Академія мистецтв України - Інститут проблем сучасного ...

Алексей Босенко
Чувство прошлого
шлого времени, отстраненного в себя, которое теперь разбито, и оттуда смрадом
гниющего времени, заражающего современность, которая отвечает прошлому
тем же, прет тухлый запах. Перефразируя Г. В. Ф. Гегеля, который, конечно
же, нам не указ (у нас теперь один указ), мы больше не сидим на безопасном
берегу, наблюдая за трагически прекрасной картиной прошлого и относясь
к нему эстетически именно потому, что оно не касается нас. Нас уже вообще
ничего не касается, даже собственные огрызки чувств.
Я не драматизирую и не впадаю в истерику, как видите, все вышесказанное
неприятно, писали и в более крепких выражениях, но даже не раздражает. Мы
перестали бояться, и это никак: ни хорошо, ни плохо, потому что ни один трезвый
аргумент все равно не подействует, большинство неплохо приспособились,
отвратительно то, что и без того загаженная история начинает возвращаться к
жизни, не та, что почила в памяти и запасниках, как стратегический запас для
ведения войны в течении пяти лет в условиях полного неурожая и отсутствия
источников, а та, с той — негативной стороны, которая ею двигала, и, казалось,
исчезла навсегда.
Если в свое время некто К. Маркс показал в старательно не вспоминаемом
«Капитале» и не только в нем, что капитализм сорвал флер с чувств и отношений,
и чувства и отношения, как драпировку, открыв действительную подоплеку
и основание товарно-денежных отношений и времени вообще, то теперь то
же общество, основанное на частной собственности, тщательно упаковывает в
яркие обертки принудительных чувств (которых нет, их заменяют даже не чувственностью
— бесчувствием) механизм уничтожения и эксплуатации не только
не возникающих чувств, но и отработанного времени, не говоря уже о мертвом
и живом труде. Мало, чтобы нечто происходило, необходимо добиться
обязательной любви к этой падали любой ценой, чтобы эту любовь опять-таки
использовать.
Чувство прошлого оказывается едва ли не последним не освоенным объектом
«издержек производства», к которым относятся наука, культура, образование,
вся духовная сфера развития, история (не наука, а реальная, и эстетика,
которую пытались и настойчиво пытаются принудить и сделаться ручной,
дрессированной, заменяя ее искусственными псевдоподиями, создаваемыми
штрейкбрехерами, вроде Данто или Рорти, однако сути ее не постигли и оставили
«на потом)». А эстетика — последним полем битвы за свободу не только
в смысле знаменитого выражения А. Камю: «В конечном итоге те, кто сражается
за свободу, сражаются за Красоту», но и в самом прямом.
Примечательно, что ныне эстетику старательно спаривают с политикой,
которая делает ставку на разделение чувственного, рассматриваемое как сознательный
политический акт [3]. По крайней мере так охарактеризовал ны-
20
нешнюю ситуацию в ответах на вопросы, посвященные книге «Несогласие»,
рубрики «Фабрики чувственного», обозрения «Алиса» известный специалист
по эстетике и политике, профессор философского факультета Университета
«Париж ’8» Жак Рансьер (см. также: «Эстетическое бессознательное», 2004,
«Неудовлетворенность эстетикой», 2004; «Судьба образов», 2003, и др.). Примечательно,
что вообще пытаются под этим французским соусом пикан избавиться
от эстетики, например, Ален Бадью («Малый учебник эстетики»), Жан-
Мари Шеффер («Прощай, эстетика») и др. При этом погром устраивают своим
обывательским представлениям о сердешной, впопыхах удовлетворяя спрос на
демонстративную анти-философию. Вот уж не думал — не гадал, что мне самому,
рассчитавшемуся с формальной эстетикой, придется делать ей искусственное
дыхание.
Именно поэтому, по утверждению известного и, пожалуй, наиболее яркого
специалиста в области эстетики и политики Жака Рансьера, «увеличение
числа дискурсов, разоблачающих кризис искусства или его фатальный захват
дискурсом, повсеместное распространение зрелища или смерть образа указывают
так же на то, что сегодня сражение, относившееся вчера к обещаниям освобождения
и чарам, и разочарованиям истории, ведется именно на территории
эстетики. Наверное, для современного возврата эстетики и политики в
прошлое и превращения авангардистской мысли в мысль ностальгическую
симптоматична траектория ситуационистского дискурса, вышедшего из послевоенного
авангардного художественного движения, превратившегося в 1960-е
годы в радикальную критику политики и сегодня поглощенного заурядностью
разочарованного дискурса, составляющего «критическую» подкладку существующего
порядка».
Ну, предположим, это знали еще во времена немецкой классики, как и то,
что «эстетика»: «это не общая теория искусства или теория искусства, препровождающая
к его воздействию на чувства, (до сих можно терпеть, а вот дальше
поперло. — А. Б.), а специфический режим идентификации и осмысления искусств
— тип сочленения способов делать, их зримых форм и способов осмысления
их соотношений, подразумевающий определенное представление о действенности
мысли. Определить сочленения этого эстетического режима искусства,
определяемые им возможности и их типы преобразования…» [4]. Цитата,
вырванная из контекста, конечно, не аргумент, однако вполне показательна.
Достаточно для того, чтобы не вдаваться в полемику (к чему?), а представить,
что ну как это правда? А ежели искусство строгого режима уже реальность?
(Еще можно принять второе значение французского regim — гроздь, кисть,
ветка с плодами, связка, пучок, а если первое общеизвестное?) И если это правда
и автор невинен, аки агнец Божий (хотя как честный человек он должен за-
21