Ссылка на файл в формате pdf - Вторая литература

74 МИХАИЛ ГОРОДИНСКИЙ
ГЕНЕРАЛ БАРХУДАРОВ И ДРУГИЕ 75
не как садиста, я тебя как человека прошу, хочешь летом ко
мне в Батуми? Приезжай, я тебе койку бесплатно, за рубль в
сутки, сдам, сейчас помолчи, кончай комментировать, не могу
тебя слушать". Пилюгин смотрел на сладко спящего Толенбаева
и вдруг краем глаза заметил, что рядом с их столиком
улыбается, и сгибается, и зовет руками обнаженная женщина.
Чтобы отогнать этот кошмар, Пилюгин сильно сморгнул. Но
женщина осталась. Итальянка в самом деле была не ахти,
так, по всем показателям примерно в четверть его жены Любаши.
Пилюгин не без гордости отметил, что никаких постыдных
желаний у него не возникло. Но бдительности не уменьшил.
Старший подался вперед и, уже не моргая, следил за Мамаладзе.
Мамаладзе, однако, сидел ровно, смотрел прямо и даже не
сопел. В общем, как итальяночка ни изгилялась, все было
тщетно: в этот решающий момент не дрогнул никто. Харьковчанин
— и тот не улыбнулся, не говоря уже о свежезамороженном
Бильдыеве. Женщина, между тем, не уходила, она
принимала разные позы, приглашала танцевать. Вдруг лицо ее
сделалось жалобным, тушь потекла, и она запричитала: "Финито
контракто! Финито контракто! Мужчина индифференто!
Абсолюто индифференто! О, мия импрессарио! Финито контракто!"
— "Ясное дело, — перевел воронежец, — волчьи законы!
У нас бы до пенсии стриптизила, никто б слова не сказал".
"Финито! Финито!" — кричала итальянка. Потом безнадежно
махнула рукой, приблизилась к столику и почему-то на русском
языке зашептала: "Детишек двое. Муж к другой ушел,
кобелина!" — "Какие красивые имена у них,— медленно произнес
харьковчанин, — кубелино..." Мамаладзе достал кошелек
и вытряхнул на стол всю валюту. Пилюгин тоже полез в
карман, где оставалось в аккурат теще на сомбреро и тестю
на ортопедические ботинки фирмы "Адидас".
Увидев деньги, возмущенная итальянка в такт музыке стала
рвать на себе волосы. "О, ма-ма мия! О ма-ма мия! — кричала
она, — неужели в этой задрипанной Европе не осталось
ни одного мужчины?" Все взоры устремились на старшего.
Старший крепко задумался, думал минут пять. Наконец он
сказал: "Вопрос серьезный, надо решать. Просто так эта итальянка
не отпустит. Какие будут предложения?" — "Я, — сказал
воронежец, — предлагаю кандидатуру Бильдыева, заодно и
оттает". Все поглядели на заиндевевшего Бильдыева. "Не годится,
— сказал старший, — надо пофигуристее. Ведь сейчас
обнажаться заставят". — "Тогда, — сказал воронежец, — есть
Мамаладзе". — "Спасибо, у меня самоотвод! — сказал Мамаладзе
и покраснел. — У меня на груди наискосок одно слово
написано, очень общенародное, даже собственному сыну пока
читать не даю". Обалдевшая итальянка обалдевшими глазами
смотрела на совещавшихся. "О, ма-ма мия!" — кричала
она. "Гражданка, вы лучше не мешайтесь, — строго сказал воронежец,
— мы не для кого-нибудь, мы для вас стараемся,
сейчас проголосуем, прения закончим, тогда уж вам дадим заключительное
слово. Есть до предела начитанный товарищ из
Харькова", — сказал воронежец. — "К сожалению, друзья, у
меня стенокардия, — сказал харьковчанин и печально положил
руку на сердце, — атероматозные изменения коронарных
сосудов, висцеральная форма. Короче говоря, у меня так много
лет эксудативный плеврит"» — "Ну, ты и морда! — сказал
воронежец, — вот почему-то у прямых людей болезни всегда
прямые: переломы конечностей, стригучий лишай, белая горячка...
Почему как интеллигенция — сразу авторемонтные
изменения сосудов?" Наступила мертвая тишина, и тут старший
поглядел на Пилюгина. Сколько себя помнил Николай
Пилюгин, нет-нет, да и приходил час, когда на него глядели
вот так: вдруг бережно, вдруг ласково: выручай, мол, дорогой
товарищ Пилюгин, спасай цех, спасай план, спасай отрасль,
спасай что-либо, ибо пробил час что-либо спасать. Ты,
Пилюгин, не из тех умников, что будут искать виноватых.
Пилюгину от чужих слов становилось неловко — он уже шел,
он уже спасал. "Давай, Николай Васильевич! — хорошо и очень
по-свойски сказал старший, — если что, мы тебя с тылу прикроем".
Под музыку Адриана Челентана Николай Пилюгин неторопливо
преодолел полутемный зал. Достигнув эстрады, он повернулся
к публике лицом и вежливо поклонился. Повесе-