Том 69 Книга 1. Лев Толстой.

86 М И РО В О ЗЗРЕН И Е ТОЛСТОГО
Признаком, по которому известные проявления деятельности, лежащей
в основе искусства, выделяются из всей необозримой массы подобных
и м . фактов и получают название произведений искусства, является,
по Толстому, вызвавшая эти произведения к существованию
потребность художников сказать людям самое важное, что они думают
о жизни.
Взгляд этот Толстой выразил во множестве произведений, но, быть
может, всего сильнее и резче в статье о Шекспире. «...Писать драму,—
говорит здесь Толстой,— может только тот, кому есть что сказать людям,
и сказать нечто самое важное для людей» (т. 35, с. 267). Без этого внутреннего
содержания, без потребности высказать свое отношение к самым важ ­
ным явлениям и вопросам жизни, «нечего и браться за писание». «Писателю,—
говорит Толстой,— нужны две вещи: знать то, что должно быть
в людях и между людьми, и так верить в то, что должно быть, и любить
это, чтобы как будто видеть перед собой то, что должно быть, и то, что отступает
от этого» (т. 64, с. 36). «...Чтобы производить то, что называют
произведениями искусства,— разъяснял он художнику Н. Н. Ге,— надо
(...), чтобы человек ясно, несомненно знал, что добро, что зло, тонко видел
разделяющую черту...» (т. 64, с. 15).
Искусство,— так поучал Толстой маленького писателя Ф. Ф. Тищенко,—
«великое дело и нельзя его делать шутя или из-за целей вне
искусства» (т. 63, с. 425). Но и большому писателю — Бернарду Шоу,
талант которого Толстой очень ценил и даже любил,— он не прощал
недостаточно серьезного, как казалось ему, отношения к самым важ ­
ным вопросам жизни, которых касался Шоу. «Dear M-r Shaw,— писал
Толстой,— жизнь — большое и серьезное дело, и нам всем вообще в этот
короткий промежуток данного нам времени надо стараться найти свое назначение
и насколько возможно лучше исполнить его < ...) Н ельзя шуточно
говорить о таком предмете, как назначение человеческой жизни и о причинах
его извращения и того зла, которое наполняет жизнь нашего
человечества» (т. 78, с. 202).
«Мыслитель и художник,— писал Толстой в трактате «Так что же нам
делать?»,—никогда не будут спокойно сидеть на олимпийских высотах,
как мы привыкли воображать; мыслитель и художник должен страдать
вместе с людьми для того, чтобы найти спасение или утешение. Кроме
того, он страдает еще потому, что он всегда, вечно в тревоге и волнении: он
мог решить и сказать то, что дало бы благо людям, избавило бы их от страдания,
дало бы утешение, а он не так сказал, не так изобразил, как надо;
он вовсе не решил и не сказал, а завтра, может, будет поздно — он умрет.
И потому страдание и самоотвержение всегда будет уделом мыслителя
и художника» (т. 25, с. 373).
Малейшая заминка художника в этом отношении, отсутствие или
ослабление ясно выраженного серьезного отношения к изображаемым
явлениям жизни представлялись Толстому крупным недостатком в художнике
и в его произведении.
Отсутствие убежденного, ясно выраженного, страстного отношения
автора к тому, что он изображает, Толстой находил в большей части романов
Мопассана, за исключением «Жизни». «В следующих за этим романах
— „Pierre et Jean", „Fort comme la m o rt“ и „Notre coeur“,— писал
Толстой,— нравственное отношение автора к своим лицам еще более путается
и в последнем уже совсем теряется. На всех этих романах уже лежит
печать равнодушия, поспешности, выдуманности и, главное, опять
того отсутствия правильного, нравственного отношения к жизни, которое
было в первых его писаниях» (т. 30, с. И ).
Во всех рассмотренных случаях под нравственным отношением художника
к жизни Толстой разумеет то религиозное отношение к ней, ко­