Повний текст - Інститут проблем сучасного мистецтва

СУЧАСНЕ МИСТЕЦТВО
что необходимость попадает в субъект, а свобода
— в объект», — пишет Шеллинг, хотя речь
по существу идет о том, чтобы снять субъектнообъектные
отношения и уничтожить саморазорванность
земной основы, и дальше: «Несомненно,
поскольку необходимость по своей
природе объективна, постольку необходимость
в субъекте может лишь претендовать на объективность,
может быть лишь заимствованной
и лишь притворной абсолютностью, которую
посрамляет необходимость в образе внешнего
различия. Как, с одной стороны, свобода
и особенное притворяются необходимостью
и общностью, так, с другой стороны, необходимость
принимает видимость свободы и уничтожает
мнимую закономерность маскируясь
отсутствием закономерности, по существу
не действуя с необходимой последовательностью.
Необходимо, чтобы особенное уничтожалось
там, где оно, желая стать необходимостью,
облекается в закон объективности; поскольку
в комедии получает свое выражение высшая
судьба. И таким образом комедия превращается
в высшую трагедию; однако судьба проявляется
именно потому, что она сама облекается в природу,
противоположную своей, проявляется как
бодрящая облике, только как ирония, но не как
рок необходимости» [VIII].
Это частично объясняет, а может и слабо
оправдывает невольное тяготение к романтизму
на всякий случай, с присущим ему жестокостью
и слезливой сентиментальностью, сдобренному
усиленно культивируемой обязательной иронией.
Как знать. Наглядность, которая видится
во всем, вплоть до примитивизации и упрощения
донельзя, все же не интеллигибельное
созерцание, не говоря уже о деятельности. Она
не очевидна. Это прежде всего наглядность претензии,
субъективная абсолютность не имеющая
ни оснований, оправданной произволом
выдаваемым за свободу, что особенно как устойчивый
запашок преследует современное не скажу
искусство вообще интеллектуальное пространство,
пытающееся застигнуть врасплох,
2010, випуск сьомий
подменив своей затхлой спертой атмосферой
жизнь, которая прочем тоже протухла. Если бы
это был только комедия, то она не имея истории,
создавала бы свою мифологию и свою трагедию
в эпическом размахе, когда нет деления на жанры,
нет ни комедии. Ни трагедии. Ни драмы,
но ныне приходится довольствоваться пародией
на… на что На жизнь На бытие Имитация
имитации. Комедия не смешна. Трагедия
не трагична. Жизнь безжизненна. Искусство
бесстрастно. Зато пристрастна смерть. Читать
это просто скучно, писать еще скучнее. Общее
слабоумие эпохи делает невозможным любое
проявление человеческих чувств, удушенных
обладанием и присвоением. А те чувства, которые
по недосмотру остались, оборачиваются
против человека, беззащитного перед ним.
И не только потому, что они в этом находят
свое жизненное пространство, питаясь кровью
и похищая дыхание. Их унижающая сила не в
том, что они ниоткуда и ни к чему, а в том, что
они как сущностные силы, вместе с волей хотят
умереть, уничтожив чувствующего, как единственного,
кто чувствует. От них нельзя отказаться,
невозможно, поскольку они не внешним
образом, не отгрызешь как конечность, опавшую
в капкан. Ведь чувства уже превратились
в нечто единое, по крайней мере, здесь не в органах
чувств суть, а в том, что органами чувств
стали сами чувства. Чувствуют и слышат уже
не музыку, а музыкой, не философию, а философией,
не живопись, а живописью и чувствуют
и видят, осязают не нервными окончаниями,
не всей кожей, а всем существом. Что делать
человеку в тусклом мире, где tutti quanti цветы
рассматривают как «половые органы растений»,
мед не нектаром, а сорок раз отрыгнутой
и потребленной пчелой дрянью, «влюбленное
в нас вино» — воспринимают как экскременты
бактерий, музыка представляется длиной волны
и подменяется математическим аппаратом
в лучшем случае, а любовь, «целый мир в глазах
моей любимой был / И вот внезапно расплескался.
/ Мир вовне, он больше необъятен…»
54