Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

262 Д О Ч Ь ТОЛСТОГО ОБ ЕГО У Х О Д Е И СМ ЕРТИ
жизненный шаг, который я делаю, для меня невыносимая пытка». И он
говорил в заключение: «илия уйду, или нам надо изменить жизнь: раздать
наше имущество и жить трудом наших рук, как живут крестьяне».
А она отвечала: «Если ты уйдешь, я убью себя, так как не могу жить
без тебя. Что же касается перемены образа жизни, то я на это неспособна
и на это не соглашусь, и я не понимаю, зачем надо разрушать во имя
каких-то химер жизнь, во всех отношениях счастливую?». И объяснение
продолжалось в заколдованном кругу, все время возвращаясь к
тому же неразрешимому и непреодолимому вопросу.
• Понимали ли мы, что говорил отец? Что касается меня, то — нет.
Я твердо верила, что он не может ошибаться. Но что касается той Правды,
которую он нашел, я хорошенько не понимала, в чем она заключалась.
Мне, в мои 20 лёт, она казалась такой недоступной, такой превышающей
мои умственные способности, ограниченные моим девичьим кругозором,
что у меня даже надежды не было когда-нибудь ее понять. Равным
образом не понимала я и позиции матери. Мне казалось, что она должна
была подчиниться желаниям отца, каковы бы они ни были. Согласиться
на требования мужа, который тебя любит и которого ты любишь, разве
это не легче, нежели выносить те нравственные пытки, которые ее терзали?
Я так думала и не понимала ее решения.
С нами, детьми, не советовались. Сидя в передней, внизу на лестнице,
мы ожидали, пока родители не придут к соглашению. И вдруг
проходит слуга с чемоданом и несет его в спальную матери — мы
поняли. К счастью, с нами был наш большой друг — Михаил Александрович
Стахович, он гостил тогда у нас. В этот день он должен был уехать в
Петербург, но мы упросили его отложить отъезд, так страшно казалось
нам остаться одним. Если мама решится уехать, он будет ее сопровождать.
Он присоединился к нам в передней. И сейчас вижу, как он сидит на своем
чемодане, помогая нам скоротать эту длинную зимнюю ночь.
Но вот она и миновала, эта ночь тревоги. Она закончилась без определенного
решения, без развязки. С тех пор тяжелых вопросов больше не
касались. Мать ограничивалась заботами об удобствах жизни отца.
А он оставался грустным, молчаливым, сосредоточенным на своих
мыслях и нежным к жене и детям. Он нанес удары, причинившие боль.
И он страдал, хотя не мог поступить иначе. Ему надо было успокоиться
и подумать, и он решил поехать в деревню к своим друзьям Олсуфьевым,
за 15 верст от Москвы.
Вот перед крыльцом двухместные санки. Султан, наш добрый конь,
смотрит на меня умными глазами. Мать наготовила нам провизии на дорогу,
снабдила шубами и одеялами. Она напутствует нас всевозможными
наставлениями, предупреждает, как нужно вести себя, если подымется
вьюга, чтобы не заблудиться и нё замерзнуть. Она нервничает, волнуется.
Ее лицо покраснело от мороза, а большие черные глаза блестят от
сдерживаемого волнения.
Я беру вожжи, ворота открываются. И вот я одна с отцом на дороге в
прекрасное зимнее утро. До сих пор я помню это путешествие во всех
его подробностях. Мы с отцом правили по очереди. Мы несколько раз
опрокидывались. Ночь уже наступила, когда в сильную метель мы добрались
до дома наших друзей. Наш умный Султан, проделавший ту же
дорогу год тому назад, помнил все ее повороты и привез нас прямо к цели.
Впрочем, не совсем к цели — он направился прямо к конюшне, где
однажды стоял!
В дороге отец говорил со мной откровенно, и тогда впервые мне стали
несколько понятнее его воззрения.
Но надо было возвращаться в Москву. Ничто не изменилось в нашей
жизни. Она шла по прежнему распорядку. Я беру на себя смелость утверж-