Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

146 ТОЛСТО Й В П О С Л ЕД Н И Е Д Е С Я Т И Л Е Т И Е Ж И ЗН И
чался христианской кротостью и смирением (см., например, запись о том, что Л. Н.
стал «допускать» мысль о «смуте» «даже в деревнях» — 10 сентября 1906 г.). Умиление
«святой Русью» сменяется надеждами на что-то новое, «что-то такое важное, что мы
теперь и представить себе не можем»; Толстой прислушивается к тем подземным ключам,
благодаря которым, по его же признанию, только и сохранилась еще жизнь в России
(запись от 18 ноября 1908 г.). Размышление над'формами революционного
протеста («пожалуй, правда, что до революции далеко. Во всяком случае другие
пути для этого нужны») нередко переходит в откровенное недовольство революционным
«насилием», революционными м ет одами борьбы (цель же революции как уничтожение
всех «форм жизни», основанных на насилии, была близка и понятна Толстому).
И вместе с тем возникают ростки совсем иного отношения, иного восприятия революционного
пути борьбы, и для самого Толстого они были радостны: «Ах, как хорошо,
как все хорошо,— записывает Сухотин слова Толстого, — все это страдание, эта кровь,
все это ведь роды, мучительные роды...». Очень интересны выводы, которые Сухотин
делает из этого разговора: «... Л. Н. видит дальше меня. И видит, что после всех этих
ужасов второго плана наступит такое хорошее, великое, сильное, которое заставит
забыть эти мучительные роды, которыми мы только еще начинаем мучиться. Я поймал
где-то на ходу Л. Н. и высказал ему эту мысль, которая ему, кажется, очень понравилась»
(запись от 24 июня 1906 г.).
В процессе этих поисков и раздумий Толстой нередко находил решения случайные,
не оставлявшие в его сознании следа, раздраженно высказывал суждения, которым не
придавал впоследствии особого значения, но были и такие положения, к которым Толстой
не только возвращался (интересно сопоставить в связи с этим приведенную выше
запись, например, с письмом Толстого к Черткову от 4 ноября 1905 г.: «все-таки это
роды, это подъем общественного сознания на высшую ступень»), но и отмечал, что они
приносят ему удовлетворение (например, заключение той же записи Сухотина от
24 июня 1906 г.: «Как мы хорошо сейчас поговорили с М. С. Польстил он мне, это
правда, а все-таки хорошо»).
Используя дневник Сухотина как источник сведений о взглядах Толстого, необходимо
учитывать следующее обстоятельство. Опасаясь, что, составляя биографические
труды о Толстом, его единомышленники (Бирюков и особенно Чертков) опустят моменты
«поправения» Толстого, которые Сухотин связывал с периодами уменьшения влияния
на него Черткова, опасаясь создания «легенд» о Толстом, Сухотин особое внимание
уделял этим «поправениям» Толстого (т. е. наиболее слабым сторонам его взглядов),
выводимым иногда из единичных, случайных высказываний писателя. Разумеется, это
происходило потому, что, несмотря на отдельные проявления фронды, Сухотин сам
был человеком правых, консервативных взглядов.
Сухотин был свидетелем встреч Толстого с Горьким в Гаспре в 1901—1902 гг. (некоторые
даты этих встреч не были ранее известны). Многое в Горьком было непонятно
и чуждо Сухотину, но всякий раз он как будто забывает об этом, с большим интересом
слушает Горького, бывает у него в Олеизе. Некоторые из этих встреч описаны Сухотиным
подробно, и описания содержат интересный материал: рассказ Толстого о декабристе
С. Г. Волконском (устанавливается более ранняя Дата знакомства с ним и в связи
с этим, возможно, более раннее возникновение замысла романа «Декабристы»),
отзыв об «Истории одного преступления» Горького, дающий новый комментарий к рассказу.
Здесь же выясняется и такой неизвестный в биографии Толстого факт: судя по
тому, что он говорил Горькому, Толстой встречался с известным революционером
Г. А. Лопатиным, который рассказывал ему о себе, о своем пребывании в одиночном заключении.
А это в свою очередь дает материал для творческой истории повести Толстого
«Божеское и человеческое» (см. главу из этой повести — Меженецкий в тюрьме,
в одиночной камере).
Основываясь на своих многолетних наблюдениях, Сухотин ставит вопрос о характере
взаимоотношений Толстого с Чертковым, о характере влияния Черткова. Правда,
в оценках Сухотина здесь пемало субъективного, идущего от личной неприязни Сухотина
к Черткову, но сообщаемые им факты, часто неизвестные, представляют несомненный
интерес: например, некоторые подробности писания предисловия Толстого к