Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

206 ЮЛИЙ ДАНИЭЛЬ
ЭКСГУМАЦИЯ ПРЕДАТЕЛЯ 207
"У него есть только одна возможность реабилитировать себя
— пойти на Голгофу. Но он никогда на это не решится: у
него нет ни мужества, ни легкомыслия. Единственным стимулом
могло бы стать все то же тщеславие... Но как мне хотелось
бы, чтобы это произошло!" — Не произошло.
Я ставил тогда моему герою всякое лыко в строку — может
быть, потому, что еще не остыл от той обиды, которую вызвало
во мне духовное уродство, ничем не объяснимая тяга
ко злу. Сейчас я смело и уверенно говорю именно так — тяга
ко злу...
Сейчас я постараюсь избежать всего, чего не знаю точно, того,
что слышал от десятков людей. Да и свои собственные мысли
я оставлю при себе, а буду писать только о фактах.
В благословенные годы реабилитации вернулись из заключения
два человека, которые довольно широко оповестили
московскую интеллигенцию о том, что посажены они были по
доносу С.Г.Хмельницкого. Слух об этом ширился, распространялся,
и завершилось все это скандалом. Когда Хмельницкий
защищал диссертацию, один из слушателей встал и сообщил
комиссии и всем присутствующим о том, что в таком-то году,
при таких-то обстоятельствах он и его товарищ были арестованы
по доносу Сергея Хмельницкого, получили срок и отправились
в лагеря. Они уцелели, донос Хмельницкого не
убил их — всего только отнял несколько лет жизни. Вот и все,
что они имеют сообщить об уважаемом диссертанте.
Я на защите не был. Все узнал из рассказов моих друзей,
свидетелей происшедшего.
А дальше события развивались так. Я шел со своей знакомой
по Харитоньевскому переулку, прощался с нею, наклонился
поцеловать руку и, выпрямившись, — увидел Сергея
Хмельницкого. Он шел пристально глядя на меня, и я — чисто
рефлекторно — резко отвернулся. Я сразу пожалел об этом и,
вернувшись домой, позвонил Хмельницкому, сказал, что поступил
неправильно и что нам надо объясниться. "Приходи",
— сказал он. Я ответил, что в прояснении ситуации заинтересован
не я один, а и другие — общие друзья и знакомые. Мы сговорились
встретиться у него на другой день.
Очевидно, Хмельницкий очень устал: он не потрудился придумать
какую-нибудь правдоподобную версию своего падения.
Он просто сказал нам, что передавал суждения и взгляды
своих приятелей (Брегеля и Кабо) какому-то человеку, о котором,
собственно, ничего не знает толком, кроме того, что
он, этот человек, очень любопытен, и что он, Хмельницкий,
никак не предполагал, что его откровенность может быть обращена
во зло.
Помнится, я сказал, что не верю в эту его инфантильность
и что объяснения его меня никак не удовлетворяют. И ушел.
Разошлись и другие.
Теперь я должен признаться, что все это с моей стороны
было игрой. Я уже давно знал о потаенной, скрытой деятельности
Сергея — все, что впоследствии рассказал Андрей Синявский
в книге "Спокойной ночи". Знал от него, от Синявского.
Очень любопытно, что сообщение Синявского не вызвало
у меня ни сомнения, ни удивления. Как будто я всегда
знал это, но по какому-то странному зароку не разрешал себе
сказать об этом вслух, как будто сознательно закрывал на
это глаза.
Хочу сразу оговориться: кроме истории с Брегелем и Кабо,
посаженными его знакомцами, я ничего достоверно не знаю.
Вслед за скандалом и нашим разрывом возникло множество
"достоверных" сообщений о его подпольной, доносительской
деятельности. Я верю почти всем этим рассказам, но категорически
утверждать ничего не берусь: я не знаю фактов, и сам
Хмельницкий, естественно, обо всем остальном не говорил и
не писал. Я возвращаюсь к этой давней истории лишь потому,
что сам Хмельницкий счел нужным вернуться к тем временам.
Что же произошло? Почему четверть века спустя Хмельницкий
вспомнил те давние события? В книге Синявского он
не назван полностью — мало ли Сергеев на Руси! Вместо того,
чтобы тихо-скромно промолчать, он во все горло кричит:
"Это я! Это я предал своих товарищей! Это по моей вине они
были в тюрьмах и лагерях!" Так? Так-то так, да не совсем.
Этому покаянию (если эту деловитую справку можно назвать