Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

190 ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ
ЧЕРЕПАНОВ 191
вать свое участие во власти на случай победы большевиков.
Среди них Черепанову было бы место. Далее — не идейное понятие,
а внутренняя логика, начатая авантюрой, привела его
к участию в убийстве Мирбаха и в июльском восстании левых
эсеров. После июльского разгрома среди уцелевших и ушедших
в подполье левых эсеров начался раскол, смысл которого
сводился к тому, что одни могли выйти из подполья и примкнуть
к большевикам, другие уже не могли. К числу последних
принадлежал и Черепанов отчасти потому, что даже если
бы он был прощен, то пробраться в большевистскую партию у
него не было никаких шансов. Следовательно, ему ничего
другого не оставалось, как проявить максимальную непримиримость
по отношению к большевикам. Он оставался во
главе того крыла ушедших в подполье левых эсеров, которое
за эту подпольную непримиримость получило это условное наименование
левого. Никакого идейного проявления тут опятьтаки
не было. Не было его и в том, что черепановская группа,
малочисленная и не располагавшая средствами, самими условиями
тогдашней подпольщины была приведена к контакту
с "анархистами-подпольщиками". М.А.Алданов указывает,
что другие анархистские группы относились к этой "насмешливо-отрицательно".
Они имели на это все основания. Лучшая,
наиболее "идейная" часть новых друзей Черепанова была связана
с Махно. Прочие были те "Петьки, Федьки, Васьки, Яшки",
о которых М.А.Алданов говорит, что "трудно, очень
трудно понять", кто же они все-таки были. Опять-таки, если
припомним быт и дух той эпохи, то и это понять, мне кажется,
не так трудно. Это были налетчики, уголовная вольница
революции, постоянно примазывавшиеся к анархистам на тот
случай, чтобы при поимке выдать себя за идейный, революционный,
а не просто уголовный элемент. Анархисты же их терпели
возле себя, потому что пользовались ими для мелких услуг
и для займов: оружием и деньгами. В конце концов Черепанов
очутился именно в том кругу, к которому и должен
был принадлежать, если не по социальному положению, то по
личным склонностям и по "революционной" деятельности —
без революционной идеологии.
Не хочу и не могу отрицать, что на допросах в ЧК он вел себя
с замечательным мужеством. В этом я глубоко согласен с
М.А.Алдановым. Вполне допускаю, что он и умер с такою же
храбростью, если действительно был казнен, а не умер от тифа.
Но ни то обстоятельство, что он пал от руки чекистов (с
которыми сам одно время находился в близком контакте),
ни само это мужество не должны создавать вокруг него ореола,
на который, к моему глубокому, искреннему сожалению,
он все-таки не имеет права. Один агент уголовного розыска,
лично расстреливавший налетчиков, мне рассказывал, что на
допросах и во время казней налетчики и вообще уголовные,
как общее правило, проявляют более внешнего мужества, нежели
идейные борцы с большевиками. Этому нетрудно поверить,
но в конечном счете убитые определяются тем, во имя
чего они погибли, а не как погибли.