Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

188 ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ
ЧЕРЕПАНОВ 189
но. Порою сюда присоединялась воспаленная зависть. И вот,
вспоминая Черепанова-гимназиста, вынужден я сказать, что
он в этом смысле терзался даже сильнее многих, потому что
был многих самолюбивей и вместе с Карой едва ли не всех
бедней.
Классе в седьмом начал я отставать от танцев — меня увлекли
другие интересы. Вместе с тем я отстал и от прежнего
круга, надолго, однако же, сохранив привычку к франтовству.
Черепанов в круге остался и наше приятельство ослабело. В
ту же пору на один из гимназических литературно-музыкальных
вечеров (на котором я — греха таить нечего — читал "Сакия-Муни"),
Черепанов с кем-то еще принесли водки и привели
двух уличных девиц, с которыми были застигнуты в темном
классе надзирателем Д.П.Дельсалем.
В университетскую пору мы почти не встречались, тем более,
что с юридического факультета я через год перешел на
филологический. Примерно с 1906 г. я на несколько лет совсем
потерял Черепанова из виду. Охотно верю, что он был оставлен
при университете, но это нисколько не меняет того
впечатления, которое у меня сохранилось от нескольких позднейших
встреч с ним.
Мы встречались во время войны — на улице, в синематографе.
При встречах беседовали. В последний раз минут сорок
ехали в трамвае № 1 от Нижегородского вокзала на Тверскую.
Это было осенью 1916., то есть всего за несколько месяцев до
начала его революционной карьеры. На мой вопрос, чем он занимается,
Черепанов ответил, что служит в статистическом отделе
не то земской, не то городской управы. Однако мне показалось,
что даже и для такой деятельности он недостаточно
интеллигентен. По всему разговору, по самому даже строю речи,
по манерам был он, в лучшем случае, похож на приказчика.
На нем все было дешевое и пестренькое, с претензией на
шегольство: пестренький пиджачок, пестрый галстук бабочкой,
брюки в полоску. Правда, он был в пенсне — некоторый
признак учености. Держался он с большой развязностью,
говорил о "девчонках", о выпивке, о том, что вот только денег
нет, чтобы развернуться. М.А.Алданов предполагает, что
он впоследствии потому отказался взорвать Кремль, что
ему было жаль "архитектурных, исторических сокровищ
Кремля". Я глубоко уверен, что на все архитектурные сокровища
ему было в высшей степени наплевать. Скажу по совести
— он показался мне хулиганом. На революционера он нисколько
не был похож. Но что он был человеком, которому
серая, трудовая жизнь до черта наскучила, это несомненно.
Он пришел в революцию через партию эсеров, но весьма
примечательно, что настоящие исконные эсеры, которых опрашивал
М.А.Алданов (и отчасти я), — почти ничего о нем не
знают. Он для них незнакомец, и это вполне понятно, потому
что никакого революционного прошлого у него не было. К
эсерам пристал он уже в сумятице 1917 г. И опять-таки очень
понятно, почему именно к ним.
На допросе в ЧК Черепанов заявил, что лично он о захвате
власти никогда не думал. Алданов склонен верить этому заявлению,
я — тоже. Но Алданов тут видит проявление идейности
и бескорыстия, я же — как раз обратное. Конечно, о власти в
государственном масштабе Донат Черепанов не мечтал никогда.
Он-то себя знал, и ему в голову не могло прийти тягаться о
власти сначала с Керенским, а потом с Лениным. Но участия
во власти, по принадлежности к тому слою или кругу людей,
которому принадлежит власть в революционную эпоху, он,
разумеется, хотел, ибо правильно понял, что тут открывается
быстрый доступ к тем жизненным благам, которые он так любил
и по которым с детства истосковался.
В начале революции всего ближе к власти были эсеры — он
к ним и пристал. Поверхностно усвоить надлежащую фразеологию
было дело нехитрое. Что эсеры приняли этого незнакомца
— это был их промах, объясняемый, вероятно, тем, что
люди им были нужны и некогда было разбираться в том, откуда
кто взялся. Дальнейшая эволюция Черепанова вполне естественна
и ничуть не загадочна. Нужно только иметь в виду,
что по складу характера, по темпераменту он был не просто
оппортунистом, а и авантюристом.
Власть от эсеров уходила влево, к большевикам. От эсеровской
партии откололись отчасти ее идеологические элементы,
отчасти — авантюристические, стремившиеся застрахо-