Том 69 Книга 2. Лев Толстой.

80 ЗАПИСКИ И . М. И В А К И Н А
— Ничего не выходит и не выйдет,— сказал и Г е,— у него нет этого
центра и не будет. Он никого и ничего не любит, я ведь хорошо его знаю.
Есть такие люди, у которых этот центр завален бог знает до чего... Вот
и Тургенев — у него тоже не было этого центра. Есть такие люди.
Когда речь зашла о современном обществе, об интеллигентной его
части, я откровенно высказал свое мнение, что иногда оно меня поражает
дикостью взглядов, низменностью интересов.
— Вы не знаете Апухтина? — спросил меня Л. Н. — Апухтин теперь
это — светило, про него теперь говорят. Я помню, я был еще молодым
и раз видел тонкого, бледного кадета. Это-то и был Апухтин. После он
где-то служил, жизнь вел бог знает какую, писал бойкие стихи между
прочим... Вдруг теперь мой Илюша приносит мне его стихи, которыми
восхищается. Они даже напечатаны, кажется, в «Русской мысли»: «Год
в монастыре» 156.
Тут я вспомнил, что летом действительно видел у Илюши тетрадку
с этими стихами и даже кое-что читал.
— Этот Апухтин где-то потом служил, жил бог знает как, ел, пил,
растолстел до того, что еле умещается на извозчике, заражен содомским
грехом — и пишет «Год в монастыре»! Я читал их. Это что-то вроде Пушкина,
но форма без сравнения ниже. До Пушкина формы не было, Пушкин
ее дал и всех ослепил формой. А тут — ничего! Слова — и поэзии никакой!
И его переписывают барышни теперь, как прежде Пушкина, спрашивают,
читали ли вы Апухтина, восхищаются, а в нем нет совершенно
ничего! Людям,, очевидно, нужна тут только забава — ты нас потешь и
оставь в покое!
Ге между тем стал раздеваться, а потом лег., прося нас продолжать
беседу. Но мы с Орловым стали прощаться. Лев Николаевич пошел нас
провожать.
— Приходите,— сказал он нам,— мне хотелось бы прочитать вам мои
последние вещи... Это бы надо поскорей, а то я думаю уехать в Яеную
Поляну — как-то тяжко тут!
Мы расцеловались с ним и ушли.
На масленице я видел на гулянье Софью Андреевну с ее, как .она называла,
«малышами» Андрюшей и Мишей, приглашала меня. Я пришел
к ним вечером в тот же день.
Графиня сидела у себя наверху., переписывала какую-то повесть
Л. Н. Внизу была Татьяна Львовна, Трескин 157 и Вера Сергеевна (племянница)
158. Было как-то скучно, неловко. Пришел Л . Н ., худой, говорит
нездоровым голосом, спросил, как поживаю, и куда-то ушел. Мы
опять остались вчетвером, опять стало скучно, неловко. Кто-то предложил
идти кататься с горы; я поддержал. Гора была в саду, воздух чудесный,
ночь теплая. Мне было весело смотреть, как мои бывшие ученицы
(племянницы Льва Николаевича, сестры Веры Сергеевны) 159 катались
с горы в огромной корзине, в каких дворники возят снег. Корзину вкатывали
на гору, а я спускал вниз...
Потом пошли домой. Наверху уже готовили чай. Стали было играть
в веревочку, поиграли-поиграли, но скоро бросили. Я пошел в гостиную,
где с Сергеем Николаевичем (братом) сидел Л. Н ., и спросил, как идет
издание народных книжек.
— Отлично,— отвечал Л . Н .,— уже теперь разошлось миллион книжек.
А с картинками хуже — святейший синод находит некоторые изображения
неправославными... Как вам нравится Сократ (т. е. книжка сытинского
издания о Сократе)? 160
Я сказал, что хорошо.
— Представьте, всем нравится — мужикам очень нравится греческий
философ.'