не верь лукавым сновиденьям - Інститут проблем сучасного ...

Решающим периодом в процессе абсорбирования дневной грезы культуриндустрией,
очевидно, были 1930–е годы, время, последовавшее за изобретением и распространением
звукового кино. (Зонтаг пишет об утрате после прихода звука значительной части характерной
для него поэзии [110], той самой поэзии, о которой вспоминал Дилан Томас.) Родство
— и различие — фильма и мечты засвидетельствовано Гессе на страницах «Курортника»
(1925), в рассуждениях о «великом немом». В его размышлениях есть нечто от негодования
человека, живущего еще словно не во времена «восстания масс», а в предшествующем, XIX
столетии, человека благородного происхождения, сетующего на развлечение для толпы и на
саму толпу, «низменную», «пошлую», предающую забвению все «высокое, благородное, ценное»,
что есть в человеческом существе: «Другое развлечение, к которому я здесь стал привыкать,
— это кинематограф. Я провел несколько вечеров в кино, и если в первый раз пошел
туда лишь затем, чтобы как‐то уединиться, избежать докучливых разговоров и вырваться
из–под наваждения голландца, то во второй отправился туда уже ради удовольствия, ради
рассеяния (вот я и приучился к словечку «рассеяние», раньше вовсе отсутствовавшему в моем
лексиконе!). Я был там неоднократно и, совращенный соблазнительной для глаз сменой
картин, утратив всякую разборчивость, не только безропотно мирился с самым возмутительным
и неряшливо состряпанным суррогатом искусства и псевдодраматизмом, наряду с
ужасающей музыкой, но терпел и зловредную, как физически, так и духовно, атмосферу
зрительного зала. Я начинаю все терпеть, проглатываю все, даже самое глупое, самое безобразное»
[111].
Однако Гессе, не смотря на ограничения, присущие такой точке зрения, видит и нечто
важное, предвосхищая открытия Селина о схожести эффектов алкоголя и кино и наблюдения
Адорно о направленности образа «вовне», подобно тому, как в выше процитированном
фрагменте оказывается, в некотором роде, предвосхищенным замечание Беньямина о кинозрителях
— «рассеянном экзаменаторе»: «Нет, если что является, по–моему, недостатком
азартной игры и, несмотря на ее положительные стороны, все же превращает ее в конечном
счете в порок, это нечто чисто духовное. По моему личному, весьма приятному опыту, ежедневное
двадцатиминутное погружение в азарт рулетки и нереальную атмосферу игорного
зала всегда радостно возбуждает. Для скучающей, оскудевшей, усталой души это истинный
бальзам, лучший из всех, мною испробованных. Недостаток лишь в том (и этот недостаток
азартная игра разделяет с тоже весьма приятным алкоголем) — недостаток в том, что при
игре это возбуждение идет извне и оно чисто механическое и материальное; вот тут–то и
возникает большая опасность: положившись на такое безотказное механическое возбуждение,
начнешь пренебрегать, а затем и вовсе забросишь собственную тренировку и душевную
активность. Приводить душу в движение не размышлением, не мечтами, не фантазированием
или медитацией, а чисто механически — рулеткой — все равно что для тела пользоваться
ванной и услугами массажиста, но отказаться от собственных усилий, от спорта и тренировки.
На том же обмане основывается и возбуждающий механизм кинематографа, подменяющий
собственную творческую работу глаза, открытие, выбор и запоминание прекрасного
и интересного, чисто материальным зрительным кормом» [111]. Далее «опытный профессионал»
в области «чисто душевного опыта и воспитания» добавляет: «Нет, так же как
помимо массажиста ты нуждаешься в гимнастике, так и душа, вместо или наряду с рулеткой
и всеми этими прекрасными возбудителями, нуждается в собственных усилиях. Поэтому во
сто крат предпочтительнее азартной игре любая активная тренировка души: дисциплинированное,
четкое упражнение ума и памяти, упражнение по воспроизведению с закрытыми
глазами виденных предметов, вечернее припоминание всего случившегося за день, свободное
ассоциирование и фантазирование» [111]. И все же, вспомним: позднее, в «Степном волке»
(1927 г.) Гарри Галлер обретет «Магический театр» не для всех — только для сумасшедших
— при посещении которого ему объяснят, что места и развлечения «для всех» не так
ни и пространства» — «Шивельбуш рассматривает железнодорожное путешествие как важнейшую форму вовлечения
людей в систему товарного производства и потребления. Железнодорожное путешествие анализируется
им как товарное опредмечивание и пространства, и времени, и людей. В своих разборах Шивельбуш неизменно
опирается на анализ товарного производства у Маркса» [109].
50