«Время и мы». № 38. 1979. EBook 2010 - Вторая литература

124 НАТАЛИЯ БЕЛИНКОВАВ ДОМЕ С РОЗОВЫМИ СТЕКЛАМИ 125Русь, не ездите вы в Суздаль, не рвитесь в Углич, не сыпьте в Переяславль-Залесскийи не прите в Загорск. А сходите вы на старое московскоекладбище, где по сю пору усердно исправляются богослужения".(Цитата сильно сокращена — Н.Б.)Умирание — главная тема воспоминаний о детстве и свидетельствоо настоящем времени в последней книге АллыКторовой."А вокруг по-старому могилы млели гелиотропами, на языкецветов означающими признание в любви. В гуще деревьев было попрежнемутихо, в лапчатых кронах шел знакомый дремотный шепоток...и мы с Флоркой вспоминали, балдея от запаха и разноцветья,как в детстве мы обирали сучки и ветки, увешанные леснымитрофеями — желудями".Тут, сидя на разрушенных плитах вместе с бывшимичленами "Крапивного отряда", когда-то награжденногомедалью из рук самого Калинина, начинаешь понимать,что сентиментальная нота в описании детства — не пустойностальгический звук. Детский труд по собиранию желудейи крапивы был осмыслен попыткой сохранения жизней, нев пример бессмысленному уничтожению, творящемуся дажена кладбище.Сравнение прошлой Руси с современной Россией у АллыКторовой также не в пользу последней. Это особенно хорошовидно на сравнении старых ревнителей театральногоискусства со "свитерными" героями современности.Ловкачи — а не таланты.Наглецы — а не интерпретаторы.Искатели новшеств — а не новых путей.Трюкачи — а не авангардисты.Профаны — а не разрушители старых схем.Натренированному бывшему советскому читателю легкопревратить подобный прямой выпад в метафору, таксказать, распространить часть на целое, из области театраперекинуть его на другие области литературы и искусстваи успокоиться на этом.Но вот в чем фокус. Ее инвектива обращена не к сервильнойлитературе, обслуживающей идеологические потребностиправящего класса, а к нам, диссидентам, представителям,писателям, председателям.Стилистика этого отрывка не характерна для Аллы Кторовой.Возможно, что здесь звучит голос Виктории Шандор.А цитирую я его для того, чтобы показать отличие авторскойпозиции от типично русской.Особенность русской литературы всегда состояла в том,что русский писатель от Толстого до Дудинцева стоит наддействительностью. Он знает цену и Онегину, и Угрюм-Бурчееву,он отмщает Карениной, он указует на Акакия Акакиевича(который вопрошает своим именем: "А как, а какжить-то?"), он провидит бесов революции, он находит высшийсмысл в поступи двенадцати, он заботится о продвижениирационализаторских предложений в жизнь, он раскрываеттайны беззакония на островах ГУЛага.Современные диссиденты, эмигранты, репатрианты продолжают,правда, на другом уровне, эту традицию в своихпроизведениях, выступлениях и поведении. Мы все беремна себя право решать, как не надо делать, поскольку навопрос "Что делать?" до сих пор не ответила сама жизнь.У нас нет литературы для литературы. Наша литературасуществует для политики. Творческую мощь Гончароваили Достоевского это умножало. В других случаях произведение,самое благородное, становилось преходящей ценностью,значение его улетучивалось со скоростью впечатленияот очередной газетной статьи.Прочитайте сейчас многие вещи, которые потрясали насво время начинающейся "оттепели". (Отсюда, конечно,не следует делать вывод, что они не должны были быть.И, конечно, это не значит, что перед могилой неизвестногосолдата не надо склоняться из-за того, что он не был генералом.)Вслед за политическими, моральными, философскимитемами нашего искусства, как тоненькая скрипочка вследза оркестром в симфониях Шостаковича, плывет мелодиячистого искусства. Некоторые решаются писать о незначительныхвещах, о челке, чашке, какао, глухом звуке сорвавшегосяс дерева плода. Наши власти особенно ожесточенноборолись именно с этим, с виду кажущимся наиболее