Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

И З Д Н Е В Н И К А М. С. СУ Х О ТИ Н А 183
но от внимательного наблюдателя не может ускользнуть глухое брожение.
«До нас ряд еще не дошел»,— сказал мне один мужик, и нельзя не понять,
что это единственная причина, почему мужик пока спокоен. А как только
«ряд дойдет», так поднимутся таинственные, как всегда непонятные, наши
соседи крестьяне < ...) Л. Н. все не верит ни что так уже совершается,
ни что так еще в больших размерах будет совершаться, не верит, полагаясь
на какие-то особые духовные качества русского мужика. Но почему же
тульский мужик окажется стоящим выше в нравственном отношении
какого-нибудь тамбовского или саратовского?
Ясная Поляна. 6 декабря. Здесь чувствуешь себя как-то бодрее. Народу
больше, газеты и письма, хотя с грехом пополам, а доходят, приезжают
разные интересные люди, а также Тула близко, т. е. все-таки коекакие
власти, кое-какие войска и грозные для ошалелых мужицких голов
казаки.
Л. Н. продолжает говорить, что все очень хорошо, что никаких
погромов нет, что они во всяком случае раздуты. Но вчерашний приезд
из Тамбовской губ. Андрюши сбил и его из принятой им позиции. Андрюша
в имении у Болдыревых видел, как казаки драли повинившихся
мужиков нагайками ( ...)
8 декабря. ( ...) Л . Н. все продолжает твердить, что «право, все очень
хорошо, волноваться не из чего, человек должен жить своим внутренним
миром, никакая революция ничего от тебя отнять не может, так как жизнь
твоя и без того скоро будет отнята, а страдать на земле и помимо революции
удел человека» и т. п. Но все это им говорится как-то слабее,
неувереннее, все менее убежденно, чем прежде.
1906
(7 —21 мая. Петербург.) ( ...) Когда я недавно уезжал из Ясной, я зашел
утром проститься со Л. Н. Накануне он получил в подарок от приехавшей
из-за границы дочери Маши желтые кожаные сандалии, вроде
тех, какие носят францисканцы в Италии. Эти сандалии измышлены
кем-то с гигиенической целью (ноги не потеют), и Л. Н.
очень ими восхищался. Когда я зашел к нему утром, он еще
был в одпом белье, но на ногах уже были надеты сандалии, на
которые он любовался с каким-то детским восторгом. Я позавидовал
несокрушимой юности этого человека, этой его возбудимости к гневу,
негодованию, любви, радости, восторгу. Но я невольно уклонился в сторону,
так как я хотел записать совсем иное. Я хотел записать прорицание
Л . Н. относительно настоящего исторического момента, прорицание, которое
весьма правдоподобно. Нежно простившись со мной, Л. Н. прибавил:
«Вот еще, милый мой, что мне вам хотелось сказать. Очень естественно,
что вы, сидя теперь в Петербурге, сидя в парламенте, чувствуете,
что вы центр всего совершающегося, и невольно вам представляется,
что все, что творится вокруг вас, очень серьезно, очень значительно,
что вы переживаете момент громадной исторической важности. Но я не
совсем так на это гляжу. Я думаю, что действительно начинается какая-то
новая историческая драма. Но эта драма будет состоять из нескольких актов,
и теперешний первый акт впоследствии окажется самым бледным, самым
незначительным актом, который стушуется перед теми тремя-четырьмя
актами, которые вступят в историю и произведут что-то такое
важное, что мы теперь и представить себе не можем. И вот тогда созыв и
работа этой Думы получат надлежащее освещение, и освещение будет
иное, чем теперь» ( ...)