Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

ЗА П И С К И И . М. И В А К И Н А 79
Ге подтвердил.
Наконец, ко всеобщему удовольствию, повесть Успенского кончилась.
Пошли садиться за чай.
— Что значит, когда человеку нечего сказать путного,— сказал
Л. Н .— Все осудили без исключения. А ведь нельзя сказать, чтобы Глеб
Успенский не умел писать, техника у него громадная. Я бы предложил
прочесть рассказ Хмелевой «Кружевница» 162. У Хмелевой нет почти
никакой техники, мало уменья писать, она никогда до сих пор и не писала,
но если сравнить с этой вещью Глеба Успенского, это как небо от
земли!
Стали читать. Кое-что хорошо, но длинно; в одном месте, где злая
ключница преследует Машу, клевещет на нее, наконец, заставляет барыню
выгнать ее из дому, а потом отдать за мужика, известного всей деревне
за пьяницу, меня тронуло. В общем было скучно, но все же лучше повести
Глеба Успенского. После чтения я разговорился с Ге-отцом.
— Какой это силач! — сказал он про Л . Н .— Он вчера мне читал свой
рассказ «Три старика» 163 — удивительная вещь! Я и приехал-то затем,
чтобы повидаться с ним, а то ведь почти постоянно живу у себя в имении
в Черниговской губернии.
Он повел меня в кабинет Л . Н ., где он жил.
— Пойдемте, я вам покажу свои эскизы к «Чем люди живы» 1Ы.
— Куда вы? — спросил Л. Н.
— Вот хочу ему показать свои рисунки.
— Да, да, ему надо показать. Пойдемте все вместе.
В кабинете Л. Н. стоял мольберт, на нем были рисунки к рассказу, по
стене над диваном тоже; На первом рисунке — ангел в тот момент, когда
он не хочет взять душу у родительницы; на втором — ангел, стремглав
летящий с неба на землю, на третьем — сцена у часовни. Всего было девять
рисунков.
— Я целый год занимаюсь этим,— сказал Ге.— Долго обдумывал
и думаю, что это к делу идет. Важно уловить надлежащий момент в рассказе.
Вот мне вчера пришел в голову еще эскиз, который, по-моему,
нужен. Это — сцена, когда мужики собрались на сходку, толкуют, что
делать с ребятами, и ничего не выходит, а баба взяла обоих малюток и
дает им грудь.
Я согласился, что это удачно.
— Когда я увидал работу Н иколая Николаевича,— сказал Л . Н .,—
для меня ожила и моя-то собственная работа, я ее как будто сызнова стал
переживать. Я не знаю, куда девать музыку, но это,— он указал на рисунки,—
это необходимое дополнение к рассказу вообще. Писатель что-то
создает, но картины-то собственно еще нет, есть только ее 'возможность,
и вот эту-то возможность художник осуществляет на самом деле. Вот и
Ге (он в это время вышел зачем-то из кабинета) рисует «Тайную вечерю»
165, и у него есть собственный текст, который дает мысль и характер
картине. У него и к этим эскизам есть свой текст. Вот смотрите
(эскиз — ангел в сиянии, его окружают люди), какой смысл этого рисунка:
если бы это было какое-нибудь греческое божество, то надо было бы
его поставить вдали от людей и так, чтобы на людях виден был страх перед
ним... А здесь божество изображено в сиянии среди людей, и проявляется-то
оно тогда, когда проявляется в людях любовь, а не страх.
А вот смотрите — ангел летит стремглав с неба: это для него (т. е. для Ге)
значит сомнение, которое как только залетит к свету, к истине, так сейчас
же и падает вниз. У него свой собственный текст.
Когда Ге вернулся, мы заговорили о Щедрине. Я сказал, что у него нет
нутра, нет живого центра; оттого-то, при громадном таланте, из его писаний
ничего не выходит.