Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

тавшихся в пыль и песчинки, липкий трепет и причмокивание
попавших под струю недавно высаженных вдоль тротуаров
липок. А воздух! воздух! Он срывался со всех семи московских
холмов, лился в прокуренное горло вдохновительно
пестрый и пьяный, как коктейль: с Кремлевского — прохладный,
торжественно-бронзовый, от Нескучного — березовый, от
взлетающих над рекою мостов — влажно-рыбный с зеленой
гранитной плесенью...
А если это мои гости от меня уходили, я провожал их через
весь наш — в траве по краям — поленовский дворик, до скрипучей,
тяжелой, в железных тугих воротах калитки с высоким,
почти до колена и потому особенно, почти символически,
уютным порожком. Если же гости были очень милые — переваливал
вместе с ними порожек и шел дальше, переулками
с щербатой мостовой, до Девичьего поля. Они входили в еще
синюю, сырую, еще совсем пустынную аллею, а я оставался в
устье ее, около скамейки, испещренной росой и перочинными
вздохами влюбленных, и, не садясь, смотрел, как голубела
лиственная глубь, и вот вычертился под стриженым обшлагом
акаций, на своей клумбе каменно-безрукий Лев Толстой,
а немного левее вспыхнул над ним рыжий портал недавно вымахнувшего
на весь бульвар здания. На верхний край портала,
скалясь пушкой, громоздко наезжал танк, бронзовый
впрозелень, а сейчас — весь в нежнейшем румянце. Очень мне
нравился этот портал, и танк — особенно, и когда, оказавшись
однажды во внутреннем зале рыжего здания, увидел я в окно
с кафедры уже совсем близкий — рукой подать — этот танк
с отщепившейся сбоку истлевшей фанерой, крашеной зеленью,
я был по-ребячьи огорчен, что бронза оказалась бутафорией...
А когда возвращался в свой переулок, он уже шевелился
спросонья: моргал то там, то тут форточкой, а то и целой
распахивающейся рамой с выдувавшейся вслед занавеской,
звякал по коммунальным кухням прочищаемыми примусами.
В чердачном окне переднего дома на нашем дворе несовершеннолетний
гангстер голубиного спорта, веснущатый и длинношеий
Валька, то высовываясь, то исчезая, как часовая кукушка,
вышвыривал с чердака белосизых турманов в пушистых
гамашах. Они взмывали в уже солнечную лазурь, сверлили,
резали, мотали и разматывали ее, то растворяясь в ней, то
взблескивая серебряно, а Валька, выбросив последнего, дико
свистел в пальцы вдогонку, гикал, ухал, извивался, как мо-