Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

212 ЛАРИСА БОГОРАЗ
ДУШЕВНЫЕ МУКИ СЕКСОТА 213
открыты), что он писал в своих "отчетах" о дочери француз¬
ского атташе. Мы, вероятно, не узнаем, были ли Брегель и Кабо
единственными его жертвами — московская молва приписывает
ему и другие подобные подвиги, да нет здесь тебя с
твоей дотошностью и некому разобраться в этом. Более актуально
было бы понять, какая бабка ему ворожила, перенеся
тепленьким из среднеазиатской дыры преподавать западноберлинским
студентам. Ведь ему не пришлось предварительно
помаяться годы в мордовских лагерных бараках, ни даже в
отстойниках отказа. Нынче здесь — завтра там!
Ты рекомендуешь сочинение Хмельницкого как "потрясающее
свидетельство о человеческих взаимоотношениях". Еще
бы! — душевные муки сексота, отчаянье предателя, свидетельство
доносчика — да ведь это для журнала самородок!
Хорошо, если он не фальшивый.
Хмельницкий подробно, в деталях, дрожащим от обиды голосом
рассказывает, как он был "хладнокровно и бессовестно"
обманут другом, опорой в злосчастной судьбе, наперсником
— А.Д.Синявским. Синявский оказался не другом-блондином,
а сволочью: "неоткровенен со мной (с С.Г.Х), прячет
от меня какие-то очень важные стороны своей жизни". — Тото
хорош был бы Синявский, если бы не прятал!
Вот если бы Сергей Григорьевич рассказал, как он "ел и
пил" за столом Брегеля (и за столом Кабо), "обсуждая новости
литературы... и искусства", — а дома катал на них донос:
ронял ли он при этом скупую слезу? Как он вместе с Брегелем
топил в сортире "улики" — страницы дневников, а сам в
уме вел подсчет исписанным листкам: виделся ли ему в это
время серый зэковский налет на румяных щеках двадцатитрехлетнего
друга? Какие чувства испытывал, принимая изысканный
подарок от своей клиентки Элен Пельтье — неужели
не подмигнул сам себе? За какие части тела хватал себя, чтобы
не проболтаться лучшему другу Ю.Даниэлю, даже во сне в
его доме никогда не произнести имен Брегеля и Кабо? Как
снова и снова "был врагом, надевшим личину, самым гадким
видом врага".
Вот было бы потрясающее свидетельство!
А так — что? "Видок... с удивительной важностью толкует
о хорошем обществе, как будто вход в оное может быть ему
дозволен;... при сем случае пишет на своих врагов доносы,
обвиняет их в безнравственности и вольнодумстве и толкует
(не в шутку) о благородстве чувств и независимости мнений".
(А.С.Пушкин. "О записках Видока". Собр. соч., М.,
1976, т.6., стр. 58).
Остается обсудить еще один вопрос: что заставило С.Г.Хмельницкого
завопить из чрева китова: "Стукач, сексот С. в романе
Терца "Спокойной ночи" — это я! Речь идет именно обо
мне!"
Кто узнал бы в московском мальчике с неважными задатками,
в юноше С, заложившем друзей, — солидного преуспевающего
искусствоведа из Западного Берлина? Экс-друзья? И
так знают, и побольше того, что поведал Терц. У каждого из
нас довольно своих разнообразных воспоминаний.
Ты, Саша, считаешь, что Хмельницкого томила невысказанность,
неутоленное стремление быть услышанным. Но сам
Хмельницкий объясняет это дело иначе: "... А.Д. нарушил неписанный
закон... закон молчания о вещах, которые нас обоих
не совсем красили". Осмелился, загородившись славой,
рассекретить тайны мадридского двора! Ну, так стоит (или
приказано?), едва прикрыв дымовой завесой ритуальных покаяний
собственную репутацию, учинить явку с повинной в
такой форме: "Да, я был стукачом. Зато ваш недавний кумир,
один из двух героев "процесса, всколыхнувшего совесть
мира", А.Д.Синявский — тоже, мы оба, вместе, и даже он
главнее!"
А там пусть разбираются, у него ли украли, он ли украл,
что-то такое было. Кто их, этих Ивановых поймет.
А теперь, Саша, поговорим о странностях любви. Я не к тому,
что ты "сегодня с этим, а завтра с третьим", — каждый из
нас не скворец, чтобы твердить одну и ту же песню. Новые
песни придумала жизнь — какую же ты поешь?
Ты рекомендуешь к размышлению историю взаимоотношений
Синявского и Хмельницкого — Каина и Авеля наших дней
Не склонен ли ты считать простодушного и доверчивого в