Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

самые значительные для меня тогда — горячие, нетерпеливые
Женины глаза. Потом кинооператор снял бы крупно
Лованько с повисшей в воздухе пятерней. Он не смотрел на
меня, Лованько, но я чувствовал, что зацеплен за какой-то из
этих настороженных, выжидающих пальцев, как какой-нибудь
альт — за палец дирижера. Далее оператор показал бы
мое, жалко-нерешительное, лицо и — опять глаза, более
крупным планом. Еще раз Лованько — и еще раз г л а -
з а, теперь, может быть, только одну пару глаз: недоуменных,
с искрами негодования над пылающими скулами. СОВСЕМ
КРУПНО!
— Нет желающих — заключил Лованько, — и все глаза отвернулись.
— Слово предоставляется профессору Радову.
Я совсем не помню, что именно говорил Радов. Помню только
его лицо с полузакрытыми глазами (у него была привычка
приспускать веки, когда говорил), с усилием спокойное
лицо травимого. Глядя тогда на это лицо, я подумал, что
во всех «защитах» на этом совещании, как и в обвинениях,
именно вот это оскорбленное человеческое, личное, пренебрегалось,
обходилось совсем, как будто его и не было. И
еще подумал: прогнать это выражение затравленности как раз
и можно было вполне «бесполезным» выступлением, хотя бы
и вовсе без цитат, но и без оглядки на целесообразность и последствия.
И выступление это и было бы самое ценное...
Мысль эта отстоялась и стала отчетливой у меня уж многомного
позже, — тогда же она только мелькнула мгновенно,
как сквозняк, и пропала. Я только быстро протискался между
столами к Радову, стоявшему одиноко у своей ниши, и пожал
ему руку. Потом — обернулся к двери, где сидела Женя и
где ее больше не было.
С бьющимся как попало сердцем обошел коридор, сбежал
в раздевалку. Жени не было и здесь. Пропихивая руку в широкоплечий
рукав пальто, спросил вполголоса Беленький:
— А я слышал, будто вы собирались кусаться за Радова
А Или отставили... страха ради иудейска
Не знаю, как я посмотрел на него, но привычное ироническое
выражение стерлось с его лица мгновенно.
— Шучу! — сказал он. — Одесситы — шутливый народ. —
И еще тише: — Но все понимаю и сочувствую...
Нет, у подъезда Жени не оказалось. Исчезла.