Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

84 НАПИСЬ'И И . М. И ВА К И Н А
то, что чувствуешь, что, если что сделаешь не по его, он осуждает... Я прожил
в Самаре целый месяц, и как я чувствовал себя там легко — не было
этого осуждающего глаза! А то вчера мы косили и выпили по две рюмки
водки. Я ему про это сказал; он стал говорить, что это хоть и делают мужики,
но это дурно — нам надо в мужицкую работу вносить хорошие начала,
а не брать дурных: водка — лишнее. Ужасно тяжело так жить —
чувствуешь, что осуждают тебя на каждом шагу. Мы косили вчера двумя
артелями; к на завтра даже хочу перейти в другую артель: в нашей такая
скука и так неприятно!
До завтрака мы гуляли довольно долго, толкуя все о жизни в Ясной
Поляне, о последних произведениях Л. Н. Когда мы вернулись, графиня
сидела уже в зале. Я спросил, как она поживает.
— Живем, — отвечала она, — и барствуем, и крестьянствуем, и уж
не знаю что!
Я передал ей письмо. Она сказала, что привезет рукописи в Москву
осенью и отдаст в Музей с тем, чтобы их разобрали и привели в порядок.
После завтрака я пошел к Сереже в комнату. Было воскресенье, когда
читали почтовый ящик и выдавали номер «Яснополянских ведомостей».
Редактировались они Сережей, он и занялся писанием разного вздора для
них. Неожиданно вошел Кузминский. Сережа спросил его, правда ли,
что вчера вечером был разговор по поводу водки.
Кузминский сказал, что большого разговора не было, но Л . Н . говорит,
что это при работе лишнее и, по его мнению, даже дурно: вино есть начало
нравственно дурных поступков, человек начинает терять сознание
того, что нужно и что лишнее — больше ничего.
— Я вчера приходил к вам во время косьбы,— продолжал Кузминский,—
ужасно в вашей артели тяж елая атмосфера и притом злобная,
вот чем нехорошо!
— Д а ,— заметил и Сережа,— у нас нельзя косить: скука — это ужас
что такое! Я перейду завтра в другую артель.
К обеду из Ясенков явился И лья и его приятель Альсид 168, сын
гувернантки ш -т е Зеигоп. Э т о т был ч т о - т о красен, и сам Л. Н ., помнится,
спрашивал за обедом, что они делали в Ясенках, а после обеда Леля
прямо сказал Альсиду.
— А вас заметили, что вы в Ясенках пили водку. Пили бы да так,
чтобы заметно не было, или отправились-то под каким-нибудь предлогом,
я всегда так делаю, а то папа и заметил...
Альсид обругал его, сказал, что когда он ездит в Ясенки, ему никто
ничего не говорит, а тут он вздумал лезть читать наставления...
Лев Николаевич после обеда исчез, и я спросил, где он. Оказалось —
уехал в лес рубить колья для чьей-то изгороди.
Вечером я гулял по парку. Возвращаясь, вижу — графиня изо всей
мочи звонит169, призывая Л . Н ., который велел звать себя к вечернему
чаю и почтовому ящику.
Он скоро явился, седой, красный, в драном сером коротком пальто,
в шляпе. Я спросил, как его работа.
— Ездили с Файнерманом колья рубить. В лесу так славно, вы представить
себе не можете! А вы погуляли? — спросил он меня тоном, в котором
против его воли как будто прозвучала чуть-чуть заметная ирония
и упрек, и сейчас же обратился к Альсиду.
— Сделайте такую мне милость, свезите к Борисычу дров, он просил
связку, а то хлебы поставили, а топить нечем. Я послал было Ваську,
но это ему (т. е. Файнерману) будет неприятно, свезите вы...
Альсид побежал.
— Бедный, бедный Борисыч,— сказал Л . Н.