Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

206 ТОЛСТОЙ В П О С Л ЕД Н ЕЕ Д Е С Я Т И Л Е Т И Е Ж И ЗН И
удивляюсь,—говорил он мне,—характерной способности женщин перепрыгивать
безо всякой логической связи с одного предмета на другой. Вот сейчас
вслушивался в их разговор и едва мог удержаться от смеха. Сидели
вчетвером: Соня, сестра Машенька, Таня, Лизанька. Поднимали вопросы
первостепенной важности: то говорили о бессмертии души, то о
боге, то о смертных казнях; все кричали, перебивали, не слушали друг
друга, и вдруг в разговор кто-нибудь из них вставит ни к селу, ни к городу
свое мнение о новомодном рединготе; тут все кидаются на редингот страстно,
серьезно; при этом каждая имеет свое определенное горячо отстаиваемое
мнение; потом, не успеешь хорошо вслушаться, опять идет разговор
о чем-либо отвлеченном. А вот на днях они меня так рассмешили, что
я едва успел уйти, чтобы скрыть свой смех. Говорили Соня, сестра Машенька,
Лизанька. Нёсли удивительный вздор. В стороне сидела Юлия
Ивановна и молчала. Я только что подумал, как умно поступает Юлия
Ивановна, что рта не открывает, как слышу она при каком-то споре о
висмуте и говорит: „А я никогда висмута не принимала". Я вынул свою
записную книжечку и эти слова для памяти записал. При случае куданибудь
их вставлю. К чему она это сказала? Кому это интересно знать?
К чему женщины тратят свои слова на выражение ни к чему не нужных и
никому не интересных мыслей? Нет, право, всем женщинам следовало бы
быть либо дурочками Парашами, либо Верами Фигнер: середина им недоступна».
В другой раз подошел ко мне Л . Н. и говорит: «Вот вы всё тут собираете
обо мне разные пустяки и будете их печатать; иные и биографии
мои пытаются писать. А я вам вот что скажу: все биографии будут
неверны и однобоки, пока биографы не возьмутся за самое существенное
в моей юности, за то, что оказало громадное влияние на всю мою дальнейшую
жизнь, я говорю о моих отношениях с женщинами. А это, конечно,
в самом главном останется для биографов неизвестным, да, по
правде сказать, и писать не все удобно. Конечно, со времени женитьбы
я не имел с посторонними женщинами плотских сношений и не предавался
разврату».— «Но ведь вопрос о разврате,— заметил я ,— всегда возможен
даже в примерной, на вид семейной жизни. Ведь и отношения с женой могут
носить в себе характер большего или меньшего разврата». — «Конечно,
конечно,— перебил меня Л . Н ., — те или иные плотские отношения с женой
имеют огромное значение во внутренней жизни каждого человека»
Из записок С. А. запомнил два метких замечания Л. Н. Говоря
о сыне Илье, он сказал: «Постоянные шуточки Ильи мне не нравятся:
это приправа к тому, чего нет». Говоря о самоубийстве, он выразился так:
«Покушение на самоубийство — это попытка проснуться».
22 августа. Сегодня ночью приехали в Ясную М. Стахович, Таня и я.
Стахович заезжал к нам в Кочеты, где пробыл один день, затем мы отправились
вместе в Ясную, а отсюда Стахович и я собираемся ехать к Хомякову.
Сегодня день рождения С. А. Гостей мало. Л . Н. все еще в постели
от закупорки вены на ноге. Имеет вид весьма больной. Напоминает
мне самого себя в Гаспре во время болезни. Такой же слабый и куда-то
вдаль уходящий взгляд, который так прекрасно схвачен и запечатлен
на портрете, сделанном Ю. И. Игумновой (находится у Саши). Когда я
вошел к нему, он произнес слабым голосом: «Вот, кажется, еще раз получил
отсрочку». Посидел я с ним и вынес очень приятное впечатление от
его ровного* мирного и мягкого настроения. Но только исходный пункт этой
благожелательности, возможно, что следует искать не исключительно
в его чувстве любви к окружающим людям, а скорее в постепенно увеличивающемся
равнодушии куда-то уходящего человека, занятого своими
сокровенными помыслами, в равнодушии к тем интересам, которыми