«Время и мы». № 38. 1979. EBook 2010 - Вторая литература

172 B.C. ЯНОВСКИЙПОЛЯ ЕЛИСЕЙСКИЕ 173Полагаю, что Серафима Павловна ответственна в значительноймере за ханжество, лицемерие и попрошайничествоАлексея Михайловича. В их доме никогда ничем, кажется,не поступились для блага ближнего; а к себе Ремизов постояннотребовал евангельской любви.Жилось им, разумеется, худо, но я встречал нищих и дажебездомных, которые ухитрялись изредка помогать другим.В доме Ремизова старались каждого посетителя немедленноиспользовать: хоть шерсти клок. Переводчик? Пускай даромпереводит. Сотрудник "Последних Новостей"? Пусть поговоритс Павлом Николаевичем, объяснит, что Ремизова малопечатают. Богатый купец?.. Пожалуй, купит книгу, рукопись,картинку. Энергичный человек? Будет продавать билеты навечер чтения. Молодежь, поэты? Помогут найти новую квартируи перевезут мебель. Доктор Унковский? Должен поправитьстарую, прогнившую резинку от клизмы: для этого пригодитсяименно доктор, хе-хе-хе. Кельберин? Передаст Оцупу,что тот приснился Алексею Михайловичу (и все обстоятельства,предшествующие этому событию).Ибо у Ремизова выработалась неприятная, на границе сшантажом, практика: видеть разных важных персон — во сне!Причем, он мог управлять этими грезами: одни являлись влестной для них обстановке, а другие — в унизительной. И Ремизовопубликовывал эти сны с комментариями.Так что Ходасевич даже раз был вынужден написать Ремизову:— Отныне я вам запрещаю видеть меня во сне! — и это, кажется,помогло.Ремизов с детства по многим социальным и психологическимпричинам почувствовал свою одинокую беспомощность,пожалуй, ничтожность. И оценил значение организации, общества,союза. Присоединиться одним из равных или последнихк чужому объединению ему казалось невыгодным... Он придумалсобственную "обезьянью" ложу, магистром которойназначил себя; а приятным людям выдавал соответствующиеграмоты. Это, конечно, была игра, но, как все в этом доме, —двусмысленная игра!Гость, усаживающийся за чайным столом у Ремизовых,сразу начинал задыхаться от какого-то томительного чувства...Алексей Михайлович своим московско-суздальскимговором, тихим, но таким внятным и четким, точно он чеканилртом добротную монету, сообщал замысловатую историю,из которой можно было догадаться, что его опять обидели,обошли, подвели.Само собою подразумевалось, что все благородные и умныелюди только и ждут случая, чтобы вступиться за Ремизова.Предполагалось, что весь мир в заговоре против хозяина,а мы, теперь собравшись, обсуждаем меры противодействиясилам тьмы и зла. Невольно каждый начинал себя чувствоватьзаговорщиком, что и создавало удушливую атмосферулжеклассической драмы.Алексею Михайловичу совсем не жилось хуже, чем другимписателям его поколения. Он занимался исключительно своимлюбимым делом и жил в оплаченной, правда, с опозданием,квартире, с кухней и ванной.Писал он много, очень много, так как редко выходил издому и, по слабости зрения, читал все меньше и меньше.Думаю, что после него осталось больше сотни ненапечатанныхкнижек: пересказов былин, снов, дневников и повестей. Нои издавал Ремизов изрядно: во всяком случае, не меньшеЗайцева или Шмелева. Так что опять-таки его беда являласьчастью общей эмигрантской болезни.Иногда при мне он заканчивал какую-нибудь запись, близорукопереписывая ее в последний раз: тщательно выводякаждую букву отдельно... Это действовало на случайногосвидетеля, заражая его энергией мастерства. Полуслепой,плотный карлик, припавший выпуклой грудью к доске стола,строчит: дьячок московского приказа, быстро, быстропишет, выговаривая губами отдельные слоги.Уходя от него после такого урока, хотелось немедленносесть за рукопись и вот так смачно "ощупывая" ртом всякуюбукву, пропустить текст через сито ремесленного искусства.Он учил нас обращать внимание не только на слова, но и наслоги или буквы, учитывая соотношение гласных и соглас-