Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

270 Д О Ч Ь ТОЛСТОГО ОБ ЕГО У Х О Д Е И СМ ЕРТИ
для арестантов. Но ничто ее не интересовало. Даже собственные дети,
даже Ясная Поляна.
Она пишет сестре: «Неужели возможно долго жить с такими страданиями?
Все, все от меня отпало, и что ужаснее всего, что у меня осталось
8 человек детей, а я чувствую себя одинокой со своим горем и не могу
прицепиться к их существованию, хотя они добрыиласковы со мной очень».
«Нет для меня ничего: ни природы, ни солнца, ни цветов, ни купанья,
ни хозяйства, ни даже детей. Все мертво, на всем могильная тоска» 78.
Отчаянье сломило ее. Она всегда отличалась импульсивностью, очень
неровным, беспокойным характером, легкой возбуждаемостью. Отец
сразу же понял ее состояние. Он страдал и боялся за нее. «...ты так часто
меняешься,— писал он ей,— что может быть завтра письмо будет уж
другое» 7в.
А когда она ему созналась, что боится сойти с ума, он пишет: «То,
что ты пишешь о психическом расстройстве, ужасный вздор» 80. В действительности
же он боялся. «Сижу и мучаюсь о твоем физическом
и, главное, духовном состоянии и упрекаю себя». «Жаль, что ты не написала,
как доехала. Ты очень была нервна, уезжая» 81.
После пережитого ею страшного несчастья моя мать неожиданно нашла
в музыке занятней развлечение, которое ее облегчало. Пребывание в
Ясной Поляне одного из наших друзей — пианиста Танеева послужило
толчком для произошедшей в ней перемены. Вот что пишет она через полтора
года после смерти ребенка постоянной своей поверенной — своей
сестре: «Моя жизнь вся сосредоточилась на музыке, только ею и живу,
учусь, езжу в концерты, разбираю, покупаю ноты, но вижу, что во всем
опоздала и успехов почти не делаю. Это своего рода помешательство, но
чего же ждать от моей разбитой души? Я так и не пришла в нормальное
состояние после смерти Ванечки
Левочка стал со мной необыкновенно ласков и терпелив. Я последнее
время как-то особенно чувствую его на себе влияние в смысле духовной
охраны. Он понял потерю моего душевного равновесия и постоянно мне'
помогает добро и ласково» 82.
Вот во что превратилась ее жизнь, потрясенная горем.
А он? Даст ли он поколебать себя семейным радостям и несчастьям?
Его сильная личность, миссия, к которой он чувствовал себя призванным,
не допускали этого. Внутренняя работа, происходившая в нем, борьба
с самим собой продолжались по-прежнему; никакие жизненные осложнения
не могли прервать ее.
Уйти, уехать — оставалось, как и раньше, его мечтой. Но эта мечта
становилась все менее и менее исполнимой по мере того, как жена становилась
все более слабой, все более несчастной. Он был, как она выражалась,
«защитником ее души». А она, что могла она дать ему взамен? Ничего.
Замкнувшись в своем горе, она не занимала больше места во внутреннем
мире того, кто, живя рядом с ней, страдал собственными своими страданиями.
Она даже не замечала, что происходило в глубине его души, и не
проявляла никакого интереса к фактам, свидетельствовавшим о напряженной
внутренней работе, поглощавшей его.
Правда, она гостеприимно принимала тех, кого мы называли «темными».
Но она не делала никаких усилий, чтобы понять, что же сближало
их с ее мужем. В тот период его жизнь была постоянным и героическим
усилием над самим собой. Ему было трудно примениться к условиям
жизни в Ясной Поляне, но он думал, что его долг мириться с ней насколько
хватит сил.
А вот как он сам жил в то время. Проснувшись, он уходил в лес или в.
поле. По его словам, он ходил «на молитву», т. е. один на лоне природы он
призывал лучшие силы своего «я» для исполнения дневного долга. Ему