не верь лукавым сновиденьям - Інститут проблем сучасного ...

мают ту форму, в какую их ставит существующий порядок, которому они уподобляются —
Беньямин, кстати, видел в создании орнаментов, понимаемых им как нечувственные подобия
звездного неба, выражение миметического дара человека и одну из первых практик по
созданию подобий. Утрата этой способности человеком приводит к тому, что современность
оказывается способной создавать лишь узоры [30, с. 284 ‐ 286]. Поскольку огромную роль в
орнаментации пространства‐времени играют практики уподобления, исследование мимесиса
необходимо сопутствует обвинению культуриндустрии в искажении его природы
«ложной проекцией».
Миметическая способность в понимании Беньямина есть, прежде всего, дар, ныне утраченный,
уподобляться, в том числе и явлениям, не связанным с человеческой жизнью.
Так, уподобления тела человека звездному небу лежит в основе танца как такового, а способность
уподобления человеческой судьбы положению светил предполагает умение считывать
это «сходство» во «вспышке», мгновении рождения (вся полнота миметической способности
проявляется в самой принципиальной возможности «сопряжения личности с образом
космического бытия»). Лишь отголоском этой способности Беньямину видится дар
считывать, распознавать подобия, тоже во многом утраченный. Отмечая огромную роль
способности человека к уподоблению и созданию подобий в возникновении языка, он исследует
ее эволюцию в онтогенетическом и филогенетическом аспектах, задавшись вопросом:
идет ли речь о ее угасании или же можно говорить о превращении, о едином векторе
исторического развития Онтогенетически этому дару человек учится в детстве с помощью
игры. Но в процессе филогенетической эволюции он, лежащий в основе чтения по звездам и
в прочих видах «ясновидения», видится Беньямину переходящим из сферы магических
практик (позднейшим выражением которых является астрология) в «канон» языка и письма,
которые становятся «архивом» «нечувственных подобий». Принципиальное отличие
языка от жреческих практик как раз и заключается в том, что «язык представляет собой медиум,
где предметы уже не соприкасаются друг с другом напрямую, как было прежде в сознании
провидца или жреца, но где встречаются и взаимодействуют их сущности». Переместившись
в язык, нечувственное подобие создает три разных вида «натяжения»: «натяжение
не только между произнесенным и подразумеваемым, но и между написанным и подразумеваемым,
и точно также между произнесенным и написанным. И всякий раз — совершенно
новым, оригинальным и не из чего не выводимым образом» [31, с. 168]. Но все миметическое
есть интенция, проявляющаяся лишь в семиотическом, сообщающем элементе языка
как в его основе — миметическое и семиотическое соотносятся между собой как пламя и его
субстрат. Поэтому «смысловая связь, «проглядывающая» сквозь звуки предложения, представляет
собой основание, из которого только и может быть услышано молниеносное подобие
звучания. Однако, так как это нечувственное подобие воздействует на чтение, то в этом
глубинном слое открывается доступ к примечательному двойному смыслу слова «чтение»
лигиозных культов, принять формы, обладающие символической властью. Вся сила знаковых высказываний
исчезает в орнаменте массы под влиянием все той же рациональности, что связывает его немотой. Ибо в нем
выдает себя одна лишь природа, природа, вновь сопротивляющаяся высказыванию и изложению своего собственного
значения. В орнаменте массы предстает лишенная всякого смысла пустая рациональная форма культа»
[27]. Немота орнамента есть немота, унаследованная Ratio от мифа, «в трагедии языческий человек сознает,
что он лучше своих богов, но от этого познания пресекается его язык»; отсутствие права голоса у героя
древнегреческой трагедии есть не черта характера, но историко‐философская сигнатура, знаменующая ускользание
героя от старых установлений мифа и бросающая тень на преследующую инстанцию, которой в
двусмысленной концовке каждой античной трагедии присуждается победа — как присуждается она и человеку
[14, с. 102 ‐ 106]. Однако подобная «символическая власть» форм древних культов недоступна правящей абстракции
Ratio: если в древних сообществах иллюзия проживалась реально, то в спектакле — реальность проживается
иллюзорно [28]. Ожидаемое Кракауэром пришествие разума осложняется, «если массы, куда он должен
проникнуть, предаются сенсациям, порождаемым мифологическим культом, который обходится без богов».
Это кинотеатры, святилища «культа развлечения» [29], социальное значение которого схоже с цирковыми
развлечениями Древнего Рима, и очереди безработных в Веймарской республике вместо хлеба получали
«камень стереотипа» культуриндустрии (Адорно). Но преодолеть орнамент можно лишь двигаясь вперед, через
него, а не вспять, так же как и возрождение уникальности произведений искусства и вещей возможно лишь
с преодолением ауры, которое избавляет произведение искусства от «паразитирования на ритуале».
11