Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

72 МИХАИЛ ГОРОДИНСКИЙ
ГЕНЕРАЛ БАРХУДАРОВ И ДРУГИЕ 73
будет хорошо", — сказал он на ломаном русском. Но старший
на таком же ломаном ответил: "Нет, нет, спасибо. Нам будет
лучше вон там". И группа четким, строевым шагом двинулась
в дальний конец зала.
Правильнее было бы, конечно, посадить спиной к предстоящему
стриптизу всех. Но столики были круглыми, и как ни
пробовали, кто-то все равно оказывался лицом или, в лучшем
случае, сбоку. Наконец, после многочисленных передислокаций
группа закрепилась на следующих позициях: Мамаладзе
из Батуми располагался к эстраде строго задом, всякая его
попытка обернуться и даже просто пошевелиться была обре¬
чена на провал, так как слева его вплотную поджали оленеводом
Бильдыевым, а на правом фланге больно умным туристом
из Харькова, возможное шевеление которого в свою
очередь ограничивал Пилюгин, посаженный так, что между
ним и харьковчанином не оставалось никакого зазора. Бильдыева
подперли рыжим воронежцем. Лицом к передовой сидели:
семидесятипятилетний хлопкороб Толенбаев из Туркмении
в тюбетейке, и... старший. Смугленький официант, двигаясь
по-фокстротному, предложил меню. Наступила тишина.
Старший выразил общее мнение: "Что-то ничего не хочется.
Понимаете, бамбино, — сказал он официанту, — к сожалению,
мы все за рулем". — "Да-а, — добавил словоохотливый
воронежец, — причем все — за одним!" — "Так что, будьте добры,
— продолжал старший, — шесть порций содовой, без виски".
И чтобы, не дай бог, не принесли наоборот, он дважды
повторил что без чего. Официант поклонился, зафокстротил
прочь. Вдруг его окликнул турист из Харькова: "Я, пожалуй,
оставлю автомобиль здесь, я обратно на такси поеду. В общем,
принесите мне коктейль". И тут последовала длинная
фраза на итальянском, явно указывающая, что у харьковчанина
здесь не только родственники, но и сам он тайный уроженец
этих мест.
Какой вкус у виски без содовой, Пилюгин не знал. А содовую
без виски он, оказывается, с детства пил на улицах родного
Нижнего Тагила за одну копейку, а то и просто за удар
по автомату кулаком, только при этом не вылетали лед и соломинка.
Содовую цедили молча. Сжатый до абсолютной неподвижности
Мамаладзе, не моргая, глядел на Толенбаева, как будто
раздеваться должен был хлопкороб. Старенький Толенбаев в
ожидании стриптиза то и дело вскидывал упадавшую вниз голову
и ловил тюбетейку.
Пошел уже второй час ночи. Пилюгин чувствовал жуткую
усталость. Такого не было даже в прошлом году, во время
рекордной плавки, когда двое суток без сна и отдыха он провел
у мартена. Вообще, все эти итальянские дни Пилюгин чувствовал
себя человеком, которому за свои восемьдесят рублей
доверили беречь какую-то страшную тайну. Сейчас у Пилюгина
оставалось одно-единственное желание: как-то пережить
этот стриптиз, перемочь завтрашний день, а послезавтра
живым или мертвым сесть в поезд, который повезет их домой.
Он уже было подумал, что как-то пронесло, что ввиду
позднего часа или ввиду болезни этой стриптизерки чуждое
явление отменили. Но вдруг где-то сзади зажегся свет, сбоку
захлопали, музыка стала громче, Мамаладзе напрягся, ноздри
его вздулись, на шее выступили огромные вены. "Блондинка!
— сказал он, — я спинным мозгом чувствую — блондинка!"—
"Толстенькая, к тому же в возрасте, не на что смотреть!" —
сказал старший и достал полевой бинокль. Харьковчанин тем
временем выпил из бокала очередную порцию, и так лихо и
проворно, что никто не успел опомниться, повернулся вместе
со стулом на сто восемьдесят градусов. "Сейчас будет платье
снимать!" — обрадовал он. — "Ну и пускай", — сказал воронежец.
Он манипулировал соломинкой и в конце концов как бы
невзначай сунул ее в бокал харьковчанину. После чего также
как бы невзначай припал к соломинке ртом. Коктейль стал
быстро убывать. "Осталась в негляже!" — с хрипотцой Николая
Озерова продолжал комментировать харьковчанин. Почему-то
слову "негляже" ужасно обрадовался Бильдыев. Он захлопал
в ладоши, громко засмеялся, старший сразу засунул
оленеводу в рот полную горсть ледяных кубиков из его же
бокала.
"Ну, а сейчас..." — торжественно оповестил харьковчанин.
— "Слушай, генацвали, — взмолился Мамаладзе, — я тебя