От Камбоджи до Камчатки оставляем отпечатки

возрасты по плечу. Кто-то, может, осудит: «Им о душе пора думать,
они сосредоточили внимание на низменных страстях организма».
Дескать, внуки у каждого за спиной, они любовь развели как ни в
чём не бывало. Седые оба, а туда же - объятья подавай.
Что на это скажешь?
Дед Петро ничего не говорил. И не задумывался. Не сдерживал
даже тот щекотливый факт, что пионерка жила в одном доме с племянницей
жены Настасьи. Самоуверенно считал: он-то, старый разведчик,
имеющий добрую сотню ходок в тыл врага, за линию семейного
фронта тоже незаметно будет гонять.
Родственники не фашисты, быстро доложили Настасье о вылазках
в запретную зону.
«Ах ты, старый кобелина! - сказала жена. - Ах ты, чучело! Всё
ему по бабам прыг-скок. Подхватишь СПИД, и руки отнимут. Я тебя
по больницам таскать не буду. И так от стыда сгореть можно: старый
хрыч на тайные свиданки бегает!»
Ничего принципиально нового в этом монологе не было. Кроме
одной детали - вслух не произносился. Настасья виду не подала, что
располагает достоверной информацией о подлой измене. Вела себя,
будто знать не знала и ведать не ведала. Внешне. Внутренне разработала
план коварнейшей антипионерской операции.
Однажды как бы невзначай («невзначай» ловила несколько
дней) столкнулась с пионеркой.
- Неужто Тоня? - сделала удивлённое лицо.
- Да, - непонимающе сказала пионерка.
- А я - Настя. Ну, госпиталь помнишь? Томилина Настя, а теперь
Рыбась.
«Сейчас вцепится в волосы», - испугалась скандала пионерка.
Сжалась обречённо. А потом видит, Настя ничегошеньки о романе
почти боевых товарищей не знает. Щебечет себе беззаботно на всякие
темы.
«Пронесло», - подумала пионерка и невинным тоном спрашивает:
- Как там Петро, разведчик наш? Раз в парке на День Победы
видела его, выступал с трибуны.
- А чё ему сделается? Бегает, воюет. Правда, в последнее время
заскоки начались с крышей, - покрутила Настя пальцем у виска. -
Чудит.