«Время и мы». № 38. 1979. EBook 2010 - Вторая литература

174 B.C. ЯНОВСКИЙПОЛЯ ЕЛИСЕЙСКИЕ 175ных, шипящих, избегая жутких русских причастий, вроде:кажущийся, чертыхающийся, являющийся и т.д. и т.д...— Я видел ваш почерк, — весело, на ходу, занятый болееважными гостями, бросал мне Ремизов при первом визите. —Надо выписывать каждую букву отдельно, в этом секретхорошего письма.О "Воспоминаниях" Бунина часто отзывались с возмущением...В самом деле, ни к одному из своих современниковон не отнесся с участием (одно исключение, кажется, Эртель).Но то же самое проделывал и Ремизов: всех разносил, ругали порицал. С той разницей, конечно, что был он типичнымнеудачником, без Нобелевских медалей, и ему должно прощатьизвестную долю завистливой горечи.Все писатели, разумеется, не знают русского языка и берутсяне за свое дело... Особенно доставалось тем, комухоть немного везло, — Бунину, Сирину. Ремизов хватал очереднуюкнижку "Современных записок", где тогда без перебоя,из номера в номер печатался Сирин, и,читая вслух старательноподчеркнутую фразу, например, "От стихов она требовалаямщик-не-гони-лошадиного"... возмущенно жаловался:— Вот давно избитое выражение "цыганщина", "романс" онзаменяет строкой из пошлой песни и думает, что состряпалнечто новое! А все потому, что берутся не за свое дело.В его злобном отношении к Бунину чувствовалось нечтоклассовое, сословное. Даже когда Осоргину, благоговевшемуперед Ремизовым, привалило счастье и он сорвал десятоктысяч долларов в Америке, Алексей Михайлович немедленнообиделся...В этих рейдах против врагов Серафима Павловна его молчаливоподдерживала. Вся она расплылась от волн жира...Без шеи, лицо, пожалуй, сохранило черты былой миловидности...детский, маленький носик.Несмотря на свою ужасную болезнь, сущность которойзаключалась в том, что она все превращала в жиры и откладывалаих, или, может быть, по причине болезни, Серафима Павловнабеспрерывно что-то жевала. Она ежедневно проводиланесколько часов в магазине, помогая у кассы и уничтожаягору изюму, пастилы, орехов.Популярность у молодежи льстила Ремизову; на этой картеон удачно обошел Бунина. Одно время за его воскреснымчаем собиралось человек тридцать новых литераторов. Нопродолжалось такое оживление не долго. Уход молодежиоставил еще одну язву в обиженном сердце.16У Ремизова я познакомился с Замятиным после его приездав Париж. Впечатление осталось: крепкий, целеустремленныйремесленник.Покинув СССР, Замятин, однако, вел себя с примернойосторожностью, не желая или не умея порвать с потустороннейвластью. От него ждали пламенных слов, смелых обличений— обвинительного Акта... Чего-то среднего между Золя иВиктором Гюго. А он читал на вечерах свою "Блоху" (из Лескова)и сочинял сценарии для "русских" фильмов во Франции:"Le Batelliers de Volga". Он рассказывал о московскихписателях. О Шолохове сообщил, что во втором томе "ТихогоДона" автор, по-видимому, использовал чужой дневник. Твердопомню, что речь шла только о втором томе и отнюдь не о"Тихом Доне" в целом.Тогда еще были живы многие писатели, замученные ОтцомНародов (увы, только ли Отцом), Мандельштам, Бабель,Зощенко, Пильняк... Замятин догадывался о ждущей ихсудьбе, но этой темы он не касался. Знаю, что он дорожилуспехом "Блохи" в Москве и все еще получал оттуда деньги.Над его письменным столом в Пасси висел большой советскийплакат "Блохи". И своего "Обвиняю" или "Проклинаю"он так и не произнес.Клеймить его грешно: так вели себя и другие сочинители,попадавшие проездом в Париж: Бабель, Киршон, Пастернак,Федин, В.Иванов.В русской классической литературе есть разные образцывысоких подвижников: старец Зосима, Платон Каратаев,Алеша Карамазов... Это святой жизни личности, но понятияо чести они не имеют! Ибо над западной, католической