Академія мистецтв України - Інститут проблем сучасного ...

Алексей Босенко
Чувство прошлого
Прошлое для настоящего — будущее. Причем сбывшееся, и ожидаемое не
с ностальгией, а с тоской от неизбежности, надвигающейся неумолимо, как
смерть. Исторический туризм, столь распространенный и модный среди любителей
экскурсов, приносящих вороха пророчеств, ссылок на бывшее, порожден
психологией жалких любителей сувениров, пытающихся изображать из себя
«черных бывалых археологов гуманитарных наук», грабителей могил, а на деле
выдающих за находки то щебень, который насыпают возле великих руин
времени для жадных экскурсантов, то оставшийся после подобных посещений
мусор, вроде «святых мощей» различных теорий, аптечных пузырьков слез философии,
щепочек от креста распятой в пространстве и времени истории и прочей
дребедени, в крайнем случае, лечебный состав от безмозглости (рецепт утрачен)
из помета «совы Минервы», сушеных акрид, желчи дракона, сушеной
селезенки картезианства и пять капель французской философии, для запаха,
помешивать гуссерлем.
Мелочность в отношении прошлого порождена мелкотравчатостью и потребительским
хамством настоящего, желающего в реальности сбывшегося узреть
подтверждение собственного несущественного существования, получить
индульгенцию на дальнейшее.
Но если несколько «до того как» мы знали только ту историю, которую
обрели, то теперь все затмевает желание знать исключительно ту историю, которую
можно «приобресть» в собственность, только ту, «каку желам», предварительно
сделав евроремонт во времени прошлого в целом. Та история, которая
«в-себе-и-для-себя», прошлое в сущности своей, утрачена навеки и если
показывается, то крайне осторожно. Прошлое — это крайность. Оно — односторонне.
Его направление есть законченная незавершенность. В прошлом сходятся
в принудительном исчезновении старость и юность, маразм и страсть, все
и ничего, все пространство и все время, вечность и бесконечность, но смертью
прошлого является настоящее, которое необязательно. Последнее (а настоящее
всегда последнее по времени) — абстрактный образ, порожденный действительным
противоречием, мучительным разрывом прошлого и будущего, в
случае обратного движения отнюдь не безобидного и благодушного «конца истории»
(она не развивается — ее пучит избыточным, зряшным временем, вызывая
вздутие пространства), а его возвратных, тифозных форм, этот мнящий себя
конечной целью образ, прежде чем упокоиться в абсолютной энтропии, вынужден
пройти обратный путь ре-эволюции, через те же разоренные и оставленные
просторы прошлого, которое вынужденно предстоит и противостоит
нынешнему, но уже в растерзанном виде.
История в абстрактном единстве единовремения оказывается разной и не
последовательной, впадая в истерию возвратных и превращенных форм. Ка-
8
данс впадающих в единство времен превращается в де-каданс распадающегося
пространства, причем возвратные формы в репродуктивном превращении проистекают
как прошлым, так и будущим, словно силовые линии настоящего, которое
много воображает о себе, ввиду полного опустошения. Само наличие
прошлого и будущего ставит под сомнение его существование.
Отсутствие воображения настоящее вынужденно заменяет своим видением
прошлых артефактов (соринками в глазах), которые видит размытыми из-за
навернувшихся, как слезы, расстояний (видит расстояния сквозь искусственный
хрусталик прошлого, аккомодирующий бесконечность — все лучше, чем
катаракта).
Безмозглость безрадостного возвратного и безобразного движения
вспять воспринимается как возвращение домой, в домовину. Прошлое видится
как первообраз утраченной свободы, золотой век, но это путь в могилу. То, что
осталось, когда ничего не остается. (Прошлое — то, что осталось, будущее —
то, сколько осталось до прошлого, настоящее, — то, что покинуто и покидает
без остатка.)
Пути в прошлом неисповедимы, и потому в его безразличии легко. Некогда
очень давно я уже писал, что поскольку прошлое прошло и ушло, то оно в
своей освобожденности от необходимости, в необходимой ненужности — не
только образ свободы в виде свободного времени (свободного от настоящего
— natura sui generic inhumanitate conversum — самобытная природа, обращенная,
превращенная в человечность), но и протосвобода в реальном воплощении,
хотя и данная на поглядение («за погляд денег не берут»). Эстетизация истории,
взятая в развитии, заставляла реликтовое и архаичное, случайное, даже
украденные из могил черепа философии и кости поэзии, обрывки манускриптов,
почерневшие картины, сомнительные поступки, несомненные мысли, утраченные
чувства, «преданья старины глубокой», даже несуществующее, неосуществленное,
утраченное навек восходить в несомненном просветлении, рдении
в обретенной свободе к красоте, без удостоверения подлинности.
Но все, взятое в противоположном, голодном, всеядном движении «свития»,
возвращаясь к своим-чужим, утраченным, покинутым истокам, воскрешает
всю ту грязную сторону кровавой предыстории, которая была уже похоронена
в чумных могильниках прошлого.
Эстетизация теперь — это унижение настоящего насилием. При этом не
только запахом растленных бессмертных вещей, вернувшихся к своему первоначальному
замыслу, не только покрытым плесенью, было уже очистившимся
в огне движения словом, но и прямым оправданием нацизма под сомнительным
лозунгом «всегда так было» и «такова суть человеческой природы». Такова
судьба промежуткого времени, попавшего впросак между прошлым и настоя-
9