Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

60 ЗА П И С КИ И . М. И В А К И Н А
сказал, что то же и он слышал, что и Мышкина 95 точно так же подобными
мерами довели до того, что тот, кажется, кого-то прибил < ...)
22—23 июля. Княгиня Урусова уехала, а Л. Н. нездоров, выходил
в залу в вязаной фуфайке, суконных брюках, чего прежде за ним не водилось.
К вечеру ему, по-видимому, стало лучше. Когда мы пришли наверх
пить чай, он что-то говорил о десятичной системе, а потом, не помню
почему, перешел к русской грамматике. Согласился со мной, что мышь
и мужского и женского рода, а занавес и занавесь два различных слова:
занавес в театре (занавес взвился), а Пушкин будто бы написал ошибочно
занавесь взвилась (но где?); занавесь — занавеска.
Дамы заговорили об уехавшей княгине Урусовой. Л. Н. сказал, что
от нее осталась нехорошая отрыжка в смысле воспоминания. Она будто
бы женщина развращенная, хотя по природе хорошая, на деле добрая,
отличная мать: дочери ее до сих пор остались детьми в смысле полной
чистоты и невинности. Но парижская жизнь наложила на нее печать, а
все стремления парижской жизни клонятся к тому, чтобы все, что есть мерзкого
в человеке, нарядить в костюм хороших слов и выдать за что-то
хорошее. Она тип замечательный, тип умной, энергичной женщины, очень
хорошей по природе, но развращенной теми ужасными условиями, в которых
она жила.
— Я видел,— заметил Л. Н. — в первый день за обедом, когда пришел
Илюша, как она на него взглянула — я это знаю отлично! И с этого
времени она мне стала противна. И — главное — после сама же сказала
мне: «Какой у вас молодец Илюша!»
Со стороны дам пошли затем словечки вроде упоминания о графине
Потоцкой, знакомой княгини Урусовой, которая живет тоже в Париже,
с легким намеком на лесбийские игры.
24 июля. После обеда ходил в Козловку, заплутался в лесу и пришел
домой, когда уже стемнело.
Лев Николаевич, окруженный барышнями,, читал в зале корректуры
вслух — статью по народному образованию.
— Справедливо, прекрасно! — сказал он, кончив читать,— нет, в
самом деле, какая возможна программа? И кто составляет программы?
В училище или в университете назначают столько-то часов, положим, истории...
И выходит бог знает что. А делается это с целью не образовательной,
а иной — вот как латинский язык: чтобы отвлечь от нигилизма.
— Благодарствуйте, Лев Николаевич,— говорил Л. Н ., кланяясь
другому, воображаемому Л. Н .,— справедливо вы написали, хорошо!..
За чаем Л. Н. высказывал те же мысли, какие есть в его статьях по образованию.
У магометан, евреев, в средние века в Западной Европе, в
былое время у нас («Домострой») образование имело цель религиозную,
можно было сказать, для чего оно, и стало быть имело право существовать.
А теперь — какая цель образования? Никакой. Один говорит об
образовании, что хорошо классическое, другой— реальное. Страхов очень
умно писал, что развивает ум главным образом реальное.
— Я пришел к К аткову,— говорил Л. Н .,— они там построили Лицей,
спросил их о древних языках, и они мне дельного не сказали решительно
ничего. Нынешнее образование — мода, как, например, шляпа —
цилиндр, серьезных основ оно не имеет. Зачем насиловать ребенка в том,
к чему он неспособен? Это все равно, что, например, ему вместо определенной
свойственной ему пищи давать разные вещи — хлеб, свечку...
Именно это-то и происходит в нашем образовании. Ребенок сам непосредственным
чутьем знает, что ему нужно, и к тому и стремится. Формализм
нынешних гимназий на душу учащихся действует убийственно. Я помню,
когда я писал статью для «Ясной Поляны», в Туле был директор гимназии