Том 69 Книга 1. Лев Толстой.

4 3 2 К ИСТОРИИ СО ЗДАНИЯ «А Н Н Ы КАРЕН И Н О Й »
Старый, толстый татарин-кучер в глянцовитом кожане с трудом удерживал
164* левого прозябшего серого, извивавшегося у подъезда; лакей
стоял, отворив дверцу. Швейцар стоял, держа внешнюю дверь. Нас
А рк(адьевна) Каренина отцепляла кружева рукава от крючка шубки
и, нагнувшись, улыбалась. Гагин говорил:
— Вы ничего не сказали, положим, я ничего не требую, ничего.
Только 16Б* знайте, что моя жизнь — ваша, что одна возможность счастия
— это ваша любовь.
— Да, я не сказала, что я люблю вас,— повторила она медленно,
горловым густым голосом, и вдруг, в то же время как отцепила круж ево,—
потому что незачем говорить. Я люблю тебя. Завтра в 4 часа. До свиданья,
Алексей Кирилыч.
Она подала руку, взглянула и быстрым, сильным шагом прошла
мимо швейцара и скрылась в карете.
Ал(ексей) Александрович, вернувшись домой прежде ж ены 166*, решился
объясниться с нею. Он, не раздеваясь, ходил167* своим неровным
слабым шагом взад и вперед по освещенной одной лампой столовой, по ковру
темной гостиной, в которой свет отражался только в зеркало и через ее
кабинет, в котором горели две свечи168*, освещая красивые игрушки, так
давно знакомые ему, ее письменного стола, и до двери спальни, у которой он
поворачивался. Он слышал, как в спальню вошла Маша, горничная, слышал,
как она взглянула на него, и потом, как будто сердясь на то, что он
так непривычно ходит не в своем месте, стала бить подушки, трясти
какими-то простынями. Все эти столь непривычные предметы, звуки как
ножом резали его в самое сердце.
Как человеку с больным пальцем кажется, что как нарочно он обо
все ушибает этот самый палец, так Ау казалось,
что все, что он видел, слышал, ушибало его больное место в сердце.
На каждом169* протяжении в своей прогулке и большей частью на
середине в темной гостиной, он останавливался и говорил себе: «Да что же
случилось? Ничего. Она долго говорила с ним. Ну, что же? Вольно же
мне видеть в этом что-то особенное»; но как только он входил в темную
гостиную, ему вдруг представлялось это преображенное, мелкое, веселое
и ужасное выражение лица, и он понимал, что действительно случилось
что-то, и холод охватывал сердце. Он входил в кабинет и т у т 170*,
глядя на ее стол с лежащ ей171* наверху бювара начатой запиской, он
живо вспоминал ее тою, какою она была для него эти 6 лет, — простою,
ясною, открытою до последних извивов души, вспоминал ее вспыльчивость,
ее несправедливые почти всегда досады на него, ее грубые слова
и потом простое раскаяние — слезы. Но теперь? Нет этого теперь, реже
и реже я вижу и понимаю ее.— Нет, нет, я должен объясниться, разрешить
все это.
Румяное, круглое лицо с огромным шиньоном в белейших воротничках
высунулось из двери спальной.
— Извольте ложиться, А А лександрович), я убралась,—
сказал голосок горничной.
Алек