» (127, с. 42–43).