Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

2 6 0 Д О Ч Ь ТОЛСТОГО О Б ЕГО У Х О Д Е И СМ ЕРТИ
она сестре.— Все новенькое, что ни день. Встает в 7 часов — темно.
Качает на весь дом воду, везет огромную кадку на салазках, пилит
длинные дрова и колет, и складывает в сажени. Белый хлеб не ест, никуда
решительно не ходит» 61.
Так и жили они в тягостном напряжении, каждый сам по себе, не вмешиваясь
в жизнь другого, чувствуя, однако, что связи, скрепленные
двадцатилетней любовью, продолжают существовать. Бесконечные разговоры
и длительные споры, возникавшие между ними, не приводили ни
к каким результатам, кроме обоюдных ран. Летом 1884 г. между родителями
произошло несколько тяжелых сцен. В ночь с 17 на 18 июня отец,
взяв на плечи сумку, покинул дом.
До сих пор вижу, как он удаляется по березовой аллее. И вижу мать,
сидящую под деревьями у дома. Ее лицо искажено страданием. Широко
раскрытыми глазами, мрачным, безжизненным взглядом смотрит она
перед собою. Она должна была родить и уже чувствовала первые схватки.
Было за полночь. Мой брат Илья пришел и бережно отвел ее до постели
в ее комнату. К утру родилась сестра Александра.
В ту ночь отец не ушел далеко. Он знал, что жена должна родить,—
родить его ребенка. Охваченный жалостью к ней, он вернулся. Но положение
оставалось настолько натянутым, что дольше так не могло продолжаться.
Развязка наступила после решительного объяснения, в котором супруги
высказали друг другу свои взаимные обиды, вскрыли, что составляло
муку их повседневной жизни. Это произошло в декабре того же года. Терпение
отца, видимо, истощилось. Чаша переполнилась. Он не смог сдержаться,
вся его терпимость и мягкость были смыты безудержной волной
негодования.
С перекошенным от боли лицом он пришел к жене и без всяких предисловий
объявил, что уходит из дому. Вот отрывок из письма моей матери
к сестре, в котором описывается случившееся: «Левочка пришел в крайне
нервное, мрачное настроение. Сижу я раз, пишу, входит, я смотрю —
лицо страшное. До тех пор жили прекрасно, ни одного слова неприятного
не было сказано, ну ровно, ровно ничего.
— Я пришел сказать тебе, что хочу с тобой разводиться, жить так
не могу, уеду в Париж или Америку.
Понимаешь, Таня, если бы мне на голову весь дом обрушился, я бы
так не удивилась. Я спрашиваю удивленно:
— Что случилось?
— Ничего, но если на воз накладывать все больше и больше, лошадь
станет и больше не везет.
Что накладывалось — неизвестно. Но начался крик, упреки,
грубые слова, все хуже, хуже, я наконец терпела, терпела, не
отвечала почти ничего, вижу — человек сумасшедший, а когда он сказал
мне: „Где ты, там воздух зар аж ен и я велела принести сундук и стала
укладываться, хотела ехать хоть к вам на несколько дней. Прибежали
дети, рев < ...) Стал умолять „останься". Я осталась, но вдруг начались
истерические рыдания, ужас просто.
Подумай только: Левочка — и всего трясет и дергает от рыданий. Тут
мне стало жаль его; детей четверо: Таня, И лья, Л еля, Маша ревут на крик,
на меня нашел столбняк; ни говорить, ни плакать, все хотелось вздор
говорить, и я боюсь этого и молчу, молчу три часа, хоть убей — говорить
не могу.
Так и кончилось, но тоска, горе, разрыв, болезненное состояние, отчужденность,—
все это во мне осталось. Понимаешь, я часто до безумия
спрашиваю себя: ну теперь за что же? Я из дома ни шагу не делаю, работаю
с изданием до 3-х часов ночи, тиха, всех так любила и помнила все
это время, как никогда, и за что» 6®.